Переломъ. Правдивая исторія. Б. М. Маркевича. Въ двухъ книгахъ, четырехъ частяхъ. Спб. Изданіе книжнаго магазина Новаго Времени. править
Существуютъ писатели, которые считаютъ возможнымъ изображать жизнь, заранѣе опредѣляя себѣ тотъ уголъ зрѣнія, подъ которымъ должна представиться эта вымышленная жизнь читателю. Обычно за этимъ угломъ скрывается тайное желаніе автора — поучить, наставить… Но можетъ ли поучать чему-нибудь искаженіе, каррикатура? Нѣкоторые писатели думаютъ, что можетъ.
Въ такимъ принадлежитъ и г. Маркевичъ. Онъ искажаетъ жизнь, событія, лица, и все съ благонамѣренною цѣлью — поучить, исправить.
Вся эта двухтомная пародія озаглавлена — «Переломъ». Правдивая истор 10;я создана въ назиданіе для современныхъ горячихъ умовъ и головъ. Взято время до освобожденія крестьянъ и тотчасъ послѣ освобожденія. Разумѣется, всенепремѣнно упоминается о Герценѣ, объ его Колоколѣ. Только какъ упоминается?… Какою грязью забрасывается покойникъ, безсильный теперь, чтобъ отвѣтить на взводимыя на него клеветы!… Г. Маркевичъ даетъ въ сотрудники Герцену, какъ редактору Колокола, какихъ-то пройдохъ, жуликовъ, «ходатаевъ по дѣламъ». Одинъ изъ такихъ «ходатаевъ» жилъ на Драчевкѣ и въ его комнатѣ можно было видѣть нумера Современника и Колокола, говоритъ авторъ. Онъ же, этотъ ходатай, обираетъ свою любовницу изъ простыхъ, обманомъ вытягиваетъ у нея деньги, которыя потомъ отказывается отдать, и онъ же, этотъ ходатай, состоитъ корреспондентомъ Колокола!… Можно ли представить себѣ еще болѣе безцеремонное отношеніе къ публикѣ?!
И чего здѣсь не приписываетъ г. Маркевичъ Герцену, совершенно, повидимому, забывая, что искаженіе истины меньше всего прощается беллетристу, и притомъ еще искаженіе съ предвзятою цѣлью… Онъ забываетъ, что это можетъ заставить читателя отшвырнуть его романъ, прежде чѣмъ онъ будетъ дочтенъ до конца, еслибы даже онъ и отличался всѣми прочими достоинствами, которыхъ въ данномъ случаѣ въ немъ нѣтъ… Но обыкновенно такіе писатели, какъ г. Маркевичъ, могутъ сознавать только одно: «надо переть», несмотря на то, что «переть» придется какъ разъ лбомъ въ стѣну. Ну, и разумѣется, въ результатѣ останется только шишка на собственномъ своемъ лбу…
Мы не будемъ входить въ разборъ изображаемой авторомъ жизни, такъ какъ она вся по своему искаженію дѣйствительности стоитъ ниже всякой критики. Авторъ самъ какъ бы предчувствовалъ, что у читателя съ первыхъ же страницъ появится сознаніе фальши, и вотъ онъ на оберткѣ еще предупреждаетъ, что разсказываетъ «правдивую исторію». къ чему такая предупредительность? Правдивая исторія будетъ несомнѣнно принята за правду сама по себѣ, безъ предупрежденій и комментарій. Правду вовсе не такъ легко принять за ложь, равно какъ и преднамѣренное искаженіе правды, несмотря на всѣ постороннія увѣренія, принять за правду…
Читателю можетъ показаться страннымъ, къ чему рецензентъ останавливается на такомъ романѣ, какъ «Переломъ» г. Маркевича, если романъ по своему искаженію жизни стоитъ ниже всякой критики… На это мы вотъ что отвѣтимъ. Г. Маркевичъ пишетъ романы большіе, длинные, въ которыхъ есть и любовь, и свадьба, и измѣна, и страданія, есть и женщины добродѣтельныя, чуть не ангелы, есть и красавицы-кошечки, предназначенныя для свободной любви, etc. etc., — есть все, чѣмъ занять празднаго, скучающаго читателя. На такіе романы при бѣдности нашей современной беллетристики спросъ большой, — читателей находится иного. Не даромъ же г. Маркевичъ назначилъ за свой «Переломъ» такую невозможную цѣну — 6 рублей: ясно, что онъ понимаетъ «свой моментъ».
Вотъ въ силу «этого момента» мы и остановились на невозможномъ романѣ г. Маркевича. Насколько онъ невозможенъ, пусть посмотритъ самъ читатель безъ нашихъ комментарій, пусть пробѣжитъ любую изъ сценъ, наполняющихъ романъ. Вотъ сцена встрѣчи Троерукова съ однимъ изъ революціонеровъ, Иринархомъ Овцынымъ.
« — Потрудитесь сойти! — проговорилъ глухимъ, сдержаннымъ голосомъ Троеруковъ, вперяя глаза въ Иринарха.
— Это что значитъ? — воскликнулъ, храбрясь, тотъ, съ широко раскрывшимися глазами.
— Пожалуйте сюда! — повторилъ Борисъ Васильевичъ, и въ этихъ двухъ словахъ зазвучала нота такой желѣзной рѣшимости, что Овцынъ почувствовалъ себя сразу безвластнымъ противиться ей…
Иринархъ соскочилъ съ телѣжки, все также держа свою палку обѣими руками.
— Ну-съ, что вамъ угодно? — уронилъ онъ, все шире и шире раскрывая зрачки: „я, молъ, братъ, тебя не боюсь!…“
Троеруковъ спрыгнулъ съ лошади.
— Подержи, — сказалъ онъ, кидая поводья на руки все тутъ же стоявшаго мужичка, и отошелъ шаговъ на десять въ сторону, приглашая кивкомъ Овцына идти за нимъ.
Тотъ, махая своимъ орудіемъ, поплелся за нимъ… Троеруковъ остановился, обернулся на него и, вытащивъ его письмо изъ кармана, протянулъ его прямо ему подъ глаза.
— Это вы писали?
— А хоть бы и я!…
— Понимали вы, что писали?…
— Значитъ понималъ, когда писалъ.
— Что вы понимали?…
— А понималъ, что слѣдуетъ, — отвѣтилъ онъ, — и что сами вы лучше меня знае….
Онъ не успѣлъ договорить. Троеруковъ ухватился за висѣвшую у него на рукѣ плеть и съѣздилъ ею съ размаха разъ и два по нагло хихикавшему его лицу…
Ж-жжи! словно эхомъ (?) удару взвизгнулъ неудержимо стоявшій подлѣ съ лошадью косарь…
Иринархъ выронилъ палку изъ рукъ и схватился ими за исполосанныя свои щеки…» (т. II, стр. 160—161).
Троеруковъ успѣлъ уѣхать, а Иринархъ какъ все и стоялъ, безмолвно принявши удары плетью, — хоть бы слово какое промолвилъ. Вотъ каковы были революціонеры 60 годовъ!
Но если взять и картины болѣе знакомой автору жизни, напримѣръ, разговоръ въ лакейской, то и тутъ"выходитъ чортъ знаетъ что — не разговоръ, а какое-то кривлянье, — не жизнь, а каррикатура на жизнь… Однимъ словомъ, выходитъ какое-то представленіе, которымъ авторъ хочетъ потѣшить читателя. И потому читатель чуть не на каждомъ словѣ чувствуетъ, что авторъ передъ нимъ ломается, представляетъ. Такое чувство испытываетъ онъ во все продолженіе романа, какъ при изображеніи прислуги, мужиковъ, такъ одинаково и высшаго общества, и революціонеровъ.
Ломанье, преднамѣренное представленье, съ цѣлью поучить, отвратить, предупредить — вотъ суть и задача «Перелома».