Первые впечатления (Тихонов)/ДО
| Первыя впечатлѣнія |
| Источникъ: Тихоновъ В. А. Военные и путевые очерки и разсказы. — СПб: Типографія Н. А. Лебедева, 1892. — С. 3. |
Въ Александрополь я пріѣхалъ часовъ въ шесть вечера. Занявъ номеръ въ гостинницѣ, я сейчасъ-же сталъ наводить справки о мѣстѣ нахожденія своего полка. Какой-то казачій офицеръ сообщилъ мнѣ, что полкъ стоитъ въ Займѣ, верстъ шестьдесятъ отъ Александрополя.
— А какъ туда попасть? — спросилъ я у него.
— Да какъ вамъ угодно: пѣшкомъ, верхомъ, на фаэтонѣ, все къ вашимъ услугамъ.
— А сколько стоитъ фаэтонъ до Займа?
— Рублей пятьдесятъ, ну, minimum[1], сорокъ.
— Но вѣдь это страшно дорого!
— Поѣзжайте верхомъ — дешевле, рублей десять.
— Да, но вѣдь мнѣ выдадутъ, вѣроятно, прогоны?
— А этого ужь не знаю, обратитесь въ воинскому начальнику. Да кстати, если вздумаете ѣхать завтра верхомъ, такъ поѣдемте вмѣстѣ, я завтра туда-же ѣду.
— Благодарю васъ.
За ужиномъ мнѣ пришлось услыхать очень печальную новость. Пѣхотный офицеръ, только что пріѣхавшій изъ Займа, разсказывалъ о смерти генерала Челокаева, при этомъ вспоминали о дѣлѣ 4 мая, героемъ и жертвой котораго и былъ покойный генералъ.
— Нѣтъ, господа, это даже не цвѣтики, даже не бутончики, а погодите вотъ когда до ягодки-то доберемся — до Карса, вотъ тогда увидимъ кое-что по серьезнѣе, если живы будемъ, — пророческимъ тономъ заключилъ разговоръ какой-то солидный артиллеристъ.
На другой день, проснувшись утромъ часовъ въ девять, я поспѣшно одѣлся и отправился отыскивать уѣзднаго воинскаго начальника. Найдя его квартиру, я сказалъ бывшему тутъ вѣстовому, чтобы онъ доложилъ; черезъ минуту меня попросили «пожаловать» и я, взойдя въ комнату, былъ встрѣченъ какимъ-то господиномъ, въ военныхъ брюкахъ, но въ штатскомъ сѣромъ пиджакѣ.
— Что вамъ угодно? — обратился онъ ко мнѣ.
— Я желалъ-бы видѣть воинскаго начальника.
— Къ вашимъ услугамъ.
— Имѣю честь явиться, господинъ… — тутъ я замялся, не зная его чина и потомъ на удачу брякнулъ «маіора», (послѣ я узналъ, что онъ капитанъ). — Я ѣду въ отрядъ и потому прошу вашего содѣйствія.
— Хорошо, я вамъ сейчасъ напишу билетъ.
— Да, я васъ хотѣлъ еще попросить о прогонныхъ деньгахъ.
— Какихъ прогонныхъ деньгахъ?
— Отъ Александрополя до Займа, потому что я получилъ только до Александрополя.
— У меня никакихъ такихъ денегъ нѣтъ.
— Такъ какъ-же я отсюда поѣду? У меня своихъ денегъ нѣтъ ни копѣйки; оставшихся едвали хватитъ расплатиться въ гостинницѣ.
— А ужь этого я ничего не знаю и помочь вамъ тутъ не могу. Вотъ извольте, — вручилъ онъ мнѣ только что написанный пропускной билетъ.
«Что дѣлать? — думалъ я возвращаясь обратно, — отправиться пѣшкомъ, но куда дѣть вещи? Чортъ знаетъ, вотъ положеніе! Фаэтонъ — сорокъ рублей, верхомъ — десять… но гдѣ взять эти десять?» Въ такихъ размышленіяхъ я добрался до гостинницы. На порогѣ встрѣтилъ меня вчерашній казачій офицеръ.
— Ну что? — обратился онъ ко мнѣ.
Я разсказалъ ему все.
— Ну это не бѣда, я могу дать вамъ взаймы, а по пріѣздѣ въ полкъ вы мнѣ возвратите.
Я не зналъ какъ его и благодарить. Расплатившись въ гостинницѣ я послалъ за верховой лошадью. Черезъ часъ на дворъ въѣхалъ армянинъ держа въ поводу лошадь для меня, и я сталъ укладывать вещи въ переметныя сумы; но онѣ были такъ малы, что могли только вмѣстить пару платья и нѣсколько штукъ бѣлья; остальное-же, даже самое необходимое, какъ-то подушку, одѣяло, и т. п. мнѣ пришлось оставить въ Александрополѣ. При чемъ эсаулъ и тутъ былъ такъ любезенъ, что приказалъ своему казаку отнести ихъ въ цейхаузъ ихъ батареи (онъ былъ артиллеристъ).
Около двѣнадцати мы выѣхали изъ Александрополя. Меня крайне удивляло, что мы отправлялись одни, безъ всякаго конвоя или оказіи. Вся наша кавалькада состояла изъ эсаула, меня, рядового казака, ѣхавшаго съ эсауломъ и, наконецъ, армянина, у котораго я нанялъ лошадь, отправлявшагося съ нами затѣмъ, чтобы привести ее обратно. Пропускной билетъ оказался лишнимъ, потому что на пропускномъ пунктѣ — на мосту его никто не спросилъ. Переѣхавъ Арпачай, мы поѣхали шагомъ, чтобы не утомлять лошадей. Вскорѣ насъ нагналъ артиллерійскій офицеръ, тоже отправлявшійся въ отрядъ. Онъ ѣхалъ одинъ и потому присоединился къ намъ.
— Однако, господа, мы вѣдь ѣдемъ по непріятельской землѣ, а между тѣмъ не принимаемъ никакихъ предосторожностей, — замѣтилъ я.
— Во-первыхъ, какая-же эта непріятельская земля, — возразилъ мнѣ на это артиллеристъ, — мы ее прошли, слѣдовательно она наша, во-вторыхъ, здѣсь нечего бояться, здѣсь едвали не безопаснѣе, чѣмъ гдѣ-нибудь въ Тамбовской губерніи, а, въ-третьихъ, наконецъ, если вы хотите предосторожности, такъ стоитъ только взглянуть на вашего провожатаго, чтобы убѣдиться, что они приняты — посмотрите, какую онъ пушку везетъ за спиной.
Я обернулся назадъ и не могъ удержаться отъ улыбки: мой проводникъ представлялъ курьезное зрѣлище; возсѣдая на какомъ-то подобіи Россинанта, онъ былъ вооруженъ, что называется, съ ногъ до головы: спереди за поясомъ у него торчали два огромныхъ кинжала, сзади былъ заткнутъ допотопный пистолетъ и, наконецъ, за спиной болталось что-то грандіозное, обернутое въ мѣховой чахолъ.
— Что это у тебя за спиной? — обратился я къ нему.
— В-а! ружья! — пояснилъ онъ.
— Да для чего оно?
— Для апасность.
— Да оно у тебя такъ завязано, что пока ты его будешь развязывать, съ тебя успѣютъ кожу снять.
— Да онъ его и развязывать не станетъ, потому-что оно, навѣрное, не заряжено, — замѣтилъ эсаулъ.
— Какъ такъ? почему? — спросилъ я.
— Да ради той-же опасности, чтобъ нечаяно не выстрѣлило.
— За этимъ бугромъ аулъ Мулла-Мусса, — послѣ нѣкотораго молчанія опять началъ эсаулъ, — здѣсь мы, господа, останавливаться не будемъ, а вотъ въ Кизиль-чахъ-чахѣ закусимъ, тамъ духанъ есть.
На это мы всѣ изъявили согласіе.
Я никогда еще не видалъ вблизи ни одного аула и потому имѣлъ о нихъ очень смутное представленіе, воображая себѣ что-нибудь вродѣ бѣдной русской деревушки; но когда мы въѣхали въ Мулла-Мусса, я совершенно разочаровался: ни одного домика, ни одного забора даже, а такъ какія-то дырочки прорыты въ землѣ, да тамъ и самъ кучки кизяку наложены. «Какъ тутъ жить?» — невольно задалъ я себѣ вопросъ. Казакъ, ѣхавшій съ нами, какъ-будто угадавъ его, презрительно проворчалъ себѣ подъ-носъ: «живутъ же люди — хуже свиней». Въ аулѣ было на этотъ разъ большое скопленіе подводъ и солдатъ разныхъ частей. Проѣхавъ Мулла-Мусса, мы поѣхали рысью, при чемъ я началъ испытывать большія неудобства: злая куртинская лошаденка немилосердно тянула поводья, больно рѣзавшіе мнѣ руки, скверное армянское сѣдло невыносимо натирало ноги. Я то и дѣло пересаживался то на одну, то на другую сторону сѣдла и этимъ еще больше усиливалъ свои мученьи, а ѣхать еще было очень и очень далеко.
— Ай! чортъ бы бралъ! ухъ! — вырывалось у меня чуть не съ каждымъ шагомъ лошади, а спутники мои только подсмѣивались, сидя спокойно на своихъ удобныхъ сѣдлахъ. — Да скоро-ли Кизиль-чахъ-чахъ? — спрашивалъ я у эсаула.
— Скоро, скоро, — успокоивалъ онъ меня, — версты три не больше, да вы не ёрзайте на сѣдлѣ, сидите спокойнѣе, лучше будетъ.
Лошади шли дружною рысью, только моя куртинка все забирала впередъ. Вглядываясь въ даль, я сталъ, наконецъ, различать толпу людей и лошадей.
— Что это? — обратился я въ эсаулу.
— Кизиль-чахъ-чахъ.
— Слава Богу!
— А что, развѣ устали сильно?
— Еще бы!
Кизиль-чахъ-чахъ только больше Мулла-Мусса, а то ничемъ другимъ не отличается отъ него. Тѣ-же груды кизяку, тѣ-же кучки земли съ дырочками — сакли.
— Въ Кизиль-чахъ-чахъ есть духанъ, — сказалъ эсаулъ.
«Духанъ? что такое духанъ?» И опять воображеніе мнѣ стало рисовать подобіе грязной русской харчевни, и опять грустное разочарованіе.
Представьте себѣ гротъ, вырытый въ горѣ, въ которомъ на мѣсто мебели валяются три большихъ дикихъ камня, за ними лежитъ отвратительный бурдюкъ, около него другой бурдюкъ значительно менѣе, посрединѣ грота разложенъ огонь, а около огня возятся два грязныхъ армянина.
— Яйца есть? — спросилъ эсаулъ, подходя въ духану.
— Достать можно, — отвѣтили ему.
— Ну такъ достаньте и сдѣлайте яичницу, а теперь дайте пока сыру, лавашей и вина.
— Рому не хотите-ли?
— А есть?
— Есть турецкій.
— Давайте.
Армянинъ развязалъ маленькій бурдюкъ и нацѣдилъ оттуда въ единственный стаканчикъ какой-то мутной, зеленоватой жидкости. Я понюхалъ — сильно отдавало клопами, попробовалъ — отвратительно, пить не было никакой возможности; также какъ и красное вино, бывшее въ большомъ бурдюкѣ, оно тоже было крайне вонюче, кисло и грязно. Увидавъ въ углу духана кучу салфетно-образныхъ лавашей, я попросилъ одинъ себѣ и сталъ въ ожиданіи яичницы пережевывать эту прѣсную лепешку. Наконецъ яйца были принесены и армяне закопошились надъ сковородкой. Черезъ полчаса, яичница на бараньемъ салѣ была готова и я съ аппетитомъ сильно проголодавшагося человѣка принялся за нее, но тутъ предстояло новое неудобство: за неимѣніемъ ложекъ приходилось ѣсть со щепочки и отъ непривычки яичница часто сваливалась на землю. Перекусивъ кое-какъ, мы отправились далѣе. При выѣздѣ изъ Кизиль-чахъ-чаха, намъ пришлось перебираться въ бродъ черезъ рѣчку. Мѣсто, на которое мы попали, было довольно глубоко, лошади, фыркая и брызгая ногами ступали по каменистому дну, обдавая насъ мелками брызгами.
— Ну теперь рысцой до Кюрякъ-Дара, а тамъ по стаканчику чайку пропустимъ, — обратился къ намъ эсаулъ, какъ только переѣхали рѣчку.
— Да гдѣ-же вы тамъ чаю достанете? — спросилъ его артиллеристъ.
— Тамъ у меня знакомый докторъ есть.
Тронули поводья и опять начались для меня нестерпимыя муки, но ужь молчаливо, закусивъ только губы переносилъ я ихъ.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дѣло дѣлается, и пока мы не доѣхали до Кюрякъ-Дара, хватилъ-таки я горя порядочно. За то съ какимъ удовольствіемъ развалился я на коврѣ въ госпитальной войлочной кибиткѣ и принялся за стаканъ чаю, предложенный мнѣ гостепріимнымъ докторомъ. Напившись чаю и выпивъ по стакану вина, мы отправились дальше. Выѣзжая изъ Кюрякъ-Дара мы встрѣтили печальную процессію: покойнаго генерала Челокаева везли въ Александрополь.
До Займъ оставалось еще полъ-пути, а потому мы, чтобъ добраться туда засвѣтло, рѣшились ѣхать побыстрѣе. Звонко раздавался топотъ двадцати подковъ о каменистую почву. Бѣдный и некрасивый пейзажъ открывался вокругъ насъ; бугры и бугры, а за ними вдали кругомъ тянутся линіи синихъ горъ; ни одного деревца, ни одного даже кустика. Кой-гдѣ на бугрѣ различишь всадника — это наши казачьи сторожевые посты. По дорогѣ изрѣдка попадались намъ маленькія транспорты, подъ конвоемъ кучки солдатъ, да встрѣтилась почтовая телѣжка. Солдатъ, держа въ рукахъ ружье, неуклюже подпрыгивалъ на неловкомъ сидѣньи. За тѣлежкой ѣхали два всадника — это почта изъ отряда. Быстро пронеслась мимо насъ лихая, еще неизъѣзженная тройка и скоро въ дали совсѣмъ затерялся веселый напѣвъ колокольчиковъ.
— Вотъ вамъ и Русь на турецкой почвѣ! — замѣтилъ артиллеристъ.
— А вотъ за этимъ бугромъ, верстахъ въ двадцати-пяти, Карсъ, — проговорилъ эсаулъ, показывая рукой налѣво и нѣсколько впередъ.
«Тамъ турки, ихъ лагерь, — подумалъ я, — тамъ тысячи, десятки тысячъ людей, которые за особое счастіе, за особый богоугодный подвигъ почтутъ свернуть тебѣ голову. Пріятное сознаніе! Да, но развѣ во мнѣ тоже нѣтъ подобнаго желанія? Развѣ самъ-то я не стремлюсь къ тому-же? Конечно»… но вообразить себя рубящимъ и колющимъ я никакъ не рѣшался, меня пугала и отталкивала эта мысль. — «Трусъ! — упрекалъ я себя, — не такъ думаютъ другіе, не такъ, вѣроятно, думаетъ вотъ онъ», и я посмотрѣлъ на эсаула — выраженіе лица его было спокойно и холодно.
— А вонъ и нашъ лагерь виднѣется, — раздалось сзади меня.
Я обернулся — казакъ показывалъ армянину куда-то впередъ; сталъ и я присматриваться и вскорѣ тоже началъ различать бѣлыя пятнышки. Прошло еще добрыхъ полчаса, пока мы подъѣхали къ лагерю.
— Ну-съ, — обратился ко мнѣ эсаулъ, — вы поѣзжайте прямо черезъ базаръ, а мнѣ нужно направо… Вамъ кажется тоже вѣдь со мной? — спросилъ онъ артиллериста.
Тотъ утвердительно кивнулъ головой.
— А деньги?.. — намекнулъ я эсаулу на свой долгъ.
— Ну, какъ-нибудь, завтра пришлете, — отвѣтилъ онъ.
Мы распростились и я съ армяниномъ въѣхалъ на базаръ.
Тутъ положительно ничего нельзя было разобрать.
Шумъ, говоръ, толкотня страшная. Тамъ и сямъ бѣлыя палатки, изъ нихъ торчатъ пузатые бурдюки, около вертятся грязные армяне-маркитанты, осаждаемые массою солдатъ, казаковъ и милиціонеровъ. Въ безпорядкѣ разбросанныя арбы, возлѣ нихъ беззаботно пережевывая жвачку, лежатъ отпряженные быки и буйволы, тутъ-же рядомъ огромный жестяной кубъ-самоваръ, вокругъ его кучка солдатъ, прохлаждающихся горяченькимъ. Смрадъ отъ жарящихся на кизякахъ шашлыковъ такъ и бьетъ по носу. Сквернословіе на разныхъ діалектахъ густо виситъ въ воздухѣ. Во всѣхъ замѣтно какое-то озлобленное и въ то-же время суетливое настроеніе. Лихо заломивши на затылокъ кепи и разстегнувъ мундиръ, на которомъ болтается совсѣмъ еще новенькій Георгіевскій крестикъ, молодой и красивый юнкеръ облокотился на грязное колесо арбы и вертитъ папироску. Два пьяненькихъ солдатика, заспоривъ о чемъ-то, затѣяли было драку, да подбѣжали другіе и розняли, наклавъ предварительно и тому и другому въ загорбокъ. Высокій, запыленный офицеръ подошелъ къ маркитантской палаткѣ, за нимъ деньщикъ, навьюченный туго набитыми хуржинами. Конные смѣшались съ пѣшими… «Неразбериха» полная.
— Гдѣ проѣхать въ …скій полкъ? — обратился я къ первому попавшемуся солдатику.
— Не могу знать, ваше благородіе.
Къ другому, третьему, все то-же «не могу знать». «Что за чортъ, здѣсь-ли полкъ-то расположенъ?» — вкрадывалось у меня сомнѣніе, тѣмъ болѣе, что ни одного солдата нашего полка не попадалось. Наконецъ, нашелся добрый человѣкъ, сообщившій мнѣ, что полкъ расположенъ верстахъ въ трехъ за рѣчкой.
Проѣхавъ каменный мостикъ, перекинутый черезъ Карсъ-чай, я вскорѣ добрался и до полка. Остановившись у адъютантской палатки, я слѣзъ съ лошади и отдалъ поводья своему проводнику. Изъ палатки вышелъ адъютантъ и мы взаимно отрекомендовались.
— Явитесь командиру полка, вотъ его палатка, да вотъ и онъ самъ, — сказалъ онъ, указывая на подходившаго къ намъ полковника.
Представившись, я спросилъ гдѣ мнѣ прикажутъ помѣститься. Такъ какъ разбивать новую палатку было уже поздно, то командиръ рѣшилъ, что сегодня я переночую у его адъютанта.
— Такъ это только у васъ вещей-то? — спросилъ меня тотъ, когда мое бѣлье и платье было сложено въ свободный уголъ его палатки.
— Только.
— А кровать, а бурка, а одѣяло, подушка?
— Кровати и бурки у меня совсѣмъ нѣтъ, а одѣяло и подушка оставлены въ Александрополѣ, за неимѣніемъ для нихъ мѣста.
— Ну плохо-же вамъ будетъ… Что-бы такое дать вамъ подостлать подъ себя?.. Впрочемъ, вотъ тутъ коврикъ есть, возьмите его.
Я поблагодарилъ. Въ это время въ адъютантскую палатку влѣзъ мой товарищъ, безконечно длинный Валицкій, пріѣхавшій въ полкъ двумя недѣлями раньше меня.
— Ну, здравствуй, друже! — обратился онъ ко мнѣ. — Что запоздалъ? Я тебя ужь давно ждалъ… Раскладывайся поскорѣй, да пойдемъ ко мнѣ чай пить.
Раскладываться мнѣ было почти нечего, а потому мы сейчасъ-же и отправились. Я едва могъ передвигать ноги, ихъ страшно ломило отъ долгого сидѣнья на отвратительномъ сѣдлѣ.
Солнце закатилось, начиналъ накрапывать дождикъ. «Это здѣсь почти каждую ночь», — пояснилъ Валицкій. Онъ ввелъ меня въ какую-то офицерскую палатку, гдѣ вокругъ мѣднаго чайника собралось уже человѣкъ пять офицеровъ; было чрезвычайно тѣсно. Табачный дымъ, не проходившій на воздухъ сквозь промокшій холстъ, все болѣе и болѣе сгущался.
— Ну теперь, друже, чепырахни водочки, а потомъ и за чаекъ можешь приняться, — обратился ко мнѣ Валицкій, поднося налитую серебряную чарку.
Я сначала было отказывался, но Валицкій настоялъ, чтобы я выпилъ, предупредивъ меня заранѣе, что «зеліе сіе зѣло омерзительно». И дѣйствительно, фруктовка, которую я выпилъ, была отвратительна. Напившись чаю, я отправился спать. Адъютантъ, когда я вошелъ къ нему, уже лежалъ на своей складной кроваткѣ, закутавшись въ бурку. Положивъ себѣ подъ головы свое совершенно мокрое платье и бѣлье и грустно взглянувъ на ветхій коврикъ, на которомъ мнѣ приходилось провести ночь, — сквозь его начала уже просачиваться грязь, — я махнулъ рукой и легъ, совсѣмъ одѣтый, покрывшись своимъ пальто.
— Вы напрасно не раздѣнетесь, холодно будетъ, — замѣтилъ мнѣ адъютантъ.
— Ничего и такъ усну, — отвѣтилъ я, пожелавъ ему спокойной ночи.
Но уснуть пришлось мнѣ не скоро. Ноги мои страшно ломило, кругомъ меня дѣлалось все мокрѣе и мокрѣе и скоро холодныя капли проникли ко мнѣ за воротникъ и непріятно поѣхали вдоль спины; рѣзкій вѣтеръ, врывавшійся подъ недоходившія до земли полы палатки, пронизывалъ до костей. Дождикъ неистово барабанилъ объ туго натянувшійся верхъ и мелкой дождевой пылью проникалъ къ намъ внутрь. За палаткой всю ночь дрались какія-то лошади, пронзительно взвизгивая и топая ногами; голова моя горѣла лихорадочнымъ жаромъ, и я, не смотря на всю мою усталость, только къ утру впалъ въ какое-то тяжелое забытье.
Примѣчанія править
- ↑ лат. Minimum — Минимумъ. Прим. ред.