Сочиненія И. С. Аксакова. Славянскій вопросъ 1860—1886
Статьи изъ «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси». Рѣчи въ Славянскомъ Комитетѣ въ 1876, 1877 и 1878.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывш. Н. Н. Лаврова и Ко). 1886.
1867 г.
править(ПЕРЕДОВЫЯ СТАТЬИ).
правитьНаконецъ-то! подумали мы, печатая въ 1 No нашей газеты приглашеніе графини Протасовой и графини Блудовой прислать къ нимъ пожертвованія въ пользу женщинъ, дѣтей и раненыхъ, бѣжавшихъ въ Грецію съ острова Кандіи. Наконецъ-то рѣшились у насъ открыто, не прибѣгая ни къ какимъ загадочнымъ намекамъ, выразить если не прямое сочувствіе нашимъ единовѣрцамъ въ борьбѣ ихъ съ мусульманами, то, по крайней мѣрѣ, состраданіе имъ въ постигшихъ ихъ бѣдствіяхъ. Мы увѣрены, что горячее женское слово, присланное намъ изъ Петербурга, найдетъ себѣ такой же горячій отзывъ и въ Москвѣ. Мы не можемъ однакожъ не пожалѣть, что сочувствіе русскаго общества Кандіотамъ проявляется нѣсколько поздно, тогда, когда уже почти удалось Туркамъ сломить и задавить массою своихъ войскъ геройскую силу малочисленныхъ Грековъ, когда уже почти всѣ храбрые подвижники свободы и Креста перерѣзаны и передушены. Нельзя не скорбѣть, что Россія, въ дѣлѣ состраданія православнымъ братьямъ, такъ мученически гибнущимъ за свою народность и вѣру — родную намъ вѣру — дала опередить себя Англіи и Америкѣ; что нуженъ былъ примѣръ иностранцевъ для того, чтобъ и наше русское общество дозволило себѣ дѣятельное выраженіе соболѣзнованія. Нельзя не подивиться также, что Москва какъ бы ожидала сигнала изъ Петербурга, чтобы начать и съ своей стороны денежные сборы въ пользу Кандіотовъ. Намъ извѣстно также, что первоначально предполагалось даже и въ Москвѣ открыть, въ этихъ видахъ, цѣлый рядъ публичныхъ чтеній и разныхъ общественныхъ времяпрепровожденій, болѣе или менѣе увеселительныхъ, прикрывая ихъ назначеніе дипломатическою формулой: «съ благотворительною цѣлью». Къ чему это? Общество не правительство. Общество, по самой природѣ своей, не можетъ дипломатничать. Требовать, чтобъ цѣлое общество, цѣлый многомилліонный народъ пускался въ дипломатическія соображенія и прибѣгалъ къ дипломатическимъ изворотамъ, было бы не только безнравственно, но и противно здравому смыслу. Такія притязанія на дипломатію могли бы только исказить самое призваніе общества — быть вѣрнымъ и сознательнымъ выраженіемъ народнаго духа; они бы только подорвали его нравственную силу, правду чувства и мысли, чѣмъ только оно и можетъ быть сильно. Намъ нерѣдко удавалось слышать совѣты, повидимому благонамѣренные и преисполненные предусмотрительной мудрости (въ сущности очень дешевой и близорукой), о необходимости скрыть, не выставлять наружу чувствъ и мыслей Россіи по отношенію къ Грекамъ и Славянамъ, дабы тѣмъ не раздражать и не испугать Европу, не ослабить нашихъ политическихъ союзовъ съ иностранными державами, не навлечь подозрѣнія на тѣхъ, кому бы мы желали помочь и не вовлечь ихъ въ горшую бѣду. Въ Россіи и правительство и общество долго держались этихъ политическихъ пріемовъ, и историческій опытъ показалъ, что не только мы, но ни Греки ни Славяне ничего отъ нихъ не выиграли, но напротивъ того несомнѣнно и много проиграли. Мы никого — не только ни одного государственнаго человѣка, но ни одного школьника въ Европѣ не переубѣдимъ насчетъ нашихъ историческихъ, естественныхъ, вполнѣ законныхъ влеченій въ политикѣ. Какъ бы мы ни скромничали, какъ бы мы ни смирялись, Европа намъ не повѣритъ, и не повѣритъ потому, что все же она лучшаго о насъ мнѣнія, чѣмъ мы сами, — что ей немыслима и возможность для Русскаго народа стать въ противоестественныя отношенія къ своимъ братьямъ по вѣрѣ и крови, а для русской дипломатіи — ступить на такой лживый и ложный политическій путь. Скрывать отъ Европы наше сочувствіе Грекамъ и Славянамъ, наше желаніе видѣть ихъ свободными отъ иноземнаго ига и помогать имъ при каждомъ удобномъ случаѣ — не все ли это равно что увѣрять ее, будто мы перестали быть Русскими? А такъ какъ, при всемъ даже стараніи, мы не можемъ перестать быть ими, не можемъ отречься отъ своего русскаго имени, то точно также не можемъ утаить отъ міра свое единовѣріе съ Греками, свое единовѣріе и единоплеменность съ Сербами и Болгарами. Точно также какъ нельзя намъ постыдиться своей народности и не исповѣдывать ее предъ всѣмъ міромъ, нельзя намъ постыдиться и этой нашей духовной и кровной связи и не исповѣдывать ее громко и во всеуслышаніе. Къ тому же, повторяемъ, скрывай мы или не скрывай, результаты будутъ одни и тѣ же, или еще гораздо хуже. Европа не дастъ вѣры нашимъ словамъ и будетъ предполагать съ нашей стороны тайныя козни. Турція конечно еще менѣе въ состояніи намъ повѣрить, и положеніе христіанъ подъ турецкимъ игомъ нисколько бы отъ такихъ нашихъ пріемовъ не облегчилось. Мы же, съ своей стороны, только бы связали сами свободу своихъ движеній, къ собственному вреду; прилагали бы увѣренія къ увѣреніямъ въ нашей невинности предъ Европой, — заручились бы разными невыгодными для себя обѣщаніями и запутались бы наконецъ въ собственныхъ дипломатическихъ хитросплетеніяхъ. Развѣ всего этого не бывало? Какъ бы мы ни добивались лестнаго аттестата отъ европейскихъ кабинетовъ о нашей политической благонравности, мы, — даже стяжавъ, повидимому вполнѣ заслуженную нами, пальму умѣренности, — все же не пріобрѣли бы ничьего довѣрія, и ни одного искренняго союзника въ Европѣ. Мы только бы оскорбили нашихъ кровныхъ и единовѣрныхъ, нашихъ естественныхъ и единственно-искреннихъ союзниковъ въ мірѣ, указанныхъ намъ природою и исторіей. Напротивъ того, дѣйствуя открыто и прямо, мы бы могли поднять духъ въ угнетенныхъ родственныхъ намъ племенахъ и укрѣпить ихъ нравственно до той силы, которая, какъ бы повидимому она ни била мала, творитъ чудеса. Примѣръ мы видимъ на Грекахъ и отчасти на Сербахъ Княжества Сербскаго.
А гнѣвъ Европы?…
Стоитъ только русскому государю отпустить себѣ бороду — и онъ непобѣдимъ, сказалъ Наполеонъ I. Нужно ли говорить, кто эти слова слѣдуетъ понимать не въ буквальномъ смыслѣ? Не разумѣлъ онъ подъ ними грубаго, внѣшняго признака народности, но такую цѣльность, такое единство народнаго духа въ правительствѣ и народѣ; такое всепроникновеніе внѣшней и внутренней политики національными началами, которыя дѣйствительно создаютъ силу несокрушимую, или по крайней мѣрѣ умножаютъ самую матеріальную силу сторицею и тысячерицею. Тотъ же Наполеонъ говаривалъ, что духъ арміи равняется тремъ четвертямъ всей ея матеріальной силы. А чему же можетъ равняться духъ цѣлаго народа по отношенію къ матеріальному могуществу государства? Очевидно, что для западнаго міра нѣтъ ничего выгоднѣе нашего уклоненія отъ народныхъ началъ и отъ нашего историческаго призванія; всякая измѣна началамъ русской народности, такъ часто и такъ безсознательно совершавшаяся въ русскомъ обществѣ со временъ Петра, только радуетъ и укрѣпляетъ нашихъ враговъ, только возбуждаетъ ихъ презрѣніе. Заявленіе своей силы, ревнивое соблюденіе своей національной чести и достоинства, сознаніе своего могущества и вѣрность своему народному историческому призванію не только не способны, какъ думаютъ иные тонкіе политики, навлечь на насъ грозу Европы, но напротивъ они-то и способны отвратить грозу, пріобрѣсть намъ достодолжное уваженіе и союзниковъ — ищущихъ опереться на твердую и самосознающую себя силу. Презрѣніе же не исключаетъ страха. Всякое приниженіе наше предъ Европой, всякое отреченіе отъ своей исторической задачи является въ ея глазахъ или презрительною ложью, или слабостью, которою надлежитъ воспользоваться, пока великанъ (потому что великанъ не можетъ умалиться, какъ бы ни натуживался казаться малымъ) — пока великанъ не догадается о присущей ему, но имъ еще не знаемой силѣ.
Впрочемъ не объ этомъ собственно хотѣли мы говорить, хотя нельзя не сознаться, что сказанное нами пришлось къ слову. Мы имѣли только намѣреніе заявить, что общество въ выраженіи своего сочувствія Бандіотамъ не было обязано стѣсняться тѣми соображеніями, которыя могутъ не дозволять правительству, въ данную минуту, выказать это сочувствіе прямо и открыто. Напротивъ, общественныя заявленія могутъ быть полезны и самому правительству, свидѣтельствуя за него предъ всей Европой — съ какой силой приходится считаться и ему, и самой Европѣ, и тѣмъ самымъ подкрѣпляя его дипломатическія ходатайства, направленныя въ духѣ общественныхъ заявленій.
Конечно мы рады, что наше общество, и по преимуществу высшее, принялось за денежные сборы. Но мы были бы еще болѣе рады, еслибы интересъ кандіотскаго дѣла проникъ и въ другіе классы, вошелъ въ знаніе и сознаніе русской народной массы. Нѣтъ у народа преходящей моды на сочувствіе, какъ это бываетъ въ свѣтскомъ обычаѣ. Народное сочувствіе во сто кратъ прочнѣе, могущественнѣе и плодотворнѣе всякаго сочувствія высшихъ общественныхъ сферъ. Мѣдный грошъ крестьянина, — по пословицѣ: съ міра по ниткѣ, — создаетъ богатства, съ которыми не можетъ равняться никакое частное состояніе. Мы жалѣемъ, что печатное слово не проникаетъ въ крестьянскую избу, но есть между высшимъ обществомъ и простымъ народомъ тоже цѣлые классы людей, для которыхъ не лишнимъ будетъ наше слово. Вы, русскіе люди еще хранящіе вѣрно завѣты отцовъ, и соблюдающіе святой обычай молитвъ утреннихъ т вечернихъ и посѣщающіе усердно храмы Божіи, припомните себѣ, что говорится въ этихъ молитвахъ. Не твердите ли вы ежедневно: «Помяни, Господи, братій нашихъ плѣненныхъ и избави ихъ отъ всякаго обстоянія!» Кто же эти братья наши, которыхъ нужно избавить отъ обстоянія? Эти братья наши плѣненные — это вотъ именно тѣ самые Греки, которые теперь на островѣ Кандіи или Критѣ борятся съ мусульманами, — православные Греки, отъ предковъ которыхъ приняли мы нашу святую вѣру. Эти братья наши плѣненные — это Сербы и Болгары, точно также православные, и сверхъ того одного съ нами племени и языка. «Обстояніе ихъ» — невыносимый гнеть враговъ Христа, Турокъ, отъ котораго они силятся и не могутъ избавиться! Только и есть въ мірѣ одна могучая православная держава — это наша Русь: на нее одну и возлагается упованіе плѣненныхъ братій. Пособите же братьямъ, чѣмъ можете, въ ихъ борьбѣ и страданіяхъ, чтобы исполнилась молитва — да избавятся они отъ своего тяжкаго обстоянія. Пособите и мѣднымъ грошомъ: мірской грошъ великъ; ободрите ихъ своимъ участіемъ, своею скорбью, и сотворите соборную молитву объ успѣхѣ живыхъ и объ упокоеніи душъ во брани убіенныхъ…
Въ воскресенье, 8 января, по желанію нѣкоторыхъ, будетъ отслужена заупокойная обѣдня, а потомъ и панихида по убіеннымъ во брани Кандіотамъ, въ Греческомъ монастырѣ на Никольской. Обѣдня начнется въ 10 часовъ; панихида около 12-ти…
Меркнетъ заря на Западѣ — брезжетъ заря на Востокѣ. Гаснутъ послѣдніе лучи древней славы и могущества Рима, и выступаетъ изъ долгой ночи древняя слава и значеніе Царьграда. Уже дрожатъ и рушатся столбы вселенскаго папскаго престола, и римско-католическій міръ съ недоумѣніемъ ждетъ того роковаго часа, когда снимется съ папства печать всемірнаго владычества, знаменуемая Римомъ, и римскій папа перестанетъ быть римскимъ. Въ эту великую пору Православная Церковь на Востокѣ, послѣ многихъ вѣковъ мертвящаго рабства и униженія, воздвигается къ свободѣ и новой жизни. Не знаменательно ли такое совпаденіе событій, и кто назоветъ его случайнымъ? И въ какую безпредѣльную ширь и даль уходятъ историческіе горизонты, оглядываемые мысленнымъ взоромъ съ этой высоты созерцанія!
Какъ бы ни старались современные публицисты возвести значеніе государства на высоту отвлеченнаго принципа, отрѣшеннаго отъ всякой не-государственной примѣси, отъ всякаго сторонняго, духовнаго элемента, и именно отъ элемента вѣры, но такое требованіе, обращенное къ государству, можетъ-быть и справедливое въ отвлеченной теоріи, противорѣчитъ могучимъ, неодолимымъ требованіямъ живой исторіи народовъ. Если изъять изъ современнаго изученія политической исторіи государствъ — исторію церквей и вѣроисповѣданій, ихъ значеніе какъ историческихъ двигателей, какъ началъ, подъ духовнымъ воздѣйствіемъ которыхъ воспиталась и сложилась та или другая народность въ политическій организмъ, которыми опредѣлилась и заклеймилась политическая дѣятельность этого государственнаго организма, то исторія государствъ останется неразъясненною и явится только какимъ-то случайнымъ сцѣпленіемъ внѣшнихъ событій. Вѣроисповѣданіе, какъ бытовое начало, проникающее собою, подобно воздуху, всю жизнь народа, — даетъ, частію вѣдомо, частію невѣдомо для него самого, характеръ и направленіе его историческимъ судьбамъ и всѣмъ отправленіямъ его жизни, какъ духовной, такъ отчасти и матеріальной, какъ общественной, такъ и государственной. Государственная исторія народовъ православныхъ, римско-католическихъ и протестантскихъ различается главнѣйшимъ образомъ въ силу различія этихъ исповѣданій. И хотя многіе изъ насъ еще недавно готовы были утверждать, что русская народность вовсе не связана съ православіемъ, что нѣтъ различія между русскимъ латиняниномъ и русскимъ православнымъ, однако они же не перестаютъ требовать отъ государства политики національной, т. е. политики проникнутой духомъ національности, согласной не только съ вещественными, но и съ нравственными интересами русской народности; и они же теперь къ числу этихъ интересовъ присоединяютъ, повинуясь очевидности факта и увлеченію собственнаго русскаго чувства, духовные интересы нашего единовѣрія съ православными христіанами на Востокѣ. Они невольно признаютъ за русскимъ государствомъ обязанность: дѣйствовать въ качествѣ внѣшней силы православнаго общества.у Точно такого же согласія съ духовными національными интересами требуютъ и западныя общества отъ политики своихъ государствъ; точно такъ же характеръ вѣроисповѣданія отражается и на ихъ политической дѣятельности. И именно теперь, по отношенію къ Восточному вопросу, ярко выдается особенный образъ дѣйствій католическаго міра, главной представительницей которыхъ Франція. Если и предположить, что самъ Тюильерійскій кабинетъ, въ поведеніи своемъ на Востокѣ, готовъ былъ бы руководствоваться соображеніями чисто-политическаго свойства, то общество, даже независимо отъ политическихъ соображеній, является поразительно равнодушнымъ къ страданіямъ православныхъ народовъ. Мало того: оно выражаетъ къ нимъ презрѣніе и непріязнь, и тяготѣетъ своимъ вліяніемъ на политикѣ самого правительства. Враждебное отношеніе латинства къ православію сказывается какъ въ невѣрующемъ обществѣ Франціи, такъ и въ обществѣ вѣрующемъ, или преданномъ латинству. Въ этомъ смыслѣ особенно замѣчательны теперь печатные органы латинской клерикальной партіи и вообще римско-католическихъ интересовъ. Не желай явиться прямо противниками принципа національности и свободы, они отказываютъ въ сочувствіи своемъ возстанію Грековъ на Бритѣ на томъ основаніи, что здѣсь дѣйствуетъ будто бы не столько желаніе освободиться отъ тягостнаго турецкаго гнета, котораго тягость, по ихъ словамъ, еще подлежитъ большому и очень большому сомнѣнію, сколько духъ всесвѣтной революціи, враждующій съ принципомъ авторитета и порядка. Для католиковъ, признающихъ въ области вѣры одинъ духовный авторитетъ папы, какъ главы вселенской церкви, и на этомъ началѣ зиждущихъ самый политическій порядокъ міра, — даже турецкій султанъ является представителемъ начала порядка и авторитета!
Они не только не замѣчаютъ, до какого нелѣпаго вывода довела ихъ неумолимая логика, но и не догадываются, въ какое противорѣчіе впадаютъ они сами съ собою, защищая въ то же время революціонныя попытки и дѣйствія Поляковъ. Впрочемъ приписывать это противорѣчіе ихъ недогадливости было бы признавать со стороны ультрамонтанскихъ публицистовъ какую-то добросовѣстность: тутъ просто дѣйствуетъ старая, закоренѣлая ненависть латинянина ко всему православному. Христіанинъ-Грекъ возстающій на власть магометанина-султана — революціонеръ и недостоинъ ни сочувствія, ни даже сожалѣнія. Полякъ возстающій на власть христіанскаго же государя — не революціонеръ, а праведный герой и подвижникъ! Если относительно Польши ихъ ослѣпляла вражда къ Россіи, какъ къ грозному призраку, доселѣ пугающему Европу, то относительно Грековъ и Греціи какой политическій страхъ, какая политическая вражда можетъ руководить ими? Вся загадка разрѣшается тѣмъ, что Поляки — католики, и торжество ихъ есть торжество католицизма, а Греки — православные и торжество ихъ возвѣщаетъ торжество православія. Мы помнимъ, какъ тотъ же Пій IX, котораго можно признать наичистѣйшимъ и искреннѣйшимъ представителемъ латинства, благословлялъ знамена латинянъ подвизавшихся, въ союзѣ съ мусульманами, на православную Россію, за сохраненіе Турціи; другими словами — молилъ Бога да продлитъ Онъ мусульманское иго надъ православными христіанами! И такою же тайною или явною, большею частью даже безотчетною, ненавистью ко всѣмъ народамъ исповѣдующимъ православіе одушевленъ весь католическій Западъ, на какой бы степени силы или упадка ни стояло въ различныхъ его обществахъ личное чувство вѣры. Поэтому-то Восточный вопросъ есть въ то же время вопросъ объ отношеніяхъ латинства къ греческому вѣроисповѣданію, латинскаго міра къ православному. Такъ становятъ вопросъ сами католики. Есть только два разрѣшенія Восточнаго вопроса, говоритъ органъ ультрамонтанства le Monde: «одно посредствомъ католицизма, другое посредствомъ греческой схизмы». «Поспѣшимъ обратить турецкихъ Славянъ въ латинство, усилимъ дѣятельность нашихъ духовныхъ миссіонеровъ, тогда Востокъ примкнетъ неразрывно въ міру латинской цивилизаціи, будетъ намъ неопасенъ, будетъ намъ свой» — такъ еще недавно возглашалъ въ газетѣ l’Opinion Nationale ея редакторъ Геру, котораго папство считаетъ однимъ изъ ярыхъ своихъ про* тюниковъ: такое значеніе придаетъ и этотъ врагъ латинства битовому значенію латинскаго вѣроисповѣданія въ жизни народовъ и государствъ!
На той же точкѣ зрѣнія стоятъ и государственные дѣятели латинскаго Запада; тѣми же правилами руководствуется и его политика. Было время, что Славяне въ Турціи находились подъ обаяніемъ славы Наполеона III, провозгласившаго такъ-называемый «принципъ національностей», и, обольстившись его словами, думали видѣть въ немъ чуть не мессію, ниспосланнаго для освобожденія угнетенныхъ народностей.
Но злой опытъ доказалъ имъ, — такъ говоритъ авторъ-Болгаринъ недавно изданной въ Букарештѣ на французскомъ языкѣ брошюры: "Болгарія предъ лицомъ Европы (La Bulgarie devant L’Europe), — «что Наполеонъ III является такимъ мессіей только тамъ, гдѣ есть мѣсто для славы и интересовъ Франціи, славы и интересовъ католицизма и латинскаго міра.» «Западъ, — продолжаетъ съ горечью тотъ же авторъ, — убѣдившись, что христіане въ Турціи никогда не станутъ ни Французами, ни Англичанами по національности, стремится пересоздать ихъ въ свою національность посредствомъ религіи. Мы поняли, что только на одномъ этомъ условіи согласенъ онъ даровать намъ свое покровительство. Еслибъ Сербія была вѣроисповѣданія и происхожденія латинскаго, давнымъ-давно были бы ей отданы ея крѣпости, удерживаемыя Турками, и не однѣ только крѣпости! Еслибы Герцеговинцы были католиками, давно бы добилась для нихъ Франція той же автономіи, какъ и для Ливана! Еслибъ Черногорцы были латинскаго племени, границы ихъ тѣсныхъ владѣній были бы расширены уже давно! Еслибы Кандіоты не были православные, другія рѣчи держалъ бы маркизъ де-Мутье въ Аѳинахъ! Еслибы мы, Болгары, были въ церковномъ подчиненіи Риму, мы бы не казались Европѣ народовъ самымъ неспособнымъ для политическаго существованія!» «Западъ, — такъ заканчиваетъ этотъ рядъ примѣровъ авторъ Славянинъ, — желалъ бы, прежде чѣмъ приступить къ дѣлу освобожденія христіанъ въ Турціи отъ невыносимаго и чуждаго ига, сначала заручиться ими въ религіозномъ смыслѣ, поработить себѣ ихъ соcІя-то бѣды, такія искушенія и соблазны выдерживаютъ уже четыре вѣка сряду православныя племена въ Турціи. Каждый изъ восьми милліоновъ православныхъ, подвластныхъ султану, можетъ сказать себѣ и говоритъ ежедневно: отрекись я отъ своей православной вѣры, жена и дочь моя не будутъ обезчещиваемы Туркомъ, поле мое не будетъ ограблено; достояніе мое, стяжанное кровью и потомъ, не разграбится, самъ я не буду терпѣть обидъ и униженія, не буду видѣть своей вѣры и своихъ храмовъ поруганными!» Будь Латинецъ, — твердятъ ему безпрестанно миссіонеры и консулы, духовные и политическіе агенты католическаго Запада, — и пріобрѣтешь свободу и благосостояніе… И страшнымъ недоумѣніемъ объятъ нашъ бѣдный братъ, и обращаетъ взоры свои къ дальнему сѣверу, туда, гдѣ Россія…. Вотъ каково значеніе Восточнаго вопроса для латинскаго и для православнаго міра, и мы сочли неизлишнимъ, вслѣдъ за перепечатаннымъ нами вчера воззваніемъ старѣйшаго архипастыря нашей церкви о пособіи братьямъ-христіанамъ на Востокѣ, — напомнить отзывы и дѣйствія, по отношенію къ тѣмъ же христіанамъ, латинскаго клира и томящагося въ предсмертныхъ судорогахъ римскаго папства.
Какія бы надежды ни питали нѣмецкіе патріоты послѣ совершившагося въ прошломъ году расширенія Пруссіи и въ виду приготовляющагося объединенія Германіи; какіе бы разсчеты ни руководили нѣмецко-мадьярскими министрами Австріи въ задуманномъ ими политическомъ переустройствѣ расшатавшейся имперіи Габсбурговъ; что бы ни думали западные публицисты о томъ движеніи, которое овладѣло христіанскимъ населеніемъ Балканскаго полуострова, — для насъ во всѣхъ этихъ событіяхъ прежде всего виднѣется — тѣсно связанный съ ними Славянскій вопросъ. Сольется ли нѣмецкій народъ въ одно цѣлое, распадутся ли Австрія и Турція на свои составныя части, наши отношенія къ этимъ переворотамъ опредѣляются нашимъ славянскимъ происхожденіемъ.
Да, мы наконецъ дождались того времени, когда вопросъ Славянскій, такъ долго отвергаемый, заявилъ свое несомнѣнное право на бытіе и сталъ не только жизненнымъ, но и животрепещущимъ вопросомъ современной политики. Изъ области чисто отвлеченнаго археологическаго вопроса онъ, перешелъ въ область дѣйствительности; изъ предмета сердечныхъ влеченій и поэтическихъ сочувствій — онъ сдѣлался предметомъ серьезныхъ политическихъ комбинацій. Давно ли и въ нашей журналистикѣ интересы Славянства возбуждали презрительную насмѣшку надъ славянофилами, не дававшими угаснуть славянской идеѣ въ русскомъ общественномъ сознаніи, — и посмотрите теперь: русскія газеты ревнуютъ одна передъ другой въ выраженіяхъ симпатіи къ Славянству!
Впрочемъ, если въ тридцатыхъ и сороковыхъ годахъ возможно было сомнѣваться на счетъ глубины и силы народныхъ сочувствій къ тѣмъ національнымъ идеямъ, которыя проповѣдывали въ Австріи такъ-называемые панслависты; то теперь, въ виду столькихъ поколѣній, выросшихъ и воспитавшихся на этихъ идеяхъ, въ виду значительнаго развитія политической литературы у Славянъ всѣхъ наименованій, въ виду столькихъ удавшихся національныхъ учрежденій, созданныхъ тѣмъ или другимъ славянскимъ племенемъ, — отрицать существованіе общеславянскаго движенія было бы просто безуміемъ. Въ этомъ національномъ движеніи, проявляющемся среди всѣхъ австрійскихъ и турецкихъ Славянъ, живутъ ли они въ Богеміи или Босніи, въ Тріединомъ Королевствѣ или Восточной Галиціи, заключается общая черта ихъ жизни, поддерживающая въ нихъ взаимность и племенную связь. И какое бы значеніе мы ни придавали слову Славяне, родовое или видовое, при каждомъ прикосновеніи съ дѣйствительностью, мы встрѣтимся съ одними и тѣми же явленіями, съ одними и тѣми же потребностями, съ одними и тѣми же стремленіями. Наконецъ, большую часть Славянъ, живущихъ внѣ Россіи, соединяетъ общая историческая судьба; они имѣютъ родину и не имѣютъ отечества. И тоска по отечествѣ объяла ихъ….
Одинаковое повсюду, по своему характеру, славянское движеніе встрѣчаетъ однакожъ разныхъ враговъ и разныя препятствія, смотря по тому, въ какой мѣстности оно совершается. Борьба, которую должны выдерживать Славяне въ Австріи, не похожа на борьбу, которую они должны вести въ Турціи. Притомъ турецкіе Славяне опираются въ вѣковой борьбѣ съ мусульманами преимущественно на свой христіанскій характеръ; Славяне же австрійскіе, включенные въ государство, архивы котораго наполнены трактатами, патентами, дипломами, и которое долго сдерживало національныя стремленія всевозможными конгрессами, должны ссылаться на свои историческія права, провинціальныя привилегіи, сословныя, земскія и общинныя институціи. Австрія подчиняетъ своихъ Славянъ не столько силою оружія, ея слабость въ этомъ отношеніи доказалъ до очевидности 1848 годъ, — сколько историческими преданіями, дипломатическими актами и парламентарною хитростью. Турція угнетаетъ своихъ Славянъ проще, грубѣе, откровеннѣе и держится противъ нихъ не собственною силой, но благодаря лишь европейскому заступничеству. Оставляя покуда Турцію въ сторонѣ, разсмотримъ подробнѣе политическую игру, въ которую играетъ теперь Австрія съ своими славянскими народами.
Австрія только — что издала новый патентъ, на основаніи котораго чрезвычайная имперская дума, имѣющая разсуждать о политическомъ переустройствѣ Австріи, должна составиться изъ сеймовыхъ делегацій. Но вслѣдствіе необыкновеннаго возбужденія, господствующаго между различными партіями, земскимъ сеймамъ предоставлена полная свобода выбрать самимъ тотъ способъ, какимъ должны быть составлены эти делегаціи, посредствомъ ли выбора изъ сеймовыхъ курій, или изъ полнаго состава земскихъ сеймовъ. Оффиціальные органы вѣнскаго министерства стараются всячески выказать, до какой степени правительство, издавая послѣдній патентъ, было безпристрастно къ своимъ народамъ. Но они правы лишь въ томъ смыслѣ, что правительство въ своемъ патентѣ ничего никому не обѣщаетъ, ни передъ кѣмъ не принимаетъ на себя никакихъ обязательствъ. Если австрійское правительство имѣло въ виду именно эту цѣль, то оно какъ нельзя болѣе достигло ея: ибо ни одинъ изъ австрійскихъ народовъ, которыхъ касался этотъ патентъ, не остался имъ доволенъ. Но болѣе всѣхъ недовольны Нѣмцы. Ихъ историческое право, на которомъ они основывали свое господство въ Австріи, т. е. февральскій патентъ 1861 г., потеряло теперь всякое значеніе. Новые выборы въ земскіе сеймы въ большинствѣ такъ-называемыхъ нѣмецко-славянскихъ провинцій не могутъ быть Нѣмцамъ благопріятны, а назначеніе делегацій отъ сеймовъ въ имперскую думу еще того менѣе. И вотъ австрійскіе Нѣмцы, желая получить посредствомъ переговоровъ съ Славянами то, въ чемъ отказало ямъ само правительство, обратились къ послѣднимъ съ угрозою: не явиться въ чрезвычайную думу, если сеймовые выборы образуютъ на сторонѣ славянской партіи значительное большинство. Замѣтимъ кстати, — и это не лишено интереса, — что главными крикунами въ этомъ случаѣ и вообще врагами Славянъ являются публицисты даже не чисто-нѣмецкаго происхожденія: по самому точному осмотру нѣмецкой журналистики въ Австріи, оказывается, что только двѣ газеты издаются въ ней чистыми Нѣмцами — Die Stimmen ans Ту roi и Reform; всѣ же остальныя принадлежатъ нѣмецко-еврейской партіи и издаются преимущественно нѣмецкими Евреями. Только двѣ вышеупомянутыя газеты и соглашаются заранѣе со всѣми послѣдствіями, къ которымъ должны привести новый патентъ, новые земскіе сеймы и чрезвычайная имперская дума; остальныя же газеты не хотятъ и слышать о равноправности.
А между тѣмъ Австрію постигъ новый ударъ со стороны нѣмецкаго отечества. Баварское министерство князя Гогенлоэ включило въ свою программу договоръ съ Пруссіей, по которому Баварія должна будетъ признать за Пруссіей право предводительства надъ южно-нѣмецкими войсками въ случаѣ войны. Нѣмецко-еврейскіе журналисты съ ужасомъ повторяютъ слова, сказанныя недавно однимъ изъ депутатовъ нижне-австрійскаго сейма: «Австрія, созданная императоромъ Рудольфомъ, можетъ распасться при одномъ изъ его преемниковъ того же имени». Это намекъ на имя нынѣшняго наслѣдника австрійскаго престола. Вотъ какіе мрачные призраки носятся въ воздухѣ предъ австрійскими государственными людьми! И если въ 1848 году чешскимъ исторіографомъ Палацкимъ данъ былъ лозунгъ, всему австрійскому Славянству: «когда бы Австріи не было, такъ мы, Славяне, должны были бы создать ее вновь», то нынѣ уже иное говорятъ сами Чехи, составившіе федеративную теорію и распространившіе ее между австрійскими соплеменниками. «Мы были до Австріи, говорятъ они теперь, будемъ и послѣ нея!» Весь вопросъ о будущности Чехіи состоитъ, по мнѣнію чешскихъ публицистовъ, лишь въ томъ: удастся ли Чехамъ соединить въ общій сеймъ всѣ земли Чешской Короны — Богемію, Моравію, Силезію, и въ такомъ видѣ сохранить свою политическую самостоятельность и внутреннюю независимость, при короляхъ ли изъ Габсбургскаго дома, или при владѣтеляхъ изъ какой-либо иной династіи? Еще большія требованія, относительно будущаго, высказываются другимъ племенемъ между западными Славянами, принадлежащими къ Австріи: мы разумѣемъ требованія галицкихъ Поляковъ, которыхъ задоръ растетъ съ каждымъ днемъ и дорастаетъ до самыхъ безобразныхъ, несбыточныхъ надеждъ. Впрочемъ, намъ нѣтъ здѣсь надобности распространяться о нихъ: Поляки въ Австріи, какъ и повсюду, стоятъ особнякомъ отъ другихъ народовъ, имѣютъ въ виду только свои отдѣльныя цѣли и поэтому совершенно равнодушно относятся къ участи Австріи. Намъ нѣтъ здѣсь надобности говорить и о Галиціи вообще: это вопросъ особый и совершенно несложный. Во всякомъ случаѣ австрійское правительство, издавая новый патентъ и созывая чрезвычайную имперскую думу, вовсе не думало при этомъ опираться на однихъ только Чеховъ, или Поляковъ; оно, конечно, не намѣрено было раздражать до конца своихъ Нѣмцевъ. Хотя новый патентъ изданъ собственно не для нихъ, но Славяне и Нѣмцы могутъ заговорить на чрезвычайной имперской думѣ не о тѣхъ вопросахъ, на которые имъ указываетъ теперь вѣнское правительство, имѣвшее въ виду одну Венгрію и соглашеніе ея требованій съ общимъ устройствомъ имперіи. Сдѣлавъ прежде небольшія уступки народамъ, населяющимъ западную половину Австріи, въ надеждѣ отвлечь ихъ симпатіи то отъ Пруссіи, то отъ Россіи, австрійское правительство напрягаетъ теперь всѣ свои силы, чтобы изъ юго-восточныхъ земель своей имперіи образовать для себя опору въ виду приближающагося разрѣшенія Восточнаго вопроса. Новый министръ, заправляющій иностранными дѣлами Австріи, баронъ Бейстъ, обнаруживаетъ едва ли не большую пріязнь къ Мадьярамъ чѣмъ всѣ прежніе министры Австріи, и это очень хорошо поняли австрійскіе Славяне. Послѣ извѣстнаго пріема хорватской депутаціи Францомъ-Іосифомъ, хорватскія шеты прямо объявили, что баронъ Бейстъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія о венгерскомъ государственномъ правѣ, объ исторіи Тріединаго Королевства и смотритъ на восточный вопросъ съ точки зрѣнія исключительно мадьярской. По дѣло не въ томъ, кого австрійскій министръ думаетъ употребить въ качествѣ своего орудія для достиженія какихъ-то цѣлей на Востокѣ, Мадьяръ или южныхъ Славянъ; дѣло въ томъ, что послѣ постыднаго изгнанія изъ Германіи и Италіи, Австрія волей-неволей должна будетъ обратиться на Востокъ, такъ или иначе подчиняя свои внутреннія отношенія внѣшнимъ замысламъ. Въ этой зависимости внутреннихъ международныхъ отношеній Австрійской имперіи то отъ судьбы Германскаго союза, то отъ состоянія дѣлъ на Востокѣ, и скрывается тѣсная связь между разорванными частями южнаго Славянства. Австрія, сильная въ Германіи, могла бы скорѣе присоединить турецкихъ Сербовъ къ своимъ южнославянскимъ провинціямъ; Австрія, ослабленная послѣдними войнами и окруженная отовсюду врагами, можетъ потерять я своихъ южныхъ Славянъ въ случаѣ освобожденія Славянъ турецкихъ. Вотъ источникъ ея дружбы съ Мадьярами, которыхъ она будетъ возвышать на югѣ, подобно тому, какъ старается, повидимому, возвысить Чеховъ на сѣверѣ и Поляковъ на востокѣ своей имперіи.
Но не говоря уже о томъ, что участь сѣверныхъ и восточныхъ провинцій Австріи зависитъ не столько отъ уступокъ ея правительства въ пользу Чеховъ или Поляковъ, сколько отъ дальнѣйшаго хода дѣлъ въ Пруссіи и остальной Германіи и отъ твердости національной политики въ Россіи, нельзя не видѣть, что судьба австрійскаго юга постоянно будетъ въ зависимости отъ событій, которыя могутъ разыграться въ сѣверныхъ частяхъ Балканскаго полуострова.
Такимъ образомъ въ политической сферѣ нѣтъ частныхъ противорѣчащихъ другъ другу славянскихъ вопросовъ, австрійскаго, турецкаго или еще какого-либо другаго: есть одинъ Славянскій вопросъ, и онъ долженъ собою наполнить всю будущую исторію Австріи, европейской Турціи и Россіи.
Существованіе такъ-называемыхъ земель Чешской Короны, судьба Галиціи и Венгріи, положеніе такъ-называемаго Тріединаго Королевства, Сербіи, Босніи и Черногоріи, наконецъ возрожденіе Болгарскаго народа, — все это неразрывныя части одного и того же общеславянскаго вопроса.
Подобно Австрійцамъ, связывающимъ судьбу Австріи съ историческими именами Рудольфовъ, южные Славяне также придаютъ мистическое значеніе именамъ турецкихъ султановъ. Они разсказываютъ, что въ одномъ изъ монастырей Фрушской горы, этой священной горы сербскаго православія, хранится старинная рукопись, современная паденію Сербскаго царства, гдѣ сказано, что владычество Турокъ утвержденное Османомъ, котораго имя начинается съ послѣдней буквы греческой азбуки, окончится при султанахъ, имена которыхъ будутъ начинаться первою буквой. Имена Абдулъ-Меджида и Абдулъ-Асиза служатъ, такимъ образомъ, для турецкихъ христіанъ счастливымъ предзнаменованіемъ. Такъ народное воображеніе, въ эпоху приближающихся испытаній, ищетъ себѣ ободренія и опоры въ историческихъ примѣтахъ и предсказаніяхъ!…
Какъ ни желательно было бы, въ виду внутреннихъ затрудненій, отложить разрѣшеніе задачъ внѣшней политики; какъ ни хотѣлось бы намъ, чтобы событія замедлили свой ходъ до норы болѣе удобной и благопріятной для Россіи, — но время не ждетъ и событія идутъ, — не справляясь о томъ, готовы ли мы или не готовы. И блаженны тѣ, кого они застанутъ бдящими! Необходимо, поэтому, чтобъ наше общество перестало относиться къ Восточному вопросу какъ къ вопросу досужему и отвлеченному, касающемуся только «сердечной» стороны нашего національнаго существованія, симпатій религіозныхъ и родственныхъ. Нѣтъ, этотъ вопросъ не досужій и не отвлеченный, а настоятельно требующій практическаго разрѣшенія, которое во всякомъ случаѣ и въ какомъ бы смыслѣ ни совершилось — будетъ неминуемо имѣть самыя практическія послѣдствія для Россіи. Войною ли чреваты событія, или такою дипломатическою игрой, въ которой шахъ и матъ можетъ равняться любому военному пораженію, — какъ бы то ни было, но плохо будетъ, если они застигнутъ насъ въ расплохъ — со стороны ли нашего матеріальнаго обезпеченія, со стороны ли общественнаго сознанія. Конечно, когда событія надвинутся близко, то они заслонятъ собою на горизонтѣ и внѣшней и внутренней политики всѣ другіе интересы, и могучимъ вѣяніемъ своимъ прочистятъ нашъ сгущенный разными испареніями воздухъ, но не поздно ли уже тогда будетъ?
Съ одной стороны, Турецкая имперія разлагается, вслѣдствіе матеріальныхъ и нравственныхъ причинъ, вслѣдствіе ослабленія той дикой, но цѣльной силы, которая въ лицѣ Магометовъ и Мурадовъ создала владычество Османовъ; съ другой вслѣдствіе того, что мѣра долготерпѣнія христіанскихъ племенъ исполнилась. Войны Россіи съ Турками въ XVIII столѣтіи, войны, придвинувшія ее къ самому устью Дуная и отдавшія въ ея владѣніе весь сѣверный и восточный берегъ Чернаго моря, возбудили въ одно и то же время угасавшій духъ въ порабощенныхъ Славянахъ и Грекахъ — и страхъ и зависть въ Западной Европѣ. Съ того времени Турція поступила подъ опеку западноевропейскихъ державъ, которая не менѣе всякихъ пораженій способствовала и способствуетъ распаденію мусульманскаго царства. Элементъ европейской цивилизаціи подѣйствовалъ на Турцію какъ свѣжій воздухъ на гніющее тѣло. Вся задача Европы состояла и состоитъ въ томъ, чтобы положить предѣлы матеріальному и нравственному усиленію Россіи, чтобы не дать возникнуть новоміру — православно-славянскому, котораго знамя предносится единой свободною славянскою державой, Россіей, и который ненавистенъ латино-германскому міру. Не время и не мѣсто входить здѣсь въ изслѣдованіе тѣхъ, глубоко зарытыхъ въ исторіи и въ тайнахъ духа человѣческаго, причинъ этой ненависти латино-германскаго Запада въ Славянамъ вообще и къ Россіи въ особенности: довольно признать этотъ фактъ несомнѣнно существующимъ (и не признать его невозможно), — но вмѣстѣ съ тѣмъ необходимо понять, что никакое наше смиреніе и никакое наше безкорыстіе не укротятъ этой злобы и боязни; что только отрекшись отъ своей русской народности и нераздѣльной съ нею вѣры, могли бы мы утолить эту европейскую вражду и утишить подозрѣнія. Впрочемъ, какъ далеко ни простиралось бы иногда наше угодничество предъ Европой, наше заискиванье добраго ея о насъ мнѣнія, наши завѣренія о нашей добропорядочности, — мы все же не можемъ дойдти до той степени униженія, которая была бы равносильна смертному себѣ приговору. Доказательствомъ этому служитъ и недавній разрывъ съ папою — хотя и послѣдовавшій послѣ длиннаго ряда несовмѣстныхъ съ нашимъ достоинствомъ уступокъ папѣ, послѣ невыносимыхъ оскорбленій со стороны Рима, превысившихъ мѣру даже нашего долготерпѣнія.
Итакъ, задача Европы состояла и состоитъ въ томъ, чтобы овладѣть рѣшеніемъ Восточнаго вопроса, т. е. вопроса о судьбѣ Балканскаго полуострова и населяющихъ его племенъ. Для духовной ассимиляціи себѣ православныхъ народовъ, для усвоенія ихъ себѣ въ нравственномъ отношеніи и для отчужденія отъ Россіи, была направлена на бѣдныхъ раіевъ Турціи латинская пропаганда, благодаря которой всѣ совращающіеся въ католичество переходятъ изъ тревожнаго и страдальческаго — сравнительно въ благоденственное и мирное житіе. Затѣмъ было испробовано средство упрочить Турцію посредствомъ европейской цивилизаціи. Западъ снабдилъ ее регулярными войсками, обучилъ ея офицеровъ, снарядилъ ее всяческимъ оружіемъ для того только, чтобъ она могла бороться съ Россіей и съ своими подданными христіанами. Вѣрные прихвостники Западной Европы и латинства, давно измѣнившіе братскому союзу Славянъ, — Поляки были, разумѣется, главными пособниками въ этихъ козняхъ. Они нацѣлили турецкія пушки и ружья на своихъ братьевъ Славянъ, они предводительствуютъ мусульманскими полчищами противъ христіанъ православныхъ, въ званіи разныхъ Искендеръ-беевъ и Османъ-нашей… И такая нація смѣетъ еще мечтать о возрожденіи! — Но западно-европейскій маневръ посредствомъ Турецко-европейской цивилизаціи не удался, нужно было иначе придать силы одряхлѣвшему Осману. Христіанская Европа, съ благословенія папы, совершила крестовый походъ, но уже не противъ мусульманъ, а противъ христіанъ, въ защиту того самаго владычества, противъ котораго ополчалась въ Средніе вѣки. У Россіи было отнято право исключительнаго покровительства турецкимъ христіанамъ и замѣнено совокупнымъ покровительствомъ всѣхъ крупныхъ державъ; такъ что къ Турціи было буквально приставлено семь нянекъ, включая сюда и правительство султана. Но русская пословица о семи нянькахъ сбылась и тутъ. Никакіе гати-гумаюны не уврачевали смрадныхъ язвъ умирающаго Османа, и христіанскія племена отчасти подняли, а скоро и всѣ поднимутъ знамя возстанія.
Въ виду этого-то событія стоятъ теперь, думая трудную думу, Европа и Poccія. Нѣтъ возможности отсрочивать долѣе рѣшеніе Восточнаго вопроса, какъ бы ни было это желательно для Россіи, вслѣдствіе ея финансовыхъ и иныхъ затрудненій. «Покорнѣйше просить христіанскія населенія, мучимыя и унижаемыя, обождать, потерпѣть еще немножко, сидѣть смирно, сложа руки и довольствоваться дипломатическими предстательствами предъ его величествомъ султаномъ» — такая политика, которой мы нѣкоторое время дергались и до которой есть много охотниковъ въ высшихъ петербургскихъ сферахъ, — такая политика дешевой мудрости и умѣренности теперь не только неумѣстна, несвоевременна, но грозитъ Россіи утратой ея значенія въ глазахъ турецкихъ населеній, и передачею рѣшенія Восточнаго вопроса въ руки Европы. На смѣну этой политики является другая: политика невмѣшательства въ дѣла Турціи и предоставленія имперіи собственнымъ ея силамъ. Другими словами, эта политика предполагаетъ, воздержавъ европейскія правительства отъ оказанія матеріальной помощи султану, тѣмъ самымъ дать ей сокрушиться подъ ударами возстающихъ населеній, а дальнѣйшій ходъ дѣла, равно какъ и устройство политическихъ судебъ этихъ населеній обозначатся въ послѣдствіи сами собой.
Эта политика, повидимому? самая благоразумная и единственно возможная при желаніи избѣгнуть сворой и дѣятельной войны — едва ли состоятельна. Еслибы даже и всѣ западныя державы обязались держаться этой политики, — то для нихъ нѣтъ того интереса оставаться въ ея предѣлахъ, какой можетъ быть повидимому, и только повидимому, для насъ, — и онѣ тотчасъ бы нашли средство нарушить обязательство, какъ скоро признали бы это для себя выгоднымъ. Точно такъ поступили онѣ и съ Парижскимъ трактатомъ, который былъ честно и строго соблюдаемъ только съ той стороны, для которой онъ былъ тягостенъ, и былъ нарушенъ безъ церемоніи къ пользѣ и выгодѣ Запада. Дерзость иниціативы — великое условіе успѣха, и въ этомъ отношеніи легко создать для Россіи такое же неловкое положеніе, какое было создано для нея при избраніи поручика прусской службы и родственника прусскаго королевскаго дома въ князья Румыніи. Постараемся объяснить это обстоятельнѣе.
Западъ уже не вѣритъ въ возможность сохраненія Турецкой имперіи. Крымская война окончательно разубѣдила его, если только и прежде это убѣжденіе было искреннее, — да къ тому же этотъ способъ оживленія гніющаго трупа стоилъ Западу слишкомъ много денегъ и крови. Западъ не вѣритъ также и въ успѣхъ, по крайней мѣрѣ скорый успѣхъ, нравственной, ассимиляціи турецкихъ христіанскихъ племенъ, или покоренія ихъ латино-германской цивилизаціи. Онъ, правда еще не отказывается отъ способовъ толкнуть эти племена на такую дорогу, съ которой уже не было бы поворота Назадъ и которая на вѣки отдалила бы ихъ отъ Россіи: недавняя попытка соблазнить одного изъ іерарховъ греческой церкви въ Константинополѣ въ унію и подорвать крѣпость единства вѣры въ православныхъ племенахъ Турціи, свидѣтельствуетъ о томъ, что латинская пропаганда продолжаетъ входить въ соображенія французской дипломатіи. Но во всякомъ случаѣ Западъ не ограничивается и не ограничится подобными медленными средствами. Ему приходится считаться теперь съ личными свойствами тѣхъ племенъ, къ которымъ онъ до сихъ поръ относился съ презрѣніемъ, — съ ихъ мужествомъ, храбростью, живучестью и жаждою политической жизни, — и на этомъ разсчетѣ строится, пока еще въ тайнѣ, новый планъ западной политики относительно Востока.
Дѣло обстоитъ съ точки зрѣнія Запада такимъ образомъ: откладывать долѣе разрѣшеніе Восточнаго вопроса невозможно; — слѣдовательно необходимо захватить это разрѣшеніе въ свои руки и похитить его изъ рукъ Россіи. Сохранить Турцію невозможно; презирать, долѣе требованія христіанскихъ племенъ и не признавать ихъ правъ на бытіе — невозможно, какъ потому, что они начали заявлять эти права слишкомъ энергически, такъ и потому, что презирая ихъ, Западъ возвышаетъ вліяніе Россіи, даетъ ей le beau role, какъ выражаются Французы; наконецъ ассимилировать ихъ, покорить ихъ себѣ духовно и нравственно — пока невозможно. Слѣдовательно, что же остается? Остается опять овладѣть рѣшеніемъ Восточнаго вопроса въ такомъ смыслѣ, чтобъ это рѣшеніе послужило къ ущербу Россіи, чтобъ распаденіе Турецкой имперіи не только не усилило Россію, но создало для нея рядъ новыхъ опасностей и затрудненій, — чтобъ, наконецъ, сплошному единству православной славянской массы было противопоставлено другое единство не славянское, обязанное своимъ происхожденіемъ преимущественно Западу. И нѣтъ сомнѣнія, скоро Европа, дождавшись благопріятной минуты п опутавъ Русскую добросовѣстность какими-нибудь дипломатическими сѣтями, вдругъ, къ удивленію міра, объявитъ себя воспламененною сочувствіемъ къ страждущимъ христіанамъ и въ особенности къ греческой народности, перещеголяетъ въ дѣятельномъ выраженіи этого сочувствія — Россію, заберетъ въ свои руки иниціативу этого дѣла, и поставитъ насъ въ такое положеніе, что мы будемъ тащиться сзади ея, догонять ее, безпокойно ожидать — куда ей вздумается повернуть, и при всемъ томъ таить въ себѣ внутреннее сознаніе, что она заставляетъ насъ содѣйствовать своимъ, чуждымъ и гибельнымъ для насъ, политическимъ разсчетамъ. Такъ было, повторяемъ, въ дѣлѣ о Дунайскихъ княжествахъ, такъ можетъ случиться и теперь, если мы не перемѣнимъ образа дѣйствій… Но однимъ выраженіемъ сочувствія Европа не ограничится. Ея планы шире и дальновиднѣе. Объ нихъ поговоримъ завтра.
Дальновидная Англія прежде всѣхъ стала измѣнять старой своей политикѣ на Востокѣ. Не она ли настойчивѣе всѣхъ ратовала въ пользу сохраненія Турецкой имперіи? и вотъ, черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ парижскаго мира, Англія почта удвоила силу самаго злаго врага мусульманскаго владычества, за которое вела такую кровопролитную войну: она присоединила къ Греціи добровольно, въ видѣ дара, группу Іоническихъ острововъ. Съ тѣхъ поръ имя Англіи, ненавистное Грекамъ послѣ поступковъ ея съ торговымъ греческимъ флотомъ въ дѣлѣ купца Пачифико, возстановилось снова у Грековъ въ чести и славѣ. Англія даровала имъ короля; Англія является дѣятельною и могучею покровительницей, Англія же и ихъ тайная руководительница. Англійскіе корабли первые начали перевозить раненыхъ инсургентовъ и ихъ семейства съ острова Бандіи въ Грецію: ихъ примѣру послѣдовали и мы, — это правда, — но все же честь зачина въ этомъ дѣлѣ принадлежитъ не намъ… Читатели принятъ, конечно, какимъ вдругъ неожиданнымъ участіемъ къ Сербіи промолвился, года три тому назадъ, англійскій парламентъ, и въ англійской литературѣ появились книги съ выраженіями сочувствія къ Сербскому княжеству. Послѣ энергической политики лорда Стратфорда Редклифа, въ Константинополѣ, политика Англіи при Турецкомъ дворѣ какъ бы стушевалась, — но только повидимому: значеніе «императора Франковъ» у христіанскихъ племенъ Турціи въ послѣднее время сильно ослабѣло и уступаетъ мѣсто значенію Англіи. Во всякомъ случаѣ она уважается 'какъ сила, которая знаетъ чего хочетъ и можетъ сдѣлать то, что захочетъ. Очевидно, что Англія заранѣе разставляетъ для себя точки опоры на Востокѣ. Съ другой стороны, и Наполеонъ III подготовляетъ себѣ позицію въ средѣ латинской расы (возстановлять и объединять которую онъ чувствуетъ въ себѣ особое призваніе). Интриги Франціи, свергнувъ князя Кузу, посадили на княжескій престолъ иностраннаго принца, и такимъ образомъ традиціямъ, связывавшимъ съ нами эти княжества, положенъ конецъ. Европейскій принцъ, близкій родственникъ могущественнаго королевскаго дома, не могъ принять вассальное отношеніе къ султану иначе какъ временно — въ виду скораго обрѣтенія полной независимости и самостоятельности. Такимъ образомъ на нашей границѣ, рядомъ съ единоплеменною Дунайскимъ княжествамъ Бессарабіею (по крайней мѣрѣ въ значительной ея части), между нами и Турціей, или вѣрнѣе между нами и Славянами, поперекъ дороги въ Царьградъ, возникаетъ государство, которое имѣетъ въ будущемъ виды на присоединеніе къ себѣ около двухъ милліоновъ австрійскихъ Румуновъ.
Но нѣтъ никакого сомнѣнія, что операціоннымъ базисомъ политики Запада противъ Россіи скоро послужитъ Греція. Орудіемъ будетъ избрана такъ-называемая «великая идея» или идея о «великой Греціи». Извѣстно, что Греки смотрятъ на маленькое Греческое королевство какъ на залогъ будущей сильной греческой державы, и что нѣтъ Грека, который бы не мечталъ о возстановленіи Византійской имперіи. А такъ какъ ни Россія, ни Славяне Балканскаго полуострова не могутъ желать этого возстановленія, то несмотря на единовѣріе, Греки, — такъ надѣются на Западѣ, — могутъ изъ друзей обратиться въ злѣйшихъ нашихъ враговъ. Западъ будетъ всѣми силами льстить гордости и самолюбію греческой націй и постарается сдѣлать изъ Грековъ оплотъ противъ Россіи и Славянскаго міра. Единству славянской массы, какъ мы уже сказали, онъ попытается противопоставить единство греческаго племени, и поэтому станетъ всѣми мѣрами благопріятствовать греческому объединенію. Такова тайная мысль иностранной политики, которая не замедлитъ выразиться и явно. Если ужь приходится Западу мириться съ православіемъ, такъ онъ скорѣе помирится съ нимъ въ лицѣ греческаго, нежели славянскаго племени; если можетъ онъ допустить возвышеніе на Востокѣ какой-либо политической силы, такъ ужь скорѣе греческой, нежели русской. Эту задачу для западной политики довольно рѣзко выставляетъ г. Бёле, въ одной изъ январскихъ книжекъ Revue des Deux Mondes. Любопытнѣе всего, что въ этой замѣчательной статьѣ не говорится почти ни слова о славянскихъ племенахъ, населяющихъ Турцію: они, какъ должно подразумѣвать, обрекаются на подданство Грекамъ и Румунамъ, такъ какъ одновременно съ расширеніемъ предѣловъ греческой державы, съ одной стороны должна расшириться и значительно подвинуться дальше на югъ вновь созидаемая Европою румунская держава. И дѣйствительно, эта мечта французскаго публициста совпадаетъ съ политическими фактами. На Дунаѣ позиція уже занята Западомъ, политическое развитіе Валахіи и Молдавіи получило направленіе непріязненное для Россіи. Съ юга, т. е. со стороны Греціи, начинается то движеніе, которому Россія не можетъ не сочувствовать, которому не можетъ не содѣйствовать, но которымъ, безъ сомнѣнія, воспользуются западныя державы для того, чтобы поставить Грековъ въ отношенія враждебныя Къ Россіи и Славянамъ. Въ политическомъ отдѣлѣ нашей газеты было упомянуто объ адресѣ Болгаръ къ Султану, сочиненномъ, по общему мнѣнію, католическими монахами — лазаристами. Въ этомъ адресѣ заставляютъ Болгаръ выражать такую мысль, что для нихъ владычество Турокъ сноснѣе чѣмъ владычество Грековъ. Греческія газеты полагаютъ, что этотъ адресъ измышленъ по ненависти католиковъ въ Грекамъ. Мы думаемъ, напротивъ, что этотъ адресъ есть только преждевременное проявленіе политическихъ замысловъ французской политики, которой лазаристы служатъ постояннымъ и вѣрнымъ орудіемъ… Трудно, конечно, представить себѣ, чтобы Западъ охотно допустилъ образованіе могущественной греческой имперіи, но можно съ достовѣрностью предположить, что если возникновеніе греческой державы на развалинахъ Турціи и будетъ имъ допущено, какъ неизбѣжное, то не иначе какъ на условіяхъ какой-либо благовидной, но тѣмъ не менѣе весьма существенной, матеріальной и нравственной зависимости отъ Запада. Западъ предложитъ Грекахъ купить себѣ политическое величіе цѣною дружбы къ Россіи, т. е. непремѣнныхъ условіемъ своего содѣйствія Грекахъ онъ поставитъ, въ той или другой формѣ, разрывъ ихъ съ Россіей. Константинополемъ же онъ во всякомъ случаѣ постарается распорядиться такъ, чтобъ эта византійская столица не имѣла никакого грознаго и стратегическаго значенія. — Мы вовсе не утверждаемъ, чтобъ эти соображенія иностранной политики были безошибочны: Западъ и не знаетъ, съ какими силами ему придется считаться, да и Греки не такой народъ, который легко было бы Западу подчинить своему безусловному вліянію. Всего было бы лучше, конечно, еслибъ возстающіе въ Турціи христіане обошлись безъ всякаго содѣйствія западныхъ державъ, — но именно въ возможность-то этого невмѣшательства мы и не вѣримъ. Не вѣримъ потому, вопервыхъ, что такое невмѣшательство можетъ быть невыгодно для политическихъ интересовъ Европы и лишило бы се возможности дать то или другое, сообразное съ ея видами, направленіе разрѣшенію Восточнаго вопроса. Вовторыхъ потому, что и Франціи и Австріи нѣтъ другаго исхода для поправленія своихъ политическихъ обстоятельствъ, какъ принять дѣятельное участіе въ разрѣшеніи этого вопроса. Національное самолюбіе Франціи до сихъ поръ не можетъ помириться ни съ неудачею дипломатическаго похода на Россію относительно Полыни, ни съ возвеличеніемъ Пруссіи и пріобрѣтенною ею воинскою славой, ни съ категорическимъ отказомъ Бисмарка допустить извѣстное округленіе французскихъ границъ на счетъ Германіи. Ни всемірная выставка, ни новѣйшія quasi-либеральныя реформы не въ состояніи удовлетворить Французовъ. Востокъ же представляетъ богатую тему для политической фразеологіи, такъ легко воспламеняющей французское тщеславіе: «la grande cause de Occident, la cause de la civilisation!, сочувствіе Эллинамъ, сочувствіе Румунамъ, — участіе въ вопросѣ всемірно-исторической важности, — все это, вмѣстѣ съ тайнымъ желаніемъ поднять свое политическое значеніе и загладить свои неудачи, можетъ послужить настоятельномъ поводомъ къ дѣятельному вмѣшательству въ дѣла Востока, когда наступитъ къ тому время. Что же касается до Австріи, то о значеніи для нея Восточнаго вопроса нѣтъ надобности и распространяться. Вытѣсненная изъ Германіи или, лучше сказать, сокрушенная какъ держава германская, имперія Габсбурговъ сохранила тѣмъ не менѣе всѣ традиціи и инстинкты крупной державы. Австрія въ судорожныхъ конвульсіяхъ мечется теперь изъ стороны въ сторону, отыскивая точку опоры и цѣпляясь за каждый случай, который могъ бы придать ей вновь политическое значеніе. Она преисполнена вожделѣній равпшрить узкую полосу земли, которою она владѣетъ по берегу Адріатическаго моря, и пріобрѣсти Герцеговину и Боснію; она желала бы присоединить къ себѣ и Дунайскія княжества и княжество Сербское, и въ то же время основательно опасается, что вмѣсто пріобрѣтенія новыхъ земель — можетъ утратить и свои собственныя въ пользу этихъ же самыхъ княжествъ, что австрійскіе Рукуны отойдутъ въ Валахіи и Молдавіи, а австрійскіе Сербы къ Сербскому княжеству. Роковая сила влечетъ ее къ неминуемой гибели, но она не погибнетъ, не испытавъ новой борьбы и новыхъ дипломатическихъ союзовъ и комбинацій.
Западная политика ставитъ Россію въ положеніе странное и исполненное затрудненій. Нельзя, напримѣръ, Россіи не сочувствовать ослабленію вассальныхъ отношеній Молдавіи и Валахіи къ правительству султана; нельзя ей не признать, что назначеніе княземъ независимаго принца всего сильнѣе содѣйствуетъ такому ослабленію; противиться подобной мѣрѣ значило бы, повидимому, противиться „прогрессу“, „гуманности“, значило бы отрекаться отъ собственной традиціонной политики въ пользу этихъ княжествъ, и т. д. — Но нельзя не видѣть въ то же время, что назначеніе Гогенцоллерна есть политическая интрига, направленная противъ Россіи, и что Россія, вынужденная согласиться на такое нарушеніе Парижскаго трактата (нарушенія, котораго, говоря вообще, она не можетъ и не желать), въ то же самое время сама упрочиваетъ позицію для Запада на Дунаѣ. Въ такое же фальшивое отношеніе легка можемъ мы стать и въ Греціи, — и это тѣмъ болѣе прискорбно, что нѣтъ страны въ мірѣ, которая бы сочувствовала Грекамъ въ ихъ стремленіи къ независимости и свободѣ такъ какъ Россія, которая бы съ такимъ участіемъ слѣдила за геройскими подвигами Кандіотовъ и такъ соболѣзновала объ участи ихъ семействъ. Не одна сотня тысячъ рублей вышлется имъ въ помощь изъ Россіи, несмотря на всеобщее у насъ финансовое затрудненіе. Но какъ ни велика наша симпатія къ Грекамъ, мы не можемъ и не должны приносить имъ въ жертву ни нашихъ братьевъ Славянъ — Болгаръ и Сербовъ, ни интересовъ Россіи.
Намъ кажется, что Россія должна поспѣшить овладѣть иниціативой разрѣшенія Восточнаго вопроса: въ противномъ случаѣ овладѣютъ ею западныя державы и создадутъ намъ опять то неловкое положеніе, о которомъ мы говорили. Намъ кажется, что параллельно съ движеніемъ греческимъ должно было бы происходить и движеніе славянское; что Россія должна была бы тверже настаивать на освобожденіи Бѣлграда отъ турецкаго гарнизона и принять болѣе дѣятельное участіе въ разрѣшеніи церковной греко-болгарской распри, — однимъ словомъ, стать во главѣ, а не въ хвостѣ того движенія, которое объемлетъ Востокъ…
Въ тишинѣ, подъ мирною сѣнію науки, во имя самыхъ серьезныхъ и искреннихъ интересовъ знанія, готовится въ нашей общественной жизни событіе истинно знаменательное. Нынѣшнею весною, въ Москвѣ откроется этнографическая выставка, и вмѣстѣ съ тѣмъ положится основаніе постоянному этнографическому музею. Первоначальная мысль этой выставки, которой предполагали дать строго-антропологическій характеръ, возникла еще въ 1864 году въ средѣ, не задолго предъ тѣмъ возникшаго, Общества любителей естествознанія. Но вскорѣ первоначальный планъ этого предпріятія расширился: изъ антропологической выставка превратилась въ этнографическую. Матеріальныя средства для исполненія ея предложены были обществу В. А. Дашковымъ. Наконецъ, въ концѣ 186а года программа выставки была увеличена, по предложенію Н. А. Попова, еще новымъ отдѣломъ — славянскимъ. Комитетъ, занимающійся устройствомъ этой выставки, неоднократно уже публиковалъ о пожертвованіяхъ, которыя были получены имъ съ разныхъ сторонъ и свидѣтельствовали — съ какимъ всеобщимъ сочувствіемъ эта счастливая мысль была встрѣчена русскимъ обществомъ. Съ неменьшимъ сочувствіемъ отнеслись къ этому предпріятію и Славяне, преимущественно австрійскіе. Львовское ученое общество, извѣстное подъ именемъ галицко-русской Матицы и Львовскій Народный Домъ, т. е. русскій національный клубъ, назначили 200 гульденовъ и особую коммиссію для собранія наиболѣе характеристическихъ одѣяній, употребляемыхъ русскимъ заселеніемъ по обоимъ склонамъ Карпатъ, и уже успѣли, при небольшомъ пособіи московскаго комитета, составить интересную коллекцію этнографическихъ предметовъ. Хорватское ученое общество, занимающееся изученіемъ исторіи и нарѣчій южныхъ Славянъ, образовало особый комитетъ, а по южно-славянскимъ городамъ назначило коммиссіонеровъ для составленія южно- славянскаго этнографическаго музея въ Загребѣ, объявивъ, что приступая къ такому предпріятію, оно руководствуется мыслію, программою и примѣромъ, поданными московскимъ обществомъ: часть вещей южно-славянскаго музея будетъ доставлена и на московскую выставку. Затѣмъ фабрикантъ изъ города Осека (Essegg) въ Славоніи, Феликсъ Лай, выслалъ нѣсколько прекрасныхъ костюмовъ изъ той мѣстности и множество равныхъ вещей, употребляемыхъ въ домашнемъ быту и сельскомъ хозяйствѣ у Сербовъ и Хорватовъ. Не малое собраніе такихъ же вещей пожертвовано московскому музею сербскимъ депутатомъ на сеймѣ Тріединаго Королевства, жителемъ города Вуковара, Александромъ Вукашиновичемъ. Одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ дѣятелей между небольшимъ племенемъ Словенцевъ, Матія Маяръ, пожертвовалъ московскому музею чрезвычайно красивую и интересную свадебную группу изъ южной Штиріи со всею обстановкой. Извѣстный въ ученомъ мірѣ, какъ этнографъ и археологъ, президентъ чешскаго историческаго общества въ Прагѣ, Карлъ-Яромиръ Эрбень, предпринялъ, по порученію московскаго комитета, поѣздку въ окрестности города Домажлицъ (Thaus) лежащаго на границахъ Богеміи и Баваріи, гдѣ однакожъ наиболѣе удержались національные чешскіе обычаи и одѣянія, и уже успѣлъ выслать въ Москву собранную имъ коллекцію. Знаменитый хорватскій „патріотъ“, хотя и католическій епископъ, Штроссмайеръ, и буковинскій православный епископъ Гакманъ сами предложили свои услуги къ обогащенію не только московской этнографической выставки, но и музея. При этомъ слѣдуетъ упомянуть о весьма богатомъ и во многихъ отношеніяхъ замѣчательномъ собраніи костюмовъ, фотографій и другихъ этнографическихъ предметовъ, которые присланы на выставку изъ Царства Польскаго, благодаря содѣйствію князя В. А. Черкасскаго. Комитетъ не ограничился однакожъ простымъ приглашеніемъ славянскихъ ученыхъ и жертвователей участвовать въ московской выставкѣ, но и дѣлалъ заказы, при посредствѣ нашего священника въ Вѣнѣ, М. Ѳ. Раевскаго, въ тѣхъ мѣстностяхъ, откуда нельзя было ожидать обильныхъ пожертвованій. Мы увѣрены, что въ свое время будутъ объявлены во всеобщее свѣдѣніе имена всѣхъ тѣхъ лицъ, которыя были исполнителями порученій комитета въ различныхъ славянскихъ земляхъ и тѣмъ оказали существенное содѣйствіе великолѣпію выставки и полнотѣ будущаго музея. При этомъ нельзя не вспомнить, что дѣятельность славянскихъ корреспондентовъ значительно затруднялась сперва войною между Австріей и Пруссіей, потомъ холерою, которая свирѣпствовала въ Австріи весьма сильно, и наконецъ крайнею и понятною для насъ, Русскихъ, недовѣрчивостью, съ какою сельское славянское населеніе встрѣчало просьбы о снятіи фотографическихъ изображеній съ наиболѣе типическихъ лицъ и о покупкѣ народныхъ одѣяній. Теперешнія волненія на Балканскомъ полуостровѣ значительно затруднили собираніе этнографическихъ предметовъ, которыми можно было бы характеризовать бытъ турецкихъ Славянъ. Но мы знаемъ, что комитетъ все-таки имѣетъ надежду получить нѣсколько костюмовъ изъ княжествъ Сербіи и Черногоріи; а относительно болгарскихъ одѣяній также сдѣлано нѣсколько заказовъ, при посредствѣ одесско-болгарскаго попечительства. Такимъ образомъ, наша русская выставка становится русско-славянскою, тѣмъ болѣе что инородцы будутъ представлены на ней какъ второстепенныя и подчиненныя племена. Само собою разумѣется также, что при размѣщеніи славянскихъ вещей въ будущемъ музеѣ принято будетъ во вниманіе то значеніе, которое долженъ имѣть Славянскій міръ для русской науки.
Съ какой бы точки зрѣнія мы ни посмотрѣли на допущеніе славянскаго отдѣла на русскую выставку, во всякомъ случаѣ оно въ высшей степени полезно и важно. Если выставка и музей имѣютъ цѣлію ознакомить русскую публику съ бытовою стороной русской жизни, то сравненіе съ Славянами всѣхъ наименованій должно стоять въ этомъ случаѣ на первомъ планѣ: общія, родственныя черты еще не совершенно исчезли въ современной жизни славянскихъ народовъ, и подмѣтить эти черты можно только при помощи сравненія. „Замѣчательное предпріятіе, писалъ одинъ изъ нѣмецкихъ ученыхъ, которому поручено было освѣдомиться о томъ, что можетъ быть доставлено на выставку изъ страны Кашубовъ, населяющихъ восточную часть прусской Помераніи, докторъ Манигартъ, — замѣчательное предпріятіе Общества любителей естествознанія открыть въ Москвѣ этнографическую выставку обѣщаетъ принести наукѣ весьма важную пользу. Эта выставка представить картину теперешняго состоянія Славянскихъ народовъ: она сразу поставитъ на видъ, на какой высокой или низкой степени образованія, зависящей отъ внѣшнихъ условій жизни и отъ историческаго развитія, стоятъ они; она легко покажетъ, что сталось изъ отдѣльныхъ частей Славянства въ теченіе ихъ исторической жизни, подъ вліяніемъ благопріятныхъ и неблагопріятныхъ обстоятельствъ времени, какъ далеко каждая отрасль Славянства приблизилась къ образцу человѣческой нравственности, выступивъ изъ общихъ всѣмъ имъ началъ. Я думаю, что это будетъ картина величественная, хотя въ нѣкоторыхъ частяхъ и мрачная“… Мрачная въ томъ смыслѣ, добавимъ мы, что на многихъ типахъ славянскихъ, въ ихъ этнографической обстановкѣ, не можетъ не лежать печать рабства, неволи и отчужденія отъ своей народности, подъ варварскимъ ли турецкимъ, или просвѣщеннымъ австрійскимъ гнетомъ.
Но, кромѣ интереса строго научнаго, принятіе славянскаго отдѣленія на московскую выставку принесетъ ту выгоду, что сильнѣе чѣмъ что-либо другое скрѣпитъ взаимное сближеніе въ области науки и литературы между Русскими и остальными Славянами. За границей, напримѣръ въ Германіи, подобныя предпріятія вызываютъ часто оживленныя сходки ученыхъ со всѣхъ концовъ нѣмецкаго міра. Эти сходки замѣняли нерѣдко Нѣмцамъ недостатокъ политическаго единства, и дѣлались отчасти именно съ цѣлію — живѣе возбудить сознаніе національнаго и содѣйствовать политическому единству. Въ подобныхъ съѣздахъ ученыхъ, художниковъ, ремесленниковъ, духовныхъ, за границей всегда принимаетъ живое участіе городъ, служащій средоточіемъ для такого съѣзда. У Нѣмцевъ, а также и у австрійскихъ Славянъ, есть обычай, котораго они твердо держатся въ подобныхъ случачаяхъ: не только устраивать особенные, за половинную цѣну, поѣзды по желѣзной дорогѣ къ городу, гдѣ происходитъ ученое или какое-либо иное празднество, но и устраивать отъ имени городской общины дешевыя помѣщенія для пріѣзжихъ на все время праздника. Такъ праздновалась, напримѣръ, чешскими Славянами, въ 186S году, тысячелѣтняя память Св. Кирилла и Меѳеодія въ Моравскомъ городѣ Брюннѣ: русскіе путешественники явившіеся на это торжество, пользовались всѣми упомянутыми нами удобствами, устройствомъ которыхъ занимался особый комитетъ изъ мѣстныхъ жителей. Переходя къ нашему празднеству, готовящемуся нынѣшнею весной, мы должны сказать, что на русско-славянскую этнографическую выставку прибудутъ депутаціи отъ чешскихъ и хорватскихъ ученыхъ обществъ, отъ вѣнскаго географическаго общества и отдѣльные представители отъ другихъ славянскихъ учрежденій, преимущественно австрійскихъ.
Отстанемъ ли мы отъ Нѣмцевъ? Отстанемъ ли и отъ своихъ братьевъ — бѣдняковъ Славянъ? Пристыдитъ ли Москву какой-нибудь Вюрцбургъ или Брюннъ? Если почему-либо наша Московская общая Городская Дума не считаетъ себя въ нравѣ производить на пріемъ гостей расходы изъ городскихъ капиталовъ, то неужели не найдется во всей Москвѣ ни одного богатаго человѣка, который бы пожертвовалъ на это деньги? Неужели не соберется и по подпискѣ достаточной суммы, чтобы могла Москва явиться, по истинѣ, народной русскою столицей, столицей единой свободной славянской державы, и отпраздновать родственный пиръ? Или мы уже не въ состояніи предложить и трапезы своей роднѣ, своимъ кровнымъ братьямъ? И велики ли нужны на это деньги! Тысячъ шесть-семь рублей, едва ли больше Нѣтъ, Москва не опозоритъ себя, встрѣтитъ и проводитъ гостей съ честью и станетъ для нихъ и для всего Славянства средоточіемъ нравственной славянской силы. Москва ли посрамитъ свою славу?…
Дѣло спѣетъ. Трепетъ новой жизни уже слышится на Востокѣ; бодрѣе стали, оживились сознаніемъ и изготовляются къ упорной кровавой борьбѣ христіанскія населенія Турціи. Тайно и явно куется оружіе, свозятся запасы, племена ссылаются между собою, — все полно тревоги и ожиданія, все наканунѣ послѣдней, роковой битвы. Дѣло спѣетъ, но еще не поспѣло, и вникая пристальнѣе въ подробности дѣйствительной обстановки Восточнаго вопроса, можно, пожалуй, и не жалѣть о томъ, что дипломація думаетъ продлить агонію своего паціента. Нужно еще нѣсколько времени для того, чтобы наши Славяне могли совсѣмъ снарядиться къ бою и сами сдѣлаться рѣшателями своей политической судьбы. Это время близко, — но не мѣшаетъ, однако же, прежде вывести турецкій гарнизонъ изъ Бѣлграда, дать выдвинуться впередъ и предъявить свои права на существованіе многочисленному Болгарскому народу, — не мѣшаетъ и намъ сначала докончить свою желѣзную дорогу отъ Москвы къ Черному морю.
Сопоставляя тронную рѣчь императора Наполеона, сообщенную намъ вчера по телеграфу, вмѣстѣ съ депешами изъ Аѳинъ и изъ Тріеста въ томъ же No, — мы убѣждаемся, что соглашеніе между Россіей, Франціей и Австріей относительно дипломатическаго образа дѣйствій на Востокѣ — въ данную, настоящую минуту есть дѣло рѣшеное. Императоръ Французовъ объявилъ, что ничто не грозитъ сохраненію мира, что великія державы согласились между собою дѣйствовать дипломатическимъ путемъ и требовать отъ Порты уступокъ, удовлетворяющихъ законныя требованія христіанскихъ населеній и не нарушающихъ правъ султана. Такое положеніе, конечно, заключаетъ въ себѣ самомъ вопіющее противорѣчіе и есть contradictio in adjecto, ибо законныя и законнѣйшія требованія христіанъ состоятъ именно въ нарушеніи и разрушеніи верховныхъ правъ султана: этого не могутъ не знать и на Западѣ. Но эта условная безсмыслица, эта дипломатическая формула лжи, которою никто не убѣждается и которой никто не вѣритъ, ничего болѣе на значитъ, какъ желаніе отдалить, еще на нѣкоторое время, неизбѣжную развязку грознаго вопроса. Всѣми смутно чувствуется, что этимъ грознымъ Восточнымъ вопросомъ исторія какъ бы зоветъ къ отвѣту на страшный историческій судъ Востокъ и Западъ, какъ бы понуждаетъ ихъ свести итоги прожитому, разсчесться съ прошлымъ и предъявить дѣйствительныя права на новое бытіе въ будущемъ политическомъ строѣ… И понятно такое медленіе стараго міра на порогѣ суда, на краю будущаго. Всѣ державы сознаютъ, что скоро потребуется отъ нихъ такого напряженія усилій, такого расхода матеріальныхъ и нравственныхъ средствъ, для котораго онѣ еще не готовы, и на который нельзя отважиться легкомысленно и очертя голову. И мы думаемъ, что собственно для нашихъ братьевъ Славянъ — такое промедленіе послужитъ на пользу.
Но если христіане могутъ извлечь для себя пользу даже Изъ промедленія, если и Россія можетъ желать отсрочки для окончательнаго разрѣшенія восточной задачи, то все же мы не видимъ особенной пользы собственно для Россіи въ согласія ея участвовать (если вѣрить телеграфу) въ той дипломатической лжи, которую она не можетъ и повторить своими устами не краснѣя. Что значитъ, спрашиваемъ опять, удовлетвореніе законныхъ требованій христіанъ? Императору Французовъ, конечно, можно съ высоты трона толковать о верховныхъ правахъ султана и обманывать себя и міръ надеждою на примѣненіе хатти-шерифовъ и хатти-гумаюновъ, но ми не можемъ опозорить себя выраженіями вѣры въ такой лживый способъ замиренія Турціи. Одновременно съ соглашеніемъ Россіи съ Франціей, о которомъ возвѣстилъ императоръ Наполеонъ, мы читаемъ въ иностранныхъ журналахъ статью изъ Correspondance russe (газеты, которую въ Европѣ почитаютъ за оффиціозннй органъ русскаго министерства иностранныхъ дѣлъ и которая, какъ кладъ, не дается въ подлинникѣ Русскимъ въ Россіи), что Россія не вѣритъ въ примирительную силу административныхъ реформъ въ Турціи и ничего не ожидаетъ отъ турецкаго правительства. Если такъ, то что же значитъ это „соглашеніе“ и это намѣреніе Россіи „не отдѣлать своей политики на Востокѣ отъ политики Франціи“?
Что можетъ теперь учинить дипломатіи, къ какимъ существеннымъ результатамъ способны привести европейскія ходатайства и предательства? Въ чемъ можетъ теперь, въ данную минуту, заключаться удовлетвореніе законныхъ требованій христіанъ? Потребуютъ ли державы, чтобы Критъ былъ присоединенъ къ Греціи, чтобъ турецкіе гарнизоны были выведены изъ сербскихъ крѣпостей? Послѣднее довольно вѣроятно и будетъ имѣть важныя послѣдствіи для Сербіи; оно развяжетъ ей руки и избавитъ ее отъ вѣчнаго страха за существованіе столицы сербскаго княжества: турецкія пушки, направляемыя польскими офицерами, уже не будутъ грозить разрушеніемъ Бѣлграду и держать Сербію подъ матеріальнымъ и нравственнымъ гнетомъ. На эту уступку впрочемъ Турція, какъ извѣстно, склонялась и прежде. Но согласятся ли Англія и Франція на присоединеніе Кандіи и согласится ли на это Турція, не истощивъ послѣднихъ усилій въ борьбѣ? Между тѣмъ Критяне провозгласили на своемъ собраніи рѣшеніе, отъ котораго едва ли отступятся: „присоединеніе къ Греціи или смерть“. Хотя, какъ говоритъ телеграмма, полученная чрезъ Одессу, Греки и пріуныли вслѣдствіе слуховъ о соглашеніи между Россіей и Франціей, — Франціей, которая такъ несочувственно, такъ жестоко, въ лицѣ маркиза де Мутье, отнеслась къ національному одушевленію Грековъ, — нельзя однако же думать, чтобы это соглашеніе не сопровождаемое никакими насильственными мѣрами противъ возставшихъ, прекратило борьбу. Кровь будетъ литься попрежнему, — въ то самое время, какъ Россія, вмѣстѣ съ Франціей, будетъ настаивать надъ султаномъ, чтобъ онъ исправилъ неисправимую турецкую администрацію, и будетъ, въ хорѣ съ западными державами, стараться убаюкать мучимыхъ сладкою и старою пѣснью, что сердце мучителя преисполнено любви и самыхъ благихъ и кроткихъ желаній. Мы конечно говоримъ все это въ томъ предположеніи, что Россія, вмѣстѣ съ западными державами, ограничится въ настоящее время однимъ дипломатическимъ ходатайствомъ о какомъ-либо облегченіи Бандіотовъ отъ налоговъ и о болѣе дѣйствительномъ выполненіи хатти-гумаюна. Между тѣмъ кровь могла бы перестать литься, и Восточный вопросъ еще былъ бы далекъ отъ полнаго разрѣшенія, если бы было исполнено законное требованіе Грековъ острова Крита присоединиться къ Грекамъ королевства. Если же на это невозможно было бы добиться согласія прочихъ державъ, то все же мы не видимъ, почему бы Россіи нельзя было остаться одной при своемъ мнѣніи, и почему, въ полномъ сознаніи чистоты и безкорыстія своихъ намѣреній, не могла бы она предъявить Турціи такое сображеніе, которое бы дѣйствительно на нѣкоторое время уняло кровь и замирило Грековъ? На совѣтѣ западныхъ державъ Россія, какъ всего лучше знакомая съ положеніемъ дѣлъ на Востокѣ, должна бы, казалось намъ, являться ходатаемъ за истинные интересы христіанскихъ населеній, и не присоединяться къ фальшивому хору европейскихъ дипломатовъ. Одно заявленное громко, хотя бы и неуваженное, требованіе Россіи, напримѣръ, о присоединеніи Крита къ Греціи, подняло бы значеніе Россіи на Востокѣ выше значенія прочихъ благосклонныхъ къ султану державъ, а подъемъ этого значенія для насъ несравненно дѣйствительнѣе въ будущемъ и дастъ намъ практическіе результаты несравненно важнѣйшіе, чѣмъ настоящія дипломатическія уступки и сдѣлки. Впрочемъ, повторяемъ, мы должны дождаться болѣе положительныхъ свѣдѣній объ этомъ соглашеніи нашемъ съ Франціей, о которомъ такъ торжественно возвѣстилъ Наполеонъ III: тогда уяснятся намъ поводы и виды этого соглашенія.
Читатели нашего политическаго отдѣла вѣроятно не пропустили безъ вниманія помѣщенную въ 28 No нашей газеты статью сербскаго публициста Матіи Бана. Въ одно время съ нею въ „Московскихъ Вѣдомостяхъ“ появились письма одного Серба изъ Бѣлграда, а въ 27 No этой газеты помѣщена и телеграмма изъ Берлина совершенно въ духѣ этихъ двухъ упомянутыхъ нами статей. Оба писателя стараются доказать, что Восточный вопросъ не долженъ пугать Европу, что Европѣ нечего и вмѣшиваться въ его разрѣшеніе, что онъ можетъ быть разрѣшенъ силою самихъ внутреннихъ національныхъ элементовъ Балканскаго полуострова. „Мы не только не просимъ, но и не хотимъ, чтобъ Европа подняла за насъ оружіе; мы желаемъ только, чтобъ она не мѣшала намъ“, говорятъ Сербы. Поэтому они и не очень хлопочетъ о немедленномъ взрывѣ на Востокѣ; намѣреваясь рѣшить вопросъ своими силами, они собираются съ силами. Вотъ почему, отчасти, мы и сказали, что небольшое замедленіе въ разрѣшеніи Восточнаго вопроса не повредитъ славянскому дѣлу. Но мы имѣемъ здѣсь въ виду и нѣчто другое, о чемъ забываютъ оба сербскіе писателя, весьма вѣрно отражающіе народныя стремленія Сербовъ. По ихъ мнѣнію, на Балканскомъ полуостровѣ только три народности: греческая, румынская и сербская, или славянская, сгруппировавшаяся около Сербіи. Г. Банъ говоритъ о „Тройственномъ Союзѣ“ трехъ будущихъ государствъ Румынскаго, Греческаго и Сербскаго, который долженъ обезпечить миръ Европы. Въ то же время упомянутая нами телеграмма изъ Берлина возвѣщаетъ, въ видѣ какой-то международной сплетни, что Россія предлагаетъ устройство Союза, на мѣсто Турціи, изъ Сербіи, Румыніи и Греціи, съ центральнымъ управленіемъ въ Константинополѣ. Намъ нѣтъ надобности доказывать неосновательность этой депеши, но она свидѣтельствуетъ, что подобныя соображенія уже пущены въ ходъ въ Европѣ. Мы вполнѣ сочувствуемъ побужденіямъ и даже плану сербскихъ публицистовъ, но не можемъ не подивиться только одному, что ни тотъ, ни другой даже не упоминаютъ о Болгарахъ и о болгарской народности, тогда какъ Болгаръ почти вдвое больше, чѣмъ Сербовъ, и Болгарскій народъ имѣетъ свою исторію и преданія. Подобное забвеніе со стороны Сербовъ глубоко оскорбитъ ихъ сосѣдей и братьевъ Болгаръ, и если Сербы ихъ забываютъ, то мы, Русскіе, забыть ихъ не должны и не можемъ. Мы желаемъ союза Болгаръ съ Сербами для противодѣйствія османскому владычеству и честолюбивымъ греческимъ замысламъ, если таковые будутъ предъявлены Греками относительно Славянскихъ племенъ, — но мы не можемъ требовать отъ Болгаръ, чтобъ они исчезли какъ Болгары въ племени сербскомъ, если на то нѣтъ соизволенія самихъ Болгаръ. Болгары поставлены въ худшія условія жизни и существованія, чѣмъ Сербы, — у нихъ менѣе залоговъ для политическаго возрожденія, чѣмъ у Сербовъ, — они народъ менѣе воинственный и отважный, — но въ нихъ живо сознаніе своей болгарской народности, эта народность богато одарена духовно, и хочетъ жить. Пусть же Сербы примутъ это къ свѣдѣнію и пусть Болгары воспользуются отстрочкой Восточнаго вопроса для предъявленія и своихъ правъ на бытіе…
Мы были правы, когда, разсуждая о тронной рѣчи Наполеона III, переданной намъ по телеграфу, высказали нѣкоторое удивленіе и сомнѣніе по поводу провозглашеннаго императоромъ Французовъ рѣшенія Россіи: „не отдѣлять своей политики отъ политики Франціи на Востокѣ.“ Мы тогда же выразили желаніе дождаться болѣе положительныхъ свѣдѣній объ этомъ нашемъ соглашеніи съ французскимъ правительствомъ, и мы должны сознаться, что статья, вызванная этою рѣчью въ Journal de St.-Petersbonrg и напечатанная нами во вчерашнемъ No „Москвы“, въ значительной степени успокоиваетъ встревоженное русское чувство. Съ соблюденіемъ всѣхъ формъ, требуемыхъ вѣжливостью и дипломатическими приличіями, органъ русскаго министерства иностранныхъ дѣлъ даетъ ясно понятъ, что заявленіе Наполеона о такомъ трогательномъ согласіи русской политики съ французской и о такой великодушной нашей готовности идти на буксирѣ французской дипломатіи — было совершеннымъ сюрпризомъ для самого русскаго кабинета. Оказывается, что наши дипломатическія сношенія съ Франціей, по Восточному вопросу, не давали вѣнценосному оратору ни малѣйшаго повода употреблять въ своей рѣчи такія риторическія гиперболы — чтобы не сказать: небылицы. Оказывается, что Франція шла въ послѣднее время совершенно врозь съ нашимъ кабинетомъ по дѣламъ Востока; что она постоянно и ревниво оберегала власть Порты въ ея столкновеніяхъ съ Сербами и Греками, и что она-то и внушила Турціи „ту систему насильственнаго подавленія, которая привела къ кровопролитной междоусобной войнѣ.“ Оказывается, что не Россія рѣшилась не отдѣлять своей политики отъ политики французской, но Франція рѣшилась сдѣлать volte-face съ проворствомъ, достойнымъ знаменитаго Боско, и пристать наконецъ къ тому образу дѣйствій, который давно совѣтовала и которому неуклонно слѣдовала Россія. Дипломатическій тактъ не дозволяетъ, конечно, нашему оффиціальному журналу выходить изъ предѣловъ сдержанности въ обсужденіи того страннаго, хотя и ловкаго маневра, которымъ французскій кабинетъ счелъ нужнымъ прикрыть эту перемѣну позиціи. Но мы имѣемъ право быть нѣсколько откровеннѣе. Причина этого маневра ясна. Франція, спохватившись наконецъ, что ея политика ошибочная, подрываетъ ея вліяніе на Востокѣ, и что напротивъ въ той же мѣрѣ усиливается значеніе Россіи, являющейся единственнымъ ходатаемъ предъ Европою и Портою за бѣдствующихъ христіанъ, — Франція, въ лицѣ своего водителя, рѣшилась опередить Россію, такъ-сказать — перебѣжать ее, битъ у нея иниціативу, присвоить себѣ честь почина, принадлежащую Россіи, и не задумалась, съ храбростью поразительною, безцеремонно и во всеуслышаніе извратить факты и объявить, что сама Россія соглашается пристегнуть себя къ французской политикѣ. Мы не можемъ согласиться съ Journal de St.-Petersbourg, что въ виду результатовъ столь благопріятныхъ интересамъ просвѣщеннаго міра было бы ребячествомъ спорить, кому принадлежитъ въ этомъ дѣлѣ иниціатива или первенство, какая держава отклонилась или присоединилась къ другой.» Извращеніе истины въ такомъ важномъ для Россіи вопросѣ можетъ бросить, или по крайней мѣрѣ имѣетъ цѣлію бросить невыгодную тѣнь на нашъ политическій образъ дѣйствій и компрометировать насъ въ глазахъ восточныхъ населеній, озлобленныхъ на Францію за ея политику на Востокѣ, — представивъ Россію какъ бы солидарною съ политикой французскаго кабинета. Объясненіе Journal de St.-Petersbourg конечно не получитъ такой торжественной огласки, какъ тронная рѣчь императора Француpjвъ; Moniteur едва ли перепечатаетъ статью оффиціальнаго органа русскаго министерства, и кому же въ Европѣ придетъ на умъ подозрѣвать неточность въ такихъ важныхъ политическихъ заявленіяхъ, которыя совершаются съ высоты трона? Можно, впрочемъ, надѣяться, что ни Греки, ни Славяне не дадутъ себя смутить подобными завѣреніями, какъ бы торжественны они ни были. Имъ слишкомъ хорошо нэвѣстна истина, они владѣютъ слишкомъ полновѣсными доказательствами — какова была прежняя система дѣйствій Франціи на Востокѣ: ихъ не обморочитъ неправда пышныхъ французскихъ фразъ.
Но дѣло едва ли ограничится фразами. Ровно мѣсяцъ тому назадъ мы говорили, несмотря на почти-непріязненное отношеніе Франціи къ критскому возстанію, что когда придетъ время, французскій кабинетъ не затруднится дать внезапный, именно внезапный поворотъ своей политикѣ и вдругъ явится благодѣтелемъ Грековъ — съ тѣмъ, чтобы занять господствующую позицію и стать во главѣ дѣла. Вотъ почему мы и настаивали съ такою рѣзкостью на томъ, чтобы Россія не дала себя опередить и поспѣшила овладѣть иниціативой въ Восточномъ вопросѣ. Но овладѣть иниціативой не въ томъ еще состоитъ, чтобы, какъ говоритъ Journal de St.-Petersbourg, первому побудить, — выписываемъ подлинныя слова, — «великія державы къ общему соглашенію, съ цѣлью прекратить кровавыя столкновенія и предотвратить ихъ возобновленіе, совѣтуя Портѣ принять мѣры, которыя могли бы помирить сохраненіе турецкаго владычества съ развитіемъ и благоденствіемъ христіанскихъ населеній Востока». Намъ кажется, что совѣтовать это — все равно, что совѣтовать невозможное, ибо одно исключаетъ другое, и развитіе христіанскихъ народовъ съ сохраненіемъ оттоманскаго владычества несовмѣстно и непримиримо. Намъ кажется, что совѣтовать невозможное и входить въ соглашеніе о мѣрахъ палліативныхъ, слѣдовательно неспособныхъ предотвратить зло — это не значитъ еще овладѣть положеніемъ дѣла. На такомъ пути легко дать себя опередить всякому, менѣе «благонамѣренному» и менѣе заботящемуся о репутаціи умѣренности и добронравности; на такомъ пути легко остаться позади всѣхъ, съ полученіемъ даже, въ воздаяніе за свою скромность, сюрпризовъ въ родѣ тѣхъ, которые недавно возбудили «удивленіе» оффиціальнаго органа нашего министерства. Здѣсь нуженъ починъ болѣе смѣлый, нужна иниціатива фактовъ. Всякій обладающій рѣшимостью и способностью такой иниціативы поставитъ менѣе рѣшительныхъ какъ бы въ зависимость отъ своего образа дѣйствій.
Въ томъ же самомъ No Journal de St-Peterebourg, гдѣ говорится о вышеупомянутыхъ добрыхъ совѣтахъ Портѣ, находится и другая статья, не имѣющая характера оффиціальнаго communique, но тѣмъ не менѣе выражающая мысль редакціи. Она также перепечатана нами во вчерашнемъ No. Эта статья высказываетъ какъ бы нѣкоторое недовѣріе къ успѣху подобныхъ совѣтовъ и палліативныхъ мѣръ. Того же мнѣнія, только болѣе рѣзкаго, держится и Correspondance Russe. Мы вполнѣ раздѣляемъ это мнѣніе. Никто лучше русскаго кабинета не знакомъ съ положеніемъ дѣдъ на Востокѣ, и никому лучше его не можетъ быть извѣстно, что ни излѣчить «больнаго», ни продлить слишкомъ долго его агонію — нѣтъ возможности. Никто искреннѣе Россіи не желаетъ развитія и благоденствія христіанскихъ народовъ на Балканскомъ полуостровѣ, никто менѣе ея не заинтересованъ въ сохраненіи оттоманскаго владычества, и никто, въ то же время, глубже не убѣжденъ въ несовмѣстимости этого владычества съ благоденствіемъ христіанъ. Такое внутреннее сознаніе и такая, вполнѣ справедливая оцѣнка состоянія дѣлъ на Востокѣ — необходимо лишаютъ насъ вѣры въ собственныя наши дипломатическія ходатайства и предстательства, приспособляемыя нами въ ладъ съ общимъ тономъ западно-европейской дипломатіи. Наше министерство подаетъ совѣты, въ успѣхъ которыхъ само не вѣритъ; пишетъ ноты, которыхъ назначеніе скорѣе свидѣтельствовать передъ Европой о нашемъ безкорыстіи и миролюбіи, нежели домогаться дѣйствительнаго спасительнаго результата. Подобное внутреннее противорѣчіе естественно ослабляетъ нашу силу и ставитъ насъ постоянно въ ложное положеніе. Оно не удовлетворяетъ ни общественнаго мнѣнія въ Россіи, ни ожиданій христіанъ на Востокѣ, не внушаетъ и довѣрія западноевропейскимъ правительствамъ. Россія, какъ проситель, ходатайствуя за христіанъ, стучится въ двери европейскихъ кабинетовъ, добиваясь отъ нихъ благопріятнаго отзыва, справляясь о томъ, что они намѣрены сдѣлать, приглашая ихъ дѣйствовать вмѣстѣ, и получаетъ въ отвѣтъ отъ кабинетовъ, надумавшихся и снесшихся тайно другъ съ другомъ: «ступай за нами: мы знаемъ про себя, что мы сдѣлаемъ и когда сдѣлаемъ; если будешь идти за нами, — мы объявимъ міру о твоемъ миролюбіи, въ противномъ случаѣ мы опять обвинимъ тебя въ властолюбивыхъ замыслахъ, въ ambition moscovite, чего ты, какъ огня, боишься и ради чего ты готова на всякія уступки, свидѣтельствующія о твоемъ безкорыстіи». Этотъ страхъ нашъ, въ самомъ дѣлѣ, ловко эксплуатируется западными державами, и привелъ насъ къ тому, что отъ парижскаго трактата, самовольно нарушеннаго европейскими кабинетами, осталось обязательнымъ и дѣйствительнымъ единственно то, что служитъ ко вреду и къ ущербу Россіи.
Во имя нарушенія этого трактата, Россія въ правѣ возвратить себѣ устье Дуная и не стѣсняться условіемъ, опредѣляющимъ цифру нашихъ военныхъ судовъ въ Черномъ морѣ. Во имя перемѣнъ, произведенныхъ Франціей въ Дунайскихъ Княжествахъ, Россія въ правѣ требовать — гласно и настойчиво — такихъ же перемѣнъ и для Сербскаго Княжества. Въ кандійскомъ вопросѣ Россія не можетъ предлагать другаго разрѣшенія, какъ присоединенія Крита къ Греціи. Таково, по крайней мѣрѣ, наше мнѣніе Во всякомъ случаѣ, мы въ правѣ надѣяться, что наше министерство иностранныхъ дѣлъ, давшее столько доказательствъ національнаго направленія своей политики, признаетъ наконецъ необходимость гласно и явно, — въ циркулярной ля нотѣ, или въ какой бы то ни было дипломатической формѣ, — заявить о правахъ Россіи и выразить предъ Европою, восточными христіанами и общественнымъ мнѣніемъ Россіи, какъ свои дальновидныя соображенія, такъ и тѣ положительныя средства въ умиренію Востока, которыя можетъ пока присовѣтывать Россія безъ ущерба своему нравственному достоинству.
Упрямый Мадьяръ осилилъ упрямство Нѣмца. Восемнадцатилѣтняя борьба Австріи съ Венгріей окончилась на дняхъ къ совершенному торжеству мадьярскаго племени. Трудно найдти что-либо любопытнѣе и поучительнѣе этой борьбы. Она обнаруживаетъ столько же и замѣчательное искусство политическихъ вождей Венгріи, сколько и политическую упругость самой націи. Она свидѣтельствуетъ наконецъ, о томъ что значитъ, какимъ могучимъ рычагомъ въ исторической дѣятельности народа служитъ сила самомнѣнія — вѣра въ себя, въ достоинство и право своей народной личности. Мадьярское племя, какъ извѣстно, физіологически вымираетъ, но мадьярскій національный духъ живъ и живучъ и неутомимо продолжаетъ свои нравственныя завоеванія, превращая въ Мадяръ не-мадьярскихъ обитателей Венгріи. Германизація, похитившая у Славянскаго міра столько славянскихъ странъ, собравшая такую богатую жатву въ славянскихъ населеніяхъ Австріи, — сокрушилась объ упорство ревнивой мадьярской національности. Новое доказательство, что ни превосходство «культуры», ни высшая степень цивилизаціи, ни преимущества языка, имѣющаго значеніе всемірнаго гражданства, — то-есть ни одна изъ тѣхъ причинъ, которыми оправдывается обыкновенно онѣмеченіе Поляковъ въ Познани и вообще духовное порабощеніе одного племени другимъ, — не въ силахъ покорить чужой народности, если она сама въ себя несомнѣнно вѣритъ, если ей неотъемлемо присуще признаніе своихъ собственныхъ правъ на жизнь и самостоятельное личное развитіе, — если однимъ словомъ, она хочетъ жить — и быть самой собою.
Мы не пишемъ апологію мадьярской народности; напротивъ, мы съ глубокою скорбью свидѣтельствуемъ объ ея успѣхахъ, столь опасныхъ и вредныхъ для обитающихъ въ Венгріи и вообще въ Австріи Славянъ. Но мы не можемъ, мы не должны относиться съ презрѣніемъ къ тѣмъ нравственнымъ силамъ, которыя даютъ перевѣсъ чужимъ національностямъ надъ славянскою. Мы должны внимательно всматриваться въ свойство этихъ силъ и укрѣпляться въ собственномъ народномъ самосознаніи. Нашъ горькій упрекъ относится впрочемъ не къ однимъ Славянамъ, живущимъ въ Западной Европѣ, внѣ Россіи, но отчасти и къ намъ, Русскимъ. Не приходится ли нерѣдко и намъ самимъ, у себя дома, доказывать, что государственное внѣшнее единство еще не приводитъ къ такъ-называемой ассимиляціи или отождествленію племенъ, и что важнѣе всѣхъ внѣшнихъ практическихъ мѣръ къ обрусѣнію нашихъ окраинъ — это выясненіе нами себѣ самимъ понятія о нашей народности и строгое, неуклонное огражденіе ея правъ, по крайней мѣрѣ въ сознаніи. Если хотя въ сознаніи мы крѣпко будемъ держаться своей народности и держать ея имя для себя самихъ «честно и грозно», то практическія послѣдствія произойдутъ отъ того сами сами собою — несравненно болѣе плотворныя, чѣмъ всякія искусственныя насильственныя мѣры. Не столько о томъ чтобы обрусить нашихъ инородцевъ (разумѣемъ собственно западныхъ) должны мы заботиться, сколько о томъ, чтобъ они обрусѣли, — а это возможно только при постоянномъ нравственномъ дѣйствіи на нихъ силы нашего собственнаго мнѣнія о своей русской народности, и отъ степени этой силы….
Но обратимся къ побѣдѣ Мадьяръ надъ австрійскимъ правительствомъ и къ послѣдствіямъ ея для австрійскаго Славянства.
Послѣ того какъ Венгрія въ 1849 г., побѣжденная русскими войсками и простершаяся, по извѣстному выраженію Паскевича, «у ногъ его величества», императора всей Россіи, была передана нами императору Францу-Іосифу, — послѣ казней и другихъ дѣйствій мщенія, совершенныхъ раздраженными австрійскими Нѣмцами, древняя конституція Венгерскаго королевства была отмѣнена, и австрійское правительство, централизируя власть въ Вѣнѣ, лишило Венгрію той политической самостоятельности, на которую она имѣла право по силѣ своей конституціи и по первоначальнымъ договорамъ съ Габсбургами. Сознавая всю ненадежность своего мозаичнаго государственнаго состава; чувствуя вмѣстѣ съ утратой историческаго обаянія, нѣкогда связаннаго съ именемъ «священной римской имперіи» и съ утратою своего верховнаго значенія въ Германіи послѣ разрушенія старыхъ нѣмецкихъ порядковъ Наполеономъ І-мъ, — ослабленіе прежнихъ связей державшихъ части государственнаго зданія; въ виду, наконецъ, пробудившагося національнаго сознанія у разноплеменныхъ своихъ народовъ и потрясенная событіями 1848 и 1849 года, — Австрія, въ теченіи послѣднихъ 18-ти лѣтъ металась, какъ больной въ горячкѣ, отъ одной политической системы къ другой. Всѣ усилія этого послѣдняго періода были направлены австрійскою имперіей къ тому, чтобъ сыскать себѣ политическую формулу управленія и такую норму государственнаго бытія, въ которой разнородность состава не мѣшала бы сплошному политическому единству и централизаціи правительственныхъ силъ. Самымъ могучимъ противникомъ такого единства и централизація являлась, разумѣется, Венгрія съ преданіями и привычками своей долгой конституціонной жизни, съ упорствомъ и отважностью мадьярскаго народнаго духа. Императоръ австрійскій вознамѣрился замѣнить династическую связь Венгріи съ имперіей въ особѣ короля и императора (Personalunion) — прямымъ, непосредственнымъ соединеніемъ ея съ Австріей, и вотъ именно на попытки къ осуществленію этихъ замысловъ со стороны правительства и на отпоръ со стороны Венгріи и употреблено ровно восемнадцать лѣтъ. Тактика національной мадьярской партіи, предводимой знаменитымъ Деакомъ, состояла въ томъ, чтобы требовать ни болѣе ни менѣе какъ возстановленія непрерывности историческаго права и историческаго преданія Венгріи, именно возстановленія конституціи, не прибавляя и не убавляя ничего, не допуская ни отступленій ни сдѣлокъ. Всякіе революціонные пріемы были отвергнуты этою партіей; она постоянно держалась почтительности въ формахъ, но крѣпко стояла на почвѣ законности, и никакія усилія правительства не могли выбить ее изъ этой позиціи. Не переходя къ фактическому сопротивленію, Венгрія ограничивалась однимъ пассивнымъ отрицаніемъ легальности австрійскихъ правительственныхъ мѣръ. Сознаніе цѣлой страны отказывало неумолимо всѣмъ дѣйствіямъ австрійскаго правительства въ Венгріи, всѣмъ учиненнымъ съ 1848 года преобразованіямъ — въ нравственной и юридической санкціи. Для Мадьяръ теченіе легальной жизни прервано 1848 годомъ, и все совершенное Австріей въ Венгріи, послѣ уничтоженія конституціи Св. Стефана, признается ими какъ юридически не бывшее, non avenu, или какъ дѣйствіе насильственное, внѣзаконное. Созывается ли императоромъ сеймъ, съ тѣмъ чтобы привести въ исполненіе задуманную императоромъ мѣру, сеймъ почтительно объявляетъ, что будучи созванъ не на точномъ основаніи конституціи, онъ не считаетъ себя правоспособнымъ дать требуемое отъ него утвержденіе. Сеймъ распускается, созывается вновь — и опять объявляетъ себя не компетентнымъ. Приглашается ли Венгрія послать депутатовъ въ имперскую думу, она отказывается и дѣлаетъ имперскую думу не полною, несостоятельною, и разрушаетъ планы австрійскихъ министровъ. Никакихъ уступокъ, никакихъ сдѣлокъ, никакихъ требованій, кромѣ требованія возстановленія конституціи, или своей юридической правоспособности; никакого другаго сопротивленія, кромѣ отказа въ согласіи, въ освященіи правительственныхъ дѣйствій добровольнымъ участіемъ въ нихъ. Правительству очищалось постоянно открытое поле дѣйствовать внѣшнею властью; оно такимъ пассивнымъ сопротивленіемъ поставлялось постоянно въ необходимость — или уступить требованіямъ Венгріи, или прибѣгнуть къ насилію. Но прибѣгать къ насилію было и опасно и не своевременно, особенно когда положеніе финансовъ, и политическія соображенія, и отношенія къ прочимъ частямъ имперіи вынуждали Австрію перейти отъ абсолютизма къ конституціонной формѣ правленія, когда нужно было поднять свой финансовый и политическій кредитъ громкими либеральными мѣрами. Напрасно и грозилъ и упрашивалъ императоръ, напрасно совершалъ поѣздки въ Офенъ и самъ лично, и вмѣстѣ съ своею супругой: пріемы были торжественные, но требованія неумолимы. Положеніе австрійскаго правительства было невыносимо, но оно сдѣлалось еще невыносимѣе послѣ пораженія при Садовой, исключившаго Австрію изъ Германіи. Гдѣ искать поддержки, на что опереться? На нѣмецкія ли земли имперіи? Но Нѣмцевъ такъ немного и ихъ тянетъ къ единству съ Германіей; нѣмецкимъ элементомъ Пруссія могущественнѣе, и перевѣсъ будетъ на ея сторонѣ. На Славянъ ли? Но Славяне восьми наименованій не представляютъ сплошной политической силы, они разрозненны, разноязычны, они враждуютъ между собою (какъ напримѣръ Поляки и Русскіе въ Галиціи), — у нихъ нѣтъ ни аристократіи, ни богатства, ни живыхъ политическихъ преданій, ни того нравственнаго авторитета, который бы подчинилъ имъ Мадьяръ и Нѣмцевъ, — ни того упругаго, несокрушимаго, гордаго и воинственнаго духа, который внушаетъ страхъ и невольно покоряетъ. Австрія пробовала систему федерализма; но не говоря о томъ, что Венгрія — могущественнѣйшій членъ имперіи — не соглашалась ни на какія измѣненія въ своей конституціи, — федерализмъ велъ ее въ безконечному раздробленію. Приходилось или дѣлить имперію, на основаніи принципа національной равноправности, на самыя мелкія политическія дроби — чуть не по деревнямъ и селамъ, — признавать автономію и Чеховъ, и Моравлянъ, и Русскихъ, и Поляковъ, и Словаковъ, и Сербовъ банатскихъ, и Хорватовъ, и Словенцовъ, и Сербовъ иллирійскихъ, и Румыномъ, и т. д. и т. д.: но такое дѣленіе, при нравственномъ ослабленіи силы нѣмецкаго связующаго цемента, не представляло надежныхъ ручательствъ за продолжительное существованіе. — Или дѣлить имперію на нѣсколько группъ: на нѣмецкую, чешскую и польскую? Но всѣ эти группы не въ состояніи пересилить группы венгерской. Три милліона Русскаго населенія Галиціи не хотятъ признавать въ ней господства незначительнаго польскаго меньшинства, и сосѣдство съ Русской имперіей придаетъ нѣкоторый вѣсъ ихъ сопротивленію. Что же касается до Чеховъ, то ихъ политическія преданія не представляютъ живой непрерывной силы, а вызваны на свѣтъ Божій изъ-подъ пыли архивовъ. Австрійскому правительству ничего не оставалось дѣлать, какъ искать опоры себѣ въ Мадьярахъ и Нѣмцахъ, и оно рѣшилось уступить вполнѣ и безотговорочно требованіямъ Венгріи. 14 апрѣля должно совершиться въ Офенѣ коронованіе императора Франца-Іосифа какъ короля Венгріи, ибо Венгрія повинуется не императору австрійскому, а своему королю. «Я обѣщаю свято и нерушимо охранять Венгрію и ея конституцію, въ надеждѣ что Венгрія охранитъ имперію», возвѣщаетъ императоръ Францъ-Іосифъ въ своемъ манифестѣ. «Эльенъ!» восклицаютъ Мадьяры. Союзъ заключенъ.
Но этотъ союзъ — на гибель Славянамъ. Мадьяры требуютъ возстановленія политическихъ предѣловъ Венгріи, простиравшихся, какъ извѣстно, до Адріатическаго моря и включавшихъ въ себѣ не только Банатъ, но и такъ-называемую Славонію и Хорвацію. Они не признаютъ равноправности славянской національности съ мадьярскою, и имъ предстоитъ рѣшать у себя дома тотъ вопросъ, которымъ мучается за предѣлами Лейты Австрія. Этотъ вопросъ пахнетъ кровью: междоусобная брань, между Мадьярами съ одной стороны и Сербами и Хорватами съ другой въ 1849 году, еще жива въ памяти этихъ народовъ. Въ другой разъ мы. разсмотримъ подробнѣе это положеніе дѣдъ, чреватое грозными событіями… Что же касается Славянъ по сю сторону Лейты, то Нѣмцы и министерство относятся къ нимъ съ величайшимъ пренебреженіемъ. Богемскій сеймъ безъ церемоніи распущенъ. Конференція Славянъ въ Вѣнѣ вызвала насмѣшки нѣмецкихъ газетъ: «на какомъ языкѣ станутъ эти Славяне различныхъ наименованій объясняться между собою? Конечно, опять на нѣмецкомъ, какъ было на съѣздахъ пражскихъ въ 1848 году!!!» Это пренебреженіе, эти насмѣшки вызываются и оправдываются вполнѣ — отсутствіемъ у разноименныхъ, разновѣрныхъ и разноязычныхъ австрійскихъ и славянскихъ племенъ — общаго объединяющаго ихъ славянскаго языка и славянскаго политическаго начала.
Пока Славяне не доработаются своимъ сознаніемъ до этого объединяющаго начала, всѣ ихъ усилія устроить свою судьбу въ Австріи къ выгодѣ славянской національности — останутся тщетными. Ни съ Мадьярами, ни съ Нѣмцами у нихъ не можетъ быть искренняго союза. Уроки исторіи, кажется, должны были бы вразумить ихъ, что надѣяться на Австрію имъ нечего, и что мечты о созданіи славянской конфедераціи на нѣмецкой закваскѣ были неисполнимыми и грѣшными мечтами. Это задача неразрѣшимая и остается неразрѣшимою. Изъ нея только два выхода: или полное онѣмеченіе Славянъ, или распаденіе австрійскаго нѣмецко-мадьярско-славянскаго союза.
Впрочемъ для одной части Австріи вопросъ вовсе не представляется сложнымъ: именно для сосѣдней съ Россіей Галицкой и Карпатской Руси. Ей не далеко ходить за своимъ естественнымъ объединяющимъ началомъ…
«Въ критскомъ или кандійскомъ вопросѣ, Россія не можетъ предложить иного, сообразнаго съ своимъ достоинствомъ, совѣта Портѣ, какъ отдать Кандію Греціи», — говорили мы по поводу тронной рѣчи императора Наполеона и по поводу разныхъ дипломатическихъ нотъ и депешъ, перекрещивавшихъ Европу во всѣхъ направленіяхъ и заключавшихъ въ себѣ тотъ общій смыслъ, чтобъ «установить между великими державами соглашеніе съ цѣлью прекратить и предотвратить кровавыя столкновенія, которыя могли бы помиритъ сохраненіе оттоманскаго владычества съ благоденствіемъ христіанскихъ населеній Востока». Это соглашеніе, сколько можно судить по документамъ, сообщеннымъ иностранными газетами, установилось было на томъ, чтобы предложить Турціи даровать Криту такъ-называемую автономію съ мѣстнымъ управленіемъ, составленнымъ на половину изъ мусульманъ и христіанъ, подъ верховнымъ завѣдываніемъ Дивана. Но не трудно было предвидѣть, что такимъ позднимъ совѣтамъ не потушить разгорѣвшагося пламени и не унять льющуюся кровь. Имѣя въ виду одну геройскую рѣшимость Критянъ не поддаваться ни на какія обѣщанія и сдѣлки и не прекращать борьбы до конца, мы не могли не сожалѣть, что и Россія будетъ тянуть ту же фальшивую ноту, какую задаетъ по дѣламъ Востока камертонъ западноевропейской политики. «Одно заявленное громко, хотя бы и не уваженное, требованіе Россіи о присоединеніи Крита къ Греціи подняло бы значеніе Россіи на Востокѣ выше значенія прочихъ державъ», говорили мы, въ той увѣренности, что подъемъ этого значенія дастъ намъ въ будущемъ несравненно дѣйствительнѣйшіе практическіе результаты, чѣмъ настоящія дипломатическія уступки и «компромисы»…
«Русскій посланникъ, генералъ-адъютантъ Игнатьевъ, совѣтуетъ Портѣ согласиться на присоединеніе Кандіи къ Греціи», — возвѣстила намъ русская телеграмма, пересланная изъ Константинополя въ Петербургъ черезъ Одессу….
Мы съ нетерпѣніемъ ждали того No Journal de St.-Petersbourg, въ которомъ, по соображенію времени, должна была появиться эта телеграфическая депеша, чтобы видѣть — будетъ-ли она опровергнута. Journal de St.-Petersbourg перепечаталъ ее вполнѣ безъ всякаго возраженія: напротивъ изъ того значенія, которое онъ придаетъ сообщеннымъ въ этой же телеграммѣ извѣстіямъ о битвахъ въ Кандіи и Ѳессаліи, можно заключить, что онъ вообще признаетъ эту телеграмму вполнѣ достовѣрною.
Съ радостью и благодарностью будетъ привѣтствовать Россія такое смѣлое и рѣшительное дѣйствіе нашего кабинета, вполнѣ достойное нашихъ историческихъ преданій, вполнѣ согласное съ требованіями нашей національной политики и нашей народной совѣсти. Значеніе этого дипломатическаго поступка еще болѣе дѣлается важнымъ, когда сличимъ одновременныя съ нимъ дѣйствія французскаго и англійскаго кабинетовъ.
Сообщенное нѣкоторыми иностранными газетами извѣстіе о томъ, что и Франція дала будто бы подобный же совѣтъ Турціи, не подтвердилось. Напротивъ, колебанія французской политики, сначала склонявшіяся въ пользу Турціи, затѣмъ внезапно замѣнившіяся рѣшеніемъ, согласнымъ, какъ казалось, съ направленіемъ русскаго кабинета, — въ послѣднее время, какъ пишутъ заграничные журналы, опять возобновились и видимо принимаютъ положеніе благопріятное интересамъ Порты. Что же касается до Англіи, то достаточно заглянуть въ англійскую Синюю Книгу и въ депеши лорда Станлея, чтобъ убѣдиться, какъ далекъ Джонъ Булль отъ самой мысли объ отдѣленіи Крита.
Изъ депешъ лорда Станлея къ британскому послу въ Константинополѣ, лорду Лайонсу, отъ 17 января, можно видѣть, что Англія, — впрочемъ не очень охотно и со всѣми оговорками вѣжливости, дабы не оскорбить щекотливости Высокой Порты, — рѣшилась присоединиться къ предложенію Франціи и Россіи у сдѣланнымъ Портѣ о дарованіи Криту мѣстной автономіи. Но турецкое правительство дало знать по телеграфу своему посланнику въ Лондонѣ, что подобное предложеніе оно считаетъ за желаніе раздробить Турецкую имперію, что Порта сама занята сочиненіемъ проекта управленія Критомъ и во всякомъ случаѣ предоставляетъ починъ этого дѣла себѣ Англійскій кабинетъ поспѣшилъ завѣрить Турцію въ самыхъ энергическихъ выраженіяхъ, что не только мысль о раздробленіи Оттоманской имперіи чужда ему и Франціи, но и мысль о какихъ бы то ни было посягательствахъ на власть и на достоинство его величества султана, — что все желаніе Англіи и Франціи заключается въ томъ, и единственно въ томъ, чтобы христіанамъ и мусульманамъ была дана возможность жить мирно вмѣстѣ подъ верховнымъ владычествомъ Порты. Въ такомъ же смыслѣ, послѣ этого свиданія съ турецкимъ посланникомъ, писалъ лордъ Станлей и сэръ-Буканану, англійскому послу въ С.-Петербургѣ, сообщая ему, что, «соглашаясь поддержать предложенія Франціи и Россіи о мѣстной автономіи Крита, британскій кабинетъ полагаетъ ограничиться однимъ сообщеніемъ дружескихъ совѣтовъ, отклоняя всякій помыслъ о настойчивости въ дѣйствіяхъ; что онъ съ радостью узналъ о собственномъ намѣреніи Порты гарантировать Кандіи хорошее управленіе посредствомъ разныхъ административныхъ мѣръ; что, наконецъ, прибавляетъ лордъ Станлей для большаго поясненія, подъ именемъ мѣстной автономіи Англія нисколько не разумѣетъ отдѣленія Крита отъ Оттоманской имперіи». Хотя, по словамъ британскаго министра, русскій посолъ въ Лондонѣ, баронъ Брунновъ, выразилъ ему, по поводу такого заявленія, свое удовольствіе, однакожь мы не можемъ не припомнить здѣсь кстати тѣхъ ироническихъ выраженій, въ которыхъ высказалъ Journal de St.-Petersbourg въ статьѣ, перепечатанной нами 19 февраля, свое мнѣніе объ этомъ рѣшеніи англійскаго кабинета. «Надо признаться, — говоритъ органъ нашего министерства иностранныхъ дѣлъ, — что Англія, уступившая Греціи Іоническіе острова, преподастъ Турціи совершенно непонятный совѣтъ, если предложитъ ей не соглашаться на уступку территоріи, большинство населенія которой питаетъ къ Турціи антипатію совершенно иного (т. е. несравненно сильнѣйшаго) свойства, чѣмъ населеніе Іоническихъ острововъ къ Англіи.»
Разговоръ турецкаго посла съ британскимъ министромъ иностранныхъ дѣлъ могъ служить достаточнымъ ручательствомъ въ томъ, что оттоманскій Диванъ отвергнетъ всякія предложенія о дарованіи Криту автономіи, хотя бы и подъ верховенствомъ султана. Такъ вѣроятно и было, хотя мы должны основывать наши заключенія не столько на оффиціальныхъ данныхъ, сколько на соображеніи хода дѣлъ, а отчасти и на телеграммахъ. Мы не знаемъ — къ этому ли именно предложенію, или же къ позднѣйшему совѣту генерала Игнатьева относится та телеграмма, которая помѣщена нами въ 39 No «Москвы» и вызвала вышеупомянутую статью Journal de St.-Petersbourg. Во всякомъ случаѣ можно съ достовѣрностью утверждать, что дипломатическій циркуляръ Порты, содержаніе котораго передано этою телеграммой, направленъ весь противъ Россіи, ибо Франція не послѣдовала за Россіей въ совѣтѣ уступить Кандію Греціи. Парижскій корреспондентъ Кёльнской Газеты, вообще довольно правдивый, увѣдомляетъ, что со всѣхъ сторонъ подтверждается отступленіе Франціи назадъ въ дѣлѣ Восточнаго вопроса. Можно предполагать навѣрное, — пишетъ онъ, — что Тюильерійскій кабинетъ значительно сблизился въ своихъ воззрѣніяхъ съ воззрѣніями лорда Станлея (а каковы они — мы уже видѣли) и теперь гораздо болѣе расположенъ къ Турціи, чѣмъ прежде". Самый тонъ турецкаго циркуляра заставляетъ предполагать, что дѣло не обошлось безъ внушеній Франціи и Англіи. Порта объявляетъ, что снисходительность ея истощилась, что она чувствуетъ себя достаточно сильною, чтобы справиться съ возмущеніемъ и безъ посторонняго содѣйствія, что она имѣетъ тѣ же права на Кандію, какъ и Россія на Польшу, и слагаетъ отвѣтственность за всѣ послѣдствія на тѣхъ, кто подъ маской дружбы ищетъ достиженія своихъ практическихъ цѣлей, нарушающихъ европейскій миръ. Эта ссылка на Польшу едва ли можетъ быть объяснена однимъ турецкимъ невѣжествомъ, какъ оно ни колоссально, тутъ видно вліяніе и польскихъ совѣтовъ: въ совѣтчикахъ-Полякахъ у Турціи недостатка нѣтъ. Трудно было бы только предположить, чтобъ эта ссылка была присовѣтована Англіей въ то время, какъ она еще продолжаетъ усмирять Ирландію. Возражать Турку и объяснять ему нашу правду въ Польшѣ мы не станемъ, но легко можетъ случиться, что французскіе публицисты воспользуются этою темой, и что она послужитъ со временемъ мотивомъ для самого французскаго кабинета! Какъ бы то ни было, но намекъ на практическія цѣли едва ли къ кому иному можетъ относиться кромѣ Россіи. Такъ не относительно ли уже Россіи принимаетъ Порта роль обвинительницы и угрожающее положеніе??
Нельзя не высказать вновь сожалѣнія, что русское правительство не считаетъ нужнымъ держать въ извѣстности русское общество о своихъ дипломатическихъ дѣйствіяхъ на Востокѣ и только изрѣдка выступаетъ съ полу-оффиціальными статьями, бросающими слабый, неясный свѣтъ… Мы должны теряться въ догадкахъ среди разнорѣчивыхъ извѣстій, сообщаемыхъ о нашей политикѣ заграничными газетами. Въ нынѣшнемъ же No есть свѣдѣнія, почерпнутыя изъ Allgemeine Zeitung, которыя не согласуются ни съ полученными нами телеграммами, ни съ намеками Journal de St.-Petersbourg. Ясно только одно, что роковой властительный ходъ событій вынуждаетъ Россію отдѣлять свою политику на Востокѣ отъ политики Франціи и Англіи; что Порта принимаетъ относительно насъ угрожающій тонъ; что Россія настаиваетъ на такой мѣрѣ, которая хотя и можетъ дѣйствительно на время унять кровопролитіе, но на которую не согласны ни Франція, ни Англія, ни Турція. Но это уединенное, изолированное положеніе Россіи не должно смущать насъ. Россія не одна; ея политика на Востокѣ будетъ поддержана не только самымъ искреннимъ сочувствіемъ, самымъ живымъ содѣйствіемъ Русскаго народа, но и всѣми нравственными и вещественными силами Греко-Славянскаго міра…
Неотразимая сила историческаго призванія Россіи, какъ православной и славянской державы, — призванія, безъ котораго Россія не была бы Россіей, — ощутительно и воочію, съ вѣдома ея и безъ вѣдома, волей и неволей, направляетъ и исправляетъ ея пути, возмѣщаетъ утраты, разрушаетъ враждебныя козни, и сквозь всѣ невзгоды и препятствія неуклонно ведетъ ее на высоту такого подвига, для котораго, повидимому, нѣтъ у нея ни вещественныхъ средствъ, ни могучихъ, нравственныхъ двигателей — властолюбія, гордости, дерзкой самоувѣренности. Она терпитъ пораженіе — и побѣжденной сильнѣе прежняго пугаются побѣдители; она унижается — и ростетъ въ грозномъ величіи и обаяніи; она разорена — ее пуще боятся; она уменьшаетъ войско — всѣмъ это вѣдомо и всѣмъ чудятся несмѣтныя полчища; она мыслитъ идти назадъ и обрѣтается впереди; она блуждаетъ, — и чья -то невѣдомая рука выводитъ ее на стезю; самое то, что творитъ она по малодушію и по слабости, — ея недругами приписывается разсчету, мысли и силѣ. Въ томъ-то и дѣло, что сила ея историческаго призванія слышится и чуется, отчасти даже безотчетно и инстиктивно, всѣми ея врагами, всѣми западноевропейскими державами, хотя можетъ-быть менѣе всего сознается самою Россіею, — и эта нравственная сила страшнѣе и грознѣе всякихъ вещественныхъ силъ, или вѣрнѣе сказать — въ этомъ вся и сила Россіи, равно какъ и весь смыслъ, вся задача и причина ея историческаго бытія. Событія, будто волны на свои хребты, возносятъ ее на высоту, съ которой шире всѣхъ объемлется ею историческій кругозоръ, и съ которой, какъ выражаются стратегики, можетъ она господствовать надъ политическимъ положеніемъ.
Россія занимаетъ господствующую позицію относительно Востока, позицію которой она не искала, но которая ей неотъемлема по самой сущности дѣлъ, по всеобщему тайному и явному признанію. Но чтобы не быть отставленной отъ подвига, какъ «рабъ лукавый и лѣнивый», она должна и нравственно его стоить, и въ собственномъ сознаніи стать въ уровень съ высотою подвига и событій; должна необоримо вѣрить въ силу своего историческаго призванія и непреклонно служить ему. Сознанія вѣры и подвига — вотъ чего требуетъ отъ Россіи Божья и историческая правда.
Разительную противоположность представляютъ политическіе документы нашего кабинета, печатаніе которыхъ мы продолжаемъ въ сегодняшнемъ No, рядомъ съ рѣчью главы англійскаго кабинета и вообще съ преніями англійскаго парламента, помѣщаемыми въ этомъ же No. Тогда какъ всѣ депеши князя Горчакова свидѣтельствуютъ о томъ, что Россія, даже съ ущербомъ своему личному политическому самолюбію, не переставала заботиться объ облегченіи страданій христіанскаго населенія на Востокѣ, неослабно призывая къ тому западныя державы, возбуждая оскорбительное подозрѣніе, подвергаясь отказамъ, исполненнымъ грубаго недовѣрія и зависти, — британскій министръ даже теперь, даже въ то мгновеніе, когда льется потоками христіанская кровь и совершаются чудеса мученичества и геройства, торжественно объявляетъ въ средѣ представителей цивилизованнѣйшей страны Европы, во всеуслышаніе всего христіанскаго міра, что нѣтъ въ исторіи примѣра умѣренности больше той, какую являетъ Турція, что жалобы христіанъ неосновательны и преувеличены, что мусульманское иго надъ христіанами есть легкое и кроткое иго, и что исламъ идетъ неуклонно по пути прогресса! Лордъ Дерби осуждаетъ рѣчь герцога Аргайля, которая, выражая состраданіе человѣка и христіанина къ бѣдствующимъ христіанамъ, порицаетъ дѣйствія англійскаго правительства, воспрещавшаго своему консулу оказывать помощь спасавшимся съ Крита женамъ, дѣтямъ и раненымъ, Лордъ Дерби возстаетъ противъ всякихъ рѣчей и выраженій, въ парламентѣ, живаго сочувствія христіанскому населенію на Востокѣ. «Наша обязанность, какъ друзей Турціи, — говоритъ онъ, — всѣми мѣрами препятствовать тому, что можетъ подрывать ея права, авторитетъ и силу».
Вглядываясь внимательно въ дипломатическіе документы Русскаго кабинета, мы должны признать, что они не только удовлетворяютъ всѣмъ нравственнымъ требованіямъ, предъявляемымъ намъ самимъ нашею единоплеменностью, единовѣріемъ и простымъ человѣческимъ состраданіемъ, — но и всѣмъ требованіямъ политическаго разсчета. Въ политикѣ, какъ вездѣ, путь самый честный есть въ то же время самый искусный и вѣрный; способъ прямой и искренній — въ то же время и самый надежный. Если мы вспомнимъ севастопольскій разгромъ и условія Парижскаго мира, грозившія намъ совершенной утратой нашего вліянія на Востокѣ, — то политическое наше положеніе того времени представится чуть не безвыходнымъ. И однако же ничѣмъ болѣе, какъ постояннымъ безоружнымъ протестомъ, — не противъ принятыхъ нами въ Парижѣ унизительныхъ условій, но, въ силу самихъ этихъ условій, — противъ злоупотребленій оттоманскаго владычества и въ защиту христіанъ, Россія не только создала себѣ и христіанамъ выходъ изъ своего затруднительнаго положенія и подготовила возможность торжества праваго дѣла, но и заняла, какъ мы сказали выше, господствующую позицію на Востокѣ. Лицемѣріе Западной Европы заставило ее, въ число результатовъ Крымской войны, внести и «улучшеніе быта христіанскаго населенія», и отнявъ у Россіи исключительное право заботы о христіанахъ, которое создалось само собою, не было даже и правомъ, а естественнымъ послѣдствіемъ русской исторіи, — признать его правомъ и обязанностью всѣхъ великихъ державъ Европы. Россія, не выходя изъ предѣловъ трактата, именно эту сторону его обратила въ оружіе противъ него самого и своихъ враговъ, воспользовавшись одна этимъ правомъ и обязанностью, — такъ неискренно, изъ одной зависти къ Россіи, принятыми на себя западно-европейскими кабинетами. Обезсиленная и побѣжденная, лишенная возможности внѣшняго насильственнаго дѣйствія, она стала стражей на порогѣ Турціи, безкорыстнымъ ходатаемъ за христіанъ и неумолимымъ, зоркимъ обличителемъ и европейской лжи, и мусульманскаго зла. Она постоянно приглашала западные кабинеты къ совокупному дипломатическому дѣйствію и, непрестанно свидѣтельствуя о бѣдствіяхъ христіанъ, — какъ ударъ вѣщаго колокола, въ урочный часъ будила и раздражала ихъ совѣсть. Отказы западныхъ державъ, обличая ихъ недоброжелательство къ Греко-Славянскому міру и благоволеніе къ Турціи, послужили имъ же ко вреду, а не Россія, хотя ея безсиліе, повидимому, выступало отъ того позорнѣе и ярче. Напротивъ. На сторонѣ Россіи стала нравственная правда и право. Большей пользы изъ трактата извлечь было трудно, — и лордъ Грей на дняхъ, въ отвѣтъ лорду Дерби, справедливо сказалъ, что «Крымская война только усилила вліяніе Россіи на Востокѣ, потому что всѣ христіанскія населенія видятъ въ ней дружественную державу, а въ западно-европейскихъ державахъ своихъ враговъ». Онъ выразилъ даже мысль, что лучше было бы не стѣснять Россію въ ея вліяніи на Турцію, потому что она могла бы, еслибъ ей не мѣшали, добиться своевременно необходимыхъ уступовъ въ мольбу Славянъ и Грековъ, которые теперь своими требованіями грозятъ взволновать спокойствіе Европы. — Съ завистью и озлобленіемъ приходитъ теперь Западно-Европейскій міръ къ признанію этой правды и права Россіи, — и вмѣсто того, чтобы, какъ прежде, грубо отвергать ея право, начинаетъ заботиться уже о томъ, чтобы, чрезъ признаніе этого права, парализировать то вліяніе и значеніе, которое даетъ ей настоящее положеніе дѣлъ на Востокѣ. Англія, впрочемъ, держится еще покуда старой своей политической системы относительно Турціи, шагъ за шагомъ отстаивая цѣлость Оттоманской имперіи, и нехотя уступая силѣ обстоятельствъ, заставляющей ее присоединяться къ совокупному дѣйствію державъ, даже и въ такомъ случаѣ, когда оно ограничивается однимъ совѣтомъ. Громкія увѣренія Франціи, что Россія рѣшилась слѣдовать на буксирѣ ея политики, оказались — явно для всѣхъ — лживою фразой; напротивъ, какъ сознаются уже и всѣ иностранныя газеты, Наполеонъ III, желая сохранить миръ, по крайней мѣрѣ до окончанія года, присоединяется отчасти къ русской политикѣ на Востокѣ, влеча за собой и Австрію. Но въ этой политикѣ, гдѣ сила лежитъ въ безкорыстіи интересовъ, въ искренности сочувствія, въ могуществѣ единовѣрія и единоплеменности, имъ не упредить Россію, если она останется вѣрна своему призванію и не поддастся ни страху, ни обольщенію. Если пошло дѣло на состраданіе и сочувствіе къ Славянамъ и Грекамъ, такъ первенство, безъ сомнѣнія, останется за Россіей, такъ какъ это состраданіе и сочувствіе у западныхъ державъ не есть дѣло правды, а политическаго разсчета; и такъ какъ весь ихъ интересъ на Востокѣ состоитъ въ томъ, чтобы ослаблять значеніе Россіи и создать такой порядокъ вещей, который отвергается самими благодѣтельствуемыми ими народами. — Иностранныя газеты замѣчаютъ сами, что, не смотря на оффиціальное учрежденіе комитета вспомоществованія христіанамъ въ Парижѣ, сочувствіе къ Грекамъ въ Европѣ значительно убавилось въ виду положенія, занятаго Россіей.
Такая неестественность отношеній Запада къ Востоку и къ Россіи не можетъ ни продолжаться долго, ни разрѣшиться одними политическими комбинаціями, особенно въ виду парламентскихъ рѣчей британскаго министерства. Восточный вопросъ неразрывно связанъ съ вопросомъ о существованіи Австріи, которой пограничныя съ Турціей населенія, единоплеменныя возстающимъ или имѣющимъ возстать Турецкимъ Славянамъ, съ ненавистью и ожесточеніемъ потрясаютъ теперь, недавно наложенное на нихъ политикою Бейста, мадьярское иго. Въ то же самое время и Русскіе въ Галиціи, кровь отъ крови нашей и кость отъ костей нашихъ, стонутъ подъ гнетомъ польскимъ, усиленнымъ тою же политикою Австріи. — Тьеръ, котораго слово до сихъ поръ вѣситъ много въ общественномъ мнѣніи Франціи, — какъ возвѣщаетъ вчерашняя телеграмма, — требуетъ для Франціи союза съ Англіей, Австріей и второстепенными государствами, и императоръ Наполеонъ, какъ бы въ соотвѣтствіе этому требованію, выражаетъ свое сочувствіе политическимъ видамъ и дѣйствіямъ австрійскаго кабинета, украшая Бейста большимъ крестомъ почетнаго Легіона. Ни съ Англіей, воззрѣніе которой на Восточный вопросъ такъ рѣзво расходится съ воззрѣніемъ нашего кабинета, ни тѣмъ менѣе съ Австріей нѣтъ для Россіи совмѣстнаго пути. Она не можетъ пристать къ англо-австрійско-французскому союзу, который неминуемо образуется. Какія бы, повидимому, уступки ни дѣлала теперь намъ Франція на Востокѣ, мы не должны обольщаться ими. Иные замыслы куетъ Европа, — подъ видомъ мирнаго торжества промышленности и искусства, приготовляемаго въ Парижѣ… Безъ небольшой войны на Востокѣ не обойдется, говоритъ откровенно англійскій Times. Но можетъ ли быть «небольшая» война на Востокѣ?… И какую еще силу конвульсій проявитъ, въ послѣдней борьбѣ съ смертью, умирающій Османъ!
Изъ помѣщаемаго ниже письма нашего петербургскаго корреспондента читатели могутъ видѣть, какъ дѣятельно заботятся въ Петербургѣ объ устройствѣ достойной встрѣчи ожидаемымъ къ намъ гостямъ изъ различныхъ концовъ Славянскаго міра. А между тѣмъ эти гости будутъ въ Петербургѣ только проѣздомъ. Цѣль ихъ посѣщенія — Москва. Москва сзываетъ гостей на свою этнографическую выставку; Москва предлагаетъ этнографическій урокъ, всему ученому и неученому люду, имѣющій явить научныя и наглядныя доказательства нашего славянскаго единства. Созвавши гостей, надо умѣть ихъ и встрѣтить. Нѣтъ сомнѣнія, что Дума, какъ оффиціальный органъ московскаго общества, сдѣлаетъ всѣ необходимыя распоряженія, соотвѣтствующія важности событія — представляющаго не только ученый, но. и великій общественный и политическій интересъ.
Задуманная безъ всякой предвзятой мысли, безъ всякаго участія правительства, не по правительственному, а общественному почину, съ чисто ученою цѣлью, эта выставка, силою самихъ современныхъ обстоятельствъ, выдвигается изъ ряда обыкновенныхъ ученыхъ торжествъ и экспозицій., Не мы виноваты, если фактъ науки возводится самъ собою въ значеніе политическое/ Дѣваться съ фактомъ некуда; солгать наукѣ вамъ было бы невозможно. При всей своей, скромности, смиренности, миролюбіи и безкорыстія, не думая никого пугать и застращивать, Россія не можетъ же скрыть единоплеменной связи 80 милліоновъ. Славянъ, ни своего родства съ находящимися внѣ ея предѣловъ какими-нибудь "30 миліонами австрійскихъ и турецкихъ подданныхъ… Не наша вина, если желая въ первый разъ провѣрить, путемъ ученаго этнографическаго подбора, данныя науки, мы невольно дѣлаемъ перекличку всѣхъ славянскихъ племенъ, — и эта перекличка смущаетъ латино-германскую Европу, и ученая выставка становится громкимъ свидѣтельствомъ!
Да, эта скромная выставка должна составить эпоху въ исторіи Славянства. Въ первый разъ съѣдутся Славяне вмѣстѣ. ѣдутъ они какъ уроженцы Чешской, Моравской земли, Словацкаго комитета и т. д., — но съѣхавшись, невольно явятся здѣсь какъ представители различныхъ Славянскихъ племенъ. И обновивъ здѣсь, у насъ въ Москвѣ, сознаніе своего славянскаго единства въ живомъ общеніи другъ съ другомъ и съ нами, укрѣпивъ свою духовную и нравственную связь съ Россіей, они возвратятся домой къ своей обычной борьбѣ — съ Мадьярами ли, съ Нѣмцами ли, съ Турками — съ обновленными и укрѣпленными силами. Живое ощущеніе единства дѣйствительнѣе отвлеченнаго научнаго сознанія; оно освѣжитъ и ободритъ, оно освободитъ ихъ отъ тяжкаго разслабляющаго чувства разрозненности и одиночества. Бывали и прежде, именно въ 1848 году, съѣзды Славянъ въ Прагѣ, — но они не имѣли смысла: тамъ не было не было представителей того Славянскаго племени, которое, милостью Божіею, одно сохранило свою свободу, создало могущественнѣйшую въ мірѣ державу, и на которое Богъ возложилъ высокій подвигъ: послужить освобожденію и возрожденію порабощенныхъ и угнетенныхъ братій. Нѣтъ у Россіи ни стремленій къ захватамъ, ни замысловъ на политическое преобладаніе: она желаетъ только свободы духа и жизни Славянскимъ племенамъ, остающимся вѣрными Славянскому братству. Она' представляетъ имъ собою такую нравственную, а потому и политическую точку опоры, которая стоитъ всякой: матеріальной помощи, и внѣ которой нѣтъ имъ спасенія. Не всѣ Славянскія племена одинаково понимали это призваніе. Россіи. Отступники Славянскаго братства, Поляки — или вѣрное сказать Польская шляхта — разнесли иного клеветъ, породили много предубѣжденій, — во теперь сами собою разсѣиваются клеветы, падаютъ предубѣжденія, и-видятъ Славяне: кто имъ другъ и иго недругъ… Едва только мы, Славяне, опознаемъ другъ друга, и безъ всякихъ угрозъ, безъ всякой предумышленной стачки, безъ всякихъ политическихъ замысловъ и видовъ, въ чувствѣ любви и обновленнаго братскаго единенія, едва лишь окликнемъ другъ друга, аукнемся чрезъ равнины и горы Европы, и размѣнимся братскимъ поклономъ, — то уже само собою, честно, высоко и грозно станетъ въ мірѣ Славянское имя.
И этотъ первый съѣздъ Славянъ, гдѣ они должны опознать другъ друга и ощутить живо свое братство, свое единство, свою духовную силу, совершается въ Москвѣ, въ столицѣ Русскаго народа. Не знаменательно ли это? Никто, затѣвая выставку, не думалъ объ этомъ, не отдавалъ себѣ въ томъ отчета, — но такъ случилось. Случилось! иначе и быть не могло: исторія логична…
Ѣдутъ къ намъ не гордые знатностью рода, не могущественные представители капитала и иныхъ силъ и богатствъ: ѣдутъ къ намъ простые, смиренные, бѣдные. За то всѣ они подвижники славянскаго духа, труженики науки и мысли, крѣпкіе стоятели за свою народную самостоятельность, выдержавшіе годины страшныхъ испытаній внѣшняго гнета нѣмецкаго, турецкаго и, въ послѣднее время мадьярскаго, не поддавшіеся ни страху, ни соблазну, — и среди всѣхъ страданій и искушеній, оставленные богачами и знатными своего племени, не сломившіеся духомъ въ борьбѣ, не утратившіе вѣры въ историческое призваніе Славянства, терпѣвые до конца!.. И вотъ, когда казалось дошли они до крайняго истощенія силъ, судьба ведетъ ихъ въ Россію, и не отсюда ли начало спасенія
Настоящая минута особенно критическая для Славянъ Австрійской имперіи. Австрія, послѣ долгихъ колебаній, рѣшилась, для сохраненія своего политическаго существованія, опереться на Мадьяръ, Нѣмцевъ и Поляковъ, отдавъ послѣднимъ въ жертву Русскихъ въ Галиціи, а первымъ — Славянъ прочихъ наименованій… Объединившаяся Германія сбирается, покончивъ свое дѣло дома, усилить свое стремленіе на Востокъ и германизацію тѣхъ остальныхъ Славянскихъ племенъ, которыя еще торчатъ въ латиногерманской Европѣ какъ заноза, какъ постороннее тѣло, не претворившееся въ одну съ нею органическую сущность.
Встрѣтимъ же нашихъ гостей, нашихъ незнатныхъ, бѣдныхъ, гнетомыхъ всяческимъ гнетомъ, нашихъ «плѣненныхъ» братьевъ со всѣмъ подобающимъ ихъ честной бѣдности и святому труженичеству почетомъ, согрѣемъ ихъ братскимъ привѣтомъ, ободримъ и укрѣпимъ ихъ нашимъ сочувствіемъ на дальнѣйшій подвигъ борьбы, — и здѣсь, въ стѣнахъ Кремля, обновимъ съ ними нашъ духовный братскій союзъ.
Таковъ да будетъ нашъ отвѣтъ, отвѣтъ Россіи и всего славянскаго міра — на вызовъ сдѣланный намъ объединеніемъ германскаго племени и на всѣ угрозы Европы…
Примиреніе австрійскаго императора съ Венгріей, завершенное вѣнчаніемъ въ Пештѣ и раздвоеніемъ имперіи на двѣ политическія группы, и пріѣздъ въ Россію представителей всего Славянскаго міра — вотъ безспорно самыя крупныя событія послѣдняго времени. Они двинули въ новый фазисъ, на новую чреду, политическую жизнь Австрійской имперіи; они составятъ новую эру въ исторіи Славянства. Поговоримъ собственно о посѣщеніи Славянами Россіи. Они пробыли здѣсь только мѣсяцъ, но этотъ мѣсяцъ былъ сплошной праздникъ, непрерывный рядъ торжествъ и ликованій, въ которыхъ лично и заочно приняла участіе, можно сказать, вся Россія. Знаменательность этого событія нашла себѣ полное истолкованіе и въ произнесенныхъ рѣчахъ, и въ стихахъ, и въ газетныхъ статьяхъ русскихъ и славянскихъ, и даже въ яростныхъ возгласахъ гнѣва и страха нѣмецко-еврейскихъ публицистовъ. Все это, безъ сомнѣнія, уже давно извѣстно нашимъ читателямъ и не нуждается въ повтореніи. Но тѣмъ не менѣе это событіе не такого рода, которому можно подвести итогъ, которое можно признать законченнымъ, сложеннымъ со счетовъ и сданнымъ въ архивъ. Напротивъ, оно тѣмъ-то важно, что дѣйствіе его не столько внѣшнее, сколько внутреннее, нравственное, — не столько политическое, сколько общественное, не столько въ настоящемъ, сколько (и даже преимущественно) въ будущемъ. Нѣмцы и даже нѣкоторые изъ нашихъ «политиковъ», подсмѣиваясь надъ славянскимъ съѣздомъ, спрашиваютъ обыкновенно: «гдѣ же результаты? покажите намъ практическіе результаты: etwas greifbares, какъ выражается Allgemeine Zeitung. Что далъ этотъ съѣздъ кромѣ фразъ, объятій и восклицаній? Къ какимъ послѣдствіямъ, къ какому условленному плану дѣйствій привело это братское свиданіе!?» Такіе вопросы предполагаютъ или близорукость, или неискренность. Еслибы результаты были въ самомъ дѣлѣ ничтожны, то за что бы Нѣмцамъ такъ дуться и кипятиться? Видно они чуютъ нѣчто другое, и дѣйствительно есть результаты, которыхъ историческаго объема и вѣса теперь ни измѣрить, ни взвѣсить, но отъ которыхъ уже теперь протянулись тѣни на австрійское будущее. Ихъ нельзя, конечно, ни осязать рукой, ни ткнуть пальцемъ, какъ нельзя осязать и захватить въ кулакъ самосознанія и ничего принадлежащаго къ сферѣ духа, — но успѣхи славянскаго самосознанія и подъемъ славянской мысли и воли — такія духовныя даянія славянскаго съѣзда, которыя, безъ всякаго условленнаго плана дѣйствій, безъ всякой предумышленной сдѣлки, не замедлятъ сказаться сами собой, живымъ дѣломъ, въ судьбѣ славянскихъ народовъ.
Самаго важнаго, самаго главнаго результата славянскаго съѣзда надо искать — въ самой Россіи. Величайшимъ, благимъ послѣдствіемъ посѣщенія насъ Славянами было то, что Славянскій вопросъ въ самой Россіи перешелъ въ общественное вѣдѣніе и сознаніе, изъ отвлеченнаго сталъ дѣйствительнымъ, реальнымъ, изъ области книжной спустился въ жизнь. А этого только и недоставало славянскому вопросу, чтобы сдѣлаться живою силой, перестать быть вопросомъ и стать дѣломъ. Отнынѣ онъ не есть достояніе только ученыхъ и литераторовъ или только одной школы славянофиловъ, а всего русскаго общества. Интересъ славянскій сталъ теперь близкимъ интересомъ каждаго Русскаго. Признаніе все-славянскаго братства было произнесено, и съ высоты престола (что составляетъ величайшую честь и славу нынѣшняго царствованія), и въ тѣхъ низшихъ слояхъ общества, которые доселѣ были ему совершенно чужды. Тридцать тысячъ, народа, напримѣръ, облегавшихъ павильонъ, гдѣ давался Москвою пиръ на весь міръ славянскій въ лицѣ его представителей, и привѣтствовавшихъ вынесенную къ нимъ хоругвь съ изображеніемъ Свв. Кирилла и Меѳеодія, пріобщились разомъ къ познанію своего кровнаго и духовнаго братства съ Славянами. Съ этой точки зрѣнія представляется особенно знаменательнымъ и праздникъ, данный славянскимъ гостямъ собственно московскимъ купечествомъ. Русское купеческое сословіе стоитъ по преимуществу на почвѣ практической. Оно не легко поддается обманамъ и призракамъ. Его составляютъ не мечтатели, а люди дѣла. Оно обладаетъ способностью и силою прилагать теорію къ жизни и обращать въ положительное дѣйствіе отвлеченныя умозрѣнія и вопросы. Его сочувствіе, — если оно однажды пріобрѣтено, — прочнѣе и надежнѣе всякаго иного сочувствія. Оно, по самому роду своихъ занятій и по своему общественному положенію, ближе къ народу чѣмъ классъ литераторовъ, чиновниковъ и вообще дворянъ. Оно искони причислялось къ земщинѣ. Здѣсь мы уже слышимъ прибой народной волны, — за нимъ начинается уже океанъ народный. А въ Россіи только то дѣло и имѣетъ историческую будущность, которое пускаетъ корни въ народное сознаніе, которое приметъ и взложить на свои плечи Русскій народъ.
Какъ скоро Россія вся проникнется сознаніемъ своего славянскаго призванія, — Славянскій вопросъ будетъ рѣшенъ.
Этого еще нѣтъ, но начало тому уже положено, а начало — половина дѣла, говоритъ пословица. Безъ сознанія своего славянскаго призванія немыслимо ни правильное духовное развитіе, ни истинная національная политика для Россіи. Національность политики предполагаетъ дѣятельность соотвѣтственную интересамъ внѣшнимъ и внутреннимъ своей земли, своей народности. Но развѣ русскіе политическіе интересы могутъ быть поняты внѣ связи съ ея интересами какъ Славянской державы? Развѣ русская народность по тому самому, что она русская, не есть народность по преимуществу славянская? Развѣ возможна полнота русскаго народнаго самосознанія безъ сознанія славянскаго происхожденія, славянской стихіи русскаго народа и предлежащаго ему историческаго подвига? Чтобы вполнѣ уразумѣть русскую народность, надо понять ее не только какъ русскую, но и какъ славянскую; чтобы русская политика была вполнѣ національною, русскою, необходимо, чтобъ она была не только русскою, но и славянскою. Въ сущности тутъ нѣтъ двойства понятій, а напротивъ совершенное тождество, но сознаніе этого-то тождества и необходимо для нашего правильнаго развитія — и государственнаго, и общественнаго, и политическаго, и духовнаго. Это сознаніе было нами утрачиваемо, но вмѣстѣ съ тѣмъ утрачивалось нами и сознаніе нашей народности, и наступалъ рядъ тѣхъ пагубныхъ блужданій, тѣхъ чудовищныхъ противународныхъ направленій въ нашей политической и общественной жизни, которыми ознаменовалъ себя послѣ реформы Петра Великаго Такъ-называемый петербургскій періодъ русской исторіи. Вмѣстѣ съ успѣхами нашего народнаго самосознанія, вмѣстѣ съ народнымъ направленіемъ въ искусствѣ и наукѣ возникла вновь и память о нашемъ славянствѣ. Вмѣстѣ съ подъемомъ русскаго народнаго духа, вмѣстѣ съ проявленіемъ его какъ силы, въ средѣ общественныхъ и политическихъ отношеній приготовилась почва и для русскаго славянскаго самосознанія въ жизни и стало возможнымъ то, о чемъ за годъ тому назадъ никто ни гадать, ни думать не смѣлъ: славянскій съѣздъ въ Москвѣ со всею его неожиданной обстановкой, со всею его непредвидѣнной знаменательностью. И ничто такъ быстро не подвигло впередъ этого славянскаго самосознанія Россіи, какъ именно случайное собраніе, по поводу этнографической выставки, представителей славянскихъ племенъ. Они явились къ намъ не какъ Чехи, Хорваты, Словаки, Сербы, но какъ Славяне, — и благодаря нашей взаимной встрѣчѣ, мы, Русскіе, сами живѣе ощутили свои славянскія узы, свое собственное славянство. Важнѣе этого результата ничего быть не можетъ.
Да, главнѣйшая задача Славянскаго міра вся теперь въ томъ, чтобы Россія поняла себя какъ его средоточіе и познала свое славянское призваніе. Въ этомъ одномъ все. Въ этомъ вся будущность и Россіи и всѣхъ славянскихъ племенъ. Какъ Россія немыслима внѣ Славянскаго міра, ибо она есть его главнѣйшее выраженіе и вещественно и духовно, такъ и Славянскій міръ немыслимъ безъ Россіи. Вся сила Славянъ въ Россіи, вся сила Россіи — въ ея славянствѣ. Но если и самою природой и исторіей суждено Россіи быть центромъ тягости всего Славянскаго міра, то необходимо, чтобы она была имъ и въ сознаніи. Необходимо, чтобы сама Россія вполнѣ уразумѣла тотъ долгъ, который на нее налагаетъ ея значеніе какъ представительницы Славянства, какъ носительницы славянскаго знамени, — а однажды сознавъ этотъ долгъ, она съумѣеть и свершить его. Въ этомъ отношеніи славянскій съѣздъ далъ такой результатъ, въ сравненіи съ которымъ всѣ другіе результаты, равно какъ и всѣ прочія заботы о сдѣлкахъ и соглашеніяхъ съ Славянами — являются второстепенными.
Силы, силы нравственной прибыло разомъ и намъ и имъ, — и Россіи, и всему Славянству.
Пусть только Россія, повторяемъ, разовьетъ въ себѣ славянское самосознаніе, — остальное придетъ само собою, остальное приложится.
Мѣра долготерпѣнія переполнилась и для самыхъ покорныхъ, самыхъ безотвѣтныхъ доселѣ подданныхъ турецкаго султана, для самой миролюбивой и трудолюбивой славянской народности. Встаетъ болгарское племя. Не подъ силу наконецъ стало Болгарамъ гнуть выи въ постыдномъ турецкомъ ярмѣ, задыхаться подъ тяжелою, вѣками наслоенною толщей позора и срама. Четыреста лѣтъ рабства, разоренія, униженія, — четыреста лѣтъ самаго дикаго произвола, самыхъ неистовыхъ истязаній вынесли и перемогли мирные земледѣліи, не измѣнивъ ни вѣрѣ, ни народности, и теперь подвиглись на послѣдній, рѣшительный бой. Конечно, еще малая только часть подъяла знамя, еще только своихъ передовыхъ, застрѣльщиковъ такъ-сказать, выслало, бѣдное оружіемъ и деньгами и воинскимъ опытомъ, привыкшее въ сельскимъ трудамъ болгарское племя, — но все дѣло въ начинѣ, въ первыхъ жертвахъ…. Начинъ положенъ, жертвы принеслись, полилась болгарская кровь, и дрогнулъ весь шестимилліонный народъ. Возстаніе быстро распространяется. Надеждъ на успѣхъ оно, повидимому, не имѣетъ теперь пока никакихъ. Средства его скудны, ничтожны, но медлить долѣе было уже невозможно. Болгары почуяли нашествіе той исторической минуты, когда спросятся отъ каждаго славянскаго племени его права на жизнь, — а такое право покупается только готовностью умереть, пожертвовать жизнью въ борьбѣ за свободу. До сихъ поръ подвигъ Болгаръ былъ болѣе страдательнаго, пассивнаго свойства: надо было устоять, сохраниться въ живыхъ. Подъ напоромъ жесточайшей тираніи и всевозможныхъ соблазновъ и искушеній, казалось уже совсѣмъ потухалъ въ нихъ пламень жизни и передавался лишь, какъ въ извѣстной знаменательной игрѣ «живъ-живъ курилка», отъ поколѣнія къ поколѣнію мерцающею искрой. Но искра не погасла и вспыхнула яркимъ и могучимъ огнемъ, какъ только пахнуло на пее благодатное вѣяніе русской науки. Юрій Венелинъ, Русскій изъ Руси Карпатской, докончившій свое образованіе въ Москвѣ, посланный на счетъ русской Академіи наукъ въ придунайскую область Турціи, первый (около сорока лѣтъ тому назадъ) своимъ знаменитымъ изслѣдованіемъ: «Древніе и нынѣшніе Болгаре» и своею безпредѣльною горячею любовью къ запамятованному славянскому племени (даже не попавшему въ число «дѣтей Славы» въ извѣстной поэмѣ Коллара), призвалъ Болгаръ къ возрожденію подвигомъ науки и самосознанія. На кладбищѣ Данилова монастыря, въ Москвѣ, красуется изящный бѣломраморный памятникъ, поставленный на могилѣ Венелина «благодарными за свое возрожденіе Болгарами».
И какимъ быстрымъ пламенемъ охватила Болгаръ эта разгорѣвшаяся искра народной памяти! Отыскалось шестимилліонное племя — забитое, забытое, смѣшиваемое съ Сербами, Валахами, Греками, но не перестававшее хранить, вмѣстѣ съ вѣрою, нравы, и обычаи предковъ и смутныя преданія славной исторической старины. Какъ и всѣмъ славянскимъ племенамъ, судило Провидѣніе и Болгарамъ — возродиться къ историческому бытію не только плотію, но и духомъ, не одною физіологическою силою народности, но путемъ мысли, науки, однимъ словомъ — работой народнаго самосознанія. Потребность просвѣщенія сказалась въ болгарскомъ племени съ неудержимою властью. Послѣдній грошъ, сбереженный отъ жадности Турка, отдавался на учрежденіе школы; молодые Болгары пробирались въ Россію, преимущественно въ Москву, чтобы почерпнуть просвѣщеніе изъ роднаго источника и разлить его потомъ по болгарскимъ городамъ и селамъ. Мы имѣемъ право свидѣтельствовать и симъ свидѣтельствуемъ, что большинство ихъ трудилось честно, училось прилежно, а нѣкоторые кончали курсъ университетскій съ блистательнымъ успѣхомъ и удостоивались ученой степени. Это тѣмъ болѣе заслуживаетъ похвалы, что являлись они изъ страны полудикой, изъ-подъ власти варварскаго обычая, плохо подготовленные, вынужденные уже во взрослыхъ годахъ начинать подготовку снова, — и что приходилось имъ здѣсь бороться и съ климатомъ, и съ бѣдностью, потому что скудны были средства, которыя могла удѣлить имъ общественная благотворительность. Многихъ похитила у жизни рановременно наша суровая вина; нѣкоторые, по возвращеніи на родину, задохлись въ турецкихъ тюрьмахъ или погибли иною насильственною смертью отъ злобы Турокъ, по доносамъ латинскихъ монаховъ и другихъ враговъ славянскаго возрожденія, — но многимъ за то удалось и посѣять доброе сѣмя и взростить добрый отъ сѣмени плодъ.
На помощь народной вѣрности вѣрѣ и преданіямъ, и ослабѣвавшей народной исторической памяти явилась сознательная, просвѣщенная мысль. Возродившись духовно, не можетъ уже, безъ преступленія, не стремиться болгарское племя и къ возрожденію политическому, къ освобожденію отъ мусульманскаго ига. Если прежде предстояла ему возможность пасть, замереть подъ гнетомъ Ислама и погибнуть, — то теперь допустить себя до погибели было бы для Болгаръ тяжкимъ грѣхомъ самоубійства. Они могутъ жить, они обязаны жить; они и хотятъ жить, но эта жизнь, при настоящемъ положеніи дѣлъ на Востокѣ, добывается только вооруженною борьбой, открытымъ возстаніемъ….
Эта борьба также права и свята, какъ и древняя борьба Русскихъ съ Татарами. Но не въ томъ положеніи Болгарія, въ какомъ была Россія, куда являлись орды временами, незваннымъ страшнымъ гостемъ, владычествуя издали надъ страной, имѣвшей самобытное политическое устройство и созрѣвавшей въ силѣ и ростѣ. У Болгаръ нѣтъ ни политической организаціи, какъ даже у Румыновъ и Сербовъ, ни административнаго устройства, которое дало бы имъ возможность сплотиться и образоваться въ прочный союзъ, — ни точекъ опоры, ни вождей народныхъ, ни высшей іерархіи духовной: только поселяне, торговцы да священники дерзаютъ поднять знамя свободы. А между тѣмъ, какъ мы уже сказали, медлить долѣе нельзя: къ турецкому обычному гнету приложилось невыносимое матеріальное разореніе; къ турецкому азіатскому произволу присоединяется еще ложь европейско-либеральныхъ формъ, макіавеллическая система духовнаго растлѣнія, доселѣ неизвѣстная Туркамъ и преподанная ямъ ихъ западными друзьями, — соблазны латинской и даже протестантской пропаганды. Обстоятельства въ Турціи сложились такъ: измѣни только православію, будь латинянинъ или протестантъ, или только поддайся «уніи» съ признаніемъ римскаго папы, — и будешь ты огражденъ отъ турецкаго насилія, и будешь имѣть покровительство могущественныхъ въ Турціи представителей Франціи и Великобританіи! Православнымъ остается самимъ промышлять о себѣ (но выраженію древнихъ русскихъ грамотъ), и домогаться правды войною.. Какой безконечный рядъ обезчещенныхъ женъ, поруганныхъ дѣвицъ, осрамленныхъ юношей, мучениковъ и жертвъ турецкой алчности и разврата представляетъ исторія послѣднихъ четырехъ столѣтій на христіанскомъ Востокѣ! И этому ряду не только еще нѣтъ конца, но, по послѣднимъ извѣстіямъ, неистовства Турокъ стали напоминать первыя времена побѣднаго разгула оттоманской силы. Тѣмъ жесточе теперь на возставшихъ Болгаръ обрушивается мщеніе Турокъ, чѣмъ сильнѣе прежде презирали ихъ Турки! Какъ и это мирное племя, эти райи, пріобыкшіе пресмыкаться и ползать съ слезными мольбами у ногъ своихъ повелителей, и они тоже захотѣли свободы?! Это не Черногорцы, не Сербы, которыхъ Турки привыкли уже бояться, а потому и уважать, — это простые робкіе поселяне… Раздавить ихъ скорѣе, безъ околичностей, потушить, задавить возстаніе въ самомъ началѣ, не дать подняться въ Европѣ, рядомъ съ критскимъ, и еще новому болгарскому вопросу!… И въ силу такихъ наставленій свирѣпствуетъ теперь въ болгарскихъ селахъ бѣшеная месть Оттомановъ, и плодитъ себѣ тучи мстителей въ раздраженномъ народѣ…
А въ это самое время — глава Ислама, потомокъ покорителей Царьграда, держащій подъ своею пятой милліоны православныхъ Славянъ, изнывающихъ въ тщетныхъ усиліяхъ обрѣсти себѣ свободу, — въ это самое время турецкій султанъ торжественно появляется въ лондонскомъ королевскомъ оперномъ театрѣ, вмѣстѣ съ наслѣдникомъ англійскаго престола, и привѣтствуется «гимномъ» нарочито въ честь его въ Англіи сочиненнымъ, въ которомъ высказывается желаніе: «да одолѣетъ и сломитъ султанъ всѣхъ враговъ своихъ»…
Мы уже говорили объ участіи принятомъ русскимъ обществомъ, еще болѣе чѣмъ правительствомъ, въ духовномъ возрожденіи болгарскаго племени. Богу извѣстно, какъ безкорыстно, какъ чуждо всякихъ политическихъ цѣлей и соображеній было это участіе!, но этого мало. Мы должны помочь и политическому возрожденію Болгаръ, — Болгаръ, отъ которыхъ мы сами получили нашихъ первыхъ учителей вѣры, которые дали Славянству Кирилла и Меѳеодія, на языкѣ которыхъ стало доступно и намъ и всѣмъ Славянамъ Слово Божіе… Если вся Россія подвиглась сочувствіями къ подвигамъ Кандіотовъ, то тѣмъ болѣе побужденій сочувствовать ей несчастному болгарскому племени, поставленному въ худшія условія чѣмъ Греки — жители Крита. У Грековъ подъ бокомъ свободная Греція; потомокъ Эллиновъ еще можетъ надѣяться на симпатіи Европейскаго міра; но у Болгаръ одна надежда — на насъ. Посрамимъ ли мы эту надежду?.. Правительство, конечно, не можетъ дѣйствовать иначе, какъ въ предѣлахъ дозволяемыхъ дипломатическими правилами и приличіями, но намъ ничто не мѣшаетъ возвѣстить о своемъ сочувствіи громко и подать руку помощи воюющимъ братьямъ, — помощи одобрительнымъ словамъ, заступничествомъ общественнаго мнѣнія, и пуще всего деньгами. Сербскій митрополитъ, высокопреосвященный Михаилъ уже открылъ въ Бѣлградѣ комитетъ для пособія раненымъ, вдовамъ и семействамъ убитыхъ Болгаръ: такіе комитеты должны устроиться и въ Россіи. Съ этою цѣлью, а также и съ болѣе прямою цѣлью поддержать усилія болгарскаго племени, отстаивающаго свою свободу, открываемъ и мы у себя подписку… Не падайте духомъ, мужайтесь и ратуйте, братья! Не пропадутъ ваши усилія и жертвы уже и потому, что удалось вамъ заявить міру о болгарской народности, о ея правѣ и волѣ — жить, и вписать въ число подлежащихъ его рѣшенію вопросовъ « Болгарскій вопросъ»!..
Обращаемъ вниманіе нашихъ читателей на статью о Болгаріи, помѣщаемую ниже въ Славянскомъ Отдѣлѣ.
Иллюзіи кончились. Всѣ попытки водворить спокойствіе и благоденствіе на Балканскомъ полуостровѣ подъ верховнымъ владычествомъ Порты, изыскать формулу примиренія между притѣснителями и притѣсненными, сочинить сдѣлку между Евангеліемъ и Кораномъ, внушить духъ европейскаго либерализма турецкимъ властямъ и благонравія турецкимъ подданнымъ-христіанамъ, — всѣ эти попытки европейскаго самообольщенія разбились о несокрушимую правду дѣйствительности, о неумолимую логику исторіи. Подобно упругой стали, которую какъ ни нажимаютъ, ни гнутъ — она разгибается и расправляется снова, Восточный вопросъ, временно насилуемый дипломатическими комбинаціями и вмѣшательствами кабинетовъ, опять выпрямляется во весь свой ростъ, во всей своей грозной несомнѣнности, со всею грубостью своего некстати для большинства европейскихъ державъ. На призывъ Порты положить оружіе Критъ отвѣчалъ новымъ воззваніемъ въ брани. Критское національное собраніе отвергло милость турецкаго падишаха, обѣщанную имъ амнистію и всѣ тѣ блага, которыя сулила острову «отеческая заботливость» и «высокая мудрость» султана. Не обольстило Критянъ обѣщаніе «улучшеннаго генералъ-губернаторства» или «виляэта». Они нашли, что купить такой виляетъ цѣною крови, лившейся цѣлыхъ четырнадцать мѣсяцевъ, цѣною столькихъ жертвъ и усилій — было бы не только невыгодно, но и позорно, было бы измѣной знамени, которое они вознесли такъ высоко и вѣрности которому они принесли клятву предъ лицомъ всего міра. Борьба возобновляется снова, если не съ удвоенною силой, то съ удвоеннымъ ожесточеніемъ и, со стороны Грековъ, со всею энергіей отчаянія: они не ждутъ болѣе помощи отъ Европы.
Что же сдѣлаетъ Россія, какъ отнесется она къ этому новому фазису Восточнаго вопроса? Говоримъ «новому» потому только, что событія вновь доказали всю тщету дипломатическихъ усилій дать иное направленіе историческому теченію дѣлъ на Востокѣ и выдвинули вопросъ на чистоту, во всей его рѣзкости и со всею нетерпимостью отсрочекъ и сдѣлокъ. Конечно, безплодность дипломатическихъ попытокъ могла быть предвидѣна и заранѣе; но едва ли позволительно было даже и Россіи не исчерпать всѣхъ средствъ (какъ бы мало она ни вѣрила въ ихъ успѣхъ) для предотвращенія громадныхъ политическихъ сотрясеній и иныхъ страшныхъ золъ, которыя неминуемо повлекло бы за собою разрѣшеніе Восточнаго вопроса мятежомъ и насиліемъ. Надо было, наконецъ, доказать и самой Европѣ, что мы не только не противники мирнаго рѣшенія вопроса, но и съ своей стороны направляли всѣ дипломатическія усилія къ этой цѣли — до послѣдней крайности, до совершеннаго истощенія вѣры. Русскій кабинетъ прямодушнѣе чѣмъ другія союзницы Порты пытался раскрыть ей глава на ту бездну, въ которую ее увлекаетъ ея политика; онъ не поощрялъ ее къ борьбѣ съ ея собственными подданными, а указывалъ ей дѣйствительные способы укротить эту борьбу. Таковъ смыслъ и послѣднихъ попытокъ, сдѣланныхъ русскою дипломатіей нынѣшнимъ лѣтомъ. Далѣе идти некуда. Упорствовать на этомъ дипломатическомъ пути, подвергать свои ходатайства не только отказу, но и превратному толкованію, на свои настоянія получать двусмысленные отвѣты, продолжать, по необходимости, довольствоваться завѣдомо-лживыми, никогда не исполняемыми турецкими обѣщаніями, однимъ словомъ, самому вызывать и терпѣть постоянное fiasco своихъ усилій — это было бы, кажется намъ, уже несовмѣстно съ достоинствомъ великой державы, и несовмѣстно именно съ достоинствомъ Россіи, какъ всего болѣе знакомой съ положеніемъ христіанскихъ племенъ Оттоманской имперіи. Это значило бы компрометировать честь русскаго имени на Востокѣ, возбуждая понапрасну надежды въ греко-славянскомъ населеніи; значило бы явно, въ виду всѣхъ, позволять себя морочить турецкой политикѣ и ставить себя въ ложное положеніе посредника, котораго посредничество ни одною стороной не принимается, но обращается ему же во вредъ, какъ свидѣтельство его неумѣстной довѣрчивости и непрозорливости. Наше дипломатическое слово должно быть полновѣсно: мы не можемъ, мы не должны упразднять его вѣсъ, расточая его по пустому. По нашему мнѣнію, насколько извѣстны намъ обстоятельства дѣлъ на Востокѣ, Россіи ничего инаго не остается дѣлать, какъ только отрясти прахъ съ ногъ своихъ на порогѣ турецкаго кабинета, отказаться отъ всякихъ дальнѣйшихъ совѣтовъ и ходатайствъ, отъ всякого дипломатическаго вмѣшательства, и громко и честно заявить и Дивану я всей Европѣ, что мы отнынѣ предоставляемъ Турцію ея собственной судьбѣ. Пусть сладитъ она сама какъ знаетъ съ своими подданными; пусть управится собственною мудростью, посмѣявшись мудрости, безкорыстію и чистосердечію русскихъ совѣтовъ.
Въ самомъ дѣлѣ, можемъ ли мы поступить иначе? Вотъ уже болѣе года какъ Европа пребываетъ зрительницею кровавой борьбы Крита, — зрительницею если не совсѣмъ спокойною, то все же воздерживающеюся отъ всякой рѣшительной попытки прекратить тѣ азіатскія неистовства, которыми съ какою-то наглостью щеголяетъ Порта — на зло европейскому просвѣщенію. Вотъ уже болѣе года, какъ Европа деликатными и вѣжливыми словами пробуетъ умилостивить турецкаго падишаха, величаетъ его какъ просвѣщеннѣйшаго и гуманнѣйшаго государя, и этотъ просвѣщеннѣйшій и гуманнѣйшій, новопожалованный членъ европейской семьи, бросаетъ ей въ лицо оскорбленіе за оскорбленіемъ. Въ благодарность за оказанный ему почетъ, за восторженный пріемъ въ столицахъ Европы, онъ даритъ европейскихъ дипломатовъ произведеніями европейской же дипломатической лжи: утонченнымъ празднословіемъ, мнимо-либеральными реформами на европейскій образецъ, ссылкою на турецкое общественное мнѣніе!… И кровь христіанъ продолжаетъ литься подъ мечомъ Ислама, и Европейцы, запутавшись въ сѣти собственныхъ словъ, продолжаютъ сносить насмѣшливое поруганіе Турка надъ христіанскою цивилизаціей. Но не чувствуетъ ни позора, ни обиды Западная Европа: терзаютъ вѣдь только Славянъ и Грековъ, которыхъ она не признаетъ своими. Какъ бы то ни было — Европа, продолжая терпѣть совершающійся на Критѣ и въ самой Турціи разгулъ турецкой мести и тираніи, дѣлается солидарною съ мучителями, сама позорится позоромъ, сама кровавится кровью мучимыхъ христіанъ. Россія еще менѣе можетъ выносить такое положеніе, потому что эти христіане ей еще болѣе свои, чѣмъ Западу, и сопредѣльны съ нею. Если нельзя принять мѣръ рѣшительныхъ къ измѣненію такого состоянія дѣлъ, къ прекращенію дальнѣйшаго пролитія христіанской крови, — остается, по крайней мѣрѣ, одно: умыть руки и снять съ русской дипломатіи отвѣтственность за всякія дальнѣйшія послѣдствія турецкой политики. Еслибы всѣ европейскія державы, заинтересованныя въ положеніи Порты, объявили ей такое свое рѣшеніе, то онѣ стали бы въ единственно возможное теперь и честное отношеніе — и къ Турціи и къ ея христіанскимъ подданнымъ, сдерживая другъ друга взаимнымъ соглашеніемъ невмѣшательства…
Будемъ ждать новыхъ извѣстій съ Востока, будемъ надѣяться, что и русское министерство иностранныхъ дѣлъ разсѣетъ мракъ, сгустившійся около русской политики, какими-нибудь лучами свѣта, какими-нибудь сообщеніями, которыхъ такъ давно ждетъ и не дождется русское общество. Оно имѣетъ полное упованіе на политическое направленіе нашего кабинета и немногіе, обнародованные доселѣ, дипломатическіе русскіе документы послѣднихъ лѣтъ по дѣламъ Востока имѣли всегда свойство поднимать русскій общественный духъ и утѣшать русское сердце. Тѣмъ не менѣе мы не можемъ не замѣчать, что Восточный вопросъ вступаетъ въ новый фазисъ, мы не можемъ не смущаться сплетнями и толками иностранныхъ публицистовъ, какъ бы мало мы ни придавали имъ цѣны; мы не можемъ наконецъ и оставаться безучастными къ политической роли Россіи въ вопросѣ, съ которымъ связана ея народная и государственная честь и ея собственная историческая судьба, — мы просимъ и теперь нѣкотораго вниманія къ нашему русскому чувству и русскому общественному мнѣнію, неизмѣнившемуся въ своемъ довѣріи къ мнѣ нашихъ дипломатовъ съ знаменитой политической кампаніи 1864 года.
Мы печатаемъ въ нынѣшнемъ No нѣсколько корреспонденцій исполненныхъ животрепещущаго политическаго интереса для Россіи, — и считаемъ нужнымъ предпослать имъ нѣсколько словъ, отставляя до другаго раза обсужденіе нѣкоторыхъ нашихъ внутреннихъ домашнихъ дѣлъ. Мы не только не боимся наскучить читателямъ частымъ обращеніемъ къ вопросамъ внѣшней политики, но считаемъ вполнѣ умѣстнымъ и даже должнымъ сосредоточивать ихъ вниманіе на тѣхъ именно внѣшнихъ политическихъ вопросахъ, которые имѣютъ живую, неразрывную связь съ направленіемъ нашей политики внутренней, — которыхъ правильное разрѣшеніе состоитъ въ пряной зависимости отъ степени развитія и силы народнаго самосознанія въ насъ самихъ, какъ въ обществѣ, такъ и въ правительственныхъ сферахъ. Нужно, необходимо нужно, чтобъ наше общественное и правительственное разумѣніе стояло въ уровень съ тѣми событіями, которыя готовятся. А событія готовятся великія, — такія событія, которыя не позволятъ намъ отдѣлываться смиреніемъ и скромностью, которыя призовутъ васъ къ спросу и къ отвѣту, о которыя, какъ о пробный камень, испытаетъ и провѣритъ исторія степень нашей пригодности и достоинства для исполненія нашего великаго историческаго предназначенія. Не можетъ скрыть отъ читателей, что когда читаешь, въ письмахъ изъ славянскихъ земель, какъ высоко возносится тамъ русское имя, какъ вымещается на нашихъ бѣдныхъ единоплеменныхъ братьяхъ самый фактъ существованія Россіи, съ какою любовью и съ какимъ упованьемъ обращаются къ ней взоры, лютою злобою Ислама и Рима истязуемаго, православнаго Востока, когда слышишь эти воззванія, эти мольбы о сочувствіи, объ участіи, о помощи, когда видишь эту вѣру въ Россію, вѣру несокрушимую, неизмѣнившую въ теченіи столькихъ временъ и лѣтъ, вѣру не по заслугамъ нашимъ, но по внутреннему свидѣтельству славянскаго духа и по указаніямъ внѣшнихъ признаковъ о призваніи Россіи, какъ единой свободной и сильной славянской державы, какъ единой истинной представительницы и главы Славянскаго міра, — невольно озираешься на насъ самихъ, и невольно сжимается сердце. И въ виду того высокаго подвига, который Провидѣніе предначертало Россіи, въ виду призванія, для котораго она видимо избрана, — припоминаешь тогда себѣ всю ту борьбу, которую еще приходится вести у насъ дома за достоинство русскаго имени, за честь и право русской народности, — припоминаешь все малодушіе нѣкоторыхъ нашихъ такъ-называемыхъ вліятельныхъ сферъ, ихъ подобострастное отношеніе къ мнѣнію западной Европы, ихъ идолопоклонство предъ кумиромъ европейской цивилизаціи, ихъ невѣжество, ихъ непониманіе и неспособность пониманія народной, не оффиціальной, не казенной Россіи…. Никнетъ бодрость и вѣра, порою, и въ насъ самихъ, когда живо ощутишь вновь всю глубь и ширь царящаго у насъ недоразумѣнія между высшею общественною, нерѣдко и административною средою, и между народомъ съ его бытовыми и духовными историческими основами; когда живо представишь себѣ вновь эту великую Русскую землю, этотъ великій, сильный, бодрый и умный народъ, и надъ нимъ цѣлые слои атмосферы, гдѣ произрастаетъ «Вѣсть», и все что подъ этимъ нарицательнымъ именемъ разумѣется, гдѣ самодовольно ублажаются изреченіями дешевой мудрости и чувствомъ своего европеизма, гдѣ не мучаются никакимъ тяжелымъ запросомъ на народное самосознаніе и самостоятельную дѣятельность, не тревожатся никакимъ безпокойнымъ патріотическимъ порывомъ, гдѣ не чувствуютъ ни оскорбленія, ни обиды русскому народному достоинству, гдѣ выше народной чести возлюблена полицейская тишина, гдѣ все, по части трудныхъ задачъ русской народности, такъ безразлично, ровно, кругло и гладко, — гладко какъ выбритый Чичиковскій подбородокъ! Уныніе овладѣваетъ душой, когда представишь себѣ, повторяемъ, Русскій народъ и надъ нимъ между прочимъ цѣлую среду — не злокозненныхъ и умышленно-враждебныхъ Россіи интригановъ, какъ думаютъ нѣкоторые наши публицисты, а какихъ-то судящихъ и рядящихъ и власть имущихъ институтокъ, съ ихъ простодушіемъ, малодушіемъ, легкомысліемъ и невѣжествомъ!.. Но нѣтъ! непростительно и постыдно было бы такое уныніе, въ виду тѣхъ великихъ преобразованій нынѣшняго царствованія, которыя, пробивъ эти описанныя нами сферы, призвали къ жизни массы Русскаго народа и связали ихъ тѣснѣйшими узами съ верховною властью; въ виду уже явленныхъ намъ откровеній народнаго историческаго духа на высшей высотѣ нашего всенароднаго и государственнаго представительства. Не той странной средѣ, не тѣмъ сферамъ, о которыхъ мы говорили, обязана Россія своимъ новымъ бытіемъ и всѣми новыми притоками силъ, хлынувшими въ нее въ послѣднія десять лѣтъ, а вождю народа и тѣмъ народнымъ духовнымъ стихіямъ, которыми живетъ, существуетъ, движется и предъявляетъ права на великую будущность наша Россія. Въ самомъ дѣлѣ, мы уже обладаемъ великими задатками, великими ручательствами, какъ въ преобразованіяхъ, свершенныхъ иниціативою и волею Государя, такъ и во внѣшней нашей политикѣ, — ручательствами въ томъ, что русская народная историческая идея, вопреки «Вѣсти», вопреки всѣмъ подобнымъ петербургскимъ произрастеніямъ и темнымъ силамъ, одержитъ верхъ и все полнѣе и полнѣе будетъ сказываться въ нашей государственной жизни. Что значатъ зловѣщія увѣренія «Вѣсти», разославшей на дняхъ какія-то печатныя инсинуаціи въ видѣ летучихъ листковъ, съ просьбою раздать ихъ въ кругу своихъ знакомыхъ, какія-то печатно-таинственныя нашептыванія о томъ, что «обстоятельства рѣшительно благопріятствуютъ дальнѣйшему развитію тѣхъ идей, которыя составляютъ основу этого изданія?» Что значатъ, повторяемъ, всѣ эти ея пуганія, всѣ эти явленія нашей безнародности въ нѣкоторыхъ петербургскихъ сферахъ, — рядомъ съ такимъ, напримѣръ, политическимъ дѣйствіемъ Россіи, какъ декларація 29 октября, рядомъ съ этимъ «первымъ шагомъ Россіи на свободно-славянскомъ политическомъ полѣ», какъ выражаются съ восторгомъ въ Бѣлградѣ? Наши единоплеменники видятъ въ ней «лучезарную зарю новой великой исторической жизни, восходящую для Россіи и для единовѣрныхъ и единоплеменныхъ съ нею народовъ Востока». «Россія объявляетъ намъ — пронеслось электрической искрой по всему Востоку, — что часъ нашего освобожденія пробилъ». Впрочемъ пусть прочтутъ читатели сами письмо нашего бѣлградскаго корреспондента, писанное, по его словамъ, «подъ первымъ впечатлѣніемъ, произведеннымъ въ Сербіи новой великодушной политикой императора Александра II».
Такой же лучезарной зари ждутъ для себя и Славяне австрійской имперіи. «Всему есть мѣра на землѣ, есть также мѣра скромности и терпѣнію. Но никакое терпѣніе не выдержитъ, глядя на преслѣдованія и страданія Славянъ австрійскихъ». Такъ начинаетъ свое письмо къ намъ одинъ, всякаго довѣрія заслуживающій, русскій путешественникъ съ австрійскихъ береговъ Дуная, — письмо, въ которомъ онъ яркими красками рисуетъ положеніе Славянъ, гнетомыхъ Поляками, Мадьярами и австрійскими Нѣмцами. Пусть читатели сообразятъ вмѣстѣ всѣ эти письма и корреспонденціи изъ Бѣлграда, съ Дуная, изъ Хорватіи и изъ Галиціи, вчерашнее письмо изъ Пешта, и имъ представится полная картина какъ бѣдствій, испытываемыхъ въ Европѣ славянскими племенами, какъ ихъ ожиданій и упованій, такъ и всѣхъ козней и честолюбивыхъ замысловъ мадьярско-австрійской политики. Тяжелому искусу подвергнуты теперь Славяне. Не за свою вину гонимы они, а имъ ставится въ вину самое существованіе Россіи — отъ нихъ требуютъ не только вѣрноподданническаго долга коронѣ Габсбуровъ, который соблюдала ея ими всегда строже и неукоснительнѣе, чѣмъ ихъ гонителями Поляками, Мадьярами и Нѣмцами, но требуютъ духовнаго отреченія отъ Россіи, т. е. отъ исповѣдыванія Россіи, какъ главы Славянскаго міра, требуютъ, слѣдовательно, духовной измѣны своей народности, всему Славянству. Уже прошло то время, когда на умы славянскихъ народовъ могла дѣйствовать польская и нѣмецкая ложь о мнимыхъ замыслахъ Россіи, о ея стремленіяхъ къ завоеваніямъ и къ подчиненію Славянъ своей государственной власти. Теперь Славяне знаютъ и вѣрятъ, что даже мысль о поглощеніи независимости славянскихъ племенъ ненавистна въ Россіи, и полагаетъ она свое предназначеніе въ томъ, чтобы призвать всѣхъ ихъ къ жизни, самобытности и свободѣ. Мы ли останемся глухи къ ихъ мольбамъ и воплямъ, когда они гонимы и мучимы за насъ, за то что мы имъ братья, за то что ми могучи, за то что держимъ высоко славянское знамя, и что носитъ на челѣ своемъ Россія печать своего великаго призванія? Пусть наши единоплеменники пребываютъ въ вѣрѣ въ Россію до конца, — но какимъ бременемъ великаго, святаго долга ложится на насъ эта вѣра! ложится на всѣхъ безраздѣльно, на правительство, какъ и на общество, на каждаго изъ васъ, читатели!
Мы говорили вчера, что вопросъ о свѣтской власти папы есть вопросъ о самомъ католическомъ вѣроученіи, — вопросъ, съ которымъ связаны судьбы католической церкви, всего латинскаго Запада. Къ латинскому ли Западу должны мы отнести Славянъ — Чеховъ и Моравовъ, и Хорватовъ и иныхъ Славянъ латинскаго вѣроисповѣданія? Къ Риму ли прикованы они узами вѣры и общенія церковнаго? Современная исторія даетъ отвѣтъ удовлетворительный, но вопіетъ противъ него все славное прошлое этихъ племенъ, возстаетъ противъ него пробудившееся снова къ жизни славянское самосознаніе, противорѣчитъ ему вся духовная сущность славянской народности. И теперь, когда римскій вопросъ волнуетъ недоумѣніемъ, мучаетъ неразрѣшимостью весь католическій міръ, не въ чужомъ ли пиру похмѣльемъ является прикосновенность западныхъ Славянъ къ этому вопросу? Латиняне ли они развѣ? Будутъ ли они вмѣстѣ съ Латинянами томиться неразрѣшимостью задачи о папствѣ, кружиться и путаться въ противорѣчіи, тщетно отыскивая изъ него выхода, когда разрѣшеніе у нихъ подъ рукою, когда имъ стоитъ только освѣжить свою историческую память, допросить преданія, обратиться къ лучшей порѣ своего прошлаго, воспоминаніемъ о которой живится въ нихъ и теперь сознаніе и чувство народности. Старина славянская не есть отжившая, но живая сила; славянская археологія не есть интересъ отвлеченной науки, но животрепещущій интересъ дѣйствительности. Не славянскіе ли апостолы Кириллъ и Меѳеодій принесли свѣтъ христіанства къ Моравамъ и Чехамъ? Не ихъ ли письменнымъ глаголомъ славословится и донынѣ истина Христова у православныхъ Славянъ, и не ихъ ли отреклись Славяне, уловленные и полоненные Римомъ? Въ самомъ дѣлѣ, на какомъ языкѣ возносились у нихъ хваленія славянскимъ первоучителямъ, по случаю недавняго тысячелѣтняго юбилея крещенія Моравской земли? Не латинскою ли литургіей чествовалась память мужей давшихъ Славянамъ литургію славянскую? Не латинскими ли письменами выражалась благоговѣйная признательность потомковъ — изобрѣтателямъ народныхъ славянскихъ письменъ? Не постыдно ли, не безсмысленно ли такое противорѣчіе, не преступно ли въ немъ пребывать и упорствовать? А между тѣмъ не трудно припомнить Чехамъ, какую борьбу вели они съ папой изъ-за славянской литургія, до самаго XII вѣка; не могутъ они не припомнить, что православныя преданія не вымирали до XV вѣка и сказались въ явленіи Гуса. Въ Гусѣ и цѣломъ рядѣ гуситскихъ войнъ выразилась борьба Чехіи за духовную самостоятельность Славянства противъ латинской лжи, — и величая нынѣ имя этого мученика духовной свободы и славянской народности, что приносятъ въ даръ современные Чехи на алтарь его памяти? Не ту ли неволю, не то ли же самое духовное рабство, отъ котораго надѣялся онъ спасти Чешскій народъ своею мученическою смертью, — не примиреніе ли съ тѣми именно началами, которыя онъ считалъ гибельными для славянской народности, съ которыми завѣщалъ вѣчную и непримиримую вражду? Такія внутреннія противорѣчія обойдены быть не могутъ, и только легкомысліе можетъ мечтать — воздвигнуть на подобной духовной расщелинѣ прочное и цѣльное зданіе народности.
Не живы ли преданія православія и у Славянъ адріатическихъ, къ несчастію олатиненныхъ? Не считаетъ ли и теперь (какъ убѣждаютъ въ томъ свидѣтельства путешественниковъ и наши личныя наблюденія) Славянинъ-католикъ изъ простаго народа въ Хорватія и на всемъ Далматинскомъ побережья вѣру православную — старою вѣрою и молитвы православныхъ священниковъ — болѣе дѣйствительными чѣмъ молитвы латинскихъ патеровъ? — Мы не можемъ пускаться тѣоерь въ подробныя изслѣдованія всѣхъ слѣдовъ исторической памяти православія, сохранившихся у облатиненнаго Славянства, — мы считаемъ достаточнымъ напомнить о нихъ пробудившейся или еще пробуждающейся славянской совѣсти.
Ей предстоитъ теперь совершить дѣло не отступленія отъ вѣры предковъ, а возвращенія къ вѣрѣ предковъ.
Нѣтъ ничего пагубнѣе, для истиннаго возрожденія славянской народности, той ложной мысли, что народность стоитъ выше вѣры, что вѣроисповѣданіе есть дѣло только совѣсти личной и что славянскіе патріоты должны относиться къ нему безразлично. Такимъ образомъ, по ихъ понятіямъ, народность выходитъ какимъ-то понятіемъ внѣшнихъ, безъ внутренняго, духовнаго содержанія, — между тѣмъ какъ именно въ содержаніи вся суть и сила. Пусть обратятся къ исторіи: латинство и православіе, какъ мы уже не разъ говорили, это тѣ историческія и духовныя начала, подъ воздѣйствіемъ которыхъ двинулись различными историческими путями, сложились и образовались различно народности въ западной и восточной Европѣ. Быть латиняниномъ значитъ принадлежать къ латинской церкви, имѣть своимъ духовнымъ отечествомъ Римъ, состоять въ духовномъ соединеніи со всѣмъ латинскимъ западнымъ міромъ, примыкать, въ извѣстной степени, къ его нравственнымъ и историческимъ судьбамъ. Быть православнымъ значитъ состоять въ духовномъ союзѣ съ восточною церковью, съ міромъ греко-славянскимъ. Въ силу этого глубокаго духовнаго различія дѣлится европейскій міръ на двѣ половины, на два міра — на Востокъ и Западъ: это не географическіе термины, а термины качественные, означающіе различіе просвѣтительныхъ началъ, ставшихъ дѣйственными силами въ исторіи человѣчества. Міръ восточный есть міръ православно-славянскій, котораго представительницей является Россія, къ которому примыкаютъ и влекутся неодолимымъ влеченіемъ всѣ даже иновѣрныя славянскія племена, и въ комъ не успѣло запустить глубокихъ корней латинство, — міръ самобытный, съ несомнѣннымъ залогомъ великой исторической будущности, ненавидимый западною Европою. Мѣрой ненависти европейской измѣряется, какъ мы уже говорили однажды, въ каждомъ славянскомъ племени внутренняя прочность славянскаго элемента. Не могутъ не причислить себя Славяне, хотя бы и католики, къ міру восточному: что бы они ни дѣлали, — Западъ ихъ не признаетъ своими, пока не отреклись они отъ славянской народности. Если православные ему ненавистны, то и католики-Славяне не сыны, а только пасынки западной Европы, и для нихъ она все же не мать, а мачиха. Изъ всѣхъ славянскихъ племенъ только одно усыновлено Западомъ вполнѣ — это именно то племя, которое приняло латинство себѣ въ плоть, кровь и душу, которое отреклось отъ братства славянскаго и стало передовымъ войскомъ латинскаго Запада противъ православно-славянскаго міра, — это племя польское. Его похитилъ изъ Славянскаго міра католицизмъ; онъ изгубилъ, онъ заѣлъ его славянскую душу. Если прочія католическія славянскія племена еще сохранили въ себѣ славянскую душу, такъ именно благодаря тому, что они чужды латинскаго фанатизма, что католицизмъ не отожествился съ ихъ народною сущностью, что въ той или другой формѣ, сознательно или безсознательно, еще живутъ въ нихъ преданія православія и сказывается протестъ ихъ духовной славянской природы.
Съ неудержимою силой возникло въ новѣйшее время народное самосознаніе 80 милліоновъ Славянъ. Подъ знаменемъ Кирилла и Меѳеодія, еще недавно, здѣсь въ Москвѣ, торжествовалось первое видимое проявленіе всеславянства, праздновался праздникъ славянскаго братства. Но не означаетъ ли знамя Кирилла и Меѳеодія, просвѣтителей славянскихъ, объединявшее на московскомъ съѣздѣ всѣ славянскія племена, единство началъ просвѣтительныхъ? означаетъ, безъ сомнѣнія, если не какъ совершившійся фактъ, то какъ необходимое требованіе… Безъ объединенія духовнаго не совершится объединеніе Славянскаго міра…
И вотъ, когда потребность объединенія созрѣла въ сердцахъ славянскихъ племенъ, — не внѣшняго только, но по преимуществу внутренняго; когда Славяне начинаютъ разумѣть себя наконецъ міромъ особливымъ. славянскимъ, съ своимъ самобытнымъ призваніемъ въ человѣчествѣ и ищутъ сознать свое высшее объединительное начало, — одновременно съ этимъ движеніемъ славянскаго духа, доводитъ логика исторіи духовное начало неславянскаго Запада до того крайняго предѣла абсурда, далѣе котораго идти невозможно. Возстаетъ вопросъ римскій, вопросъ — быть или не быть для латинства. Весь католическій міръ призывается къ отвѣту, — исторія предъявляетъ запросъ всѣмъ членамъ латинской церкви.
Теперь или никогда. Если Славяне хотятъ остаться Славянами, и не только остаться Славянами, но исхитить свою славянскую душу изъ цѣпей духовнаго плѣна, сковывавшихъ ихъ съ судьбами латинскаго міра, — то на вопросъ, предлагаемый имъ современною исторіей, они должны дать отвѣтъ рѣшительный и неуклончивый, должны отречься Рима и всѣхъ дѣлъ его, всенародно и гласно, безъ сдѣлокъ и изворотовъ. Теперь Славяне стоятъ на перепутьи: идти ли имъ въ путь Запада или въ путь Востока, въ путь латинства или въ путь православія, примыкать ли имъ къ судьбамъ западноевропейскаго міра или къ судьбамъ міра греко-славянскаго, — ибо господствующая вѣра въ Славянствѣ, хотя бы только по численности вѣрующихъ, а не по тождеству съ славянскою народною сущностью, есть вѣра православная… Выбирайте же, Чехи, Моравы, Хорваты, Словаки, Словинцы! Хотите ли, вмѣстѣ съ западною Европой, пробавляться религіозными сдѣлками и компромисами безвѣрія съ суевѣріемъ, вязнуть вмѣстѣ съ нею въ непроходимой чащѣ духовныхъ противорѣчій, — къ тому же не вашихъ, не изъ васъ порожденныхъ, а навязанныхъ вамъ врагами вашей славянской свободы, — или же выйдти на тотъ широкій духовный путь истины православной, которымъ идутъ 60 милліоновъ вашихъ славянскихъ братій, которымъ шли первоначально и ваши предки? Хотите ли вы, ревнуя о своей народной славянской самостоятельности, имѣть свою народную церковь, въ качествѣ члена церкви вселенской, или же признавать своимъ духовнымъ центромъ попрежнему латинскій Римъ? Хотите ли имѣть главою церкви Христа, или папу?
Мы не видимъ причины, почему, пользуясь свободою вѣроисповѣданія, огражденною конституціей, не могли бы тѣ изъ Славянъ-католиковъ, которые раздѣляютъ нашъ образъ мыслей, отречься отъ латинства, присоедиться къ православію, воскресить древнее славянское богослуженіе и воздвигнуть православные храмы — и въ Прагѣ, и Бернѣ, и въ прочихъ олатиненныхъ мѣстахъ. Кто можетъ имъ въ этомъ воспрепятствовать? Ужели не сознаютъ они, какъ незыблемо, на вѣки вѣковъ, упрочатъ они духовную самостоятельность своего національнаго развитія, — какой крѣпкій камень положатъ они во главу угла воздвигаемаго ими зданія своей народности и всего Славянства?
Настоящій мигъ есть вѣщій мигъ. Ужели не внимутъ наши братья, олатиненные Славяне, этому зову исторіи? Во имя ли только одной Россіи или и всего Славянскаго міра должно раздаться слово русской державы на этомъ сонмищѣ представителей европейскихъ державъ, призываемыхъ нынѣ судить папѣ, папству и всему вѣроисповѣдному строю латинскаго міра?…