Директор архива в Варшаве; автор «Воспоминаний дерптского студента» («Мир Божий», 1902, № 3), нередко печатал работы по зарубежной литературе, в которые в качестве иллюстраций вставлял свои поэтические переводы. Когда в 1898 году (после смерти Стефана Малларме) «освободилось» звание «короля французских поэтов»; основным кандидатом на это место считался Жозе-Мария де Эредиа, лучший из французских сонетистов XIX века, но избран был другой парнасец, Леон Дьеркс. Деген переводил обоих поэтов; для Дьеркса он по сей день так и остался основным переводчиком (не считая знаменитого «Лазаря» в переводе Валерия Брюсова: однако и тут приоритет за Дегеном: его работа опубликована в 1899 году, а работа Брюсова в автографе датирована «1913»; так что «конкурентами» Дегену можно считать лишь оклеветанного критиками Сергея Головачевского и легендарного Аполлона Коринфского). Дегену принадлежит перевод стихотворения «Погибший корабль» (в оригинале — «Старый отшельник») Дьеркса, послужившего прототипом «Пьяного корабля» Артюра Рембо; заметим, ни единого перевода этого произведения Рембо (даже прозаического) тогда на русском языке напечатано не было. Помещаемые ниже переводы с французского взяты из статьи Дегена «Два парнасца», напечатанной во все том же журнале «Мир Божий», 1899, № 12. Подборку Евгения Дегена «Из современных немецких поэтов» мы находим в издании Помощь. 2-е изд. СПб, 1903. Комментарий издателя на титульном листе сборника сообщает: «Весь чистый доход с издания предназначается в пользу Общества для распространения просвещения между евреями в России, на нужды начальных школ». В том же сборнике помещены стихи Бальмонта и Щепкиной-Куперник, статьи В. Соловьева, Э. Золя, А. Дживелегова, К. Тимирязева, рассказы Короленко, Куприна и многое другое. В переводах с французского Деген порой нарушает цезуру — нечто сходное прослеживается у многих русских поэтов, живших в окружении польского языка.
ЗАВОЕВАТЕЛИ
Как стая кречетов, из темного гнезда,
Устав сносить нужду с надменною повадкой,
Вожди и ратники толпой, в надежде сладкой,
Поплыли, полные кровавых снов, туда,
Где баснословная им грезится руда,
Где чудный край Сипанго манит их загадкой.
Пассат их реи гнет, и по лазури гладкой
Белеет за кормой кудрявая гряда.
И каждый вечер ждут они чудес воочью,
Блеск фосфорический на море, каждой ночью,
Миражем золотым баюкает их сон.
А кто не спит, склонясь над белым носом судна,
Тот смотрит, как вдали над гладью изумрудной
Созвездья новые плывут на небосклон.
МЕРТВЫЙ ГОРОД
Cartagena de Indias
1532—1583 — 1697
Печальный город, встарь король над океаном!..
Акула скумбрию гоняет в жаркий день,
Да тучка беглая порою бросит тень
Где некогда был рейд гальонам-великанам.
С тех пор, как Дрейк своим безбожным англичанам
Велел громить тебя — как темная мишень
Твоя стена торчит. Куда глаза ни вздень,
Зияют ядра всё, в дырах, подобных ранам.
Меж небом пламенным и гребешками волн,
В лучах полуденных, ты мрачной думой полн
О днях, когда сюда пришли конквистадоры.
И ночью знойною, когда в лучах луны
Лишь пальмы шепотом заводят разговоры,
Погасшей славы блеск твои смущает сны.
ОСНОВАТЕЛЮ ГОРОДА
Другим платили дань и инки и ацтеки,
И власть их ширилась до андов и пампас, —
Лишь графский титул их пустой дошел до нас,
Другого нет следа их славы в нашем веке.
Но ты, семьи моей краса, — средь красных рас
Ты новый Карфаген воздвиг, святой опеке
Креста ты подчинил тот край, что поят реки
Мадлена и Атрат снегами горных масс.
На островке своем, в прибое белой пены,
На зло века, врагам и с бурями в борьбе,
Еще стоят твои монастыри и стены.
И правнуки твои, уж без цветов в гербе,
Чеканят до сих пор на золоте червонца
Под сенью пальм зубчатый город в блеске солнца.
СТАРЫЙ МАСТЕР
Известных мастеров всяк назовет вам сразу:
Рюи, Хименес, Арфей; но я б их поучил,
Как надо оправлять рубин, алмаз, берилл,
Иль ловко изогнуть и отчеканить вазу.
Эмалью на меди, по серебру, топазу,
То кистью, то резцом на радость адских сил,
Я Вакха пьяного и голых нимф чертил, —
Христа. святых — о стыд! — не сделал я ни разу.
А сколько вытравил стальных клинков я в жизни!
И, суетно гордясь делами сатаны,
Я заграждал душе путь к неземной отчизне.
Теперь, когда года мои уж сочтены,
Как Фра Хуан, хочу пред вырытой могилой
Из золота начать ажурное кадило.
HORTORUM DEUS
Olim truncus eram ficulnus.
Hor.
Прочь, прочь! Не подходи! Ступай своей дорогой!
Грабитель дерзостный, ты ощипать бы рад
Маслины, финики и даже виноград,
Который зреет тут на солнышке, — не трогай!
Яд здесь!… Из дерева смоковницы убогой
Ножом скоблил меня пастух Эгинских стад,
Пускай скульптор смешон тебе, но помни, брат, —
Приап ведь все же бог и страшен местью строгой…
Когда-то друг пловцов, я на носу галеры
Стоял раскрашенный, и любо было мне
Купаться в ласковой иль яростной волн.
Теперь в ограде здесь стою, облезший, серый,
Смотрю, чтоб вор не взял ни фрукты, ни салат…
Вовек мне не видать приветливых Циклад.
КУПАЮЩИЕСЯ НИМФЫ
В долине, укрытой от северной вьюги,
Где лавр наклонился над влагой ключа,
На ветке качается нимфа, плеща
Студеной водой в шаловливом испуге.
На зов ее роем сбежались подруги
И в волну прыгнули, резвясь и крича;
Всплывает в струях то округлость плеча,
То локон, то стан белоснежный, упругий.
И льется их смех по дубраве волной.
Два глаза сверкнули вдруг в чаще лесной:
Сатир!.. Его хохот спугнул их, и быстро
Исчезли все нимфы. На водах Каистра
Так стаю лебедок приводит в испуг,
Когда вещий ворон закаркает вдруг.
РАЗБИТЫЙ КУМИР
Благоговейно мох глаза заполнил богу:
Уж не увидит он, чтобы в заглохший лес,
Где грань он сторожил опять как в век чудес,
С цветами девушка нашла к нему дорогу.
Обломки мрамора обвивши понемногу,
Густой зеленый плющ к нему на плечи взлез,
Не зная, кто он был, — Пан, Фавн, Сильван, Гермес,
И из листвы соткал израненному тогу.
Косой заката луч позолотил на миг
Двумя кружками алыми курносый лик,
А на губах его зарделся листик красный.
И чудо! — на момент, под трепетной листвой,
Под ласкою луча скользящего, несчастный
Обломок мрамора стал снова — бог живой.
МИКЕЛЬ АНДЖЕЛО
Да, драма страшная свершалась в нем, когда
Вдали от Рима буйного, отшельник дикий,
Писал он грозные Пророков лики,
Сивилл могучих, ужас Страшного Суда.
В цепях несбыточных мечты, титан труда,
Своей души мятущейся он слушал крики,
О родине, любви и славе плач великий,
Все ложь, — он думал, — смерть все губит без следа.
И страшно скорчил он как бы в тисках железных
Рабов, томящихся в усильях бесполезных,
Гигантов, согнутых избытком тяжких сил.
Свой дух кипучий он в холодный мрамор влил,
Трепещет в камне бог в бессильном гневе, пленный,
Прикованный к земле материею тленной.
ВЕЧЕР ПОСЛЕ БИТВЫ
Тяжелый выпал день… Трибуны громогласно
Сзывали воинов расстроенных когорт,
Вечерний воздух был невыносимо сперт
От смрада едкого горячей крови красной.
Со смуглых лиц солдат был пот еще не стерт,
Убитых растеряв, уныло, безучастно,
Они глядели вдаль: там видно было ясно,
Как мчались, словно вихрь, стрелки Парфянских орд.
Вот показался вдруг и император бледный,
На ярком фоне догорающего дня,
Весь в собственной крови, мечом в ножнах звеня,
В плаще пурпуровой, в блестящей броне медной,
Сопровождаемый букциною победной,
Он круто осадил пугливого коня.
ТРИУМФАТОРУ
Победоносный вождь, вели воздвигнуть арку
И изваять на ней победный строй знамен,
Под игом ряд князей всех варварских племен
И полную трофеев и добычи барку.
Твой дед был внук царей иль обитал хибарку,
Ты все равно свое сан и перечень имен
Поглубже в камень врежь, чтобы во тьме времен
Торжественный триумф твой не пошел насмарку.
Напрасный труд!.. Уж время занесло свой молот.
И камень доблести твоей не охранит:
Гляди: трофей плющом разросшимся отколот,
И ныне косу лишь свою косарь-самнит
Зазубрит, разбудив в густой траве обломки
Колонн, где славился триумф когда-то громкий.