Переписка Адріенны Ле-Кувреръ.
править«Есть имена вѣчно живыя, есть люди, о которыхъ всегда можно говорить, какъ о современныхъ намъ, пишетъ Сентъ-Безъ въ одномъ изъ своихъ очерковъ, посвященномъ Адріеннѣ Ле-Кувреръ. Произнесите имя Элопзы, Ла-Вольфъ — всякій знаетъ ихъ и всякій интересуется услышать о нихъ еще что-нибудь. Всѣ желаютъ, всѣ надѣются узнать о нихъ что-нибудь новое. Романтическая, полная страсти, преданности, нѣжности судьба, трогательное страданіе — вотъ что привязываетъ насъ къ этимъ поэтическимъ фигурамъ, что дѣлаетъ ихъ вѣчно юными въ нашемъ воображеніи. Вокругъ ихъ именъ слагается неумирающая легенда… То-же самое можно сказать и объ Адріеннѣ Ле-Кувреръ. Причины такого обаянія ея для потомства довольно сложны. Она первая актриса Франціи, соединявшая сценическую славу съ уваженіемъ общества. Она была любима блистательнѣйшимъ воиномъ своего времени. Она вдохновила величайшаго поэта эпохи на его трогательнѣйшую элегію. Общественный скандалъ, вызванный отказомъ въ погребеніи ея праха, трагическое объясненіе и ужасное подозрѣніе, связанное съ ея смертью, придаютъ ея кончинѣ таинственный интересъ, дѣлаютъ изъ нея жертву, за которую невольно хочется отмстить и которую нельзя не полюбить».
Адріенна Ле-Кувреръ принадлежала къ числу тѣхъ немногихъ личностей, нравственный образъ которыхъ не только не исчезаетъ съ ихъ смертью, но какъ-бы еще рельефнѣе выступаетъ въ душѣ всѣхъ близкихъ людей. Память о ней была такъ дорога всѣмъ знавшимъ и любившимъ ее, воспоминаніе о ней вызывало въ нихъ столько нѣжности и глубокаго сожалѣнія объ утратѣ ея, что у нихъ явилось желаніе возстановить для потомства ея образъ во всей его полнотѣ, возбудить въ другихъ то чувство глубокой симпатіи къ ней, которое она съумѣла внушить имъ самимъ.
Съ этою цѣлью друзья ея рѣшились собрать и выпустить въ свѣтъ всѣ ея письма и, уже нѣсколько мѣсяцевъ спустя послѣ ея смерти, рукописныя копіи съ нихъ ходили по рукамъ въ обществѣ.
Однако ни одно изъ писемъ Адріенны Ле-Кувреръ не было напечатано раньше 1775 года. Съ этихъ поръ отдѣльныя письма и записки не разъ появлялись въ сборникахъ автографовъ; но только недавно, благодаря терпѣнію и труду г. Монваля, вышло въ свѣтъ первое изданіе всей ея переписки.
Читая эти письма, можно легко убѣдиться, что она не имѣла въ виду сдѣлать ихъ достояніемъ общества. Въ нихъ чувствуется простота и естественность, полное отсутствіе обдуманности или дѣланности, бьющей на эффектъ.
Въ одномъ изъ нихъ она такъ прямо и говоритъ:
«Почему вы не рѣшились написать мнѣ о себѣ? Развѣ мы пишемъ письма съ тѣмъ, чтобы печатать ихъ? Но, если вы руководствуетесь подобными неосновательными опасеніями, то какъ-же должна поступать я, бѣдная? Впрочемъ, я могу сообщить вамъ свои правила. Когда я желаю написать кому-нибудь изъ своихъ друзей, то никогда не думаю о томъ, достаточно-ли я умна для этого. Мною руководитъ мое сердце; я поступаю такъ, какъ оно велитъ мнѣ, а мнѣ никогда не приходилось сожалѣть объ этомъ».
Дѣйствительно, переписку со своими друзьями она вела очень охотно и совершенно свободно. Въ ея письмахъ, безукоризненныхъ по формѣ, отражалась вся ея внутренняя жизнь. Полныя довѣрчивой искренности, правдивости и женственной мягкости, они представляютъ большой психологическій интересъ и богатый матерьялъ для возстановленія ея нравственнаго облика. Ея изящная натура, ея чуткая, тонко развитая душа до конца оставалась чуждой мелочныхъ интересовъ и вульгарныхъ пріемовъ, столь обычныхъ въ средѣ артистовъ и, читая ея письма, съ трудомъ можно представить себѣ, что она занимала одно изъ первыхъ мѣстъ на современной ей сценѣ. Но ей не были чужды тревоги и волненія, неизбѣжно встрѣчающіяся на этомъ трудномъ поприщѣ, и рядомъ со свѣтлыми сторонами ея внутренней жизни рельефно выступаютъ моменты борьбы и разочарованій.
Чтобы понять переписку Адріенны, чтобы придать истинный смыслъ всѣмъ оттѣнкамъ ея чувствъ и настроеній, свободно переливающихся въ легкихъ и тонкихъ изгибахъ ея письменной рѣчи, надо знать ея біографію, представить себѣ весь тяжелый пройденный ею путь. Большой біографическій очеркъ Монваля, предшествующій обнародованной имъ перепискѣ Адріенны[1], и вызванная появленіемъ «Переписки» въ печати статья Мориса Палеолога[2] даютъ достаточно свѣжихъ матеріаловъ для воспроизведенія ея біографіи.
Адріенна Ле-Еувреръ родилась 5-го апрѣля 1692 г. въ Дамери, въ Шампонѣ около Эперне. Ея отецъ, бывшій шляпочникомъ, вскорѣ послѣ ея рожденія переѣхалъ со всей семьей въ Фазмы, мѣстечко между Реймсомъ и Суассономъ, а десять лѣтъ спустя поселился въ Парижѣ въ предмѣстья Сенъ-Жерменъ, недалеко отъ Comédie Franèaise. Адріенна уже въ раннемъ дѣтствѣ проявляла до нѣкоторой степени склонность къ драматическому искусству.
«Нѣсколько человѣкъ изъ жителей Фазмъ — говоритъ аббатъ д’Алленваль — передавали мнѣ, что, еще будучи ребенкомъ, Адріенна Ле-Кувреръ очень любила декламировать стихи и что они часто приглашали ее къ себѣ, чтобы слышать ее». Но драматическій талантъ ея вполнѣ опредѣлился только по пріѣздѣ ея отца въ Парижъ, благодаря участію ея въ представленіи драмы Корнеля «Поліэвкта», организованномъ молодыми людьми квартала Темпль. Она играла роль Полины, и публика была поражена вѣрностью взятаго ею тона, глубиною чувства, съ которымъ она передавала душевное состояніе женщины, желающей оставаться вѣрной женой, и въ то-же время борящейся съ воспоминаніями о своей первой любви. Заинтересованный рано развившимся талантомъ молоденькой дѣвушки, одинъ изъ членовъ общества Comédie Franèaise, Легранъ, взялся руководить ея игрою; онъ далъ Адріеннѣ возможность выступать на частныхъ сценахъ и вскорѣ выхлопоталъ ей мѣсто на сценѣ театра въ Лиллѣ.
Съ этихъ поръ началась для Адріенны скитальческая жизнь провинціальной актрисы со всѣми ея печальными сторонами, съ ея вульгарной средой и банальными приключеніями. Въ продолженіе десяти лѣтъ она переѣзжала изъ города въ городъ, играла на всѣхъ сценахъ и, совершенствуясь такимъ образомъ въ своемъ искусствѣ, въ то-же время знакомилась съ жизнью.
Первый дебютъ Адріенны на сценѣ Comédie franèaise состоялся 14 мая 1717 г., когда ей было двадцать пять лѣтъ отъ роду. Она выступила въ Электрѣ Кребильона и съ перваго-же раза имѣла громадный успѣхъ. Особенности ея игры поразили и увлекли публику. '"Быть можетъ, никогда ни одинъ дебютъ ни въ какомъ театрѣ не былъ болѣе блестящимъ, пишетъ о ней современникъ ея, аббатъ д’Алленваль. Тринадцать лѣтъ ея пребыванія на сценѣ Comédie franèaise были для нея непрерывной борьбой со старой школой игры и рядомъ тріумфовъ передъ публикой. Задолго до литературной проповѣди реализма и натурализма, она объявила войну ложно-классическимъ пріемамъ театральнаго искусства и, слѣдуя указаніямъ своей правдивой природы, придавала исполняемымъ ролямъ характеръ человѣчности и искренности, который былъ чуждъ героинямъ Расина и Корнеля въ изображеніи другихъ актрисъ. Со страстью и необычайнымъ вдохновеніемъ отдавалась она своему искусству въ то время, какъ вокругъ нея кипѣли зависть, интриги, вражда побѣжденныхъ соперницъ.
Среда, въ которой ей пришлось почти съ самаго дѣтства проводить свою жизнь, не помѣшала ей сохранить оригинальность нравственнаго склада, глубину и чуткость души; она сторонилась это всего, что шокировало ее, оскорбляло ея лучшія чувства и только углублялась въ себя, развиваясь незамѣтно для другихъ и пріобрѣтая еще болѣе изящества и внутренней красоты.
Авторъ «Историческихъ писемъ» писалъ о ней въ 1719 г. слѣдующее: «она невысока ростомъ, но прекрасно сложена, необыкновенно граціозна и носитъ на себѣ отпечатокъ замѣчательнаго благородства, что очень располагаетъ въ ея пользу». Сохранившіеся портреты изображаютъ ее стройной, съ изящной головкой, съ высокимъ лбомъ, тонкимъ носомъ и красиво очерченнымъ ртомъ. Но правильныя, благородныя черты ея лица казались еще болѣе прекрасными при взглядѣ ея горящихъ, выразительныхъ глазъ, которые свѣтились внутреннимъ свѣтомъ, отражая малѣйшее движеніе души. Сочетаніе ея тонкой, изящной натуры съ внѣшней красотой дѣлало ее неотразимо обаятельной и, будучи еще совсѣмъ молоденькой дѣвочкой, она увлекала другихъ, увлекаясь и сама. Не помня разочарованій, не думая о возможныхъ послѣдствіяхъ, она отдавалась со всею силою и беззавѣтностью своей глубокой, страстной души. Въ 1710 г., когда ей было только 18 лѣтъ, у нея уже родилась дочь, отцомъ которой былъ, по всей вѣроятности, офицеръ, служащій при герцогѣ Лотарингскомъ, по имени Филиппъ Ле-Руа или, что вѣрнѣе, довольно выдающійся актеръ того времени, Клавель, къ которому адресованы два первыя письма въ сборникѣ, изданномъ Монвалемъ.
Но отношенія съ нимъ Адріенны продолжались недолго. Черезъ нѣсколько лѣтъ, послѣ довольно продолжительнаго періода внутренняго спокойствія, она сошлась съ Франсуа Клинглиномъ, сыномъ страсбургскаго имперскаго претора, перваго сановника города. Черезъ годъ у нея родилась вторая дочь и почти въ то-же время Франсуа Клинглинъ покинулъ ее, по настоянію родителей, чтобы сдѣлать выгодную партію.
Эти и предшествовавшія имъ отношенія, — вспышки недолгой и ненадежной страсти, оставили въ душѣ Адріенны чувство неудовлетворенной потребности въ глубокой и искренней привязанности. Среди ея многочисленныхъ поклонниковъ встрѣчались люди самыхъ разнообразныхъ типовъ, люди съ различными требованіями, съ различнымъ отношеніемъ къ жизни. Но въ числѣ ихъ не было человѣка, способнаго дать ей то высокое и свѣтлое счастье, котораго она искала въ любви. А между тѣмъ потребность въ любви оставалась до конца жизни самой насущной потребностью ея души. «Стоитъ-ли жить безъ любви!..» писала она одному изъ своихъ друзей. И у нея это не пустыя слова, она писала такъ, какъ думала и чувствовала; а ея чувство было всегда глубоко и напряженно.
Она могла ошибаться въ людяхъ, которыхъ любила, но не могла любить безъ достаточныхъ внутреннихъ побужденій; она требовала отъ отношеній внутренняго содержанія, привязанности и уваженія, основанныхъ на взаимномъ пониманіи. И ея серьезное пониманіе любви, взаимныхъ отношеній между мужчиной и женщиной — ставило ее несравненно выше обыкновеннаго нравственнаго уровня современныхъ ей женщинъ.
Но отношенія такого рода слишкомъ много заставляли-ее страдать. Она испытала одно изъ самыхъ тяжелыхъ для любящаго и гордаго существа униженій, — униженіе быть покинутой, какъ предметъ минутнаго каприза; между тѣмъ, какъ она, отдаваясь любимому человѣку, мечтала о соединеніи съ нимъ на всю жизнь. Сознаніе того, что она такъ часто ошибалась въ себѣ и въ другихъ, что она являлась такой легковѣрной и слабой, причиняло ей жестокое страданіе.
Вполнѣ искренно, безъ всякой рисовки она давала себѣ слово никогда больше не любить. «Есть очень пріятныя заблужденіи, пишетъ она, которымъ я уже не могу больше отдаваться. Знакомство съ жизнью и людьми досталось мнѣ цѣною слишкомъ тяжелыхъ испытаній». Эти тяжелыя испытанія оставили глубокіе слѣды въ ея душѣ; она ощущала почти постоянное опасеніе ошибиться, услышать слово ироніи или увидѣть скептическую улыбку въ отвѣтъ на горячій порывъ своей довѣрчивой души. «Не обѣщайте мнѣ ничего, писала она, чего-бы вы не желали исполнить. Если-бы даже вы обѣщали возненавидѣть меня, то, кажется, мнѣ было-бы легче видѣть ваше обѣщаніе исполненнымъ, чѣмъ оказаться обманутой въ немъ». Въ другомъ мѣстѣ она пишетъ: «Что за мученіе вѣчно сомнѣваться». А обращаясь къ одному молодому человѣку, она говоритъ: «Пожелайте, чтобъ женщина, которую вы полюбите, имѣла юное сердце; чтобъ она еще не потеряла довѣріе къ людямъ, которое придаетъ всему столько красоты, чтобъ ей еще не приходилось быть обманутой или покинутой, чтобъ она вѣрила въ васъ и всѣхъ мужчинъ считала такими, какъ вы».
Однако, разочарованія и ошибки, отражавшіяся на ея внутренней жизни, не могли уничтожить въ ней страстной потребности въ глубокой, искренней привязанности. Адріенна попрежнему искала людей, способныхъ удовлетворить ея нравственнымъ требованіямъ. Жизнь сталкивала ее порою съ людьми, достойными ея вниманія; но, слагаясь подъ впечатлѣніемъ пережитыхъ ею испытаній, ея новыя отношенія съ людьми принимали характеръ спокойной дружбы. Въ этихъ простыхъ дружескихъ отношеніяхъ она нашла то удовлетвореніе, котораго до тѣхъ поръ напрасно искала въ любви. Она умѣла придать этимъ отношеніямъ оттѣнокъ изящества и внутренней красоты, не допускающей никакой двусмысленности или банальной безсодержательности. Совершенное отсутствіе кокетства въ обращеніи съ друзьями давало ей возможность открыто выражать имъ безграничное довѣріе и преданность. Всѣ знавшіе ее единодушно признавали, что имъ не приходилось встрѣчать женщины, способной вносить столько искренности и прямоты въ свои отношенія съ мужчинами. Но вмѣстѣ съ тѣмъ она любила каждаго изъ своихъ друзей такъ, какъ если-бы онъ былъ ея единственнымъ или лучшимъ другомъ, создавая такимъ образомъ совершенно исключительныя отношенія, не похожія ни на обыкновенную дружбу, ни на страстную любовь. Съ рѣдкимъ тактомъ и тонкою предусмотрительностью, пріобрѣтенными цѣною горькаго опыта, она поддерживала эти отношенія въ томъ видѣ, въ какомъ они наиболѣе удовлетворяли ее, заботливо ухаживая за своими друзьями, всячески стараясь сохранить, удержать ихъ привязанность. Она находила всегда новый интересъ въ общеніи съ ними, и чуткая ея душа глубоко и живо воспринимала впечатлѣнія, которыя она получала отъ этого общенія. За то въ общеніи съ нею находили удовольствіе самые различные люди. Однимъ изъ первыхъ ея друзей былъ Вольтеръ. Онъ сразу обратилъ на нее вниманіе и оцѣнилъ всю красоту ея нравственнаго склада. Позднѣе, уже послѣ смерти Адріенны, онъ писалъ въ письмѣ къ Тіеріо: «J'étois son admirateur, son ami, son amant». Нужно-ли понимать въ буквальномъ смыслѣ слова «son amant», остается невыясненнымъ, но несомнѣненъ тотъ фактъ, что Адріенна имѣла въ немъ одного изъ самыхъ преданныхъ и надежныхъ друзей. До конца ея жизни онъ былъ нѣжно привязанъ къ ней и постоянно говорилъ ей о дружбѣ, которой было полно его сердце.
Но, умѣя поддерживать въ другихъ такую привязанность къ себѣ, она и сама оставалась вѣрной всѣмъ своимъ друзьямъ до самой смерти. Проявленіемъ этого рода преданности можетъ служить письмо ея къ маркизу де-ла-Шалотэ, написанное незадолго до ея смерти. Онъ полюбилъ ее пылкою, бурною любовью, но мало-по-малу она достигла того, что любовь его смѣнилась дружбой. Потомъ ему пришлось уѣхать, онъ женился и занялъ видное мѣсто главнаго адвоката въ бретонскомъ парламентѣ. Вотъ что она писала ему: «Я получила дань, которую, благодаря вашему дружескому расположенію, получаю каждый годъ въ посту. Очень жалѣю, что вы удостоиваете меня проявленіемъ своей памяти только одинъ разъ въ годъ и только по такому случаю, но безконечно радуюсь, что она все-таки живетъ въ васъ, несмотря на продолжительность вашего отсутствія и невозможность скораго свиданія. Что касается меня, то я очень постоянна въ своихъ отношеніяхъ къ такимъ друзьямъ, какъ вы и, еслибы намъ предстояло прожить сто лѣтъ на такомъ-же далекомъ разстояніи другъ отъ друга, я-бы все-таки не забыла васъ. Теперь вы обременены должностью, которая, болѣе чѣмъ когда-либо, привяжетъ васъ къ вашей Бретани и, если я только сама не пріѣду къ вамъ, мнѣ ужъ не придется больше видѣть моего маленькаго аббата. Можетъ быть, мнѣ не подобаетъ называть такъ человѣка, столь высоко поднявшагося посредствомъ брака и служебныхъ заслугъ. Въ такомъ случаѣ, смиренно прошу прощенія у васъ, вашей супруги и у вашего новаго сана. Но могу васъ увѣрить, что мой маленькій, молоденькій аббатъ, умный, изящный и скромный, былъ не менѣе уважаемъ мною, чѣмъ г. маркизъ де-ла-Шалотэ, отецъ семейства я главный адвокатъ бретонскаго парламента. Всѣ эти званія нисколько не импонируютъ мнѣ и, какъ мнѣ кажется, даютъ мнѣ право говорить съ вами даже болѣе просто и откровенно, чѣмъ это было возможно для насъ въ ранней молодости и при полной свободѣ. Послѣ десяти или двадцати-лѣтняго знакомства и въ виду привязанности, которая устояла противъ разлуки, и мы можемъ говорить такъ безъ опасеній кого-либо шокировать этимъ. И такъ, увѣряю васъ, что люблю васъ не менѣе, чѣмъ уважаю, шлю вамъ самыя лучшія пожеланія во всемъ, что васъ касается, и прошу васъ и на будущее время сохранить обо мнѣ память и даже болѣе».
Еще болѣе нѣжнымъ и полнымъ чувствомъ она была связана съ Шарлемъ де-Ферріалемъ-д’Аржанталь. Началомъ ихъ отношеній такъ-же, какъ и съ маркизомъ де-ла-Шалотэ, была страстная любовь къ ней еще совсѣмъ молоденькаго д’Аржанталя. Еще подавленная впечатлѣніями своихъ первыхъ любовныхъ испытаній и въ то-же время тронутая искренностью и глубиною его чувства, она предложила ему вмѣсто любви свое расположеніе и дружбу. Предложеніе ея сначала не удовлетворило д’Аржанталя, но, рѣшившись вылѣчить его отъ страсти, она съ рѣдкимъ терпѣніемъ, изобрѣтательностью и изяществомъ, съумѣла довести до конца задуманный планъ.
«Можетъ-ли быть, — писала она ему, — чтобы вы, съ вашимъ умомъ, настолько не умѣли владѣть собой? Что вамъ за охота подвергать меня непріятностямъ, чтобы не сказать болѣе? Мнѣ очень совѣстно ссориться съ вами въ то время, какъ я чувствую такую жалость къ вамъ, но вы вызываете меня на это. Прощайте, доброе дитя! Вы приводите меня въ отчаяніе».
Но доказательство ея искренняго и серьезнаго расположенія къ нему не; ограничивалось одними совѣтами и увѣщаніями. Узнавъ, что мать д’Аржанталя, безпокоясь за сына, имѣетъ намѣреніе удалить его изъ Парижа и отправить на острова св. Доминика, Адріэнна рѣшилась пойти къ ней, чтобы разубѣдить ее въ необходимости такихъ мѣръ. Оказанный ей холодный пріемъ помѣшалъ ей говорить такъ, какъ она хотѣла, но, не отказываясь отъ своего плана, она написала m-me де-Ферріаль слѣдующее письмо:
«Милостивая Государыня! Съ глубокимъ огорченіемъ узнала я о безпокойствѣ, въ которомъ вы находитесь, и о тѣхъ намѣреніяхъ, къ которымъ это безпокойство привело васъ. Я-бы могла прибавить, что не менѣе огорченія доставляетъ мнѣ сознаніе того, что вы порицаете мое поведеніе; но я пишу вамъ не съ цѣлью оправдывать свое поведеніе, а съ цѣлью сообщить вамъ, что въ будущемъ во всемъ, что касается интересующаго васъ вопроса, оно будетъ находиться въ зависимости отъ вашего предписанія. Во вторникъ я просила позволенія посѣтить васъ, въ надеждѣ поговорить съ вами вполнѣ искренно и узнать, какъ я должна поступать. Вашъ пріемъ лишилъ меня этой возможности, и я почувствовала смущеніе и грусть. Но тѣмъ не менѣе необходимо, чтобы вы вѣрно поняли мои чувства и — позвольте сказать вамъ еще болѣе — чтобы вы удостоили принять во вниманіе мои смиренные совѣты, если не хотите окончательно потерять вашего сына. Это самое почтительное дитя и, въ то-же время, самый честный человѣкъ, какого мнѣ приходилось видѣть когда-либо въ жизни. Вы-бы удивлялись ему, если-бы онъ не былъ вашимъ собственнымъ сыномъ. Еще разъ прошу васъ соединиться со мною, чтобы попытаться искоренить въ немъ слабость, которая васъ такъ раздражаетъ и въ существованіи которой я неповинна, хотя вы этому и не вѣрите. Не проявляйте по отношенію къ нему ни презрѣнія, ни досады. Несмотря на мою нѣжную дружбу и уваженіе къ нему, я готова скорѣй возбудить къ себѣ его ненависть, чѣмъ хоть сколько-нибудь способствовать тому, чтобы онъ оказался виноватымъ передъ вами. Вы слишкомъ заинтересованы въ его выздоровленіи, чтобы не приложить всѣхъ стараній къ достиженію этой цѣли; но въ то-же время слишкомъ заинтересованная въ этомъ, вы не въ состояніи добиться чего-нибудь собственными силами, ссылаясь на свой авторитетъ или представляя меня въ невыгодномъ свѣтѣ, даже если-бы ваше представленіе. обо мнѣ было справедливо. Его чувство должно быть исключительнымъ по своей силѣ, чтобъ оно могло устоять такъ долго, безъ всякой надежды на взаимность, несмотря и на огорченія, и на тѣ путешествія, которыя вы заставляли его предпринимать, и на то, что онъ жилъ въ Парижѣ восемь мѣсяцевъ, не видя меня, по крайней мѣрѣ въ моемъ домѣ, и не зная, приму-ли я его у себя когда-либо въ жизни… Легко повѣрить, что его отношеніе было-бы мнѣ чрезвычайно пріятно, если-бы не эта несчастная страсть, которая удивляетъ меня и которой я не хочу злоупотреблять. Вы боитесь, что, имѣя возможность видѣть меня, онъ будетъ отвлекаться отъ своихъ обязанностей, и это опасеніе заставляетъ васъ принимать противъ него рѣшительныя мѣры Но было-бы несправедливо сдѣлать его несчастнымъ во всѣхъ отношеніяхъ. Не прибавляйте ничего къ моей несправедливости; постарайтесь лучше вознаградить его чѣмъ-нибудь. Возбуждайте въ немъ какія хотите чувства по отношенію ко мнѣ, но пусть ваша доброта будетъ поддержкой для него. Я напишу ему все, что вы пожелаете; я откажусь видѣть его когда-либо впродолженіи моей жизни, если вы этого пожелаете, я даже уѣду въ деревню, если вы найдете это необходимымъ. Но не грозите ему послать его на край свѣта. Онъ можетъ быть полезенъ отечеству, онъ можетъ стать утѣшеніемъ своихъ близкихъ, онъ доставитъ вамъ удовлетвореніе и славу. Вамъ нужно только руководить его способностями и оставить развиваться на свободѣ всѣ лучшія стороны его души. Забудьте на время, что вы его мать, если это можетъ помѣшать вамъ исполнить то, о чемъ я умоляю васъ ради него. Однимъ словомъ, я скорѣе лишу себя жизни или отвѣчу ему взаимностью, чѣмъ соглашусь видѣть, что онъ страдаетъ, и быть причиной его страданія».
Существованіе этого письма, полнаго благородной гордости и безукоризненнаго по тону, оставалось неизвѣстнымъ д’Аржанталю. Онъ узналъ о немъ только полъ-вѣка спустя, найдя его случайно среди старыхъ семейныхъ писемъ. Но Адріенна съумѣла мало-по-малу превратить его отношеніе къ себѣ въ чувство дружбы, и въ этомъ чувствѣ онъ нашелъ удовлетвореніе и поддержку. Она не скрывала отъ него, какую дѣну придавала его привязанности: «Будьте всегда по прежнему благоразумны и не переставайте никогда любить меня, писала она ему. Мое отношеніе къ вамъ стоитъ самой сильной и бурной страсти». И дѣйствительно, ея отношеніе къ нему было исключительнымъ. Она дѣлилась съ нимъ всѣми своими завѣтными мыслями и обращалась къ нему въ минуты грусти, сомнѣній и разочарованій, съ которыми ей еще много разъ приходилось встрѣчаться на жизненномъ пути.
Въ 1721 году совершенно новая эпоха началась въ жизни Адріенны. Она встрѣтила графа Морица Саксонскаго, и съ первой-же минуты онъ очаровалъ и покорилъ ее. Она полюбила его такъ глубоко и страстно, какъ никого никогда еще не любила. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, она снова потеряла свой внутренній миръ; она уже не знала больше покоя, и къ ея счастью примѣшивалось всегда чувство опасенія и тревоги. Ея отношеніе къ нему сложилось совершенно иначе, чѣмъ слагались всѣ ея прежнія отношенія; между ними не было и не могло быть той внутренней связи, которой она искала всегда во всѣхъ отношеніяхъ. Трудно себѣ представить людей болѣе различныхъ по складу. Даже наружность его представляла полный контрастъ съ ея изящными формами и тонкими чертами. Онъ былъ необыкновенно крѣпкаго сложенія и проявлялъ замѣчательную силу и выносливость въ физическихъ упражненіяхъ, которыми всегда увлекался. А его рѣзкія манеры и нелюдимый нравъ были причиной того, что въ парижскомъ обществѣ его прозвали «дикимъ кабаномъ». Сладострастный, но полный скептицизма, неудержимый въ исполненіи своихъ желаній, способный даже на жестокость въ пылу страсти, онъ соединялъ въ себѣ черты, унаслѣдованныя отъ отца съ манерами свѣтскаго франта временъ регенства. Онъ искалъ наслажденія во всѣхъ его проявленіяхъ, но вполнѣ удовлетворялся только однимъ: — сознаніемъ своей силы и власти, какъ надъ женщинами, такъ и надъ мужчинами. Но даже въ проявленіи худшихъ сторонъ его натуры проглядывало нѣчто царственное, и подъ легкомысленною внѣшностью блазированнаго человѣка Адріенна сразу угадала величіе характера и выдающіяся дарованія, которыя ему суждено было проявить только двадцать-пять лѣтъ спустя на поляхъ Фонтэна, Року и Лоуфельдъ. Понятно, что возможность имѣть благотворное вліяніе на подобнаго человѣка не могла не подѣйствовать на легко увлекающуюся Адріенну. Въ свою очередь онъ почувствовалъ, что она поняла его, пробудила въ немъ стремленіе къ героизму и къ совершенствованію, которое таилось въ глубинѣ его души и, не находя разумнаго проявленія, терялось среди легкомысленной и распущенной жизни. Благодаря Адріеннѣ, онъ получилъ болѣе вѣрное представленіе о своихъ духовныхъ силахъ. Она съумѣла подчинить его своему вліянію, не заставляя страдать его гордость. Съ свойственною ей страстностью и пылкостью воображенія, она сама преклонялась передъ тѣми внутренними силами, которыя сразу угадала въ немъ, несмотря на грубую внѣшность, и не задумываясь жертвовала ему всѣмъ, чѣмъ могла. Извѣстно, съ какимъ горделивымъ чувствомъ она поощряла его въ стремленіи получить корону герцога курляндскаго и съ какою готовностью отдала въ его распоряженіе все свое состояніе, несмотря на то, что удача этого предпріятія была связана съ возможностью женитьбы Мориса на одной изъ русскихъ царевенъ. Но не менѣе вниманія заслуживаетъ тотъ здравый смыслъ и смѣлость Адріэнны, о которыхъ даетъ возможность судить недавно изданная ея переписка. Эти письма къ Морису поражаютъ вѣрностью взгляда, хладнокровіемъ и рѣдкой способностью судить о людяхъ и событіяхъ. Любовь сдѣлала изъ этой нѣжной женщины необыкновенную совѣтницу въ самыхъ трудныхъ политическихъ и дипломатическихъ замыслахъ и планахъ.
Цѣлыхъ три года продолжалось отсутствіе Морица ради осуществленія этихъ замысловъ. Невозможно предположить, чтобъ впродолженіе всего этого времени онъ оставался вѣренъ Адріеннѣ. Тѣмъ не менѣе, среди самыхъ запутанныхъ интригъ и разнообразныхъ приключеній, онъ вспоминалъ о ней и нерѣдко писалъ ей короткія, но нѣжныя письма.
Въ октябрѣ 1728 года онъ вернулся въ Парижъ. Въ тотъ-же вечеръ онъ былъ у Адріенны и отношенія ихъ сразу приняли прежній характеръ. Но въ это время онъ переживалъ одно изъ самыхъ тяжелыхъ испытаній въ своей жизни. Онъ не могъ помириться съ неудачею, которой закончилось его предпріятіе въ Курляндіи и не зналъ, какъ примѣнить свои силы. Онъ пробовалъ заниматься математикой, военнымъ искусствомъ и сочиненіемъ своихъ «Rêveries». Но, несмотря на это, будущее рисовалось ему въ мрачныхъ краскахъ и, уставъ отъ наслажденій, сомнѣваясь въ себѣ и во всемъ окружающемъ, онъ чувствовалъ постоянную неудовлетворенность. Все это отразилось и на отношеніи его къ Адріеннѣ, и ей не разъ приходилось испытывать на себѣ тяжелыя послѣдствія перемѣны въ его настроеніи. Грубое оскорбленіе, которое онъ нанесъ ей по самому незначительному поводу, вызвало въ ней приливъ негодованія и горечи, вылившійся въ письмѣ къ одному изъ ея друзей. «Я проплакала всю ночь отъ негодованія и боли, писала она. — Можетъ быть, это неразумно, такъ-какъ я ни въ чемъ не могу упрекнуть себя; но я не могу помириться съ незаслуженнымъ оскорбленіемъ. Меня подозрѣваютъ, меня обвиняютъ, хотятъ уличить, не давая даже возможности оправдать себя, такъ что, если случай не придетъ мнѣ на помощь, [чтобы разъяснить то, что происходитъ, — я буду оклеветана самымъ ужаснымъ образомъ человѣкомъ, котораго — я впродолженіи десяти лѣтъ считала своимъ другомъ. Онъ запрещаетъ мнѣ говорить съ вами объ этомъ и, хотя я уважаю и нѣжно люблю его, я все-таки не могу выдержать этого. Я слишкомъ потрясена, слишкомъ оскорблена, слишкомъ боюсь за свое будущее, чтобы не высказаться, хоть передъ вами.
Я нуждаюсь въ совѣтѣ, такъ какъ человѣкъ, способный на подобную клевету, можетъ совершить что-нибудь еще худшее. Но что болѣе всего мучитъ меня, это — необходимость скрывать свои чувства и мысли. Вполнѣ естественно протестовать противъ предательства; но я легче простила бы его, если бы не была принуждена скрывать и мое горе, и мое чувство. Напрасно говорятъ мнѣ, что онъ не подозрѣваетъ объ оскорбленіи, которое наноситъ мнѣ, смѣшивая меня съ другими женщинами. Я не могу помириться съ этою мыслью. Онъ никогда не говорилъ такъ со мною и долженъ былъ бы иначе относиться къ моему старанію снискать его любовь и уваженіе: по крайней мѣрѣ, я заслуживаю большаго. Но что можетъ быть для меня ужаснѣе смертельнаго оскорбленія именно въ томъ, въ чемъ я наиболѣе чувствительна? Я въ одинъ мигъ могла бы разрушить его заблужденіе и не могу помириться съ тѣмъ, что онъ какъ будто хочетъ продлить его. Этотъ человѣкъ могъ бы знать меня и долженъ былъ бы любить меня. Это не случайно вырвавшееся подозрѣніе, а обдуманное и откровенное сообщеніе человѣку, который питаетъ ко мнѣ только дружбу, но дружба котораго дороже для меня самой страстной любви, уваженіе котораго я готова сохранить цѣною жизни и общество котораго необходимѣе для меня, чѣмъ всѣ земныя блага. И передъ нимъ-то меня выставляютъ фальшивой и презрѣнной и стараются доказать мое мнимое преступленіе. Боже мой! Чѣмъ это кончится!..»
Изъ этого видно, какія горькія минуты выпали еще на долю Адріенны и цѣною какихъ страданій доставались ей мимолетные проблески счастья, постоянная борьба за которое окончилась только со смертью ея, послѣдовавшей въ 1730 г.
Документы, собранные Монвадемъ, даютъ намъ болѣе достовѣрныя, свѣдѣнія о таинственномъ происшествіи, омрачившемъ послѣдніе дни жизни Адріенны Ле-Кувреръ и изображенномъ въ извѣстной драмѣ Скриба и Легуве.
Дама высшаго круга, герцогиня Бульонская, — передаетъ наиболѣе распространенная версія, — заинтересовалась графомъ Саксонскимъ и, видя его равнодушіе, возненавидѣла Адріенну и, чтобы отдѣлаться отъ опасной соперницы, рѣшилась отравить ее. Попытка ея была неудачна, такъ какъ молодой аббатъ Бурэ, котораго она избрала для исполненія своего плана, не рѣшаясь отказаться отъ исполненія ея порученія, но чувствуя себя неспособнымъ на подобное преступленіе, открылъ замыслы ея Адріеннѣ и подтвердилъ признаніе на судебномъ допросѣ. Благодаря документамъ, изданнымъ Монвалемъ, легко убѣдиться въ дѣйствительности покушенія герцогини Бульонской на жизнь Адріенны, а все, что извѣстно о самой герцогинѣ, подтверждаетъ возможность подобнаго факта. Трудно, однако, окончательно принять ту версію, которая утверждаетъ, что покушеніе это было повторено спустя нѣсколько мѣсяцевъ и что на этотъ разъ оно увѣнчалось успѣхомъ. Извѣстно только, что 15-го марта 1730 года, во время представленія «Эдипа» Адріэнна Ле-Кувреръ почувствовала сильныя внутреннія боли и слабость. Но тѣмъ не менѣе она снова выступила въ слѣдующей пьесѣ, въ большой трудной роли, которую она исполнила съ увлеченіемъ и съ необыкновеннымъ искусствомъ. Противъ всякаго ожиданія она скончалась черезъ нѣсколько дней 20-го марта 1730 г. послѣ непродолжительныхъ, но ужасныхъ мученій.
Монваль, съ необычайнымъ трудолюбіемъ извлекавшій и разслѣдовавшій всѣ документы, относящіеся къ исторіи покушенія, при всей осторожности въ своихъ сужденіяхъ, даетъ понять, что, по его окончательному мнѣнію, смерть Адріенны находится въ связи съ несчастной страстью герцогини Бульонской. Правда, докторъ, вскрывавшій ея тѣло, въ присутствіи Вольтера, не далъ показанія въ этомъ смыслѣ. Но все, что послѣдовало за этимъ, носитъ характеръ такой исключительности и таинственности, что мрачныя предположенія побѣждаютъ всякое безпристрастіе.
Священникъ, прибывшій вскорѣ послѣ кончины Адріенны, отказалъ ей въ церковномъ обрядѣ погребенія на томъ основаніи, что она умерла, «не раскаявшись въ своей скандальной профессіи». Въ этомъ своемъ отказѣ священникъ слѣдовалъ извѣстной традиціи: въ церковномъ обрядѣ погребенія было отказано и Мольеру, и другимъ актерамъ, не отрекшимся передъ смертью отъ своей профессіи. Но и автору «Тартюффа» и всѣмъ другимъ актерамъ не было отказано въ погребеніи на общемъ кладбищѣ, по крайней мѣрѣ, въ извѣстной части его. Адріенна Ле-Кувреръ была лишена какого-бы то ни было погребенія — случай единственный въ лѣтописяхъ театра. И въ этомъ пунктѣ исторія ея принимаетъ характеръ той таинственности, которая дѣлаетъ неизбѣжнымъ подозрѣніе въ отравленіи. Въ полночь тѣло Адріенны было вывезено изъ ея квартиры представителями полиціи и какими-то чужими, неизвѣстными людьми, въ простомъ извощичьемъ экипажѣ, безъ всякаго гроба, зарыто въ землю въ какомъ-то глухомъ, никому не указанномъ мѣстѣ и залито негашенной известью. Только вліятельность, богатство и связи герцогини Бульонской во Франціи того времени могутъ объяснить это почти невѣроятное поведеніе представителей государственной власти, никѣмъ въ свое время не опротестованное и не оглашенное въ качествѣ беззаконія.
Печальный и неестественный конецъ ея совершенно не соотвѣтствовалъ даже тому привилегированному положенію, которое при жизни она съумѣла завоевать себѣ въ свѣтѣ. Она первая побѣдила предразсудокъ, существовавшій въ современномъ ей обществѣ относительно актрисъ и актеровъ, и ей впервые былъ открытъ доступъ въ высшее общество. Она выказала въ этомъ щекотливомъ положеніи столько сознанія собственнаго достоинства, столько такта и умѣнья держать себя, что вскорѣ сдѣлалась всеобщей любимицей. Люди самаго изысканнаго общества считали за честь не только принимать ее у себя, но и бывать у нея. "Теперь установилась мода обѣдать и ужинать у меня, писала она, такъ какъ нѣкоторыя изъ герцогинь оказали мнѣ эту честь. Есть люди, вниманіе и доброжелательство которыхъ очень дороги мнѣ и могли-бы удовлетворять меня, но обществомъ которыхъ я не могу пользоваться только потому, что принадлежу публикѣ и, чтобы не оказаться невѣжей, должна отдавать визиты всѣмъ дамамъ, желающимъ познакомиться со мною. Мнѣ не удается угодить всѣмъ, хотя я употребляю всѣ усилія къ тому, чтобы ни въ комъ не возбудить неудовольствія. Если мое, и безъ того, слабое здоровье принуждаетъ меня отказывать или манкировать нѣкоторыми изъ дамъ, которыхъ я иначе никогда-бы не встрѣтила и которыя интересуются мною только изъ любопытства или, лучше сказать, только по виду, какъ и многимъ другимъ, то раздаются фразы вродѣ слѣдующихъ: «Право, она разыгрываетъ изъ себя какое-то чудо! говоритъ одна, — это потому, что мы не титулованныя, прибавляетъ другая». Или, если я не весела, — такъ какъ вѣдь трудно быть веселой въ незнакомомъ обществѣ, — нерѣдко слышишь замѣчанія: «Неужели эта та, про умъ которой столько говорятъ? — Развѣ вы не видите, что она относится къ намъ съ презрѣніемъ? Нужно, кажется, знать греческій языкъ, чтобы обратить на себя ея вниманіе. — Вся загадка въ томъ, что она бываетъ у М-me Ламбэръ»… Изъ этого письма видно, что успѣхъ, которымъ она пользовалась, не только не ослѣплялъ, но даже тяготилъ ее. «Свѣтская жизнь, которую я веду, тяготитъ меня», писала она, «я болѣе чѣмъ когда-либо мечтаю о томъ, чтобъ стать свободной и быть въ состояніи поддерживать отношенія только съ тѣми людьми, которые дѣйствительно дорожатъ мною и удовлетворяютъ требованіямъ моего ума и сердца. Я совсѣмъ не забочусь о томъ, чтобъ блистать, и безусловно предпочитаю молчать и слышать сердечныя рѣчи въ обществѣ умныхъ и достойныхъ людей, чѣмъ быть оглушенной хоромъ слащавыхъ похвалъ, которыя мнѣ расточаютъ въ свѣтѣ, заслуживаю я того или нѣтъ». Подобная жизнь даже утомляла, надламывая ея и безъ того слабыя силы. Она постоянно чувствовала себя нездоровой. Но это не мѣшало ей выѣзжать, принимать у себя, играть и работать съ напряженной энергіей, являвшейся слѣдствіемъ сильнаго нервнаго возбужденія. «Я и двѣнадцати часовъ не чувствовала себя здоровой, съ тѣхъ поръ, какъ въ послѣдній разъ видѣла васъ», — «состояніе моего здоровья приводитъ меня въ отчаяніе и я не могу подавить тоску, которая является слѣдствіемъ нездоровья. Мнѣ кажется, что труднѣе владѣть собою при постоянномъ недомоганіи, чѣмъ во время тяжелой, но опредѣленной болѣзни», пишетъ она друзьямъ. Она постоянно мечтала о спокойной, уединенной жизни, о возможности проводить время въ кругу близкихъ людей или оставаться наединѣ съ собою. Даже во всей ея обстановкѣ и во всѣхъ ея костюмахъ, полная перепись которыхъ была сдѣлана послѣ ея смерти, отражалось ея стремленіе создать себѣ подобную жизнь. Въ часы отдыха она любила сидѣть одна въ своей уютной, изящно убранной комнатѣ, предаваясь мечтамъ, уносясь воображеніемъ въ далекое прошлое и вызывая въ памяти давно забытые образы и картины.
«Я цѣлый день провела дома въ глубокой грусти, не лишенной, однако, прелести. Мои размышленія были скорѣе печальны, чѣмъ мрачны. Вы не можете понять этого настроенія, потому что вы не женщина, не слабы и не меланхоличны. Прощайте, дай Богъ, чтобы вы навсегда сохранили ваше здоровье и вашу счастливую беззаботность». Въ этихъ немногихъ словахъ ея вполнѣ отражается полное тихой грусти настроеніе, которое становилось все болѣе свойственно ей по мѣрѣ того, какъ переживаемыя ею волненія и разочарованія налагали на нее свою печать.
Меланхоличность Адріенны, ея недовѣрчивость къ симпатіямъ вліятельныхъ лицъ, ищущихъ ея общества, очевидно, имѣли свое основаніе. Эти лица не съумѣли защитить ее въ послѣдніе мѣсяцы жизни отъ вражды вліятельной женщины, уже обвиненной аббатомъ Буре въ покушеніи на ея жизнь. Герцогиня Будьонская сразила свою соперницу и нашла средство схоронить всѣ признаки своего преступленія. Власть оказалась на ея сторонѣ. Но публика была безмолвно поражена случившимся.
Театръ торжественно почтилъ память великой артистки; въ печати появились восторженные некрологи. Поэты, воспѣвавшіе Адріенну и при жизни, посвятили ея смерти трогательныя эпитафіи. Великій Вольтеръ, искренній другъ и почитатель Адріенны, написалъ въ память ея нѣсколько стихотвореній, и нѣкоторыя изъ этихъ произведеній ѣдкаго и сухого человѣка поражаютъ искренностью и горячностью чувства. Вотъ какъ выражается Вольтеръ по поводу смерти и недостойнаго погребенія Адріенны:
Tu meurs; ou sait déjà cette affreuse nouvelle.
Tous les coeurs sont émus de ma douleur mortelle.
J’entends de tous côtés les beaux-arts éperdus
S'écrier en pleurant: «Melpomène n’est plus!»
Que direz vous, race future,
Lorsque vous apprendrez la flétrissante injure
Qu'à ces arts désolés font les prêtres cruels?
Un objet digne des autels
Est privé de la sépulture!
Et dans un champ profane on jette à l’aventure
De ce corps si chéri les restes immortels!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ah! verrai-je toujours ma faible nation
Incertaine en ses voeux, flétrir ce qu’elle admire,
Nos moeurs avec nos lois toujours se contredire
Et le franèais volage endormi sous l’empire
De la superstitionon?
Нужно прибавить, что черезъ пятьдесятъ семь лѣтъ послѣ смерти Адріенны, при совершенно новыхъ условіяхъ общественной жизни Франціи, въ 1797 г., артисты Comédie franèaise оцѣнили значеніе Адріенны Ле-Кувреръ и въ полномъ составѣ обратились къ министру внутреннихъ дѣлъ Бенезе съ адресомъ, въ которомъ они просили позволенія предпринять розыски того мѣста, гдѣ покоится прахъ знаменитой актрисы, «впервые сообщившей трагедіи истинный языкъ природы, крикъ души и натуральность въ внѣшнихъ выраженіяхъ».
Бенезе отнесся съ полнымъ сочувствіемъ къ предпріятію артистовъ, но бурныя событія того времени скоро лишили его самого занимаемаго имъ поста, и Франція такъ и не узнала, гдѣ покоится прахъ одной изъ замѣчательнѣйшихъ ея женщинъ.