Сочиненія И. С. Аксакова. Славянскій вопросъ 1860—1886
Статьи изъ «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси». Рѣчи въ Славянскомъ Комитетѣ въ 1876, 1877 и 1878.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывш. Н. Н. Лаврова и Ко). 1886.
1882 г.
правитьВъ то время, какъ гордая торговка опіумомъ, просвѣщенная отравительница Китая, мечомъ и огнемъ добывшая себѣ право свободно и безнаказанно губить медленнымъ ядомъ цѣлый народъ, — въ то время, какъ Англія въ лицѣ консервативной своей партіи, съ Times’омъ, лондонскимъ лордъ-херомъ, лондонскимъ епископомъ во главѣ, въ печати и на публичныхъ митингахъ срамитъ, поноситъ имя Россіи и въ лицемѣрномъ негодованіи, вступаясь за еврейскую угнетенную невинность проповѣдуетъ ненависть, къ нашему отечеству, къ «идолопоклонникамъ, выбѣленнымъ дикарямъ» (по выраженію извѣстнаго романиста Чарльсъ-Рида), грозитъ наконецъ подвергнуть нашу «варварскую орду» допросу черезъ посредство англійскаго правительства, твердо вѣруя, что Русскіе, по подлиннымъ словамъ англійскихъ газетъ, «чувствительны въ крайней степени къ критикѣ Западной Европы», — въ это самое время австрійскія полчища, одно за другихъ, поспѣшаютъ въ предѣлы Балканскаго полуострова, чтобы окончательно сломить твердыню славянскаго духа, попрать и раздавить славянскую самобытность. Австро-венгерскій походъ на Кривошіянъ, Герцеговинцевъ, Боевиковъ, косвенныхъ образомъ на Черногорію, это — походъ на насъ. «Нѣмецко-мадьярскія винтовки — но выраженію генерала Скобелева въ его рѣчи 12 января — направленныя, въ родной намъ Славянской землѣ, въ единовѣрныя намъ груди», направлены собственно въ наши груди! Каждый выстрѣлъ нѣмецко-мадьярскій, поражающій теперь тамъ, далеко, православнаго Славянина, наноситъ и намъ ударъ; каждая пролитая капля славянской крови ложится на нашу душу, пятнаетъ насъ, взываетъ въ отмщенію….
Да, Россія осуждена присутствовать, хотя бы съ негодованіемъ въ сердцѣ, съ краскою стыда на лицѣ, при самомъ возмутительномъ изъ зрѣлищъ, при насильственномъ порабощеніи православныхъ Славянъ ненавистному имъ латинскому и швабскому или нѣмецкому игу. Ну, что-жь? пойдемъ, разсядемся но мѣстамъ и станемъ издали смотрѣть на интересное зрѣлище этого боя, на смерть отважныхъ, непреклонныхъ, вольнолюбивыхъ людей нашего исповѣданія и племени за свободу и вѣру!… Станемъ, въ качествѣ наблюдателей, глядѣть, какъ при общемъ ободреніи и хвалебномъ кликѣ Европы попирается самое святое право, творится самая вопіющая кривда. — какъ горько искупаютъ эти безумные Славяне свои чаянія на Россію, которыя помогли имъ до сихъ поръ пережить вѣка мученій и рабства, — какъ наносится ударъ за ударомъ политическому значенію, обаянію нашей Россіи и всему тому, что тамъ, на Балканскомъ полуостровѣ, она созидала въ теченіи двухъ столѣтій медленно, но настойчиво, своею кровью и достояніемъ! Ибо нечего же себя обманывать: торжество австрійской кривды на Балканскомъ полуостровѣ, прежде всего — нравственное паденіе Россіи, а нравственное паденіе державы, какъ извѣстно, не обходится безъ ущерба и для политической ея силы….
И въ самомъ дѣлѣ, не безумство ли со стороны Славянскихъ племенъ это возстаніе противъ могущественной Австро-Мадьярской имперіи? Не несетъ ли она имъ всѣ выгоды европейской или, — что по понятіямъ «Голоса» и его петербургскихъ и московскихъ подголосковъ одно и то же, — «общечеловѣческой» цивилизаціи? не сулитъ ли въ перспективѣ всѣ блага «правоваго порядка» или другими словами — конституціи съ парламентомъ, съ правомъ посылать «представителей» въ рейхсратъ и т. д.? И всѣ эти блага можно купить, съ точки зрѣнія нашихъ «либераловъ», самою дешевою цѣною! отрекись только отъ народнаго вѣроисповѣданія (вѣдь это въ сущности, въ нашъ просвѣщенный вѣкъ, чистый вздоръ, такъ какъ «религія только субъективное чувство»); отрекись лишь отъ «самобытности въ сферѣ политическихъ, нравственныхъ и религіозныхъ идей», — какъ уже отреклись отъ нея, за Русскій народъ, въ своихъ печатныхъ органахъ наши «интеллигенты», не признающіе въ русскомъ людѣ иной самобытности, кромѣ экономической, и иного интереса, кронѣ матеріальнаго (sic)! Самобытность полагается, по ученію нашихъ противниковъ, только для западныхъ Европейцевъ, у которыхъ она возводится ими даже на степень «общечеловѣческаго идеала»…. Отступись только Славянинъ отъ православіи, преклонись предъ австрійскихъ жандармомъ — носителемъ высшей культуры, признай предупредительно и смиренно законъ, въ силу котораго низшая культура должна непремѣнно подчиниться высшей, — и нѣтъ сомнѣнія, миромъ и благоденствіемъ разцвѣтетъ и Боснія, Герцеговина, и всѣ тѣ прочія Славянскія страны, гдѣ, если нѣтъ еще открытаго боя, за то не прекращается ни на минуту скрытая, глухая борьба….
Но грубыя Славянскія племена не обольщаются этими выгодами и предпочитаютъ терпѣть; страдать и даже умереть за сохраненіе своей самобытности именно въ сферѣ религіозныхъ, нравственныхъ и политическихъ идей: знаютъ они хорошо, что та западно-европейская самобытность, которую преподносятъ имъ въ видѣ высшаго «общечеловѣческаго развитія», на дѣлѣ, по отношенію къ Славянину, является лишь національною самобытностью Нѣмца или Мадьяра. Не мало однакожъ, — до появленія Россіи, какъ могущественной державы, на европейскомъ политическомъ горизонтѣ, — погибло Славянскихъ племенъ подъ мечомъ и государственнымъ гне, томъ Европейцевъ или втянулось въ составъ чуждыхъ народовъ; не мало погибло ихъ и духовно чрезъ невольное ни вольное присоединеніе къ латинству. Но едва лишь прогремѣло при Петрѣ имя Россіи, какъ воскресли духомъ всѣ, еще не погибшія, хотя и томившіяся въ рабствѣ Славянскія племена, и даже въ тѣхъ, которыя измѣнили вѣрѣ отцовъ, пробудилось славянское самосознаніе: всѣ стали жить чаяніемъ великаго будущаго, вперяя взоры въ сѣвернаго могучаго брата…. Только о Россіи стоитъ и движется еще въ мірѣ славянская народность. Нѣкогда успѣшный процессъ поглощенія Европою Славянскихъ племенъ встрѣчаетъ теперь неожиданное, трудно одолимое препятствіе. Даже тотъ благодатный край, въ которомъ она пыталась когда-то основать Латинскую имперію, который подпалъ потомъ владычеству Оттомановъ, но на который она не переставала простирать свои виды, — сталъ ожидать отъ Россіи возрожденія въ самостоятельному, независимому бытію — и дѣйствительно возрождаться…. Вотъ откуда источникъ злобы и ненависти Западней Европы къ Россіи! Вся задача западно-европейской политики въ томъ именно и состоитъ, чтобъ расторгнуть связь между Россіей и остальнымъ міромъ Славянскимъ, — другими словами уничтожить историческій фактъ; нераздѣльный съ самимъ бытіемъ Славянъ и Россіи. Однакожъ, какъ ни усиливается Европа, фактъ все же остается и пребываетъ:
Но все же братья мы родные:
Вотъ, вотъ что ненавидятъ въ насъ:
Вамъ не прощается Россія,
Россіи не прощаютъ васъ!
сказалъ русскій поэтъ, обращаясь къ славянскимъ гостямъ на съѣздѣ 1867 года. Да, какъ тяжкій первородный грѣхъ преслѣдуется славянство въ Европѣ, преимущественно же въ Австро-Венгріи, гдѣ Славяне составляютъ большинство всего населенія имперіи… Часто, на страницахъ нашей газеты, разсказываемъ мы его многострадальную повѣсть! Одинъ изъ самыхъ обычныхъ видовъ страданія, это — посягательство на вѣру. Европа понимаетъ ясно, что претворять Славянство въ свой организмъ она иначе не можетъ, какъ путемъ отступничества Славянъ отъ той духовной основы, въ которой главный залогъ ихъ самостоятельности и ихъ связи съ Россіей. Не обращая никакого вниманія на толка о томъ, что «въ нашъ просвѣщенный вѣкъ религія не болѣе какъ субъективное чувство и не должна служить никакимъ логическимъ цѣлямъ», или, вѣрнѣе сказать, провозглашая эти начала только про себя, до отношенію къ своей собственной жизни, а не въ примѣненіи къ Славянамъ, и предоставляя нашимъ «либераламъ», къ великому для враговъ Россіи утѣшенію, подтачивать спроста, будто бы въ силу отъ началъ, наижизненѣйшій нервъ нашей и славянской народности, Европа самымъ наглымъ образомъ, принужденіемъ и соблазномъ, домогается совращенія православныхъ Славянъ въ латинство или хоть въ протестантизмъ. Не только Австрійцы, но и Французы, и Итальянцы, и Нѣмцы, и Англичане, — всѣ усердствуютъ въ религіозной пропагандѣ и наводняютъ миссіонерами, словно языческій край, христіанскія Славянскія земля! Но дѣло не ограничивается простою проповѣдью. Православіе — именно въ католической Австріи — вытравляется всѣми ухищреніями іезуитскаго коварства, цѣлою сѣтью ежечасныхъ обидъ! Читатели «Руси» уже знакомы съ положеніемъ Русскаго племени въ Венгріи — этихъ истинныхъ страстотерпцевъ, и еще большихъ страстотерпцевъ — Русскихъ же въ сосѣдней, родной нашей Галиціи: о новѣйшихъ гоненіяхъ, воздвигнутыхъ на этихъ послѣднихъ ренегатами Славянства и прислужниками Австріи Поляками, помѣщается сказаніе ниже, въ этомъ же No.
И такъ, осудимъ ли мы «безумное» упорство Славянъ западной окраины Балканскаго полуострова, рѣшившихся лучше погибнуть, чѣмъ утратить свою духовную самобытность и подчиниться безпрекословно убійственному для ихъ народности, хотя, пожалуй, и законному, съ точки зрѣнія нѣкоторыхъ петербургскихъ умниковъ, господству высшей, т. е. западно-европейской цивилизаціи? Не тяжкіе только налоги, не дурные только австрійскіе административные порядки вызвали Славянъ Босніи и Герцеговины на то отчаянное сопротивленіе, которое, если имъ не будетъ оказано помощи, въ концѣ-концовъ завершится страшными бѣдствіями для нихъ и для всей страны. Если бы дѣло шло только о налогахъ да администраціи, австрійское правительство нашло бы средство отвратить возстаніе: налоги, администрація, всякія внѣшнія насилія были еще хуже подъ владычествомъ Турокъ, — а между тѣмъ Герцеговинцы и Босняки готовы и теперь предпочесть турецкое иго — игу цивилизованныхъ Европейцевъ! Осудимъ ли ихъ? Скажемъ ли имъ, какъ совѣтуетъ, напримѣръ, петербургская газета «Новости» (постоянно хвастающая 20 т. подписчиковъ): смиритесь и покоритесь!?…
И въ самомъ дѣлѣ, ужъ не крикнуть ли имъ отъ имени Россіи, въ отвѣтъ на призывъ о помощи: «не упрямьтесь — дайте себя олатинить и онѣмечит»!!…
Скажетъ ли, подастъ ли такой совѣтъ Россія? Или же, не подавая такого совѣта, отвѣтить имъ: «погибайте!.. Погибайте, а я стану смотрѣть, какъ вы будете гибнуть»!..
Вотъ какой вопросъ грозитъ предстать предъ Россіей, у нашествіе этого грознаго вопроса, этого призыва на судъ исторіи, уже начинаетъ предчувствоваться русскимъ обществомъ… Если Австрія не отречется отъ своихъ притязаній, къ веснѣ пожаръ можетъ охватятъ все сербское православное племя: не устоятъ Черногорцы; не бывать имъ праздными зрителями, какъ рѣжутъ ихъ кровныхъ братьевъ, — и Австрія вынуждена будетъ, пожалуй, въ стратегическихъ видахъ, пренебречь независимостью Черногорской территоріи…
Кто же, безъ надобности, беззаконно нарушаетъ теперь миръ и спокойствіе Европы? Отчего же европейскій ареопагъ не призоветъ къ своему суду нарушителя? Австрія, — да, она одна повинна предъ всѣмъ человѣчествомъ, предъ правосудіемъ Божьимъ и людскимъ, въ посягательствѣ на общественную международную тишину, и если годится на что-либо въ свѣтѣ дипломатія, такъ именно теперь настало для нея время. Не можетъ же русское правительство искушать долготерпѣніе, подвергать такому мучительному испытанію совѣсть и честь своего народа. Не для того принесло оно столько жертвъ для умиротворенія Европы на Берлинскомъ конгрессѣ, чтобы эта Европа, заручившись миромъ со стороны Россіи, принялась снова дразнить тотъ народъ, который, ради освобожденія православныхъ братьевъ, еще недавно, переваливъ черезъ Балканы, доступилъ самыхъ стѣнъ Константинополя!
Дѣло просто и ясно. Если Берлинскій конгресъ уполномочилъ Австрію временно занять двѣ турецкія провинціи съ цѣлы" умиротворенія, то потому только, что управленіе христіанской цивилизованной державы представлялось для того болѣе падежнымъ средствомъ, чѣмъ управленіе Порты. Не съ тою же цѣлью возлагалось это порученіе на Австрію, чтобы она предала подлежащія умиротворенію страны — разгрому, опустошенію, валила ихъ кровью, завалила трупами. Если же цѣль полномочія не достигнута и Австрія, по чьей бы винѣ ни было, оказывается въ водворенію тишины и порядка не способною, всякое ея право на оккупацію рушится и полномочіе уничтожается само собою: иначе оккупація становится вопіющимъ, возмутительнымъ, позорнымъ для Европы противорѣчіемъ съ ея собственнымъ постановленіемъ, а Австрія является ослушницею соединенной воли Европы… Вопросъ, разрѣшеніе котораго европейскимъ ареопагомъ поручено Австріи и. ею не разрѣшенъ, возвращается ipso facto, для новаго рѣшенія, опять къ тому же ареопагу иди къ соединенной Европѣ. Это единственны дипломатическій исходъ изъ настоящаго положенія; онъ одинъ еще можетъ предупредить разгаръ начинающейся войны, разгаръ, котораго конечно никто не желаетъ, во которому размѣровъ никто — предустановить не можетъ.
Намъ возразятъ пожалуй, что тайный умыселъ и Англія, и Германіи, и прочихъ иностранныхъ державъ, былъ мной; что онѣ подъ оккупаціей разумѣли аннексію, т. е. присоединеніе обѣихъ турецкихъ провинцій къ Австріи. Но что за дѣло до такихъ умысловъ, если внутренняя ихъ неправда такъ велика, что ни одна изъ"тихъ державъ не осмѣлилась ихъ обнаружить! Или весь этотъ конгрессъ не болѣе какъ комедія, прикрывавшая только внѣшнею благовидностью злостный заговоръ противъ Славянъ и Россіи, или же постановленія трактата сохраняютъ свою обязательную силу. Если — комедіа, прикрывавшая заговоръ, — пусть же такъ и объявятъ это теперь западныя державы: тогда по крайней мѣрѣ Берлинскій трактатъ тотчасъ же утратитъ свое обязательное значеніе какъ для Россіи, такъ и для Сербіи, для Черногоріи, для Болгаріи. Если же трактатъ остается обязательнымъ, такъ пусть же онъ будетъ исполненъ буквально — прежде всего самою Австріей… Вотъ пока, повторяемъ, единственный исходъ для русской дипломатіи, вотъ вопросы, которые слѣдовало бы ей поставить Европѣ, прежде чѣмъ ходъ событій, предоставленный самъ себѣ, поставитъ вопросъ въ упоръ предъ самою Россіей: вопросъ о томъ — оставаться ли ей вѣрною своему историческому призванію, долгу чести и совѣсти народной, охранить ли вѣру и свободу православныхъ Славянскихъ племенъ отъ посягательства Австріи, или же велѣть этимъ племенамъ самимъ рѣшать свою участь, другими словами: дать имъ себя олатинить и онѣмечить или пожалуй погибнуть. Но вѣдь это вопросъ — быть или не быть для самой Россіи…
Не знаемъ, на что рѣшится наше правительство, но едва ли послѣдуетъ оно совѣту, который подсказываютъ ему органы петербургскаго либерализма, именно: пуще всего на свѣтѣ избѣгать «самобытности» и «народнаго направленія» въ политикѣ. Но не поднимая теперь съ своей стороны спора о народности, замѣтимъ только, что русское народное травленіе въ политикѣ — въ то же время и общечеловѣческое. Да, и общечеловѣческое, ибо Россія въ своей внѣшней политикѣ не ищетъ ничего кромѣ; ибо по милости Божіей, не расходятся съ правдою ея личные интересы. Она домогается для Славянъ только свободы самостоятельнаго бытія, и только въ этой ихъ свободѣ и самостоятельности видитъ эклогъ ихъ братскаго съ собою соединенія. Нечего указывать на несочувствіе и недовѣріе къ Россіи интеллигенціи сербской или болгарской. Эта «интеллигенція», — если такое несочувствіе и существуетъ (конечно только въ нѣкоторой ея части), — всего-то считаетъ себѣ безъ года недѣлю и беретъ себѣ за образецъ нашу же доморощенную такъ-называемую либеральную интеллигенцію… Но ми вѣдь знаемъ, что какъ въ Россіи ея мощь и творчество жизни не въ этой безнародной интеллигенціи, а въ народѣ, такъ и у Славянскихъ племенъ. А народъ и у Болгаръ, и у Сербовъ, и во всѣхъ Славянскихъ странахъ — влечется духомъ къ Россіи. Нѣтъ у Россіи какихъ-либо иныхъ благоволящихъ ей въ этихъ краяхъ «партій», кромѣ одной, которая посильнѣе всѣхъ партій, т. е. самого народа. Народы за насъ, — они понимаютъ сердцемъ Россію, лучше чѣмъ наша интеллигенція. И только народная Россія можетъ пользоваться сочувствіемъ и любовью народовъ.
Пусть издѣваются въ Петербургѣ надъ московскою «восторженностью» и съ дешевымъ хладнокровіемъ, свысока, подтруниваютъ надъ «историческимъ призваніемъ» русской народности, да и надъ самою русскою народностью. Эту гнилую мудрость, пренебрегающую мудростью народнаго инстинкта и сердца, не вразумилъ и 1876 годъ. Но мы уже слышимъ тихій подступъ той знакомой намъ волны, которой новое выступленіе изъ береговъ въ настоящее время едва ли и желательно; намъ уже и теперь приходится сдерживать молодое порывы… Русскому правительству нѣтъ, по нашему мнѣнію, другаго способа предотвратить неправильное проявленіе естественнаго, законнаго сочувствія своего народа къ воюющимъ теперь Боснякамъ и Герцоговинцамъ, какъ стать во главѣ этого сочувствія я дать своей дипломатіи подобающее въ настоящую пору направленіе. Не то…
Быть громамъ и быть ударамъ!
Два олова еще по поводу еврейской агитаціи въ Англіи. Нужно ли говорить, что сами Англичане не вѣрятъ, не могутъ вѣрить всей той лжи, которою съ такимъ изобиліемъ снабжаютъ ихъ Евреи и которую они съ такимъ злорадствомъ печатаютъ въ своихъ многочисленныхъ газетахъ? Здравый смыслъ могъ бы однако подсказать имъ самимъ, не ожидая и опроверженій со стороны Россіи, совершенную несбыточность описываемыхъ фактовъ, въ родѣ напримѣръ поголовнаго обезчещенія женскаго населенія цѣлыхъ мѣстностей, какъ Березовки и другихъ!! Статочное ли дѣло, чтобъ о такихъ событіяхъ не вѣдали или молчали, въ теченіи шести-семи мѣсяцевъ, представители англійскаго правительства въ Россіи, многочисленные, разсѣянные по Россіи англійскіе консула и тысячи Англичанъ проживающихъ въ нашемъ отечествѣ? Прежде чѣмъ печатать эти мерзости, поносить Россію въ газетахъ и на митингахъ, и требовать отъ англійскаго министерства протеста противъ дѣйствій русскаго правительства, не проще ли было бы обратиться съ запросомъ въ англійскому послу въ Петербургѣ? Но въ томъ и дѣло, что и составители извѣстій, и редакторы печатающіе эти извѣстія въ своихъ газетахъ нисколько не сомнѣваются въ ихъ лживости. Умыселъ тутъ другой. Прежде всего умыселъ еврейскій. Евреямъ извѣстно, что труды губернскихъ коммиссій по вопросу объ установленіи правильныхъ отношеній еврейскаго населенія къ христіанскому сосредоточены теперь въ Петербургѣ, въ центральной коммиссіи подъ предсѣдательствомъ г. товарища министра внутреннихъ дѣлъ, и вотъ съ цѣлью произвести давленіе на русское общественное мнѣніе и на русское правительство и поднятъ ими весь этотъ безобразный, позорящій не Россію, а Англію, шумъ и гвалтъ. Но умные Евреи оказались на сей разъ очень ужъ просты и безъ сомнѣнія обочтутся въ своихъ расчетахъ. Правда, они основывали свои соображенія на русскихъ же извѣстнаго пошиба газетахъ, исповѣдующихъ, если не прямое юдофильство, то пренебреженіе къ русской народности, — однакоже есть поводъ думать, что время успѣшнаго застращиванія русскаго правительства иноземнымъ общественнымъ мнѣніемъ, враждебною критикой и гуломъ заграничной хулы, — безвозвратно прошло. Если въ этомъ враждебномъ Россіи подъемѣ англійскаго общества проявилась сила Израелитскаго Всемірнаго Союза (Alliance Israelite), то тѣмъ болѣе причинъ для Россіи оградить себя отъ вмѣшательства этой международной новой державы и пресѣчь разомъ всѣ ея притязанія.. Евреи въ Россіи, оставляя дѣйствія своихъ лондонскихъ собратій безъ протеста, конечно этимъ самымъ только доказываютъ свою полную съ ними солидарность…
Достойно замѣчанія, что Евреи, вѣроятно желая снискать вящее благоволеніе англійской публики, а можетъ-быть наивно расчитывая, что русское правительство, струсивъ англійской критики, послѣдуетъ ихъ указаніямъ, трубятъ въ англійскихъ газетахъ (какъ свидѣтельствуетъ корреспонденція изъ Лондона, помѣщенная въ No отъ 11 января «Новаго Времени»), что разгромъ, насилія, звѣрства совершенныя будто бы въ Россіи надъ еврейскимъ населеніемъ — вызваны ни кѣмъ инымъ какъ «московскими славянофилами» и именно, между прочимъ, редакторомъ «Руси». Однимъ словомъ, съ точки зрѣнія еврейской, какъ и съ точки зрѣнія нашей «либеральной прессы», (да и Австро-Венгріи конечно), въ Россіи — вся бѣда отъ «народности», такъ какъ народное направленіе, въ ихъ понятіяхъ, равнозначительно возбужденію народнаго духа противъ «интересовъ цивилизаціи» (читай: Евреевъ и Нѣмцевъ)… Это мало. Одновременно съ этимъ, въ тѣхъ же англійскихъ газетахъ, Евреи предъявляютъ требованіе, «чтобъ общественное мнѣніе помогло русскимъ политикамъ школы графа Шувалова замѣнить настоящихъ русскихъ министровъ» («Новое Время», та же корреспонденція изъ Лондона). Знаменательно!
Знаменательно оно и потому, что эта еврейская агитація въ Англіи служитъ подкладкою для агитаціи партіи или консервативной, на сторону которой очевидно сворачиваетъ и «Times». Консервативная партія вѣроятно предполагаетъ, что настала пора для сверженія Гладстона и всего либеральнаго министерства. Встревоженные призракомъ аграрныхъ реформъ, грозящихъ изъ Ирландіи перейти въ Англію, тори, пользуясь затрудненіями" встрѣченными настоящимъ правительствомъ въ Ирландіи, усиливаются создать затрудненія министерству и во внѣшней политикѣ. Дружественныя отношенія въ Россіи противорѣчатъ не интересамъ Англіи — совершенно напротивъ — а тѣмъ предразсудкамъ, которые сильнѣе всякихъ доводовъ здравой: логики и глубоко вкоренились въ тугоподвижные умы большинства англійскаго общества. Не легко ему разстаться съ догматами своего политическаго credo, будто Балканскій полуостровъ долженъ быть изъятъ изъ сферы вліянія Россіи, такъ какъ свободный проходъ русскихъ судовъ чрезъ Босфоръ и Дарданеллы представляетъ будто бы опасность для англійскихъ индійскихъ владѣній!! Этотъ неразумный страхъ можно объяснить себѣ не иначе какъ предразсудкомъ. Поэтому и возбужденіе недовѣрія и даже ненависти къ Россіи входитъ въ разсчеты консерваторовъ, какъ возвращеніе общества къ самымъ популярнымъ его преданіямъ, тѣсно связаннымъ съ направленіемъ внѣшней консервативной политики" Въ Англіи не перестаютъ вспоминать о томъ политическомъ блескѣ, которымъ была она окружена за границей при Бекенсфильдѣ и и котораго она какъ бы лишилась при Гладстонѣ, причемъ забываютъ, что весь этотъ блескъ лживый, условный, что могущество Англіи въ сущности мнимое, что Англія безъ тѣснаго союза съ сухопутными державами не страшна никому на сушѣ, и что дерзкая политика Беконсфильда, удовлетворяя національному тщеславію, ничего въ сущности не принесла Англіи кромѣ убытка. Какъ бы то ни было, но уже теперь можно предвидѣть, что съ паденіемъ Гладстона отношенія Англіи къ Россіи станутъ снова враждебны, и что Англія примкнетъ къ политической системѣ канцлера, т. е. къ союзу съ Германіей и Австріей" Нельзя не принять въ соображеніе, что этого паденія открыто желаетъ и самъ князь Бисмаркъ, и что возстановленіе консервативной партіи во главѣ англійскаго правительства, дружественной Германіи, изолируя Францію, изолируетъ и Россію, и создаетъ сильную коалицію трехъ державъ, которыхъ восточная политика будетъ, какъ и на Берлинскомъ конгрессѣ, направлена вся противъ Россіи… Выходитъ, что и вся эта еврейско-консервативная агитація въ Лондонѣ, съ которой такъ мужественно борются газеты благородной партіи Гладстона, какъ разъ на руку и германскому канцлеру, и австро-венгерскому правительству: для послѣдняго же особенно кстати, въ виду предпринятаго имъ хищенія Босніи и Герцеговины…
Она, эта агитація, кстати и для «Голоса». Онъ пользуется ею, чтобы обвинить ненавистное ему притязаніе на «самобытность», и еще разъ отрекомендовать себя предъ враждебной Россіи Европой несамобытнымъ, въ чемъ, впрочемъ, никто и не сомнѣвался. Достаточно вспомнить, какъ воспѣвалъ онъ во время оно Берлинскій трактатъ и его главныхъ радѣтелей. «Въ возникновеніи еврейскаго вопроса мы сами виноваты» — вѣщаетъ онъ. «Мы не настолько культурный народъ, чтобъ относиться съ терпимостью къ чужому мнѣнію, чужой профессіи, чужой жизни»… Это эксплуатація-то русскихъ крестьянъ Евреями чествуется именемъ профессіи!… «Наша нетерпимость, продолжаетъ „Голосъ“, какъ и другія недобрыя качества, тотчасъ же выступила на первый планъ, какъ только мы захотѣли быть самобытными». Слѣдовательно въ формулѣ: не «разнуздывайте звѣря» "Голосъ прибавляетъ и еще формулу: «будьте несамобытны». Это ужъ и комментарія не требуетъ.
И все это въ отвѣтъ на оскорбленія, посылаемыя Россіи изъ той страны, гдѣ каждый день совершаются дѣйствительныя звѣрскія убійства, вызванныя тѣмъ аграрнымъ вопросомъ, котораго разрѣшеніе въ Россіи прошло мирно и благополучно — именно потому, что это разрѣшеніе было не заимствованное, а самобытное!…
Наши «либералы» не на шутку встревожена: ну какъ и въ самомъ дѣлѣ русское общество воспламенится сочувствіемъ къ «православнымъ и единоплеменнымъ братьямъ» (срамъ какой!), вновь живо ощутитъ свое единство со всѣмъ Русскимъ народомъ, проникнется, пожалуй, историческимъ духомъ, освободится изъ-подъ обаянія либеральныхъ и пустопорожнихъ фразъ и — чего добраго — посадитъ на мель ту «интеллигенцію», которой напротивъ хотѣлось бы возсѣсть на мягкія парламентскія кресла, въ качествѣ «представителей народа», и во имя Русскаго народа ораторствовать о красотѣ европейскихъ «правовыхъ порядковъ»!… Хотя опасности такого воспламененія пока еще и не предстоитъ, но у страха глаза велики. Газеты извѣстнаго пошиба пустили въ ходъ всѣ свои рессурсы и не мытьемъ такъ катаньемъ, не либерализмомъ, такъ консерватизмомъ, стараются изо всѣхъ силъ отвратить то «народное направленіе» въ политикѣ, котораго призракъ (увы! пока не болѣе какъ призракъ!) мерещится имъ не только во снѣ, но и на яву, преслѣдуетъ ихъ неугомонно вездѣ и всюду, какъ неотвязное пугало, какъ страшилище, — однимъ словомъ — лишаетъ покоя… Достается же отъ нихъ и газетѣ «Русь» за ея статьи, и генералу Скобелеву за его рѣчь!
Въ прошлый разъ, упомянувъ о нашествіи австро-венгерскихъ полчищъ на Балканскій полуостровъ, мы сказали, что «Россія осуждена присутствовать, хотя бы съ негодованіемъ въ сердцѣ и съ краевой стыда на лицѣ, при самомъ возмутительнѣйшемъ изъ зрѣлищъ, при насильственномъ порабощеніи православныхъ Славянъ латинскому и нѣмецкому игу». Не желая войны для Роеоіи и именно въ видахъ предупрежденія войны, мы позволили себѣ совѣтовать правительству поставить дѣло на дипломатическую почву и путемъ переговоровъ съ державами — участницами Берлинскаго конгресса — попытаться отстранить опасность грозящую общеевропейскому миру.
«Голосъ» тоже осуждаетъ Россію на роль зрительницы, но… «спокойной», — безъ стыда и негодованія… «Россіи — говоритъ онъ — остается, очевидно? только одна роль: оставаться спокойною зрительницею разъигрывающейся на Балканскомъ полуостровѣ драмы и ни косвенно, ни прямо не вмѣшиваться въ происходящее тамъ событіе». Не только негодованію не полагается мѣста, но, по словамъ «Голоса», «теперь должны быть забыты всѣ симпатіи или антипатіи къ тому или другому народу». Этого мало: повторяя снова, что Россія не должна ни прямымъ, ни косвеннымъ образомъ вмѣшиваться въ герцеговино-боснійское возстаніе, «Голосъ» утверждаетъ, что въ то же время «русская политика должна всѣми силами поддерживать дружескія сношенія съ сосѣднею державою», т. е. съ Австро-Венгріей… Довольно бы повидимому и просто мирныхъ сношеній, но «Голосъ» требуетъ именно дружескихъ, да еще поддерживаемыхъ всѣми силами и затѣмъ, въ заключеніи своей статьи, съ благороднымъ паѳоеомъ восклицаетъ: «Большаго ни Австро-Венгрія, ни Германія отъ Россіи требовать не могутъ. Идти дальше не дозволяютъ ни чувство собственнаго достоинства, ни сознаніе собственныхъ своихъ интересовъ»… Да куда жъ идти еще дальше? Казалось бы ужъ и некуда — послѣ предложеннаго совѣта: всѣми силами (стало-быть не только угодничествомъ, но. и разными уступками) поддерживать дружбу съ державою наносящею ударъ нашей чести, нашему политическому значенію въ Европѣ и на Востокѣ! Ужъ не вооруженную ли помощь со стороны Россія для ея собственнаго заушенія подразумѣваетъ тутъ «Голосъ»? Возможность ея онъ очевидно допускаетъ, но, разсудивъ, признаетъ, что «чувство достоинства не дозволяетъ»… Удивительныя понятія у «Голоса» о національномъ достоинствѣ! Они напоминаютъ намъ патетическое восклицаніе одного изъ Гоголевскихъ героевъ: «до всего могу унизиться, но до подлости никогда!»…
Мы полагаемъ съ своей стороны, что не Россія у Австрія должна всѣми силами заискивать дружбы или пожалуй, какъ выражается «Голосъ», поддерживать съ Австріей дружескія сношенія, но наоборотъ: эта роль приличествуетъ именно Австріи, ибо успѣхъ или неуспѣхъ ея замысловъ зависитъ вполнѣ отъ Россіи. Да только заручившись увѣреніемъ въ русскомъ миролюбіи и отважилось австро-венгерское правительство двинуть свои полки въ Боснію и Герцеговину! Въ своемъ отвращеніи къ народной политикѣ «Голосъ» дошелъ до… цинизма. Съ поразительною политическою безтактностью, чтобъ не сказать безстыдствомъ, онъ — въ то самое время, какъ Австрія, постоянно оглядываясь съ безпокойствомъ назадъ, на Россію, очевидно соразмѣряетъ смѣлость и силу своего натиска съ данными ей ручательствами русскаго миролюбія, и впередъ оговаривается, что хотѣла бы избѣжать политическихъ усложненій, неминуемыхъ, напримѣръ, въ случаѣ вступленія ея на черногорскую территорію, — въ это самое время «Голосъ» какъ бы кричитъ ей во слѣдъ: «съ Богомъ! не тревожьтесь, Австрія, не тревожьтесь: кто бы тамъ вы ни дѣлали, Россія ни косвенно, ни прямо не вмѣшается въ происходящія на Балканскомъ полуостровѣ событія, — напротивъ всѣми силами будетъ поддерживать съ вами дружбу!»… Это даже превышаетъ мѣру ожиданій самой Австріи, но «Голосу» что за бѣда: по крайней мѣрѣ въ приверженности къ «народной политикѣ» и «самобытности» никто изъ тѣхъ, чье мнѣніе ему дорого, его не заподозритъ!…
Впрочемъ одинъ изъ московскихъ подголосковъ «Голоса», хотя и органъ цѣлой фракціи московскихъ университетскихъ профессоровъ, — въ своемъ ученомъ презрѣніи къ русскимъ національнымъ интересамъ, попытался даже перещеголять своего maestro, и, успокоивая напрасно смутившуюся Европу, такъ-таки прямо и выдаетъ Австріи carte blanche и свое благословеніе. «Теперь Россіи думать о возвратѣ потеряннаго уже поздно — восклицаютъ „Русскія Вѣдомости“ — наше затруднительное внутреннее положеніе хорошо извѣстно за границей, а потому, надо полагать, напрасныя опасенія, смутившія нынѣ покой Европы, и Австро-Венгріи дана будетъ полная возможность безпрепятственно отдѣлить отъ Турціи весь уголъ Балканскаго полуострова»!
Это ли не «либерализмъ» въ подлинномъ значеніи этого слова? «Нечего-де вамъ, Европѣ, насъ опасаться: сами знаете каковы мы теперь! души, души себѣ, Австрія, католичь и нѣмечь православныхъ Славянъ, и завладѣвай Босніей и Герцеговиной — вопреки Берлинскому трактату, обязательному вѣдь не для тебя, а только для Славянъ и для насъ!»… Таковъ точный смыслъ рѣчей органа либеральныхъ профессоровъ Московскаго университета.
Въ числѣ своихъ доводовъ въ защиту той же «безпрепятственности», «Голосъ» приводитъ и слѣдующій: «Польза и благосостояніе Русскаго народа вмѣняетъ намъ въ обязанность сохранить добрыя отношенія съ такими державами, какъ Австро-Венгрія и Германія, которыя представляютъ собою опредѣленную силу и твердое государственное устройство»… Смыслъ рѣчи нѣсколько темный, какъ бы намекающій, что Россія не представляетъ ни того, ни другаго, а потому ей и полезно опереться на сіи «благонадежные консервативные элементы» — любимая фраза петербургскихъ аристократическихъ сферъ! Но оставляя въ сторонѣ кажущійся намёкъ, замѣтимъ только, что подводить Германію подъ одинъ знаменатель съ Австро-Венгріей нѣсколько странно. Бытіе Австрійской монархіи совершенно искусственное; она, въ настоящую минуту, черпаетъ свою силу не изъ себя самой, а только изъ союза съ Германской имперіей. Внѣ этого союза у Австріи нѣтъ никакого такъ-называемаго «устоя», кромѣ династическаго начала, кое-какъ связующаго всѣ ея разровненные, другъ другу чуждые и враждебные національные элементы. Это даже не федерація, предполагающая равноправность членовъ федеральнаго союза, это двѣ половины, да еще плохо слаженныя между собою, — двѣ народности: нѣмецкая и мадьярская — меньшинство — распоряжающіяся судьбою остальныхъ народностей, изъ которыхъ племена Славянскія — болѣе или менѣе политически безправныя — одни составляютъ большинство всего населенія имперіи. Все искусство австрійскихъ государственныхъ людей состоитъ въ политической эквилибристикѣ, въ сохраненіи равновѣсія между различными тяготѣніями. Государственная комбинація Австріи, это — постоянно уравновѣшиваемое междоусобіе народностей!… Хорошо это «твердое государственное устройство», когда въ теченіи всего XIX вѣка Австрія мучается вопросомъ: «чѣмъ ей быть»? вопросомъ не рѣшеннымъ и до сихъ поръ! Изъ Священной Римской Имперіи разжалованная Наполеономъ I въ имперію Австрійскую, она въ 1866 г. выкинута Пруссіей за бортъ Германіи, еще болѣе понижена чиномъ съ созданіемъ Германской имперіи, наконецъ теперь, внемля болѣе или менѣе коварнымъ внушеніямъ Германскаго канцлера, лелѣетъ несбыточную мечту: стать Западно-Славянской Имперіею въ захватомъ Балканскаго полуострова!.. Хорошъ твердый государственный строй, который чуть не сотрясается отъ каждаго случайнаго проѣзда черезъ Славянскія земли русскаго путешественника, — строй, при которомъ какой-нибудь переходъ въ православіе изъ уніи нѣсколькихъ сотъ Галичанъ возводится на степень государственной опасности самому бытію монархіи, и пугало панславизма, принявшее такіе гиперболическіе размѣры въ трусливомъ воображеніи вождей австрійской политики, постоянно разстраивая ихъ состояніе духа и здравый смыслъ, наталкиваетъ ихъ на политическія ошибки, одна грубѣе другой! Вся внутренняя ея сила теперь, повторяемъ, не въ органическомъ народномъ строѣ, а въ личныхъ симпатичныхъ качествахъ ея императора и въ династическомъ чувствѣ подданныхъ; вся внѣшняя — въ союзѣ съ Германіей. И несмотря на этотъ союзъ, Австрія даже теперь, не менѣе, можетъ-быть даже болѣе самого «Голоса» и нашихъ «либераловъ», приходитъ въ трепетъ отъ одной возможности возобладанія въ нашей внѣшней я внутренней политикѣ «народнаго направленія». Въ этомъ отношеніи всѣ они могутъ подать другъ другу руки: статья «Голоса» и «Русскихъ Вѣдомостей», если не по сердцу Славянамъ, то конечно сладостны сердцу австро-мадьярскихъ властей. Всякое пробужденіе въ русскомъ обществѣ русскаго народнаго чувства въ равной степени приводитъ въ негодованіе и Нѣмцевъ съ Мадьярами, и нашихъ «либераловъ». Гоненіе на героя послѣднихъ русскихъ войнъ, Скобелева, за его рѣчь — одинаково чинится "какъ нѣмецкою, такъ и русскою «либеральною» печатью!
Приходится, однакожъ, по справедливости признать, что нѣмецкое неудовольствіе выражается умнѣе, чѣмъ русское «либеральное». «По какому праву» — спрашиваетъ «Головъ» устами своего постояннаго сотрудника В. М. — «по какому праву петербургскій ораторъ (т. е. Скобелевъ) называетъ насъ, такъ-называемыхъ либераловъ, доморощенными иноплеменниками?» Справляемся съ текстомъ: гдѣ и когда заклеймилъ храбрый генералъ «либераловъ» и г. В. М. такимъ названіемъ?… "Опытъ послѣднихъ лѣтъ — сказалъ онъ (горькій, на всю Россію прославившійся опытъ, прибавимъ мы!) — «убѣдилъ насъ, что если русскій человѣкъ, Боже сохрани, случайно скромно заявитъ, что Русскій народъ составляетъ одну семью съ племенемъ Славянскимъ, нынѣ терзаемымъ, попираемымъ, тогда въ средѣ доморощенныхъ и заграничныхъ иноплеменниковъ поднимаются вопли негодованія»… Изъ вышеприведенныхъ гнѣвныхъ строкъ обидѣвшагося «Голоса» выходитъ стало-быть, что подобные непристойные вопли негодованія исходили и находятъ ни отъ кого другаго, какъ именно отъ нашихъ «либераловъ»; до сихъ поръ мы старались ихъ въ томъ уличить, — теперь же они сами наивно въ томъ признаются, сами публично росписались въ полученіи… достойной клички! Можетъ-бить это съ ихъ стороны и либерально, но… не умно.
Генералъ Скобелевъ упоминаетъ въ своей рѣчи о той прискорбной розни, которая существуетъ между извѣстною частью нашей интеллигенціи и Русскихъ народомъ. Онъ никого не назвалъ, — казалось бы никому, кто не сознаетъ за собою грѣха розни, и обижаться не было повода. Но именно эти-то его слова и взорвали ту нашу интеллигенцію, которая любить величать себя этимъ именемъ и выражаетъ себя въ такъ-называемой либеральной печати! Она и тутъ пренаивно себя выдала и вновь благоволила росписаться, что упрекъ въ розни съ народомъ части интеллигенціи — можетъ относиться ни къ кому другому, какъ къ ней! Видно вашъ знаменитый воитель мѣтко нацѣлилъ свое тяжеловѣсное орудіе! Разумѣется, разобиженные стараются при этомъ обобщить вину генерала Скобелева, всюду возглашая, что онъ напалъ на всю интеллигенцію, на интеллигенцію вообще, на все, что есть образованнаго въ Россіи. Выходитъ по ихъ словамъ, что и на самого себя? О, глубокомысліе!..
Но «Голосъ» устами г. М. позволяетъ себѣ даже поучатъ нашего полководца, что не прилично-де ему «высказываться неуважительно объ обществѣ, къ которому самъ принадлежитъ»… Почему же не прилично? Всѣ мы, люди разныхъ направленій и взглядовъ, принадлежимъ въ широкомъ смыслѣ къ одному обществу, и г. М. самъ въ своей статьѣ глумится надъ "тою «частью нашего общества», которая, по его выраженію, проповѣдуетъ «начало русской самобытности»?! Полагаемъ, что несравненно неприличнѣе отзываться неуважительно о странѣ, въ которой самый источникъ, причина нашего гражданскаго бытія, и отрицать въ своемъ народѣ всякую духовную личность, всякое право на самостоятельность въ сферѣ политическихъ и религіозныхъ идеаловъ!…
Генералъ Скобелевъ принадлежитъ не къ той или другой фракціи общества. Онъ ее всѣми доблестными подвижниками прошлой Болгарской войны принадлежитъ Россіи, — и Россія не отвергнетъ его за то, что онъ неуважительно отозвался о тѣхъ, чья духовная рознь съ народомъ была именно причиной позора вѣнчавшаго славныя дѣянія прошлой войны и привела насъ къ Берлинскому трактату, столь превознесенному хвалами «Голоса» и собратій!
Но наши «либералы» не удовольствовались вышеприведенными нападками и перешагнули даже въ область инсинуацій: они поставили генералу Скобелеву на видъ его оффиціальное положеніе, прокричали впередъ о «дипломатическихъ запросахъ» («Голосъ» № 18), — наконецъ выражаютъ неудовольствіе даже за то, что его рѣчь была предана печатной гласности. Она — объявляетъ въ смущеніи «Голосъ» — подала теперь поводъ «нѣмецкимъ газетамъ заговорить о насъ тономъ похожимъ на угрозу… Нѣмцы теперь — очень щекотливый народъ»!…
Этого недоставало! Во всей Германіи, въ Австро-Венгріи, не только независимыя, но и всѣ просто и высоко-оффиціозныя газеты поносятъ русское имя, русскую честь (не говоря уже объ Англіи, гдѣ члены парламента, епископы, кардиналы, лордъ-меръ на публичныхъ митингахъ осыпаютъ Россію оскорбленіями), а если мы, Русскіе, у себя дома вымолвимъ что-либо западнымъ Европейцамъ неугодное, такъ не только они смѣютъ кричать намъ: цицъ! но и наши «либералы» кричатъ намъ тоже: «молчать! Нѣмецъ изволитъ быть недоволенъ, Нѣмцы — народъ щепетильный»!.. Другими словами: «имъ, Нѣмцамъ, бранить и срамить насъ можно, — ну, а мы къ Нѣмцамъ должны быть на деликатности, — они не то что мы, они къ своей чести чувствительны, а намъ такая чувствительность не къ лицу! намъ на нее и права не полагается!»
И послѣ этого либеральная печать негодуетъ на насъ, даже и до сихъ поръ, за употребленное нами когда то выраженіе, что нѣкоторая часть нашей интеллигенціи обнаруживаетъ по истинѣ «духовное предъ Западомъ лакейство»!!
Задача Австріи, при занятіи ею Босніи и Герцеговины, состояла въ томъ, чтобы устранить турецкое возмутительное управленіе. А между тѣмъ въ турецкой администраціи ничего ею не преобразовано: не только турецкія условія жизни и турецкіе законы остались въ силѣ, но еще откопали даже старые турецкіе законы, забытые самими Турками Ни капли симпатіи не пріобрѣла себѣ Австрія въ занятыхъ ею областяхъ…. Сомнительно, чтобъ при настоящей своей неудовлетворительной организаціи австрійская армія одолѣла возстаніе: не выгоднѣе ли поэтому для Австріи, при первой же возможности, самой образовать изъ Босніи и Герцеговины отдѣльное княжество, на подобіе Болгарскаго?…
"Опять! это уже ни на что не похоже! это «новый манифестъ о войнѣ!» «Нарушеніе дружественныхъ отношеній съ сосѣдней европейской державой!» «новый фазисъ славянофильской печати!» воскликнетъ, пожалуй, «Голосъ» при чтеніи вышеупомянутыхъ строекъ, какъ восклицалъ онъ по поводу нашей статьи въ 4 No. «Это новая агитація!» — «Кровожадное желаніе ввергнуть Россію въ войну»! «Наши финансы! нашъ кредитный рубль!» — «Бѣдные наши фонды!» — «Запретить, запретить газету!» — раздадутся, вѣроятно, изъ бюрократическихъ сферъ и изъ петербургскихъ вліятельныхъ великосвѣтскихъ салоновъ неистовые клика, какъ раздавались они по тому же поводу недѣли двѣ тому назадъ…
Просимъ успокоиться и принять къ свѣдѣнію, что въ вышеприведенныхъ строкахъ нѣтъ одной іоты вашей. Это рѣчи самихъ австрійскихъ Нѣмцевъ — двухъ депутатовъ вѣнскаго парламента, сказанныя ими въ делегаціи (которая вмѣстѣ съ делегаціей венгерской палаты составляетъ уже имперскій парламентъ), въ лицо министрамъ. Отъ слова «задача» до слова «сомнительно» — такъ вѣщалъ депутатъ Плейеръ, а отъ этого слова до конца — депутатъ Штурмъ (см. австрійскія газеты или «Новое Время» 28 янвю) Выходитъ, что если кто здѣсь агитируетъ противъ Австріи, такъ сами «вѣрнопреданные австрійской конституціи» Нѣмцы, — и что «Голосъ» съ петербургскими салонами явились pins autrichiens que l’Autriche.
Между тѣмъ одинъ изъ вліятельнѣйшихъ органовъ печати въ Австрійской имперіи «Neue freie Presse», именно въ виду рѣчи генерала Скобелева и статей нѣкоторыхъ русскихъ газетъ (не «Голоса» съ подголосками, конечно), совѣтуетъ своему правительству убѣдить всѣ державы, что «Австрія ни подъ какимъ условіемъ не воспользуется настоящимъ возстаніемъ, какъ предлогомъ для того, чтобы подвинуть свои войска но дорогѣ къ Салоникамъ». И графъ Кальноки, австрійскій министръ иностранныхъ дѣлъ, чрезъ посредство высоко-оффиціозной газеты «Politische Corresроdenz», съ уваженіемъ упоминая о мнѣніи русской печати «крайне-національнаго направленія», встревожившемъ нашихъ недальновидныхъ ревнителей мира, признаетъ нужнымъ объявить къ успокоенію Россіи, что Австрія никакихъ «дальнѣйшихъ захватовъ на Балканскомъ полуостровѣ въ виду не имѣетъ», и ея поступательное движеніе къ Салоникамъ не болѣе какъ «сказка».
И прекрасно. Это же болѣе, кто дѣйствительнѣе служитъ дѣлу мира: «Русь» ли своими статьями, которыя «Голосъ» съ лицемѣрнымъ испугомъ называетъ «манифестами о войнѣ», и генералъ Скобелевъ своею патріотическою, проникнутою русскихъ чувствомъ и обруганною русскими «либералами» рѣчью, — или же «Голосъ» своею проповѣдью о мирѣ во что-бъ ни стало? «Современныя Извѣстія» уже отвѣтили, и блистательно, на этотъ вопросъ, но впрочемъ отвѣтъ и самъ собою подсказывается, даже безъ помощи австрійскихъ газетъ, всякому здравомыслящему, не одержимому духомъ космополитизма, по русски чувствующему и думающему человѣку. Въ самомъ дѣлѣ, что скорѣе способно отвратить никому не желанную общеевропейскую войну: благовременныя ли предупрежденія, что переступая извѣстный предѣлъ дозволенныхъ международнымъ договоромъ дѣйствій, Австрія вызоветъ взрывъ негодованія во всемъ Сербскомъ племени и въ самой Россіи, слѣдовательно навлечетъ на себя и на всю Европу бѣдствія ожесточенной борьбы, — или же торжественное исповѣданіе «Голоса» и ему подобныхъ органовъ общественнаго мнѣнія, что какія бы на Балканскомъ полуостровѣ ни происходили событія (т. е. что бы тамъ ни содѣяла Австрія), Россія должна не только не вмѣшиваться въ нихъ ни прямо, ни косвенно, но еще всѣми силами поддерживать дружбу съ Австріей? Такъ какъ органъ петербургскаго либерализма не дѣлаетъ никакихъ оговорокъ, не ставитъ Австріи никакихъ предѣловъ, а прямо возглашаетъ: «какія бы событія ни произошли», то, стало-быть, дозволительно допустить и такое предположеніе, что Австрія, поощренная такимъ' совѣтомъ, принявъ слова «Голоса» за дѣйствительное мнѣніе русскаго общества, пожалуй и въ самомъ дѣлѣ вообразитъ, будто русская дружба останется незыблемой даже и тогда, когда Австрійцы завладѣютъ Черногоріей, Сербіей, Македоніей и слѣдовательно, въ томъ или другомъ видѣ, всѣмъ Балканскимъ полуостровомъ! Мыслимо ли однакоже, чтобъ Россія, не отрекаясь отъ себя самой, какъ отъ первостепенной, могучей, славянской и православной державы, не покрывая себя неизгладимымъ позоромъ — позоромъ къ смерти, ибо такой позоръ государства не переживаютъ, способна была обрѣсти въ себѣ столько душевной низости, чтобъ пребыть смиренною зрительницей: какъ станетъ рушиться все содѣянное въ теченія вѣковъ кровью и достояніемъ Русскаго народа, какъ будетъ гибнуть взлелѣянная имъ свобода единовѣрнаго Славянскаго міра, и поддерживать всѣми силами дружбу съ державою, подписывающею Россіи и Славянству смертный приговоръ?! Вѣдь такъ думать о Россіи и ея народѣ, предположить въ немъ такую исполинскую мощь низости способенъ лишь петербургскій, особеннаго свойства, патріотизмъ — какъ извѣстной части печати, такъ и нѣкоторыхъ высшихъ общественныхъ сферъ! Не такъ думаетъ о насъ Европа, а потому, кажется, и относится съ большимъ вниманіемъ, можетъ-быть даже съ большимъ уваженіемъ къ мнѣнію московскаго «крайне-національнаго направленія», чѣмъ либеральнаго патріотизма города Санктпетербурга. Недавно мы читали телеграмму изъ Вѣны, полученную краковскою газетою «Часъ» о заявленіи австрійскаго министерства, что оно вполнѣ признаетъ законность притязанія Россіи на вліяніе въ предѣлахъ Балканскаго полуострова, — въ чемъ, кажется, въ Сѣверной Пальмирѣ многіе уже усомнились. Кстати, интересенъ и отзывъ Англичанъ о рѣчи генерала Скобелева, надѣлавшей такого «скандала» въ Петербургѣ. «Рѣчь Скобелева — говоритъ „Times“ устами своего петербургскаго корреспондента — не можетъ не привлекать вниманія, потому что Скобелевъ, гораздо болѣе чѣмъ многіе самые видные Русскіе, носитъ въ своей душѣ сочувствіе и единеніе со всѣми основными началами и побужденіями русскаго патріотизма. Стремленія панславизма могутъ вызывать презрѣніе и оппозицію на Западѣ, но они тѣмъ не менѣе все же истинно-національное и патріотическое достояніе, на которое — нельзя не признать — Русскіе какъ нація имѣютъ полное законное право. И когда Скобелевъ обличаетъ „европейскій космополитизмъ“ въ томъ, что онъ силится подчинить Россію (to force upon) всѣмъ этимъ разнымъ чуждымъ теоріямъ, безъ вниманія къ природѣ и преданіемъ Русскаго народа, — онъ выражаетъ лишь истину, которой вся исторія Россіи съ Петра Великаго служитъ самымъ широкимъ доказательствомъ (an ample proof)». Авось-либо и въ Петербургѣ, съ разрѣшенія такого высокаго авторитета какъ «Times», согласятся признать за нашею политикою право на «народное направленіе» и поймутъ, что презрѣніемъ къ своей національности, отреченіемъ отъ славянскихъ симпатій, глумленіемъ надъ «братствомъ» и «братцами» (см. «Голосъ») мы ни на волосъ не выростаемъ, а развѣ только низимся во мнѣніи Европы…
И такъ, не права ли была «Русь», когда утверждала, что выдача Австріи отъ Россіи (какъ совѣтовалъ «Голосъ») чего-то въ родѣ открытаго листа на безпрепятственное воинское шествіе въ Славянскія земли, на полную свободу дѣйствій въ Балканскомъ полуостровѣ, въ концѣ-концовъ неминуемо вовлекла бы насъ въ войну, но, по всей вѣроятности, въ войну, уже при самыхъ невыгодныхъ условіяхъ. Въ самомъ дѣлѣ, не проще ли гораздо впередъ, съ полною искренностью заявить: что при всякомъ посягательствѣ на свободу и независимость Балканскихъ Славянъ, австрійскому правительству придется неминуемо считаться съ чувствами нѣкоего народа, волею Божіею существующаго и здравствующаго на семъ свѣтѣ, именно Русскаго: фактъ, можетъ-быть для нѣкоторыхъ и прискорбный, т. е. фактъ русскаго народнаго бытія, однакоже такой, котораго ни русская дипломатія, ни петербургскій либерализмъ, если бы даже (что немыслимо) и хотѣли, ни отрицать, ни вычеркнуть изъ вселенской жизни не могутъ… Мы думаемъ, что это и проще, и честнѣе, да и цѣлесообразнѣе, т. е. прямѣе ведетъ къ достиженію миролюбивой цѣли.
Странное дѣло: образъ дѣйствій нашей дипломатіи вошло за границею въ обычай признавать неискреннимъ или двуличнымъ: упреки нашей политикѣ въ коварствѣ и вѣроломствѣ обратились тамъ даже въ общее мѣсто, чуть не въ аксіому. Нужно ли доказывать, что эти упреки совершенно ложны, несмотря на нерѣдкія противорѣчія нашихъ оффиціальныхъ. политическихъ увѣреній съ фактами нашей же исторіи, которыя какъ бы оправдываютъ подобное нелестное для нашего нравственнаго достоинства мнѣніе иностранцевъ? Все дѣло въ томъ, что паша дипломатія, подобно нашимъ доморощеннымъ «либераламъ» (въ прежнее время «западникамъ»), въ большинствѣ своихъ представителей была, по крайней мѣрѣ въ прежнее, очень еще недавнее время (да таковы самыя ея традиціи), совершенно чужда народнаго самосознанія. Свысока, презрительно подтрунивая надъ «историческимъ призваніемъ Россіи», считая это выдумкою какихъ-то тамъ «славянофиловъ», издѣваясь надъ словами и понятіями «единоплеменности и единовѣрія», съ видомъ глубокомыслія отрицая въ народной политикѣ элементъ «чувства», вообще участіе двигателей духовныхъ — можетъ ли, способна ли она вѣдать и разумѣть то, что ей вѣдать и разумѣть именно слѣдуетъ: и національные политическіе интересы своей страны, и законы историческаго развитія Русскаго народа, и мѣру растяжимости его внутреннихъ нравственныхъ силъ? Отъ этого и выходитъ (по крайней мѣрѣ такъ по большей части было съ самаго начала XIX вѣка), что ея миссія — служить не столько интересамъ самой Россіи, сколько общимъ интересамъ всей Европы, хотя бы въ ущербъ нашимъ собственнымъ, снискивать державъ Запада не столько уваженіе къ нашему отечественному достоинству, сколько лестное благоволеніе къ нашему русскому «варварству» и потому — стушевываться и смиренно принижаться при всякомъ вопросѣ о русской пользѣ, боясь огласки и шума!… Повторяемъ: она вполнѣ честна, но не обладаетъ въ должной степени ни знаніемъ, ни разумѣніемъ Россіи; вполнѣ добросовѣстна, но…. не дальновидна. Вотъ отчего и происходитъ, что она дѣйствительно — вполнѣ чистосердечно, bona fide — постоянно даетъ иностраннымъ кабинетамъ увѣренія и обѣщанія — принимая въ расчетъ хозяина, какъ выражаются Французы, т. е. свою собственную страну, — увѣренія и обѣщанія, которыхъ, какъ потомъ оказывается, не въ силахъ исполнить. Такъ, напримѣръ, сколько разъ приходилось намъ, совершенно безъ малѣйшей нужды, только ради успокоенія Англичанъ, которыхъ гнѣвъ не могъ грозить намъ ни малѣйшей серьезной опасностью, чуть не божиться и клясться, что мы въ Средней Азіи далѣе извѣстнаго предѣла не двинемся, и сколько разъ не честолюбіе, не жажда захвата, но необходимость, которую очень легко и должно было предвидѣть, заставляла насъ нарушать эти вовсе напрасныя обѣщанія (которыхъ отъ Англичанъ мы съ своей стороны никогда бы даже не рѣшились и требовать!)… Такъ, къ несчастію, было и при послѣдней нашей войнѣ съ Турціей: всѣ ея бѣдствія и позорный конецъ объясняются единственно и исключительно отсутствіемъ народнаго самосознанія въ нашей и политикѣ и въ нашихъ правящихъ и вліятельныхъ общественныхъ сферахъ. Никогда такъ осязательно не сказалась рознь вашей интеллигенціи (за нѣкоторыми исключеніями) съ остальнымъ народомъ (рознь до сихъ поръ упорно отрицаемая нашими «либералами»!), какъ въ эпоху 1876—78 годовъ. Мы помнимъ, какъ нашимъ дипломатамъ, бюрократамъ и тѣмъ, кому «Голосъ» съ подголосками служилъ тогда, служитъ и теперь Органомъ, — было не по себѣ, неловко, тяжко, въ теченіи всей этой поры національнаго возбужденіи: словно кто-то разжаловалъ ихъ изъ Европейцевъ въ мужики, нарядилъ въ сермягу, обулъ въ лапти или смазанные дегтемъ сапоги! Какъ болѣзненно нылъ ихъ слухъ отъ всѣхъ этихъ противныхъ имъ словъ — tous ces Slaves, tous ces Bulgares, «братушки», и «братцы» — fi donc! Какъ смиренно, не съ поднятымъ къ верху челомъ, не какъ представители побѣдоносной державы, а какъ провинившіеся школьники, тайно чувствующіе свою вину, относились они въ европейскому въ Берлинѣ ареопагу, — какъ вздохнули легко и свободно, когда Берлинскій конгрессъ, прилично наказавъ Россію за «шалость», позволилъ имъ возвратиться «на прежняя»!… «Пошалили — и будетъ! теперь ужъ ни объ историческомъ призваніи, ни о Славянахъ ни гугу!» клялись они въ душѣ своей, — и вдругъ — о, ужасъ! Опять тамъ, въ Москвѣ, заговорили и объ исторіи, и о міровомъ назначеніи Россіи, какъ славянской и православной державы!… «Неужели изъ самомъ дѣлѣ такъ-таки этому и быть, и все это, и русская народность, и славянство, и православіе — не бредни?!»
Да, «пошалили» — почти въ такомъ смыслѣ опредѣляетъ «Голосъ» весь великій эпизодъ не только нашей, но и вселенской исторіи 1876—1878 г. Но его словамъ, все то народное движеніе, результатомъ котораго было окончательное сокрушеніе могущества Оттоманской имперіи, передѣлка политической географіи въ Европѣ и Азіи, созданіе новыхъ политическихъ организмовъ, новаго государства Болгаріи, однимъ словомъ, всѣ эти колоссальныя міровыя событія, ставшія новою эрой въ исторіи — все это дѣло прихоти нѣсколькихъ «господъ», которые, изъ личныхъ своихъ видовъ, взяли да и всколыхали весь Россійскій народъ отъ края и до края! Всю эту гору событій родилъ первоначально «комъ, чьей-то рукою скатанный въ Москвѣ» — по выраженію «Голоса»! Къ такой оскорбительной клеветѣ, взведенной на Русскій народъ, къ такой низкой оцѣнкѣ великихъ явленій всемірной исторіи способны, конечно, не истинное просвѣщеніе и глубокій умъ, а только полуобразованность и нѣкоторая умственная ограниченность, отличающія нашихъ печальныхъ рыцарей народной «несамобытности». Оговариваемся: ограниченность не личная, прирожденная, а вольная и невольная, нажитая цѣлымъ вѣкомъ духовнаго отступничества отъ своей народности и отъ преданій родной исторіи. Таковъ ужъ законъ природы, что будь человѣкъ хоть семи пядей во лбу, но вытрави онъ въ себѣ національный инстинктъ и чувство, естественно связывающее его личное бытіе съ бытіемъ своей страны, онъ будетъ неизбѣжно пораженъ скудоуміемъ — прежде всего въ разумѣніи окружающей его родной жизни; его конкретное бытіе обратится въ абстрактное, — и наоборотъ: человѣкъ съ живымъ національнымъ чутьемъ и сердцемъ, съ долею простаго здраваго смысла, явится несравненно мудрѣе и просвѣщеннѣе его во всѣхъ вопросахъ народности и патріотизма.
Но иностранцамъ, настоящимъ иностранцамъ, трудно допустить существованіе въ Россіи «доморощенныхъ иноплеменниковъ» и признать возможность подобнаго скудоумія въ блестящей оправѣ европейской цивилизаціи — въ людяхъ болѣе или менѣе призванныхъ быть истолкователями чувствъ, стремленій и интересовъ своего отечества. Ни одинъ изъ зрѣлыхъ просвѣщенныхъ умовъ, которыми такъ богатъ Западъ, не способенъ, конечно, стать на точку зрѣнія нашего «европеизма»: понимая лучше насъ наши историческія задачи, они постоянно навязываютъ нашей дипломатіи тѣ политическіе виды, которые она должна бы имѣть, но которыхъ, къ стыду нашему, у нея не имѣется, а потому, не давая никакой вѣры нашимъ дипломатическимъ отрицаніямъ и признавая ихъ внутреннюю невозможность, возводятъ на нашу дипломатію тяжкое и несправедливое обвиненіе въ недобросовѣстности и коварствѣ! Вотъ почему представляется намъ не только не безполезнымъ, но и въ высшей степени выгоднымъ въ интересѣ общенароднаго мира — предъявлять, а не скрывать Европѣ правду русскаго народнаго чувства и мысли, — чему каждый изъ насъ и долженъ служить по мѣрѣ своихъ силъ и разумѣнія, — чему между прочимъ служитъ и рѣчь генерала Скобелева, и та наша статья о необходимости предотвратить войну международнымъ дипломатическимъ совѣщаніемъ, которую «Голосъ» обозвалъ «манифестомъ о войнѣ»!! Русской дипломатіи, казалось бы, слѣдовало только радоваться подобнымъ заявленіямъ печати, такъ какъ они представляютъ для нея удобную точку опоры: ссылаясь на нихъ, какъ на выраженіе общественнаго мнѣнія, она получаетъ возможность придать тѣмъ большую цѣну своимъ оговоркамъ, своимъ уступкамъ въ пользу общеевропейской тишины и согласія, — своимъ миролюбивымъ усиліямъ.
Во всякомъ случаѣ, судя по новѣйшимъ извѣстіямъ, въ Вѣнѣ не находятъ особенно удобнымъ дразнить русское общественное мнѣніе, признаютъ даже нужнымъ его нѣсколько успокоить. Такое заявленіе Австро-Венгріи слѣдуетъ, конечно, принять къ свѣдѣнію, во едва ли австрійское правительство даже и само въ состояніи предопредѣлить заранѣе объемъ и характеръ своихъ умиротворительныхъ кровавыхъ попытокъ и гарантировать международное спокойствіе Европы. Для того же, чтобъ эти попытки не повели къ нежеланнымъ усложненіямъ, въ родѣ занятія, хотя бы и временнаго, Черногорской территоріи, едва ли не самымъ лучшимъ средствомъ было бы, по нашему мнѣнію, уже высказанному въ 4 No, поставить вопросъ о Босніи и Герцеговинѣ снова предъ лицо европейскаго ареопага… Кажется, подобное мнѣніе высказано и нѣкоторыми англійскими газетами, но оно пока рѣшительно отвергается Берлиномъ. По всѣмъ получаемымъ нами свѣдѣніямъ, возстаніе не гаснетъ, а разгорается…
Угомонились ли наконецъ наши «патріотическіе» трусы? Осѣла ли наконецъ пѣна нѣмецкаго газетнаго бѣшенства? Замолкъ ли бѣглый огонь, направленный на Россію чуть не со всего Запада? Правда, бѣшенство это было не вредоносно, и выстрѣлы все холостые, которые развѣ «Голосу» съ нѣкоторыми петербургскими «сферами» могли показаться чуть не настоящими, — огненнымъ исчадіемъ «послѣдняго слова науки» и «наивысшей культуры», — на самомъ же дѣлѣ это были и не выстрѣлы, а только трескъ хлопушекъ нѣмецкаго, — конечно, мы и не споримъ, — вовсе не легкаго, а во истину тяжкаго остроумія, — тѣмъ не менѣе переполохъ мыслей и суматоха чувствъ за эти послѣднія двѣ-три недѣли, и у нашихъ сосѣдей, и у насъ, достигли такихъ размѣровъ, что всякая попытка вразумленія была бы напрасною. Мы и предпочли переждать, пока уляжется взбаломученное море такъ-называемаго общественнаго мнѣнія, да и теперь еще въ недоумѣніи: настало ли для спокойнаго слова разсудка «время благопотребно»?.. И первый вопросъ, который невольно навязывается самою этой суматохой и переполохомъ, именно тотъ: что же это за политическое положеніе дѣлъ, которое можетъ колебаться отъ нѣсколькихъ рѣченій, адресованныхъ русскимъ частнымъ лицомъ въ студентамъ въ Парижѣ? Можно ли признать прочными настоящія основанія общеевропейскаго мира, если всякое случайное рѣзкое выраженіе именно русскаго человѣка, будь только оно не ласково для Европы, способно грозить опасностью взаимнымъ отношеніямъ державъ и слѣдовательно миру? Отвѣтъ можетъ быть только одинъ: такое политическое состояніе дѣлъ, разумѣется, не нормально; такое основаніе общеевропейскаго мира конечно не надежно, да и положеніе русскаго человѣка въ Европѣ выходитъ слишкомъ уже странно и даже исключительно. Какъ ни лестна для него эта привилегія — однимъ звукомъ вольной русской рѣчи пугать весь западно-европейскій свѣтъ, однакоже она представляетъ и немалыя неудобства, какъ бы осуждаетъ его на нѣмоту… и когда же? Въ то самое время, какъ изо всѣхъ концовъ этого самаго Запада, изъ газетъ, съ публичныхъ сходокъ, отъ парламентовъ сыплятся на Россію дождемъ рѣчи — не Скобелевскимъ чета! — одна другой ругательнѣе, заносчивѣе, оскорбительнѣе! Намъ, однакоже, но мнѣнію Европы, обижаться не полагается, а лишь назидаться въ смиреніи и подобострастіи… Но это мимоходомъ. Важнѣе личныхъ счетовъ вопросъ объ основаніяхъ всеобщаго мира.
Очевидно, что ненормальность политическаго положенія Европы зависитъ отъ ненормальности внутреннихъ его условій и обличаетъ въ европейскомъ современномъ строѣ присутствіе острой неправды. Saum cuique — каждому свое — вотъ, казалось бы, наилучшее обезпеченіе взаимнаго мира. Явно, стало-быть, что гдѣ-нибудь и чье-нибудь властолюбіе и корыстолюбіе не даютъ кому-нибудь пользоваться своимъ или присвоиваютъ себѣ чужое, что гдѣ-то и кѣмъ-то творятся дѣла насилія, которыя и плодятъ кругомъ вдую опасность возмездія. Гдѣ же эта острая неправда, кто властолюбецъ и корыстолюбецъ, презирающій международную тишину и «сѣющій бурю»?..
Не Россія конечно, которая искренно желаетъ спокойствія для успѣшнаго совершенія своихъ внутреннихъ реформъ, которая никакого расширенія своихъ предѣловъ со стороны запада не домогалась и не домогается, — которую, впрочемъ, никто никогда и не заподозривалъ въ Drang nach Westen (стремленіи на западъ) и никто, поэтому, въ комъ есть хоть капля здраваго смысла и хоть на порошинку совѣсти, не можетъ обвинить въ томъ, чтобъ она угрожала европейскому миру. Не подлежитъ спору, что Россія имѣла бы, напримѣръ, и историческое и этнографическое основаніе возстановить для себя границу Владиміра Святаго и возсоединить съ собою оторванное отъ нея русское племя въ Венгріи, Буковинѣ и Галичѣ, — однакоже не соблазнилась ни разу представлявшимися ей удобными случаями, ни въ 1814, ни въ 1849 г., когда спасала отъ Мадьяръ Австрію, ни даже въ 1870 году, когда Пруссія такъ нуждалась въ ея союзѣ. Кто знаетъ, не пришлось ли намъ даже отклонить нѣкоторыя заманчивыя предложенія въ этомъ смыслѣ?.. Многіе пожалуй назовутъ подобный образъ дѣйствій — безкорыстіемъ не по разуму, по крайней мѣрѣ такимъ долженъ онъ казаться національнымъ политикамъ въ родѣ князя Бисмарка, который безъ сомнѣнія поступилъ бы на нашемъ мѣстѣ иначе, нежели ми, — но какъ бы то ни было, таковы факты являющіе достаточное ручательство въ нашемъ безкорыстіи и миролюбіи.
Про отношенія Россіи къ Германіи нечего бы, казалось, и толковать. Между ними не существуетъ никакихъ естественно-неизбѣжныхъ поводовъ къ войнѣ, Данныхъ для этихъ поводовъ не имѣется ни въ географическихъ, ни даже въ этнографическихъ условіяхъ обоихъ государствъ, тѣмъ менѣе въ какомъ либо политическимъ соперничествѣ, такъ какъ обѣ державы могли бы вполнѣ довольствоваться тою крупною долею могущества и значенія, какая подобаетъ каждой изъ нихъ по ея достоинству. Россія искренно признала законность стремленія германскихъ племенъ къ объединенію, т. е. не только пангерманизма вообще, но и выраженія его въ политической формѣ — Германской имперія. Она даже мощнымъ образомъ содѣйствовала созданію этого единства, какъ о томъ торжественно свидѣтельствовали телеграмма императора Вильгельма къ Русскому императору изъ Парижа. Поводы къ войнѣ между Россіей и Германіей могутъ быть вызваны только умышленно и искусственно, и конечно не Россія вызоветъ ихъ: ни въ какомъ захватѣ германскихъ земель она не нуждается, а интересамъ ея на Востокѣ не приходите^ сталкиваться ни съ какими естественными и законными интересами Германіи, потому что таковыхъ тамъ у Германіи нѣтъ. Про интересы неестественные и беззаконные мы и не говоримъ: они конечно не могутъ быть принимаемы въ разсчетъ при обсужденія нормальныхъ политическихъ отношеній; похоть личнаго властолюбія или такъ-называемая политика приключеній всегда способна нарушить правомѣрность чужаго бытія и создать лживые интересы, лживые поводы къ ссорѣ и такія усложненія, размѣра которыхъ нельзя и предвидѣть. Подобной политики, съ своей стороны, некогда не держалась Россія; тѣмъ менѣе причинъ опасаться такой грозной случайности въ ея политической системѣ въ современную пору. Если есть кому кого опасаться, такъ не Германіи — Россіи, а скорѣе наоборотъ. Прусскія крѣпости обступили нашу границу; прусскій штабъ давно выработалъ всѣ планы для наступательной съ Россіей войны, выработалъ и даже принялъ всѣ надлежащія предварительныя распоряженія, такъ что можетъ двинуть войска въ наши предѣлы чуть не на другой день послѣ разрыва; въ прусской военной академій прилежно изучаютъ русскій языкъ, и игра въ войну съ Россіей составляетъ главное упражненіе академическихъ слушателей. Мы однако не видимъ причини этимъ смущаться. Мы знаемъ, что мудрое германское правительство строго слѣдуетъ правилу: si vis pasem para bellum, хочешь мира — готовь войну, или: дружись, но и боронись, и намъ остается только наиприлежнѣйшимъ образомъ подражать примѣру преподанному намъ нашими друзьями-сосѣдями, какъ по отношенію къ дружбѣ, такъ и по отношенію къ оборонѣ. Нельзя не замѣтить впрочемъ, что оборонительныя заботы Пруссіи такъ уже страстны, что хватаютъ черезъ край и переходятъ подчасъ чуть не въ наступательныя: такъ, попытки къ мирному захвату русскихъ земель вдоль границы, посредствомъ нѣмецкой колонизаціи и покупки имѣній у русскихъ подданныхъ въ стратегическихъ пунктахъ, обращеніе Ковенской губерніи въ Kewenland и т. п., все это такія мѣры, которыя, при всемъ нашемъ уваженіи къ чужому праву обороны, допущены быть не могутъ и не должны; но подобныя сосѣдскія недоразумѣнія не представляютъ еще повода къ войнѣ и могутъ быть разрѣшаемы безъ нарушенія междудержавной пріязни. Точно также не обратились для Россіи въ поводъ къ войнѣ и сюрпризы нѣмецкой дружбы на Берлинскомъ конгрессѣ. Они только научаютъ уму-разуму нашу идиллическую дипломатію, только предостерегаютъ ее отъ излишняго прекраснодушія, приносящаго болѣе чести сердцу, чѣмъ головѣ. Маниловщина и сама по себѣ не хороша, а ужъ въ политическомъ дѣлѣ, да особенно въ сношеніяхъ съ княземъ Бисмаркомъ, никуда не годится. Вольно-жъ было въ самомъ дѣлѣ русскимъ политическимъ дѣятелямъ вообразить, что въ политикѣ вообще, а западно-европейской въ особенности, не только дружба, но и честность, благодарность, справедливость могутъ служить руководящими принципами, и что будто эти высокіе нравственные принципы составляютъ какъ бы даже принадлежность «современнаго западнаго человѣческаго прогресса» и «высшей цивилизаціи» или «культуры», предъ коими такъ усердно хлопаетъ о земъ лбомъ наивный идилликъ «Голосъ» со всѣмъ сонмомъ россійскихъ «либераловъ»! Понятно, что мы не могли выдержать соперничества съ европейскими дипломатами и были ими одурачены, именно отъ своей вѣры въ чужую дружбу, въ чужія достоинства и добродѣтели, при полномъ безвѣріи въ себя самихъ… Великій мастеръ политическихъ дѣлъ, предложившій конгрессу свои маклерскія услуги, со свойственною нѣмецкому племени аккуратностью, преподалъ нашей неаккуратной въ дѣлѣ своихъ интересовъ Россіи — преаккуратный урокъ о значеніи западно-европейской дружбы и благодарности. Но Россія, претерпѣвъ дипломатическое пораженіе, тѣмъ не менѣе добросовѣстно" подчинилась его послѣдствіямъ, т. е. обязательствамъ Берлинскаго трактата. Такимъ образомъ всѣ условія для сохраненія мира и тишины въ Европѣ Россіей соблюдены, и поводовъ къ войнѣ между Германіей и Россіей, поводовъ, вытекающихъ изъ существенныхъ данныхъ современнаго положенія, никакихъ не имѣется и не предвидится. Съ этой стороны нѣтъ угрозъ европейскому миру. Со стороны Германіи… Но она также отвергнетъ, пожалуй съ негодованіемъ, упрекъ въ посягательствѣ на общественное спокойствіе. И точно: какъ ни дѣятельно ткутся ею и раскидываются кругомъ разные дипломатическія сѣти, уловившія одновременно и Турецкаго султана и папу, какъ ни сильна всеобщая нервная тревога, возбуждаемая этою повсюдною политическою интригою, однакожъ это все еще интрига, дипломатическія сѣти еще не желѣзныя узы, и иное дѣло перо, иное мечъ. Кто же еще угрожаетъ миру? Франція? Она положительно въ настоящую пору избѣгаетъ для себя всякаго опаснаго столкновенія съ Европой и склонна скорѣе ублажать, чѣмъ раздражать строго дозирающую ее Германію. Англія? Ей много дѣла и у себя дома, и въ Египтѣ, и въ колоніяхъ, да и вообще значеніе ея на материкѣ Европы съ усиленіемъ Германіи замѣтно ослабло. Не Италія же, не Испанія же, не Бельгія?… Кто же?
Австрія. Она одна. Вотъ держава, которой самое существованіе — искусственное, насильственное, основанное на неправдѣ — воплощенное противорѣчіе идеѣ мира. Съ перваго взгляда это — аггломератъ, скопленіе разныхъ племенъ, спаянныхъ нѣмецкимъ цементомъ. Было бы однакоже ошибочно думать, что ея правительственный строй не болѣе, какъ государственный механическій снарядъ, вставленный въ бытіе различныхъ, пристегнутыхъ къ нему народностей и угнетающій только внѣшнимъ образомъ ихъ внутреннюю органическую жизнь; нѣтъ, этому строю присуща историческая, казалось бы исторіей уже осужденная, " но все еще живучая идея: живучая не настолько, чтобъ созидать (творчества она уже лишена), но настолько, чтобъ губить, гнести и разрушать, — сильная не ко благу, но ко злу. Эта духовная стихія, одушевляющая австрійскій государственный снарядъ — католическая. До 1866 г. она можетъ быть охарактеризована точнѣе, какъ нѣмецко-католическая, но послѣ побѣды одержанной надъ нею стихіей нѣмецко-протестантскою, сознавая духовную убыль нѣмецкаго въ себѣ принципа, она возвела на свой престолъ, рядомъ съ нѣмецкимъ ослабленнымъ національнымъ началомъ, другое національное начало, мадьярское: чудовищное совокупленіе въ общей стихіи латинства! Вышла — Австро-Венгерская Имперія или Австро-Венгрія. Австрія не могла бы подѣлиться властью ни съ какой національностью протестантскаго или православнаго вѣроисповѣданія, ибо вся ея духовная натура — католическая; послѣ торжества германскаго протестантизма католицизмъ сталъ ея единственнымъ источникомъ духовной мощи, за отсутствіемъ въ ней иного господствующаго духовнаго или же органическаго начала. Тотъ ущербъ, который она съ возвышеніемъ Пруссіи потерпѣла на германскомъ въ себѣ національномъ элементѣ, она постаралась возмѣстить на католицизмѣ — и на мадьярской національности, какъ на самой энергической и властолюбивой, самой костистой, такъ сказать, изъ всѣхъ входящихъ въ составъ имперіи народностей. Что германскій національный духъ не могъ ужиться въ плѣну у католицизма и, разорвавъ наконецъ своя узы, обрѣлъ себѣ свободу и выраженіе въ Лютеровой реформѣ, въ протестантизмѣ — эта истина стала уже общимъ мѣстомъ, и только еще у насъ въ Россіи находятся такіе ограниченные мыслители, которые, прослышавъ, что «религія есть субъективное чувство» и т. п., отрицаютъ значеніе вѣроисповѣданій въ исторіи, въ историческомъ сложеніи народной духовной личности и быта! Понятіе о Германцѣ вяжется теперь непремѣнно съ понятіемъ о міровыхъ завоеваніяхъ германскаго національнаго духа, слѣдовательно съ понятіемъ о протестантизмѣ. Германецъ-католикъ — какъ не причастный подвигамъ германскаго національнаго духа, какъ лишенный права на это богатое достояніе — представляется въ наше время невольно какою-то аномаліей, какимъ-то изувѣченнымъ нравственно существомъ. Очевидно, что германское объединеніе могло осуществиться только подъ протестантскимъ знаменемъ, и что реформа Лютера логически привела къ побѣдѣ Пруссіи надъ бывшей «Священной Римской», а со временъ Наполеона — Австрійской Имперіей Побѣда одержана, но врагъ еще живъ и продолжаетъ грозитъ единству новой Германской Имперіи, созданной духомъ протестантизма, но включившей въ свой составъ и нѣкоторыя нѣмецко-латинскія государства. Баварія, напримѣръ, продолжаетъ несомнѣнно тайно тяготѣть не къ Берлину, а въ Вѣнѣ, какъ и вообще вся Южная Германія, и пока существуетъ Австрійская Имперія, ставшая теперь главнымъ, если не единственнымъ оплотомъ католицизма въ мірѣ, бытіе Германской Имперіи не можетъ бытъ прочно.
Вѣроятно въ виду этикъ соображеній, германскій канцлеръ, — какъ всѣмъ извѣстно. — старается вытѣснить Австрію на Востокъ, указываетъ ей на Балканскій полуостровъ какъ на ея достояніе, можетъ-быть даже на Константинополь — какъ на ея законную добычу… Но совѣты и соблазны канцлера могутъ имѣть значеніе для Австріи лишь постольку, поскольку Германія согласна обезпечить осуществленіе этихъ плановъ. Сами же эти планы не были и прежде чужды австрійскимъ правителямъ, а теперь подсказывались ей и сами собою. Дѣйствительно, нѣмецкое населеніе Австріи, духовно обезсиленное съ возникновеніемъ Германской простестантской Имперіи, оказывалось слишкомъ слабымъ для самостоятельной политической роли. Мадьярская національности — годная можетъ-быть для обузданія нѣкоторыхъ славянскихъ племенъ ей подвластныхъ, — слишкомъ духовно тоща сама по себѣ и очевидно не призвана ни къ какой исторической міровой миссіи. Остается Славянство съ идеей панславизма — невидимому мягкое, безкостное, но многочисленное и способное (такъ мыслятъ Нѣмцы) стать отличнымъ матеріаломъ для воплощенія чуждой идеи, для претворенія въ чуждую, высшую по культурѣ народность…
Въ составъ Австрійской имперіи входятъ семь главныхъ подраздѣленій Славянскаго племени, имѣющихъ каждое свое нарѣчіе и даже свою азбуку. Ни одно изъ нихъ порознь взятое не представляетъ залоговъ для первенства, не призвано къ міровому значенію, и слѣдовательно не могло бы послужить связующимъ общимъ началомъ. Поэтому, вмѣстѣ съ общимъ государственнымъ языкомъ — нѣмецкимъ, такимъ общимъ связующимъ началомъ признанъ католицизмъ. Новѣйшая Австрія ставитъ теперь латинское духовное начало на первомъ планѣ, соглашаясь даже на уступки (въ сущности безвредныя) въ пользу національности католическихъ славянскихъ племенъ. Главною объединительною ея духовною силою возглашено латинство. Главная ея задача: католическій панславизмъ подъ скипетромъ Австрійской монархіи… Нужно ли прибавлять, что такой панславизмъ, еслибы онъ былъ возможенъ, — связавъ свою духовную судьбу съ судьбою латинской церкви и свою историческую судьбу съ судьбою латинскаго Запада, утратилъ бы всѣ индивидуальныя славянскія племенныя черты, примкнулъ бы окончательно къ Западу, втянулся, всосался бы въ него и обратился бы именно въ матеріалъ для образованія новаго типа «австрійской» національности…
Но изъ Славянскихъ племенъ одни только Поляки вогнали въ себя латинство (даже на іезуитской закваскѣ) глубоко внутрь, въ плоть и кровь, — что къ сожалѣнію и выдѣляетъ ихъ изъ общей среды Славянъ и обращаетъ ихъ въ такихъ ярыхъ ненавистниковъ православныхъ славянскихъ братьевъ. У Чеховъ преданія гуситства еще до сихъ поръ не замерли. У Хорватовъ, Словаковъ, Словинцевъ также живутъ въ простомъ народѣ преданія «старой» (православной) вѣры, и у всѣхъ у нихъ интересы національные пересиливаютъ интересы вѣроисповѣданія — чуждаго ихъ духовной природѣ, навязаннаго имъ насиліемъ или соблазномъ. Остаются непреклонные въ православіи Сербы въ Банатѣ и на такъ-называемой Границѣ, присоединенной нынѣ къ католической Хорватіи, — да несчастные Русскіе въ Галиціи, еще подъ польскимъ владычествомъ насильственно совращенные, не въ католицизмъ, правда, но въ унію, да Русскіе же въ Венгріи, которымъ, при Маріи-Терезіи, была также принудительно и обманомъ навязана унія, не пустившая однакожъ въ народѣ никакихъ корней. Затѣмъ, всѣ тѣ славянскія страны, которыя лежатъ внѣ австрійскихъ предѣловъ, но которыя Австрія уже стремится включить въ «сферу своихъ интересовъ», впредь до полнаго возобладанія ими, — т. е. весь Балканскій полуостровъ съ Сербами различныхъ наименованій и Болгарами, — пребываютъ вѣрными православію. Православныя племена крѣпче, цѣльнѣе всѣхъ прочихъ Славянъ сохранили въ себѣ свою народность: не говоря уже о рѣзкой вѣроисповѣдной розни, полагавшей преграды къ тому тѣснѣйшему сближенію съ иноплеменниками Запада, которому поддались болѣе или менѣе онѣмечившіеся въ Австріи католическіе Славяне, — духъ независимости и чаяніе будущей свободы поддержаны и взлелѣяны въ нихъ, въ теченіи долгихъ вѣковъ неволи и гнета — самымъ бытіемъ великой Россіи, сознаніемъ ихъ братства и единовѣрія съ единственной православной славянской державой… Въ этомъ и смыслъ и сущность такъ-называемаго "Восточнаго вопросаэ…
Колоссальный планъ объединенія Славянъ на почвѣ латинства потребовалъ и колоссальныхъ мѣропріятій. Окатоличеніе стало главною миссіею Австріи, а съ нею и Римскаго папы. Закипѣла работа, учинились славянскія пилигримства въ Римъ ради лобызанія туфлей папы. Чрезъ благословеніе святаго отца Славянскому племени, это, по выраженію Тютчева,
Опально-міровое племя
какъ бы освобождалось отъ опалы, какъ бы возводилось изъ паріевъ въ рангъ полноправныхъ! Папа поспѣшилъ буллами оповѣстить міръ, что возлюбилъ Славянство; Римъ возлагаетъ на него надежды, что потребитъ оно въ конецъ «греческую проклятую схизму»…. Появилась булла о разрѣшеніи присоединять къ латинскому богослуженію молитвы, а иногда даже совершать и католическія литургіи на мѣстныхъ славянскихъ нарѣчіяхъ, — противъ чего даже возстали старые и ярые католики-Поляки: «не хотимъ-де польской обѣдни, давай латинскую»!…
Всѣ эти затѣи предпринимались главнымъ образомъ въ виду захвата Босніи и Герцеговины. Уполномоченная Берлинскимъ конгрессомъ вступить въ эти области для умиротворенія и лучшаго ихъ устроенія, Австрія, въ надеждѣ скораго окончательнаго ихъ къ себѣ присоединенія, признала для сего окатоличеніе православныхъ жителей наивѣрнѣйшимъ средствомъ. (Кстати сказать, она наводнила уже и Болгарію и Македонію католическими миссіонерами!) Нона Герцеговинцевъ и Босняковъ ни миссіонерская проповѣдь, ни папскія милости не подѣйствовали…. Что-жь, церемониться съ ними не для чего! Они не свои Европѣ, — они православные, за нихъ заступиться теперь вѣдь некому. Не хотятъ католичиться добровольно, такъ по боку, по отношенію къ нимъ, всякій «правовый порядокъ»! Темница, палка, изгнаніе, конфискація имущества, всѣ виды гоненій и насилій, а въ крайнемъ случаѣ и висѣлица — вотъ средства обращенія въ государственную религію Австріи, въ католическій панславизмъ!…
Что творитъ та же Австрія въ настоящую же минуту, одновременно съ кровавыми беззаконіями въ Босніи и Герцеговинѣ, — на нашей границѣ, въ Галиціи, руками Поляковъ, надъ русскимъ населеніемъ — провинившимися въ томъ, что два села, безъ малѣйшаго побужденія со стороны Россіи, вздумали возвратиться къ вѣрѣ предковъ, т. е. къ православію! Безумнымъ Полякамъ, которымъ Австрія предала Галицію во власть, мерещится всюду московская пропаганда. Но пропагандистами оказываются они сами, вмѣстѣ въ австрійскимъ правительствомъ… У насъ же чуть было не забыли о древнемъ, родномъ намъ Галичѣ… Трудно предположить, чтобъ подобная тупая австрійская политика способна была пріумножить въ галицкихъ Русскихъ любовь къ австро-польской католической гегемоніи…
Чрезвычайно мѣтко выраженіе генерала Скобелева: «австрійскій военный клерикализмъ» — такова сущность движущей Австрію идеи. Это дѣйствительно воинствующій католицизмъ, но не духовнымъ только оружіемъ, а огнемъ и желѣзомъ… Вызвавъ въ Босніи и Герцеговинѣ, странахъ даже не входящихъ въ составъ Австро-Венгерской имперіи, отчаянное вооруженное возстаніе, охватившее значительнѣйшую часть населенія, Австрія пытается теперь массою войскъ смирить или уничтожить неподвластныя ей племена. Кровью залитъ весь край; Австрійцы предаются неслыханнымъ жестокостямъ, за которыми, конечно, слѣдуетъ равное же возмездіе… Бойнею стали Боснія и Герцеговина — пока «съ побѣдою культуры надъ варварствомъ», по выраженію нашихъ «либераловъ», не обратятся въ безлюдныя пустыни… Почему же, въ силу какого права Боснія и Герцеговина должны нѣмечиться, католичиться, и воздѣть на себя австро-мадьярское ярмо? Въ силу Берлинскаго трактата, твердятъ дипломаты. Но развѣ можно такъ явно издѣваться надъ здравымъ смысломъ, и нарушая, на виду всѣхъ, самымъ вопіющимъ образомъ требованія трактата, остаться на него, какъ на законное основаніе?…
Въ то самое время, какъ Россія прямо заявила и продолжаетъ заявлять, что не хочетъ войны и дорожитъ сохраненіемъ европейскаго мира, Австрія зажигаетъ, уже зажгла пожаръ, который грозитъ охватить собою весь Балканскій полуостровъ, а слѣдовательно, вскорѣ затѣмъ, навлечь и на всю Европу всѣ ужасы международной войны!…
А что же Европа? Можно было бы подумать, что она словно въ общемъ съ Австріей) заговорѣ, что все это творится какъ бы съ ея тайнаго, молчаливаго согласія… Къ счастію для человѣчества, благородный руководитель британской политики, Гладстонъ, какъ сообщаютъ телеграммы, намѣренъ войти въ дипломатическія сношенія съ державами-участняцами трактата и признать вопросъ о Босніи и Герцеговинѣ вопросомъ не австрійскимъ, а европейскимъ: это именно то, на чемъ настаивала наша газета мѣсяцъ тому назадъ. Въ нашей печати выражено мнѣніе, что Гладстонъ останется одинъ, что нарушительница Берлинскаго трактата и европейскаго мира не будетъ приглашена къ отвѣту предъ европейскимъ ареопагомъ… Но это значило бы другими словами, что въ Европѣ вовсе и не намѣрены тушить зачавшійся пожаръ, а ждутъ, чтобъ онъ разгорѣлся… Не можетъ же однако Россія въ молчаніи присоединиться къ этому тайному заговору — не противъ Босніи и Герцеговины только, но противъ европейскаго мира, противъ нея же самой?!…
Сербская скупщина, впрочемъ не Великая, а обыкновенная, 22 февраля явилась къ князю Милану въ полномъ своемъ составѣ и просила его провозгласить себя королемъ. Князь обѣщалъ исполнить просьбу «народа» и издалъ соотвѣтствующій манифестъ. Мы можемъ только радоваться такому возвеличенію, хотя бы только по отношенію въ титулу, страны, за независимость которой пролито столько русской крови. Что-жь, въ добрый часъ! Теперь рѣкою проливается въ сосѣдствѣ новаго Сербскаго королевства сербская кровь въ Босніи и Герцеговинѣ, — проливается австрійскими насильниками сербской свободы и вѣры. Какъ разъ вовремя Сербскому королю явиться достойнымъ своего новаго званія и, поднявъ сербское знамя, поспѣшить на помощь отважнымъ, но изнемогающимъ борцамъ!… Иначе не зачѣмъ было и избирать именно настоящее мгновеніе для превознесенія себя выше всѣхъ сербскихъ властителей и вождей… Но Австрія, которой благосклонности, по отзыву и Сербскаго правительства и австрійскихъ газетъ, наипаче обязана Сербія своимъ новымъ саномъ, уже поспѣшила заявить даже оффиціально, въ вѣнской газетѣ «Abendpost», что Серба стала королевствомъ именно потому, что намѣрена вести свою политику тѣмъ путемъ, которымъ слѣдовала въ послѣднее время, т. е. политику вполнѣ подчиненную видамъ австро-венгерскимъ и ведущую Славянскія балканскія племена къ порабощенію Австро-Венгріи въ той или другой формѣ… Другими словами: король Миланъ не король Сербовъ, а только король бывшаго княжества. Бѣдная Сербія! Дорогою же цѣною купила она блескъ королевской короны. Стоны долетающіе изъ Босніи и Герцеговины, по всей вѣроятности, не смутятъ торжествъ и празднествъ, имѣющихъ настать въ Бѣлградѣ по случаю «столь счастливаго событія»…
Цетиньская газета «Гласъ Черногорца» сообщаетъ, будто Русское правительство является посредникомъ въ переговорахъ между Черногорскимъ и Австро-Венгерскимъ правительствомъ о вознагражденіи Черногоріи какою-нибудь мѣстностью изъ герцеговинскихъ земель за услуги, оказанныя Австріи при ея борьбѣ съ возстаніемъ — напр. на содержаніе кордона недопускавшаго Черногорцевъ оказывать дѣятельную помощь возставшимъ и за обезоруженіе возставшихъ, какъ скоро необходимость заставляла ихъ переходить на черногорскую территорію. Не знаемъ въ какой степени справедливо это извѣстіе, но слухи о томъ дошли до насъ изъ славявнскихъ источниковъ и другимъ путемъ. Дѣло идетъ будто бы объ уступкѣ Австріей Черногоріи Гацуа или Билеча, или иного округа, въ награду за ея отличное и примѣрное по отношенію въ Австріи поведеніе.
Не хотѣлось бы этому слуху вѣрить и тѣмъ менѣе желалось бы предположить въ этомъ торгѣ участіе Русскаго кабинета. Мы вполнѣ цѣнимъ трудность положенія, «жданную для Черногоріи герцеговинскимъ возстаніемъ. При всемъ естественномъ и вполнѣ законномъ сочувствіи Черногорцевъ къ Герцеговинцамъ, связаннымъ съ ними какъ тѣсными кровными и духовными узами, такъ и единствомъ стремленій къ независимости отъ чужеплеменнаго насильственнаго ига, — Черногорскій князь не могъ допустить свою маленькую бѣдную Черногорію, еще неоправившуюся отъ долгой, кровавой и разорительной войны, къ войнѣ новой, да еще съ такимъ могучимъ врагомъ, какъ Австрія. Эта послѣдняя, какъ извѣстно, благодаря все тому же мастерскому произведенію европейской правды, т. е. Берлинскому трактату, виситъ теперь надъ княжествомъ всею своею грозною силой. По неволѣ пришлось Черногоріи отказать въ помощи роднымъ братьямъ и, облекшись въ нейтралитетъ, осудить, себя на праздное созерцаніе кровавой тяжбы и гибели мужественныхъ стоятелей за праведное, святое дѣло. Какъ ни ворчали на этотъ образъ дѣйствій своего правительства Черногорцы, однако-жъ не могли не признать, что того требовала политическая мудрость. Но достоинство этой вынужденной мудрости, на которую можно было рѣшиться лишь съ болью въ душѣ, безъ сомнѣнія мигомъ поблекнетъ, если она окажется купленною, получитъ характеръ выгодной сдѣлки, продажи и купли. „Это торговля нашимъ мясомъ“, начинаютъ уже и теперь шептать Герцеговинцы… Иное было бы дѣло, еслибъ Австро-Мадьяры совсѣмъ отдавались отъ беззаконныхъ своихъ притязаній на Герцеговину и предоставили владѣніе ею Черногорскому князю, — но принять отъ Австрійцевъ подачку въ видѣ небольшаго клочка земли, съ тѣмъ, чтобы развязать имъ руки, облегчить и упрочишь порабощеніе Мадьярамъ и Нѣмцамъ остальныхъ сотенъ тысячъ Славянъ, — это значило бы продать свой нравственный авторитетъ въ средѣ Сербскихъ племенъ хуже чѣмъ за блюдо чечевицы. Примѣръ короля Милана не заслуживаетъ подражанія, и блескъ королевской его короны только еще ярче осіялъ надѣтое сербскимъ правительствомъ себѣ на шею позорное ярмо австро-мадьярскаго приспѣшника.
Да и не слишкомъ ли рано затѣвается въ Черногоріи этотъ постыдный торгъ, на который можетъ-быть очень охотно пойдетъ Австрія — въ надеждѣ, въ той или другой формѣ, скоро установить свое владычество, если не de jure, то de facto, надъ самой Черногоріей? Возстаніе, сколько намъ извѣстно, далеко не подавлено, и можно надѣяться, что Европа не станетъ наконецъ терпѣть такое продолжительное нарушеніе общаго мира и буквальнаго смысла торжественнаго международнаго трактата… Можетъ-быть дойдетъ еще дѣло до новаго конгресса или конференціи?…
Новый посланникъ Австро-Венгерской монархіи при Русскомъ дворѣ, графъ Волькенштейнъ, прежде чѣмъ явиться къ мѣсту своего назначенія, совершилъ поѣздку въ Парижъ для окончательныхъ переговоровъ съ французскимъ правительствомъ по вопросу объ организаціи той „Смѣшанной концессіи для надзора за судоходствомъ по Дунаю, учрежденія которой настойчиво добивается Австрія и которая въ принципѣ“ уже признана большинствомъ европейскихъ кабинетовъ. Дѣло не улаживалось до сихъ поръ именно изъ-за спора о подробностяхъ организаціи, и вотъ результатомъ переговоровъ явился такъ-называемый проектъ Баррера, составленный имъ по соглашенію съ австрійскимъ дипломатомъ и, какъ увѣряютъ, успѣвшій стяжать теперь даже и одобреніе всѣхъ державъ — участницъ Берлинскаго конгресса. По крайней мѣрѣ, не сказаніямъ нѣкоторыхъ гавотъ, Россія, которая будто бы и прежде заявляла, что она въ Дунайскому вопросу относится совершенно безразлично, послѣ нѣкоторой заминки изъявила и на проектъ Баррера свое согласіе. Мы думаемъ однако, что это извѣстіе невѣрно или по крайней мѣрѣ преждевременно, и что только теперь, по пріѣздѣ графа Волькенштейна, поведутся имъ снова, если не переговоры, то хоть разговоры о Дунаѣ съ нашимъ министерствомъ иностранныхъ дѣлъ. Наша публика мало обращаетъ вниманія на этотъ дипломатическій вопросъ, отчасти потому, что не довольно обстоятельно знакома съ самымъ дѣломъ, отчасти по общему всѣмъ намъ, не исключая и многихъ власть имущихъ, великодушному пренебреженію къ своимъ національныхъ интересамъ, — отчасти же, можетъ быть, и изъ страха провиниться предъ русскою „либеральною прессою“ въ излишнемъ патріотизмѣ и въ недостаткѣ, но отношенію къ сосѣднимъ „культурнымъ“ державамъ, той „галантерейности обращенія“, за которую еще лакей Осипъ въ „Ревизорѣ“ такъ превозносилъ Петербургъ.
Баррерь — это французскій делегатъ въ Европейской или Международной коммнесіи, надзирающей за расчищеннымъ Сулинскимъ гирломъ Дуная, а теперь и вообще за судоходствомъ по Дунаю. Въ проектѣ же идетъ рѣчь объ учрежденіи еще другой коммиссіи, подъ названіемъ „коммиссіи смѣшанной“, также для надзора за судоходствомъ по Дунаю, но болѣе спеціальнаго, отъ Желѣзныхъ воротъ до Галаца. Предсѣдательницей ея предназначается Австрія; въ составъ коммиссіи входятъ Сербія, Румынія и Болгарія, — и одинъ изъ делегатовъ державъ Международной коммиссіи поочередно, мѣняясь черезъ каждыя полгода, причемъ очередь державъ соблюдается въ алфавитномъ порядкѣ ихъ французскихъ именъ. Стало-быть, при предсѣдательствѣ Австріи, въ въ первую очередь членомъ Смѣшанной коммиссіи былъ бы делегатъ Германіи, — а это, конечно, для австрійскихъ плановъ болѣе чѣмъ благопріятно, такъ какъ многое, очень многое будетъ зависѣть отъ постановки дѣла съ самаго начала, въ первые же шесть мѣсяцевъ по учрежденіи Смѣшанной коммиссіи.
Но, спроситъ можетъ-быть, недоумѣвающій читатель, — зачѣмъ понадобились для Дуная двѣ коммиссіи, когда для Рейна, для Шельды — рѣкъ также международныхъ — свобода плаванія, обезпеченная договорами, не опекается, сколько извѣстно, ни одной обще-европейской коммиссіей? Отвѣть на это даетъ дипломатическая исторія „Дунайскаго вопроса“, которая можетъ быть разсказана въ двухъ словахъ. Онъ возникъ лишь послѣ того, какъ, благодаря Россіи, пошатнулась власть Оттоманской имперіи вдоль дунайскаго побережья, и Россія, отчасти непосредственно и сама, отчасти черезъ протекторатъ свой надъ Молдавіей, Валахіей и Сербіей, стала придунайской державой. Конвенціей 13 іюля 1640 г. между Россіей и Австріей оба государства распространили на Дунай „правила Вѣнскаго конгресса“ о свободномъ судоходствѣ по рѣкамъ международнаго значенія, т. е. протекающимъ чрезъ владѣнія равныхъ державъ или служащихъ общею границею между равными державами. Въ статьѣ II этой конвенціи сказано, что „австрійскія купеческія суда, равно какъ и суда всякой, другой земли, имѣющей право судоходства но Черному морю и находящейся въ мирѣ съ Россіей, могутъ свободно входить въ устья Дуная, ходить по рѣкѣ вверхъ и внизъ, и выходить изъ нея, не подлежа никакимъ пошлинамъ, кромѣ нѣкоторыхъ повинностей за содержаніе русла въ порядкѣ“. То было время, а потомъ настало другое. Черезъ 16 лѣтъ положеніе Россіи измѣнилось; съ потерей извѣстной части Бессарабіи, она перестала быть придунайской державой. Парижскій трактатъ 1856 г. громко провозгласилъ какъ новый догматъ общаго народнаго европейскаго права — уже существовавшее на практикѣ примѣненіе къ Дунаю вышеупомянутыхъ постановленій Вѣнскаго конгресса и опредѣлилъ учрежденіе двухъ коммиссій: одной, называемой нынѣ „Европейской“ или „Международной“, составленной изъ представителей Россіи, Австріи, Франціи, Англіи, Пруссія (Германіи), Сардиніи (Италіи) и Турціи, и другой, „Прибрежной“, изъ членовъ со стороны Віртемберга, Баваріи, Австріи, Турціи и коммиссаровъ трехъ Придунайскихъ княжествъ, назначенныхъ съ утвержденіемъ Порты. На обязанности,
Европейской коммиссіи, лежало: предназначить и совершить работы нужныя для очистки дунайскихъ гирлъ, начиная отъ Исакчи и прилегающихъ къ нимъ частей моря, и опредѣлить пошлины, которыя должны быть наложены на суда всѣхъ націй для покрытія расходовъ, сопряженныхъ съ производствомъ работъ и возведеніемъ необходимыхъ для сего сооруженій. На вторую же коммиссію, Прибрежную, возлагалось составленіе подробныхъ правилъ или устава судоходства по всей рѣкѣ, а также совершеніе всѣхъ работъ, нужныхъ для безпрепятственнаго плаванія по всему теченію Дуная (не въ гирлахъ); затѣмъ, по упраздненіи общей Европейской коммиссіи (которой срокъ предполагался двухлѣтній) — постоянное наблюдете за содержаніемъ въ надлежащемъ состояніи очищенныхъ гирлъ и частей моря. А „дабы обезпечить исполненіе правилъ, кои съ общаго согласія будутъ постановлены“, Парижскій трактатъ предоставилъ договаривающимся державамъ, т. е. участницамъ трактата, право содержать у Дунайскихъ устьевъ во всякое время по два легкихъ морскихъ судна, — каковая стража у Сулинскаго канала стоитъ и понынѣ…
Европейская коммиссія, хорошо ли, дурно ли, свое дѣло исполнила, хотя и не въ два года, а въ девять лѣтъ. Выбравъ среднее, Сулинское гирло, она его очистила, затративъ на это 10 милліоновъ франковъ, установила съ судовъ на покрытіе сихъ расходовъ пошлины (и довольно высокія), наконецъ составила даже правила для судоходства по расчищенному ею участку Нижняго Дуная, что и было одобрено Европой особымъ публичнымъ актомъ 2 ноября 1865 года. Однакожъ эта коммиссія осталась неупраздненною, какъ бы слѣдовало по Парижскому трактату, на томъ основаніи, что никакой Прибрежной коммиссіи, которой можно было бы ввѣрить наблюденіе за свободой и порядкомъ плаванія по Дунаю, налицо не состояло. Образованная въ началѣ подъ этимъ именемъ коммиссія представила было, еще въ 1858 г., выработанный Австріею проектъ правилъ рѣчнаго плаванія, но стремленіе Австріи къ исключительному на Дунаѣ господству было тогда не по нраву ни Пруссіи, ни Франціи, нм Сардиніи, и проектъ возвращенъ ей для исправленія. Исправленія никакого не послѣдовало, и коммиссія больше не собиралась. Австрія, которая de facto господствовала на Дунаѣ безгранично, не находила особенной надобности торопиться подчиненіемъ себя регламенту и чужому побережному контролю. Такъ прошло болѣе 7 лѣтъ; но въ твердомъ упованіи, что составятъ же наконецъ Австрія новый, исправленный проектъ, державы въ 1866 г. продлили существованіе Европейской коммиссіи съ ея правами еще на 6 лѣтъ, до 1871 г. Затѣмъ на Лондонской конференціи (собравшейся въ этомъ году по случаю знаменитой деклараціи Россіи объ упраздненіи нѣкоторыхъ, относящихся къ ней статей Парижскаго трактата), державы и еще продолжили полномочія Европейской коммиссіи на 12 лѣтъ. Срокъ бытія ея кончается такимъ образомъ 24 апрѣля 1883 года. Въ то же время конференція поручила прибрежнымъ державамъ войти въ предварительное между собою соглашеніе для дѣйствительнаго учрежденія наконецъ Прибрежной коммиссіи…
Но въ эти 11 лѣтъ послѣ Лондонской конференціи произошли новыя крупныя событія, значительно видоизмѣнившія положеніе дѣлъ. Благодаря послѣдней нашей войнѣ, Россія возвратила себѣ частъ Бессарабіи съ Дунайскимъ прибрежьемъ, а Придунайскія княжества пріумножились княжествомъ Болгарскимъ; Сербія и Румынія пріобрѣли полную политическую независимость (стали даже наконецъ королевствами). Въ виду новыхъ совершившихся фактовъ, Берлинскій трактатъ призналъ нужнымъ усилить значеніе общеевропейской надъ Дунаемъ опеки и, не упоминая ни слова о предположеной Парижскимъ трактатомъ и Лондонской конференціей Прибрежной коммиссіи, подтвердилъ и такъ-сказать расширилъ права и полномочія коммиссіи Европейской. Статьею 55-ю онъ возлагаетъ разработку устава о плаванія и о рѣчной полиціи по Дунаю отъ Желѣзныхъ воротъ до Галаца и о согласованіи его съ таковымъ же, прежде выработаннымъ уставомъ отъ Галаца до устья, уже не на Прибрежную, а на Европейскую коммиссію, только при содѣйствіи делегатовъ прибрежныхъ державъ. (Такимъ образомъ международное значеніе Дуная признается только внизъ отъ Желѣзныхъ ворогъ, слѣдовательно внѣ предѣловъ Австріи). Казалось бы очевиднымъ, что подъ делегатами прибрежныхъ державъ никоимъ образомъ не слѣдуетъ разумѣть Австрію — уже не прибрежную на упомянутомъ пространствѣ, а слѣдуетъ разумѣть только Придунайскія княжества. Цѣлыхъ два года прошло въ бездѣйствіи; Австрія не заявляла никакихъ особыхъ притязаній, повидимому даже никакихъ заботъ о составленіи устава, и только въ 1880 году (послѣ поѣздки князя Бисмарка въ Вѣну и заручившись вѣроятно его согласіемъ) выступила вдругъ въ Европейской коммиссіи съ готовымъ проектомъ „Смѣшанной Дунайской коммисссіи“, предназначенной вѣдать полицію и опекать судоходство отъ Желѣзныхъ воротъ до Галаца! По этому проекту — принятому въ принципѣ большинствомъ державъ (споръ идетъ только о подробностяхъ) — предсѣдательство въ Смѣшанной коммиссіи, составленное изъ представителей Сербіи, Румыніи и Болгаріи, принадлежитъ Австріи. На какомъ основаніи? Она здѣсь не прибрежная держава, или столько же прибрежная, какъ и Россія съ ея Килійскимъ рукавомъ. Если только потому, что австрійскія суда плаваютъ внизъ до Галаца, то и баварскія суда могутъ спускаться ниже Желѣзныхъ воротъ, а русскія суда могутъ ходить отъ Галаца вверхъ по тому же пространству. Если Австрія допущена въ эту коммиссію на основаніи принципа прибрежности, то даже не претендуя на непремѣнное предсѣдательство, мы; имѣли бы, кажется, полное право требовать, чтобы въ составѣ Смѣшанной коммиссіи участвовалъ въ качествѣ постояннаго члена и представитель Россіи… Но объ ней нѣтъ и рѣчи…
Невольно возникаетъ вопросъ, какимъ образомъ могло быть допущено, безъ всякой новой конференціи, такое прямое измѣненіе (и не по формѣ, а по существу) положительнаго постановленія Берлинскаго трактата, который ни однихъ словомъ не упоминаетъ объ учрежденіи Смѣшанной коммиссіи (въ ущербъ интересамъ прибрежныхъ государствъ), а на правительства самыхъ же этихъ прибрежныхъ державъ возлагаетъ наблюденіе за исполненіемъ правилъ устава, составленіе коего опять-таки поручено имъ не кому другому, какъ Европейской коммиссіи? Но Австрія обставила свои предсѣдательскія права такими преимуществами, что ея проектъ вызвалъ сильное сопротивленіе въ средѣ делегатовъ, особенно со стороны Румыніи, — а потому, хотя и одобренный державами въ главныхъ своихъ основаніяхъ, онъ въ первоначальномъ своемъ видѣ остался неутвержденнихъ. Вотъ именно теперь и выступилъ на сцену проектъ Баррера въ формѣ нѣкотораго компромисса. Какъ увѣряютъ, онъ уже принятъ большинствомъ державъ; неизвѣстно только, согласится ли на него Румынія.
Насъ, впрочемъ, не столько интересуютъ теперь подробности, сколько вопросъ о самомъ принципѣ Смѣшанной коммиссіи, несогласномъ съ духомъ Берлинскаго трактата, и о правѣ Австріи на участіе и предсѣдательство. Нельва при этомъ не вспомнить, что тотъ же Берлинскій трактатъ постановилъ (въ ст. 54), что за годъ до истеченія срока, опредѣленнаго для дѣятельности Европейской коммиссіи, державы войдутъ въ соглашеніе о продолженіи ея полномочій или объ измѣненіяхъ, которыя онѣ признаютъ необходимыми сдѣлать». «За годъ» стало-быть въ нынѣшнемъ же году. И такъ, въ нынѣшнемъ же году предстоитъ державамъ рѣшить вопросъ: продолжать или не продолжать сохраненіе общей европейской, опеки надъ Дунаемъ въ видѣ особой Европейской Коммиссіи, или же видоизмѣнить ее? Намъ неизвѣстно, соберется ли для этого особая конференція, или соглашеніе между державами произойдетъ въ видѣ отдѣльныхъ переговоровъ наиболѣе заинтересованной державы, Австріи, съ каждою изъ великихъ державъ отдѣльно. Въ этомъ отношеніи принятіе проекта Баррера представляетъ особенное значеніе и уже предрѣшаетъ, а можетъ-быть будетъ признано и окончательнымъ рѣшеніемъ вопроса, поставленнаго въ 54 ст. Берлинскаго трактата: этотъ проектъ, вводя въ Составъ новоизобрѣтаемой Смѣшанной коммиссіи, поочередно, делегата коммиссіи Европейской, тѣмъ самымъ, очевидно, связываетъ съ первою неразрывно, — стало-быть сохраняетъ — существованіе послѣдней… Странный у Австріи, да и у всей Европы, способъ обращаться съ этимъ страннымъ международнымъ договоромъ, обязательнымъ, видно, только для насъ и для Балканскихъ Славянъ!
Читатель признаетъ, конечно, теперь и самъ, что проектъ Баррера, какъ бы вовсе и не принимающій въ расчетъ новаго положенія Россія, созданнаго ей возвращеніемъ извѣстной придунайской части Бессарабіи, — заключаетъ въ себѣ для насъ не малую важность и не допускаетъ безразличнаго съ нашей стороны отношенія. Пора же однако вспомнить и намъ про свои придунайскіе интересы. На нихъ-то мы и хотимъ обратить вниманіе читателей «Руси».
По Санъ-Стефанскому договору, подтвержденному въ этой части и Берлинскимъ трактатомъ, Россіи досталась въ собственность половина лучшаго рукава Дуная — Килійскаго. Онъ лучшій потому, что въ немъ, по изслѣдованіямъ инженера Протопопова, — 17 % общей массы воды Дуная, слѣдовательно вдвое болѣе противъ Георгіевскаго и чуть ли не въ нѣсколько разъ болѣе противъ Сулинскаго, расчищеннаго и приспособленнаго къ судоходству Европейскою коммиссіей. Мало того: онъ до ста верстъ длиною, почти прямъ и потому удобенъ для судовъ парусныхъ, тогда какъ Сулинскій весь состоитъ изъ извилинъ. Глубина Килііскаго рукава 30 футовъ, ширина отъ 150 до 300 саженъ, ширина же Сулинскаго — maximum 100 саженъ, а глубина отъ 15 до 20. Протоки Килійскаго рукава въ море всѣ принадлежатъ намъ за исключеніемъ самаго южнаго, Старо-Стамбульскаго, по фарватеру котораго проведена граница. Наиболѣе же удобенъ дли расчистки протокъ Очаковскій, котораго оба берега — наши. Правда, въ настоящее время этотъ рукавъ доступенъ съ моря пока только рыбачьимъ лодкамъ, входъ его мелководенъ; но, по исчисленію того же инженера Протопопова, расчистка и углубленіе Очаковскаго протока обошлись бы отъ 3-хъ до 4 милліоновъ кредитныхъ рублей, не дороже: сумма совершенно ничтожная въ виду выгодъ, представляемыхъ Россіи возможностью — имѣть у себя въ рукахъ свой входъ въ Дунай, съ ключомъ и дверью. Стратегическія выгоды отъ обладанія этимъ рукавомъ такъ явны, что о нихъ не стоитъ и распространяться: замѣтимъ только, что расчистивъ устье, мы могли бы, въ случаѣ надобности, безпрепятственно ввести въ Дунай, при всей его нейтральности, суда большаго калибра, покрупнѣе тѣхъ, что входятъ Сулинскимъ устьемъ, которое Европейская коммиссія избрала для международнаго употребленія и устроила на международный счетъ. Если Румынія держитъ на Дунаѣ весь свой, конечно не великій, военный флотъ, то ничто не могло бы помѣшать и намъ держать у Измаила нѣсколько судовъ внушительнаго значенія… Но эти стратегическія соображенія приводятся нами только въ виду будущаго, на всякій случай, — въ настоящую же пору преимущественное вниманіе наше должны привлекать экономическіе расчеты. А люди свѣдущіе расчитываютъ, что открытіе доступа въ Килійскій рукавъ доставило бы намъ существенныя экономическія выгоды.
Во 1-хъ, оно несомнѣнно привлекло бы къ Бессарабскимъ портамъ, предпочтительно къ Измаилу, не малую часть тѣхъ иностранныхъ судовъ, которыя, сидя слишкомъ глубоко въ водѣ (футовъ по 20), вынуждены теперь останавливаться при входѣ въ Сулинское гирло. При расчисткѣ Очаковскаго протока, можно смѣло сулить Измаилу блестящую будущность: весь хлѣбъ, сплавляемый по Пруту изъ Молдавіи и Бессарабіи, будетъ тогда несравненно удобнѣе сплавлять внизъ по рѣкѣ къ Измаилу, чѣмъ тащить его вверхъ по рѣкѣ (какъ это дѣлается теперь) къ Галацу; затѣмъ, не мѣшаетъ имѣть въ виду, что Измаилъ всего въ 40 верстахъ отъ Чишме, то есть отъ станціи Бендерской желѣзной дороги, — стало-быть провести боковую вѣтвь къ Измаильскому порту было бы не трудно да и не дорого.
Во 2-хъ, только съ открытіемъ доступа въ Килійскій рутъ открылась бы и возможность; завести наконецъ съ удобствомъ и выгодою русское пароходство по Дунаю. При существованіи одного прохода — черезъ Сулинское гирло — такое учрежденіе едва ли мыслимо: конкурренція такъ велика, да я пошлины въ Сулинѣ такъ высоки, что не могутъ не отбивать русскихъ предпринимателей. Извѣстно, что Одесское Общество пароходства и торговли, несмотря на всѣ настоянія правительства открыть рейсы по Дунаю, положительно отъ того отказалось. Да и въ самомъ дѣлѣ: какимъ образомъ, при этихъ высокихъ пошлинахъ, которымъ подвергаются суда, входящія въ Дунай съ моря, соперничать съ могущественнымъ Австрійскимъ «Первымъ Дунайскимъ Пароходнымъ Обществомъ», существующимъ уже почти полвѣка, имѣющимъ нынѣ до 300 пароходовъ и до 700 буксировъ, если не болѣе, и не платящимъ никакихъ пошлинъ, такъ какъ суда идутъ сверху, а до моря и не доходятъ? (Торговые интересы Австріи вообще не простираются далѣе Галаца: для нея важны сербскій, румынскій, болгарскій рынки, а до Чернаго моря ей мало дѣла). Но если бы Русское правительство расчистило Очаковскій протокъ и затѣмъ наложило на суда, идущія въ протокъ съ моря, пошлину для возмѣщенія своихъ издержекъ, то развѣ бы оно не могло освободить отъ нея свои русскіе пароходы и поставить ихъ въ этомъ отношенія почти въ равныя условія съ австрійскими?… Только тогда бы могли завязаться на дѣйствительно прочныхъ основаніяхъ русскія торговыя сношенія съ Сербіей и Болгаріей…
Возвратили мы себѣ, двѣнадцать лѣтъ тому назадъ, права строить береговыя крѣпости на Черноморскомъ берегу и военныя суда въ Черномъ морѣ, — и выстроили только поповки. Возвратили, уже 4 года тому назадъ, придунайскую часть Бессарабіи, съ лучшимъ изъ Дунайскихъ гирлъ, — и чуть ли даже о томъ не забыли, если не считать командировки министерствомъ путей сообщеніи инженера Протопопова для обревизованія новаго предмета министерскаго вѣдомства. А что умудрилась бы и успѣла бы уже натворить тутъ любая Западная держава, еслибы была на нашемъ мѣстѣ! Правда, ни въ одной странѣ нѣтъ такого рода интеллигенціи, которая бы, какъ у насъ, глумилась надъ малѣйшимъ проявленіемъ патріотической заботы о національныхъ политическихъ и экономическихъ интересахъ, навивая ее «шовинизмомъ», и пуще всего стерегла бы душевный покой сосѣдей, особенно же такихъ знатныхъ и высокоцивилизованныхъ, какъ Пруссія и Австрія. Но вольно же руководителямъ нашей внѣшней и внутренней политики принимать газетную трескотню партіи, фальшиво именующей себя «либеральною», за выраженіе русскаго общественнаго мнѣнія! Вольно же, за одно съ нею, робѣть и пренебрегать нашими существенными выгодами! Что такое пользованіе нашимъ правомъ будетъ, можетъ-быть, не по сердцу иностраннымъ державамъ — этого мы не отрицаемъ. Можетъ-быть, въ виду этого пользованіе, Берлинскій конгрессъ такъ и расширилъ значеніе Европейской коммиссіи, дни которой были уже сочтены. Но мы не думаемъ, чтобы призваніе Россіи состояло лишь въ ублаженіи сердецъ нашихъ сосѣдей, такъ какъ вѣдь и они не тратятъ ровно никакого елея для смягченія нашихъ сердецъ, когда добиваются своихъ національныхъ выгодъ. Да и не возбуждая еще преждевременно разговора объ опекѣ и о принципахъ, развѣ не могли бы мы тотчасъ же приступить въ расчисткѣ, напр., Очаковскаго протока, котораго оба берега наши, и кто бы могъ намъ это воспретить? Это вопервыхъ, а вовторыхъ: развѣ, дѣлая Килійскій рукавъ доступнымъ коммерческимъ судамъ всѣхъ флаговъ, Россія не распространяетъ и на него дѣйствіе международнаго права, установленное Вѣнскимъ конгрессомъ, — только сохраняя при этомъ за собою всѣ права и преимущества, принадлежащія ей какъ береговому владѣльцу?
Вотъ почему, повторяемъ, въ виду 54 ст. Берлинскаго трактата, предоставившей 1882 году рѣшеніе вопроса о продолженіи полномочій Европейской коммиссіи, а также въ виду проекта Баррера, мы полагаемъ, что пріѣздъ въ Петербургъ графа Волькенштейна долженъ подать поводъ къ переговорамъ очень серьезнаго свойства, касающимся нашихъ прямыхъ, существенныхъ интересовъ… Россія имѣетъ полное право требовать для себя участія въ Смѣшанной коммиссіи — не въ качествѣ очереднаго делегата коммиссіи Европейской, а въ томъ же качествѣ прибрежной державы, какъ и сама Австрія, — и во всякомъ случаѣ поставить свое согласіе на проектъ Баррера въ зависимость отъ признанія за Россіей тѣхъ правъ и преимуществъ, которыя даны ей въ послѣднее время ея положеніемъ на берегу Килійскаго рукава и обладаніемъ Очаковскаго протока…
Москва имѣла наконецъ утѣшеніе привѣтствовать въ стѣнахъ своего историческаго Кремля Государя Болгаріи… Государь Болгаріи! Какъ любезны слуху, какъ знаменательны, какъ полновѣсны эти два слова, которыя однако мы повторяемъ теперь какъ, уже нѣчто обычное, не задерживаясь на нихъ ни мыслью, ни воспоминаніемъ, совсѣмъ, кажется, забывая, что сопоставленіе этихъ двухъ словъ, не далѣе какъ пять-шесть лѣтъ тому назадъ, даже и на умъ не всходило не только Русскому, во ни одному Болгарину: до такой явно-несбыточной, чудовищно-дерзкой фантазіи не отваживались досягать самые смѣлые полеты самаго разнузданнаго воображенія!… И несбыточное сбылось. Но какою цѣною? Вотъ этого и не слѣдуетъ забывать ни намъ, ни Болгарамъ. Вѣдь сочетаніе этихъ двухъ словъ: «Государство Болгарское», вѣдь это значитъ — рѣки пролитой русской крови, это — сотни тысячъ погибшихъ русскихъ жизней, это — исполинское нагроможденіе подвиговъ русскаго мужества, доблести, братской любви и самоотверженія. И не гордости, не самовосхваленія ради слѣдуетъ помнить намъ это недавнее прошлое, и не ради только того, чтобъ умѣть цѣнить посылаемую намъ Богамъ радость во образѣ милліоновъ братій, нами освобожденныхъ, наслаждающихся теперь мирною, свободною жизнью, — а главнымъ образомъ для того, чтобъ живѣе сознаватъ тотъ нравственный долгъ, который налагается на Россію самымъ этимъ подвигомъ русскимъ, — тѣми по истинѣ узами крови у которыми сказала отнынѣ Россіи съ Болгаріей. Болгарское государство порождено и крещено русскою кровью, а потому не должно, да и не можетъ никогда стать русскому сердцу чуждымъ. Оно — дѣло рукъ нашихъ, и махнуть на него руками, какъ уже совѣтуютъ у насъ нѣкоторые (чего, впрочемъ не совѣтуетъ у насъ русское легкомысліе — оно же и «русскій радикализмъ»!), мы не «имѣемъ права, и не можемъ. Старшій братъ обязанъ руководить первые шаги младшаго брата, котораго онъ же воевалъ къ жизни, а не отнимать отъ него своихъ рукъ, и потомъ надъ нимъ же глумиться, зачѣмъ онъ оступается и падаетъ!
Не слѣдуетъ забывать недавнее прошлое и Болгарамъ. „Государь Болгаріи“ — это живой олицетворенный символъ русской побѣды надъ пятивѣковымъ болгарскимъ плѣномъ. Это воплощенный образъ болгарской свободы и возрожденія, — это залогъ лучшей будущности, независимаго бытія и развитія. Память о пятисотлѣтнемъ мучительномъ рабствѣ въ плѣну у Турокъ нужна, Болгарамъ, должна быть имъ непрестанно присуща для того, чтобы непрестанно сознавали они цѣну ниспосланнаго имъ дара свободы, непрестанно радовались, непрестанно благодарили Бога за свое избавленіе и смиренномудренно проходили новое, открывшееся имъ поприще гражданской жизни. Такъ и поступаетъ Болгарскій простой народъ, но не такъ поступаютъ многіе изъ состава такъ-называемой болгарской „интеллигенціи“, — тѣ, которые не пахали, не сѣяли, а только пользуясь даровыми плодами не ими вспаханнаго и посѣяннаго, позволяютъ себѣ теперь высокомѣрно, безъ толку, судить и рядить о тяжкомъ до кроваваго пота трудѣ пахарей и сѣятелей, и легкомысленно-дерзко предъявляютъ къ настоящему, едва слагающемуся строю своей еле-ожившей страны — мечтательныя, извнѣ навѣянныя, вздорныя притязанія. Для нихъ полтысячи лѣтъ турецкаго ига какъ будто и не бывало, какъ будто съ нимъ нечего и считаться, или какъ будто именно это долгое прошлое и было тою надлежащею подготовительною школой, но выходѣ изъ которой (съ аттестатомъ пятивѣковой зрѣлости!) народъ какъ разъ становится готовъ да самаго новѣйшаго европейскаго „правоваго порядка“!
Не менѣе живо должна пребывать въ Болгарахъ и память о тѣхъ, что рушили оковы позорнаго плѣна. Не потому только, что народъ съ короткою памятью сердца, не умѣющій быть благодарнымъ, тяготящійся чувствомъ признательности, никуда не годенъ и подлъ (слава Богу, простой народъ Болгарскій свободенъ отъ такого упрека); но потому именно полезна и необходима Болгарамъ память о благодѣяніяхъ великаго Русскаго народа, что она сильнѣе и сердечнѣе сближаетъ оба народа, а вмѣстѣ съ тѣмъ тѣснѣе оказываетъ отнынѣ и ихъ историческія судьбы. Ибо Россіи предопредѣлено быть естественнымъ, законнымъ центромъ тяготѣнія всего Славянскаго міра, который уже начинаетъ слагаться и выступать, именно какъ особый міръ Славянскій, на вселенской исторической аренѣ. И только тѣ Славянскія племена, которыя не извратятъ въ себѣ этого закона тяготѣнія, которыя искренно соблюдутъ духовную связь съ Россіей, могутъ имѣть участіе въ будущности славянской. Поэтому не разумно поступаютъ тѣ руководители Славянскихъ странъ, которые, изъ фальшиво эгоистическихъ побужденій или измѣряя сада и будущность Россіи мелкимъ мѣриломъ современнаго дня, насилуютъ природу своего Славянскаго племени и стараются вытравить въ немъ инстинктивное влеченіе къ Россіи.
Къ счастію для Болгаріи, это влеченіе въ ней уже не инстинктивное только, а вполнѣ оправданное сознаніемъ и сердцемъ. Такимъ образомъ, живое чувство благодарности, совпадая съ общимъ закономъ тяготѣнія къ Россіи Славянскихъ племенъ и потому еще болѣе усиливая это тяготѣніе, является въ то же время для Болгаріи залогомъ вставной силы и независимаго національнаго развитія.
Князь Болгарскій, насколько мы можемъ судить, проникнутъ именно такимъ убѣжденіемъ. Онъ не честолюбецъ, разными происками домогавшійся и достигшій болгарскаго престола. Онъ завялъ престолъ по единогласному призыву Болгарскаго народа, которому былъ указанъ самимъ Царемъ Александромъ священной для Болгаръ памяти, и повинуясь Его державному настоянію. Не будучи Болгариномъ по происхожденію, онъ однако не можетъ считаться совсѣмъ чуждымъ ни Болгаріи, ни Россіи, уже и потому, что принижать участіе, вмѣстѣ съ русскими войсками, въ войнѣ за Болгаръ, но еще болѣе потому, что связанъ тѣснѣйшими узами родства, личной преданности и признательности съ самимъ великимъ Освободителемъ Болгаріи, своимъ державнымъ дядей и благодѣтелемъ. Но независимо отъ этихъ нравственныхъ побужденій для главы Болгарскаго государства дорожить своими связями съ Россіей, достаточно только обладать яснымъ, не предубѣжденнымъ умомъ, чтобъ признать неразрывность союза Болгаріи съ Русской державой за единое истинное основаніе здравой болгарской политики. Она указуется не только народнымъ чувствомъ, но и прямымъ расчетомъ выгодъ, очевидностью національнаго интереса. Князь Александръ, кажется намъ, вполнѣ вѣрно понимаетъ я опредѣляетъ отношенія своей страны къ нашему отечеству, чѣмъ и отличается рѣзко отъ своего сосѣда, Сербскаго короля Милана. Остается только желать, чтобы благія усилія государя Болгаріи были искренно поддержаны не только обоими правительствами, болгарскимъ и нашимъ, но и обществомъ обѣихъ странъ…
Странное дѣло! Во всѣхъ славянскихъ политическихъ организмахъ, не исключая даже и Россіи, приходится отличать народное мнѣніе отъ такъ-называемаго мнѣнія общественнаго, или, выражаясь точнѣе: народный влеченія, инстинкты, чувства, идеалы, безспорно народу присущіе, хотя бы и не вполнѣ сознанные, отъ того теченія мысли, которое совершается поверхъ народа, въ болѣе или менѣе „образованныхъ“ его слояхъ, въ томъ, что примято называть обществомъ, или теперь „интеллигенціей“… Казалось бы, общество есть тотъ же самый народъ, только на высшей своей ступени, ступени сознательнаго бытія, — но въ данную минуту общество, въ Славянскихъ земляхъ, не можетъ назваться выразителемъ народнаго самосознанія. Какого рода сознавательный процессъ совершается въ обществѣ? Вмѣсто того, чтобы возводить въ сознаніе народную духовную сущность, лежащую въ основѣ всѣхъ явленій народнаго быта и жменя, отрицается прежде всего самая эта сущность, и сознавательной дѣятельности подкладывается готовое содержаніе изъ жизни чужой, подсовываются объекты сознанія чужихъ, ранѣе насъ выступившихъ на арену науки и мысли народовъ, объекта — для никъ живое, а для Славянъ, да и дли насъ, если не мертвое, то отвлеченные. Необходимо, конечно, обогащать свое національное сознаніе окотомъ жизни и духовнаго труда всего предшествовавшаго намъ человѣчества, но вѣдь не слѣдуетъ же изъ этого, что только въ чужомъ опытѣ истина и чужимъ только трудомъ добывается, а намъ у себя искать ее нечего; что мы осуждены только чужое согнанное, а явленія своей самобытной жизни возводить въ сознаніе не должны и смѣть, — даже должны ненавидѣть свою „самобытность“, если она въ чемъ-либо расходится съ результатами доселѣ добытыми высшими культурными народами) что мы, однимъ словомъ, обязаны глядѣть на себя самихъ и на духовную сущность своего народа непремѣнно въ чужія очки и безбоязненно производить надъ нимъ, презирая права его жизни, быта, преданій и вѣрованій, деспотическіе эксперименты in anima vili?! Совѣстно немножко и растолковывать такія, казалось бы, даже пошлыя истины, — но съ каждымъ днемъ приходится намъ убѣждаться, что большинству общества — и не только у Славянъ, но и у насъ, — онѣ какъ будто еще совершенно чужды. Мы не станемъ здѣсь входить ни въ философское, ни въ историческое объясненіе такого явленія, но укажемъ для примѣра на фактъ, котораго отрицать никто уже не можетъ. Простой Сербскій народъ, одаренный такимъ богатымъ поэтическимъ творчествомъ, прекрасный и доблестный, какъ и всѣ православныя Славянскія племена, тяготѣетъ душевно къ Россіи (безъ малѣйшаго ущерба для своей племенной самостоятельности), влечется въ ней любовью и также чувствомъ признательности. Сербская же интеллигенція или по сербски „изображены люди“ конечно за нѣкоторыми исключеніями) почитаютъ необходимою принадлежностью высшей культуры, — у которой они лакейски стоятъ на запяткахъ (даже усерднѣе чѣмъ „Голосъ“), — ненавидѣть Россію; мало того, какъ подобаетъ истымъ „Европейцамъ“, они тоже выражаютъ опасеніе — „стать жертвою захватовъ ненасытно-алчнаго Русскаго царства“!!.. Опасаются Россіи — и лѣзутъ въ пасть Австрійцамъ!… Народъ вѣритъ въ Бога, чтитъ свою церковь, благодаря которой въ особенности и сохранилъ-то онъ свою національность подъ турецкимъ игомъ. Интеллигенція хвалится безвѣріемъ, видаетъ или утверждаетъ законы церковь унижающіе или разрушающіе, и если часть „изображенныхъ“ стоитъ теперь тамъ за доблестнаго представителя Сербской церкви, столь чтимаго въ Россіи митрополита Михаила, то не потому, что оскорблена за попранное достоинство святительскаго сана, а изъ оппозиціи къ настоящему министерству, изъ видовъ партіи. Народъ, какъ и всѣ Славянскія племена, даже и въ рабствѣ оставшійся вѣрномъ духу соборности или вѣчеваго строя, въ то же время признаетъ необходимость сильнаго единовластія и совершенно чуждъ властолюбивой политической похоти: все что надъ народомъ, напротивъ того, заражено насквозь политическимъ властолюбіемъ или даже просто политиканствомъ. Иныхъ господствующихъ интересовъ и нѣтъ: наука, искусство, литература, промышленность, торговля — все это почти въ зародышѣ и почтя не развивается, за то политикановъ — хоть Дунай и Саву пруди! за то партій имѣются всевозможные виды, даже самые новѣйшіе европейскіе!… Къ чему эта „рознь“ привела Сербію — явно, кажется, всякому. Выходятъ такимъ образомъ, что дѣла, которыя совершаетъ народъ, интеллигенція раздѣлываетъ; то, что онъ созидаетъ, интеллигенція разрушаетъ; народъ идетъ направо, интеллигенція тащитъ его налѣво, и государство, поставленное между двумя противными двигателями, колеблется, шатается, и если двигатель народный не пересилитъ, оно не минуетъ гибели или разложенія…
Великое, святое дѣло освобожденія Болгаріи есть безспорно подвигъ всего Русскаго народа; не однѣ, конечно, массы простонародья принимали въ немъ участіе (и участіе вполнѣ сознательное), но народнымъ, несомнѣнно, характеромъ запечатлѣнъ весь этотъ героическій эпизодъ русской исторіи. Даже тѣ, что хвастливо величаютъ себя у насъ именемъ „интеллигенціи“ или же „либераловъ“ (!), хотя и глумились до начала войны, однакоже потомъ — частію невольно подчинились силѣ народнаго духовнаго подъема; частію просто присмирѣли. Тѣмъ не менѣе, при первой же неудачѣ, а затѣмъ и по окончаніи войны, тотчасъ возобновили они свои глумленія, да еще съ большимъ ожесточеніемъ… „Голосъ“, до изданія манифеста о войнѣ, проповѣдывалъ устами нѣкоего государственнаго мужа, что не наше дѣло освобождать Славянъ: это-де подобаетъ лишь народамъ высшей культуры (мы видимъ теперь, какъ освобождаетъ Славянъ „высшая культура“ Австрійцевъ!) Потомъ же, когда освобожденіе Болгаръ совершилось, — въ печати и въ обществѣ извѣстнаго разряда (которому пуще всего на свѣтѣ претитъ проявленіе самобытнаго, народнаго духа) началась самая бѣшеная, мерзостная и подлая оргія осмѣянія, самооплеванія и всяческаго наругательства надъ подвигомъ народнымъ. Правда, съ точки врѣвія „гуманизма“ Русскому народу прощалось „освобожденіе рабовъ“, но подъ условіемъ отнять скорѣе изъ-подъ дѣла его подкладку религіознаго сочувствія славянскаго братства, и облагородить подвигъ самоотверженія сотенъ тысячъ русскихъ солдатъ (отдавшихъ, по евангельски, душу за други своя) чѣмъ-нибудь болѣе культурнымъ и европейскимъ. Народъ освободилъ Болгаръ, готовъ былъ освободить все христіанство отъ магометанскаго ига и уже собирался водрузить крестъ на Св. Софіи, а „*интелигенція“ въ лицѣ дипломатовъ, вспомоществуемая такъ-называемою (конечно ложно) „либеральною“ частью общества, заставила остановить напоръ русскихъ войскъ, сорвала съ нихъ вѣнецъ побѣды, раздробила „цѣлокупную“ Болгарію, сохранила за нею данничество Туркамъ и заключила Берлинскій трактатъ, при громкихъ кликахъ „Голоса“ и Ко… Русскій народъ освободилъ, Болгарскій народъ принялъ даръ свободы и съ своей стороны готовъ былъ понести всѣ жертвы для созданія прочнаго, крѣпкаго внутри и извнѣ государственнаго организма: такъ, благодаря русскимъ офицерамъ, мирные болгарскіе селяки покорно и быстро превратились въ отличныхъ солдатъ и образовали регулярное войско, которому подобнаго нѣтъ на Балканскомъ полуостровѣ… Онъ также, этотъ Болгарскій народъ, руководимый мудрымъ своимъ инстинктомъ, желалъ лишь сильной государственной власти, — но „интеллигенція“ нашла нужнымъ наградить его „конституціей“. Казалось бы, примѣръ Сербіи служитъ прямымъ указаніемъ и для Болгаръ: чего дѣлать не должно. Если бы Сербія, вмѣсто заботъ объ украшеніи себя европейскою конституціей, съ самаго начала своего бытія позаботилась объ укрѣпленіи своего государственнаго строя на основаніи истинно народномъ, о развитіи военной сила, промышленности, торговли, и поставила себѣ задачей — не упуская ее изъ виду ни на минуту — раздвинутъ свои узкіе предѣла, присоединить къ себѣ Боснію и Старую Сербію, — нѣтъ сомнѣнія, она стала бы средоточіемъ, къ которому тяготѣло бы со всѣхъ сторонъ Сербское племя. Создавъ себѣ прочное государственное бытіе, она и могла бы затѣмъ идти всѣмъ племенемъ къ просвѣщенію и развитію гражданской свободы на своеобразной славянской основѣ. Но сербская интеллигенція позаботилась прежде всего о томъ, чтобъ Сербія могла похвалиться парламентомъ, точь въ точь какъ старая, Европа, и обзавелась правленіемъ партій… Партіи взвелись и враждуютъ какъ слѣдуетъ, — а Боснія съ Старой Сербіей потеряна едва ли не на вѣки, — да потеряны и симпатіи къ Шумадіи всего детальнаго Сербскаго народа.
Всякая западно-европейская конституція съ парлентаризмомъ (которая и на материкѣ Европы является до сихъ поръ неудачной копіей съ оригинала, т. е. съ конституціи англійской, которая въ Англіи своя, органически сложившаяся, „самобытная“), — всякая такая конституція, навязываемая Славянскимъ племенамъ, приличествуетъ имъ какъ коровѣ сѣдло. Славянскія племена — демократическія по преимуществу, не въ смыслѣ термина извѣстной доктрины, но въ буквальномъ смыслѣ итого слова, въ значеніи дѣйствительнаго битоваго факта, соціальнаго и экономическаго. Другими словами: народнымъ массамъ принадлежитъ преобладаніе и по численности, и по отношенію къ землевладѣнію и, наконецъ, по жизненной крѣпости національнаго духа. Ибо Славянскія государства сложились не изъ наслоенія завоевателей надъ завоеванными, не знали феодализма и вызваннаго послѣднимъ на Западѣ усиленнаго развитія юродскихъ общинъ — въ ущербъ селу. Конституціонныя формы Запада, обусловленныя всѣми особенностями его исторіи, никогда не имѣли въ виду того демократическаго элемента, какой составляетъ основу славянскихъ общественныхъ организмовъ. А такъ какъ преобладаніе или безсиліе этого элемента не можетъ не оказывать своего воздѣйствія, и внѣшняго и нравственнаго, на самый государственный строй, то и самый этотъ строй, очевидно, не можетъ бытъ одинаковъ у Славянъ и въ Западной Европѣ, тамъ гдѣ преобладаетъ, и такъ гдѣ преобладаетъ городъ. Правда, народныя массы негдѣ не заражены похотью народовластія и чаютъ отъ государства лишь защиты для мирнаго, честнаго и благоденственнаго житія, почему пуще всего алчутъ надъ собою власти сильной на добрую помощь и грозной на злодѣевъ. Если таковы народныя массы всюду, то не можетъ таковое ихъ воззрѣніе не выразиться съ характеромъ преобладанія, такъ-сказать императивно, и въ самомъ политическомъ строѣ тѣхъ государствъ, гдѣ онѣ числительно и соціально преобладаютъ, — особенно тамъ, гдѣ онѣ (какъ въ Россіи) составляютъ 80 % населенія! Кажется — ясно. Русскій народъ говоритъ: „умъ хорошо, а два лучше“. Онъ охотно прибавитъ: а двѣсти, двѣ тысячи еще лучше, и тѣмъ лучше, чѣмъ больше съ разныхъ и противоположныхъ сторонъ обсудится данный предметъ. Но не приходило въ голову русскому человѣку сказать: „одна воля хороша, а двѣ или двѣсти еще лучше“… Онъ понимаетъ Земскій Соборъ, совѣтъ Земли при единой верховной рѣшающей волѣ, но не вмѣщаетъ въ свою мысль парламента съ правленіемъ партій и большинства голосовъ.
(У насъ, къ сожалѣнію, до сихъ поръ находятся люди, которые смѣшиваютъ русское земское начало съ конституціоннымъ, и тѣмъ задерживаютъ наше національное развитіе!).
И такъ, чтобъ облагородить и объевропеить религіозный, національный подвигъ Русскаго народа, рѣшено было надѣлить Болгарскій народъ конституціей, которую первоначально и сфабриковали наши доморощенные „выученики“ (выражаясь петербургскимъ нарѣчіемъ) иностранныхъ мастеровъ конституціонныхъ дѣлъ. Отшлифовывали же ее и подвергали ученой пробѣ въ самомъ Петербургѣ эксперты, навербованные, кажется, въ бывшемъ II Отдѣленіи, при помощи одного изъ профессоровъ-публицистовъ. Никто изъ нихъ, если не ошибаемся, не только въ Болгаріи не былъ и Болгарскаго народа не видалъ, но едва ли даже зналъ о немъ и по книжкамъ. Да и зачѣмъ! Взяли нѣсколько конституцій, румынскую, бельгійскую и другихъ разныхъ странъ, да и смастерили: „общечеловѣческое“ -дескать! Эту конституцію отдали потомъ на обсужденіе тоже интеллигенціи, но на этотъ разъ болгарской, которая — увы! — хотя сана только-что вышла изъ народа, но, воспитавшись большею частью въ Россіи и выучась, въ русской средѣ, предпочтительно предъ всѣми науками, наукѣ либеральнаго пустословіи и презрительному отношенію къ самымъ завѣтнымъ духовнымъ основамъ народной жизни, оказалась конечно неспособною въ созиданію. Она постаралась и при помощи русскихъ, облеченныхъ во власть „интеллигентовъ“, успѣла обрадикалить русскій проектъ европейскаго „правоваго порядка“ по всѣмъ правиламъ и „послѣднимъ словамъ“ крайнихъ европейскихъ доктринъ. Такимъ образомъ и русская и болгарская интеллигенція, ничтоже сумняся, заставили освобожденную Русскимъ народомъ Болгарію — сдѣлать salto mortale изъ эпическаго періода прямехонько въ Европу конца XIX вѣка! Вотъ и вышла конституція, одна изъ самыхъ радикальныхъ, при которой верховная власть обращалась чуть не въ нуль, а вся сила власти надъ бѣднымъ Болгарскимъ народомъ передавалась министру, поддерживаемому подтасованнымъ большинствомъ болѣе или менѣе невѣжественнаго собранія.
Великій грѣхъ приняла на свою душу Россія, навязавъ Болгарскому народу конституцію русскаго издѣлія по западноевропейскому образцу, напяливъ на Болгарію эту шутовскую одежду, сшитую „россійскими портными Изъ Лондона и Парижа“, да еще подпоротую болгарскими ихъ учениками, — отравивъ, и сфальшививъ, искалѣчивъ нравственно все общественное бытіе родной намъ страны съ самыхъ первыхъ дней ея свободы. Тамъ, гдѣ такъ нужно было дружное, искреннее единеніе всѣхъ, малочисленныхъ еще интеллигентныхъ силъ, съ самаго начала подорвали единство; взрастили, „яко благо“, сознательно и искусственно раздоръ въ видѣ различныхъ партій, ибо-де такъ вездѣ водятся въ Европѣ. И вотъ, появились и „либералы“, и „консерваторы“, появляются даже и „радикалы“ или „соціалисты“. но отношенія партій между собою конечно не европейскія, а такія, какія могли возникнуть на почвѣ нравовъ воспитанныхъ пятивѣковымъ азіатскимъ игомъ — грубыя, страстныя, исполненныя ненависти, орудующій беззастѣнчиво клеветою, доносомъ к всѣми видами возней. Въ странѣ, которая только-что вышла на свѣтъ Божій во всей первобытной простотѣ общественной формаціи — всѣхъ внезапно обуяла жажда властвовавъ и командовать другъ надъ другомъ, — всякій почелъ себя годныхъ въ монстры и полѣзь въ министры. Школьное дѣло, которое такъ процвѣтало въ Болгаріи еще подъ рабствомъ Турокъ, которое, вмѣстѣ съ церковью, соблюло болгарскую національность въ пятисотлѣтней неволѣ, тотчасъ же было пренебрежено и упало, такъ какъ всѣ школьные учителя потянулись въ администраторы… Все это „зданіе“ увѣнчано было самой разнузданной свободой печати, при отсутствіи въ то же время правильно устроенныхъ судовъ и всякаго чувства дисциплины въ самихъ издателяхъ. Само собою разумѣется, что печать обратилась въ ристалище наигрубѣйшихъ взаимныхъ оскорбленій и самаго дерзкаго отношенія къ достоинству власти. А безъ соблюденія гражданами достоинства государственной власти, равно какъ и безъ готовности подчинить свой эгоизмъ идеѣ цѣлаго и личный свой интересъ интересу общественному, немыслимо никакое гражданское общежитіе… Мы впрочемъ не имѣемъ права строго обвинять Болгаръ: вообразимъ только себѣ, каково было бы состояніе страны, въ которой верховная безграничная власть сосредоточилась бы въ рукахъ… ну хоть фельетонистовъ нашихъ мнимолиберальныхъ газетъ!…
Такому положенію дѣлъ нельзя было продолжаться, и никакое лицо облеченное въ званіе „главы государства“ не могло, безъ позора для себя и безъ гибельнѣйшихъ послѣдствій для самой Болгаріи, терпѣть долѣе такой „правовой порядокъ“. Читателямъ „Руси“ извѣстно наше мнѣніе о политическомъ переворотѣ, произведенномъ годъ тому назадъ княземъ Александромъ. Не одобряя всѣхъ его формъ и частностей (вина которыхъ, впрочемъ, лежитъ скорѣе на русскихъ совѣтникахъ князя), мы признавали этотъ переворотъ неизбѣжнымъ…. Мы надѣялись, что здравый смыслъ болгарскаго юродскаго населенія возобладаетъ, что недугъ, захваченный въ самомъ началѣ, можетъ быть легко излѣченъ, — что болгарская интеллигенція принесетъ наконецъ въ жертву патріотизму жалкіе интересы своихъ нелѣпыхъ „партій“ и, руководимая только любовью, къ своей землѣ и народу, постарается облегчить своему правительству возстановленіе общественнаго единства и государственной дисциплины. Къ сожалѣнію; мы ошиблись. Забывъ о благѣ Болгаріи, партіи помнили только о себѣ, о своихъ выгодахъ и преимуществахъ, предъявляли только свои личные счеты, пререкались, торговались, и въ концѣ-концовъ требовали возстановлю! „конституціи“. Даже примѣръ Сербіи ничему ихъ не научилъ…. Мы перестали наконецъ помѣщать всякія корреспонденціи. изъ Болгаріи, которыхъ мы получали не мало отъ представителей обѣихъ враждующихъ между собою сторонъ: до такой степени всѣ онѣ дышали духомъ пристрастія ни злобы въ противникамъ, что разобраться, гдѣ правда и насколько ея тутъ, насколько тамъ, было положительно невозможно; къ тому же всѣ онѣ вмѣстѣ представляли какую-то бурю въ стаканѣ воды. Бѣда маленькому государственному организму, если все содержаніе его жизни поглощено „политическими интересами“ или, по просту говоря, политикана швомъ: всякій пустякъ возводится въ событіе, всякая соринка въ темную тучу, всякой мелочной недосмотръ въ преступленіе; все обращается въ сплетню, сплетней живетъ, питается и дышетъ. Получали мы извѣстія и о „митингахъ“ (какъ тѣшитъ ихъ, словно дѣтей, самое это слово!), о „демонстраціяхъ“, о „депутаціяхъ“, получали и программы: то „на либеральна-та партія-та“, то „на консервативна-та партія-та“…. Слишкомъ претило намъ, слишкомъ больно было вамъ видѣть въ дорогой вамъ Болгаріи весь этотъ вздоръ, всю эту комедію праздныхъ словъ и названій, всю эту либеральную фельетонщину, перенесенную въ самую жизнь страны, даже въ простую, здоровую среду Болгарскаго сельскаго народа, которой каждая партія наперерывъ безжалостно усиливалась обмануть, обморочить, сбить съ толку.
Намъ особенно тягостно было это еще и потому, что мы всегда признавали въ Болгарскомъ народѣ — мирномъ, трудолюбивомъ, склонномъ къ серьезной наукѣ — добрые задатки для свободной сознательной дисциплины, необходимѣйшаго условія гражданскаго бытія. Мы даже усматривали въ немъ этихъ задатковъ болѣе чѣмъ въ Сербскомъ племени. Мы и теперь не измѣнили нашего мнѣнія и продолжаемъ пока еще упорно вѣрить въ будущность Болгарскаго народа. Мы умоляемъ болгарскую „интеллигенцію“ сжалиться надъ своихъ народомъ, не рядить его въ аитиславянскій конституціонный мундиръ, въ которомъ онъ глядятъ жалкою обезьяной или арлекиномъ, м уразумѣть, что государственное строеніе, для прочности своей, требуетъ отъ дѣятелей непремѣнно долготерпѣнія и труда. И откуда эта нетерпѣливость и нервность, которыхъ не проявляли Болгары даже подъ недавнимъ управленіемъ Мидхата-паши?! Пусть на первомъ планѣ и первой заботою каждаго будетъ созданіе сильной, крѣпкой, верховной государственной власти. Вѣдь страна, окружающая почетомъ и уваженіемъ достоинство представителя власти, чтитъ и уважаетъ свое собственное достоинство. Пусть исчезнутъ навсегда самыя эти дурацкія клички „консерваторовъ“ и „либераловъ“; пусть всѣ Болгары, въ какой бы партія кто прежде ни числился за грѣхи свои, сольются въ одну, не партію, но дружину, одушевленную однимъ помысломъ — помысломъ о благѣ родной имъ Болгаріи, — однимъ чувствомъ — любви къ своему народу, — однимъ сознаніемъ: сознаніемъ гражданскаго долга — содѣйствовать всѣми силами ума и души утвержденію болгарскаго престола и государственнаго строя въ своемъ зачинающемся государствѣ. Пусть сомкнутся всѣ около своего князя, завѣщаннаго имъ Царемъ-Освободителемъ, готоваго отдать Болгаріи всѣ свои молодыя силы, только бы отвѣчали Болгары ему довѣріемъ и любовью, — и представляющаго къ тому же для Болгаріи, въ своемъ лицѣ и по своимъ связямъ съ Россіей, надежный залогъ политической независимости — въ виду жаждущей болгарскихъ раздоровъ, а можетъ-быть и сѣющей ихъ, Австро-Мадьярской монархіи!…
Да не пора ли ужъ поменьше заниматься политикой, а отвлечь отъ нея вниманіе на дѣла науки, искусства, промышленности и торговли въ этой, древле-исторической, богатой и археологическими сокровищами и всѣми вещественными дарами природы, благодатной странѣ?
Мы рады, что встрѣтили въ „Гласѣ Черногорца“ (18 No) категорическое опроверженіе смутившихъ насъ слуховъ, будто Австро-Венгріей поведены съ Черногоріей переговоры о вознагражденіи послѣдней за услуги, оказанныя Австріи въ борьбѣ съ герцеговинскими усташами, присоединеніемъ къ черногорской территоріи одного или двухъ округовъ герцеговинской земли. Что Черногорское правительство на такія предложенія Австріи отвѣтило бы отказомъ, мы въ томъ были и пребываемъ увѣрены, но что Австріи была бы не прочь ввести Черногорское правительство во искушеніе и поставить его въ такое положеніе, при которомъ самый отказъ въ присоединеніи округовъ былъ бы затруднителенъ, въ этомъ едва ли можно сомнѣваться. Извиняемся предъ достоуважаемой черногорской газетой въ неправильной ссылкѣ на все, послѣдовавшей на основаніи телеграммы Международнаго Агентства, исказившей смыслъ статьи „Гласа Черногорца“. Впрочемъ, главнымъ поводомъ къ нашей замѣткѣ послужили тревожныя письма нѣкоторыхъ Герцеговинцевъ….
Событія у насъ дома (потому что увольненіе графа Игнатьева и замѣна его графомъ Толстымъ безъ сомнѣнія — событія для внутренней жизни Россіи) нѣсколько отвлекли взиманіе русскаго общества отъ шутовского, но вмѣстѣ и ужаснаго зрѣлища польско-австрійскаго правосудія, совершающагося въ настоящую минуту почти у самаго нашего рубежа. Дѣйствіе происходитъ въ пограничной съ Россіей области Австро-Венгерской монархіи, въ Галиціи или древнемъ русскомъ Галичѣ, когда-то входившемъ въ черту владѣній вашего Владиміра Сбитаго, затѣмъ самостоятельномъ княжествѣ и даже королевствѣ съ знаменитыми Даніиломъ и Романомъ, — затѣмъ вошедшемъ въ составъ „крулевства Польскаго“ и наконецъ, ври первомъ раздѣлѣ Польши въ 1772 г., доставшемся Австріи. Этотъ Галичъ или, какъ теперь принято говорить, Галиція населена (кромѣ сѣверо-восточной ея части, польской) кореннымъ Русскимъ народомъ, ничѣмъ не отличающимся отъ Русскихъ Кіевской или Подольской губернія, пріявшимъ св. крещеніе такъ-сказать въ одной купели со всею Русью, не давшимъ совратить себя окончательно въ латинство даже и до сей поры, несмотря на всѣ ухищренія, гоненія, соблазны, на всѣ козни и казни, воздвигнуты! польско-іезуитскимъ фанатизмомъ и злобою. Окончательно погибли для своей народности и для Славянства, т. е. окатоличились и ополячились — дворянскіе русскіе рода (тайно такъ же какъ и на нашей юго- и сѣверо-западной Украйнѣ, — точна такъ же какъ олатинились, омадьярились они и въ Угорской или Венгерской Руси. Простой же народъ какъ въ Галиціи, такъ и въ Угорской Руси, сохранился вполнѣ русскимъ, сохранилъ и свой грековосточный обрядъ, и славянскій языкъ въ богослуженіи, — но только въ формѣ насильственно навязанной ему, т. е. чего-то средняго между латинствомъ и православіемъ, съ признаніемъ главенства и власти римскаго паны….
На самыхъ этихъ строкахъ насъ прервало слѣдующее соображеніе: мы вотъ считаемъ нужнымъ, но поводу уголовнаго процесса объ 11 русскихъ Галичанахъ, сообщить хоть эти поверхностныя свѣдѣнія о Галиціи нашимъ читателямъ, такъ какъ огромное большинство русскаго, не только просто грамотнаго, но и „образованнаго“ общества, къ стыду нашему, даже и этихъ скудныхъ свѣдѣній о своихъ ближайшихъ единоплеменникахъ не имѣетъ, — а между тѣмъ Австрійцамъ всюду въ Россіи мерещатся „панслависты“! Пусть встревоженныя сердца австро-мадьярскихъ и австро-польскихъ политиковъ и прокуроровъ ублажатъ себя чтеніемъ нашихъ мнимо-либеральныхъ газетъ и журналовъ, которые не перестаютъ издѣваться надъ идеей „славянской взаимности“ и грубо отталкивать малѣйшее проявленіе племенной, естественной симпатіи къ вашему отечеству Русскаго въ Галиціи народа, рекомендуй ему обращаться съ своей симпатіей къ Полякамъ, или же мечтать объ ослабленіи и раздробленіи Россіи съ выдѣломъ изъ нея какого-то хохломанскаго царства! Да что наша „либеральная пресса“! Развѣ хоть поверхностное знаніе исторіи, географіи и этнографіи Славянства введено въ курсъ того общаго образованія, которое получаетъ русское юношество въ среднихъ и высшихъ русскихъ учебныхъ заведеніяхъ? Наши учебники, образцы, руководства, источники и мѣрила знаній заимствованы всѣ изъ Германіи: какъ нѣмецкій профессоръ всеобщей исторіи почти никогда ничего основательно не знаетъ объ историческихъ судьбахъ не только Славянскихъ племенъ, но даже всей Восточной Европы, не исключая Византійской имперіи (это все предоставляется вѣдать лишь немногимъ спеціалистамъ), та въ и наши „ученые“ мужи западной исторической науки не переступаютъ въ своихъ лекціяхъ о всеобщей или даже европейской исторіи тѣснаго кругозора своихъ учителей. Ошибка во французской или англійской хронологіи можетъ лишить у насъ аттестата зрѣлости или кандидатскаго диплома, и наоборотъ круглѣйшее невѣжество крупнѣйшихъ событій или чего бы то ни было существеннаго, относящагося до Славянскаго міра, не только въ счетъ не ставятся, но какъ бы обязательно украшаетъ собою почти всякаго питомца нашихъ гимназій и университетовъ. Полагаемъ, что и тотъ спеціальный экзаменъ, которому подвергаются въ нашемъ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ юноши, домогающіеся дипломатической каррьеры, чуждъ наималѣйшаго прикосновенія къ міру Славянскому; впрочемъ, въ упомянутомъ министерствѣ даже и до сей поры департаментъ вѣдающій всѣ дѣла Балканскихъ Славянъ называется Азіатскимъ (чѣмъ такъ обижаются теперь Болгары и Сербы)!… И однакожъ, несмотря на все это, у австро-мадьярскихъ политиковъ душа не на мѣстѣ! Иностранцамъ мудрено и понять, чтобъ мы такъ искренно-простовато, съ легкимъ сердцемъ, ничтоже сумняся, пренебрегали своими истинными національными интересами, отрицались Славянства, отвергали именно то, въ чемъ, по вѣрному соображенію самихъ иностранцевъ, заключается для насъ источникъ великой политической силы въ Европѣ и чѣмъ они, на нашемъ мѣстѣ, не преминули бы уже давно воспользоваться. Чтобъ мы, однимъ словомъ, такъ добродушно, изъ угожденія имъ, сами себя ослабляли и даже, по чувству отмѣнной деликатности, конфузясь собственной мощи и вообще слишкомъ крупной своей величины и вѣса, подбирались, ёжились, жалились, Старались походить на совсѣмъ субтильнаго политическаго субъекта! Подобно Гоголевскому городничему, который, по его словамъ, каждый разъ, ложась спать, взывалъ къ Господу лишь о томъ, какъ бы такъ все устроить, чтобъ „начальство было довольно“, — не воздыхали ли бывало и у насъ только о томъ: какъ бм вести нашу политику такъ, чтобы Европа осталась довольна?! Всѣ эти наши старанія однакожъ ни чему не помогли и во помогаютъ. Намъ все-таки же вѣрятъ, насъ боится, насъ ненавидятъ. Во снѣ и наяву австро-мадьярскимъ государственнымъ мужамъ грезятся „московскіе рубли“ (можетъ-быть даже кредитки), „московскіе эмиссары“… И нельзя не признать, какъ мы ужъ на это указывали, что ихъ недовѣріе не лишено основанія: потому что нѣтъ-нѣтъ, да и прорвется историческій природный инстинктъ, и увлекаемая словно роковою случайностью, вопреки „совѣтамъ благоразумія“, наперекоръ своимъ дипломатамъ, политикамъ, верховодцамъ, бюрократамъ, генералитету м нижнимъ чинамъ такъ-называемой „либеральной интеллигенціи“, и конечно безъ всякихъ предварительныхъ рублей и эмиссаровъ, Россія то тамъ-то здѣсь (въ предѣлахъ Балканскаго полуострова) поддержитъ, поставитъ на ноги, освободитъ Славянское племя, сверкнетъ и прогремитъ предъ всѣмъ міромъ Славянской державой — даже явственнѣе чѣмъ предъ собственной своей правящей канцеляріей, даже какъ бы на зло сей послѣдней! Мы-то у себя дома знаемъ, что сверкнетъ — и померкнетъ, прогремитъ — и заглохнетъ; мало того, сама станетъ дивиться тому, что натворила, чуть ли не сожалѣть, чуть ли не отпираться отъ своего великаго подвига, даже сваливать вину его на Петра или Ивана (какъ, по поводу войны 1877 г., недавно печаталось въ „Русскомъ Курьерѣ“ или въ одномъ изъ органовъ печати съ нимъ единомысленной). Мы-то вѣдаемъ, что не только общеславянское, но и русское народное самосознаніе растетъ у насъ страшно туго, еле-еле пробираясь сквозь разные „культурные“ съ Запада наносы, слоями покрывающіе нашу общественную духовную почву. Но наши сосѣди, какъ мы уже сказали, хотя знаютъ наше внутреннее положеніе не хуже насъ, мало даютъ вѣры этимъ успокоительнымъ признакамъ, и одержимые постояннымъ страхомъ — какъ бы не повторилась недавняя „роковая случайность“ и не распространилась, пожалуй, на славянскія населенія къ западу отъ Россіи, — самый этотъ страхъ и положили въ основаніе своей внѣшней, — а Австрія — и внутренней политики. И вотъ, въ числѣ ихъ политическихъ, относительно Россіи, задачъ на первомъ мѣстѣ стоитъ задача: какъ можно болѣе затруднять ростъ ея національнаго самосознанія, особенно въ русскихъ сферахъ, обзывая его „панславизмомъ“, т. е. стремленіемъ къ объединенію всѣхъ Славянъ, — иначе сказать — покушеніемъ на цѣлость Австрійской монархіи! Достаточно въ Россіи Русскому быть вполнѣ и сознательно русскимъ и любить свою народность) для того чтобы стать подозрительнымъ въ глазахъ не только Австріи, но и Германіи; если же сверхъ того, въ этомъ Русскомъ дѣйствуетъ и славянское „самочувствіе“, по модному теперь выраженію нашихъ медиковъ, хотя бы и чуждое всякихъ политическихъ затѣй и помысловъ, то таковой содержится у нашихъ сосѣдей въ подозрѣніи сугубомъ! Вотъ почему такъ иностранцевъ и занимаетъ не только нашъ дипломатическій, но даже и административный домашній персоналъ, и ничего въ мірѣ такъ они не боятся, какъ народнаго направленія въ русской политикѣ, даже внутренней… Жить подъ гнетомъ такого постояннаго страха конечно не сладостно. Хотя относительно Австріи Россія безгрѣшна какъ младенецъ (не виновата же она, что однимъ на свѣтѣ бытіемъ уже отравляетъ покой австро-мадьярскаго правительства!), — тѣмъ не менѣе мы готовы были бы даже пожалѣть о немъ, еслибъ этой его неугомонной русофобіи, этому кошмару его преслѣдующему не было еще и другой причины: нечистая совѣсть по отношенію къ подвластнымъ ему Славянамъ, — глухое сознаніе своей, относительно ихъ, неправды! Это конечно усиливаетъ чувство страха, а страхъ — плохой совѣтникъ — заставляетъ бѣдное австрійское правительство терять всякое равновѣсіе духа и дѣйствовать подчасъ не только наперекоръ всякимъ элементарнымъ требованіямъ правомѣрности и справедливости, но своимъ собственнымъ очевиднымъ интересамъ. Именно всему этому и служитъ краснорѣчивымъ свидѣтельствомъ то, что творится теперь во Львовѣ, столицѣ Галича, къ которому мы и возвратимся.
Галичъ! гдѣ твои сыны?
спрашивалъ еще лѣтъ слишкомъ сорокъ назадъ (когда о Галичѣ никто почти у насъ и не думалъ!) Хомяковъ, посѣтивши Кіевъ и не видя Русскихъ Галичанъ въ толпѣ богомольцевъ, собравшихся отвсюду, гдѣ живетъ Русское племя:
Горе! горе! ихъ спалили
Польши дикіе костры,
Ихъ сманили, ихъ плѣнили
Польши шумные пиры!
Всего же Русскаго племени подвластнаго Австро-Венгрія находятся въ ея предѣлахъ около 5 милліоновъ, изъ которыхъ собственно въ Венгріи слишкомъ 800.000 (о нихъ и ихъ печальной судьбѣ подъ мадьярскихъ, азіатскимъ бичемъ разскажемъ когда-нибудь особо); въ австрійскихъ же провинціяхъ — въ Буковинѣ, населенной по преимуществу православными Румынами, около 500 тысячъ и собственно въ Галиціи, присоединенной къ Австріи лишь сто десять лѣтъ назадъ, до 3½ милліоновъ.
Достаточно повидимому однихъ этихъ данныхъ для того, чтобы признать задачу австрійскаго правительства не изъ легкихъ. Въ самомъ дѣлѣ, имѣть подъ своею нѣмецкою властью цѣлое Русское племя обокъ съ Русскою же могущественною державою кажется чѣмъ-то противоестественнымъ. Однако же, благодаря политической честности или, какъ выражаются наши сосѣди, лояльности Русскаго въ Галиціи населенія, его покорности, благоразумію и долготерпѣнію, а главнымъ образомъ благодаря Россіи, владѣніе Галиціей представляло до сихъ поръ для австрійскаго правительства несравненно менѣе затрудненій, чѣмъ владѣніе какою-нибудь Итальянскою провинціей, или чѣмъ установленіе правильныхъ отношеній къ Венгріи. Никогда, ни разу ни русская государственная власть, ни русское общество не употребили во зло тѣ повидимому выгодныя условія, въ которыя поставлена къ Австрійской монархіи, своимъ сосѣдствомъ съ Русью Галицкою, Россія. Не только какой-либо агитаціи для пропаганды никогда ни русскимъ правительствомъ, ни кѣмъ-либо изъ поданныхъ Русской Имперіи въ предѣлахъ Галиціи (да и нигдѣ въ предѣлахъ Австрійскихъ владѣній) не производилось, но относительно Галиціи образъ дѣйствій Россіи былъ даже запечатлѣвъ особою щепетильною осторожностью, въ виду ревнивой подозрительности австрійскихъ властей. Нельзя же называть агитаціей скудную, почти нищенскую помощь, изрѣдка оказываемую какой-либо бѣдной разрушающейся православной церкви или вообще православію, или сношеніе и взаимное содѣйствіе ученыхъ и литературныхъ обществъ въ сферѣ такъ-называемой славистики, т. е. славянской археологіи, филологіи и этнографіи, славянской словесности я искусствъ. Этого мало. Русское правительство ни разу, даже въ принципѣ, не поддалось соблазну извлечь для себя выгоду изъ политическаго осложненія дѣлъ въ сосѣдней монархіи, — представлявшаго, казалось бы, не мало удобствъ для русскаго властолюбія, еслибъ только русское правительство было таковымъ дѣйствительно одержимо. Наши побѣдоносныя войска побывали въ 1849 г. и въ Угорской Руси и въ Южной Галиціи, и укротивъ для Австріи Венгрію, съ которой Австрія не могла сладить, пресмирнехонько оставили эти Славянскія земли, не воспользовавшись случаемъ для политической пропаганды и даже не заручившись вещественно въ вѣрности союзника, которому, какъ оказалось вскорѣ затѣмъ, нельзя было на слово вѣрить. Россія не искусилась ни предложеніями Наполеона I, ни даже не очень давними политическими соображеніями той самой державы, которая, можетъ-быть именно потому что не добилась согласія отъ Россіи на свои замыслы, ударилась такъ-сказать въ противоположную сторону и теперь поддерживаетъ Австрію въ ея враждебной Россіи политикѣ. Мы лично знали человѣка, которому германскій канцлеръ во время оно очень убѣдительно доказывалъ необходимость для Россіи присоединить къ себѣ Галицію… Однимъ словомъ, дѣло обстоитъ такъ: Россія пребыла отъ начала и до сихъ поръ непреклонно честною относительно Австро-Венгерской монархіи, и за это должно-быть и платитъ Россіи послѣдняя тою своей неблагодарностью, которой міръ и сама Россія уже и перестали дивиться; Русское населеніе въ Галиціи доставляетъ для австрійской арміи самыхъ лучшихъ, надежныхъ солдатъ, вслѣдствіе чего Галиція и признается самымъ драгоцѣннымъ камнемъ Австрійской короны: за это-то, вѣроятно, австрійская власть и обращается съ Русскимъ населеніемъ хуже, грубѣе, презрительнѣе, чѣмъ съ другими иноплеменными своими подданными, и своею административною политикою какъ бы испытываетъ его долготерпѣніе и вѣрность…
Въ началѣ присоединенія Галиціи въ Австріи управлять первою было не трудно. Народъ былъ радъ промѣнять польское верховное владычество на нѣмецкое. Извѣстно, каковы были государственные порядки въ прежней Польшѣ до ея расчлененія. Извѣстно также это замѣчательное свойство польскаго правящаго класса, шляхетскаго, возбуждать къ себѣ ненависть простонародныхъ массъ, которыя въ глазахъ польскаго шляхтича не болѣе какъ быдло — скотъ: воззрѣніе вошедшее въ шляхетскую плоть и кровь. Мы знаемъ, каковы были отношенія въ польской шляхтѣ крестьянъ, связанныхъ съ нею единоплеменностью и единовѣріемъ; только благодаря Россіи, почувствовали они себя полноправными гражданами своей земли. Можно себѣ представить, каковы были эти отношенія польской, не только католической, но ультрамонтанской, іезуитскими дрожжами проквашенной шляхты къ быдлу русскому и православному! Да тутъ и представлять себѣ нечего, — объ этомъ свидѣтельствуетъ вся исторія нашей Украйны съ ея казацкими войнами и недавнее злополучное прошлое, даже не совсѣмъ исчезнувшее и теперь, нашей Сѣверозападной окраины. Не лучше было положеніе и уніатской Галицкой Руси, гдѣ русская народность пребывала исключительно въ массахъ простонародья, въ крестьянахъ и въ духовенствѣ, такъ какъ землевладѣльцы и вообще весь верхній слой общества принадлежали къ народности польской (по происхожденію или вслѣдствіе отступничества русскихъ дворянскихъ родовъ). Политикѣ Австріи указывался, повидимому, путь очень опредѣленный: опереться на русскія народныя массы противъ польскихъ властолюбивыхъ притязаній, поднять ихъ экономическое благосостояніе и гражданское значеніе, и привязать ихъ въ себѣ прочными узами благодарности, конечно не въ австрійскомъ, а въ русскомъ смыслѣ этого слова. Этого пути и держалась Австрія съ нѣкоторыми перерывами довольно долгое время, и тѣмъ съ большимъ успѣхомъ, что культура нѣмецкая, хотя бы и сквозь австрійское сито, все-таки выходила выше и благотворнѣе польской, и что, съ другой стороны, положеніе русскихъ крестьянъ по сю сторону австрійскаго рубежа, совсѣмъ закрѣпощенныхъ польскимъ помѣщикамъ, было нисколько не завидно. Австрія не побрезгала даже, въ сороковыхъ годахъ, руками галицкихъ крестьянъ поприрѣзать нѣкоторую толику польскихъ землевладѣльцевъ…. Благодаря такой политикѣ и разнымъ случайнымъ обстоятельствамъ, вынуждавшимъ австрійскихъ государственныхъ мужей холить подданническую вѣрность галицкаго Русскаго населенія, оно, хоть и перекрещенное въ Рутеновъ или Русиновъ (это все равно, что сказать: вмѣсто „Болгаръ“ — Болгариновъ!) поднялось нѣсколько и матеріально, и нравственно. Образовался скромный, тоненькій русскій интеллигентный слой (исходящій родомъ изъ среды духовенства — сыновья и внуки священниковъ), пробудилось нѣкоторое племенное „самочувствіе“, нашедшее себѣ выраженіе и въ литературѣ. Ни малѣйшей политической опасности для Австріи оно не представляло, но уже самой природѣ австрійскаго государства претило покровительствовать русской народности въ Галиціи! Претило прежде всего потому, что всякому западному государственному строю претитъ начало демократическое — въ истинномъ значеніи этого слова: онъ опирается на началѣ аристократическомъ въ томъ или другомъ смыслѣ, если не на господствѣ знатныхъ родовъ, то на господствѣ культурнаго или же капиталистическаго класса, чувствуя въ душѣ глубокое внутреннее презрѣніе въ народнымъ массамъ Претило потому, что русскіе Галичане все же были не католики, а только уніаты, тогда какъ католицизмъ есть душа австрійскаго тѣла. Затѣмъ, за Галичанами все же оставался этотъ первородный, смертный въ глазахъ Австріи грѣхъ — единоплеменности и почти единовѣрія съ великимъ Русскимъ народомъ, создавшимъ Россійскую Имперію! Вотъ и стало озабочиваться правительство — какъ бы ловчѣе искривить въ Русскихъ Галичанахъ пробуждавшееся народное сознаніе. Министерскими циркулярами запрещалось употребленіе буквы ъ, повелѣвалось, вмѣсто что, писать що, и изыскивались разныя мѣры, чтобы уродовать русскую литературную рѣчь и искусственно создать различіе между нею и литературнымъ языкомъ „московскимъ!“ И вѣдь нашлись и у насъ тупоумцы, словно австрійскіе чиновники обрушившіеся на несчастную русскую газету во Львовѣ „Слово“ — зачѣмъ-де она старается» (во сколько возможно при бдительной австрійской полиціи) приближаться къ общерусскому литературному складу рѣчи! (Вѣроятно только деликатность не позволила австрійскому правительству выслать этимъ господамъ ордена!) Наконецъ, пользуясь естественною любовію южной вѣтви русскаго племени къ своимъ пѣснямъ, къ бытовымъ особенностямъ своей родины, австрійскіе чиновники измыслили или взлелѣяли «украйнофильство», даже не литературное, а политическое, вѣдая очень хорошо, что изъ него никогда ничего вреднаго для Австріи не выйдетъ, а выйдетъ лишь смущеніе мыслей и не малый вредъ для русскаго же Національнаго развитія, и вообще для внутренней крѣпости Славянскаго міра. На эту австрійско-польскую удочку съ прикормкой доктринерскихъ фантазій какъ разъ клюнула часть интеллигенціи и въ Галиціи, и у насъ, надѣленная большимъ аппетитомъ и малымъ разумѣніемъ Мы сказали: «австрійско-польскую» потому, что въ этихъ замыслахъ нашла себѣ австрійская власть въ Полякахъ самыхъ вѣрныхъ пособниковъ. Съ упорствомъ ихъ отличающимъ, они не переставали надѣяться, надѣются и до сихъ поръ — рано или поздно ополячить вконецъ Галицію, именно при помощи австрійской власти и россійскихъ «либераловъ», особенно же «украйнофиловъ».
Въ настоящее время въ Галиціи — господствуютъ и хозяйничаютъ именно Поляки. Послѣ недавняго сближенія своего съ Германіей, Австрія задалась идеаломъ австрійскаго славизма, въ которомъ главнымъ духовнымъ цементомъ должно служить объединеніе церковное подъ сѣнію Рима. Одновременно съ политической пропагандою, ведомой огнемъ, желѣзомъ и житейскими прельщеніями, ведется и пропаганда католическая. Приступая къ исполненію сего замысла, Австріи необходимо было, разумѣется, показать себя не Нѣмецкой, а Славянской державой, для чего и провозглашена была министерствомъ гр. Таафе «равноправность народностей».
Въ сущности же никакой равноправности не имѣется, — напротивъ, племена православныя угнетены теперь въ Австріи сильнѣе чѣмъ когда-нибудь (вспомнимъ хотя положеніе, напримѣръ, Сербовъ въ Банатѣ), — а къ равноправности призваны лишь тѣ католическія Славянскія племена, которыя или культурнѣе въ смыслѣ нѣмецкомъ (какъ Чехи), или же энергичнѣе (какъ Поляки) и въ то же время, вмѣстѣ съ политическимъ властолюбіемъ, вслѣдствіе своей религіозной съ Австріею связи, способнѣе быть піонерами германизаціи и латинства между православными Славянами или по крайней мѣрѣ отчужденія ихъ отъ Россіи. Вслѣдствіе этихъ соображеній Австрійское правительство и предало въ послѣднее время Галицію съ ея слишкомъ трехмилліоннымъ русскимъ населеніемъ во власть галицкихъ Поляковъ. Они и пируютъ!
Читателямъ «Руси» извѣстно, какой гвалтъ подняли польскія власти и польская печать изъ-за того, что одна уніатская сельская община, не довольная своимъ священникомъ и пользуясь правомъ свободы вѣроисповѣданія (дарованнымъ всѣмъ австрійскимъ подданнымъ пресловутою конституціей), захотѣла было перейти въ православіе, т. е. возвратиться къ полнотѣ вѣроисповѣданія своихъ отцовъ. Но по отношенію къ намъ, Славянамъ, никакой правовой порядокъ въ понятіяхъ и въ обычаѣ Западной Европы не имѣетъ силы. У надменныхъ цивилизаціей и культурою Европейцевъ существуютъ двѣ правды, одна для себя и для своихъ, другая для Русскихъ и инстинктивно тяготѣющихъ или родственныхъ намъ по духу Славянскихъ племенъ:
Для нихъ — законъ и равноправность,
Для насъ — насилье и обманъ,
И закрѣпила стародавность.
Ихъ какъ наслѣдіе Славянъ!
Попытка одной общины перейти въ православіе возведена въ уголовное преступленіе. Православіе прямо провозглашено не только польскими газетами, но и польскими блюстителями правосудія и закона — опаснымъ какъ для интересовъ польщизны, такъ и для цѣлости Австрійской монархіи; всякій православный — подозрительнымъ, а окатоличеніе — государственною задачею. Но Поляки, съ благословенія неразумнаго австрійскаго правительства, пошли далѣе. Начавшійся теперь во Львовѣ уголовный процессъ объ 11 Русскихъ своею чудовищною нелѣпостью, къ которой способна только слѣпая, обезумѣвшая злоба, — представляетъ именно то зрѣлище, на которое мы желали обратить вниманіе нашихъ читателей. Просимъ извиненія за длинное вступленіе, но надобно же разъ навсегда ознакомить русскихъ читателей съ злополучнымъ житіемъ трехъ слишкомъ милліоновъ Русскихъ въ древнемъ, сосѣднемъ съ нами Галичѣ.
Эти 11 Русскихъ, во главѣ которыхъ поставленъ А. И. Добрянскій (чуть ли не единственный русскій въ Австріи дворянинъ, оставшійся русскимъ, т. е. не ополячившійся и не омадьярившій (inde ira), но всегда съ отличіемъ служившій своему, т. е. австрійскому правительству), — эти Русскіе преданы суду по обвиненію въ государственной, со ссылкою на законы, опредѣляющіе за таковое преступленіе — смертную казнь! Между тѣмъ, какъ ни усиливалась польская ненависть, одушевлявшая слѣдователей и прокурора, подобрать все, что могло бы послужить обвиненію, — во всемъ обвинительномъ актѣ ни относительно одного подсудимаго не находятся буквально ничего, что можетъ быть названо (orpms delicti, т. е. составомъ преступленія! Такого полнѣйшаго пренебреженіи къ основнымъ требованіямъ юридической правды, такого отсутствія юридическаго смысла, намъ еще не случалось видѣть на своемъ вѣку ни въ одномъ обвинительномъ актѣ. Мы вовсе не знакомы съ положеніемъ судебной части въ Австріи, но если этотъ процессъ долженъ служить намъ образчикомъ ея судопроизводства, такъ съ чего же Австріи хвалиться культурой? Это ужъ не культура, а варварство, — дикое, грубое, притомъ не въ своей наивной, хотя бы отвратительной простотѣ, а въ культурной оправѣ ~ варварство лицемѣрное! Признаки измѣны, за которую 11 Русскимъ сулитъ прокуроръ (разумѣется щирый Полякъ) смертную казнь, заключаются, напримѣръ: въ ношеніи г. Добрянскимъ русскихъ орденовъ, полученныхъ имъ, съ вѣдома своего правительства, за услуги оказанныя русскимъ войскамъ, когда они въ 1849 г. спасли бытіе Австрійской Имперіи… Но вѣдь и Австрійскій императоръ и графъ Кальвоки, можетъ-быть и Андраши, носятъ русскіе ордена! Далѣе: въ томъ, что внуки Добрянскаго, дѣти Ольги Грабаръ, воспитываются въ Россіи, кажется, въ коллегіи Галагана… Но и въ Вѣнскомъ университетѣ не мало учится Русскихъ изъ Россіи; можетъ-быть нѣкоторые воспитываются и въ Theresianum: у насъ однако это не возводится въ преступленіе. Въ томъ, что одна изъ дочерей Добрянскаго замужемъ за русскимъ профессоромъ, а сынъ Мирославъ перешелъ изъ австрійскаго, вѣрнѣе сказать венгерскаго, подданства въ русское и состоитъ на русской службѣ: но развѣ эти дѣянія противны конституціи?! Въ томъ, что нѣкоторые изъ 11 Русскихъ имѣли письменныя сношенія съ Русскими въ Россіи, даже съ лицомъ занимающимъ министерскій въ Россіи постъ, К. П. Побѣдоносцевымъ: но вѣдь важенъ не фактъ переписки (иначе пришлось бы пригнать преступленіемъ всякое письменное сношеніе, напримѣръ, нашихъ варшавскихъ Поляковъ съ Поляками галицкими!), а ея содержаніе: содержаніе же переписки самое невинное и вовсе не политическое. Да можно бы даже, кажется, спросить напередъ г. посланника Австріи при русскомъ дворѣ: такое ли лицо г. Побѣдоносцевъ, которое было бы прилично заподозрить въ покушеніи на миръ и цѣлость Австрійской имперіи??.. Въ томъ наконецъ, что Мирославъ Добрянскій просилъ нѣкоторыхъ Галичанъ сообщать ему свѣдѣнія о русскихъ нигилистахъ въ Галиціи, — свѣдѣнія для русскаго его начальства, обязаннаго предупреждать дѣйствія нашихъ такъ-называемыхъ крамольниковъ, безъ сомнѣнія очень важныя: можно съ достовѣрностью сказать, а priori, что многіе изъ нихъ сидятъ, въ ожиданіи благо" пріятныхъ для себя обстоятельствъ, на самомъ нашемъ рубежѣ — и въ Румыніи, и въ австрійскихъ владѣніяхъ… Обвиненіе въ измѣнѣ уснащено такими юридическими терминами: вѣроятно, повидимому, кажется, надо думать и т. д., и на этихъ-то доводахъ основано требованіе смертной казни! Въ сущности, даже по смыслу обвинительнаго акта, подсудимые повинны смерти единственно за то, что будучи Русскими и вѣрными слугами Австрійскаго императора, они не хотятъ стать Поляками и питаютъ симпатіи къ своему родному языку, къ русской литературѣ, къ Русскому племени! за то, что Русскіе въ Галиціи — руссофилы, хотя конечно лояльнѣе въ своемъ австрійскомъ подданствѣ обвиняющихъ ихъ Поляковъ! Впрочемъ мы отсылаемъ читателей къ извлеченію изъ обвинительнаго акта, напечатанному въ 22 No «Руси», и къ переводу самого акта, чрезвычайно интереснаго и котораго начало найдутъ они въ нынѣшнемъ а теперь поставимъ только, одинъ вопросъ: къ чему было Австрійскому правительству допускать все это польское безстыжее «правовое» колобродство и прошумѣть имъ на всю Россію? Для того ли, чтобъ свидѣтельствовать передъ нею, что значитъ въ Австріи «конституція» и «равноправность»? Для того ли именно, чтобъ напомнить Россіи про существованіе 3-хъ съ половиною милліоновъ Русскихъ въ Галиціи, — о чемъ большинство въ Россіи вѣдало лишь смутно, — чтобъ повѣдать Россіи про вопіющую, относительно ихъ, неправду австрійской власти, — про невыносимыя страданія племени, которое по истинѣ кость отъ костей и кровь отъ крови нашей??…
Заканчивая въ настоящемъ No печатаніе обвинительнаго акта по процессу Русскихъ въ Галиціи, доскажемъ кстати тѣ мысли, на которыя невольно наводитъ насъ этотъ, по нашему мнѣнію, очень важный, историческаго значенія документъ. Чѣмъ внимательнѣе въ него вчитываешься, тѣмъ болѣе недоумѣваешь: да что же это? крупная, ли политическая ошибка австрійскаго правительства, или же хитроумно расчитанный ходъ политической игры? Судъ совершается отъ имени его апостолическаго величества, императора Австро-Венгріи. Судятъ, повидимому, 11 русскихъ его подданныхъ, но это только невидимому: на скамьѣ подсудимыхъ не 11 Галичанъ, а ни кто иной, какъ Россія. Въ государственномъ противъ Австріи преступленіи виновницей объявляется не Ольга Грабаръ съ К° — они только предлогъ и козлы отпущенія, — а не болѣе не менѣе, какъ сама Всероссійская держава. Обвиненіе воздвигнуто на почвѣ международныхъ отношеній и превращаетъ процессъ о частныхъ преступныхъ дѣяніяхъ въ международную или, точнѣе сказать, въ междугосударственную политическую тяжбу. Уголовное слѣдствіе производится не столько въ области фактовъ частной жизни, сколько въ области историческихъ и этнографическихъ фактовъ! «Для Австріи» — говоритъ авторъ… т. е. прокуроръ (обмолвка совершенно естественная, — до такой степени этотъ обвинительный актъ имѣетъ характеръ политическаго памфлета!), — «для Австріи въ настоящее время Славянскій вопросъ сдѣлался жизненнымъ»!.. Почти до половины нашего столѣтія Австрія благополучно совершала свою миссію, но случилось слѣдующее непріятное обстоятельство: «за сѣверными и восточными предѣлами Австрійскаго государства — поясняетъ политикъ-прокуроръ — сживетъ могущественное племя, которое, въ качествѣ единаго по населенію государства, составляетъ первостепенную державу (т. е. Россію) и играетъ не послѣднюю роль въ системѣ европейскаго равновѣсія. И хотя народъ этотъ въ теченіи сотенъ лѣтъ возрасталъ въ условіяхъ вовсе не похожихъ на тѣ, въ какихъ находились Славяне въ Австріи, имѣлъ никакого права поднимать вопросъ о такъ-называемомъ народномъ единствѣ своемъ съ Славянами Австріи, однакоже, тѣмъ не менѣе, постановка этого вопроса для могущественной въ этомъ народѣ партіи послужила поводомъ — прелагать пути къ объединенію всѣхъ Славянъ», и пр. Панславизмъ — гремитъ далѣе оффиціальный обвинитель — «разбросалъ свои вредныя сѣмена по всей странѣ» и «силой своей притягательности» способенъ «дѣйствительно угрожать спокойствію и даже цѣлости Австрійской монархіи»! Затѣмъ; обвинительный актъ тщательно подбираетъ всѣ признаки посѣяннаго панславизмомъ въ Галиціи вреда, всѣ симптомы грядущей для Австріи опасности, — однакоже, несмотря на всѣ старанія и натяжки, ни одного противозаконнаго дѣйствія, ни какого политическаго заговора, ни малѣйшихъ попытокъ къ практическому осуществленію коварныхъ россійскихъ противъ Австрійской имперіи замысловъ не удалось; отыскать усердному прокурору. Онъ впрочемъ этимъ нисколько и, не стѣсняется, а такъ-таки прямо зачисляетъ въ уголовщину, т. е. въ составъ преступленія государственной измѣны заботу, напримѣръ, галицкихъ Русскихъ о чистотѣ своей литературной рѣчи, или ихъ любовь къ своей русской національности! Онъ и знать не хочетъ, что Русскіе въ Австріи самые честные вѣрноподданные императора; онъ видитъ лишь одно, что они не хотятъ быть вѣрноподданными Мадьяръ и Поляковъ. Въ качествѣ безпристрастнаго юриста, прокуроръ, изслѣдуя причины оживленія въ Угорской и Галицкой Руси народнаго чувства, не долженъ бы обойти того, бьющаго въ глаза обстоятельства, что подъему русскаго національнаго духа всего сильнѣе служитъ стремленіе самихъ Мадьяръ и Поляковъ — обезнародить несчастныхъ Русскихъ, омадьярить ихъ въ Венгріи и ополячить въ Галиціи! Но онъ эту причину обходитъ, а сваливаетъ всю вину на Россію. Не будь послѣдней — Русскіе бы не устояли, давно бы омадьярились и ополячились, а теперь, какъ въ самой Россіи пробудилась работа народнаго самосознанія, стали и Русскіе въ Австріи черпать силу своего сопротивленія мадьяризму и полонизму въ сознаніи, какъ выражается прокуроръ, своего племеннаго единства съ великой сосѣдней имперіей. Русскіе въ Галиціи обзаводится постепенно литературой и, понятное дѣло, не сочинить же имъ теперь, въ концѣ XIX вѣка новый русскій литературный языкъ, когда таковой уже имѣется и обладаетъ богатой словесностью! Даже при всемъ нашемъ желаніи- угодить Австріи, этого факта вычеркнуть изъ исторической жизни мы не можемъ! не панслависты же вѣдь его сочинили, не панславистическая агитація изобрѣла Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстаго, Тургенева, и т. д.! Но что до этого прокурору! Въ этомъ усвоеніи себѣ Русскими въ Галиціи русскаго литературнаго языка онъ видитъ лишь политическую панславистическую затѣю. Выписываютъ ли себѣ Русскіе Галичане русскія, вовсе не политическія книги изъ Россіи — измѣна! Перекинутся ли Русскіе Галичане съ Русскими Москвы или Петербурга письмами самаго невиннаго характера — предательство! Если наконецъ, въ виду польскихъ стремленій постепенно упразднить унію настоящимъ латинствомъ (для чего впущены въ Галицію цѣлыя полчища католическихъ, ярыхъ миссіонеровъ, какъ-то «змертвыхъ-встанцевъ» и пр.), уніатское духовенство усиливается оградить чистоту своего древняго греко-восточнаго обряда отъ латинскихъ новшествъ, — вовсе «тутъ не объ убѣжденіи религіозномъ идетъ дѣло» — восклицаетъ обвинительный актъ, а непремѣнно о «политическихъ мотивахъ въ панславистическомъ духѣ!»… Очевидно, что и для судебной обвинительной власти, замѣтимъ мы, вовсе не о юридической истинѣ идетъ дѣло, не о фактѣ требующемъ юридическаго подтвержденія, а о соображеніяхъ политическаго свойства, ничего общаго съ судебною задачею не имѣющихъ…
Признавъ такимъ образомъ за «панславистическую агитацію» ту «притягательность», которую имѣетъ для русскаго образованнаго общества въ Галиціи языкъ русскихъ великихъ писателей, а для народа древле-православнаго, уловленнаго въ унію и угрожаемаго окатоличеніемъ, олатиненьемъ — чистота грековосточнаго обряда, — прокуроръ австрійскаго императорскаго суда возглашаетъ вслѣдъ за симъ слѣдующее:
«При такихъ обстоятельствахъ, при столь далеко подвинувшейся агитаціи и столь несомнѣнныхъ ея плодахъ, — въ виду географическаго положенія Галиціи, Венгрія и Буковины» (т. е. сосѣдства съ Россіей!), въ виду возбужденнаго въ русскомъ населеніи антагонизма къ инымъ народностямъ этихъ краевъ" т. е. къ Мадьярамъ, Румынамъ и Полякахъ), «всякій дальнѣйшій шагъ въ панславистическомъ направленіи легко можетъ вызвать бунтъ внутри монархіи и угрожать ей серьезною опасностью извнѣ»!…
Вотъ какъ! Мы. и не ожидали, чтобъ дѣло обстояло для Австрія такъ уже грозно! Первый вопросъ, который прежде всего* невольно задаешь себѣ при чтеніи этихъ строкъ: зачѣмъ понадобилось такое громкое, на весь міръ, да еще оффиціальное разглашеніе о подобномъ печальномъ положеніи Австрійскаго государства? Къ чему было раскрывать предъ врагами о сихъ ихъ ахиллесовыхъ пятахъ? (Впрочемъ, покойный Тютчевъ говаривалъ, что политическое тѣло Австріи — одна сплошная Ахиллесова пята!) Что побудило австрійскія власти расписываться публично въ успѣхахъ этой пресловутой панславистической агитаціи? Развѣ не могло правительство противодѣйствовать ей не обращаясь, да еще съ подобной грубой неловкостью, въ формѣ суда? И какого суда?! Чѣмъ шире сдѣланная прокуроромъ постановка основной, политической темы, тѣмъ мельче, тѣмъ ничтожнѣе являются тѣ частные случаи, которые подали поводъ въ процессу, и тѣмъ рѣзче выступаетъ наружу безсиліе власти, вынужденной прибѣгать къ такому явному юридическому лицемѣрію! Вотъ почему настоящій процессъ и представляется прежде всего крупною политическою ошибкою, — въ которой, можетъ-быть, центральное высшее правительство и не виновато. Если оно не было предварительно ознакомлено съ обвинительнымъ актомъ, то едва ли поблагодаритъ прокурора за слѣдующія откровенія, которыя впрочемъ преисполнены для насъ интереса. Въ первый разъ изъ обвинительнаго акта мы узнаемъ, что не только интеллигентная Галицкая Русь заразилась сочувствіемъ къ Руси зарубежной, т. е. въ Россіи, но даже и сельское населеніе. Прокуроръ даже; цитуетъ подлинныя рѣчи простого народа, напримѣръ: «Какъ только придутъ Русскіе, они прогонятъ Поляковъ, потому что здѣсь Червонная Русь; у всякаго будетъ больше земли»… «Червонная Русь перейдетъ когда-нибудь подъ владычество Россія»… «Весь край былъ когда-то русскій и Россія когда-нибудь возьметъ его обратно»… (Это не мы говоримъ; мы бы никогда не позволили себѣ высказать что-либо подобное печатно: это все самъ прокуроръ цитуетъ! сама австрійская власть признала нужнымъ придать какъ можно болѣе гласности этимъ чаяніямъ подданнаго ей русскаго населенія, сама свидѣтельствуетъ о нихъ предъ вселенной!)
Трудно подумать, чтобъ неумѣстность подобной огласки ускользнула отъ вниманія осторожныхъ австрійскихъ политиковъ, и потому нужно предположить во всемъ этомъ образѣ дѣйствій какой-нибудь расчитанный ходъ, по мнѣнію австрійскихъ или австро-польскихъ властей чрезвычайно хитроумный! Очень можетъ быть и вѣроятно, что вся эта шумная и торжественная огласка — ни что иное, какъ демонстрація, которой назначеніе смутить, напугать Россію и побудить русское правительство отказаться отъ того національнаго направленія въ политикѣ внѣшней и внутренней, которое въ Австріи и Германіи окрещено именемъ «панславизма». Въ Западной Европѣ вообще господствуетъ увѣренность, что русскія правящія сферы и вообще высшій вліятельный слой русскаго общества чрезвычайно чувствительны къ мнѣнію иностранцевъ, дорожатъ всякимъ знакомъ ихъ милостиваго благоволенія и совсѣмъ конфузятся при выраженіи неудовольствія. Такую увѣренность воспитали и поддерживаютъ въ чужихъ краяхъ не только многочисленные бывшіе въ прежнія, недавнія времена примѣры, но едва ли не болѣе и сужденія самихъ русскихъ газетъ фальшиво-либеральнаго направленія. Что другое можетъ вынести иностранецъ изъ знакомства съ «Русскимъ Курьеромъ» или «Голосомъ», изъ чтенія ихъ статей по поводу мнимыхъ «рѣчей» Скобелева, по поводу возстанія въ Босніи и Герцеговинѣ? Лучшихъ себѣ союзниковъ, вѣрнѣе сказать услужниковъ, трудно было бы даже и на заказъ сочинить себѣ вашимъ недругамъ! Большаго усердія въ самооплеваніи, большаго презрѣнія къ преданіямъ и указаніямъ своей русской исторіи, болѣе злобнаго остервенѣнія при одномъ упоминаніи о правахъ своего Русскаго народа на самобытное національное развитіе, большаго пренебреженія къ государственнымъ интересамъ и большаго отвращенія къ идеѣ славянской взаимности, чѣмъ въ сихъ «органахъ благоразумнѣйшей, просвѣщеннѣйшей» части русской прессы. (какъ аттестуютъ ихъ нѣмецкій и особенно польскія газета), не сыскать ни у Нѣмцевъ, ни у Поляковъ. Мудрено ли, что и теперь въ Австріи намѣревались учинить то же давленіе, какое не совсѣмъ безъ успѣха произведено было въ январѣ нынѣшняго года! Да развѣ, напримѣръ, «Голосъ» не поспѣшилъ уже оказать содѣйствіе именно тому дѣлу, которому служитъ и польскій въ Галиціи прокуроръ, — и не напечаталъ въ видѣ корреспонденціи изъ Вѣны фальшивыхъ извѣстій о нашемъ молодомъ ученомъ Соколовѣ, командированномъ вашимъ правительствомъ за границу для спеціальныхъ занятій славянскими рукописями въ библіотекахъ Кракова, Львова, Пешта и Бѣлграда? Корреспондентъ «Голоса», хвастаясь, что онъ «поставленъ въ возможность сообщить достовѣрныя данныя, изъ обвинительнаго акта, печатающагося съ соблюденіемъ строжайшей тайны» (еще до открытія суда), разсказываетъ со ссылкою на актъ, а потомъ и безъ всякой ссылки, про панславистскую агитацію г. Соколова, про его бѣгство изъ Львова въ Пештъ и внезапное исчезновеніе изъ Пешта… Оказалось, что все это сущая ложь, что корреспонденція «Голоса» тождественна съ сообщеніемъ изъ Львова, напечатаннымъ въ одной мадьярской газеткѣ, въ которой вслѣдъ затѣмъ появилось, безъ просьбы и вѣдома самого Соколова, энергическое опроверженіе двухъ почтенныхъ ученыхъ Мадьяръ. Они съ негодованіемъ отвергаютъ обвиненіе Соколова въ какой-либо пропагандѣ и горячо заступаются за нашего русскаго ученаго. На дняхъ г. Соколовъ изъ Бѣлграда, гдѣ онъ теперь работаетъ въ архивахъ, прислалъ въ «Новое Время» рѣзвое обличеніе всѣхъ этихъ гнусныхъ клеветъ, услужливо перепечатанныхъ въ «Голосѣ», и переводъ мадьярскаго защитительнаго протеста (см. «Новое Время № 9 іюня). Г. Соколовъ, какъ онъ выражается, отмѣчаетъ этимъ разоблаченіемъ „тотъ печальный фактъ, какъ падки нѣкоторыя наши газеты до всего, что могло бы копрометтировать соотечественниковъ, не останавливаясь предъ источникомъ заимствованныхъ свѣдѣній“! Зачѣмъ нужна была такая угодливость въ духѣ сочувственномъ обвинительному акту пресловутаго процесса?
До какой степени простирается польское самомнѣніе, видно изъ того, что нѣкоторыя польскія газеты пренаивно убѣждены, будто выходъ въ отставку графа Игнатьева находится въ связи съ начавшимся во Львовѣ процессомъ! Польскій прокуроръ произнесъ обвинительную рѣчь, — и ненавистнаго иностранцамъ русскаго министра какъ не бывало!!! Ужъ не съ этимъ ли хитрымъ умысломъ направили они косвенное обвиненіе въ панславистическихъ проискахъ и на другаго русскаго сановника, г. Побѣдоносцева?… Нельзя не признать, что если этотъ процессъ предпринятъ въ видѣ „хитраго шахматнаго хода“, то австрійскія власти перехитрили, и онъ является сугубой ошибкой; за нимъ остается одно: дерзкій, нахальный вызовъ, брошенный въ лицо самой Россіи, подъ видомъ вызова такъ-называемой „панславистской“.
Надо сказать, наконецъ, нѣсколько словъ объ этомъ миѳѣ: „панславистская“, „славянофильская“, „національная“, „московская партія“. Не диво, что иностранцы предполагаютъ существованіе партіи: удивительнѣе то, что многія наши русскія газеты также пресерьезно толкуютъ о партіи, то кричатъ про опасность ея усиленія, то злорадствуютъ ея ослабленію или распаденію, какъ еще недавно, напримѣръ, петербургская газета „Страна“. Впрочемъ, наши доморощенные иностранцы, особенно озирающіе Россію изъ прекраснаго петербургскаго далёка, съ бюрократическихъ канцелярскихъ высотъ, еще менѣе способны распознавать истинный смыслъ явленій русской жизни, чѣмъ даже настоящіе, подлинные чужеземцы, серьезно и добросовѣстно изучающіе наше отечество. Слово „партія“ предполагаетъ союзъ людей ради какой-либо общей опредѣленной цѣли, съ установленныхъ во всѣхъ подробностяхъ единымъ образомъ мыслей или программой, а также и съ условленнымъ для всѣхъ членовъ партіи обязательнымъ образомъ публичныхъ дѣйствій. На Западѣ партіи строго дисциплинированы и имѣютъ каждая свое начальство. Никогда ничего подобнаго въ Россіи не бывало и нѣтъ, да оно и не въ нашихъ нравахъ. Предоставляемъ нашимъ противникамъ величать себя партіей „либеральной“, „либерально-демократической“ или иначе — свидѣтельствуемъ только о томъ (и имѣемъ право свидѣтельствовать), что тотъ кружокъ людей связанныхъ между собою дружбою и единомысліемъ въ нѣкоторыхъ основныхъ принципахъ, которому петербургская журналистика еще въ 40-хъ годахъ дала въ видѣ насмѣшки кличку „славянофиловъ“ (такъ въ 20-хъ годахъ прозванъ былъ Шишковъ и его послѣдователи поэтомъ Батюшковымъ), никогда не былъ, никогда никакого себѣ прозванія не давалъ и никогда никакой организаціи не имѣлъ. Никогда друзей не признавалъ надъ собою ни начальства, ни руководства, и вообще никакого стѣсненія въ своей мнѣній. Между тѣмъ, съ самаго же перваго заявленія мыслей этого дружескаго кружка возникъ цѣлый объ обширной, могущественной партіи, — въ которой не насчитывалось и десяти человѣкъ! Съ теченіемъ времени и это число стало постепенно сокращаться, большая часть самыхъ даровитыхъ изъ нихъ рановременно сошла въ могилу, — постоянно осмѣянная, обруганная при жизни.большинствомъ русской „интеллигенціи“. совершенно родственной по духу, стремленіямъ и идеаламъ той самой, у которой теперь вошло въ моду почему-то возглашать уваженіе въ именамъ Хомякова, Самарина, Кирѣевскихъ, нисколько не раздѣляя, да и не изучая ихъ мнѣній! И при всемъ томъ, когда уже и стараго кружка никакого не существовало, — и Петербургу и за границей иностранцамъ не переставала мерещиться „могущественная русская національная, панславистская партія“, 12 лѣтъ сряду это такъ-называемое славянофильское или просто русское направленіе (не партія) лишено было права имѣть свой печатный органъ, — а грозный призракъ тѣмъ не менѣе продолжалъ страшить, пугать, ужасать и петербургскую канцелярію, и Австрійцевъ, и Нѣмцевъ!… Издатель „Руси“ не затрудняется объявить во всеуслышаніе, что у него никакой партіи нѣтъ. Его партія, по крайней мѣрѣ по отношенію къ большинству высказываемыхъ имъ мнѣній, — великое множество тѣхъ, которые его и не читаютъ, можетъ-быть даже и не подозрѣваютъ о существованіи „Руси“, но, несомнѣнно мыслятъ и чувствуютъ заодно съ нимъ. Можетъ ли быть, напримѣръ, въ Россіи партія людей вѣрующихъ въ Бога? И если вы печатно исповѣдуете Бога, станете ли вы измѣрять силу этого „направленія“ мѣриломъ партіи? Гроша бы стоила печатная исповѣдь любви къ Россіи и вѣры въ нее, признанія на Русскимъ народомъ правъ на свободное развитіе его національныхъ историческихъ основъ, на самостоятельное человѣчествѣ, еслибъ такая исповѣдь выражала только партіи!!
Въ томъ-то и дѣло, что сила „русской“ ли, „національной“ -ли, „славянофильской“ ли или „панславистской“ партіи, все не въ партіи, которой не бывало и нѣтъ, а въ содержаніи тѣхъ мнѣній, которыя высказывались или ваются людьми, обзываемыми въ литературѣ подобными кличками, — сила въ непререкаемой истинѣ: въ самомъ бытіи на! Божьемъ свѣтѣ Россіи. Да и что это за нелѣпость — „партія руссофиловъ“ въ Россіи? Развѣ мыслима, напримѣръ, во Франціи партія любящихъ Францію Французовъ? По меньшей мѣрѣ слѣдуетъ предположить, что Французскій народъ самъ себя любитъ, что во Франціи „могущественная партія французофиловъ“ — самъ Французскій народъ, причемъ, конечно, возможны, какъ уродливыя исключенія, и отщепенцы-Фрмнцузы, способные даже, пожалуй, французскимъ интересамъ предпочесть интересы чужіе. Удостойте распространить это понятіе о Франціи, которое принимается вѣдь всѣми безспорно, и на нашу бѣдную Россію: авось-либо тогда въ Петербургѣ наши слова покажутся ясны. Слѣдуетъ только при этомъ добавить, что если во Франціи, Германіи, Италіи, Англіи отщепенцевъ отъ своего народа до ничтожности мало, то въ Россіи, въ такъ-называемой интеллигенціи чиновной и нечиновной, бюрократической и вольнопрактикующей, ихъ — легіонъ! Въ этомъ-то все наше
Точно то же и по отношенію въ такъ-называемому панславизму, т. е. къ идеѣ славянской взаимности. Сила тутъ не въ партіи; а въ самой натурѣ вещей. Это всего лучше доказывается именно галицкимъ уголовнымъ процессомъ объ 11 Русскихъ, обвиненныхъ въ измѣнѣ. Можно сказать, что обвинительный актъ, безъ вѣдома самого прокурора, не болѣе какъ росписка въ признаніи этой истины! Такъ онъ говоритъ о преступной, въ настоящую минуту, агитаціи Московскаго Славянскаго Комитета, котораго съ 1878 года вовсе не существуетъ! (Онъ, какъ извѣстно, закрытъ тотчасъ послѣ Берлинскаго трактата по распоряженію русскаго правительства, вѣроятно въ успокоеніе заграничныхъ умовъ.) Говоритъ все тотъ же прокуроръ о расточительныхъ тратахъ московскихъ рублей въ видахъ панславистской пропаганды — Кіевскимъ Славянскимъ Обществомъ, — у котораго въ кассѣ всего то два двугривенныхъ! о преступной панславистской агитаціи таковаго же Общества Петербургскаго, у котораго въ кассѣ не многимъ больше!… Трудно однакожъ предположить, чтобъ обо всемъ этомъ не вѣдали наши зоркіе сосѣди; вотъ почему невольно приходитъ на умъ, какъ мы сказали, что указаніе на несуществующую партію, на несуществующіе или едва существующіе комитеты и т. п. только маскируетъ болѣе серьезное и грозное обвиненіе; что разбираемый нами юридическій документъ въ сущности бросаетъ вызовъ въ лицо самой Россіи, возводитъ на степень государственнаго преступленія, государственной, относительно Австріи, измѣны — самое бытіе Русской державы!
Въ какой же тутъ посторонней „агитаціи“ надобность, какіе „эмиссары“ тутъ нужны, когда обокъ съ Русью Галицкой, Буковинской и Угорской, угнетенной Поляками, Мадьярами и Румынами, — ширится могучая Русская Русь, составляющая, по словамъ самого прокурора, первостепенную державу, играющую не послѣднюю роль въ системѣ европейскаго равновѣсія?! когда граница между Россіей и Австрійской имперіей большею частью проведена не природой, а политическими соображеніями, и во многихъ мѣстахъ дѣлитъ селенія пополамъ, такъ что иной землевладѣлецъ верхомъ сидитъ на самомъ рубежѣ, одной ногой въ Австріи, другою въ Россіи? Неужели обѣ эти половины селенія, одноплеменныя, единокровная, не сравниваютъ между собою своего положенія? И развѣ пограничные жители обоихъ государствъ не посѣщаютъ базаровъ по ту и другую сторону?
Прокуроръ почему-то счелъ нужнымъ привести нѣсколько мѣстъ изъ какой-то изданной и конфискованной въ Австріи брошюры, которыя гласятъ: „На свѣтѣ только единая Русь, раздѣленная политически между Россіей и Австріей“. „Вся Русь, пространствомъ втрое превосходящая Европу, имѣетъ '60 милліоновъ жителей“. „Народъ Русскій останется русскимъ, какъ Карпаты останутся русскими горами“. „Трижды подъ господствомъ Австріи раздѣленная, Русь выдана на милость и немилость Полякамъ, Мадьярамъ и Румынамъ“. Какъ ни конфискуй подобныя брошюры, а правды самаго факта, истины приведенныхъ словъ не конфискуешь: она бьетъ въ глаза; это — сама природа, а съ природой бороться трудно. Поэтому и австрійскимъ властямъ слѣдовало бы, кажется, приводя подобныя цитаты, подсказать и возможный для Австріи выходъ изъ указанныхъ цитатами затрудненій… Мы съ своей стороны, входя въ интересы Австріи, усматриваемъ этотъ выходъ только въ одномъ: въ освобожденіи Русскаго племени отъ венгерскаго, румынскаго и въ особенности отъ польскаго гнета, въ предоставленіи ему полной гражданской автономіи, полной свободы національнаго развитія и свободы вѣроисповѣданія пуще всего, такъ какъ, по словамъ предсѣдателя, конституціонный принципъ этой свободы „на переходъ въ православіе не распространяется“! Если же австрійское правительство этого не намѣрено сдѣлать, то его обвинительный актъ не имѣетъ другаго смысла, какъ постановки слѣдующаго роковаго вопроса: быть или не быть, и кому именно изъ обоихъ могущественныхъ сосѣдей? А такъ какъ Австрія, выступающая предъ всѣмъ міромъ съ обвинительнымъ словомъ противъ Россіи, угрожающей будто бы Австріи своимъ бытіемъ, сама отъ своего бытія не отказывается, то выходитъ, что для австрійскаго спокойнаго существованія необходимо сжить съ бѣлаго свѣта Россію… Намъ такая постановка вопроса не страшна; но выгодна ля она для самой Австріи?…
Всему есть предѣлъ; наступилъ конецъ я этому безстыжему, наглому польско-мадьярскому насмѣхательству надъ правосудіемъ, на которое мы неоднократно обращали вниманіе нашихъ читателей, — т. е. уголовному процессу объ 11 галицкихъ Русскихъ, обвинявшихся во Львовѣ польскою прокуратурой, при содѣйствіи мадьярскаго министра-президента, въ государственной измѣнѣ. Мы уже разъясняли и прежде, что въ лицѣ этихъ 11 Русскихъ преданъ былъ императорско-королевскому австрійскому суду ни кто иной, какъ сама Россія, — она сидѣла на скамьѣ подсудимыхъ во Львовѣ, она была въ отвѣтѣ предъ верховнымъ трибуналомъ, составленнымъ хотя изъ польскихъ чиновниковъ, но творившихъ судъ именемъ Его Апостолическаго Величества: такое отношеніе процесса къ нашему отечеству, еще на дняхъ, съ нахальнымъ чистосердечіемъ подтвердилъ и органъ мадьярскаго министерства, „Пестеръ Ллойдъ“. И дѣйствительно: все это, съ такимъ шумомъ и трескомъ воздвигнутое, обвиненіе Галичанъ въ государственной измѣнѣ распалось само собою, да и не могло не распасться, потому что обвинительный актъ въ сущности не болѣе какъ политическій памфлетъ, потому что никакого юридическаго факта измѣны не бывало и нѣтъ, а единственный во всемъ пресловутомъ процессѣ corpus delicti, вмѣняемый въ вину Русскимъ въ Галиціи, это — само бытіе Русскаго государства. Вообще отношеніе къ Русской державѣ обвинительнаго акта и прокурорскихъ рѣчей было таково, что мы нимало бы не удивились, еслибъ Львовскій процессъ послужилъ поводомъ къ запросу со стороны Русскаго кабинета: вѣдь дѣлался же запросъ графомъ Бальноки нашему министерству иностранныхъ дѣлъ въ ноябрѣ 1881 г. по поводу статей нѣкоторыхъ русскихъ гавотъ о Берлинскомъ трактатѣ! А какой гвалтъ поднятъ Германіей и Австріей по случаю рѣчей генерала Скобелева! И что значатъ эти статьи и рѣчи частныхъ лицъ сравнительно съ оффиціальными рѣчами и дѣйствіями австро-мадьярскихъ властей?… Впрочемъ присяжные въ императорско-королевскомъ судѣ во Львовѣ оказались нѣсколько добросовѣстнѣе прокурора и самихъ судей. Несмотря на всю пристрастность допроса, на всѣ помѣхи, оказанныя предсѣдателемъ защитѣ, на всѣ старанія уголовнаго трибунала и обвинительной власти, равно и на письменное свидѣтельство мадьярскаго министра Тиссы (по отношенію къ старику Добрянскому), обвиненіе въ государственной измѣнѣ было присяжными единогласно отвергнуто, за несуществованіемъ въ наличности хоть какого-нибудь признака этого преступленія. Но и тутъ обошлось не безъ юридическихъ диковинокъ. На вопросъ о виновности въ государственной измѣнѣ присяжные единогласно отвѣчали нѣтъ относительно каждаго подсудимаго, въ томъ числѣ и г-жи Ольги Грабаръ, — и вмѣстѣ съ тѣмъ обвинили (большинствомъ голосовъ) ту же Ольгу Грабаръ въ недонесеніи о государственной измѣнѣ! Да о чемъ же доносить, когда самый фактъ измѣны не признанъ, когда никто и не измѣнялъ?! Правда, отъ наказанія за недонесеніе обвиненная освобождена, но только „вслѣдствіе родственныхъ узъ соединяющихъ ее съ виновными“ (т. е. съ виновными въ измѣнѣ, которыхъ однако, по самому вердикту присяжныхъ, ни одного не имѣется!) Изъ 11 подсудимыхъ осуждены всего-на-всего четверо, да и то лишь „за нарушеніе общественнаго спокойствія“, именно: отецъ Наумовичъ, редакторъ газеты „Слово“ Площанскій, крестьяне Шпундеръ и Залусскій, съ поясненіемъ относительно послѣднихъ трехъ, что это „нарушеніе было направлено не противъ единства государства и формы правленія“. Трудно добраться до юридическаго смысла въ этой обвинительной формулѣ. Чѣмъ же нарушили общественное спокойствіе, напримѣръ, крестьяне Шпундеръ и Залусскій, виноватые единственно въ томъ, что были главными участниками въ попыткѣ Гнилицкаго прихода возвратиться изъ уніи въ православіе? Въ болѣе или менѣе прямомъ содѣйствіи этому несостоявшемуся переходу, а не въ чемъ другомъ, обвинены и Наумовичъ и Площанскій, — не за другое что обречены они уголовной карѣ. Но такъ какъ въ конституціонной Австро-Мадьярской имперіи, по закону, всякому вольно исповѣдывать какую угодно вѣру или не исповѣдывать никакой, то, очевидно, нельзя было попытку перейти въ православное исповѣданіе признать незаконною и сдѣлать предметомъ уголовнаго обвиненія. Поэтому и понадобилось придать обвиненію другой юридическій оборотъ. Понадобилось же потому, что — независимо отъ той религіозной нетерпимости, которою отличается латинство вообще, особенно латинство польское, проквашенное насквозь дрожжами іезуитизма, — именно въ латинской религіи и видятъ Поляки существенный оплотъ польской національности: вслѣдствіе того и Гнилицкую попытку нужно было имъ такъ или иначе, всенепремѣнно покарать, чтобы отвадить уніатовъ разъ на всегда отъ подобныхъ поползновеній! Хотя Чехи, предводимые Ригромъ, братаются и кокетничаютъ съ Поляками, хотя Ригеръ и ораторствуетъ, что „въ нашъ вѣкъ, когда-де религія стала субъективнымъ чувствомъ, вѣроисповѣданіе — вещь безразличная и никакого отношенія къ національности не имѣетъ“, — Поляки, рукоплеща ему, исповѣдуютъ и проповѣдуютъ однако прямопротивоположное. Они, нисколько не жеманясь, съ циническою откровенностью печатаютъ въ своихъ газетахъ, что католицизмъ служитъ для нихъ политическимъ орудіемъ, и притомъ самымъ могучимъ; что никакой свободы совѣсти они, въ предѣлахъ воображаемой ими „Польши“, относительно народа не допускаютъ и ни за что не допустятъ, такъ какъ, по ихъ мнѣнію и опыту, совратившіеся въ православіе тянутъ непремѣнно къ Россіи; что наконецъ, съ польской точки зрѣнія — потребно, похвально и достославно не только обманомъ и лестью, но и страхомъ уголовныхъ каръ и грубою силою удерживать въ папизмѣ, или хоть въ уніи, все русское, нѣкогда православное населеніе. Поляки, въ подтвержденіе того значенія, которое имѣетъ для нихъ католицизмъ, ссылаются, не безъ основанія, на своихъ князей Сангушко, Чарторыйскихъ и множество иныхъ ярыхъ теперь представителей польской національности, предки которыхъ погребены какъ православные въ Кіево-Печерской лаврѣ и которые, будучи по крови чистыми, коренными Русскими, стали Поляками до фанатизма лишь по совращеніи ихъ въ латинство. Въ Западномъ краѣ и теперь различіе между Поляками и Русскими основывается большею частью не на физіологическихъ и даже не этнографическихъ признакахъ, а на вѣроисповѣданіи… Поляки въ извѣстной степени правы; мы сами убѣждены: будь Поляки православные или лютеране, а-не католики ультрамонтанскаго, іезуитскаго завала, „Польскаго вопроса“ не существовало бы, или существовалъ бы онъ совсѣмъ въ другомъ видѣ. Но объ этомъ когда-нибудь послѣ; мы хотѣли только пояснить — почему Поляковъ такъ перетревожило, до степени умственнаго помраченія — это покушеніе несчастныхъ Гниличанъ на переходъ въ православіе! Тутъ ужъ „принципу религіозной свободы“ не нашлось мѣста! Наоборотъ: когда уніаты въ предѣлахъ самой Русской имперіи возвращаются изъ безобразной, силою навязанной имъ унія въ вѣрѣ своихъ русскихъ предковъ, — тогда Поляки тотчасъ же пускаютъ противъ Россіи въ ходъ самый этотъ отвергаемый ими „принципъ религіозной свободы“, и вопятъ, трещатъ на весь міръ и на всю Россію устами римско-католическаго духовенства и его русскихъ близорукихъ клевретовъ… Благо русское общество застѣнчиво и, по неразвитости своей, пуще всего боится обвиненія въ недостаткѣ либерализма, пуще всего на свѣтѣ желаетъ слыть прогрессивнымъ, — а потому тотчасъ же готово смутиться, спасовать предъ криками и, расшаркавшись, „либерально“ предоставить русское, бывшее уніатское населеніе въ полную добычу обманной пропагандѣ ксендзовъ, при помощи экономическаго насилія польскихъ помѣщиковъ, — пропагандѣ не религіозной, а политической, имѣющей только одну цѣль: путемъ вторичнаго совращенія въ латинство отвратить народъ отъ Россіи и совратить въ полонизмъ, — ополячить…
Но въ Галиціи Поляки господствуютъ: въ ихъ рукахъ судъ и администрація. Они имѣютъ возможность беззаконствовать и нахальничать надъ Русскимъ племенемъ болѣе откровенно: имъ нѣтъ надобности слишкомъ церемониться съ принципами, драпироваться въ либерализмъ, прибѣгать къ особенно-тонкимъ ухищреніяхъ. И не прибѣгаютъ. За невозможностью основать обвиненіе на прямомъ противорѣчіи закону, т. е. поставить присяжнымъ вопросъ: виновны ли подсудимые въ намѣреніи совратить такой-то приходъ въ православіе, они, уже безъ малѣйшей тонкости» это вполнѣ законное дѣйствіе подводятъ, прямо и грубо, подъ рубрику «нарушенія общественнаго спокойствія.» Въ сущности же этотъ приговоръ не что иное, какъ уголовная кара за дѣяніе относящееся къ области вѣроисповѣдной, слѣдовательно дозволенное конституціей, другими словами, это — явное посягательство на принципъ религіозной свободы, — основной, казалось бы, принципъ «правового порядка», которымъ такъ превозносится Австрія предъ Россіей!…
Всѣ четверо обвиняемыхъ приговорены къ тюремному заключенію: Наумовичъ на 8, Площанскій на 5, Шпундеръ и Залусскій на 3 мѣсяца, съ лишеніемъ пищи въ теченіи одного дня чрезъ каждыя двѣ недѣли. Этотъ видъ истязанія также характеристичная черта австрійскаго уголовнаго кодекса. Существовало у насъ, до изданія Уголовнаго Уложенія, заключеніе на хлѣбѣ и водѣ, которое сопричислено было, и вполнѣ основательно, къ разряду тѣлесныхъ наказаній; оно было отмѣнено даже прежде уничтоженія послѣднихъ. Но все же оно не было полнымъ лишеніемъ пищи. Австрійская же «культура» просто-на-просто повелѣваетъ морить голодомъ! И никого въ Европѣ это не оскорбляетъ, и наши мнимо-либералы, которые трепещутъ отъ благороднаго негодованія, зачѣмъ у крестьянскаго самоуправленія только ограничено, а не отнято, хотя бы и противъ воли самихъ крестьянъ, право наказанія розгами, не пикнутъ ни слова противъ распорядковъ по истинѣ варварскихъ, если только они чинятся гдѣ-нибудь за границей, въ державѣ числящейся въ разрядѣ «культурныхъ» и «конституціонныхъ»!
Всѣ остальные подсудимые оправданы и выпущены изъ тюрьмы, но кто и что вознаградитъ ихъ за семь мѣсяцевъ заключенія и ужасной нравственной пытки? Кто помѣшаетъ польскимъ и мадьярскимъ прокурорамъ снова начать уголовное преслѣдованіе противъ ненавистныхъ имъ лицъ русскаго происхожденія, снова ввергать ихъ въ тюрьму, хотя бы и съ вѣрною перспективою, что судъ въ концѣ-концовъ непремѣнно вынужденъ будетъ прижать прокурорское обвиненіе неправильнымъ и возвратить имъ свободу?… Лишній разъ помучить — и то утѣшительно для патріотической ненависти польско-мадьярскихъ фанатиковъ. Вѣдь только полнѣйшимъ невѣжествомъ истиннаго положенія дѣлъ (допускаемъ самое благопріятное толкованіе) можно объяснить ликованіе «Голоса» по поводу вердикта присяжныхъ, даровавшаго семи подсудимымъ (изъ 11-ти) свободу, въ чемъ видится «Голосу» залогъ розовой мирной будущности во взаимныхъ отношеніяхъ Русскихъ и Поляковъ! Именно-то на свободѣ — мы это положительно предсказываемъ — и не будетъ теперь житья ни этимъ достойнымъ всякаго уваженія старцамъ Добрянскому и Наумовичу, ни прочимъ оправданнымъ или только отчасти осужденнымъ Галичанамъ!… У австро-мадьярско-польскихъ властей и помимо гласнаго суда имѣется множество средствъ въ распоряженіи — тѣснить, жать, давить, гнести все это наше, по выраженію поэта,
Опально-мировое племя!…
Вотъ письмо, которое мы получили недавно отъ одного изъ достопочтеннѣйшихъ Русскихъ, постоянно и уже давно пребывающаго въ Вѣнѣ:
"Пишу вамъ въ волненіи, въ досадѣ на злобу людскую; вы знаете, что теперь дѣлается съ Русскими въ Галиціи — на этомъ процессѣ; знаете, что писалъ Тисса къ осужденію Добрянскаго. Вотъ вамъ еще обращикъ образа дѣйствій. Мадьяръ противъ Словаковъ; прекрасный, скромный юноша, Словакъ Иванъ Крно кончилъ курсъ въ гимназія съ отмѣтками по всѣмъ предметамъ отличными, перешелъ въ университетъ по юридическому факультету, два курса пробылъ въ университетѣ и при экзаменахъ за четвертый семестръ тоже получилъ прекрасную аттестацію. На другой день приходитъ ректору университета предписаніе отъ министра народнаго просвѣщенія Пауля исключить Крно изъ университета, какъ яраго москвофила, и не принимать ни въ какія учебныя заведенія королевства. За что же? За то, что онъ вамъ и Каткову писалъ письма и просилъ прислать ему «Русь» и «Московскія Вѣдомости», что эти газеты ему присылались, и онъ читалъ ихъ своимъ товарищамъ Словакамъ въ обществѣ «Заря», издавна существующемъ и утвержденномъ правительствомъ Мадьярскимъ же, въ Пресбургѣ. Юноша въ отчаянія, не знаетъ что дѣлать. К., Ф., М., всѣ просятъ васъ: помогите ему поступить въ Московскій или Петербургскій университетъ. Онъ знаетъ русскій языкъ достаточно. Помогите, Неба ради, гонимымъ и умирающимъ. Откликнитесь на голосъ мучениковъ. Пошлите имъ хоть слабый лучъ надежды на васъ или васъ, Русскихъ, и на нате сочувствіе, которыми они и живутъ пока въ юдоли мадьярскаго безумія. Если будетъ мнѣ отъ васъ отвѣтъ, то только въ двухъ словахъ: «Пустъ пріѣзжаетъ».
Само собой разумѣется, что на это письмо не могло послѣдовать отъ насъ другаго отвѣта, какъ «пусть пріѣзжаетъ!» Хотя содержаніе г. Крно потребуетъ отъ 400 до 500 р въ годъ, а въ Москвѣ все еще Славянскаго комитета нѣтъ и присылаемыхъ намъ изрѣдка малыхъ денежныхъ суммъ далеко не хватаетъ на удовлетвореніе нуждъ всѣхъ проживающихъ въ Москвѣ и попадающихъ въ нее бѣдняковъ изъ заграничныхъ Славянъ, однакожъ мы все-таки думаемъ, что не клиномъ же Россія сошлась, что не все же русское общество состоитъ изъ подписчиковъ «Голоса», «Русскихъ Вѣдомостей», «Русскаго Курьера» и разныхъ провинціальныхъ якобы либеральныхъ газетъ, которыя предъ Европой (включая сюда и Поляковъ), какъ Фамусовъ предъ знатной родней — ползкомъ; что найдутся у насъ люди съ русской душой и сердцемъ, которыхъ слова:#русская и славянская «самобытность», не приводятъ въ злобное остервенѣніе какъ «нашихъ либераловъ», я которые дадутъ намъ возможность придти на помощь несчастнымъ жертвамъ австро-польско-мадьярской «культурной миссіи»!..
Говорятъ, графъ Таафе и Кальноки люди замѣчательнаго ума. Если политическая безтактность бѣднымъ Полянамъ словно бы на родину написана, и отличительною чертою этихъ «сѣверныхъ Французовъ» искони было и есть отсутствіе государственнаго смысла, такъ менѣе всего можно было ожидать отъ государственныхъ мужей Австріи, этой искусственно составленной и только помощью искусной политической эквилибристики существующей державы, такой грубой политической ошибки, каковою былъ Львовскій процессъ. Какого результата достигло это торжественное отправленіе «правосудія»? Оно явилось лишь торжественнымъ беззаконіемъ, оно раскрыло міру всю непрочность государственнаго состава Австро-Венгріи и этотъ постоянный страхъ австрійской власти за цѣльность и единство державы; оно раздражило національное русское чувство и въ Галиція, и въ сопредѣльной съ нею Русской имперіи; оно двинуло впередъ русское народное самосознаніе, оно сослужило великую службу общей славянской идеѣ, но не въ смыслѣ австрійско-католическаго панславизма… Не можемъ не поблагодарить и Поляковъ. У насъ было снова начали мякнуть сердца и уши развѣсились, внимая равнымъ польскимъ примирительнымъ вѣщаньямъ на берегахъ Вислы и Невы, — но гиляцкіе Поляки поспѣшили предостеречь и воздержать иксъ отъ новаго преступнаго легковѣрія. Нечего указывать, какъ дѣлаетъ «Голосъ», на присяжныхъ, давшихъ оправдательный вердиктъ, и за рѣчи защитниковъ изъ Поляковъ. Во 1-хъ, присяжные не всѣ Поляки (было человѣкъ пять Евреевъ) и не всѣхъ же оправдали: четырехъ подсудимыхъ обвинили они совершенно неправильно; во 2-хъ, прокуроръ и весь трибуналъ очень хорошо знали напередъ юридическую невозможность обвиненія въ государственной измѣнѣ. Что касается до защитниковъ, то ми вѣдь никогда и не утверждали, чтобы между Поляковъ нельзя было найти ни одного честнаго и разумнаго человѣка; мы говоримъ о лицахъ, иже во власти суть, и о тѣхъ что руководятъ печатью и общественнымъ мнѣніемъ, о томъ большинствѣ, которымъ характеризуется вся исторія Полыни и которое погубило ея политическое бытіе. Они-то и преподаютъ намъ теперь образецъ той системы управленія, какой могло бы ожидать себѣ отъ нихъ Русское населеніе и въ нашихъ западныхъ областяхъ, если бы мечтательныя притязанія Поляковъ на польскую въ нихъ автономію когда-либо осуществились. Мы знаемъ, мы видимъ теперь — чѣмъ можетъ быть польская автономія въ краѣ, гдѣ русскому населенію приходится занимать нижнія ступени общественной іерархіи, — гдѣ крестьянство русское, а паны Полки! Они вѣдь не измѣнились; они неисправимы, и какъ Бурбоны — ничего не забыли, ничему не выучились. Они и въ XIX вѣкѣ готовы поставить диссидентовъ внѣ закона; они не успокоились бы до тѣхъ поръ, пока мечомъ, лестью и обманомъ не облатинили бы до фанатизма все, что православно или еще хранитъ преданіе о православной вѣрѣ, пока не исказили бы всю духовную сущность русской народности. Напрасно стали бы намъ говорить, что. иное дѣло Поляки на Вислѣ или на Виліи, вообще въ предѣлахъ Россійской имперіи, иное дѣло Поляки въ Галиціи. Мы не встрѣчали въ печати и не слыхали отреченія русскихъ Поляковъ отъ солидарности съ Поляками австрійскими. Настоящее положеніе дѣлъ представляетъ для «польской справы» (а она несомнѣнно существуетъ) немалыя выгоды: одной рукой писать въ познанскихъ, краковскихъ и львовскихъ газетахъ статьи, исполненныя ненависти, злобы, всяческихъ клеветъ на Россію, чернить, поссорить, компрометировать русское Имя, вредить Россіи всѣми возможными способами; другою — писать статьи въ петербургскомъ «Краѣ», повидимому самаго умѣреннаго направленія, составлять для генералъ-губернатора записки о реформахъ яко бы самыхъ благоразумныхъ, о требованіяхъ самыхъ по видимому законныхъ. Исподъ картъ, какъ выражаются Французы, подспудная мысль Поляковъ, ихъ завѣтныя думы, ихъ серьезныя мечты, и все недосказываемое въ Варшавѣ досказывается за кордономъ въ свободной польской печатной рѣчи. Повторяемъ: политическій методъ Поляковъ, ихъ административный пріемъ, мѣру ихъ политической зрѣлости, политической нравственности и уваженія къ принципу свободы, равно и вѣротерпимости — моженъ мы изучить на Галиціи, съ тѣхъ поръ, какъ въ ней пануютъ Поляки. Мыслимо ли такъ-называемое «примиреніе» или «сближеніе» Русскихъ и Поляковъ въ предѣлахъ Рус"кой имперіи въ виду Львовскаго процесса, — въ виду отношеній Поляковъ къ Русскимъ въ Галиціи? За Львовъ и Краковъ пусть отвѣчаетъ Варшава: оба города — ея оборотная сторона. Если же мы ошибаемся, такъ пусть Поляки выведутъ насъ изъ заблужденія, пусть хоть осудятъ гласно и явно образъ дѣйствій своихъ собратій во Львовѣ я весь этотъ,! какъ кто-то удачно выразился, Каіафинъ судъ. Но мы знаемъ, напротивъ, что одна изъ варшавскихъ газетъ помѣстила! у себя безъ оговорки корреспонденцію изъ Львова, требовавшую смертной казни для подсудимыхъ, и никого въ Вольской печати это не возмутило. Если Поляки въ Россіи, по роковому, печальному ослѣпленію, продолжаютъ упорствовать въ подобномъ образѣ мыслей и питать сочувствіе къ польскому образу дѣйствій въ Галиціи, то и намъ волей-неволей остается только упорствовать въ недовѣріи къ нимъ (оправданномъ обманами 1890 и 1869 годовъ) и въ настоящей системѣ дѣйствій. Пусть пеняютъ Поляки на себя сами!
Въ Петербургѣ появилась газета на польскомъ языкѣ «Край». Она издается подъ цензурой, а потому, безъ сомнѣнія, стѣснена въ изложеніи своихъ мнѣній. Тѣмъ не менѣе сужденіе о Галицкомъ процессѣ можетъ послужить для васъ удобною повѣркою ея политической точки зрѣнія. Мы желали бы также знать точные предѣлы того, котораго интересамъ посвятила себя новая польская газета. Никакими ловкими рѣчами и хорошими словами не заворожить «Краю» русскаго слуха, если въ томъ или другомъ видѣ «ходитъ онъ съ чисто этнографической основы и простираетъ сферу польской національности (хотя бы и подъ маской „федерализма“) на югозападную и сѣверозападную наши окраины, и на русскую Галицію. Впрочемъ, что бы нм писалъ „Край“ въ Петербургѣ, для насъ важнѣе всего что пишутъ Поляки въ Познани, что пишутъ и творятъ они въ Галиціи.
Но отъ Поляковъ ли однихъ терпитъ русское дѣло? Поляки, безспорно, могутъ найти оправданіе для своихъ необыточныхъ фантазій въ недавнихъ еще историческихъ воспоминаніяхъ: ихъ вина въ томъ, что они не умѣютъ разстаться съ ними и не признаютъ новыхъ путей исторіи. Но что сказать о тѣхъ добровольныхъ, сознательныхъ и безсознательныхъ измѣнникахъ русскому дѣлу въ самой русской средѣ, которые продолжаютъ, конечно большею частью по крайнему скудоумію, служить дѣлу польской справы и усугублять страданія Русскаго народа въ Галиціи?…. Впрочемъ, объ украйнофилахъ послѣ.
27 іюля присутствовали мы на открытіи „выставки произведеній Болгарскаго княжества“ въ помѣщеніи Строгановскаго художественнаго техническаго училища. Собственно говоря, „открытія“ никакого не происходило… Оффиціальный міръ блисталъ своимъ отсутствіемъ!.. Впрочемъ, выставка и по содержанію своему очень скромна, не полна, произведенія выбраны и высланы безъ особенной системы, и тѣмъ болѣе чести директору Строгановскаго училища, г. Оленину, который сьумѣлъ этотъ, относительно скудный матеріалъ расположить очень искусно и изящно. Выставленные предметы принадлежатъ всѣ (кромѣ земледѣльческихъ) къ такъ-называемой кустарной промышленности, и не они собственно заслуживали болѣе торжественнаго открытія. Не въ томъ и дѣло, что въ Болгаріи женщины ткутъ шелковыя и шерстяныя полотна, — это всѣмъ извѣстно, это было и прежде, — а въ томъ, что Болгарія была прежде только этнографическимъ даже не географическимъ (въ строгомъ смыслѣ) терминомъ, а теперь стала опредѣленнымъ терминомъ политическимъ, — что эта выставка — первое заявленіе Болгаріи о себѣ, о своей экономической жизни какъ государства, которому и всего-то идетъ лишь четвертый годъ. Ботъ что заслуживаетъ участія, сочувствія, привѣта, покровительства и поддержки, — не говоря уже о томъ, что всякій внѣшній аттрибутъ политическаго бытія Болгаріи, радуя Болгаръ, радуетъ и насъ самою законною радостью; всякою почестью, оказываемою Болгаріи, какъ государству, чествуется сама Россія. Впрочемъ, и изъ произведеній нѣкоторыя замѣчательно хороши, именно шелковыя рукодѣльныя ткани, выдѣланныя кожи (сафьянъ), наливки, настоенныя изъ ягодъ на мѣстномъ виноградномъ винѣ, издѣлія филиграновыя, и пр. Очень жаль, что не прислано розоваго масла, которымъ Болгарія торгуетъ на большія суммы.
Мы слышали, что Болгарскій князь желалъ пріютить болгарскіе товары на Художественно-промышленной выставкѣ, но ему было отказано, на строго-формальномъ основаніи: „наша выставка лишь для произведеній Россійской имперіи“. Это совершенно напрасно и обличаетъ замѣчательную узкость взгляда. Слѣдовало, напротивъ, гостепріимно, хоть-гдѣ-нибудь около Финляндскаго отдѣла, открыть особый отдѣлъ для произведеній Балканскихъ Славянскихъ племенъ, — это требовалось и родственнымъ нашимъ чувствомъ, и политическою нашею съ ними, въ извѣстной степени, солидарностью. Эти произведенія едвали были бы здѣсь не болѣе у мѣста, чѣмъ продукты прусскихъ фабрикантовъ изъ силезской шерсти, руками прусскихъ работниковъ и прусскими машинами производящихъ сукна въ городѣ Лодзи и его округѣ (въ Царствѣ Польскомъ), куда они перевели изъ-за границы свои фабрики ради безпошлиннаго сбыта въ Россію. Мы не думаемъ также, чтобъ было особенно справедливо отказывать въ помѣщеніи на выставкѣ китайской коллекціи нашего извѣстнаго путешественника Пясецкаго — составленной русскимъ трудомъ, въ интересахъ русскихъ торговыхъ сношеній съ Китаемъ, — и въ то же время отводить мѣсто женевскимъ часамъ, только заказываемымъ изъ Москвы московскими часовщиками…
Есть надежда, что съ Болгаріей, такъ щедро надѣленной природными богатствами, но не имѣющей ни фабрикъ, ни заводовъ, завяжутся у насъ, благодаря иниціативѣ Московскаго купечества, правильныя торговыя сношенія. Во главѣ этого предпріятія стоитъ, между прочими, нашъ извѣстный фабрикантъ T. С. Морозовъ. Это почтенное имя служить порукой, что предпріятіе поведется серьезно и дѣльно, и увѣнчается успѣхомъ, если… Если въ Петербургѣ окажутъ искреннее содѣйствіе, если наши дипломаты и бюрократы не станутъ задаваться вопросомъ: не нанесутъ ли русскія торговыя на Балканскомъ полуостровѣ выгоды какого-либо ущерба интересамъ австрійскимъ и англійскимъ, и не послужитъ ли просимое „содѣйствіе“ какъ-нибудь къ нарушенію „европейскаго концерта“, — которой, какъ извѣстно, у нашихъ дипломатовъ и бюрократовъ, а равно у нашихъ „космополитовъ-либераловъ“ а la „Русскій Курьеръ“ (все это одного поля ягода!) — своего рода „влеченье — родъ недуга“…
„Затѣмъ все твердить и твердить Россіи о чести, о долгѣ, о какомъ-то великомъ историческомъ ея призваніи, какъ православно-славянской державы? Къ чему этими постоянными напоминаніями о Славянствѣ, о Босфорѣ, о Востокѣ раздражать самолюбіе, пугать нашихъ могучихъ и притомъ высоко-культурныхъ сосѣдей? Развѣ это патріотично? развѣ это не значитъ играть съ огнемъ, вызывать на политическую арену Восточный вопросъ, накликать войну? И къ лицу ли намъ это теперь, когда Россіи впору лишь ёжиться и маяться, и не о Славянахъ и Босфорѣ думать, а о мирномъ прогрессѣ“? Такъ премудро повидимому разсуждаютъ наши дипломаты, а также многіе наши государственные мужи особаго разряда, которые почитаютъ таковую мудрость (по правдѣ сказать весьма дешевую и банальную) даже обязательною при извѣстномъ чинѣ, званіи и общественномъ положеніи, — и наконецъ многіе органы нашей печати, которые, по истинѣ, никакъ не могутъ назваться „охранителями“ русской государственной чести и національной „самобытности“, а ужъ подлинно „либеральны“ во всемъ что касается достоинства, независимости, единства Русскаго народа я государства!… Всѣ эти мудрецы, начиная съ дипломатовъ, напоминаютъ отчасти страуса, который, какъ извѣстно, заслышавъ опасность, закрываетъ глаза, прячетъ голову подъ крыло и, не видя самъ врага, воображаетъ, что никто и его не видитъ. Увы! какъ бы мы ни жмурились, какъ бы ни упрятывали голову, чтобъ насъ не примѣтили, какъ бы ни отрицались Босфора, Славянъ и историческаго призванія Русскаго государства, — все тщетно! не скрыть намъ отъ чужихъ завидущихъ глазъ своего громаднаго туловища, своего, торчащаго въ упоръ всякому зрячему, историческаго значенія въ мірѣ, своего родства съ Славянами, своего государственнаго тяготѣнія!.. Мы не споримъ, было бы въ высшей степени для Россіи выгодно, а потому и желательно — задержать ходъ исторіи, заворожить Восточный вопросъ, околдовать міръ чарами мира до тѣхъ поръ, пока Россія справится со всѣми затрудненіями, подниметъ валюту кредитнаго рубля al pari съ серебрянымъ, выстроитъ флотъ, проведетъ десятки тысячъ верстъ новыхъ желѣзныхъ дорогъ, и т. д. Но, къ нашему несчастію, исторія останавливаться не хочетъ. Въ то самое время какъ мы, въ сладкой надеждѣ, самоотверженно блюли „европейскій миръ“, — словно на смѣхъ нашимъ усиліямъ — поднялась на историческимъ небосклонѣ, съ той стороны откуда всего менѣе можно было ее ожидать, черная туча, чреватая молніями и грозами способными всколебать не только Европу, но и вселенную; въ то время, какъ мы всячески отчурались Восточнаго вопроса, вотъ онъ, грозный, всталъ предъ нами во весь ростъ, самъ, безъ нашего вызова и дозволенія. Такъ что же? Допустить ли, чтобы его разрѣшили другіе, помимо насъ, въ прямой вредъ не только нашей чести (его ужъ куда бы ни шло, — „мудрость“, говорятъ, за этимъ и гнаться не велитъ), но и нашимъ вещественнымъ интересамъ?..
Конечно, до этого еще не близко, но Египетскій вопросъ — тотъ же вопросъ Восточный, лишь въ новой чредѣ своего развитія, захватывающей уже не Балканскій полуостровъ только, но и Азію, и Африку, весь мусульманскій міръ. Правда, медленно складываются событія, и не много перемѣнъ произошло съ тѣхъ поръ, какъ мы бесѣдовали объ Египтѣ съ читателями, но ага медленность скорѣе зловѣща, чѣмъ утѣшительна. Египетская „тьма“ еще остается тьмою, только отступившею въ глубь театра событій и выдѣлившею для зрѣлища лишь переднюю сцену. Дѣйствующихъ только трое: Англія, Турція и Араби-паша; конечно имѣется и скрытый суфлеръ или машинистъ, — затѣмъ оркестръ европейскихъ державъ, который, разыгравъ прегармоническую увертюру, теперь однако прекратилъ на время свою музыку, и музыканты или державы обратились пока въ „лица безъ рѣчей“… По послѣднимъ извѣстіямъ, конференція представителей европейскихъ державъ въ Константинополѣ, первоначально организовавшаяся, по поводу египетскихъ дѣлъ, вопреки волѣ султана и безъ участія Порты, теперь, когда она не только признана султаномъ, но даже заставила султана исполнить ея требованіе, — эта конференція пришла къ заключенію, что въ виду начавшихся военныхъ дѣйствій ей незачѣмъ собираться, и разошлась, т. е. отсрочила свои засѣданія — опять-таки вопреки настояніямъ турецкаго правительства, оставивъ султана въ самую критическую для него минуту одного, лицомъ къ лицу съ Англіей! Читатели знаютъ, что долго отказывавшись „исполнить для Европы роль жандарма относительно своихъ мусульманскихъ поданныхъ“, султанъ, — убѣдившись, что Англія не шутитъ и рѣшилась учинить въ Египтѣ расправу сама, въ свою пользу, а на. противодѣйствіе Европы расчитывать ему нечего, — согласился наконецъ принять первоначальное, настойчивое предложеніе Европы и отправить свои войска въ Египетъ „для возстановленія въ немъ порядка“. Такое рѣшеніе казалось сначала мастерскимъ маневромъ, ставившимъ Англію въ положеніе крайне затруднительное и щекотливое; нельзя же было повидимому для Англіи, исповѣдуя громогласно на каждомъ шагу, предъ Египтянами, верховныя права султана, а затѣмъ и права хедива, дѣйствуя хотя и самовольно, но во имя ихъ обоихъ, вдругъ отвергнуть самостоятельное вмѣшательство верховнаго владыки!
Съ другой стороны, было ясно какъ день, что допустить самостоятельное, реальное проявленіе мусульманскаго верховенства въ Египтѣ (уже по самому своему существу враждебнаго европейскому преобладанію и склоннаго сочувствовать мусульманскому противъ Европейцевъ мятежу) значило для Англіи рисковать потерей всѣхъ ея жертвъ и усилій, потраченныхъ ради личныхъ корыстныхъ плановъ. Но Англія нашлась: ея энергическая, зоркая политика не дала себя обойти. Она прямо поставила султану въ упоръ условіе: прежде отправки турецкихъ войскъ въ Египетъ издать отъ имени султана прокламацію, объявляющую Араби-пашу бунтовщикомъ и подписать съ Англіей военную конвенцію, въ силу которой султанскія войска становятся de facto въ подчиненное отношеніе къ англійскому главнокомандующему: въ противномъ случаѣ всякая попытка султана высадить войска въ Египетъ встрѣтитъ отпоръ англійскихъ броненосцевъ. Но подписать подобную прокламацію и подобную военную конвенцію равносильно для султана подписанію себѣ смертнаго приговора: калифъ, глава правовѣрныхъ, по повелѣнію гяуровъ собственными руками, огнемъ и желѣзомъ, порабощающій своихъ собственныхъ подданныхъ, послѣдователей пророка, гяурамъ, — такой калифъ могъ бы какъ разъ перестать быть калифомъ! Да и мыслимо ли принудить къ подобной предательской роли мусульманскія войска, особенно въ виду такого энергическаго фанатика Ислама, каковъ Араби-паша? Послѣдній, не мѣшкая, уже возвѣстилъ Египтянамъ, что султанъ намѣревается прислать турецкихъ солдатъ на помощь ему и защищаемому имъ, Араби-пашой, дѣлу, столько же національному египетскому, сколько и общемагометанскому… Въ то же время, если газеты не лгутъ, онъ же пустилъ въ ходъ молву, что въ случаѣ уступки султана требованіямъ Англичанъ — калифомъ, вмѣсто измѣнника пророку, султана, будетъ провозглашенъ шерифъ священнаго города Мекки.
Необходимо вспомнить, что подвластные Турецкой имперіи Арабы находятся и безъ того въ состояніи хроническаго мятежничества относительно своихъ верховныхъ повелителей — Турокъ. Арабское племя вообще почитаетъ себя выше турецкаго и съ трудомъ мирится съ своею политическою отъ него зависимостью, — такъ что возстанія то той, то другой отрасли Арабскаго племени противъ своихъ турецкихъ начальствъ въ Сиріи или Аравіи происходятъ непрерывно. Предъ началомъ нашей послѣдней войны съ Турками, намъ привелось видѣть проектъ возмущенія всѣхъ арабскихъ племенъ противъ Турціи, составленный и представленный однимъ русскимъ генераломъ, изучившимъ эту задачу на мѣстѣ и нѣкоторое время предъ тѣмъ занимавшимся, съ согласія русскаго правительства, организаціею египетской арміи. Россія имѣла возможность въ самомъ началѣ войны расколотъ Оттоманскую имперію на двое и во всякомъ случаѣ произвесть полезную для себя диверсію какъ турецкихъ военныхъ силъ, такъ и европейскихъ дипломатическихъ, направленныхъ противъ насъ заботъ. Разумѣется, мы пренебрегли этимъ соображеніемъ. Такой планъ былъ слишкомъ смѣлъ, слишкомъ не рутиненъ для нашихъ политиковъ и дипломатовъ, начинавшихъ войну нехотя, предпочитавшихъ витать въ безвѣдѣніи собственныхъ конечныхъ цѣлей и умысловъ. Организаціонными трудами генерала Фадѣева въ Египтѣ мы впрочемъ все-таки воспользовались въ томъ смыслѣ, что имѣли противъ себя въ Турціи очень хорошо обученный отрядъ египетскихъ войскъ. Но это мимоходомъ. Возвратимся къ султану и къ его трагическому положенію.
Уступая заявленію Англіи и все еще надѣясь, можетъ-быть, какъ-нибудь ее провести, турецкіе министры составили требуемую прокламацію относительно Араби-паши и даже соглашались въ принципѣ на условія конвенціи съ нѣкоторою оговоркою въ частностяхъ: нужна была только подпись султана… Ея нѣтъ и до сихъ поръ. Султанъ медлитъ, — медлитъ заколоть себя самъ въ угоду Англіи. Англія настаиваетъ. Она сообразила, что ей даже выгоденъ былъ бы теперь, въ той или другой формѣ, внѣшній видъ содѣйствія Турціи. Какъ мусульманской державѣ (по ея Индійскимъ владѣніямъ), Англіи даже необходимо показать, что она дѣйствуетъ въ Египтѣ въ согласіи съ султаномъ. Другими словами, ей нужна турецкая же санкція англійскихъ покушеній на неприкосновенность Турецкой имперіи!… Съ этою цѣлью Англія идетъ теперь даже на нѣкоторыя уступки въ формальныхъ условіяхъ конвенціи, — надѣясь вознаградить себя за нихъ, на мѣстѣ, фактическимъ полновластіемъ… Султанъ озирается кругомъ, выжидаетъ, не найдется ли какой выходъ изъ дилеммы, предъ нимъ поставленной, такъ какъ совсѣмъ отказаться теперь отъ вмѣшательства, это значило бы свидѣтельствовать предъ всѣмъ магометанскимъ міромъ о своей немощи и заранѣе отречься отъ Египта, даже и безъ войны (съ неудачами которой мусульманскому фатализму всеже легче мириться)… Въ эту-то самую критическую минуту и оставили султана европейскіе друзья и радѣтели, и исчезъ призракъ охраняющаго неприкосновенность Турціи „европейскаго концерта“; другими словами — конференція разошлась…
А англійскія войска все прибываютъ, да прибываютъ въ Египетъ, и Англія, заручившись благословеніемъ „соединенной Европы“, приступила къ рѣшительнымъ военнымъ дѣйствіямъ… Если возобновить въ памяти весь постепенный ходъ итого „египетскаго дѣла“, то политика Англіи можетъ представиться рядомъ искусныхъ комбинацій, составляющихъ какъ ба звенья одной макіавелистически выкованной интриги. Въ сущности оно не вполнѣ такъ происходило, да едвали и мыслимо, чтобы какой-либо планъ политическихъ дѣйствій могъ быть обдуманъ, составленъ заранѣе во всѣхъ подробностяхъ и потомъ послѣдовательно, систематически приводимъ въ исполненіе. Но не въ этомъ достоинство, а въ умѣньи пользоваться представляющимися обстоятельствами; въ томъ, чтобы въ лабиринтѣ политическихъ путей всегда находитъ вѣрную дорогу при помощи компаса, неуклонно направленнаго въ одну сторону — выгодъ и пользъ своего отечества… Какъ бы то ни было, но еще въ началѣ нынѣшняго года мы читали письмо константинопольскаго корреспондента газеты „Times“, адресованное въ одному изъ московскихъ его друзей, въ которомъ онъ горько жаловался на полнѣйшій упадокъ англійскаго вліянія въ Турціи и на преобладающую нравственную силу Германіи. Теперь же, — пишутъ намъ изъ Константинополя, — „энергія, проявленная Англіей въ Египетскомъ вопросѣ, произвела подавляющее впечатлѣніе на весь мусульманскій Востокъ и надолго закрѣпила за этой державой обаяніе непобѣдимой силы“. Конечно, тутъ помогла Англіи не одна ея энергія, но и пассивный образъ дѣйствій европейскихъ державъ, — на раздоръ которыхъ между собою изъ-за достоянія „больнаго человѣка“ мусульманскій Востокъ всегда и расчитывалъ. И именно въ этомъ и выразилось искусство англійской политики, что она обезпечила себѣ такое пассивное отношеніе Европы!… Когда ту же энергическую политику рекомендовалъ Англіи Гамбетта, англійское правительство уклонилось; какія бы тому причины ни были, но теперь, post factum, выходитъ такъ, что оно какъ бы предпочло дѣйствовать на свой страхъ и за свой счетъ, а не тратить энергію изъ-полу (какъ выражаются наши крестьяне), да еще въ пользу Французовъ, съ которыми было бы недалеко и до ссоры. Затѣявъ же энергическую политику про себя, Англичане замыслили вмѣстѣ съ тѣмъ обставить ее „европейскимъ согласіемъ“. За благовиднымъ „мотивомъ“ дѣло не стало: „Англія вѣдь только имѣетъ въ виду возстановить въ Египтѣ порядокъ, утвердить законную власть хедива, избавить его и страну отъ военной тиранніи мятежника Араби, прикрывающаго личные корыстные виды какимъ-то фальшивымъ знаменемъ національности. Возстановленіе этого порядка вѣдь интересъ всеобщій, европейскій (вся Европа вѣдь эксплуатируетъ Египетъ!), — ну да и Суэзскій каналъ съ его международнымъ значеніемъ!…“ Никого конечно изъ западныхъ кабинетовъ эти слова не обманули, но мотивъ признанъ былъ благовиднымъ: decorum соблюденъ! Вотъ и составилась въ Константинополѣ знаменитая конференція изъ представителей великихъ державъ съ участіемъ англійскаго, которая, конечно, тотчасъ же вѣнчала эти хорошія рѣчи Англіи согласнымъ аккордомъ. Учиненъ былъ даже протоколъ о безкорыстіи, всѣми подписанный, при чемъ однако Англія вмѣстѣ съ Франціей выговорили себѣ свободу дѣйствій въ случаѣ непредвидѣнныхъ обстоятельствъ, клонящихся въ ущербу ихъ подданныхъ или интересовъ. Оговорка была допущена безъ затрудненія, несмотря на видимую растяжимость ея смысла. Франція ею не воспользовалась, а что разумѣла подъ нею Англія — это не замедлило обнаружиться. Приложеніемъ къ протоколу явилось бомбардированіе Александріи — безъ всякаго законнаго повода, безъ объявленія войны, ничѣмъ собственно не вынужденное, вопреки всѣмъ началамъ справедливости и международнаго права.
Это было рѣшительнымъ испытаніемъ прочности европейскаго концерта. Большаго нахальнаго оскорбленія идеи концерта и достоинства Европы — всей вкупѣ и каждой державы въ отдѣльности — казалось бы, не возможно и нанести.
Но ударъ былъ расчитанъ вѣрно, Гладстонъ зналъ съ кѣмъ имѣлъ дѣло, — почувствовала было оскорбленіе одна Россія, но сейчасъ же и смирилась (о чемъ мы поговоримъ ниже), — и товарищъ англійскаго министра иностранныхъ дѣлъ Дилькъ вскорѣ имѣлъ основаніе заявить въ парламентѣ, что Англія находится въ наилучшихъ отношеніяхъ ко всѣмъ государствамъ Европы! И въ самомъ дѣлѣ, нужна была только извѣстная, конечно очень крупная, доля дерзости; серьезнаго же риска для Англіи не было: Франціи, при министерствѣ Фрейсине, опасаться было нечего; Италія и Австрія не стали бы вѣдь воевать съ могучею морскою силою Англіи въ утѣху мусульманскому міру… Князь Бисмаркъ, — но германскіе интересы въ Египетскомъ вопросѣ всего менѣе замѣшаны, да и не объявлять же Англіи изъ-за Александрійскаго разгрома войну! Но разъ бомбандировка сошла для Англіи благополучно, обаяніе ея на Востокѣ мигомъ выросло превыше германскаго, и за Англіей утвердилась первенствующая роль. Европейскій концертъ обратился въ роль приспѣшника Великобританіи. Вздумала Италія предложить коллективную морскую охрану Суезскаго канала безъ высадки на берега войскъ, — предложеніе принято съ сочувствіе» всѣми державами, въ томъ числѣ и Англіей, которая вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ разъ наперекоръ предложенію, заняла своими войсками Суэзъ. И Европа не моргнула ни однимъ глазомъ. Что бы невидимому ни сотворила Англія, она все-таки пребываетъ въ концертѣ и концертъ пребываетъ съ нею. Въ послѣдніе дни Англія ввела свои военные корабли въ самый каналъ, пріостановила проходъ по каналу коммерческихъ судовъ всѣхъ націй и сдѣлала его своею военною операціонною линіею: причемъ же, спрашивается, тутъ итальянскій проектъ, санкціонированный конференціей?!
А между тѣмъ будущіе виды Англіи на Египетъ, какъ ни прикрыты фразеологіей о безкорыстіи и объ уваженіи въ законнымъ правамъ хедива и Египетскаго народа, представляются довольно прозрачными. Гладстонъ возвѣстилъ, что окончательная Судьба Египта будетъ предоставлена Англіей Европѣ, но оговорился однако при этомъ, что Англія ни въ какомъ случаѣ не удовольствуется status quo ante, т. е. тѣмъ положеніемъ, довольно значительнымъ, которое она вмѣстѣ съ Франціей занимала въ Египтѣ до начала событій. Можно заранѣе предвидѣть, что участіе Европы въ рѣшеніи судьбы Египта будетъ также весьма ограниченное: не для того же тратитъ Англія теперь кровь и достояніе своихъ подданныхъ, чтобъ потомъ отдать плоды своей побѣды державамъ не истратившимъ на Египетъ ни капли крови, ни пенса! Повторить надъ Англіей Берлинскій трактатъ не удастся: не такого она духа. Берлинскіе трактаты возможны лишь тогда, когда на нихъ соглашаются, да еще безъ протеста!… Очевидно, новое устройство Египта должно быть таково, которое бы не допускало повторенія опасныхъ для Англіи проявленій національнаго самобытнаго духа. По всей вѣроятности Англія обратитъ Александрію, Портъ-Сайдъ и Суэзъ въ англійскіе города, поставитъ Суэзскій каналъ въ положеніе Гибралтарскаго пролива, а на остальной Египетъ съ хедивомъ распространитъ свой «благодѣтельный» протекторатъ.
Но какая же выгода для Европы, особенно для государствъ, прилегающихъ къ Средиземному морю, въ томъ, чтобъ Средиземное море стало англійскимъ моремъ? А оно станетъ такимъ, разъ въ рукахъ Англіи Гибралтаръ, Мальта, Египетъ и Кипръ. Выгодъ нѣтъ и для насъ; даже когда бы мы владѣли Босфоромъ, намъ пришлось бы выходить изъ него въ англійское море, и англійскимъ каналомъ, подъ видомъ международнаго, сообщаться съ нашими Тихоокеанскими владѣніями. Выгоды безъ сомнѣнія нѣтъ, но и способовъ воспротивиться такому исходу ни у одной приморской державы также нѣтъ (Россію пока опустимъ). Испанія въ великихъ державахъ не числится; Италія хоть и числится, но не представляетъ сама по себѣ ровно никакой положительной силы; она это и чувствуетъ, и держится за тѣхъ, кто посильнѣе, — именно за Германію. Австрія не обладаетъ серьезнымъ боевымъ флотомъ, къ тому же и она состоитъ на пристяжкѣ у Бисмарка. Одна Франція… Но Франція ни къ какой крупной войнѣ пока не способна, да и не ссориться же ей, и безъ того одинокой, съ своимъ единственно возможнымъ союзникомъ, на радость своимъ злѣйшимъ врагамъ? Однако неужели эти державы вмѣстѣ, вся эта «соединеная Европа» не въ состояніи преградить дорогу англійскимъ захватамъ? Безъ всякаго сомнѣнія — да; она могла бы создать Англіи затрудненія даже не обнажая меча, однимъ дипломатическимъ протестомъ, и лишить ее той европейской санкціи, которою Англіи очевидно дорожитъ, нисколько не желая ссоры со всею Европой. Какія же причины настоящаго образа дѣйствій европейскихъ державъ? Первая причина та, что въ настоящую минуту, при безсиліи Франціи, ни у одной державы на континентѣ, кромѣ Германіи, нѣтъ самостоятельной политики, а потому и по вопросу объ англо-египетскомъ дѣлѣ верховнымъ распорядителемъ европейской политики является, конечно, германскій канцлеръ. Лично для Германіи не связывается съ Египтомъ никакихъ интересовъ, но ей безъ сомнѣнія (и это стоитъ на первомъ планѣ ея соображеній) на руку все, что ссоритъ Англію въ Франціей и возбуждаетъ неудовольствіе къ Англіи въ другихъ державахъ. — что, однимъ словомъ, разстраиваетъ возможность какой-либо коалиціи враждебной Германіи, что отвлекаетъ отъ послѣдней вниманіе западныхъ державъ. Затѣмъ — второй планъ соображеній: еслибъ даже Египетскій вопросъ перешелъ, наконецъ, въ вопросъ о бытіи Турецкой имперіи, — то и это нисколько не можетъ пугать Германію. Тѣмъ лучше. При фактическомъ неудобствѣ помѣшать Англіи, не выгоднѣе ли, — можетъ-быть разсуждаетъ такъ германскій канцлеръ, — воспользоваться плодами тѣхъ ударовъ, которые сама же Англія наноситъ Оттоманской имперіи, и, улучивъ моментъ сокрушенія или хоть ослабленія этой имперіи, произведеннаго чужими руками, чужою кровью и на чужой счетъ, стать распорядителемъ дѣлежа, предоставляй Англія обладаніе Египтомъ? На лакомый пирогъ кинутся охотники со всѣхъ сторонъ, и Германія, лично не заинтересованная въ турецкомъ наслѣдствѣ, можетъ тогда разыграть роль «честнаго маклера» и надѣлить подачками, а также политической заботой и работой по горло — всѣхъ вѣрныхъ и преданныхъ ей союзниковъ, обезпечивъ себѣ на долго совершенную безопасность со стороны западной своей границы. А если обстоятельства поблагопріятствуютъ и можно будетъ водворить Австрію на берегахъ Босфора (который и Англія скорѣе предпочтетъ видѣть въ рукахъ австрійскихъ, чѣмъ русскихъ), то исполнится и завѣтная мечта объ усиленіи Германской имперіи австрійскими нѣмецкими областями… Не эта ли перспектива близкой возможности дѣлежа и участія въ немъ — и внушаетъ западнымъ державамъ ихъ пассивный, относительно Англіи, образъ дѣйствій, обращаетъ «европейскій концертъ» разыгрываемый теперь въ Константинополѣ, если не въ прямой заговоръ, то въ предварительную стачку?… Міръ мусульманскій уже волнуется, безпорядки возникли было въ Бейрутѣ и уже подали Франціи поводъ отправить къ берегамъ Сиріи броненосца… Возможно, что разбитый, поверженный въ отчаяніе Араби-паша доведетъ до взрыва фанатизмъ Арабскаго племени вездѣ, гдѣ оно обитаетъ. Всѣмъ будетъ тогда хлопотъ не мало (кромѣ Германіи), всѣмъ будетъ тогда и пожива «во имя культуры и цивилизаціи» (кромѣ православныхъ Славянъ и Россіи)!
Какую же роль исполняетъ теперь Россія на сценѣ событій? Она по прежнему мнитъ пребывать въ «концертѣ», но она не въ заговорѣ и не въ стачкѣ. Мы не посвящены въ тайны русской дипломатіи; мы можемъ судить лишь на основаніи данныхъ, сообщаемыхъ иностранными гавотами, а отчасти и словоплетеніями оффиціозцаго органа нашего министерства иностранныхъ дѣлъ, «Journal de St.-Petersbonrg». Для насъ несомнѣнно одно, что наша дипломатія не уразумѣла значенія Египетскаго вопроса въ самомъ его началѣ; едва ли разумѣетъ и теперь, и во всякомъ случаѣ не съумѣла создать для Россіи подобающаго ей самостоятельнаго положенія въ настоящемъ кризисѣ. У нашихъ дипломатовъ только и есть одна задача, — одна цѣль — подлаживаться подъ европейскій концертъ, что они и исполняютъ съ успѣхомъ, несмотря на эпизодъ 19 іюля, который, противорѣча общему направленію русской дипломатіи, такъ и остался эпизодомъ. Они все еще не хотятъ понять, что такъ-называемый «европейскій вопросъ» вообще никогда не былъ ничѣмъ инымъ какъ заговоромъ направленнымъ противъ интересовъ Россіи, и, что всѣ участники концерта, кромѣ Россіи, какъ римскіе авгуры, перемигиваются насмѣшливо между собою. Изъ разсказовъ русскихъ путешественниковъ проѣзжавшихъ чрезъ Константинополь и изъ полученныхъ «Русью» оттуда частныхъ писемъ мы знаемъ, что когда стали назрѣвать событія въ Египтѣ и уже предвидѣлся взрывъ, главнымъ предметомъ заботливости нашего министерства было одно: чтобъ представитель его въ Каирѣ, г. Лексъ, не обмолвился, Боже сохрани, какимъ-либо имѣніемъ (вѣроятно потому что и само министерство еще не успѣло составить себѣ никакого мнѣнія). И г. Лексъ, вѣрный инструкціи, стушевался совершенно, такъ что значеніе русскаго агента скоро было поставлено на одну ступень съ представителями третьястепенныхъ державъ… Затѣмъ, когда Англія искала лишь предлога къ «активной политикѣ», другими словами, къ захвату, и европейская пресса, по данному ей сигналу, начала трубятъ о несуществовавшихъ ужасахъ небывалой египетской анархіи (какіе потомъ произошли ужасы, тѣ были вызваны демонстраціями самой Европы), — тогда въ числѣ этихъ трубачей почетное мѣсто занялъ и нашъ «Journal de St.-Petersbonrg» и поработалъ по мѣрѣ силъ западнымъ интересамъ въ Египтѣ. Когда же, еще прежде чѣмъ состоялась конференція, несчастный султанъ, видя, что и Германія отъ него отдаляется, обратился поочередно за совѣтомъ ко всѣмъ представителямъ державъ, въ томъ числѣ и къ русскому, г. Ону (который теперь, съ пріѣздомъ г. Нелидова, слава Богу, уже не представитель) — то не добился отъ него ничего, кромѣ банальностей, убѣдившихъ Турокъ, что искать какого-нибудь указанія съ этой стороны — нечего.
А между тѣмъ — такъ по крайней мѣрѣ намъ кажется — этотъ моментъ былъ для русской политики самый удобный. Конференція въ Константинополѣ затѣялась противъ воли султана. Его протестъ дѣлалъ присутствіе сего сонмища въ его столицѣ вполнѣ незаконнымъ, и Россіи предстояла благовидная возможность не вступать въ конференцію, не принимать въ ней участія. Она могла бы сослаться на примѣръ памятныхъ ей конференцій 1876 и 77 годовъ. Безъ участія Россіи и Турціи конференція становилась немыслимою, и такое воздержаніе Россіи создало бы для нея тотчасъ же выгодное положеніе; оно лишило бы Англію опоры и санкціи «европейскаго концерта» и поставило бы ее въ условія весьма затруднительныя. По всей вѣроятности, русскій протестъ противъ конференціи могъ бы сгруппировать около Россіи и Францію, и Италію, и Грецію, придать смѣлости и самому султану (теперь одинокому), — а энергическій протестъ главы мусульманъ, поддержанный Россіей, конечно былъ бы для Англіи нежелателенъ въ виду ея мусульманскихъ Индійскихъ владѣній. Все это, безъ сомнѣнія, заставило бы или отсрочить развязку Восточнаго вопроса (что было бы намъ на руку), или вѣроятнѣе всего взойти въ предварительное соглашеніе съ Россіей; она могла бы выговорить себѣ заранѣе признаніе русскихъ правъ и требованій. Какое значеніе силы представляетъ Россія и до сихъ поръ, при каждомъ самостоятельномъ своемъ дѣйствіи, доказывается эпизодомъ 19 іюля, когда, послѣ бомбардированія Александріи, подъ впечатлѣніемъ этой наглой насмѣшка надъ «европейскимъ согласіемъ», пришло изъ Петербурга внезапное повелѣніе русскому представителю: выдти изъ конференціи. Какъ громъ пало на Европу это рѣшеніе, единственно достойное нашей великой державы и сообразное съ ея интересами. Оно до такой степени противорѣчило всему характеру предшествовавшихъ рѣчей и поступковъ нашего представителя на конференціи (впрочемъ, вполнѣ согласныхъ съ внушеніями его начальства), что — какъ намъ сообщаютъ — г. Ону даже не рѣшился объяснить коллегамъ истиннаго мотива своего удаленія и сослался на «неполученіе инструкцій»! Слова его, конечно, были встрѣчены его товарищами съ двусмысленною улыбкой, такъ какъ они всѣ были уже увѣдомлены своими кабинетами, по телеграфу, о дѣйствительныхъ причинахъ выхода г. Ону. Этотъ шагъ русскаго правительства не на шутку встревожилъ Англію; не знаемъ, что произошло, — вѣрнѣе всего, что намъ самимъ стало неловко отъ нашего непривычно-смѣлаго шага, — только черезъ сутки или двое, къ вящему своему утѣшенію, г. Ону вновь занялъ свое мѣсто на конференціи, причемъ объяснилъ, что «въ виду заявленія Англіи объ ея намѣреніи дѣйствовать въ Египтѣ съ согласія европейскихъ державъ» (какъ будто она этого прежде не заявляла!), «Россія признаетъ возможнымъ принять снова участіе въ конференціи». На это (такъ намъ разсказывали) предсѣдатель ея, графъ Корти, будто бы не безъ язвительности замѣтилъ, что «все происходящее на конференціи является плодомъ европейскаго соглашенія, а потому едвали предстояла необходимость въ особомъ о томъ упоминаніи»….
Что же въ результатѣ? Въ результатѣ, по нашимъ свѣдѣніямъ, послѣдними событіями сильно поколеблена въ Typціи вѣра въ русское могущество, а эпизодами 19 и 20 іюля потрясена и вѣра въ устойчивость нашей программы. Въ результатѣ то, что Европейская въ Константинополѣ конференція освятила согласіемъ Европы (и Россіи) англійскіе захваты въ Египтѣ, а мы пребываемъ лояльно-вѣрны узамъ Берлинскаго трактата, и онѣ продолжаютъ тяготѣть на насъ всею своею пригнетающею силою. Въ виду же непрестающихъ гимновъ европейскому концерту въ петербургскомъ оффиціозномъ французскомъ журналѣ, можно предположить, что наши дипломаты окажутся, пожалуй, способны не нарушить согласія этого концерта и тогда, когда западноевропейскія державы станутъ межъ собою дѣлить, у насъ подъ глазами, наслѣдство Турціи, а Россіи будетъ предоставлена честь безкорыстной санкціи дѣлежа, конечно вмѣстѣ съ похвалой высоко-культурной Европы за соблюденіе нами европейской гармоніи, — а также и съ рекомендаціей заняться на досугѣ у себя дома «мирнымъ прогрессомъ» — съ утратою Босфора и не малой доли нравственнаго и политическаго достоинства!…
Оставимъ глупымъ доказывать, что въ наши просвѣщенные дни религія въ «высококультурной» Европѣ уже перестала служить орудіемъ политическихъ цѣлей; что съ достопамятнымъ насажденіемъ въ 90-хъ годахъ прошлаго столѣтія во всемъ «цивилизованномъ» мірѣ «царства разума», религія со степени вѣроисповѣднаго и нравственнаго закона цѣлой страны уже низведена теперь до значенія лишь «субъективнаго» или личнаго чувства, — для общественной совѣсти нисколько не обязательнаго, для государства совершенно безразличнаго, но всегда будто бы, при либеральномъ правовомъ порядкѣ, свободнаго во внѣшнихъ, публичныхъ своихъ проявленіяхъ. Факты, утверждающіе противное, налицо и способны убѣдить всѣхъ, кто не глухъ и не слѣпъ. Извѣстно, что не только юные, но и старые, хотя осужденные повидимому на вѣчную недозрѣлость, птенцы нашего фальшиваго либерализма и еще болѣе фальшиваго прогресса хоромъ обвиняютъ нашу газету въ узкости, отсталости и мракобѣсіи за то, что чистоту и самобытность славянской народной стихіи она отождествляетъ съ вѣрностью православному исповѣданію, а въ Славянахъ-католикахъ допускаетъ ее лишь постольку, поскольку они плохо рабствуютъ Риму. А между тѣмъ, въ то самое время какъ все, что у насъ и у Балканскихъ Славянъ, съ дѣтскимъ чванствомъ само себя величая кличкой «интеллигенціи» и вѣруя въ свой полуобразованный умишко, — всѣ эти «передовые» или «напредніки», во имя «послѣднихъ словъ» западно-европейской науки, проповѣдуютъ на всѣхъ стогнахъ и перекресткахъ религіозный индифферентизмъ, нерѣдко и грубое безвѣріе, или же съ умиленіемъ мечтаютъ о примѣненіи къ русской или славянской народной школѣ новаго французскаго закона о народномъ образованіи, насильственно навязаннаго Французскому народу фарисеями либерализма, во осмѣяніе принципа свободы совѣсти, — въ это самое время наши друзья иностранцы, посмѣиваясь въ кулакъ надъ ребячески-заносчивымъ легкомысліемъ сихъ носителей идеи прогресса въ Россіи и за Дунаемъ, безъ церемоній орудуютъ да орудуютъ себѣ латинствомъ или даже протестантствомъ, какъ самымъ надежнымъ рычагомъ духовной и политической ассимиляціи не-славянскому Западу. Должно-бить и Поляки съ своей стороны признаютъ православіе однимъ изъ существеннѣйшихъ элементовъ русской народности, если въ совращеніи Русскихъ въ католицизмъ видятъ наилучшее средство къ ополяченію. Такъ еще недавно, благословляя скудоуміе и слѣпоту нашихъ украйнофиловъ и мнимыхъ «либераловъ», цѣлуясь и обнимаясь съ ними, обмѣниваясь слащавыми рѣчами о братолюбіи, о примиренія, Поляки преподнесли имъ, въ залогъ сердечнаго сближенія съ Русью, Гнилицкое дѣло, а теперь твердо рѣшились не мытьемъ, такъ катаньемъ, не соблазномъ, такъ насиліемъ, повернуть русскихъ уніатовъ въ папизмъ, всѣхъ до единаго! И наши ничего. Сначала поморщились, но такъ какъ ихъ либеральный катихизисъ велитъ прежде всего и пуще всего отрицать, ненавидѣть, оплевывать даже самое предположеніе о тонъ, что у Русскаго народа можетъ быть какая-нибудь «національная духовная самобытность», то нельзя же имъ стать въ противорѣчіе съ собою и ломать копья ва свободу русскаго православія! Къ тому же съ точки зрѣнія украйнофиловъ православіе скорѣе помѣха, такъ какъ лучше чтобъ у народа вообще никакой религіи не было! Вотъ почему, нахально обругавъ, въ угоду Полякамъ, всякое выраженіе сочувствія въ Галицкой Руси къ Россіи, снова либерально пригласили Поляковъ водить ихъ за носъ… Впрочемъ, не по поводу домашняго, стараго спора Русскихъ съ Поляками повели мы эту рѣчь. Полита все же свои, все же не совсѣмъ Западная Европа, которой высшая культура русскимъ и славянскимъ прогрессистамъ внушаетъ благоговѣйный страхъ, доходящій до низкопоклонства, до податливости самой низкой пробы. Забываютъ одно: всѣ эти либеральныя, гуманныя, правовыя и прочія хорошія начала на Западѣ существуютъ тамъ про своихъ, т. е. про одинъ лишь Западъ, но не про Россію и не про Славянство. Но отношенію къ послѣднимъ эти начала тотчасъ же упраздняются, при чемъ Западъ даже и не лицемѣритъ — приличія ради. Да и зачѣмъ? всѣ западно-европейскія державы — какъ скоро дѣло идетъ о насъ и о Славянахъ — солидарны между собою. Посмотрите, что творитъ въ настоящее время Австрія. Нисколько не стыдясь ни е нашего просвѣщеннаго вѣка", ни остальной культурной Европы, такъ какъ она съ ней, съ Австріей, за одно (рука руку моетъ!), еще менѣе чинясь съ Россіей и православнымъ Славянствомъ, такъ какъ глубоко презираетъ ихъ духовное безсиліе, и противодѣйствія ихъ не боится, — эта держава выработала колоссальный планъ: разорвать духовную связь православныхъ Славянъ съ Россіей и объединить ихъ духовно, а затѣмъ, въ томъ или другомъ видѣ, политически — съ Австріей посредствомъ совращенія ихъ изъ православія въ латинство. Предпріятіе достойное европейской цивилизаціи конца XIX столѣтія! Само собою разумѣется, что папа всѣми зависящими отъ него средствами, всею неистощимою сокровищницею католическихъ возней, ухищреній, интригъ, всею мощью своего авторитета (только лишь невидимому поколебленнаго, но все еще полнаго крѣпости и жизни) ревностно содѣйствуетъ осуществленію этого исполинскаго заговора противъ православно-славянскаго міра. Императорскій Габсбургскій домъ особенно близко къ сердцу принимаетъ успѣхъ латинской между Славамъ пропаганды; мы знаемъ изъ газетъ, какъ щедро надѣлили въ вѣнскомъ Hofburg’е вѣстника радости — какого-то монсиньора, прибывшаго изъ Филгашовол и повѣдавшаго царственной фамиліи о духовныхъ завоеваніяхъ католицизма въ Македоніи и Восточной Румеліи.
Да, Македонія, Румелія и даже — о стыдъ, о позорь! самое Болгарское княжество — стали теперь поприщемъ усиленной дѣятельности застрѣльщиковъ австрійской арміи — католическихъ миссіонеровъ. О Сербскомъ королевствѣ мы и не говоримъ. Это уже само лѣзетъ въ пасть Австро-Венгріи, даже не нуждаясь въ религіозномъ съ нею объединеніи, а просто вслѣдствіе политическаго и духовнаго разврата своей правящей «интеллигенціи», и лѣзетъ притомъ такъ стремительно, что Австрія даже нѣсколько пятится, опасаясь — какъ бы, проглотивъ сразу, не подавиться. Съ Босніей и Герцеговиной — благо онѣ на военномъ положеніи — пріемъ менѣе церемонный. Пропаганда творится тамъ не словомъ, а просто-на-просто кулакомъ, тюрьмою, лишеніемъ средствъ къ жизни, короче — всѣми разнообразнѣйшими видами насилія. Классическая же латинская пропаганда, — т. е. путемъ обольщеній, подкуповъ, соблазновъ и интригъ, — производится главнымъ образомъ съ необыкновеннымъ усердіемъ, а также, къ несчастію, и съ успѣхомъ въ Македоніи, которая Берлинскимъ трактатомъ была, такъ-сказать, выброшена за бортъ при регулированіи русскихъ завоеваній, т. е. оставлена за Турціей: тамъ, въ доведенномъ до отчаянія Болгарскомъ населенія, нашла себѣ католическая проповѣдь самую благодарную почву. О пропагандѣ въ Македоніи намъ доставлены очень подробныя свѣдѣнія, — мы постараемся извлечь потомъ изъ этого обширнаго матеріала факты наиболѣе выдающіеся и сообщить ихъ читателямъ. Замѣтимъ только здѣсь, что русскій консулъ въ Битоли обитаетъ какъ разъ въ домѣ латинской пропаганды, и русскій императорскій гербъ приходится какъ разъ подъ выстроенною на крышѣ эмблемою латинства, — родъ купола со крестомъ! Достойно вниманія также, что въ этой, пока еще вполнѣ турецкой провинціи, православный Славянинъ совратившійся въ латинство поступаетъ немедленно подъ энергическое покровительство и защиту не только австрійскаго, но и германскаго, и англійскаго, и французскаго консула, и прочихъ консуловъ католическихъ и даже протестантскихъ державъ, которые таковаго покровительства и защиты отъ турецкаго произвола православному ни оказываютъ.
Не очевидно ли, что всѣ западно-европейскій державы вполнѣ единодушны между собою въ стремленіи къ общей цѣли: исхитить Балканское Славянство изъ сферы русскаго вліянія у разобщить его духовно съ Русскимъ народомъ — въ полной увѣренности, что разобщеніе въ вѣрѣ послужитъ надежнѣйшимъ средствомъ къ ассимиляціи и затѣмъ къ порабощенію Славянъ Западу? Недаромъ на Берлинскомъ конгрессѣ лордъ Беконсфильдъ такъ настаивалъ на «свободѣ вѣроисповѣданій» въ Болгаріи, Сербіи, Румыніи. Только совсѣмъ глупые люди воображали себѣ, что это требованіе предъявляется во имя культуры и цивилизаціи; оно не имѣло другой цѣли, какъ поставить католическую, а частью и протестантскую интригу, направленную противъ, православія Балканскихъ Славянъ, подъ покровительство мѣстныхъ законовъ. Въ самомъ дѣлѣ, не дико ли, что всѣ католическія и протестантскія страны, тотчасъ же послѣ Берлинскаго трактата, наслали тучи миссіонеровъ въ православныя славянскія земли Балканскаго полуострова? Развѣ Болгаре и Сербы — язычники? развѣ они не исповѣдуютъ имени Христа? развѣ согласно съ современной цивилизаціей и культурой, которыми столько хвалится Западная Европа, придавать такое важное значеніе самой формѣ вѣроисповѣданія? Что же иное всѣ эти «апостолы» Запада, какъ не стая волковъ въ овечьей шкурѣ, которые, кощунствуя именемъ Христа, служатъ лишь единственно политическимъ цѣлямъ Запада, властолюбивымъ видамъ не только Римской куріи, но и разныхъ Европейскихъ державъ? Развѣ, проникая въ это овечье или точнѣе баранье стадо, плохо оберегаемое пастухами, не ищутъ они подкопаться подъ самое основаніе славянской національной самобытности? И не треклятая ли ложь въ устахъ западныхъ кабинетовъ и даже западныхъ обществъ, — какъ скоро дѣло касается Россіи, — всѣ эти слова о свободѣ совѣсти, о свободѣ вѣроисповѣданій, о культурной этикѣ, о высоконравственномъ значеньи цивилизаціи?
Съ успѣхомъ вербуетъ себѣ католицизмъ прозелитовъ и въ Восточной Румеліи, гдѣ, съ удаленіемъ князя Цертелева, русское вліяніе значительно ослабѣло. Въ этой единоплеменной и единовѣрной намъ Румеліи наше министерство иностранныхъ дѣлъ пригнало необходимымъ держать генеральнымъ консуломъ, — представителемъ Россіи, — человѣка именно-то и не связаннаго съ Болгарскимъ населеніемъ нм единоплеменностью, ни единовѣріемъ; лютеранинъ женатый на католичкѣ, онъ можетъ-быть и преисполненъ достоинствъ, во мѣсто ему конечно не между Славянами, а тамъ, гдѣ вопросъ вѣры и племени не имѣетъ никакого значенія…
Но чего мы никакъ не ожидали и о чемъ получили только на дняхъ положительныя свѣдѣнія, это объ успѣхѣ австрійской религіозной пропаганды въ самомъ Болгарскомъ княжествѣ и вообще объ усиленіи тамъ иностраннаго, преимущественно же австрійскаго нравственнаго преобладанія, — конечно только прокладывающаго дорогу преобладанію экономическому и политическому. Вдохновленная, подталкиваемая, споспѣшествуемая Германіей или вождемъ германской полижи, княземъ Бисмаркомъ, Австрія упорно, послѣдовательно, шагъ за шагомъ раздвигаетъ кругъ своихъ захватовъ на Балканскомъ полуостровѣ, точитъ и грызетъ узы связывающія его съ Россіей, такъ что, когда настанетъ для Австріи и для Европы «время благопотребно» — покончить съ Оттоманской имперіей, эти узы окажутся, пожалуй, совсѣмъ негодными. Особенно дѣятельнымъ, рѣжущимъ глава сталъ этотъ австрійскій напоръ въ послѣдніе два года. До этого времени католики въ столицѣ болгарской были незамѣтны, Австрійцевъ считали но пальцамъ… Теперь же Австрійцевъ въ Софіи цѣлая почти треть населенія, около 8 тысячъ! На улицахъ то-и-дѣло раздается нѣмецкій языкъ; австрійскій консулъ — увѣряютъ насъ — первое лицо въ городѣ, желѣзнымъ экономическимъ кольцомъ стремится Австрія охватить и уже отчасти охватываетъ Болгарію: съ одной стороны по линіи отъ Ломъ-Цаланки на Софію (постройка которой рано или поздно неизбѣжна), съ другой — по Дунаю. Торговля и подряды въ рукахъ Австрійцевъ — но главное: это ловкая, мастерская дѣятельность католическихъ миссіонеровъ. Они не жалѣютъ ни трудовъ, ни денегъ на совращеніе Болгаръ изъ православія или по крайней на утвержденіе своего вліянія. Впрочемъ, деньгами обильно снабжаетъ ихъ не только Римская курія, но въ особенности нашъ другъ, соучастникъ нашъ въ «европейскомъ концертѣ» — австро-мадьярская державная власть. Разумѣется, усилія миссіонеровъ направлены преимущественно на молодое болгарское поколѣніе, въ томъ довольно вѣрномъ расчетѣ, что это наиудобжѣйшій нутъ для насажденія и укорененія латинскаго и австрійскаго обаянія въ странѣ. До войны, въ Софіи не было ни одной католической церкви, ни одной католической школы. Нынѣ у католическихъ миссіонеровъ имѣется и то, и другое. Католическая школа для дѣвочекъ, основанная два года тому назадъ, имѣетъ уже 115 воспитанницъ, изъ которыхъ болѣе половины — православный Болгарки, а католическая школа для мальчиковъ — 99 учениковъ, также болѣе чѣмъ на половину Болгаръ! Мужскою школою завѣдываютъ монахи-капуцины, женскою — монахини-кармелитки (число послѣднихъ въ Софіи ежегодно возрастаетъ). Всѣ они присылаются изъ Австріи, но имѣются также изъ Италіи, Франціи, Бельгіи; самыя школы содержатся преимущественно на счетъ австрійскаго правительства. Православныя болгарскія дѣти, отдаваемыя въ эти школы ихъ неразумными родителями, обучаются тамъ обязательно латинскому катихизису у католическихъ патеровъ, ноютъ на клиросѣ въ католической церкви и участвуютъ въ католическихъ церковныхъ процессіяхъ. Мало того: этимъ дѣтямъ, подъ страхомъ исключенія изъ школы, воспрещается ходить въ православную церковь, — и родители подчиняются этимъ условіямъ, иные потому, что относится къ этому безразлично, почитая вѣроятно такое безразличіе, со словъ русскихъ якобы «либеральныхъ» газетъ, высшимъ признакомъ культуры, а другіе — «скрѣпя сердце»… «Курьезнѣе всего», сообщаютъ намъ, а мы скажемъ — не курьезнѣе, а срамнѣе всего для Болгарскаго княжества — «то, что въ числѣ воспитанницъ находятся дочери лучшихъ болгарскихъ семействъ, между прочимъ дочь одного изъ болгарскихъ министровъ!» Хорошъ примѣръ подаетъ этотъ министръ! А еще «консерваторъ»! Что же онъ, спрашивается, консервируетъ или охраняетъ, когда не способенъ охранить цѣлости національнаго вѣроисповѣданія въ своемъ собственномъ домѣ и религіозной связи своего семейства съ Болгарскимъ народомъ?
Эти свѣдѣнія не могутъ, конечно, не возмутить глубоко русскихъ читателей и заставятъ, пожалуй, не одного изъ нихъ подумать, что не бывало на свѣтѣ рыбъ, которыя бы такъ вѣрно клевали подставленную имъ прикормку съ крючьями, какъ клюютъ Болгары грубую прикормку миссіонерскихъ латинскихъ удочекъ. Но послѣ перваго, вполнѣ законнаго взрыва негодованія, слѣдуетъ намъ, Русскимъ, принять въ соображеніе и обстоятельства смягчающія вину. А они значительны.
Прежде всего вспомнимъ, что Болгары, подъ турецкимъ игомъ, несли на себѣ и церковное иго фанаріотское, т. е. иго константинопольскихъ Грековъ, которые, какъ скоро въ Болгарахъ пробудилось сознаніе своей народности, старались всѣми способами, отъ церковнаго управленія зависящими, вытравить въ Болгарахъ это зачинавшееся пробужденіе національнаго духа и огречить ихъ. Греки преслѣдовали болгарскій, т. е. церковно-славянскій языкъ въ церквахъ, въ школахъ, вслѣдствіе чего народъ переставалъ ходить въ церкви и школы, и послѣдовала та долгая тяжба, столь вредная для духовныхъ интересовъ православія на Востокѣ, столь несогласная съ духомъ истиннаго христіанства, которая съ одной стороны привела къ учрежденію Болгарскаго Экзархата въ силу султанскаго фирмана и въ. противность буквѣ каноновъ, съ другой стороны — къ созыву помѣстнаго собора въ Константинополѣ (почему-то назвавшагося вселенскимъ). На этомъ соборѣ, бенъ участія Русской и Іерусалимской церквей, Болгары провозглашены схизматиками или раскольниками! И для Грековъ и для Болгаръ въ равной степени дѣло шло не о церкви собственно, а объ интересахъ эллинской и болгарской народности. Послѣдняя въ то время (до конца нашей послѣдней войны) не имѣла даже географическаго признаннаго очертанія; Экзархатомъ же создавалась для нея — первая юридическая основа или точнѣе рамка для національнаго бытія, по внѣшности еще только церковная, но въ сущности политическая. Понятно, разумѣется, какъ дорога была Болгарамъ эта форма національнаго самосохраненія, единственно въ то время для нихъ возможная. Этимъ раздоромъ въ нѣдрахъ православія не преминули конечно воспользоваться католики. Когда, еще до учрежденія Экзархата, Болгары изнемогали въ борьбѣ, тогда многіе изъ нихъ, увлекаемые Драганомъ Данковымъ, въ ослѣпленіи борьбы и ненависти къ Грекамъ, поддались соблазнительнымъ предложеніямъ Римскаго папы и приняли унію, думая обрѣсть себѣ опору въ союзѣ съ Римскою церковью. Учрежденіе Экзархата разрушило однакоже римскіе ковы, и почти всѣ изъ совращенныхъ возвратились въ лоно православіи (кромѣ г. Цанкова), и на этомъ лонѣ — увы! — вслѣдъ затѣмъ, вмѣстѣ со всѣхъ Болгарскихъ народомъ, попали въ «схизматиковъ» — по рѣшенію Константинопольскаго злосчастнаго собора… Но если Болгары, — для національности которыхъ вопросъ о церковной автономіи сталъ по истинѣ вопросомъ быть или не быть, — порѣшили временною слабостью (и то лишь очень небольшая часть ихъ), а въ учрежденіи Экзархата погрѣшили противъ буквы каноновъ, то Греки, съ своей стороны, погрѣшили противъ самаго духа каноническаго ученія, т. е. противъ духа христіанской любви и правды. Константинопольская церковь, которая есть матерь всѣхъ славянскихъ православныхъ церквей (въ томъ числѣ и Русской), которая почитается хранительницею преданій церковныхъ со временъ Апостольскихъ, должна была, конечно, и въ этомъ-спорѣ съ Болгарами, пребыть на подобающей ей высотѣ, явить истиннохристіанскую мудрость, истинно-материнскую любовь и снисхожденіе къ менѣе развитому и образованному Болгарскому племени, уважить его усилія къ возсозданію своей народной личности, и не давать мертвящей буквѣ торжествовать надъ животворящимъ духомъ. Въ томъ, въ чемъ обвиняетъ Константинопольскій соборъ Болгаръ (въ, т. е. во внесеніи начала пламеннаго пристрастія въ идею церкви) провинился прежде всего самъ Константинопольскій Патріархатъ. Разрывъ между Патріархатомъ и Болгарскою церковью продолжается и понынѣ, вслѣдствіе спора о Македоніи и Восточной Румеліи, на которую Болгарскій Экзархатъ продолжаетъ предъявлять свои права (такъ какъ обѣ области лишь случайно не попали пока въ составъ Болгарскаго княжества, но были включены въ него Санъ-Стефанскимъ договоромъ). Положеніе Болгарской церкви въ настоящее время самое странное, двусмысленное, неправильное. Она не находится въ оффиціальномъ общеніи ни съ одною православною церковью. Мы, точнѣе сказать, Русская оффиціальная церковь не то признаетъ, не то отрицаетъ автокефальное" Болгарской; точно также отнеслась она, Русская оффиціальная церковь, и къ постановленію Константинопольскаго собора. Пріѣдутъ болгарскіе архіереи въ Россію, ихъ допускаютъ свободно служить молебны въ нашихъ церквахъ, но запрещаютъ служить обѣдню: въ то же время Русскіе въ Болгаріи безпрепятственно говѣютъ и пріобщаются въ болгарскихъ церквахъ у болгарскихъ священниковъ! Такая двуличневая церковная политика многими у насъ почитается верхомъ премудрости; но вотъ уже 4 года прошло послѣ войны и ровно 10 лѣтъ послѣ Собора, а Россійскій Св. Синодъ еще не достигъ примиренія. Между тѣмъ, такое положеніе Болгарской церкви — ложное, лишенное достоинства — не можетъ не дѣйствовать на самихъ служителей ея, на пастырей и на паству, самимъ деморализующимъ образомъ. Католики, разумѣется, извлекаютъ изъ этого свои выгоды и, указывая Болгарамъ на современный разладъ въ области православія и на недостатокъ авторитета у Русской церкви, противопоставляютъ православію цѣльность, единство и стройность церкви Римской. И пока Константинопольскій Патріархъ будетъ препираться съ Болгарскимъ Экзархомъ о Македоніи и Румеліи, а русское высшее церковное правленіе будетъ оправдывать въ собственныхъ главахъ свою инерцію соображеніями будто бы «высшей мудрости», католики конечно дремать не стешутъ, такъ что когда наконецъ въ этихъ областяхъ водворится миръ (и навѣрное еще худой), православіе тамъ, того и гляди, останется лишь воспоминаніемъ.
Другое обстоятельство, извиняющее вину Болгаръ — это общій низкій уровень развитія и образованія духовенства, за нѣкоторыми исключеніями. Но откуда-жь и было взяться болѣе высокому уровню подъ 500лѣтнимъ турецкимъ игомъ, а впослѣдствіи и подъ гнетомъ греко-болгарской распри? Въ 4 года своего существованія не могло же княжество обзавестись отличными богословскими семинаріями! Этому горю обязана и можетъ безъ труда помочь Россія, открывъ свободный доступъ въ свои семинаріи и академіи Болгарамъ посвящающимъ себя духовному званію, и такимъ образомъ подготовить для Болгаріи священниковъ вполнѣ образованныхъ.
Наконецъ, примемъ въ соображеніе и слѣдующее обстоятельство. Католическая женская школа въ Софія конечно, какъ школа, лучше всѣхъ существующихъ въ болгарской столицѣ. Она одна даетъ вполнѣ основательное европейское образованіе, потребность въ которомъ ощущается болгарскимъ обществомъ въ сильной степени. Ученіе поставлено въ ней мастерски. Вспомнимъ, что въ началѣ нынѣшняго вѣка даже и въ нашей православной Россіи, въ высшемъ русскомъ обществѣ было въ большомъ обычаѣ отдавать дѣтей въ учебныя заведенія іезуитовъ въ Полоцкѣ и въ самомъ Петербургѣ, и если русскія дѣти не обращались въ католиковъ, то лишь вслѣдствіе русскаго государственнаго закона, ограждавшаго ихъ православіе. Въ то время русскіе родители также ссылались въ свое оправданіе на недостатокъ русской порядочной школы. Тѣмъ же оправдываются и Болгары, но гораздо съ большимъ основаніемъ; для нихъ даже и выбора нѣтъ: другой школы, дающей европейское образованіе, особенно женской, у нихъ вовсе не существуетъ. «Мы принуждены посылать теперь дѣтей въ католическую австрійскую школу — говорятъ они, — потому что равной по достоинству болгарской школы устроить мы пока не въ состояніи, — а русской женской школы, въ Софіи нѣтъ. Будь только русская школа здѣсь, мы конечно немедленно послали бы туда нашихъ дѣтей»… Русская школа! Въ самомъ дѣлѣ почему же ей не быть въ Болгаріи? Какъ искра пала мысль о русской школѣ въ Софіи (именно женской) на сердца многихъ Русскихъ и Болгаръ и обрадовался цѣлый кружокъ, который! поставилъ себѣ задачею: употребить всѣ усилія къ учрежденію таковой школы. Такъ какъ одновременно всеобщая скорбь Болгаръ о безвременной гибели нашего и столько же ихняго Скобелева побуждала ихъ увѣковѣчить его имя въ Болгаріи какимъ-нибудь памятникомъ, — то и рѣшено было сдѣлать этимъ памятникомъ самую школу, которую и назвать Скобелевскою…
Мысль прекрасная, и мы всею душою желаемъ ей успѣха; нѣтъ, сомнѣнія, что сочувственно отзовется ей и всякое русское сердце… Было бы однакоже совершенно ошибочно поставить учрежденіе школы въ зависимость отъ успѣшнаго сбора частныхъ пожертвованій. Такое учрежденіе должно стоять на болѣе твердыхъ и прочныхъ основаніяхъ, какъ матеріальныхъ, такъ и нравственныхъ. Оно не можетъ быть дѣломъ случайнаго кружка, который завтра можетъ и разойтись. Католическая школа въ Софіи поддерживается австрійскимъ правительствомъ и ведется корпораціей духовной, постоянно прободающей въ единомъ направленіи, несмотря на смѣну лицъ. У насъ такой корпораціи не существуетъ. Наше Миссіонерское Общество имѣетъ право дѣйствовать только въ средѣ магометанъ и язычниковъ. Почему же русскому правительству не взять на себя, вмѣстѣ съ болгарскимъ, устройства этого женскаго училища? Тогда и самца частныя пожертвованіи дѣлались бы съ большимъ довѣріемъ, а потому и съ большей охотой. Только одно правительство въ состояніи дать такой школѣ крѣпкую организацію, а въ виду ея, — можно смѣло, надѣяться, — и наслѣдники Скобелева не отказались бы, съ своей стороны, содѣйствовать этому достойному увѣковѣченію его памяти.
Только времени терять нечего. Дописывая эти строки, мы узнали, что католическія школы процвѣтаютъ и въ Самаховѣ, и въ Рущукѣ, и въ иныхъ мѣстахъ… Латинско-австрійская пропаганда растетъ съ каждымъ годомъ, и чѣмъ дальше, тѣмъ труднѣе станетъ бороться съ нею… Неужели Россія не въ состояніи съ нею справиться и оградить отъ нея православно-славянскій міръ?
Вотъ еще вопросъ нисколько не головоломный, нисколько не зависящій отъ «переживаемыхъ Россіею внутреннихъ затрудненій», ни отъ положенія нашихъ финансовъ, ни отъ предварительнаго исполненія нѣкоторыхъ реформъ, а требующій для успѣшнаго разрѣшенія только немножко… энергіи, да немножко живаго національнаго чувства въ представителяхъ русской дипломатіи. Въ Англіи собирается конференція всѣхъ державъ, подписавшихъ Берлинскій трактатъ, для обсужденія вопроса о Дунайской коммиссіи. Въ 54 п. этого трактата сказало, что «за годъ до истеченія срока опредѣленнаго для дѣятельности Европейской коммиссіи (Дунайской), державы войдутъ въ соглашеніе о продолженіи ея полномочій или объ измѣніяхъ, которыя онѣ признаютъ необходимыхъ сдѣлать». Срокъ истекаетъ 24 апрѣля 1883 г., стало-быть и конференцію слѣдовало бы созвать гораздо ранѣе, но державы приняли услужливо во вниманіе, что Англіи было недосужно: она воевала въ Египтѣ — не въ видѣ войны, бомбардировала и разрушила Александрію — для блага Египтянъ (съ которыхъ теперь взыскиваются въ пользу Европейцевъ и всѣ убытки, послѣдовавшіе отъ бомбардировки), заняла войсками Египетъ — не въ видѣ завоеванія, подчинила его своей власти — не въ видѣ протектората, и признала международную опеку надъ Суэзскимъ каналомъ — взявъ его подъ свою вооруженную охрану… Теперь, когда эта сложная и мудреная комбинація почтя уже окончательно совершена Англіей", вполнѣ удачно и на диво всей Европѣ, — удѣлено время и для разсмотрѣнія вопросовъ второстепенныхъ, въ томъ числѣ и о продленіи Европейской на Дунаѣ коммиссіи, — вопроса, Европою едвали уже не предрѣшеннаго. Не знаемъ только — предрѣшенъ ли онъ также и нашею дипломатіею, но не желали бы допустить такое предположеніе.
Не станемъ повторять всей статьи нашей о Дунаѣ, помѣщенной еще въ 19 No «Руси» 8 мая, но напомнимъ вкратцѣ читателямъ, въ чемъ именно дѣло. Турецкій замѣнъ съ дунайскихъ устьевъ былъ сорванъ никѣмъ инымъ какъ Россіей, — точно также, какъ ею же были призваны къ жизни и страны прилегающія къ нижнему Дунаю, то есть Молдавія, Валахія — нынѣшнее Румынское королевство, — Сербія (сначала княжество, а потомъ королевство) и позднѣе всѣхъ Болгарія; да и сама Россія, съ присоединеніемъ Бессарабіи, стала придунайской державой. Россія же придала устьямъ Дуная и международное для торговли значеніе, заключивъ съ Австріей въ 1840. г. конвенцію, въ силу которой купеческимъ судамъ всѣхъ націй, находящихся въ мирѣ съ Россіей, предоставлялось право свободно входить въ устья Дуная, ходить по рѣкѣ вверхъ и внизъ, и выходить изъ нея, не подлежа никакимъ пошлинамъ, кромѣ нѣкоторыхъ повинностей за содержаніе русла въ порядкѣ… Черезъ 16 лѣтъ роли перемѣнились, и Европа (вмѣстѣ съ Австріей) отблагодарила Россію за заботы объ общеевропейскихъ интересахъ — отнятіемъ у насъ придунайской части Бессарабіи и взятіемъ Дуная въ свою опеку. Парижскій трактатъ 1856 г. учредилъ двѣ коммиссіи: одну — «Европейскую» или «Международную», составленную изъ представителей великихъ державъ и (сверхъ того Турціи), и «Прибрежную» изъ членовъ всѣхъ прилегающихъ къ Дунаю державъ (съ исключеніемъ, конечно, Россіи). Первая обязана была заняться очисткой Дунайскихъ гирлъ, возведеніемъ необходимыхъ для сего сооруженій и опредѣленіемъ пошлинъ съ судовъ для покрытія необходимыхъ на итогъ предметъ расходовъ. На производство всѣхъ таковыхъ работъ назначенъ былъ ей х срокъ — два года, по истеченіи которыхъ она должна была упраздниться, передавъ какъ упомянутыя сооруженія, такъ и всѣ свои обязанности по наблюденію за исправныхъ состояніемъ гирлъ — коммиссіи «Прибрежной». Послѣдняя, съ своей стороны, должна была составить подробныя правила судоходства по всему Дунаю, а также произвести и всѣ работы нужныя для безпрепятственнаго плаванія вверхъ по Дунаю (не въ устьяхъ)… «Европейская коммиссія» свое дѣло исполнила, избравъ изъ дунайскихъ устьевъ среднее, Сулинское, очистивъ его и вообще приведя судоходство по Дунаю отъ Галаца къ морю въ порядокъ, — исполнила не въ два года, а въ девять лѣтъ, — но «Прибрежной Коммиссіи» не составилось вовсе. Нисколько не въ разсчетахъ было Австріи уничтожать, въ пользу принципа «международности», препятствіе встрѣчаемое плаваніемъ по Дунаю вблизи ея предѣловъ, т. е. тамъ, гдѣ начинается ея берегъ (лѣвый), и отворять знаменитыя «Желѣзныя Ворота» настежь для всѣхъ судовъ, которыя бы пожелали подняться снизу вверхъ, до австрійскихъ владѣній; проектъ же устава судоходства, сочиненный Австріей, конечно, исключительно въ свою пользу, не былъ принятъ ни тогдашнею наполеоновскою Франціею, ни тогдашнею Пруссіею, къ Австріи нисколько не благоволившими. Въ виду всѣхъ этихъ обстоятельствъ, — полномочія «Европейской Коммиссіи» въ 1865 г. были продолжены на шесть лѣтъ, а въ 1872 г. на Лондонской конференціи и еще на двѣнадцать лѣтъ, т. е. до апрѣля будущаго 1888 г" Между тѣмъ положеніе дѣлъ снова измѣнилось. Въ 1878 г. Россія стала снова прибрежною дунайскою державою, возвративъ себѣ не только лѣвый берегъ Дуная отъ Рени, но и лѣвое его устье, Килійское, съ Очаковскимъ протокомъ. Однакожъ такое пріобрѣтеніе Россіи не создало ей покуда никакихъ особенныхъ преимуществъ. Берлинскій трактатъ только подтвердилъ такъ-сказать права и полномочія Европейской Коммиссіи, возложивъ на нее разработку устава о плаваніи и о рѣчной полиціи по Дунаю отъ Желѣзныхъ Воротъ до Галаца, при содѣйствіи делегатовъ прибрежныхъ державъ. Вмѣсто этого устава выступилъ теперь на сцену проектъ Смѣшанной Коммиссіи, которой ввѣряется рѣчная полиція — отъ Желѣзныхъ Воротъ до Сулинскаго устья включительно и въ которой предсѣдательство поручается Австріи, при очередномъ участіи делегатовъ отъ державъ, входящихъ въ составъ Коммиссіи Европейской.
Такимъ образомъ на разсмотрѣніе Лондонской конференціи должны, повидимому, поступитъ два вопроса: продолжать или не продолжать полномочія Европейской Коммиссіи и допустить ли учрежденіе Смѣшанной Коммиссіи по проекту Баррера, выше нами изложенному и весьма облюбленному Австріей?
Казалось бы, на первый вопросъ отвѣтъ Россіи можетъ быть только одинъ — отрицательный. Никакого продолженія общеевропейской опеки надъ Дунаемъ не нужно; присутствіе лишняго числа опекуновъ, лично въ интересахъ дунайскаго судоходства мало заинтересованныхъ (и въ добавокъ всегда готовыхъ сплотиться вмѣстѣ противъ интересовъ Россіи), не можетъ, не должно бы представляться желательнымъ съ точки зрѣнія національной русской политики. Да и интересы европейской торговли нисколько не требуютъ присутствія въ Галацѣ иныхъ представителей Германіи, Англіи, Франціи, Италіи и Турціи, кромѣ обыкновенныхъ торгово-дипломатическихъ агентовъ, иначе — консуловъ. Можно даже навѣрное сказать: принадлежи лѣвый берегъ Дуная отъ Рени де устья не Россіи, а Австріи, международная опека, — разъ международное значеніе дунайскаго судоходства объявлено и установлено общимъ международнымъ актомъ, — признана была бы тою же Европой совсѣмъ излишнею. Въ настоящее же время эта опека — не надъ кѣмъ и не надъ чѣмъ-либо другимъ, какъ надъ Россіей) и надъ ея дѣйствіями въ водахъ Дуная и въ предѣлахъ ея береговаго права… Что же касается до проекта Баррера, то нѣтъ никакого основанія предоставлять предсѣдательство въ Смѣшанной коммиссіи непремѣнно и исключительно Австріи. Да и къ чему этою новою формою «Смѣшанной коммиссіи» замѣнять форму несравненно болѣе раціональную и уже указанную Парижскимъ трактатомъ, именно форму коммиссіи Прибрежной? Къ учрежденію Прибрежной коммиссіи представляется теперь тѣмъ болѣе основаній, что бывшія Придувайекш княжества стали въ настоящее время самостоятельными державами, даже королевствами, и прибавилось третіе — Болгарія, самостоятельность которой не болѣе какъ вопросъ времени. Строго говоря, въ этой прибрежной коммиссіи для Австріи нѣтъ и мѣста, такъ какъ въ той части Дуная, которой присвоено международное значеніе и съ которою связаны общеевропейскіе торговые интересы, Австріи не прибрежна; однакожъ, въ виду значенія Дуная для австрійской торговли вообще и господства рѣчнаго коммерческаго флота Австріи на Дунаѣ, можно и не оспаривать ея права на участіе въ Прибрежной коммиссіи. Что же касается предсѣдательства, то оно конечно должно бы принадлежать Россія, какъ самой крупной изъ державъ прибрежныхъ въ устьямъ Дунай, и только въ крайнемъ случаѣ, въ интересахъ взаимнаго дружелюбія, можно было бы согласиться на допущеніе къ предсѣдательству и Австріи, поочередно съ Россіей.
Извѣстно, что въ послѣднее время былъ поднятъ въ Европейской Коммиссіи вопросъ о Килійскомъ устьѣ, и даже объ Очаковскомъ протокѣ, оба берега котораго — наши. Коммиссія отрицала право Россіи не только на очищеніе этого протока, но даже на производство инженерныхъ изслѣдованій. Нашъ представитель въ Коммиссіи, кажется, вообще не ознаменовалъ до сихъ поръ своего участія въ ней никакимъ особеннымъ рвеніемъ къ подъему авторитета русскаго имени (во всѣхъ этихъ оживленныхъ спорахъ Румынія съ Австріей, по поводу австрійскаго проекта Смѣшанной коммиссіи, Россія не поддержала Румыніи, не приняла въ нихъ участія: имени ея было и не слыхать). Въ поднявшемся обсужденія правъ Россіи на Очаковскій протокъ онъ также повидимому не проявилъ той твердости, которая подобала бы нашей державѣ. и едва-едва удалось ему отстоять — чтобъ изслѣдованіе протока было произведено не иностранными (въ нашихъ предѣлахъ!) инженерами, а русскими, хотя бы подъ контролемъ иностранныхъ и съ обязательствомъ представить результатъ ихъ работы на усмотрѣніе Европейской Коммиссіи. Намъ неизвѣстно, будетъ ли вопросъ о нашемъ правѣ въ Килійскомъ гирлѣ также обсуждаться на конференціи открываемой въ Лондонѣ, но интересно было бы знать, какъ, въ случаѣ обсужденія, отнесся бы къ нему такой экспертъ въ согласованіи личныхъ интересовъ съ международнымъ правомъ, каковымъ въ послѣднее время показала себя Англія!… Въ томъ-то именно и дѣло, что вопросы подобнаго рода разрѣшаются вовсе не на основаніи догматовъ, отвлеченныхъ теорій, и не на основаніи математическихъ соотношеній силы, а соразмѣрно съ яснымъ сознаніемъ своего права и національныхъ выгодъ, и съ энергіей личнаго духа. При скудости этой послѣдней, никакое обиліе матеріальныхъ средствъ не поможетъ, — никогда не будетъ казаться вполнѣ достаточною гарантіей успѣха. Если побѣда въ этомъ мірѣ часто принадлежитъ смѣлой неправдѣ, то еще рѣже достается она въ удѣлъ правдѣ робкой или малодушной.
Намъ постоянно грозятъ войною, или вѣрнѣе сказать — пугаютъ войною, такъ какъ никто вѣдь легкомысленно съ войною на Россію не сунется, въ какомъ бы она положеніи ни была, а тѣмъ менѣе Австрія, — да и за границей положеніе наше лучше знаютъ и лучшаго о немъ мнѣнія чѣмъ ни сами. Что бы мы ни дѣлали, какъ бы ни смирялись, какъ бы ни клялись въ своей благонравности, какъ бы ни усиливались малиться, сколько бы залоговъ своего миролюбія ни давали, — ничѣмъ мы не удовольствуемъ нашихъ недруговъ, ничѣмъ не разсѣемъ ихъ недовѣрія и подозрѣнія. Это подозрѣніе ихъ основано на логическихъ и историческихъ выводахъ; наша умѣренность кажется имъ противоестественною, наше смиреніе — обманомъ, наше безкорыстіе — хитрой, коварной политикой. Недавно «Кельнская Газета» прямо, безъ всякаго озлобленія на Россію м даже не прибѣгая ни къ какимъ пошлымъ обвиненіямъ во властолюбіи, въ завоевательной алчности и т. д., спокойно и разсудительно развивала такую тему, что въ силу положенія, созданнаго для Австріи образованіемъ Германской имперіи, ein Wettkampf Австріи съ Россіей (т. е. борьба оружіемъ, на жизнь и смерть), представляется неизбѣжною необходимостью: просто уже потому, что Россія у Австріи на дорогѣ и имѣетъ несчастіе, даже безъ малѣйшихъ стараній, протягивать къ себѣ симпатіи многихъ Славянскихъ племенъ, Австріи подвластныхъ! Но если разсужденія авторитетной германской газеты и вѣрны, то вѣрно также и то, что Австрія будетъ откладывать такой Wettkampf до самыхъ крайнихъ предѣловъ возможности, а постарается добыть себѣ какъ можно болѣе успѣховъ и безъ пролитія крови, одною системою запугиванія или «интимидаціи». Скомпрометировать Россію въ глазахъ Славинъ, обмануть ихъ на нее надежды, поколебать въ нихъ вѣру въ русскую силу и сочувствіе — это для Австріи дороже десятка выигранныхъ сраженій. И это ей удается… Цѣлымъ рядомъ, хотя и не значительныхъ повидимому уступокъ съ нашей стороны, совершаемыхъ безъ всякой настоятельной надобности, а съ единственною лишь, съ благою, казалось бы, цѣлью заручиться миромъ для постепеннаго укрѣпленія своихъ силъ и исправленія внутреннихъ дѣлъ, — мы все-таки не устраняемъ возможности войны и все-таки должны ее имѣть въ виду, а между тѣмъ теряемъ свои позиціи… Сами себя ослабляя все болѣе и болѣе, съ сомнительною надеждою наверстать современемъ все потерянное, мы вмѣстѣ съ тѣмъ томимъ свою собственную родную страну обидныхъ, нездоровымъ чувствомъ напраснаго уничиженія. Но именно потому, что мы искренно не желаемъ ни войны, ни какихъ-либо поземельныхъ въ Европѣ захватовъ, мы имѣемъ право и обязанность мужественно исповѣдывать наши законные, кровные интересы и намѣтить твердою рукою предѣлъ нашего долготерпѣнія. Твердая политика — наилучшая гарантія мира, всего вѣрнѣе предупреждаетъ войну, всего скорѣе пріобрѣтаетъ союзниковъ и друзей. Политика задабриванія и уступокъ, политика мниморазумная — и внушаетъ не уваженіе, а презрѣніе, распаляетъ въ нашихъ недругахъ аппетитъ къ требованію новыхъ и новыхъ уступовъ, опутываетъ незамѣтно насъ самихъ, и наконецъ, когда уступать будетъ болѣе нечего, все-таки приведетъ къ войнѣ, но при условіяхъ самыхъ невыгодныхъ, съ руками и ногами въ сѣтяхъ…
Пора наконецъ стать намъ крѣпкою ногою на Дунаѣ и не дѣлать эту искони-славянскую рѣку окончательнымъ достояніемъ Нѣмцевъ. Конечно, ни Сербія, ни Румынія, ни Болгарія не въ силахъ отстоять ея независимость отъ Австріи и воспользоваться всѣми благами этого широкаго воднаго торговаго и стратегическаго пути. Не обладая въ Черномъ морѣ ни военнымъ, ни коммерческимъ флотомъ, лишивъ себя сами чрезъ отдачу Добруджи Румынамъ непосредственнаго сообщенія съ Болгаріей, слѣдовательно и со всѣмъ Балканскимъ полуостровомъ, — мы должны, мы обязаны, мы не можемъ не воспользоваться тѣми выгодами, А которыя представляетъ намъ Измаилъ и Килійское устье съ Очаковскимъ протокомъ. Имѣя флотилію на Дунаѣ при Измаилѣ, мы. займемъ подобающее намъ положеніе, — не для угрозы кому-либо, но для защиты и нашихъ, и славянскихъ интересовъ. На такое положеніе дано намъ право исторіей, ключъ къ нему въ нашихъ рукахъ, и твердое наше заявленіе, что мы этого ключа изъ рукъ не выпустимъ, намѣрены имъ пользоваться, когда найдемъ нужнымъ, конечно не послужитъ поводомъ ни къ войнѣ, ни къ ссорѣ. Стыдно сказать, что мы до сихъ поръ не можемъ устроить пароходства по Дунаю, — пароходства, безъ котораго невозможно и мыслить объ установленіи торговыхъ связей съ Болгаріей и Сербіей, равно желанныхъ для этихъ обѣихъ странъ, какъ и для Россіи, выгодныхъ какъ для нихъ, такъ и для русской промышленности. Выдавая громадную субсидію Русскому Обществу Пароходства и Торговли, предоставивъ ему такимъ образомъ совершенную монополію въ Черномъ морѣ (къ крайнему стѣсненію для русской торговли) и неимовѣрные барыши (поднявшіе цѣну акцій со 150 р. до 750-ты), русское правительство безсильно заставить Общество учредить правильные рейсы вверхъ но Дунаю! Въ то же время не предлагается ни премій, ни необходимыхъ субсидій для созданія новыхъ компаній съ цѣлью развитія русскаго дунайскаго пароходства. Нашелся одинъ русскій предпріимчивый человѣкъ, князь Гагаринъ, который, выстроивъ на свой страхъ два парохода, несказанно обрадовалъ нынѣшнею осенью жителей Болгарскаго побережья, поднявшись съ своимъ пароходомъ выше Рущука. По словамъ князя Гагарина, плаваніе вверхъ но Дунаю можетъ установиться безъ затрудненія и съ прибылью, но только на условіи хотя бы умѣренной помильной приплаты со стороны правительства. А между тѣмъ Австрія даже знаменитому, могущественному обществу «Австрійское Дунайское пароходство» выдаетъ субсидіи, да еще милліонныя. Намъ неизвѣстно, успѣлъ ли князь Гагаринъ въ своемъ ходатайствѣ о субсидіи, но онъ тѣмъ болѣе нуждается въ правительственномъ содѣйствіи, что недавно пароходъ его «Юрій», тотъ самый, который первый изъ русскихъ поднялся вверхъ по Дунаю, погибъ по винѣ англійскаго парохода, не исполнившаго правила о сигналахъ.
И Дунай течетъ въ нашихъ владѣніяхъ, и наилучшее устье у насъ, и въ этомъ устьѣ наиглубочайшій протокъ, обоими берегами принадлежащій намъ (стоитъ только 3—4 милліона рублей употребить на очистку песчаныхъ наносовъ при его впаденіи въ море), — есть даже и предпріимчивые люди, ждущіе только манія властной хозяйской рука… Но нѣтъ чего-то, — и все коснѣетъ, стоитъ… Нѣтъ, не стоитъ, а идетъ на убыль… На Лондонской конференціи, вѣроятно, будутъ настаивать на сохраненіи международной надъ Дунайскими устьями опеки и на учрежденіи коммиссіи и предсѣдательствомъ Австріи, пожалуй, даже безъ нашего теперь въ коммиссіи участія, какъ это и предполагалось по проекту Баррера, допускавшаго Россію къ участію — въ порядкѣ алфавитной очереди — самою послѣднею, года черезъ три-четыре! Можетъ-быть очистка Очаковскаго протока или и вовсе будетъ возбранена Европейскою коммиссіей, или же отложена въ долгій ящикъ, — и ни къ чему не послужитъ Россіи ея выгодная позиція на Дунаѣ… Но почему бы такъ? Потому ли, что по мнѣнію нѣкоторыхъ близорукихъ политиковъ всякое проявленіе — вовсе не задорнаго, а сколько-нибудь живаго, твердаго національнаго направленія въ политикѣ теперь неумѣстно, а умѣстна, стало-быть, политика не національная, или приниженіе національнаго духа, вмѣстѣ съ самоотверженнымъ забвеніемъ о русскихъ интересахъ? Или потому, что энергія и твердость не въ преданіяхъ, не въ привычкахъ и нравахъ нашей дипломатіи даже и тогда, когда энергія и твердость не грозятъ намъ ровно никакою опасностью? Или потому, что предъ иностранцами мы привыкли искони испытывать нѣкоторое чувство стыдливости (чтобъ не сказать хуже) и потребность угодливой предупредительности, — а «съ своими что за счеты?!» Не знаемъ, — но знаемъ, и повторяемъ вновь, что ничто не способно было бы такъ поднять нѣсколько упавшій духъ русскаго общества, какъ проявленіе нѣкоторой бодрости и энергіи въ правительственной защитѣ русскихъ національныхъ интересовъ, — но знаемъ, что помѣхи для этого проявленія не можетъ представиться въ «переживаемыхъ нами внутреннихъ затрудненіяхъ», ни даже въ состояніи нашихъ финансовъ. Финансы! Есть ли основаніе отказывать въ мелочныхъ денежныхъ пособіяхъ на важныя, полезныя русскія предпріятія, когда одновременно оказывается пятимилліонное пособіе и безъ того богатой компаніи Юго-Западной группы желѣзныхъ дорогъ, когда добровольно и такъ долговременно терпится у насъ задержка Главнымъ Обществомъ желѣзныхъ дорогъ цѣлыхъ двадцати семи милліоновъ рублей, слѣдующихъ казнѣ изъ доходовъ богатѣйшей въ мірѣ Николаевской дороги, выдающей своимъ акціонерамъ дивидендъ вдвое болѣе гарантированнаго правительствомъ и поднявшей вдвое первоначальную цѣнность самыхъ акцій. И такихъ источниковъ не мало…
«Не могла же Германія (на Берлинскомъ конгрессѣ) требовать для Россіи болѣе того, что въ Петербургѣ считали достаточнымъ… Германія, быть-можетъ, поддержала бы и дальнѣйшія требованія и отказы „Россіи“ (кромѣ тѣхъ, которые были поддержаны Германіей на этомъ конгрессѣ), „еслибъ Россія сама заявила“… „Еслибъ Россія сама заявила таковыя“… Стало-быть она ихъ не заявляла? Кто-жъ это утверждаетъ? Органъ германскаго канцлера, „Сѣверо-Германская Всеобщая Газета“. Вотъ какимъ историческимъ непререкаемымъ свидѣтельствомъ публично, на дняхъ, не далѣе какъ 6-го декабря, охарактеризована политическая дѣятельность Россіи при составленіи Берлинскаго трактата, — непререкаемымъ, говоримъ мы, такъ какъ едва ли бы оно было оглашено, если бы могло быть фактически опровергнуто… Вотъ лестный аттестатъ, должно-быть вполнѣ по заслугамъ, выданный самимъ президентомъ Бердянскаго конгресса нашей дипломатіи вообще, а въ частности — представителямъ Россіи на этомъ пресловутомъ ареопагѣ, — тѣмъ самимъ, догоримъ, въ это трудное, критическое для Россіи мгновеніе, она ввѣрила охрану своей чести, своей славы, самыхъ дорогихъ своихъ интересовъ… Петербургскій „Голосъ“, — къ которому, по какому-то странному недоразумѣнію, обращена вышеприведенная статья нѣмецкой газеты (вѣдь никто, во дни оны, не ликовалъ такъ по поводу Берлинскаго трактата, какъ именно онъ), — не призналъ нужнымъ поразмыслить надъ рѣзкимъ обличеніемъ авторитетнаго органа германской печати, а отозвался глухо, въ такомъ смыслѣ — что било бы-дескать несовмѣстно съ достоинствомъ Россіи поднимать старые счеты, что Россія умѣетъ мириться съ совершившимся фактомъ и т. д., — въ томъ же родѣ, какъ обыкновенно отзывается въ своихъ оффиціозныхъ рѣчахъ о трактатѣ (неизбѣжно ссылаясь притомъ на достоинство великой Россійской державы) и нашъ дипломатическій міръ. Русское общество однако же, полагаемъ мы, отнесется къ замѣчаніямъ руководителя германской политики нѣсколько иначе; оно приметъ ихъ къ, хотя вовсе не для того, чтобы сводить счеты за прошлое и стараться лишить нашихъ дипломатовъ выданной имъ отъ князя Бисмарка за Берлинскій конгрессъ аттестаціи. Эта аттестація — ихъ неотъемлемое достояніе: она при нихъ и останется… Но русское общество способно, чего добраго, и пожелать, чтобъ русскіе дипломаты впредь таковой аттестаціи не заслуживали. Да вообще, думаемъ мы, оно усмотритъ въ этихъ откровеніяхъ „Сѣверо-Германской Всеобщей Газеты“, хотя и съ нѣкоторою болью стыда, не одинъ ретроспективный историческій Интересъ, а цѣлое назиданіе, которымъ пренебрегать не слѣдовало бы, а слѣдовало бы болѣе или менѣе вразумиться. Чѣмъ же вразумиться? что же рекомендуется намъ для руководства въ будущемъ, что, однимъ словомъ, читается въ строкахъ и между строкъ приведенной нами выше цитаты? Да не болѣе, не менѣе, какъ слѣдующее: „имѣйте же наконецъ въ виду, гг. русскіе политики и дипломаты: трудно отстаивать то, что само не стоитъ, а валится, и ужъ никакъ нельзя опираться на тѣхъ, у которыхъ самихъ нѣтъ крѣпкой точки опоры. Невозможно поддерживать чьи-либо чужіе интересы, если самъ заинтересованный ихъ не поддерживаетъ или самъ имѣетъ о нихъ неясное и неточное представленіе. Сила волющая, ревнивая къ своей чести и достоинству, всегда всякую другую силу заставитъ съ собою считаться; но кому же надобность принимать почтительно въ соображеніе — даже не требованія, а пожеланія такой силы, которая не умѣетъ хотѣть, которая не только лишена этой ревнивости и твердой, опредѣленной воли, но и сама не вѣдаетъ предѣла своей уступчивости, мѣры своему долготерпѣнію? Особенно же невозможно, въ состязаніи представителей различныхъ національностей между собою, ожидать успѣшныхъ результатовъ для того изъ нихъ, въ комъ національное чувство и самосознаніе наиболѣе слабо, или кому, по его простодушію, постоянно мерещится, что уступи онъ тамъ, заупрямься тутъ, такъ вотъ на представляемую имъ страну сейчасъ и полѣзутъ съ войною, — тогда какъ война, напримѣръ, съ Россіей въ какомъ бы положеніи она ни была, ни для кого дѣло не лакомое, а въ высшей степени рискованное и опасное“»…
Совѣтъ не дуренъ. Изъ какихъ побужденій онъ данъ, внушенъ ли искреннимъ дружественнымъ чувствомъ или же сорвался въ минуту раздраженія, располагающаго къ откровенности и вызваннаго разными газетными русскими попреками Германіи за измѣну «дружбѣ», — это совершенно безразлично. Совѣтъ ли, обличительный ли отвѣтный укоръ — все равно: замѣчанія «Сѣверо-Германской Всеобщей Газеты» намъ пригодны, и было бы малодушіемъ въ томъ не сознаться. Напротивъ, ими необходимо воспользоваться; въ нихъ заключается такое указаніе на образъ дѣйствій въ политикѣ, на Дипломатическую ligne de conduite, котораго разумность невозможно оспорить. Намъ возразятъ, пожалуй, что легко «честному маклеру» разсуждать такъ теперь, post factum, но если бы тогда, на конгрессѣ, Россія дѣйствительно потребовала то или другое, такъ никакой бы поддержки съ его стороны не встрѣтила. Можетъ быть; но потребовать все таки бы не мѣшало. Тогда по крайней мѣрѣ не было бы и мѣста обвиненію — будто со стороны Россіи, на конгрессѣ, даже и не заявлялось серьезнымъ образомъ иныхъ требованій кромѣ тѣхъ, которыя поддержаны Германіей и которыя «въ самомъ Петербургѣ признаны достаточными»… Впрочемъ, повторяемъ, наша рѣчь не о Берлинскомъ трактатѣ, а лишь по поводу комментаріевъ на трактатъ, исходящихъ отъ самого бывшаго президента Берлинскаго конгресса, — комментаріевъ, съ которыми поставленные лицомъ къ лицу наши политики и дипломаты оказываются, но выраженію Петра Великаго, «не въ авантажѣ»… Авось-либо это послужитъ для нихъ трезвительнымъ урокомъ для будущаго, такъ какъ ни по чему еще не видно, чтобы горькій опытъ, во образѣ трактата, уже самъ по себѣ пролилъ новый свѣтъ въ ихъ политическое сознаніе, внесъ новыя силы духа въ ихъ дѣятельность.
Если бы результаты Берлинскаго трактата были послѣдствіемъ нашего пораженія на полѣ брани, были предписаны намъ побѣдителемъ, Россія подчинилась бы имъ хотя и съ болью въ сердцѣ, однако же съ тѣмъ чувствомъ нравственнаго удовлетворенія, которое даетъ сознаніе честно исполненнаго долга. Несравненно оскорбительнѣе условій Берлинскаго трактата были для народнаго самолюбія, сами по себѣ, результаты Парижскаго мира 1856 г., такъ какъ они сопровождались утратою части русской государственной территоріи, добытой дорогою цѣною русской крови. И однакожъ нравственное дѣйствіе Парижскаго трактата было совершенно иное чѣмъ трактата Берлинскаго; оно не только не уронило духъ въ Русской землѣ, но напротивъ, какъ бы окрылило его новою силою бодрой вѣры въ призваніе и назначеніе Россіи. Не то было въ 1878_году, въ которомъ мы, побѣдители въ битвахъ, оказались вдругъ позорно побѣжденными, но не внѣшнимъ превосходствомъ враговъ, а собственнымъ малодушіемъ, или точнѣе сказать малодушіемъ и маловѣріемъ высшей общественной среды, болѣе или менѣе руководящей судьбами великаго духомъ и непреклоннаго въ своей исторической вѣрѣ народа. Мы согрѣшили тяжкимъ грѣхомъ — хулой на собственный духъ народный, и вотъ этимъ-то гнетомъ грѣха и объясняется то болѣзненно-нравственное состояніе, въ которое впала Россія съ самой эпохи Берлинскаго трактата. Деморализующее дѣйствіе этого гнета сказалось вовсе не въ одной области внѣшней политики, но столько же и*въ области политики внутренней, и во всемъ духовномъ строѣ общественномъ. Какъ бы мы ни жмурились, боясь заглянуть себѣ смѣло въ глубь души, какъ бы ни заглушали немолчный, тайный голосъ совѣсти, какъ бы ни убѣждали свой умъ доводами грошовой мудрости, какъ бы ни убаюкивающій чувство народнаго самолюбіи еще болѣе дешевыми насмѣшками надъ самообольщеніемъ узкаго, «кваснаго патріотизма» и узкой любви къ народности, — чувства совершеннаго нами грѣха, словно какой-то измѣны самихъ себѣ, какого-то вѣроотступничества нами содѣяннаго, продолжаетъ гнести, давить, душить насъ и подтачивать все наше нравственное общественное бытіе. Таково разъѣдающее, разлагающее свойство всякаго грѣха нераскаяннаго… Только сознавъ свою вину, свой грѣхъ противъ нашего собственнаго народнаго духа, противъ природы собственнаго историческаго организма, и только искренно, чистосердечно покаявшись въ немъ, избавимъ ми себя отъ его удручающей тяжести. Только покаяніе возвратитъ намъ здоровье и бодрость. Безъ этого внутренняго цѣленія, никакія внѣшнія «мѣропріятія», экономическія и политическія, не принесутъ намъ пользы, не дадутъ благого плода, потому что были бы построены на пескѣ, потому что прочно и плодотворно въ общественномъ организмѣ лишь то, что коренится въ глубинахъ крѣпкаго общественнаго духа…
Вотъ что намъ нужно. Не къ нарушенію или упраздненію постановленій Берлинскаго трактата призываемъ мы, не воинственный пылъ стараемся вызвать, а ждемъ и чаемъ въ нашей общественной, поверхнародной средѣ (и особенно на ея высшихъ ступеняхъ) возрожденія народнаго русскаго чувства и сознанія — чрезъ подвигъ внутренняго мужественнаго самообличенія и искренняго покаянія. Остальное приложится…