Изъ исторіи «Общества Любителей Россійской Словесности».
править— 23 сентября 1860 года умеръ А. С. Хомяковъ, и на свободный послѣ его смерти постъ предсѣдателя Общества Любителей Россійской словесности 22 декабря былъ избранъ М. П. Погодинъ. Новый предсѣдатель въ обычномъ порядкѣ былъ представленъ на утвержденіе министра народнаго просвѣщенія, которымъ въ это время былъ Евграфъ Петровичъ Ковалевскій. Въ министерствѣ вышла задержка, и по Москвѣ пошли слухи, что петербургскіе бюрократы не желаютъ утверждать Погодина. Московское общественное мнѣніе забурлило, и бывшій въ это время секретаремъ Общества Мих. Ник. Лонгиновъ, тогда еще державшійся либеральныхъ взглядовъ и не помышлявшій о должности начальника главнаго управленія по дѣламъ печати, рѣшилъ указать министерству на некорректность его отношенія къ Обществу и Погодину, обратившись съ «конфиденціальнымъ» письмомъ къ брату министра Егору Петровичу Ковалевскому, извѣстному путешественнику и писателю, М. Н. Лонгиновъ писалъ ему:
Позволяю обратиться къ Вашему Превосходительству съ просьбою по одному обстоятельству, которое, хотя и не имѣетъ прямого отношенія къ вамъ, но смѣю надѣяться, что вы не посѣтуете на откровенное его вамъ изложеніе.
Декабря 22 избранъ былъ Предсѣдателемъ Общества Любителей Россійской Словесности М. П. Погодинъ, объ утвержденіи котораго тогда же было сдѣлано представленіе попечителемъ г. Министру народнаго просвѣщенія, согласно Уставу.
Утвержденіе это не послѣдовало до этихъ поръ. Это производить впечатлѣніе оч’ени невыгодное для министерства, и притомъ не въ одномъ литературномъ кругу, а въ публикѣ, которая здѣсь не то, что въ Петербургѣ. Здѣсь слѣдятъ съ интересомъ за всѣмъ, что относится до ученыхъ учрежденій и т. п. Общій голосъ громко говоритъ (Слѣдующее. въ Петербургѣ не смѣютъ не утвердить извѣстнаго академика, какъ Погодинъ, но боятся его и прибѣгаютъ къ жалкимъ уловкамъ — хотятъ оттянуть дѣло, но возможности, подальше, потому что тамъ онъ не нравится по причинамъ, извѣстнымъ всякому.
Общество ждетъ пока утвержденія М. П. Погодина, но отъ этого начинаютъ терпѣть дѣла и его и публичныя засѣданія, которыя обыкновенно открываются въ началѣ февраля. Я, какъ секретарь его, не моту подвергаться нареканіямъ въ происходящемъ упущеніи. Если къ 1 февраля не будетъ получена бумага объ утвержденіи Погодина, я приму мѣры для ихъ предотвращенія, совершенно согласныя съ уставомъ, У насъ есть временный предсѣдатель, въ небытіе настоящаго вступающій во всѣ его права. Мы соберемся подъ ено президентствомъ и публично заявимъ причину (какъ того требуетъ. Уставъ), по которой вновь избранный временный предсѣдатель, который есть не кто иной, какъ Ив. Серг. Аксаковъ, не менѣе Погодина., конечно, ненавистный жандармамъ и тому подобнымъ блюстителямъ благочинія и другихъ добродѣтелей (sic!). Вы можете себѣ представить, что дѣло не обойдется безъ -аффекта въ публикѣ и насмѣшекъ такого рода, которыя не сдѣлаютъ чести администраціи. Не лучше ли избѣжать всего этого, если возможно? Подожду еще недѣлю, а затѣмъ придется обществу собираться подъ предсѣдательствомъ Аксакова, потому что временный предсѣдатель не утверждается никѣмъ и вступаетъ въ должность вслѣдствіе избранія.
Желательно, чтобы эти слухи и соображенія были извѣстны г. Министру, отъ котораго они, вѣроятно, скрыты усердіемъ чиновниковъ, думающихъ, что все еще можно по-старому заниматься канцелярскими продѣлками безнаказанно. Я почелъ за лучшее отнестись для этого къ вамъ, чтобы дѣло имѣло чисто конфиденціальный характеръ. О томъ, что я пишу теперь жъ вамъ, не знаетъ никто даже изъ сочленовъ моихъ. Но черезъ 8 или 10 дней, когда придется собираться, я буду долженъ упомянуть хоть то, что я принялъ всѣ мѣры для ускоренія хода дѣла, но безуспѣшно.
Примите увѣреніе въ истинномъ почтеніи и преданности, съ которыми имѣю честь бытъ вашимъ покорнѣйшимъ слугою.
Москва.
20 января,
1861 г.
Получивъ письмо М. Н. Лонгинова, Е. П. Ковалевскій обратился къ брату-министру и получилъ отъ него слѣдующее сообщеніе:
«По справкѣ оказалось, что, дѣйствительно, было представленіе отъ Исакова объ утвержденіи Погодина, оно поступило къ намъ 28 декабря, а утвержденіе Погодина послѣдовало 18 января. При множествѣ дѣлъ — и своихъ, и постороннихъ — я забылъ объ этомъ, въ чемъ каюсь и прошу извиненія. Въ одномъ могу увѣрить г. Лонгинова, что въ этомъ не было никакого умысла, а тѣмъ болѣе злоумышленія противъ Погодина и Общества».
На основаніи этою сообщенія Е. П. Ковалевскій отвѣтилъ Лонгинову письмомъ, которое мы сообщаемъ по черновой копіи самого Ковалевскаго:
«Искренно благодарю васъ за ваше откровенное объясненіе: оно даетъ мнѣ возможность оказать вамъ съ тою же откровенностью, что вся буря, поднятая Москвою противъ Министра народнаго просвѣщенія, совершенно напрасна, всѣ обвиненія не имѣютъ никакого основанія. Я видѣлъ вашего брата, и онъ сказалъ мнѣ, что никакого представленія о М. П. Погодинѣ онъ не получалъ, а, слѣдовательно, и отвѣта, такъ нетерпѣливо ожидаемаго вами, дать не могъ. Спрашивается, изъ-за чего такъ много шуму, когда одного простого объясненія достаточно было, чтобы разыскать истину, неужели только изъ желанія шумѣть?
Еще нѣсколько словъ: вы угрожаете заявить свое письмо обществу, если не получите утвержденія М. П. Погодина, и дней черезъ 8 или 10, — я убѣдительно прошу васъ (и надѣюсь, что вы исполните мою просьбу, какъ я исполнилъ вашу) показать свое письмо и мой отвѣть теперь же. Чѣмъ скорѣе объяснится дѣло, тѣмъ лучше.
Я тутъ бы и кончилъ, если бы въ письмѣ вашемъ не было одно обстоятельство, близко касающееся меня (прочее, какъ вы справедливо замѣтили, нисколько до меня не относится). Вы говорите. что въ случаѣ неутвержденія М. П. Погодина, займетъ его мѣсто Ив. серг. Аксаковъ,, не менѣе» и пр., и пр. Я издавна привыкъ искренно уважать имена, какъ двухъ покойныхъ Аксавыхъ, такъ и Ив. Серг., а жизнь и дѣйствія этого семейства заграницею заставили меня глубоко чтить его. Эти чувства къ Аксаковымъ питаетъ большинство, если не всѣ, въ Петербургѣ, и въ этомъ случаѣ Москва ошибается такъ же, какъ и въ дѣлѣ о предсѣдательствѣ М. П. Погодина. Примите и пр., и пр.".
На этомъ переписка не кончилась: Лонгиновъ счелъ нужнымъ отвѣтить еще слѣдующимъ письмомъ:
Приношу вамъ искреннюю признательность за ваше письмо, которое получено мною сегодня. Я очень радъ, что дѣло кончилось, и Общество вступило опять въ свою обыкновенную колею. Но позвольте просить у васъ еще нѣсколько минуть вниманія для разъясненія нѣкоторыхъ недоумѣній, которыя, повидимому, возбудило невольно письмо мое къ вамъ.
Сообщая вамъ краткое изложеніе хода дѣла въ прошедшемъ и планъ дѣйствія въ будущемъ, я сказалъ между прочимъ, для полноты дѣла, что если жъ концу января утвержденіе не будетъ получено, то я, какъ секретарь, буду обязанъ сообщить моимъ сочленамъ, что «я принялъ всѣ мѣры», чтобы ускорить полученіе утвержденія, но безуспѣшно. Ради Бога, не думайте, чтобы я хотя одну минуту подразумѣвалъ подъ этимъ, что разглашу о томъ, «что писалъ вамъ». Письмо мое совершенно конфиденціальное, такимъ я хотѣлъ и оставить навсегда, не считая себя въ правѣ замѣшивать во что бы то ни было имя человѣка, котораго искренне уважаю. Письмо мое къ вамъ, совершенно чуждому офиціально дѣлу, о которомъ идетъ рѣчь, могло быть единственно слѣдствіемъ того довѣрія, которое неразлучно съ такимъ чувствомъ. Но вмѣшать васъ въ объясненіе съ другими, я почелъ бы хуже, чѣмъ неделикатнымъ съ моей стороны. Я имѣлъ въ виду только объяснить впослѣдствіи моимъ сочленамъ, что я хлопоталъ о дѣлѣ Общества, не говоря, однако, ли о комъ, не вдаваясь ни въ какія подробности, что я разумѣлъ подъ словами: «принять всѣ мѣры». Я не упомянулъ бы даже о частномъ письмѣ, писанномъ мною за недѣлю до письма моего къ вамъ, къ одному лицу, которое могло офиціально принять участіе въ ходѣ представленія. Въ немъ я просто просилъ ускорить движеніе его, не говоря ни о чемъ другомъ. Прошла недѣля, и никакого ускоренія не воспослѣдовало. Заявить обо всемъ этомъ хотѣлъ я только для очищенія своей совѣсти я не въ засѣданіи, а частнымъ образомъ гг. членамъ, ибо на мнѣ нѣтъ обязанности объяснять, что и къ кому я писалъ, да еще и въ партикулярныхъ письмахъ. Членамъ нужно было бы только дѣло, а не имена; иначе я никогда не взялся бы за перо, чтобы писать ни къ вамъ, ни къ другому лицу. Вы изъявляете желаніе, чтобы ваше письмо было показано другимъ членамъ. Смѣю надѣяться, что послѣ разъясненія возникшаго недоразумѣнія вы сочтете это излишнимъ. Вели же вамъ будетъ угодно и теперь, чтобы это было сдѣлано, то я исполню желаніе ваше съ удовольствіемъ тѣмъ болѣе, что не дѣлаю уже нескромности, упоминая ваше имя безъ вѣдома и согласія вашего, чего никогда не позволилъ бы себѣ самъ. Въ заключеніе позвольте выразить мнѣ искреннее сожалѣніе о томъ тяжеломъ чувствѣ, которое я возбудилъ въ васъ словами своими о нашемъ почтенномъ И. С. Аксаковѣ. Но согласитесь сами: не въ правѣ ли думать писатели и публика, что выборъ М. П. Погодина и И. С. Аксакова многимъ не по сердцу въ петербургскомъ чиновничьемъ мірѣ? Сколько имѣли они незаслуженныхъ непріятностей! Какія препятствія встрѣчали ихъ литературныя предпріятія! Мудрено ли, что на этотъ разъ можно было подозрѣвать какой-нибудь умыселъ, который такъ легко привести въ исполненіе, потопивши представленіе о Погодинѣ въ громадѣ бумагъ, среди коей нельзя помнить о немъ при всемъ безпристрастіи и доброй водѣ, самому г. Министру, заваленному такимъ множествомъ дѣлъ? Зная ваши отношенія къ Аксаковымъ, я рѣшился откровенно изложить общее, впрочемъ, мнѣніе о враждебности къ нимъ администраціи, враждебности, извѣстной вамъ и все еще довольно сильной, чтобы не умолкнуть, несмотря на симпатію, которую питаютъ къ характеру И. С. многіе другіе изъ лучшихъ людей въ Петербургѣ. Можетъ быть, я ошибаюсь, и дай Богъ! Но только все-таки еще мое мнѣніе, и я не сталъ бы упоминать о немъ, если бы писалъ не къ вамъ, столь справедливо всѣми уважаемому за вашу дѣятельность служебную, ученую и литературную, принимающему горячо къ сердцу умственные интересы; намъ, котораго радушное расположеніе къ Аксаковымъ извѣстно, какъ нельзя болѣе.
Надѣюсь и отъ всей души желаю, чтобы эти строки, служащія дополненіемъ и объясненіемъ моего перваго письма, изгладили въ васъ всякую тѣнь невольнаго недоразумѣнія, которое оно произвело. Мнѣ было бы искренно прискорбно, если бы она могла существовать еще хоть минуту, какъ бы слаба она ни была до сихъ поръ. Прошу васъ принять искреннюю признательность мою за участіе, принятое вами въ моей просьбѣ, и вѣрить чувствамъ глубокаго уваженія и истинной преданности, съ которыми имѣю честь быть
Вашего Превосходительства покорнѣйшій слуга.
Москва.
26 января, 1861 г.