ПЕРЕМѢНА.
правитьВъ губернскомъ городѣ Тускловѣ умеръ секретарь «мѣстной» консисторіи, Раловъ. На свѣтскую среду смерть его не произвела никакого впечатлѣнія. «Только однимъ человѣкомъ убавилось», равнодушно замѣчали одни. «Было бы болото, а… порядочные люди будутъ», острили другіе. Совсѣмъ иначе былъ принятъ тотъ же фактъ епархіальнымъ духовенствомъ. Въ этомъ мірѣ смерть Ралова была событіемъ величайшей важности.
Раловъ былъ средняго семинарскаго образованія, человѣкъ недалекій, но съ желѣзнымъ характеромъ и рѣзкою настойчивостью въ достиженіи своихъ цѣлей. Онъ былъ канцеляристъ по призванію и внѣ канцеляріи никогда и нигдѣ не служилъ. Пробравшись въ секретари консисторіи, онъ твердо стоялъ на этой высотѣ около тридцати лѣтъ и благополучно пережилъ не одну важную смѣну въ мѣстномъ и центральномъ духовномъ управленіи. Архіереи уважали его, какъ многоопытнаго дѣльца и искусника въ составленіи такихъ бумажекъ, подъ которыя «нельзя иголочки подоткнуть». Цѣнили въ немъ и всегдашнюю скромность и тонкую почтительность. За все это Раловъ получалъ чины и ордена. Консисторскіе чиновники почитали и любили его, ибо онъ, купаясь самъ въ маслѣ, не мѣшалъ и имъ жить сыто доброхотными даяніями. Духовенство, за весьма немногими исключеніями, боялось его, какъ такого крюка, отъ котораго нельзя было уберечься въ житейскомъ морѣ ни большимъ, ни дремливымъ, ни бдительнымъ и шустрымъ рыбамъ. Хорошо тутъ было только одно: духовенство въ совершенствѣ знало, кого въ какомъ случаѣ и насколько Раловъ зацѣпитъ, и что, если захотѣть… то всегда можно отцѣпиться. Словомъ, не было худа безъ добра. Такимъ добромъ была именно необыкновенная опредѣленность отношеній и образа дѣйствій съ той и другой стороны. Каждый съ точностью зналъ, когда, за что и сколько дать: сколько при сдачѣ церковныхъ книгъ, сколько за представленіе къ наградѣ, сколько за переводъ въ лучшее мѣсто, сколько за обѣлѣніе, въ случаѣ какого-либо искушенія и т. п. Даже юноши, только что собирающіеся жить, быстро умудрялись подъ вліяніемъ этой системы. Добиваясь того или другого мѣста въ епархіи, молодой человѣкъ употреблялъ какъ разъ такіе пріемы, какіе требовались господствующимъ режимомъ. Такимъ образомъ легко и быстро морализировались и отцы, и дѣти.
Такъ вотъ такого-то человѣка не стало.
Всколебался весь духовный міръ отъ одного конца епархіи до другого. Всѣ почувствовали себя въ какомъ-то возбужденномъ состояніи. Мотивы и самый характеръ этой возбужденности у разныхъ лицъ были различные.
Владыка, узнавъ о кончинѣ Ралова, немедленно пригласилъ къ себѣ старшаго члена консисторіи о. Сырова, чтобъ подѣлиться чувствами и кой о чемъ посовѣтоваться. Членъ явился и, въ виду важности обстоятельства, былъ принятъ немедленно.
— Вотъ, о. протоіерей, началъ владыка нѣсколько взволнованный: — нежданно совершилось велѣніе Божіе. Одинъ изъ насъ позванъ къ престолу Всевышняго.
Членъ вздохнулъ, поднялъ очи и потомъ уже началъ:
— Такъ точно, ваше преосвященство, именно позванъ. Чего другого, а ужь кончины своей никому не миновать. Но съ другой стороны что-жь! вѣдь покойникъ ужь большое теченіе совершилъ: пора и на покой.
— Оно такъ, конечно; царство ему небесное, но вотъ на мою-то голову лишняя скорбь.
— Помилуй Господи! что же такое, ваше преосвященство?
— Да какъ же? Едва-ли теперь найдется такой же на его мѣсто. Къ этому я привыкъ… Человѣкъ былъ надежный, исполнительный, почтительный. Никакихъ у насъ съ нимъ не было недоразумѣній. И изъ синода почти ни одного замѣчанія. Приснопамятный для меня человѣкъ, что говорить… А другой, подите-ка… Вѣдь секретарь консисторіи, вы знаете, не то, что обыкновенный секретарь… въ какомъ-нибудь другомъ присутственномъ мѣстѣ! Это у насъ лицо самостоятельное, сильное, утверждается и увольняется самимъ синодомъ. Это, такъ сказать, оберъ-прокурорское око въ епархіи. Онъ нетолько имѣетъ право голоса, но и контроля, и, въ случаѣ чего, помилуй Богъ, можетъ… Еще Петръ Великій такъ насъ поставилъ и, между нами будь сказано, не ко благу… Вотъ я теперь и смущаюсь. Все было хорошо, все хорошо, и вдругъ… Богъ знаетъ что будетъ…
Владыка вздохнулъ и скорбно задумался. Членъ нѣсколько минутъ шевелился на мѣстѣ и тихо покашливалъ въ ладонь. Оказалось, что онъ готовилъ щекотливое возраженіе.
— Если позволите сказать правду, ваше преосвященство, началъ онъ: — такъ не все было хорошо, и далеко не все.
— Какъ не все? А что же такое вы знаете? что такое? встрепенулся владыка.
— Да вообще нечисто. Такія, говорятъ, дѣла раздѣлывалъ по епархіи, что уши вянутъ!
— Что вы, о. протоіерей! Это, очевидно, сплетни. Этакой человѣкъ! Ни за что не повѣрю!
— Нѣтъ, владыка, должно быть, не сплетни. Мнѣ самому иногда жаловались… такъ, въ откровенной бесѣдѣ. Да и безъ того видно… по соображеніямъ. Богатое имѣніе купилъ. На это нужны громадныя средства, а изъ какихъ источниковъ онъ ихъ начерпалъ? — Съ духовенства набралъ.
— Почему же непремѣнно съ духовенства? возразилъ владыка. — Теперь вѣдь не то, что встарину; теперь секретарь получаетъ, слава Богу, полторы тысячи! Деньги не малыя, можно обойтись и безъ взятокъ.
— Ахъ, ваше преосвященство, какія это деньги по нынѣшнимъ временамъ? Ихъ едва-едва хватитъ на самыя насущныя потребности. Куда ужъ тутъ имѣніе покупать, да еще этакое имѣніе? Притомъ, вѣдь у него семья… Конечно, вы этого чужды… вамъ и полторы тысячи могутъ показаться…
— Такъ, стало быть, это правда? перебилъ архіерей.
— Къ прискорбію, совершенная правда, ваше преосвященство…
— Ай-ай-ай, вотъ еще горе-то! сокрушался владыка, качая головой. — Лучше бы вы мнѣ не сказывали.
— Не могу, ваше преосвященство, простите. По совѣсти… и въ пользахъ дѣла.
— Въ пользахъ дѣла… Отчего же вы прежде не сказали мнѣ объ этомъ?
— Да вѣдь… Положимъ, я и прежде зналъ, грѣшный человѣкъ… Но вѣдь очень щекотливое дѣло. Вмѣстѣ служили… Человѣкъ сильный… Богъ его знаетъ… Большое затрудненіе. Опять же, вѣрилось, и не вѣрилось. Теперь то вотъ ужь вполнѣ подтвердилось. Всѣ говорятъ. Передъ усопшимъ ужь не стѣсняются.
— Ай-ай-ай! повторилъ владыка. — И хорошо, что онъ убрался. Прости меня Господи… Смутили вы меня окончательно…
— Господь дастъ, все устроится, утѣшалъ членъ. — Можетъ, намъ Богъ дастъ хорошаго человѣка. Со временемъ все загладится понемногу.
— Хорошаго?.. въ раздумьи повторилъ преосвященный. — Отъ всей души желаю, но… неизвѣстно… Я васъ позвалъ именно вотъ по этому дѣлу… Не надумаемъ ли мы чего-нибудь хорошенькаго?
— То есть… въ какой же силѣ, ваше преосвященство? Относительно чего собственно?
— Да вотъ относительно будущаго секретаря, пояснилъ владыка и вопросительно взглянулъ на протоіерея.
Протоіерей потупился и, слегка потирая руки, съ искуственною робостью заговорилъ:
— Не смѣю, ваше преосвященство, думать, чтобы я могъ въ данномъ случаѣ быть чѣмъ-нибудь полезенъ. Это выше моей компетенціи и… какъ бы сказать… полномочія.
— Конечно, конечно, согласился владыка не безъ нѣкотораго удовольствія. — Но вѣдь я не предлагаю вамъ опредѣлить мнѣ секретаря. Этого нетолько вы, но и я не могу сдѣлать. Самое большее, что отъ меня зависитъ въ этомъ случаѣ, это — просить о назначеніи въ секретари какого-либо лица, особенно для меня желательнаго. Главный вопросъ теперь въ томъ: нѣтъ ли у насъ тутъ, подъ руками, подходящаго лица?
— Можетъ быть, и есть. Вотъ въ семинаріи, напримѣръ. Люди все съ высшимъ богословскимъ образованіемъ. Но прямо указать на кого-либо я затрудняюсь, тѣмъ болѣе, что преподаватели семинаріи всѣ извѣстны вашему преосвященству.
— Извѣстны-то извѣстны, но не вполнѣ. До настоящаго случая я не старался взвѣшивать ихъ всесторонне. Думалось: дѣлаютъ свое дѣло — и Богъ съ ними. А теперь хорошо бы отобрать такого человѣка, который былъ бы во всѣхъ отношеніяхъ… Тутъ нужно трудолюбіе, и скромность, ну и нѣкоторыя познанія, соотвѣтственно дѣлу. Такъ вотъ такого не укажете ли? А?
Членъ слегка осклабился, приподнялъ плечи и растопырилъ руки.
— Подумайте-ка… Припомните-ка… ласково поощрялъ преосвященный.
— Право, владыка, не знаю, колебался протоіерей. — Оно, конечно, есть люди, какъ будто и хорошіе, но… боюсь какъ бы грѣха на душу не взять. Дѣло весьма важное. Порекомендуешь, а онъ послѣ окажется… Тогда какими глазами мнѣ взглянуть въ очи вашего преосвященства? Виной всему окажусь я. А вѣдь я не сердцевѣдецъ…
— Это такъ. Ваше положеніе понятно, естественно. Но въ тоже время я изъ сего усматриваю, что люди у насъ не совсѣмъ надежные. Жаль, истинно жаль. А какъ бы хорошо своего-то человѣка представить! Эка неудача какая, право!
— Вы меня простите, владыка, взмолился членъ. — Можетъ быть, я… излишне откровененъ и… какъ бы сказать… не кстати остороженъ. Конечно, полнаго совершенства нѣтъ на землѣ, тѣмъ болѣе…
— Ничего, ничего, ободрилъ владыка: — это нетолько не предосудительно, а даже… очень пріятно. Конечно, жаль, но что-жь дѣлать… Но можетъ быть, у васъ въ другихъ епархіяхъ есть хорошіе знакомые… надежные? Можетъ быть, товарищи… подходящіе? А?
— Есть-то есть, признался протоіерей. — Въ свое время я былъ очень счастливъ въ этомъ отношеніи. У меня были превосходные друзья. Съ нѣкоторыми и поднесь состою въ перепискѣ.
— Вотъ и прекрасно! оживленно одобрилъ архіерей. — Намѣтьте-ка кого-нибудь. Обсудимъ, я и представлю съ Божіею помощью. Думаю, тамъ соблаговолятъ уважить мою просьбу. Одновременно съ представленіемъ — и даже раньше — буду писать одному князю, а также нѣкоторой генеральшѣ почтенной: они, я увѣренъ, посодѣйствуютъ… Можетъ быть, у васъ даже секретари знакомые есть… въ другихъ епархіяхъ? Это было бы еще лучше. Ходатайствовалъ бы о переводѣ, если хорошій человѣкъ… Тогда бы славно! И опытный, и завѣдомо хорошій. Это было бы самое лучшее. Здѣшній человѣкъ, хотя бы и годился, непремѣнно имѣлъ бы болѣе или менѣе родственниковъ, а вслѣдствіе сего былъ бы не чуждъ лицепріятія и все такое. Назначенный помимо меня синодомъ былъ бы человѣкъ мнѣ невѣдомый, а потому стѣснительный. Боюсь я этихъ невѣдомыхъ… Такъ припомните-ка. Если есть у васъ на примѣтѣ человѣкъ, завѣдомо добрый — и съ Богомъ.
— Сразу не могу сказать навѣрное, ваше преосвященство. Справлюсь въ «Календарѣ для духовенства». Но кажется, есть гдѣ-то.
— И прекрасно. Только, пожалуйста, поскорѣй сообщите. Время не терпитъ. Того и гляди, назначатъ независимо… А между тѣмъ, какъ я уже говорилъ, стѣсняюсь я этихъ невѣдомыхъ. Такъ не замедлите же. Вѣдь процедура длинная: сперва вы ему напишете, потомъ онъ вамъ напишетъ, и тогда только, смотря по обстоятельствамъ, я пошлю свое ходатайство.
— Слушаю-съ.
— Ну, такъ Господь васъ благословитъ. Дай Богъ намъ. Признаюсь, смущаетъ меня это, сильно смущаетъ.
— Богъ дастъ все устроится, ваше преосвященство. Напрасно безпокоитесь.
— Дай Богъ, дай Богъ. А не безпокоиться нельзя. Время-то наше тяжелое. Вы только о себѣ или тамъ… о немногихъ, а мы обо всѣхъ. Ну, такъ съ Богомъ.
И собесѣдники разстались.
Вечеромъ того же дня къ преосвященному явился тощенькій преподаватель семинаріи, Паяловъ, въ форменномъ черномъ фракѣ съ бѣлыми пуговицами. Его заставили прождать часа полтора, но приняли.
— Что скажете? сухо спросилъ владыка, благословляя посѣтителя.
— Простите, что я обезпокоилъ ваше преосвященство несвоевременнымъ появленіемъ, задыхаясь залотошилъ Паяловъ. — Раньше не могъ: уроки, служба…
— Что дѣлать… Ничего. Садитесь. Что же вамъ угодно? Только прошу поскорѣй, а то у меня дѣла есть.
— Гм… Изволите ли видѣть… Такъ какъ теперь вотъ, за смертію господина секретаря консисторіи, мѣсто это состоитъ вакантнымъ, то… гм…
— Ну, такъ что же?
— Позвольте мнѣ подать прошеніе на это мѣсто.
— Да, вотъ что! Прошеніе объ этомъ подается на имя оберъ-прокурора, а не на имя мѣстнаго епископа.
— Это мнѣ извѣстно, ваше преосвященство.
— Такъ что же вамъ нужно?
— Я счелъ своимъ долгомъ предувѣдомить васъ, какъ своего высшаго начальника, о своемъ намѣреніи перемѣнить службу, хотя въ районѣ, подлежащемъ вашей же юрисдикціи. Вмѣстѣ съ тѣмъ я осмѣливаюсь покорнѣйше просить ваше преосвященство, если только вы найдете это возможнымъ, рекомендовать меня на просимое мѣсто передъ высшею властію.
— Рекомендовать… легко сказать! Многаго желаете вы, молодой человѣкъ! Вы думаете, что епископу ничего не стоитъ рекомендовать кого попало? Нѣтъ, это дѣло тонкое, щекотливое. Это возможно въ весьма рѣдкихъ, исключительныхъ случаяхъ. Да и то требуется большая осторожность.
Владыка значительно кивнулъ головой.
— Я сознаю всю важность своей просьбы и трудность ея исполненія, но смѣю однако увѣрить ваше преосвященство, что это не дерзость съ моей стороны. Я человѣкъ не безъ нѣкоторыхъ правъ на секретарское мѣсто.
— А какія же ваши права? Вы что преподаете?
— Литургику и соединенные съ нею предметы, между прочимъ и каноническое право… въ достаточныхъ размѣрахъ. Въ послѣднемъ-то обстоятельствѣ я и вижу нѣкоторое основаніе для своихъ правъ на секретарство.
— Что тамъ: права, права? О правахъ поменьше толкуйте, помышляйте лучше объ обязанностяхъ…
— Я свои обязанности, какъ не безъизвѣстно вашему преосвященству, исполняю добросовѣстно.
— Такъ и слѣдуетъ.
— Притомъ, указаннымъ правамъ своимъ я придаю нѣкоторое значеніе только въ такомъ случаѣ, если они получатъ санкцію въ авторитетномъ ходатайствѣ за меня вашего преосвященства.
— Да-а, но… все-таки я васъ не знаю вполнѣ.
— Благоволите собрать обо мнѣ свѣдѣнія… во всѣхъ отношеніяхъ. Какъ преподаватель, я вамъ отчасти извѣстенъ по ученическимъ экзаменамъ; что же касается до моей будущей, предполагаемой дѣятельности, то не лишнимъ считаю сообщить вашему преосвященству, что я, еще будучи въ академіи, занимался нѣкоторое время въ канцеляріи. Такъ что, не въ похвальбу сказать, имѣю теперь достаточную долю опытности.
— Все это хорошо, сказалъ владыка послѣ нѣкоторой паузы: — я бы и самъ не прочь своего… Но ходатайства вамъ не могу обѣщать. Подавайте на всякій случай.
Паяловъ поклонился.
— Да! Что, вы не знакомы съ о. Сыровымъ?
— Нѣтъ.
— Сегодня не были съ нимъ гдѣ-нибудь вмѣстѣ?
— Нѣтъ.
— Гм-гм… А родственники у васъ тутъ есть?
— Никого нѣтъ. Вѣдь я не здѣшній уроженецъ.
— Да-а, ну… Что-жь, подавайте, а я подумаю, заключилъ преосвященный, поднимаясь съ мѣста.
— Чувствительно васъ благодарю, сказалъ Паяловъ съ глубокимъ поклономъ.
— Собственно говоря, ничего бы и этого… размышлялъ владыка, направляясь въ кабинетъ. — Такой ловкій и степенный. А, впрочемъ, кто его знаетъ! И что это я пораньше не всмотрѣлся въ этихъ учителей?..
На тотъ же пирогъ разыгрался аппетитъ и у другого учителя, Ежова. Онъ преподавалъ въ семинаріи греческій языкъ и вмѣстѣ съ тѣмъ былъ секретаремъ правленія. Это былъ исполинъ ростомъ, угловатый, самоувѣренный и подчасъ заносчивый. Хмурая физіономія, рѣзкій басовой голосъ и размашистые жесты всегда внушали его собесѣднику опасеніе насчетъ оскорбленія словомъ и даже дѣйствіемъ, хотя носитель этихъ качествъ былъ, въ сущности, безвреднѣйшимъ существомъ. Онъ предсталъ предъ очи преосвященнаго съ развернутымъ прошеніемъ.
— Что такое? спросилъ владыка, принимая «листъ».
— Желаю быть секретаремъ консисторіи, выпалилъ Ежовъ, пріосанившись.
— Вотъ какъ! Такъ вы бы въ синодъ. Это меня не касается.
— Я счелъ весьма естественнымъ просить высшее начальство чрезъ посредство начальства ближайшаго. Такъ принято.
— Ваше ближайшее начальство не я, а ректоръ семинаріи. Я вовсе не ближайшее, замѣтилъ архіерей.
— Но ректоръ не сносится съ синодомъ непосредственно, возразилъ Ежовъ. — Все равно бы дѣло пошло черезъ васъ… и съ вашимъ заключеніемъ.
— Какое же я дамъ тутъ заключеніе? тихо промолвилъ владыка, комкая въ рукахъ прошеніе.
— Годенъ я въ секретари или не годенъ? отчеканилъ проситель. — Конечно, въ вашей власти отозваться обо мнѣ такъ, или иначе, но, по моему, тутъ и вопроса не должно быть.
— Не мѣшало бы думать о себѣ поскромнѣе, да и выражаться также, замѣтилъ преосвященный съ принужденной улыбкой.
— Я говорю, ваше преосвященство, то, что есть. Если простой семинаристъ могъ быть секретаремъ консисторіи, тѣмъ болѣе на это шансовъ у преподавателя съ высшимъ образованіемъ. Вотъ почему я и выразился такъ… прямо.
— Но какіе жь у васъ шансы? Греческій языкъ? Такъ онъ ненуженъ въ консисторіи.
— Важенъ тутъ не греческій языкъ, а то, что я секретарь правленія и дѣлопроизводство понимаю. А также и съ законами знакомъ. Прошусь изъ секретарей въ секретари, не Богъ знаетъ чего добиваюсь… Нѣтъ, ваше преосвященство, вы ужь пожалуйста!
— Не могу, не рѣшаюсь, заключилъ архіерей, тряся головой и возвращая Ежову прошеніе.
— Почему? наивно возразилъ проситель, держа руки, какъ и прежде, за спиной.
— Что за вопросъ: «почему?» какъ это вы выражаетесь! съ недовольствомъ произнесъ владыка. — Держите вашу бумагу. Сказалъ: не могу!
— Все-таки мнѣ желательно бы знать… продолжалъ Ежовъ, небрежно засовывая прошеніе въ карманъ фрака.
— Не мое это дѣло… Нельзя этого… Теперь обыкновенно сами назначаютъ… Къ чему я полѣзу? Непріятность наживать? Все это владыка проговорилъ единымъ духомъ и, торопливо благословивъ искателя, сію же минуту скрылся въ кабинетѣ.
— Нѣтъ, непремѣнно нужно всматриваться въ учителей… еще разъ заключилъ владыка, снимая, съ себя панагію.
Паяловъ, добиваясь секретарства, воображалъ, что его искательство останется въ непроницаемой тайнѣ. Ежовъ, въ свою очередь, былъ увѣренъ, что объ его просительномъ визитѣ къ архіерею никто знать не знаетъ и вѣдать не вѣдаетъ. Но на свѣтѣ нѣтъ тайнъ, и каждый изъ соискателей очень скоро узналъ о замыслахъ другого. Встѣчаются коллеги въ семинаріи и недовѣрчиво косятся другъ на друга. Крѣпились крѣпились, и наконецъ одинъ изъ нихъ, Ежовъ, рѣшился положить конецъ тревожной неопредѣленности.
— Ты подалъ въ секретари? вызывающимъ тономъ обратился онъ къ Паялову.
— То-есть, какъ это? Въ какіе секретари? Нѣтъ… Съ какой стати? завертѣлся застигнутый врасплохъ Паяловъ.
— Мнѣ за вѣрное передавали. Отчего-жь не сказать? Вѣдь я отбивать не пойду.
— Да не подавалъ же, пойми ты это! обидчиво произнесъ Паяловъ и, точно съ цѣпи сорвавшись, безъ отдыху заболталъ: — Мнѣ никакого разсчета нѣтъ. Уроки по своему предмету, по нѣмецкому языку, уроки въ женскомъ училищѣ, заработки въ епархіальныхъ вѣдомостяхъ — чего мнѣ еще? Пойду я на полторы тысячи, да притомъ въ эдакую моральную грязь! А главное, я, можетъ быть, скоро перейду въ Москву. Мнѣ телеграммой предлагаютъ тамъ священство; только не знаю, хороша ли невѣста. Переговоры идутъ пока заочно… На что же мнѣ твое секретарство?
— Гм-гм, промычалъ Ежовъ, покручивая торчащіе усы.
— А я, напротивъ, слышалъ, что ты подалъ на это мѣсто, сказалъ Паяловъ, отдохнувъ и нѣсколько успокоившись.
Ежовъ сдѣлалъ гримасу, плюнулъ и молча сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по комнатѣ.
— Ты, по обыкновенію, никакъ не утерпишь, чтобъ не поточить своего языка, началъ онъ, вновь подходя къ Паялову. — Ну, что можетъ быть глупѣе того, чтобъ я подалъ въ секретари? Просто смысла никакого нѣтъ! Я тоже не хуже тебя устроился.
— Я не знаю, но мнѣ тоже за вѣрное передавали, что ты подалъ, смущенно оправдывался Паяловъ.
— Пустая болтовня! Терпѣть не могу! громко заключилъ Ежовъ и энергично махнулъ рукой.
Въ другихъ левитскихъ группахъ происходили иного рода волненія и толки. Въ ряду губернскаго духовенства были немногіе счастливцы, не причастные чувству страха передъ Раловымъ. Это тѣ лица, которыя были связаны съ всемогущимъ дѣльцомъ узами кумовства, хлѣбосольства и общностью невинныхъ развлеченій. (Нужно замѣтить, что Радовъ, несмотря на свою солидность и серьёзность, любилъ перекинуть въ картишки). Въ этомъ кружкѣ пожалѣли усопшаго не какъ секретаря, а какъ хорошаго знакомаго. Впрочемъ, выраженіе этого сожалѣнія носило отпечатокъ нѣкоторой ироніи.
Отецъ Самуилъ, крохотный, блѣдный и подслѣповатый блондинъ съ вздернутымъ носикомъ, въ самый день похоронъ Ралова устроилъ у себя вечерокъ. «Завсегдатаи» собрались весьма исправно. Мужчины сгуппировались въ кабинетѣ, оставивъ прочіе аппартаменты въ распоряженіе дамъ и барышенъ, туземныхъ и пришлыхъ. Среди кабинета былъ раскрытъ зеленый столъ, на которомъ лежали двѣ нераспечатанныя колоды картъ. Гости сидѣли враздробь и нехотя отхлебывали изъ стакановъ по глотку чаю. Хозяинъ, опершись кулаками на зеленый столъ, обратился къ собратьямъ съ коротенькою рѣчью.
— На этотъ разъ, почтенные гости, я пригласилъ васъ не во имя какого-либо семейнаго праздника, или чего-нибудь подобнаго, говорилъ о. Самуилъ: — а во имя утраты общаго нашего пріятеля, Трофима Виссаріоныча (такъ звали Ралова). Имѣющій начаться сейчасъ турниръ нашъ да послужитъ воспоминаніемъ объ немъ.
Сказавъ это, ораторъ сѣлъ и, учащенно моргая подслѣповатыми глазками, быстро обозрѣлъ присутствующимъ. Послышались знаки одобренія.
— Да, началъ іерей тюремнаго замка: — многаго мы лишились въ лицѣ Трофима Виссаріоныча. Едва ли наживемъ еще такого. Пришлютъ какого-нибудь такого, что нетолько компанію съ нимъ водить, а пожалуй еще и не подступишься къ нему. А тотъ былъ, можно сказать, душой общества. Проиграть пятьдесятъ, семьдесятъ рублей ему бывало нипочемъ. А какъ двадцать пять-то проиграетъ, такъ, бывало, еще радъ… бывало, еще женѣ похвалится, что выигралъ. Это я досконально знаю. Дѣло прошлое… Женѣ гдѣ-жь было знать, сколько у него въ карманѣ денегъ. Золотой былъ человѣкъ — что говорить!
— Ну-те ка! заключилъ хозяинъ, разстилая по столу зигзагъ…
Между тѣмъ въ залѣ, во время антракта между кадрилью и полькой, шли свои интимные разговоры, и все на тему о секретарѣ.
— Ахъ, Катенька милая, шептала хозяйская дочка своей подругѣ: — можетъ быть, это и грѣшно, но я ей Богу рада этому. Эги секретарскія дочки всегда бывало на первомъ планѣ, а насъ, бывало, или вовсе не приглашаютъ, или приглашаютъ только изъ приличія. Богатыя невѣсты, всегда по послѣдней модѣ…
— И диви бы красавицы были… Иная кухарка гораздо красивѣе.
— Вотъ поди-жь ты! А вездѣ, бывало, первыя. Даже досадно. Ужь начто мама, и та съ какимъ-то особеннымъ почтеніемъ къ нимъ. Я даже не разъ ссорилась съ ней. Мама, говорю, что вамъ-то нужно? Чтобъ дочь свою оттереть? Вотъ интересъ-то!
— И я тоже иногда…
— Ну, да теперь кончилось ихъ царство. Теперь у нихъ трауръ, нигдѣ не покажутся, а потомъ, говорятъ, и совсѣмъ отъ насъ уѣдутъ.
— Не можетъ быть!
— Ей-Богу. Вотъ намъ раздолье-то будетъ!
— Еще бы. Тогда… Тс… полька. Ѳедоръ Ѳедорычъ приглашать идетъ…
Въ гостинной двѣ пожилыя матушки, въ черныхъ фаншонахь, тоже разработывали соприкосновенные вопросы.
— Бывало, дуется-дуется, ширится-ширится… Она ли, не она ли секретарша! А чѣмъ такимъ взяли? Растопыритъ руки — на каждомъ пальцѣ по перстню. Да мнѣ наплевать, что ты секретарша! Я сама себѣ секретарша.
— Ха-ха-ха… Охъ, Полина Андревна, ужь вы скажете!
— Да ей-Богу. Я и всегда такъ думала. Видали мы… А теперь поди-ка посигай безъ мужниной-то головы… Небось, хвостъ-то прижмешь!
— Ха-ха-ха… Ну, что за Полина Андревна!
— Да ей-Богу… Мнѣ, конечно, что-жь… Богъ съ ними. Всякому хочется показать себя, особенно съ деньгами. Только наша сестра часто глупа бываетъ… не знаетъ того, что ныньче съ мужемъ, а завтра вдова. Куда и свѣсь дѣнется. Конечно, Богъ съ ними… Я зла никому никогда не желала. Мнѣ бы вотъ теперь дочку пристроить. И знаете что? Конечно, такъ… но человѣчеству… словно бы и жалко. Думаешь: царство ему небесное. Всѣмъ суждено… А какъ размыслишь — нѣтъ худа безъ добра. Вотъ теперь, Богъ дастъ, пришлютъ секрстарика-то холостого, анъ лишній женишокъ, и женишокъ не какой-нибудь… а, можно сказать, самый завидный. Право. Что-жь, я не скрываю. Дѣло житейское и… и материнское. Я думаю, и вы тоже на умѣ держите.
— Не знаю, какъ вамъ сказать…
— Ну, да конечно, что тамъ толковать. Я вотъ всегда говорю. И вы тоже мать, а не чужая.
— Такъ-то такъ, да вѣдь по нашимъ желаніямъ-то не бываетъ. Мало ли у насъ молодыхъ людей! А жениха все нѣтъ да нѣтъ.
— Почемъ знать? Иные табунами ходятъ вокругъ, да не берутъ, а иной соколикъ не вѣсть откуда налетитъ да подхватитъ. Повѣрьте, что такъ. Я сама вотъ такъ-то вышла. Ивана Иваныча-то своего я и во снѣ не видывала. Налетѣлъ, поговорили о томъ, о семъ, поиграли въ веревочку — онъ меня и цапъ-царапъ. И живемъ, слава Богу… не хуже другихъ. Нѣтъ, вы не говорите… Въ этомъ дѣлѣ что-то такое есть… И я твердо въ это вѣрю. Какъ сама я выходила по случаю, такъ и дочкамъ нашимъ Богъ пошлетъ случай. Вотъ посмотрите — налетитъ.
— Что-жь, онъ сразу двухъ, что-ль, возьметъ: и вашу и мою? Ха-ха-ха…
— Ахъ, моя матушка, какъ это вы понимаете! Ну, вашу ли тамъ, мою ли… Я говорю вообще… И вотъ посмотрите, что…
— Мама! гдѣ это у насъ была веревочка? Тамъ хотятъ играть… перебила собесѣдницъ вбѣжавшая хозяйская дочка.
Въ селахъ отнеслись къ смерти Ралова серьёзнѣе и взглянули на значеніе его, только какъ секретаря. Иныя отношенія его, за нравственной и географическою отдаленностью, здѣсь не чувствовались и не принимались въ разсчетъ. Эта серьёзность взглядовъ особенно сказалась въ средѣ молодыхъ батюшекъ.
Священникъ села Мухина, о. Владиміръ, немедленно по полученіи важной вѣсти, отправился къ своему сосѣду по селу и товарищу, о. Кириллу, потолковать по-дружески и надлежащимъ образомъ взвѣсить обстоятельство.
— Я, братъ, замѣчательную новость… началъ гость еще на порогѣ.
— Знаю, я даже телеграмму получилъ, перебилъ хозяинъ, идя на встрѣчу пріятелю вмѣстѣ съ своей супругой.
Поздоровались. Усѣлись.
— Вѣришь ли, началъ о. Владиміръ: — до сихъ поръ успокоиться не могу. Сердце какъ-то тревожно бьется.
— Я самъ въ особенномъ настроеніи. Дѣлать ничего не могу. Мысль постоянно вертится около одного предмета, изъяснилъ о. Кириллъ.
— Авось хоть теперь въ нашемъ рутинномъ царствѣ явится свѣжій человѣкъ, который внесетъ нѣкоторый свѣтъ, уничтожитъ убійственныя традиціи. Одного, только одного человѣка свѣтлаго достать — и смотри, какъ все измѣнится къ лучшему.
— Ну… одинъ въ полѣ не воинъ.
— Въ этомъ-то полѣ воинъ. Развѣ нашъ Драловъ-Обираловъ (такъ называли иногда Ралова) не одинъ всѣхъ побѣдилъ? Только какая это побѣда! Нѣтъ, пора, давно пора намъ увидать въ этомъ пресловутомъ учрежденіи нѣчто лучшее. Радикальнаго преобразованія мы, вѣрно, такъ-таки и не дождемся, такъ-таки и останемся какими-то анахронизмами, когда все вокругъ насъ давнымъ-давно успѣло преобразоваться и обновиться. По крайней мѣрѣ, хоть бы чиновники-то наши не походили на подъячихъ до-петровской Руси, съ посулами и кормленіемъ. А главное — секретарь. Онъ такъ поставленъ, что можетъ вліять нетолько на канцелярію, но и на членовъ. Будь это вліяніе доброе, какія бы громадныя благотворныя послѣдствія оно могло имѣть! По моему, хорошій секретарь можетъ воспитательно дѣйствовать на духовенство всей епархіи.
— Это ужь слишкомъ идеально.
— Нѣтъ, не идеально, а… совершенно достижимо. Все зависитъ отъ характера и направленія личности, дающей общій тонъ. А секретарь именно даетъ общій тонъ. И хочется вѣрить, что мы наканунѣ новой свѣтлой эры.
— Ужь и эры?! Ну, я пока не представляю себѣ будущее въ опредѣленныхъ формахъ. Ниспошлется намъ какое-либо благо, или нѣтъ — не знаю; живу пока пріятнымъ чувствомъ избавленія отъ зла.
— Во всякомъ случаѣ, нужно вѣрить въ добро и правду. Есть же люди… Господи, кажется, петицію бы послалъ, чтобъ дали намъ человѣка!
— Петицію… (о. Кириллъ улыбнулся). Знаешь, что бываетъ за петиціи-то? Обяжутъ подпиской впередъ не лѣзть, дадутъ головомойку, да возьмутъ на замѣчаніе… Назначающіе кого-либо на должность, конечно, думаютъ, что назначаютъ человѣка. А какимъ этотъ человѣкъ покажетъ себя «тамъ, далеко за горами», это неизвѣстно назначающимъ.
— За то извѣстно тѣмъ, на чьей шкурѣ онъ постоянно барабанитъ.
— Такъ что жь изъ этого?
— Какъ «что?» А пресса? Можно повѣдать міру…
— Будетъ толковать-то!.. Вотъ ты, напримѣръ, можешь писать… и я могу писать; что-жь, много мы съ тобой «повѣдали міру?» А что намъ мѣшало? Не о чемъ, что ли, было повѣдать?
— Положимъ, что было о чемъ, но…
— Въ томъ-то и дѣло-то, что «но»… Въ Россіи свыше пятидесяти епархій. Предположимъ, что въ каждой епархіи въ теченіи года случилось по два замѣчательныхъ казуса. (А ихъ бываетъ не по два, а можетъ по сту два). Что-жь, много мы видѣли корреспонденцій о такихъ казусахъ? Первой-другой, да и обчелся. А почему? Вотъ почему. Кто изъ нашей братіи пишетъ? Тѣ немногіе, которые родились, воспитались и пристроились въ епархіяхъ, усвоившихъ себѣ, по какимъ-либо капризнымъ историческимъ случайностямъ, нѣсколько вольготный духъ; или же люди болѣе или менѣе независимые, готовые хоть сейчасъ бросить священство. А мы съ тобой что? Мы имѣли несчастіе укорениться въ такой епархіи, гдѣ издавна все слажено… Нашу епархію такъ воспитала сама исторія… цѣлый рядъ суровыхъ «владыкъ» и секретарей. И сколько такихъ епархій!.. Молчимъ и молчимъ, какъ будто все обстоитъ у насъ благополучно. А ты знаешь: дитя не плачетъ — мать не разумѣетъ. Пустыня, братъ, мы, совершенная пустыня. Сухо, безплодно и нѣмо кругомъ. Немного оазисовъ среди насъ и тѣ изсушаются.
— А все-таки я жду хорошаго… Хоть во имя того, что пора, давно пора. Накипѣло…
О. Владиміръ хотѣлъ еще что-то сказать, но не успѣлъ формулировать въ умѣ свою мысль, какъ любезная хозяйка пригласила супруга и гостя закусить.
Большинство же сельскихъ батюшекъ было занято соображеніями о томъ, какъ бы «обойти» новаго секретаря, кто бы и каковъ бы онъ ни былъ. Проэкты касались тѣхъ платежей, которые были установлены Раловымъ на разные случаи соприкосновенія съ нимъ епархіальнаго духовенства. Гдѣ прежде платились, напримѣръ, двадцать пять рублей, тамъ проэктировали теперь платить десять; гдѣ — десять, тамъ — пять, гдѣ — пять, тамъ — три и т. д. Хотѣлось сразу пріучить новаго секретаря къ такимъ размѣрамъ платежа. Для достиженія въ этомъ отношеніи однообразія и для устраненія какихъ-либо подозрѣній, многіе батюшки вели между собою дѣятельную переписку.
У батюшекъ, состоящихъ подъ судомъ, были свои заботы и соображенія. Одни изъ нихъ, которые знали за собой «грѣшки», изъ опасенія, чтобы въ лицѣ новаго секретаря не налетѣло къ нимъ нелицепріятное правосудіе, поспѣшно устремлялись въ губернскій городъ, чтобъ воспользоваться послѣдними минутами благопріятнаго для нихъ режима. Невинно же страждующіе, наоборотъ, не желали ускорять ходъ своихъ «дѣлъ» и отсиживались дома, въ чаяніи грядущаго освободителя.
Каждый канцелярскій чиновникъ въ консисторіи, лишившись головы, секретаря, почувствовалъ себя повышеннымъ на цѣлый градусъ. Старшій столоначальникъ, исправляя секретарскую должность, уже забылъ, что онъ столоначальникъ, а совершенно преобразился въ настоящаго секретаря. Младшій столоначальникъ немедленно возмнилъ себя старшимъ. Даже самый послѣдній писецъ значительно пріободрился, сознавая себя уже предпослѣднимъ и разсматривая свое прежнее мѣсто, какъ вакантное и обидное для себя. Такой быстрый и общій подъемъ канцелярскаго сознанія, составляя любопытное и отрадное психическое и соціальное явленіе, тѣмъ не менѣе весьма невыгодно отразился на просителяхъ. Канцеляристы взапуски другъ передъ другомъ рвали со всѣхъ самымъ немилосерднѣйшимъ образомъ. Усиленію такой дѣятельности не мало способствовала также смутно мелькавшая въ канцелярскихъ головахъ невеселая мысль, что пожалуй-де «нелегкая принесетъ такого, который все это прекратитъ и лишитъ куска хлѣба. Поэтому, нужно пользоваться, пока есть время и возможность». И пользовались, кто чѣмъ могъ и умѣлъ.
Между тѣмъ, членъ Сыровъ, отыскавъ въ «Календарѣ для духовенства» одного стараго знакомаго, состоящаго гдѣ-то секретаремъ, почтительнѣйше представилъ владыкѣ самую книжку, разогнутую на требуемой страницѣ, съ подчеркнутой фамиліей искомаго лица. Владыка обрадовался, тутъ же порѣшилъ не рекомендовать Паялова и попросилъ о. Сырова отнестись къ готовому секретарю пока частнымъ образомъ.
Сыровъ отнесся. Готовый секретарь въ своемъ письмѣ къ члену наставилъ цѣлый рядъ вопросовъ: сколько церквей и монастырей въ епархіи? богато ли живетъ духовенство? хорошъ ли климатъ въ епархіи? какъ дороги въ городѣ «жизненныя потребности»? есть ли секретарю квартира? какія бываютъ въ городѣ увеселенія лѣтомъ и зимою? нельзя ли теперь же получить фотографическую карточку преосвященнаго? и т. п. Прочитавъ это письмо, о. протоіерей увидѣлъ, что онъ взялъ на себя комиссію далеко не легкую и довольно непріятную. Особенно не понравился ему пунктъ относительно карточки. «Какъ я ее буду посылать? размышлялъ онъ. — Я сроду карточекъ не посылалъ. Да и къ чему это? Притомъ — мою карточку не проситъ, а ужь на чтобы ближе? Значитъ, я ему и не нуженъ… и не интересенъ. Гм-гм…» Пыхтѣлъ-пыхтѣлъ членъ надъ составленіемъ отвѣта, наконецъ, составилъ что-то весьма обширное и отослалъ, но безъ карточки.
Проходятъ дни, проходятъ недѣли — «готовый» секретарь не отзывается. Владыка постоянно справлялся у Сырова и лично, и черезъ посланнаго: «нѣтъ ли отвѣта?» — но безуспѣшно. Владыка началъ сильно безпокоиться.
Ежовъ откуда-то узналъ, что архіерей представилъ въ секретари Паялова. Подозрѣвая въ неудачѣ своей собственной попытки какой-либо подвохъ со стороны товарища, Ежовъ рѣзко обругалъ и возненавидѣлъ его. Паяловъ оскорбился и послалъ его къ чорту. И вотъ пріятели успѣли сдѣлаться врагами, владыка успѣлъ изрядно наволноваться, консисторскіе чиновники — достаточно набраться, а «готовый» секретарь все молчалъ и молчалъ.
Вдругъ приходитъ роковая «бумага» съ оффиціальнымъ увѣдомленіемъ, что въ тускловскую духовную консисторію назначается секретаремъ «причисленный къ канцеляріи синода» кандидатъ академіи, Василій Тихонычъ Куранскій.
Василій Тихонычъ былъ сынъ сельскаго пономаря. Съ дѣтства онъ отличался замѣчательною вдумчивостью; впечатлительность же его была просто необыкновенная. Еще ребенкомъ онъ утѣшалъ и вмѣстѣ огорчалъ отца несвойственными своему возрасту вопросами.
— Тятенька отчего у попа домъ большой и покрытъ желѣзомъ, а у насъ маленькій и покрытъ соломой?
— Такъ, дѣточка… Судьба наша такая.
— А какая это, тятенька, судьба? Гдѣ она? Я ее не видалъ.
— А такая, дѣточка… Какъ бы тебѣ сказать… Повелѣлъ намъ Господь — вотъ ты и сиди… Все отъ Бога: и желѣзная крыша отъ Бога, и соломенная крыша отъ Бога. А также и домъ: и большой домъ отъ Бога, и маленькій домъ отъ Бога.
Подумаетъ-подумаетъ ребенокъ, и снова вопросы:
— Тятенька, ты говоришь, у попа денегъ много, а у тебя немножко. Отчего это?
— Узнаешь, дѣточка, когда выростешь большой.
Снова мальчикъ задумается, и потомъ снова спрашиваетъ:
— А отчего это ты вчерась плакалъ? Нёшто мужики плачутъ? Вѣдь это бабы плачутъ… да ребята маленькіе. Я, тятенька, ажь испугался вчерась. Очень жалко мнѣ тебя стало. Отчего это ты, тятенька? А?
— Охъ, дитё мое ненаглядное!.. Одно тебѣ скажу: учись ты, ради Бога, лучше — и никогда не будешь плакать. Всегда тебѣ будетъ весело и всегда ты будешь молодецъ. Тогда и тятенькѣ будетъ весело, и маменькѣ будетъ весело, и сестрицамъ будетъ весело, и всѣмъ вокругъ тебя будетъ весело.
— Ахъ, ты мой милый тятенька! восклицалъ ребенокъ и, обвивъ рученкамз шею родителя, горячо цѣловалъ его и въ губы, и въ щеки, и въ глаза, и въ лобъ.
Отецъ плакалъ отъ умиленія, а сынишка наивно щебеталъ:
— Что же ты, тятенька? Вѣдь я тебя люблю, я тебя цѣлую, а ты плачешь? Ну, перестань, милый, я тебя еще поцѣлую…
А тятенька, вмѣсто того, чтобы утѣшиться, еще пуще плакалъ. Вася смотрѣлъ-смотрѣлъ и самъ расплакался, не зная чему.
Глубоко запали въ душу впечатлительнаго ребенка такія бесѣды и такія сцены. Близко принялъ онъ къ сердцу завѣтъ отца: лучше учиться. Во всѣхъ классахъ училища и семинаріи онъ шелъ первымъ. Послали его на казенный счетъ въ академію. Здѣсь онъ сталъ въ тупикъ предъ выборомъ отдѣленій (по университетски — факультетовъ). Но одинъ землякъ-священникъ, съ которымъ онъ успѣлъ познакомиться, вывелъ его изъ затрудненія, настойчиво посовѣтовавши ему записаться на практическое отдѣленіе. Этотъ совѣтъ землякъ мотивировалъ Василію Тихонычу такимъ образомъ. Во-первыхъ, здѣсь преподается эстетика и исторія всеобщей и русской литературы, сравнительно наиболѣе свѣжее и интересное. «Во-вторыхъ, вы здѣсь изучите церковные законы. А это весьма много значитъ. Въ нынѣшнее время студентовъ практическаго отдѣленія предпочтительно предъ всѣми другими кандидатами назначаютъ секретарями консисторіи, особенно, если потомъ послужишь немного въ канцеляріи оберъ-прокурора. А секретарская служба, батенька, хорошая; съ учительской и сравнивать нельзя. Можно сказать — самъ себѣ начальство. Безъ всякихъ звонковъ… Выйдете вы въ присутствіе въ 11 часовъ… Срочныхъ дѣлъ нѣтъ. Сколько успѣете, столько и сдѣлаете. По субботамъ присутствіе необязательно… такъ и въ уставѣ духовныхъ консисторій сказано. Жалованья полторы тысячи… Да безгрѣшныхъ… На десять тысячъ въ годъ смѣло можно разсчитывать. А учителемъ вы подучите на первыхъ порахъ только семьсотъ, и потомъ вѣчные девятьсотъ. Кромѣ того, если захотите, можете принести большую пользу духовенству. Вѣдь секретарь консисторіи — сила, ой-ой какая сила!..»
Василій Тиханычъ ухватился особенно за послѣдній пунктъ доводовъ земляка и съ радостью поступилъ на практическое отдѣленіе. Вспоминая своего отца и, какъ человѣкъ уже взрослый и разумный, всесторонне осмысливая наблюдаемыя имъ неприглядныя стороны жизни духовенства, онъ поставилъ себѣ задачею серьёзно приготовиться къ дѣятельности на пользу родного сословія. Онъ усердно изучалъ каноническое право, знакомился съ курсами гражданскаго права, много читалъ о состояніи духовенства на Руси и въ западной Европѣ, и т. п. Изъ него вышелъ солидный студентъ, годный для занятія каѳедры въ высшемъ учебномъ заведеніи. Но ему казалось, что профессорская дѣятельность слишкомъ теоретична, что вліяніе ея на родную и дорогую ему среду было бы слишкомъ отдаленное и почти безрезультатное. И онъ предпочелъ болѣе практическую дѣятельность секратаря консисторіи. Чтобы легче добиться намѣченнаго имъ положенія, онъ пристроился въ канцелярію синода и вскорѣ былъ назначенъ секретаремъ Тускловской консисторіи.
Пріѣхавъ въ Тускловъ, Василій Тихонычъ остановился въ гостинницѣ и въ тотъ же день явился къ архіерею. Въ консисторіи быстро пронюхали о пріѣздѣ новаго секретаря и возгорѣли желаніемъ поскорѣй увидѣть его, или что-нибудь узнать о немъ. Канцеляристы, побросавъ всѣ дѣла, пристали къ казначею, чтобъ тотъ немедленно отправился въ гостинницу къ интересному новичку.
— Почему же непремѣнно я? возражалъ казначей. — Коли представляться, такъ надо всѣмъ.
— Зачѣмъ представляться? Вы придумайте какой-нибудь предлогъ, посовѣтовалъ архиваріусъ. — Вы какъ-то умѣете…
— Ты! Предлогъ. Вѣдь нужно дѣло какое-нибудь… А съ дѣломъ всего пристойнѣе отправиться исправляющему должность, какъ въ нѣкоторомъ родѣ предшественнику. Аркадій Денисычъ! ну-те-ка! обратился онъ къ старшему столоначальнику.
— Нѣтъ, нѣтъ, съ какой стати? отрекался Аркадій Денисычъ, тряся головой. — Скажетъ: что это васъ приспичило? Ничего не видя, ужь съ дѣлами!.. Я, скажетъ, еще въ должность не вступалъ. Нѣтъ, неловко. Не пойду.
Произошла пауза. Канцеляристы сосредоточили взоры на казначеѣ, который, понуривъ голову, медленно теръ пальцемъ носъ.
— Развѣ вотъ что… началъ онъ и остановился.
Всѣ оживились, тѣснѣе придвинулись къ казначею и загалдѣли:
— Что? Что?
— Придумайте-ка.
— Развѣ насчетъ квартиры что-нибудь объяснить! докончилъ казначей. — Это, кажется, будетъ кстати.
— Отлично, отлично! Даже необходимо. Ступайте, ступайте скорѣй! шумѣла канцелярія.
Казначей облекся въ мундиръ, прицѣпилъ шпагу, съ трудомъ розыскалъ треуголку съ отставшими полями и отправился. Канцеляристы все время его отсутствія ровно ничѣмъ не занимались, ажитировали другъ друга различными чудовищными предположеніями и то и дѣло посматривали въ окна, не возвращается ли казначей. За старшимъ столоначальникомъ два раза присылали изъ «присутствія». Онъ въ первый разъ сказалъ: «сію минуту», во-второй — «сію секунду», и все-таки остался среди любопытствующихъ.
— Идетъ! крикнулъ кто-то, и канцеляристы до того взволновались, что подавили другъ другу ноги и опрокинули нѣсколько табуретовъ.
Черезъ минуту казначей, во всемъ величіи, даже не снявши треуголки, влетѣлъ въ канцелярію и, громко отдуваясь, началъ:
— Ну, господа, кабы зналъ, и мундира бы не надѣвалъ!
— Не застали?
— Засталъ, какъ не застать?
— Ну, такъ что же?
— Фу, ты, Боже мой! (Казначей махнулъ рукой).
— Разсказывайте, разсказывайте!
— Да что разсказывать? Потѣха, ей-Богу… Ну-ну-у!..
— Поскорѣй, пожалуйста! Въ чемъ дѣло?
— Да развѣ это секретарь?
— А что?
— Фу ты, Боже мой! Вотъ, ей-Богу… Ну-ну-у!..
— Да нуте же, не томите.
— Бываетъ-бываетъ, а ужь это… я и не знаю.
— Послушайте, разсказывайте же, ради Бога! взмолился старшій столоначальникъ: — а то мнѣ въ присутствіе…
— Я и то разсказываю.
— Да гдѣ же, помилуйте… Вонъ опять за мной… Ну, что это такое, ей-Богу!..
Столоначальникъ съ превеликой досадой зашагалъ въ присутствіе, а казначей продолжалъ:
— Да, господа… никакъ нельзя было подумать, никоимъ образомъ! Вѣрите ли? Ростомъ — во (онъ показалъ рукою аршина на полтора отъ пола)! Рыженькій, мухортенькій, сутуловатенькій, глазки какіе-то подслѣповатые… Я какъ взглянулъ, такъ глаза и вытаращилъ. Думаю: Господи, да что же это такое! Какой же это начальникъ? Важности этой… ну, ни на грошъ! Одѣтъ… и Богъ знаетъ какъ! Чемоданишка тутъ валяется — раскрытый. Неловко было всматриваться… но, кажется, тамъ нѣтъ ничего.
— Ну, какъ же онъ васъ принялъ-то?
— Очень какъ-то чудно, совсѣмъ не по-начальнически. Честь имѣю, говорю, представиться… казначей, говорю. — «Ахъ, очень пріятно, говоритъ, очень пріятно!» И протягиваетъ ко мнѣ обѣ руки, да таково суетливо, ровно бы сконфузился. — «Садитесь, пожалуйста». — Покорно благодарю… явился, молъ, доложить вамъ, что квартиру вашу я озаботился приготовить во всей чистотѣ. Когда вамъ благоугодно будетъ перемѣститься? Къ этой порѣ я бы и служителей вамъ прислалъ. — «Напрасно безпокоитесь, говоритъ. Погожу еще. Нужно осмотрѣться. Дѣло не въ томъ, говоритъ». Это у него, должно быть, поговорка. Что ни, скажешь ему — онъ все: «дѣло не въ томъ». — Когда-жь, говорю изволите въ присутствіе пожаловать? — «А завтрашній день, говоритъ, непремѣнно завтра». — Не прикажете ли, говорю, чиновникамъ сегодня къ вамъ представиться? — «О, нѣтъ, совсѣмъ не нужно, говоритъ. Познакомлюсь со всѣми въ канцеляріи — завтра же познакомлюсь. Дѣло не въ томъ»… — Въ такомъ случаѣ, говорю, позвольте вамъ пожелать… Вскочилъ, первый подаетъ мнѣ руку, бѣжитъ провожать. А квартира, говорю, хоть сейчасъ пожалуйте. — «Вѣрю, вѣрю, говоритъ, очень благодаренъ»… Вотъ вамъ и секретарь! Ха-ха-ха! Вотъ бы покойникъ-то нашъ посмотрѣлъ! Котёнокъ какой-то, ей-Богу! Не робѣйте, поживемъ! Такой человѣкъ не то, что этакое что-нибудь… а еще самъ всѣхъ насъ бояться будетъ. Одно слово, господа, благодать!.. Тьфу ты, пропасть, а я все еще въ треуголкѣ! заключилъ разсказчикъ, хватаясь за голову.
Канцеляристы, по-уши довольные результатами посольства, побрели къ своимъ рабочимъ мѣстамъ, возстановляя на пути опрокинутые табуреты.
Члены хоть и три раза присылали изъ присутствія за старшимъ столоначальникомъ, но больше для очищенія совѣсти, чѣмъ для «очищенія» какихъ-либо важныхъ «бумагъ». Въ сущности же, занятія членовъ въ данное утро состояли въ разговорѣ по поводу прибытія нового секретаря. Отцы-члены тщательно разработывали планъ своихъ отношеній къ новому сослуживцу. Ораторствовалъ главнымъ образомъ о. Сыровъ.
— Человѣкъ, вишь, совсѣмъ молодой, почти прямо со скамьи, говорилъ онъ между прочимъ. — Намъ слѣдуетъ его сразу прибрать, а послѣ ужь поздно будетъ. Особеннаго вниманія не слѣдуетъ ему оказывать. Получше выдержимъ себя. Это много значитъ. Какъ сначала заправимъ его, такъ, Богъ дастъ, и пойдетъ. Визитовъ не будемъ дѣлать ему первые. Пусть самъ къ каждому явится. А потомъ ужь можно будетъ и отвѣтить ему. Да и то не сразу, а этакъ съ теченіемъ времени.
— А не слыхать, какъ его владыка принялъ? полюбопытствовалъ другой членъ.
— Подробно не знаю, но кое-что слышалъ. Давеча съ келейникомъ видѣлся и, признаюсь, не утерпѣлъ, спросилъ: ну, какъ, дескать, владыка съ секретаремъ? — «Да такъ себѣ, говоритъ, не очень политично… довольно, говоритъ, осторожно». Ужь что значило у него это «осторожно» — не знаю. Но, насколько мнѣ извѣстно, владыка… едва ли доволенъ этимъ назначеніемъ. Онъ желалъ бы кого нибудь по знати. Какъ-то они будутъ теперь ладить. Какъ бы намъ не пришлось между двухъ огней… Въ случаѣ чего, давайте, отцы, подружнѣй…
Ровно въ 11 часовъ слѣдующаго утра Василій Тихонычъ явился въ консисторію, но еще не «служить», а пока познакомиться съ «составомъ», обстановкой и т. п. Прежде всего, онъ проникъ въ залу присутствія. Тамъ онъ засталъ только двухъ, и то второстепенныхъ членовъ, которые стояли у окна и о чемъ-то бесѣдовали.
— Назначенный къ вамъ, секретарь Куранскій, какъ-то торопливо or рекомендовался Василій Тихонычъ, подходя къ членамъ.
Каждый изъ членовъ, пожимая секретарскую руку, подробно обозначилъ свой санъ, должность, имя, отечество и фамилію.
— Васъ только двое здѣсь? спросилъ Куранскій.
— Пока двое, отозвался одинъ изъ членовъ. — Извините… Желательно знать, какъ ваше имя и отечество. Вы не изволили сообщить.
— Василій Тихонычъ.
— Да, такъ пока двое. Видите ли, Василій Тихонычъ, вѣдь мы люди сильно занятые. У насъ дѣла-то не въ одной консисторіи. Консисторія, можно сказать, между прочимъ. Что-жь тутъ? пятьсотъ рублей… Одной консисторіей не обойдешься. У насъ главное — приходъ. Вотъ приходъ-то и отвлекаетъ. Служба, требы. А то и заболѣешь иной разъ. Тоже вѣдь человѣкъ есть. Такъ точно и теперь. Можетъ быть, поздняя обѣдня задержала, либо другое что въ этомъ родѣ. Либо прихворнули. А насъ всѣхъ-то четверо… Да, впрочемъ, еще рано. Можетъ быть, къ двѣнадцати и подойдутъ. Отъ дѣла не бѣгаемъ, Василій Тихонычъ. Можно сказать, еще больше другихъ дѣлаемъ. И тамъ совершаемъ свое, и сюда являемся. Конечно, вы еще по новости… Но покойный предшественникъ вашъ хорошо понималъ это.
— Вы, кажется, слишкомъ многое вывели изъ моего вопроса.
— Извините, но я счелъ не лишнимъ предувѣдомить васъ, такъ какъ вы все-таки по новости. Чтобъ не было какихъ-либо недоразумѣній…
— Послужимъ, узнаемъ другъ друга, заключилъ секретарь, и началъ обозрѣвать залу присутствія.
Онъ не спѣша обошелъ кругомъ большого длиннаго стола, присматриваясь въ пенсне къ заголовкамъ лежащихъ на немъ бумагъ. Заглянулъ и на секретарскій столъ, раскрылъ на немъ какую-то книжку, перелистовалъ ее.
— Пойти, познакомиться съ другими сослуживцами! проговорилъ онъ наконецъ и, слегка кивнувъ членамъ, все еще стоявшимъ у окна, направился въ канцелярію.
— Идетъ! кто-то крикнулъ въ сѣняхъ, лишь только секретарь растворилъ дверь «присутствія», и со всѣхъ ногъ пустился въ канцелярію.
Канцеляристы уткнулись въ бумаги и сдѣлали видъ, что, кромѣ своей работы, никого и ничего не знаютъ. Между ними водворилась такая тишина, что слышны были тихіе шаги входящаго новаго начальника.
— Здравствуйте, господа! привѣтствовалъ Василій Тихонычъ.
Всѣ на него оглянулись, но не встали.
— Вашъ секретарь Куранскій… Василій Тихонычъ, продолжалъ онъ, подходя къ столу.
Тутъ уже всѣ дружно поднялись съ своихъ мѣстъ и, подходя по чину, одинъ за другимъ, къ новому начальнику, скромно рекомендовались ему, при чемъ Василій Тихонычъ всѣмъ безъ различія подавалъ руку.
Тутъ передъ новичкомъ промелькнули всевозможныя физіономіи и костюмы. Болѣе очеловѣченную фигуру представлялъ собою старшій столоначальникъ, чисто выбритый, съ умнымъ, нѣсколько хитрымъ выраженіемъ въ глазахъ; на немъ былъ чистенькій щегольскій сюртучекъ и даже лакированныя штиблеты. Затѣмъ, въ нисходящей іерархической линіи, шли разныя уклоненія отъ человѣческаго благообразія и приличія: оловянные глаза, небритые подбородки, раскроенные лбы, замасленные сюртуки, съ незапамятныхъ временъ лишенные всякихъ приспособленій къ застегиванію; одинъ писецъ былъ въ коленкоровомъ пиджакѣ, зачѣмъ-то подпоясанномъ ремнемъ; другой былъ даже въ поддевкѣ, а на ногахъ имѣлъ, вмѣсто сапоговъ, растоптанныя резинныя калоши.
Значительно пораженный соцерцаніемъ такихъ ликовъ, напоминающихъ собою героевъ ночлежнаго дома, Василій Тихонычъ не менѣе поразился и общей канцелярской обстановкой. Полы были протоптаны ложбинами; во многихъ мѣстахъ на половицахъ торчали упорные суки, пункты постояннаго преткновенія для ходящихъ. Во всей канцеляріи былъ единственный стулъ, занимаемый тѣмъ изъ столоначальниковъ, который раньше приходилъ. Другіе канцеляристы возсѣдали на болѣе или менѣе шаткихъ табуретахъ. Нѣкоторые же пристраивались возлѣ оконъ, на связкахъ архивныхъ бумагъ. Стѣны и потолки прокоптились чуть не насквозь. Вентиляціи ни малѣйшей. Атмосфера пропитана удушливыми міазмами.
— Однако, у васъ не весело, господа, замѣтилъ Василій Тихонычъ, воспріявъ надлежащее впечатлѣніе отъ «состава» и помѣщенія.
— Что дѣлать! Некуда податься, изъяснилъ старшій столоначальникъ. — Главное — тѣсновато. Вотъ ужь сколько лѣтъ ждемъ перестройки. Богъ дастъ, современемъ какъ-нибудь…
Въ это время впопыхахъ вбѣжалъ въ канцелярію казначей и, отвѣшивая секретарю сразу нѣсколько поклоновъ, залотошилъ:
— Извините, Бога ради, Василій Тихонычъ, я по службѣ: пакеты съ почты получалъ.
— Такъ что же?.. Вы мнѣ не нужны. Заняты дѣломъ — и отлично, сказалъ Василій Тихонычъ.
— Можетъ быть, вы взглянули бы на свою квартиру; а ключъ-то у меня; вотъ я и безпокоился.
— Ахъ, да, квартиру… Ну, покажите!
Казначей мигомъ выхватилъ изъ кармана ключъ и, держа его такъ, какъ будто въ ту-жь секунду собирался всунуть его въ замокъ, устремился въ корридоръ. Секретарь поспѣшилъ за нимъ. Старшій столоначальникъ и архиваріусъ, заложивъ руки за спину, машинально сдѣлали нѣсколько медлительныхъ шаговъ впередъ. Потомъ они переглянулись между собой, и вдругъ имъ обоимъ почему-то представилось, что и они должны сопровождать секретаря. И вотъ сіи два мужа, уже довольно ветхіе деньми, чуть не рысью пустились въ догонъ за своимъ начальникомъ.
— О-о, какая обширная! воскликнулъ Василій Тихонычъ, обозрѣвая секретарскую квартиру. — На что мнѣ этакіе сараи?
— Большому кораблю большое плаваніе-съ! скомплиментировалъ казначей, подобострастно улыбаясь.
— Совершенно вѣрно! серьёзно подтвердилъ столоначальникъ, высовываясь изъ-за спины начальника.
— Дѣло не въ корабляхъ, сказалъ Василій Тихонычъ, невольно оглянувшись. — Но куда же мнѣ одному такое помѣщеніе?
— Да вѣдь какъ судить?.. Сегодня одни, а завтра, Богъ дастъ, обзаведетесь… по человѣчеству, вставилъ архиваріусъ.
— Ну, это еще вопросъ. Во всякомъ случаѣ, это мнѣ лучше знать, чѣмъ другимъ, замѣтилъ секретарь.
— Конечно… Извините! Но, по крайней мѣрѣ, съ нашей стороны — дай Богъ! изъяснилъ архиваріусъ, наклонившись всѣмъ корпусомъ впередъ.
— Спасибо за благожеланіе, отозвался Василій Тихонычъ, слегка кивнувъ головою. — Но и я въ свою очередь готовъ пожелать вамъ кое чего.
— Покорнѣйше благодаримъ! дружно отвѣтили подчиненные.
— Вотъ вы сидите въ страшной тѣснотѣ, въ грязи, дышите гнилымъ воздухомъ, продолжалъ секретарь: — такъ вотъ я вамъ уступаю это помѣщеніе подъ канцелярію… и сообщу объ этомъ преосвященному.
— Покорнѣйше благодаримъ! повторили канцеляристы.
— Не за что. Это естественно и необходимо… изъяснилъ Василій Тихонычъ.
— А гдѣ же вы сами-то изволите тогда?.. возразилъ казначей.
— Буду жить на частной квартирѣ.
— Да вѣдь это накладно, вставилъ архиваріусъ.
— Ничего. Мнѣ, можетъ быть, дадутъ что-нибудь на наемъ квартиры, сказалъ Василій Тихонычъ. — Во всякомъ случаѣ, это будетъ выгоднѣй, чѣмъ перестройка всего корпуса. Въ настоящемъ своемъ видѣ онъ, по моему, положительно невозможенъ. Когда-то соберутся перестроивать, да еще соберутся ли… А вамъ все-таки будетъ лучше. Не правда ли?
— Объ этомъ ужь и толковать нечего, отвѣтилъ столоначальникъ. — Это такая великая милость… Только намъ васъ-то жалко. Вы-то себя стѣсните.
— Обо мнѣ не толкуйте: устроюсь какъ-нибудь… заключилъ Василій Тихонычъ и тотчасъ же спросилъ: — а гдѣ помѣщается у васъ архивъ?
— А это можно сейчасъ… залотошилъ казначей. — Филимонъ Сергѣичъ, ключъ съ вами? обратился онъ къ архиваріусу.
— Со мной-то со мной… да это какъ-нибудь послѣ, нехотя отозвался Филимонъ Сергѣичъ.
— Огчего-жь не теперь? спросилъ секретарь.
— Да, по правдѣ сказать, очень плохо тамъ у насъ, объяснилъ архиваріусъ.
— Чѣмъ же плохо?
— Да порядку никакого нѣтъ. Консисторія назначила было комиссію… для приведенія въ порядокъ… Но комиссія эта до сихъ поръ ничего не успѣла сдѣлать. Да и невозможно.
— Изъ кого же состоитъ эта комиссія? полюбопытствовалъ Василій Тихонычъ.
Архиваріусъ уныло взглянулъ на столоначальника и потупился.
— Не то чтобы комиссію, а-а… собственно мнѣ поручено было наблюсти… отозвался столоначальникъ.
— Ну, такъ что же? спросилъ секретарь.
— Никакихъ способовъ нѣтъ… больше ничего.
— Какъ же такъ?
— Да такъ. Ихъ, дѣлъ-то этихъ, тамъ цѣлыя тысячи пудовъ. Лѣтъ двѣсти ихъ валили туда… Потомъ опять брали и опять валили. Какъ же теперь ихъ разберешь по годамъ да по уѣздамъ? А у меня и безъ того дѣла много. Опять же безвозмездно… Этакую гору — и безвозмездно! Что-жь, Василій Тихонычъ! я вамъ прямо скажу: это окончательно выше силъ человѣческихъ.
— Жаль, жаль, произнесъ секретарь. — Ну, такъ и быть, теперь пока не нужно въ архивъ. А современемъ мы займемся этимъ вопросомъ посерьёзнѣе.
Всѣ четверо вышли изъ секретарскихъ покоевъ, которые казначей тутъ же проворно заперъ.
— А это что такое? спросилъ Василій Тихонычъ, остановившись около одной двери, находившейся въ боку корридора.
— А это у насъ въ родѣ какъ бы кладовая или, попросту, чуланъ, объяснилъ казначей.
— Что-жь вы сюда кладете?
— А такъ… что придется: и важное, и неважное.
— Можно заглянуть?
— Если угодно… какъ прикажете. Но, собственно говоря, тутъ и взглянуть-то не на что! бормоталъ казначей, отпирая дверь.
Дверь отворилась. Свѣтъ въ «чуланъ» проникалъ сквозь маленькое окно съ желѣзной рѣшоткой, звенья которой всѣ были затянуты паутиной. При тускломъ свѣтѣ Василій Тихонычъ, разсмотрѣлъ на полу множество свертковъ холстины и какой-то неопредѣленной рухляди, покрытой толстымъ слоемъ пыли.
— Что это за вещи? полюбопытствовалъ секретарь, сильно прищуриваясь.
— А это такъ себѣ… кое-что… для славянъ! объяснилъ казначей.
— Что так-ое? съ удивленіемъ переспросилъ Василій Тихонычъ.
— Я говорю для славянъ… для сербовъ тамъ… для болгаръ и для прочихъ…
— Для какихъ славянъ? Что вы говорите! недоумѣвалъ секретарь.
— А по случаю войны., помощь… невозмутимо продолжалъ казначей.
— Да какая-жь теперь война? Помилуйте! Вѣдь это когда еще было? Богъ знаетъ, когда! говорилъ секретарь, все болѣе и болѣе удивляясь. — Скажите, пожалуйста, что это за странность такая? Ничего не понимаю! обратился онъ къ столоначальнику.
— А это, видите ли… Гм… Это дѣйствительно дѣло давнее, дѣйствительно для войны, выручалъ столоначальникъ. — Помощь эту славянамъ собирали у насъ благочинные, каждый по своему благочинію, чрезъ священниковъ, и доставляли въ консисторію для отсылки куда слѣдуетъ. Доставляли-доставляли и перестали. Мы и вздумали провѣрить. А по повѣркѣ-то оказалось, что еще не всѣ благочинные доставили. Мы сдѣлали неисправнымъ предписаніе въ той силѣ, чтобъ они поспѣшили. Послѣ того ждать-подождать, а они все не высылаютъ. Такъ и не выслали.
— Такъ что-же? Вѣдь большинство все-таки выслало? возразилъ секретарь.
— А требовалось, чтобъ всѣ выслали, защищался столоначальникъ. — А такъ какъ этого не случилось, то по сему консисторія была въ великомъ затрудненіи… Вотъ вещи-то и залежались. Это, Василій Тихонычъ, вина не наша. Главное — благочинные. Даже послѣ вторичнаго предписанія, и то остались въ неисправности. Что-жь тутъ!
— Стра-анно! произнесъ секретарь и пожалъ плечами.
Когда Василій Тихонычъ снова возвратился въ присутствіе, то нашелъ тамъ уже трехъ «членовъ». Недоставало только Сырова. «Члены» сидѣли за столомъ. Одинъ изъ нихъ, напяливъ на носъ огромныя старинныя очки, читалъ про себя какую-то бумагу.
Давъ секретарю познакомиться съ новымъ сослуживцемъ, прежній словоохотливый членъ спросилъ:
— Что, Василій Тихонычъ, осмотрѣли?
— Осмотрѣлъ.
— Ну, какъ вамъ показалось?
— Сказать правду: тяжелое впечатлѣніе вынесъ, очень тяжелое, отозвался секретарь, присаживаясь на стулъ.
Члены переглянулись и улыбнулись.
— Еще бы! началъ тотъ же ораторъ: — послѣ Петербурга-то вамъ небось…
— Независимо отъ Петербурга, перебилъ Василій Тихонычъ. — Я думаю, что всякій безпристрастный наблюдатель сказалъ бы тоже.
— Мы тоже наблюдатели не пристрастные, и вотъ ужь сколько лѣтъ наблюдаемъ около себя… А предшественникъ вашъ еще дольше наблюдалъ, полжизни своей наблюдалъ, а все — слава Богу!… возражалъ неуступчивый членъ. — Ни между собою, ни съ владыкой у насъ никогда ничего не было. А ежели посмотрѣть такъ… съ виду, то конечно послѣ Петербурга… Но если бы вы заглянули въ другія епархіи, то, право, не нашли бы лучшаго. Далъ бы Богъ, чтобъ вездѣ такъ было, какъ у насъ.
— Перестанемъ объ этомъ толковать, сказалъ Василій Тихонычъ. — А то у насъ съ вами вышла бесѣда какая-то странная, особенно для перваго свиданія, добавилъ онъ, улыбаясь.
— Для перваго ли, для послѣдняго ли, подхватилъ членъ: — но я собственно къ тому, чтобы вы этакъ попроще… Мы люди простые и привыкли такъ, что у насъ все — слава Богу. Конечно, въ Петербургѣ… Но вѣдь у насъ не Петербургъ.
— Ну, оставимъ пока, оставимъ… Къ дѣламъ я приступлю завтра, а теперь пока до свиданія! заключилъ Василій Тихонычъ и распростился съ «членами».
Подходя къ выходной лѣстницѣ, секретарь наткнулся на двухъ семинаристовъ, которые вели между собой оживленный разговоръ, сопровождая его самыми энергическими жестами.
— Чортъ знаетъ что такое! отчеканивалъ одинъ изъ нихъ, кряжистый малый лѣтъ двадцати семи, съ черной окладистобородой. — Никакъ правды не добьешься. Ищешь своего… заслуженнаго. Вѣдь не какая-нибудь особенная милость. И вдругъ какая-нибудь паршь не хочетъ сообщить тебѣ самаго пустяковаго свѣдѣнія! Говорятъ, новый секретарь пріѣхалъ. Обратимся къ нему. Можетъ, онъ порядочный человѣкъ.
Спускаясь съ лѣстницы, Василій Тихонычъ невольно выслушалъ эту тираду слово-въ-слово. Ея содержаніе сильно заинтересовало его, и онъ вернулся назадъ.
— Что вамъ угодно, господа? Я — секретарь, обратился онъ къ семинаристамъ.
Въ первый моментъ семинаристы смутились и, вмѣсто отвѣта, только кланялись.
— Что вамъ угодно? повторилъ Василій Тихонычъ.
— Извините… началъ кряжистый брюнетъ: — мы васъ сейчасъ видѣли, но никакъ не могли подумать… Мы васъ вовсе не знали…
— Ничего, ничего, ободрилъ секретарь. — Скажите, что вамъ нужно?
— Да вотъ ужь который разъ являемся узнать о мѣстахъ и ничего не можемъ добиться.
— Какъ же это такъ?!
— Да такъ. То есть мѣсто, то нѣтъ. То отдано, то обѣщано; то погодите, то опоздали… И все это говорится въ одинъ и тотъ же разъ. Богъ знаетъ, что такое! Не добьешься даже самаго простого рѣшительнаго отвѣта: да или нѣтъ. Чего отъ насъ хотятъ? Взятокъ давать мы не въ состояніи. Мы — сельскіе учителя. Полтораста рублей въ годъ… Притомъ люди занятые: часто ѣздить сюда не можемъ. А къ преосвященному нельзя подавать прошенія, не указывая мѣста.
— Вамъ можно подождать до завтра?
— До завтра-то можно.
— Ну, хорошо. Пожалуйте сюда въ половинѣ двѣнадцатаго. Я къ вамъ выйду самъ и сообщу, что нужно.
— Покорнѣйше благодаримъ! радостно воскликнули семинаристы съ низкими поклонами.
Прійдя въ свой «номеръ», Василій Тихонычъ сбросилъ съ себя сюртукъ, легъ навзничъ на койку и, заложивъ руки за голову, протяжно произнесъ: «Охъ-охъ-охъ охо-о! Зада-ача! я вамъ доложу-у»…
Едва онъ успѣлъ произнесть этотъ коротенькій монологъ, какъ раздался стукъ въ дверь номера.
— Кто тамъ? спросилъ Василій Тихонычъ, быстро вскочивъ съ койки.
— Это я-съ. Отоприте, Василій Тихонычъ! послышалось изъ-за двери.
Секретарь наскоро напялилъ сюртукъ и отперъ дверь. На порогѣ показался казначей съ двумя письмами въ одной рукѣ и съ фуражкой въ другой.
— Вотъ-съ вамъ письма-съ, началъ онъ. — Принесли къ намъ въ консисторію, а адресъ какой-то глухой. Жилища вашего никто не знаетъ-съ, а между тѣмъ до завтра нельзя-съ. Такъ вотъ я и почелъ долгомъ самолично вручить вамъ оныя-съ.
— Спасибо, сказалъ Василій Тихонычъ, посматривая на оба конверта поперемѣнно.
— Распоряженій никакихъ не будетъ-съ? освѣдомился казначей.
— Никакихъ, никакихъ. Благодарю васъ, торопливо проговорилъ секретарь, откланиваясь.
— Слушаю-съ. Это я на всякій случай; бываетъ, вдругъ что-нибудь… Ну, а я всегда священнымъ долгомъ-съ… бормоталъ казначей, съ изысканною вѣжливостью пятясь въ сѣни.
Василій Тихонычъ снова сбросилъ сюртукъ и улегся съ письмами на койку. Адресы на письмахъ оказались дѣйствительно «глухими». На каждомъ конвертѣ было написано: «Въ г. Тускловъ, Его Высокоблагородію господину секретарю Духовной Консисторіи». Въ нижнемъ углу одного конверта было прописано: «весьма нужное».
Василій Тихонычъ разорвалъ одинъ конвертъ и принялся читать письмо. Въ этомъ письмѣ весьма размашистымъ и затѣйливымъ почеркомъ было написано:
«Высокочтимый нашъ начальникъ! Не имѣя еще счастія знать вашего имени, отечества и фамиліи, мы уже трепетно радуемся вашему къ намъ назначенію. Человѣкъ вы, какъ слышно, новый, молодой, энергичный. И вотъ мы преисполнены упованіями на вашу гуманность и честность. Долго терпѣли мы иго татарское, наконецъ, позволяемъ себѣ вѣрить, что съ вашимъ прибытіемъ для насъ наступаетъ заря новой лучшей жизни. Мы не заискиваемъ предъ вами (вы насъ не знаете и можетъ быть никогда не узнаете), но изливаемъ вопль души своей. Будьте ко всѣмъ строги, но справедливы. Къ этому же постарайтесь пріучить и вашихъ ближайшихъ сослуживцевъ. Изгоните, ради Бога, гнусную симонію! Не будемъ вамъ называть лицъ, да и трудно ихъ перечислять. Вы сами скоро ихъ замѣтите и взвѣсите, если вы серьёзный и честный человѣкъ, въ чемъ, впрочемъ, мы не хотимъ сомнѣваться. Вотъ въ общихъ чертахъ наши завѣтныя желанія, и нетолько наши, но, смѣемъ думать, и всѣхъ лучшихъ людей епархіи. Вѣрующіе въ васъ епархіалы NN».
Прочитавъ это письмо, Василій Тихонычъ снова поднялъ съ полу брошенный конвертъ и взглянулъ на штемпель. На штемпелѣ было вытиснено названіе одного ничтожнаго полустанка «Сумерки». Онъ вскрылъ второе письмо. Это письмо было написано церковно-славянскими буквами и необыкновенно старательно.
«Спаситель ты нашъ! (Такъ начиналось второе письмо). Изьми отъ насъ всякія злоупотребленія. Злоупотребленія сіи наипаче принадлежатъ до штатовъ. Какъ утверждались у насъ сіи штаты? Какіе люди назначены у насъ послѣ реформы настоятелями и какіе помощниками? Богъ имъ судья! А все мзда неправедная натворила. А что изъ сего воспослѣдовало? Пререканія, свары, козни, кляузы. Ей, не лгу. Дѣло во-очію. Прежній секретарь съ своими клевретами стяжалъ себѣ за сіе проклятіе. Вы же своими мудрыми усмотрѣніями и распоряженіями стяжите себѣ отъ всѣхъ благословеніе. И Богъ васъ не оставитъ своею богатою милостію. Аминь. Претерпѣвшій до конца богомолецъ вашъ, нѣкій іерей».
На довольно слѣпомъ штемпелѣ второго конверта секретарь могъ разобрать только слова: «Почт. вагонъ»…
Василій Тихонычъ спряталъ оба письма въ комодъ и зашагалъ по комнатѣ.
— Вотъ оно, дѣло-то… размышлялъ онъ. — Не успѣлъ пріѣхать, и уже сюрпризъ за сюрпризомъ. Положимъ, письма эти анонимныя; серьёзнаго значенія придавать имъ нельзя, до личной провѣрки фактовъ, но… дыма безъ огня не бываетъ. Вотъ хоть бы эти семинаристы давеча… насчетъ мѣстъ… Богъ знаетъ, что такое, въ самомъ дѣлѣ! Нужно будетъ завтра же распорядиться, чтобы отнюдь никакихъ стѣсненій… Правда, сразу круто повернуть нѣсколько неудобно, щекотливо такъ-то. Но съ другой стороны, и запускать ихняго брата тоже не годится. Народецъ. Кого ни возьми. На всякое замѣчаніе поютъ: «это вы по новости»… Ужь не мечтаютъ ли они нравственно ассимилировать меня съ своей средой? Ну, нѣтъ, милостивые государи, не затѣмъ я добивался этого положенія. Буду твердо идти своимъ путемъ, хотя бы пришлось остаться совершенно одинокимъ въ своихъ стремленіяхъ. Думаю, что меня на это хватить. Не съѣдятъ… не съумѣютъ съѣсть. А непріятности?.. Гдѣ же ихъ нѣтъ? Мнѣ къ нимъ не привыкать-стать. Ихъ всегда выкупитъ чувство нравственной удовлетворенности. Внѣшнія условія для канцеляристовъ, правда, безобразныя. Но я создамъ имъ хорошія условія. Пусть вотъ раздѣлаютъ мою квартиру подъ канцелярію. Я, съ своей стороны, сдѣлаю для нихъ все, что могу, но ужь зато… пусть не балуются!
Наконецъ, Василій Тихонычъ почувствовалъ сильный приступъ аппетита и, позвавъ корридорнаго, приказалъ подавать себѣ обѣдъ. Черезъ нѣсколько минутъ, лакей подалъ кушанье и, вмѣсто того, чтобъ уйти, сталъ близъ стола въ углу.
— Ты, братъ, меня не карауль, я и безъ тебя поѣмъ благополучно, пошутилъ Василій Тихонычъ.
— Да я, баринъ, не караулить… Помилуйте, что же васъ караулить! переминаясь, проговорилъ лакей.
— Такъ что же ты тутъ? Иди. Когда будешь нуженъ — позову.
— Да я собственно такъ-съ… изъ любопытства… Говорятъ, вы будете секретарь въ нашей консисторіи?
— Ну, секретарь; такъ тебѣ-то что? спросилъ Василій Тихонычъ, уписывая щи.
— Ничего-съ. Я такъ-съ… Но большой разговоръ теперь идетъ-съ… промежъ духовныхъ.
— О чемъ?
— Да вотъ все насчетъ васъ. Потому, какъ прежде было очень плохо, такъ вотъ… какъ пойдетъ теперь при васъ?
— Чѣмъ же было плохо?
— Да дюжо много брали въ этой консисторіи-съ.
— Ну, что ты говоришь? Еслибы много брали, такъ не было бы такихъ оборванцевъ, возразилъ секретарь, и тутъ же приказалъ лакею принести жаркое.
— Какъ это вы говорите: «оборванцы»?.. началъ-было лакей, принимая со стола ненужную посуду.
— Ну, иди, иди! нетерпѣливо перебилъ секретарь.
Лакей быстро исчезъ, а секретарь, утершись салфеткой, прошелся по комнатѣ.
— Тьфу, чертовщина! съ досадой произнесъ онъ: — даже лакей счелъ долгомъ засвидѣтельствовать… и сдѣлать тебѣ предостереженіе!
— Вя говорите: «оборванцы», возобновилъ уже сіяющій лакей, появляясь съ жаркимъ. — Я принесъ огурчика; но, можетъ, вамъ угодно салату?
— Ничего, все равно.
— Ну, какъ угодно… «Оборванцы»… Вы еще не знаете этихъ оборванцевъ, а мы ихъ давно знаемъ. Оборванцы, а нажили дома, да еще какіе! Чай покупаютъ фунтами, сахаръ — головами. Женскій полъ весь въ шляпкахъ и во всякихъ модахъ.
— А что же они такъ бѣдно высматриваютъ? любопытствовалъ секретарь.
— Да такъ; по привычкѣ, для жалости. Намъ, дескать, жить нечѣмъ, такъ вотъ… Это все равно, что взять нищихъ. Бываютъ, которые прямо богачи и всякъ это знаетъ; а какъ ужь привыкли къ лохмотьямъ, такъ въ нихъ и щеголяютъ. Гдѣ лохмотъ, тамъ ужь, извѣстно, и подаяніе больше. Такъ вотъ и они…
— Ну, хорошо, будетъ, довольно!
На другой день Василій Тихонычъ, прежде чѣмъ войти въ присутствіе, завернулъ въ канцелярію. Подойдя къ первому попавшемуся столоначальнику, онъ прямо спросилъ его:
— Есть у насъ въ епархіи вакантныя мѣста?
— Какія? спросилъ, въ свою очередь, столоначальникъ.
— Напримѣръ, священническія?
— Есть.
— Почему же они никому неизвѣстны?
— Какъ, неизвѣстны? Отъ благочинныхъ получены репорты своевременно.
— Вамъ-то, положимъ, извѣстны, но почему вы скрываете ихъ отъ просителей?
— Отъ какихъ просителей? Мы не скрываемъ, отрекался столоначальникъ.
— Я вчера лично убѣдился, что скрываете.
— Не знаю. Я, по крайней мѣрѣ, сроду не скрывалъ.
— Ну, вотъ что, заключилъ секретаръ: — приготовьте мнѣ… или прикажите приготовить… къ двѣнадцати часамъ списокъ всѣхъ вакантныхъ въ данное время мѣстъ, съ обозначеніемъ уѣзда и села.
— Мнѣ некогда, возразилъ столоначальникъ.
— Но я вамъ прибавилъ: или прикажите приготовить… Самимъ вамъ некогда — заставьте писца. Такъ, пожалуйста, къ двѣнадцати часамъ. Къ этому времени явятся сюда просители, которымъ я далъ слово…
Столоначальникъ молча и пытливо посмотрѣлъ секретарю въ глаза.
— Такъ пожалуйста… повторилъ Василій Тихонычъ и удалился въ присутствіе.
Въ назначенный срокъ вчерашніе семинаристы уже стояли въ сѣняхъ консисторіи особнякомъ отъ черной толпы просителей и нетерпѣливо ожидали условленнаго выхода къ нимъ секретаря. По временамъ, вывертывались къ просителямъ канцеляристы, шушукались, совѣтовали, внушали. Нѣкоторые изъ нихъ не обходили своимъ вниманіемъ и нашихъ семинаристовъ, но вниманіе это было, такъ сказать, обличительнаго характера.
— Ужь нажаловались! Наябедничали! шутилъ одинъ. — Думаютъ, хорошо… Ишь ты вѣдь… Они ли-не они ли…
— Носы-то рано бы еще задирать! пробормоталъ другой. — Еще ничего пока не получили. Либо получите, либо нѣтъ. Да если и получите, безъ консисторіи не проживете. Такъ-то.
Семинаристы стойко отмалчивались.
Въ началѣ второго часа, секретарь выскочилъ изъ присутствія и, кивнувъ на ходу семинаристамъ, юркнулъ въ канцелярію.
— Что же вы? обратился онъ къ столоначальнику.
— Что такое? спросилъ, въ свою очередь, столоначальникъ, поднявъ голову отъ «бумаги», надъ которой работалъ.
— А выписку… насчетъ вакантныхъ мѣстъ?
— Ахъ, да!… Иванъ Максимычъ, что тамъ у тебя… готово? отнесся столоначальникъ къ писцу, сидѣвшему на противопо ложномъ концѣ стола.
— Сейчасъ, сейчасъ, сію минуту, отозвался Иванъ Максимычъ и, заложивъ перо за ухо, началъ суетливо перебирать разбросанныя по столу бумаги.
Секретарь подошелъ къ писцу и, подождавъ съ минуту, спросилъ:
— Что вы ищете?
— Да чистенькой бумажки.
— Стало быть, вы не приготовили?
— Да это я сейчасъ, сію минуту.
— Я просилъ къ двѣнадцати часамъ, а между тѣмъ… Запомните однажды навсегда, что порученія нужно исполнять въ точности. Сейчасъ же пишите, при мнѣ. Пока хоть одни священническія мѣста выпишите! торопилъ секретарь.
Пока Иванъ Максимычъ исполнялъ порученіе, Василій Тихонычъ, прохаживаясь около него короткими шажками, успѣлъ прочитать еще нѣсколько наставленій о томъ, какъ нужно относиться къ своимъ обязанностямъ и исполнять порученія.
— Вотъ… извольте, проговорилъ, наконецъ, писецъ, подавая секретарю вынужденную справку.
— А что же вы не обозначили, какое гдѣ мѣсто: настоятеля или помощника? Это весьма важно для просителя, замѣтилъ секретарь.
— Эти всѣ настоятельскія, объяснилъ писецъ.
Секретарь взялъ со стола перо и между словами: «священническія мѣста» собственноручно вписалъ: «настоятельскія».
Когда Василій Тихонычъ, съ четвертушкой бумаги въ рукѣ, появился въ сѣняхъ, то семинаристы такъ и бросились къ нему.
— Вотъ вамъ мѣста, выбирайте! сказалъ секретарь, подавая просителямъ справку.
Семинаристы цѣпко схватились за края завѣтной четвертушки и, быстро припавъ къ ней, стукнулись головами. Секретарь невольно улыбнулся.
— Не суетитесь, сказалъ онъ: — вотъ вамъ карандашъ, выпишите себѣ эти мѣста на бумажку и — съ Богомъ.
— А эту бумажку нельзя взять? спросилъ одинъ семинаристъ.
— Эта нужна мнѣ, сказалъ Василій Тихонычъ.
Семинаристы немедленно пристроились къ широкому подоконнику, сняли требуемую копію и, разсыпаясь въ благодарностяхъ, распростились съ секретаремъ.
Василій Тихонычъ снова возвратился въ канцелярію и подошелъ къ тому же столоначальнику.
— Возьмите вотъ этотъ списочекъ, началъ онъ, подавая столоначальнику четвертушку: — прикажите переписать ее на листъ, внести въ этотъ листъ другія вакантныя мѣста — дьяконскія и псаломщицкія — и листъ этотъ прикажите вывѣсить у воротъ консисторіи. Заведемъ этотъ порядокъ, и пусть онъ поддерживается постоянно и неизмѣнно. Каждое вновь открывающееся мѣсто пусть вносится въ этотъ списокъ и сообщается указаннымъ мною порядкомъ къ свѣденію просителей. Пожалуйста! Съ нынѣшняго же дня и начнемъ, заключилъ секретарь.
Столоначальникъ съ минуту стоялъ молча, уставивъ на секретаря широко раскрытые глаза и, наконецъ, возразилъ:
— Вы говорите: «у воротъ»… Какъ же это у воротъ? Зачѣмъ же это у воротъ? У насъ сроду этого не было.
— Мало ли чего не было. А я вотъ желаю, чтобъ было. По моему, это полезно и… и необходимо.
— «Полезно»… продолжалъ столоначальникъ. — Я не думаю, чтобы это было полезно. Ныньче списокъ, завтра списокъ, вѣдь это сколько времени-то отнимется у писцовъ! Мы лучше такъ будемъ говорить, гдѣ какое мѣсто. Подойдетъ проситель, спроситъ — мы и скажемъ. Такъ у насъ всегда и было. Это, по моему, самое лучшее.
— Пожалуйста, не возражайте. Я вчера успѣлъ убѣдиться, что въ прежнемъ порядкѣ никакого добра нѣтъ. Опасенія ваши насчетъ сокращенія досуга для писцовъ совершенно напрасны. На личныя объясненія съ просителями потребуется гораздо больше времени, чѣмъ на составленіе списка вакантныхъ мѣстъ. Это я отлично знаю, повѣрьте. Нѣтъ, ужь вы сдѣлайте такъ, какъ я вамъ говорилъ.
— Не знаю, право… колебался столоначальникъ. — Дѣло новое. Какъ еще взглянетъ на это владыка. Безъ его соизволенія я затрудняюсь… Извините.
— Дѣлайте, дѣлайте, что вамъ предлагаютъ! настойчиво проговорилъ секретарь. — Всякую отвѣтственность я беру въ этомъ случаѣ на себя.
— Да я что-жь… Я пожалуй. Мое дѣло сторона. Только едвали владыка… бормоталъ столоначальникъ.
— Хорошо, хорошо, вы только исполните, а тамъ посмотримъ! перебилъ секретарь и ушелъ.
По удаленіи Василія Тихоныча изъ канцеляріи, между канцеляристами произошло сильное движеніе. Побросавъ перья, они повскакали съ своихъ мѣстъ и окружили столоначальника, только что окончившаго препирательство съ секретаремъ. Начались протесты и порицанія.
— Одна-ако, секретарикъ-то!.. слышалось въ толпѣ.
— Н-да-а, ничего.
— Себѣ на умѣ… Мѣстечки-то хочетъ себѣ въ руки забрать.
— Подъ видомъ благочестія…
— Какое тутъ благочестіе? Прямо хочетъ хапать… во-очію. Все, дескать, мнѣ, а вамъ ничего.
— А какой ёршъ-то? Такъ и топорщится. Все бы ему къ сроку, все бы ему сейчасъ же. И кто это сказалъ, что онъ на начальника не похожъ? Начальствуетъ во всю Ивановскую. Я думаю, министры, и тѣ такъ не начальствуютъ.
— Я только насчетъ наружности… что молъ по наружности на начальника не похожъ, оправдывался казначей.
— Про наружность и толковать нечего. По наружности — чистая сопля. А вонъ подите-ка… Онъ насъ совсѣмъ задавитъ. Нынче затѣя, завтра затѣя, ныньче поскорѣй, завтра поскорѣй. Вѣдь это бѣда! Этакую штуку выдумалъ: выписывай ему мѣста!
— Я, господа, васъ отстаивалъ. Вы сами слышали, хвалился смѣлый столоначальникъ. — Имъ, говорю, некогда, имъ, говорю, и безъ того дѣла много. Даже на владыку сослался. Ничего не сдѣлаешь. Не драться же съ нимъ.
— Ну, да его дѣло не подойдетъ. Пусть вывѣшиваетъ… Немного возьметъ. Мы эти вывѣски… Насъ тоже не проведешь…
И дѣйствительно, Василью Тихонычу пришлось выдержать изъ-за этихъ «вывѣсокъ» мелочную, но досадливую борьбу съ хитрыми канцеляристами. Дѣло началось съ того, что канцеляристы никакъ не хотѣли вывѣшивать объявленій ранѣе двухъ часовъ дня, т. е. ранѣе того времени, когда въ сѣняхъ консисторіи не оставалось уже ни одного просителя. Когда Василій Тихонычъ требовалъ, чтобы эти объявленія изготовлялись раньше, то всѣ четыре столоначальника отвѣчали ему, что это положительно невозможно, что въ канцеляріи очень много важныхъ дѣлъ, которыя… и т. п. Когда онъ, наконецъ, добился того, что объявленія о мѣстахъ вывѣшивались своевременно, то и тутъ встрѣчались каверзы. Повиситъ листокъ съ полчаса — и исчезнетъ куда-то.
— Куда-жь дѣвалось объявленіе? не разъ спрашивалъ секретарь.
— Мы не знаемъ. Не сидѣть же намъ за воротами. Должно быть мальчишки срываютъ, либо тѣ же просители, объясняли канцеляристы. — Вотъ еслибы объявленія были приклеены на входныхъ дверяхъ канцеляріи, тогда бы дѣло другое. Тогда бы никто не сорвалъ, добавляли они.
Секретарь уступилъ желанію канцеляристовъ, но, какъ оказалось, тоже не на радость себѣ. Лучшія вакантныя мѣста въ епархіи постоянно оказывались на листкѣ зачеркнутыми карандашемъ, причемъ простоватымъ или не очень тароватымъ просителямъ объяснялось, что эти зачеркнутыя мѣста уже заняты. Василій Тихонычъ возмущался, горячился, грозилъ плутамъ увольненіемъ отъ службы, но ничто не помогало.
Въ одинъ темный и непогожій ноябрьскій вечеръ Василій Тихонычъ, натянувъ вицмундиръ, отправился къ преосвященному. На площадкѣ ярко освѣщенной парадной лѣстницы онъ столкнулся съ архіерейскимъ лакеемъ.
— Преосвященнаго можно видѣть? спросилъ секретарь.
— Не могу знать-съ, отвѣчалъ лакей.
— Онъ занятъ?
— Кажется, занятъ.
— Есть у него кто-нибудь?
— Есть.
— Кто?
— Отецъ протоіерей Сыровъ.
— Доложи, пожалуйста, обо мнѣ. Скажи, что по важному дѣлу.
— Слушаю.
Черезъ минуту лакей выбѣжалъ изъ внутреннихъ архіерейскихъ покоевъ и торжественно возгласилъ: «пожалуйте»!
Василій Тихонычъ вошелъ въ гостинную. Архіерей сидѣлъ на диванѣ, въ домашней скуеейкѣ и съ панагіей на груди. Подлѣ него, на креслѣ помѣщался о. Сыровъ.
— А-а! произнесъ владыка, увидѣвъ секретаря, и издали поднялъ благословляющую десницу. — Прошу садиться!
Василій Тихонычъ присѣлъ на кресло vis-à-vis съ Сыровымъ. Сыровъ вдругъ поднялся, согнулъ станъ подъ прямымъ угломъ и протянулъ къ архіерею наложенныя одна на другую руки.
— Куда же вы? Нѣтъ, нѣтъ, погодите. Я еще имѣю съ вами поговорить, сказалъ владыка, отклоняясь на спинку дивана.
Сыровъ молча усѣлся на прежнее мѣсто.
— Ну… Что скажете хорошенькаго? Привыкаете ли къ своему новому положенію? обратился владыка къ секретарю.
— Чтобъ не отнимать у васъ даромъ времени, я прямо приступлю къ дѣлу, началъ секретарь.
— Что такое?
— Я нахожу нужнымъ сдѣлать въ консисторіи нѣкоторыя существенно -необходимыя измѣненія.
О. Сыровъ широко раскрылъ глаза и выставилъ одно ухо впередъ.
— Какія же это измѣненія? спросилъ архіерей.
— Видите ли… У насъ большія неудобства. Страшная тѣснота, а вслѣдствіе этого безпорядокъ… Въ канцеляріи положительно дышать нечѣмъ. Грязь, духота…
— Да-а, вы собственно о зданіи консисторіи говорите, а я думалъ… перебилъ владыка.
О. Сыровъ благодушно улыбнулся.
— Пока о зданіи, сказалъ секретарь.
О. Сыровъ нахмурился.
— Что-жь зданіе? началъ архіерей. — Зданіе, какъ зданіе. Вотъ ужь нѣсколько десятковъ лѣтъ стоитъ, и все — ничего. Мнѣ, по крайней мѣрѣ, никто никогда не заявлялъ о какихъ либо неудобствахъ…
— Да вѣдь, ваше преосвященство, если никто не заявлялъ вамъ о неудобствахъ, то изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ этихъ неудобствъ не было, возразилъ секретарь. — Уже то одно, что это зданіе старинное, можетъ свидѣтельствовать о его непригодности для настоящаго времени. Теперь уже иные взгляды на все и иныя потребности. Чѣмъ удовлетворялись сто лѣтъ назадъ, тѣмъ мы теперь уже не можемъ удовлетворяться.
— И это едва ли хорошо, замѣтилъ владыка. — Не мѣсто человѣка краситъ… А нынѣ прежде всего стараются украсить мѣста. Вотъ семинаріи повыстроили… чуть не съ святѣйшій синодъ или съ сенатъ. А къ чему это? Дьячковскихъ мальчишекъ къ барству пріучать? Умнѣй, что-ль, отъ этого стали? Что то незамѣтно. Мы вотъ въ казармахъ учились, и то слава Богу, людьми вышли. У насъ, бывало, каждый курсъ магистровъ по двадцати выходило изъ академіи, а теперь иной годъ ни одного нѣтъ. А зданія вездѣ обширныя…
— Это, ваше преосвященство, вопросъ другой. Тутъ много стороннихъ условій и причинъ, сказалъ Василій Тихонычъ. — Хлопоча о большемъ просторѣ въ помѣщеніи, я вовсе не мечтаю сдѣлать изъ чиновниковъ какихъ-нибудь геніевъ. Я желаю только, чтобы имъ было чѣмъ дышать и чтобы они получили возможность дѣлать свое дѣло съ большимъ успѣхомъ. Къ этому меня обязываетъ и человѣколюбіе, и служебное положеніе. Вѣдь люди же они…
— Это не поможетъ, замѣтилъ владыка. — Имъ нужно хорошее жалованіе положить, а гдѣ его взять? На писцовъ отпускается всего… Отецъ протоіерей, сколько на нихъ отпускается?
— Двѣ тысячи, быстро отвѣтилъ Сыровъ, вытянувъ голову по направленію въ архіерею.
— Вотъ видите: двѣ тысячи, внушительно произнесъ владыка, обращаясь къ секретарю. — А писцовъ у насъ… Отецъ протоіерей, сколько у насъ писцовъ?
— Двадцать пять, отчеканилъ о. Сыровъ, повторивъ тоже движеніе головой.
— Вотъ видите: двадцать пять, сказалъ архіерей, значительно кивнувъ головой въ сторону секретаря. — Раздѣлите-ка двѣ тысячи на двадцать пять, вотъ и окажется… Нѣтъ, что ни говорите, тутъ ничего не сдѣлаешь.
— Во всякомъ случаѣ лучше что-нибудь сдѣлать, чѣмъ ничего, замѣтилъ Василій Тихонычъ. — Вопросъ о жалованьи писцамъ вопросъ особый и весьма серьёзный. О немъ слѣдуетъ подумать отдѣльно. А теперь начнемъ пока съ небольшого. Устроимъ пока удобное помѣщеніе, и то много будетъ значить.
— По моему, нѣтъ надобности, да и средствъ у насъ на это нѣтъ, сказалъ владыка.
— Надобность несомнѣнная, возразилъ секретарь: — а средствъ тутъ немного нужно. Ни отдѣльнаго корпуса, ни пристроя не потребуется.
— А что же? спросилъ архіерей.
— Стоитъ только соединить квартиру секретаря съ канцеляріею — вотъ и будетъ просторъ.
— А вы гдѣ же будете жить?
— Я буду нанимать себѣ квартиру. Назначатъ мнѣ на это рублей двѣсти-пятьдесятъ или триста, я и буду доволенъ.
— Это тоже на тоже найдетъ. Даже еще хуже: вамъ дай триста, да на передѣлку зданія истратить. А гдѣ мы возьмемъ?
— Есть, ваше преосвященство, пословица: нужда деньгу родитъ.
— Опять-таки скажу: не вижу я тутъ нужды.
— Въ такомъ случаѣ, позвольте выяснить вамъ нѣкоторыя подробности.
— Да что подробности…
— Нѣтъ, позвольте, я васъ усерднѣйше прошу.
— Извольте, извольте! разрѣшилъ архіерей.
— О гигіеническихъ условіяхъ я замѣтилъ уже раньше. Кромѣ того, дѣла совершенно различныхъ категорій у насъ сосредоточены на одномъ и томъ же столѣ, такъ что весьма трудно бываетъ разобраться въ нихъ. Происходитъ путаница, много времени уходитъ даромъ. Негдѣ поставить шкафа для справочныхъ книгъ и архивныхъ дѣлъ, которыя берутся для справокъ. Нуженъ хоть маленькій отдѣльный кабинетикъ для секретаря. Ко мнѣ могутъ обращаться за разнаго рода совѣтами. Не принимать же мнѣ просителей въ присутственной камерѣ или въ сѣняхъ! Кромѣ того…
— Ну, это все, можно сказать, роскошь, перебилъ архіерей. — А главное, у насъ нѣтъ средствъ.
— Мнѣ кажется, можно бы обратиться за содѣйствіемъ къ состоятельнымъ монастырямъ, заикнулся Василій Тихонычъ.
— Ходить въ чужой карманъ мы не имѣемъ права, осадилъ архіерей.
— При добромъ вліяніи вашего преосвященства, многаго бы можно было достигнуть въ этомъ случаѣ, продолжалъ секретарь.
— Мое вліяніе не можетъ простираться на чужую собственность, заявилъ владыка.
Собесѣдники съ минуту помолчали. Лакей подалъ чаю.
— У меня есть еще мысль, которую я, впрочемъ, недостаточно еще разработалъ, нерѣшительно началъ секретарь.
— Какая же это мысль?
— Съ церквей нашей епархіи, какъ я узналъ, вотъ уже нѣсколько лѣтъ, собирается свыше семи тысячъ въ годъ на увеличеніе жалованья тѣмъ лицамъ съ высшимъ образованіемъ, которыя поступаютъ учителями не въ семинарію, а въ духовныя училища, гдѣ урокъ оплачивается тридцатью-пятью рублями. Между тѣмъ, до сихъ поръ во всѣхъ училищахъ нашей епархіи только одно лицо съ высшимъ образованіемъ. На это лицо расходуется въ дѣйствительности около четырехсотъ рублей. Такимъ образомъ, шесть тысячъ съ половиною ежегодно сберегается, въ видѣ остатковъ. Въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ изъ этихъ остатковъ успѣла составиться при синодѣ довольно крупная сумма. Если же принять въ соображеніе, что въ Россіи епархій много, и что отъ сборовъ съ каждой изъ нихъ ежегодно образуются остатки, подобные нашимъ, то получится весьма значительный капиталъ. И это только по одной неоправданной статьѣ. Такъ вотъ нельзя ли вашему преосвященству ходатайствовать о ежегодномъ отпускѣ изъ этого капитала хотя одной тысячи рублей на усиленіе средствъ консисторіи?
Сказавъ это, Василій Тихонычъ принялся мѣшать ложечкой свой остывшій чай. Архіерей, медленно допивая свою чашку, переводилъ глаза съ секретаря на протоіерея. Сыровъ, встрѣчая глаза владыки, сдержанно улыбался и слегка покачивалъ головой.
— Это вы что-то… что-то такое… что-то необыкновенное, началъ, наконецъ, владыка, отодвигая отъ себя чашку. — Какъ это можно, помилуйте! Требовать денегъ… на консисторію! Нѣтъ, ужь пожалуйста, увольте меня отъ этого. (При этомъ онъ съ улыбкой взглянулъ на Сырова. О. протоіерей загородилъ ротъ ладонью).
— Извините, ваше преосвященство, но я не могу раздѣлять вашего мнѣнія о консисторіи, съ волненіемъ въ голосѣ проговорилъ Василій Тихонычъ. — Вѣдь это учрежденіе, и учрежденіе довольно крупное. Оно запущено, но и въ запущенномъ видѣ все-таки имѣетъ важное значеніе нетолько въ церковномъ, но и въ государственномъ и общественномъ отношеніи. Нашъ долгъ — поднять его, освѣжить, обновить, достигнуть того, чтобы его функціи совершались правильно и давали отрадные результаты. Это мое глубокое убѣжденіе и искреннее желаніе. И я надѣюсь, что прямо или косвенно, рано или поздно, но я добьюсь осуществленія своихъ завѣтныхъ желаній, по крайней мѣрѣ, по отношенію къ тому единичному учрежденію, въ которомъ судьба указала мнѣ служить.
— Ну, хорошо, хорошо, перебилъ владыка уступчивымъ тономъ. — Мы объ этомъ подумаемъ… поговоримъ какъ-нибудь въ другой разъ… нообстоятельнѣе. Можетъ быть, Богъ дастъ, что-нибудь и сдѣлаемъ. Нельзя же такъ… вдругъ. Дѣло важное и… весьма сложное.
— Конечно, конечно, согласился Василій Тихонычъ и, взявъ шляпу, всталъ съ своего мѣста.
Архіерей приготовился-было благословлять секретаря, но секретарь нѣсколько отсрочилъ моментъ прощанія. Ставъ возлѣ круглаго стола, противъ архіерея, Василій Тихонычъ началъ:
— Я кстати хотѣлъ сообщить вашему преосвященству, что я намѣренъ заняться разработкою консисторскаго архива.
— То есть, какъ это?.. Отецъ протоіерей! мнѣ помнитея, у насъ назначена была комиссія? сказалъ владыка.
— Совершенно вѣрно, ваше преосвященство, комиссія давно назначена, но дѣйствія ея, по различнымъ причинамъ, до сихъ поръ еще не окончены, доложилъ протоіерей.
— Насколько мнѣ извѣстно, то лицо (а не комиссія), которому поручено было привести въ порядокъ архивъ, даже и не начинало своихъ дѣйствій, изъяснилъ секретарь, взглянувъ на Сырова. — Но дѣло не въ томъ. Я хочу заняться не разборкой, а разработкой архива.
— Да-а! а вѣдь мнѣ послышалось: «разборкой», сказалъ владыка и, облокотясь одной рукой на столъ, принялъ озабоченный видъ. — Садитесь, пожалуйста! быстро произнесъ онъ черезъ минуту и указалъ секретарю на ближайшее кресло.
Секретарь сѣлъ. Владыка продолжалъ о чемъ-то раздумывать. Наконецъ Василій Тихонычъ рѣшился прервать молчаніе.
— Въ нѣкоторыхъ епархіяхъ, говорилъ онъ: — давно уже появились болѣе или менѣе цѣльные очерки мѣстной церковной жизни, составленные по консисторскимъ архивнымъ дѣламъ. Здѣсь же, какъ я узналъ, по этой части ничего доселѣ ни сдѣлано. Между тѣмъ, разработка исторіи областного епархіальнаго управленія имѣетъ весьма важное значеніе для твердой постановки и вообще успѣховъ цѣлой исторіи русской церкви. Архивъ же нашей консисторіи, какъ весьма древней, по всей вѣроятности, содержитъ въ себѣ множество матеріала, весьма цѣннаго въ этомъ отношеніи. Вотъ почему мнѣ хотѣлось бы заняться имъ. Дѣло нелегкое, требуетъ продолжительнаго кропотливаго труда, такъ что одному и не по силамъ написать законченную, серьёзную исторію по такому большому архиву, особенно при постоянныхъ служебныхъ занятіяхъ. Хотѣлось бы подыскать человѣка-другого, въ видѣ сотрудниковъ. Я ни съ кѣмъ тутъ не знакомъ. Можетъ быть, вы, ваше преосвященство, порекомендовали бы мнѣ подходящихъ людей. Въ этихъ видахъ я собственно и сообщилъ вамъ о своихъ планахъ относительно архива. Вы могли бы сдѣлать даже оффиціальное предложеніе учителямъ церковной и гражданской исторіи въ семинаріи… Дѣло, конечно, неспѣшное, но я воспользовался удобнымъ случаемъ свиданія съ вами, чтобы кстати обсудить и этотъ вопросъ.
Сказавъ это, Василій Тихонычъ скрестилъ руки и устремилъ на владыку выжидательный взоръ.
— Видите ли, Василій Тихонычъ, началъ преосвященный: — всякое новое дѣло нужно начинать обдуманно. А дѣло, о которомъ вы сейчасъ говорили, именно такое дѣло… новое… совершенно новое… по крайней мѣрѣ, у насъ. Поэтому, я считаю необходимымъ остановиться на немъ посерьёзнѣй. Намѣренія ваши, повидимому, добрыя. Тѣмъ не менѣе, я, признаюсь, чувствую нѣкоторое сомнѣніе.
— Чего же вы опасаетесь?
— Да вотъ… Сами вы сказали, что дѣло это требуетъ продолжительнаго, кропотливаго труда. Какъ бы изъ-за этой побочной затѣи не произошло у насъ опущеній по консисторіи, или замедленія въ теченіи ея дѣлъ…
— Будьте покойны, ваше преосвященство, я уже успѣлъ научиться правильно располагать своимъ временемъ, возразилъ секретарь. — Архиву я буду посвящать свой досугъ, а не служебное время.
Владыка немного подумалъ и продолжалъ:
— Досугъ… Какой же тутъ у васъ будетъ досугъ, когда вы такимъ образомъ все время будете заняты то текущими дѣлами, то архивомъ? Вѣдь этакъ вы будете сильно утомляться, сдѣлаетесь менѣе способны къ труду и, что всего печальнѣй, можете разстроить свое здоровье. Вы еще человѣкъ молодой, должны беречь себя.
— Покорно васъ благодарю за участіе и сочувствіе, сказалъ Василій Тихонычъ съ легкимъ наклоненіемъ головы. — Но уже самая моя молодость, а также опытность въ трудѣ и регулярность, надѣюсь, предохранятъ меня отъ тѣхъ послѣдствій, которыхъ вы опасаетесь.
— Дай Богъ, дай Богъ! доброжелательствовалъ владыка. — Только вотъ архивъ-то у насъ не въ порядкѣ. Какъ же вы будете съ нимъ справляться! Вамъ ужь подождать, пока комиссія окончитъ свои дѣйствія.
— Эти дѣйствія могутъ продлиться въ безконечность, тѣмъ болѣе, что комиссія состоитъ изъ одного лица, дерзнулъ замѣтить Василій Тихонычъ.
— Ахъ, да… спохватился владыка и, проведя ладонью по лицу, обратился къ Сырову: — какъ же это, отецъ протоіерей, вѣдь комиссію-то слѣдовало бы пополнить, а то, въ самомъ дѣлѣ, какъ-то… нѣсколько…
— Всѣ усилія употребляли, ваше преосвященство, рѣшительно всѣ усилія, но ничего нельзя было сдѣлать: ни людей, ни средствъ! отозвался Сыровъ, и развелъ руками.
— Да вѣдь работы по разборкѣ архива не могутъ мѣшать моимъ будущимъ занятіямъ, заявилъ секретарь. — Я буду брать по связкѣ, но двѣ…
— А какія именно дѣла вы намѣрены брать? спросилъ архіерей.
— Смотря по плану, какой я составлю для своихъ работъ, отвѣтилъ секретарь.
— Я полагаю, что всего естественнѣй начать съ древнихъ временъ, какъ и всякая исторія начинается…
— Опять-таки, смотря по плану и… по цѣли труда, объяснилъ Василій Тихонычъ. — Можетъ быть, придется ограничиться какимъ-либо частнымъ отдѣломъ и провести его рубрики до новѣйшаго времени.
— Зачѣмъ же до новѣйшаго времени? возразилъ владыка: — этого ни въ какихъ архивахъ не дозволяется. — А вы начинайте прямо съ древности и ведите подрядъ, основательно, всесторонне. Докуда вамъ Богъ приведетъ довести, до тѣхъ поръ и доведете. Всякая исторія ведется такимъ образомъ… Тогда у васъ выйдетъ трудъ настоящій, капитальный трудъ. Вѣдь поучительно-то не то, что совершается въ новѣйшее время, а что происходило въ древности.
— Посмотрю. Какъ окажется удобнѣе, отозвался Василій Тихонычъ и подошелъ подъ прощальное благословеніе.
— Такъ вы мнѣ подайте тогда на бумагѣ… Форменно, сказалъ владыка, удерживая секретаря за руку.
— О чемъ?
— А вотъ о томъ, что желаете заниматься въ архивѣ.
— Если это нужно, извольте… подамъ.
— Да обозначьте точно и опредѣленно, за какой именно періодъ времени вы намѣрены разсматривать и разработывать архивныя дѣла.
— Можно и это.
— Я бы желалъ, чтобы вы написали: «по тридцатый годъ текущаго вѣка включительно». Или никакъ не дальше сорокового. Вѣдь и это много. По моему, предовольно.
— Конечно, согласился секретарь, и направился изъ гостинной.
Девятаго декабря приходились именины протоіерейши Сыровой. День этотъ всегда праздновался въ домѣ Сыровыхъ съ особенною торжественностью. Собиралось множество гостей, преимущественно изъ городского духовенства. Представителями отъ консисторіи бывали остальные «члены», секретарь и столоначальники; послѣдніе являлись въ мундирахъ, со шпагами, и приносили именинницѣ по торту. Празднество начиналось утреннимъ пирогомъ и заканчивалось поварскимъ ужиномъ, подаваемымъ въ три часа ночи.
Вечеромъ, наканунѣ новыхъ именинъ, между супругами происходило экстренное совѣщаніе.
— Какъ же намъ быть съ секретаремъ-то? говорила протопопица, высокая, породистая женщина, съ длиннымъ желтымъ лицомъ и выпяченною нижнею губою, постоянно хмурая и ворчаливая.
— Какъ быть? Прійдется позвать, сказалъ супругъ.
— По моему, не стоитъ. Что за невѣжество? до сихъ поръ визита не сдѣлалъ.
— Да вѣдь и мы ему не сдѣлали.
— Это дѣло другое. Онъ пріѣхалъ къ намъ служить, а не мы къ нему. Онъ первый и долженъ былъ начать. А онъ и знать не хочетъ. Что за невѣжество въ самомъ дѣлѣ? Я бы его на твоемъ мѣстѣ проучила. Пришла бы въ присутствіе: пожалуйте, отцы, къ моей супругѣ на пирогъ!.. а ему бы ни слова. Пусть бы онъ проглотилъ этотъ грибъ.
— Ну, что ты, какъ это можно?
— Такъ и можно. Не невѣжничай!
— Вѣдь не мнѣ одному онъ не сдѣлалъ визита; кромѣ преосвященнаго, ни у кого не былъ.
— У другихъ онъ могъ бы и не быть — это ничего не значитъ, а къ тебѣ онъ непремѣнно долженъ былъ явиться. Ты — первоприсутствующій. Это непростительно, это ни съ чѣмъ не сообразно. Этакой невѣжа!
— Можетъ быть, у него эти визиты не въ обычаѣ; можетъ быть, у нихъ тамъ это не принято.
— И то! Я думаю! Ужь гдѣ же приличія искать, какъ не въ столицѣ? Нѣтъ, я теперь насквозь его вижу. Быть не можетъ, чтобъ онъ ничего этого не зналъ и не понималъ. Непремѣнно понимаетъ, а просто не хочетъ… Наплевать на тебя хочетъ. Наплюй и ты.
— Поди-ка наплюй… Мы было затѣвали, да… Посмотри-ка, какой онъ. Не изъ тучи громъ. Ничего не сдѣлаешь. Пожалуй, еще бѣды наживешь. Ныньче первоприсутствующій, а завтра пожалуй… и вовсе не присутствующій.
— Ну-у!..
— А какъ бы ты думала? Вотъ на дняхъ, говорятъ, кому-то высказывалъ, что нужно нѣкоторыхъ членовъ замѣнить новыми. Сдѣлаетъ представленіе — и прощай… Ну его совсѣмъ. Лучше позовемъ. Честь лучше безчестья! Мы вѣдь отъ этого ничего не потеряемъ, а еще напротивъ… По правдѣ сказать, другіе-то члены, говорятъ, всѣ уже у него перебывали… тайкомъ. Одинъ я остался. Вотъ мы теперь и загладимъ.
— Какъ хочешь… Смотри самъ! сдалась протопопица. — Но все-таки меня досада беретъ. Вѣдь этакой, подумаешь!
— Ну, будетъ, будетъ. Позовемъ да и только. Что дѣлать-то!
— Можетъ быть, онъ самъ придетъ, безъ зову.
— Съ какой же стати онъ придетъ? Почемъ онъ знаетъ, что ты именинница?
— Въ такомъ случаѣ вотъ что: позови его отдѣльно, одного, чтобы никто изъ членовъ не слыхалъ.
— Зачѣмъ же это?
— Такъ надо. Я ужь знаю зачѣмъ.
— Ну, ладно, согласился супругъ.
Въ восемь часовъ имениннаго вечера почти всѣ комнаты въ домѣ Сыровыхъ были заняты гостями. Отцы, по обыкновенію, сбились въ кабинетъ. Барышни попарно сновали по залу въ разныхъ направленіяхъ; между ними съ трудомъ лавировали кое-какіе молодые люди, стараясь пристать то къ той, то къ другой парѣ и постоянно извиняясь. Въ гостинной засѣдали пожилыя дамы, между которыми не послѣднее мѣсто занимали уже извѣстныя намъ матушки въ неизмѣнныхъ черныхъ фаншонахъ. Повсюду шло чаепитіе, съ летучими, отрывочными разговорами. Хозяинъ, тщательно расчесанный, въ лучшей рясѣ, съ магистерскимъ крестомъ на груди, отъ времени до времени выбѣгалъ изъ кабинета и заглядывалъ въ переднюю. Въ одну изъ такихъ вылазокъ ему, наконецъ, посчастливилось: онъ увидѣлъ въ отворившейся изъ сѣней двери фигуру секретаря. Вмѣсто того, чтобы сейчасъ же встрѣтить важнаго гостя, хозяинъ торопливо вернулся въ кабинетъ, рѣзкимъ шопотомъ объявилъ: «секретарь!» и побѣжалъ въ гостинную. Отцы инстинктивно запахнули рясы и сейчасъ же шопотомъ условились, чтобы въ случаѣ чего, секретаря занималъ о. Самуилъ, такъ какъ онъ единственный изъ всѣхъ имѣлъ счастіе побывать въ Петербургѣ. О. Самуилъ съ удовольствіемъ принялъ эту честь. Между тѣмъ, секретарь успѣлъ раздѣться въ передней и, съ шляпой въ рукѣ, осторожно вступалъ въ залъ, медленно обводя глазами незнакомую публику. Публика, замѣтивъ невиданную личность, притихла, какъ-то съежилась и впилась глазами въ новаго гостя. Василій Тихонычъ почувствовалъ себя нѣсколько неловко. Но на выручку ему появился изъ гостинной о. Сыровъ, таща за руку почтенную, именинницу. (Въ дверяхъ гостинной стѣснились пожилыя дамы и, вытянувъ шеи, жадно разсматривали секретаря).
— Вотъ, честь имѣю… Моя супруга, Анна Петровна… А это., Анюта, Василій Тихонычъ, нашъ секр… нашъ начальникъ! торжественно отрапортовалъ Сыровъ.
Василій Тихонычъ поздоровался и принесъ надлежащее поздравленіе съ дорогою именинницей.
— Очень рада васъ видѣть, хотя и поздно, съ важностью продекламировала протопопица.
— Утромъ я не могъ, это было бы ужь очень тяжело, оправдывался Василій Тихонычъ.
— Нѣтъ, вообще-то поздно: вѣдь ужь нѣсколько мѣсяцевъ прошло, какъ вы пріѣхали къ намъ въ Тускловъ, кольнула именинница. (О. Сыровъ кашлянулъ и слегка толкнулъ смѣлую супругу).
— Да-а… Но я… началъ было секретарь, но ему не пришлось докончить.
Опасаясь непріятныхъ послѣдствій отъ любезностей супруги, Сыровъ быстро подхватилъ гостя подъ руку и, направляя его въ кабинетъ, проговорилъ:
— А теперь позвольте вамъ вотъ іереевъ…
Не докончивъ фразы, онъ шагнулъ впередъ и широко распахнулъ двери кабинета. Минуты двѣ въ кабинетѣ слышался шелестъ рясъ. Звуки эти были выразителями «представленій», привѣтствій и поклоновъ. Когда церемонія свиданія кончилась, Василій Тихонычъ, положивъ шляпу на окно, присѣлъ въ уголокъ на свободный стулъ. Усѣлись одинъ за другимъ и отцы, въ послѣдовательности, пропорціональной смѣлости каждаго. Нѣсколько мгновеній прошло въ молчаніи. Іереи уставились на о. Самуила: дескать выручай.
— Позвольте васъ спросить, Василій Тихонычъ: вы родомъ изъ Петербурга? началъ бывалый о. Самуилъ.
— Нѣтъ; я тамъ только служилъ нѣкоторое время, отвѣтилъ секретарь.
— Но что за прелесть эта столица! продолжалъ о. Самуилъ. — Просто — не выѣхалъ бы оттуда.
— Вы, стало быть, были въ Петербургѣ?
— Какъ же, какъ же! Въ прошломъ году.
— По дѣламъ, или такъ себѣ?
— Нѣтъ, просто такъ… для вояжа. Мнѣ давно хотѣлось… Думаю: не умру безъ того, чтобъ не побывать въ «Петра твореньи» — и побывалъ. Ну, что за прелесть! Забыть не могу. Прямота вездѣ необыкновенная!
— Ну, едва ли въ Петербургѣ встрѣтите прямоту, возразилъ секретарь. — Я успѣлъ-таки присмотрѣться… Вѣроятно, вы все-таки меньше моего тамъ прожили. Гдѣ это вы замѣтили прямоту?
— Какъ же… а улицы-то? Какъ началась, напримѣръ, Большая Морская, такъ и идетъ прямо, безъ всякихъ извилинъ, пока не кончится.
— Да, но это собственно не прямота, а точнѣе прямолинейлость. Я думалъ, вы разумѣете прямоту въ людяхъ.
Іереи вѣжливо ухмыльнулись.
— О людяхъ тамошнихъ я не могу судить, сознался о. Самуилъ: — я ихъ не знаю. О людяхъ вотъ вы могли бы намъ сообщить… Что, напримѣръ, тамъ духовенство? Какъ оно… сравнительно?
— Духовенство? Въ самомъ Петербургѣ?
— Да-съ.
— Духовенство тамъ держится бодро, самоувѣренно, порядочно модничаетъ… Впрочемъ, всѣ болѣе или менѣе дѣльцы… занятой народъ.
— Такъ-съ. Это и естественно: столица… центръ… Ну, зато, говорятъ, и достатокъ хорошій имѣютъ. Не то, что мы, грѣшные… Но и они, вѣроятно, не все за дѣломъ. Вѣроятно и развлеченія себѣ позволяютъ.
— Не знаю. Въ ихъ компаніи не бывалъ.
— Правда ли, нѣтъ ли, говорятъ даже, что и скоромное по постнымъ днямъ кушаютъ?
— Не знаю, повторилъ Василій Тихонычъ.
— Такъ-съ… Но я радъ, что, по крайней мѣрѣ, на зданія насмотрѣлся. Этакія громады! Сподобился и синодъ съ сенатомъ видѣть. Такъ рядышкомъ и стоятъ: церковь и государство… Видѣлъ и картинки, наклеенныя на зданіи синода: нарисованы мужики, съ открытыми желудками, и все это у нихъ тамъ охватило синимъ огнемъ… отъ пьянства. Хорошая мѣра! Я думаю, народъ съ ужасомъ смотритъ и невольно отвращается отъ водки?
— Не замѣчалъ, лаконически отвѣтилъ секретарь.
— Не замѣчали… Но мнѣ это очень понравилось, ораторствовалъ о. Самуилъ. — Мнѣ не разъ приходило въ голову… и я кое-кому говорилъ… исходатайствовать разрѣшеніе о расклейкѣ такихъ поучительныхъ картинокъ по всѣмъ городамъ и селамъ. Тогда посмотрите, какъ упадетъ повсюду пьянство. Нѣтъ, это великолѣпно придумано. Что значитъ столица — Господи Боже мой! Намъ въ глуши и на умъ этого никогда не придетъ.
Именинница, выждавъ пока секретарь вошелъ въ кабинетъ, съ важностью отплыла въ гостинную и тотчасъ заявила:
— Крѣпился-крѣпился, наконецъ-таки, не выдержалъ, пришелъ. Ни у кого еще не былъ, ко мнѣ первой явился.
— Развѣ вы его не звали? возразилъ одинъ изъ фаншоновъ.
— Ни-ни! Съ какой стати? Самъ узналъ, что я именинница. Хотѣлъ было, говоритъ, утромъ, но никакъ нельзя было. Я, право, такъ довольна. Слава Богу. Это съ его стороны большая любезность. Человѣкъ образованный… конечно, понялъ, что все-таки первоприсутствующій…
— Какой красивый мужчина! замѣтилъ фаншонъ.
— А одѣтъ-то какъ! Чистая картинка! похвалилъ другой фаншонъ.
Затѣмъ и другими дамами было высказано нѣсколько лестныхъ замѣчаній по адресу новоявленнаго гостя. Наконецъ, первый фаншонъ тревожно заговорилъ:
— Да что это они тамъ такъ долго? Пожалуй, они его тамъ совсѣмъ оставятъ… Мѣшокъ-то мой тамъ сидитъ… и не догадается познакомить жену. Послушайте, милая! обратился безпокойный фаншонъ къ хозяйкѣ: — нельзя ли послать въ кабинетъ за моимъ?.. Чтобъ сейчасъ же пришелъ ко мнѣ.
— Хорошо, сказала хозяйка и тотчасъ же отправила горничную за виноватымъ.
Черезъ минуту виноватый явился.
— Послушай, долго ли я буду здѣсь сидѣть, какъ дура какая? съ негодованіемъ выпалилъ фаншонъ.
— А что такое? испуганно спросилъ супругъ.
— Да какъ же. Должна же я познакомиться съ новымъ человѣкомъ. А ты сидишь тамъ, какъ придавленный. Поди и приведи его ко мнѣ.
— Да какъ же, голубка… вѣдь это неловко! Лучше какъ-нибудь чрезъ хозяина…
— Ну, попроси хозяина, чтобъ хоть онъ познакомилъ. А то они тамъ объясняются, а ты тутъ сиди и моргай, какъ сова.
Виноватый удалился.
— Вотъ такъ Полина Андревна! единогласно одобрило дамство.
— А то какъ же? Я всегда прямо… Просто досадно. Сидимъ, какъ заштатныя какія.
Вскорѣ въ гостинной появился секретарь, въ сопровожденіи Сырова. Сыровъ началъ отчетливо рекомендовать каждую изъ дамъ. Въ отвѣтъ на молчаливое рукопожатіе Василія Тихоныча, дамы импровизировали затѣйливыя любезности. Когда Сыровъ окончилъ почетную миссію и, потирая руки, отступилъ въ сторонку, то дамы поспѣшно начали вызывать изъ залы своихъ сестеръ, дочерей, племянницъ и наперерывъ рекомендовали ихъ секретарю. Василій Тихонычъ попытался было замѣтить мелькающія передъ нимъ физіономіи барышенъ и запомнить принадлежащія имъ имена, но тотчасъ же все перепуталъ и перезабылъ.
О. Сыровъ, оттиснутый во время этой сутолоки къ дверямъ залы, покосился на кабинетъ. Батюшки столпились въ дверяхъ кабинета и дѣлали ему пригласительные знаки. Сыровъ подошелъ къ нимъ.
— Пристройте его куда-нибудь! шопотомъ взмолился о. Самуилъ: — а то чистая бѣда. Докуда жь мы будемъ сидѣть безъ дѣла?
— А вы затворитесь и начинайте себѣ! посовѣтовалъ хозяинъ.
— Неловко! возражалъ о. Самуилъ: — зайдетъ, посмотритъ — ну что хорошаго? А вы вотъ что: намекните-ка ему! можетъ быть, и онъ сядетъ. Тогда дѣло другое.
— Попробую, вказалъ Сыровъ и отправился соблазнять секретаря.
Но секретарь уже шелъ ему навстрѣчу и опять по направленію къ кабинету.
— Чѣмъ бы мнѣ занять васъ, дорогой гостекъ? ласково проговорилъ Сыровъ, слегка дотрогиваясь до секретарскаго плеча.
— Чѣмъ? Да ничѣмъ, сказалъ Василій Тихонычъ, приближаясь къ дверямъ кабинета. — Мнѣ и такъ хорошо.
— Очень радъ. Но все-таки… Можетъ быть, въ карточки сыграли бы? Такъ я какъ-нибудь бы устроилъ… по маленькой. Вѣдь я думаю — играете?
— Изрѣдка приходилось… (Отцы просіяли).
— Ну, вотъ и прекрасно. Во что вы играете?
— Въ винтъ, больше ни во что, да и то плохо. Разумная игра. Мнѣ самый процессъ ея нравится. Сколько тутъ разныхъ комбинацій, сколько требуется соображенія! Мысль постоянно въ напряженіи.
— О, это ужь не игра, коли мысль въ постоянномъ напряженіи, возразилъ о. Самуилъ: — это работа, трудъ. А тутъ играешь… играютъ обыкновенно для того, чтобы не думать, чтобы отдохнуть, развлечься. Стуколка, напримѣръ… ужь въ собственномъ смыслѣ игра.
— Не знаю, не игралъ, заявилъ Василій Тихонычъ.
— Эка, жаль, въ винтъ-то у насъ не играютъ! соболѣзновалъ хозяинъ.
— Что жь такое… Ничего. Такъ и быть.
— Да вамъ будетъ скучно.
— Нѣтъ, не безпокойтесь. Я еще съ полчасика побуду, да отправлюсь.
— Ахъ, какъ это можно, что вы? воскликнулъ хозяинъ.
Въ залъ вышла хозяйка.
— Анюта! вотъ Василій Тихонычъ собирается уходить, пожаловался протоіерей.
— Это что за новости? Развѣ добрые люди такъ дѣлаютъ? сказала именинница, стараясь соединить строгость съ любезностью.
— Я еще не сейчасъ, я еще посижу немножко, объяснилъ секретарь.
— То-то… примирительно произнесла Анюта. — Да почему же «немножко?» Нужно какъ слѣдуетъ… до конца… А я вотъ шла за вами: тамъ вонъ, въ гостинной, желаютъ съ вами побесѣдовать.
— Съ удовольствіемъ, согласился Василій Тихонычъ и нехотя побрелъ за хозяйкой.
Сыровъ тоже двинулся было въ гостинную, но его шопотомъ отозвали въ кабинетъ.
— Зачѣмъ вы его удерживаете? волновался о. Самуилъ. — Связалъ по рукамъ-по ногамъ.
— Нельзя… неловко. Человѣкъ въ первый разъ… объяснялъ хозяинъ.
— Да зачѣмъ вы его пригласили-то? Только вечеръ отравлять!
— Какое пригласилъ… Не приглашалъ. Самъ пришелъ, въ томъ-то и дѣло, говорилъ протоіерей, прижимая ладонь къ груди. — И теперь вотъ какъ-то вдвойнѣ неловко… Впрочемъ, что же вамъ ждать-то? Затворились, да и — съ Богомъ. Авось не съѣстъ.
— А вы сядете съ нами?
— Я пока погожу. Неловко. Дѣло хозяйское. Что же онъ одинъ останется?.. Садитесь-ка, садитесь, начинайте. Я васъ самъ затворю. Кстати вотъ музыка… Дескать, мѣшаетъ разговорамъ, вотъ и затворились.
— А вы вотъ что, о. протоіерей: какъ только онъ пойдетъ изъ гостинной, вы предупредите насъ. Тогда мы всѣ выйдемъ въ залъ, надумалъ о. Самуилъ.
— Хорошо, можно! согласился о. Сыровъ.
Порѣшивъ жгучій и трудный вопросъ, Сыровъ заложилъ руки за спину и принялся бродить по комнатамъ. Прошелъ въ столовую, приказалъ лакеямъ «на всякій случай» поспѣшить приготовленіемъ закуски. Разрозненные элементы закуски были уже всѣ на лицо и соблазнительно красовались на столѣ и подоконникахъ.
О. протоіерей мимоходомъ отрѣзалъ и скушалъ ломотокъ икры. Затѣмъ оказалъ нѣкоторое вниманіе килькамъ. Хотѣлъ было сдѣлать честь и маринованной стерляди, но она была уложена такъ правильно и искусно, что гастрономическій ревизоръ не рѣшился; испортить порядка. Постуча.ть ногтемъ о коробку, махнулъ рукой и ушелъ… продолжать безцѣльныя скитанія. Онъ нѣсколько разъ побывалъ и въ гостинной, но не задерживаясь въ ней, а только желая поставить себя на видъ секретарю.
А секретарь во все это время претерпѣвалъ бесѣду съ фаншономъ.
Бесѣда эта была приблизительно такого содержанія.
— Вы, должно быть, не любите дамскаго общества? начала Полина Андревна.
— Изъ чего вы это заключаете?
— Да какъ же… Повернулись около насъ и сейчасъ же прочь.
— Это очень естественно. Я здѣсь въ первый разъ, въ совершенно новомъ обществѣ. Впрочемъ, я человѣкъ вообще не общественный, довольно замкнутый, сидячій.
— Это не хорошо.
— Что дѣлать!
— Вы одни пріѣхали въ Тускловъ, или съ вами кто-нибудь есть?
— Совершенно одинъ.
— Это очень нехорошо. Такому молодому, и сидѣть одному въ четырехъ стѣнахъ. Это Богъ знаетъ что. Ужасная скука.
— Я не скучаю. Некогда скучать. Ежели же иногда почувствуется потребность въ развлеченіи, схожу въ театръ — и совершенно доволенъ.
— Да что жь театръ? Въ театрѣ вы опять-таки все одинъ. А то ли дѣло общество! Что можетъ быть пріятнѣе! Какъ, вотъ, напримѣръ, въ нашемъ кругу. Слышите, какъ вонъ отплясываютъ? Душа радуется. И у насъ это очень часто. Вотъ, Богъ дастъ, поближе сойдемся съ вами, вы тогда вполнѣ это оцѣните. Танцовать у насъ сколько угодно.
— Это удовольствіе не для меня.
— Какъ такъ?
— Не танцую. Не учился. Не имѣлъ возможности… да и не считалъ нужнымъ.
— Не хорошо. Ну, а если вамъ жена танцорка попадется? Вѣдь это неловко. Какъ же вы будете съ ней… согласоваться?
— Жена мнѣ едвали попадется.
— Это что такое? Развѣ вы никогда не женитесь?
— По всей вѣроятности.
— Не можетъ быть. Эту вѣроятность-то мы знаемъ. У насъ одинъ учитель до пятидесяти лѣтъ все такъ-то говорилъ, да вдругъ и прорвался. Да вѣдь подцѣпилъ-то какую — не глядѣлъ бы! Нѣтъ, это вы не хорошо… Этакъ вы совсѣмъ завянете. Нѣтъ, вы не чуждайтесь… Впрочемъ, я вамъ ни капельки не вѣрю. Вы совсѣмъ не такой. Васъ только некому было расшевелить. Нуте-ка, будетъ серьёзничать-то. Подите-ка вонъ въ веревочку… Посмотрите-ка, какой тамъ цвѣтникъ.
— Благодарю васъ. Не могу. Мнѣ домой пора.
— Ну, во-отъ. Во-отъ знаетъ что! упрекнула Полина Андревна и отвернулась.
Секретарь всталъ и началъ прощаться съ хозяйкой. Тутъ же подвернулся и хозяинъ, издали выжидавшій желаннаго момента.
— Василій Тихонычъ, да что вы это! Вѣдь это грѣшно — уходить такую рань! пенялъ хозяинъ.
— Хоть бы еще часочекъ! вставила хозяйка.
— Нѣтъ, не могу, серьёзно, не могу, упорствовалъ секретарь.
— По крайней мѣрѣ, хоть закусите немножко, умолялъ Сыровъ.
— Да не безпокойтесь, пожалуйста. Вѣдь еще рано закусывать.
— Нѣтъ, ужь все готово, ей Богу, готово, пожалуйте! приставалъ хозяинъ, указывая секретарю путь въ столовую.
Василій Тихонычъ пошелъ закусывать, а Сыровъ, немного пріотставши, шепнулъ горничной, чтобы та предупредила іереевъ объ опасности. Іереи моментально прекратили игру и, тщательно затворивъ двери кабинета, тоже явились въ столовую, впрочемъ, не столько для того, чтобы истреблять преждевременную закуску, сколько для того, чтобы проститься съ секретаремъ и отвлечь отъ себя всякое подозрѣніе.
Минутъ черезъ десять, Василій Тихонычъ ушелъ. Заперши за нимъ дверь, Сыровъ торопливо вбѣжалъ въ кабинетъ и радостно воскликнулъ:
— Ну, слава Богу, проводилъ! Измаялся окончательно. Стѣснительнѣй всякаго архіерея. Тамъ, по крайней мѣрѣ, знаешь, что нельзя — ужь и не тянетъ…
Между тѣмъ какъ въ кабинетѣ исчезновеніе секретаря возбудило ликованіе, въ гостинной тоже самое обстоятельство возъимѣло обратное дѣйствіе. Тутъ противъ удалившагося гостя изливались самыя непріязненныя чувства. Самою энергическою выразительницею этихъ чувствъ была все таже Полина Андревна (первый фаншонъ тожь).
— Ну-ну-у! Ждали-ждали, да и дождались! возглашала она, поводя головою. — Это срамъ, а не секретарь. Корчится, ломается, вретъ на каждомъ шагу. «Я человѣкъ замкнутый»… Знаемъ мы, какой ты замкнутый! То и дѣло, вишь, шляется до улицамъ съ какими-то гороховыми шутами изъ окружного суда. А въ нашемъ обществѣ часъ пробыть ему противно. Шутъ меня догадалъ еще дочь ему представить! Просто съума сошла. Еще подумаетъ, что ухаживаютъ за нимъ. Очень нужно! За кѣмъ ухаживать-то? Ни кожи, ни рожи. Какъ посмотрѣла поближе — ну, чистый уродъ! Рыло, какъ галчье яйцо.
Раздался взрывъ всеобщаго дамскаго хохота. Это поощрило Полину Андревну, и она продолжала:
— Да ей-Богу… настоящее галчье яйцо! Веснушекъ этихъ… видимо-невидимо. Носъ, какъ пятка.
Снова хохотъ.
— Да ей-Богу… чистая пятка! А глаза, какъ у крота.
Опять хохотъ.
— Да у крота-то еще лучше, расходилась Полина Андревна. — Чтобъ я дочери своей пожелала такого жениха! Да Боже сохрани! Я еще съ ума не сошла… Даже сюртучишка не могъ почистить. А еще ѣдетъ въ общество.. на именины!
— Ну, что вы, Полина Андревна… Сюртукъ у него чистый! вступилась хозяйка.
— Что вы мнѣ разсказываете? возразила ораторша. — Вѣдь я сидѣла-то вотъ какъ… Этакъ я, а вотъ этакъ онъ. Ну?.. И весь какъ есть въ волокнахъ, въ пуху и въ перьяхъ. Ну?.. Что, я слѣпая, что ли, сидѣла? Только дочь-то свою осквернила. Вздумала представлять… сопляку этакому! Чисто съ ума сошла!
— Ну, вы, Полина Андревна, ужь очень.. Все-таки онъ человѣкъ деликатный. Ни у кого не былъ, и вдругъ пришелъ поздравить… совсѣмъ незванный… заключила хозяйка.
Возвратившись въ свой номеръ, Василій Тихонычъ заперся на ключъ и принялся писать письма друзьямъ, въ подробности изображая все свое житье-бытье на новомъ мѣстѣ. Когда онъ запаковалъ свои письма, пробило уже два часа. Кончивъ работу, Куранскій потянулся, выпилъ стаканъ воды и началъ ходить изъ угла въ уголъ. Мысли, служившія предметомъ только-что конченной бесѣды его съ друзьями, еще не улеглись въ немъ и онъ нѣкоторое время продолжалъ варіировать ихъ на разные лады.
— Нѣтъ, едва ли я тутъ съ кѣмъ-нибудь сойдусь, размышлялъ онъ. — Хорошо, хоть двухъ знакомыхъ юристовъ отыскалъ. Впрочемъ, что-жь они для меня? У нихъ свои интересы, свои заботы. Даже въ то время, когда болтаешь съ ними, и то чувствуешь себя одинокимъ… Это, впрочемъ, весьма естественно, на это претендовать нельзя. Но вотъ епархіалы-то, епархіалы-то наши… Одного колѣна… одному дѣлу служимъ, одну коллегію составляемъ — и какая рознь! Между собой-то, правда, у нихъ не рознь. Народъ крѣпко сплоченный. Но со мной — рознь. Постоянное противодѣйствіе, подозрительность. Точно супостатъ какой къ нимъ явился… Это въ сферѣ служебной. А въ частной, семейной? Одни тупо или хитро отмалчиваются, другіе фиглярствуютъ и высказываютъ ребяческія сужденія. Дамство — патріархально грубо. И это видные представители губернскаго духовенства. Двѣ-три мысли случайно забрели въ голову еще въ древности и при содѣйствіи разныхъ инстинктовъ до сихъ поръ заправляютъ каждымъ во всѣхъ случаяхъ жизни… Нужно бы ихъ освѣжить какъ-нибудь. Попробую пріохотить къ чтенію… Духовные журналы, можетъ быть, кто-нибудь изъ нихъ и читаетъ, не неизвѣстно какіе. Да и вообще-то эти журналы висятъ какъ-то между небомъ и землею. Предложу имъ выписать какой-нибудь свѣтскій журналъ. Пусть познакомятся. Можетъ быть, что-нибудь и выйдетъ.
Василій Тихонычъ выпилъ еще стаканъ воды и, погасивъ свѣчу, легъ спать.
На слѣдующій день, когда «члены», покончивъ нѣсколько текущихъ дѣлъ, собрались-было уходить, Василій Тихонычъ задержалъ ихъ и обратился къ нимъ съ слѣдующею рѣчью:
— Вотъ, отцы, наступаетъ новый годъ. Въ это время идетъ обыкновенно подписка на газеты и журналы. Не выписать ли намъ что-нибудь для себя?
— Да что же выписать? Что выписывали прежде, то и будемъ выписывать, отозвался о. Сыровъ.
— Да что же мы выписывали? Однѣ «Московскія Вѣдомости»… Этого мало, возразилъ секретарь.
— Чѣмъ же мало? Газета большая, замѣтилъ Сыровъ.
— Газета большая, это правда, говорилъ секретарь: — но одной газеты мало. Хорошо бы было выписать еще какой-нибудь журналъ. Духовные журналы вы, вѣроятно, имѣете возможность читать.
— Да, это у насъ есть, процѣдилъ членъ № 2-й.
— Такъ вотъ намъ бы еще свѣтскій какой-нибудь выписать, предложилъ секретарь.
— Это лишнее, возразалъ членъ № 3-й.
— Какъ лишнее?
— Да такъ. На что онъ намъ? Что въ немъ читать? Побасёнки какія-нибудь.
— Что вы говорите! Какія же побасёнки? Свѣтская журналистика поднимаетъ и обсуждаетъ всевозможные вопросы, истолковываетъ намъ жизнь. Даже явленія нашей съ вами жизни и дѣятельности служатъ нерѣдко предметомъ ея анализа и обсужденія.
— Ну, гдѣ-жь тамъ… Развѣ свѣтскіе въ нашемъ дѣлѣ что-нибудь понимаютъ? Имъ бы только посмѣяться.
— Напрасно вы такъ думаете. Очень много понимаютъ и усердно разработываютъ близко касающіеся насъ вопросы. Во всякомъ случаѣ странно отрицать пользу чтенія для насъ свѣтскихъ журналовъ. Знакомство съ ними можетъ уничтожить свойственную намъ односторонность воззрѣній и вообще пополнить многіе пробѣлы въ нашемъ міросерцаніи. Я и вообразить не могъ, чтобы мнѣ пришлось вамъ это доказывать… Нѣтъ, отцы, слѣдуетъ выписать журмальчикъ, слѣдуетъ; объ этомъ и толковать нечего. Вы сами скоро убѣдитесь, что это полезно.
— Можетъ быть, но вѣдь читать-то некогда, Василій Тихонычъ, возразилъ Сыровъ.
— Что вы, помилуйте! развѣ много нужно труда и времени, чтобъ просмотрѣтъ въ мѣсяцъ одну книжку? замѣтилъ секретарь. — Полноте, выпишемъ!
— А на какія же средства? Вѣдь на этакіе расходы у насъ ничего не ассигновано!
— А не ассигновано, такъ мы сложимся, да на свои выпишемъ. Не Богъ знаетъ что — всего 17 рублей, ободрилъ секретарь.
— Ого!
— Чего же вы испугались? Вѣдь насъ пятеро. Съ каждаго придется очень немного.
— А все-таки…
— Ну, извольте, я внесу пять рублей, а вы по три рубля. Вѣдь это ужь вовсе пустяки. Зато мы будемъ имѣть большой, солидный журналъ, изъяснялъ секретарь.
— Оно и три рубля бросить… тоже…
— Совсѣмъ не «бросить». Какъ это вы говорите? Употребить на полезное дѣло, а не бросить, убѣждалъ Василій Тихонычъ. — Ну, ужь если жалко трехъ рублей, назначьте хоть по два. А я внесу девять. Согласны?
Отцы промолчали.
— Ну, конечно. Это, я думаю, ужь ни для кого не обременительно, оживленно продолжалъ секретарь. — Такъ я завтра же отправлю деньги. А вы мнѣ завтра, или какъ-нибудь на дняхъ, передадите свои доли.
— Благоволительно ли взглянетъ на это владыка? возразилъ Сыровъ.
— На что?
— А на то, что мы вотъ журналъ-то выписывыемъ.
— Чему же тутъ не благоволить владыкѣ? Вѣдь мы консисторскихъ средствъ на это не тратимъ, на свои выписываемъ, сказалъ Василій Тихонычъ.
— Такъ-то такъ. А можетъ быть онъ скажетъ: вотъ, дескать, сами духовные, а журналъ выдумали свѣтскій.
— Такъ что-жь изъ этого? Вѣдь мы не школьники, чтобъ спрашиваться. Удивляюсь, какъ это вамъ могло въ голову прійти. Ну-съ, такъ я завтра же посылаю… Потомъ получимъ журналъ, распредѣлимъ порядокъ и срокъ чтенія, и пойдетъ у насъ все своимъ чередомъ, заключилъ секретарь.
Отцы молча поднялись съ своихъ мѣстъ, попрощались съ секретаремъ и двинулись изъ присутствія. Вслѣдъ за ними пошелъ и Василій Тихонычъ.
Было уже около трехъ часовъ. Въ сѣняхъ консисторіи изъ просителей оставался одинъ только мужикъ въ перешитомъ пѣгомъ полушубкѣ, съ ситцевымъ платкомъ на шеѣ. Поднявшись на цыпочки и вытянувъ шею, онъ зорко и нетерпѣливо посматривалъ въ растворенныя двери канцеляріи. Это заинтересовало Василія Тихоныча, и онъ подошелъ къ просителю. Члены изъ любопытства остановились тутъ же въ сѣняхъ, немного поодаль.
— Тебѣ что? обратился секретарь къ мужику.
— Да вонъ энтова, отвѣтилъ мужикъ, сдѣлавъ неопредѣленный кивокъ въ глубь канцеляріи.
— Кого?
— Да вонъ, что въ пинжакѣ-то.
— Тамъ не одинъ въ пиджакѣ… Да что тебѣ нужно?
— Да онъ еще давешь обѣщался мнѣ прошеніе написать и ужь деньги взялъ, а все не пишетъ. Выходилъ разъ пять сюда. Я говорю: что же ты? А онъ говоритъ: «погоди, недосугъ». А какой недосугъ? Ходитъ съ мѣста на мѣсто, да и все.
— Который? укажи.
— А вонъ, вонъ, что къ окну-то подошелъ… Теперь вотъ сюда повернулся… Идетъ-идетъ… Теперь вотъ сѣлъ, торопливо объяснилъ мужикъ, слѣдя пальцемъ за движеніями вѣроломнаго патрона.
— Сколько онъ съ тебя взялъ?
— Два цѣлковыхъ. (Члены поспѣшили удалиться).
— Хорошо, я сейчасъ… сказалъ Василій Тихонычъ и немедленно вызвалъ указаннаго писца. — Возвратите ему деньги, строго потребовалъ секретарь, указывая пиджаку на полушубокъ.
— Какія?
— Которыя вы у него взяли, чтобъ написать ему прошеніе.
— Зачѣмъ же я ихъ возвращу? Я получилъ ихъ за дѣло, возражалъ пиджакъ.
— Во-первыхъ, вы дѣла этого не исполнили, а во-вторыхъ, безобразно много взяли. Сію же минуту возвратите! горячился секретарь.
— Да какъ же возвратить? Я вѣдь ихъ не укралъ. На это была его добрая воля, упорствовалъ писецъ.
— Хороша добрая воля! ухмыляясь встрялъ ободренный мужикъ. — Сперва еще три цѣлковыхъ запросилъ. Я его уламывалъ-уламывалъ, насилу сбилъ на два. А то: «добрая воля»… Ишь вѣдь!..
— Отдайте, отдайте, я вамъ приказываю! настаивалъ секретарь.
Писецъ нахмурился и досталъ изъ жилета скомканныя бумажки.
— Вотъ извольте, угрюмо проговорилъ онъ, подавая деньги секретарю.
— Зачѣмъ же мнѣ? Отдайте тому, у кого взяли.
Писецъ бросилъ бумажки къ ногамъ мужика. Тотъ съ крехтомъ поднялъ ихъ и сказалъ: «покорнѣйше благодарю».
— Впередъ не извольте такъ дѣлать! это крайне грубо! внушалъ секретарь.
— Это вамъ такъ кажется… пробормоталъ писецъ и повернулъ въ канцелярію.
Василій Тихонычъ посмотрѣлъ ему въ слѣдъ и покачалъ головой.
— А кто-жь мнѣ теперь напишетъ-то? безпокоился мужикъ.
— Пойдемъ со мной, я тебѣ напишу, предложилъ Василій Тихонычъ.
— Ой ли? Вотъ спасибо! Дай Богъ тебѣ доброе здоровье… А ты сколько же съ меня возьмешь?
— Объ этомъ не безпокойся. Пойдемъ.
Черезъ нѣсколько минутъ обиженный писецъ снова вышелъ въ сѣни, посмотрѣлъ по сторонамъ и въ полголоса обратился къ стоящему здѣсь сторожу.
— Ушелъ, что-ль, секретарь-то?
— Ушелъ.
— А гдѣ же мужикъ?
— Секретарь съ собой его взялъ. Пойдемъ, говоритъ, ко мнѣ, я тебѣ напишу.
— Врешь!
— Ей-Богу. Своими ушами слышалъ. Мужикъ говоритъ: «кто-жь мнѣ теперь напишетъ?» А онъ говоритъ: «да я напишу; пойдемъ». И пошли.
Пиджакъ влетѣлъ въ канцелярію и громко возгласилъ:
— Господа, сказать вамъ новость? Секретарь повелъ къ себѣ мужика прошеніе ему писать.
— Ну-у?
— Ей-Богу. Вотъ того самаго, что сейчасъ… Яковъ сказывалъ. Самъ слышалъ. Прямо, говоритъ, сказалъ: «пойдемъ, я тебѣ напишу». Вотъ такъ штука! Ай-да секретарь! Какими дѣлами занимается! То-то онъ и особую квартиру себѣ нанялъ. Чтобъ, значитъ, удобнѣй было… чтобъ никто не замѣтилъ, какъ онъ тамъ раздѣлываетъ… Этакая низость! Даже цѣны сбиваетъ, чтобъ все забрать въ свои руки, чтобъ себѣ побольше нахапать. «Безобразно много берете»… Погоди, я-жь тебѣ покажу безобразіе! Я тебя выведу на свѣжую воду! Ты у меня забудешь, какъ кусокъ изо рта вырывать! грозилъ расходившійся пиджакъ.
— А что-жь ему сдѣлаешь? спросилъ кто-то изъ сослуживцевъ.
— Что сдѣлаю? А вотъ возьму сейчасъ шапку да и накрою!
— Кого?
— Да секретаря. Прямо захвачу. Онъ у меня завертится.
И пиджакъ отправился накрывать секретаря.
Подойдя къ гостинницѣ, онъ остановился у подъѣзда и съ минуту раздумывалъ, проникать ли ему въ зданіе или подождать на улицѣ, пока выйдетъ мужикъ. У ближайшихъ воротъ гостинницы стоялъ дворникъ и, почесываясь, обзиралъ окрестности. Писецъ подошелъ къ нему.
— Здравствуй, почтенный.
— Добраго здоровья.
— Что, секретарь дома?
— Сейчасъ только пришли.
— Онъ одинъ пришелъ?
— Нѣтъ, съ какимъ-то мужикомъ.
— Гм! гм… А изъ духовныхъ ходитъ къ нему кто-нибудь?
— Бываютъ которые…
— Что же, они съ какой-нибудь ношей или такъ приходятъ?
— Не примѣтилъ. А что?
— Такъ.
Писецъ подошелъ подъ арку воротъ и, прислонясь къ стѣнѣ, занялся ожиданіемъ.
— Тебѣ что же, секретаря, что-ль, повидать? спросилъ дворникъ. — Такъ это вонъ туда. Вишь вонъ крыльцо-то… Войдешь и сейчасъ налѣво.
— Я знаю. Но я пока подожду. Пусть мужикъ выйдетъ. Нельзя же двоимъ просителямъ сразу…
— Это такъ, согласился дворникъ.
Наконецъ, мужикъ, покрякивая и крестясь, тяжелою поступью спустился съ высокаго крыльца гостинницы и поплелся въ сторону, противоположную обсерваціонному положенію пиджака. Писецъ, какъ щука, стрѣльнулъ изъ-подъ воротъ и въ мигъ догналъ добычу.
— Что, написали тебѣ? спросилъ онъ, поровнявшись съ мужикомъ.
— А! это ты, любезный?.. Написали, слава Богу. Этотъ баринъ-то не то, что ты. Можно сказать, божескій человѣкъ.
— А много-ль онъ съ тебя взялъ?
— Это дѣло наше.
— Нѣтъ, въ правду? Отчего-жь не сказать? Вѣдь ужь это прошло. Мнѣ, конечно… Богъ съ вами. А такъ… любопытно. Ну же, скажи. Неужели меньше двухъ рублей?
— А то по твоему? Ты-то еще три было заломилъ.
— Ну, а сколько же, сколько? Сдѣлай милость, скажи.
— Ничего не взялъ! съ досадой отрѣзалъ мужикъ и покосился на спутника.
— Полно врать-то. Станетъ онъ тебѣ даромъ! Развѣ я не знаю. Ну, по совѣсти, сколько далъ-то?
— Говорятъ тебѣ: ничего. Что ты ко мнѣ привязался?
— Такъ-таки ничего?
— Ничего.
— Ровно ничего?
— А, поди ты… Присталъ, какъ какой-нибудь…
— Ну, вотъ что, братъ: съ тебя слѣдуетъ могарычъ.
— Это за что?
— Да какъ же… Этакое дѣло и задаромъ!
— Да вѣдь не ты его сдѣлалъ-то.
— Это такъ вышло. Но вѣдь деньги-то у меня ужь въ карманѣ лежали, а теперь они у тебя. Вотъ и нужно съ тебя могарычъ.
— Какъ разъ! Ишь ловкій какой.
— Да какъ же… Вѣдь я изъ-за тебя убытокъ потерпѣлъ. Было два рубля и вдругъ… ты пойми.
— По-оди ты…
— Ну, послушай, дай хоть двугривенничекъ… Такъ и быть, ужь Богъ съ тобой.
Мужикъ молчалъ.
— Дай же. Немного прошу: вмѣсто двухъ рублей — всего двугривенный. Ну же, поскорѣй, а то мнѣ некогда.
— Ужь и банный ты листъ, посмотрю я. Не хочу я съ тобой разговаривать и больше ничего! сердился мужикъ.
— Послушай, вѣдь этакъ нельзя. Что за невѣжество, въ самомъ дѣлѣ! Какого-нибудь двугривеннаго жалко… за этакое дѣло!
Мужикъ молчалъ.
— Ну, дай хоть гривенникъ, шутъ тебя возьми совсѣмъ.
Мужикъ молча отмахнулся рукой.
— Ну, погоди-жь ты, сѣрый чортъ! Хамъ окаянный! Попадешься когда-нибудь… пригрозилъ писецъ.
Мужикъ ускореннымъ шагомъ свернулъ въ ворота постоялаго двора.
На другой день, писецъ съ клятвою увѣрялъ канцелярскую братію, что секретарь взялъ съ этого мужика рубль за прошеніе, что къ нему, секретарю, то и дѣло окунается духовенство съ подарками, и что все это онъ, писецъ, доподлинно узналъ въ гостинницѣ.
Январь приближался къ концу. Ясные, тихіе морозные дни освѣжительно и ободрительно дѣйствовали на обывателей Тусклова. Даже безпріютные попрошайки расхаживали по улицамъ съ необычнымъ проблескомъ надежды. И только весьма немногіе несчастные чувствовали въ эти дни уныніе. Къ числу такихъ несчастныхъ мы должны отнести и нашего Василія Тихоныча. Каждый новый день приносилъ ему новыя непріятности, вызывалъ на новую, сплошь и рядомъ безплодную борьбу. Даже вечера, вожделѣнное время успокоенія для каждаго служащаго чиновника, Василью Тихонычу не доставляли ни умиротворенія, ни воодушевленія. Несимпатичные образы сослуживцевъ, ежедневно мозолящихъ ему глаза, неотразимо представлялись ему теперь со всею живостью; ихъ странныя сужденія и неприглядный образъ дѣйствій вспоминались со всею отчетливостью. Природная впечатлительность и одиночество помогали усиленію душевной тревоги. «Мнѣ некогда скучать», выразился Василій Тихонычъ на извѣстныхъ намъ именинахъ. Правда, онъ не скучалъ. Въ скукѣ человѣкъ томится безсодержательностью своего духовнаго міра и неопредѣленностью стремленій. О Васильѣ Тихонычѣ никакъ нельзя было этого сказать. Дума его постоянно была полна самыми ясными мыслями и совершенно опредѣленными желаніями. Но сознаніе того, что эти мысли не прививаются другимъ и что эти желанія не достигаютъ осуществленія гнело его пуще самой томительной скуки. Это тяжелое настроеніе стало овладѣвать имъ въ одиночествѣ чаще и чаще и нерѣдко сопровождалось нервною головною болью и непріятнымъ подергиваніемъ мускуловъ лица. Въ такіе моменты Василій Тихонычъ по цѣлымъ часамъ сидѣлъ у письменнаго стола, опершись на обѣ руки и крѣпко стиснувъ ладонями виски, или же лежалъ, въ какомъ-то забытьи, на постели, одѣтый и обутый.
Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ, часовъ въ семь, Василій Тихонычъ вдругъ услышалъ стукъ въ свою дверь. Дверь отворилась, въ комнатѣ появился щеголеватый батюшка, съ рыженькими усиками и съ золотыми очками на выкаченныхъ глазахъ.
— Извините, батюшка, я васъ принять не могу: мнѣ нездоровится, началъ секретарь.
— Извините, сказалъ въ свою очередь батюшка: — я не могъ, этого знать, а то бы я, конечно… Но все-таки я бы покорнѣйше просилъ вашего вниманія, въ виду чрезвычайной важности дѣла. Постараюсь не обременять васъ долго своимъ присутствіемъ.
И, не дожидаясь приглашенія, батюшка первый шагнулъ изъ передней въ маленькій залъ.
— Я давно уже заявилъ и часто повторялъ, чтобы желающіе имѣть со мною какія-либо объясненія, являлись ко мнѣ утромъ въ зданіе консисторіи, говорилъ Василій Тихонычъ уже въ залѣ. — Тамъ я секретарь, а здѣсь я частное лицо. Подобныя визитаціи могутъ лишить меня всякаго отдыха и покоя. Непрерывно разбирать дѣла но епархіи и утромъ и вечеромъ — для меня крайне тяжело… Садитесь и говорите, въ чемъ дѣло, да пожалуйста не затягивайте, заключилъ секретарь, присаживаясь къ письменному столу.
— Не извольте безпокоиться: я вкратцѣ… Мнѣ, право, совѣстно. Если я позволилъ себѣ… то только вслѣдствіе необычайной важности дѣла. А то бы я, конечно… Развѣ я не понимаю? Зачѣмъ же бы я сталъ безпокоить, видя такое состояніе вашего здоровья? Я всегда…
— Къ дѣлу, къ дѣлу, пожалуйста!
— Не замедлю, будьте покойны. Хотя мое дѣло и въ высшей степени важное, но его можно въ общихъ чертахъ… чтобы васъ не утруждать. Притомъ вы сразу можете увидѣть, что…
— Да къ чему эти предисловія? Говорите прямо.
— Извините, но я счелъ не лишнимъ… иначе вы могли бы подумать, что я…
— Ничего я не думаю, я только жду, что вы мнѣ скажете.
— Очень благодаренъ за вниманіе. Это я сейчасъ. Дѣло мнѣ близкое и очень хорошо мнѣ извѣстное, такъ что я могу его и такъ и сякъ: и пространно, и кратко. Но такъ какъ вы въ такомъ положеніи, то я…
— Послушайте, вѣдь это Богъ знаетъ что! Говорите же наконецъ.
— Сію минуту, сію минуту. Ради Бога извините. Эка, Боже мой, какъ вы нездоровы-то! Даже по физіогноміи замѣтно. Знай я это, я бы ни за что… Но въ передней какъ-то темновато и я не замѣтилъ… У васъ должно быть что-либо серьёзное. Боже сохрани! Можно сказать, нашъ всеобщій благодѣтель, и вдругъ… Какъ это я не во-время, право… Ну, ни за что бы сегодня не позволилъ себѣ. Вы ужь извините, Василій Тихонычъ. Богъ свидѣтель, что только крайняя моя нужда…
Василій Тихонычъ почувствовалъ, что лицевые мускулы его окончательно распрыгались. Быстро вскочивъ съ своего мѣста, онъ пробѣжался изъ угла въ уголъ и началъ:
— Послушайте, батюшка, при всемъ нежеланіи, я могу наговорить вамъ много непріятнаго. Ну, съ какой стати вы меня мучите? Если желаете поговорить со мной о дѣлѣ, такъ говорите скорѣе и дайте мнѣ покой. Я вамъ уже сказалъ, что мнѣ нездоровится.
— Ну, ей-Богу же, Василій Тихонычъ, я не зналъ, по совѣсти говорю. Ни за какія тысячи не осмѣлился бы… Простите, ради Бога. Сейчасъ же удалюсь, только вотъ изложу.
— Излагайте, излагайте, давно бы пора.
— Видите ли… Я помощникъ настоятеля изъ села Большія Ямы ..скаго уѣзда. Можетъ быть, изволите знать?
— Нѣтъ, не знаю, заявилъ Василій Тихонычъ, снова присаживаясь на стулъ.
— Да-а? А я думалъ, что вы знаете… Такъ я помощникъ настоятеля, студентъ семинаріи. А настоятелемъ у насъ престарѣ.тай священникъ Пчельниковъ. Имѣетъ камилавку, но совсѣмъ не студентъ. Притомъ — не въ переносъ будь сказано — крайне нетрезвенной жизни. Постоянныя упущенія по службѣ и соблазнъ для прихожанъ. Ни по какимъ правамъ онъ не могъ быть настоятелемъ. Это все дѣло покойнаго предшественника вашего, не тѣмъ его помянуть… Пчельниковъ человѣкъ одинокій съ давнихъ поръ и капиталецъ въ банкѣ имѣетъ. А я человѣкъ многосемейный и бѣдствующій. Конечно, я съ нимъ тягаться не могъ. Вотъ онъ и взялъ надо мной перевѣсъ: нетолько сдѣлался настоятелемъ, но еще и камилавку получилъ. А между тѣмъ требы я постоянно исполняю за двоихъ, часть же получаю гораздо меньшую противъ него. И такъ это мнѣ обидно показалось! Думаю: Господи, вѣдь я студентъ и работаю за двоихъ. Говорю: отецъ Ѳедоръ, давайте кружку дѣлить поровну; все-таки справедливѣй. — «Нѣтъ, говоритъ, не могу: но новымъ штатамъ и по указу мнѣ полагается больше, такъ какъ я настоятель». Тутъ ужь мнѣ до того досадно стало, что я возьми, да и подай на него прошеніе. Это было еще при вашемъ предшественникѣ. Изложилъ на трехъ листахъ всю его нетрезвость и вытекающіе изъ сего поступки. Но, какъ я имѣлъ честь доложить вамъ, Пчельниковъ человѣкъ состоятельный… И дѣло мое не получило никакого движенія. Вы, можетъ быть, изволили читать это дѣло? На трехъ листахъ… отъ 10-го ноября тысяча восемьсотъ…
— Нѣтъ, не попадалось.
— Не попадалось? Гм… Впрочемъ, не мудрено: они его, должно быть, спрятали… Я подождалъ подождалъ, и написалъ вторично, уже съ значительными добавленіями вновь случившихся казусовъ. Въ этотъ разъ вышло уже четыре листа съ половиной. Это было уже недавно, при вашемъ поступленіи… отъ 5-го іюля минувшаго года. Это вы, конечно, уже изволили прочитать.
— Тоже не читалъ. Не дошла еще очередь. У насъ дѣла докладываются въ хронологическомъ порядкѣ. Хоть это иногда и неудобно, но ничего не сдѣлаешь: очень много запущенныхъ дѣлъ!
— Очень прискорбно, сокрушался батюшка. — Я васъ всепокорнѣйше прошу, хоть не въ примѣръ прочимъ, разсмотрѣть мое дѣло поскорѣй. Вѣрите ли, что день, то новая скорбь. Этого Пчельникова положительно слѣдуетъ въ заштатъ. Помилуйте, ему ужь лѣтъ семьдесятъ и притомъ богатый человѣкъ. До сихъ поръ у него была въ консисторіи рука, главнымъ образомъ, вашъ предшественникъ — не тѣмъ будь помянутъ — а теперь мы наслышаны, что вы по всей справедливости… Сдѣлайте милость!.. (Батюшка всталъ и низко поклонился).
— Если ваше прошеніе при дѣлахъ, то будетъ разсмотрѣно своевременно, а какое именно послѣдуетъ по нему заключеніе, этого я не могу сказать заранѣе.
— Я желаю собственно одного: чтобы Пчельниковъ дѣлилъ со мной кружку пополамъ, а не бралъ бы себѣ большую часть, какъ теперь. Тогда бы я на него и прошеній не сталъ писать. Я ему неоднократно это говорилъ. Давай, говорю, пополамъ. Тогда, говорю, всякую твою нетрезвенность забуду. Нѣтъ, все стоитъ на своемъ. Все думаетъ, что у него и теперь рука… Вы ужь пожалуйста, Василій Тихонычъ, внемлите!
— Приказать я не могу. Въ свое время разберемъ ваше дѣло, и такъ или иначе рѣшимъ.
— Ну, какъ не можете, что вы?.. Конечно, я человѣкъ несостоятельный, но все-таки могу чувствовать благодарность. Иной разъ рыбки, либо птички, а въ осеннее время яблочка… Чѣмъ богатъ.
— Вотъ что, батюшка: дѣло свое вы мнѣ изложили болѣе чѣмъ подробно и начинаете говорить уже совершенно постороннія вещи. Прошу васъ оставить меня въ покоѣ. До свиданія! заключилъ секретарь и всталъ съ мѣста.
Батюшка тоже всталъ и, постоявъ нѣсколько секундъ съ вытаращенными глазами, взялся за шапку.
— Вы все таки защитите! упрашивалъ батюшка въ передней.
— Хорошо, хорошо, праваго никогда въ обиду не дадимъ, а виноватому не спустимъ, утѣшилъ секретарь.
— А обижаться… чѣмъ же тутъ обижаться? Вѣдь я не виноватъ, что я человѣкъ несостоятельный. Побогатѣю — тогда получше отблагодарю.
— Не болтайте пустяковъ, когда васъ на это не вызываютъ, внушалъ Василій Тихонычъ. — Ничего вашего мнѣ не нужно. Спокойной ночи.
— Покорнѣйше благодарю. И вамъ того же желаю, а главное — здоровьемъ поправиться… А дѣльце-то ужь пожалуйста ускорьте! сказалъ батюшка и, надѣвъ шапку, шагнулъ въ сѣни.
Василій Тихонычъ только было хотѣлъ запереть дверь, какъ вдругъ ее кто-то снова распахнулъ, и въ передней появился новый визитёръ. Секретарь разсмотрѣлъ въ темнотѣ высокую камилавку и широкую бороду.
— Кто это? спросилъ онъ.
— Благочинный --скаго уѣзда, Колоколовъ, отрекомендовался визитёръ.
— Извините, батюшка, сказалъ секретарь: — я теперь крайне утомленъ и чувствую себя весьма дурно. Пожалуйте завтра въ консисторію. Тамъ повидаемся.
— Вѣдь вы сейчасъ же принимали одного, примите ужь и меня, возразилъ благочинный. — Я не надолго. Сейчасъ же и оставлю васъ.
— Но вѣдь я даже говорить почти не въ состояніи! взмолился секретарь. — Какъ это вы, право… что за время и что за мѣсто выбрали?
— Простите, если не во-время. Но мы прежде всегда такъ… Къ тому же я вѣдь не буду васъ утруждать разговоромъ. Я церковныя книги принесъ сдать. Сдамъ вотъ вамъ ихъ, да и только.
— Эхъ, Боже мой… Ну, пожалуйте! нехотя пригласилъ Василій Тихонычъ.
Благочинный раздѣлся и съ громкимъ кашлемъ вступилъ въ залу. Подойдя къ столу, онъ вывязалъ изъ ситцеваго платка «клировыя вѣдомости» и съ поклономъ подалъ ихъ секретарю. Секретарь мелькомъ взглянулъ на «вѣдомости» и бросилъ ихъ на письменный столъ.
— Только всего? обратился онъ къ благочинному, который, распахнувъ полы рясы, что-то вышаривалъ въ глубочайшемъ карманѣ подрясника.
— Зачѣмъ же «только»? Этого у насъ не бываетъ.
— А что же еще?
— А еще… еще при семъ вотъ…
И благочинный предложилъ секретарю двѣ красненькихъ.
— Это что такое?
— Прилагаемое…
— За что же это?
— А такъ… при сдачѣ книгъ.
— Возьмите, возьмите назадъ, не срамитесь. Какъ вамъ не стыдно! быстро проговорилъ секретарь, отстраняя благодающую руку.
— Извините, Василій Тихонычъ, можетъ быть, маловато. Но что дѣлать. Церкви обѣднѣли. Какъ ни старался, а больше собрать не могъ, изъяснялся благочинный, прижавъ къ груди руку съ деньгами.
— Послушайте, кокого-жь вы обо мнѣ мнѣнія? воскликнулъ Василій Тихонычъ.
— Самаго высокаго, какое только можетъ приличествовать! отвѣтилъ благочинный и низко поклонился.
— Съ какой же стати вы даете мнѣ деньги? Значитъ, вы меня считаете за взяточника?
— Ахъ, что вы, Василій Тихонычъ, помилуйте! Боже сохрани! Я и помыслить не дерзаю.
— Такъ что же все это значитъ?
— Ничего не значитъ. Это просто наше доброхотство… по искони заведенному порядку. Что-жь тутъ такого… Вы о насъ заботитесь, трудитесь за насъ, а мы вотъ съ своей стороны благодаримъ васъ при случаѣ. Развѣ я первый? Вѣдь это обыкновенное дѣло… при сдачѣ книгъ.
— Я васъ перваго встрѣчаю.
— Ну, такъ еще будутъ. Теперь вотъ срокъ, и благочинные всѣ понаѣдутъ съ книгами. Отъ меня не примете, такъ отъ другого-третьяго примете. Безъ этого нельзя. А между тѣмъ у меня будетъ на совѣсти лежать… Какъ это я не съумѣлъ… Нѣтъ, ужь вы не обижайте.
И благочинный снова потянулся къ секретарю съ деньгами.
— Спрячьте деньги и не заикайтесь о нихъ! строго проговорилъ Василій Тихонычъ, пятясь отъ благочиннаго. — Знайте, что я никогда, ни съ кого ничего не беру и не возьму. У васъ крайне странныя понятія, и я не понимаю, какъ это они могли у васъ сложиться.
— По простотѣ и по учтивости, объяснилъ благочинный. — И мы всегда долгомъ считаемъ поддерживать эту учтивость къ начальству. Обиды тутъ нѣтъ. Доброе расположеніе и больше ничего. Дай Богъ, чтобъ и вы къ намъ тоже питали… Примите, Василій Тихонычъ! Вѣдь это, ей-Богу, отъ души. (Благочинный снова протянулъ руку съ деньгами).
— Вотъ что, отецъ благочинный, началъ секретарь: — очевидно, мы другъ друга не понимаемъ и не скоро поймемъ. Спрячьте — повторяю вамъ — свои деньги, и простимся.
— Да я что-жь… Я уйду, я сейчасъ же уйду, я безпокоить васъ не намѣренъ, бормоталъ благочинный, опуская деньги въ карманъ. — Только я никакъ не думалъ, чтобы между нами вышелъ какой-нибудь разладъ. Самое лучшее, когда и мы къ вамъ хороши, и вы къ намъ хороши.
— Успокойтесь, разлада никакого не выйдетъ; напротивъ, я надѣюсь, что теперь-то у насъ и пойдетъ все на настоящій ладъ, говорилъ секретарь, провожая благочиннаго.
Увидавъ мелькнувшую въ сѣняхъ еще какую-то камилавку, Василій Ткхонычъ почти съ отчаяніемъ закричалъ:
— Не могу, не могу! Поздно, я боленъ, сейчасъ ложусь въ постель.
— Я на минутку, на единую минуточку! послышалось изъ сѣней.
— Не могу, окончательно не въ силахъ. Завтра… въ консисторіи, заключилъ Василій Тихонычъ и заперъ дверь.
Секретарь прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ, выкурилъ папироску, немножко поворчалъ про себя и позвалъ лакея. Лакей явился.
— Послушай, сколько разъ я тебѣ говорилъ, чтобы не пускать ко мнѣ никого. И все-таки ко мнѣ лезутъ и не даютъ покоя.
— Да вѣдь ихъ не укараулишь. Я вѣдь не постоянно въ корридорѣ. У меня и другія дѣла есть. Опять же-съ ними ничего не сдѣлаешь. Имъ говоришь: нельзя, не принимаютъ, въ консисторію пожалуйте. А они и слушать не хотятъ. Торчатъ себѣ у вашей двери, да и все. А гнать ихъ прочь мнѣ какъ-то не рѣшительно. Какъ же я ихъ погоню… особенно въ камилавкахъ, да еще съ крестами!
— Эка народъ, Господи! Ну, говори имъ, что меня дома нѣтъ. Я ужь и не знаю, право… Просто дыхнуть не дадутъ.
— Это я могу. Что-жь, мнѣ все едино… Да, вамъ, баринъ, книжку прислали, но я не могъ вамъ передать ее, потому что у васъ все просители сидѣли.
— Какую книжку?
— Не знаю… отъ какого-то члена… кухарка принесла.
— Дай сюда.
— Слушаю-съ.
Лакей исчезъ и черезъ минуту вернулся съ загадочной книгой. Книга эта оказалась первымъ нумеромъ того самаго свѣтскаго журнала, о выпискѣ котораго такъ усердно хлопоталъ Василій Тихонычъ. Журналъ возвратился изъ чтенія между членами консисторіи. Взявъ книгу, секретарь невольно обратилъ вниманіе на ея оберточный листъ, на лицевой сторонѣ котораго было сдѣлано нѣсколько надписей разными почерками.
— Ну, ступай, братъ, ныньче мнѣ ничего не нужно, сказалъ Василій Тихонычъ лакею и принялся разбирать надписи.
«Книгу сію читалъ — гласила первая надпись — и къ удивленію своему узналъ, что и свѣтскіе могутъ писать довольно порядочно»… «Едва ли это такъ, возражала вторая надпись. — По моему, все вздоръ, что ни начни читать»… «Читалъ, но немного», признавался третій надписатель: — всего три четвертушки. Больше не могъ, ибо здѣсь что ни слово, то задняя мысль"… «А я послѣ сего почелъ за лучшее и совсѣмъ не читать», заканчивалъ четвертый. Василій Тиханычъ бросилъ книгу, улыбнулся и плюнулъ.
Планы Василья Тихоныча относительно занятій архивомъ не осуществились. Помимо другихъ неудобствъ и препятствій, ему-таки и некогда было разработывать исторію. Когда онъ вникъ какъ слѣдуетъ въ «теченіе консисторскихъ дѣлъ», то нашелъ въ нихъ такую запущенность, что нѣкоторыя дѣла валялись неразсмотрѣнными или нерѣшенными болѣе десяти лѣтъ. Это сильно безпокоило секретаря. Эту хотѣлось, во что бы то ни стало, раздѣлаться съ «бумагами», преждевременно обратившимися въ архивныя. Для пересмотра ихъ, онъ началъ ходить въ канцелярію по вечерамъ, приглашая на помощь себѣ болѣе надежныхъ писцовъ. Однако, и это мало помогало. Дѣла, съ необыкновенною поспѣшностью изготовляемыя въ канцеляріи къ докладу, должны были пройти черезъ руки «членовъ», но въ этихъ рукахъ они до того задерживались, что Василій Тихонычъ почти не видѣлъ успѣха отъ своихъ торопливыхъ работъ. Секретарь волновался, просилъ, убѣждалъ, внушалъ, но ему невозмутимо твордили: «Некогда… намъ вѣдь нетолько дѣла, что въ консисторіи»… Писцы, съ своей стороны, роптали на крайнее обремененіе ихъ необязательными работами и не находили словъ, чтобъ достойно очернить ужаснаго секретаря.
— Вотъ вѣдь извергъ! вопіяли канцеляристы: — попользоваться ничѣмъ не даетъ, а работой совсѣмъ замучилъ. И утромъ, и вечеромъ… чего сроду не было. Гдѣ только такого чорта выкопали. Вездѣ люди, какъ люди, а у насъ чисто фараонъ египетскій. Вспомнишь теперь покойника, не разъ вспомнишь… Золото! Работы не выдумывалъ. Самъ питался и насъ кормилъ. А этотъ все наровитъ себѣ — чтобъ ему подавиться, проклятому. Дойдетъ до того, что ни съ мужика, ни съ благочиннаго ни копейки не получишь. Тогда бѣги, куда глаза глядятъ.
Передъ самой Пасхой Василмо Тихонычу выдали квартирныя деньги, всѣ триста рублей сразу. Когда онъ въ консисторіи расписывался въ ихъ полученіи, то ни о чемъ не думалъ. Но дома, по поводу этой субсидіи имъ скоро овладѣло раздумье. Спрятавъ три радужныхъ въ ящикъ письменнаго стола, онъ усѣлся въ кресло, сложилъ руки пальцы въ пальцы и предался размышленіямъ.
— Однако, какъ странно это вышло! думалъ онъ. — Выдали мнѣ деньги на квартиру, а секретарская квартира въ консисторіи остается въ прежнемъ видѣ, безъ всякаго приспособленія къ нуждамъ канцеляріи. Положимъ, въ зимніе мѣсяцы это неудобно было сдѣлать. Но чуть ли не тоже будетъ и въ лѣтніе. Сколько разъ я заговаривалъ о сметѣ, никто и ухомъ но ведетъ. А деньги мнѣ выдали. Что же это значитъ? Не думаютъ ли они, что я хлопоталъ только о своихъ личныхъ интересахъ?.. добивался удовлетворенія своимъ капризамъ? Тебѣ, дескать, деньги нужны? На, получи и молчи. Странно. Развѣ я что-либо выгадываю, получая триста рублей, въ замѣнъ готовой квартиры? Стяжательныхъ и капитальныхъ способностей у меня нѣтъ. Много ли мнѣ нужно одному? Правда, триста рублей для меня большія деньги. Никогда еще постольку не приходилось получать сразу. Но, собственно говоря, на что онѣ мнѣ? Для меня и жалованья съ избыткомъ достаточно. А вѣдь они пожалуй думаютъ, что облагодѣтельствовали меня. Пожалуй еще глаза колоть будутъ. Какъ бы предотвратить это?.. доказать имъ, что для меня тутъ ровно никакого благодѣянія нѣтъ?..
На другой день Василій Тихонычъ явился въ канцелярію и собственноручно роздалъ писцамъ, работавшимъ по вечерамъ, двѣсти рублей въ награду.
По совершеніи акта самоотверженной благотворительности секретаря, канцеляристы съ четверть часа не могли опомниться и не знали, какъ повести себя. Всѣ молча начали ходить въ разныхъ направленіяхъ по канцеляріи: одни — воспламеняемые непривычнымъ чувствомъ умиленія передъ особой секретаря, другіе — снѣдаемые завистью къ счастливымъ сотоварищамъ. Наконецъ, одинъ писецъ-ветеранъ, ставъ въ торжественную позу, восторженно возгласилъ:
— Вотъ, господа… кто могъ чаять этого? А? какъ можно ошибаться въ людяхъ! Вѣдь этакой человѣкъ, подумаешь!.. Даже совѣстно. Ужь мы ли его не порочили? Мы ли его всячески не хаяли? Кажется, всѣ косточки ему перемыли. А вотъ видите?.. Какъ онъ утѣшилъ насъ для свѣтлаго праздника Христова! Этакую махину роздалъ изъ своихъ собственныхъ! Кто-жь-таки это дѣлаетъ? Значитъ, дута въ человѣкѣ есть. Великая личность, какъ хотите. Было кое-что… Но, какъ въ церкви поется, «простимъ вся воскресеніемъ…» особенно по такому случаю… Знаете, что я придумалъ? Сложимся и поднесемъ ему хорошенькій куличъ на первый день… съ этакимъ, знаете ли вензелемъ и съ надписью: «отъ прочувствованныхъ сослуживцевъ»… Тогда онъ еще лучше къ намъ будетъ.
— О, старый воробей, на какую мякину поддался! встрялъ тотъ самый пиджакъ, который когда-то прославился не состоявшеюся двухъ-рублевой взяткой съ мужика. (Онъ былъ теперь въ числѣ «снѣдаемыхъ»).
— На какую мякину? возразилъ ораторъ.
— А какъ же? Именно на мякину. Какъ не стыдно? Ишь вѣдь разболтался, точно дитя малое. Ты вникни-ка получше: какое тутъ тебѣ торжество? попало какихъ-нибудь двадцать рублей — онъ ужъ и растаялъ. Эхъ, ты! Изъ ума выжилъ и больше ничего.
— Небось, не выжилъ. Ты, братъ, не очень.
— Да какъ же не выжилъ-то? Ты сообрази: сколько ты потерялъ во все время служенія этого благодѣтеля? Вѣдь ежели бы ты имѣлъ прежнюю свободу, развѣ бы ты теперь столько набралъ-то?
— Такъ что же? Мало ли что было!
— То-то и дѣло-то. «Было», а теперь все пошло въ однѣ руки. Ты пойми: ужь стало быть человѣкъ нахапалъ, коли двѣсти рублей ему ни почемъ! Видно, ужь самому совѣстно стало. Дай, дескать, я слѣпенькимъ по копеечкѣ брошу, для праздника Христова. А они и рады! Ха-ха-ха-ха. Эхъ, вы… ребятки несмысленные! Еще благодарить собираются! О, Боже мой! Вѣдь это, ей-Богу, умора. Ха-ха-ха-ха. Ему не куличъ, а камень горячій въ зубы. Хапанъ проклятый. Чѣмъ вздумалъ отуманить… Я-бъ ему въ морду бросилъ эти деньги, а не то что…
Награжденные канцеляристы не бросили денегъ секретарю «въ морду», но рѣчь обойденнаго зоила все-таки возымѣла свое дѣйствіе. Мысль о томъ, будто секретарь подѣлился съ ними «хапанными» деньгами, какъ съ нищими, такъ привилась ко всѣмъ, что ни благодарность, ни «прочувствованный» куличъ не состоялись.
Былъ третій день Пасхи. Василій Тихонычъ покончилъ оффиціальные визиты и чувствовалъ себя такъ хорошо, какъ давно уже не чувствовалъ. Недѣльный отдыхъ, воспоминаніе свѣтлыхъ моментовъ, пережитыхъ на Пасху въ дѣтствѣ, живое, веселое движеніе на улицахъ, отрадные признаки весны — все это вмѣстѣ успокоительно дѣйствовало на его душу. Мрачныя думы на время исчезли и замѣнились радужными мечтами. Онъ чувствовалъ сильную потребность поговорить, посмѣяться въ кругу родныхъ или друзей, но, не имѣя возможности удовлетворить этой потребности, разряжалъ свои нервы въ одиночномъ пѣніи знакомыхъ ему пьесокъ. Когда въ номеръ вошелъ лакей для исполненія какихъ-то обязанностей, то Василій Тихонычъ почему-то даже обрадовался ему и тотчасъ заговорилъ съ нимъ съ особенною привѣтливостью.
— Ну, что, Семенъ, какъ поживаешь?
— Ничего, баринъ, слава Богу. Въ радости дождамши, разговѣлись. Теперь вотъ помаленьку праздникъ справляемъ. Наше дѣло — праздновать-то почти некогда. Развѣ ужь не всѣми правдами вывернешься куда-нибудь.
— Что новенькаго?
— Да, что новенькаго-то?.. повторилъ Семенъ.
— Что-нибудь?
Семенъ высморкался, заложилъ руки за спину и, прислонившись къ притолкѣ, продолжалъ:
— Коли новенькое-то хорошее, ну, такъ… А ежели оно совсѣмъ напротивъ, такъ что въ немъ толку… въ этомъ новенѣкомъ-то? Непріятность одна.
— Что, развѣ съ тобой что-нибудь стряслось?
— Нѣ-ѣтъ, со мной-то ничего. Мнѣ что? Хозяинъ мной доволенъ, по номерамъ тоже ко мнѣ со вниманіемъ. А такъ, за другихъ досадно. Особливо, коли видишь, что хорошій человѣкъ.
— За кого же это тебѣ досадно?
— Да вотъ хоть бы за васъ.
— А что такое?
— Да обидно, помилуйте! Развѣ этакъ можно? Это, можно сказать, подлость. Вѣдь это кому пристойно? Можно сказать, самымъ послѣднимъ жуликамъ, которые… Мы тоже людей понимаемъ.
— Въ чемъ дѣло-то?
— Дѣло-то, можно сказать, такое, что и говорить о немъ обидно. Но ужь коли къ этому подошло, такъ ужь таить не буду. По крайности, на душѣ легче станетъ… Такія, баринъ, распущаютъ про васъ новости, что, можно сказать, хуже всякихъ старостей. А все эти консисторскіе стрикулисты. Разславляютъ, что вы ихъ задушили, куска хлѣба лишили, что вы зазываете къ себѣ мужиковъ и берете съ нихъ деньги, что вы грабите духовныхъ. Какъ-то недавно вы имъ двѣсти цѣлковыхъ роздали. Такъ они что же? Вмѣсто того, чтобы день и ночь Бога молить за васъ, такую подлость сплели на васъ, что хоть ротъ разинь. Это, дескать, онъ изъ хапаныхъ намъ удѣлилъ милліонную часть… со стыда и совѣсти. Онъ, дескать, затѣмъ и квартиру-то нанялъ вдали, чтобы ловчѣй хапать… за глазами…
— Это вздоръ. Духовенство хорошо знаетъ, какъ я беру, а мнѣ больше ничего и не нужно, серьёзно проговорилъ Василій Тихонычъ, забывъ, что бесѣдуетъ съ лакеемъ.
— Духовенство… какое духовенство!.. Оно тоже всякое бываетъ, возразилъ Семенъ. — Вотъ послѣ святокъ былъ у васъ одинъ благочинный съ книгами. Вышелъ отъ васъ, да и говоритъ тутъ въ корридорѣ другому: «не взялъ», говоритъ. Хорошо. Не взялъ — и не взялъ. Только что же послѣ этого вышло? Вечеромъ этотъ благочинный пошелъ къ знакомому купцу въ гости, да и продулся тамъ въ карты. Ваши деньги спустилъ, да и свои почти всѣ протурилъ. Насилу до двора доѣхалъ. А деньги-то сборныя, ихъ нужно было отдать, а отдать нечѣмъ. Тамъ которые сельскіе попы и старосты церковные пристали къ нему: "Ну, что, какъ новый секретарь, взялъ деньги? — «Еще бы! говоритъ. Какъ языкомъ слизнулъ». Это благочинный-то. По деревнямъ-то и пошло: беретъ! беретъ! беретъ!.. Послѣ благочинный-то, вишь, и признался, и деньги эти возвратилъ, но вѣдь ужь слова-то не поймаешь. И по сію пору говорятъ розно: кто говоритъ — беретъ, кто говоритъ — нѣтъ. А развѣ это хорошо? Слушаешь, слушаешь вотъ этакія новости-то, да и…
Василій Тихонычъ сперва старался не придавать никакого значенія болтовнѣ лакея, но потомъ почувствовалъ, что рѣдкія минуты свѣтлаго настроенія прошли для него безвозвратно.
— Неужели это все правда! невольно воскликнулъ онъ, вскочивъ съ кресла, и быстро зашагалъ изъ угла въ уголъ. — Очевидно — правда, сказалъ онъ, минуту спустя. Все такъ правдоподобно, такъ согласно съ извѣстными обстоятельствами и лицами. Нѣтъ, такъ жить долѣе невозможно. Вотъ среда-то! И кто это съумѣлъ ее такъ воспитать? Что тутъ остается дѣлать? Дѣйствовать убѣжденіями — оказывается безполезно. Подождать? Но чего? Вѣдь дико расчитывать на вымираніе поколѣнія. А что-нибудь нужно-таки предпринять. Такъ нельзя, положительно нельзя… Сдѣлаю вотъ что: составлю проэктъ о самомъ широкомъ и радикальномъ переустройствѣ и отправлю высшему начальству. Если что-нибудь сдѣлается по части этого преобразованія, то это будетъ подъ прикрытіемъ высшаго авторитета, и всякій ропотъ, всякія сѣтованія не упадутъ на мою только голову… А пока, на всякій случай, буду наводить справки о соотвѣтствующей службѣ въ другихъ епархіяхъ. Можетъ быть, найду гдѣ-нибудь почву, болѣе подготовленную для свободной, мирной, честной и полезной дѣятельности…