Перст Божий (Андреевская)/ДО

Перст Божий
авторъ Варвара Павловна Андреевская

Опубл.: 1915. Источникъ: az.lib.ru • Рассказ из эпохи царя Алексея Михайловича.

В. П. Андреевская

Перстъ Божій.

РАЗСКАЗЪ изъ эпохи царя Алексѣя Михайловича, Изданіе Училищнаго Совѣта при Святѣйшемъ Сѵнодѣ. ПЕТРОГРАДЪ. 1915.

I.

Москва въ ту пору, къ которой относится нашъ разсказъ, совсѣмъ не походила на теперешнюю Москву-бѣлокаменную. Несмотря на то, что, до основанія Петромъ Великимъ Петербурга, она считалась столицей русскаго государства и служила мѣстопребываніемъ русскихъ царей, наружный видъ ея не отличался красотою. Всѣ постройки въ ней, за исключеніемъ стѣнъ кремлевскихъ, нѣкоторыхъ церквей да царскихъ теремовъ, были большею частію деревянныя.

По обѣимъ сторонамъ улицъ, вперемежку съ боярскими хоромами, украшенными иногда довольно затѣйливой рѣзьбой и окруженными густыми садами, лѣпились старые, почернѣлые домики. Въ осеннюю пору, въ особенности послѣ дождей, на этихъ узкихъ и немощеныхъ улицахъ стояла такая невылазная грязь, что пробраться съ одной стороны улицы на другую становилось крайне затруднительно. Освѣщалась Москва только луною, а когда луны не было, то приходилось ходить ощупью, боясь на каждомъ шагу на что-нибудь наткнуться.

По одной изъ такихъ улицъ, часовъ около 6 вечера, торопливо шелъ маленькій мальчикъ. Онъ былъ одѣтъ очень бѣдно и, несмотря на холодную погоду, не имѣлъ даже обуви: босыя ножки его посинѣли отъ холода, да и самъ онъ, должно быть, сильно прозябнувъ, старался, какъ можно плотнѣе, закутаться въ свой коротенькій дырявый зипунишко. Пустынная улица и наступившія сумерки (дѣло было осенью) пугали его. Сначала онъ тревожно переводилъ взоръ съ одного предмета на другой, затѣмъ, присѣвъ на завалинку около одного изъ домовъ, засмотрѣлся на густыя облака, которыя почти сплошь покрывали небо. По мѣстамъ, отрываясь отъ общей массы, быстро неслись они впередъ въ видѣ самыхъ разнообразныхъ и причудливыхъ фигуръ, а то снова громоздились, точно длинныя, безконечныя горы… Увлеченный такимъ красивымъ зрѣлищемъ, мальчуганъ, какъ-будто, даже сталъ позабывать о страхѣ и задумался….

— Ты что тутъ дѣлаешь? раздался вдругъ надъ самымъ его ухомъ строгій женскій голосъ.

Онъ встрепенулся и, обернувъ голову по тому направленію, откуда слышался голосъ, увидалъ стоявшую около него старушку и мальчика, одѣтаго въ теплый суконный кафтанчикъ.

— Отвѣчай, коли тебя спрашиваютъ, продолжала старушка, безцеремонно стащивъ его съ завалины.

— Я… я тутъ… не знаю.

— То-то, не знаю… Много васъ такихъ шатается; или съ Богомъ, откуда пришелъ!

— Я, бабушка, тату дожидаю… нерѣшительно, пробормоталъ мальчикъ.

— Ступай, откуда пришелъ, тяти твоего тутъ нѣтъ! здѣсь живетъ бояринъ Никитинъ, прикрикнула старуха и толкнула его въ спину.

— Няня, не толкай, вступился маленькій бояринъ, возьмемъ лучше его въ хоромы, пусть обогрѣется; покажемъ мамѣ… мама добрая…

— Не надо, Мишенька, зачѣмъ боярыню тревожить, она, сердечная, и безъ того давно не знаетъ покоя…

Но Миша, не обращая вниманія на воркотню старушки, уже побѣжалъ догонять уходившаго мальчика и кричалъ ему:

— Воротись, поди сюда, поди скорѣе!…

Мальчикъ остановился въ нерѣшимости; ласковый голосъ боярченка ободрялъ его, и онъ готовъ былъ воротиться, но, при мысли о сердитой старухѣ, чувствовалъ, что ему становится жутко.

— Поди, поди, не бойся, няня поворчитъ и перестанетъ, уговаривалъ его Миша и силою потащилъ въ хоромы.

Боярыню (мать Миши) мальчики застали въ одномъ небольшомъ покойникѣ, третью часть котораго занимала жарко натопленная печь. Вдоль стѣнъ тянулись деревянныя лавки, а въ переднемъ углу, подъ образами стоялъ такой же деревянный столъ.

При свѣтѣ восковыхъ свѣчей, вставленныхъ въ простые шандалы, боярыня сидѣла за какимъ-то рукодѣльемъ, но работа плохо у нея спорилась. Сдѣдаетъ нѣсколько стежковъ по лоскуту шелковой матеріи, да и опуститъ лоскутъ. Уставится глазами въ одну топку, задумается, а въ глазахъ-то слезы выступятъ, да такъ и покатятся по щекамъ, словно горошинки… Скоро будетъ годъ, какъ оплакивала она своего, безъ вѣсти пропавшаго, старшаго сына Васю. Что съ нимъ сталось? Живъ ли, нѣтъ ли, ничего не вѣдомо… Какъ пустили его однажды въ жаркій іюльскій день на рѣчку искупаться, такъ больше и не видѣли.

Приключилось это въ подмосковной усадьбѣ Никитиныхъ — «Березовкѣ», гдѣ они обыкновенно проживали по лѣтамъ. Сначала думали, что мальчикъ утонулъ, и подняли на ноги всю дворню, чтобы обшарить баграми рѣчку. Но потомъ, когда увидѣли, что на берегу нѣтъ ни бѣлья его, ни платья, — то бояринъ и боярыня вздохнули свободнѣе, утѣшая себя надеждой, что Вася живъ и, можетъ быть, найдется. Но чѣмъ больше проходило времени, тѣмъ больше эта надежда начинала угасать, и тѣмъ сильнѣе тосковала боярыня.

Желая ее хотя немного успокоить, няня Матвѣевна не разъ бѣгала къ разнымъ знахарямъ и колдуньямъ и, когда они говорили что-нибудь утѣшительное, съ радостію спѣшила сообщить боярынѣ. Та на минуту, какъ будто, оживала и вѣрила, но затѣмъ снова впадала въ еще большее отчаяніе. Бояринъ, въ концѣ концовъ, надумалъ перебраться со всей семьей скорѣе въ Москву, гдѣ у нихъ неподалеку отъ Неглинной улицы былъ небольшой домикъ. Онъ надѣялся въ глубинѣ души, что ему какимъ-нибудь способомъ удастся довести до свѣдѣнія царя о случившемся несчастій, и что царь окажетъ помощь.

Самъ Иванъ Никаноровичъ (такъ звали боярина) былъ рода незнатнаго, небогатаго. О томъ, чтобы лично пробраться во дворецъ, онъ не смѣлъ и думать. Но у него въ Москвѣ былъ знакомый сосѣдъ, именитый бояринъ Ртищевъ, который, хотя ни жены его, ни дѣтей никогда въ лицо не видѣлъ, все же при желаніи, конечно, могъ ему посодѣйствовать. Итакъ, живо собравъ Пожитки, Никитины отправились въ Москву.

На слѣдующій же день но пріѣздѣ туда, боярыня начала ходить но церквамъ, служила молебны, молилась горячо, усердно, а бояринъ охотно сопровождалъ ее. По природѣ человѣкъ въ высшей степени религіозный, теперь онъ сталъ еще Набожнѣе: въ каждой горницѣ у него теплилось но нѣскольку лампадъ, которыя онъ любилъ заправлять собственноручно, и стоялъ иногда по цѣлымъ часамъ на молитвѣ. Молитва успокаивала ихъ обоихъ и дѣйствовала гораздо благотворнѣе безсмысленныхъ утѣшеній знахарокъ. Иванъ Никаноровичъ принялся спокойно обдумывать, съ чего ему начать хлопоты, а жена его, боярыня Степанида Михайловна, примирилась съ постигшимъ ее горемъ и, сосредоточивъ всю любовь на младшемъ сынѣ Мишѣ, — молча переносила хватавшую за сердце тоску…

Когда Миша вбѣжалъ въ горницу, боярыня поспѣшила смахнуть рукавомъ слезы и постаралась улыбнуться. Миша подвелъ къ ней босоногаго Мальчика.

— Кто это? спросила она съ удивленіемъ.

— Неужели ты, матушка, не позволишь ему обогрѣться у насъ и выгонишь вонъ? отвѣчалъ Миша вопросомъ на вопросъ.

— Господь съ тобою, дитятко! Развѣ можно выгонять малаго ребенка, на ночь глядя? да скажи ты мнѣ, кто онъ такой?

Миша укоризненно взглянулъ на няню, какъ бы желая дать ей понять, что она была не права, толкая мальчика, а затѣмъ, обратившись къ матери, разсказалъ обо всемъ подробно.

— Подойди ближе, не бойся, подозвала къ себѣ боярыня маленькаго мальчика; разскажи, какъ ты попалъ сюда, гдѣ живешь?

— Далеко, отвѣчалъ мальчикъ, взглядывая изъподлобья на Матвѣевну, которая стояла около печки.

— Гдѣ далеко и зачѣмъ попалъ на нашу улицу? вмѣшался въ разговоръ Миша.

— Старуха не будетъ меня толкать? вполголоса обратился къ нему мальчикъ.

— Развѣ супротивъ боярской воли можно идти? — вѣстимо, не буду! — отозвалось няня, услыхавши его слова.

— Мы съ татой живемъ въ деревнѣ, заговорилъ тогда мальчикъ смѣло; тата — охотникъ, звѣрей да птицъ въ лѣсу бьетъ, потомъ продавать ихъ сюда въ городъ носитъ… Вотъ и теперь пришли… Тата, значитъ, отправился по мѣстамъ торговать, а меня на постояломъ дворѣ оставилъ; я съ дороги-то больно притомился, легъ соснуть, потомъ, какъ всталъ, смотрю, сапогъ на мнѣ нѣтъ — украли. Я давай кричать и плакать, а хозяйка разсердилась, что по моему недосмотру у нея случилась пропажа, да за дверь меня и выпихнула… Я не зналъ, что дѣлать, побѣжалъ впередъ, куда глаза глядятъ, и прибрелъ къ вашему дому…

— Бѣдненькій, съ участіемъ отозвалась боярыня, когда мальчикъ замолчалъ; сапоги я тебѣ дамъ и ночевать оставлю, а завтра пошлемъ разыскивать тату.

— Какъ тебя зовутъ? прервалъ рѣчь матери маленькій Миша, очень довольный, что мальчикъ переночуетъ.

— Въ деревнѣ всѣ зовутъ меня «чудачкомъ», а тата называетъ Васей.

Лицо боярыни вдругъ покрылось блѣдностью: этимъ же именемъ звали ея дорогого, безъ вѣсти пропавшаго сына. И хотя въ его бѣлокурой головкѣ и тонкихъ чертахъ не было ничего общаго со смуглымъ личикомъ черноволосаго приведеннаго мальчика, тѣмъ не менѣе дорогое для нея имя «Васи» сразу пробудило въ ней горестное воспоминаніе о сынѣ. Она чувствовала, что слезы начинаютъ душить ее… Матвѣевна тоже печально опустила голову, смутился и Миша.

Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ никто изъ нихъ не проронилъ ни одного слова.

— Какъ, какъ тебя прозываютъ въ деревнѣ-то? нерѣшительно переспросилъ Миша.

— «Чудачкомъ».

— А отчего же такое смѣшное названіе?

— Не знаю…

— Накорми его, Матвѣевна, уложи спать и не обижай, прервала разговоръ мальчиковъ боярыня.

— Ладно, матушка, не обижу, дрожащимъ отъ волненія голосомъ пробормотала старушка: Вася, вѣдь онъ… Какъ можно обижать! И на морщинистомъ, лицѣ ея, вмѣсто прежняго недобраго выраженія, теперь появилось столько сочувствія, столько чего-то ласковаго, задушевнаго, что даже самъ Вася, почему-то прозванный «чудачкомъ», взглянувъ на нее, сразу позабылъ страхъ, который она ему внушала, и смѣло протянулъ ей свою ручку.

Она погладила его по головѣ и молча вышла изъ горницы, чтобы исполнить приказаніе боярыни, т. е. покормить Васю и уложить въ постель. Мальчуганъ ѣлъ съ большимъ аппетитомъ, такъ какъ, видимо, проголодался. Миша пробовалъ заговорить съ нимъ про его отца, про ихъ жизнь, но «чудачекъ» съ набитымъ ртомъ не могъ свободно отвѣчать и, большею частію, ограничивался — или Кивкомъ головы въ утвердительномъ смыслѣ, или махалъ ею отрицательно.

— Оставь, Мишенька, вступилась няня, видишь, онъ совсѣмъ усталъ. Ну, теперь ты сытъ, мой желанный, добавила она, обратившись къ мальчику: помолись Богу и ложись спать; вотъ тутъ на лежаночкѣ я тебѣ и постельку приготовила.

Вставъ изъ-за стола, Вася началъ раздѣваться, и Матвѣевна не успѣла глазомъ моргнуть, какъ онъ сбросилъ съ себя рваный зипунъ и быстро юркнулъ подъ одѣяло.

— А Богу-то помолиться не надо? замѣтила старушка.

Вася-чудачекъ взглянулъ на нее вопросительно.

— Встань и сейчасъ прочитай молитву! продолжала она строго.

Мальчикъ соскочилъ съ лежанки, подошелъ къ висѣвшему на стѣнѣ образу и сталъ смотрѣть на него безсознательно: онъ не зналъ ни одной молитвы…

— Молись же! настаивала няня.

Тогда Вася какъ-то неловко закинулъ правую руку на лобъ, потомъ началъ водить ею сверху внизъ по груди и опустился на колѣни.

Няня начала терять терпѣніе.

— Не сердись, шепнула вошедшая въ эту минуту боярыня, пусть Миша громко прочтетъ «Отче нашъ» и «Богородицу», а онъ, бѣдненькій, за нимъ это повторитъ.

Миша съ радостью исполнилъ желаніе матери, и Вася, дѣйствительно, сталъ отчетливо повторять каждое слово.

— Теперь можешь ложиться, сказала въ заключеніе боярыня.

Мальчуганъ не заставилъ повторять приказаніе лечь, но прежде, чѣмъ заснуть, подозвалъ Мишу и, нагнувшись къ самому его уху, прошепталъ едва слышно:

— Завтра поучи меня опять читать молитвы, онѣ мнѣ очень нравятся, — затѣмъ закрылъ глаза, уткнулся головой въ подушку и съ наслажденіемъ вытянулъ усталыя ноги.

Нѣсколько минутъ спустя, боярыня и Миша направились въ сосѣдній покой, гдѣ былъ накрытъ ужинъ, и гдѣ ихъ уже ожидалъ только что вернувшійся домой бояринъ. Онъ цѣлый день ѣздилъ по дѣламъ, сильно утомился, но, несмотря на это, съ большимъ вниманіемъ выслушалъ разсказъ жены о томъ, какъ Миша привелъ бѣднаго мальчика, котораго зовутъ Васей. Онъ, конечно, не выражалъ неудовольствія, что мальчика пріютили.

— А ты что не спишь, дитятко? или съ Богомъ, — пора, ласково обратился онъ къ Мишѣ. Когда Миша ушелъ, онъ принялся подробно разсказывать боярынѣ, какъ сегодня объѣздилъ почти всѣхъ, кого могъ, изъ знакомыхъ, чтобы просить совѣта. Онъ пришелъ къ заключенію, что, кромѣ боярина Ртищева, въ дѣлѣ ихъ о поискахъ Васи, никто помочь не можетъ. Долго говорили они между собою; боярыня не разъ опять принималась плакать, но бояринъ всячески утѣшалъ ее. Онъ сказалъ въ заключеніе, что теперь они должны стараться только угождать Ртищеву, и все будетъ хорошо.

И говорилъ такъ бояринъ не безъ основанія.

Когда надъ ихъ семьею разразилось несчастіе, и они перебрались въ Москву съ цѣлью добиться возможности просить самого государя помочь въ розыскѣ Васи, то сосѣдъ ихъ, бояринъ Ртищевъ, дѣйствительно, вызвался оказать имъ содѣйствіе. Онъ предположилъ дѣйствовать черезъ одного родственника, близко стоявшаго къ царю, и обѣщалъ въ самомъ скоромъ времени переговорить съ нимъ. Иванъ Никаноровичъ былъ тронутъ до глубины души этимъ обѣщаніемъ и сказалъ Ртищеву, что не знаетъ, какъ и чѣмъ отблагодарить его. — Ртищевъ ничего не отвѣтилъ, но нѣсколько дней спустя однажды повелъ такую рѣчь:

— Слушай-ка, Иванъ Никаноровичъ, вѣдь у меня къ тебѣ просьба есть.

— Приказывай, бояринъ, — не только я, вся семья моя готова за тебя пойти въ огонь и въ воду.

— Дѣло-то, вотъ, видишь ли какое: было у меня четыре сына; изъ нихъ трое умерли — одинъ въ живыхъ остался; Петей звать его… Ну, значитъ, теперь мы съ женой надъ нимъ такъ и трясемся… Что захочетъ, все исполняемъ… Избаловали мальчика, да ничего не подѣлаешь… Скучно, говоритъ, играть одному, плачетъ, кричитъ, сердится, — подавай ему товарища! Выписали мы тогда изъ дальней вотчины внука стараго нашего слуги Пахомыча, только онъ Петѣ не понравился, скучный какой-то, все молчитъ. Пришлось прогнать, а теперь, какъ Петя опять одинъ остался, такъ, вѣришь ли, сладу съ нимъ нѣтъ ни какого… Вотъ я и хочу просить тебя и жену твою, не пустите ли вашего сына къ намъ — пусть вмѣстѣ позабавятся…

Иванъ Никаноровичъ, конечно, охотно согласился, Степанида Михайловна тоже. Они рады были хотя чѣмъ-либо услужить человѣку, который подавалъ надежду напасть на слѣдъ дорогого ихъ Васи. Мишутку на слѣдующій же день принарядили и отправили въ Ртищевскія хоромы съ утра.

На первый разъ Петя обошелся съ Мишей очень хорошо, потомъ, спустя нѣсколько дней, сталъ его обижать. Но Миша, изъ любви къ безъ вѣсти пропавшему брату, все сносилъ и терпѣлъ молча. На слѣдующій день послѣ того, какъ, возвращаясь вечеромъ отъ Ртищевыхъ съ няней, онъ привелъ домой бѣднаго мальчика, — Миша проснулся очень рано. Его тревожила мысль, какъ-то встрѣтится онъ сегодня съ Петей, съ которымъ онъ вчера поспорилъ изъ-за пряничнаго коня. Въ концѣ концовъ Миша, конечно, уступилъ ему коня, но Петя, какъ капризный и своенравный ребенокъ, этимъ не удовольствовался. Онъ съ досадой бросилъ коня на полъ и, когда Миша уходилъ, не хотѣлъ съ нимъ даже попрощаться.

— Что-то будетъ!.. вслухъ проговорилъ самъ себѣ мальчикъ и, присѣвъ на кровати, задумался.

— Не спишь, касатикъ, что съ тобою? ужъ не занедужилось ли? прервала его размышленія няня и поспѣшила подойти къ нему.

— Нѣтъ, няня, я здоровъ… Такъ просто не спится.

— Знаю, сердечный, почему тебѣ не спится; я вчера еще замѣтила, когда мы возвращались отъ Ртищевыхъ, что ты скучный… Вѣрно, барченокъ обидѣлъ… Онъ, вѣдь, говорятъ, злющій… Что дѣлать, Мишенька, потерпи: можетъ, дастъ Богъ, черезъ боярина Ртищева радость получимъ.

— Я и то терплю, няня, отозвался Миша; въ голосѣ его слышались слезы. — А что, нашъ гоеть спитъ еще? продолжалъ онъ послѣ минутнаго молчанія.

— Должно быть; я его уложила на мягкую перину и прикрыла теплымъ одѣяломъ: жаль сердечнаго…

— А помнишь, няня, какъ раньше разворчалась?

— Не знала я тогда, что его зовутъ Васей… тихо отвѣчала старушка и, желая отогнать тяжелое воспоминаніе, повела рѣчь о другомъ. Она любила покалякать, а Миша всегда слушалъ ее съ большимъ удовольствіемъ. Разговоръ ихъ и на этотъ разъ, вѣроятно, затянулся бы надолго, но его прервалъ неожиданно появившійся въ дверяхъ Вася.

— Бабушка, спрячь меня, спрячь, я боюсь ее… проговорилъ онъ дрожащимъ голосомъ, стараясь забиться въ уголъ за Мишину кровать.

— Что съ тобою? кого боишься? съ удивленіемъ спросила Матвѣевна.

— Хозяйка съ постоялаго двора идетъ сюда; она кричитъ тамъ на дворѣ, хочетъ меня убить, — продолжалъ Вася, задрожавъ всѣмъ своимъ маленькимъ тѣльцемъ.

— Не бойся, дитятко. Иванъ Никаноровичъ мнѣ вчера строго наказалъ не отдавать тебя безъ его вѣдома даже отцу родному, а съ хозяйкой то мы живо расправимся.

Съ этими словами старушка вышла изъ горницы, а Миша поспѣшилъ одѣваться, стараясь въ то же время успокоить Васю. На дворѣ, дѣйствительно, слышался шумъ; визгливый женскій голосъ что-то громко выкрикивалъ: въ отвѣтъ ему раздавался голосъ няни и сидѣвшаго у воротъ сторожа. Потомъ мало, по малу все начало утихать: визгливый голосъ доносился рѣже и уже, какъ будто, издали; голосъ сторожа тоже замолкъ, а няня снова вошла въ горницу.

— Что она говоритъ, чего пришла, кого спрашивала? засыпали ее вопросами оба, мальчика.

— Она говоритъ, что отецъ тебя разыскиваетъ. Онъ. грозитъ на нее жаловаться за пропажу сапоговъ и за то, что она тебя выгнала… Онъ спрашиваетъ, не здѣсь ли ты. К, то.-то изъ бывшихъ на постояломъ дворѣ ей сказалъ, что: ты вчера сидѣлъ на завалинѣ около нашего дома. Я отвѣтила: да, здѣсь. Тогда она начала, требовать чтобы мы тебя выдали.

— Что же ты отвѣтила, бабушка? тревожно спросилъ Вася.

— Отвѣтила, что пусть отецъ самъ придетъ да лично говоритъ съ бояриномъ.

— Ну, а она что?

— Ничего, пошла.

Вася вздохнулъ свободнѣе. Матвѣевна между тѣмъ поспѣшила подробно разсказать обо всемъ Ивану Никаноровичу, который приказалъ доложить себѣ сейчасъ же, какъ только придетъ отецъ Васюты. Онъ хотѣлъ поговорить съ нимъ лично, — даже отложилъ свою поѣздку по дѣлу, рѣшившись подождать его.

Ждать пришлось недолго; менѣе, чѣмъ черезъ часъ, на дворъ Никитиныхъ вошелъ рослый, широкоплечій крестьянинъ, одѣтый въ овчинный тулупъ.

— Тата! радостно вскричалъ Вася, выбѣжавъ къ нему навстрѣчу, и принялся подробно разсказывать, какимъ образомъ онъ попалъ сюда, и какъ добрая боярыня подарила ему сапоги, которые гораздо лучше и новѣе украденыхъ.

— Пойдемъ, тата, бояринъ давно тебя дожидаетъ, продолжалъ мальчикъ, вводя отца въ горницы.

Максимъ (такъ звали крестьянина) почтительно поклонился Ивану Никаноровичу и Степанидѣ Михайловнѣ и сталъ благодарить ихъ за подарокъ и гостепріимство, оказанные Васѣ.

— Не съ кѣмъ было оставить его дома въ деревнѣ, пришлось захватить съ собою, сказалъ онъ, а пришелъ я нынче въ Москву вотъ по какому дѣлу. Говорятъ, въ селѣ Покровскомъ скоро будетъ назначена медвѣжья травля, — хочется мнѣ больно поступить въ число бордовъ, чтобы просить дозволенія потѣшить батюшку-царя, и, кажется, это дѣло удастся. Одинъ знакомый охотникъ обѣщалъ устроить: только, говоритъ, нужно обождать пока. Ну, что же, думаю, обождать можно, — поживу пока на постояломъ дворѣ…

— На постояломъ дворѣ? перебилъ Вася, нѣтъ, тата, я туда ни за что не пойду! Я боюсь хозяйки: она злая, она меня бить будетъ!

— Не будетъ, Васенька, я не позволю, сказалъ Максимъ.

— Будетъ… будетъ… повторялъ мальчикъ сквозь слезы.

— Хочешь жить это время у насъ? предложилъ Иванъ Никаноровичъ, ласково погладивъ его по головѣ.

Личико Васютки сразу прояснилось.

— Въ самомъ дѣлѣ, продолжалъ бояринъ, обращаясь къ Максиму, — оставь его у насъ; онъ намъ не помѣшаетъ.

Максимъ отвѣсилъ низкій поклонъ и, конечно, съ благодарностью принялъ предложеніе.

— Вася говорилъ, что въ деревнѣ его зовутъ «чудачкомъ»; почему это? задалъ вопросъ Миша.

— Это точно; всѣ мы, даже покойная жена, всегда его такъ называли. Ужъ больно онъ былъ забавный! Когда онъ еще совсѣмъ крошечнымъ ребенкомъ былъ, такъ примется, бывало, то плясать, то пѣть, то ученаго медвѣдя передразнивать, — какъ ребята ходятъ въ поле горохъ воровать, да какъ старая баба клюкой махаетъ, чудитъ, чудитъ, бывало… всѣхъ насмѣшитъ. Ну, значитъ, «чудачкомъ» такъ и прозвали…

II.

Водворившись въ домѣ Никитиныхъ, Вася скоро сдѣлался тамъ общимъ любимцемъ. Да трудно было и не любить его: всегда ласковой, веселый, онъ, казалось, только и думалъ о томъ, какъ бы услужить окружающимъ. Миша считалъ его лучшимъ своимъ другомъ, научилъ многимъ молитвамъ и часто разсказывалъ о всемъ, что зналъ изъ Священной исторіи. «Чудачекъ» всегда слушалъ Мишу съ большимъ вниманіемъ, а чего не понималъ, о томъ разспрашивалъ его; если же что для нихъ обоихъ казалось непонятнымъ, это разъяснялъ имъ самъ Иванъ Никаноровичъ.

Дни проходили за днями; Мишу попрежнему ежедневно отправляли къ Ртищевымъ, куда вмѣстѣ съ нимъ почти всегда отправлялся и Вася. Петя тоже полюбилъ его. Онъ находилъ, что играть втроемъ веселѣе, въ особенности, когда осенняя пора миновала и, съ наступленіемъ зимы, можно было бѣгать по двору. Тамъ для дѣтей устроили гору и расчистили площадку, чтобы на ней перекидываться снѣжками. Все шло хорошо и гладко до тѣхъ поръ, пока однажды не случилось маленькое приключеніе, имѣвшее большія послѣдствія.

Петя разсердился на Васю — «чудачка» за то, что тотъ нечаянно пустилъ ему комъ снѣга въ лобъ.

— Дрянной мальчишка, крикнулъ онъ, съ досадой топнувъ ногою, еще вздумалъ драться!

— Господь съ тобою, Петя, никогда я не собирался драться, это случилось ненарокомъ, отвѣтилъ Вася въ свое оправданіе.

Но Петя ничего не хотѣлъ слушать. Онъ пришелъ въ сильное раздраженіе, кричалъ, бранился и, въ концѣ концовъ, вздумалъ упрекать Васю его бѣдностію. Онъ говорилъ, что Вася нищій, оборванецъ, живетъ у Никитиныхъ изъ милости, ѣстъ чужой хлѣбъ и забываетъ, что Никитины во всякое время могутъ Васю выгнать, да, навѣрно, и выгонятъ, когда онъ, Петя, на него пожалуется.

— Такою дрянью, какъ ты, не станутъ дорожить, проговорилъ въ заключеніе Петя.

— Замолчи, не смѣй его обижать, раздался дрожащій отъ волненія голосъ Миши. Ему отецъ не разъ внушалъ, что человѣкъ гораздо-меньше беретъ грѣха на душу, если откажетъ ближнему въ пріютѣ и кускѣ хлѣба, чѣмъ, — давая то и другое, — начнетъ упрекать его. Онъ говорилъ, что за такой упрекъ Богъ строго наказываетъ…

Петя въ первую минуту съ удивленіемъ взглянулъ на своего маленькаго товарища. Онъ не привыкъ къ противорѣчію, и удивленіе сейчасъ же смѣнилось злобой. Петя сжалъ кулаки и, набросившись на Мишу, началъ бить его. Миша, конечно, сталъ защищаться. За Мишу вступился Вася, — завязалась общая драка… На крикъ мальчиковъ прибѣжала боярыня Ртищева, а за нею и самъ бояринъ.

— Что случилось? спросилъ послѣдній, стараясь разнять мальчугановъ.

— Я не хочу больше играть съ ними, они меня бьютъ!.. кричалъ Петя и, бросившись къ отцу, принялся взводить на своихъ товарищей разныя небылицы.

— Уходите вонъ! сердито крикнулъ тогда бояринъ.

Миша и «Вася молча повиновались.

Придя домой, они разсказали о всемъ случившемся.

— Дастъ Богъ, обойдется! замѣтила Степанида Михайловна, стараясь казаться покойной. И въ глубинѣ души ея невольно закрались сомнѣніе и страхъ, что бояринъ Ртищевъ, въ угоду своему капризному сыну, пожалуй, перестанетъ хлопотать объ ихъ дѣлѣ.,

— Обойдется, обойдется, повторяла она растерянно, лаская то Мишу, то Васю, а у самой сердце такъ и ныло, словно, предчувствуя что-то неладное…

Предчувствіе, дѣйствительно, не обмануло ее.

Иванъ Никаноровичъ, почти ежедневно ходившій въ Кремль потолкаться около постельнаго крыльца^[1], однажды вернулся оттуда совсѣмъ разстроенный. Степанида Михайловна, взглянувъ на него, сразу догадалась, что случились что-нибудь особенное, — но спросить не смѣла. Она знала, что если мужъ чѣмъ встревоженъ, то заговаривать съ нимъ не слѣдуетъ, и что чѣмъ дольше она будетъ молчать, тѣмъ онъ скорѣе выскажется, — такъ вышло и на этотъ разъ.

— Новость принесъ, обратился онъ къ ней, бросая на столъ шапку.

— Новость? переспросила боярыня.

Никитинъ молча кивнулъ головой, разстегнулъ кафтанъ и, усѣвшись на лавку, принялся утирать платкомъ катившіяся по лбу крупныя капли пота.

— Ртищевъ на насъ прогнѣвался, продолжалъ онъ, едва переводя духъ.

Степанида Михайловна всплеснула руками.

— Повстрѣчались мы съ нимъ сейчасъ у воротъ. — я поклонился, а онъ голову въ сторону повернулъ, какъ будто, не видитъ. „Здравствуй, бояринъ, сказалъ я тогда, подойдя ближе, — никакъ гнѣваться изволишь? Въ чемъ я предъ тобою провинился?“ А онъ мнѣ въ отвѣтъ такую рѣчь повелъ: „не думалъ я, боярянъ, что, за всѣ благія намѣренія помочь тебѣ въ горѣ, ты допустишь своего сына и какого-то бездомнаго мальчишку колотить моего Петрушу… Послѣ этого не разсчитывай на меня, или самъ просить царя, я тебѣ больше не помощникъ!“

Боярыня Степанида Михайловна закрыла лицо руками и начала плакать. Стоявшіе около нея Миша и „чудачекъ“ опустили головы; по щекамъ ихъ тоже покатились слезы… Имъ казалось, что съ этой минуты надежда отыскать Васю пропала навсегда. Всѣ они вмѣстѣ и каждый въ отдѣльности сильно страдали. Но больше всѣхъ страдалъ „чудачекъ“, считавшій себя главнымъ виновникомъ случившагося несчастія, такъ какъ ссора произошла изъ-за него. Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ въ горницѣ стояла ни чѣмъ не нарушаемая тишина.

— Я слышалъ мелькомъ, что между вами была ссора, заговорилъ наконецъ Никитинъ, обращаясь къ Мишѣ, и думалъ, что она обойдется благополучно, а дѣло-то вотъ какое неладное вышло. Разскажи мнѣ все, безъ утайки, съ чего у васъ началась ссора и чѣмъ кончилась? Миша въ точности исполнилъ приказаніе отца. Отецъ слушалъ его исповѣдь съ большимъ вниманіемъ и, когда сынъ замолчалъ, вмѣсто того, чтобы сдѣлать выговоръ, къ которому Миша уже готовился, притянулъ его къ себѣ и крѣпко поцѣловалъ. Съ тѣхъ поръ, какъ Миша сталъ подростать и могъ уяснять себѣ все, что вокругъ дѣлалось и говорилось, Иванъ Никаноровичъ не переставалъ воспитывать его въ страхѣ Божіемъ, въ любви къ Богу и любви къ ближнему. Въ особенности, какъ уже сказано было выше, внушалъ онъ сыну, какимъ образомъ каждый христіанинъ долженъ относиться къ ближнему, который стоитъ ниже его по положенію и чѣмъ-либо емуу обязанъ… Изъ разсказа Миши онъ теперь видѣлъ, что трудъ его не пропалъ даромъ, и что запавшее въ дѣтскую душу доброе сѣмя успѣло пустить корень. Это его истинно порадовало.

— Ты правъ былъ, заступившись за Васю, когда Петя вздумалъ оскорблять его, ласково замѣтилъ бояринъ; не кручинься же, дитятко. Если Ртищевъ на самомъ дѣлѣ отвернется отъ насъ, то Господь, Который все видитъ и все знаетъ, будетъ намъ заступникомъ!

Говоря такъ, онъ указалъ на висѣвшій въ углу большой образъ Спасителя, изображеннаго во весь ростъ, съ благословляющей рукою и съ надписью внизу: „пріидите ко Мнѣ вси труждающіися и обремененніи, и Азъ упокою вы!“

Слова боярина были сказаны съ такимъ чувствомъ, съ такимъ твердымъ убѣжденіемъ въ истинѣ ихъ и непоколебимой вѣрой, что всѣмъ вдругъ сразу стало легче. Только одинъ „чудачекъ“ продолжалъ еще тихонько всхлипывать. Онъ понималъ, что ссора произошла изъ-за него, и едва открылъ ротъ, чтобы что-то спросить, какъ дверь скрипнула, и въ горницу вошла няня.

— Прохожій странникъ проситъ позволенія переночевать у насъ, доложила она боярину.

— Пускай войдетъ, зови его, зови скорѣе, отозвался Иванъ Никаноровичъ. Онъ вообще очень любилъ принимать странниковъ, а въ настоящую минуту особенно доволенъ былъ его приходомъ. Благодаря приходу странника можно было прекратить тяжелый для всѣхъ разговоръ.

Няня удалилась и затѣмъ почти сейчасъ же снова вошла въ горницу, въ сопровожденіи низенькаго, тщедушнаго старичка, одѣтаго въ черный подрясникъ, перехваченный по таліи широкимъ ремнемъ. На головѣ у него была бархатная скуфейка, а черезъ плечо висѣла кожаная сума. Правой рукой онъ опирался на посохъ, — въ лѣвой же держалъ просфору.

— Господь Богъ милости прислалъ тебѣ, бояринъ, боярынѣ твоей и вашимъ дѣточкамъ, заговорилъ старикъ, отвѣшивая имъ низкіе поклоны, спасибо, что не отказалъ въ ночлегѣ.

— Что ты, Божій человѣкъ, какъ можно отказать, перебилъ его бояринъ, — садись вотъ тутъ къ столу, дорогимъ гостемъ будешь. Матвѣевна, добавилъ онъ, обращаясь къ нянѣ, принеси ему чего-нибудь перекусить до ужина: я вижу, что онъ утомился. Путь то, вѣрно, издалека держишь, Божій человѣкъ?

— Издалека, милостивый бояринъ, издалека, отвѣчалъ старикъ, опускаясь на скамью, все по святымъ обителямъ ходилъ… Гдѣ — гдѣ только не перебывалъ. А теперь въ Москву пришелъ, московскимъ святынямъ поклониться. Да царя-батюшку, „тишайшаго“ Алексѣя Михайловича повидать ужъ больно хочется… Думаю пробраться какъ-нибудь въ соборъ, когда онъ тоже тамъ будетъ, хоть однимъ глазкомъ взглянуть… Покойнаго то родителя его, Михаила Ѳеодоровича, я не разъ видѣлъ. Хорошій, добрый, обходительный былъ царь: нашего брата, нищаго, всегда миловалъ; а этотъ, говорятъ, еще добрѣе!

И словоохотливый старикъ принялся подробно разсказывать о всемъ, имъ видѣнномъ и слышанномъ на бѣломъ свѣтѣ. Онъ говорилъ много, почти неумолкая. Прервалъ онъ свою рѣчь только въ то время, когда принялся за принесенное Матвѣевной кушанье. Иванъ Никаноровичъ, Степанида Михайловна и дѣти слушали его съ большимъ интересомъ. Въ особенности понравился дѣтямъ разсказъ про то, какъ странникъ, въ бытность свою въ Москвѣ, былъ однажды позванъ государемъ Михаиломъ Ѳеодоровичемъ въ царскія палаты, и какъ государь съ нимъ тамъ бесѣдовалъ… Старикъ съ увлеченіемъ передавалъ своимъ слушателямъ не только разговоръ его съ царемъ, но описывалъ и внутренній видъ царскаго терема со всей окружающей его обстановкой.

На „чудачка“, который по природѣ былъ очень впечатлителенъ, разсказъ этотъ подѣйствовалъ какъ-то особенно. Онъ напрягалъ весь слухъ, чтобы не проронить ни одного слова, и чувствовалъ, что на щекахъ его загорается румянецъ.

Когда старикъ замолчалъ, дѣтей увели спать. Вася долго метался въ постели, представляя себѣ, совершенно по своему, по-дѣтски, но въ то же время ясно и опредѣленно, волшебную жизнь, которая идетъ тамъ, въ царскихъ палатахъ, и самого царя, безгранично милостиваго, ласковаго… „Покойный Михаилъ Ѳеодоровичъ былъ царь добрый, обходительный, а царь Алексѣй Михайловичъ, говорятъ, еще добрѣе“, припоминалъ мальчикъ только что слышанную рѣчь странника. Въ воображеніи его возникалъ никогда невиданный имъ образъ этого самаго царя, а въ ушахъ звучали слова Спасителя: „пріидите ко Мнѣ вси труждающіися и обремененніи, и Азъ упокою вы“… Образъ царя какъ-то странно смѣнялся образомъ Спасителя, на который указывалъ Иванъ Никаноровичъ. — Вася чувствовалъ, что его влечетъ невидимая сила и къ Христу-Богочеловѣку, подающему миръ, утѣшеніе и радость несчастнымъ, — и къ милосердому царю, который одинъ только можетъ облегчить страданія семьи боярина. Мысли Васи начали путаться… Ему казалось, что онъ осторожно приподнимается на кровати, потомъ онъ вообразилъ, что уже бѣжитъ къ царю, — но мысли Васи на этомъ оборвались, и онъ крѣпко заснулъ.

Проснувшись на слѣдующій день довольно рано и все еще находясь подъ впечатлѣніемъ вчерашнихъ думъ, Вася поспѣшилъ спуститься въ нижній этажъ хоромъ, гдѣ помѣщалась дворня. Онъ зналъ, что странникъ долженъ былъ тамъ ночевать, и ему очень хотѣлось еще поговорить о „тишайшемъ“ царѣ, но оказалось, что странникъ только что ушелъ.

Печальный вернулся Вася наверхъ и цѣлый день ходилъ, какъ въ воду опущенный. Въ головѣ его крѣпко засѣла мысль — повидать царя и просить о помощи Ивану Никаноровичу, такъ какъ бояринъ Ртищевъ отъ ходатайства отказался. Вася не думалъ о томъ, какъ можно пробраться во дворецъ, допустятъ ли его туда и не задержитъ ли его царская стража, — ему все это казалось очень легко и просто. Онъ рѣшился отпроситься на часокъ къ отцу, но, вмѣсто того, чтобы дѣйствительно идти на постоялый дворъ, гдѣ отецъ помѣщался, побѣжалъ прямо въ Кремль. На дворѣ между тѣмъ начало смеркаться, и дневная жизнь понемногу замирала. Не только вокругъ дворца, гдѣ всегда, по возможности, наблюдалась тишина, но даже и на постельномъ крыльцѣ народу оставалось немного. „Чудачекъ“, тѣмъ не менѣе, ловко пробирался впередъ, разспрашивая всѣхъ, кто попадался навстрѣчу, какимъ бы образомъ поскорѣе увидѣть царя. Въ отвѣтъ на такой вопросъ, одни смѣялись, другіе, болѣе добродушные, объясняли невозможность исполненія подобнаго желанія, третьи, въ свою очередь, спрашивали мальчика, — кто онъ такой и откуда пришелъ. Словомъ, въ общемъ Вася ничего не добился. Совершенно обезкураженный, онъ невольно пришелъ къ заключенію, что надо, видно, отказаться отъ задуманнаго предпріятія, и, печально склонивъ голову, продолжалъ все-таки шагать впередъ до тѣхъ поръ, пока наконецъ не дошелъ до „постельнаго крыльца“. Тамъ еще стояла небольшая группа людей, переговаривавшихся съ дворцовою прислугою. Прислуга напоминала о томъ, что пора расходиться, а имъ этого не хотѣлось.

Въ ту минуту, когда Вася подошелъ къ говорившимъ, въ толпѣ продолжали толковать о всемъ слышанномъ въ теченіе дня. Между прочимъ, говорили о томъ, что въ селѣ Покровскомъ скоро будетъ царская потѣха съ медвѣжьей травлей. Добавляли, что въ Москву изъ многихъ окрестныхъ деревень стекаются охотники, и изъ числа ихъ выберутъ самыхъ отважныхъ, для борьбы съ медвѣдями. Васѣ, конечно, припомнился отецъ. Онъ рѣшилъ идти съ нимъ вмѣстѣ, чтобы не время потѣхи пробраться къ царю и разсказать все то, что собирался высказать сегодня.

Почти-что потерянная надежда на возможность говорить съ царемъ загорѣлась снова… Не слушая дальше разговора окружающихъ, Вася быстро выбѣжалъ изъ Кремлевскихъ стѣнъ на улицу и направился къ постоялому двору, надѣясь застать тамъ отца. Онъ пришелъ туда, какъ разъ, во время. Сквозь слюдяныя оконца низенькаго домика, гдѣ сидѣли заѣзжіе путники, виднѣлся свѣтъ и слышались мужскія голоса. Поднявшись на крыльцо и миновавъ бревенчатыя сѣнцы, онъ вошелъ въ довольно большую горницу. Въ одномъ углу находились полати, а въ другомъ нѣсколько деревянныхъ столовъ и такихъ же лавокъ, занятыхъ проѣзжими гостями. Хозяинъ двора подавалъ имъ ужинъ. Духота и тяжелый запахъ кислыхъ щей въ горницѣ стояли невыносимые, но собравшійся тамъ людъ, повидимому, этого не замѣчалъ. Всѣ ѣли и пили съ наслажденіемъ, продолжая громко разговаривать. „Чудачекъ“ въ первую минуту ничего не могъ разглядѣть. Потомъ, тщательно переводя взоръ съ однихъ присутствовавшихъ на другихъ, замѣтилъ, наконецъ, сидѣвшаго въ самой глубинѣ горницы отца. Для того, чтобы подойти къ нему, приходилось пробираться между столами и неизбѣжно столкнуться съ хозяевами. Послѣднее для Васи было крайне нежелательно. Онъ заранѣе предвидѣлъ, что встрѣча съ хозяйкой будетъ непріятна, но, тѣмъ не менѣе, это не остановило его.

— Здравствуй, Васюта, сказалъ Максимъ, когда мальчикъ наконецъ до него добрался; какъ это ты въ такую позднюю пору не побоялся придти сюда?

— Ахъ, тата, мнѣ тебя очень надо видѣть.

— Что случилось?

Вася разсказалъ про ссору съ Петей Ртищевымъ, и что бояринъ Ртищевъ отказался хлопотать за Никитиныхъ. Затѣмъ сообщилъ, какъ онъ самъ отправился въ Кремль, надѣясь объяснить все царю, и какъ изъ этого ничего не вышло.

— Дитятко мое желанное, отозвался Максимъ, ласково взглянувъ на сына, ты задумалъ трудное дѣло… Намъ, людямъ простымъ да бѣднымъ, до царя добраться мудрено. Царь-то, нашъ батюшка, зѣло добрый и милостивый; онъ, навѣрно, выслушалъ бы тебя и вступился бы за правое дѣло, да царедворцы не допустятъ…

— Какъ же быть, тата, вѣдь ссора то вышла изъ-за меня? Иванъ Никаноровичъ и вся семья Никитиныхъ совсѣмъ впали въ уныніе… Имъ тяжело, а мнѣ еще тяжелѣе!..

Съ этими словами мальчикъ заплакалъ.

— Желанный ты мой, сердечный! Ужъ, право, ума не привожу, что тутъ подѣлать!

— Тата, вотъ я что надумалъ, заговорилъ Вася послѣ минутнаго молчанія, — скажи, пойдешь ты на царскую потѣху — съ медвѣдемъ бороться?

— Кажись, что пойду. Васюта, — обѣщали..

— Возьми меня съ собою.

— Не допустятъ тебя, дитятко, идти со мною..

Вася опять печально склонилъ голову. Это была послѣдняя надежда на возможность броситься къ ногамъ государя, чтобы просить милости Никитинымъ.

— Слыхалъ я, что царю жалобы писать можно, — продолжалъ между тѣмъ мальчикъ. Люди сказываютъ, — есть такой ящикъ, по стѣнѣ спускается изъ окна царскихъ палатъ… Въ него каждый можетъ опустить любую жалобу… Ящикъ поднимается прямо къ царю, и онъ, милостивецъ, всѣ дѣла самъ разбираетъ… Тутъ ужъ правда одна, — кривды онъ не попуститъ. Ахъ, тата, написать бы жалобу, продолжалъ Вася, отписать бы въ ней про горе Никитиныхъ и просить помощи.

— Есть у меня знакомый человѣкъ, грамотный. Коли тебѣ ужъ больно хочется написать жалобу — скажу ему, и напишетъ, замѣтилъ Максимъ. Ну, а теперь пока прощай, желанный, или съ Богомъ. Вотъ какая темень на дворѣ. Иди скорѣе: дома то о тебѣ небось безпокоятся, добавилъ онъ въ заключеніе и, вставъ съ мѣста, вызвался проводить Васю за ворота. Когда они вышли въ сѣни, навстрѣчу имъ показалась хозяйка. Она злобно взглянула на Васю, но такъ какъ онъ былъ съ отцомъ, то ни бить его, ни бранить не посмѣла.

III.

Надъ Москвою стояло ясное зимнее утро. Въ продолженіе двухъ послѣднихъ дней почти безпрерывно шелъ снѣгъ, потомъ его прихватило морозцемъ, и зимній путь установился сразу.

По дорогѣ, ведущей въ пригородное село Покровское, гдѣ была назначена царская потѣха, несмотря на раннюю пору, тянулся цѣлый рядъ боярскихъ саней и колымагъ. Туда же стремилась и громадная толпа народа по всѣмъ почти улицамъ. Къ этой уличной толпѣ случайно примкнулъ и „чудачекъ“.

Вставъ въ это утро почти до разсвѣта, Вася, съ разрѣшенія Ивана Никаноровича, побѣжалъ на постоялый дворъ повидаться съ отцомъ. Онъ рѣшилъ, во что бы то ни стало, упросить послѣдняго взять его съ собою въ Покровское.

— Вишь, какъ запыхался! встрѣтилъ мальчика на дворѣ хозяйскій работникъ.

— Опоздать боялся… Думалъ, тата уйдетъ, а мнѣ его повидать хотѣлось…

— Тата твой ушелъ еще вчера съ вечера.

— Неужели? почти со слезами отозвался Вася.

— Право слово, ушелъ.

— Куда?

— Вѣстимо, куда — въ Покровское; развѣ не знаешь, что онъ на царской потѣхѣ будетъ съ медвѣдемъ бороться?

— Про это я давно знаю…

— То-то; сегодня, чуть свѣтъ туда повели ученаго медвѣдя, который со своими вожаками тоже былъ у насъ приставши. Раньше онъ станетъ разныя штуки показывать, а потомъ, значитъ, его уведутъ, и другого выпустятъ; тогда травля начнется. Вожакъ-то съ медвѣдемъ у насъ двѣ ночи ночевалъ; ужъ и забавный же Мишка, просто, всѣмъ на удивленье!..

И словохотливый парень принялся разсказывать про то, какъ косолапый Мишка разныя смѣшныя штуки умѣетъ показывать. Но Вася слушалъ парня безъ вниманія: ему было не до того; и только что разсказчикъ замолчалъ, сейчасъ же съ нимъ распрощался.

Чтобы избѣгнуть встрѣчи съ хозяевами, онъ прямо въ ворота не пошелъ, а направился въ глубину двора. Тамъ, подъ деревянными навѣсами, стояли лошади и выпряженныя сани проѣзжихъ. Тутъ же ютилась крошечная избушка-сторожка, отгороженная полуразвалившимся заборомъ, черезъ который можно было выйти свободно ни кѣмъ не замѣченнымъ… Въ ту минуту, какъ Вася поровнялся съ избушкой, ему вдругъ показалось, что внутри ея раздается не то стонъ, не то какой-то слабый дѣтскій голосъ. Сначала онъ на это не обратилъ вниманія, но потомъ, когда стонъ повторился, смѣло подошелъ къ двери и отворилъ ее. Въ избушкѣ было такъ темно, что, войдя туда сразу со свѣта, трудно было что-либо разглядѣть.

— Кто тутъ? окликнулъ „чудачекъ“ остановившись на порогѣ.

— А ты кто? вопросомъ на вопросъ отвѣтилъ слабый дѣтскій голосъ. Уходи скорѣе, а то дядя Ермолай узнаетъ, что я съ тобою разговариваю, и приколотитъ меня.

Но „чудачекъ“ не уходилъ, онъ сталъ пристально вглядываться въ ту сторону, откуда доносился голосъ, и, въ концѣ концовъ, ему все-таки удалось разсмотрѣть лежавшаго на полу мальчика, прикрытаго лохмотьями. Вася уже сдѣлалъ шагъ впередъ, чтобы подойти ближе, но въ это время замѣтилъ около сторожки хозяина и поспѣшилъ спрятаться за дверь.

— Ты что разговариваешь, пострѣленокъ, забылъ дядинъ наказъ, — не смѣть рта открывать да никуда не показываться? грозно крикнулъ хозяинъ на несчастнаго мальчика и, высоко поднявъ сжатый кулакъ, уже готовился ударить его.

— Я виноватъ, а не онъ. Дверь была открыта — я вошелъ сюда и заговорилъ съ нимъ, вскричалъ тогда „чудачекъ“, неожиданно выскочивъ изъ засады.

— Ахъ, и ты тутъ! злобно прошипѣлъ хозяинъ и, схвативъ „чудачка“ за шиворотъ, сначала вытолкалъ его вонъ, а потомъ заперъ избушку на замокъ и удалился. „Чудачекъ“ для виду бросился бѣжать, но на самомъ дѣлѣ только завернулъ за уголъ двора, гдѣ хозяинъ не могъ его видѣть, и остановился… Образъ несчастнаго мальчика живо представился въ воображеніи Васи. Ему стало жаль заключеннаго и очень захотѣлось еще разъ поговорить съ нимъ. Позабывъ про то, что дверь заперта на замокъ, „чудачекъ“ вернулся къ избушкѣ. Кругомъ все было тихо, только изнутри избушки, отъ времени до времени, попрежнему слышался слабый стонъ, прерываемый воплемъ. Въ двери оказалось оконце, которое задвигалось наглухо доскою. „Чудачекъ“ попробовалъ его отодвинуть, и проба оказалась удачною. Онъ свободно заглянулъ въ избушку и проговорилъ почти шопотомъ:

— Встань, подойди поближе; — разскажи, почему ты лежишь здѣсь, почему стонешь и плачешь? можетъ быть, я могу помочь тебѣ.

— Не встать… Болятъ руки, ноги, спина… Вчера очень избилъ меня Ермолай, отвѣчалъ мальчикъ и застоналъ еще сильнѣе.

— Это дядя-то? удивился Вася.

— Не дядя онъ мнѣ, чужой, — только велитъ называть себя дядей…

— За что же онъ прибилъ тебя?

— За то, что я хотѣлъ убѣжать на старое мѣсто. Тамъ мнѣ жилось все-таки лучше; тамъ никто меня не билъ и не морилъ голодомъ; только барченокъ Петя обижалъ. Я не умѣлъ играть съ нимъ, а онъ былъ такой злой, не приведи, Господи!

— Не сынъ ли это боярина Ртищева? перебилъ его „чудачекъ“.

— Да; ты развѣ его знаешь?

— Еще бы, и барченка знаю: злющій — презлющій! Мнѣ самому доводилось съ нимъ игрывать! Много черезъ него и я горя принялъ!

Этотъ завязавшійся между мальчиками оживленный разговоръ не затянулся надолго, такъ какъ Васѣ нужно было спѣшить съ народною толпою къ селу Покровскому. Вася торопливо шагалъ впередъ наравнѣ съ остальными, но лицо его казалось крайне озабоченнымъ.

— Царь ѣдетъ! раздались вдругъ голоса скакавшихъ на лихихъ коняхъ вершниковъ.

Колымаги и сани поспѣшили свернуть въ сторону и остановиться, народъ разступился, и взоры всѣхъ обратились въ одну точку. Оттуда вскорѣ показалась тройка борзыхъ коней, запряженныхъ въ разукрашенныя причудливой рѣзьбой и покрытыя богатымъ ковромъ сани. Въ саняхъ сидѣлъ государь рядомъ съ бояриномъ Милославскимъ. Быстро мчавшіяся лошади гремѣли бубенцами, царь милостиво отвѣчалъ поклонами на привѣтствія многолюдной толпы. Вася, такъ давно жаждавшій увидѣть царя, замеръ на мѣстѣ. Онъ сосредоточилъ все свое вниманіе, чтобы хорошенько разглядѣть его черты. Но сани промчались слишкомъ быстро, фигура царя мелькнула предъ нимъ, какъ мимолетное видѣнье, и исчезла прежде, чѣмъ онъ успѣлъ опомниться.

— Батюшка нашъ, милостивецъ! слышалось вокругъ. Затѣмъ вереница саней, колымагъ и пѣшаго люда снова двинулась впередъ.

Вася ловко прицѣпился къ спинкѣ какихъ-то саней и, благодаря этому, менѣе, чѣмъ черезъ десять минутъ, очутился въ Покровскомъ, которое было очень недалеко.

Царская потѣха еще не началась. На большомъ дворѣ, передъ царскими палатами, было огорожено мѣсто для звѣриной травли, а на крыльцѣ дворцовомъ стояло государево кресло, покрытое алымъ сукномъ. Поблизости виднѣлись скамьи для приближенныхъ особъ, нѣсколько поодаль были мѣста для менѣе знатныхъ бояръ, а за ними уже предоставлялось толкаться всѣмъ остальнымъ.

Несмотря на скопленіе народа, Васѣ удалось, насколько возможно, юркнуть впередъ, откуда онъ скоро замѣтилъ, сидѣвшаго вдали на одномъ изъ второстепенныхъ мѣстъ, Ивана Никаноровича Никитина.

— Иванъ Никаноровичъ! крикнулъ Вася во все горло.

— Чего кричишь? остановилъ его стоявшій поблизости зритель: забылъ что ли, гдѣ находишься? сейчасъ царь выйдетъ, потѣха начнется!

На крыльцѣ дѣйствительно показался государь въ сопровожденіи свиты; толпа зрителей заколыхалась, „чудачка“ оттолкнули назадъ и такъ стиснули, что онъ едва не потерялъ сознанія…

Государь, между тѣмъ, ласково поклонившись присутствовавшимъ, сѣлъ на приготовленное для него мѣсто и приказалъ начать потѣху.

Передъ зрителями былъ выведенъ ученый медвѣдь. Вожакъ его, тотъ самый Ермолай, который остановился на постояломъ дворѣ вмѣстѣ съ отцомъ Васи, — заставлялъ медвѣдя продѣлывать забавныя штуки, вызывавшія среди зрителей громкій смѣхъ и одобреніе. Затѣмъ, когда медвѣдя увели, на дворѣ появилось нѣсколько охотниковъ, славившихся своею отвагою. Среди нихъ находился и Максимъ. Всѣ они были одѣты въ одинаковаго покроя и цвѣта короткіе кафтаны, высокіе сапоги и мѣховыя шапки, а вооруженіе ихъ состояло изъ остроконечныхъ ножей и рогатинъ.

Старшій охотникъ подошелъ къ государю съ докладомъ о томъ, что въ число прежнихъ борцовъ съ медвѣдями поступилъ новый молодецъ, который проситъ разрѣшенія потѣшить своею отвагою батюшку-царя. Царь, въ знакъ согласія, кивнулъ головою. Послѣ этого изъ общей группы охотниковъ выдвинулась впередъ рослая фигура Максима, который низко поклонился государю.

— Господи, спаси его и помилуй! невольно сорвалось съ языка боярина Никитина, приподнявшагося со скамьи, чтобы лучше видѣть потѣху.

— Нешто онъ тебѣ знакомъ? спросилъ Никитина сидѣвшій рядомъ сосѣдъ.

— Да, я его знаю, отозвался Иванъ Никаноровичъ, продолжая внимательно слѣдить глазами за тѣмъ, какъ Максимъ, ставши въ оборонительную позу, смѣло ожидалъ нападенія звѣря.

Прошло нѣсколько томительныхъ минутъ. Вся многочисленная толпа, словно замерла, словно боялась пошевелиться… Ниоткуда не слышно было ни малѣйшаго звука, ни малѣйшаго шороха… Но вотъ, наконецъ, тихо скрипнула низенькая, едва замѣтная дверь, ведущая съ площадки двора, гдѣ долженъ былъ начаться бой, на другую половину того же двора, гдѣ были медвѣди и ихъ вожаки. Оттуда вышелъ огромный, косматый Мишка.

Съ глухимъ и протяжнымъ ревомъ, грузно ступая по землѣ, онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ… Потомъ остановился и, завидѣвъ стоявшаго по близости человѣка, заревѣлъ еще громче… Въ глазахъ его сверкнулъ недобрый огонекъ. Онъ медленно поднялся на заднія лапы и твердой поступью направился прямо къ цѣли… Максимъ попрежнему казался покойнымъ. Отставивъ правую ногу впередъ, онъ только протянулъ рогатину и набожно перекрестился… Медвѣдю оставалось сдѣлать не болѣе шага, чтобы охватить его лапами. Самая незначительная неловкость движенія или неправильный поворотъ руки могли бы быть для Максима пагубны. Но онъ продолжалъ стоять неподвижно въ одномъ и томъ же положеніи, пока медвѣдь приближался къ нему. Молодецъ уже чувствовалъ на себѣ его дыханіе… Тогда Максимъ смѣло всадилъ рогатину прямо въ грудь косматаго, который съ ревомъ отступалъ назадъ, оставляя на снѣгу капли крови… Побѣда, очевидно, должна была остаться за Максимомъ, и онъ продолжалъ наступать на своего противника. Не давая ему времени опомниться, молодецъ ловко запихнулъ рогатину еще глубже… Среди зрителей пронеслось радостное восклицаніе, въ особенности, когда, минуту спустя, медвѣдь вдругъ заревѣлъ отчаянно, и покрытая снѣгомъ земля обагрилась его кровію… Побѣда человѣка надъ звѣремъ, казалась почти совершившеюся… Но тутъ неожиданно нога Максима подвернулась, и онъ упалъ… Тогда разъяренный звѣрь, обливаясь собственной кровью, почуялъ возможность нападенія на врага. Онъ собралъ послѣднія силы, сдѣлалъ отчаянный прыжокъ впередъ и навалился на Максима всѣмъ своимъ тѣломъ. Охвативъ лапами противника, онъ вцѣпился когтями въ его плечо, и между несчастнымъ охотникомъ и косматымъ звѣремъ завязалась борьба въ рукопашную. Гибель перваго казалась неминуемой; въ толпѣ, зрителей произошло смятеніе; всѣ замерли отъ ужаса и не отрывали глазъ отъ лежавшаго въ объятіяхъ медвѣдя Максима. Но, по прошествіи нѣсколькихъ минутъ, картина сразу измѣнилась: истекавшій кровью медвѣдь, волей-неволей, принужденъ былъ выпустить свою жертву. Онъ повалился навзничь и въ предсмертныхъ судорогахъ задергалъ могучими лапами… Побѣда человѣка надъ звѣремъ совершилась.

Царь, слѣдившій за борьбой съ видимымъ волненіемъ, приказалъ помочь Максиму встать и, въ случаѣ надобности, позвать знахаря.

Товарищи-охотники бросились исполнять царское приказаніе. Максимъ не безъ труда всталъ на ноги, кафтанъ его былъ разорванъ, по обоимъ плечамъ струилась кровь, лицо совсѣмъ поблѣднѣло… Поддерживаемый съ двухъ сторонъ, онъ кое-какъ добрелъ до низкой двери. Но тамъ, за стѣной, едва только дверь за нимъ захлопнулась, молодецъ сразу потерялъ сознаніе и упалъ на землю.

Обморочное состояніе его продолжалось довольно долго. Открывъ наконецъ глаза, онъ увидѣлъ себя лежащимъ на соломѣ, за стѣною двора. Между тѣмъ тамъ еще продолжалась травля, кругомъ стояла сутолока, взадъ и впередъ сновали какіе-то люди… Они о чемъ-то говорили, о чемъ-то спорили. Когда со двора донесся звѣриный ревъ, Максимъ смутно припомнилъ все, что съ нимъ случилось. Онъ хотѣлъ было приподняться, но боль въ плечахъ возобновилась и заставила его снова опуститься на солому.

— Очнулся! проговорилъ знахарь, присланный по царскому приказанію.

Максимъ взглянулъ на него вопросительно и, замѣтивъ стоявшаго тутъ же Васю, молча протянулъ къ нему руки.

— Тата, желанный!… отозвался мальчикъ, съ радостію бросаясь обнимать отца, не сердись, что я пришелъ сюда безъ твоего вѣдома! Тата, да ты не слушаешь меня? прервалъ самъ себя „чудачекъ“, замѣтивъ безсознательно устремленный на него взоръ больного.

Максимъ, дѣйствительно, не могъ его слышать, такъ какъ снова впалъ въ забытье.

— Чего вопишь? царь приказалъ вылѣчить этого охотника, а ты только мѣшаешь! грубо прикрикнулъ на Васю знахарь и съ такой силой оттолкнулъ бѣднаго мальчика, что тотъ кубаремъ покатился въ противоположную сторону.

IV.

На слѣдующій день послѣ медвѣжьей травли въ Покровскомъ, поздней вечерней порой, когда на дворѣ уже совершенно стемнѣло, въ Москвѣ по Неглинной улицѣ торопливо шагалъ путникъ. Это былъ Ермолай, вожакъ того самаго ученаго медвѣдя, съ которымъ онъ расположился на постояломъ дворѣ, гдѣ жилъ и отецъ Васи.

Онъ безпрестанно оглядывался, словно чего-то остерегаясь, и, поровнявшись, наконецъ, съ домомъ боярина Ртищева, нерѣшительно взялся за желѣзную скобу калитки. На дворѣ раздался лай собаки, а затѣмъ послышались тяжелые шаги сторожа.

— Кто. тутъ, чего по ночамъ шатаешься, добрымъ людямъ спать не даешь? — грубо отозвался послѣдній.

— Это я, Никита, отопри, отвѣтилъ вожакъ, стараясь говорить, какъ можно, тише.

— А, Ермолай! въ темнотѣ-то не призналъ тебя. Зачѣмъ, на ночь глядя, пожаловалъ? продолжалъ сторожъ уже гораздо мягче и сейчасъ же поспѣшилъ открыть калитку.

— Днемъ боязно было, боялся, какъ бы грѣхомъ на кого не наткнуться… Мнѣ, видишь ли, Пахомыча стараго повидать надо… по дѣлу…

— Понимаю, — глубокомысленно протянулъ сторожъ. Вы съ Пахомычемъ вмѣстѣ кашу заварили, такъ теперь вмѣстѣ и расхлебывайте… — Иди, коли такъ, на нижнюю половину боярскихъ хоромъ, онъ теперь уже тамъ. Бояре давно отужинали и разошлись на покой.

Ермолай живо юркнулъ въ калитку и въ сопровожденіи сторожа пошелъ по направленію къ боярскимъ хоромамъ; собака перестала лаять, а Ермолай, остановившись около двери, поступалъ уже совершенно покойно.

— Кто тутъ? послышался изнутри старческій голосъ. Затѣмъ дверь распахнулась, и на порогѣ показался самъ Пахомычъ. Что случилось? добавилъ онъ сейчасъ же, увидавъ предъ собою знакомую фигуру.

— Бѣда стряслась, дѣдушка.

Пахомычъ поспѣшно накинулъ висѣвшій на стѣнѣ тулупъ, вышелъ во дворъ и, присѣвъ на завалинку предложилъ Ермолаю сѣсть съ нимъ рядомъ.

Нѣсколько минутъ они оба молчали, затѣмъ Пахомычъ заговорилъ первый:

— Что же случилось?

— Такая бѣда, что не приведи, Господи!

— Да что такое? говори толкомъ.

— Вчера, значитъ, во время царской потѣхи въ селѣ Покровскомъ, когда одинъ изъ охотниковъ, по имени Максимъ, окончилъ борьбу съ медвѣдемъ и ушелъ въ крытый переходецъ, по которому звѣрей выводятъ на травлю, вдругъ началъ къ Максиму рваться его сынишка. Онъ и давай вопить во все горло; „пустите, говоритъ, меня туда, гдѣ татка! Я пришелъ сказать ему, на кого надо боярину Никитину жаловаться царю. Я знаю, кто выкралъ у боярина сына. Батюшка-царь нашъ добрый, онъ заступится за моего боярина, а съ виновнаго взыщетъ“. Какъ услыхалъ я такія рѣчи глупаго ребенка, такъ у меня даже душа въ пятки ушла. Ну, думаю, пропали наши съ тобой головушки! Хотѣлъ было прогнать мальчугана, да въ это самое время вдругъ пришелъ кто-то изъ царевой прислуги и принялся его успокаивать. Что онъ тутъ говорилъ, я не могъ разслышать, — не могъ разслышать и того, что отвѣчалъ мальчикъ, а бесѣдовали они между собою долго. Пройдя затѣмъ къ Максиму, мальчикъ увидѣлъ, что отецъ его, весь въ крови, лежитъ безъ сознанія на соломѣ… Тогда онъ бросился къ нему, и давай вопить пуще прежняго. Но тутъ, по счастью, знахарь, котораго царь прислалъ лѣчить отца мальчугана, вытолкалъ его вонъ… Вытолкать-то онъ его вытолкалъ, а неразумныя рѣчи его, все равно, всѣ слышали.

— Да, дѣло не ладное! отозвался Пахомычъ. Хорошо, что ты догадался придти. Надо пораздумать, какъ и что намъ отвѣчать, коли пойдутъ разспросы.

— Что думать, думать нечего!.. Я приведу къ тебѣ мальчика, дѣлай съ нимъ, что хочешь…

— Боже тебя упаси! испугался Пахомычъ, какъ можно вести сюда? ты меня погубишь!.. Лучше убирайся скорѣе въ деревню, да и мальченка веди съ собою!

— Уйти-то изъ Москвы я раньше недѣли не могу. Насъ здѣсь десять человѣкъ — земляковъ, вмѣстѣ пришли, вмѣстѣ и уходить надо. Такъ всегда дѣлалось, а коли я раньше уйду одинъ, да мальченка начнутъ разыскивать, такъ на меня подозрѣніе падетъ. Допрашивать станутъ — все равно, самъ погибну и тебя погублю. Нѣтъ ужъ, чего тутъ мудрить: бери назадъ мальченка!

— Да нельзя этого сдѣлать, понимаешь ли, нельзя!…

— Почему нельзя то? Вѣдь жилъ же онъ у тебя раньше?

— Не хотѣлъ было я передъ тобою открывать правду, но дѣлать нечего! Вѣдь сойди у насъ все благополучно, — такъ этого бы и открывать не надо было! Дѣло-то вотъ какое, значитъ, приключилось: у нашего боярина Ртищева есть сынъ маленькій, Петей прозывается. Бояринъ и боярыня въ немъ души не чаютъ — что Петруша захочетъ, то всѣ въ домѣ и дѣлаютъ. А Петруша такой злой, что отъ него никому житья нѣтъ! Коли разсердится на кого изъ домашнихъ, сейчасъ пожалуется отцу, и нѣтъ тому человѣку на бѣломъ свѣтѣ пощады. „Хочу, говоритъ, чтобы ко мнѣ приставили мальчика вмѣстѣ играть, только такого, чтобы онъ мнѣ ни въ чемъ не перечилъ“, — сталъ онъ просить боярина. Тогда бояринъ меня призвалъ и отдалъ наказъ выписать изъ жениной вотчины моего внука. А ни бояринъ самъ, ни барченокъ никогда его въ глаза не видывали, а только слышали отъ меня, что мальчикъ этотъ добръ да кротокъ, словно ангелъ съ неба. — Отъ такого боярскаго приказанія у меня даже сердце заныло; ослушаться не смѣлъ, а вызвать внука, на горе да на мученье, жаль стало. Вотъ и рѣшилъ я пойти къ знахарю, просить, чтобы онъ научилъ меня, какъ бы изъ этого дѣла ловчѣе вывернуться. — „Знаю твоего боярина, крутой онъ нравомъ, шутки съ нимъ плохія“, отвѣчалъ мнѣ знахарь. „Коли провѣдаетъ, что я вмѣшался въ это дѣло, со свѣта сживетъ… Ну, да ужъ для знакомства выручу“. „Мирошка!“ крикнулъ онъ такимъ громкимъ голосомъ, что я даже вздрогнулъ, — На зовъ его въ горенку вошелъ горбатый старикъ, страшный такой, лохматый, „Раздобудь намъ какого ни на есть мальчика, лѣтъ семи-восьми, — мы тебя за это поблагодаримъ; не правда ли?“ добавилъ знахарь, подмигнувъ въ мою сторону. Я сообразилъ, въ чемъ дѣло, вынулъ изъ-за пазухи кошелекъ съ деньгами, да все изъ него на столъ и высыпалъ. У старика то, словно каленые уголья, глаза на деньги разгорѣлись, а знахарь, нѣсколько дней спустя, дѣйствительно привелъ ко мнѣ какого-то мальчика, худенькаго такого, блѣднаго, запуганнаго… Откуда знахарь его взялъ, ни за что не хотѣлъ сказать, да я и не допытывался… Отвелъ я его къ боярину и выдалъ за внука, а приведенному мальчику велѣлъ называть меня дѣдушкой и говорить, что онъ пріѣхалъ изъ деревни.

— Ну, ладно! Мнѣ вѣдь все равно, откуда его взялъ знахарь, — перебилъ Ермолай, — я знаю только, что, когда онъ вашему барченку не понравился, то ты отдалъ его мнѣ въ помощники за медвѣдемъ ходить, а боярину сказалъ, что назадъ въ вотчину отправилъ….

— Отдалъ я его тебѣ съ тѣмъ, чтобы ты про то никому не сказывалъ…

— Да я и не сказывалъ до тѣхъ поръ, пока Максимовъ сынишка намедни не завопилъ при всѣхъ, что этотъ мальчикъ — сынъ боярина Никитина, прошлымъ лѣтомъ еще пропавшій безъ вѣсти.

— Что ты говоришь! съ ужасомъ воскликнулъ тогда Пахомычъ, привскочивъ съ мѣста и схвативъ себя за голову.

— Да, вотъ что ты надѣлалъ! теперь дѣло-то дойдетъ до царя, и что намъ тогда будетъ? Кабы я эту исторію-то зналъ раньше, ни за что бы не взялъ ребенка! Зачѣмъ ты отъ меня ее скрылъ? Я теперь, все равно, молчать не стану, всю правду покажу!

— Истинно говорю, какъ передъ Богомъ, что, представивъ мальчика въ хоромы боярина Ртищева, я самъ ничего не зналъ… Никитиныхъ въ ту пору не было въ Москвѣ, да и раньше я ихъ никогда не видывалъ. Не зналъ я также, что мальчикъ этотъ ихъ сынъ, и тогда, когда отдавалъ его тебѣ. Теперь только все всплыло наружу!

Иванъ Пахомычъ говорилъ искренно, и въ голосѣ его звучало столько правды, столько истиннаго, непритворнаго отчаянія, что Ермолай не могъ ему не вѣрить. Онъ видѣлъ, что вся вина Ивана заключалась только въ томъ, что онъ, изъ любви къ своему внуку, обманулъ боярина. Между собесѣдниками начался дружескій разговоръ, и они стали сообща придумывать, какъ бы лучше вывернуться изъ бѣды и куда скрыть бѣднаго, ни въ чемъ неповиннаго ребенка.

Долго судили-рядили, долго спорили и наконецъ пришли къ заключенію, что мальчика, самое лучшее, слѣдуетъ отвести обратно къ знахарю, а имъ самимъ пока молчать и дѣлать видъ, что они ничего не знаютъ.

— Слушай-ка, Ермолай, что я надумалъ, сказалъ Пахомычъ, когда пріятель его уже всталъ съ мѣста, чтобы уходить. Есть у меня въ царскихъ палатахъ дядя родной, Осипъ, старый — престарый, сѣдой совсѣмъ, едва ходитъ. Онъ „верховный богомолецъ“^[2]. Не попросить ли его замолвить при случаѣ государю словечко, будто бояринъ Никитинъ противъ боярина Ртищева какое-то зло замышляетъ и даже слугъ его покарать хочетъ?.. Коли въ самомъ дѣлѣ, не дай Богъ, меня къ суду потянутъ, у царя все-таки сомнѣніе явится и, въ уваженіе просьбы старика, онъ, можетъ быть, меня помилуетъ?

— Что же, испробовать можно, согласился Ермолай; — только, коли идти, или скорѣе!

— Да ужъ не замедлю, а ты тѣмъ временемъ забѣги къ знахарю и на случай предупреди его обо всемъ, да пообѣщай денегъ, а я охотно дамъ, сколько бы ни потребовалось.

Ермолай, въ знакъ согласія, кивнулъ головой и поспѣшилъ удалиться.

V.

Было около пяти часовъ вечера. Царь Алексѣй Михайловичъ только что вернулся отъ вечерни. Онъ всегда отличался набожностію и рѣдко (развѣ въ какомъ-нибудь крайнемъ случаѣ) пропускалъ церковныя службы. Молился царь очень усердно, а на этотъ разъ молитва его казалась еще пламеннѣе… На слѣдующій день — въ пятницу^[3] утромъ, было назначено „сидѣнье съ боярами“, на которомъ предстояло обсуждать важное дѣло. И прежде, чѣмъ приступить къ такому обсужденію, царю хотѣлось излить передъ Господомъ все, что за послѣднее время накопилось на душѣ… Ему хотѣлось просить Царя Небеснаго, чтобы Господь вразумилъ его, наставилъ… Его сильно тяготила мысль о томъ, что близкіе намъ по крови и вѣрѣ жители Малороссіи постоянно подвергаются притѣсненію со стороны поляковъ, угнетавшихъ ихъ за православную вѣру. Онъ зналъ, что это вызываетъ въ Малороссіи возстаніе, что единственную защиту Малороссіи составляютъ запорожскіе казаки, но, по сравненію съ числомъ польскаго войска, запорожцевъ недостаточно, и, несмотря на ихъ храбрость и отвагу, имъ бороться долго — будетъ не подъ силу. Одинъ изъ предводителей казаковъ, или гетманъ, Богданъ Хмѣльницкій, имѣвшій огромное вліяніе на дальнѣйшую судьбу Малороссіи, даже заводилъ рѣчь о томъ, чтобы русскій царь взялъ ее подъ свое покровительство. Но Алексѣй Михайловичъ, хорошо понимавшій, что принятіе Малороссіи въ русское подданство неминуемо вовлечетъ государство въ новую войну съ Польшей, — отклонялъ переговоры. Теперь же дѣло сложилось такъ, что дальше затягивать переговоры становилось невозможно. — Хмѣльницкій, вслѣдствіе измѣны своего союзника, крымскаго хана, потерпѣлъ пораженіе. Малороссіи грозило новое, еще худшее притѣсненіе со стороны поляковъ. Царь видѣлъ, что приходится выбирать одно изъ двухъ: или совсѣмъ отказаться отъ Украйны, или не дать ее въ обиду. — Онъ остановился на послѣднемъ. Но прежде, чѣмъ, для окончательнаго рѣшенія вопроса, созвать въ Москву земскій соборъ, царь, хотѣлъ еще разъ посовѣтоваться съ любимымъ другомъ своимъ, патріархомъ Никономъ, да съ приближенными боярами, и назначилъ на слѣдующій день сидѣнье.

Послѣ вечеренъ, до ужина, царь обыкновенно проводилъ нѣсколько часовъ или съ семьею, или съ самыми близкими, любимыми боярами, а иногда садился за чтеніе „курантовъ“, т. е. выдержекъ изъ различныхъ европейскихъ журналовъ, переводимыхъ на русскій языкъ дьяками съ помощью посольскихъ „толмачей“, или переводчиковъ^[4]. На этотъ разъ, возвратясь изъ церкви во дворецъ, тишайшій государь, въ сопровожденіи очень немногихъ царедворцевъ, медленно вошелъ въ палату и молча сѣлъ на кресло. Бояре размѣстились около стѣнъ палаты на скамьяхъ; разговоръ какъ-то не вязался. Видѣли всѣ, что царь чѣмъ-то былъ озабоченъ. Онъ даже не обратилъ вниманія на выписки изъ журналовъ о заморскихъ дѣлахъ и слухахъ. Не видѣлъ онъ и того, что въ глубинѣ покоя, у притолки дверей, ведущихъ въ его опочивальню, стоитъ, переминаясь съ ноги на ногу, сгорбленный отъ старости, сѣдой, какъ лунь, человѣкъ, съ узенькими, слезящимися глазами.

То былъ Осипъ, — самый старый изъ всѣхъ „верховныхъ богомольцевъ“, жившихъ при дворѣ. Царь съ утра еще отдалъ приказаніе, чтобы его послѣ вечерни привели въ царскія хоромы. Онъ хотѣлъ разспросить старика о какомъ-то давно прошедшемъ событіи, но, подъ вліяніемъ занимавшихъ его думъ, теперь забылъ о немъ. И если бы старикъ случайно не закашлялся, то ему такъ и пришлось бы простоять незамѣченнымъ. Государь обернулся и знакомъ руки подозвалъ его.

Старикъ, опираясь на палку, сталъ медленно приближаться и, подойдя, наконецъ, къ царскому креслу, низко поклонился.

— Здравствуй, старина, сказалъ „тишайшій“: хотѣлъ съ тобою побесѣдовать, да что-то притомился; или съ Богомъ, въ другой разъ потолкуемъ.

Старикъ снова отвѣсилъ поклонъ и тихо зашамкалъ губами.

— Что ты говоришь, не слышу, переспросилъ царь.

— Да вотъ, батюшка-государь, запамятовалъ… Имѣлъ я до тебя просьбу за кого-то, да какую и за кого, — хоть убей, не помню… Все, что было раньше, помню хорошо, самъ изволишь вѣдать… Смутное время на Руси помню, какъ сейчасъ, да что, и допрежъ того творилось — разсказать могу, а вотъ, что вчера было, — въ мысляхъ не удержать…

Царь улыбнулся.

— Ладно, Осипъ, можетъ, потомъ когда-нибудь вспомнишь, такъ тогда и скажи, замѣтилъ онъ, потрепавъ старика по плечу, я просьбу твою всегда готовъ уважить, а теперь или съ Богомъ.

— Иди, дѣдушка, добавилъ бояринъ Ромодановскій и, осторожно взявъ старика подъ руку, хотѣлъ увести изъ палаты. Но старикъ, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ по направленію къ двери, вдругъ остановился.

— Вспомнилъ, государь милостивый, выкрикнулъ онъ радостно и снова вернулся къ царскому креслу.

— Дѣло-то вотъ въ чемъ, началъ онъ въ полголоса, — бояринъ… Ахъ, какъ бишь его, опять запамятовалъ, — ну, да все равно; одинъ, значитъ, бояринъ на другого будетъ клевету взводить, про ребенка малаго, такъ ты ужъ праваго-то не дай въ обиду!

— Какъ зовутъ того боярина, постарайся вспомнить, вмѣшался Ромодановскій.

Старикъ въ отвѣтъ снова началъ объяснять, что онъ отлично помнитъ все то, что было раньше, — тогда Ромодановскій уже почти силою повелъ его къ выходу изъ палаты, гдѣ навстрѣчу имъ, на порогѣ, показались два стрѣльца, державшіе въ рукахъ невысокій желѣзный ящикъ со скважиной въ крышкѣ и съ изображеніемъ святыхъ угодниковъ по сторонамъ. Это былъ тотъ самый ящикъ, про который Максимъ сказывалъ сыну, — и его каждый вечеръ приносили въ царскія палаты. Ящикъ назывался „челобитнымъ“. Слѣдомъ за стрѣльцами вошелъ и завѣдующій судными дѣлами дьякъ.

Царь приказалъ стрѣльцамъ поставить ящикъ на столъ, досталъ изъ-за пояса ключъ, собственноручно открылъ крышку и, вынимая по очереди просьбы, сталъ передавать дьяку, который долженъ былъ читать ихъ громко.

Внимательно выслушивая [каждую жалобу, „тишайшій“ тутъ же отдавалъ приказанія, или назначалъ кого-либо изъ своихъ бояръ разбирать челобитчиковъ, рѣшать споры и ему обо всемъ донести, если же попадались дѣла болѣе важныя, то вызывалъ челобитчиковъ къ себѣ.

На этотъ разъ чтеніе челобитныхъ не затянулось.

— Еще одна — послѣдняя, сказалъ государь, вынимая челобитную, въ которой заключалась жалоба охотника Максима на вожака медвѣдей, Ермолая, въ томъ, что онъ (т. е. Ермолай) скрываетъ у себя, еще съ лѣта пропавшаго безъ вѣсти, малолѣтняго сына боярина Никитина.

Слушая эту челобитную, царь невольно припомнилъ несвязную рѣчь стараго Осипа, и ему показалось, что жалоба имѣетъ къ ней отношеніе. Онъ обратилъ на нее особенное вниманіе и приказалъ на слѣдующій же день произвести самое тщательное разслѣдованіе. Затѣмъ государь снова заперъ челобитный ящикъ, и стрѣльцы унесли его прежнимъ порядкомъ, а царь, простившись съ боярами, прошелъ въ свою опочивальню.

Долго не спалось ему въ эту ночь; много думъ осаждало его голову… Ясно сознавая свое великое призваніе, онъ считалъ себя лицомъ, отвѣтственнымъ предъ Богомъ за благо того обширнаго, но еще очень и очень мало устроеннаго государства, во главѣ котораго онъ былъ поставленъ. Стремясь всей душой къ улучшенію этого государства, государь въ то же время стремился и къ тому, чтобы его расширить… Въ головѣ его упорно засѣла мысль расширить свое царство настолько, чтобы оно съ чужими землями граничило предѣлами, положенными самой природой, — т. е. на западѣ Балтійскимъ моремъ, а на югѣ Малороссіей… Но желанію этому, какъ извѣстно, суждено было осуществиться только наполовину: относительно Малороссіи онъ имѣлъ успѣхъ, — положивъ всему начало; что же касается Балтійскаго моря, то сдѣлать его предѣломъ Россіи — выпало на долю другого…

Не спалось въ эту ночь также и охотнику Максиму. Послѣ случившагося съ нимъ несчастія въ Покровскомъ, его немедленно отвезли въ Москву на тотъ постоялый дворъ, гдѣ онъ раньше присталъ. Присланный по царскому приказанію знахарь не отходилъ отъ него ни на минуту, благодаря чему онъ скоро почувствовалъ себя значительно лучше. Онъ могъ даже понемногу вставать, но его сильно тревожила мысль о судьбѣ маленькаго боярина Никитина, про котораго Вася успѣлъ разсказать ему подробно. Максимъ зналъ, что Вася, по его же. указанію, сбѣгалъ къ одному знакомому грамотному человѣку, который написалъ жалобу царю и обѣщался въ тотъ же день опустить ее въ челобитный ящикъ. Но онъ зналъ также и то, что знахарь, сильно выбранивъ Васюту за его отсутствіе, больше не отпускалъ мальчика отъ себя ни на шагъ. Знахарь этимъ лишалъ Васю возможности увѣдомить бояръ Никитиныхъ о томъ, что сынъ ихъ живъ, и заказать имъ, гдѣ онъ въ настоящее время находится. Кромѣ того, этотъ знахарь, часто шептавшійся за послѣдніе дни съ Ермолаемъ, почему то казался Максиму подозрительнымъ. Въ послѣднемъ онъ, къ сожалѣнію, не ошибся. Знахарь этотъ оказался тѣмъ самымъ лицомъ, чрезъ посредство которого Вася Никитинъ попалъ сначала въ палаты Ртищевыхъ, а затѣмъ къ вожаку медвѣдей — Ермолаю.

Лежа въ коморкѣ, прилегающей къ большой горницѣ постоялаго двора, гдѣ съ утра толпился всякій людъ, Максимъ не могъ сомкнуть глазъ вплоть до разсвѣта. Рядомъ съ нимъ лежалъ Вася, — а въ большой горницѣ, на полатяхъ, помѣщался знахарь. Чтобы войти въ каморку или выйти изъ нея, миновать большую горницу было нельзя. Это именно и служило для Максима препятствіемъ къ тому, чтобы предпринять что-либо на пользу Никитиныхъ.

— Ты все не спишь, тата? шепотомъ обратился Вася къ отцу.

— Не спится, сынокъ, такъ же тихо отозвался Максимъ; ума не приложу, какъ намъ дать знать Никитинымъ.

— А я, тата, вотъ что надумалъ. Съ нашей деревни тутъ ночуетъ парень одинъ, Ефимъ — ты его знаешь — дрова онъ привозилъ въ Москву продавать. Такъ теперь назадъ онъ порожнемъ поѣдетъ… Можетъ, мнѣ удастся вытащить боярченка изъ сторожки да отправить съ нимъ на Неглинную, вѣдь ты за это заплатишь?

— Заплатить то охотно заплачу, только все же дѣло то задумалъ неладное.

— Почему, тата, неладное?

— Знахарь, либо другой кто, замѣтитъ.

— Не замѣтятъ! съ увѣренностью возразилъ Вася и, несмотря на увѣщанія отца, сталъ тихонько одѣваться.

— Не ходи, Васюта, умолялъ Максимъ, но Вася уже не могъ его слышать, такъ какъ успѣлъ выйти изъ каморки, захвативъ изъ отцовской мошны небольшую сумму денегъ.

Тихонько, на цыпычкахъ, словно воръ, прокрался онъ вдоль стѣны къ выходной двери такъ осторожно, что даже знахарь, храпѣвшій на всю горницу, не повернулъ головы. Дверь оказалась не запертою, и Вася свободно вышелъ во дворъ.

Кругомъ стояла полная тишина, снѣгъ валилъ густыми хлопьями и, подгоняемый порывами вѣтра, совершенно залѣплялъ глаза. Но Васю это не смущало. Онъ благополучно добрался до. сторожки, притаился около двери и рѣшилъ ждать, пока Ермолай уйдетъ оттуда разсчитываться съ хозяиномъ за по стой. Объ этомъ они сговорились вчера, и разговоръ ихъ Вася услышалъ случайно.

— Ну, ты, названный барченокъ, поварачивайся! Полно спать, скоро свѣтъ будетъ, пойдемъ въ дорогу! раздавался въ сторожкѣ грубый голосъ вожака.

— Дядинька, я на ноги ступить не могу, больно… холодно, сквозь слезы отвѣчалъ маленькій Никитинъ.

— Не велика бѣда, въ дорогѣ согрѣешься. Вставай, вставай, собирайся! я сейчасъ въ дорожку. Только зайду къ хозяину, а потомъ и пойдемъ, куда слѣдуетъ…

Съ этими словами Ермолай вышелъ изъ сторожки, а „чудачекъ“ бросился во дворъ подъ навѣсъ, гдѣ стояли сани и лошади заѣзжихъ людей. Съ трудомъ разглядѣвъ въ темнотѣ земляка, который уже собирался уѣзжать, Вася въ короткихъ словахъ объяснилъ ему свою просьбу и сунулъ ему въ руку захваченныя изъ отцовской мошны деньги. Землякъ охотно взялся исполнить просьбу Васи.

— Тащи сюда молодчика, доставлю въ исправности! проговорилъ землякъ. Неглинную улицу я хорошо знаю, знаю и домъ бояръ Никитиныхъ — онъ отъ Неглинной недалеко.

Васюта быстро направился къ сторожкѣ, откуда, по прошествіи нѣсколькихъ минутъ, вернулся въ сопровожденіи своего тезки, дѣйствительно, едва державшагося на ногахъ, вслѣдствіе боли и слабости. Съ помощію земляка, Вася уложилъ его на дно дровней и покрылъ рогожей аккуратно и ровно. Никому и въ голову не могло придти, что подъ рогожей лежитъ человѣкъ.

— Уходи! шепнулъ землякъ, я сейчасъ отыщу работника, чтобы мнѣ открылъ ворота.

— „Чудачекъ“ пустился бѣжать на крыльцо и опять, никѣмъ незамѣченный, прошмыгнулъ черезъ большую горницу въ свою каморку.

— Ну, что? спросилъ Максимъ.

— Уладилъ!.. отозвался „чудачекъ“, не отрывая глазъ отъ дверной щели, сквозь которую было видно, какъ Ермолай, при свѣтѣ зажженной лучины, стоя у стола рядомъ съ хозяиномъ, отсчитывалъ ему деньги, а потомъ вмѣстѣ съ нимъ направился къ выходной двери. Проходя мимо полатей, гдѣ спалъ знахарь, Ермолай толкнулъ его въ бокъ. — Ладно, передай Мирошкѣ, сквозь сонъ отвѣтилъ знахарь.

„Чудачекъ“ тревожно провожалъ глазами хозяина и Ермолая. Онъ чувствовалъ, что ему становится очень страшно за себя и за Васю Никитина. Но вотъ у воротъ щелкнулъ замокъ, затѣмъ отодвинулась желѣзная скобка, ворота какъ-то жалобно скрипнули на ржавыхъ петляхъ и, должно быть, открылись… Значитъ, землякъ уѣхалъ. „А если Ермолай прежде, чѣмъ уйти въ городъ, зайдетъ въ сторожку, да увидитъ, что Васи нѣтъ тамъ?“ внезапно мелькнула мысль въ головѣ мальчика и, отъ страха, его начало бросать то въ жаръ, то въ холодъ. По счастію, однако, этого очевидно не случилось, такъ какъ, спустя нѣсколько минутъ, хозяинъ снова вошелъ въ горницу.

— Что это, сегодня твои заѣзжіе гости поднялись спозаранку? спать не даютъ! проборматалъ проснувшійся отъ шума знахарь.

— Не знаю, чего имъ тамъ загорѣлось. Ермолай спѣшилъ разсчитаться да къ какому-то пріятелю сбѣгать до ухода, а другой, парнишка, торопился засвѣтло домой доѣхать. Что дѣлать: наша доля такая, — либо спи-почивай, либо деньгу зашибай!

— Вѣрно говоришь, отозвался знахарь, поворачиваясь лицомъ къ стѣнѣ, я еще сосну маленько, пока совсѣмъ не разсвѣтаетъ.

Въ горницѣ опять наступила тишина, изрѣдка нарушаемая шагами хозяйки, которая всегда вставала первая, чтобы растопить печь да приготовить кушанье. Но тишина продолжалась недолго. Не болѣе, какъ спустя часъ, когда на дворѣ стало почти свѣтло, всюду началось обычное движеніе. Вмѣстѣ съ остальными проснулся и знахарь, который первымъ долгомъ отправился въ каморку Максима дѣлать перевязку. Вася долженъ былъ помогать ему. По счастію, знахарь, отъ природы человѣкъ довольно наблюдательный, не замѣтилъ на этотъ разъ, что у его маленькаго помощника дрожатъ руки, и что онъ отвѣчаетъ невпопадъ… Все шло хорошо, Вася уже начиналъ понемногу успокаиваться, какъ вдругъ на дворѣ послышалось какое-то смятеніе, потомъ наружная дверь распахнулась, и на порогѣ появился работникъ, блѣдный и испуганный. Подбѣжавъ къ хозяину, онъ что-то сообщилъ ему на ухо.

Хозяинъ въ свою очередь поблѣднѣлъ и сію же минуту выбѣжалъ изъ горницы.

— Что случилось? Что случилось? спрашивали находившіеся въ горницѣ заѣзжіе, а одинъ изъ нихъ, желая добиться отвѣта, даже схватилъ работника за полу кафтана.

— Говори, что случилось? повторялъ онъ не отпуская его отъ себя.

— Отъ царя къ намъ дьякъ прибылъ допросъ чинить, пробормоталъ работникъ.

У всѣхъ, какъ говорится, руки опустились. „Чудачекъ“, услыхавшій изъ каморки этотъ разговоръ, такъ какъ дверь стояла полуоткрытою, — присѣлъ отъ ужаса. Отецъ его, несмотря на боль въ плечахъ, вскочилъ съ мѣста, а знахарь, державшій въ рукахъ какое-то снадобье, выпустилъ его изъ рукъ и онѣмѣлъ.

На дворѣ хозяинъ совершенно растерялся передъ царскимъ посломъ. Несмотря на снѣгъ и вьюгу, онъ неподвижно и безмолвно стоялъ передъ нимъ въ одной рубахѣ съ разстегнутымъ воротомъ, а глаза его блуждали разсѣянно и не выражали никакой мысли. Дьяку стоило не малаго труда, хотя немного, успокоить его, чтобы добиться толку.

— У тебя присталъ вожакъ медвѣдя, Ермолай, изъ одной дальней деревни? допытывался дьякъ отъ хозяина, предупредивъ его раньше, что за это ему не будетъ ничего непріятнаго.

— У меня, наконецъ робко отвѣчалъ хозяинъ, дрожа, словно въ лихорадкѣ.

— Есть при немъ маленькій мальчикъ?

— Дозволь, бояринъ, слово молвить: это его племянникъ, раздался голосъ неожиданно показавшагося на дворѣ знахаря.

— Молвишь, когда тебя станутъ спрашивать, строго остановилъ его дьякъ.

— Мальчикъ есть, ваша милость, подобострастно замѣтилъ хозяинъ; Ермолай то отлучился сейчасъ ненадолго по дѣлу… Онъ скоро воротится, потому что сегодня домой уходитъ съ медвѣдемъ и съ мальчикомъ, а мальчикъ этотъ въ сторожкѣ.

— Провели меня въ сторожку, приказалъ дьякъ. Хозяинъ направился къ сараю, черезъ который удобнѣе было пройти въ сторожку; дьякъ послѣдовалъ за нимъ. Когда они вошли въ сарай, медвѣдь повернулся и загремѣлъ цѣпью. Дьякъ остановился.

— Не бойся, ваша милость, цѣпь крѣпкая, ободрилъ дьяка хозяинъ; вотъ тутъ за сараемъ сейчасъ и сторожка. Эй ты, мальчикъ, спишь, что-ли? крикнулъ онъ, открывая дверь.

Отвѣта не послѣдовало.

— Да гдѣ же онъ? изумился хозяинъ, осматриваясь на всѣ стороны.

Дьякъ нахмурилъ брови.

— Тебѣ лучше знать, гдѣ онъ, строго замѣтилъ дьякъ послѣ минутнаго молчанія, — а коли онъ изчезъ, то ты за него будешь въ отвѣтѣ.

VI.

Когда Ефимъ выѣхалъ изъ воротъ, утренняя заря только что занималась, но въ московскихъ монастыряхъ уже благовѣстили къ заутрени, и по улицамъ изрѣдка попадались обозы съ различными съѣстными припасами изъ окрестныхъ деревень.

Пѣгая, мохнатая лошаденка Ефима старалась изо всѣхъ силъ бѣжать, какъ можно, скорѣе. Она тащила за собою прикрытыя рогожею пошевни, быстро заворачивала изъ улицы въ улицу и мѣстами путалась въ снѣжныхъ сугробахъ. Но вотъ, поровнявшись съ воротами небольшого домика Никитиныхъ, Ефимъ потянулъ къ себѣ вожжи, и сани остановились. Соскочивъ съ облучка, онъ принялся стучать кнутовищемъ въ калитку.

— Чего тебѣ? послышался изнутри заспанный голосъ.

— Отворяй скорѣе, барченка заморозишь, отвѣчалъ Ефимъ.

— Какого барченка?

— Вашего.

— Врешь ты все! нашъ барченокъ дома,

— Да младшаго барченка — Васю, который еще лѣтомъ у васъ пропалъ. Ну, отопри же, дядя, а то, право слово, заморозишь мальца.

— Ничего въ толкъ не возьму, пробормоталъ тотъ же самый голосъ. Затѣмъ калитка распахнулась, и на порогѣ показался одинъ изъ слугъ бояръ Никитиныхъ.

— Съ нами сила крестная! вскричалъ онъ, увидавъ лежавшаго въ саняхъ Васю; да вѣдь и въ-правду — это нашъ барченокъ.

И, поспѣшно вынувъ изъ-подъ рогожи посинѣвшаго отъ холода ребенка, онъ понесъ его въ хоромы. Ефимъ между тѣмъ боясь, что его станутъ допрашивать, живо повернулъ оглобли, стегнулъ по спинѣ Пѣгашку — и былъ таковъ…

Въ хоромахъ всѣ еще спали крѣпкимъ сномъ; только одна няня Матвѣевна, проснувшись отъ приступа кашля, лежала съ открытыми глазами и очень удивилась, когда услышала стукъ въ дверь въ такой неурочный часъ.

— Господи, помилуй! Ужъ не пожаръ ли, проговорила она сама себѣ: не даромъ мнѣ сегодня огонь снился… Только огонь то снится, говорятъ, къ радости! Потомъ, накинувъ на плечи ватную кацавейку, она пошла открывать дверь.

Каково же было ея удивленіе, перешедшее потомъ въ полный ужасъ, когда она на порогѣ столкнулась съ ночнымъ сторожемъ, державшимъ на рукахъ маленькаго Васю! Ребенокъ одѣтъ былъ въ лохмотья, изъ-подъ которыхъ мѣстами проглядывало посинѣвшее отъ холода тѣльце… Голова его опустилась на плечо сторожа, исхудалыя ручки висѣли, какъ плетки, и вообще мальчикъ казался до того слабымъ и безжизненнымъ, что старушка не могла сдержать вопля.

— Тише, глупая, господъ разбудишь! возьми лучше боярченка, положи на кровать да ототри ему снѣгомъ руки и ноги; видишь, отзнобилъ онъ ихъ, сердечный; — а послѣ прикрой тулупомъ, авось — очнется!.. Ну, чего глаза-то выпучила? бери, говорю, боярченка, вѣдь надо же что-нибудь сдѣлать, а слезами не поможешь!..

— Няня, о чемъ ты плачешь? раздался вдругъ голосъ Миши, который спалъ въ смежной горницѣ.

Услыхавъ голосъ Миши, старуха сразу очнулась.

— Мишенька, сердечный, спи — почивай, еще рано… Я сейчасъ приду къ тебѣ… Только вотъ тутъ немножко управлюсь…

Съ этими словами она взяла на руки Васю и стала было разспрашивать сторожа, гдѣ онъ нашелъ его.

— Потомъ разскажу, сердито отвѣчалъ сторожъ и поспѣшилъ удалиться.

Матвѣевна бережно опустила ребенка на постель и только что хотѣла выйти во дворъ за снѣгомъ, чтобы оттирать имъ своего маленькаго питомца, какъ за спиною у нея въ дверяхъ показался Миша, босой и въ одной рубашкѣ. Въ продолженіе нѣсколькихъ секундъ онъ стоялъ неподвижно, широко раскрывъ глаза, затѣмъ вдругъ задрожалъ, заплакалъ и бросился бѣжать въ опочивальню матери…

Трудно описать тотъ переполохъ, который наступилъ въ хоромахъ боярина Никитина; никто не могъ понять, откуда взялся Вася; обливаясь слезами радости, боярыня вмѣстѣ съ Матвѣевной старалась привести Васю въ чувство, не переставая въ то же время цѣловать дитя и причитывать надъ нимъ. Миша находился тутъ же, а бояринъ, узнавъ отъ няни, что Васю принесъ сторожъ, позвалъ послѣдняго для допроса. Но сторожъ и самъ ничего не могъ объяснить и терялся въ догадкахъ, такъ какъ, вернувшись во дворъ, не засталъ уже тамъ Ефима.

Вася между тѣмъ открылъ глаза и, замѣтивъ стоявшую около него на колѣняхъ боярыню, тихо проговорилъ: „мама!“

— Ожилъ сердечный! въ одинъ голосъ вскричали обѣ женщины.

— Ожилъ! повторилъ за ними и Миша, вскарабкавшись на кровать, чтобы лучше видѣть брата.

Вася повернулъ голову въ его сторону и постарался улыбнуться; но, вмѣсто улыбки, губы его сложились въ какую-то гримасу.

Матвѣевна достала съ божницы склянку со святой водой, спрыснула его, потомъ, доставъ пузырекъ съ деревяннымъ масломъ, принесеннымъ отъ мощей святыхъ угодниковъ, стала осторожно натирать имъ Васю.

Неожиданное извѣстіе о томъ, что, безъ вѣсти пропавшій изъ родительскаго дома, малютка, сынъ боярина Никитина, возвратился, быстро пронеслась почти по всему околодку. Въ роскошныхъ палатахъ Ртищевыхъ тоже всѣ были заняты этой новостью. Самъ бояринъ Ртищевъ, собиравшійся ѣхать во дворецъ къ государю, позабывъ о своемъ неудовольствіи на Никитиныхъ, изъ-за ссоры дѣтей, — побѣжалъ поздравить Ивана Никаноровича съ этой великой радостію. Оба они дружески расцѣловались, и Иванъ Никаноровичъ повелъ дорогого гостя въ горницу, гдѣ лежалъ Вася. Увидавъ мальчика, Ртищевъ чуть не вскрикнулъ отъ удивленія; онъ сразу узналъ мнимаго внука своего стараго слуги. Но, какъ бы догадываясь, что тутъ кроется что-то не ладное, — онъ постарался сдѣлать надъ собою усиліе, чтобы казаться покойнымъ; зато, по возвращеніи домой, онъ разразился страшнымъ гнѣвомъ на Пахомыча.

— Душу передъ тобою выложу, бояринъ, отвѣтилъ Пахомычъ, ползая у ногъ Ртищева. — Въ короткихъ словахъ онъ разсказалъ все, добавивъ въ заключеніе, что ему не могло придти и въ голову, что этотъ мальчикъ — сынъ Никитиныхъ. Ртищевъ съ досады махнулъ рукой. Долѣе говорить было некогда, приходилось спѣшить во дворецъ. Блѣдный, растерянный сѣлъ онъ въ ожидавшія у подъѣзда сани и приказалъ погонять лошадей. При поворотѣ съ Неглинной улицы въ Кремль, навстрѣчу ему попались щегольскія сани, въ которыхъ сидѣлъ знакомый дьякъ. Ртищевъ поклонилси ему, но дьякъ на поклонъ не отвѣтилъ.

— „Ужъ не ко мнѣ ли, по царскому наказу!“ мелькнуло въ головѣ боярина. Онъ обернулся и увидѣлъ, что сани, миновавъ его хоромы, остановились около воротъ Никитиныхъ. — „Это — по царскому наказу!“ проговорилъ онъ тогда самъ себѣ мысленно, ощущая при этомъ невольную дрожь во всемъ тѣлѣ…

Предчувствіе не обмануло его; дьякъ, дѣйствительно, пріѣхалъ къ Никитину по царскому наказу. — Продолжительные розыски Васи на постояломъ дворѣ въ тотъ же день утромъ не достигли цѣли. Васю нигдѣ не могли найти, и сколько хозяинъ ни увѣрялъ съ клятвою, что ничего не знаетъ, дьякъ словамъ его не вѣрилъ. Не вѣрилъ онъ также и тому, что остальнымъ присутствовавшимъ тамъ людямъ ничего по этому дѣлу было неизвѣстно.

— Я присланъ сюда по царскому приказу, замѣтилъ онъ строгимъ голосомъ, вы должны говорить правду, иначе всѣ будете наказаны; всѣ, всѣ — безъ разбора, не исключая даже раненаго охотника, къ которому, по милости царя, присланъ знахарь!»…

Эти послѣднія слова дьяка, какъ ножомъ, рѣзнули по сердцу «чудачка». Онъ пришелъ въ ужасъ отъ одной мысли, что сдѣлается виновникомъ несчастія не только всѣхъ окружающихъ, но даже — родного отца.

Нерѣшительно выступивъ впередъ, онъ подошелъ къ дьяку и откровенно разсказалъ ему всю правду.

— Ладно — провѣримъ! отозвался тогда дьякъ и сейчасъ же сдѣлалъ распоряженіе окружить постоялый дворъ стражей, чтобы никто изъ находившихся тамъ не могъ выйти до окончанія разлѣдованія дѣла, а самъ немедленно отправился къ боярину Никитину.

Пріѣздъ посланнаго отъ государя, въ другое время, конечно, причинилъ бы въ хоромахъ Ивана Никаноровича полный переполохъ. Но теперь, — когда всѣ были заняты исключительно Васей, лежавшимъ неподвижно, какъ мертвецъ, — ни бояринъ, ни боярыня не выказали никакого волненія, услышавъ о пріѣздѣ дьяка. Одна только няня, словно, встрепенулась…

— Батюшки — бояринъ! да идите всѣ встрѣчать дорогого гостя, вѣдь онъ, говорятъ, отъ царя присланъ… Можетъ, милость царская какая на твою долю выпала, — торопила она Ивана Никаноровича. Она почти силою толкала его къ двери, но дверь сама вдругъ передъ ними распахнулась, и на порогѣ показался царскій дьякъ.

При видѣ болѣзненнаго выраженія лица ребенка, лежавшаго на кровати, и отчаянія его родителей, дьякъ сразу догадался, что это тотъ самый мальчикъ, котораго только что разыскивали на постояломъ дворѣ, и что все, разсказанное «чудачкомъ», правда. Онъ обнялъ боярина Никитина, низко поклонился боярынѣ и, обратившись къ нимъ, проговорилъ ласково:

— Не кручиньтесь, Богъ милостивъ, малютка поправится; — а съ тѣхъ, кто заставилъ страдать и васъ и его, — будетъ, по приказанію самого царя, строго взыскано.

— Бояринъ милостивый, я до сихъ поръ въ толкъ не возьму, кто же доставилъ намъ сегодня нашего несчастнаго ребенка, — гдѣ онъ былъ все время, и почему такъ исхудалъ и заболѣлъ, что его съ трудомъ узнать можно? отозвался Иванъ Никаноровичъ.

— Коли тебѣ что вѣдомо, — поясни, родимый, добавила боярыня, взглянувъ на дьяка умоляющими глазами..

Дьякъ передалъ то, что утромъ узналъ отъ «чудачка».

— Я пошлю за нимъ сей часъ же, онъ лучше меня разскажетъ обо всемъ, добавилъ дьякъ, и съ этими словами направился въ хоромы Ртищевыхъ.

VII.

Встрѣча «чудачка» съ семьею Никитиныхъ была въ высшей степени трогательна. Всѣ они словъ не находили благодарить его за то, что онъ придумалъ способъ доставить къ нимъ ихъ несчастнаго мальчика Васю. Видѣть своего сына они уже потеряли надежду. — «Чудачекъ» съ своей стороны тоже чувствовалъ себя вполнѣ счастливымъ, въ особенности, когда больному Васѣ на слѣдующей день стало настолько лучше, что онъ уже могъ сидѣть на кровати и разговаривать. Узнавъ про это, дьякъ вторично пріѣхалъ въ домъ Ивана Никаноровича допросить мальчика, какъ онъ пропалъ въ тотъ день, какъ ушелъ купаться, и гдѣ находился до сихъ поръ.

Вася на эти вопросы отвѣтилъ слѣдующее.

Когда онъ послѣ купанья вышелъ изъ воды и уже хотѣлъ одѣваться, тогда къ нему вдругъ подскочилъ какой-то незнакомый старикъ, низенькаго роста, горбатый, съ сѣдыми, всклоченными волосами, схватилъ его на руки, забравъ лежавшее на берегу бѣлье и платье, и побѣжалъ съ нимъ вмѣстѣ въ лѣсъ. Вася попробовалъ крикнуть, но старикъ зажалъ ему ротъ. Куда онъ съ нимъ направилъ путь и долго ли бѣжалъ, Вася опредѣлить не могъ, такъ какъ отъ страха потерялъ сознаніе и очнулся только въ избушкѣ того самаго знахаря, котораго потомъ, спустя много времени, случайно увидалъ на постояломъ дворѣ, когда тотъ лѣчилъ раненаго медвѣдемъ охотника. У знахаря Вася пробылъ недолго; за нимъ Пришелъ какой-то человѣкъ и отвелъ его въ домъ богатаго боярина. Передъ уходомъ отъ знахаря, самъ знахарь и этотъ человѣкъ строго-на-строго запретили ему говорить про то, какъ горбунъ утащилъ его съ берега. Въ случаѣ же лишней болтовни, они грозили убить до смерти не только самого Васю, но и семью Никитиныхъ. У богатаго боярина Вася прожилъ не болѣе мѣсяца: не понравился онъ тамъ капризному боярченку. Тогда человѣкъ, съ которымъ онъ пришелъ отъ знахаря, отдалъ его крестьянину Ермолаю помогать ходить за ручнымъ медвѣдемъ. — Вотъ тутъ-то для Васи и начался рядъ самыхъ тяжелыхъ дней голода и холода. Ермолай кормилъ его плохо и, не разбирая погоды, таскалъ повсюду, вмѣстѣ съ медвѣдемъ, лишь бы заработать кой-какіе гроши. Сначала Вася очень боялся медвѣдя, но потомъ, когда увидѣлъ, что медвѣдь его не трогаетъ, даже полюбилъ косматаго, въ глазахъ котораго, какъ ему казалось, читалъ къ себѣ сочувствіе. — «Оба мы съ тобою, Мишенька, въ неволѣ!» часто говаривалъ Вася, вполнѣ убѣжденный, что косматый Мишенька его понимаетъ.

— Вотъ и привелъ насъ Ермолай въ Москву на царскую потѣху, — сказалъ Вася въ заключеніе своего длиннаго расказа. Пристали мы на постояломъ дворѣ и, чтобы дешевле платить за постой, помѣстились не въ общей горницѣ съ остальными людьми, а въ сторожкѣ около сарая… Холодно тамъ было… темно, страшно…

Тутъ рѣчь Васи оборвалась… Тяжелое воспоминаніе о всемъ, имъ пережитомъ и перечувствованномъ, вызвало у него громкое рыданіе… Вмѣстѣ съ нимъ зарыдали боярыня, няня Матвѣевна, Миша и «чудачекъ».

По окончаніи разслѣдованія, дьякъ, какъ ему было приказано, доложилъ обо всемъ царю Алексѣю Михайловичу.

«Тишайшій» очень заинтересовался дѣломъ Никитиныхъ и въ особенности маленькимъ Васюткой «чудачкомъ». Смѣлый подвигъ мальчика ночью на постояломъ дворѣ ему очень понравился, и онъ пожелалъ видѣть его лично. Царь отдалъ приказаніе, чтобы Иванъ Никаноровичъ самъ пришелъ Съ ницъ во дворецъ. Можно представить себѣ восторгъ «чудачка», когда ему объ этомъ объявили! Не менѣе того обрадовался и Никитинъ. — Попасть въ царскія палаты, туда — на верхъ, въ «Переднюю», гдѣ собирались окольничьи, думные бояре и ближніе люди, ударить челомъ государю — было для него такое счастіе, о какомъ онъ даже и во снѣ не грезилъ!

Милостивая рѣчь государя, его добрый взглядъ и ласковое обращеніе навсегда сохранились въ памяти Ивана Никаноровича. Вернувшись изъ царскихъ палатъ, онъ очень долго находился подъ впечатлѣніемъ бесѣды съ «тишайшимъ» и съ особеннымъ удовольствіемъ расказывалъ о ней самыя мельчайшія подробности…

Впечатлѣніе, вынесенное «чудачкомъ», — было еще сильнѣе. Государь, во время разговора съ нимъ, по гладилъ его по волосамъ, похвалилъ за отважный подвигъ на постояломъ дворѣ, спрашивалъ о состояніи и здоровьѣ отца, и обѣщалъ обоимъ щедрую награду. — «Чудачекъ» разумно отвѣчалъ царю на его вопросы и стоялъ, какъ очарованный. Ему казалось, что при бесѣдѣ съ царемъ въ душу его вливается какое-то новое, неиспытанное еще и необычайное счастіе. Его душу наполняло чувство возвышенной радости и полнаго душевнаго удовлетворенія.

Государь уже замолчалъ, — надо было уходить, а «чудачекъ», по прежнему, стоялъ неподвижно, не отрывая глазъ отъ царя.

— Пора уходить, прошепталъ кто-то, тихонько толкнувъ его. «Чудачекъ» очнулся, но, вмѣсто того, чтобы уйти, онъ неожиданно упалъ на колѣни передъ государемъ и сталъ умолять не казнить виноватыхъ въ похищеніи Васи Никитина.

— Вася велѣлъ мнѣ просить тебя объ этомъ, батюшка-царь, проговорилъ онъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ, — самъ бы пришелъ, да еще не можетъ боленъ…. слабъ еще!

«Тишайшій», вмѣсто отвѣта, осторожно приподнялъ «чудачка» съ полу, улыбнулся ласковой улыбкой, опять погладилъ по волосамъ… и молчаливымъ кивкомъ головы отпустилъ его.

Изъ Малороссіи, между тѣмъ, все время приходили тревожныя извѣстія объ угрозахъ, творимыхъ поляками. Украина волновалась, а гетманъ Хмѣльницкій чуть не ежедневно присылалъ гонцовъ въ Москву съ предупрежденіемъ, что онъ скоро будетъ вынужденъ отдаться подъ власть турецкаго султана, такъ какъ другого выхода нѣтъ.

Увидать русскую святыню на самой нашей границѣ — въ рукахъ турокъ, конечно, казалось царю ужаснымъ. Въ Москвѣ немедленно былъ созванъ соборъ, на которомъ, послѣ подробнаго доклада обо всемъ, окончательно рѣшили принять Малороссію подъ высокую руку русскаго даря и начать съ Польшей войну. Всѣ единогласно согласились съ тѣмъ, что разсчитаться съ ляхами за всѣ прошлыя обиды да за кровь, пролитую въ эпоху смутъ и въ прежнее царствованіе, слѣдуетъ во что бы то ни стало.

Для большаго воодушевленія рати, царь объявилъ о своемъ намѣреніи отправиться лично сражаться съ врагами, а управленіе государствомъ на время отсутствія ввѣрилъ патріарху Никону. Начались приготовленія къ походу.

За недѣлю до выступленія рати изъ Москвы, Иверская икона Божіей Матери съ великимъ торжествомъ была отправлена въ Вязьму, послѣ чего въ походъ двинулся и царь.

Въ 1654 году, въ назначенный день выступленія, все войско должно было проходить сотнями мимо государева дворца. Патріархъ Никонъ изъ окна столовой палаты кропилъ его святой водою. Остальное духовенство, размѣстившись на высокихъ помостахъ, обитыхъ краснымъ сукномъ и устроенныхъ по обѣ стороны воротъ, чрезъ которыя шелъ царь, окропляло ратныхъ людей и его самаго.

Въ числѣ сопровождавшей государя свиты находился также и бояринъ Ртищевъ. По окончаніи разбора Никитинскаго дѣла, государь, желая показать передъ всѣми, что Ртищевъ ни въ чемъ не виноватъ, назначилъ его состоять при своей особѣ на полѣ брани. Относительно же обвинявшихся Пахомыча и Ермолая, въ уваженіе просьбы «чудачка», — оказано было много снисхожденія. Но жестокихъ и безсердечныхъ знахаря и «горбуна Мирошку», по царской волѣ, немедленно засадили въ тюрьму.

Что касается успѣховъ Нашихъ ратниковъ, то они быстро подвигались къ цѣли, какъ только война началась. Въ томъ же году Алексѣй Михайловичъ со своимъ отрядомъ осадилъ Смоленскъ и скоро принудилъ его- сдаться. Такимъ образомъ онъ пріобрѣлъ вновь одинъ изъ древнѣйшихъ русскихъ городовъ, доставшійся полякамъ въ тяжелую пору междуцарствія.

VIII.

Въ то время, какъ русская рать побѣдоносно шла впередъ, а царь осаждалъ Смоленскъ, Москву постигло большое бѣдствіе: въ ней появилась моровая язва, занесенная съ Кавказа грузинами. Патріархъ. Никонъ немедленно распорядился, чтобы царскій дворецъ не имѣлъ сообщенія съ городомъ. Когда же ему доложили, что народъ, Заражая другъ друга, сталъ, вымирать цѣлыми семьями, то святитель поспѣшилъ сейчасъ же отправить царицу и царскихъ дѣтей, совсѣмъ ихъ штатомъ, въ Калязинъ монастырь.

Перепуганные жители Москвы, побросавъ свои дома и имущество, тоже разбѣгались, кто куда могъ, по разнымъ городамъ и селамъ.

Боярыня Ртищева съ Петей уѣхала въ дальнюю вотчину, а семья Никитиныхъ въ свою Березовку. По желанію Васи, все еще не оправившагося отъ болѣзни, «чудачка» взяли съ собою. — Вася и Миша такъ полюбили его и привязались къ нему, что нехотѣли съ нимъ разставаться.

Такимъ образомъ время протянулось вплоть до осени, съ наступленіемъ же холодовъ моровая язва начала утихать. Заболѣвшіе люди стали выздоравливать, а къ зимѣ зараза, по милости Божіей, и совсѣмъ прекратилась.

Москвичи мало-по малу возвращались на прежнія; мѣста; ждали возвращенія въ столицу и царской, семьи, и самого государя.

Къ пріѣзду его, Москва разукрасилась:, всѣ дома были тщательно обкурены внутри и вычищены снаружи; тѣ же, въ которыхъ свирѣпствовала слишкомъ большая смертность, сжигались до тла и замѣнялись новыми. Однимъ словомъ, все въ Москвѣ словно возродилось: съѣздъ наступилъ громадный, и столичная жизнь закипѣла ключомъ.

Въѣздъ государя, конечно, -былъ торжественный. Одѣтый въ горностаевую шубку, въ шапкѣ Мономаха, со скипетромъ въ рукѣ, онъ сидѣлъ на красивомъ бѣломъ конѣ въ дорогомъ уборѣ; за нимъ слѣдовали бояре, окольничьи, стольники, стряпчіе, — тянулся рядъ колымагъ царицы, дѣтей царскихъ, царевенъ и дворцовыхъ боярынь.

Москвичи поднесли царю хлѣбъ-cоль и дорогихъ соболей. Народу собралось такое множество, что, какъ говорится, яблоку негдѣ было упасть. Всѣ москвичи били челомъ въ землю батюшкѣ — царю государю, а «тишайшій» въ отвѣтъ милостиво кивалъ головою. Торжественный въѣздъ совершился при звонѣ колоколовъ, при звукѣ выстрѣловъ и при громкомъ пѣніи духовенства: «Спаси, Господи, люди Твоя» и «Многая лѣта».

Нѣсколько дней подъ-рядъ продолжалось общее ликованіе. — Затѣмъ, когда оно мало по малу улеглось и успокоилось, царь принялся за важную работу. Онъ сталъ зимою подготовляться къ новой борьбѣ съ врагами. Но эта борьба велась съ перемѣннымъ счастьемъ и была не столь побѣдоносна, какъ первая. Тринадцатилѣтняя война утомила воюющихъ, и они заключили въ 1668 г. миръ. По мирному договору, лѣвый берегъ Днѣпра и Кіевъ достались русскимъ, правый отошелъ къ полякамъ, а запорожцы должны были состоять подъ покровительствомъ обѣихъ державъ — Россіи и Польши, которыя обязались охранять ихъ отъ турокъ.

Послѣ этого мира, царь Алексѣй Михайловичъ продолжалъ благополучно царствовать еще 9 лѣтъ, неустанно работая на благо и пользу своего государства. Отличаясь съ самаго ранняго возраста замѣчательною набожностью, тщательно соблюдалъ онъ по, сты, во время которыхъ любилъ посѣщать не только московскіе храмы Божіи и монастыря, но и загородныя обители.

Увидавъ однажды въ церкви очень бѣдно одѣтаго монаха-сборщика, царь пожелалъ узнать, изъ какой онъ обители.

— Я — инокъ Сторожевской обители, — отозвался монахъ; обитель наша скудная, и хотя она недалеко отъ Москвы, но находится въ такой глуши, что посторонніе богомольцы тамъ почти никогда не бываютъ.

Царь приказалъ дать сборщику денегъ и обѣщалъ, при случаѣ, посѣтить обитель. Вскорѣ послѣ этого разговора, «тишайшій» въ сопровожденіи бояръ поѣхалъ на охоту. Онъ направился въ одинъ изъ густыхъ лѣсовъ, окружавшихъ въ тѣ времена городъ Москву. Охота выдалась удачная. Государь былъ въ отличномъ расположеніи духа, равно какъ и всѣ остальные его спутники. Они чувствовали себя привольно и весело среди высокихъ и густыхъ деревьевъ, сверху до низу обсыпанныхъ снѣгомъ. Время летѣло столь незамѣтно, что охотники не успѣли оглянуться, какъ уже наступила обѣденная пора, а за нею и время возвращенія домой.

— Что же, ѣдемте! сказалъ государь. Но въ ту минуту, какъ онъ занесъ ногу въ стремя, чтобы сѣсть на лошадь, гдѣ-то по близости, раздался благовѣстъ. — Звукъ доносился протяжный, но едва слышный: очевидно, колоколъ былъ очень небольшой.

«Тишайшій» снялъ шапку и набожно перекрестился.

— Откуда звонъ? спросилъ онъ стоявшаго поблизости боярина.

— А тутъ, государь, говорятъ, есть обитель, кажись, «Стороженской» называется, отвѣчалъ бояринъ.

Государю пришелъ на память недавній разговоръ со сборщикомъ-монахомъ, и онъ пожелалъ направиться въ обитель, до которой, дѣйствительно, было очень недалеко. По прошествіи самаго непродолжительнаго времени, весь царскій поѣздъ уже остановился около тесовыхъ воротъ тогда еще очень мало извѣстнаго и небольшого монастыря.

Настоятель обители, добродушный старичекъ, крайне изумился неожиданному посѣщенію великаго гостя и поспѣшилъ встрѣтить его съ крестомъ и святою водой. Государь направился прямо въ храмъ Божій, гдѣ только что окончилась служба. Вѣсть о такомъ неожиданномъ событіи быстро облетѣла монастырскія келліи, и монахи, всѣ до единаго, тоже по спѣшили собраться въ церковь. Настоятель, облаченный въ поношенную ризу, робко началъ служить молебенъ, а иноки не безъ волненія начали пѣть молитвы, положенныя при совершеніи этой службы… Когда молебенъ кончился, царь подошелъ къ настоятелю и долго съ нимъ бесѣдовалъ, разспрашивая про нужды монастыря. Онъ обѣщалъ, на удовлетвореніе ихъ, выдать изъ царской казны пособіе.

— А какой видный у васъ іеродіаконъ то, продолжалъ государь, что за дивные у него волосы, — я никогда такихъ и не видывалъ.

— Волосы, батюшка-государь, дѣйствительно, на рѣдкость! Да, вѣдь, и сказъ-то про нихъ, кабы ты вѣдать изволилъ, тоже на рѣдкость замѣчательный! отозвался настоятель съ низкимъ поклономъ.

Отвѣтъ настоятеля заинтересовалъ государя, и онъ пожелалъ узнать, въ чемъ же именно заключается этотъ сказъ.

— А вотъ въ чемъ, государь милостивый: коли прикажешь, разскажу, продолжалъ настоятель. Дѣло-то было лѣтъ, пожалуй, съ 15 тому назадъ… Желая похвалить одного маленькаго мальчика за разумный и смѣлый его поступокъ, ты, великій государь, изволилъ съ нимъ бесѣдовать и, во время бесѣды, гладилъ его по головѣ. Прикосновеніе твоей царской руки, государь всемилостивый, произвело на мальчика такое сильное дѣйствіе, что онъ тутъ же далъ строгій обѣтъ, никогда не стричь своихъ волосъ. И вотъ, когда они у него очень выросли, а родные и знакомые настоятельно начали требовать, чтобы онъ ихъ подрѣзалъ, мальчикъ упорно стоялъ въ данномъ словѣ.

— «Да, вѣдь, съ такими волосами надо идти развѣ только въ монастырь, а въ мірѣ то тебя всѣ засмѣютъ», безпрестанно повторяли ему окружавшіе его, но онъ былъ непоколебимъ. Когда же кто-то пригрозилъ мальчику, что придется обстричь его во время сна, тогда онъ не на шутку испугался и, не долго думая, пришелъ къ намъ въ обитель тихонько отъ отца. Сначала жилъ онъ у насъ на послушаніи: просто служилъ для посылокъ да на клиросѣ пѣлъ и читалъ. Но потомъ, когда онъ сжился съ обителью и попросилъ отца остаться у насъ, — отецъ не перечилъ и благословилъ его жить здѣсь. Тогда нашъ прежній настоятель пожаловалъ его изъ-за красивыхъ волосъ въ свои келейные послушники и приказалъ ему держать настоятельскій посохъ. Впослѣдствіи же — вотъ съ полгода будетъ, — какъ владыка изволилъ его въ іеродіаконы посвятить. За хорошій голосъ и за примѣрную жизнь такъ его возвысилъ.

Разсказъ старичка-настоятеля растрогалъ Алексѣя Михайловича до глубины души. Онъ подозвалъ къ себѣ кудряваго іеродіакона, обнялъ его и крѣпко поцѣловалъ.

Эта трогательная картина привела въ умиленіе всѣхъ присутствовавшихъ, и, когда царь уѣхалъ изъ обители, монахи долго еще толковали о ней. Въ объясненіе же необычнаго жребія «чудачка», покачивая головами, въ раздумьи они повторяли: «перстъ Божій, перстъ Божій!» Вторично обласканный царемъ, «чудачекъ» (такъ какъ это былъ онъ) на слѣдующій же день отправился въ Москву, чтобы подробно разсказать обо всемъ Ивану Никаноровичу. Тотъ жилъ, по прежнему, въ своемъ скромномъ домикѣ близъ Неглинной, вмѣстѣ съ женой и Васей, а Миша давно уже служилъ въ рядахъ царскаго войска. Тамъ же служилъ и Петя Ртищевъ. Что касается Васи, то, по слабости здоровья, надорваннаго приключившеюся съ нимъ бѣдой, онъ служить вообще нигдѣ не могъ, и потому находился постоянно при родителяхъ. Старой няни Матвѣевны давно уже не стало, померъ также и Пахомычъ. Максимъ былъ зачисленъ въ списки царскихъ охотниковъ и даже состоялъ начальникомъ надъ ними. Что же касается «чудачка», навсегда сохранившаго за собою это прозвище, то онъ, вскорѣ послѣ встрѣчи съ государемъ въ Сторожевской обители, по царскому приказанію, былъ переведенъ іеродіакономъ въ одинъ изъ лучшихъ столичныхъ монастырей. Въ этой обители пользовался онъ общимъ уваженіемъ за свою доброту, искренность и благочестіе и впослѣдствіи удостоился служенія въ санѣ священно-инока и настоятеля.

---

1. У „постельнаго крыльца“ обыкновенно съ утра до ночи толпились тѣ, которые, по своему незнатному роду и незначительному положенію, на дальнѣйшій доступъ во дворецъ права не имѣли. Толкались они тамъ въ надеждѣ, либо услышать какую-нибудь интересную новость, либо поговорить съ кѣмъ-нибудь изъ именитыхъ бояръ, спускавшихся сверху, и этимъ возбудитъ зависть окружающихъ.
2. „Верховными богомольцами“ называли стариковъ, которыхъ царь держалъ во дворцѣ. Онъ очень любилъ слушать ихъ разсказы про старину и про разныя событія, совершившіяся на ихъ памяти. Жили они подлѣ царскихъ хоромъ, въ особомъ отдѣленіи дворца, на полномъ содержаніи и пользовались обидимъ почетомъ.
3. Сидѣнье съ боярами обыкновенно назначалось по пятницамъ (Забѣлинъ. Древній бытъ русскихъ царей).
4. Со времени царствованія Алексѣя Михайловича, голландцемъ фонъ-Сведенъ были устроены отъ нѣмецкой границы постоянныя почтовыя сообщенія, благодаря чему, для чтенія государя, вывозились въ Москву европейскіе журналы.