Сочиненія И. С. Аксакова. Славянскій вопросъ 1860—1886
Статьи изъ «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси». Рѣчи въ Славянскомъ Комитетѣ въ 1876, 1877 и 1878.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывш. Н. Н. Лаврова и Ко). 1886.
1885 г.
правитьНѣмецкая печать, преимущественно австрійская, великодушно принимая подъ свое крыло русскую дипломатію, такъ мало будто бы цѣнимую у себя въ отечествѣ, пріободряетъ ее выраженіемъ полнаго своего сочувствія и довѣрія, и въ трогательной солидарности съ нею чинитъ дружный походъ на русскихъ «панславистовъ», «шовинистовъ» — главнымъ же образомъ на нашу «Русь». Поводомъ къ такому маневру послужила, къ удивленію нашему, передовая статья 24-го No, прошлаго декабря. Въ Мюнхенской «Allgemeine Zeitung» помѣщено письмо изъ Петербурга, которому эта газета, равно какъ и не малое число перепечатавшихъ его иностранныхъ изданій, вмѣстѣ съ органомъ графа Кальноки «Fremdendlatt», придали значеніе оффиціознаго. И въ самомъ дѣлѣ, авторъ корреспонденціи даетъ прямо понять, что онъ пашетъ не отъ своего только лица и что ему нѣкоторымъ образомъ поручено предостеречь европейское общественное мнѣніе отъ ложнаго заключенія, будто статья «Руси» отражаетъ въ себѣ взгляды сколько-нибудь «вліятельныхъ кружковъ». Напротивъ, онъ, корреспондентъ, поставленъ въ возможность свидѣтельствовать, что въ петербургскихъ «важныхъ политическихъ», «самыхъ высшихъ и самыхъ руководящихъ (massgebendsten) сферахъ относятся къ статьѣ г. Аксакова съ отвращеніемъ и ужасомъ (perhorrescirt)», и что ничего поэтому «не будетъ удивительнаго, если газета „Русь“ подвергнется заслуженной карѣ»…. Мы съ своей стороны нисколько не расположены вѣрить въ оффиціозное происхожденіе этого письма. Намъ слишкомъ хорошо извѣстны притязанія корреспондентовъ вообще, а здѣшнихъ корреспондентовъ иностранныхъ газетъ въ особенности, выдавать себя за важныхъ персонъ, имѣющихъ непосредственныя сношенія съ правительственными лицами и посвященныхъ во всѣ изгибы ихъ мыслей, — хотя, съ другой стороны, несомнѣнно и то, что по свойственной намъ, Русскимъ, благосклонности къ иностранцамъ, послѣдніе у насъ почти всюду personae gratae, особенно въ такъ-называемыхъ «сферахъ»…. Страннымъ также показалось намъ, что даже издающаяся въ Ригѣ, хотя и нѣмецкая, но вовсе не оффиціальная, даже подцензурная, газета, «Rigasche Zeitung», я та признала вдругъ надобнымъ возвѣстить, что «въ высшихъ петербургскихъ сферахъ» (опять-таки «сферахъ»!) статьи 24 No «Руси» произвели «непріятное впечатлѣніе» и что она «долгомъ считаетъ» довести о томъ до свѣдѣнія своихъ «многочисленныхъ заграничныхъ читателей, дабы они видѣли, что мнѣнія „Руси“ не раздѣляются правительствомъ»! Какая, подумаешь, трогательная забота о русскомъ правительствѣ! И ужъ конечно — совсѣмъ не прошеная, какъ не прошена, думаемъ мы, забота о немъ и корреспондента газета «Allgemeine Zeitung»; должно-быть ужъ такой духъ повѣялъ: и курсъ нашъ на берлинской биржѣ поднимается, и пошлины въ Берлинѣ на нашъ хлѣбъ увеличиваются въ три раза, и всякій Нѣмецъ въ Россіи становится русскимъ оффиціозомъ….
Какими же однако аргументами защищаетъ нѣмецкая иностранная печать (подъ формою петербургской корреспонденціи) русскую дипломатію отъ несправедливыхъ нападокъ? Болѣе пространныя извлеченія изъ газетныхъ, по сему поводу, разглагольствій читатели найдутъ ниже, въ отдѣлѣ подъ; рубрикой: «За границей»; здѣсь же мы изложимъ вкратцѣ лишь сущность защиты. «Русь», какъ извѣстно, съ горечью указывала на постепенную убыль нашего значенія въ Константинополѣ и на постепенную утрату нами нашихъ политическихъ позицій въ Славянскихъ земляхъ Балканскаго полуострова — въ то время какъ Австрія день-это дня расширяетъ тамъ область своего политическаго вліянія: въ доказательство приведены факты. Далѣе, намъ представлялось, что наша политика поставлена въ зависимость слишкомъ тѣсную отъ политики германской, или точнѣе, отъ политической германо-австрійской комбинаціи; что сближеніе Россіи съ этими имперіями, подъ условіемъ сохраненія настоящаго status quo, но однакоже съ правомъ развитія его на Балканскомъ полуостровѣ, ничего другаго, въ практическомъ результатѣ, не означаетъ, какъ обязательство Россіи твердо блюсти, хранитъ, а пожалуй и пуще развивать, пассивность нашей на Полуостровѣ политики, съ одновременнымъ признаніемъ за Австро-Венгріей права на полную тамъ свободу политики дѣятельной подъ видомъ развитія status quo: вотъ она его и «развиваетъ», втягивая Славянскія земли, одну за другой, въ кругъ своихъ интересовъ. Таково содержаніе статьи. Чѣмъ же оно опровергнуто, читатель? Вамъ подумается можетъ-быть, что защитникъ русской дипломатіи примется прежде всего за опроверженіе приведенныхъ нами фактовъ, — станетъ доказывать, что Россія не потеряла ни одной старой, а Австрія не пріобрѣла ни одной новой позиціи въ Балканскихъ странахъ, и что наша политика тамъ нисколько не пассивна, а не менѣе активна, чѣмъ и австрійская? Ничуть не бывало! Защита ничего ровно не опровергаетъ, да вовсе и не желаетъ опровергать. Подобному опроверженію не было бы тогда и мѣста въ нѣмецкихъ газетахъ, да и не по вкусу было бы оно того общественнаго мнѣнія, которое ублажать поставилъ себѣ цѣлью глашатай (можетъ-быть и самозванный) «петербургскихъ высокихъ сферъ», защитникъ русской дипломатіи! Его существенною задачею было удостовѣрить Европу, будто русское дипломатическое начальство «perhorrcscirt» всякое осужденіе политики австрійской и германской, всякій призывъ въ политикѣ сколько-нибудь дѣятельной, направленной къ возстановленію достоинства русскаго имени на Полуостровѣ, всякій прививъ къ усиленію русскаго значенія въ Константинополѣ, всякое напоминаніе объ историческомъ призваніи Россіи относительно Забалканскихъ православныхъ Славянъ; напротивъ: то что хулится «Русью», то русской дипломатіи именно и пб сердцу, такъ какъ она отмѣнно довольна своими настоящими политическими отношеніями и положеніемъ. Вотъ существенный смыслъ какъ письма изъ Петербурга, напечатаннаго въ «Allgemeine Zeitung», такъ и комментаріевъ къ нему въ прочихъ иностранныхъ газетахъ. Этого мало. Еслибъ письмо ограничивалось только выраженіемъ «ужаса и отвращенія» къ содержанію нашей статьи, оно могло бы еще кое-какъ быть истолковано соображеніями оппортунистскаго свойства. Но какими нравственными побужденіями объяснить ничѣмъ не вызывавшіяся, озлобленныя до непристойности выходки этой, въ похвалу современной русской дипломатіи написанной корреспонденціи — противъ генерала Игнатьева и его дипломатической дѣятельности? Правда, «Русь» имѣла неосторожность помянуть съ похвалой посольствованіе генерала Игнатьева въ Константинополѣ, во вовсе даже и не коснулась его послѣдующей дипломатической дѣятельности: и вотъ этотъ-то нашъ отзывъ должно-быть сильно укололъ чье-то личное самолюбіе, — сильно, до забвенія всякихъ приличій. Самая статья «Руси» называется «дѣломъ интриги» сего злокозненнаго бывшаго Константинопольскаго посла! На осужденіи и поношеніи недавняго сослуживца нынѣ дѣйствующихъ русскихъ дипломатовъ основана вся система защиты и превознесенія сихъ послѣднихъ, предложенная европейскому обществу въ «Allgemeine Zeitung». Онъ во всемъ отвѣтственъ, онъ — козелъ отпущенія для всѣхъ нашихъ дипломатическихъ грѣховъ и невзгодъ, отъ послѣдствій которыхъ освобождается будто бы Россія только теперь — благодаря лишь сближенію съ Германіей и Австро-Венгріей! Если Берлинскій трактатъ, говоритъ съ изумительнымъ нахальствомъ авторъ корреспонденціи (и все это будто бы отъ имени «высшихъ петербургскихъ сферъ»!) «былъ менѣе благопріятенъ для Россіи, чѣмъ могъ бы быть», такъ единственно по милости Санъ-Стефанскаго трактата и творца его. Затѣмъ слѣдуетъ цѣлый обвинительный актъ, пункты котораго привѣтствованы были европейскою прессою какъ наиважнѣйшія будто бы «признанія» русскаго дипломатическаго начальства. О достоинствѣ обвиненій (воспроизведенныхъ подробно ниже) можно судить по слѣдующему образцу. Заключая договоръ, Игнатьевъ не взялъ-де отъ Турція никакого залога, который бы «обезпечилъ русскую армію отъ возможности возобновленія войны со стороны Турціи, при содѣйствіи Англіи, а можетъ-бытъ и Австріи»!!… Вотъ, что называется, съ больной головы на здоровую! Если предположить, что такимъ залогомъ могло бы быть занятіе Константинополя и Галлиполи, то кому же неизвѣстно — благодаря чему и кому не случилось ни того, ни другаго! Да никакихъ залоговъ не было бы и нужно, еслибъ Санъ-Стефанскій договоръ былъ вскорѣ затѣмъ обращенъ въ окончательный, и еслибъ русская побѣдоносная власть не выразила согласія представить его на ревизію какъ бы высшей надъ собою инстанціи — европейскаго ареопага!… Чѣмъ инымъ возможно было бы намъ гарантировать себя отъ войны съ Австріей, какъ не смѣлымъ изъявленіемъ готовности принять ея вызовъ? Но этого, къ сожалѣнію, не послѣдовало, хотя не могло быть и сомнѣнія, что въ этой войнѣ было бы болѣе риска для самой Австріи, чѣмъ для Россіи. Выходитъ по смыслу корреспонденціи, что генералу Игнатьеву слѣдовало заключить такой предварительный договоръ, который былъ бы по вкусу и Англіи, и Австріи! И такія-то жалкія разсужденія выдаютъ за точку зрѣнія современныхъ русскихъ дипломатическихъ дѣятелей! Но вѣдь на Берлинскомъ конгрессѣ договоръ, какой бы ни былъ, подвергся бы непремѣнно урѣзкѣ! Въ томъ и великое благодѣяніе Санъ-Стефанскаго договора: онъ сразу захватилъ такъ много, что какъ его ни урѣзывали, все-таки, несмотря на все малодушіе вождей русской политики, осталось довольно!….
Далѣе авторъ корреспонденціи перечисляетъ другія вины генерала Игнатьева: неопредѣленіе въ Санъ-Стефанскомъ договорѣ срока очищенія турецкими войсками крѣпостей, включеніе въ составъ Болгаріи — Македоніи, для занятія которой будто бы не было у Россіи достаточно войска, и нѣкоторыя другія упущенія, причемъ корреспондентъ забываетъ, что всѣ эти будто бы упущенія представляются истинно мелочными и вздорными въ виду того положенія, которое въ то время занимала русская сила, если не занявшая, то все же державшая подъ своею пятою Константинополь, мощная и духомъ войскъ и обаяніемъ побѣды!… Затѣмъ, корреспонденція не щадитъ красокъ въ изображеніи бѣдственнаго, печальнаго положенія русской арміи въ теченіи четырехъ мѣсяцевъ — отъ Санъ-Стефанскаго договора, пока Россія сидѣла тамъ въ Берлинѣ на скамьѣ подсудимыхъ, ожидая милостиваго рѣшенія своей участи, И оно послѣдовало, наконецъ, по словамъ корреспонденціи, мало сказать: милостивое, — благодѣтельное! Положеніе арміи было таково, — увѣряетъ авторъ, доходящій здѣсь до степени паѳоса, — что Берлинскій трактатъ явился для насъ спасеніемъ, избавленіемъ, однимъ словомъ — истинною благодатью! Благословлять, а не охуждать должна-де этотъ трактатъ Россія, поставленная будто бы Санъ-Стефанскимъ договоромъ, или генераломъ Игнатьевымъ, на край гибели! е Внутреннее положеніе Россіи было безнадежное"; «миръ былъ для Россія вопросомъ жизни и смерти»; "только благодаря Берлинскому трактату — Россія удержала за собой положеніе великой это все подлинныя выраженія той корреспонденціи изъ Петербурга, за которой (благодаря въ особенности нѣкоторымъ мало извѣстнымъ даннымъ о состояніи русскихъ войскъ, ссылкѣ на письмо графа Тотлебена и т. п.) иностранныя газеты признаютъ единодушно: русское правительственное происхожденіе! Венгерскія же газеты напустились, по этому поводу, на своего графа Андраши: зачѣмъ-де онъ, въ качествѣ руководителя австрійской политики, не воспользовался съ большей выгодой для Австро-Венгріи такимъ бѣдственнымъ состояніемъ Россіи и трактовалъ ее слишкомъ вѣжливо и церемонно!
И такъ, не будь Берлинскаго трактата, Россія не осталась бы «великой державой», а превратилась ба въ нѣчто жалкое, безсильное, нѣчто такое, чего развѣ только лѣнивый не обидитъ, — въ лучшемъ случаѣ низошла ба на степень Бельгіи или Голландіи? И это вѣщается намъ отъ имени будто бы русскаго дипломатическаго начальства? И органъ дружественнаго намъ австрійскаго министерства иностранныхъ дѣлъ, «Fremden-Matt», тономъ, компетентнаго судьи, еще утверждаетъ, что корреспонденція въ «Allgemeine Zeitung» точно «внушена (inspirirt) высшими петербургскими руководящими сферами», что этотъ корреспондентъ говоритъ какъ «уполномоченный» (in autoritativer Weise)? И мы ему повѣримъ? Никогда! Никогда не повѣримъ мы, чтобы русское министерство иностранныхъ дѣлъ пошло судиться въ чужеземныхъ газетахъ, предъ лицомъ Европы, съ русскимъ бывшимъ дипломатомъ (теперь вѣдь даже и не соперникомъ)! Назидательный бы вышелъ спектакль, еслибъ всѣ русскія министерства послѣдовали такому примѣру! Нѣтъ, не повѣримъ ми, чтобъ у русскаго дипломатическаго вѣдомства, ради обезславленья генерала Игнатьева, достало духа съ такимъ усердіемъ расписывать предъ иноземцами — какую-то безнадежность внутренняго состоянія нашего, какую-то его немощь въ 1878 г. и чуть ли не цѣловать руки у Европы за великость оказаннаго этой безпомощной Россіи благодѣянія милосердымъ Берлинскимъ ареопагомъ! Это ложь, это клевета на наши «высшія политическія руководящія сферы»!.. Но вѣдь въ такомъ случаѣ слѣдовало ожидать, что органъ министерства, «Journal de St.-Pétersbourg», немедленно же и опровергнетъ такія позорныя заграничныя истолкованія или по крайней мѣрѣ заявитъ, что заграничная пресса введена въ обманъ, что съ корреспонденціей изъ С.-Петербурга въ «Allgemeine Zeitung», получившей столь широкое распространеніе, министерство ничего общаго не имѣетъ; слѣдовало бы также учинить замѣчаніе и подцензурной «Рижской Газетѣ», что она не имѣетъ права давать какія-либо возвѣщенія Европѣ отъ имени Русскаго правительства… Этого всего требовалъ тактъ — самый простой, даже и не дипломатическій… Но ничего этого, къ сожалѣнію, не произошло (по крайней мѣрѣ до сихъ поръ): въ «Journal de St.-Pétersbourg» никакой замѣтки не появилось, и наше министерство осуждено теперь выслушивать себѣ похвалы самаго постыднаго свойства. И не однѣ похвалы, но и наставленія… Все это прекрасно, — говоритъ съ обидною дерзостью тотъ же «Fremdenblatt», — «признанія русской дипломатіи по неводу Берлинскаго трактата заслуживаютъ благодарности», — только зачѣмъ для разъясненія этой правды о Берлинскомъ конгрессѣ, какъ она понимается Русскимъ правительствомъ (т. е. въ значеніи благодѣянія) дѣлать «такой длинный обходъ чрезъ Мюнхенъ и Вѣну»? «Желательно было бы, чтобъ „не только германская и австрійская, но и русская публика была вразумлена въ томъ же смыслѣ“… Что-жъ? требованіе логическое, хотя и коварное! Едва ли вѣдь достанетъ для этого отваги у какого бы то ни было русскаго вѣдомства… А впрочемъ…
Замѣчательно, что газета „Norddeutsche Allgemeine Zeitung“ и другіе органы князя Бисмарка воздержались съ своей стороны отъ всякихъ комментаріевъ по поводу пресловутой „оффиціоpной корреспонденціи“. Оно и понятно. Не дѣло ума знаменитаго канцлера называть Берлинскій трактатъ благодѣяніемъ для Россіи, хотя обстоятельства дѣла и состояніе русской арміи въ 1878 г. ему конечно были не менѣе вѣдомы, чѣмъ оффиціозному будто бы „корреспонденту“. Но извѣстно слово, сказанное княземъ Бисмаркомъ по адресу Россіи, когда мы подходили къ Константинополю: beati possidentes! Еще два года тому назадъ, органы канцлера, очевидно отъ его имени, напечатали про Берлинскій конгрессъ такую замѣтку, что въ невыгодномъ его результатѣ дли Россіи виноватъ не князь Бисмаркъ, а сами участвовавшіе въ конгрессѣ русскіе дипломаты, которые не умѣли формуловать никакихъ опредѣленныхъ требованій, не проявили никакой твердости въ своихъ настояніяхъ, тотчасъ же все уступали, тотчасъ на все соглашались…
Какъ бы то ни было, но теперь, благодаря, между прочимъ, вышеупомянутой „оффиціозной“ или мнимо-оффиціозной корреспонденціи, въ общественномъ мнѣніи Европы установились, чуть не на степени аксіомъ, слѣдующія два положенія: Берлинскій трактатъ для Россіи былъ благодатью, а вмѣстѣ съ тѣмъ и поворотною точкою въ ея судьбѣ, отреченіемъ отъ Славянъ, отъ Константинополя и вообще отъ Балканскаго полуострова; Русское правительство этого прежде не сознавало и тайно гнѣвалось, а теперь-де сознаетъ и едва ли не благословляетъ. Вторая благодать — это недавнее сближеніе Россіи съ Германіей и Австріей въ Скерневицахъ, бывшее будто бы выраженіемъ такого сознанія, поворотною точкою уже въ самой русской политикѣ, давшее теперь Россіи почетное будто бы положеніе въ сонмѣ державъ, благоволеніе Европы, миръ и тишину. Такъ утверждая, нѣмецкія газеты превозносятъ горячими похвалами, русскую современную дипломатію и поносятъ на всѣ лады нашу скромную „Русь“… Но если русская дипломатія „perhorrescirt“ статьи „Руси“, если мы имѣемъ несчастіе возбуждать одновременно противъ себя и гнѣвъ нѣмецкой печати, то они теперь могутъ быть утѣшены заступничествомъ одной московской, безспорно авторитетной въ правительственныхъ сферахъ газеты, которая въ Новому году выдала похвальный листъ руководителямъ русской международной политики. Она же недавно заявила, подхвативъ слова одного изъ отчаянныхъ противниковъ австро-мадьярскаго верховенства въ Хорватіи, депутата Старчевича, что Россія, въ противность увѣреніямъ „Руси“, видно-де вовсе „не утратила у Славянъ ни своего обаянія, ни довѣрія“. Да, еще не утратила, но рѣшится ли газета утверждать, что это благодаря, а не вопреки русской политикѣ?… До такой степени противно русскому историческому естеству всякое ненаціональное направленіе русской политики, что въ сознаніи Славянскаго міра ея настоящій образъ дѣйствій представляется лишь временнымъ уклоненіемъ, — точнѣе сказать: въ историческомъ инстинктѣ Славянскихъ народовъ: примѣръ Сербскаго королевства свидѣтельствуетъ, что правительства Славянскихъ земель уже не всѣ находятся подъ властью прежняго обаянія и вѣры… Да и имѣемъ ли мы право такъ легкомысленно опираться на эти славянскія чувства — отказывая имъ въ питаніи?
Выискался и другой заступникъ русской дипломатіи противъ „Руси“, напечатавшій свою статью въ /Новомъ бремени» отъ 7 января. Онъ не отрицаетъ вѣрности нашихъ горькихъ разоблаченій, — «все это отчасти справедливо», свидѣтельствуетъ онъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ старается увѣрить русское общество, будто культурное и церковное завоеваніе Австріей) Балканскаго полуострова не представляетъ никакой опасности. "Австрія, — такою перспективой утѣшаетъ насъ авторъ, Гр. Д. В. — «Австрія, расширяясь къ югу и захватывая все больше и больше Славянскихъ земель, только ослабляетъ себя и готовитъ себѣ въ будущемъ не союзниковъ, а враговъ, которые съ восторгомъ будутъ тогда привѣтствовать Россію, если она возьметъ въ свои руки освобожденіе и объединеніе „Славянъ“… Странная мысль, слышанная нами и лично отъ нѣкоторыхъ русскихъ дипломатовъ и напоминающая малороссійскую сказку о нѣкоемъ кузнецѣ, отдавшемъ свою душу чорту, но лишь временно, въ залогъ — въ надеждѣ, поразжившись бѣсовскою ссудой, получить потомъ свою душу обратно: когда же наступилъ срокъ и онъ взумалъ было выкупить ее у чорта, то не тутъ-то было: потерялъ и богатство, и душу!…
Князь Бисмаркъ, если вѣрить напечатанному въ журналѣ „Deutsche Revue“ (и не вызвавшему опроверженія) разговору его съ депутатомъ Брауномъ, выразилъ мысль, что Германіи нуженъ съ Австріей союзъ постоянный, органическій, такъ какъ оба государства призваны служить дополненіемъ другъ друга»… Это кажется я_с_н_о. Австрія на Балканскомъ полуостровѣ дѣйствительно будетъ лишь служить дополненіемъ Германіи, исполнять миссію германизма. Что же касается Россіи, то — сказалъ будто бы князь Бисмаркъ — «роль Россіи не въ Европѣ, а въ Азіи. Тамъ ея цивилизаторская миссія».
Если эти слова желѣзнаго канцлера станутъ тамъ за границей приводить въ связь съ образомъ дѣйствій русской политики на Балканскомъ полуостровѣ и съ ея оффиціозными или мнимо-оффиціозными заявленіями въ Мюнхенѣ и Вѣнѣ, — Европа не усмотритъ между ними никакого противорѣчія. Передъ нами лежитъ органъ герцога Брольц, «Le Soleil», гдѣ, въ серьезной статьѣ подъ названіемъ «Восточная имперія», перечисляются съ историческимъ безпристрастіемъ всѣ попятные шаги русской дипломатіи въ Европѣ. «По своему ли собственному влеченію, повинуясь ли толчку данному берлинскою канцеляріей, Россія», — говоритъ парижская газета, — «кажется все болѣе и болѣе отворачиваетъ свои взоры отъ Балканъ и направляетъ ихъ къ Азіи. Какъ только состоялся Берлинскій конгрессъ, — для Россіи все измѣнилось. „Русскій орелъ, парившій надъ Византіей, паритъ теперь надъ степями Средней Азіи. Со времени Берлинскаго конгресса Россія не ступила ни одного шага впередъ на Балканскомъ полуостровѣ, — тогда какъ Австрія вѣрными, хотя и медленными шагами подвигалась впередъ“ въ осуществленіи своихъ плановъ; „приверженцы Россіи становятся мало-по-малу приверженцами Габсбурговъ“. Далѣе авторъ дѣлаетъ обзоръ современнаго состоянія дѣлъ въ Сербіи, Румыніи, Болгаріи, указываетъ почти на тѣ же факты, на которые указываетъ и „Русь“. „Даже Черногорія — говоритъ онъ — которая такъ долго итакъ вѣрно служила стражемъ Россіи на этой крайней оконечности Полуострова, собирается повидимому поступить на службу австрійскую“. Газета предсказываетъ не въ отдаленномъ времени полное подчиненіе Балканскаго полуострова Австрійскому монарху, конечно не въ формѣ грубаго завоеванія и порабощенія, можетъ-быть даже „въ формѣ федераціи, но подъ австрійскимъ протекторатомъ“, — хотя и не отрицаетъ возможности (каковыми словами и заканчиваетъ свою статью), что глава дома Габсбурговъ даже прямо „возьметъ въ свои руки скипетръ кесарей Византійскихъ и возсоздастъ, себѣ во благо, Греческую имперію Востока“…
Пожалуй, подобные толки могутъ насъ только забавить, но на несчастныхъ единовѣрныхъ и единокровныхъ намъ Славянъ — они несомнѣнно производятъ удручающее впечатлѣніе. Да и намъ-то не слишкомъ лестно встрѣчаться на каждомъ шагу съ такими европейскими на нашъ счетъ соображеніями, высказываемыми вовсе даже не съ враждебныхъ Россіи сторонъ. Откуда же они могли взяться? И были ли бы они возможны въ старыя времена? Гдѣ источникъ такихъ недоразумѣній, — что, кто даетъ къ нимъ поводъ?… Поводъ-то видно есть. Но къ чести ли оно, къ славѣ ли, къ прибыли ли нашей мощи — духовной и политической?…
Что же, спросятъ, хотите вы войны, что ли? Никакой войны не хотимъ, да и никто, повѣрьте, не хочетъ, и каждый ея пуще Россіи боится! Такъ чего же вамъ нужно? — Чего нужно?
Да хоть бы видимаго, яркаго признака жизни, жизни національнаго духа въ нашихъ руководительныхъ высшихъ „сферахъ“, какъ въ политикѣ внѣшней, такъ и внутренней!…
Да и незачѣмъ далеко ходить. Вотъ предстоитъ, напримѣръ, общій славянскій и по преимуществу всероссійскій праздникъ — чествованіе Святыхъ братьевъ Кирилла и Меѳеодія.
Что же сдѣлали для этого празднества наши власть имущіе? Вѣдь не Славянскимъ же Комитетамъ орудовать такимъ дѣломъ за всю Россійскую державу и землю! Это вѣдь не дѣло партіи или какой-либо общественной фракціи. Что въ этомъ празднованіи прежде всего выступаетъ во очію, въ исполинскомъ значеніи и объемѣ? Тысячелѣтній плодъ подвига Святыхъ Славянскихъ первоучителей. — т. е. сама наша Россія, соблюдшая цѣлостно ихъ письмо и слово, возросшая въ свѣтѣ ими возліянномъ, пронесшая ихъ священную рѣчь отъ Карпатъ до Тихаго Оекана, отъ Сѣвернаго Полюса до самаго Арарата. Празднуется слѣдовательно явленіе великаго, чуть не стомилліоннаго обще-русскаго, стало-быть и славянскаго, церковнаго и словеснаго, а въ то же время, по милости божіей, и политическаго единства. Это — празднество силы Славянской, духовной и государственной, олицетворяемой нашею Россіею, — это такое празднество, которое должно битъ отпраздновано на славу, на память грядущимъ вѣкамъ и на утѣшеніе нашимъ немощнымъ славянскимъ братьямъ — всѣмъ Русскимъ народомъ, всею Русскою землею, съ ея Державнымъ Вождемъ во главѣ, всецерковно и всеграждански… Такъ развѣ достаточно опубликованнаго распоряженія Синода: отслужить тогда-то повсемѣстно /всенощныя и обѣдни е съ приличнымъ торжеству словомъ?» Или, напримѣръ, распоряженія учебнаго вѣдомства: распустить учащихся по домамъ ради праздника?! Такое распоряженіе равняется канцелярской очисткѣ входящаго No. Не такого «указа» нужно отъ Святѣйшаго Синода: нужно пастырское ко всей россійской паствѣ посланіе, да не казеннымъ языкомъ писанное, а живымъ, авторитетнымъ, теплымъ пастырскимъ словомъ вразумляющее народъ о великомъ значеніи для нашей страны Святыхъ изобрѣтателей славянскихъ письменъ, творцовъ того слова, которымъ воспріемлемъ мы Слово Божіе, творцовъ нашего просвѣщенія, духовнаго преуспѣянія и братскаго единства!…
Не пора ли проснуться? Да чего и спать-то! Не миренъ вѣдь нашъ сонъ и не веселые сны намъ снятся. Наяву авось будетъ поотраднѣй! Или не очнемся мы, пока не грянетъ громъ Божій?
Намъ пишутъ изъ Константинополя отъ 9 января:
"Новый Патріархъ Іоакимъ IV дѣйствительно человѣкъ болѣе мягкаго характера чѣмъ его предшественникъ, но онъ не можетъ не относиться къ болгарскому церковному вопросу точно такъ же, какъ относились и относятся вообще Греки. Слышно, что онъ готовъ возстановить миръ съ Болгарской церковью, если болгарскій экзархъ ограничитъ свое вѣдомство только Болгарскимъ Княжествомъ, а церковную администрацію Восточной Румеліи, Македоніи и Одринскаго вилаета предоставитъ Патріарху. Но примиреніе на такихъ условіяхъ для Болгаръ невозможно. Тутъ вопросъ, и для Грековъ и для Болгаръ, не въ церковной администраціи, не въ размѣрахъ церковнаго вѣдомства и власти; тутъ вопросъ политическій и національный. Македонія — страна большею частью болгарская (кромѣ развѣ городскаго населенія), а Греки кричатъ, что тамъ ни одного Болгарина нѣтъ!.. Точно такъ же кричали когда-то, что во Ѳракіи (въ настоящей Восточной Румеліи) нѣтъ Болгаръ! Македонскіе Болгары въ настоящее время несравненно больше страдаютъ отъ Грековъ, отъ греческаго духовенства чѣмъ отъ турецкой администраціи, которая ссылаетъ болгарскихъ учителей и священниковъ главнымъ образомъ по навѣтамъ и указаніямъ греческихъ архіереевъ. Тутъ экзархъ ни причемъ, и обвинять его въ агитаціи не для чего! Понятно, что и Болгары въ Македоніи, съ своей стороны, и слышать не хотятъ о греческой патріархіи, о греческомъ духовенствѣ, которое не допускаетъ и насильственно отнимаетъ у Болгаръ право читать, учиться, молиться по болгарски. Никого вы изъ Болгаръ не увѣрите, что намѣстникъ экзарха въ Дебрѣ убитъ не греческимъ Дебрскимъ митрополитомъ! Такое подозрѣніе все же не съ вѣтру взялось. Македонскіе Болгары дѣлаются даже католиками, протестантами — только чтобы избавиться отъ греческаго духовенства!
"Позволитъ ли Патріархъ Іоакимъ IV Болгарамъ читать, учиться, молиться по болгарски въ Македоніи? Позволитъ ли Патріархъ Македонцамъ имѣть своихъ священниковъ и учителей, духовенство — изъ своей среды? Вотъ въ чемъ вопросъ, вотъ гдѣ лежитъ и возможность разрѣшенія болгарскаго церковнаго вопроса.
"Послѣ войны, турецкое правительство не хотѣло признать вѣдомства Болгарской экзархіи въ Македоніи. Теперь и этотъ вопросъ разрѣшенъ. Недѣлю тому назадъ, правительство позволило экзарху назначить и послать въ Охриду и Скопію болгарскихъ митрополитовъ. Назначеніе уже состоялось. Охридскимъ митрополитомъ назначенъ высокопреосвященный Синесій, а Скопскимъ — высокопреосвященый Ѳеодосій — коего рукоположеніе въ архіереи совершилось третьяго дня.
"Что касается того, что Іоакимъ IV призналъ каноническимъ поставленіе Сербскаго митрополита Мраовича, скажу вамъ, что это состоялось: 1) по желанію австрійскаго посольства въ Константинополѣ и 2) по принужденію греческаго правительства, Давно уже австрійское правительство хлопотало о томъ, чтобы патріархія признала каноническимъ назначеніе Мраовича и тѣмъ нанесла пораженіе русской политикѣ. Достиженіе этого было не легко. Недавно въ константинопольское австрійское посольство былъ позванъ патріаршій логоѳетъ, котораго пришлось долго, долго уговаривать!… Вы знаете, что турецкое правительство не хотѣло признать и утвердить правъ и привилегій греческаго Патріарха. Австрійское правительство предложило свои услуги: склонить великаго визиря къ подтвержденію старыхъ патріаршихъ правъ и преимуществъ съ тѣмъ условіемъ, чтобы Патріархъ съ своей стороны призналъ каноническимъ поставленіе Мраовича. Такъ и совершилось…
«Съ другой стороны, Патріархъ во всѣхъ вопросахъ съ политическимъ оттѣнкомъ получаетъ инструкціи отъ Аѳинскаго правительства. Австрія думала, что ей не удастся рѣшить вопросъ чрезъ логоѳета въ Константинополѣ и потому попробовала привлечь къ содѣйствію себѣ и греческое правительство. И ей удалось; Греція помогла… Увѣряютъ, будто Патріархъ рѣшилъ послать письма къ Русскому Св. Синоду, Сербской и Румынской церквамъ съ категорическимъ требованіемъ, чтобъ онѣ открыто и оффиціально признали схизму болгарскую, подъ угрозой, въ случаѣ отказа, объявленія ихъ самихъ схизматическими… Что Румынія откажетъ, въ этомъ не можетъ быть и сомнѣнія. Сербскій митрополитъ врядъ ли откажетъ: услуга за услугу!… — P. S. Сейчасъ слышалъ, что Патріархъ, и безъ того слабый грудью, серьезно заболѣлъ, и будто доктора ему объявили, что если желаетъ жить, то долженъ оставить патріаршій престолъ»….
Не всегда система умолчанія, вилянія, уклоненія отъ прямаго твердаго отвѣта, система выжиданія и компромисовъ, — не всегда она мудрость! Въ какой лѣсъ, въ какое мало достойное положеніе завела она наше церковное управленіе! Наше призваніе и наша обязанность (а къ исполненію ея мы въ то время имѣли полную возможность и силу) были — стать судьями въ тяжбѣ Болгаръ и Грековъ, въ самомъ ея началѣ. Если Болгары были не правы по буквѣ канона, то Греки еще неправѣе, ибо согрѣшили противъ его духа. Кому же, по совѣсти, могло быть неяснымъ, что для Грековъ вопросъ состоялъ въ томъ, чтобъ, прикрываясь буквой, огречить болгарскую національность, а для Болгаръ дѣло шло о спасеніи родной національности, хотя бы и съ отступленіемъ отъ канона?! Теперь же споръ можетъ идти только о несчастной Македоніи, такъ какъ автокефальность Болгарской церкви въ Княжествѣ Патріархъ и самъ теперь признаетъ, и не мудрено бы, кажется, убѣдить его, что возсоединеніе Восточной Румеліи съ Княжествомъ есть дѣло только отсроченное, такъ что отдѣлять ее отъ Княжества въ церковномъ отношеніи на короткій срокѣ представляется практически неудобнымъ. Относительно же Македоніи еще нѣсколько мѣсяцевъ назадъ возможно было бы достигнуть соглашенія, еслибъ патріархія согласилась не насильно Болгаръ, не запрещать имъ славянскаго богослуженія и не закрывать болгарскихъ школъ. Болгары вѣдь составляютъ громаднѣйшее большинство сельскаго населенія!.. Но теперь достигнуть соглашенія едвали возможно, и православный міръ представляетъ печальную картину внутренняго церковнаго раздора. Что же дѣлаемъ мы, мы?..
Пора перестать походить на страуса, который, видя наступающую на него опасность, — голову подъ крыло, да и воображаетъ, ничего не видя, что и самъ сталъ невидѣнъ! Мы жмуримся, прячемся, принижаемся ниже травы, совсѣмъ тихони, но оттого кругомъ не тише, напротивъ бѣда растетъ! Опасности мы не заклинаемъ, а обманываемъ только развѣ себя самихъ!
Столбцы всѣхъ европейскихъ газетъ, не исключая и русскихъ, полны описаніями Кремзирскихъ празднествъ, воспроизводятъ, до мельчайшей подробности, всю пышную торжественную обстановку свиданія обоихъ монарховъ. Русская печать промолвила при этомъ «приличное случаю», хотя и нельзя сказать чтобъ «прочувствованное» слово; за то австрійская старается изо всѣхъ силъ придать такому посѣщенію Австрійскаго императора нашимъ Государемъ (которое, послѣ Скерневицкаго визита его величества Франца Іосифа, вызывалось даже требованіемъ простой вѣжливости) значеніе политическаго событія величайшей важности. Не только оффиціозные органы австрійской печати, но и всѣ проникнутые духомъ австрійскаго императорскаго патріотизма, предаются громкимъ, голосистымъ ликованіямъ, вовсе не лицемѣрнымъ, но вполнѣ искреннимъ, а имъ въ тактъ, глухимъ басомъ, поддакиваютъ германскіе…
Изъ русскихъ органовъ, какъ наиболѣе вѣскія, обращаютъ на себя вниманіе слова «Московскихъ Вѣдомостей» въ 222 No. По мнѣнію этой газеты, высказанному еще наканунѣ Кремзирскаго свиданія, порукой за европейскій миръ служитъ, вопервыхъ, проявленная въ Афганскомъ вопросѣ твердость русскаго императорскаго правительства, вовторыхъ — приводимъ подлинныя выраженія — «союзъ Трехъ Императоровъ, господствующій надъ всѣмъ политическимъ положеніемъ Европы и надъ положеніемъ каждаго изъ ея членовъ, союзъ скрѣпленный въ Скерневицахъ, недавно подтвержденный въ Гаштейнѣ» (при посѣщеніи Германскаго императора Австрійскимъ) «и на дняхъ имѣющій получить» (теперь уже получившій) «новое торжественное подтвержденіе въ Кремзирѣ»…
Все это въ данную минуту совершенно вѣрно, но позволимъ себѣ замѣтить, что союзъ Трехъ Императоровъ — политическая комбинація совсѣмъ не новая, а неоднократно выступавшая въ исторіи текущаго столѣтія и хорошо извѣданная Россіей. Приведемъ короткую историческую справку. Въ 1815 г., въ эпоху Вѣнскаго конгресса, заключенъ былъ даже не просто союзъ, а «Священный Союзъ» монарховъ Пруссіи (тогда еще только короля), Австріи (и въ лицѣ ея всей остальной Германіи) и Россіи. Этотъ союзъ благоговѣйно соблюдался Россіей въ теченіи 40 лѣтъ, и не она была виновницей его нарушенія. Въ силу этого союза Императоръ Николай спасъ Австрію отъ гибели въ 1849 году, да онъ же спасъ ее и въ Ольмюцѣ отъ угрожавшихъ ей притязаній Пруссіи. Надо-жь было однако такъ случиться, что въ 1854 году, къ изумленію довѣрчиваго Русскаго Государя, Австрія, вмѣсто содѣйствія, оказала Россіи прямое враждебное противодѣйствіе! Она принудила насъ къ отступленію изъ Дунайскихъ Княжествъ и способствовала оскорбительнымъ для насъ условіямъ Парижскаго трактата. «Союзъ», хотя и Священный, конечно лопнулъ, а затѣмъ и всякій слѣдъ его былъ затоптанъ Пруссіею въ 1866 году, когда она стала во главѣ Германіи и выключила изъ нея Австрію… Въ 1873 году, состоялось въ Рейхштадтѣ знаменитое свиданіе трехъ монарховъ того же самаго срединнаго европейскаго континента, только иначе между Австріей и Пруссіей распредѣленнаго, — и снова заключенъ союзъ трехъ континентальныхъ державъ или точнѣе — «Трехъ Императоровъ», возвѣщенный какъ «всеобщая гарантія мира» и проч. Онъ просуществовалъ недолго и ознаменовался для насъ слишкомъ извѣстнымъ образомъ дѣйствій Австріи при окончаніи послѣдней нашей турецкой войны, а Берлинскимъ трактатомъ… Въ 1884 г., не далѣе какъ годъ назадъ, снова свиданіе въ Скерневицахъ и, по почину Германіи и Австріи, новый Трехъ-Императорскій союзъ, господствующій, по вѣрному выраженію "Московскихъ Вѣдомостей"у не только «надъ всѣмъ политическимъ положеніемъ Европы», но «и надъ положеніемъ каждаго изъ ея»…
Т. е. и самой Россіи?… Долголѣтенъ ли будетъ этотъ союзъ — предсказывать мы не беремся, но несомнѣнно, что недавній съѣздъ Русскаго и Австро-Венгерскаго монарховъ въ Кремзирѣ служитъ ему подтвержденіемъ.
На какихъ же основахъ зиждется эта гарантія мира, олицетворяемая союзомъ? Въ чемъ сущность того Скерневицкаго соглашенія, о которомъ дипломатія до сихъ поръ ведетъ загадочныя рѣчи, достойныя древнихъ оракуловъ? По поводу Кремзирскаго торжества, ревностная защитница германской идеи вообще, и въ этомъ смыслѣ — интересовъ, не только Германской имперіи, но и Австрійской, какъ піонера германизаціи, — серьезный органъ печати, мюнхенская добровольно оффиціозная «Всеобщая Гааета», выражается слѣдующимъ образомъ: «Недовѣріе въ отношеніяхъ между Россіей и Австро-Венгріей должно на будущее время исчезнуть и между ними должно установиться полное соглашеніе въ интересахъ мира и культуры. Не легко было установить эти отношенія въ виду той безпрерывной, глухой борьбы о гегемоніи на Балканскомъ полуостровѣ, которая шла между обѣими державами. Эта борьба была устранена Скерневицкимъ свиданіемъ, гдѣ совершилось разграниченіе сферъ вліянія обоихъ государствъ на томъ полуостровѣ… Честь осуществленія этого измѣненія въ отношеніяхъ двухъ державъ принадлежитъ по преимуществу г. Гирсу и графу Кальноки».
Не станемъ оспаривать эту честь у г. Гирса; напротивъ, нисколько не затрудняемся признать всѣ его права на таковую, но не можемъ не вспомнить, что оффиціозный органъ нашего министерства иностранныхъ дѣлъ, воспѣвая гимны Скерневицкому соглашенію, увѣрялъ, что оно основано лишь на сохраненіи существующаго status quo, а о «разграниченіи сферъ вліянія» упоминать еще не отваживался. Интересно было бы знать, не составлена ли ужь въ Министерствѣ и географическая карта съ обозначеніемъ этого разграниченія? Въ такомъ случаѣ не должно бы, думаемъ, показаться и предосудительнымъ желаніе народовъ, судьбою которыхъ располагали въ. Скерневицахъ, ознакомиться съ этою картою поближе, узнать: куда они попали, по сю или по ту сторону? гдѣ извивается предѣлъ австрійскаго вліянія, переступать за который Россія себѣ воспретила? какая именно изъ Славянскихъ странъ, съ согласія будто бы Россіи, обречена на онѣмеченіе и окатоличеніе, — на страданія и муки въ борьбѣ съ насильственнымъ или злокозненнымъ вытравленіемъ народности и народной религіи? Не можетъ же выраженіе: «разграниченіе» относиться только до тѣхъ двухъ Турецкихъ провинцій, которыя состоятъ ужь не подъ «вліяніемъ», а подъ прямою, да еще весьма суровою, властію и управленіемъ Австріи. Вѣдь онѣ, если еще не юридически, то фактически, уже включены Австріей) въ число ея имперскихъ земель благодаря русскимъ кровавымъ жертвамъ, русскимъ надъ Турціею побѣдамъ и съ тайнаго благословенія Берлинскаго конгресса? Очевидно, что дипломатическій терминъ: «вліяніе» не у мѣста, когда рѣчь идетъ о Босніи и Герцеговинѣ. Какая же еще затѣмъ «сфера» предоставлена Австріи на Балканскомъ полуостровѣ? И какая оставлена за нами? Трудно усмотрѣть нашу «сферу» въ королевствѣ Сербскомъ, напримѣръ, гдѣ правительственная политика всецѣло и безъ помѣхи съ русской стороны подчинена указаніямъ Вѣны. Не видимъ и слѣдовъ русскаго дипломатическаго дѣйствія въ Македоніи, гдѣ свирѣпствуетъ содержимая на австрійскія деньги католическая пропаганда, гдѣ Австрійцы, съ одной стороны, помощью Грековъ и руками Турокъ казнятъ православное славянское населеніе за всякое стремленіе къ независимости или къ возсоединенію съ Болгаріей, а съ другой — благодѣтельствуютъ тѣмъ, кто отдается ихъ покровительству… Обратимся ли мы взоромъ къ Константинополю, то какъ ни напрягай зрѣніе — русской «сферы вліянія» тамъ теперь не отыщешь. Если бываетъ нужно иногда, въ русскихъ интересахъ, подѣйствовать на Порту, мы, какъ извѣстно, занимаемъ вліянія, если не у Австріи, то у Германіи… Про Румынію съ ея Гогенцоллерномъ на престолѣ и говорить нечего… Черногорія? Но наши отношенія къ ней похожи, въ настоящее время, на отношенія платонической любви, такъ какъ она не только отъ насъ далеко, но съ суши и съ моря находится подъ австрійскою стражей, заперта, какъ въ тюрьмѣ, австрійскими блокгаузами и штыками…
Остается Болгарское княжество съ Румеліей, семь лѣтъ тому назадъ освобожденныя и призванныя къ политическому бытію Россіей, цѣною русской крови и неисчислимыхъ пожертвованій. Правда, они со всѣхъ сторонъ обложены «сферами» австрійско-германскаго вліянія; но здѣсь, по крайней мѣрѣ, преимущество авторитета за Россіею оффиціально еще не оспаривается и даже прямо обѣими дружескими державами, — что у насъ чуть ли не почитается великою дипломатическою побѣдою, или по крайней мѣрѣ такою уступкою со стороны сихъ державъ, которая заслуживаетъ великой признательности. Но и такое соизволеніе нисколько не избавляетъ Болгарію отъ вліянія контрабанднаго, отъ интригъ и козней изъ чужихъ сферъ; мы же, какъ вѣдомо всѣмъ, стражники плохіе, да и деликатные, особенно по отношенію къ друзьямъ и союзникамъ…
Нельзя не отмѣтить притомъ и великую разницу въ самомъ разумѣніи Россіей и Западною Европою вообще — этого новомоднаго дипломатическаго термина: отсюда и разница въ примѣненіи. «Сфера вліянія» по понятіямъ Запада, это — подчиненіе страны, хотя бы противъ ея воли и въ прямой ей ущербъ, исключительно интересамъ государства, включающаго ее въ свою сферу. Мы знаемъ, напримѣръ, что такое англійскія притязанія на «сферу вліянія» въ Афганистанѣ! Въ своихъ «сферахъ вліянія» на Балканскомъ полуостровѣ Австро-Венгрія безцеремонно насилуетъ волю населенія и самые завѣтные его интересы приноситъ въ жертву своимъ матеріальнымъ и политическимъ выгодамъ. Россія же, при всѣхъ своихъ роковыхъ, пагубныхъ ошибкахъ въ Болгаріи, всегда вполнѣ искренно принимала въ соображеніе благо самой страны, хотя нерѣдко понимала его совершенно ложно: ее можно обвинить, и вполнѣ справедливо, въ неумѣлости, недальновидности, подчасъ плачевной, въ недостаткѣ, подчасъ ужасающемъ, опредѣленной системы, ясной и твердой мысли, въ чемъ угодно, — но ужь никакъ не въ эгоизмѣ и не въ корысти…
Очевидно, что при такихъ условіяхъ то «разграниченіе сферъ вліянія» въ предѣлахъ Православно-Славянскаго міра, — на которое будто бы достолюбезно и съ легкимъ сердцемъ согласилась наша дипломатія и о которомъ такъ возвеселилась духомъ Австрія, — въ сущности означаетъ для Россіи ограниченіе сферы ея вліянія; т. е. вліянія однороднаго, безкорыстнаго, призывающаго къ жизни и.независимости — въ пользу вліянія нѣмецкаго и католическаго, поработительнаго и своекорыстнаго. А такъ какъ Россія, даже и въ понятіяхъ нашихъ дипломатовъ, все же «въ нѣкоторомъ родѣ» государство славянское и православное, то подобное «разграниченіе», еслибы оно дѣйствительно было признано Россіей, имѣло бы для нея смыслъ самоотреченія, т. е. отреченія отъ свойствъ, аттрибутовъ и обязанностей присущихъ ея исторической природѣ.
По развѣ такая измѣна своему существу возможна? Всякое противоестественное направленіе въ развитіи организма, извнѣ насильственно на него налагаемое, производитъ болѣзнь, страданіе и въ концѣ концовъ его убиваетъ, или же, напротивъ, препобѣждается живою таящеюся въ немъ силою, и организмъ, хотя бы временно, возвращаетъ себѣ свободу. Не то же ли самое видимъ мы и въ Россіи? Не отъ насилованія ли ея природы какъ историческаго народнаго организма происходятъ всѣ гнетущіе насъ недуги? И какъ бы ни успѣвала порой антинаціональная политика извратить нашъ органическій строй, сдвинуть народъ съ его историческихъ путей и заставить покорно идти по измышленному ею новому маршруту, — нѣтъ-нѣтъ, да и оболжетъ ее исторія, къ великому, иногда и предосадному, сюрпризу Петербурга и его дипломатовъ. Послѣдніе, большею частью, и не подозрѣваютъ, что они вращаются въ кругѣ русской исторіи; за то велико же бываетъ ихъ удивленіе и смущеніе, когда сила вещей заставляетъ ихъ подчасъ выступить въ роли служителей такъ часто осмѣянной ими «расейской народности» или «самобытности» и даже того самаго «міроваго призванія Россіи», воспѣтаго равными «славянофильскими» поэтами, которое ими отрицается и такъ претитъ ихъ европеизму! Но понятно, что такого рода недоразумѣнія между руководителями и руководимыми, между пекущимися объ организмѣ и самымъ организмомъ, при всей крѣпости послѣдняго, не обходятся ему даромъ. Что общаго, спрашиваемъ, между Петербургомъ какъ принципомъ, Петербургомъ съ махровыми цвѣтами его оранжерейной властвующей интеллигенціи — и народнымъ, напримѣръ, энтузіазмомъ, охватившимъ Россію изъ конца въ конецъ, въ 1877 году, когда не осталось бабы въ самой отдаленной глуши, которая при всей своей горькой бѣдности, какъ евангельская вдовица лепту, не снесла бы въ даръ яйца куринаго или самодѣльнаго полотенца — на дѣло избавленія «православныхъ братій» (да, да, именно такъ, какъ ни издѣвайтесь!) отъ мусульманскаго ига? Въ какое комически-трудное положеніе поставило нашихъ представителей при иностранныхъ дворахъ такое неприличное для XIX вѣка поведеніе нашего народа! Не они ли такъ превозносились своимъ «просвѣщеннымъ космополитизмомъ», не они ли расточали увѣренія, что лично для нихъ, разумѣется, не существуетъ національностей, а только благоприличные люди (des gens comme il faut), но что и само русское правительство одушевлено лишь однимъ желаніемъ: «сопричислить Россію къ передовымъ европейскимъ націямъ», а потому, конечно, и интересы вѣроисповѣданія не могутъ быть движущимъ началомъ ея просвѣщенной политики, — и вдругъ: «какой пассажъ!» Поди считайся съ мужицкими симпатіями и укладывай ихъ въ дипломатическія рамки! Поди-гляди: совершается великій историческій подвигъ братской любви и безкорыстіи, встаетъ Россія и съ Царемъ во главѣ устремляется чрезъ рѣки и горы, ломитъ всѣ преграды, освобождаетъ изъ неволи новое православнославянское племя на Балканскомъ полуостровѣ, утверждаетъ политическую независимость другихъ!… Какъ ни открещивались дипломаты и прочіе петербургскіе высокопоставленные «Европейцы», а пришлось таки погрузиться въ самую тину «славянофильщины»! Но затѣмъ, вынырнувъ при первой возможности снова въ атмосферу, гдѣ имъ свободнѣе дышется, они и наградили Россію Берлинскимъ трактатомъ Ч и вѣнчали ея побѣды преданіемъ Босніи и Герцеговины въ чужія руки…
Такое постоянное, отъ времени до времени, противорѣчіе оффиціальнаго направленія внѣшней политики съ историческими фактами, съ естественнымъ ростомъ и развитіемъ русскаго государственнаго организма, создало нашей наивнѣйшей и честнѣйшей въ мірѣ политикѣ репутацію «хитрой», «злокозненной», «вѣроломной», и вмѣсто полнаго довѣрія, котораго такъ искренно домогаются наши дипломаты, внушило Западу, напротивъ, хроническое недовѣріе къ нимъ и хроническую боязнь Россіи. Именно на Западѣ, который въ цивилизаціи хозяинъ, а не рабъ, нигдѣ и не примѣчается ослабленія силы національнаго чувства, и ни одна «передовая культурная нація» не отказывается отъ своихъ національныхъ интересовъ, — именно тамъ лучше насъ понимаютъ историческое значеніе, призваніе и выгоды Россіи и тотъ образъ дѣйствій, котораго слѣдовало бы ей держаться, а потому и затрудняются понять такое добросовѣстное неразумѣніе русскихъ національныхъ интересовъ русскими же политиками, такое добровольное ихъ отреченіе отъ русской исторической миссіи. Наши сосѣди, разумѣется, съ радостью пріемлютъ отъ насъ дары дружбы, но и не довѣряютъ; охотно морочатъ насъ похвалами и сладкими изъявленіями чувствъ, благо мы на этотъ товаръ падки, но, какъ очень умные и серіозные люди, принимаютъ заранѣе свои мѣры на случай нашего отрезвленія…
Кстати. Намъ передавали недавно слова одного русскаго дипломата, сказанныя еще наканунѣ Кремзирскаго свиданія, какъ бы въ утѣшеніе окружающимъ, что взаимныя-де отношенія Россіи и Австро-Венгріи совсѣмъ ужь не такъ дурны какъ можетъ-быть кажется, и что есть полная надежда сдѣлать ихъ наилучшими… Это похоже вотъ на что: сосѣдъ у сосѣда запахалъ половину поля, и хотя помѣхи въ томъ отъ хозяина поля никакой не встрѣтилъ, но все же по неволѣ косится, хотя и старается прикрыть свое безпокойство пріятной улыбкой. А хозяинъ безпокоится съ своей стороны: «сердится онъ на меня или не сердится? Слава Богу, кажется не очень, авось можно и совсѣмъ его ублажить!»… Запахавшій, конечно, поспѣшитъ снять эту заботу съ хозяина дружескою ласкою, — а на душѣ у него все же боязно.
И вѣдомо должно быть нашей дипломатіи, что она этой боязни съ души нашихъ сосѣдей не сниметъ никакою угодливостью, никакимъ великодушіемъ, никакою готовностью отъ имени Россіи: отречься себя самой! Россія не можетъ перестать быть Православно Славянскимъ Государствомъ, единымъ великимъ и мощнымъ, она имъ была и прежде, когда русскіе дипломаты (какъ мольеровскій мужикъ не подозрѣвавшій, что онъ говоритъ прозой) и не догадывались, что Русскіе — Славяне. Она теперь еще ярче выступаетъ въ мірѣ въ этомъ славянскомъ значеніи, когда, благодаря ей, пробудилось и окрѣпло въ Славянскихъ племенахъ сознаніе ихъ плененнаго единства и связи. Россія не можетъ и не должна упускать изъ виду, что ей приходится оправдывать и заставить признать самый фактъ ея существованія какъ Православно-Славянской державы, такъ какъ этотъ фактъ — въ чемъ она совсѣмъ неповинна — поперекъ горла ея сосѣдямъ. Россія ничего чужаго не ищетъ, да сосѣди-то ея чужаго ищутъ. У нея нѣтъ ни малѣйшей вражды ни къ Западной Европѣ вообще, ни къ Нѣмцамъ въ особенности; совершенно напротивъ. Объединеніе Германіи, напримѣръ, какъ отвѣчающее національнымъ стремленіямъ самихъ Нѣмцевъ, было встрѣчено въ Россіи даже съ полнымъ сочувствіемъ. Но когда Нѣмцы, не довольствуясь своими предѣлами, ломятся въ наши предѣлы, захватываютъ наши окраины, они должны встрѣтить отпоръ и пусть сами на себя пеняютъ, коли этотъ отпоръ покажется имъ обиденъ. Но когда германскій канцлеръ, измѣнивъ прежней политикѣ, объявляетъ всѣ интересы Германіи солидарными со всѣми австрійскими притязаніями на Славянъ Балканскаго полуострова, онъ тѣмъ самымъ ставитъ прежнія отношенія Россіи къ Германіи на зыбкую, ненадежную почву. Но когда Австрія захватываетъ неправдой Боснію и Герцеговину, стремится къ дальнѣйшему насильственному распространенію своего преобладанія на Балканскомъ полуостровѣ, когда она въ своихъ предѣлахъ воздвигаетъ гоненіе на православіе и народность своихъ русскихъ и иныхъ славянскихъ подданныхъ, — не виновата же Россія въ томъ, что ея, даже совсѣмъ мирное, сосѣдство представляетъ для Австріи неудобства! Австрія знаетъ, что Россія не то, чѣмъ хочетъ казаться или за что хотѣли бы ее выдать русскіе дипломаты. Какъ бы ни клялись и ни божились послѣдніе въ полномъ согласіи Россіи на расширеніе австрійскихъ сферъ вліянія въ Православно-Славянскомъ мірѣ, одинъ, скажемъ снова, фактъ существованія такой громадной православно-славянской силы какова Россія — будетъ вѣчно отравлять покой Австрійской державы, вѣчно колебать прочность ея обладанія. Какъ ни отрекайся русская политика отъ Славянъ, какъ ни смиряйся, ни принижайся наша держава, славянское самосознаніе (и не у однихъ православныхъ) живетъ, движется, растетъ о Россіи, о ней одной, s всѣ угнетенныя Славянскія племена съ вѣщей простотой братскаго чувства къ ней устремляютъ взоры, въ ея бытіи черпаютъ силы для долготерпѣнія и упованія. Не виновата же, повторяемъ, въ томъ Россія, или вѣрнѣе сказать, она предъ Австріей безъ вины виновата, также какъ предъ Англичанами — за то, что ихъ Индусы ненавидятъ! Но предъ кѣмъ виновата Россія, это — предъ Славянами и предъ собой. Рано или поздно антагонизмъ обоихъ государствъ, въ основѣ котораго лежитъ различіе интересовъ не однихъ матеріальныхъ, но по преимуществу духовно-историческихъ, выразится въ открытомъ столкновеніи… А потому едва ли благоразумна та политика, которая въ дерзкомъ самообольщеніи предполагаетъ возможнымъ видоизмѣнить роковой ходъ исторіи и заранѣе всячески увеличиваетъ для себя самой трудность рѣшенія будущей исторической задачи, обрекая тѣмъ самымъ родную страну на страшныя лишнія жертвы…
Кремзирское торжество свидѣтельствуетъ лишь о томъ, что Австрія въ высшей степени довольна положеніемъ созданнымъ ей Скерневицкимъ свиданіемъ, что она нуждается въ сохраненіи мира еще болѣе чѣмъ Россія и ничего такъ не желаетъ какъ мира. Однимъ словомъ, теперь пока у Россіи съ Австріей миръ, — ну и слава Богу!.. Что Австрія времени терять даромъ не станетъ, поспѣшитъ и съ умѣетъ воспользоваться настоящимъ перемиріемъ въ своихъ интересахъ, это уже конечно не подлежитъ и сомнѣнію: говоримъ это въ видѣ безпристрастной похвалы, а не упрека. Воспользуемся ли мы, — это вопросъ…
А положеніе Славянскаго, особенно Православнаго міра, и въ Болгаріи, и въ Сербіи, и въ прочихъ Славянскихъ странахъ — самое безотрадное. И положеніе это не исправится, пока въ самой Россіи будутъ двѣ Россіи — оффиціальная и историческая народная: Славянскій вопросъ весь сводится къ нашему внутреннему Русскому вопросу, весь въ немъ заключается и разрѣшится только вмѣстѣ съ Но о состояніи славянскихъ дѣлъ въ частности, о нашемъ въ немъ съ одной стороны безучастіи или, съ другой, неуклюжемъ и порой вредотворномъ участіи, не только оффиціальномъ, но и общественномъ, поговоримъ особо, въ другой разъ.
Треснулъ Берлинскій трактатъ! Ломится!… Рухнетъ ли онъ совсѣмъ иди же пробитою въ немъ брешью воспользуются другіе, а со стороны Россіи его вновь подопрутъ разными подставами и контрфорсами? Не вѣрится. Какъ ни невысоко цѣнили мы до сихъ поръ искусство русской дипломатіи, но думается, хотѣлось бы думать и признать во всеуслышаніе, что мы въ своей оцѣнкѣ не правы, сто разъ не правы, что совершившіяся на дняхъ событія не только не застали русскую дипломатію врасплохъ, но подготовлялись мудро и дальновидно именно ею, неуклонно стремившеюся къ одной цѣли: снять съ Россіи позоръ и узы Берлинскаго договора!…
Какъ громъ изъ яснаго неба ошеломили европейскую публику телеграммы изъ Филиппополя и Софіи: 6 сентября произошла въ Филиппополѣ безкровная революція; народъ окружилъ дворецъ генералъ-губернатора, Гавріила- Паши, т. е. Крестовича, и провозгласилъ соединеніе Восточной Румеліи съ Болгарскимъ Княжествомъ; румелійская милиція, за исключеніемъ начальника ея, онѣмеченнаго Поляка Дригальскаго, вся, отъ офицеровъ (изъ коихъ одна треть — русскіе, затѣмъ, кромѣ Болгаръ, Англичане и другихъ національностей) до послѣдняго рядоваго, присягнула на вѣрность князю Болгарскому; Крестовичъ арестованъ; учреждено временное управленіе, пославшее приглашеніе къ князю Александру, который на другой же день, издавъ указъ о мобилизаціи арміи и манифестъ о томъ, что онъ признаетъ «возсоединеніе» совершившимся фактомъ и принимаетъ титулъ князя обѣихъ Болгарій, Сѣверной и Южной, отправился въ Филиппополь… Болгарія ликуетъ! Таковы были первыя телеграммы.
Никогда государственный переворотъ не совершался такъ мирно и просто, — именно потому, что ничего нѣтъ проще и естественнѣе связи Румеліи и Болгаріи, — а непросто было, насильственно и искусственно, ихъ разъединеніе, придуманное близорукою злобою пресловутаго политика лорда Беконсфильда и узаконенное Берлинскимъ конгрессомъ. Въ этомъ узаконеніи лежалъ залогъ постоянной смуты, и по свидѣтельству всѣхъ русскихъ, перебывавшихъ тамъ на службѣ дипломатовъ, произвести возсоединеніе можно было всегда, во всякое время, какъ самое легкое дѣло. Противодѣйствія перевороту могли быть только со стороны, извнѣ, но не изнутри Княжества или за-Балканской Болгаріи; при отсутствіи же внѣшняго противодѣйствія переворотъ не трудно было совершить даже однимъ «провозглашеніемъ». Нельзя впрочемъ отрицать, что пройди десятка два лѣтъ, подобный переворотъ могъ бы встрѣтить, если не положительныя преграды, то все же нѣкоторыя затрудненія, которыя теперь не успѣли еще образоваться. Княжество и Восточная Румелія управляются разными конституціями (о чемъ прежде всего и позаботились европейскіе опекуны Балканскаго полуострова), и надо сознаться, что «Органическій уставъ» Румеліи, составленный сообща делегатами шести европейскихъ державъ, несравненно превосходнѣе конституціи, сочиненной первоначально для Княжества въ Петербургѣ и потомъ «усовершенствованной» мнимо-народными Собраніями на мѣстѣ. У Румеліи и Княжества разныя системы школъ, разныя судебныя учрежденія; общій же уровень цивилизаціи, благосостоянія и промышленности въ Румеліи выше, — и какъ ни недовольны были Румеліоты своимъ генералъ-губернаторомъ Крестовичемъ (хотя и Болгариномъ, но возросшимъ на турецкой службѣ и въ ея преданіяхъ), дѣла въ этой провинціи шли положительно лучше чѣмъ въ Княжествѣ. Такимъ образомъ, причины переворота лежатъ вовсе не въ худомъ управленіи Румеліей, какъ увѣряетъ, напримѣръ, газета Новости: легкость, съ какою онъ осуществленъ, объясняется прежде всего естественнымъ тяготѣніемъ другъ къ другу разрозненныхъ частей не только одного народа, но и одного политическаго организма. Ибо, нѣтъ сомнѣнія, національнополитическое самосознаніе уже пробудилось въ Болгарскомъ народѣ, и самый образъ «цѣлокупной Болгаріи» воздвигнутъ былъ предъ нимъ самою же Россіей, ея Санъ-Стефанскимъ договоромъ съ Турціей. Тѣмъ не менѣе, великое счастіе для Болгаріи, что это возсоединеніе не отложено на дальній многолѣтній срокъ, когда уже успѣли бы сложиться въ обѣихъ ея частяхъ своеобразныя, розныя привычки и преданія; что оно совершено именно теперь, пока произведенный въ 1878 году разрѣзъ еще сочится кровью…
Но онъ сочился и полгода и годъ тому назадъ, и однакожъ переворота произведено не было. Если, какъ мы сказали выше, перевороту не было и не могло быть противодѣйствія извнутри, то политическое международное положеніе не только Румеліи, но и Княжества, особенно Княжества, таково, что всякое малѣйшее противодѣйствіе извнѣ ощущается тамъ съ особенною живостью. Какимъ же образомъ произведенъ этотъ переворотъ? Устранилось развѣ тяготѣвшее доселѣ противодѣйствіе и обратилось даже въ прямое, хотя и тайное содѣйствіе? или же князь Александръ совершилъ его самовольно, вовсе не заручась заранѣе согласіемъ Россіи и ея союзниковъ?
Мнѣнія и догадки на этотъ счетъ до сихъ поръ различны. Дозволительно пока допустить и то, и другое. Если къ чести нашей дипломатіи принять за основаніе, что она никакимъ образомъ не могла дать себя провести такъ грубо и нагло, то возможно, пожалуй, построить слѣдующее предположеніе объ ея дипломатическомъ планѣ и о ходѣ событій.
Державы подписавшія Берлинскій трактатъ и почему-либо нуждающіяся въ его нарушеніи не могутъ, конечно, безъ особеннаго, основательнаго повода нарушить его сами, не испросивъ согласія прочихъ участниковъ. Есть извѣстное decorum, которое онѣ обязаны соблюдать ради приличія, въ видѣ дани той фикціи, которая называется «международнымъ правомъ». Эта фикція имѣетъ свой raison d'être несмотря на то, что вѣчно разбивается въ дребезги о право «совершившихся фактовъ», а затѣмъ снова возсоздается для ихъ узаконенія и уже на ихъ основахъ. Въ интересахъ европейскаго мира, а также Австріи, Германіи и Россіи, нѣкоторое видоизмѣненіе Берлинскаго трактата представлялось очевидно необходимымъ, такъ какъ въ немъ нѣтъ залога ни для мирнаго развитія самого Балканскаго населенія, ни для установленія вполнѣ искреннихъ мирныхъ отношеній между тремя великими континентальными державами. Въ Берлинѣ желаютъ отвлечь австро-венгерскую политическую потенцію отъ Германіи за Дунай, на Балканскій полуостровъ, къ Славянскимъ землямъ, гдѣ Австрія явилась бы піонеромъ германизма и западно-европейской культуры; Австрія съ своей стороны раздѣляетъ, въ извѣстной степени, такое желаніе, что доказывается, между прочимъ, и захватомъ, подъ видомъ оккупаціи (опять дань фикціи международнаго права, хотя и въ грубой, чурбанной формѣ!) двухъ наилучшихъ сосѣднихъ съ нею турецкихъ провинцій. Выйти изъ этого фальшиваго положенія, переиначить «занятіе» въ «присвоеніе», оккупацію въ аннексію — составляетъ для нея насущнѣйшую потребность. Но для приведенія въ исполненіе всѣхъ этихъ политическихъ плановъ обѣ державы вынуждены считаться съ Россіею, которая не можетъ же допустить расторженія своихъ, по истинѣ кровныхъ связей съ Славянскими племенами Балканскаго полуострова, ею же самою, цѣною столькихъ кровопролитныхъ войнъ, призванныхъ къ жизни, къ самосознанію, большею частью даже къ политическому бытію! Не можетъ же Россія дозволить вытѣснить свое вліяніе, свой авторитетъ, свою власть, хотя бы только нравственную, изъ этого Православно-Славянскаго міра. Не можетъ, наконецъ, Россія и продолжать терпѣть такое позорное для великаго государства положеніе, при которомъ мирное обладаніе ею Черноморскимъ побережьемъ всегда состоитъ въ зависимости отъ прихоти Турецкаго Падишаха, да и будетъ состоять, пока ключъ отъ ея собственной двери будетъ находиться не у нея въ рукахъ, а въ чужихъ! Недавнее столкновеніе съ Англіей вновь дало чувствовать уязвимость этого пункта нашей границы: великой, мощной державѣ Русской пришлось прибѣгать къ заступничеству Германіи и Австріи — ради сохраненія нейтралитета проливовъ. По словамъ берлинскаго корреспондента «Московскихъ Вѣдомостей», Россія-де сама предлагала упомянутымъ державамъ поставить свои корабли у входа въ Дарданеллы, въ видѣ протеста или veto Англичанамъ…. Весьма естественно поэтому предположить, что при такомъ положеніи дѣла задача упомянутыхъ трехъ державъ состояла уже въ томъ, какъ бы сообща, при взаимномъ соглашеніи, нарушить Берлинскій договоръ — его не нарушая, т. е. ввести въ него нѣкоторыя измѣненія соотвѣтственно потребностямъ настоящей минуты для каждой изъ нихъ, но такъ, чтобъ это не имѣло вида нарушенія, а могло бы еще быть снабжено обычнымъ причитаніемъ о святости международныхъ трактатовъ… Изъ источниковъ, довольно на нашъ взглядъ достовѣрныхъ, извѣстно, что въ Скерневицахъ, при составленіи соглашенія на основахъ status quo, положено заранѣе: признать аннексію Австріей Босніи и Герцеговины, равно и присоединеніе Румеліи къ Болгарскому Княжеству — фактами не нарушающими status quo (тогда какъ введеніе, напримѣръ, австрійскихъ войскъ въ Сербію было бы уже его нарушеніемъ). По этому поводу въ «Руси» тогда же было указано, что при окончательномъ отмежеваніи къ Австрійской имперіи Босніи и Герцеговины, возсоединеніе обѣихъ частей Болгаріи не можетъ почитаться равновѣснымъ удовлетвореніемъ интересовъ Россіи, особенно послѣ того, какъ русская печальная политика 1878 г. отняла у Россіи возможность свободнаго сухопутнаго сообщенія съ Болгаріей, отдавъ Добруджу Румыніи… Послѣдовавшее свиданіе въ Кремзирѣ было, даже по оффиціальнымъ возвѣщеніямъ, лишь подтвержденіемъ основъ согласія, состоявшагося въ Скерневицахъ. Опять-таки естественно предположить, что для осуществленія наконецъ затѣянной перекройки Берлинскаго трактата, — къ которой приступить безъ благовиднаго предлога было для державъ неудобно, — понадобится какой-нибудь «совершившійся фактъ». Таковымъ фактомъ и могло быть предназначено явиться «возсоединенію Болгаріи» — посредствомъ внутренняго, чуждаго якобы вмѣшательству какой-либо изъ трехъ державъ, вполнѣ самостоятельнаго переворота въ самой Болгаріи…
Надо же было въ самомъ дѣлѣ такъ случиться, что этотъ переворотъ совершился при отсутствіи въ Румеліи и Княжествѣ всѣхъ представителей русской власти, по крайней мѣрѣ полномочныхъ или перворазрядныхъ! Русскій дипломатическій агентъ въ Княжествѣ, г. Кояндеръ, послѣ пятичасоваго свиданія князя Александра Болгарскаго съ г. Тирсомъ въ Франценсбадѣ, былъ вызванъ послѣднимъ въ Меренъ, куда отправился и нашъ министръ. Г. Сорокинъ, генеральный консулъ въ Филиппополѣ, въ самый день переворота, мирно бесѣдовалъ о дѣлахъ болгарскихъ съ редакторомъ «Руси» въ Москвѣ, ничего ровно не зная и не ожидая: онъ былъ въ отпуску и на другой день собирался пуститься въ обратный путь къ своему посту. Отъ него же мы узнали, что русскій военный министръ въ Болгарскомъ Княжествѣ, князь Кантакузенъ, просился въ отпускъ и таковой ему разрѣшенъ: если онъ имъ воспользовался, то какъ какъ разъ наканунѣ или ея нѣсколько дней до переворота, т. е. до мобилизаціи ввѣренной его попеченію болгарской арміи!.. Такимъ образомъ, при отсутствіи таковыхъ русскихъ представителей, нѣтъ видимаго основанія обвинить самое Россію въ совершеніи переворота, если бы даже послѣдній произошелъ и съ ея приглашенія, или даже только соизволенія или вѣдома. Ну, а затѣмъ что? Какъ условились державы (предполагая, что такое условливаніе происходило) поступить въ виду «внезапнаго» яко бы вторженія въ status quo подобнаго «совершившагося факта»? Да вѣроятно такъ, что въ случаѣ, если Порта, пользуясь своимъ законнымъ правомъ, вознамѣрится подавить переворотъ вооруженною силою, — произвести на нее дружное давленіе трехъ державъ и такимъ образомъ пріостановить ея порывы; а затѣмъ созвался бы новый конгрессъ для передѣлки Берлинскаго договора, причемъ могло бы произойти и новое расчлененіе Турціи съ передачею, пожалуй, Россіи и ключа отъ ея дверей. (Мы опять-таки предполагаемъ, что въ сознаніи русской дипломатіи такая передача есть условіе sine qua non дальнѣйшаго политическаго существованія Россіи въ мірѣ, безъ чего и возсоединеніе Болгаріи было бы едвали желательно, какъ мало полезное для ней самой). Или же могло бы случиться и такъ, что движеніе турецкихъ войскъ въ Румелію и возстанія въ прочихъ частяхъ Балканскаго полуострова (чего во всякомъ случаѣ слѣдуетъ ожидать) приняты были бы за достаточный поводъ для двухъ сосѣднихъ державъ двинуть и свои войска на полуостровъ, причемъ Россія немедленно заняла бы ворота Босфора и расположилась бы гдѣ-нибудь, пониже Буюкъ-Дере къ Черному морю, на обоихъ берегахъ, азіатскомъ и европейскомъ. Вопросъ тогда, для насъ, заключался бы лишь въ томъ: удовольствовалась ли бы Австрія формальнымъ присоединеніемъ двухъ провинцій, которыми она и теперь фактически безспорно владѣетъ, или же потребовала бы себѣ еще большаго вознагражденія, напримѣръ Солуни?.. Во всякомъ случаѣ весь этотъ переполохъ узаконился бы новымъ трактатомъ, къ которому волей-неволей приступили бы и Англія, и Франція, и Италія… Достойно замѣчанія, что тотчасъ послѣ Кремзира императоръ Францъ-Іосифъ отправился къ границѣ Босніи, гдѣ принималъ депутацію отъ жителей Босніи и Герцеговины, а потомъ и самъ ступилъ на боснійскую почву, и что упомянутая депутація, въ заранѣе составленной и процензурованной австрійскимъ начальствомъ рѣчи, увѣряла его въ вѣрноподданнической преданности, величала своимъ Императоромъ и Королемъ.
Таковъ приблизительно, казалось бы намъ, могъ быть планъ дѣйствій, выработанный совмѣстными стараніями дипломатіи трехъ союзныхъ континентальныхъ державъ. Можетъ-быть онъ слишкомъ искусственъ, сложенъ, слишкомъ непрямодушенъ; но онъ имѣетъ уже то достоинство, что при приведеніи его въ исполненіе кабинеты оставались бы господами событій, хозяевами положенія, знали бы каждый — чего хотѣть и какъ дѣйствовать. Послѣднему, впрочемъ, учиться не только Германіи, но и Австро-Венгріи нечего, — онѣ этимъ знаніемъ обладаютъ, при всякой случайности, получше Россіи такого рода отчетливое соглашеніе въ образѣ дѣйствій нужнѣе было бы, пуще всего, для руководителей именно русской политики.
Но что если — стыдно подумать! — весь этотъ переворотъ въ Болгаріи, — которая всею Европою безспорно признана «сферою русскаго вліянія» на Балканскомъ полуостровѣ, — былъ для насъ нечаянностью? если это возсоединеніе обѣихъ частей Болгаріи, котораго мы домогались въ 1878 году, которое выговорили себѣ и въ Скерневицахъ, котораго хозяевами и распорядителями должны бы быть мы, никто какъ мы, — если все это великое міровое событіе произошло помимо насъ, сюрпризомъ для насъ, вопреки нашей волѣ и соображеніямъ?! Сильно меркнетъ величіе Трех-Державнаго союза и Кремзирскаго съѣзда (закончившагося такими гимнами въ честь европейскаго мира и устраненія всякихъ признаковъ пробужденія грознаго «Восточнаго вопроса»!), если румелійскій переворотъ засталъ кабинеты врасплохъ, и вся ихъ политика сбита съ колеи самовольною политикою Болгарскаго, еще вассальнаго Турціи, князя? Какую цѣну тогда дать русскому вліянію въ той сферѣ, которая ему безусловно отмежевана, гдѣ и войско организовано Россіей) и какъ бы составляетъ часть самой русской арміи, гдѣ (именно въ Болгарскомъ Княжествѣ) и ротные командиры всѣ — русскіе офицеры, гдѣ и до сихъ поръ держитъ Россія своего военнаго министра? Чего стоютъ тогда всѣ эти русскіе дипломатическіе агенты и консула?! И если отсутствіе ихъ изъ Болгаріи и Румеліи въ настоящую минуту — простая случайность, то плохо же было взвѣшено и понято русскою дипломатіей значеніе настоящей минуты, и это — вслѣдъ за пятичасовою бесѣдою съ г. Бирсомъ виновника переворота, князя Александра!
Нѣкоторыя русскія газеты, въ томъ числѣ «Московскія Вѣдомости» и «Гражданинъ», приписываютъ этотъ переворотъ личному, дерзкому почину самого Болгарскаго князя, съ цѣлью улучшенія и упроченія своего собственнаго положенія, не только безъ спроса Россіи, но какъ бы наперекоръ ея планамъ. Вполнѣ возможно и это. Слѣдуетъ вспомнить только настоящее состояніе Княжества, общій ходъ его дѣлъ, длинный, длинный рядъ русскихъ крупнѣйшихъ ошибокъ, личныя свойства князя и его настоящихъ болгарскихъ сподручниковъ. Начать съ того, что мы сами навязали Болгарамъ самую безобразнѣйшую, радикальнѣйшую конституцію въ мірѣ, при яеограниченнѣйшей свободѣ печати, и это въ странѣ не только не просвѣщенной, но чуждой даже и зачатковъ той общественной дисциплины, въ духѣ которой воспитываетъ народы лишь долголѣтнее государственное существованіе. Сами же мы навязали Болгаріи въ князья поручика прусской службы, нѣмецкаго принца, въ томъ предположеніи, что какъ родственникъ русскому Царскому дому онъ будетъ дѣйствовать въ интересахъ не Запада, а Востока, или иначе Россіи, интересы которой тождественны съ интересами всего православнаго Славянства. Этотъ неопытный, неприготовленный, крайне молодой человѣкъ, не лишенный впрочемъ дарованій и смѣлости, притомъ и честолюбивый, съ перваго же дня былъ поставленъ въ самое фальшивое положеніе. Да и не легкая далась ему задача: совершить и управить переходъ народа изъ-подъ пятивѣковой развращающей азіатской неволи въ политическое бытіе не только по новѣйшему современному образцу цивилизованнѣйшихъ европейскихъ націй, но и на основахъ такой конституціонной свободы, какой не представляетъ ни одна культурная страна въ мірѣ — переходъ изъ рабства въ «правовую разнузданность»: такъ должна быть окрещена дарованная нами Болгарамъ конституція! Но добро бы несчастному князю приходилось имѣть дѣло только съ народными массами: сельскій и вообще простой народъ въ Болгаріи еще не заразился растлѣвающимъ вліяніемъ конституціоннаго режима и вкусомъ къ политиканству; онъ питаетъ въ душѣ своей чувство неизмѣнной благодарности Россіи; онъ чуетъ своимъ вѣщимъ историческимъ инстинктомъ, что она, никто какъ она, призвана стоять во главѣ историческихъ судебъ Славянскаго міра, и влечется къ тѣсному съ ней союзу; онъ чтитъ въ своемъ книгѣ ставленика и родственника Царя-Освободителя. Иное дѣло «интеллигенція». Достаточно сказать, что, за немногими прекрасными и доблестными исключеніями, она (съ примѣсью лишь большей дикости) есть не болѣе какъ грубая копія съ нашей же русской «интеллигенціи», той, которая порождена била у насъ общественнымъ воспитаніемъ въ 60 и 70-хъ годахъ, которая дала Россіи нигилистовъ, анархистовъ и динамитчиковъ, которая возростила въ себѣ, передала и учившимся въ Россіи Болгарамъ — тотъ же духъ отчужденія отъ общихъ намъ со Славянами народныхъ духовныхъ основъ, тотъ же духъ отрицательнаго отношенія въ Россіи, къ ея историческому прошлому и политическому коренному принципу, всегда лживо ими толкуемому и понятому, тотъ же духъ поклоненія «послѣднимъ словамъ» западной науки и жизни, и всѣмъ новѣйшимъ радикальнымъ доктринамъ! Неудивительно поэтому, что Болгарія тотчасъ же, на зарѣ своихъ дней, обзавелась партіями: и либеральною, и консервативною и радикальною (Европа какъ есть!), тотчасъ стала «эманципировать государство отъ церкви» и щеголять религіознымъ индифферентизмомъ, чтобъ не сказать хуже; тотчасъ же игра въ политику, захватъ мѣстъ на государственный службѣ съ громаднымъ жалованьемъ (благо, своя рука владыка!), подкопы и подвохи другъ подъ друга, личные интересы властолюбія и корыстолюбія подъ видомъ общественныхъ — поглотили всю публичную жизнь образующагося государства. Неудивительно также, а вполнѣ естественно, что въ числѣ болгарскихъ «интеллигентовъ», нерѣдко выступающихъ на политическую сцену въ качествѣ министровъ и «премьеровъ», были, да и теперь имѣются въ довольномъ числѣ, люди ненавидящіе, презирающіе и ругающіе Россію, которой всѣмъ обязаны и въ которой воспитывались. Да, несомнѣнно: не въ Болгарскомъ здравомыслящемъ народѣ, но въ отчужденной отъ народа болгарской интеллигенціи, составляющей, въ силу разныхъ подлыхъ конституціонныхъ улововъ, властный надъ народомъ слой и его фальшивое представительство, имѣются враждебные Россіи элементы, родственные впрочемъ россійской радикальной интеллигенціи. Понятно, что они постоянно негодуютъ на русскую правительственную опеку, вмѣстѣ съ Болгарами — воспитанниками германскихъ, французскихъ, англійскихъ школъ: эти послѣдніе ужь и совсѣмъ почитаютъ себя «Европейцами». Всѣ эти элементы, при «правовой» лжи водворенной въ страну въ видѣ конституціи, не могли и не могутъ не оказывать воздѣйствія на общій ходъ управленія, какъ въ Княжествѣ, такъ отчасти и въ Румеліи.
Русскимъ руководителямъ или дипломатическимъ агентамъ приходилось исполнять трудную, почти неразрѣшимую задачу: считаться и съ конституціоннымъ уродливымъ режимомъ, разнуздавшимъ всѣ скверные элементы, вызвавшимъ на легальной почвѣ тучу козней и интригъ, и съ щекотливымъ самолюбіемъ князя, который рвался вонъ изъ опеки « подстрекаемый тайными совѣтами какъ иностранныхъ агентовъ, такъ и болгарскихъ карьеристовъ. Впрочемъ разсказывать теперь всѣ фазы этого управленія мы не станемъ. Замѣтимъ только, что съ 6 сентября 1883 г., послѣ своего рода coup d'êtat, которымъ князь самымъ коварнымъ и притомъ безцеремоннымъ образомъ „спустилъ“ двухъ русскихъ министровъ, назначенія коихъ самъ испросилъ у Русскаго Государя, и послѣ нѣкоторыхъ дерзкихъ его публичныхъ выходокъ противъ русской власти (если отчасти и вызванныхъ неловкостью нашихъ собственныхъ дѣйствій, то тѣмъ не менѣе, однако же, непростительныхъ^), князь навлекъ на себя открытое и вполнѣ заслуженное неудовольствіе Россіи. Отношенія къ нему русскаго правительства пребывали до послѣдняго времени болѣе чѣмъ холодными. Въ то же время стали носиться, конечно непріятные для князя, слухи — будто Россія прочитъ на его мѣсто Датскаго принца!.. Нельзя не признать, что именно въ послѣднюю пору положеніе его стало дѣйствительно трудновыносимымъ, даже и не для такого молодаго и самолюбиваго человѣка, каковъ князь Александръ. Русское правительство само его возвело на престолъ, само призвало народъ къ вѣрноподанническому повиновенію, и потомъ само же, образомъ своихъ дѣйствій и своими къ нему отношеніями, стало расшатывать его авторитетъ, подрывать довѣріе къ своему же ставленику въ Болгарскомъ народѣ! Именемъ Россіи онъ властвуетъ, — и Россія, сохраняя его во власти, въ то же время компромметируетъ силу и и достоинство созданной ею власти… Какъ извѣстно, съ г. Кояндеромъ, нашимъ дипломатическимъ агентомъ (у котораго, кромѣ того, мѣсяца полтора или два назадъ, произошла рѣзкая размолвка съ президентомъ совѣта Каравеловымъ), равно и съ русскимъ военнымъ министромъ княземъ Кантакузеномъ, князь Александръ, также до санахъ послѣднихъ дней, плохо ладилъ, и оба (агентъ и министръ) просили свои начальства объ отозваніи. Между тѣмъ, въ виду Кремзирскаго съѣзда, князь отправился за границу съ тѣнь, какъ намъ писали, чтобъ окольными путями и ходатайствами постараться возвратить себѣ милостивое расположеніе Русскаго Монарха. Не знаемъ ничего о результатѣ княжескихъ попытокъ, но знаемъ, что онъ видѣлся и продолжительно бесѣдовалъ съ русскимъ министромъ иностранныхъ дѣлъ; по возвращеніи же въ Княжество и тотчасъ по отъѣздѣ Кояндера, вызваннаго г. Гирсомъ — совершился извѣстный переворотъ! Нѣтъ сомнѣнія, что онъ совершенъ искусно и смѣло, и что главнымъ пособникомъ его былъ президентъ совѣта министровъ, по натурѣ взбалмошный агитаторъ, доктринеръ, — впрочемъ не казнокрадъ (охотно отдаемъ ему въ этомъ справедливость), — русскій воспитанникъ Каравеловъ. Онъ долго живалъ въ Румеліи, куда бѣжалъ изъ Софіи въ 1882 г. (когда княземъ, при помощи русскаго генерала Эрпрома, тоже произведенъ былъ переворотъ (первый) съ временнымъ упраздненіемъ конституціи), и гдѣ, въ издаваемой имъ газетѣ, онъ дико неистовствовалъ противъ Россіи и князя, приглашая его „возвратиться въ свою Баттенбергію“! Онъ и и теперь субсидируетъ тамъ нѣсколько газетъ и имѣетъ много приверженцевъ. Если предположить, что исходъ разговоровъ съ русскимъ министромъ былъ для князя не совсѣмъ благопріятенъ, или что до него дошло мнѣніе, которое мамъ и прежде удавалось слышать отъ лицъ нѣсколько прикосновенныхъ къ дипломатической сферѣ, что возсоединеніе Румеліи съ Болгаріей могло бы представить для Россіи нанудобнѣйшій поводъ какъ для пересмотра конституціи Княжества (ибо она должна быть общая, а теперь ихъ двѣ), такъ и для смѣны или переизбранія князя, какъ Государя „цѣлокупной“ Болгаріи, — если все это принять въ раи счетъ, то образъ дѣйствій князя Александра можетъ быть объясненъ безъ особаго затрудненія. Онъ рѣшился на удалую, отчаянную ставку, на „панъ или пропалъ“, причемъ, въ крайнемъ случаѣ, не рискуетъ ничѣмъ кромѣ престола, который и занимать, при прежнихъ условіяхъ, не слишкомъ-то для него радостно. Между тѣмъ, это удалая рѣшимость, выразившаяся въ послѣднемъ переворотѣ, способна стекать ему сочувствіе народныхъ массъ, которая къ тому же вполнѣ убѣждены (и разубѣдить ихъ было.бы трудно), что князь дѣйствовалъ не иначе, какъ по тайной инструкціи самой Россія!
Повторяемъ: мы строимъ только предположенія, излагаемъ только догадки. Намъ лично не хотѣлось бы допустить мысли, что Россію могли обойти, обмануть въ Болгаріи, что поставленный нами князь, пользуясь въ глазахъ народа авторитетомъ своего родства и связи съ русскою верховною властью, позволилъ себѣ противопоставлять политикѣ русскаго кабинета свою политику искателя приключеній. Допуская такую мысль, мы вѣдь, такъ-сказать, подписали бы приговоръ о совершенной негодности нашихъ дипломатическихъ агентовъ и вообще — о печальнѣйшемъ состояніи русскаго дипломатическаго искусства и прозорливости…
Но такъ или иначе — предъ нами совершившійся фактъ величайшей важности, послѣдствія котораго неисчислимы. Ни Македонія, ни Сербія не останутся сложа руки, да и нѣтъ основанія для Сербскаго королевства, напримѣръ, не пожелать и не поискать присоединенія къ себѣ такъ-называемой Старой Сербіи. Восточный вопросъ вновь на исторической аренѣ и требуетъ вновь разрѣшенія!
Было бы несообразно съ достоинствомъ Россіи противиться возсоединенію Румеліи съ Болгаріей потому только, что оно совершилось не въ тотъ часъ и не тѣмъ способомъ, какъ бы желала Россія. Возсоединеніе (котораго Россія всегда тамъ домогалась, которое теперь мы лично отъ всего сердца и горячо привѣтствуемъ) должно быть и признано и поддержано русскимъ правительствомъ — даже въ случаѣ вооруженнаго сопротивленія Турціи; при этомъ личная судьба князя Александра насъ мало интересуетъ Вѣроятно также, что совершившійся фактъ будетъ признанъ и всѣми державами-участницами Берлинскаго трактата, уже ради того, чтобъ не дать разгорѣться Восточному вопросу. Но едвали удастся затушить, въ самомъ началѣ, вспыхнувшее пламя!… Мы склонны думать, что все совершается не безъ англійской интриги, не потому только, что домъ Баттенберговъ пользуется теперь особенною милостью Великобританскаго двора, но и потому, что въ расчеты англійской политики, по поводу конфликта съ Россіей на англо-афганской границѣ, входило, какъ извѣстно, — вѣроятно входитъ и теперь, — вызвать снова на сцену Восточный вопросъ, отвлечь вниманіе Россіи отъ Индіи и подъ какимъ-либо предлогомъ втянуть Россію въ большую европейскую войну иди хоть большія хлопоты.
Возстановлять status quo ante было бы и неразумно, и невозможно, — это значило бы передать дѣло изъ своихъ рукъ въ чужія. А оно должно быть взято въ наши руки, и взято крѣпко. Россія не можетъ допустить, чтобъ Балканскій полуостровъ, тѣснимый съ Запада экономическимъ, вѣроисповѣднымъ и культурнымъ нашествіемъ Австріи, волнуемый внутри всяческими враждебными Россіи (а стало-быть и истиннымъ интересамъ самихъ Славянскихъ народовъ) элементами, ускользнулъ такъ-сказать совсѣмъ изъ сферы ея вліянія! Чтобъ ваять крѣпко дѣло въ руки, Россія должна занять крѣпкую стратегическую позицію на самомъ Балланскомъ полуостровѣ, и именно на Босфорѣ, — позицію, которая бы тотчасъ дала ей на полуостровѣ господствующее положеніе. Да и не откладывать этого дѣла — иначе будетъ уже поздно! Иначе и „возсоединеніе“, и всякія иныя измѣненія Берлинскаго трактата — станутъ намъ и Славянству не во благо, а во вредъ…
Теперь не подлежитъ и сомнѣнію, что переворотъ въ Болгаріи совершенъ не только безъ вѣдома, но и совсѣмъ неожиданно для Россіи и даже для Австріи съ Германіей, — и что починъ переворота (успѣхъ котораго былъ нетруденъ и вполнѣ обезпечивался самою природою вещей) принадлежалъ князю Александру. Даже не столько ему, сколько радикальной партіи, во главѣ которой — адвокатъ Стамбуловъ и которая теперь состоятъ во власти — въ лицѣ министра-президента Каравелова. Тѣмъ не менѣе въ событіи этомъ, котораго послѣдствія теперь трудно и предусмотрѣть, двѣ стороны, — что необходимо помнить и держать постоянно въ виду для точной оцѣнки его значенія и для опредѣленія подобающаго Россіи образа дѣйствій. Несомнѣнно, что князь Александръ и Каравеловъ со Стамбуловымъ' и К° произвели настоящій переворотъ именно теперь — не изъ національнаго идеализма, а изъ личныхъ и партійныхъ расчетовъ, — первый ради самосохраненія и изъ славолюбія, вторые — ради сохраненія власти за своею партіей: это вовсе не значитъ, чтобы они вообще не сочувствовали возсоединенію; напротивъ, какъ Болгаре, они всегда искренно его желали и къ нему стремились; но дѣло въ томъ, что ихъ партіи именно на ту минуту какъ разъ грозила возможность устраненія отъ власти вслѣдствіе недовольства Россіи настоящимъ „кабинетомъ“ и вслѣдствіе попытокъ князя во Франценсбадѣ улучшить свои къ русскому правительству отношенія: произвести немедленно же переворотъ было признано партіей наилучшимъ средствомъ для удержанія своего главенства. Таковы наши частныя свѣдѣнія. Затѣмъ, кѣмъ бы и изъ какихъ побужденій ни былъ онъ совершенъ, — все же остается несомнѣннымъ, что провозглашенное, хотя бы и сюрпризомъ для насъ, возсоединеніе Румеліи съ Княжествомъ — идея завѣщанная Болгарамъ нами самими со времени перехода нашего чрезъ Балканы и потомъ въ Санъ-Стефанскомъ съ Турціей договорѣ. До войны 1877 года Болгарія не была еще даже и географическимъ терминомъ; эту географію начертали мы же сами, русскою кровью, и громомъ побѣдъ подтвердили наше рѣшеніе и нашу волю, во всеуслышаніе не только Болгарскому народу, но и всему міру. Мудро ли это было или немудро съ точки зрѣнія исключительно политической — это другой вопросъ, но вѣдь таково было торжественное изволеніе не только Русскаго государства, но и русскаго общества, — можно сказать: всей Россіи. И не негодовали ли мы всею тою силою негодованія, къ какой только способны, на Берлинскій трактатъ, отъединившій Румелію отъ Болгаріи? Не почитали ли себя въ высшей степени оскорбленными за такое искаженіе нашего дѣла, ради котораго принесли столько жертвъ? Не призывали ли день и часъ, когда Берлинскій трактатъ, столь для насъ позорный, будетъ разорванъ, растоптанъ, отойдетъ въ область преданія? Вчера еще кипятились, негодовали, проклинали, — а теперь что-жь? Почувствовали вдругъ благоговѣніе къ святости сего международнаго договора? Берлинскій договоръ сталъ намъ любъ, что ли?! И когда же? Къ ту самую минуту, когда ему чинится порука, и между прочимъ въ одной изъ тѣхъ статей, которыя были измышлены именно намъ наперекоръ, къ великому нашему тогда всеобщему гнѣву?!. Ставимъ эти вопросы въ виду сужденій нѣкоторыхъ нашихъ газетъ. Иныя изъ нихъ дошли до того, что готовы были бы возстановить status quo ante, т. e. возстановить турецкое надъ Румеліей, а вмѣстѣ и надъ Болгарскимъ Княжествомъ, господство (для сверженія котораго пролились — всего восемь лѣтъ назадъ — рѣки русской крови). Одна изъ газетъ проповѣдуетъ не только политическій, но и полицейскій союзъ… съ Турками для усмиренія Славянъ и для содержанія ихъ въ уздѣ! Т. е. для того, вѣроятно, чтобъ толкнуть все Славянство въ объятія Австріи, чтобъ она явилась имъ въ ореолѣ избавительницы отъ двойнаго ига: мусульманскаго и русскаго?!. Можно ді такъ отрекаться отъ своего недавняго прошлаго, открещиваться, словно отъ сатанинской скверны, отъ того народнаго подвига, который вчера еще чествовали „великихъ“, которымъ вчера еще гордились и умилялись, — оплевывать святой порывъ самоотверженія охватившій весь Русскій народъ въ 1876 г. и двинувшій толпы добровольцевъ на помощь Сербамъ, на освобожденіе „православныхъ братій“ изъ-подъ мусульманской неволи? А теперь насъ же Русскихъ приглашаютъ отдать этихъ „братій“ подъ мусульманскую опеку! Нѣтъ, Русскій народъ счелъ бы грѣхомъ раскаиваться въ святомъ дѣйствѣ любви, хотя бы даже оно оказалось теперь для него, вовсе, повидимому, неприбыльнымъ, — а грѣхъ, по его мнѣнію, на томъ, кто за его самоотверженіе заплатилъ бы ему неблагодарностью и зломъ. Позволительно однако думать, что никакое дѣйство любви не остается безплоднымъ, и что не сегодняшнимъ только днемъ измѣряются результаты нравственныхъ дѣяній въ исторіи народовъ!..
И изъ-за чего приглашается Россія произвести вдругъ такой вольтфасъ и наругаться надъ собственными братолюбивыми увлеченіями? Изъ-за того ли, что г. Петко Каравеловъ неволилъ Россію обидить? что какой-нибудь Райко или Ника Стамбуловъ Россійскую Имперію достаточно не уважилъ? что принцъ Баттенбергъ изъ Дармштадта не оправдалъ нашей довѣренности? Конечно, не подлежитъ и сомнѣнію, что переворотъ ими совершенный послужитъ если не къ укрѣпленію ихъ власти, то къ ихъ торжеству, тѣмъ болѣе, кто по послѣднимъ извѣстіямъ они ведутъ дѣло и очень умно, и осторожно: надо же отдать имъ въ этомъ справедливость. Положимъ, что таковое ихъ личное торжество, подбитое фальшью, не можетъ вообще не быть оскорбительнымъ для нравственнаго чувства; Россія же притомъ сознаетъ себя какъ бы обманутою, проведенною… Но не должны мы забывать и здѣсь другой стороны общаго положенія: Князь Александръ — не Болгарія, и болгарская красная „интеллигенція“ въ лицѣ Каравелова и К° — вовсе еще не Болгарскій народъ. Болгарія и Болгарскій народъ неповинны въ козняхъ, подвохахъ, фокусахъ и всякой кривдѣ своего оффиціальнаго правительства и своей интеллигенціи вообще. Не можемъ же мы отказаться отъ Болгаріи или отталкивать отъ себя; такъ-сказать наказывать Болгарскій народъ — ради прегрѣшеній или негодности нѣкоторыхъ лицъ, — хотя бы даже значительнаго числа болгарской интеллигенціи (въ воспитаніи которой болѣе всего грѣшно само русское общество)! Не позволительно намъ не принять въ расчетъ того чистосердечнаго недоразумѣнія, которымъ, за исключеніемъ виновниковъ переворота, одержима въ настоящій день вся Болгарія; того искренняго, вполнѣ понятнаго, законнаго и потому симпатичнаго энтузіазма, которымъ она охвачена теперь вся, изъ конца въ конецъ, который отрицать (какъ дѣлаютъ у насъ нѣкоторые) было бы прямо недобросовѣстно. Такимъ отрицаніемъ мы не устранимъ, а только осложнимъ наши настоящія затрудненія! Народъ убѣжденъ, — и теперь хоть пушками въ него пали, не разубѣдить его, — что „возсоединеніе“ совершается по тайному наказу Россіи, и какъ бы ни старалась внушать ему противное русская дипломатическая агентура, онъ будетъ воображать, что это-молъ — „политика“… „Хитеръ Московъ!“ скажетъ селякъ Болгаринъ, добродушно, но многозначительно улыбаясь… Да и какъ могутъ въ Болгаріи думать иначе люди сколько-нибудь здравомыслящіе, во не посвященные въ секретныя козни партій, которыя притомъ же и самый успѣхъ переворота, безъ сомнѣнія, постарались облегчить распространеніемъ слуховъ о согласіи своихъ дѣйствій съ намѣреніями Россія: на „десятитысячномъ митингѣ“ въ Софіи о признаніи возсоединенія совершившимся фактамъ, положено: „резолюцію эту представить Императору Русскому — Покровителю Болгаріи“; въ сочувствіи Россіи перевороту увѣрялъ тамъ же, въ своей рѣчи, Грековъ — бывшій министръ, консерваторъ (врагъ Каравелова!). Можетъ ли здравомыслящій Болгаринъ этому не повѣритъ? Развѣ Россія не добивалась соединенія восемь лѣтъ назадъ? развѣ не выражала предъ Болгарами свою скорбь по поводу 16 § Берлинскаго трактата? развѣ когда-либо она отрицалась торжественно этой мысли или пыталась когда-либо искоренить въ Болгарахъ всякій помыслъ о „цѣлокупности“? Развѣ тому, чему Болгаринъ теперь радуется, не радовалась сама Россія послѣ своихъ за-балканскихъ побѣдъ? Развѣ не въ правѣ теперь всякій Болгаринъ, любящій и чтущій Россію (а таковъ весь сельскій народъ безъ исключенія), ожидать отъ нея и теперь полнаго себѣ сочувствія и содѣйствія?
Съ таковымъ чистосердечнымъ недоразумѣніемъ, съ таковымъ искреннимъ энтузіазмомъ болгарскихъ народныхъ, преданныхъ Россіи массъ — слѣдуетъ обращаться крайне осторожно, слѣдуетъ считаться. Окачивать холодной водой, посылать народу ругательства: „ахъ вы, такіе-сякіе братушки, убирайтесь вы къ Туркамъ!“ (а почти такія ругательства нашли себѣ мѣсто даже въ печати) было бы не только безнравственно, но и безумно. Топтать въ грязь народныя симпатіи, да и просто пренебрегать ими — какой же тутъ для Россіи расчетъ? И какъ бы при такомъ образѣ дѣйствій съ нашей стороны, тѣшилась и ликовала бы въ глубинѣ души своей Австрія, готовясь, по нашей дурости, пожать жатву тамъ, гдѣ не сѣяла, — а сѣяли мы! Вслушайтесь: уже и теперь тонъ австрійскихъ газетъ иной, болѣе сдержанный и сочувственный чѣмъ русскихъ…
Но не можетъ же Россія, возразятъ намъ, дать себя дурачить. Великой державѣ непристойно-де идти на буксирѣ дерзкихъ, самовольныхъ авантюристовъ… Это внѣ всякаго сомнѣнія. Мы и должны выступитъ — въ качествѣ старшихъ братьевъ, притомъ вдвойнѣ авторитетныхъ, ибо Болгарское государство — наше созданіе; но все же — братьевъ. Мы можемъ, имѣемъ право и обязаны выразить кому слѣдуетъ порицаніе, наказать того или другаго, воспользоваться, однимъ еловомъ, своими правами, вполнѣ признаваемыми за нами всѣмъ Болгарскимъ народомъ, но ужъ никакъ не отказываться отъ своихъ правъ, не уступать никому ни защиты, ни накого либо инаго распоряженія судьбою Болгарскаго народа! Мы здѣсь хозяева, а никто другой. Это слѣдовало объявить во всеуслышаніе всей Европѣ, тотчасъ послѣ переворота. Пристойнѣе, чтобъ не Россія у Европы, а Европа справлялась прежде всего о томъ: что сдѣлаетъ, какъ поступитъ Россія? Но нашею первою заботою было, кажется, обѣлить себя, постараться убѣдить Европу, что „насъ воистину провели, что мы воистину сумѣли ничего во время не знать, не провѣдать, хотя и имѣемъ въ Болгаріи и министра, и агентовъ, и консуловъ“… Европа легко повѣрила. „Провели, видимъ, что провели! какъ не повѣрить!“ отозвалась она одобрительно, и мы успокоились, польщенные такимъ мнѣніемъ, и затѣмъ спросили: „какъ изволите поступить?“ — „Пока конференцію пословъ въ Константинополѣ, съ новой санкціей Берлинскаго трактата, хотя бы и съ измѣненіемъ 16-го §“! — рѣшилъ князи Бисмаркъ и уѣхалъ въ Фридрихсру.
Мы не думаемъ отрицать для Россіи обязанности переговоровъ и совѣщаній съ Европой, особенно же съ Германіей и Австріей, и особенно послѣ соглашенія трехъ монарховъ въ Скерневицахъ и Кремзирѣ. Но въ такомъ дѣлѣ какъ Болгарское, Россіи долженъ бы принадлежать починъ, — она должна бы выступать не въ интересахъ только европейскаго мира, нарушаемаго переворотомъ, а какъ лично заинтересованная, — не какъ одна изъ шести державъ, участницъ Берлинскаго конгресса, и никакъ не въ качествѣ жандарма-охранителя Берлинскаго трактата. Не штопать дыру на Берлинскомъ трактатѣ призвана она (эта роль штопальщицы не къ лицу русской дипломатіи), — а воспользоваться тѣмъ, что онъ прорванъ. Не гнѣваться гнѣвомъ великой державы на маленькую Болгарію прилично намъ, а прикрыть ее тотчасъ своимъ щитомъ, предоставляя себѣ самимъ свести съ нею потомъ свои домашніе счеты. Россія могла бы, напримѣръ, и имѣла бы право, послать въ Болгарію, въ помощь князю и для его руководства, полномочнаго коммиссара съ вѣскимъ авторитетнымъ словомъ, а также для наблюденія, чтобъ крайнія радикальныя партіи болгарской интеллигенція не скомпрометтировали дальнѣйшее политическое бытіе Болгаріи.
„Конференція“ — дурное предзнаменованіе; въ этомъ словѣ что-то зловѣщее. По Восточному вопросу, по крайней мѣрѣ, всѣмъ памятна безплодность многократныхъ конференцій. Ну что, если конференція, даже признавъ „возсоединеніе“ подъ общимъ верховенствомъ султана (причемъ въ роли ходатая передовою выступитъ, ярче всего, не Россія, а непремѣнно Австрія съ Германіей), если конференція въ виду волненія, грозящаго охватить всѣ племена Балканскаго полуострова, снабдитъ Австрію мандатомъ: взять на себя обязанность блюстителя тишины и порядка, въ нѣкоторомъ родѣ полицеймейстера на полуостровѣ, отъ имени Европы? При чемъ мы-то будемъ?…
Всѣ внутренніе, домашніе интересы заслонены теперь событіями на Балканскомъ полуостровѣ. Съ лихорадочнымъ вниманіемъ слѣдитъ за ними Россія. Да и можетъ ли быть иначе? Слишкомъ тѣсно связаны они съ историческимъ существомъ нашего отечества; слишкомъ уже роковыми послѣдствіями сказывается для самой нашей внутренней жизни, — во всѣхъ смыслахъ и отношеніяхъ, матеріальныхъ и нравственныхъ, — всякое пренебреженіе къ народно-историческихъ задачамъ русской державы, всякій малѣйшій ущербъ ея достоинству, значенію и положенію въ семьѣ государствъ и народовъ. У насъ же въ Петербургѣ упорно коснѣютъ въ непониманіи той живой органической связи, въ какой состоятъ между собою политика внѣшняя и внутренняя; даже наивно воображаютъ, что можно одновременно стоять на двухъ путяхъ: антинаціональномъ въ области внѣшней политики и національномъ — въ области внутренней! Петербургскимъ чиновникамъ кажется, что это два разныя „вѣдомства“:, министерство иностранныхъ дѣлъ само по себѣ, а министерства финансовъ и внутреннихъ дѣлъ тоже сами по себѣ, и ничего общаго съ первымъ, кромѣ предусмотрѣнныхъ въ Сводѣ Законовъ случаевъ, имѣть не должны и не имѣютъ. Всякое ревнивое отношеніе къ національному интересу и достоинству внѣ предѣловъ Россіи — петербургская канцелярія немедленно готова обозвать, да и обзываетъ, излишествомъ національнаго самолюбія, „шовинизмомъ“, полагая вѣроятно, что уронъ чести въ международныхъ отношеніяхъ не мѣшаетъ, чуть ли даже не помогаетъ съ избыткомъ — подъему духа внутри страны! Какъ будто международное значеніе, величіе и мощь государства не сильнѣе во сто разъ содѣйствуетъ прочности государственнаго кредита, выгодности коммерческихъ трактатовъ, открытію новыхъ рынковъ и той духовной бодрости населенія, безъ которой даже матеріальное, экономическое его преуспѣяніе немыслимо! Да и о единомъ ли хлѣбѣ живутъ народы? Развѣ и независимо отъ интересовъ матеріальнаго благосостоянія, нѣтъ у великаго историческаго народа своихъ особыхъ стремленій, своего особаго призванія въ мірѣ, которое тѣсно связано съ существомъ его духа, въ которомъ весь смыслъ его историческаго бытія, и не служить которому было бы для него позорнымъ самоотреченіемъ и отступничествомъ? Какой жизни духа, какой зиждительной дѣятельности ожидать отъ человѣка, который удрученъ сознаніемъ постыднаго дѣда; который далъ себя заушить, оплевать, ограбить, одурачить — не но недостатку внѣшней силы и средствъ, а по малодушію, по духовной дряблости, невѣжеству и умственной лѣни? Еще недавно, вновь и вновь разъясняла „Русь“ деморализующее воздѣйствіе Берлинскаго трактата на русскую жизнь, и ея слова были встрѣчены чуть не усмѣшкой, — даже такими отзывами: „опять старая пѣсня! Пора бы ужь и позабыть о Берлинсхомъ трактатѣ! кто-жь теперь о немъ вспоминаетъ?“ (и это какъ разъ наканунѣ Филиппопольскаго переворота, когда онъ самъ себя, къ удивленію русскихъ политиковъ, напомнилъ!) Берлинскій трактатъ — говорили мы — это нравственное паденіе Россіи какъ государства и непосредственнымъ его результатомъ было поникновеніе общаго, духа, совершенное ослабленіе довѣрія въ властвующему Петербургу, — что въ такой странѣ, гдѣ правительство — чуть не главный двигатель общественной жизни, тотчасъ же отражается на всѣхъ отправленіямъ государственнаго и народнаго организма, даже на экономическомъ его положеніи….
И вотъ теперь, наше своеобразное политическое искусство ухитрилось довести русское дѣло до того, что этотъ же самый Берлинскій трактатъ сталъ намъ милъ и дорогъ; что мы цѣпляемся за него какъ за якорь спасенія; только въ немъ, по мнѣнію русскихъ дипломатовъ, вся наша опора, — а то не вышло бы хуже! Роли перемѣнились: мы, для которыхъ въ свое время Берлинскій трактатъ былъ заушеніемъ, мы же теперь отстаиваемъ, находимъ себя вынужденными отстаивать его цѣлость и нерушимость, — а державы, тѣ самыя, которыя его намъ на зло навязали, которыя именно и измыслили наиобиднѣйшія для насъ его статья, онѣ же теперь и посягаютъ, съ развязностью хозяевъ, на твореніе собственныхъ рукъ, подсмѣиваются надъ его святостью какъ международнаго договора! Онѣ желаютъ отмѣны, мы же хотѣли бы сохраненія этихъ оскорбительныхъ для насъ статей — на томъ, вѣроятно, основаніи, что по смиренію нашему мы держимся обратнаго смысла пословицы, а именно: что отъ худа худа не ищутъ, и худо вѣдомое лучше худа невѣдомаго; добро же — не про насъ!…
Да, очевидно, вопросы величайшей важности ставятся теперь судьбою на историческую очередь и призываютъ нашу дипломатію къ отвѣту. Удастся ли ей, въ виду столькихъ неблагопріятныхъ повидимому для насъ условій, снять ихъ съ очереди, отложить разрѣшеніе ихъ до болѣе удобнаго времени? Едва ли. Было бы, конечно, желательно, чтобъ исторія въ своемъ поступательномъ движеніи справлялась, прежде всего, у нашей петербургской канцеляріи о степени нашей приготовленности; спросилась бы напередъ и у министра финансовъ, и у министра военнаго, и у министра морскаго: въ какомъ-де положеніи наши финансы, ваши военныя и морскія силы, и только удостовѣряй въ удовлетворительномъ ихъ состояніи приступала бы къ дѣлу Но въ томъ-то и бѣда, что исторія такихъ справокъ не наводитъ, а дѣйствуетъ по своимъ собственнымъ законамъ, предоставляя мудрымъ правительствамъ ихъ угадывать, провидѣть и соображаться съ ними заблаговременно. Кто же виноватъ въ томъ, что мы всегда одни не готовы, а другіе оказываются готовыми? Кто же виноватъ въ томъ, что мы, даже возвративъ себѣ право на сооруженіе военнаго флота въ Черномъ морѣ, цѣлыхъ двѣнадцать лѣтъ бездѣйствовали, — и кто же поручится въ томъ, что даже и при отстрочкѣ рѣшенія Восточнаго вопроса — мы къ новому сроку будемъ непремѣнно готовы? Да и отъ внѣшней ли готовности одной зависитъ успѣхъ иди неуспѣхъ дипломатическихъ битвъ? Едва ли не важнѣе боевой готовности — готовность мысли, умѣющей взвѣсить всѣ случайности, оцѣнивать съ возможною точностью положеніе дѣлъ и на основаніи реальныхъ данныхъ опредѣлять заранѣе планъ своихъ политическихъ дѣйствій. Никого такъ не вастигъ врасплохъ переворотъ въ Филиппополѣ, какъ нашу дипломатію, хотя ужь конечно не требовалось особенной мудрости чтобы его предвидѣть, хотя поползновенія къ нему обнаруживались и прежде, ни для кого не были тайной, особенно же для русскаго консульства; хотя нашей дипломатіи лучше чѣмъ кому либо было извѣстно, что ничего нѣтъ легче такого переворота, что противодѣйствія ему внутри самой страны нѣтъ и быть не можетъ, — что Румелія кишитъ горячими головами и всякими агитаторами. Полковникъ румелійской милиціи Чичаговъ, какъ намъ пишутъ изъ Болгаріи, еще два мѣсяца назадъ доносилъ по начальству о признакахъ заговора и о малой надежности милиціи въ случаѣ переворота, — и ему, по сношеніи съ министерствомъ иностранныхъ дѣлъ, отвѣчали: напрасно изволите безпокоиться!… А казалось бы, почему же и не поломать себѣ заранѣе голову надъ вопросомъ: какъ же однако быть, еслибы такой казусъ произошелъ? Но мы обнадежились предположеніемъ, что безъ нашего спроса въ перевороту не приступятъ и почили на томъ — предпочитая не трудить себѣ головы понапрасну. Переворота, можетъ-быть, не ожидала къ 6-му сентября и Австрія, но ее событія, очевидно, врасплохъ не застали: она знаетъ, чего ей хотѣть, къ чему стремиться, и въ виду своей цѣли стоитъ готовая ко всякой случайности, не истощаясь въ е жалкихъ словахъ» по примѣру нашей дипломатіи. Именно, — какъ доходятъ до насъ слухи, — «жалкими словами», за недостаткомъ мысли, и пробавляется въ настоящую минуту дипломатія въ Петербургѣ. Только плачется и негодуетъ она теперь — не на свою оплошность и несостоятельность, о нѣтъ, а на… исторію, т. е. на минувшіе историческіе факты! Виною-де все эта война 1877 года, — совсѣмъ-то она была и не кстати! виною — этотъ наплывъ добровольцевъ въ Сербію въ 1876 г., эти Славянскіе комитеты, Московскій особенно, и т. д. Негодованіе, можно бы замѣтить нашимъ дипломатамъ, во всякомъ случаѣ позднее и праздное, но оно краснорѣчиво само по себѣ и многое объясняетъ. Оно объясняетъ возможность Берлинскаго трактата послѣ нашихъ блистательнѣйшихъ побѣдъ и заставляетъ вѣрить тому оправданію дѣйствій князя Бисмарка на конгрессѣ, которое, въ виду возводимыхъ на него въ Россіи (между прочимъ — самими дипломатами) обвиненій, напечатано было въ оффиціозной «Сѣверо-Германской Всеобщей Газетѣ»: не канцлера, а дипломатовъ своихъ, — гласитъ это оправданіе, — должна за трактатъ обвинять Россія, ибо они не предъявили съ твердостью ни одного требованія, которое бы не было конгрессомъ, по настоянію канцлера, уважено; иныхъ же требованій, которыхъ бы естественно было отъ нихъ ожидать, русскіе дипломаты или вовсе не предъявляли, или же, когда и предъявляли, то не отстаивали ихъ, тотчасъ отступались отъ нихъ и сами… Оно, это ретроспективное негодованіе, свидѣтельствуетъ также и о томъ, какимъ пигмеемъ мысли и духа является наша дипломатія вмѣстѣ со всею правительствующею россійскою канцеляріей — рядомъ съ родною страной, когда она, въ великія мгновенія своего бытія, выступаетъ на подвигъ какъ Россія народная и историческая, — и какимъ титаномъ является этотъ самый пигмей въ дѣлѣ искаженія, размельчанія, опошленія и окончательнаго разрушенія всѣхъ результатовъ ея творчества, жертвъ и усилій, ея великихъ историческихъ подвиговъ!…
Другое, въ настоящую трагическую пору, занятіе нашихъ дипломатовъ, это — бранить Болгарскаго князя Баттенберга, Каравелова, да и всѣхъ Болгаръ, и на нихъ валить всю вину за тѣ затрудненія, въ которыхъ дипломатія наша теперь очутилась. Это занятіе, впрочемъ, не ограничивается словами, но вдохновляетъ, повидимому (по крайней мѣрѣ на первыхъ порахъ), и самый нашъ дипломатическій образъ дѣйствій. Трудно предсказать, какъ опредѣлится онъ окончательно, по возвращеніи нашего министра иностранныхъ дѣлъ изъ Копенгагена, но несомнѣнно, что въ петербургскихъ дипломатическихъ кругахъ, равно какъ (къ ихъ утѣшенію) и въ нѣкоторыхъ нашихъ серіозныхъ политическихъ газетахъ, господствовало до сихъ поръ одно чувство и одно желаніе: какъ бы выместить на Болгарахъ и Болгаріи всю свою злобу за ихъ самовольный и дерзкій поступокъ. Мы съ своей стороны не питали никогда симпатій ни къ князю лично, ни тѣмъ менѣе къ Каравелову и его радикальной партіи, да и вообще ни въ какой изъ болгарскихъ партій; о болгарской «интеллигенціи» мы уже высказали наше мнѣніе, что за рѣдкими исключеніями, она — грубый, съ примѣсью большей дикости, сколокъ съ русской же доморощенной радикальной интеллигенціи, созданной у насъ общественнымъ воспитаніемъ 60-хъ и 70-хъ годовъ. Своими болѣзнями болгарское общество обязано преимущественно русскому. На Россіи же лежитъ обязанность и преподать имъ лѣченіе, но въ настоящую минуту эти заботы по меньшей мѣрѣ не своевременны! Дѣло идетъ уже не о Каравеловѣ съ компаніей, а о созданной нами Болгаріи. И какъ о Россіи только лишь фальшивое понятіе составилъ бы тотъ, кто бы судилъ о ней, объ ея народѣ — по нашей такъ-называемой «либеральной», не говоря уже о нигилистической, интеллигенціи, такъ и въ Болгаріи есть здравомыслящій народъ, православный, ничего общаго съ своею «интеллигенціей)» неимѣющій, искренно преданный и неизмѣнно благодарный своей избавительницѣ Россіи. Далѣе: мы вполнѣ признаемъ личную вину предъ Россіей болгарскаго правительства и вообще всѣхъ авторовъ учиненнаго намъ сюрприза. Нельзя же, — повторимъ слова сказанныя въ «Руси» по адресу Болгаръ, — «нахрапомъ эксплуатировать симпатіи Россіи въ Болгаріи!» Тѣмъ не мѣнѣе, все это лишь домашніе, личные, случайные счеты, которые Россія всегда успѣетъ свести, и которые не могутъ ни въ чемъ измѣнить силу ея собственныхъ счетовъ съ исторіей, ея собственныхъ нравственныхъ обязательствъ, не только относительно Славянскаго, нуждающагося въ ея защитѣ племени, но и Россіи самой, какъ великой, могущественной Славянской державы. Изъ-за гнѣва, хотя бы и праваго, на принца Баттенберга и Петка Каравелова забывать о высшихъ русскихъ задачахъ, о нашемъ народно-историческомъ призваніи, слѣдовательно о служеніи нашимъ собственнымъ интересамъ — не мелочно ли это? совмѣстно ли это съ достоинствомъ Россіи? Приличнѣе было бы, кажется, извлечь изъ всего этого событія нѣкій для себя урокъ и задуматься надъ вопросомъ: въ какой же, однако, мѣрѣ годенъ тотъ status quo, сохраненіе котораго составляло и составляетъ до сихъ поръ базисъ нашей политики? Можно ли опираться вообще (не только почить!) на основахъ Берлинскаго трактата, считавшагося когда-то нахальнымъ нарушеніемъ честнаго здраваго смысла, посягательствомъ на законные интересы Россіи и Славянства, а теперь ставшаго для насъ чуть не словомъ премудрости, залогомъ мира, равновѣсія и благоденствія? Что-жъ это за прочное сооруженіе такое, коли вотъ пришелъ мальчикъ, ткнулъ его мизинцемъ, — и все разсыпалось въ прахъ, и нашъ покой улетѣлъ, и весь міръ въ тревогѣ?! Ибо филиппопольскій переворотъ совершенъ именно такимъ образомъ, какою-то игрушечною, опереточною революціей, — почти въ присутствіи зрителей-дипломатическихъ агентовъ. Значитъ: гдѣ тонко, тамъ и рвется, а гдѣ гнило, такъ и подавно. И вѣдь мы лучше всякого другаго понимали въ свое время, что эти основы гнилы, въ этой самой гнилости и полагали свои надежды на будущее! Вольно же было потомъ все это забыть, — мало того: на эти самыя основы опереть зданіе нашей политики и ласкать еще себя пріятной надеждой, что онѣ простоятъ до тѣхъ поръ, пока мы заблагоразсудимъ обмѣнить ихъ на новыя! Вѣдь филиппопольскій переворотъ могъ совершиться не сегодня, такъ завтра, не Петкомъ, такъ Райкомъ или инымъ кѣмъ!..
Основы гнилы, — это уже сознали давно и сами главные виновники Берлинскаго трактата (какъ разъ въ ту минуту, какъ мы стали это позыбывать). Прежде всего сознала ихъ гнилость сама Австрія; она же первая и стала подъ трактатъ подкапываться и, въ виду его неминуемаго скораго паденія, принимать заблаговременно свои мѣры. Если же теперь, — именно по такому инциденту, который, по общему признанію, ближе всего касается Россіи, — рѣшено будетъ (и по ея же настоянію) возстановленіе status quo ante, хотя бы и съ нѣкоторымъ измѣненіемъ, въ родѣ возложенія на князя Болгаріи обязанностей званія румеліотскаго генералъ-губернатора, — если, однимъ словомъ, послѣдуетъ новая санкція Берлинскаго трактата, то развѣ послѣдній, въ своемъ заштопанномъ видѣ, станетъ отъ этого крѣпче? Положимъ, что «державамъ» удалось бы въ настоящее время обуздать порывы самихъ правительствъ Сербіи и Греціи (въ чемъ ми положительно сомнѣваемся), но кому же не ясно, что тотчасъ же — вслѣдъ га тѣмъ, какъ державы обмѣнятся поздравленіями съ благополучной развязкой настоящихъ затрудненій, — этотъ самый трактатъ прорвется въ другихъ мѣстахъ: вспыхнетъ пожаръ въ Македоніи, разгорится пламенемъ вѣчно тлѣющій огонь въ средѣ Албанцевъ!… Что же останется тогда дѣлать Европѣ? Прежде всего потребуется потушить пожаръ или прекратить рѣзню, — и кому же другому можетъ выпасть эта роль тушильщика и умиротворителя враждующихъ между собою и съ Турціей племенъ, какъ не той державѣ, у которой войска уже и стоятъ на готовѣ въ самой срединѣ Балканскаго полуострова? Вѣдь можно, пожалуй, и вновь, съ тѣмъ же лицемѣріемъ, даже не возбуждая вопроса о новомъ расчлененіи Турціи, снабдить Австрію такимъ же мандатомъ отъ имени Европы, каковой былъ ей торжественно данъ относительно Босніи и Герцеговины.
Но невозможно даже и предположить, чтобы «державамъ» удалось принудить правительства Сербіи и Греціи въ демобилизаціи своихъ армій, къ попятному шагу назадъ въ своей національной политикѣ. Не говоримъ уже о томъ, что въ искренность подобнаго давленія на Сербію и Грецію со стороны Англіи и Австріи даже трудно и вѣрить, — едвали, греческое и особенно сербское правительства сладили бы въ настоящую минуту съ возбужденіемъ народнымъ страстей у себя дома. Для короля Милана, это даже вопросъ личный — о сохраненіи сербской короны. Единственный для него исходъ, въ виду народной всеобщей къ нему ненависти, и именно вслѣдствіе его корыстной австрофильской политики, это — сочетаніе такого его австрофильства, такой настоящей его зависимости отъ австрійской власти, съ политикою «національною», т. е. съ перспективою увеличенія сербской государственной территоріи. Для Австріи это не безвыгодно. Увеличенная сербская территорія не выскочитъ изъ «сферы австрійскаго вліянія», а только ее расширитъ; напротивъ явное или тайное пособничество Сербіи со стороны Австріи, теперь ненавистной сербской народной массѣ, дастъ австрійскому имени популярность и примиритъ Сербовъ. съ ея вліяніемъ и протекторатомъ. Едвали возможно и сомнѣваться въ томъ, что и въ настоящую минуту все совершающееся въ Сербіи совершается не иначе какъ съ соизволенія и даже при помощи Австріи: она же, какъ видно изъ газетъ, помогла королю Милану и въ заключеніи новаго займа въ Вѣнѣ! Отношенія его къ Вѣнѣ таковы, что никакой шагъ для него немыслимъ безъ соглашенія съ нею. Вотъ почему и нельзя повѣрить, чтобъ Австрія искренно стояла за сохраненіе Берлинскаго трактата: слишкомъ уже на руку ей весь этотъ настоящій оборотъ дѣлъ! Если же на конференціи пословъ Берлинскій трактатъ будетъ подтвержденъ всѣми державами снова, то конечно съ самообманомъ для насъ и съ сознательнымъ обманомъ со стороны прочихъ участниковъ, — такъ какъ тотчасъ же за подтвержденіемъ послѣдуютъ тамъ и сямъ, повидимому самовольныя, въ сущности же тайно подстрекаемыя его нарушенія.
Всего цѣлесообразнѣе, конечно, было бы приступить теперь же, съ полною откровенностью, къ пересмотру Берлинскаго трактата и къ новому расчлененію Турціи (при этомъ Россія могла бы предъявить и свои притязанія), чѣмъ, заштопавъ теперь Берлинскій трактатъ, допустить вслѣдъ затѣмъ, волей-неволей, фактическое ея расчлененіе. Послѣднее во всякомъ случаѣ произойдетъ, и вскорѣ, если не въ видѣ расчлененія формальнаго, «присужденнаго», то въ видѣ «совершившихся фактовъ» или австрійской оккупаціи на манеръ той оккупаціи двухъ провинцій, которая даже оффиціально признается въ Европѣ чуть ли не залогомъ европейскаго мира и равновѣсія!!
Пора же наконецъ русской дипломатіи убѣдиться въ томъ, что все что ни творится въ Европѣ есть не болѣе какъ заговоръ противъ насъ, противъ естественнаго нравственнаго и политическаго вліянія Россіи на Балканскомъ полуостровѣ, противъ ея законнѣйшихъ правъ, притязаній и интересовъ. Выступая въ роли защитницы Берлинскаго трактата и созданнаго имъ status quo, Россія даже въ случаѣ успѣха защиты, трактата не сохранитъ, а только передастъ свою политическую роль на полуостровѣ — Австро-Венгріи…
Если же однако, какимъ-нибудь дипломатическимъ маневромъ, результатъ конференціи въ самомъ дѣлѣ ограничился бы на первое время лишь возстановленіемъ status quo съ небольшимъ измѣненіемъ, въ видѣ, напримѣръ личной уніи обѣихъ частей Болгаріи въ особѣ князя и т. п., то почему бы Россіи не принять на себя гарантіи спокойствія и мира въ Болгаріи и на этомъ основаніи выговорить себѣ у Турціи право: теперь же ввести нѣкоторую часть своихъ войскъ въ Варну? Появленіе ихъ было бы встрѣчено Болгарскимъ народомъ съ восторгомъ — въ этомъ никакого сомнѣнія быть не можетъ. Это было бы полезно въ виду имѣющихъ неминуемо послѣдовать равныхъ случайностей, разныхъ новыхъ попытокъ турецкаго расчлененія, — полезно уже потому, что подаривъ Добруджу Румыніи, мы сами себѣ отрѣзали прямое сухопутное сообщеніе съ Балканскимъ полуостровомъ. Это было бы полезно и для Болгаріи, да и для всѣхъ Славянскихъ племенъ — для сохраненія нашей съ ними связи въ будущемъ. Ибо все, что выгодно и полезно для Россіи, выгодно и полезно для всего Славянства; что служитъ къ ея укрѣпленію силѣ и славѣ, то служитъ къ созиданію, къ укрѣпленію, силѣ и славѣ всего Славянскаго міра…
«Переклюкала мя еси, Ольга!» отвѣчалъ смиренно, по сказанію лѣтописи, Византійскій Императоръ русской Великой Княгинѣ, разстроившей его, впрочемъ не важные, замыслы своею мудростью. «Переклюкала мя еси, Европа!» могла бы съ полнымъ основаніемъ (но по важности дѣла не просто со смиреніемъ, а хоть зардѣвшись стыдомъ) воскликнуть теперь и русская дипломатія. «Переклюкала» насъ Австрія, «переклюкала» Германія, «переклюкала» Англія! Кому не удавалось насъ переклюкать!… Впрочемъ, съ нашей стороны едвали даже и бываетъ какое-либо состязаніе въ планахъ, ясно сознанныхъ, на извѣстную даль времени расчитанныхъ, съ политическими планами дѣйствій иностранныхъ державъ. У нашихъ дипломатовъ въ превеликомъ почетѣ икая программа — бездѣйствія, отсрочекъ, да вѣры — въ союзниковъ или даже въ «концертъ Европы». Наши оффиціозные дипломатическіе органы даже хвастаютъ именно тѣмъ, что «Россія никакихъ видовъ никуда не простираетъ», а что касается издающагося на счетъ Министерства иностранныхъ дѣлъ французскаго «Петербургскаго Журнала», — такъ тотъ почти буквально, но притомъ съ полнымъ чистосердечіемъ, повторяетъ за русскую дипломатію, предъ лицомъ всей европейской публики, слова Гоголева городничаго: «вѣрите ли, даже когда ложишься спать, все думаешь: Господи Боже мой, какъ бы такъ устроить, чтобъ начальство (читай: Европа) увидѣло мою ревноеть и осталось довольно!». Да простятъ намъ читатели эту горькую шутку! Мы вполнѣ убѣждены въ похвальныхъ нравственныхъ качествахъ нашей дипломатіи, въ ея честности и искренности. Но вѣдь мудрость не проклята Богомъ. Даже повелѣна.
Да, «Journal de St.-Péterebourg» можетъ, пожалуй, радоваться: Европа нами довольна. Она всегда нами довольна, когда мы дѣйствуемъ во вредъ себѣ и Славянству. Ничего такъ не желаетъ она какъ вызвать насъ на такія дѣйствія, которыя бы способствовали отчужденію отъ Россія Славянскихъ племенъ или оттирали насъ отъ Балканскаго полуострова, и искусно пользуется всякимъ нашимъ промахомъ въ этомъ отношеніи. Именно на эту подсунутую имъ удочку наши дипломаты и поймались! Положимъ, такое отчужденіе, какъ противоестественное, слишкомъ глубоко укорениться не можетъ. Вѣримъ, что надоѣстъ же когда-нибудь и русскому великану путаться въ разставленныхъ ему сѣтяхъ. Но чтобъ выбраться изъ нихъ, нужно ихъ порвать, а чтобы порвать надо ихъ опознать, т. е. опознать и откровенно исповѣдать собственные грѣхи и провинности — дабы вновь не угодить въ сѣти. А грѣхи эти тяжкіе, содѣянные (не углубляясь слишкомъ въ даль) до, во время и послѣ войны 1877—78 гг. Они — виною нашей настоящей политической немощи…
И вотъ, вслѣдствіе ли этой внѣшней немощи, вслѣдствіе ли заговора Европы, нами не распознаннаго, или новыхъ недавнихъ дипломатическихъ ошибокъ нашихъ, только несомнѣнно, что Россія поставлена теперь въ положеніе, если не безвыходное, то во всякомъ случаѣ въ высшей степени тягостное и фальшивое! Можно, пожалуй, въ утѣшеніе себѣ продолжать поносить князя Александра съ Каравеловымъ и Ко, и на нихъ взваливать все бремя вины, но такое времепрепровожденіе дѣлу не поможетъ, правильнаго выхода не укажетъ, а развѣ лишь глава отведетъ.
Вмѣсто того, чтобы тотчасъ послѣ переворота войти въ прямые непосредственные переговоры съ Султаномъ, какъ онъ самъ этого желалъ (по свидѣтельству константинопольскаго корреспондента «Московскихъ Вѣдомостей»), какъ на это намекнулъ и намъ, и Султану, въ первую минуту, самъ князь Бисмаркъ, — мы свое первенствующее значеніе, покровителя и опекуна Болгарія, слѣдовательно, въ извѣстномъ смыслѣ, хозяина въ дѣлѣ болгарскомъ, передали «Европѣ»! Не споримъ, что румелійскій переворотъ, какъ нарушеніе Берлинскаго трактата, требовалъ бы во всякомъ случаѣ санкціи всѣхъ державъ, трактатъ подписавшихъ; но наша роль на той конференціи пословъ, которая происходитъ теперь въ Константинополѣ, была бы, послѣ предварительнаго соглашенія съ Султаномъ, тогда уже иная: мы бы, а не Европа, командовали положеніемъ, намъ однимъ принадлежало бы представительство интересовъ Болгаріи А развѣ теперь на эту конференцію мы явились съ тѣми преимущественными правами относительно Болгаръ, которыя мы добыли себѣ кровью и которыя никѣмъ изъ державъ даже не отрицаются? Напротивъ, мы отъ Болгаріи отступились, какъ-будто всѣ прежнія наши съ нею связи совсѣмъ порвались! Мы словно разомъ отреклись отъ своего недавняго прошлаго, помянули его лихомъ, чтобъ не сказать хуже, — сами демонстративно подтвердили, что отношенія наши къ Болгаріи ровно тѣ же, что и прочихъ державъ! Но и этого мало: мы на это судбище предстали, относительно Болгаріи, чуть не въ качествѣ обвинители-прокурора, потребовали даже наказанія для виновниковъ переворота, — и если не мы одни, а вмѣстѣ и съ Германіей, то во всякомъ случаѣ мы — первые, намъ принадлежитъ сей починъ… Ну, разумѣется, остальная «Европа» тотчасъ же приняла на себя роль «защиты» или же представилась вынужденною уступить Россіи! Если же Германія насъ и поддерживаетъ, такъ все же весь odium оскорбительнаго тяжкаго для Болгаръ требованія ложится на насъ. Конечно, подробности совѣщаній на конференціи намъ съ точностью неизвѣстны, но что дѣло, въ общихъ своихъ чертахъ, происходило именно такъ, подтверждается какъ лицемѣрными восхваленіями германскихъ оффиціозовъ, такъ и злорадными ликованіями тѣхъ органовъ европейской печати, которые имѣютъ обыкновеніе высказывать съ циническою откровенностью то, что у людей государственныхъ на ухѣ. И не потираетъ ли себѣ руки отъ восторга глава нынѣшняго англійскаго кабинета, Сольсбери, какъ о томъ можно судить по статьямъ газеты «Standard», отчасти и по его публичной рѣчи?! Онъ уже заранѣе празднуетъ, казавшееся прежде невозможнымъ, созданіе враждебныхъ между Россіей и Болгаріей отношеній…. Сдержаннѣе чѣмъ въ Англіи, радуются «пораженію Россіи» и въ Австріи. Что же касается Германіи, то, по словамъ нашего берлинскаго корреспондента, въ сферахъ правительственныхъ образъ дѣйствій Россіи произвелъ сначала даже нѣкоторое недоумѣніе. князь Бисмаркъ однакоже (должно-быть воскликнувъ: «благодарю, не ожидалъ!») скоро призналъ наше дипломатическое поведеніе вполнѣ похвальнымъ и поспѣшилъ утвердить насъ въ добрыхъ нашихъ намѣреніяхъ, къ радости и гордости русской дипломатіи. «Россія и Германія дѣйствуютъ за одно», гласятъ телеграммы! Да и какъ же не пригнать Берлину нашего поведенія похвальнымъ? Россія не только ужь не захотѣла воспользоваться настоящимъ случаемъ нарушенія Берлинскаго" трактата для предъявленія какихъ-либо своихъ законныхъ притязаній, но сама, безъ боя, sua sponte, уступаетъ даже ту свою позицію на Балканскомъ полуостровѣ, которой даже и Берлинскій трактатъ былъ не въ силахъ ее лишить! Какъ же Германіи не оказать поддержки такой политикѣ!
Отрицать — не то что неблагопріятное, но до рѣзкое и враждебное положеніе, принятое русскою дипломатіей, съ самаго начала кризиса, по отношенію въ Болгаріи не могъ бы теперь даже «Journal de St. Pétersbourg»! Фактъ отозванія русскихъ офицеровъ изъ болгарской арміи вѣдь на лицо. Онъ огласился на весь міръ, и если съ одной стороны снискалъ намъ благоволеніе, конечно ироническое, правительствъ Европы за нашу вѣрность трактатамъ, то съ другой стороны подалъ поводъ къ самымъ оскорбительнымъ его толкованіямъ въ европейской печати. Наши враги не замедлили эксплуатировать это русское дѣйствіе себѣ въ выгоду, а намъ въ тяжкій вредъ. Вотъ оно, — заголосили въ Европѣ, — «русское пресловутое и безкорыстное сочувствіе къ Славянскимъ народамъ! Не сама ли Россія предаетъ Болгаръ на гибель — въ виду грозящей имъ опасности отъ азіатскихъ полчищъ, лишая ихъ дѣйствительныхъ средствъ защиты!» и т. д. Разумѣется, это вздоръ, и въ случаѣ положительной опасности, — въ этомъ мы не сомнѣваемся, — русское общественное мнѣніе не осталось бы равнодушнымъ, и Россія бы подвиглась таки Болгарамъ на помощь, — но теперь, однако, намъ пока нечего и возразить на подобное позорное обвиненіе!
Отнять этихъ офицеровъ у болгарской арміи въ такую минуту, когда все же война для Болгаріи возможна, это то же самое, что отправляя солдатъ въ сраженіе — отнять у нихъ ружья, дать имъ въ руки простыя палки. Русскіе офицеры, — какъ сообщаетъ корреспондентъ «Новаго Бремени» — первое время сами были убѣждены, что переворотъ совершается съ согласія Россіи, дѣлили братски радость и одушевленіе Болгаръ, съ энтузіазмомъ готовились вести ихъ на бой, испытать воспитанныхъ ими солдатъ на дѣлѣ…. И вдругъ…. имъ повелѣно выйти въ отставку. Положеніе ихъ, по разсказу корреспондента, было и постыдно, и горько до невыносимости. Имъ приходилось присутствовать, въ качествѣ простыхъ зрителей, при томъ какъ ихъ воспитанники-солдаты отправлялись неопытные, въ первый разъ, на встрѣчу врага — безъ своихъ привычныхъ руководителей. Имъ приходилось видѣть какъ преданность и любовь смѣнялись озлобленіемъ; имъ приходилось слышать такіе клики: «ѣли нашъ болгарскій хлѣбъ пока было мирно, а какъ дошло до опасности, такъ прочь! покидаете насъ!»… Но вѣдь безъ опытныхъ руководителей болгарская армія оставаться не можетъ. Россія, отнявъ русскихъ офицеровъ, жестоко казнила всю Болгарію за вину нѣсколькихъ лицъ, — но одну ли Болгарію? На кого же мы станемъ пенять, если мѣсто русскихъ инструкторовъ и вождей займутъ — германскіе, англійскіе и австрійскіе?!
А вѣдь эти семьдесятъ пять тысячъ болгарскаго войска въ Княжествѣ и Румеліи, созданнаго русскими офицерами, выдрессированнаго совершенно по русски, не знающаго другой команды кромѣ русской, вооруженнаго даже русскимъ оружіемъ — это вѣдь была наша сила, наша русская армія на Балканскомъ полуостровѣ! Какую великую службу, служа Болгаріи, могла бы сослужить она и Россіи, и всему Славянству!… И все это вдругъ, въ одинъ день, разрушено нами самими… Кому же теперь сослужили мы службу? Да только нашимъ врагамъ, всѣмъ вмѣстѣ и каждому порознь… За то «Европа» нами довольна.
Неужели же такъ трудно было для нашей дипломатіи предугадать заранѣе, впередъ, какое впечатлѣніе произведутъ, какое дѣйствіе возымѣютъ въ европейскомъ мірѣ и среди Славянскихъ племенъ наши первые шаги въ возникшемъ политическомъ усложненіи? Совершенно обратное тому, какое дипломатіею предполагалось, т. е. вполнѣ для насъ вредное! Впрочемъ вину дипломатіи раздѣляетъ, въ извѣстной степени, и русская печать, т. е. тѣ ея органы, которые прежде всего требовали возстановленія status quo ante, даже турецкой расправы, даже отмщенія Болгарамъ за самовольное, безъ вѣдома Россіи, возсоединеніе, — и т. д. Все это, разумѣется, тотчасъ же недругами нашими переводилось, посылалось по телеграфу и по почтѣ за границу, публиковалось тамъ во всѣхъ газетахъ — въ великому горю и оскорбленію Славянъ, и къ великому утѣшенію Австріи, Германіи и прочей Европы: «вотъ-де она какова, Россія, — высказалась!»… Наполнивъ такимъ образомъ всю вселенную воплями негодованія, прокричавъ всюду съ крышъ, во всеуслышаніе, о томъ, что насъ-де провели, что насъ-де обидили, заплатили неблагодарностью за благодѣянія, а потому Россія-де впредь благодѣйствовать не намѣрена, — конецъ! слуга покорный! и т. д., мы, вопервыхъ, налгали на самихъ себя, на свое народное историческое существо; вовторыхъ, такъ и прыгнули всѣмъ своимъ грузнымъ корпусомъ въ сѣти иностранной политики, вытолкавъ Славянъ вонъ отъ себя — въ объятія Австріи и Англіи! Соръ изъ избы не выносятъ; наши счеты съ Славянами — домашніе счеты и призывать Европу въ судьи между ними и нами — по меньшей мѣрѣ неприлично.
И вѣдь въ сущности, самъ по себѣ, тотъ фактъ, что лежитъ въ основѣ настоящаго политическаго замѣшательства, т. е. возсоединеніе Румеліи съ Княжествомъ, не можетъ и не долженъ гнѣвить насъ, такъ какъ мы же семь лѣтъ тому назадъ это возсоединеніе измыслили, даже было и совершили цѣною неизмѣримыхъ жертвъ, и только послѣ злосчастнаго пораженія на Берлинскомъ конгрессѣ, вынуждены были, съ горечью въ сердцѣ, отъ него отступиться. Но никогда отъ него въ мысли мы не отказывались, а напротивъ сами питали, сами поддерживали ее въ Болгарахъ. Она такъ-сказать висѣла надъ Болгаріей, торчала неотвязно предъ ея глазами. Не осуждая болгарскихъ порывовъ къ возсоединенію, признавая ихъ вполнѣ естественными и законными, наши дипломатическіе агенты, изъ соображеній благоразумія, только сдерживали ихъ. Надо же, во всемъ что касается Болгаріи, входить поглубже въ ея положеніе и въ натуру, такъ-сказать, нашихъ въ ней отношеній. Повсюду, какъ только пришла вѣсть о переворотѣ, безъ всякихъ постороннихъ внушеній и происковъ, первымъ порывомъ ликующаго народа было — двинуться къ ближайшему жилищу русскаго представителя съ восторженными криками благодарности Россіи. «Живіе Русскій Царь!» ревѣли радостно тысячи Болгаръ, окружающія домъ русскаго консула въ Рущукѣ… И вотъ консулъ выходитъ (или, за отсутствіемъ консула, его помощникъ), и объявляетъ объятой энтузіазмомъ толпѣ, что эти ея крики… некстати, неумѣстны, — что то, чему они такъ радуются, т. е. возсоединеніе, совершено противъ воли и желанія Русскаго Монарха!… (См. «Новое Время»). Подите растолкуйте это народу: Россія не желаетъ-де вашего соединенія!… Представьте себѣ его горесть, его смущеніе! Спора нѣтъ: способъ, коимъ переворотъ совершенъ, — безъ спроса и вѣдома Россіи, и по ея соображеніямъ несвоевременно, — дерзокъ, заслуживаетъ полнаго осужденія, — но нельзя же, повторяемъ, смѣшивать способъ съ самимъ существомъ, содержаніемъ факта и изъ-за вины нѣкоторыхъ лицъ наказывать всю страну. Не говоримъ о главныхъ зачинщикахъ, но несомнѣнно даже большинство тѣхъ, которые участвовали въ переворотѣ — зная, что Россія о немъ не вѣдаетъ, никакъ не мыслило, что творитъ дѣло противное самимъ основаніямъ русской политики, ибо еще наканунѣ могло отъ любаго русскаго дипломата услышать, что возсоединеніе Румеліи съ Княжествомъ — одна изъ нашихъ постоянныхъ задачъ! Къ тому же Россія многимъ, даже самымъ преданнымъ ей, Болгарамъ представлялась въ послѣднюю пору противъ воли стѣсненною въ своихъ дѣйствіяхъ разными дипломатическими условіями, такъ что, на спросъ о переворотѣ, ей неудобно было бы и дать другаго отвѣта, кромѣ отрицательнаго, — а между тѣмъ (такъ думалось этимъ Болгарамъ) съ совершившимся безъ ея участія фактомъ она бы, пожалуй, и помирилась! Не надо также упускать изъ виду, что Кремзирское свиданіе произвело самое удручающее впечатлѣніе на Славянъ Балканскаго полуострова. Сближеніе Россіи съ Австріей казалась имъ чѣмъ-то въ родѣ: lasciate ogni speranza, если не навсегда, то на долгій срокъ. Пребывать же долгосрочно въ раздѣленіи съ Румеліей было бы я въ самомъ дѣлѣ для Болгаріи не выгодно: при различіи конституцій, законовъ, системы школъ и судовъ, могъ бы, наконецъ, современемъ дѣйствительно образоваться въ Румеліи тотъ особый е націонализмъ", о которомъ, по словамъ маркиза Сольсбери, и мечтала Англія, создавая по Берлинскому трактату особое политическое существованіе для этой части Болгаріи, — но который теперь пока еще не успѣлъ укорениться.
Но, возразятъ намъ, Россія не могла оставлять безнаказаннымъ такое дерзкое, оскорбительное нарушеніе Болгаріей всѣхъ тѣхъ нравственныхъ правъ, которыя куплены Россіей цѣною своей крови и достоянія. Пусть такъ; но для наказанія Россія имѣла и имѣетъ много способовъ: могла послать полномочнаго коммиссара, смѣнить министерство, поставить свою защиту въ зависимость отъ нѣкоторыхъ условій. Не было только надобности — наказывая Болгаръ, наказывать самихъ себя. Лишая ихъ своего расположенія и прежняго прямаго покровительства, мы рискуемъ и сами лишиться Болгаріи. Какой же тутъ для Россіи расчетъ?!. Однакоже — снова возразятъ намъ — Россія не можетъ и не должна допустить, чтобъ ее заподозрили въ вѣроломствѣ… Но и для отклоненія подозрѣнія мы располагали многими способами, изъ которыхъ самый существенный и заключался въ прямомъ обращеніи къ Султану. Во всякомъ случаѣ, какъ ни естественно и законно проявленіе гнѣва съ нашей стороны, все же, казалось бы, возможно было бы удержать его на той грани, гдѣ онъ становился уже поперекъ нашимъ собственнымъ, прямымъ интересамъ; тѣмъ болѣе, что сознаніе нашей искренности и правоты въ значительной степени облегчало такую задачу…
«Не Россіи, не намъ подлаживать свою политику Подъ затѣи и требованія принца Баттенберга!» восклицаетъ съ негодованіемъ одна русская газета… Къ затѣямъ и замысламъ принца конечно не слѣдъ; но не къ нимъ, а къ созданнымъ чрезъ переворотъ новымъ политическимъ обстоятельствамъ приходилось намъ и обязаны мы были прилаживать свою политику. Изъ-за гнѣва на мельника, спустившаго вдругъ плотину, нельзя же «игнорировать» разливъ рѣки, стоять на томъ, что вотъ здѣсь сушь, когда здѣсь вода и въ благородномъ негодованіи давать себя топить рѣчнымъ волнамъ!..
Есть другое оправданіе нашей политики, болѣе невидимому вѣское: «болгарскій переворотъ, говорятъ намъ, былъ дѣломъ интриги англійской или австрійской, или англоавстрійской разомъ; онъ былъ направленъ противъ Россіи, — и ей ли успѣху этой интриги содѣйствовать?» Да развѣ вы вашимъ дипломатическимъ образомъ дѣйствій не сыграли именно въ руку этой самой интригѣ? Еслибы Россія явилась въ роли заступника Болгаріи и ходатая предъ Портой и Европой о возсоединеніи съ Румеліей, интрига была бы почти совсѣмъ обезсилена. Теперь же, когда Россія прямо заявляетъ, что не хочетъ брать въ свои руки болгарскихъ судебъ, отказывается отъ самостоятельнаго образа дѣйствій, а ссылается на Европу, ставитъ свою политику въ зависимость отъ рѣшеній европейскаго ареопага, на которомъ въ то же время является, относительно Болгаръ, наименѣе благопріятствующею державою, — что же, спрашиваемъ вновь, остается дѣлать Болгарамъ, какъ не идти кланяться и Англіи, и Австріи, и прочей «Европѣ»?! Тамъ, разумѣется, оказываются благосклоннѣе. Да и какъ же не воспользоваться ей такою окказіей: замѣстить непреоборимое, казалось доселѣ, вліяніе Россіи — своимъ, русскій протекторатъ — протекторатомъ западно-европейскимъ! Выходитъ такимъ образомъ, что именно мы нашими дѣйствіями и упрочили успѣхъ иностранной интриги.
Однако же, — и это возраженіе самое серіозное изо всѣхъ, — Болгары все-таки своимъ переворотомъ создали опасность для всего европейскаго мира, подорвали святость международнаго, т. е. Берлинскаго, договора, бросили искры въ горючій матеріалъ, которымъ преисполненъ Балканскій полуостровъ. Сербія и Греція уже вооружились и прямо заявили, что если возсоединеніе Румеліи съ Болгаріей будетъ признано, онѣ потребуютъ «компенсаціи», т. е. увеличенія своей территоріи. А допустить это — значитъ не болѣе не менѣе какъ зажечь пожаръ на всемъ полуостровѣ, какъ затѣять новое расчлененіе Турціи — съ перспективою общеевропейской войны. Россія же къ такой войнѣ еще не готова; флота у насъ въ Черномъ морѣ пока еще не имѣется: поэтому русскіе интересы требуютъ отсрочки такого всеобщаго кризиса и сохраненія пока въ полной силѣ условій Берлинскаго договора. Слѣдовательно ничего инаго и не остается, какъ возстановить дѣйствіе этихъ условій, status quo ante вт* Болгаріи, — и только такимъ лишь способомъ возможно заставить разоружиться и Грецію и Сербію, и упрочить миръ хоть на время…
Вотъ почти оффиціальное разъясненіе и нашего дипломатическаго поведенія. Въ этомъ именно смыслѣ говорятъ вмѣстѣ на конференціи Россія и Германія, и кажется — въ послѣднее время*--даже Австрія и прочія державы. Послѣднія, вмѣстѣ съ Австріей, хотѣли было внести на разсмотрѣніе конференціи вопросъ о возможномъ удовлетвореніи нѣкоторыхъ притязаній и Сербовъ и Грековъ, и другихъ земель Балканскаго полуострова, — но для всѣхъ стало ясно, что такіе вопросы теоретически почти не разрѣшимы, да и не могутъ входить въ компетенцію простой конференціи пословъ…
Разсмотримъ однако внимательнѣе всѣ доводы, обусловливающіе этотъ нашъ дипломатическій образъ дѣйствій. Несомнѣнно, что именно для насъ отсрочка кризиса была бы теперь всего желательнѣе; но вопросъ въ томъ — возможна ли она? Наша неприготовленность къ войнѣ, конечно, обстоятельство очень прискорбное и не на нынѣшнемъ правительствѣ лежитъ въ томъ вина; но вѣдь исторія, какъ мы уже говорили, не справляется о благовременности своего движенія у кабинетовъ. Пора отказаться отъ мысли регулировать жизнь народовъ, по своей волѣ, подчиняй ее лишь дипломатическимъ комбинаціямъ, не заботясь объ удовлетвореніи ихъ органическихъ, законныхъ, вопіющихъ нуждъ. Посмотрите, напримѣръ, на положеніе Македоніи: почти восемь лѣтъ назадъ обязана была Порта произвести административныя реформы въ въ этой странѣ и даровать ей автономію, но Портою и до сихъ поръ ничего не сдѣлано, и Европа до сихъ поръ на томъ не настаивала и не настаиваетъ (отчасти потому вѣроятно, что Австрія имѣетъ на Македонію свои личные виды)! А между тѣмъ, несчастный край ежечасно терзается и скверною администраціею, и разбойничьими шайками, и междоусобными распрями. Какъ тутъ не вспыхнуть пожару, когда случайно залетѣвшей искры достаточно, чтобъ все загорѣлось! На Македонію мы указываемъ только въ томъ смыслѣ, что не будь болгарскаго переворота, непремѣнно бы вспыхнуло пламя въ томъ или другомъ углу Балканскаго полуострова. Главное же дѣло въ томъ, что Берлинскій конгрессъ не только не создалъ никакихъ надежныхъ условій мира для этого полуострова, но пустивъ туда Австрію, беззаконнѣйшимъ образомъ поправъ права народовъ, отдавъ ей двѣ провинціи, создалъ тѣмъ самымъ постоянный элементъ интриги и безпокойства. Выгодно развѣ для австрійской активной политики точное соблюденіе status quo, установленнаго Берлинскимъ трактатомъ? Не противорѣчивъ ли онъ, напротивъ, всѣмъ ея стремленіямъ? Естественно ли созданное Австріею положеніе — ну хоть бы для Черногоріи?… При такомъ состояніи дѣлъ развѣ возможно Россіи убаюкивать себя надеждами на долгій покой или на возможность мирнаго, въ свое время, разрѣшенія Восточнаго вопроса?! Не говоримъ уже объ Англіи, которой почти объявленная задача — такъ или иначе надѣлать Россіи хлопотъ около себя, дома, чтобъ отвлечь русское вниманіе отъ Индіи и, унизивъ ея значеніе въ Европѣ, поколебать русское обаяніе и въ Азіи: даже и одной австрійской интриги достаточно! Если болгарскій переворотъ произошелъ даже не по ея подстрекательству, то все же Австрія, предоставляя намъ негодовать на досугѣ, сама-то уже воспользовалась переворотомъ, даже успѣла опрометчиво раскрыть свои карты! Угрозы Греціи не страшны: центръ тяжести современнаго положенія, который мы, руководимые кн. Бисмаркомъ, упорно видимъ въ Болгаріи да князѣ Александрѣ, — теперь въ Сербіи. Кто далъ ей средства мобилизовать свою армію? кто искусно умѣлъ сочетать сербскій національный шовинизмъ, — да и не шовинизмъ, а весьма законный патріотизмъ, по существу своему австрійскимъ интересамъ противоположный — съ австрійскими выгодами, съ ненавистною доселѣ народу австрофильскою политикой короля Милана? Что тутъ Болгарія, что тутъ князь Александръ! Мы лишь сами себѣ отводимъ глаза, — не хотимъ видѣть главнаго заговорщика и интригана — Австрію, и весь нашъ дипломатическій образъ дѣйствій не на кого другаго работаетъ, какъ на Австрію. Ибо этимъ дипломатическимъ образомъ дѣйствій не установить намъ мира на Балканскомъ полуостровѣ, не упрочить силы Берлинскаго трактата! Онъ будетъ имѣть для насъ лишь одинъ результатъ — печальный и къ тому же безславный: потерю Болгаріи и потерю созданной нашими трудами и отчасти деньгами — совсѣмъ почти русской болгарской арміи!
Но вѣдь конференція провозгласитъ снова, пожалуй даже единогласно, дѣйствительность и обязательность Берлинскаго договора, а тогда единодушная (!!) Европа сумѣетъ (такъ возглашаютъ германскіе и русскіе оффиціозы) заставить покориться своей волѣ «государственныя мелкоты» Балканскаго полуострова! Какое обольщеніе — съ нашей стороны! Русскіе оффиціозы довольно чистосердечны, но германскимъ мы позволяемъ себѣ не вѣрить. Предположимъ, что конференція и въ самомъ дѣлѣ прядетъ къ такому единогласному рѣшенію: всѣ торжественно, довольные собой, разойдутся; русская дипломатія поспѣшитъ отслужить благодарственный молебенъ. И тотчасъ же послѣ молебна — новые «совершившіеся факты»! Это неминуемо. Для короля Милана нѣтъ выбора, нѣтъ отступленія. Онъ поставилъ на карту свою корону, — а вмѣстѣ и судьбу австрійскаго вліянія въ Сербіи… И такъ новые «совершившіеся факты», затѣмъ пожаръ, — пожаръ всеобщій на Балканскомъ полуостровѣ, — появленіе на аренѣ турецкихъ полчищъ, а затѣмъ и выступленіе вооруженной Австріи, въ качествѣ защитницы Славянъ отъ турецкой мести и расправы и въ союзѣ съ виня, -та мы, по прежнему косящіеся на Болгаръ, негодующіе на князя Александра; мы — безъ флота въ Черномъ морѣ, но съ англійскимъ флотомъ у входа въ Босфоръ и — безъ Болгаріи… Вотъ каковъ будетъ результатъ нашей политики, — если судьба надъ нами не смилуется!.. И вы думаете, что князь Бисмаркъ всего этого не предусматриваетъ? И вы думаете, что на Скерневицкомъ и Кремзирскомъ свиданіяхъ Австрія не носила въ своей мысли тѣхъ же самыхъ плановъ, что теперь только приводятся въ дѣйствіе?…
Дѣла Балканскаго полуострова — наши дѣла, намъ свои. Они неразрывно связаны съ историческимъ существомъ нашего отечества, съ вопросомъ мира или войны, чести или безславія, вящаго подъема или вящаго паденія — для самой Россіи…
Если бы даже, — что еще подлежитъ великому сомнѣнію, — и удалось на этотъ разъ «державамъ» кое-какъ зачинить рвущуюся не только по швамъ, но и по цѣлинѣ, ветхую ризу Берлинскаго трактата, разъединить вновь Болгарское Княжество съ Румеліей, заставить Болгарію, Грецію и Сербію вложить мечъ въ ножны и распустить свои, уже почти мобилизованныя войска; если бы державы успѣли, однимъ словомъ, не вынимая дрожжей изъ сосуда запретить имъ бродить и такимъ образомъ упразднить столь негаданное-непрошенеое «осложненіе» политическаго status quo на Балканскомъ полуостровѣ, — то все же не упразднится, а будетъ, поверхъ общаго обновленнаго уровня, высовываться и торчать, выдвинутый событіями нѣкій новоявленный фактъ, въ коемъ отнынѣ залогъ постояннаго, самаго серіознаго «осложненія». Это фактъ — раскрывшаяся игра одной изъ великихъ державъ, одного изъ членовъ «Трехъ-Императорскаго Союза» — Австріи. Кто поспѣшилъ, при первомъ извѣстіи о филиппопольскомъ переворотѣ, поставить Сербію на ноги и снабдить ее деньгами для вооруженія арміи? Кто пытался было, съ самаго начала, возбудить на предстоявшей конференціи вопросъ о компенсаціи Сербіи за болгарское возсоединеніе? Кто потомъ, уже участвуя въ конференціи, уже совѣщаясь о мѣрахъ къ обузданію сербскихъ воинскихъ похотей, продолжалъ въ то же время допускать доставку въ предѣлы Сербіи, чрезъ свои владѣнія, оружія и всего того, что въ виду этихъ готовившихся, а затѣмъ имъ самимъ подписанныхъ рѣшеній конференціи, становилось уже военною контрабандою? Кто, наконецъ, науськивалъ, да и теперь еще, вѣроятно, тайно науськиваетъ Сербовъ королевства на Болгаръ?… Если Австрія даже ми непричастна ни прямо, ни косвенно (хотя въ послѣднемъ можно и сомнѣваться) послѣднему coup d'état Болгарскаго князя Александра, то все же она своимъ поспѣшнымъ до опрометчивости способомъ дѣйствій относительно Сербіи обнаружила довольно явно, что румелійское событіе ей на руку и что она намѣрена воспользоваться имъ въ своихъ личныхъ видахъ, — ужь вовсе не въ видахъ политики «Трехъ-Императорскаго Союза!» Достовѣрно извѣстно, да и оффиціально было не разъ возвѣщено, что существеннѣйшій результатъ Скерневицкаго, а потомъ и Кремзирскаго свиданій заключался именно въ томъ, что всѣ три великія державы согласились, при всѣхъ какихъ-либо нарушеніяхъ status quo на Балканскомъ полуостровѣ, дѣйствовать сообща, съ общаго между собою совѣта. И вотъ, при первой встрѣтившейся пробѣ, — менѣе чѣмъ черезъ три недѣли послѣ свиданія монарховъ въ Кремзирѣ, — Австрія торопится Дѣйствовать особнякомъ, въ нарушеніе status quo, закладываетъ въ Сербіи свою мину, — и затѣмъ, въ виду рѣшительнаго консерватизма русскаго кабинета, посылаетъ графа Сечени къ германскому канцлеру хлопотать о содѣйствіи ея планамъ и начинаніямъ! Получивъ однакоже отъ князя Бисмарка отказъ (обусловленный можетъ-быть лишь неблаговременностью), принимается, какъ ни въ чемъ не бывало, пѣть свою партитуру въ согласномъ trio съ Россіей и Германіей! Спрашивается, къ кому же должны относиться всѣ укоризны по адресу Сербіи, заключающіяся въ отвѣтной нотѣ пословъ «Блистательной» Портѣ, въ ихъ меморандумѣ и въ ихъ нотѣ тремъ балканскимъ, провинившимся предъ Европой государствамъ? Ни къ кому другому, разумѣется, какъ къ Австріи, и что всего характернѣе — она же сама имѣла безстыдство ихъ подписать! "Въ меморандумѣ — гласитъ органъ князя Бисмарка, «Сѣверо-германская Всеобщая Газета» — «самымъ опредѣленнымъ и торжественнымъ образомъ заявлено, что честолюбію отдѣльныхъ балканскихъ государствъ не можетъ быть предоставлено подвергать опасности миръ, вступая въ споры между собою или съ Турціей я упуская изъ виду, что послѣдствія такой ихъ своекорыстной и близорукой политики могутъ заставить великія державы вмѣшаться въ споръ» и проч. — Несчастная Сербія! Она же и обругана Австріею (въ составѣ конференціи) за «честолюбіе», «своекорыстіе и близорукость политики», — она, которая стала первою жертвою именно этихъ свойствъ политики не иной чьей, какъ самой австрійской! Королю Милану и настоящей партіи «напредниковъ» правящей теперь Сербіею — это достойное наказаніе за ихъ преданность и продажность Австріи; но чѣмъ же виновата сама страна, самъ народъ, который неоднократно пытался свергнуть ненавистное австрійское иго, олицетворяемое нынѣ предержащею сербскою властью, но былъ всякій разъ усмиряемъ жестокою, Австріею же вдохновляемою, кровавою расправою, — а теперь австрійскими же посулами подвигнутъ на увеличеніе сербской территоріи?! Если и допустить, что державы заставятъ Сербовъ остудить свой неблаговременный, самою Австріею вызванный національный энтузіазмъ, то изъ всего этого краткаго эпизода своей исторіи, въ добавокъ къ горечи разочарованія, Сербія выйдетъ разоренною, истощенною, доведенною наконецъ до банкротства тѣмъ громаднымъ долгомъ, который такъ услужливо навязанъ ей ея покровительницею-Австріей. Если здѣсь можетъ идти рѣчь о какихъ-либо требованіяхъ честности, то было бы естественно ожидать, что въ случаѣ мирной развязки, т. е. безъ всякаго удовлетворенія Сербіи по части территоріи, Австрія сама, добровольно, приметъ на себя уплату этого долга и такимъ образомъ освободитъ это маленькое государство отъ всякихъ обязательствъ австрійскому Länderbank’у. Иначе трудно было бы даже пріискать и именованіе сему дѣянію австрійской власти. Къ самомъ дѣлѣ, какъ назвать афериста, который, подстрекнувъ вполнѣ зависящаго отъ него человѣка на огромное предпріятіе, одною рукою, подъ великіе проценты и залоги, ссужалъ бы ему деньги, — а другою — самъ же разрушалъ это предпріятіе, дѣлалъ успѣхъ его невозможнымъ!… Въ такомъ именно отношеніи и состоитъ теперь Австрія къ Сербамъ, возгласивъ вновь свою солидарность съ политикой германскаго и русскаго кабинетовъ. Но такъ какъ болѣе чѣмъ сомнительно, чтобъ она приняла на себя уплату сербскаго долга, то и надо полагать, что она имѣетъ въ виду иной способъ съ Сербіей расквитаться…
Но это еще впереди. А теперь во всякомъ случаѣ стало ясно, что даже при совершенномъ водвореніи стараго status quo, — этотъ status quo, а вмѣстѣ съ нимъ и все политическое положеніе, осложняется отнынѣ (и прочно) проявившимся до несомнѣнности вѣроломствомъ австрійской политики. Не ясно развѣ только для одной русской дипломатіи? Не знаемъ — былъ ли съ ея стороны сдѣланъ запросъ австрійскому кабинету по поводу его дѣйствій относительно Сербіи, составляющихъ явное противорѣчіе съ условіями союза выработанными въ Скерневицахъ и Кремзирѣ, — вѣроятно, что нѣтъ. Но неужели можетъ русская дипломатія по прежнему самообольщаться и чрезъ свои оффиціозные органы напыщенно возвѣщать, что «европейскій миръ покоится на основахъ этого соглашенія», когда, послѣ вышеизложенныхъ поступковъ Австріи, и Скерневицкое и Кремзировское соглашеніе — не болѣе какъ тщета? И все это такъ Австріи и сойдетъ? И мы по старому, какъ неисправимые Маниловы, будемъ вѣрить дружбѣ и чистосердечію австрійскаго Чичикова? Но, возразятъ намъ, Австрія, если и увлеклась прежде всего заботою о своихъ личныхъ интересахъ, то все же, именно въ силу недавняго Кремзирскаго свиданія, присоединилась, даже съ нѣкоторымъ ущербомъ для своего достоинства, къ политикѣ Германіи и Россіи… Присоединилась, конечно, — только успѣвъ заранѣе вбить такой гвоздь, котораго, пожалуй, и не выдернешь, — заварить такую кашу, что ее и не расхлебать! И кто знаетъ? — можетъ-быть теперь сама русская дипломатія, внявъ своему суфлеру въ Германіи, добродушно озабочена именно тѣмъ, какъ бы вывести Австрію съ почетомъ изъ ея фальшиваго положенія относительно Сербскаго королевства?…
Увы! намъ нужно бы прежде всего озаботиться исправленіемъ своего собственнаго фальшиваго положеніи, — которое отличается отъ австрійскаго тѣмъ, что оно создано никакъ ужъ не хитростью и не лукавствомъ, а совершенно противоположными качествами — при недостаточной оцѣнкѣ органическихъ и историческихъ условій русской національной политики и коварства нашихъ враговъ — и фальшиво тѣмъ, что мы сами нехотя налгали на самихъ себя, не сообразивъ послѣдствій нашего образа дѣйствій… Декларація Константинопольской конференціи начинается, какъ сообщаютъ газеты, словами: «По предложенію Россіи, послы» и т. д. Справедливо опасается «Новое бремя», что «такою вступительною фразою наши недоброжелатели воспользуются какъ средствомъ убѣдить балканскихъ Славянъ, что Россія ихъ совершенно оставила»; иначе сказать, «вступленіе» (которымъ ваша дипломатія, вѣроятно, даже очень гордится, но которое, безъ сомнѣнія, предложено не ею, а нашими услужливыми друзьями) имѣетъ цѣлью свалить на Россію весь odium рѣшенія: возстановить власть Турціи, гдѣ она поколеблена, даже съ признаніемъ -за Турціей права прибѣгнуть къ вооруженной, для усмиренія славянскихъ христіанъ, силѣ… Положимъ, что это писалось въ предвидѣніи, что «сила» пущена въ ходъ не будетъ (по крайней мѣрѣ относительно Болгаріи). Допустимъ даже, что у народныхъ массъ можетъ быть и дѣйствительно, несмотря ни на какія наши распоряженія, сложится въ умѣ простое, безхитростное представленіе, что безъ воли, безъ руководства и поддержки Россіи, давшей столько памятныхъ имъ доказательствъ своего сочувствія къ Славянству, — православнымъ Славянамъ своими судьбами располагать неблагоразумно и не слѣдуетъ. Но тѣмъ не менѣе внѣшнее, оффиціальное, а также и нравственное положеніе Россіи въ сверхнародной средѣ (народъ же не всегда можетъ проявлять свою волю), въ данную минуту такъ въ Болгаріи испорчено, что возстановить для Россіи по отношенію къ себѣ status quo ante — при настоящихъ условіяхъ дѣло крайне нелегкое. Впрочемъ не собственно объ отношеніяхъ Россіи къ Славянамъ ведемъ мы теперь рѣчь; обратимся къ меморандуму и вообще къ дипломатическимъ актамъ конференціи, въ которыхъ, — замѣтимъ однако опять мимоходомъ, — въ такой несвойственной, противорѣчащей ея существу роли выступаетъ Россія! словно бы въ мантіи изъ бумажныхъ листовъ Берлинскаго, ей въ поруганіе состоявшагося, трактата, — подъ руку, съ одной стороны, съ Германіей — надѣлившей ее этимъ потѣшнымъ уборомъ; съ другой — съ Австріей, у которой изъ кармана торчатъ эскамотированныя ею дипломатическимъ, даже весьма грубымъ фокусомъ, двѣ большія Славянскія страны — Боснія и Герцеговина!… Меморандумъ твердитъ, — между прочимъ и отъ имени Австріи, — о честолюбіи и своекорыстіи малыхъ балканскихъ Славянскихъ государствъ, которыя въ сущности хотятъ вѣдь только возвратить свое, у нихъ неправо отнятое (какъ напримѣръ Болгарія), или же присоединить къ себѣ родное, на что ужь нельзя никакъ отрицать ихъ право (напримѣръ, возсоединеніе Сербовъ съ Сербами). А между тѣмъ налицо — вопіющій фактъ самаго беззаконнаго и наглаго захвата не малымъ, а крупнымъ (можетъ-быть потому именно это извинительно?!), вовсе не Балканскимъ и не Славянскимъ государствомъ (это, должно-быть, еще извинительнѣе и даже чуть ли не вполнѣ праведно), а чужимъ, именно Австріей, упомянутыхъ чужихъ провинцій — коренныхъ Славянскихъ земель!.. Этотъ захватъ никого не возмущаетъ, и если Европа, какъ соумышленница такого грабежа, со свойственнымъ ей нахальствомъ всякій разъ какъ дѣло касается міра Славянскаго и вообще православнаго, можетъ обращаться къ послѣднему съ такого рода нравоучительною проповѣдью, то Россіи такая роль не пристала. Мало того: если какимъ-либо рѣшительнымъ дѣйствіемъ, она не возвратитъ себѣ свободы, то ей придется идти на буксирѣ австрійской политики…
А между тѣмъ вѣнская газета «Neue freie Presse» напечатала у себя на дняхъ очень замѣчательное письмо изъ Петербурга, въ которомъ излагаются, со словъ какого-то русскаго «государственнаго человѣка», точка зрѣнія и основанія русской политики. Въ настоящее время вся она заключается въ сохраненіи status quo ante, безъ малѣйшихъ уступокъ и компромисовъ: никакія ни революціи, ни эволюціи самовольныя, хотя бы и органическія, хотя бы и вызванныя вопіющею нуждою, не должны быть допускаемы на Балканскомъ полуостровѣ: всякое измѣненіе современнаго политическаго состоянія того или другаго государства, того или другаго племени, должно происходить тамъ не иначе, какъ съ соизволенія и подъ руководствомъ трехъ державъ (Россіи, Германіи и Австріи), по взаимному ихъ соглашенію. Такая система политики признается единственно честною (loyale) и закономѣрною (légale), и притомъ «наиболѣе выходною для самой Австріи»… «Здѣсь (въ Петербургѣ) не сомнѣваются, — вѣщаетъ упомянутое письмо въ „Neue freie Presse“, — что и Австрія будетъ держаться именно этого воззрѣнія, и держаться долго, такъ какъ всякое ея потворство тому или другому изъ трехъ притяэателей (Греціи, Сербіи и Болгаріи) послужило бы къ усиленію славянскаго (т. е. и православнаго) вліянія на Балканскомъ полуостровѣ, что для австрійской политики ненавистно (welche die österreichische Politik perhorrescirt)». Далѣе читаемъ, — все въ видѣ восхваленія русской точки зрѣнія, — «что она оцѣнена и государственными людьми Австріи, графомъ Андраши и графомъ Кальноки, такъ какъ оба убѣдились, что соглашеніе съ Россіей — добрый базисъ для интересовъ Австріи на Востокѣ!».. О томъ же — въ какой степени интересы Австріи согласуются съ интересами самого Востока, или точнѣе сказать — православныхъ населеній Балканскаго полуострова, и въ какой мѣрѣ домогательство австрійскихъ интересовъ заключаетъ въ себѣ надлежащія условія для мирнаго и успѣшнаго національнаго развитія несчастныхъ Славянъ — разумѣется, ни слова! Къ сожалѣнію, мы не можемъ признать помѣщенное въ вѣнской газетѣ письмо — апокрифомъ: таково, дѣйствительно воззрѣніе русскаго кабинета, насколько оно успѣло выразиться.
Въ какомъ же теперь положеніи дѣло? Посольскій ареопагъ въ Константинополѣ задачу свою, какъ извѣстно, окончилъ. Онъ призналъ въ принципѣ полную неприкосновенность Берлинскаго трактата и права Турціи, — затѣмъ «пригласилъ» Болгарію, Грецію и Сербію отказаться отъ своихъ притязаній и прежде всего отвести отъ турецкихъ границъ свои силы. Болгарское правительство выразило повидимому готовность послушаться державъ, но пока — двусмысленнымъ образомъ: оно старается главнымъ образомъ успокоить опасенія Европы относительно сохраненія мира, ручается за спокойствіе Румеліи, выводитъ или вывело уже изъ нея — войска Княжества, — что пришлось бы и безъ того учинить, такъ какъ Княжеству угрожаетъ вторженіе сербскихъ войскъ. Въ то же время въ отвѣтѣ князя Александра нѣтъ отреченія отъ Румеліи, а сквозитъ надежда на сохраненіе ея за Болгаріей въ видѣ личной уніи — къ чему Султанъ лично былъ бы довольно склоненъ, еслибъ не опасался притязаній Греціи и Сербіи.
Греція ставитъ свое разоруженіе въ зависимость отъ общаго хода дѣлъ и продолжаетъ мобилизацію своей армія. По послѣднимъ извѣстіямъ, Англія и Франція, которыхъ совѣтовъ она охотнѣе слушается, чѣмъ прочихъ державъ, отказались производить на нее давленіе въ смыслѣ посольской деклараціи, — очевидно желая имѣть ее на готовѣ для противодѣйствія славянской стихіи, въ случаѣ еслибъ послѣдняя разыгралась. Впрочемъ не Греція озабочиваетъ теперь державы. Весь увелъ современнаго политическаго вопроса теперь въ Сербіи или, какъ мы уже разъяснили — въ тѣсной прикосновенности въ ея настоящему положенію одной изъ великихъ державъ, т. е. Австріи. Газеты увѣряютъ, будто король Миланъ обѣщалъ распустить свою армію лишь въ томъ случаѣ, если Болгарское Княжество откажется отъ возсоединенія съ Рунеліей въ какой бы то ни было формѣ. Но даже и возстановленіе status quo ante въ Болгаріи не облегчитъ для сербской власти выхода изъ тѣхъ затрудненій, въ которыя поставлена она совѣтами и содѣйствіемъ своей покровительницы. — слѣдовательно не облегчитъ и для послѣдней выхода изъ ея неловкаго состоянія. Безъ какого-либо удовлетворенія національнымъ притязаніямъ (возбужденіемъ которыхъ думалъ король утвердить свою власть, а вмѣстѣ и австрійское на Сербію вліяніе) королю Милану грозитъ потеря престола, а Австріи — утрата пріобрѣтенной ею въ Королевствѣ позиціи. Пріисканіемъ выхода изъ этой дилеммы и озабочены теперь, какъ по всему видно, державы: и австрійскій и сербскій посланники, по сообщенію газетъ, постоянно толкутся въ двери кабинета германскаго канцлера! Между тѣмъ выходъ самый простой и естественный — это вознагражденіе Сербіи на счетъ Босніи! Боснія вѣдь еще не составляетъ неотъемлемой собственности Австрійской монархіи, она все еще da jure числится частью Турецкой имперіи и только временно «оккупируется» австрійскою властью (хотя Австрійскій императоръ и принималъ уже отъ Босняковъ торжественныя увѣренія, заранѣе редижированныя австрійскимъ начальствомъ, въ «вѣрноподданническихъ» чувствахъ!). Почему же, на тѣхъ же самыхъ основаніяхъ, на которыхъ поручена была Европою Австріи оккупація Босніи, не передать этой оккупаціи (всей t ли Босніи, части ли ея) Сербіи? Въ сущности для Турціи это все равно… Если же такое предположеніе несбыточно, то несбыточно и вообще мирное разрѣшеніе Восточнаго вопроса съ тѣхъ поръ, какъ Австрія врѣзалась клиномъ въ самое сердце Балканскаго полуострова…
Но о Босніи, очевидно, король Миланъ не смѣетъ и мечтать, въ виду не только Австріи и Германіи, но и самой Россіи: вѣдь ея задача, по словамъ петербургскаго государственнаго человѣка, создать своею политикою «базисъ для австрійскихъ интересовъ на Востокѣ»! Однакожъ, отказываясь въ настоящую минуту отъ замысловъ на принадлежащія еще Турція сербскія земли, не желая, однимъ словомъ, безъ надежной поддержки отваживаться на бой съ грозными турецкими полчищами (которыя уже собираются въ Македоніи и Старой Сербіи), король Миланъ намѣревается дать удовлетвореніе распаленному имъ сербскому національному аппетиту — на счетъ болгарскихъ владѣній. По Берлинскому трактату замежевано въ черту Болгаріи нѣсколько деревень и мѣстечекъ съ сербскимъ населеніемъ, въ перемежку, впрочемъ, съ деревнями болгарскими; предполагается ихъ отнять, да кстати прихватить и болгарской землицы! Предлогъ, безъ сомнѣнія, вздорный, и если неприкосновенность Берлинскаго трактата составляетъ признанный теперь догматъ современной европейской политики, то такое дѣйствіе Сербіи было бы несравненно болѣе вопіющимъ нарушеніемъ трактата, а слѣдовательно и противорѣчіемъ политическому догмату, чѣмъ «сухая» революція въ Филиппополѣ…
Газеты, между тѣмъ, сообщаютъ разнорѣчивыя извѣстія: то сербскія войска переступили границу, то нѣтъ… Королю Милану, очевидно, становится его положеніе не въ терпежъ… Но что же медлятъ «державы»? Турція, поблагодаривъ ихъ за теоретическое признаніе ея правъ, требуетъ отъ нихъ указанія тѣхъ практическихъ способовъ, коими можно было бы возстановить столь благожелательно рекомендованный ей status quo ante на Полуостровѣ, и теперь идутъ переговоры о созывѣ новой, съ большими полномочіями, конференціи. Но пока новая конференція соберется, неужели такая братоубійственная война будетъ допущена? Неужели Трех-Державный Союзъ не предупредитъ появленія новаго «совершившагося факта»? Неужели, наконецъ, Австрія, обладающая всѣми способами производить давленіе на короля Милана, окажется вдругъ безсильною остановить порывы своего клеврета и сосѣда? Кто же этому повѣритъ?! На Австрію, на нее одну, должна пасть отвѣтственность за кровь, которая прольется. Всякія ея отговорки, печатаемыя въ вѣнскихъ газетахъ, будто Австрія не можетъ сладить съ сербскимъ движеніемъ — лживы: намъ извѣстно изъ вѣрныхъ источниковъ, что война съ Болгаріей нисколько не пользуется сочувствіемъ Сербскаго народа… Если же Австрія не рѣшается остановить этотъ наглый замыслъ короля Милана, то конечно лишь по своимъ личнымъ расчетамъ и соображеніямъ, надѣясь быть-можетъ, что «державы» въ концѣ концовъ признаютъ этотъ совершившійся фактъ насильственнаго исправленія сербской границы…
Думаемъ однако же, что она ошибется на счетъ Россіи… Русское правительство не можетъ оставаться въ сторонѣ отъ кровавой схватки двухъ родственныхъ ей Славянскихъ племенъ, — не можетъ, безъ грубой непослѣдовательности, требовать status quo ante для Болгаріи и дозволять его нарушеніе Сербіи. Таково еще, несмотря на всѣ наши политическіе грѣхи и провинности, обаяніе русскаго имени и въ особенности имени Русскаго Царя, что стоитъ Ему погрозить Сербіи отозваніемъ своего резидента и торжественнымъ актомъ выразить, не отъ конференціи какой-нибудь, а личное свое осужденіе, то, — лишь бы оно могло дойти до слуха сербскихъ народныхъ массъ, — силы короля Милана будутъ парализованы…
Какъ видятъ читатели, — балканское замѣшательство еще вовсе не улеглось, — и главною виною тому — Австрія. Вникая въ отношенія Австріи и Россіи, нельзя не признать, что ихъ «дружба» между собой — дружба поистинѣ междоусобная, которая для русскаго прямодушія опаснѣе открытой вражды…
Удивительно слабо народное и историческое самосознаніе въ нашемъ обществѣ! Стоило только двумъ-тремъ горячимъ болгарскимъ головамъ произвести въ Румеліи переворотъ — до смѣтнаго легкій и всегда, даже для самой нашей дипломатіи, состоявшій in spe, — глядь! и общество растерялось, и дипломатія, выронивъ изъ рукъ (должно-быть, впрочемъ, плохо держала) клубокъ путеводной нити, мечется ища выхода, и всѣ отъ неожиданнаго толчка пососкочили разомъ съ исторической точки зрѣнія, а другой ощупать еще не могутъ! Доведутъ до свѣдѣнія русской публики услужливые газетные корресподенты изъ Софіи то или другое хвастливое, случайное изрѣченіе Петра Степановича Каравелова, воскормленнаго духовнымъ хлѣбомъ московской университетской науки 60—70-хъ годовъ и сочетавшаго, какъ видно, воспринятый имъ у насъ крайній «европейскій» доктринерскій либерализмъ съ преданіями и вкусами турецкаго режима (въ видѣ, напримѣръ, административнаго заточенія или изгнанія своихъ противниковъ), " и пошла наша публика открещиваться и отплевываться уже отъ всѣхъ Болгаръ, отъ всѣхъ Сербовъ! Воспроизведутъ ли въ русской печати какія-нибудь статейки изъ филиппопольской газетки гг. Стоянова и Ризова, гдѣ съ такою наивною свѣжестью повторяется по болгарски совсѣмъ уже обтрепавшаяся «либеральная» фразеологія нашего «Русскаго Курьера», «Русскихъ Вѣдомостей», «Вѣстника Европы», — въ родѣ, напримѣръ, что Румелійцы послужили дѣлу «на свободата, прогрессъ и цивилизацтята», и вообще очень-очень много высказывается заботы о «съврѣменното человѣчество»; гдѣ даже такъ мило предъявляется притязаніе имѣть «своя собственна човѣшка физиономия», какъ будто до переворота физіономія у нихъ была не «човѣшка», т. е. не человѣчья, и не своя, а какая-нибудь португальская, чужая! гдѣ съ такою ребяческою дерзостью и заносчивостью отзываются они о Россіи и русскихъ офицерахъ и дѣтски хвалятся, что «соединеніе совершилъ» никто иной, какъ «князь Александръ и неговий (т. е. его) радикалъ» (словно чинъ! это должно-быть и есть «своя собственна физнономия»?) «министръ Каравеловъ — на злой наперекоръ Россіи»… Однимъ словомъ: только лишь достигнутъ слуха и свѣдѣнія нашей публики тѣ или иные возгласы и похвальбы состоящей нынѣ во власти болгарской «интеллигенцията», — большая часть нашихъ руководителей общественнаго мнѣнія приходитъ въ нервное состояніе, теряетъ трезвость мысли и рѣчи. Поднимаются вопли о «болгарской неблагодарности», возбуждается въ русскомъ обществѣ, къ къ злорадству Европейцевъ, чувство чуть не ненависти къ Болгаріи, къ ея народу, ко всѣмъ Славянамъ, — и если судить по большинству органовъ русской печати, съ великимъ русскимъ державнымъ кораблемъ происходитъ нѣчто въ родѣ крушенія: давай швырять за бортъ весь историческій грузъ вѣковыхъ политическихъ преданій, исполинскихъ усилій, жертвъ, величавыхъ дѣяній и подвиговъ, даже самыхъ недавнихъ-- «облегчимъ-де себя отъ этого балласта и за потерей компаса направимъ корабль по вѣтру „эгоистическихъ интересовъ“, бросимъ всѣ эти безкорыстныя нравственныя; задачи какъ сущій вздоръ, въ политикѣ неумѣстный вмѣсто: всякихъ высшихъ побужденій и чувствъ, только смѣшныхъ, пусть будутъ нашимъ двигателемъ однѣ матеріальныя выгоды — въ нихъ лишь законъ и правда».. и тому подобная дешевая, пошлая мудрость.
Какъ будто о хлѣбѣ единомъ живутъ народы! Какъ будто высшія задачи духовнаго свойства не составляютъ существеннѣйшей цѣли, ихъ бытія, — такой цѣли, при уклоненіи отъ которой не приложатся къ нимъ и «сія вся»! И если это требованіе предъявлено человѣку, такъ равномѣрно обазательно оно и для человѣческихъ группъ или союзовъ, а тѣмъ; болѣе для великихъ всемірно-историческихъ народовъ, къ которымъ принадлежитъ и нашъ народъ, Русскій. Кому много дано, отъ того много и спросится. Чѣмъ выше и шире задача, тѣмъ большимъ трудомъ и усиліями нудится ея разрѣшеніе. И такая именно задача — превыше и шире, мудренѣе задачъ уже рѣшенныхъ и рѣшаемыхъ другими, опередившими насъ народами — ниспослана на долю Русскаго народа. Быть-можетъ и «недостойная призванья» по слову поэта, Россія тѣмъ не менѣе призвана къ великому, но вмѣстѣ съ тѣмъ и къ необычайно тяжкому жребію, — ибо величіе и высота призванія налагаютъ и соразмѣрныя обязательства. Оттого-то такъ усѣянъ трудомъ и скорбями нашъ народный историческій путь; оттого-то, проживъ тысячу лѣтъ (что считается критическимъ періодомъ въ жизни народовъ, послѣ котораго они начинаютъ будто бы хилѣть и стариться), мы не только сами не чувствуемъ на себѣ старости, но и вся Европа хоромъ признаетъ нашъ народъ еще «молодымъ»!.. Извѣстный путешественникъ, авторъ замѣчательной книги о Россіи, гдѣ онъ прожилъ пять лѣтъ, Уоллесъ-Мэкензи, говаривалъ намъ, впрочемъ съ полунасмѣшкой, что, по его наблюденію, въ Россіи никто почти никогда не говоритъ о настоящемъ, а все о будущемъ: всѣ живутъ какими-то надеждами, у всѣхъ на умѣ и въ рѣчахъ — будущее. Онъ правъ, — и эта особенность знаменательна. Она свидѣтельствуетъ, что не только въ сознаніи нѣкоторыхъ, но и въ инстинктѣ всенародномъ живетъ чувство еще недовершеннаго призванія, о которомъ даже самое представленіе не ясно, — и это чувство живитъ чаяніе, а чаяніе миритъ съ настоящимъ, даетъ силы его перебыть…
Но что же общаго, — перервутъ насъ быть-можетъ съ нетерпѣніемъ, — между всѣми этими абстрактами, мечтами — и реальнымъ вопросомъ о нашихъ отношеніяхъ въ Болгарамъ и Сербамъ, о томъ, что предлежитъ дѣлать теперь русской дипломатіи: вопросъ этотъ стоитъ вѣдь на практической, а не на отвлеченной почвѣ?! Что общаго! Да вѣдь надо же себѣ наконецъ осмыслить нашу историческую практику въ у теченіи столѣтій? Надо же наконецъ уразумѣть внутреннее значеніе тѣхъ историческихъ теченій, которыя неудержимо влекли насъ въ Балканскому полуострову, къ Босфору, въ Константинополю, — тѣхъ великихъ кровавыхъ битвъ, тѣхъ исполинскихъ русскихъ подвиговъ и необъятныхъ жертвъ, которыми — именно въ виду этой цѣли — ознаменовались для Россіи и XVIII и XIX вѣки? Не мало хлопотъ, заботъ и работъ досталось на долю и самой нашей дипломатіи! Ради чего «гибель сія бысть»? И ради чего такое дѣятельное движеніе въ этомъ направленіи началось именно послѣ того, какъ Московское государство, сложившись и окрѣпнувъ, перешло въ Царство Всероссійское и выступило на поприще всемірно-историческое? Что это? Властолюбивое влеченіе къ захвату новыхъ земель или потребность въ болѣе опредѣленныхъ, естественныхъ границахъ? Но чего-жь опредѣленнѣе и естественнѣе границы на нашемъ югѣ какъ море и большая рѣка? Вѣдь ничего подобнаго на западной границѣ ми не имѣемъ! и именно-то за Дунаемъ, на Балканскомъ полуостровѣ, мы не домогались и не пріобрѣли ни вершка земля, хотя имѣли вождей и «Задунайскихъ» и «Забалканскихъ», и два раза въ одномъ нынѣшнемъ столѣтіи подходили къ самому Константинополю! Чтоже, побуждались ми развѣ матеріальными практическими интересами? Но никакихъ такихъ, очевидной и неотложной важности матеріальныхъ интересовъ, которые бы стоили этой страшной траты людей и денегъ, даже и указать нельзя: русская-то торговля уже никакъ ихъ не требовала! Добивались ли мы единственно свободнаго выхода изъ Чернаго моря? Да для торговыхъ судовъ онъ свободенъ не менѣе чѣмъ оба выхода изъ Средиземнаго моря, — а что касается до военнаго флота, такъ не Турція могла бы его задержать, когда онъ у насъ былъ, а Европа; постановлять же флотъ мы и не помышляли до послѣдней поры, хотя и имѣли для того времени вдоволь… Такъ что же насъ двигало наконецъ? Величавыя ли фантазіи доблестныхъ Вѣнценосцевъ, политическія мечты и самообольщенія, такъ что теперь только, по прошествіи чуть ли не полутора вѣка, мы начинаемъ догадываться, что въ нашей политикѣ относительно Славянъ и Балканскаго полуострова мы дѣйствовали якобы вопреки нашимъ «истиннымъ интересамъ», что все это не болѣе какъ рядъ печальныхъ ошибокъ, однимъ словомъ — въ итогѣ безсмыслица, которую однакоже рокъ такъ и толкаетъ насъ, да и подтолкнетъ непремѣнно — повторить вновь?!
Такое объясненіе однородныхъ, непрестанно возобновляющихся историческихъ явленій — очевидная несообразность. Ничего поэтому и не остается, какъ постараться понять и опредѣлить тотъ смыслъ, ту историческую идею, которая лежитъ въ ихъ основѣ, которая насъ отъ времени до времени подмываетъ, движетъ и несетъ. Именно тѣмъ и объясняются всѣ неудовлетворительные результаты нашихъ такъ-называемыхъ Восточныхъ войнъ и странные промахи нашей дипломатіи, что идея-то эта нами недостаточно сознана и усвоена, что состоимъ-то мы къ ней въ отношеніи нѣсколько страдательномъ, пассивномъ, и когда подхватитъ насъ историческое теченіе, то даемъ себя нести не умѣя управиться съ нимъ, не отдавая себѣ точнаго отчета — куда, зачѣмъ, гдѣ остановиться, гдѣ пристать къ берегу и т. д.: словомъ — не знаемъ чего хотѣть.
Къ несчастію, самое уже слово идея отпугиваетъ отъ себя нашу высшую дипломатическую среду (да и не ее одну), и теперь болѣе чѣмъ когда-нибудь, — теперь, когда съ легкой будто бы руки Бисмарка, «реализмъ» въ такой модѣ! (Какъ будто вся сила Бисмарковскаго реализма не коренится именно въ его идеализмѣ soi generis, — и не идея единой Германіи и воцаренія германизма одушевляла его практическій подвигъ?!) «Матеріальные интересы» стали, какъ извѣстно, въ послѣднее время любимымъ лозунгомъ нашей публицистики, а также и самой политики. «Славянская же идея» и вообще все что пахнетъ «славянофильствомъ» — это horribile dictu! объ этомъ, особенно уже въ Петербургѣ, и заикаться нечего: "было-де время, испробовали ее — и обожглись!… Нѣтъ ужь лучше безъ всякой особой идеи, а такъ, изъ простаго расчета выгодъ, да подъ общимъ европейскимъ знаменемъ «прогресса и цивилизаціи»!…
Да развѣ это знамя — Hй знамя идеи? «Прогрессъ и цивилизація» — въ устахъ Западной Европы, это и есть западно-европейская историческая идея. По примѣру Россіи, лепечутъ теперь, на попугайскій чадъ, этотъ кличъ и наши братья Болгары и Сербы, только-что вылупившіеся изъ яйца на историческій свѣтъ…. Но вѣдь какъ скоро рѣчь идетъ объ «интересахъ прогресса и цивилизаціи», какъ ихъ понимаетъ знаменоносецъ-Западъ, — такъ тутъ не только эти Славяне, но и Россія — пассъ! Тутъ и хлопотать не о чемъ! Первенство принадлежитъ, да и должно, натурально, принадлежать не кому другому, какъ самой Западной Европѣ: она здѣсь хозяйка и мастеръ, — ей и дѣло, и власть въ руки! Она послужитъ этимъ интересамъ получше Славянъ и насъ! Въ интересѣ этихъ «интересовъ» Болгары и Сербы, сіи юные любовники «европейскаго прогресса и цивилизаціи», не только должны сами безпрекословно и добровольно, съ радостью, да не мѣшкая, предать себя руководительству и гегемоніи Австріи — но и намъ самимъ, въ смиренномъ сознаніи ея преимуществъ и правъ какъ носительницы европейской культуры и вообще европейской идеи, подобаетъ тотчасъ убраться изъ всякой «сферы вліянія» на Балканскомъ полуостровѣ, — да пожалуй ретироваться изъ своихъ собственныхъ западныхъ предѣловъ въ Европѣ!.. Знаменитый белгійскій писатель Лавеле, вовсе даже не отъявленный врагъ Россіи, печатаетъ теперь въ «Revue des Deux Mondes» цѣлый рядъ статей по поводу Босніи, Герцеговины и Сербіи, — статей, въ коихъ превозносится верховенство въ этихъ странахъ Австро-Венгріи и доказывается, что она, именно она, призвана цивилизовать Славянъ, стать во главѣ ихъ, занять Константинополь и создать новую Восточную Имперію: о Россіи ни помину! А знаменитый профессоръ Рошеръ съ своей стороны авторитетно, какъ «мужъ науки», возглашаетъ, что «вся нынѣшняя Европейская Турціи станетъ будущею Новою Германіею (So Gott will, die heutige Europäische Türkei wird das neue Deutschland bilden). Западныя наши окраины, или, по крайней мѣрѣ, нѣкоторая доля ихъ давно уже въ Германіи намѣчена какъ будущее достояніе германизма, — намѣчена и частью уже онѣмечена. Да вѣдь и борьба для насъ не равна: Австрія и Германія, не говоря о силѣ матеріальныхъ корыстныхъ побужденій, вооружены еще и историческою идеей, а мы тамъ въ Петербургѣ никакой за Россіей исторической своей идеи знать не знаемъ, вѣдать не вѣдаемъ, да и не хотимъ ни знать, ни вѣдать: мы — безъ идеи, да еще съ невольнымъ привычнымъ уваженіемъ въ чужой, ихъ же собственной, враждебной намъ идеѣ! Кто же сильнѣе?
Вотъ до какого логическаго абсурда — не только въ теоріи, но вѣдь даже и на практикѣ, можетъ довести, отчасти уже доводитъ, и насъ и Славянъ это поклоненіе европеизму, — ]эта наша роковая безъидейность и въ обществѣ, и въ правящей средѣ! Отреченіе отъ своего собственнаго призванія, — сознательное или безсознательное, изъ душевной ли подлости и лакейскаго чувства предъ Западной Европой, или по невѣдѣнію, — это вѣдь отреченіе отъ самихъ себя, отъ правъ на существованіе какъ всемірно-историческаго народа, это — самоубійство!
Къ счастію, не въ одномъ Петербургѣ и не въ одной „интеллигенціи“ Россія, а есть въ ней 80 %# населенія, которыхъ своеобразный національной духъ еще не упраздненъ европейскою цивилизаціей, въ которыхъ наша народность, со всѣми ея началами, еще пребываетъ на степени стихіи, и какъ стихія выступаетъ порой въ исторіи, непонятная, почти недоступная сознанію мудрецовъ правящаго сверхнароднаго слоя, но увлекающая и ихъ, иногда даже противъ воли, въ историческое дѣйствіе своимъ неудержимымъ стремленіемъ. Тамъ и живетъ русская историческая идея — какъ духовный народный инстинктъ. Впрочемъ, этотъ же инстинктъ, — хотя и въ болѣе слабой степени, хотя иногда какъ неотвязное противорѣчіе, — сказывается и въ жизни тѣхъ единицъ изъ образованныхъ классовъ, которыя не вполнѣ отрѣшились духомъ и бытомъ отъ своей народности или отъ того элемента, коимъ по преимуществу и существенно эта народность опредѣляется — православной вѣры. Она же, эта идея, проявляется иногда и въ художественнымъ откровеніяхъ нашихъ писателей, также и въ другихъ отрасляхъ искусства; она наконецъ начинаетъ возводиться, въ нынѣшнемъ столѣтіи, и въ сознаніе, благодаря усиліямъ многихъ мыслителей, — но какъ еще слабо оно, это народное самосознаніе, въ нашемъ обществѣ — о томъ уже упомянули мы въ началѣ статьи!
Что же такое эта е русская идея?» Въ томъ ли назначеніе Россіи, чтобъ въ области развитія человѣчества явить міру культурный контрастъ Западной Европѣ? Это опредѣленіе было бы неточно. Восколько въ послѣдней жива и дѣйственна чистая истина христіанская, востолько нѣтъ мѣста контрасту съ нею и для Россіи; но Россія, дѣйствительно, самою духовною природою своею противорѣчитъ всей той неправдѣ, которую унаслѣдовала Европа отъ языческаго міра (преимущественно Рима), которую развила и внесла въ свою культуру и цивилизацію. Правильнѣе сказать: Россія призвана явить новый культурный историческій типъ, который примиритъ въ себѣ и Востокъ и Западъ на основѣ православно-славянской. Это было сказано и прежде насъ — Хомяковымъ, K. С. Аксаковымъ, И. В. Кирѣевскимъ и другими въ позднѣйшее время (напримѣръ Н. Я. Данилевскимъ). Это утверждаемъ и мы. Существеннѣйшимъ содержаніемъ русскаго національнаго типа есть безъ сомнѣнія христіанство, исповѣдуемое въ его самомъ чистомъ вѣроученіи и образѣ, — исповѣдуемое Православною Вселенскою Церковью. Само собою разумѣется, что идея христіанства сама по себѣ безконечно шире всякой національности и не есть историческая или временная въ тѣсномъ смыслѣ, — она вѣчная и всемірная. Но воплощаясь на землѣ во времени и явленіи, она выражаетъ себя и дѣйствуетъ въ преобразуемомъ ею историческомъ человѣчествѣ посредствомъ національныхъ индивидуальностей, которыя избираетъ своими орудіями или сосудами. Никогда не вмѣщается и не выражается она, въ каждой изъ нихъ отдѣльно, вполнѣ. Въ единичной душѣ человѣческой можетъ обрѣтаться въ полнотѣ своего внутренняго значенія царство Божіе («царство Божіе внутрь васъ есть»), но исторія человѣчества въ смыслѣ христіанскомъ опредѣляется изрѣченіями: «подобно есть царство Божіе зерну горушну», которое растетъ медленно и постепенно, пока наконецъ не осѣнитъ землю широко тѣнистымъ древомъ, — и другое: «подобно есть царствіе Божіе квасу», т. е. дрожжамъ, которыми заквашено тѣсто — «дондеже вскиснетъ». Этими изрѣченіями указывается на предопредѣленный процессъ созиданія царства Божія въ человѣчествѣ. Мы вовсе не думаемъ, что судьбы міра заканчиваются Россіей и что она одна призвана воплотить царство Божіе на землѣ! Далеко нѣтъ! Мы вѣримъ, что и «изъ камней можетъ Ботъ воздвигнуть сыновей Аврааму». Но изо всѣхъ выдвинувшихся на историческую очередь національныхъ индивидуальностей православная Россія представляется (не думаемъ, (чтобъ мы обольщались) наиболѣе пока широкимъ историческимъ сосудомъ для вмѣщенія въ наибольшей полнотѣ жизненной христіанской истины. Это не есть «византизмъ»", «который K. Н. Леонтьевъ, напримѣръ, считаетъ основою (культурнаго типа Россіи. „Византизмъ“ какъ явленіе историческое — носитъ на себѣ и печать односторонности, уже отжившей. Онъ призванъ къ очищенію въ русскомъ горнилѣ: все что было и есть истиннаго и вѣчнаго въ византизмѣ, то восприняла въ себя конечно и Россія, изъ Византіи озаренная свѣтомъ вѣры; но все, что въ немъ было временнаго и національно-односторонняго, должно раствориться, исчезнуть въ большей многосторонности и широтѣ русскаго духа. Подобно тому, какъ по извѣстному изрѣченію церковнаго писателя» «душа человѣческая родится христіанскою», — такъ и про душу Русскаго народа (или тѣхъ разновидностей Славянскаго племени, которыя назвались Русью) можно бы сказать, что въ ней, въ ея природѣ, въ бытѣ народномъ съ его общинами и, было полное предрасположеніе къ христіанству еще въ язычествѣ. Оттого-то и приняла Русь христіанство съ такою, сравнительно, легкостью, какъ младенецъ, и прозвалась вскорѣ «Святою», т. е. освященною черезъ вѣру: это не самопревознесеніе, а лишь означеніе своего идеала. Оттого-то, крестившись, Русскій народъ предпочелъ въ своей внутренней жизни именованіе христіанина всякому другому, племенному, — именованіе и опредѣленіе вмѣстѣ: «христіане» (крестьяне) и «православные». Оттого-то, по выраженію K. С. Аксакова, въ Русскомъ народѣ «національное самоопредѣленіе совпало съ высшимъ опредѣленіемъ общечеловѣческимъ».
Здѣсь не мѣсто и не время входить во всѣ особенности, по преимуществу нравственныя, культурнаго типа, который предназначено явить Россіи и который обозначается съ самаго начала, проступаетъ и во все теченіе его исторіи. Скажемъ вкратцѣ, что для Русскаго народа государственность не есть высшее и конечное выраженіе истины, а только необходимый, временный компромисъ съ истиною, вынуждаемый условіями земнаго существованія — государство не есть само по себѣ цѣль и идеалъ бытія, а лишь средство бытія; что всякого внѣшняго закона, всякой такъ-называемой юридической правды выше для Русскаго народа истина нравственная, — что поверхъ «праваго порядка» онъ поставилъ живую человѣческую, христіанствомъ просвѣщенную совѣсть, — что онъ врагъ всего условнаго, внѣшняго и пуще всего дорожитъ внутреннею духовною, — вѣрою въ Бога опредѣляемою свободой… Высокій историческій жребій, сужденный, по милости Божіей, Россіи, есть въ то же время и, страшно тягостный подвигъ, всякое уклоненіе отъ него, всякое отступленіе отъ нравственнаго закона взыскивается съ нея строже, сказывается чувствительнѣйшимъ для нея вредомъ и болѣзнями, чѣмъ въ жизни другихъ народовъ. Не похвальба эти наши слова. «Всякой мерзости полна наша земля» — скажемъ съ Хомяковымъ, но ея призваніе, — котораго можетъ-быть она (не дай Богъ!) явится и недостойною, — призваніе это отрицаемо быть не можетъ. Великія силы на добро даны ей Богомъ. Гнусно подчасъ на нашей Русской землѣ, — въ невѣжествѣ, лѣни душевной и умственной, въ развратѣ и кривдѣ коснѣетъ народъ; но бываютъ за то историческія мгновенія, когда эта земля, вдругъ, всѣмъ народомъ, какъ бы поднимается до небесъ, выростаетъ до такой высоты и красоты нравственной, досягаетъ такихъ вершинъ самоотверженія и любви, что міръ въ изумленіи дивится и содрагается, — не постигая внутренняго смысла такого явленія, такой безкорыстной траты силъ!…
«Славянской идеи нѣтъ, есть лишь русская идея» сказалъ недавно, въ назиданіе «интеллигентнымъ» Болгарамъ, Петрановичъ — умный Сербъ, подвизавшійся всю жизнь въ Черногоріи и Босніи, въ борьбѣ съ Турками и Швабами или Австрійцами, и изгнанный наконецъ изъ королевства Сербскаго, въ которомъ настоящая власть предалась и продалась этимъ Швабамъ, Его слова требуютъ оговорки: «а русскій языкъ и словенескъ одно есть», изрекла наша лѣтопись, еще въ началѣ русской исторіи — и потому «русская идея» есть въ то же время и «идея славянская». Но Петрановичъ вполнѣ правъ въ томъ, что Россія — по численности своего Славянскаго народа, по долголѣтію своего историческаго бытія, по своему богатому и тяжкому историческому и духовному опыту, есть по преимуществу носительница этой идеи, которая есть вмѣстѣ и идея Славянскаго братства. Ея положеніе въ семьѣ славянской — положеніе старшаго брата между братьевъ. Ея удѣлъ, какъ выразился Тютчевъ еще 55 лѣтъ назадъ:
Славя въ родныя поколѣнья
Подъ знамя русское собрать
И весть на подвигъ просвѣщенья
Единомысленныхъ, какъ рать…
Она и призываетъ ихъ всѣхъ къ участію въ своемъ историческомъ жребіи, на совмѣстный съ нею общій трудъ жизни, просвѣщенія и культуры — совокупными усиліями племенныхъ славянскихъ индивидуальностей, съ ихъ разнообразными особенностями и дарованіями. Она доказала искренность этого призыва тѣми громадными безкорыстными жертвами, которыми искупила свободу многихъ Славянскихъ племенъ отъ чужеземнаго рабства, не посягнувъ ни на ихъ земли, ни на ихъ внутреннюю племенную свободу, — требуя себѣ лишь довѣрія и преданности — какъ младшихъ братьевъ къ старшему брату, уваженія къ ея совѣтамъ и руководству. Само собою разумѣется, что этотъ призывъ ея относится прежде всего къ Славянамъ единовѣрнымъ, соисповѣдникамъ истины, составляющей существеннѣйшее содержаніе ея національнаго духа, — но не отрицаетъ она своего братства и съ прочими Славянами, къ несчастію принявшими въ свое національное существо — чуждое начало религіозное, латинство (и выродившееся изъ него протестантство), — это живое сопtradictio in adjecto въ Славянствѣ. Питая надежду, что когда-нибудь и они возсоединятся съ нею въ духовной основѣ ея народности, Россія, разумѣется, имѣетъ и обязана имѣть, прежде всего, въ виду — Славянъ православныхъ. Но не объ однихъ Славянахъ православныхъ была ея скорбная забота, не для ихъ только свободы* лила она свою кровь, а для православныхъ вообще: не ей ли исключительно обязаны своей свободой Румыны, — и преимущественно — Греки? И къ нимъ также обращенъ ея призывъ, — ибо въ Православно-Славянскомъ мірѣ, ею созидаемомъ, просторно и свободно и для ихъ племенныхъ отличій.
Вотъ русская, она же и славянская идея, внѣ которой нѣтъ ни для Россіи, ни для Славянъ никакого историческаго raison d'être, — и самое ихъ независимое существованіе на землѣ представляется безсмыслицей — или же лишь будущей поживой для нѣмецкаго всепоглощающаго аппетита. Пусть наши братья Болгары и Сербы спросятъ себя: хотятъ ли они продать свое это міровое призваніе, свое сослуженіе во вселенско-историческомъ подвигѣ Россіи — за блюдо чечевицы, предлагаемое имъ Западною Европою въ видѣ «европейской цивилизаціи» и «европейскаго прогресса»? Хозяевами и творцами въ области западно-европейскаго духа имъ не быть — безъ отреченія отъ духовныхъ основъ своей національности; вмѣсто того, чтобы, напротивъ, обогатить свою національность всѣмъ тѣмъ, что въ сокровищницѣ европейскаго просвѣщенія составляетъ достояніе общечеловѣческое (какъ это предлагаемъ мы), они послужатъ лишь для Европы страдательнымъ матеріаломъ, удобопретворимымъ въ западно-европейскую, по преимуществу нѣмецкую сущность. Обезличенные духовно, они, со знаменемъ въ рукахъ: е европейскій прогрессъ и цивилизація", погибнутъ для Славянства иди Россіи!.. Но можно ли этому статься? И въ Славянскихъ государствахъ еще живъ историческій инстинктъ въ народныхъ массахъ, жива вѣра въ Россію и связь съ нею: значитъ, еще хранится залогъ спасенія, — хотя и нельзя отрицать, что по малочисленности населенія чужеядныя начала перенесеннаго въ эти государства строя европейской политической жизни могутъ быстрѣе производить свое сокрушительное дѣйствіе на духъ низшихъ народныхъ слоевъ. Нужно новое могучее слово Россіи, отъ котораго бы воспрянули ихъ сердца…
Но въ томъ-то и дѣло, что и сама Россія не въ безопасности, — что ея правящая интеллигентная среда не слишкомъ-то много разнится отъ е цивилизованныхъ" Болгаръ и Сербовъ, — развѣ только что"? послѣдніе карикатурнѣе, — и чуть-чуть сама не готова отречься отъ русскаго историческаго призванія, прикрывъ свою постыдную ретираду тѣмъ же знаменемъ «интересовъ прогресса и цивилизаціи»…
Мы сказали и повторяемъ: «Славянскій вопросъ весь сводится къ нашему внутреннему русскому вопросу, весь въ немъ заключается и разрѣшится вполнѣ только вмѣстѣ съ нимъ». Послѣднія событія только подтвердили вѣрность этого положенія. Но исторія не ждетъ, — и выдвинула на очередь если не полное, то частное, впрочемъ многозначительное, разрѣшеніе Славянскаго вопроса… Неужели мы не опомнимся? Поймите же, что тутъ мѣшкать и недоумѣвать нечего, что вамъ ничего другаго не остается дѣлать, какъ вновь поднять, поднять высоко, русское, оно же и славянское знамя — въ виду всей Европы, всего міра. Вѣдь это вопросъ не только нашей чести и достоинства, не только нашихъ политическихъ внѣшнихъ интересовъ, но это для насъ вопросъ: «быть или не быть»…
Къ этому вопросу мы, впрочемъ, еще вернемся.
Какъ и слѣдовало ожидать, петербургскія газеты отнеслись несочувственно къ передовой статьѣ «Руси» прошлаго No, — по крайней мѣрѣ тѣ изъ нихъ, съ отзывами которыхъ мы успѣли ознакомиться. Можетъ-быть, здѣсь доля и нашей вины: мы недостаточно ясно и убѣдительно вправили нашъ взглядъ, — но тѣмъ не менѣе, общій характеръ этихъ критическихъ отзывовъ наводитъ и на другія соображенія. Петербургъ вообще — истинный представитель того «реализма», который въ послѣднее время вошелъ у насъ въ такой почетъ и моду — реализма голаго, не только безъ идеалистической подкладки, но и вовсе безъидейнаго, — который самъ себѣ цѣль, самъ себѣ довлѣетъ, самъ собой предоволенъ и даже пресеріозно, но вмѣстѣ и пренаивно, просто обижается, когда подступаютъ къ нему съ нѣсколько отвлеченною мыслью. А что же не кажется ему отвлеченностью! Какъ истый мудрецъ вѣка сего, онъ признаетъ за «правду жизни» лишь сегоднешній день, лишь то, что онъ можетъ ощупать, смѣрить, взвѣсить, во что можетъ такъ-сказать уткнуться носомъ. Оттого-то истинная «правда жизни» всего менѣе и дается корифеямъ нашего «реализма». Никогда не понять такому реалисту ни народа, ни исторіи: народа потому, что народа въ цѣломъ, — этого организма живущаго въ вѣкахъ, — никакъ не ухватишь реальными щупальцами; для реалиста народъ существуетъ лишь какъ совокупность наличныхъ и притомъ ему извѣстныхъ единицъ, какъ дворникъ Семенъ, да извощикъ Кузьма, которыхъ ему случайно довелось изучить съ натуры: этимъ объясняется, между прочимъ, почему нѣкоторые наши реалисты-художники отрицали всякое народное значеніе въ движеніи добровольцевъ 1876 г. и въ войнѣ 1877 года! Про исторію и говорить нечего: она не доступна разумѣнію безъ абстракціи, безъ извлеченія, изъ ея реальныхъ данныхъ, сокрытой въ нихъ движущей идеи; для реалиста она такимъ образомъ — лишь сборъ неосмысленныхъ фактовъ; или же какой-либо внѣшній, поразившій реалиста фактъ заслоняетъ для него своею внѣшностью общій внутренній, таящійся въ немъ смыслъ: кромѣ этой внѣшности реалистъ уже ничего и не видитъ.
Не стоило бы конечно и останавливаться вниманіемъ на проявленіяхъ такого, впрочемъ довольно невиннаго, «реализма» въ петербургской печати, еслибъ не приходило на умъ, что такова, видно, общая атмосфера въ петербургской средѣ, въ средѣ чиновниковъ, а пожалуй, и сановниковъ, пожалуй, и дипломатовъ, т. е. отмѣнное расположеніе къ безъидейности. Это явленіе уже болѣе серіознаго характера. Мы въ своей статьѣ именно обличали въ русской политикѣ, особенно по отношенію въ Славянскому міру, отсутствіе общей руководящей мысли и пытались, съ своей стороны, осмыслить себѣ ту историческую практику, которою ознаменовались для Россіи и XVIII и XIX вѣка, — раскрыть ту историческую идею, которая лежитъ въ основѣ нашего стихійнаго движенія въ Босфору и Балканскому полуострову. Мы старались доказать, что въ настоящее время, когда приходится имѣть дѣло съ Западомъ, являющимся во всеоружіи своей исторической идеи. Россія должна выступить съ нимъ въ состязаніе не иначе, какъ отдавъ себѣ ясный отчетъ въ своей собственной исторической задачѣ. Казалось бы, такое требованіе не можетъ вызвать и спора. Но петербургскія газеты признаютъ, повидимому, или обвиненіе нашей дипломатіи въ безъидейности неосновательнымъ, или же самую необходимость для нея въ руководящей исторической идеи — сомнительною. Одна изъ газетъ противопоставляетъ «идеализму Руси» — политику «реальныхъ интересовъ»; другая же восклицаетъ, что наше истолкованіе призванія Россіи и напоминаніе о немъ — «значитъ, въ отвѣтъ на нынѣшнія русско-болгарскія недоумѣнія, не сказать ничего»!… Разбору и оцѣнкѣ именно этихъ «русско-болгарскихъ.недоумѣній» посвященъ былъ въ «Руси» цѣлый рядъ статей въ предшествовавшихъ NoNo, но эти-то недоумѣнія и свидѣтельствуютъ объ отсутствія въ русской славянской политикѣ общей руководящей точки зрѣнія: вотъ эту-то общую точку зрѣнія и слѣдуетъ наконецъ опредѣлить; надо же наконецъ (или не надо?) понять и сознать — чего мы вообще хотимъ и должны хотѣть отъ Славянъ, чего добиваемся, какая наша задача, въ чемъ именно смыслъ и существо нашихъ къ Славянству отношеній? Иначе русская политика будетъ вѣчно блуждать, путаться, сама себѣ противорѣчить, — какъ оно было и есть въ послѣднее время, особенно же въ періодъ прошлаго царствованія. Ужели въ Петербургѣ этой потребности въ общемъ опредѣленномъ воззрѣніи — не сознаютъ и не ощущаютъ?! Должно бытъ такъ!… « Такова — изрекаютъ „ С.-Петербургскія Вѣдомости“ — всегдашняя тактика славянофильства при назрѣваніи тога или другаго славянскаго вопроса: открыть обширные горизонты и высокія задачи, но не сказать ни слова о практической части дѣла». Хороша практика безъ опредѣленія задачи! Толочь воду — значитъ такая практика!… Мимоходомъ сказать, забавенъ и этотъ упрекъ обращенный къ «славянофильству»: добро бы еще, еслибъ онъ относился къ другимъ, а не къ славянскимъ вопросамъ! Кажется ужь «сланофильство» -то именно и не ограничивалось по отношенію къ Славянству «раскрытіемъ мысленныхъ горизонтовъ» или платоническимъ сочувствіемъ, а при назрѣваніи славянскаго вопроса — хоть бы въ 1876, 77, 78 годахъ — дѣйствовало, на возможности, и практически чрезъ созданные имъ Славянскіе Комитеты, — изъ коихъ особенно Московскій достаточное, помнится намъ, принималъ участіе въ событіяхъ не только словомъ устнымъ и письменнымъ, но и дѣломъ — вплоть до злосчастнаго Берлинскаго трактата!… Но это въ сторону. Не мнѣнія печати о «славянофильствѣ» озабочиваютъ насъ, а смущаетъ насъ то, что подобнымъ противопоставленіемъ «практической части» и «политики реальныхъ интересовъ» — нашему праздному будто бы и совершенно излишнему раскрытію мысленныхъ «горизонтовъ и задачъ», подобнымъ отрицаніемъ всякой необходимости для высшей политики руководиться основною общею сознательною идеею объ обязанностяхъ налагаемыхъ на Россію ея историческимъ призваніемъ, печать поощряетъ печальную безъидейность нашей политики, задерживаетъ проясненіе сознанія въ самихъ политическихъ дѣятеляхъ и вообще служитъ службу, — конечно, не отдавая сама себѣ въ томъ отчета, — интересамъ политики ненаціональной.
Мы же полагаемъ, что именно въ томъ «славянофильскомъ» тезисѣ, которымъ опредѣляется русская историческая идея, — въ этой, какъ иронически выражается «Новое Время», «старой формулѣ славянскаго кружка, болѣе богословскаго, чѣмъ политическаго», въ этомъ, по выраженію той же газеты, «разплывчатомъ идеализмѣ», именно и содержится самое практическое руководство для здравой реальной политика.
Спрашивается: еслибы эта «историческая идея», при всей своей, столь наивно осмѣиваемой отвлеченности, была себѣ усвоена русскою дипломатіею; посулила ли бы развѣ она, эта дипломатія, Австріи въ 1874 году, въ предвидѣніи войны съ Турціей, на Рейхштадскомъ свиданіи, съ такимъ легкимъ сердцемъ Боснію и Герцеговину? Установила ли бы она, какъ принципъ русской политики, допущеніе «австрійской сферы вліянія» на Балканскомъ полуостровѣ, а затѣмъ и размежеваніе (для насъ проблематическое!) двухъ сферъ вліянія на этомъ полуостровѣ, австрійской и русской? Конечно нѣтъ. А вѣдь этотъ посулъ и это разграниченіе совершены во имя не чего другаго, какъ «политики реальныхъ интересовъ»… «Какіе же у насъ реальные интересы въ Босніи и Герцеговинѣ, помилуйте!» — слышали мы не ранъ отъ русскихъ дипломатовъ, чуть не посѣдѣвшихъ на службѣ, ревностныхъ защитниковъ вышеупомянутыхъ политическихъ комбинацій. И они повидимому правы. Что намъ до Босніи, что намъ до Герцеговины? Обѣ вѣдь земли отъ насъ далеки, торговли мы съ ними не ведемъ, — реальный же интересъ Россіи въ томъ-де, чтобы избѣгать европейской войны: ну, а для этого необходимо порой ублажать Австрію и сдѣлать ей кое-какія уступки! А между тѣмъ, не въ этомъ ли предательствѣ во власть Австріи Босняковъ и Герцеговинцевъ, согласномъ съ политикою реальныхъ интересовъ, но вопіюще противорѣчащемъ нравственнымъ и духовнымъ задачамъ славянской, православной Россіи, — не въ этой ли «коекакой уступкѣ» заключается и весь узелъ тѣхъ сѣтей, въ которыхъ бьется-невыбьется наша политика въ настоящую минуту? Развѣ не здѣсь самое ядро современнаго осложненія дѣлъ на Балканскомъ полуостровѣ? Вѣдь только слѣпому не видно, что не создали мы сами, — благодаря «политикѣ реальныхъ интересовъ», столь надменно отрицавшей «политику отвлеченныхъ славянофильскихъ идей и чувствъ», — настоящее для Австріи положеніе за Савой и Дунаемъ, не возникло бы и тѣхъ «русско-болгарскихъ недоумѣній», по деликатному выраженію «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей» (не однихъ болгарскихъ, но и сербскихъ и всяческихъ), для которыхъ не видится и исхода… Выѣденнаго яйца не стоитъ для Россіи политика реальныхъ интересовъ, какъ скоро она не направляется высшею путеводною идеею русскаго историческаго призванія и задачи… хотя бы именно въ «старой формулѣ славянофильскаго, болѣе богословскаго, чѣмъ политическаго кружка»! Безъ свѣта высшей исторической идеи, за утратою или отупѣніемъ непосредственнаго чувства родной исторіи и народности, не опознать русской дипломатіи и истинныхъ реальныхъ интересовъ Россіи…
Свѣтя эта идея и не затмѣвайся она реалистическою тенденціей и туманомъ чужихъ, усвоенныхъ себѣ руководителями русской политики идей, — развѣ такъ бы мы дѣйствовали на Берлинскомъ конгрессѣ, какъ это было въ 1878 г., развѣ отпихнули бы отъ себя прочь Сербовъ королевства, велѣвъ имъ со всѣми своими ходатайствами о нуждахъ и пользахъ отнынѣ обращаться къ Австро-Венгріи, къ ней одной? Такъ поступили реалисты нашей политики на конгрессѣ!.. Да и возможенъ ли былъ бы тогда самый конгрессъ?!
Слыхали мы отъ дипломатовъ и такое оправданіе ихъ политическихъ, относительно Австріи, на «реальныхъ интересахъ» основанныхъ комбинацій: "пусть-де Австрія заберетъ себѣ Славянъ Балканскаго полуострова Сербскаго племени, въ нѣкоторомъ родѣ объединитъ Сербовъ, — настанетъ время, они оперятся подъ ея покровомъ, да и сбросятъ его, а въ той порѣ, Богъ дастъ, и мы быть-можетъ соберемся съ силами, и т. д. Такой расчетъ напоминаетъ извѣстный расчетъ кузнеца въ малороссійской сказкѣ, который вздумалъ надуть чорта, заложивъ ему изъ-за крупныхъ денегъ душу, въ той надеждѣ, что когда придетъ срокъ уплаты — онъ перекреститъ чорта и выручитъ душу назадъ во всей цѣлости: однакожъ, на бѣду кузнеца, крестное знаменіе не помогло, спасительнаго дѣйствія не учинило, отказалось содѣйствовать недобросовѣстному расчету. Вышеприведенною комбинаціей дипломатовъ прикрывается лишь сознаніе своего безсиліи, или вѣрнѣе сказать — собственной ихъ несостоятельности, которой источникъ именно въ безъидейности или въ недостаткѣ искреннихъ твердыхъ убѣжденій. Дѣлать такіе опыты надъ славянскимъ населеніемъ, предавать его завѣдомо, хотя бы и временно, на онѣмеченіе, на окатоличеніе, на развращеніе культурное, политическое и религіозное, или подвергать его всѣмъ искушеніямъ неравной борьбы съ властною, могучею пропагандою, если не прямо латинства, такъ уніи, — всѣмъ внѣшнимъ соблазнамъ способнымъ растлить въ немъ духовную силу славянской національности, — это experimenta in anima vili, допущеніе которыхъ съ нашей стороны безнравственно и можетъ принести намъ лишь реальный вредъ….
Спрашивается: еслибъ стояли мы на высотѣ той исторической идеи, которая Петербургу представляется идеализмомъ, на «богословіи» заквашеннымъ и враждебнымъ практической мудрости, — развѣ мы, освободивъ и призвавъ въ жизни православный Румынскій народъ, пренебрегли бы имъ до совершеннаго забвенія о его единовѣріи и его древнихъ съ нами связяхъ, — до такого забвенія, что наша дипломатія сама, охотно, стушевывается теперь тамъ до нуля, сама себя считаетъ въ Румыніи, относительно русскаго вліянія и значенія, чуть не послѣднею спицей въ колесницѣ, и безпрекословно допустила посадить туда, на самой нашей границѣ, Гогеицоллерна!? А тамъ, между тѣмъ, возникаетъ теперь борьба между латинствомъ и православіемъ, Румыніи грозитъ опасностью унія, — начинается глухое волненіе… Знаютъ ли даже объ этомъ наши дипломаты? Пусть прочтутъ, по крайней мѣрѣ, помѣщаемую ниже, въ этомъ же No, статью по поводу брошюры князя Бибеско…
Спрашивается: не питай наша дипломатія общаго съ петербургскою печатью отвращенія во всякой «русской исторической идеѣ», — развѣ отдали бы мы, посадивъ или допустивъ на румынскій престолъ Гогенцоллерна, Румыніи Добруджу и лишили бы себя сами непосредственнаго сухопутнаго сообщенія съ Болгаріей?
Развѣ надѣлили бы Болгарское, нами образованное княжество нами же сочиненною въ Петербургѣ, радикальною конституціей? Выходитъ такъ, будто мы сами признали ее высшею формою государственнаго благоустройства, — сами дали Нолгарамъ право превозноситься надъ нашею «ретроградностью»!! И такую именно конституцію умудрились мы навязать Болгарамъ, которая долженствовала внести всяческую фальшь въ несчастную страну и въ концѣ концовъ легально передать власть въ руки лженародныхъ и лжеславянскихъ элементовъ, движимыхъ лишь похотью подражанія «европейскому прогрессу и цивилизаціи»! Не мало и русскихъ Женевцевъ и тому подобныхъ господъ переселилось, говорятъ намъ, въ Болгарію; многіе даже заняли мѣста учителей въ народныхъ школахъ: не знаемъ, Русскій или Болгаринъ, одинъ изъ гимназическихъ учителей въ Систовѣ, прошлымъ постомъ, увлеченный идеею современнаго «прогресса», отправился, во главѣ учениковъ, на квартиру священника въ страстную пятницу, и тамъ палками заставили «попа» ѣсть баранину! Справедливости ради должны мы упомянуть впрочемъ, что учитель этотъ былъ потомъ уволенъ. Только уволенъ… Бѣдный Болгарскій народъ! Такъ, незадолго до румелійскаго переворота, приняты были на мнимонародномъ собраніи въ Софіи, во имя народа, подъ предлогомъ «отдѣленія церкви отъ государства», равныя мѣры, имѣвшія цѣлью подорвать основы православной церкви' въ народѣ. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, при министрѣ Цанковѣ, запрещено было духовенству содержаться на счетъ платы за требы, установленной обычаемъ въ сельскомъ болгарскомъ самоуправленіи, и содержаніе духовенства принято было на счетъ народно-государственной казны, — а при министрѣ-президентѣ Каравеловѣ, въ подражаніе французской палатѣ депутатовъ, вычеркнута эта статья изъ бюджета, такъ что приходское духовенство лишилось всякихъ средствъ въ жизни. Это произвело не малое волненіе, — былъ даже созванъ публичный митингъ (совсѣмъ Европа!), кажется въ Софіи, на которомъ одинъ изъ попугаевъ прогресса держалъ рѣчь такого рода, что «священники суть служители Бога, но вопросъ-де въ томъ: существуетъ ли самъ Богъ!»… Тѣмъ не менѣе духовенство намѣревалось учинить соборъ и протестовать предъ лицомъ Россіи; мы знаемъ, что въ одномъ изъ городовъ, мѣстное духовенство, опасаясь преслѣдованій со стороны властей, признавало возможнымъ устроить свое совѣщаніе лишь на дворѣ жилища одного изъ нашихъ знакомыхъ, Русскаго. Не мало получили и мы въ Москвѣ, почти одновременно съ переворотомъ, писемъ наполненныхъ жалобами духовныхъ лицъ на внутреннюю политику болгарскаго «радикальнаго» министерства. И безъ того въ Болгаріи, какъ и въ Сербскомъ королевствѣ, долгое турецкое иго во многомъ исказило духовную стройность церковнаго алемента, — подъему котораго конечно ужъ не могла нисколько содѣйствовать болгарская и сербская интеллигенція, карикатурная копія нашей же «мнимо-либеральной» интеллигенціи, и теперь въ обѣихъ странахъ (въ Болгаріи благодаря введенной нами конституціи) обрѣтающаяся во власти. Печальное положеніе православной церкви въ королевствѣ Сербскомъ, которымъ она обязано по преимуществу Австріи (позволяющей себѣ даже мечтать о введеніи уніи), вѣдомо всѣмъ. У Болгаръ же, до ихъ освобожденія Россіей, православно-церковные интересы послужили сначала поводомъ, а потомъ, для ихъ близорукихъ интеллигентныхъ вождей, и маскою, только лишь прикрывавшею стремленія къ національному обособленію (впрочемъ, совершенно законныя сами по себѣ). Одушевленный этими стремленіями, мнимомудрый Драгамъ Данковъ пытался привести свой народъ въ унію съ латинствомъ и самъ принялъ католицизмъ, въ которомъ, къ стыду своему, пребываетъ и понынѣ, воспитываетъ въ немъ и свое семейство. «Филетизмъ» Грековъ, отождествившихъ идею православія съ идеею эллинизма, вынудилъ Болгаръ на разныя, конечно сами по себѣ предосудительныя, отступленія отъ церковныхъ каноновъ, въ силу чего произошелъ извѣстный Константинопольскій соборъ, не умиротворившій, а расколовшій православную церковь. Хотя освобожденная и возведенная на степень государства, не можетъ однако Болгарія не испытывать на судьбѣ своей церкви, парализующихъ ея духовное преуспѣяніе, послѣдствій своего неправильнаго положенія въ православно-церковномъ мірѣ, своего разобщенія съ православными церквами.
Вотъ, еслибы жива и дѣйственна была въ русской правящей средѣ идея исторической духовной миссіи нашего отечества, такъ первою нашею настоятельною задачею, по освобожденіи Болгаріи, было бы не преподнесеніе только-что вылѣзшимъ изъ темноты пятивѣковаго турецкаго рабства (Болгарамъ «самаго послѣдняго слова» западно-европейской политической науки — въ видѣ противнаго духовному славянскому существу конституціоннаго обмана, — а возстановленіе церковнаго мира въ православномъ Славянствѣ, а укрѣпленіе, устроеніе и возвышеніе церковнаго элемента въ Болгаріи, оживленіе православно-церковнаго духа въ самомъ Болгарскомъ народѣ. Да и на чемъ, спрашивается, съ истинно-реальной точки зрѣнія, зиждется наша съ Балканскими народами связь? Развѣ не на единовѣріи? Поставьте въ основаніе вашей политики религіозный индифферентизмъ, — что станетъ съ высшими «реальными», русскими политическими интересами? Какое право предъявите вы на вліяніе, и руководительство?… «Прогрессъ и цивилизацію» Австрія съумѣетъ даровать получше васъ, и ухитрится даровать такимъ образомъ, что и національное самолюбіе будетъ польщено, и славянскій интеллигентъ, надѣвъ на себя австрійско-европейскую маску, станетъ искренно увѣрять, что это и есть его «собственная физіономія!» Мы уже это и видимъ въ Сербіи. Чѣмъ же, напримѣръ, какъ не безъидейностью и фальшиво понятыми нашею близорукою дипломатіей «реальными интересами» можно объяснить совершенное ничтожество русской дипломатической дѣятельности въ Македоніи — въ виду яростной католической пропаганды, поддерживаемой не только Римомъ, не только средствами Австрійскаго Двора, но даже и дипломатическими представителями протестантскихъ державъ: послѣдніе, въ ущербъ православію, въ которомъ справедливо усматриваютъ залогъ связи Славянскихъ племенъ съ Россіею, готовы охотно содѣйствовать даже успѣху латинства! Всякому Македонцу-Болгарину поставлена такая дилемма: или оставаясь православнымъ терпи гоненія и муки отъ Турокъ и Грековъ, или же отрекись отъ православія, стало-быть и отъ духовныхъ связей и симпатій съ Россіей, въ пользу латинства, и поступишь тогда подъ покровительство западныхъ дипломатическихъ представительствъ. А наша дипломатія, просвѣщенно игнорируя интересы православія, которые кажутся ей чуждыми «политикѣ реальныхъ интересовъ», если и не всегда назначаетъ къ Славянамъ русскими агентами иновѣрцевъ, то только и знаетъ, что наказывать русскимъ представителямъ: сидѣть тише воды — ниже травы и не. производить фальши въ европейскомъ концертѣ…
Реальные интересы! Въ «Новомъ Времени» были сообщены два проекта, будто бы представленные германскому канцлеру прусскимъ полковникомъ Гольцемъ по возвращеніи изъ Турціи, гдѣ со званіемъ паши онъ благоустроилъ, по рекомендаціи канцлера, султанскую армію. Въ одномъ предлагаете! неутрализовать оба пролива Чернаго мори, Дарданеллы и Босфоръ; въ другомъ — дать Турціи задолжать европейскимъ банкирамъ еще немножко и затѣмъ, объявивъ ее несостоятельною должницей, учредить въ Константинополѣ международное смѣшанное европейское управленіе — въ родѣ коммиссіи уже существующей въ Египтѣ… Съ точки зрѣніи «реальныхъ» интересовъ тутъ пожалуй и возражать много нечего, если подъ реальными разумѣть интересы только вещественные, дѣйствительные, а не интересы нравственнаго вліянія, обаяніи или предполагаемаго призваніи и значеніи въ будущемъ: это вѣдь, пожалуй, «идеализмъ»! Проекты Гольца, повидимому, всѣ въ интересахъ общеевропейскаго мира, противъ которыхъ и спорить-то неудобно, не обнаруживъ присутствіи въ себѣ какихъ-либо «честолюбивыхъ и властолюбивыхъ замысловъ». Но само собою разумѣется, что при осуществленіи того или другаго проекта (о чемъ, впрочемъ, нѣтъ еще кажется и рѣчи даже и въ европейской печати), значеніе и обаяніе Россіи, а съ тѣмъ вмѣстѣ и исполненіе ею своей всемірно-исторической роли — упраздняются разомъ. Разбирайте же тутъ, чему нанесется ущербъ — реальнымъ или нереальнымъ интересамъ!
Одно можетъ сказать въ оправданіе цѣлаго ряда своихъ, по истинѣ чудовищныхъ ошибокъ русская дипломатія, что не она одна въ нихъ повинна, что дипломаты наши — кость отъ костей и плоть отъ плоти всего русскаго общества, а бѣда ея лишь въ томъ, что всѣ ея промахи и грѣхи — не домашнее только дѣло, что они виднѣе на фонѣ внѣшней политики и ощутительнѣе дли народнаго самолюбія. Почему, въ самомъ дѣлѣ, ставить дипломатамъ въ упрекъ «религіозный индифферентизмъ», когда тѣмъ же индифферентизмомъ отличаются и другія вѣдомства, и — больно сказать — въ извѣстной степени и спеціально оберегающее интересы религіи, наше церковное вѣдомство? Примиреніе Болгаръ съ Греками, устроеніе церкви болгарской, усиленіе въ Болгаріи религіознаго элемента (ослабленнаго въ пятивѣковомъ, не экономически, а нравственно растлѣвающемъ турецкомъ плѣну) — ко всему атому могли бы быть подвигнуты русскіе представители на Балканскомъ полуостровѣ только лишь тогда, когда въ самомъ ихъ отечествѣ подвиглась бы на этотъ V трудъ церковь или церковное властное представительство, когда бы въ немъ самомъ била ключомъ ревность о вѣрѣ… Несомнѣнно такъ. «Русь» съ своей стороны и не перестаетъ посильно обличать отсутствіе живой дѣйственной силы въ нашемъ церковномъ оффиціальномъ строѣ, не перестаетъ раскрывать отсутствіе русской исторической идеи и неразлучнаго съ нею жизненнаго творчества — и во всей русской оффиціальной дѣятельности на Руси. Русская интеллигенція еще не доросла своимъ самосознаніемъ до уровня тѣхъ великихъ задачъ, которыя предлежатъ Россіи и которыя, какъ бы въ зачаточномъ состоянія, кроются въ глубинахъ народнаго духа. Вотъ почему мы и утверждаемъ, что славянскій вопросъ сводится къ нашему внутреннему русскому вопросу и разрѣшается вмѣстѣ съ нимъ. Но если это такъ, то и надо бы содѣйствовать всѣми способами и путями разрѣшенію этого послѣдняго, т. е. русскаго вопроса, а не тормозить процессъ разрѣшенія тѣмъ поощреніемъ безъидейности, которымъ, во имя реализма, считаетъ нужнымъ щеголять петербургская журналистика.
Кстати. «С.-Петербурскія Вѣдомости», какъ бы въ отвѣтъ «Руси», удостовѣряютъ, что если въ Болгаріи и повторяется знакомый намъ «болѣзненный процессъ либеральничанья», то въ Россіи онъ «уже отживаетъ». Отживаетъ, да; это вѣрно, этому нельзя не радоваться. Но чѣмъ же это «либеральничанье» замѣняется? Усвоеніемъ ли себѣ истинныхъ русскихъ національныхъ идеаловъ? Этого что-то еще мало видно… Не замѣняется ли оно поползновеніями возврата къ тому «консерватизму», который Ю. Ѳ. Самаринъ назвалъ въ свое время такъ мѣтко «революціоннымъ», — къ такому консерватизму, который не менѣе чуждъ нашему историческому существу, какъ и шаблонный либерализмъ, — къ усиленію власти административныхъ канцелярій и бюрократическаго деспотизма, къ укрѣпленію той полицейско-государственной опеки временъ давно минувшихъ, но многимъ, и намъ въ томъ числѣ, памятныхъ, съ точки зрѣнія которой, по выраженію K. С. Аксакова (когда-то напечатанному въ «Руси»), — «жизнь есть бунтъ, а смерть — порядокъ»?… Возвратиться къ нему, конечно, немыслимо, но и поползновенія не желательны.
Дѣла болгарскія въ заминкѣ. Конференція медлитъ, мѣшкаетъ, — конечно не по волѣ русскаго правительства, а вѣроятно потому, что для кого-нибудь промедленіе это нужно. Положеніе дѣлъ и отношенія державъ между собою еще не перемѣнились, но при переходѣ отъ теоретическаго рѣшенія къ практическому его исполненію подвергнутся, конечно, сильному колебанію, а вѣроятно и измѣненію. Новымъ факторомъ въ дѣлѣ является столь часто отрицавшееся, но несомнѣнное соглашеніе (если не союзъ) Англіи съ Турціей. Мирнаго исхода мы не чаемъ, но если не европейская война, такъ много кровавыхъ смутъ предвидится на Балканскомъ полуостровѣ!… Приходится выжидать, — это будетъ не долго.
По крайней мѣрѣ откровенно! «Всякій балканскій властитель», — говоритъ органъ нынѣшняго англійскаго премьера, Сольсбери, газета «Standard», по поводу исключенія Болгарскаго князя изъ списковъ русской арміи, — «который, поддерживаемый своими подданными, поможетъ разстроить виды Россіи на Константинополь, этимъ самымъ становится предметомъ участія для Англіи. Думаетъ ли кто-нибудь, что Англія отказалась отъ мысли искренняго сопротивленія Россіи въ ея желаніи распространить свое вліяніе (даже только вліяніе!!) южнѣе Дуная? Политика Англіи въ этомъ отношеніи не измѣнилась и не измѣнится. Чѣмъ болѣе Русскій Царь будетъ стараться выказывать свое неудовольствіе на Болгаръ и князя, тѣмъ открытѣе Англійскій народъ будетъ стараться показать, что потерять расположеніе Россіи значитъ пріобрѣсть расположеніе Англіи»… Но откровенныя рѣчи главнаго органа торійской партіи, — которая, думаемъ мы, непремѣнно останется во власти потому именно, что ловко и сильно играетъ на руссофобской струнѣ, а ничего нѣтъ популярнѣе руссофобіи въ англійскомъ обществѣ и ничего нѣтъ легче, какъ распалить ее до страсти, — эти откровенныя рѣчи не помѣшали лорду Сольсбери возвѣстить дна три тому равадъ, въ публичной рѣчи на банкетѣ въ Гялдъ-Голлѣ, оглашенной телеграфомъ по всему міру, что «затрудненія возникшія изъ-за спора объ афганской границѣ устранены и въ настоящее время между Русскимъ и Британскимъ правительствами установилось сердечное согласіе»… Можно бы спросить: «кого же здѣсь обманываютъ?»… Не насъ же въ самомъ дѣлѣ, — хотя упорный слащавый оптимизмъ оффиціознаго органа нашей дипломатіи, французскаго «Петербургскаго Журнала» можетъ хоть кого ввести въ заблужденіе! Такъ, — замѣтимъ кстати, — приглашеніе англійскимъ правительствомъ русскихъ офицеровъ на маневры въ Индію, если можетъ-быть и польстило вашей дипломатіи и представилось ей удобнымъ случаемъ блесвуть предъ веѣмъ міромъ дружбою съ Англіей, не болѣе какъ одно изъ проявленій той же англійской, довольно грубой системы обмана. Какая цѣль этого приглашенія? Не та ли, чтобъ такою видимостью дружбы Россіи съ Англіей умирить умы Индусовъ и лишить ихъ всякой надежды на чаемое ими избавленіе отъ англійскаго ига съ помощью Россіи? Не та ли, чтобъ засвидѣтельствовать предъ Афганцами и всѣмъ Индійскимъ населеніемъ совершенное удовольствіе Россіи тѣмъ, что Гератъ, если не jure, то do facto, сталъ англійскою цитаделью въ такъ-называемомъ «независимомъ» Афганистанѣ? Не та ли, чтобъ обязательные въ подобныхъ случаяхъ поступки учтивости и комплименты англійскимъ войскамъ со стороны русскихъ офицеровъ преувеличить во мнѣніи индійскаго населенія, посредствомъ сотенъ мѣстныхъ англо-туземныхъ газетъ — до значенія вовсе намъ нежеланнаго?.. Что Англіи этого бы сильно хотѣлось — вполнѣ понятно, но содѣйствовать успѣху -такого ея хотѣнія, казалось бы, и не въ вашихъ видахъ… А между тѣмъ уже 30 лѣтъ, какъ мы имѣемъ право держать русскаго консула въ Бомбеѣ и 30 лѣтъ какъ мы этимъ правомъ не воспользовались, да не пользуемся и теперь!.. Но отъ далекой Индіи вернемся къ близкой намъ Болгаріи, — переходъ не трудный, такъ какъ въ политической констелляціи индійско-афганскій и балканскій вопросы стоятъ совсѣмъ рядомъ и даже въ тѣсной связи между собою.
Безспорно, самымъ выдающимся политическимъ событіемъ прошлой недѣли былъ приказъ объ исключеніи князя Александра Баттенберга изъ списковъ русской арміи (гдѣ онъ числился генералъ-лейтенантомъ) и снятіе съ «его высочества» званія шефа 13 стрѣлковаго батальона. По русскимъ военнымъ законамъ это равняется «лишенію чести». Что эта кара Александромъ Баттенбергомъ лично вполнѣ заслужена (особенно послѣ всѣхъ его рѣчей и поступковъ относительно Россіи въ послѣднее время), это не подлежитъ и сомнѣнію, — хотя, сказать мимоходомъ, нельзя не пожалѣть о такомъ печальномъ сцѣпленіи обстоятельствъ, что въ лицѣ этого принца пришлось казнить государя, перваго государя нами же созданнаго государства и нами же Болгарамъ навязаннаго. Какъ бы ни толковали, что это исключеніе изъ списковъ русской арміи — наше домашнее дѣло и относится лишь до нашихъ личныхъ съ княземъ счетовъ, — невозможно отрицать величайшую политическую важность этой мѣры и ея отчасти неминуемыхъ, отчасти возможныхъ послѣдствій.
Въ настоящее время возсѣдаютъ на Константинопольской конференціи уполномоченные отъ семи державъ, болѣе или менѣе склонные въ теоріи къ возстановленію status quo ante, но призванные, вмѣстѣ съ тѣмъ, обсуждать и предложеніе Россіи о самомъ князѣ Болгарскомъ, т. е. о смѣщеніи его съ болгарскаго (не съ румелійскаго только) престола. Всякое предложеніе можетъ быть взято назадъ или видоизмѣнено, но принятою нами теперь относительно князя мѣрою «русское предложеніе» какъ бы упраздняется: это уже действіе, дѣйствіе уже рѣшающее вопросъ, по крайней мѣрѣ для Россіи, окончательно и безповоротно. Отъ этого дѣйствія она отступиться уже не можетъ. Въ этомъ отношеніи ея роль на конференціи кончена, — Россіи и обсуждать нечего. Еслибъ, сверхъ чаянія, князь Александръ удержался на престолѣ, то Россія все-таки не могла бы уже признавать княземъ человѣка лишеннаго ею чести. Ей пришлось бы немедленно отозвать своихъ дипломатическихъ представителей, прервать всякія съ Болгаріей сношенія. Конечно, съ такимъ своимъ положеніемъ Россія не помирится: вѣдь это значило, бы предоставить Болгарію во власть или, что все равно, въ "сферу сліянія "вамъ враждебнаго, Англіи или Австріи, — уничтожить, до послѣдняго, всѣ выгодные дли насъ результаты тяжкой, кровавой, но въ то же время и славной войны… И такъ весь вопросъ сводится теперь къ лицу князя Александра. Не будь его, совершившаго переворотъ не только безъ спроса Россіи, но со враждебными дли Россіи умыслами, не было бы, можетъ-бытъ, теперь для насъ и особеннаго повода настаивать на возстановленіи statue quo ante и противиться нѣкоторому измѣненію Берлинскаго трактата — ради удовлетворенія нѣкоторыхъ притязаній Греціи и Сербіи, еслибъ, въ виду единодушнаго требованія всей Европы, послѣдовало на то согласіе Турціи…
Но какъ отнесутся теперь державы къ этому существеннѣйшему для насъ вопросу — о князѣ Александрѣ, послѣ приказа объ исключеніи его изъ списковъ русской арміи? По мнѣнію берлинской « Національной Гаветы», въ этомъ послѣднемъ распоряженіи русскаго правительства видится какъ бы попытка "произвести давленіе на рѣшеніе конференціи «. Такая ошибочная точка зрѣнія была бы для насъ конечно не выгодна. Смѣщеніе князя Александра, еслибы даже къ такому заключенію и пришла конференція (что едвали вѣроятно), могло бы, пожалуй, въ глазахъ нѣкоторыхъ державъ принять видъ не свободнаго согласія съ мнѣніемъ Россіи, а вынужденнаго — совершившимся уже фактомъ позорной кары, которой подвергла Россія князя… Во всякомъ случаѣ конференція поставлена теперь межь двумя альтернативами: или оставить обезславленнаго, опозореннаго князя Александра на престолѣ Княжества, т. е. пренебречь тѣмъ авторитетомъ, которымъ Россія не перестаетъ пользоваться у Славянскихъ народныхъ массъ Балканскаго полуострова и подвергнуть князя всему риску такого пренебреженія (тѣмъ болѣе опасному, что переворотъ оказывается не достигшимъ цѣли)… Или же подписать князю отставку, — что конечно еще выше подниметъ русскій авторитетъ: станетъ очевиднымъ для всѣхъ, что безъ согласія Россія никакія перемѣны на полуостровѣ, даже при желавіи иныхъ великихъ державъ, совершаться не могутъ. Выводъ для Западной Европы вообще мало желательный!
Тѣмъ не менѣе можно кажется предполагать, что въ настоящее время, по разнымъ соображеніямъ, Германія и Австрія не отдѣлятся отъ политики Россіи. Но единогласнаго постановленія конференціи въ вашемъ смыслѣ ожидать ни въ какомъ случаѣ нельзя — въ виду положенія занятаго Англіей. Русскій приказъ по арміи произвелъ по всей Европѣ, по выраженію „Кёльнской Газеты“, дѣйствіе подобное свисту пущеннаго ядра, — направленнаго, по общему мнѣнію газетъ, не въ одного князя Александра, во рикошетомъ и во» Англію. Соображеніе не лишенное основаній, подтверждаемое отчасти и корреспонденціями, появившимися на прошлой недѣлѣ въ нашемъ «Правительственномъ Вѣстникѣ», что и придаетъ имъ оффиціальный характеръ. "Не можетъ быть и сомнѣнія въ томъ — говорится въ одномъ изъ этихъ писемъ — что «князь, пускаясь на такое предпріятіе (т. е. переворотъ), былъ увѣренъ въ поддержкѣ одной европейской державы, на помощь которой расчитываетъ и въ настоящее время». Не иную какую-либо державу, какъ именно Англію, и подразумѣваетъ здѣсь «Правительственный Вѣстникъ».
Приведенныя нами выше слова торійской газеты свидѣтельствуютъ, какъ живо почувствовала Англія ударъ, какъ сильно возбуждено въ "ней общественное мнѣніе, — точно будто бы уязвлена англійская національная честь! "Надо убѣдить, князя — возглашаетъ «Standard» — не терять духа вслѣдствіе этого новаго доказательства недоброжелательства Россіи! Онъ хорошо сдѣлаетъ, если останется за своей позиціи… и не склонитъ голову предъ сѣверною бурей, которая, надѣемся, не сломитъ его… Англійскій народъ принимаетъ теплое участіе въ судьбѣ князя Александра… единственно потому, что послѣдній пользуется повидимому довѣріемъ своихъ подданныхъ, которые, какъ и князь, показали, что желаютъ освободиться отъ русскаго «ига»… И такъ, относительно отказа Англіи въ согласіи на предложеніе Россіи мы можемъ считать себя обезпеченными…
Что же потомъ? Прежде всего исходъ, почти несомнѣнный и давно уже напророченный: конференція разойдется не придя ни къ какому соглашенію. Затѣмъ возможно, что Султану надоѣстъ, да окажется и слишкомъ невыгоднымъ Ч ждать, и онъ, руководимый, вѣроятно, совѣтами Англіи, рѣшится дѣйствовать самъ, какъ «сюзеренъ» Болгаріи и «суверенъ» Румеліи, — причемъ, конечно, сохранитъ, въ Болгаріи и князя Александра, въ ущербъ Россіи и ея достоинству. Но какъ же тутъ быть съ притязаніями Греціи и Сербіи? Сербія отстрочила нападеніе на Княжество до рѣшенія конференціи; если же конференція разойдется, королю Милану медлить долѣе невозможно. А въ случаѣ войны Сербовъ съ Болгарами будетъ ли смотрѣть на нее Европа сложа руки? Угрозѣ Султана, что болгарская территорія — турецкая и что онъ вступится за нее противъ Сербовъ, нельзя придавать значенія. Можетъ ли Австрія допустить движеніе турецкихъ войскъ противъ Сербіи? Конечно нѣтъ. Да и ми вѣдь также не можемъ устранить себя совсѣмъ отъ дѣлъ Балканскаго полуострова, еслибъ дѣйствительно Турція принялась за расправу. При такомъ оборотѣ дѣлъ европейская война на Балканскомъ полуостровѣ, съ новымъ расчлененіемъ Турціи, представляется довольно возможною, — да не этого ли и добивается Англія?…
Мы полагаемъ однако, что событія внутри самой Болгаріи не замедлятъ съ одной стороны усложнить, а съ другой и ускорить развлеку дѣла. Какъ скоро дойдетъ до свѣдѣнія Болгарскаго народа — не слухъ о неудовольствіи вообще русскаго правительства на князя, во гласно, на весь міръ заявленное дѣйствіе воли Русскаго Монарха, т. е. изверженіе князя Александра вонъ изъ списковъ Русской арміи, какъ недостойнаго числиться въ ея рядахъ, — то едва ли можно и сомнѣваться въ томъ, что громадное большинство народа вскорѣ отъ него отшатнется. А чтобъ этотъ румскій приказъ по арміи не дошелъ до народнаго свѣдѣнія, — этого нельзя и предположить, какія бы мѣры ни приняла преданная князю полиція. Слишкомъ на руку этотъ приказъ партіи «цанковистовъ», — до ярости враждебной и князю и его клевретамъ, и партіи нынѣшняго Каравеловскаго министерства. Глава этой партіи — старикъ Драганъ Данковъ, бывшій министромъ-президентомъ до Каравелова и имъ свергнутый, имѣлъ мужество противостать одинъ приговору экстреннаго народнаго собранія, созваннаго въ Софіи вслѣдъ за румелійскимъ переворотомъ. Когда все собраніе высказалось, съ громкими кликами и рукоплесканіями, «за соединеніе Румеліи съ Болгарскимъ княжествомъ», — омъ съ твердостью во всеуслышаніе заявилъ, что и онъ «готовъ признать соединеніе, но лишь въ томъ случаѣ, если Россія его признаетъ». По отобраніи голосовъ, предсѣдатель собранія, Стамбуловъ (который считается дѣйствительнымъ верховодомъ и главою радикальной, Каравеловской партіи) торжественно возвѣстилъ, что «соединеніе пригнано единогласно, за исключеніемъ лишь г. Драгана Цанкова». «Да, отозвался смѣло старикъ, за исключеніемъ лишь моего голоса, обусловливаемаго согласіемъ Россіи»… Вскорѣ затѣмъ правительствомъ предположено было выслать и заточить гдѣ-нибудь Цанкова административнымъ порядкомъ, однакожъ популярность Цаикова настолько велика, что благоразумія ради это предположеніе было оставлено; тѣмъ не менѣе многіе изъ «цанковистовъ» подверглись преслѣдованію. Г. Цанковъ вовсе впрочемъ не отличается слѣпою преданностью Россіи, но онъ безспорно человѣкъ умный ш едва ли не самый разсудительный въ настоящее время во всей Болгаріи, самый способный оцѣнить настоящее положеніе дѣлъ. Онъ былъ два раза министромъ, былъ уже однажды заточенъ княземъ въ какомъ-то отдаленномъ отъ столицы городишкѣ Болгаріи, въ 1881 году, когда князь совершилъ свой знаменитый переворотъ, упразднившій было Тырновскую конституцію, а потому знаетъ князя вдоль и поперекъ, и искренно убѣжденъ въ несовмѣстимости дальнѣйшаго пребыванія Баттенберга съ благомъ Болгаріи. Партія Цанкова найдетъ, конечно, способъ распространить среди народа вѣсть о томъ, что Русскій Царь велѣлъ снять съ князя Александра русскій мундиръ и разжаловалъ его изъ Болгарскихъ князей въ прежнее званіе нѣмецкаго принца. Принцъ же этотъ никогда и прежде не пользовался ни симпатіями, ни уваженіемъ народа, и если благодаря перевороту популярность его нѣсколько возросла, то это главнымъ образомъ потому, что князь являлся какъ бы орудіемъ русской воли. Разъ этотъ ореолъ русской силы, окружавшій князя, исчезъ, — а тутъ еще слухи о дезорганизація арміи (своимъ неопытнымъ офицерамъ ни народъ, ни солдаты не довѣряютъ), громадныя траты государственной казны съ перспективою новыхъ усиленныхъ налоговъ, разстройство торговыхъ и промышленныхъ дѣлъ, угроза войны съ Сербіей, а пожалуй и съ Турціей: власть князя Александра повисла, или не нынче-завтра повиснетъ на волоскѣ. Но такъ какъ у него все же есть партіи — большая честь такъ-называемой «интеллигенціи», за исключеніемъ цанковистовъ, — всѣ обязанные князю карьерой или состояніемъ, всѣ вновь испеченные изъ прапорщиковъ полковники и т. п., — то въ несчастной Болгаріи легко можно ожидать внутреннихъ смутъ, междоусобицъ и кровопролитія. Тогда русская временная оккупація Болгаріи окажется дѣломъ неизбѣжнымъ, будетъ призываться народомъ какъ истинное благодѣяніе и дастъ намъ возможность не только умиротворить страну, не только возстановить наши связи съ нею, но и упрочить ихъ на новыхъ лучшихъ основаніяхъ, во благу Болгаріи и пользѣ самой Россіи.
Но дозволятъ ли эту оккупацію Турція и Англія?…. По всей вѣроятности, нѣтъ. Другаго однако же выхода изъ настоящаго невыгоднаго положенія для насъ не имѣется, если не захотимъ совсѣмъ отречься отъ нашего призванія и значенія Россіи, какъ великой Славянской державы. Возможно, что обойдемся и безъ войны, — но во всякомъ случаѣ ее слѣдуетъ имѣть въ виду и къ ней готовиться… Тогда-то именно можетъ-быть она и минуетъ насъ.
Второй актъ траги-комедіи на Балканскомъ полуостровѣ уже начался. Но этотъ актъ уже кровавый. Радуйся, русская дипломатія!
А_в_с_т_р_і_й_с_к_і_й авангардъ во образѣ расхорохорившихся Сербовъ выступилъ на сцену дѣйствія. Даже не «ловкимъ», а топорно-грубымъ маневромъ австрійской политики, — явныхъ для всѣхъ, кто не слѣпъ и не ищетъ обманываться, Сербы подзадорены и натравлены на подлую братоубійственную брань. Вооружившись на австрійскій счетъ, движимый, направляемый Австріей, ея вѣрный холопъ, карикатурный король Миланъ, выпустивъ нѣсколько нахально-шутовскихъ прокламацій, нотъ и наконецъ манифестъ о войнѣ, вторгся съ своимъ войскомъ (къ вѣчному позору для Сербскаго народа, даже безъ всякого, хоть бы мнимо-законнаго повода) въ неуспѣвшую приготовиться, сравнительно беззащитную теперь Болгарію. Болгары дерутся, сопротивляются, но вездѣ, конечно, оказываются слабѣе числомъ; столица Княжества, Софія — не нынче-завтра въ рукахъ Сербовъ, — хотя, конечно, не Софія, а Юговосточный округъ Болгаріи съ его дорогою намъ Македоніей) (которая можетъ пригодиться и Австріи) составляетъ предметъ сербскихъ вожделѣній.
Князь Александръ Баттенбергъ, въ свою очередь вдохновляемый, руководимый Англіей (которой дипломатическій агентъ съ нимъ неразлученъ), обратился — за помощью не въ Россіи, разумѣется, которая объявила, что она теперь, пока тамъ этотъ, ею же поставленный князь, знать и самой Болгаріи не хочетъ (но которая однакоже могла бы остановить кровопролитіе однимъ словомъ), а къ Султану, какъ къ сюзерену. Онъ просилъ: вступиться за него, Баттенберга, какъ за вѣрнаго его вассала и прислать турецкія войска для защиты болгарской территоріи, составляющей-де, въ силу Берлинскаго трактата, часть оттоманской имперской территоріи. Онъ сослался и на то постановленіе Берлинскаго трактата, которымъ Болгарія, какъ вассальная часть Оттоманской имперіи, лишена права объявлять кому-либо войну… Но къ Султану же писалъ и Сербскій король Миланъ, увѣряя, что воюя теперь Болгарію, онъ главнымъ образомъ имѣетъ въ виду не только "возстановить ", но и «упрочить» султанскія же права, оскорбленныя княземъ Александромъ и румелійскимъ переворотомъ: другими словами, мститъ за нарушеніе Болгарами Берлинскаго трактата — новымъ его нарушеніемъ, такъ какъ границы между Сербіей и Болгаріей опредѣлены вѣдь этимъ же «священнымъ» договоромъ! Къ Султану же. чуть не ежедневно, обращается и Константинопольская конференція, величающая его какъ полноправнаго государя Болгаріи общимъ хоромъ, побуждающая его (отъ лица трехъ державъ) принять «дѣйствительныя мѣры въ возстановленію его попранныхъ въ Румеліи правъ», водворить въ ней властною рукою свой верховный авторитетъ, наказать дерзкихъ мятежниковъ посягнувшихъ на его достоинство и престижъ, утвердитъ statue quo auto, даже съ интервенціей вооруженной турецкой силы, — подъ контролемъ однако европейской коммиссіи… Гнѣваются Изъ-за его нарушенныхъ правъ, и тутъ же ихъ нарушаютъ; гнѣваются изъ-за неуваженія къ Берлинскому трактату и тутъ же рвутъ изъ него клочки, — гнѣваются, зачѣмъ онъ, его султанское величество не гнѣвается!.. Оглушенный, огорошенный со всѣхъ сторонъ такимъ надоѣдливымъ величаніемъ, обиліемъ почета и радѣніемъ объ его интересахъ, Султанъ запирается, совѣщается съ министрами и медлитъ, — медлитъ отвѣтомъ, но лихорадочно спѣшитъ вооружиться. Впрочемъ посылать войска противъ Сербовъ въ защиту Болгаръ или разнимать ихъ — онъ отказался, хорошо понимая, что Болгарія и Румелія для Турціи отрѣзанные ломти, а сюзеренская или суверенская власть безъ свободнаго права держать войска на Балканахъ — тѣнь или звукъ пустой!..
Можно было бы, пожалуй, какъ и дѣлаютъ нѣкоторыя газеты, вдоволь насмѣяться надъ этой взаимною потасовкою «братушекъ», уподобляя ее схваткѣ «раззадорившихся пѣтуховъ», вдоволь натѣшиться этою игрою «дѣтей въ большіе», еслибъ не лилась тутъ человѣческая кровь, да еще — кровь братій нашихъ, нами же призванныхъ въ жизни и вскормленныхъ. Но какъ ни прискорбно такое кровопролитіе, можно бы съ нимъ и помириться, еслибъ оно отрезвило драчливыхъ и научило ихъ уму-разуму. Настоящая, серіозная сторона дѣла не собственно въ дракѣ Болгаръ и Сербовъ: и тѣ, и другіе — не болѣе какъ маріонетки, которыя поворачиваются, вздрагиваютъ, ёрзаютъ, дерутся, приводимыя въ движеніе чужими руками, изъ-за ширмы, откуда же раздаются фальцетомъ крикливые звуки и рѣчи. Это ломаютъ кровавую комедію двѣ великія державы, почти и не прикрываемыя ширмами, — Англія и Австрія.
Не Англія, впрочемъ, вызвала эту братоубійственную брань; она съ самаго начала явилась защитницею князя Александра Баттенберга и того нарушенія Берлинскаго трактата, которое произведено румелійскимъ переворотомъ. Что эта защита предпринята ею вовсе не въ интересахъ Болгаріи, а во вредъ Россіи, въ надеждѣ изъять Болгаръ изъ-подъ русскаго вліянія и вообще нанести ударъ рускому обаянію среди Славянъ и на Востокѣ, этого, — къ чести ей будь сказано, — она даже и не скрываетъ; она остается себѣ вѣрна и на Константинопольской конференціи, парализуя до совершеннаго безсилія «дружныя» усилія трехъ великихъ континентальныхъ державъ, направленныя къ возстановленію status quo ante. Объ единодушіи Австріи, Германіи и Россіи не перестаетъ свидѣтельствовать печатный органъ русской дипломатіи. На единодушіе этихъ трехъ державъ «Journal de St.-Pétersbourg» продолжаетъ о сю-пору возлагать твердыя упованія…. Какихъ же это образомъ выходитъ такъ, что одна изъ державъ вмѣстѣ съ остальными двумя протестуя противъ нарушенія Берлинскаго трактата и провозглашая его неприкосновенность, въ то же самое время сама, руками Сербіи и своими даже щедротами, производитъ теперь новое его нарушеніе? Не исповѣдуютъ ли всѣ три участницы Трехъ-Державнаго Союза непреложность султанскихъ верховныхъ правъ на Болгарію, — такую непреложность, что у Султана отрицается право даже поступиться небольшою ихъ частью, признавъ фактъ соединенія Румеліи съ Болгаріей?! А между тѣмъ одна изъ соучастницъ, Австрія, одновременно, самымъ безцеремоннымъ образомъ посягаетъ на превознесенный принципъ султанскаго верховенства, вооруживъ и двинувъ въ вассальныя владѣнія Султана сербскую армію! "Россія, Австрія и Германія — сообщаютъ вамъ оффиціально, — выбиваются изъ силъ, чтобы доставить Балканскому полуострову умиротвореніе и предупредить кровопролитіе…. И вотъ Австрія, одна изъ трехъ, приводитъ всѣ эти совокупныя усилія къ нулю, возжигая пламя войны и вызывая пролитіе крови! Да, не на кого другаго, какъ на Австро-Венгерское правительство должна пасть вся эта кровь, обагряющая нынѣ Болгарію. Благодаря Австріи, ей одной, конференція лишилась теперь всякого смысла, и «единодушіе» трехъ державъ вынуждено ретироваться съ комическимъ срамомъ, въ нелестномъ сознаніи своего безсилія.
Но что же это однако за путаница и безсмыслица, и какимъ образомъ можетъ быть рѣчь о "тройственномъ единодушіи — при явномъ предательствѣ одного изъ трехъ членовъ Союза? Или только для остальныхъ двухъ членовъ оно не явно? На вопросъ: кого здѣсь обманываютъ? умѣстно было бы, кажется, отвѣтить: сами себя обманываютъ! Трудно однакоже допустить, чтобъ Германія склонна была къ самообману, иди чтобъ Австро-Венгрія отважилась на такую открытую двойную игру (которая вѣдь въ концѣ концовъ можетъ-быть сопряжена съ рискомъ) — не заручась одобреніемъ или соизволеніемъ этой своей могущественной ближайшей союзницы…
Для сужденія же о прозорливости русской дипломатіи мы не имѣемъ никакихъ данныхъ, кромѣ издающагося на счетъ русской государственной казны органа нашей дипломатіи, французскаго «Петербургскаго Журнала». Сей послѣдній, даже и послѣ начала сербо-болгарской войны, въ неудачѣ умиротворенія и предотвращенія кровопролитія, въ безуспѣшности усилій конференціи, винитъ — только Англію, или точнѣе: лорда Сольсберя, никого болѣе! На политику англійскаго премьера направлены — не рѣзкіе, и не ѣдкіе впрочемъ, но неизмѣнно деликатные и даже съ оттѣнкомъ грусти — упреки нашей дипломатической газеты. Ужъ относительно-то братоубійственной рѣзни Сербовъ у Болгаръ естественнѣе было бы, казалось, попрекнуть, хоть бы и нѣжно, Австрію, но о ней «Journal de St.-Pétersbourg» ни слова!
Какъ будто газетѣ и нашей дипломатіи неизвѣстно, хоть бы чрезъ посредство ея агентовъ въ Бѣлградѣ, что сербское правительство ни шагу ступить не властно, да и не можетъ — безъ указаній австрійскаго министерства! Какъ будто невѣдомо имъ, что австрійскій резидентъ графъ Бевенгюллеръ, полноправный распорядитель при сербскомъ правительствѣ, неотлучно пребываетъ при королѣ Миланѣ въ качествѣ его политическаго дядьки! Какъ будто двуличная роль Австріи не явствуетъ изъ всего ея послѣдовательнаго образа дѣйствій!.. Очень можетъ быть, что принцъ Баттенбергъ, — который, какъ теперь вполнѣ раскрыто, зналъ о румелійскомъ заговорѣ и подготовлялся къ перевороту еще за нѣсколько мѣсяцевъ, — еще будучи на маневрахъ въ Пильзенѣ заполучилъ согласіе австрійскаго правительства; что самая поѣздка Императора въ Боснію, вслѣдъ за Бремзирскимъ свиданіемъ, не была чужда соображеніямъ, основаннымъ на близости новыхъ событій. Но это, положимъ, только догадка, — а что не догадка, а безспорный и ничѣмъ не оправданный фактъ, такъ это — немедленное, вслѣдъ за румедійской «революціей», совѣщаніе короля Милана съ австрійскими министрами и немедленное снабженіе Сербіи австрійскимъ банкомъ, по заявленному, даже оглашенному въ печати желанію австрійскаго правительства, милліонами денегъ для поспѣшной мобилизаціи сербской арміи! Никакой другой цѣли не имѣла эта мобилизація, какъ увеличеніе сербской территоріи, для того, чтобы чрезъ такое потворство національному честолюбію, сохранить короля Милана на шаткомъ его престолѣ,"а съ нимъ — ненавистное народу австрійское въ Сербіи преобладаніе. Примѣру Сербіи послѣдовала и Греція. Это дѣйствіе Австріи, — не только усложнившее румелійско-болгарскій вопросъ (безъ того не особенно и трудный для разрѣшенія), но придавшее ему опасный характеръ и ставшее центральнымъ пунктомъ всего положенія, — это дѣйствіе предпринято и совершено австрійскимъ правительствомъ вслѣдъ за Кремзирскимъ свиданіемъ, наперекоръ Скерневицкому соглашенію!.. Кому же неизвѣстно, что когда въ заявленному Россіей твердому рѣшенію созвать европейскую конференцію и держаться (какъ было условлено въ Скерневицахъ) основаннаго на трактатѣ status quo ante, присоединилась и Германія, — то Австрія пыталась нѣкоторое время настаивать на томъ, чтобы конференція допустила обсужденіе нѣкоторыхъ измѣненій въ трактатѣ, въ виду крайней нужды для Австріи вознаградить Сербію, такъ щедро надѣленную ею и долгами, и надеждами? Но ни Россія, ни Германія ни на какой пересмотръ Берлинскаго трактата не согласились. Какого рода переговоры шли у этихъ державъ, особенно у Германіи, съ Австріей — это дипломатическая тайна, но догадываться можно, по результатамъ. Всѣми было замѣчено, какъ Австрія вдругъ, съ оффиціальною напускною торжественностью, перемѣнила фронтъ, заговорила предъ парламентскими делегаціями, къ ихъ великому непріятному изумленію, о дружбѣ съ Россіей и о своей личной приверженности къ status quo ante на Балканскомъ полуостровѣ! Что-жь? заставила ли развѣ Австрія Сербію прекратить вооруженіе арміи? Нѣтъ, сербская армія еще усиленнѣе стала довершать свою мобилизацію!
Чѣмъ ревностнѣе настаивала Австрія вмѣстѣ съ Россіей и Германіей на нерушимости Берлинскаго трактата, тѣмъ усерднѣе доставлялись въ Сербію изъ Австріи разныя нужныя для войны пособія, тѣмъ старательнѣе австрійскіе оффиціозы выставляли ребромъ свою благосклонность къ королю Милану и Сербіи… Тутъ, впрочемъ, произведена была въ интересѣ Сербіи нѣкоторая подтасовка плановъ. Сначала объясняли сербскую мобилизацію потребностью «компенсаціи» въ случаѣ признанія болгарскаго возсоединенія съРумеліей; выдумали даже теорію «равновѣсія силъ» на Балканскомъ полуостровѣ (это при Австріи-то, которая, владѣя Босніей и Герцеговиной, всѣхъ ихъ перевѣшиваетъ!). Откуда же взять эту компенсацію? «Стара Сербія!» вотъ былъ сначала лозунгъ короля Милана, одушевившій всѣхъ легковѣрныхъ сербскихъ націоналовъ. Но «Стара Сербія» принадлежитъ еще Туркамъ, которые бы безъ боя ее не уступили, а вызывать Турцію на войну — этого именно и не хотѣла допустить конференція. Въ газетахъ заговорили о возможности и удобствѣ дать Сербіи вознагражденіе изъ оккупированной Австрійцами Босніи: такое соображеніе Австрію крайне перепугало, и она подставила Сербамъ иную, очевидно болѣе достижимую цѣль: поживиться болгарскими землями, именно Трискимъ округомъ….
Спрашивается: какимъ же образомъ могла русская дипломатія настаивать на созывѣ конференціи и затѣмъ расчитывать на ея успѣхъ — въ виду сербской арміи подъ ружьемъ, постоянно разжигаемой своимъ правительствомъ и готовой немедленно перейти къ дѣлу? Какой смыслъ могла имѣть эта конференція безъ демобилизаціи сербской арміи, — чего Австріи такъ легко было бы достигнуть, еслибъ она этого серіозно захотѣла и настояли бы на этомъ остальныя великія континентальныя державы? Возможно ли было расчитывать на искренность участія Австріи въ конференціи, когда успѣхъ пресловутыхъ единодушныхъ усилій Россіи, Германіи и Австріи къ возстановленію безусловнаго status quo, даже безъ личной уніи Румеліи и Болгаріи" — не могъ быть для Австріи желателенъ, ибо ставилъ Австрію въ фальшивое положеніе относительно Сербіи, грозилъ Милану потерей престола, а Австріи потерей вліянія?? Можно было бы подумать, что русскіе дипломаты даже не читали ни рѣчей, ни существенныхъ оговорокъ къ рѣчамъ графа Кальноки, которыя онъ дѣлалъ предъ делегаціями, о томъ, что Австрія не можетъ-де не сочувствовать доблестнымъ національнымъ сербскимъ стремленіямъ; что всячески совѣтуя Сербамъ отложить пока свои надежды, Австрія однакожь не можетъ усиленно этого требовать, такъ какъ вѣдь король Миланъ независимый государь, а Австрія-де привыкла уважать чужія права!… Но именно отъ этихъ всѣхъ рѣчей и изреченій австрійскаго министра «Journal de St.Pétersbourg», компрометтируя русскую дипломатію, и приходилъ въ восторгъ! Всего однакожь диковиннѣе было возвѣщенное графомъ Кальноки, добытое якобы великими усиліями австрійской дипломатіи, согласіе короля Милана пріостановить начатіе военныхъ дѣйствій до окончанія совѣщаній Константинопольской конференціи!…. «я-де благоволю пождать немного, пока вы тамъ спорите; ну, столковывайтесь скорѣе, не то…» И подъ такою угрозою королька Милана изволила совѣщаться вся Европа, съ «тремя великими единодушными державами» вкупѣ!
Развѣ не естественно было тогда же русской дипломатіи, особенно въ виду давно обнаружившагося противодѣйствія Англіи, задать себѣ вопросъ: возможно ли арміи, стоящей подъ ружьемъ, пребывать спокойно въ такомъ положеніи, лицомъ къ лицу съ врагомъ, неопредѣленно-долгій срокъ, бездѣйствуя, терпя сырость и холодъ, при начинающейся зимѣ, — пока дипломаты совѣщаются?
Еслибъ кто не зналъ безусловнаго прямодушія русской политики, тотъ, пожалуй, имѣлъ бы право предположить, что шансъ вторженія Сербіи въ Болгарію, шансъ братоубійственной рѣзни былъ нами впередъ предвидѣнъ и впередъ допущенъ; можетъ-быть даже заранѣе оговоренъ и уступленъ во взаимныхъ съ Австріею дипломатическихъ совѣтахъ… Иначе было бы трудно и объяснить, почему «Journal de St.-Pétersbourg» возлагаетъ вину за братоубійственную рѣзню — не на Австрію, а на Англію, которая-де воспрепятствовала успѣху конференціи, — какъ будто не ясно какъ день, что именно успѣхъ скомпрометтировалъ бы положеніе Австріи въ Сербіи, лишивъ послѣднюю всякаго вознагражденія за мобилизацію и обманутыя надежды, слѣдовательно былъ Австріи не желателенъ, слѣдовательно и состояться не могъ…
Не доказывала ли «Русь», еще-мѣсяцъ тому назадъ, необходимость для русской дипломатіи потребовать рѣшительнаго отъ Австріи объясненія — ея двусмысленной политической игры, столь оскорбительной для Русской державы, искренней участницы Трехъ-Императорскаго Союза, игры заранѣе обрекавшей конференцію на безплодность? Не предлагали ли мы пригрозить королю Милану отозваніемъ русскаго представителя и гнѣвнымъ протестомъ Россіи (что впрочемъ и теперь прилично было бы сдѣлать) противъ братоубійственной брани? Не предсказывалось ли въ «Руси», что видя Австрію завязшею въ фальшивомъ относительно Сербіи положеніи, мы сами же озаботимся о томъ, какъ бы дать ей выкарабкаться съ честью изъ собственныхъ сѣтей, въ коихъ она запуталась, — какъ бы помочь ей рѣшить задачу: удовлетворить Сербію и сохранить «дружбу и довѣріе Россіи»?!
Что же будетъ теперь?
За спиною воюющихъ съ одной стороны Австрія, съ другой Англія. Австрія и Англія не въ ссорѣ, и надо полагать, что онѣ стакнутся между собою въ интересѣ своихъ кліентовъ, да вѣроятно уже и стакнулись давно. Послѣднее извѣстіе гласитъ, что Турція не намѣрена посылать своихъ войскъ противъ Сербіи. Это рѣшеніе вѣроятно подсказано ей Англіей, дабы избѣжать усложненія. Сербы завоюютъ Трискій Округъ, и такъ какъ сохраненіе его за Сербіей необходимо для сохраненія австрійскаго престижа, то европейская дипломатія, можетъ-быть не исключая и русской (дай Богъ ошибиться!), съ этимъ примирится, заставитъ примириться и Султана. При этомъ тѣ изъ нашихъ газетъ, которыя такъ развязно пишутъ противъ «политики идей и чувствъ» и за политику «реальныхъ интересовъ», станутъ утверждать, что такое кровавое ограбленіе Болгаріи полезно для наказанія «болгарскихъ братушекъ». Мы готовы, пожалуй, допустить этотъ ихъ резонъ, хотя наказанія заслуживаетъ не преданный Россіи Болгарскій народъ, а его недостойные правители, нами же впрочемъ навязанные. Но какой же резонъ награждать Сербовъ, заслуживающихъ наказанія, конечно, не меньшаго? Король Миланъ не уступаетъ Баттенбергу, а даже превосходитъ его своими добродѣтелями; онъ также облагодѣтельствованъ Россіей, ибо Царское слово остановило турецкія полчища послѣ Дьюниша, — также, если не пуще, отличается неблагодарностью и грубою враждою къ Россіи. Оба, конечно, недостойны занимать своихъ престоловъ, но выгонять, такъ выгонять обоихъ. О вторженіи въ Болгарію Сербы (да и Австрія), конечно, не смѣли бы никогда и помыслить, если бы Россія не отняла отъ Болгарскаго народа своего покровительства…
Единственное основаніе къ награжденію Сербовъ болгарскими землями заключается въ томъ, что этого желается Австріи, съ коей Россія связалась узами дружбы… Но и Англія не покинетъ своего питомца! Разъ Сербіи дана впередъ «компенсація» за несостоявшуюся еще прибыль Болгаріи, т. е. за недопускаемое «тремя державами» объединеніе Румеліи и Княжества, на какомъ же справедливомъ основаніи будетъ это объединеніе отрицаться въ принципѣ?
Да и не противорѣчитъ развѣ увеличеніе Сербіи на счетъ болгарскихъ земель принципу status quo ante?! Въ сербско-австрійскомъ завоеваніи лежитъ залогъ и болгарскаго объединенія, тѣмъ болѣе, что Турція сама по себѣ, кажется, вполнѣ готова признать и то и другое. Австрія уже признала его въ сущности — допустивъ сербскую компенсацію. Соображеніе, что такое признаніе побудитъ прочія Балканскія государства выступить съ своими требованіями — едва ли основательно: дѣло такъ ловко обставилось, что и Греціи, и Черногоріи, выступая, пришлось бы имѣть дѣло съ Турціей и всѣми ея громадными мобилизованными полчищами, — опасность, которой, благодаря Англіи и Австріи, умѣли избѣжать и Сербія и Болгарія…
Что же дѣлать Россіи? Насъ обвиняютъ въ томъ, будто мы желаемъ для нея войны. Напрасно. Да и съ кѣмъ же ей воевать? И изъ-за чего? Изъ-за логическихъ результатовъ своего союза съ Австріей и своихъ собственныхъ дипломатическихъ маневровъ? Если результаты будутъ именно таковы, какъ ми гадаемъ, то они, безъ сомнѣнія, для насъ печальны. Но мы благословимъ и ихъ, если только Россія возвратитъ себѣ полную свободу дѣйствій! Желательно было бы однакожь, чтобъ уже теперь, сейчасъ, Россія отказалась отъ неблаговиднаго участія въ конференціи, отозвала своего резидента изъ Сербіи и распознала наконецъ — во что обходятся ей «узы дружбы» вообще и въ частности «сердечное согласіе» съ Австріей, установленныя Скерневицами и Кремзиромъ… Мы только послужили безславно австрійскимъ интересамъ, поступились своими выгодами и достоинствомъ — ad majorem Austriae gloriam.
Честь и слава нашимъ офицерамъ, создавшимъ и воспитавшимъ болгарское войско! Честь и слава ихъ достойнымъ ученикамъ! Болгарія можетъ гордиться своими солдатами и во-очію убѣдиться, какъ неизмѣримо велики, какъ существенны благодѣянія, оказанныя ей тою русскою опекой, на которую такъ безсмысленно возставала завистливая и властолюбивая часть ихъ «интеллигенціи». Въ первый разъ въ бою, Болгары не только мужественно выдержали испытаніе, но несмотря на численное превосходство врага, который, кромѣ того, обладаетъ и сильною артиллеріей, разбили Сербовъ на голову, вытѣснили изо всѣхъ занятыхъ ими позицій, прогнали за предѣлы болгарской земли! Разбойническое вторженіе Сербіи, король Миланъ съ его хвастливыми, нахальными прокламаціями, съ его лживыми похвальбами, и сама Австрія въ лицѣ своего, съ своею нѣжною о немъ заботливостью, съ своими дальновидными на него упованіями и съ своимъ мастерствомъ въ интригѣ — покрылись позоромъ! Блестящее преимущество боевыхъ качествъ на сторонѣ болгарскаго войска объясняется именно русскою дрессировкой и русскою дисциплиной, но также, разумѣется и добрыми природными качествами Болгарскаго племени о чемъ свидѣтельствовали намъ не разъ наши офицеры. «Совсѣмъ русское войско» — говорили они (а большей похвалы и быть не можетъ); «и команда русская, и пѣсни солдатскія русскія, и выправка русская, и духъ тотъ же, что и у нашихъ!» Въ этомъ и разгадка успѣха, столь удивившая и Австрію, и всю Европу. Желательно, чтобы Болгарія не отступала отъ заложенныхъ въ ея арміи русскихъ основъ, но бережно охраняла ихъ, какъ могущественную воинскую традицію. Скажемъ кстати, что отзывая русскихъ офицеровъ, относительно русскихъ унтеръ-офицеровъ и даже фельдфебелей не сдѣлали никакого распоряженія: они остались въ рядахъ… А каждому, даже и не военному извѣстно, что значатъ «ундера» для нижнихъ чиновъ въ сраженіи, — какая это сила!
Но не для братоубійственной рѣзни готовили наши доблестные офицеры болгарское войско! Наконецъ-то, — и кажется только ужь послѣ рѣшительныхъ болгарскихъ побѣдъ (почему же не ранѣе, не тотчасъ послѣ вторженія?), — надоумились державы, по иниціативѣ Россіи, «сдѣлать представленіе» Сербіи о превращеніи кровопролитія, — за что и Миланъ и Австрія съ радостью теперь ухватились, чтобъ спасти Сербію отъ пущаго погрома и срама. Очень можетъ быть, что именно, «единодушія ради», уважая затруднительное положеніе Австріи, державы и воздерживались до сихъ поръ отъ рѣшительнаго шага, — пока онъ не пришелся ей совсѣмъ На руку. Какъ ни смущена была Австрія первыми неудачами своего авангарда, т. е. сербскихъ войскъ, да сверхъ того и всеобщимъ въ Европѣ чувствомъ омерзенія, вызваннымъ походомъ Милана въ Болгарію, но все же она не переставала надѣяться, что въ концѣ концовъ удастся Сербскому королю создать какой-нибудь «совершившійся фактъ» въ видѣ хоть ^аленькаго завоеванія. Одновременно съ тѣмъ, столь торжествующее въ началѣ нахальство австрійскихъ оффиціозовъ сбавило тонъ, стало даже оправдываться, будто Миланъ дѣйствовалъ совсѣмъ вопреки австрійскимъ предостереженіямъ! Никто этому конечно и не повѣрилъ, но дипломатія даже и съ такими завѣдомо лживыми извиненіями всегда признаетъ нужнымъ считаться. Хотя Австрія и вьется ужомъ въ узахъ русской и германской дружбы и то-и-дѣло выскальзываетъ, однакоже, тѣмъ не менѣе, «единодушіе трехъ великихъ восточныхъ державъ» провозглашается и по прежнему, какъ ни въ чемъ не бывало, непреложнымъ ручательствомъ дипломатическаго упованія на всеобщій миръ, благоденствіе и тишину!..
Въ газетахъ уже сообщаютъ о томъ, что королю Милану предстоитъ отреченіе отъ престола, вольное или вынужденное: это вполнѣ возможно, но что еще болѣе чѣмъ возможно и вполнѣ вѣроятно, это, — при первой въ Бѣлградѣ революціи, — занятіе самой Сербіи австро-венгерскимъ войскомъ. Выдержитъ ли такую новую пробу русская дружба — это другой вопросъ.
' Конференція по вопросу о Восточной Румеліи все еще собирается разойтись: «единогласное» рѣшеніе все еще пока не подписано англійскимъ уполномоченнымъ за неполученіемъ инструкцій. Сильно подвинула ее къ концу выраженная княземъ Александромъ Султану готовность подчиниться возстановленію status quo ante и вызвать изъ Румеліи болгарскія войска. Онъ и вызвалъ ихъ, и не только болгарскія, но и румелійскія, которыя теперь и сражаются вмѣстѣ, подъ общимъ болгарскимъ знаменемъ; но Порта тѣмъ не менѣе была, какъ кажется, очень польщена изъявленіемъ «такихъ почтительныхъ чувствъ», и согласно съ конференціей, порѣшила на томъ, что Султанъ отправитъ въ Румелію своего чрезвычайнаго коммиссара для временнаго управленія ею, пока смѣшанная европейская коммиссія не пересмотритъ и не передѣлаетъ румелійскаго органическаго статута; затѣмъ Султану предоставляется самому назначить въ Румелію генералъ-губернатора. Однакожь Англія затягиваетъ, какъ ми сказали, исполненіе этой революціи, да по послѣднимъ телеграммамъ и самъ князь Александръ обратился къ Портѣ и державамъ съ просьбою: отложить присылку турецкаго коммиссара въ Румелію до окончательнаго заключенія удовлетворительнаго для Болгаръ мира, такъ какъ появленіе въ Филиппополѣ уполномоченнаго Порты въ настоящую минуту могло бы среди возбужденныхъ войною Болгаръ вызвать разные безпорядки. Нельзя не признать, что возраженія его не лишены основанія, и что вообще ореолъ «побѣдителя» нѣсколько укрѣпляетъ его положеніе, такъ что константинопольской конференціи еще рано хвалиться достигнутымъ результатомъ…
Мы освѣдомились, что М. Г. Черняевъ, вслѣдъ за объявленіемъ Сербіей войны, отослалъ назадъ Сербскому королю Милану полученный отъ него въ 1876 г. орденъ Такова 1-ой степени. Въ письмѣ своемъ къ королю бывшій вождь сербской арміи просто и вѣжливо объясняетъ, что если чувство славянскаго братолюбія подвигло его въ 1876 г. принять дѣятельное участіе въ войнѣ Сербовъ съ Турками, то это же самое чувство побуждаетъ его въ настоящую пору отказаться отъ сербской почести, такъ какъ его величество изволитъ начинать нынѣ братоубійственную войну съ Болгарами, изъ числа коихъ въ упомянутомъ году болѣе тысячи человѣкъ дрались въ рядахъ Сербовъ и подъ сербскимъ знаменемъ противу общаго врага Славянства… Вѣроятно, примѣру генерала Черняева послѣдуютъ и многіе Русскіе украшенные девять лѣтъ назадъ тѣмъ же орденомъ. Такое гласное заявленіе порицанія Сербіи со стороны русскаго общества необходимо въ настоящее время для вразумленія Сербскаго народа и конечно не останется вовсе безъ благахъ послѣдствій.
Два слова по адресу «Новаго Времени», гдѣ кто-то, весьма беззаботно по части правды и логики, выступилъ противъ насъ со статьею «Славянская идея». Спорить съ этими господами — трудъ неблагодарный. Не понимая или не умѣя понять своего противника, навязывая ему мнѣнія и выраженія, которыхъ онъ никогда нигдѣ не высказывалъ, съ другой стороны подхватывая его же собственную мысль, они съ кривомъ и трескомъ побѣдоносно бьютъ этою же мыслью ими самими изобрѣтенныя нелѣпости и самодовольно, руки фертомъ, торжествуютъ пораженіе своего оппонента! Мы бы и не обратили вниманія на эту новую выходку «Новаго Времени» противъ «Руси», еслибъ разныя слова, поставленныя въ кавычкахъ, не представляли для читателей видъ какъ бы подлинныхъ цитатъ изъ нашихъ статей, и еслибъ въ упомянутомъ произведеніи не слышалось намъ вообще — современнаго петербургскаго вѣянія.
"Недавно — говоритъ публицистъ почтенной петербургской газеты — И. С. Аксаковъ очень рѣзко противопоставлялъ «дешевой» мудрости и прозаическимъ интересамъ въ политикѣ возвышенную идею славянской взаимности, славянскаго «единомыслія»… Какъ жестоко отвѣтили событія почтенному публицисту взаимности!.. «Явился отвѣтъ, написанный кровью и позоромъ…» "Будетъ ли и теперь И. С. Аксаковъ упрекать Россію, что она не захотѣла связать свою свободу дерзкими чрѣшеніями болгарскихъ правителей?.. Надо имѣть необыкновенную остроту славянскаго чувства, чтобы при такой картинѣ не смутиться за славянскую «взаимность» и т. д. и т. д.
Да когда же И. С. Аксаковъ говорилъ о «славянской взаимностии и „славянскомъ единомысліи“? Именно отсутствіемъ этого „единомыслія“ и отличались, въ несчастію, съ начала своей исторіи, всѣ Славянскія племена. „Славянская слога“ вошла въ пословицу, стала общимъ, до пошлости затасканнымъ мѣстомъ. Это неизвѣстно развѣ только автору упомянутой статейки. Недостатокъ взаимности и единомыслія между Славянами былъ и пребываетъ причиною паденія Славянскихъ государствъ и порабощенія Славянъ иноплеменниками. Потому-то именно и взывали лучшіе люди среди Славянъ о необходимости „взаимности и единомыслія“, какъ надежнѣйшаго средства для борьбы съ общимъ врагомъ, что таковыхъ внутреннихъ условій силы у нихъ не имѣется! А борзый авторъ статьи, услыхавъ когда-нибудь случайно это выраженіе, счелъ его не за увѣщаніе по поводу славянскаго раздора, а за самовосхваленіе!.. Пояснимъ, впрочемъ, нашему противнику, что такъ какъ изъ всѣхъ Славянскихъ государствъ одной Россіи судилъ Богъ сплотиться внутри себя крѣпко воедино и стать наконецъ великою мощною Славянскою державою, и такъ какъ не обрѣсти прочимъ разрозненнымъ Славянскимъ племенамъ внутри себя самихъ и между собою никакой общей почвы для соединенія, никакого высшаго объединяющаго, всѣ мелкіе племенные эгоизмы примиряющаго и поглощающаго начала, то вѣрный инстинктъ народныхъ массъ и влечетъ ихъ неудержимо къ Россіи, къ единомыслію и взаимности съ нею. „Народныя массы“ (не говоримъ объ „интеллигенціи“, сбитой съ толку отчасти примѣромъ русской же. эападничествующей интеллигенціи) и у Болгаръ, и у Сербовъ, да даже отчасти и у иновѣрныхъ Славянъ, чуютъ сердцемъ, понимаютъ и здравымъ умомъ, что только о Россіи можетъ стоять и жить всякая славянская индивидуальность въ остальной Европѣ, что Россія одна, созидая себя, зиждетъ и міръ православно-славянскій.
Велика сила притяженія, которою обладаетъ Россія у всѣхъ Славянскихъ народовъ, — и этой-то силою притяженія слѣдуетъ Россіи пользоваться, слѣдуетъ Россіи ее вѣдать, и знать, а не игнорировать, не пренебрегать ею легкомысленно, какъ повидимому хотѣлось бы рыцарямъ „политики реальныхъ интересовъ“. Недавно и „Московскія Вѣдомости“, которыя конечно не могутъ быть заподозрѣны въ какой-либо славянской сантиментальности, справедливо замѣтили, что иностранныя державы „сомнѣваются въ симпатіяхъ и антипатіяхъ Славянскихъ народностей и не могутъ довѣряться ни расположенію Сербовъ къ Австріи, ни антипатіи Болгаръ къ Россіи. И то и другое чувство, какъ видятъ теперь въ Берлинѣ, возникли случайно и не могутъ корениться въ національномъ характерѣ… Въ толпу народа эти симпатіи и антипатіи не проникли… Значитъ сила все-таки въ Россіи, отъ которой должно зависѣть будущее Балканскаго полуострова и славянскихъ народностей“. Но „антипатіи и симпатіи“, но „чувства“ — это именно то, что и приводитъ въ содраганіе петербургскихъ политиковъ! „Славянскія чувства“ и служатъ главнымъ предметомъ издѣвательства для автора разбираемой нами статьи. „Политика реальныхъ интересовъ“, — поучаетъ онъ насъ, — гораздо тире политики славянскихъ чувствъ!» Простодушный публицистъ и не подозрѣваетъ, что чувства народовъ, ихъ симпатіи и антипатіи — реальныя силы даже и въ политикѣ!
Какая же безсмыслица въ словахъ, будто новѣйшая распря короля Милана съ княземъ Александромъ написала «кровавый и позорный отвѣтъ» нашимъ возглашеніямъ о «славянскомъ единомысліи»! Мы не только никогда не отрицали возможности этой распри, но всегда ее предвидѣли, такъ какъ Сербія (зачинщица, напавшая сторона) или точнѣе сербскія власти дѣйствуютъ даже не сами по себѣ, а подъ давленіемъ (и не со вчерашняго дня) своей ближайшей могущественной сосѣдки, Австріи. Но мы указывали вмѣстѣ съ тѣмъ и на то, что включила Сербію въ сферу австрійскаго вліянія не иная чья, а русская же, чуждающаяся чувствъ, мнимо-реальная политика. Именно въ предвидѣніи этой распри мы и выражали мнѣніе о необходимости для Россіи настаивать предъ Австріей на демобилизаціи сербской арміи, на превращеніи австрійскихъ подстрекательствъ, и предъявить свое рѣшительное veto сербскимъ властямъ, которое, еслибъ даже и не остановило ихъ въ первую минуту, все-таки имѣло бы огромное нравственное дѣйствіе на народъ, да и насъ бы явило въ подобающемъ нравственномъ свѣтѣ… Что Россія этого не сдѣлала — было, кажется намъ, печальною ошибкою, а можетъ-быть и уступкой^ мудрости петербургскихъ политиковъ-реалистовъ, одного пошиба съ политиками «Новаго Времени» и «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей». Впрочемъ, въ «Новомъ Времени» передовыя статьи не рѣдко совсѣмъ противорѣчатъ измышленіямъ нашего настоящаго оппонента…
Не меньше безсмысленно утвержденіе, что мы предлагали Россіи «связать свою свободу дерзкими рѣшеніями болгарскихъ правителей». Напротивъ: мы именно высказали желаніе, чтобъ Россія, устраняя отъ дѣлъ правителей, не устраняла сама себя отъ Болгаріи, отъ своей надъ нею власти, и взяла дѣло въ свои руки, сохраняя за собою свободу дѣйствій, а не подчиняя ее рѣшенію европейскаго, намъ чуть де сплошь втайнѣ враждебнаго ареопага. Публицистъ «Новаго Времени» словно будто торжествуетъ по поводу результатовъ достигнутыхъ доселѣ русскою политикою; да и вообще, судя по газетамъ, въ Петербургѣ съ какою-то злорадною вѣтренностью, ради наказанія «какихъ-то тамъ Славянъ и братушекъ», готовы разрушать то, что лѣтъ семь-восемь назадъ созидалось рѣками русской крови, и чуть ли не ликуютъ, что въ Болгаріи хозяйничаемъ теперь не мы, а Англичане, Австрійцы, Турки!… Это называется: «замѣною политики чувствъ политикою реальныхъ интересовъ»…. Мы же позволяемъ себѣ не торжествовать пока, по поводу результатовъ добытыхъ русскою дипломатіей, — не раздѣлять петербургскаго ликованія и злорадства, и не восхищаться образцами столь восхваляемой' «реальной» политики.
Ни къ какимъ новымъ жертвамъ въ пользу Славянъ мы не призываемъ, — но жертвовать Славянами Англичанамъ и Нѣмцамъ — это и безнравственно, и нашимъ реальнымъ интересамъ противно. Политика реальныхъ интересовъ для Россіи только тогда можетъ назваться истинною разумною политикою, когда она имѣетъ въ своемъ основаніи славянскую идею (которая есть въ сущности русская идея), когда она принимаетъ въ расчетъ и чувства народовъ, ихъ симпатіи, ихъ нравственное тяготѣніе къ Россіи, и тѣ нравственныя обязанности, которыя налагаются на Россію ея историческимъ призваніемъ и ниспосланною, ей силою притяженія. У Россіи нѣтъ сколько-нибудь искреннихъ друзей между державами Западной Европы; русскія границы съ Запада почти совсѣмъ открыты. Наши естественные и единственные союзники, къ тому же прилегающіе отчасти и къ нашимъ границамъ — Славяне. Что расчетливѣе, — не говоря уже о томъ что нравственнѣе: притягивать ли намъ Славянъ къ себѣ или, какъ совѣтуютъ въ Петербургѣ, плевать на нихъ? создавать ли намъ изъ нихъ себѣ союзниковъ (что такъ легко и просто, стоитъ только не заглушать естественность симпатій, не пренебрегать и «политикою чувствъ») или же враговъ? И разумна ли та политика, которая, во имя «реальныхъ интересовъ», отдала Славянъ Босніи, Герцеговины, Сербіи — Австріи? Но именно съ той же точки зрѣнія' русскихъ реальныхъ интересовъ мы и не усматриваемъ никакой особенной пользы для Россіи въ томъ, что такъ легко и добровольно, даже безъ всякой борьбы, уступили мы позицію добытую тяжкою кровавою войною 1877-78 годовъ, и которую вѣдь все-таки придется добывать снова, — хотя публицистъ «Новаго Времени» и причисляетъ удержаніе нами этой позиціи («Русь» вѣдь ни на какомъ другомъ «предпріятіи» и не настаивала) къ, предпріятіямъ для насъ безполезнымъ" и способнымъ «въ концѣ концовъ ослабить наши силы»!.. Думаемъ однакожь, что смѣлая я рѣшительная политика, основанная на сознаніи славянскаго значенія и призванія Россіи и могущества славянскихъ къ намъ симпатій, всего вѣрнѣе послужила бы истинно-реальнымъ нашимъ интересамъ, да и вообще въ гораздо меньшей степени способна подвергнуть русскія силы риску напрасной растраты, чѣмъ такъ-называемая реальная политика отвергающая значеніе исторической идеи и силу народныхъ «чувствъ», даже издѣвающаяся надъ ними…
Высочайшій приказъ по военному вѣдомству:
«Государь Императоръ, обращая особенное вниманіе на извѣстія съ театра военныхъ дѣйствій на Балканскомъ полуостровѣ, съ удовольствіемъ изволилъ усмотрѣть блестящіе результаты добросовѣстной и полезной работы русскихъ офицеровъ, которымъ ввѣрено было сформированіе, воспитаніе и обученіе войскъ Болгаріи и Восточной Румеліи. Глубоко опечаленный братоубійственной войной между Славянскими народами, Государь Императоръ находитъ однако же отвагу, самоотверженіе, выносливость и уваженіе къ порядку, обнаруженныя болгарскими и румелійскими войсками, достойными высокой похвалы. Съ удовольствіемъ убѣдившись въ разумной и самоотверженной дѣятельности русскихъ офицеровъ, сумѣвшихъ привить молодымъ войскамъ надлежащія воинскія качества и доблестный воинскій духъ, Его Императорское Величество объявляетъ Свою Высочайшую благодарность бывшему военному министру Княжества Болгарскаго генеральнаго штаба генералъ-маіору Кантакузену и Монаршее благоволеніе всѣмъ генераламъ, штабъ- и оберъ-офицерамъ, служившимъ въ болгарскихъ и румелійскихъ войскахъ».,
Радуемся появленію этого приказа. Молодыя болгарскія и румелійскія войска будутъ гордиться такимъ всенародно заявленнымъ благоволеніемъ, такою торжественною похвалою, изъ устъ самого Русскаго Царя, ихъ воинской доблести и самоотверженію. Пусть же они постараются пребыть навсегда достойными этого одобренія; пусть тщательно сохранятъ всѣ основы заложенныя въ нихъ русскими наставниками, дабы никогда ничѣмъ не отличаться отъ своего, на весь міръ славнаго образца — русскихъ войскъ!.. Нельзя конечно не скорбѣть о томъ, что поводомъ къ воинскимъ болгарскимъ подвигамъ послужила (впрочемъ по винѣ Австріи) братоубійственная брань подъятая правительствомъ Сербіи; нельзя не жалѣть и о томъ, что положеніе, въ которое поставилъ себя лично князь Александръ по отношенію къ Россіи, помѣшало воздать публично и ему заслуженную похвалу, какъ храброму и талантливому военачальнику…
Невольно однако-же приходитъ на мысль такое соображеніе: послѣ того какъ болгарскія и румелійскія дружины дрались вмѣстѣ, подъ однимъ общимъ начальствомъ и знаменемъ (что вѣдь съ точки зрѣнія, Берлинскаго трактата и нашей дипломатіи было вполнѣ незаконно); послѣ того какъ онѣ своими подвигами самоотверженія, удостоенными Высочайшаго одобренія, ознаменовали фактически и своею кровью запечатлѣли «с_о_е_д_и_н_е_н_і_е обѣихъ частей Болгаріи», — удобно ли и умѣстно ли будетъ, вслѣдъ затѣмъ, разъединять эти войска вновь, да еще и такъ, что по прихоти двухъ разныхъ властителей (Румеліи и княжества Болгарскаго) станетъ, пожалуй, возможнымъ и вполнѣ легальнымъ повести румелійскихъ и болгарскихъ солдатъ въ бой другъ противъ друга??..
Не хватаетъ уже и духа глумиться надъ нашей дипломатіей! Слишкомъ уже дешево торжество всѣхъ тѣхъ, что заблаговременно разоблачали неминуемыя послѣдствія ея недальновидности, ея закоренѣлаго легкомыслія, ея грубой наивности, ея систематическаго, ужь подлинно солиднаго невѣжества историческихъ національныхъ интересовъ Россіи, ея какой-то «варварской» робости предъ авторитетомъ «европейской культуры и цивилизаціи» въ лицѣ западныхъ государствъ! Слишкомъ уже теперь неумѣстно, да и слишкомъ уже горько злорадство! Да и подсмѣиваясь надъ ней, невольно вспоминаешь вопросъ и отвѣтъ Гоголя въ, Ревизорѣ": «Надъ кѣмъ смѣетесь?… Надъ собой смѣетесь!»… Наша дипломатія не съ неба намъ дана и не порожденіе какихъ-либо подземныхъ силъ, — а кость отъ костей нашихъ, порожденіе общества, преимущественно петербургскаго, и преимущественно той высшей, въ добавокъ еще властной среды, которой гг. дипломаты составляютъ одно изъ главныхъ украшеній и изъ которой словно воздушнымъ насосомъ выкачана всякая серіозная мысль и, разумѣется, всякое живое русское чувство. Исключенія между дипломатами, не только рѣдкія, но можно-сказать диковинныя, не измѣняютъ общаго типа; достоинствомъ своимъ обязаны они самимъ себѣ, никакъ не дипломатической русской школѣ, и никакъ не петербургской свѣтской средѣ, а наперекоръ и той и другой. Такія исключенія впрочемъ не пользуются у насъ почетомъ, да и не удерживаются при дѣлахъ" Они безпокойны: шевелятъ, будятъ мысль, дразнятъ волю. Предпочитаются для дипломатическаго представительства могущественной своеобразной Россіи — лица совсѣмъ безличныя, у которыхъ въ головахъ пріятная *ишь да гладь, — да таковая же тишь и гладь и въ политической ихъ дѣятельности, невозмутимая, прочная, что бы тамъ кругомъ противъ Россіи ни плелось, ни ковалось!..
Полагаемъ, что наконецъ и наша дипломатія начинаетъ прозрѣвать или по крайней мѣрѣ примѣчать, что она кругомъ обойдена и обманута, что давъ себя добровольно связать по рукамъ и ногамъ Трехъ-Державнымъ Союзомъ, она слишкомъ ужь простосердечно обольщалась мечтою, будто ведетъ за руки Германію и Австрію, когда не она вела, а ее вели да и завели въ болото, — сами же друзья остались на твердой почвѣ, предоставляя увязнувшей Россіи умиляться «единодушіемъ»! Если дипломатія только способна чувствовать, такъ куда какъ плохо должна она себя чувствовать въ настоящую пору! Въ какомъ положеніи очутились мы теперь? Поистинѣ въ траги-комическомъ! Мы ничего не достигли, а напротивъ попятились, отодвинулись отъ цѣли назадъ; мы бездѣйствуемъ или что то же — мы ораторствуемъ, и очень горячо, на конференціи, но только потрясаемъ воздухъ словами, потому что другіе, предоставляя намъ говорить, сами-то дѣйствуютъ — наперекоръ конференціи и обращая ея рѣшенія въ нуль!.. «По иниціативѣ Россіи», "по настоянію Россіи*1 (и вѣдь съ какою гордостію перепечатывались эти выраженія нашими не только наемными, но и добровольными оффиціозами!) великія державы собирались на конференцію и сооружали коллективныя предложенія, охотно предоставляя Россіи починъ во всемъ томъ, что компрометтировало честь Россіи, свидѣтельствовало какъ бы объ отреченіи ея отъ прежнихъ историческихъ завѣтовъ и отвращало отъ насъ симпатіи Славянскихъ племенъ! И всѣ эти предложенія «по иниціативѣ» Россіи — потерпѣли полнѣйшее fiasco, которое всею своею тяжестью легло на насъ, на насъ однихъ, — и положеніе наше такъ запуталось, что трудно найти изъ него и выходъ, какъ бы ни теперь ни плакались на вѣроломныхъ союзниковъ. Сердитое безсиліе — вотъ что, къ собственному изумленію нашему, представляемъ мы теперь во всѣхъ этихъ новѣйшихъ историческихъ событіяхъ. Но потому-то оно такъ особенно и печально и странно, что это безсиліе — силача, что это безсиліе не отъ чего другаго происходитъ, какъ отъ отсутствія опредѣленной руководящей мысли, установленныхъ твердыхъ принциповъ и яснаго сознанія своего призванія и своихъ обязанностей. При такихъ условіяхъ поневолѣ всякое событіе застигаетъ насъ неприготовленными, врасплохъ, и наимощные въ мірѣ мы являемся до жалости немощными.
Въ самомъ дѣлѣ, наимудрѣйшему мудрецу въ свѣтѣ было бы трудно согласить нашъ настоящій образъ дѣйствій съ тѣми исполинскими дѣяніями, которыя совершила Россія не далѣе какъ лѣтъ восемь или семь тому назадъ. Словно вѣка прошли, словно мы не тѣ!.. Правда, между тѣмъ временемъ и настоящимъ сталъ стѣною Берлинскій трактатъ, покрывшій Россію позоромъ и срамомъ. Но вмѣсто того, чтобъ винить въ этомъ трактатѣ диплома! онъ и правителей, мы, съ постыднымъ ребячествомъ, перенесли свою досаду на собственныя свои прошлыя увлеченія и на предметъ увлеченій — несчастныхъ Славянъ!… «Нѣтъ ужь довольно, будетъ»! Прочь "политика чувствъ*! Мы-де теперь созрѣли; никакой иной политики знать не хотимъ, кромѣ «политики реальныхъ интересовъ»! Станемъ-де подражать Бисмарку: «онъ, говорятъ, всегда за реальность интересовъ»!.. И вотъ въ нашемъ дипломатическомъ пустомысліи водворилось это словцо, а съ нимъ и какое-то смутное понятіе о политическомъ реализмѣ, исключающемъ всякій «идеализмъ», въ области котораго — совѣстно даже и молвить — и отнесены всѣ «славянскія чувства» и отношенія наши къ Славянству! Нашлись и публицисты, которые борзо поддерживали такое «реальное» направленіе нашей политики… Но въ ослѣпленіи своемъ наши «созрѣвшіе» умы перезабыли, что кровавою войною 1877—78 годовъ, служа «политикѣ чувствъ», мы вѣдь въ то же время пріобрѣли себѣ прочныя симпатіи шести милліоновъ народа, — до того прочныя, что можетъ быть еще придется имъ сослужить намъ добрую службу и въ будущемъ, несмотря на все модное теперь пренебреженіе наше къ «чувствамъ»; ми усвоили себѣ извѣстнымъ образомъ цѣлую обширную страну, доходящую почти вплоть до Константинополя. Вѣдь Болгарія была наша, наша не будучи въ положеніи завоеванной или порабощенной нами страны!.. Вѣдь болгарское войско, нами созданное, было русскимъ войскомъ, не отдѣльною частью русской арміи, пребывающею уже тамъ, на Балканскомъ полуостровѣ, куда изъ Россіи передвигать русскіе полки не такъ-то легко!… Что это все, не «реальные» развѣ интересы?? Если же мы не сумѣли упрочить нашего положенія въ Болгаріи въ томъ объемѣ и видѣ, на которые наши побѣды давали намъ право, такъ только благодаря политикѣ не «чувствъ», а «малочувствія» и недомыслія, проявленной нами по отношенію въ Западной Европѣ вообще и особенно на Берлинскомъ конгрессѣ. Вѣдь русскіе содѣтели Берлинскаго трактата и въ ту нору оправдывали его единственно «реальными интересами»!
И вотъ, эмансипировавшись отъ «чувствъ», наша дипломатія захотѣла явить зрѣлище новой реалистической политики, и точно явила: зрѣлище дивное, неслыханное, невиданное, — страны великой, исторической, могучей, добровольно, безъ сожалѣнія, а съ какимъ-то легкосердечнымъ злорадствомъ растаптывающей, руками своихъ дипломатовъ, ни чтоже сумняся, плоды своей собственной, тяжкимъ, мучительнѣйшимъ трудомъ вспаханной нивы; разрушающей собственное, всего семь лѣтъ назадъ на русскихъ костяхъ воздвигнутое зданіе; вмѣняющей ни во что потоки крови и всѣ матеріальныя жертвы Русскаго народа, — попирающей не только «чувства» преданнаго намъ племени, но и русскіе существеннѣйшіе, наиреальнѣйшіе интересы!… Бѣдная Россія!
Ми не хотѣли политики «славянскихъ чувствъ», а чѣмъ замѣнили ее? Не политикою «реальныхъ интересовъ», ибо послѣдніе, истинно понятые, неотдѣлимы отъ соображеній высшаго идеальнаго свойства, да и вовсе безсмысленны безъ общей руководящей мысли, — а ни идеализма, ни руководящей идеи у насъ въ наличности не оказалось. Да и что же такое, повторяемъ, «чувства народовъ» — какъ не величайшія реальныя силы и двигатели въ исторіи? Замѣнили мы политику чувствъ — политикою «чувствицъ»: обиды, досады, гнѣва, — чѣмъ-то мелочнымъ я личнымъ. «О, пусть потоками слезъ и крови искупятъ Болгары свое неуваженіе къ совѣтамъ Россіи, свое самовольство!…» «Да накажутся Болгары, да извѣдаютъ каково производить возсоединеніе безъ спроса Россіи!»… Вотъ что буквально печаталось въ русскихъ, не*лишенныхъ вліянія газетахъ! Мы не отрицаемъ вину принца Баттенберга и нѣкоторыхъ Болгаръ передъ Россіей и признаемъ законность чувства обиды, — но полагать это чувство обиды въ основу нашей политики, развѣ это не «политика чувствъ»? Разница только въ томъ, что чувства-то эти не широкія, историческія, «славянскія», а ощущенія, вызванныя случайностью, временною и преходящею. Но подъ воздѣйствіемъ этихъ не чувствъ, а чувствицъ, наше общество и дипломатія захотѣли казнить — за вину двухъ правителей да дюжины Болгаръ — весь Болгарскій народъ и принесли въ жертву именно наши самые серіозные реальные интересы!.
Ну и вышло:
1) Къ изумленію всего міра и въ противорѣчіе съ своимъ собственнымъ достоинствомъ, Россія вмѣсто того, чтобъ возникшее осложненіе дѣлъ въ Болгаріи, всецѣло входившей въ сферу русскихъ интересовъ, постараться прежде всего покончить собственнымъ авторитетомъ, который не отрицался и Европой (да такъ и подсказывалъ намъ вначалѣ, говорятъ, самъ Бисмаркъ, — такъ и теперь поступаетъ Австрія въ Сербіи), — вмѣсто всего этого, Россія перенесла болгарскій вопросъ на судъ Европы и отказалась отъ своего исключительнаго властнаго положенія въ Болгаріи, пріобрѣтеннаго цѣною русскихъ побѣдъ и жертвъ.
2) Россія же, предъ лицомъ самихъ составителей Берлинскаго трактата, явилась наиревностнѣйшею и въ сущности единственною защитницей этого, ей на зло и на позоръ, а Славянскимъ народамъ въ ущербъ составленнаго договора, — словно священной для насъ хартіи, и въ то самое время, когда этотъ договоръ самъ собою, не по русской винѣ, лопнулъ.
3) Не во имя разрѣшенія славянскихъ узъ и созиданія русско-славянскаго міра выступили мы, послѣ долгаго воздержанія, на европейскую политическую арену, а во имя вящаго скрѣпленія расшатанныхъ румелійскимъ переворотомъ славянскихъ узъ, и къ ущербу нашей созидательной задачи. Вознегодовавъ на самовольное объединеніе обѣихъ частей Болгаріи (хотя изъ-за этой именно цѣли пролиты рѣки русской крови, да она начерчена и Санъ-Стефанскимъ договоромъ), мы воспылали ревностью къ сохраненію status quo ante. Для этого затѣяли конференцію, на которую потащили всю Европу, не соображая, что никто изъ нашихъ союзниковъ въ сохраненіи прежняго порядка не заинтересованъ, а нѣкоторые изъ нихъ, какъ Австрія, прямо заинтересованы въ противномъ; — никто русскихъ личныхъ чувствъ обиды и досады на виновниковъ переворота не раздѣляетъ, а наоборотъ: Западная Европа именно этимъ внезапнымъ, такъ неосторожно, на весь міръ заявленнымъ русскимъ антиславянскимъ расположеніемъ духа и захочетъ всенепремѣнно воспользоваться намъ во вредъ! Такимъ образомъ роли перемѣнились: мы выступили какъ бы врагами, Англія и вообще западныя державы — какъ бы друзьями Славянъ. Положимъ, что эти друзья не искренніе, но вѣдь мы и отъ Славянъ не въ правѣ требовать «политики чувствъ», а съ реалистической точки зрѣнія слѣдуетъ вѣдь пользоваться всякимъ случаемъ выгоды.
4) Руководимые все тѣми же, нельзя сказать чтобъ очень ужь возвышенными побужденіями, мы, со свойственною намъ прямолинейностью въ дѣйствіяхъ, явились болѣе Турками, чѣмъ Турки, и хотя въ 1877—78 годахъ добились-таки того, что власть турецкая не только въ Болгарскомъ Княжествѣ, но отчасти и въ Румеліи стала чисто номинальною, почти призрачною, — однако на конференціи тащили изо всѣхъ силъ за шиворотъ упиравшагося Турка, чтобъ онъ снова водворился въ Филиппополѣ какъ дѣйствительная власть! Мы предлагали ему — наказать Болгаръ — виновниковъ «возсоединенія», даже не брезгали и перспективой появленія въ Румеліи турецкой военной, сопровождающей султанскаго коммиссара дружины…
5) Избравъ себѣ опорнымъ пунктомъ Трехъ-Державный Союзъ, компрометируя свое въ Славянскомъ мірѣ достоинство и положеніе усиленномъ домогательствомъ возстановленія status quo ante, мы въ то же время и не подумали протестовать противъ козней Австріи, уничтожавшихъ всѣ плоды нашихъ конференціонныхъ усилій, — не осмѣлились остановить внушеннаго и подготовленнаго Австріею сербскаго вторженія въ Болгарію!.. А между тѣмъ ми безъ сомнѣнія могли это сдѣлать, могли предотвратить братоубійственную войну въ самомъ началѣ…
6) Даже когда состоялось не остановленное нами разбойническое вторженіе сербскихъ войскъ въ Болгарію, мы все еще расчитывали на проявленіе турецкаго сюзеренства въ Княжествѣ (вѣроятно для вящаго униженія Болгаръ): по крайней мѣрѣ, органъ нашей дипломатіи съ негодованіемъ восклицалъ: «что же Порта? Вѣдь болгарская территорія есть оттоманская территорія! Ну что прикажете дѣлать съ государствомъ, которое не хочетъ пользоваться своими правами»!.. Къ посрамленію нашей дипломатіи, дѣло обошлось и безъ Турокъ.
7) Мы хотѣли изгнать принца Баттенберга не только изъ Румеліи, но и изъ Княжества (о чемъ громко заявляли на конференціи) — и только укрѣпили его… Допустивъ сербо-болгарскую войну по желанію Австріи, и выступивъ съ примирительнымъ словомъ противъ «братоубійственной брани» только лишь послѣ побѣдъ болгарскихъ, когда перемирія, какъ манны небесной, восхотѣла, ради своихъ выгодъ въ Сербіи, сама, до смерти перепугавшаяся Австрія; — мы только дали случай князю Александру явиться героемъ, снискать себѣ симпатіи всей Европы, Болгарскаго народа, а главное — преданность войска. И преданность эта, надо сказать правду, княземъ заслужена. Первыя побѣды молодаго возникающаго государства — это своего рода крещеніе для самостоятельной государственной жизни. Семь лѣтъ тому назадъ турецкіе рабы, Болгары вѣнчались теперь лаврами — какъ свободная, къ тому же не дикая, а цивилизованная сила, предъ лицомъ всего міра. Имя князя Александра неразрывно связалось теперь съ славными воспоминаніями для войска и народа. А между тѣмъ еще недавно, на засѣданіяхъ конференція, отъ имени Россіи энергически «настаивалось на низложеніи Болгарскаго князя»…
8) Мы лишили болгарское войско русскихъ офицеровъ — но лишили только себя превосходнаго передоваго отряда иди просто части русской арміи, и дали теперь возможность хвалиться князю и Болгарамъ, что въ русскихъ офицерахъ они болѣе не нуждаются, умѣютъ одерживать побѣды и безъ нихъ!… Конечно, всѣми достоинствами своими войско это обязано русскимъ инструкторамъ, но плоды этихъ русскихъ стараній послужили не Россіи, а враждебному намъ и теперь нами же усиленному болгарскому правительству.
9) Когда начались пораженія сербскаго войска и даже поспѣшное, постыдное его отступленіе, и мы наконецъ рѣшились положить предѣлъ «братоубійственной войнѣ» (которую почему-то не предупредили), то и тутъ однакожь мы не отважились дѣйствовать прямо отъ себя, именемъ Россіи, а предпочли затушевать Россію въ коллективномъ заявленіи отъ имени трехъ державъ. Коллективное заявленіе не подѣйствовало на кня8я Александра, или, по другой версіи, не было ему вовремя доставлено, вѣрнѣе же, какъ и объясняютъ нѣкоторыя австрійскія газеты, было умышленно предупреждено единоличнымъ заявленіемъ самой Австріи, считающей сербское дѣло своимъ личнымъ дѣломъ. Именно, не успѣлъ князь ваять сербскій городъ Пиротъ, какъ предсталъ передъ него австрійскій посолъ графъ Кевенгюллеръ и уже не отъ имени «Союза», а отъ имени Австріи объявилъ князю, что при дальнѣйшемъ слѣдованіи онъ встрѣтитъ австрійское войско. князь пріостановилъ военныя дѣйствія, сославшись на заявленіе Кевенгюллера въ своемъ приказѣ по арміи… Это вѣдь тоже нѣкотораго рода камуфлетъ для русской политики! Почему же Австрія можетъ дѣйствовать отъ своего имени, одна, а Россія не можетъ? Почему? Потому ли развѣ, что наше Министерство иностранныхъ дѣлъ отличается лишь молчалинскою добродѣтелью смиренія? Скажутъ: Сербія находится «въ сферѣ австрійскаго вліянія и австрійскихъ политическихъ интересовъ»? А развѣ, повторяемъ, Болгарія не принадлежитъ къ сферѣ нашихъ интересовъ и вліянія, да еще и по такому праву которое никѣмъ оспариваемо быть не можетъ: она нами порождена, создана, тогда какъ вліяніе Австріи на Сербію есть дѣло насилія и интриги, и ненавистно народу! Во разница между австрійской и русской дипломатіей въ томъ, что при первой вѣсти о болгарской надъ Сербами побѣдѣ, слѣдовательно объ опасности угрожающей австрійскому въ Сербіи вліянію, всѣ государственные люди въ Австріи встрепенулись; даже императоръ Францъ-Іосифъ, оставивъ свою прелестную резиденцію въ замкѣ Годёллё въ Венгріи, поспѣшно примчался въ Вѣну; сейчасъ собранъ былъ совѣтъ министровъ, на которомъ и рѣшено: «Сербію изъ сферы австрійскаго вліянія ни подъ какимъ видомъ не выпускать». При этомъ и не предполагалось обращаться за позволеніемъ къ Европѣ или отдавать евои интересы на судъ какой-либо конференціи и т. п., какъ учинили мы, при первой попыткѣ князя Александра выскочить изъ сферы нашего вліянія. Да, мы свой, кровный русско-болгарскій вопросъ понесли на европейскій трибуналъ, прося наказать Болгарію за то, что она насъ не уважаетъ, и не только не постарались удержать позицію свою на Балканскомъ полуостровѣ, но тотчасъ сами, никѣмъ не гонимые, а съ сердцовъ, изъ нея выскочили, да и прахъ съ ногъ отрясли!
10) Дипломатія можетъ, пожалуй, сказать себѣ въ утѣшеніе, что все же достигла своей цѣли: князь Александръ, въ виду войны, отказался отъ «возсоединенія», и права Порты (очень они намъ дороги!) надъ Румеліей возстановлены. Но развѣ все это не комедія, которую всѣ, ради насъ, только и играютъ — и Порта, и князь Александръ, и Англія, и Австрія, и пассивно — даже Германія! Мы одни искренни и серіозны… Князь Александръ, отказавшись отъ «возсоединенія», вызвалъ однакоже румелійскія войска къ себѣ, распоряжался ими полновластно и окрестилъ «возсоединеніе» кровью и жертвами, а также и славою соединенныхъ болгарскихъ войскъ. Султанъ, — благо конференція единогласно признала его права надъ Румеліей, — рѣшился наконецъ этими правами воспользоваться, а именно послать для виду коммиссара, а напередъ заявить Румеліотамъ полную амнистію, причемъ возвращенія румелійскжхъ войскъ отнюдь не требуетъ! Затѣмъ, и это несомнѣнно, въ силу своихъ безспорныхъ правъ, онъ назначитъ князя Александра генералъ-губернаторомъ Румеліи, т. е. признаетъ такъ-называемую личную унію, при согласіи и рукоплесканіяхъ всей Европы. Что-жь, станемъ мы развѣ воевать изъ-за этого? Съ кѣмъ? Съ самими Болгарами? съ Портой? съ Англіей?..
Вотъ результаты нашей политики.
Теперь пока весь интересъ сосредоточивается на Сербіи, на интригахъ въ ней Австріи и на улаженіи мировой сдѣлки между Сербіей и Болгаріей. Мы не думаемъ, чтобъ сама Сербія была въ. состояніи и расположена начать войну съ Болгарами снова, хотя конечно Австріи и хотѣлось бы заручиться какой-либо сербской побѣдой (можетъ-быть даже при тайномъ содѣйствіи австрійскихъ офицеровъ)… Во всякомъ случаѣ условіемъ мира, главнымъ, существеннымъ, будетъ признаніе возсоединенія или личной уніи Румеліи и Болгаріи. Возможно также и отреченіе короля Милана въ пользу сына, — но низверженіе династіи Австрія едвали допуститъ. Несомнѣнно, что при первомъ признакѣ революціи австрійскія войска вступятъ въ Сербіи}, разумѣется временно и подъ благовидными предлогами, которые будутъ уважены всею Европой (за исключеніемъ, можетъ-бытъ, Россіи). Но Австрія постарается и не дойти до такой крайности: она уже заранѣе переговаривается съ Ристичемъ…
Что же намъ-то дѣлать? Да прежде всего признать, хоть передъ собой, откровенно свои — не то что ошибки, но лживость всего нашего политическаго пути съ Берлинскаго конгресса; не расчитывать впредь на"единодушіе" и «дружбу» державъ, — сознать себя, какъ Россію, Славянскою державою, въ сферу вліянія которой входитъ все православное Славянство со всѣмъ Балканскимъ полуостровомъ, съ Босфоромъ включительно; поднять высоко русское, оно же и славянское знамя; изгнать изъ Министерства иностранныхъ дѣлъ всѣ традиціи, всѣ привычки, всѣ пріемы по отношенію къ Европѣ молчалинскаго свойства. Въ частности же: уважить наконецъ мольбу Болгарскаго народа, выраженную отъ имени Народнаго Собранія извѣстною депутаціей, возвратить Болгарамъ прежнее благоволеніе; затѣмъ заявить Австріи и Сербіи вполнѣ серіозно, что Россія не потерпитъ ни новой войны между Сербіей и Болгаріей, ни какого-либо вознагражденія Сербіи изъ болгарской территорія, ни вступленія хотя бы одного австрійскаго солдата и по какому бы то ни было поводу — въ предѣлы Сербскаго государства… Остальное доскажется само собою ходомъ вещей… Нужно оживить въ Россіи чувство ея достоинства и силы, поднять ея духъ, возвратить ей вѣру въ себя, въ свое великое призваніе и въ свое правительство, т. е. въ неуклонно-національное направленіе русской политики. Это чувство достоинства и могущества — великій, плодотворный въ жизни народа двигатель: въ немъ условіе подъема не только духовныхъ, но и всяческихъ, даже и экономическихъ силъ. Вѣдь только въ Петербургѣ не чувствуютъ того всеобщаго поникновенія духа, которымъ недомогаетъ теперь Россія…
Повинуясь закону, мы помѣстили въ прошломъ 22 No данное "Руси* «предостереженіе* безъ всякихъ съ нашей стороны, въ томъ же примѣчаній и поясненій. Благоразумнѣе, быть-можетъ, было бы и теперь оставить вовсе безъ оговорокъ это оффиціальное назиданіе, но въ немъ есть нѣчто необыкновенное даже и для оффиціальнаго ленка нашего высшаго литературно-полицейскаго вѣдомства, есть выраженія, которыя обойти молчаніемъ не дозволяетъ намъ чувство чести и нравственнаго достоинства. Газетѣ „Русь“ брошено въ лицо обвиненіе въ недостаткѣ „истиннаго патріотизма“… Понятно, разумѣется, то негодованіе, которое должно было вызвать въ насъ подобное публичное оскорбленіе, — и ужь конечно не съ тѣмъ, чтобъ оправдываться предъ литературнымъ начальствомъ беремся мы теперь за перо: смѣемъ думать, что относительно патріотизма редакторъ „Руси“ въ оправданіи не нуждается. Каждый Изъ писателей, долговременно подвизающихся въ области печатнаго слова, оставляетъ по себѣ достаточно матеріала для вѣрной общественной оцѣнки его литературнаго направленія. Мы не составляемъ исключенія; полагаемъ, что и о насъ, о нравственномъ характерѣ нашей, свыше четверти вѣка продолжающейся и ни разу въ своемъ направленіи не измѣнившейся публицистической дѣятельности — также успѣло сложиться въ Россіи довольно опредѣленное мнѣніе. Это-то мнѣніе Россіи мы и противопоставляемъ смѣло и съ спокойною увѣренностью направленному на насъ оффиціальному обвиненію. Но мы позволяемъ себѣ утверждать, что и самый законъ не уполномочиваетъ Главное Управленіе по дѣламъ печати на подобную формулу обвиненія; не предоставляетъ полиціи, хотя бы и высшей, дѣлать кому-либо внушенія по части „патріотизма“. Говоримъ: „полиціи“, потому что Министерство внутреннихъ дѣлъ, въ вѣдѣніе котораго передана въ 1863 г. изъ Министерства народнаго просвѣщенія русская литература, есть по преимуществу министерство государственной полиціи и обязано вѣдать литературу лишь съ точки зрѣнія полицейской. Да вѣдь и самыя предостереженія свои сообщаетъ оно редакторамъ черезъ полицейскихъ чиновъ: упомянутое внушеніе „объ истинномъ патріотизмѣ“, подписанное 26 ноября, только пройдя долгій путь полицейскихъ мытарствъ, отъ инстанціи въ инстанціи, было преподнесено намъ Помощникомъ Частнаго Пристава Тверской части, и именно 29 ноября (слишкомъ двое сутокъ послѣ того, какъ оно появилось въ петербургскихъ газетахъ и Сѣверное Агентство оповѣстило о немъ по телеграфу не только всю Россію, но и всю Европу, — къ превеликому торжеству австрійскихъ газетъ!) Писатель или редакторъ, подвергающійся подобнаго рода назиданіямъ чрезъ полицейскаго околодочнаго надзирателя, имѣетъ по крайней мѣрѣ право требовать, чтобъ таковые документы были въ точности согласны со всѣми формальными предписаніями закона. Мы тщательно пересмотрѣли всѣ параграфы того спеціальнаго узаконенія, на которое ссылается и данное „Руси“ предостереженіе. Въ статьяхъ отъ 12 до 30*й перечислены всѣ тѣ провинности печати, которыя могутъ служить поводомъ Главному Управленію для принятія упомянутой мѣры: но ни о „патріотизмѣ“ вообще, ни въ частности о „патріотизмѣ истинномъ“ въ этихъ статьяхъ нѣтъ ни слова, ни даже намёка. Равномѣрно не встрѣчается подобной „квалификаціи“ литературныхъ поступковъ ни въ Уголовномъ Уложеніи, ни во всемъ Сводѣ Законовъ…
Оно и вполнѣ разумно. Перейдя точные предѣлы формальнаго закона, вышеназванное вѣдомство ступило неизбѣжно на шаткую почву, — въ поле обширное для недоразумѣній и противорѣчій, слѣдовательно и для произвольныхъ личныхъ истолкованій. Въ самомъ дѣлѣ, что такое и истинный» и «неистинный патріотизмъ»? Гдѣ надежные признаки того и другаго? Гдѣ критерій для оцѣнки или даже распознаванія? Съ нашей точки зрѣнія, напримѣръ, истинный патріотизмъ для публициста заключается въ томъ, чтобы мужественно, по крайнему разумѣнію, высказывать правительству правду — какъ бы она горька и жестка ни была, а для правительства — въ томъ, чтобъ выслушивать даже и горькую, жесткую правду. По мнѣнію же многихъ въ такъ-называемыхъ высшихъ сферахъ, наистиннѣйшій патріотизмъ — въ подобострастномъ молчаніи… Авторы "предостереженія могутъ, пожалуй, возразить намъ, что дѣло не въ самой правдѣ, а въ формѣ ея высказыванія, которая можетъ быть, по рѣзкости своей, неприлична. Но въ такомъ случаѣ и слѣдовало бы употребить именно этотъ терминъ, тѣмъ болѣе, что онъ есть и юридическій, а не привлекать сюда понятіе о патріотизмѣ, съ которымъ онъ ни въ какой логической связи не состоитъ: это уже измышленіе и какъ видится — едва ли удачное. Именно въ запальчивости истиннаго патріотизма и можетъ порой, особенно при спѣшной работѣ, сорваться съ пера слово слишкомъ живое и рѣзкое; мало того, мы вполнѣ готовы признать, что откровенныя изъявленія патріотизма могутъ быть подчасъ для правительства, по равнымъ его соображеніямъ, почему-либо желанны, но было бы. ужь совершенно неумѣстнымъ съ его стороны пріемомъ обезцѣнивать въ подобныхъ случаяхъ ихъ искренность и отрицать патріотичность.
Да и всегда ли само правительство стоитъ на точкѣ зрѣнія безошибочнаго патріотизма? «Истинный» ли, а не ошибочный, патріотизмъ побудилъ, напримѣръ, безъ всякого внѣшняго принужденія отдать Выборгскій округъ Финляндіи, покушался присоединить девять русскихъ губерній къ Царству Польскому и такъ ревностно, подъ русскимъ скипетромъ, содѣйствовалъ ополяченію Бѣлоруссіи?.. «Истинными патріотами» считали себя вѣдь и русскіе радѣтели Берлинскаго трактата, тогда какъ «неистинные патріоты», въ родѣ редактора «Руси», видятъ въ ихъ дѣйствіяхъ только малосмысленность и малодушіе патріотизма. И можетъ ли быть обозвано, напримѣръ, непатріотичнымъ то чувство срама, которымъ содрогнулась почти вся Россія, познакомясь съ содержаніемъ этого договора, и которое было высказано пишущимъ эти строки въ его публичной рѣчи, навлекшей на него извѣстную правительственную кару?.. Но вѣдъ въ такомъ случаѣ пришлось бы подчасъ обвинить все русское общество и весь Русскій народъ въ недостаткѣ «истиннаго патріотизма», признавъ монополію истинности лишь за оффиціальной средой?!…
Дѣло въ томъ, что самое это слово «патріотизмъ» понимается у насъ еще очень неопредѣленно. Въ переводѣ на русскій языкъ, оно означаетъ «любовь къ отечеству». Однакожь, вслѣдствіе особенныхъ условій нашего общественнаго развитія со временъ Петра, развелось въ Россіи, особенно въ верхнихъ общественныхъ слояхъ, не мало такихъ «патріотовъ», которые идею «отечества» умудрились отвлечь отъ идеи русской національности, и готовые, пожалуй, пожертвовать жизнью на полѣ битвы за внѣшнюю неприкосновенность и честь государства, въ то же самое время чуждаются, знать не хотятъ, да и вовсе не знаютъ ни своей русской народности, ни русской исторіи и ея завѣтовъ! Однимъ словомъ, любя сосудъ, пренебрегаютъ его содержаніемъ; любя «отечество», не вѣдаютъ и даже презираютъ то, въ чемъ заключается внутренній смыслъ и причина его историческаго бытія, что даетъ ему духовное, нравственное и политическое опредѣленіе въ мірѣ, — чѣмъ, стало-быть, опредѣляются и самое его призваніе и задачи. Понятно, что такой пустопорожній или односторонній патріотизмъ сплошь да рядомъ становится въ безсознательное противорѣчіе съ русскою народною жизнью, съ истинными народными интересами Россіи: между нимъ и ими выростаетъ порой цѣлая непроходимая чаща печальныхъ недоразумѣній…
Едва ли кто станетъ отрицать, что русское недавнее прошлое, отчасти и настоящее, богато примѣрами такихъ противорѣчій и недоразумѣній; что подобною односторонностью патріотизма не только были долго, отчасти еще и теперь — заражены высшіе ваши общественные классы (гдѣ даже и по сей день русскій языкъ въ житейскомъ обиходѣ не пользуется полными правами гражданства), но не свободна была отъ нея даже и правительственная среда. Объ этомъ свидѣтельствуетъ вся исторія русскаго общества за послѣднія три четверти вѣка. Да и какъ иначе объяснить тотъ странный, почти чудовищный фактъ, что въ Русской землѣ между Русскими могли возникнуть, существуютъ даже и теперь: «русское направленіе», «русская партія», что уже само собою предполагаетъ существованіе партіи нерусской, направленія ненаціональнаго, — и что немыслимо ни во Франціи, ни въ Англіи, ни въ Германіи, гдѣ подобнаго раздвоенія нѣтъ? Какъ истолковать явленіе такъ-называемой"славянофильской", въ сущности просто русской школы, которая лѣтъ около 50 назадъ поставила себѣ задачу раскрывать въ русскомъ обществѣ русское народное самосознаніе? Ея борьбою съ такъ-называемыми «западниками» (къ которымъ принадлежалъ чуть не сплошь чиновный и сановный Санктпетербургъ) наполнены десятки лѣтъ нашей общественной жизни, — да она не изсякла даже и теперь; ея ученіе не есть что-то отжившее и сданное въ архивъ, — напротивъ, болѣе чѣмъ когда-либо прежде оно входитъ въ силу, становится предметомъ изслѣдованій, научной провѣрки, вызываетъ появленіе ученыхъ трудовъ и диссертацій, отчасти еще пробиваетъ себѣ дорогу, — отчасти уже пробило и стало достояніемъ не только общественнаго, даже и правительственнаго сознанія.
А между тѣмъ, несмотря на то, что «славянофилы» не исповѣдывали ни одной изъ такъ-называемыхъ «превратныхъ» иностранныхъ доктринъ, ни революціонныхъ, ни конституціонныхъ, ни разрушительнаго безвѣрія, а стояли твердо на историческомъ и народномъ политическомъ принципѣ (по понятіямъ ихъ вполнѣ совмѣстномъ съ свободою искренняго земскаго мнѣнія); несмотря на то, что никто никогда не могъ обвинить ихъ въ нарушеніи требованій самой строгой гражданской нравственности, едвали кто болѣе «славянофиловъ» подвергался правительственнымъ гонёніямъ за борьбу съ узкимъ и одностороннимъ, слѣдовательно ужь никакъ не «истиннымъ» патріотизмомъ!… Не одни цензурныя запрещенія, стѣсненія, ограниченія и тучи предостереженій постигали ихъ: были случаи гоненій и каръ болѣе серіознаго свойства… И за что? Да за тѣ самыя мнѣнія и воззрѣнія, которыя, черезъ нѣсколько лѣтъ, усвоивало себѣ само правительство. Вотъ тутъ и разбирайте — на чьей сторонѣ когда, въ какую минуту былъ, но выраженію сообщеннаго намъ чрезъ полицію документа, «истинный патріотизмъ»!…
Редакторъ «Руси» съ самаго начала своей литературной дѣятельности принадлежалъ къ стану такъ-называемыхъ «славянофиловъ» и, обращаясь лишь къ своему личному опыту, имѣетъ право свидѣтельствовать, что правительственная точка зрѣнія на «истинный патріотизмъ» неоднократно мѣнялась. Мы пощадимъ читателей отъ изложенія всей этой печальной исторіи литературно-полицейскихъ преслѣдованій. Достаточно напомнить, что газетѣ «Москва» (награжденной шестью предостереженіями, девятимѣсячной, въ сложности, пріостановкой и наконецъ окончательнымъ запрещеніемъ) главнымъ образомъ поставляемы были въ вину: нападки на не патріотическую дѣятельность въ Сѣверо-Западномъ краѣ генерала Потапова (осужденную нынѣ, какъ извѣстно, и самимъ правительствомъ), и порицанія той нѣмецкой привилегированной автономіи въ Остзейскихъ губерніяхъ, которую, сколько мы знаемъ изъ правительственныхъ актовъ, само правительство нынѣ, въ настоящемъ ея видѣ, терпѣть долѣе не намѣрено. Въ наши дни на остзейскіе порядки только лѣнивый не нападаетъ, а тогда это называлось недостаткомъ патріотизма. Въ наши дни заступничество за Латышей и Эстовъ и за права Православной церкви въ Прибалтійской окраинѣ цензурою благословлено и стало чуть не общимъ мѣстомъ въ газетной публицистикѣ, а тогда эти сужденія признавались дерзкими, опасными для государства, слѣдовательно и непатріотичными…
Вѣруемъ упорно, что и та точка зрѣнія, на которой стоимъ мы теперь при обсужденіи настоящихъ политическихъ событій и русской дружбы съ Австріей и Германіей, которая, слишкомъ ярко освѣщенная нами, навлекла на насъ обвиненіе въ недостаткѣ «истиннаго патріотизма» и на которой не стоитъ пока теперь наша дипломатія — подвергнется когда-нибудь той же участи….
Послѣ долгаго перерыва нашей журнальной дѣятельности, убѣдившись что прежняя односторонность патріотизма стала значительно сглаживаться и что въ самомъ Петербургѣ понятіе о патріотизмѣ стало совмѣщаться съ понятіемъ о національныхъ русскихъ началахъ и интересахъ, мы рѣшились предпринять изданіе газеты «Русь». Мы рѣшились на этотъ тяжелый подвигъ въ той надеждѣ, что въ виду трагическихъ уроковъ исторіи, въ виду тѣхъ печальныхъ послѣдствій, къ которымъ привело Россію антинаціональное направленіе во внѣшней и внутренней политикѣ, — основная сущность нашихъ политическихъ и нравственныхъ убѣжденій, заявленная всею нашею публичною жизнью, способна наконецъ гарантировать насъ отъ докучныхъ цензурныхъ стѣсненій и отъ патріотическихъ назиданій чрезъ обязательное посредство гг. квартальныхъ; что наше слово, правдивое и искреннее, хотя бы подчасъ и безъ всякой внѣшней, умягчающей смазки, будетъ наконецъ терпимо и уважено въ своей свободѣ…. Къ прискорбію, мы ошиблись.
Тѣмъ не менѣе, мы признаемъ долгомъ объяснить съ полною откровенностью, что мѣняться намъ уже поздно, да и не подстать; что мы ни мало не расположены, да и не сумѣли бы, — особенно уже теперь, въ виду уроковъ внутренней русской исторіи и подъ конецъ нашего публицистическаго поприща, — подлаживать свой патріотизмъ къ оффиціальнымъ, часто мѣняющимся воззрѣніямъ. Правительство можетъ закрыть нашу гавоту, отнять у насъ право печатнаго слова: это вполнѣ въ его власти. Но пока мы держимъ перо въ рукахъ, оно будетъ все тѣмъ же независимымъ и искреннимъ, и ужь несомнѣнно истинно-патріотическимъ, какимъ было и есть — теперь и всегда.
И еще прошла недѣля, а политическое положеніе дѣлъ съ внѣшней стороны почти не измѣнилось, хотя иностранныя газеты и предвидятъ скорый конецъ. Положеніе невыносимо тягостное, и въ нравственномъ и въ матеріальномъ отношеніи, для Болгаръ и Сербовъ, — томительное и для Австріи, непосредственно заинтересованной въ исходѣ болгаро-сербской распри, — томительное и для русской народной совѣсти, смущенной я недоумѣвающей… Томительное, должно полагать, не менѣе и для русской дипломатіи, у которой первая забота, конечно — поскорѣй покончить съ тревожными заботами и настолько облагообразить мирную развязку настоящихъ осложненій, насколько это нужно для сохраненія мира и нашихъ тѣсныхъ дружественныхъ узъ съ Двойственнымъ Союзомъ Германіи и Австріи. Для сужденія объ этихъ нашихъ узахъ съ Союзомъ мы не имѣемъ, разумѣется, никакихъ русскихъ оффиціальныхъ данныхъ, а потому и приходится по неволѣ прибѣгать въ иностраннымъ. На первый разъ напомнимъ читателямъ истолкованіе этихъ отношеній, уже цитированное въ 20 No «Руси». Еще при самомъ началѣ сербскаго похода въ Болгарію вѣнскій оффиціозный органъ «Fremdenblatt» напечаталъ, а органъ германскаго канцлера «Norddeutsche Allg. Zeitung» перепечаталъ, именно слѣдующее: «такое выступленіе Сербіи въ область дѣланія (Action) представляетъ новый пробный камень искренности и нелживости (Unverfälschtheit) тѣхъ чувствъ, которыя ввели Россію въ сферу идей Двойственнаго Императорскаго Союза и обезпечили для русской политики основы вѣрности трактатамъ и уваженія въ дѣйствующему праву». Такимъ образомъ, по смыслу этихъ оффиціозныхъ, почти оффиціальныхъ разъясненій, Россія, чрезъ образованіе Трехъ-Державнаго Союза, примкнула не только къ существовавшему уже Двойственному Союзу Гермавіи и Австріи, но и въ тѣмъ идеямъ, ради коихъ послѣдній былъ основанъ. Образцомъ же прочности и искренности такого вшествія Россіи въ кругъ австро-германскихъ идей упомянутыя газеты выставляютъ допущеніе сербской войны, или, какъ онѣ деликатно выражаются, «выступленіе Сербіи въ области». Но само собою разумѣется, что суть дѣла здѣсь вовсе не въ Сербіи и что рѣчь идетъ не о чемъ другомъ, какъ о дѣланіи австрійскомъ. Очевидно, что обѣ великія державы не были и сами увѣрены въ томъ, какъ отнесется Россія въ такой акціи короля Милана, очевидно входившей въ «сферу идей Двойственнаго Союза», а потому это обстоятельство и величается ими пробнымъ камнемъ русской вѣрности и дружественности, Это и съ нашей точки зрѣнія точно былъ пробный камень.
Русское общество вполнѣ способно понять, что правительство не всегда имѣетъ возможность осуществлять практически все, что требуется русскими интересами и указывается русскимъ національнымъ призваніемъ; что оно, при той великой нравственной отвѣтственности, которую несетъ, не всегда можетъ рисковать судьбою Россіи, и т. д. Но иное дѣло — осуществленіе, иное — неуклонное, хотя бы и постепенное стремленіе къ намѣченной цѣли. Съ какою радостью ухватились бы мы за каждый признакъ національнаго, подлинно русскаго направленія въ политикѣ! Съ какою гордостью указали бы на малѣйшее проявленіе ясно сознанной, съ русскою историческою задачей согласной мысли, и охотно бы тогда обрекли себя на выжидательное молчаніе! Но русское правительство не даетъ намъ ключа къ уразумѣнію его политической программы, а каждый No получаемыхъ иностранныхъ газетъ, каждая телеграмма, каждое проявленіе русскаго политическаго дѣйствія вводятъ пока русскій умъ и русское чувство только въ недоумѣніе.
Вотъ теперь Болгарія, — только-что съ крайнимъ напряженіемъ всѣхъ своихъ силъ отразившая разбойническое нашествіе короля Милана (снаряженное коштомъ нашей союзницы Австріи и нами, къ сожалѣнію, своевременно не остановленное), — выжидаетъ новаго нападенія сербской, стараніями Австрійцевъ реорганизованной и австрійскими офицерами снабженной арміи, если не удастся Европѣ установить между воюющими перемирія. И князь, и всѣ войска, княжескія и румелійскія (стяжавшія себѣ на дняхъ отъ Русскаго Государя такую торжественную похвалу) на боевой позиціи. Остальное народонаселеніе занято уходомъ за ранеными, призрѣніемъ вдовъ и сиротъ убитыхъ. Минута, конечно, самая удобная для всѣхъ враговъ болгарскаго возсоединенія: въ Румеліи некому и сопротивляться. И вотъ эту самую минуту избираетъ конференція, или точнѣе сказать избираютъ три великія державы т. е., Россія вмѣстѣ съ Австріей и Германіей, и побуждаютъ Порту воспользоваться настоящимъ критическимъ для Румеліи моментомъ, т. е. отсутствіемъ румелійскихъ войскъ (такъ, по словамъ газетъ, оно и выражено въ письменномъ заявленіи державъ), послать въ Филиппополь турецкаго коммиссара и произвести разъединеніе Болгаріи, — если нужно, то и вооруженною силою… Это было бы дѣйствительно возстановленіе status quo ante, но не только того status, который былъ до сентябри нынѣшняго года, но того, который существовалъ до нашей битвы при Шейновѣ въ декабрѣ 1877 г., вообще до нашихъ побѣдъ: съ тѣхъ поръ и до сего дня турецкаго коммиссара и турецкихъ войскъ въ Румеліи не было. Въ газетахъ читаемъ, что на послѣднемъ засѣданіи конференціи, послѣ того, какъ Англія прямо и рѣшительно высказалась за соединеніе, а Россія точно также прямо и рѣшительно высказалась противъ онаго, «Россія, Германія и Австрія въ заключеніе заявили, что Порта въ правѣ сама принять мѣры къ возстановленію status quo ante», Франція и Италія, понявъ, что означаетъ такое соизволеніе, «указали на серіозныя послѣдствія, къ какимъ можетъ привести употребленіе силы» (см. «Моск. Вѣд.» № 327). Ихъ указаніе о неудобствѣ допускать занятіе Румеліи турецкими войсками не смутило однакоже, по словамъ газетъ, Россію — всего семь лѣтъ назадъ пролившую столько крови для очищенія Румеліи отъ турецкихъ полчищъ. Даже съ трудомъ и вѣрится этимъ иностраннымъ сообщеніямъ… Турки послѣдовали совѣту, отправили въ Румелію делегатовъ — приглашать жителей къ покорности и возвѣстить о пріѣздѣ султанскаго коммисара для временнаго управленія страной, — однакожь, изъ осторожности, въ самую Румелію войскъ не послали, а «сосредоточили крупныя военныя силы на самой Румелійской границѣ». По увѣреніямъ иностранныхъ корреспондентовъ, они и въ самомъ дѣлѣ «помышляли о постоянномъ занятіи»…
Спрашивается: что должны испытывать русскіе люди читая въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ» (№ 328) слѣдующее сообщеніе о поведеніи русскаго дипломатическаго агента въ Филиппополѣ? По поводу пріѣзда турецкихъ делегатовъ и ихъ требованія покориться султану было совѣщаніе почетнѣйшихъ Румеліотовъ у епископа въ присутствіи русскаго агента, который, «произнесъ рѣчь, въ коей заявилъ, что обращался за инструкціями къ русскому посольству въ Константинополѣ и получилъ отвѣтъ, что если румелійское населеніе не захочетъ принять турецкихъ делегатовъ, то въ Румелію вступятъ турецкія войска и Россія ничего (противъ этого) не сдѣлаетъ». Ему былъ данъ единодушный отвѣтъ, что настоящее собраніе не уполномочено рѣшать вопросъ о разъединеніи, такъ какъ правительство — въ Софіи, а значительная часть населенія на границѣ. «Тогда русскій агентъ удалился, повторивъ полученныя имъ инструкція»….
Если это клевета, то органу нашего Министерства иностранныхъ дѣлъ слѣдовало бы ее опровергнуть. Но «Journal de St.-Pétersbourg» молчитъ, и по всему міру невозбранно гуляетъ молва, будто Россія грозила, что не станетъ противиться, если Турки вновь займутъ Балканскіе проходы и Шипку, — ту знаменитую Шипку, у подножія которой мы же выстроили храмъ на костяхъ нашихъ славныхъ воиновъ, выгнавшихъ Турокъ изъ этой самой Румеліи…. Да кажется Балканы бы ахнули и сама гора С. Николая сотряслась бы отъ ужаса при одной вѣсти о такомъ русскомъ соизволеніи!… Впрочемъ французская газета «Temps» отказывается этому вѣрить; она не усматриваетъ особенной гарантіи въ томъ, «чтобы Султанъ получилъ право, общее со всѣми государями, усмирять мятежъ своихъ подданныхъ и проливать христіанскую кровь, коли понадобится, не вызывая ничьего возраженія». «Кто намъ поручится» — продолжаетъ газета — «что Россія не содрогнется, увидѣвъ пролитою кровь православныхъ»? (Qui peut nous garantir que la Russie ne frémira pas lorsqu’elle verra couler le sang orthodoxe?) Какъ бы въ соотвѣтствіе этому мнѣнію французскаго журнала, въ «Кіевлянинѣ» напечатано, что «24 ноября высокопреосвященный митрополитъ кіевскій Платонъ получилъ изъ Филиппополя телеграмму отъ епископа Гервасія, въ которой онъ проситъ его высокопреосвященство повергнуть къ стопамъ Его Величества Государя Императора просьбу Румеліотовъ освятить своимъ Царскимъ словомъ желаніе ихъ присоединиться къ Болгаріи и тѣмъ пріостановить движеніе стотысячной турецкой арміи въ Румелію, гдѣ въ настоящее время остались только женщины и малолѣтнія дѣти»….
Къ счастію, осторожный Султанъ уже отказался отъ мысли вводить въ Румелію свою армію: отъ того ли, что, какъ и французская газета, не довѣрялъ возможности полнаго безучастія Россіи въ употребленію турецкой военной надъ христіанами силы (а между тѣмъ Румеліоты добровольнаго согласія на покорность не изъявили) или по внушенію Англіи, только делегаты вернулись назадъ въ Константинополь ни съ чѣмъ, о посылкѣ коммиссара нѣтъ теперь и рѣчи, и Султанъ рѣшился вступить въ личные переговоры о Румеліи съ самимъ княземъ Александромъ.
По послѣднимъ извѣстіямъ, вслѣдствіе просьбы обѣихъ воюющихъ сторонъ, великія державы взяли на себя посредническую заботу о примиреніи. Но онѣ, кажется, слѣдуютъ правилу: festina lente. Теперь обсуждается еще только предложеніе объ установленіи демаркаціонной линіи между болгарскими и сербскими войсками чрезъ военныхъ агентовъ великихъ державъ: русскаго, германскаго, австрійскаго, итальянскаго и французскаго. Агенты уже выѣзжаютъ на мѣсто… Можно ли однако съ полною увѣренностью утверждать, что пока эта линія проведется — не произойдетъ между Сербами и Болгарами какой-либо схватки? Заручиться какимъ-нибудь военнымъ успѣхомъ до такой степени выгодно, въ виду переговоровъ о мирѣ, и для Сербіи и для самой Австріи, что едвали первая воздержится отъ нападенія, если условія успѣха сложатся для нея вполнѣ благопріятныя. Австрія же въ такомъ случаѣ будетъ вѣдь имѣть полное основаніе сложить съ себя всякую за такой «непріятный инцидентъ» отвѣтственность, такъ какъ дѣло умиренія уже теперь не отъ нея одной зависитъ, но отъ всего Трех-Державнаго Союза и она, изъ уваженія въ союзницамъ, отказалась-де теперь отъ всякого личнаго на Сербію давленія! Положеніе — не лишенное удобствъ… Если и условія мира будутъ Сербіи не по нраву, все же главною виновницей въ глазахъ Сербовъ будетъ не одна Австрія, а Европа или Трех-Державная лига.
Впрочемъ иностранныя газеты пророчатъ близкій конецъ всему балканскому усложненію, т. е. миръ между Сербіей и Болгаріей и личную унію Румеліи съ Княжествомъ въ особѣ князя Александра, причемъ не затрудняются увѣрять о готовности Россіи возвратить этому князю свое благоволеніе. Но здѣсь надо подождать слова самой Россіи…
И такъ перемиріе между Сербіей и Болгаріей заключено, и заключено на условіяхъ, о принятіи которыхъ «державы» еще наканунѣ изволили сомнѣваться, т. е. съ признаніемъ нѣкоторыхъ правъ Болгаріи, какъ побѣдительницы: именно, Сербы первые уводятъ свои войска съ болгарской территоріи, а затѣмъ уже Болгары покинутъ позиціи занятыя ими на сербской землѣ. Срокъ перемирію до 1-го марта. Обѣ стороны немедленно назначаютъ делегатовъ для переговоровъ о мирѣ…
Такимъ образомъ первое дѣйствіе балканской траги-комедіи кончилось, и именно то, въ которомъ собственно и замыкался существенный трагическій элементъ всего современнаго «политическаго осложненія». Еще бы не трагическій! Зрѣлище безсмысленной, безпричинной драки двухъ братскихъ сосѣднихъ племенъ, двухъ маленькихъ вассальныхъ государей, играющихъ въ «большіе» и самостоятельные, Сербскаго — вассальнаго Австріи de facto и болгарскаго — вассальнаго Турціи de jure, — зрѣлище это было бы, пожалуй, и забавно, если бы не пролились обильные потоки крови, не насчитывалось тысячъ по десяти убитыхъ и раненыхъ какъ у Болгаръ, такъ и у Сербовъ, — да и не истощились бы, не разорились на долго обѣ страны отъ матеріальнаго напряженія и жертвъ. Нельзя не радоваться прекращенію «братоубійственной брани», но нельзя вновь не пожалѣть о томъ, что такая брань была допущена, или точнѣе сказать, что Россія и Германія допустили Австрію подстрекнуть и снарядить Сербовъ на брань — и на брань именно съ Болгаріей. Одного твердаго слова — если не Россіи, то князя Бисмарка — обращеннаго къ Австріи было бы достаточно для того, чтобъ заставить эту послѣднюю демобилизовать сербскую армію, — и такой услуги мы были бы въ правѣ, казалось, требовать себѣ отъ Германскаго канцлера: на что же тогда и «Союзъ»? какая намъ отъ него польза?! Слова этого однакожъ не было сказано. Почему? Да потому, что Австрія успѣла уже, не спросясь державъ-союзницъ (странный «Союзъ»!), начать дѣйствія одиночныя въ пользу своихъ личныхъ интересовъ (вопреки условіямъ Скерневицкаго соглашенія): т. е. уже скомпрометтировала себя неосторожно тѣмъ, что вооружила, снабдила Сербію деньгами и указала ей цѣлью — Болгарію; затѣмъ, убѣдившись что Россія все еще продолжаетъ вѣрить въ Тройственный Союзъ и упорно его держаться, поспѣшила, даже съ видомъ сожалѣнія о своей опрометчивости (историческій фактъ), вновь вступить въ званіе нашей союзницы! «Русь» еще въ 15 No (12 октября), въ самомъ началѣ этихъ австрійскихъ манёвровъ, догадывалась о русской дипломатической ихъ оцѣнкѣ въ такихъ выраженіяхъ: « кто знаетъ! можетъ-быть теперь сама русская дипломатія добродушно озаботится именно тѣмъ — какъ бы вывести Австрію съ почетомъ изъ ея фальшиваго положенія относительно Сербскаго королевства?»… Блистательное и авторитетное подтвержденіе этихъ нашихъ догадокъ представилъ недавно «Journal de St.-Pétersbourg» въ «высокооффиціозномъ» (какъ выражаются Нѣмцы) напечатанномъ имъ письмѣ по поводу статьи г-жи Новиковой въ англійской «Pall Mall Gazette». Статья эта осуждаетъ, между прочимъ, австрійское правительство именно за то, что только благодаря его помощи и содѣйствію могла Сербія двинуть армію противъ Болгаріи. Органъ же русскаго Министерства иностранныхъ дѣлъ вступается за напрасно обвиняемую державу и находитъ образъ дѣйствій Австріи весьма естественнымъ, а потому и извинительнымъ: «не могла же она оставаться равнодушною, дѣло вѣдь шло о судьбѣ ея вліянія на Сербію»!… Этими словами газета какъ-бы даетъ понять читателямъ, что Россія въ самомъ дѣлѣ считаетъ Сербію — совсѣмъ включенною въ австрійскую Macht sphere, а для насъ въ таковой же степени чуждою…
А между тѣмъ допущеніе этой войны было, по нашему искреннему убѣжденію, роковою ошибкою нашей дипломатіи. Ничто такъ не осложнило всей этой, въ началѣ еще не слишкомъ мудреной исторіи. Не будь этой войны, не было бы ни пораженія сербской арміи, давшаго Австріи возможность явиться спасительницею Сербіи и упрочить въ ней свое пошатнувшееся было вліяніе, — ни болгарскихъ побѣдъ, выручившихъ князя Александра изъ того жалкаго состоянія, въ которомъ онъ находился, и создавшихъ лично ему положеніе новое и для Россіи мало желанное, — положеніе, съ которымъ видимо и показнымъ образомъ считается теперь вся Европа, придется, пожалуй, считаться и намъ. Болгарія, которая вся обязана Россіи своимъ бытіемъ, которой семь-восемь лѣтъ тому назадъ вовсе не существовало даже въ точномъ географическомъ смыслѣ, которую Россія создала своею кровью и своими жертвами, — для которой еще три только мѣсяца назадъ не могло быть и рѣчи о какой-либо внѣшней своей, помимо Россіи, политикѣ, тѣмъ менѣе о какой-либо войнѣ или о какихъ-либо мирныхъ переговорахъ, — Болгарія теперь разыгрываетъ роль и даже трактуется — какъ политическая величина, какъ самостоятельная, хотя еще и не крупная, но отъ Россіи совсѣмъ независимая держава! По единодушному свидѣтельству вашихъ русскихъ, служившихъ въ Болгаріи офицеровъ (а мы ихъ видѣли не мало), три мѣсяца назадъ, въ первые дни послѣ румелійскаго переворота, наши отношенія къ Болгаріи были таковы, что достаточно было бы имъ, офицерамъ, заявить войскамъ, что Русскій Царь этого переворота не одобряетъ и двигаться войскамъ въ Румелію воспрещаетъ, — солдаты безпрекословно бы повиновались, а про народныя массы и говорить нечего: онѣ и теперь продолжаютъ болѣть душой (именно такъ, имѣемъ на то достовѣрныя данныя) о разрывѣ съ Россіей. Извѣстно, что по отозваніи русскихъ офицеровъ болгарское правительство вынуждено было обмануть солдатъ и народъ, внушивъ имъ, что Россія на присоединеніе согласна и отзываетъ офицеровъ только лишь изъ «политической хитрости»… Теперь, разумѣется, сила штыковъ вся въ рукахъ князя Александра.
Если мы вновь напоминаемъ о совершенной русскою дипломатіею роковой ошибкѣ (т. е. о поблажкѣ оказанной Австріи и выразившейся въ допущеніи сербскаго нашествія на Болгарію), то именно потому что наша дипломатія мало расположена сознавать свои промахи и вразумляться уроками исторіи. Доказательствомъ такого малаго расположенія служатъ оффиціозныя статьи помѣщаемыя во французскомъ «Петербургскомъ Журналѣ» и въ «Новомъ Времени» преисполненныя самодовольства, восхваленій Тройственному Союзу — и чуть ли не прямодушію Австріи. Но сознаніе нашею дипломатіею своихъ ошибокъ было бы несравненно утѣшительнѣе для Россіи всѣхъ расточаемыхъ ею оффиціозныхъ самопоздравленій: оно бы свидѣтельствовало о проясненіи нашего политическаго сознанія вообще, о возможности передвиженія нашей политики на путь болѣе самостоятельный, менѣе зависимый отъ дружественныхъ узъ съ тою державой, которой интересы такъ діаметрально противоположны нашимъ самымъ дорогимъ, кровнымъ національнымъ интересамъ.
Если мы указали выше на тѣ измѣненія, которыя произошли въ положеніи Болгаріи, измѣненія выгодныя для князя Александра я невыгодныя для Россіи; на утрату значительной доли нашей силы и нашего вліянія въ государствѣ нами же такъ недавно призванномъ къ жизни и созданномъ, — то это ужь вовсе не изъ чувства оскорбленнаго національнаго самолюбія, не изъ мелочной досады, что вотъ-де Болгарія была наша, а теперь выбилась изъ-подъ нашей власти, осмѣлилась быть самостоятельною и т. д. Не о томъ скорбимъ мы, а объ искаженіи ея правильнаго развитія и извращеніи ея, да и нашихъ собственныхъ, историческихъ путей. Ни Болгарія, ни иныя, также болѣе или менѣе мелкія, Балканскія государства не призваны, да и не могутъ имѣть никакой дѣйствительной политической Самостоятельности. Они вѣчно будутъ терзаемы, вѣчно будутъ истощать себя взаимною политическою завистью, соперничествомъ, враждой, — внутри же своихъ предѣловъ, — при конституціонномъ режимѣ, который имъ отчасти уже данъ, отчасти сулится подобною самостоятельною будущностью, — станутъ лишь игралищемъ партій. Нѣтъ, какъ извѣстно, ничего нездоровѣе для маленькихъ политическихъ организмовъ (да и ничего тягостнѣе, разорительнѣе для народонаселенія), какъ легко возбуждающійся въ нихъ политическій аппетитъ, легко овладѣвающее ими притязаніе на политическую роль и знатность, со всѣми неизбѣжными спутниками такихъ незаконныхъ вожделѣній: хвастовствомъ, самовосхваленіемъ, спѣсью, щепетильностью самолюбія, расточительностью и всѣмъ этимъ аппаратомъ королевскихъ или княжескихъ дворовъ, дипломатическихъ представительствъ, армій не по силамъ, штата государственныхъ чиновъ не по средствахъ!.. Маленькая Сербія, величиною съ Смоленскую губернію, съ народонаселеніемъ менѣе двухъ милліоновъ, содержитъ войско въ 100 т. человѣкъ, разоряется туда же на «новѣйшія перевооруженія», на поддержаніе такого правительственнаго механизма, который бы годился для крупной державы. Не говоримъ уже о вредѣ «политиканства», т. е. о той маніи заниматься исключительно политикой, которая до такой степени овладѣваетъ въ нихъ умами, что не оставляетъ мѣста для иныхъ, высшихъ культурныхъ интересовъ, мѣшаетъ всякому развитію литературы, искусствъ, науки!..
Само собою разумѣется, такія маленькія государства, вопреки всѣмъ своимъ болѣзненнымъ претензіямъ, никогда не осуществляютъ мечты о самостоятельности, никогда и не живутъ о себѣ, а непремѣнно заискиваютъ опоры у какой-либо могущественной державы, подпадаютъ подъ ея вліяніе или просто подъ власть — въ той или другой формѣ. Въ этомъ отношеніи особенная опасность грозитъ именно Славянскимъ мелкимъ государствамъ на Балканскомъ полуостровѣ — сущимъ и будущимъ. Если ихъ втянетъ въ «сферу своей мощи» держава иноплеменная, ихъ ожидаетъ самая жалкая участь: денаціонализація, утрата — не политической только, но и своей духовной народной самобытности, а при такой утратѣ, обезличенныя, нравственно охолощенныя, онѣ осуждены войти въ составъ организма, въ самое тѣло иноплеменнаго мощнаго государства.
Только о Россіи, только тяготѣя къ ней въ томъ или другомъ видѣ, можетъ жить, сберечь свою личность, развиваться въ духѣ своей національной особенности и принести свой духовный плодъ человѣчеству всякій отдѣльный славянскій организмъ. Только черезъ Россію призваны Славянскія племена къ созиданію Славянскаго міра, къ общему вселенско-историческому служенію. Всякое Славянское государство, всякое Славянское племя, разрывающее свою внѣшнюю или духовную связь съ Россіей, осуждено на гибель или на участь Сербскаго королевства, — несчастнаго теперь холопа Австро-Венгерской Имперіи…
Такой вопросъ, отчасти по нашей оплошности, возникаетъ теперь и для Болгаріи. Конечно, не иноземецъ и не иновѣрецъ князь Александръ способенъ самъ собою возвести Болгарію на степень политической независимой державы и направить ее на путь нормальнаго національнаго развитія; не болѣе способны достичь этой цѣли и такъ-называемые интеллигенты, у которыхъ нѣтъ никакой умственной я духовной самостоятельности, и всѣ идеалы взяты цѣликомъ изъ жизни чуждой, изъ мысли анти-славянской. Такъ или иначе отрѣшившись отъ своей тѣсной связи съ Россіей, Болгарія не можетъ имѣть иной перспективы, какъ подпасть подъ вліяніе или (повторимъ снова нѣмецкій новѣйшій дипломатическій терминъ) втянуться въ «сферу мощи» Австрійской имперіи, своей ближайшей сосѣдки. Это бы значило, — даже по отношенію къ нѣкоторой, можетъ-бить порою докучавшей Болгарамъ зависимости отъ русской власти, — промѣнять кукушку на ястреба! Такая ли перспектива можетъ плѣнять Болгарію?
Во сколько это было бы гибельно для Болгаріи, во столько это вредно и для интересовъ самой Россіи. Нѣтъ ничего поэтому невѣжественнѣе и даже глупѣе, какъ трактовать современный вопросъ о нашихъ отношеніяхъ къ Болгаріи, къ Балканскому полуострову и вообще къ Славянству — свысока, съ видомъ пренебреженія или равнодушія. Всего забавнѣе, что такіе скудоумные политики въ то же время оговариваются, что Россіи нуженъ-де только Босфоръ, проливы, свободный выходъ изъ Чернаго моря, ничего болѣе! Такіе отзывы встрѣчаются, къ стыду нашему, въ русской печати, преимущественно петербургской… Да если вы дадите въ томъ или другомъ видѣ вытѣснить Россію изъ Болгаріи, то вѣдь этимъ самымъ вы неминуемо предоставите ее австрійской «сферѣ вліянія», политическаго и культурнаго! Никакія тогда дипломатическія комбинаціи ни Болгарію, ни насъ отъ этого не спасутъ… Ну, а тогда прощайтесь и съ «проливами» и съ «Босфоромъ»! А распростившись съ ними, придется скоро распроститься и съ Чернымъ моремъ и низойти на степень — ниже чѣмъ третьестепенной державы. Великое государство, измѣнившее своему призванію, падаетъ быстрѣе и глубже всякого маленькаго, никогда не поднимавшагося вверхъ государства…
Такого паденія съ нами, положимъ, никогда и не случится, но это лишь потому, что великій упоръ представляетъ собою нашъ историческій духъ народный и сопротивляется всѣмъ толчкамъ, такъ усердно сыплющимся на него порою сверху, отъ нашей интеллигентной руководящей среды — отъ ея легкомыслія и полнаго неразумѣнія русскихъ національныхъ интересовъ, русскаго призванія и задачъ!.. Въ томъ-то и бѣда, что руководители -то сами частехонько не знаютъ — какого духа они суть… Не сами ли мы (не Русскій народъ, конечно, не народная историческая Россія) преподнесли Австріи, да еще отъ чистаго сердца, какъ плодъ глубокихъ дипломатическихъ соображеній, никѣмъ ненудимые, въ подарокъ — Боснію и Герцеговину (на Рейхштадтскомъ съѣздѣ), причемъ, сами того не сообразивъ, предали ей и вѣками испытанную въ вѣрности Россіи, независимую доблестную Черногорію? Не сами ли мы признали совѣтъ берлинскаго оракула за слово величайшей мудрости и согласно съ нимъ выдумали дѣлить «вліяніе» на Балканскомъ полуостровѣ между Россіей и Австріей, предоставляя послѣдней западную, за собой удерживая лишь восточную его половину, — какъ будто такое произвольное, противуестественное дѣленіе возможно?! Какъ будто можно сказать «вліянію»: вотъ предѣлъ его же не прейдеши?! Какъ будто ни уже ори этомъ сами не постарались о предоставленіи Австріи такихъ существенныхъ, реальныхъ надъ нами преимуществъ, которыя уничтожаютъ всякую силу подобнаго дѣленія? Именно, отдавъ Австріи Боснію, ми допустили сильное австрійское войско въ самое сердце Балканскаго полуострова, откуда въ нѣсколько часовъ, особенно при помощи строющихся желѣзныхъ дорогъ, она можетъ явиться и въ Софію, и въ Филиппополь, черезъ сутки въ Салоники, черезъ сутки съ небольшимъ, пожалуй, и въ Константинополь; себя же самихъ мы совсѣмъ отрѣзали отъ Болгаріи, отнявъ у себя даже и прямое свободное сухопутное сообщеніе черезъ Добруджу, подаренную нами Румыніи! Не мы ли наконецъ на Берлинскомъ конгрессѣ толкнули Сербовъ въ объятія Австріи, рекомендовавъ имъ обращаться отнынѣ по своимъ нуждамъ именно къ ней, — да и теперь, судя по приведеннымъ выше словамъ органа русской дипломатіи, какъ будто признаемъ, что этому такъ и быть надлежитъ, что это совсѣмъ въ порядкѣ вещей?!…
Однимъ словомъ, мы собственными своими русскими руками взлелѣяли, вскормили и утвердили австрійскую силу на Балканскомъ полуостровѣ: оставался одинъ у насъ оплотъ — Болгарія… Но интересоваться болгарскими «братушками» — это петербургскіе газетные и не газетные политики называютъ «сантиментальностью», политикою «чувствъ», а не «реальныхъ интересовъ»; — «славянскую же идею», по ихъ мнѣнію, слѣдовало бы давнымъ-давно выкинуть за бортъ… «Пора дескать перестать великод, пора заняться своими собственными интересами!»… Вотъ когда Австрія или Европейская Коммнесія сядетъ въ Константинополѣ, на Босфорѣ, тогда они авось-либо поймутъ, что значитъ пренебрегать политикою «чувствъ» и «славянскою идеею», и чужіе ли намъ, а не свои кровные — всѣ «славянскіе» интересы! Но и тогда не скоро поймутъ, а вмѣсто того чтобъ винить себя самихъ, будутъ еще долго искать виновныхъ по сторонамъ…
По поводу одной статьи помѣщенной въ «Руси», въ которой говорилось, что Россія должна признать себя открыто и явно предъ всѣмъ міромъ «Славянскою державою» и объявить, что ничто славянское ей не чуждо, но что напротивъ все славянское входитъ въ сферу ея вліянія, — редакція одной большой газеты глубокомысленно замѣчаетъ, что это и значило бы для Россіи «отречься отъ самой себя и отъ своего русскаго имени, и отъ своей исторіи»! Да зачѣмъ же, ей отрекаться отъ своего имена? Развѣ Россія не Славянская держава? Развѣ въ одномъ уже ея имени не заключается вся полнота ея исторической славянской задачи? Сказать «Россія» — значитъ сказать: міръ Православно-Славянскій, — въ который могутъ, пожалуй, входить и съ Запада и съ Востока, и не-Славяне и не-единовѣрцы. Но таково ея внутреннее опредѣленіе и историческое призваніе. Въ какой бы формѣ ни было, такъ или иначе, внѣшнимъ ли или духовнымъ образомъ, всѣ Славянскія племена, области, государства, если только хотятъ они охранить свою свободу свою національность, должны примкнуть къ Россіи, какъ къ главѣ, какъ младшіе братья къ старшему… Но дѣло для насъ не въ томъ, чтобъ назвать себя «Славянскою державою», а въ томъ, чтобъ признать себя таковою, признать умомъ и сердцемъ, всею цѣльностью своего существа. Если же это признаніе будетъ слишкомъ долго медлить, то не станетъ не только «Славянской», но и «Русской» державы, — ибо, отрекаясь отъ Славянства, ми отрекаемея отъ своей собственной національной сущности, отъ своего историческаго служенія въ мірѣ, сами себя лишаемъ б_у_д_у_щ_н_о_с_т_и, и въ политическомъ, и въ духовномъ отношеніи…
Вотъ въ этомъ и состоитъ трагизмъ нашего современнаго положенія, — въ этомъ внутреннемъ противорѣчіи нашего историческаго призванія съ мыслью и воззрѣніями еще пока господствующими въ нашей общественной руководящей — дипломатической, бюрократической, вообще властной средѣ, — въ этомъ, въ данную еще минуту, несоотвѣтствіи національнаго самосознанія въ русскомъ обществѣ — съ русскими народными задачами, съ содержаніемъ народнаго духа. Вотъ почему великія дѣянія совершенныя, великія побѣды одержанныя, несмѣтныя жертвы принесенныя нашимъ великимъ историческимъ народомъ остаются такъ часто безплодными или даютъ самые тощіе результаты, какъ скоро дѣло переходитъ въ руки петербургскихъ руководящихъ канцелярій. Вотъ почему одновременно съ тою необычайною силою притяженія, которую имя, образъ Россіи оказываютъ на инстинктъ народныхъ массъ во всѣхъ Славянскихъ земляхъ, — та же Россія, во взаимныхъ отношеніяхъ сферъ сверхнародныхъ, интеллигентныхъ, производитъ порой совершенно противоположное, разъединяющее дѣйствіе… Это послѣднее явленіе мы разсмотримъ поподробнѣе въ другой разъ.
Теперь на очереди, по заключеніи «перемирія» между воюющими сторонами, Сербіей и Болгаріей, выработка условій мира. Чего тутъ «вырабатывать», какъ пресерьезно выражаются иностранныя газеты, мы недоумѣваемъ. Ломать голову тутъ нечего. Болгарское правительство никакимъ болгарскимъ добромъ распоряжаться не имѣетъ ни права, ни повода; сербское правительство возмездія за сербскія потери могло бы искать лишь съ своего патрона — Австріи. Но у послѣднихъ свои счеты, и когда употребляется выраженіе: «сербскія власти», «сербская сторона», слѣдуетъ разумѣть не что другое, какъ правительство австрійское. Какой же -смыслъ приплетать къ вопросу о мирѣ между Болгаріей и Сербіей, такъ разбойнически, ни съ того ни съ сего, напавшей на Болгаръ, вопросъ о соединеніи Румеліи съ Болгаріей, чего однакожъ, суди по газетамъ, именно надлежитъ ожидать?!
Да, мы должны ожидать раскрытія новыхъ австрійскихъ интригъ — подъ эгидой Тройственнаго Союза…
Во всякомъ случаѣ Россіи предстоитъ теперь рѣшить важный для ней вопросъ объ участи самого князя Александра. Если наше правительство и рѣшится дать согласіе на личную унію въ особѣ этого князя, то — надобно предположить — оно обставитъ это согласіе такими условіями, при которыхъ могло бы состояться дѣйствительное возстановленіе того status quo ante, который существовалъ для насъ въ Болгаріи до 6 сентября сего года: болгарское войско вновь должно стать частью русскаго войска, мы должны вновь имѣть тамъ русскаго военнаго министра, а можетъ-быть принять и иныя мѣры для огражденія Болгаріи отъ новыхъ приключеній и отъ властолюбивыхъ козней англійскихъ, либо австрійскихъ, одинаково пагубныхъ какъ Болгаріи, такъ и Россіи. Да и нельзя ли какъ-нибудь, посредствомъ мирныхъ съ Румыніей переговоровъ, возвратить намъ себѣ Добруджу?
Послѣ трехмѣсячной дипломатической дѣятельности почти горячешной, къ которой весь міръ, затаивъ дыханіе, устремлялъ тревожные взоры, наступило вдругъ дипломатическое затишье, или даже дипломатическая истока… Что же, состоялось что*ли рѣшеніе «румелійскаго вопроса»? Ничуть не бывало: въ смыслѣ принципіальномъ вопросъ остается почти на той же ступени, на коей стоялъ до открытія дипломатической европейской кампаніи, которая свела было его къ полному отрицанію, но, не достигнувъ единогласія между державами, признала вмѣстѣ съ тѣмъ безполезность совокупнаго совѣщательнаго дѣйствія. Къ тому же, какъ извѣстно, одновременно съ дипломатическими настояніями на возстановленіи status quo ante, вопросъ былъ осложненъ новыми фактами — эпизодомъ сербо-болгарской войны, которую дипломатія не умѣла или не хотѣла предупредить, но результаты которой и заставили повидимому державы признать тщету ихъ усилій, т. е. отказаться отъ первоначальныхъ требованій относительно безусловнаго возвращенія къ порядку вещей до 6 сентября сего года. На этомъ именно отрицаніи самими великими державами ихъ недавнихъ собственныхъ настояній и собственнаго вмѣшательства дѣло пока и стоитъ. Порта, — которая быть-можетъ давно бы его порѣшила въ самомъ началѣ, еслибъ была предоставлена самой себѣ, — теперь — когда Европа, не развязавъ узла, бросила ей узелъ на руки для развлеки — очевидно пугается предоставляемаго ей почина, очевидно боится, чтобъ державы не взвалили на нее потомъ и отвѣтственность за рѣшеніе, и чтобъ допущенное ею самою измѣненіе status quo ante не послужило прецедентомъ для новыхъ, нежеланныхъ ей измѣненій. Она мечется отъ державы къ державѣ, приглашая ихъ на новое совѣщаніе; заручилась даже согласіемъ Англіи, которая, говорятъ, и сама стала хлопотать о возстановленіи въ Константинополѣ конференціи — столь еще свѣжей и нелестной памяти, но встрѣтила отпоръ, и со стороны Россіи по крайней мѣрѣ — довольно рѣшительный. Это подтверждается вовсе на сей разъ не двусмысленными словами органа нашей дипломатіи, «Journal de St.-Pétersbourg». На эту же тему появились оффиціозныя статьи и въ нѣкоторыхъ другихъ нашихъ газетахъ. «Европейское вмѣшательство», — говоритъ, напримѣръ, въ «Новомъ Времени» статья очевидно оффиціознаго происхожденія, — «только усложнило и запутало восточно-румелійскій вопросъ, и политическому эпизоду, созданному переворотомъ 6 сентября, пора снова возвратить его прежнюю физіономію чисто домашняго дѣла Порты»… «Россіи теперь, — продолжаетъ гавота, — лучше всего держаться до поры до времени въ сторонѣ, не связывая свою свободу дѣйствій непосредственнымъ участіемъ въ рѣшеніи дальнѣйшей судьбы Восточной Румеліи»… «Рано или поздно наступитъ время, когда послѣдствія нынѣшнихъ балканскихъ событій совершенно измѣнятъ всю физіономію такъ-называемаго Восточнаго вопроса. Къ этому времени намъ слѣдуетъ сохранить полную возможность сказать свое властное слово. Всякія международныя сдѣлки по восточно-румелійскому вопросу — такъ заканчиваетъ оффиціозъ „Новаго Времени“ — только уменьшатъ такую возможность, создавая новые предлоги для вмѣшательства западно-европейскихъ державъ тамъ, гдѣ мы можемъ достигнуть очень многаго непосредственными сдѣлками съ Турціей»…
Не можемъ не порадоваться, что наша дипломатія убѣдилась наконецъ воочію и осязательно, что европейское вмѣшательство только усложнило и запутало восточно-румелійскій вопросъ, да и въ будущемъ можетъ лишь путать и усложнять, и вязать руки самой Россіи, отнимать у нея «возможность сказать свое властное слово». Но нельзя и не посѣтовать, что къ такому сознанію пришла наша дипломатія такъ поздно, только теперь, когда напутано и осложнено, и вовсе не къ выгодѣ нашей, — да и не къ выгодѣ европейскаго мира, — такъ много. Между тѣмъ этотъ результатъ нетрудно было предвидѣть. Позволяемъ себѣ напомнить, что мы съ самаго начала балканскихъ событій выражали сожалѣніе именно о томъ, что «домашнее дѣло» Россіи и Порты Россія понесла на судъ всей Европы, и если не «властное слово», то все же весьма увѣсистый голосъ Русской державы далъ себя слышать совсѣмъ въ другомъ тонѣ и смыслѣ, чѣмъ, по всѣмъ признакамъ и судя по вышеупомянутой статьѣ, услышимъ мы его теперь, — въ ожиданіи (въ будущемъ) «властнаго слова»…
Если мы такъ упорно настаиваемъ на разъясненіи ошибокъ допущенныхъ, по нашему мнѣнію, въ самомъ началѣ событій русскою дипломатіей, то именно потому, что только въ сознаніи ею этихъ своихъ ошибокъ усматриваемъ мы нѣкоторое ручательство въ томъ, что новый путь ея будетъ чуждъ новыхъ, но подобныхъ же, столь же мало желанныхъ промаховъ. Едвали даже и теперь не ограничивается дипломатія наша только смутнымъ ощущеніемъ нѣкоторой неловкости своего положенія. Не это ли ощущеніе и побуждаетъ ее къ отысканію какого-либо приличнаго, удобнаго для себя выхода только изъ затрудненій данной минуты, съ возложеніемъ надеждъ на отдаленное лучшее, все будто бы исправляющее будущее? До сознанія ошибокъ, до изслѣдованія ихъ глубокаго корня, тугъ еще очень далеко. Вотъ, напримѣръ, теперь раздаются слова о вредѣ «европейскаго вмѣшательства» или «международныхъ сдѣлокъ по восточно-румелійскому вопросу»… Но слѣдуетъ ли изъ этихъ словъ вывести заключеніе, что дипломатія наша убѣдилась въ вредѣ для себя также и Тройственнаго Союза, равно и соглашенія состоявшагося при Скерневицкомъ свиданіи? Вѣдь кромѣ «Трехъ великихъ державъ» — остальная Европа въ настоящее время и въ счетъ нейдетъ, и сводится исключительно на Англію! А назойливыхъ интригъ Англіи, оффиціальныхъ или неоффиціальныхъ, прошеныхъ или непрошеныхъ, законныхъ или беззаконныхъ — никакая сила устранить не властна: англійскую политику могло бы обуздывать лишь единодушіе трехъ великихъ континентальныхъ державъ. Но возможно ли для нихъ самихъ это единодушіе, — въ этомъ и заключается тотъ вопросъ, который слѣдуетъ себѣ задать нашей дипломатіи. Ужъ конечно не Англія одна виновата въ настоящемъ «осложненіи» на Балканскомъ полуостровѣ, а виновата вмѣстѣ съ нею, да еще и главнымъ образомъ, одна изъ выдающихся участницъ Тройственнаго Союза, именно — Австрія. Самымъ рѣшающимъ крупнымъ эпизодомъ этихъ событій, видоизмѣнившимъ все положеніе дѣлъ созданное филиппопольскимъ переворотомъ, была сербская война, воздвигнутая Австріей; она же подстрекнула и Грецію, благо Греческій король Георгій случился, во время этого переворота, въ самой Вѣнѣ… Очевидно, что австрійская политика именно я служитъ источникомъ того «европейскаго» или «международнаго» вмѣшательства, которое путаетъ, по сознанію вышеприведенной оффиціозной статьи, восточно-румелійскій вопросъ, — а между тѣмъ нашъ Тройственный съ нею Союзъ связываетъ насъ по рукамъ и по ногамъ, заставляетъ Россію изъ дружбы и уваженія, хотя и въ прямой себѣ ущербъ, примѣняться къ австрійскимъ интересамъ. Значитъ, если «Тройственный Союзъ» и соглашеніе состоявшееся въ Скерневицахъ остаются въ силѣ, то въ силѣ пребываетъ и дѣйствіе прежнихъ условій нашего политическаго положенія, — тотъ же остается и путь русской политики, и чреватъ онъ тѣми же «результатами», какіе успѣлъ породить и до сихъ поръ, а можетъ-быть и несравненно болѣе важными….
Очень удобно и повидимому даже совершенно разумно отсрочивать а_к_т_и_в_н_у_ю дѣятельность нашей политики до болѣе благопріятныхъ обстоятельствъ. Будемъ надѣяться, что такое рѣшеніе вполнѣ чуждо того отраднаго чувства, съ которымъ люди мирятся иногда съ настоящимъ ради избавленія себя отъ тяжелыхъ заботъ, причемъ отлагаютъ обыкновенно, до поры до времени, и заботы о минутахъ послѣдующихъ… Будемъ надѣяться, что чаяніе какихъ-либо будущихъ благопріятностей не упразднитъ у нашей дипломатіи дѣятельной работы мысли — дальновидной, предусматривающей впередъ всякого рода случайности. А предусматривать есть что, такъ какъ матеріалъ для этихъ случайностей налицо, и матеріалъ обильный. Мы разумѣемъ то фальшивое положеніе, которое создано Россіи присоединеніемъ ея къ Союзу Германіи и Австріи, — Союзу заключенному противъ Россіи же, въ 1879 г. «При настоящей обстановкѣ дѣлъ», — говоритъ разбираемая нами статья, — «Россіи лучше всего держаться до поры до времени въ сторонѣ»… Чего лучше, скажемъ и мы; но будетъ ли держаться въ сторонѣ, осудитъ ли себя на такую же пассивную политику и Австрія? Не оставляемъ ли мы сами за нею полную возможность не бездѣйствовать подъ прикрытіемъ однакоже, въ то же время, нашей союзной дружбы? «Рано или поздно — продолжаетъ оффиціозный публицистъ „Новаго Времени“ — наступитъ время, когда послѣдствія нынѣшнихъ балканскихъ событій совершенно измѣнятъ всю физіономію такъ-называемаго Восточнаго вопроса», — и къ этому-де времени «намъ и слѣдуетъ сохранить полную возможность сказать свое властное слово». Но не слишкомъ ли большое значеніе придается послѣднимъ балканскимъ событіямъ, и въ нихъ ли собственно заключается главный источникъ чаемыхъ измѣненій? Вѣдь, говоря серіозно, трудно признавать особенную важность за возсоединеніемъ Румеліи съ Болгарскимъ Княжествомъ въ какой бы то ни было формѣ. Румелія съ самаго начала была для Турціи отрѣзаннымъ ломтемъ, и румелійская милиція была точно такъ же обучена и такъ же снабжена русскими офицерами, какъ и болгарское войско. Если бы возсоединеніе состоялось не революціоннымъ способомъ, побудившимъ Россію отозвать русскихъ офицеровъ, то оно послужило бы только къ увеличенію русско-болгарской военной силы, безъ всякихъ иныхъ послѣдствій и измѣненій. Надо полагать, что если Россія и согласится теперь признать возсоединеніе, то не въ прямой же себѣ изъянъ. Война Сербіи съ Болгаріей, — отдѣльно, сама по себѣ разсматриваемая, — также не болѣе какъ мелкая драка двухъ сосѣдей, и отъ воли державъ зависѣло бы вполнѣ удержать за нею именно это, совершенно пустое, значеніе. Увы, не послѣднія событія, ничто и никто какъ мы сами, да и гораздо ранѣе, произвели "радикальное измѣненіе физіономіи Восточнаго вопроса "! именно логическія послѣдствія произведеннаго нами измѣненія и осложнили новѣйшія событія, сами по себѣ и неважныя; они же — скажутся для насъ и въ скоромъ будущемъ, — и предусмотрѣть ихъ не трудно! Подъ этимъ радикальнымъ измѣненіемъ мы разумѣемъ: во 1-хъ, подарокъ сдѣланный нами на Рейхштадтскомъ свиданіи участницѣ Тройственнаго Союза (тогда еще втораго по хронологіи, настоящій же Союзъ есть третій), именно Австріи — двухъ балканскихъ провинцій, Босніи и Герцеговины и вообще восточной половины полуострова: подарокъ облеченный въ форму оккупаціи Берлинскимъ конгрессомъ; во 2-хъ, предоставленіе нами Сербовъ и Сербіи, на томъ же конгрессѣ, «сферѣ австрійской мощи», чѣмъ Австрія и воспользовалась. Логическія послѣдствія такого нашего дипломатическаго дѣйствія объявятся вполнѣ, когда докончится (тѣмъ же конгрессомъ предположенная и нашею дипломатіей потомъ вовремя не отстраненная) постройка желѣзныхъ дорогъ связующихъ Австрію съ, Софіей, Салониками и Константинополемъ… Вотъ что, по винѣ самой русской дипломатіи восемь лѣтъ назадъ, совершенно измѣнило физіономію Восточнаго вопроса. Въ томъ же не выгодномъ для насъ направленіи подбавитъ этого измѣненія и утрата Россіей прежняго властнаго положенія въ Болгарія — если таковое не будетъ возстановлено въ полной силѣ… Едвали эти обстоятельства изъ такихъ, которыя бы побуждали Россію держать себя совершенно въ сторонѣ или бездѣйствовать именно теперь въ какомъ-то гордомъ и самодовольномъ покоѣ — въ ожиданіи какихъ-то еще новыхъ «совершенныхъ измѣненій»…
Однимъ словомъ, если съ одной сторона можно смѣло предполагать, что за осуществленіемъ рекомендуемой оффиціозными голосами программы «держанья себя въ сторонѣ» у русской дипломатіи дѣло не станетъ, то съ другой — трудно было бы утверждать съ тою же увѣренностью, что она, русская дипломатія, имѣетъ у себя также въ запасѣ и программу дѣйствій, или хотя программу тѣхъ началъ, которыми должны опредѣлиться эти дѣйствія въ будущемъ… Въ одной изъ послѣдующихъ статей того же характера, въ той же газетѣ, брошенъ нѣкоторый свѣтъ на тѣ «измѣненія», которыя побудятъ Россію выступить со своимъ «властнымъ словомъ»: это когда въ смуту на Балканскомъ полуостровѣ «втянутся почти всѣ великія державы» — въ убѣжденіи, что «близокъ часъ новаго раздѣла Оттоманской имперіи». Еще бы тогда Россія осталась спокойною! Но не всегда исторія напередъ докладываетъ: торжественный часъ пробилъ! Пожалуйте пировать! Иногда онъ наступаетъ исподоволь, незамѣтно, а когда его замѣтятъ — того и гляди, что опоздаешь къ пиру, и найдешь бдительныхъ, хотя и незванныхъ гостей уже на мѣстахъ!..
Много теперь толкуютъ о начавшемся будто бы сближеніи русскаго правительства съ княземъ Болгарскимъ. Эти толки во всякомъ случаѣ преждевременны, такъ какъ возстановленіе прежнихъ сношеній возможно лишь послѣ рѣшенія восточно-румелійскаго вопроса. Надо думать, что наше правительство не иначе согласится на признаніе пресловутаго «возсоединенія», хотя бы въ формѣ личной уніи, какъ поставивъ Болгарію въ такія точно опредѣленныя отношенія къ Россіи, при которыхъ болгарскія власти лишены были бы права и возможности имѣть свою политику, отъ русской отдѣльную, и увлекать освобожденный русскою кровью Болгарскій народъ въ ненужныя и опасныя приключенія… Желательно было бы также, чтобъ при выраженіи русскихъ симпатій къ Болгарамъ, вполнѣ заслуженныхъ ихъ личною доблестью, не оскорбляли понапрасну народное самолюбіе Сербовъ, т. е. отдѣляли бы — во всемъ виновное сербское правительство отъ неповиннаго Сербскаго народа и помнили бы, что Сербы же — и Черногорцы, и Герцеговинцы съ Босняками…
Но румелійскій вопросъ все еще остается неразрѣшеннымъ, и главнымъ образомъ по винѣ именно этой сербо-болгарской войны, или — точнѣе говоря — но винѣ Австріи. Зачѣмъ перемиріе Болгаріи съ Сербіей отложено до 1 марта, даже съ оговоркой, что если миръ къ тому времени не будетъ заключенъ, то перемиріе продолжается? Въ чемъ же тутъ такая трудность или сложность, что державы, или — все равно — ихъ военные представители не понадѣялись на скорое и "окончательное ея разрѣшеніе? Зачѣмъ Сербія не перестаетъ вооружаться, или точнѣе, такъ какъ у самой Сербіи нѣтъ на это ни охоты ни средствъ, зачѣмъ Австрія не перестаетъ вооружать Сербію? Зачѣмъ и по чьему совѣту Порта предлагаетъ, чтобъ условія сербо-болгарскаго мира были подвергнуты разсмотрѣнію европейской конференціи, — вмѣстѣ съ восточно-румелійскимъ вопросомъ, — на что однакожь державы не соглашаются? Положимъ, онѣ и правы, но развѣ не въ ихъ прямомъ интересѣ содѣйствовать скорѣйшему умиротворенію Балканскаго полуострова? Устраняя себя и предоставляя поле дѣйствія лишь недоумѣвающей Портѣ да Австріи (переговоры державъ на основаніи недавно напечатаннаго въ австрійскихъ газетахъ французскаго циркулярнаго предложенія, состоящаго изъ общихъ мѣстъ, едва ли можно считать дѣломъ серіознымъ), не служимъ ли мы чьимъ-либо чужимъ интересамъ? Въ самомъ дѣлѣ — кому нужно оттягивать скорѣйшее заключеніе мира? Никому, кромѣ Сербскаго короля Милана съ его министерствомъ, да Австріи. Но не въ Миланѣ и Гарашанинѣ, разумѣется, сила, а опять-таки въ Австріи, въ ней одной! И Россія съ Германіей такому австрійскому маневру не перечатъ, а своимъ бездѣйствіемъ потакаютъ — вотъ что по истинѣ удивительно! Удивительно особенно со стороны русской дипломатіи, — такъ какъ Германія здѣсь въ сторонѣ и дѣятельнаго участія въ дѣлѣ не принимаетъ. Впрочемъ вполнѣ понятно, что Австрія медлитъ: она согласилась на перемиріе нехотя, подъ давленіемъ «Союза», — она не можетъ пока соорудить почетнаго для Сербіи исхода изъ той войны, на которую сама натолкнула и за послѣдствія которой несетъ предъ нею отвѣтственность, — а между тѣмъ, тѣ единственныя условія мира, на которыя Сербія имѣетъ право, безъ сомнѣнія теперь таковы, что грозятъ полнымъ разрушеніемъ австрійскому авторитету среди Сербовъ. Вотъ почему, если бы не удалось Австріи утвердить своего въ Сербіи вліянія другими способами, продолженіе войны было бы въ ея интересахъ, причемъ, конечно, она бы снабдила Сербію всѣми средствами обезпечивающими побѣду. Вотъ почему австрійскому правительству необходима оттяжка въ надеждѣ на благопріятныя случайности. Эти случайности: или возобновленіе войны, или присужденіе Сербіи какого-либо вознагражденія за болгарское возсоединеніе посредствомъ европейскаго конгресса (который можетъ-быть, въ концѣ концовъ, все-таки соберется); или же возбужденіе какихъ-либо новыхъ на Балканскомъ полуостровѣ осложненій. Съ точки зрѣнія австрійскихъ интересовъ все это понятно, но русской-то дипломатіи зачѣмъ о нихъ радѣть? Развѣ не видитъ она, что если Австріи не удастся удовлетворить Сербію (что нужно лишь исключительно для австрійскихъ личныхъ выгодъ), то наша союзница употребитъ всѣ усилія къ предотвращенію того мирнаго исхода, который у насъ считаютъ уже почти достигнутымъ? Врагомъ мира теперь никто иной, какъ Австрія, и если миръ до весны не состоится, то быть войнѣ, но не исключительно сербской… Входитъ ли именно это въ наши расчеты?.. Если входитъ, то дѣло другое…
Дойдетъ ли — не дойдетъ наша газета въ Сербамъ сквозь цензурныя австрійскія и сербско-правительственныя заставы, во всякомъ случаѣ вотъ имъ дружественный голосъ изъ Россіи: Сербы прозрите! Ваше правительство покрыло сербское имя, Сербскій народъ срамомъ и хочетъ теперь заслѣпить вамъ глава жаждою мщенія, злобою на Болгаръ. Но не въ томъ для васъ срамъ, срамъ на весь міръ, что васъ поразили на полѣ брани, а въ томъ, что это ваше правительство изъ личныхъ своекорыстныхъ видовъ подвигло Сербію на гнусное, черное дѣло, на беззаконную, безпричинную брань съ вашими братьями по крови, вѣрѣ и турецкой неволѣ. Вѣримъ, что большинство вашихъ солдатъ было обмануто и думало, что ихъ ведутъ въ Старую Сербію, но какъ бы то ни было, ваши власти виновны въ томъ, что на вашу народную совѣсть легко подлое разбойническое нашествіе на Болгарію, — и когда-же? когда ей могло грозитъ нападеніе оттоманскихъ войскъ! Нечего вамъ теперь попусту злобствовать на Болгаръ: этимъ вы только пуще угождаете вашимъ правителямъ, перелагая на свою душу содѣянное ими преступленіе! На сторонѣ Болгаръ была правда, они защищали свою родную землю, они доблестно исполнили свой долгъ, и Богъ благословилъ ихъ оружіе… Не поддавайтесь же коварнымъ навѣтамъ вашихъ властителей, которымъ нужно распалять въ васъ вражду къ братскому народу, чтобы вы отвели глаза отъ истинныхъ виновниковъ вашего позора, вашего разоренія и всѣхъ постигшихъ васъ бѣдъ. На нихъ, на нихъ однихъ устремите вашъ праведный гнѣвъ. Нѣтъ вамъ другого способа снять съ себя ярмо стыда и безславія, очиститься въ глазахъ міра и предъ собою, какъ освободивъ Сербію отъ тѣхъ, что продали и предали ее на поруганіе всему свѣту, затоптали въ грязь доброе ваше народное имя и честь! Другаго исхода вамъ нѣтъ.