Переводная литература.
правитьВъ послѣднее время наши журналы полны переводовъ; не потому-ли, что мало пишутъ русскіе беллетристы… Пришлось-бы говорить много и брать далеко. Но если это — невеселый признакъ упадка отечественной литературы, за то множество переводовъ — доказательство, что общество желаетъ читать, а отъ этого можно ждать только хорошаго. Читатели беллетристики — большинство «среднихъ» людей изъ которыхъ состоитъ общество; кто-бы ни развивалъ ихъ, свои или чужіе, все равно, лишь бы развивали. Переводъ дѣлается необходимостью, какъ передача мысли, этого общечеловѣческаго достоянія. Переводъ, скромный трудовой вкладъ въ общее дѣло — не ремесло и никогда не долженъ считаться ремесломъ. Не говоря уже о твореніяхъ современныхъ, гдѣ заслуга переводчика огромна, — и всегда не мало заботы такъ передать даже обыкновенное произведеніе, чтобы оно дѣлало на читателей впечатлѣніе подлинника. Это особенно важно теперь, когда иностранной беллетристикѣ приходится замѣнять у насъ отечественную. Промежутокъ, вѣроятно, будетъ недолгій, по переводчикамъ все-таки слѣдуетъ воспользоваться временемъ, когда они могутъ свободнѣе руководить вкусомъ и понятіями большинства. Переводчики теперь, такъ сказать, «господа положенія».
Покуда, они другъ передъ другомъ спѣшатъ удовлетворять любопытству публики, скорѣе знакомить ее съ заграничными новинками. И точно, нѣтъ новинки, которая-бы не явилась у насъ тотчасъ вслѣдъ за ея появленіемъ, часто прежде ея окончанія на родинѣ, а если новинка мало-мальски съ «именемъ», то разомъ въ двухъ-трехъ переводахъ. Это случалось и прежде, давно. Провинціальный читатель бывалъ горестно пораженъ, когда, получая свои, въ то время немногіе журналы, находилъ въ нихъ одно и тоже. Примѣровъ много: «Копперфильдъ» "Les Misérables другіе; было и много причинъ этому однообразію… Одно — что читатели не могли жаловаться на выборъ того, что имъ давалось. Это было, въ самомъ дѣлѣ, цѣнное, — такое, что доставляло наслажденіе, должно было сохраняться въ памяти. И долго-бы еще читателямъ оставаться разборчивыми, и — (предположеніе!) точно-бы развился вкусъ жадно читавшаго молодого поколѣнія, если-бы вдругъ, и именно въ серьезную минуту обновленія общества — не нахлынулъ потокъ всякаго пошлаго, сенсаціоннаго переводнаго вздора. Для него завелись даже спеціальные журналы. Будто классическую драгоцѣнность воспроизвели полную эпопею Рокамболя; болтовней Самарова выгнали В. Скотта — и напрасно старались отстоять его немногіе, дорожащіе словомъ. Исторія вышла невеселая.
Не мѣшаетъ припомнить ее теперь, какъ предостереженіе. Переводы получили значеніе, но рискуютъ потерять его въ погонѣ за новинками. То были Монтененъ, Вело, — теперь Золя, Мопассанъ. Говорятъ: «Имя!» Что такое — имя?.. А мы, — иностранцы для этихъ «именъ» — тѣмъ болѣе и тѣмъ свободнѣе смѣемъ имѣть сужденіе, нужны-ли они намъ или нѣтъ. Не потому-ли переводить Золя, Мопассана, что мы неизбѣжно читаемъ своихъ доморощенныхъ Золя и Мопассановъ? Если цѣль беллетриста — развлекать читателя, доставлять удовольствіе, то новѣйшіе реалисты далеко ея не достигаютъ: ихъ романы — топографическіе чертежи, лавочныя вывѣски, аукціонныя объявленія. Все называется, все пересчитывается. «Хоть-бы когда-нибудь, что-нибудь забыли!» восклицаетъ читатель, умирая отъ скуки и находя, что было-бы учтивѣе предоставить ему самому хоть что-ни будь дополнить собственнымъ воображеніемъ. Какъ-такъ, все: природа, дѣла рукъ человѣческихъ, все поименовано, видимое и, наконецъ, невидимое! Тутъ ужь становится обидно: романистъ копошится въ сердцахъ и помышленіяхъ по своему, то мелочно, то преувеличенно, ложно, грязно; умъ, чувства, побужденія все высказывается такъ пошло, вся жизнь такъ ничтожна, мысль ненужна. Читатель тупѣетъ, какъ въ тяжеломъ снѣ. Читателю досадно и, наконецъ, смѣшно, когда, по ходу романа, реалисты принуждены сказать что-нибудь по-человѣчески, надъ чѣмъ-нибудь растрогаться, разчувствоваться — и дѣлаютъ это напыщенно, приторно, неуклюже съ непривычки или съ отвычки. Тутъ у нихъ что ни слово, то фальшь. Чтобъ поправиться или извернуться, они обрываютъ, защучиваютъ, а чаще всего люди сметливые и вовсе не берутся за сюжеты, которые пришлось-бы разработывать серьезно — правдиво, гдѣ не поможетъ забрасыванье словами, ни хитро придуманный анализъ ощущеній. До этого анализа они большіе охотники и считаютъ себя мастерами, хотя очень односторонни и безъ конца повторяются. Они нашли себѣ читателей, которымъ это нравится…
И у насъ есть свои такіе реалисты. На что-же намъ еще иностранные? Въ прошломъ году вездѣ былъ «Germinal», — но въ «Germinal» — идея; а въ нынѣшнемъ — «L’Oeuvre»… Почему?.. Странно, что такъ сильно интересуясь всѣми произведеніями Золя, у насъ будто не замѣтили статью о немъ Коллапи (Nouvelle Revue 1879—80), гдѣ разобрана вся до тѣхъ поръ вышедшая "хроника Ругоновъ и доказывается, что многое въ то время, которое описываетъ авторъ, — еще не существовало или ужь перестало существовать. Доказано по хронологіи, по поводу зданій Парижа… Кстати, — Золя все водитъ своихъ героевъ по Парижу. На случай, если его подражатели вздумаютъ наполнять свои страницы подобными прогулками, можемъ указать имъ на превосходный образецъ въ одной старинной комедіи:
— Сегодня поскакалъ къ обѣднѣ я къ Николѣ,
Обѣдня кончилась. Поѣхалъ я въ Сенатъ.
Оттуда во дворецъ, оттуда въ Лѣтній садъ.
Изъ сада — къ Знаменью. Отъ Знаменья въ Морскую.
Съ Морской въ Фурштадскую, съ Фурштадской на Сѣнную,
Съ Сѣнной въ Литейную, съ Литейной — на Пески;
Съ Песковъ — въ Садовую… Какіе все скачки!
Съ Садовой — къ Гавани, отъ Гавани къ Почтамтской,
Съ Почтамтской — къ Невскому, отъ Невскаго къ Казанской…
Оттуда поскакалъ объѣхать острова.
Отъ мысли лишь одной кружится голова:
Я мигомъ облетѣлъ Васильевскій, Петровскій,
Елагинъ, Каменный, Аптекарскій…
Но это сдѣлалъ русскій человѣкъ, всего одинъ разъ и притомъ — въ экипажѣ, а влюбленные герои Золя совершаютъ несравненно больше, ежедневно и пѣшкомъ. Такъ, что (черта русскаго характера) недавно, въ одной компаніи читали "L’Oeuvre, — одинъ слушатель, тронутый, сказалъ другому: — «Нѣтъ-ли у тебя? Дай имъ на извозчика»…
Спѣша за новинками, однообразными и бѣдными, за «именами», которыя, если и переживутъ четверть вѣка, то будутъ только свидѣтельствомъ упадка вкуса и слова, — переводчики забываютъ, что реализмъ не новость; это было не разъ повторено и доказано. Литература, которая имѣла Гоголя, и имѣетъ Салтыкова, очень хорошо знаетъ, что такое истинный реализмъ съ его глубокимъ сочувствіемъ всему живущему и художественнымъ чувствомъ мѣры. Мы ужь слишкомъ преклоняемся предъ новыми реалистами. Переводчики не замѣчаютъ, что эти «новые» только повторяютъ своихъ «старыхъ», берутъ что случится изъ ихъ созданій и перемалевываютъ такъ, что сразу узнать нельзя… Это, можетъ быть, сказано грубо, но вѣрно, и легко подтвердить примѣрами и сравненіями. Источникъ, изъ котораго черпаетъ Золя — Бальзакъ, мыслитель, физіологъ и художникъ, то есть — реалистъ въ полномъ значеніи этого слова, ничего неоставляющій безъ вниманія и непереходящій никакой границы. Бальзака не знаютъ у насъ. Когда-то его засмѣяла недумающая критика, а послушная публика едва-ли слышала о существованіи десятка произведеній, изъ которыхъ сложилась «Человѣческая Комедія». Переводы были немногіе, небрежные, искаженные.
Въ настоящую пору, и иностранная литература не богата новымъ. Почему-бы нашимъ переводчикамъ не обратиться къ старой? Большинству читателей она незнакома, а молодому большинству даже необходима: она можетъ имѣть вліяніе на развитіе будущихъ талантовъ. По ней учились лучшія силы нашей минувшей литературы, а по новой ничему не выучится ни одинъ изъ будущихъ писателей, — развѣ искаженію нашей родной рѣчи, только-что начавшей укрѣпляться. А переводчики, обязанные добросовѣстно передавать «колоритъ» своихъ авторовъ, ломаясь на ихъ манеръ — и вовсе разучатся писать по русски…
У старыхъ мастеровъ есть и мелкія вещи. Теряютъ-ли ихъ оттѣнки, ихъ свѣжесть отъ сравненія съ новѣйшей пестротою?.. Вотъ отрывокъ, набросокъ, этюдъ Бальзака: ему за пятьдесятъ лѣтъ, — но, кажется, новая школа реалистовъ могла-бы позавидовать такой «работѣ». Любопытно также, послѣ «L’Oeuvre» Золя, перечитывать «Le chef d’Ocuvre inconnu» Бальзака…