ПЕРВЕНЕЦЪ БОГЕМЫ ВЪ РОССІИ.
править|
«Знавалъ я такихъ утокъ, высиженныхъ курицами и бѣгущихъ къ лужѣ еле вылупившись изъ яйца. Лужа — эта литература, доступная всѣмъ безъ патентовъ и дипломовъ». Доде («Богема», Мюрже.) |
Литературная эпоха сороковыхъ годовъ въ Россіи считается у насъ блестящею. Къ ней принято относиться съ уваженіемъ не только за образованность и даровитость тогдашнихъ представителей русской литературы, но также и за ихъ нравственныя превосходства и за благородство мысли, имѣвшей главное настроеніе въ освободительномъ, или либеральномъ духѣ. Таковы дѣйствительно были въ сороковыхъ годахъ тѣ дѣятели русскаго слова, которые успѣли прославить свои имена и «отошли въ путь всея земли, не давъ безумія Богу», но одновременно съ этими почтенными людьми въ литературныхъ кружкахъ сороковыхъ годовъ вращались также еще иные дѣятели, не сходные съ первыми, по настроенію и талантамъ, но въ своемъ родѣ интересные и тоже характеризующіе эпоху. Кто хочетъ имѣть не одностороннее понятіе о литературныхъ дѣлахъ и литературныхъ нравахъ названной эпохи, тотъ, кажется, долженъ поинтересоваться и родоначальниками журнальной богемы въ Россіи. Въ этомъ смыслѣ представляютъ особенный интересъ предлагаемыя вслѣдъ за симъ автобіографическія замѣтки недавно умершаго престарѣлаго газетнаго и журнальнаго сотрудника Владиміра Петровича Бурнашева (род. въ 1812 году ум. въ 1888 г.).
Бурнашевъ провелъ всю свою многолѣтнюю жизнь въ сношеніяхъ съ редакціями, написалъ ужасно много и умеръ въ нищетѣ, не пользуясь въ литературномъ обществѣ не только уваженіемъ, но даже состраданіемъ, въ которомъ крайне нуждался въ послѣдніе годы своей слишкомъ затянувшейся жизни. Критика обращала на него вниманіе рѣдко, и то или ошибкою, или тогда, когда представлялся случай указать въ его работахъ грубый промахъ, или что-либо непозволительное въ иномъ родѣ. Самъ онъ, какъ увидимъ изъ его ваписокъ, считалъ себя не приготовленнымъ въ литературной дѣятельности, но собственно эта «неприготовленность», кажется, должна быть отнесена не въ его образованности и познаніямъ, а къ его характеру, совмѣщавшему типическія черты литературной богемы. Онъ самъ этого не сознавалъ и не чувствовалъ, но его замѣчательно откровенныя записки дѣлаютъ это очевиднымъ и несомнѣннымъ. Эти же записки и сами несутъ на себѣ характеръ богемы и даютъ любопытныя указанія, какъ и кѣмъ она у насъ насаждалась и воспитывалась.
Я встрѣтилъ впервые покойнаго Влад. Петр. Бурнашева около десяти лѣтъ тому назадъ въ домѣ редактора Комарова. Бурнашевъ тогда былъ уже старъ, и боролся съ тѣмъ, что считалъ человѣческимъ равнодушіемъ въ его заслугамъ. Редакторъ Комаровъ пригласилъ его изъ одного мѣста съ художественнымъ критикомъ Ледавовымъ, но Ледаковъ нашелъ себѣ одобреніе и поддержку, а Бурнашевъ нѣтъ. Его «вытравляли». Онъ былъ вспыльчивъ и горделивъ, и его ненужно было выпроваживать долго. Бурнашевъ ушелъ изъ редакціи Комарова и очутился безъ работы и безъ хлѣба. Это все усиливалось и осложнялось: въ однимъ его бѣдствіямъ прибавлялись новыя, въ чемъ онъ по несчастію часто былъ самъ причиной. Тогда онъ обратился во мнѣ и просилъ добыть ему работу. Впослѣдствіи онъ не разъ точно также призывалъ меня къ той или другой человѣческой услугѣ. Такъ дѣло дошло и до послѣдняго его помѣщенія въ Маріинскую больницу, гдѣ онъ и умеръ. Незадолго передъ смертью Бурнашевъ отдалъ мнѣ собственною его рукою чисто написанный его «формулярный списокъ», въ которомъ отмѣчено все совершенное имъ «прохожденіе литературной службы». Документъ этотъ вслѣдъ за симъ предлагается. Тетрадь озаглавлена такъ:
«Мой литературный формуляръ и нѣчто въ родѣ acquis de conscience».
«Свою автобіографію начну съ того, что я, въ горю моему, не получилъ никакого правильнаго образованія, съ малолѣтства будучи жертвою взаимныхъ пререканій и эксцентричныхъ взглядовъ и понятій моихъ родителей, которые съ 1828 года, когда мнѣ минуло 16 лѣтъ, разъѣхались, т. е. сдѣлали то, что французы называютъ séparation de corps: отецъ служилъ вице-губернаторомъ въ Орлѣ и жилъ тамъ на холостую ногу, имѣя, однако, превосходно монтированное хозяйство и ведя веселую и игорную жизнь, что при его слабомъ, какомъ-то тряпичномъ характерѣ, ужасно ему вредило. Но для своего времени отецъ мой былъ человѣкъ очень образованный, получивъ во времена императора Павла воспитаніе въ Горномъ корпусѣ, а потомъ былъ въ началѣ нашего столѣтія свитскимъ офицеромъ колонновожатыхъ (что нынѣ генеральный штабъ) и адъютантомъ, сначала графа Бенигсена, а потомъ барона Штейнгеля. Въ 1810 году, отецъ мой вышелъ въ отставку изъ военной службы, по волѣ своего отца, а въ 1811 году женился на матери моей, тогда 16-тилѣтней дѣвицѣ, красоты поразительной, но сколько она была изящна наружностію, столько уродлива и до крайности непріятна характеромъ, доходившимъ до самаго нестерпимаго самодурства[1]. Хотя она была нѣмецкаго происхожденія (отецъ ея былъ тотъ ганноверецъ Букендаль, который сдѣлалъ первую золотую карету для императрицы Елисаветы Петровны въ 1745 году, что доселѣ значится крѣпко выгравированное на одной изъ частей этой древней кареты, хранящейся въ Конюшенномъ музеумѣ), она не знала ни слова понѣмецки; но за то въ высокомъ совершенствѣ владѣла французскимъ языкомъ, почему когда отецъ мой, мастерски знавшій теорію и практику французскаго я нѣмецкаго языковъ, хотѣлъ, чтобы меня, мальчика, еще крошку, учили, кромѣ французскаго языка, нѣмецкому и даже англійскому, — мать воспротивилась этому, прогнала всѣхъ учителей и все свое исключительное вниманіе обратила на одинъ лишь французскій языкъ, говоря, что ни на что не похоже, чтобы сынъ зналъ тѣ языки, которыхъ мать его не знаетъ. Очевидно, нелѣпый изъ нелѣпыхъ афоризмовъ! Затѣмъ отецъ хотѣлъ сдѣлать изъ меня военнаго, а мать, изъ опасенія войны, настояла на томъ, чтобы меня, не бывшаго ни въ университетѣ, ни въ лицеѣ, ни даже въ какой-нибудь дѣльной гимназіи, бросили въ канцелярскій водоворотъ, когда мнѣ едва исполнилось 16 лѣтъ».
«У меня было двѣ сестры, обѣ моложе меня, одна двумя, а другая восемью годами, и обѣихъ ихъ нѣтъ на свѣтѣ: старшая умерла въ Тамбовѣ, въ 1865 году, стремясь постричься въ монахини; младшая же, воспитанная когда-то въ Смольномъ монастырѣ, но послѣ этого вполнѣ поверхностнаго воспитанія, мастерски умѣла пользоваться преподаваніемъ въ знакомыхъ докахъ языковъ: нѣмецкаго и англійскаго, которыми впослѣдствіи владѣла словно своимъ отечественнымъ. Меньшая сестра, Софья, весьма недавно, почти скоропостижно, умершая (въ мартѣ 1883 года), захотѣла еще заняться итальянскимъ языкомъ съ цѣлью чтенія либреттъ итальянской оперы. Эта сестра моя, съ тѣмъ вмѣстѣ, весьма не дюжинная музыкантша, оставила въ русской педагогической литературѣ свой, въ 40-хъ годахъ изрядно гремѣвшій, псевдонимъ: Дѣвица Эсбе, подъ какимъ въ 50-хъ годахъ до 61 года исключительно она издавала и редактировала два воспитательныхъ журнала: „Часъ Досуга“ и „Калейдоскопъ“ (съ 1857 по 1861 годъ). Нынче журналы эти, болѣе чѣмъ роскошно издававшіеся, библіографическая рѣдкость[2]. Потеря этой дорогой и талантливой сестры, съ которою подъ однимъ кровомъ я прожилъ 65 лѣтъ съ моего младенчества, была мнѣ весьма горька, имѣвъ жестокое вліяніе на мое здоровье и причинивъ мнѣ съ марта мѣсяца 1883 года ту болѣзнь сердца, которую я ношу въ груди и которая, называясь аневризмомъ аорты, можетъ, по мнѣнію лучшихъ врачей, убить меня моментально, при какомъ-нибудь излишнемъ волненіи и возбужденіи нервной системы, находящейся у меня въ крайне опасномъ положеніи. Вотъ почему мнѣ чрезвычайно нужно постоянно спокойное состояніе духа, немыслимое и невозможное въ сношеніяхъ съ 9/10 нашей русской журнальной братіи, состоящей почти сплошь и рядомъ изъ людей, по меньшей мѣрѣ, невоспитанныхъ, дурного тона и ингалирующихъ все то, что называется приличіемъ и деликатностью. Я не говорю уже о добросовѣстности, святости обязательствъ и понятіи о чести, — все это у русскихъ журналистовъ зависитъ отъ дуновенія вѣтра политическаго и общежительнаго, а также отъ личнаго вліянія и міросозерцанія каждаго изъ этихъ милыхъ господъ».
«Отецъ мой умеръ въ Тамбовѣ, будучи предсѣдателемъ казенной палаты и въ чинѣ тайнаго совѣтника и кавалера трехъ звѣздъ, въ 1861 году на 80 году отъ рода, а мать моя умерла въ 1871 году, пропользовавшись пенсіономъ въ 1,200 р., оставшимся ей за шестидесятипятилѣтнюю, службу отца моего. Но такая пенсія нисколько не препятствовала коей матери требовать отъ меня, comme argent de poche, такую же точно цифру серебряныхъ рублей».
«Швырнутый на канцелярскую службу въ 1828 году, я никогда не любилъ казенной службы и, правду сказать, всегда служилъ кое-какъ то въ министерствѣ финансовъ, то въ военномъ, то въ удѣльномъ (тутъ 3 года и поусерднѣе чѣмъ въ другихъ, въ званіи помощника директора удѣльнаго земледѣльческаго училища, созданнаго въ 1836 году графомъ Л. А. Перовскимъ и уничтоженнымъ въ 1866 году (черезъ 30 лѣтъ) графомъ Муравьевымъ). Еще служилъ въ министерствѣ государственныхъ имуществъ, въ канцеляріи оберъ-прокурора святѣйшаго Сунода и, наконецъ, въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ, откуда я и вышелъ въ 1849 году, нося съ 1841 года чинъ, какой и сейчасъ имѣю, надворнаго совѣтника. Разумѣется, всѣ мои сослуживцы на недосягаемыхъ отъ меня высотахъ въ эти 35 лѣтъ, и одинъ изъ нихъ, Григ. Павл. Небольсинъ, статсъ-секретарь и членъ государственнаго совѣта. Не выслуживъ необходимыхъ для пенсіи 25 лѣтъ, я и не пользуюсь никакою пенсіею, что составляетъ одну изъ болячекъ (нравственныхъ) моего сердца».
«Я всегда предпочиталъ частную дѣятельность всякой государственной. Частная дѣятельность, исключительно литературная, временно иногда давала мнѣ чуть не такое годовое содержаніе, какое по закону назначается члену государственнаго совѣта. Но чаще я бѣдствовалъ, преимущественно потому, что съ 16-тилѣтняго возроста долженъ былъ быть кормильцемъ своего семейства, почти брошеннаго отцомъ на произволъ судьбы. Впрочемъ, отецъ давалъ матери съ ея двумя дочерьми, моими сестрами, по закону ей слѣдующую третью часть его жалованья (онъ 3 тыс. получалъ штатнаго жалованья), т. е. 1 тыс. руб. асс. Но натурально, этой тысячи рублей было далеко недостаточно для моей матери (привыкшей къ роскоши) съ двумя дѣвушками дочерьми».
«Русскіе книжники-фарисеи, разные издатели-спекуляторы и журналисты, зная мое затруднительное домашнее положеніе, жестоко эксплуатировали меня и заставляли, особенно журналисты, даромъ работать, книгопродавцы же скудно платили за оригинальныя и переводныя работы, преимущественно, по части „дѣтской“ литературы, въ которой я тогда (съ 30-хъ по 50-е годы) пріобрѣлъ порядочную извѣстность подъ псевдонимомъ Виктора Бурьянова. Однако такъ шло съ 28-го по 30-й годъ, когда дѣла мои, какъ сотрудника журналовъ и работника на книгопродавцевъ, стали такъ поправляться, что я, не имѣя 20 лѣтъ отъ рода, съ казеннымъ содержаніемъ и частными заработками имѣлъ отъ 3—4 тысячъ руб. асс. въ годъ. Моихъ, т. е. „Виктора Бурьянова“ книгъ по „дѣтской литературѣ“ было такъ много, что въ Смирдинскомъ каталогѣ этимъ именемъ было занято нѣсколько столбцовъ. Теперь ни одной изъ этихъ книгъ нѣтъ въ книготорговлѣ, нѣтъ и въ библіотекахъ, кромѣ Императорской Публичной Библіотеки. Въ это время до 50-хъ годовъ я напечаталъ множество сельско-хозяйственныхъ книгъ подъ псевдонимомъ Бориса Волжина, что мнѣ на поприщѣ агрономической литературы (при всемъ моемъ невѣжествѣ въ агрономіи, химіи, физикѣ, механикѣ, гидравликѣ и естествознанія) сдѣлало такое имя (о! патріархальныя времена!), что въ концѣ 1849 года Вольное Экономическое Общество пригласило меня быть редакторомъ-издателемъ на коммерческомъ правѣ журнала Общества „Труды Вольно-Экономическаго Общества“, о чемъ подробнѣе я поговорю ниже, а теперь обращусь къ первымъ моимъ дѣтскимъ шагамъ въ журналистикѣ».
"Въ августѣ мѣсяцѣ 1828 года отецъ мой наскоро пріѣхалъ изъ Орла въ Петербургъ, швырнулъ меня на службу въ департаментъ внѣшней торговли подъ начало своего знакомаго Дм. Гав. Бибикова и, торопясь уѣхать въ свой милый Орелъ, отворилъ мнѣ двери кабинетовъ тогдашнихъ журналистовъ, — Ник. Ив. Греча, (принявшаго 16-ти лѣтняго писачку съ насмѣшками и эпиграммами, при чемъ далъ кличку Борзописцева) и Павла Петр. Свиньина, добрѣйшаго и пустѣйшаго человѣка, увѣрявшаго всѣхъ встрѣчныхъ и поперечныхъ, что я съ талантомъ и тотчасъ засадившаго меня за какіе-то нестерпимо-скучные переводы изъ записокъ Маржерета и тому подобныхъ. Въ эту пору въ ноябрѣ 1828 года скончалась знаменитая гуманностью и филантропіею вдовствующая императрица-родительница Марія Ѳеодоровна. Свиньинъ въ самый же день кончины императрицы-благотворительницы далъ мнѣ какую-то высокопарную статью, тогда только-что родившейся «Сѣверной Пчелы» и другую въ томъ же тонѣ, напечатанную въ «Русскомъ Инвалидѣ» Пезаровіусомъ (изрядно малограмотно) и при этомъ еще сунулъ въ руки какую-то рукописную, бывшую у него «записку» о достохвальной дѣятельности императрицы совершенно оффиціальнаго колорита, подготовленную статсъ-секретаремъ покойной императрицы Григ. Ив. Вяламовымъ по поводу какого-то предстоявшаго юбилея ея величества. Тогда, снабдивъ меня всѣми этими мало полезными матеріалами, Свиньинъ сказалъ мнѣ: — «Знаешь, Володя, напишитка мнѣ по этимъ даннымъ статеечку пречувствительную о подвигахъ императрицы и изготовь (хоть ночью пожертвуй!) въ завтрашнему дню, такъ какъ моя ноябрская книжка печатается и надняхъ должна выйти. Мы назовемъ твою статью: „Первый цвѣтокъ юноши-писателя, на гробъ императрицы Маріи Ѳеодоровны“. Ежели напишешь хорошо, то я улажу такъ, что ты получишь перстенекъ рублей въ сто». Свиньинъ любилъ эксплуатировать такихъ молоденькихъ и малограмотныхъ борзописцевъ, каковъ былъ я, не платя имъ ни гроша. Тогда, впрочемъ, и не было въ обычаѣ за журнальныя статьи платить. Первый ввелъ «гонораръ» Сенковскій въ «Библіотекѣ для Чтенія».
«Памятно мнѣ чрезъ 56 лѣтъ, что я тогда проработалъ всю ночь отъ моей матери тайкомъ, а то, чего добраго, она отобрала бы у меня всѣ освѣтительные матеріалы. Но ночь принесла плоды, потому что къ 8 часамъ утра нѣсколько писанныхъ листовъ съ дѣтскимъ, что ни есть ребяческимъ словоизверженіемъ съ колоритомъ канцелярскаго слога были готовы, и я, не прочитавъ даже, поспѣшилъ отнести все это мое дѣтское бумагомараніе къ Свиньину. Павелъ Петровичъ остался очень доволенъ этою фразеологіей) въ формѣ автоніанской хріи, написанной по всѣмъ правиламъ реторики профессора Рижскаго. Но все-таки Свиньинъ нашелъ нужнымъ, какъ онъ выражался, впустить своего квасно-патріотическаго „соуска“ въ мой винегретъ, и, по его мнѣнію, статья вышла на славу. „Что въ ротъ, то спасибо!“ восклицалъ благодушествовавшій постоянно и лгавшій напропалую Свиньинъ, прозванный фабулистомъ А. Е. Измайловымъ: „Павлушка-мѣдный лобъ“.
Статья „Цвѣтокъ“ была напечатана въ концѣ ноябрской книжки тогдашнихъ крохотныхъ „Отечественныхъ Записокъ“ въ ихъ небесно-голубой оберткѣ и окаймлена траурнымъ бордюромъ съ наигрубѣйшимъ лубочной рѣзьбы изображеніемъ розы, всего болѣе похожей на какое-то чернильное расплывшееся пятно: ксилографія тогда у насъ была въ первомъ періодѣ младенчества. Свиньинъ расщедрился и оттиснулъ сотню экземпляровъ моей статьи особо на почтовой бумагѣ и, при содѣйствіи разныхъ милостивцевъ своихъ, уладилъ такъ, что экземпляры съ чернымъ бордюромъ и съ уродливою розою были въ Зимнемъ дворцѣ представлены государю императору Николаю Павловичу, всей императорской фамиліи и особамъ двора покойной императрицы. Знаменитая (въ царствованіе Павла Петровича) статсъ-дама, кавалерственная дама большого креста св. Екатерины и оберъ-гофмейстерина Н. И. Нелидова, прочла эту мою патетическую статью, наполненную тѣмъ, что французы называютъ lieux communs и (вотъ вкусъ-то!) нашла, что c’est quelque chôse de délicieux comme production littéraire d’un adolescent и тотчасъ прочла съ восхищеніемъ императрицѣ Александрѣ Ѳеодоровнѣ, разумѣется, подсобляя французскимъ переводомъ, потому что юная императрица въ тѣ поры, при всѣхъ стараніяхъ Вас. Андр. Жуковскаго, была еще слишкомъ слаба въ русскомъ языкѣ; это не помѣшало императрицѣ сказать, что il faut pourtant encourager ce poëte adolescent. И вотъ на завтра за мною, при содѣйствіи Свиньина, давшаго мой адресъ, прискакалъ въ пошевняхъ на тройкѣ фельдъегерскій офицеръ и отвезъ меня въ Таврическій дворецъ къ статсъ-дамѣ ея высокопревосходительству Над. Ив. Нелидовой, имѣвшей видъ коричневой маленькой муміи и крайне невзрачной, которая однако очень ласково приняла „мальчика-поэта“ въ форменномъ фракѣ министерства финансовъ и отъ имени императрицы Александры Ѳеодоровны вручила ему за „Цвѣтокъ“ перстенекъ аметистовый съ брилліантовой пылью, цѣною въ 100 рублей ассигнаціями».
"Какъ не маловажно было само по себѣ это обстоятельство, — оно имѣло огромное вліяніе, во-первыхъ, на нѣкоторыхъ журналистовъ, какъ напримѣръ, Ник. Ив. Греча, который сдѣлался съ этого времени ко мнѣ гораздо любезнѣе. А, во-вторыхъ, разсказы Над. Ив. Нелидовой о poète adolescent blond cendre à cheuveux naturellement bouclés сдѣлали то, что этотъ бѣлокуренькій юноша былъ приглашенъ на утренній шоколадъ блестящимъ тогдашнимъ вельможею Ѳед. Петр. Опочининымъ, другомъ великаго князя Константина Павловича, равно какъ Николаемъ Петровичемъ Новосильцевымъ, завѣдывавшимъ тогда заведеніями императрицы Маріи Ѳеодоровны и, (тоже былъ приглашенъ) главною, знаменитою тогдашнею вѣстовщицею и придворною сплетницею Елисаветою Михайловною Хитрово, дочерью свѣтлѣйшаго князя Михаила Илларіоновича Кутузова-Смоленскаго. Эта барыня изъ самыхъ что было сливовъ аристократіи была мать прелестной изъ прелестныхъ графини Фикельмонъ, т. е. супруги тогдашняго австрійскаго посланника, котораго бѣлоснѣжный мундиръ и красныя рейтуэы производили престранный эффектъ въ публикѣ, особенно при зеленомъ султанѣ его треуголки, покрытой сплошь широкимъ золотымъ галуномъ. Но дѣло въ томъ, что Елисавета Михайловна приходилась что-то въ родѣ троюродной кузины моему строгому начальнику Дм. Гавр. Бибикову, который разъ утромъ призвалъ «бѣлокураго мальчика-элегиста» въ себѣ на домъ и сказалъ ему:
— Тебѣ вѣрно не извѣстенъ мой приказъ, на основаніи котораго такое подношеніе твоего- какого-то тамъ «Цвѣтка», какое ты сдѣлать изволилъ въ Зимній дворецъ, могло имѣть мѣсто не иначе какъ только при моемъ благосклонномъ и начальственномъ посредствѣ.
"Какъ я не объяснялъ, что тутъ я не при чемъ, что 100 экземпляровъ моей статьи черезъ статсъ- секретаря Бивина препроводилъ Павелъ Петровичъ Свиньинъ, а что я ничего не вѣдалъ, да и вѣдать не могъ, все-таки Бибиковъ мнѣ объявилъ:
— Толкуй тамъ, что хочешь, а отъ меня наказаніе понесетъ не толстый боровъ Свиньинъ, а le blond adolescent, poétisant en prose, то-есть, твоя милость и наказаніе это начнется съ этой минуты. Слѣдуй за мною.
«Я пошелъ за Бибиковымъ изъ его кабинета съ стекляннымъ потолкомъ въ корридоръ, а изъ корридора мы прошли въ билліардную, гдѣ Бибиковъ вооружился магомъ, велѣлъ мнѣ взять кій и играть съ нимъ въ 48-бильную партію на билліардѣ. Мы сыграли, помнится, 10 партій, и въ этомъ состояло мое (штрафованіе, распространившееся на всѣ воскресенья, когда въ часъ по полудни я долженъ былъ являться въ Бибикову, чтобъ играть съ нимъ 10—12 партій и потомъ, когда соберутся воскресные гости, обѣдать, спустя же насъ послѣ обѣда удаляться. Такъ съ конца 1828 года до половины 1833 года прошло прекрасно 5 — 6 лѣтъ. Но въ 1833 году одно обстоятельство[3] возстановило Бибикова противъ меня до того, что онъ изъ благодѣтеля-начальника сдѣлался ненавистникомъ моимъ и повсюду мнѣ вредилъ даже и тогда, когда въ 1837 году я перешелъ отъ него въ военное министерство подъ начало статсъ-секретаря М. П. Позена».
"Послѣ перваго моего литературнаго успѣха съ «Цвѣткомъ нагробнымъ», Н. И. Гречъ, замѣтивъ, что статьи П. П. Свиныша о разныхъ русскихъ геніяхъ, имъ откапываемыхъ, хотя и пересаливаемыя имъ, имѣли-таки нѣкоторый успѣхъ, захотѣлъ, чтобы я въ «Сѣверной Пчелѣ» были печатаемы разсказы о русскихъ Уаттахъ, Жакарахъ и Терно, а потому обратилъ свое вниманіе на меня и разъ какъ-то въ одинъ семейный четверговый обѣдъ въ первыхъ мѣсяцахъ 1829 года (мнѣ было 17 лѣтъ отъ рода) поручилъ мнѣ «откапываніе русской геніальности», особенно по части мастерствъ и художествъ. И вотъ я, едва вышедшій изъ дѣтства, пустился на столбцахъ «Пчелы» съ жаромъ разсказывать біографическія подробности о равныхъ болѣе или менѣе замѣчательныхъ русскихъ изобрѣтателяхъ и производителяхъ, какъ: Батовъ («Русскій Страдиварій»), Чурсановъ (дѣлатель клеенокъ), Лукутинъ (табакерщикъ изъ папье-маше), Серебрянниковъ (ленточникъ), Головкинъ (фабрикантъ нюхательнаго табака), Плигинъ (макаронщикъ) — (не сургучникъ ли?) и пр. и пр. и пр. Но не одна изъ этихъ пустословныхъ и восторженныхъ статей, крѣпко смахивавшихъ на рекламы, такъ не удалась блестяще успѣшно молодому мальчику — уже публицисту, какъ статья объ анекдотивномъ порховскомъ пастушонкѣ, сдѣлавшемся въ то же время со дня наводненія (1824 г.) въ теченіе 4— б лѣтъ, виднымъ табачнымъ фабрикантомъ, производившимъ турецкій и американскій курительный табакъ и уже соперничествовавшій съ Гишаромъ и Линденлаубомъ. То былъ табачный фабрикантъ и купецъ Василій Григорьевичъ Жуковъ, впослѣдствіи пріобрѣвшій громадную славу и колоссальное, милдіонерное богатство, но умершій въ концѣ 1882 года, почти въ затруднительномъ положеніи, оставивъ цѣлый полкъ наслѣдниковъ, разорвавшихъ на дробныя части остатки его достоянія, благодаря своему дикому самодурству и нелѣпому образу жизни, имѣвшему въ основѣ милое правило россійскаго дурачества: «ндраву моему не препятствуй!» Но въ 1830 годахъ всѣ понимали очень хорошо, что Жукова на такую высоту подняла статья въ «Сѣверной Пчелѣ», напечатанная семнадцатилѣтнимъ юношей въ декабрѣ 1829 года. Довольно сказать въ доказательство волшебнаго эффекта моей этой тогдашней статьи, что она была прочтена императоромъ Николаемъ Павловичемъ, который на разводѣ громко отрекомендовалъ ее великому князю Михаилу Павловичу, какъ страстному курильщику. Этотъ случай былъ въ особенности стимуломъ славы и страшнаго богатства Жукова, а мнѣ статья эта доставила въ «Сѣверной Пчелѣ» гонораръ въ 100 рублей ассигн. въ мѣсяцъ, что въ тѣ патріархальныя времена было колоссально, возбудивъ противъ меня зависть не только такихъ сотрудниковъ «Пчелы», какъ Сомовъ (Орестъ Мих.), Очкинъ (Амилій Николаевичъ) и Юханцевъ (Николай Ивановичъ), получавшихъ отъ Греча жалованье за переводы; но даже заставило коситься на меня самого Ѳеддея Венедиктовича Булгарина, говорившаго обо мнѣ: «въ сорочкѣ родился, мальчишка, въ сорочкѣ».
"Но эта bouderie нисколько не помѣшала Булгарину въ началѣ 40 годовъ рекомендовать меня книгопродавцу Ольхину для редактированія «Воскресныхъ Посидѣлокъ», состоявшихъ изъ 12 пузатенькихъ книжекъ для народнаго чтенія. А еще болѣе: тотъ же Булгаринъ, отъѣвшая на нѣсколько лѣтъ въ свое Карлово (мнѣ тогда, правда, было далеко не 17 лѣтъ, а уже 35) — (вѣроятно: поручилъ мнѣ) редакцію своего журнала «Экономъ». Въ теченіе этихъ сороковыхъ годовъ, въ концѣ 1848 года, я педаль, составленный моими трудами «Терминологическій словарь сельскаго хозяйства» въ 40,000 словъ, обратившій, между прочимъ, на себя вниманіе Русскаго отдѣла Академіи Наукъ. Знаменитый составитель «Толковаго Словаря» Влад. Ив. Даль въ предисловіи своемъ къ этому труду говоритъ: «Я много обязанъ словарнымъ работамъ гг. Анненкова (по ботаникѣ) и Бурнашева (по сельскому хозяйству и вообще промышленности»).
«Въ 1839 году изданы мною книги: а) „Деревенскій Староста“, которую въ количествѣ 1000 экземпляровъ купилъ у меня тогда же департаментъ безъ гроша сбавки книгопродавческихъ процентовъ, я б) „Описаніе Удѣльнаго Земледѣльческаго училища“, за которую отъ государя императора получилъ перстень въ 1,000 рублей ассигнаціями».
«Въ 1850 году я сталъ издавать и редактировать „Труды Императорскаго Вольно-Экономическаго Общества“, принятые мною въ ноябрѣ 1849 года съ 250 подписчиками, которые въ моихъ рукахъ въ два мѣсяца дошли до 3,600 подписчиковъ, къ концу же года я имѣлъ всего 6,700 подписчиковъ, число коихъ не измѣнялось въ теченіе семи лѣтъ; но въ 1857 году въ февралѣ мѣсяцѣ вслѣдствіе самыхъ гнусныхъ интригъ и всякихъ мерзостей, (я) оставилъ редакцію изданій Общества. Забавнѣе всего то, что это нелѣпое Общество устами и перомъ своего тогдашняго непремѣннаго секретаря А. И. Ходнева (нынѣ умершаго) упрекало меня за то, что я имѣлъ такое множество подписчиковъ и массы читателей, мотивируя этотъ упрекъ моему неустанному старанію, самопожертвованію и умѣнью, — тѣмъ (изволите видѣть), что ученое Общество не должно имѣть такой свой органъ, который на глазахъ и въ рукахъ у всякаго мужика и лавочника. Вотъ чепуха-то! И замѣтьте, что всѣ бывшіе въ Обществѣ моими врагами, какъ и этотъ самый Ходневъ съ своими рогатыми софизмами, были люди не только мною одолженные, но нѣкоторые даже облагодетельствованные мною»[4].
«Въ бытность мою редакторомъ „Трудовъ“, я, въ видѣ премій въ журналу, нэдалъ много различныхъ „руководствъ“ для хозяевъ и хозяевъ; но въ особенности знаменательно было изданіе „Ветеринарнаго лѣчебника“ съ великимъ множествомъ раскрашенныхъ и политипажныхъ рисуніовъ въ двухъ огромныхъ томахъ. Составилъ книгу эту ветеринаръ — Генслеръ, тотъ самый который потомъ сдѣлался юмористомъ и издавалъ цѣлыя книги и писалъ статьи юмористическаго содержанія довольно бойкія и размашистыя. По подпискѣ словарь этотъ, обошедшійся мнѣ въ 10,000 руб. сер., шелъ по 6 руб. сер. (дешевизна поразительная) и 2,000 экземпляровъ его были тотчасъ проданы по этой цѣнѣ, чрезъ что я покрылъ всѣ издержки свои. Осталось 400 экземпл., изъ коихъ 50 раздарены, какъ водится, а 350 продавались въ мой чистый барышъ по 7 руб. экз., какихъ я продалъ на 1,400 руб. всего 200 экз., остававшіеся же еще не проданными 150 экз., я продалъ г. Вольфу по 6 руб. экз. на 900 руб. Такимъ образомъ рискованное это изданіе дало мнѣ 2,300 руб. чистой выгоды».
"Въ 1857 году, удалясь изъ Общества и нуждаясь въ средствахъ въ жизни, я получилъ отъ покойнаго М. О. Вольфа порученіе составить «Популярную хозяйственную Библіотеку» въ сто книжекъ, каждая книжка въ 3 печ. листа въ 16 долю. Многія изъ книжекъ этой библіотеки выдержали нѣсколько изданій. Эта коллекція и понынѣ черезъ 28 лѣтъ идетъ въ продажѣ раздробительно. Кромѣ того, въ это же время или около этого времени я для г. Вольфа, по его иниціативѣ, обработалъ книгу въ 5,000 анекдотовъ, изданную имъ въ 5 томахъ подъ заглавіемъ: «Весельчакъ».
«Въ 1858 году я приступилъ къ изданію широко энциклопедической, но все-таки съ хозяйственнымъ характеромъ, еженедѣльной газеты „Листовъ для всѣхъ“, въ которой, между прочимъ, подъ видомъ картинокъ съ юмористическимъ колоритомъ вымышленнаго „Захолустьевскаго Общества земледѣлія“, бывшаго фотографіею Вольнаго Экономическаго Общества, я, зная коротко всѣ тайныя пружины Общества, жестоко надъ ними издѣвался, выводя на чистую воду все то, что заправилы Общества старались всѣми мѣрами скрывать отъ отечественной публики. Сонмъ лицъ, окружавшихъ тогдашняго президента Общества принца Петра Георгіевича Ольденбургскаго узнали себя подъ псевдонимами болѣе или менѣе прозрачными, и вслѣдствіе этого принцъ жаловался лично на меня въ Бозѣ почивающему государю императору Александру II. Мнѣ лично тогдашнимъ министромъ народнаго просвѣщенія Евгр. Петр. Ковалевскимъ былъ объявленъ высочайшій выговоръ съ строгимъ запрещеніемъ печатать „хронику“ о „Захолустьевскомъ Обществѣ“, при немъ начались страшныя цензурныя придирки, заставившія меня на 1859 годъ превратить это періодическое изданіе».
"Въ «ту пору съ 1859 по 1864 гг. въ теченіе пяти лѣтъ въ особенности много работалъ переводовъ, а отчасти и оригинальныхъ компиляцій (въ которыхъ я довольно руку набилъ) въ родѣ книги: „Русскіе люди всѣхъ сословій и всѣхъ эпохъ. Собраніе до 100 біографій для юношества русскаго“. Въ это же время я помогалъ сестрѣ моей (Софьѣ Петровнѣ Бурнашевой) подъ ея псевдонимомъ Дѣвицы Эсбе (т. е. С. Б.) издавать и редактировать два воспитательныхъ ея журнала („Часъ Досуга“ и „Калейдоскопъ“), о которыхъ я упомянулъ выше».
«Въ 1864 году, въ январѣ, я принялъ службу по крестьянскому дѣлу въ Юго-Западномъ краѣ въ качествѣ предсѣдателя мирового съѣзда въ гор. Балтѣ, Подольской губерніи, будучи прикомандированъ къ земскому отдѣлу министерства внутреннихъ дѣлъ. Здѣсь я прослужилъ до 1866 года, когда былъ, по волѣ начальства, переведенъ въ Летичевъ, а въ 1867 году, въ маѣ мѣсяцѣ, возвратился въ Петербургъ съ отчисленіемъ отъ службы по крестьянскому дѣлу, но съ оставленіемъ въ прикомандировкѣ къ министерству внутреннихъ дѣлъ. Враги очернили меня передъ начальствомъ, выставивъ меня и полонофиломъ и юдофиломъ собственно по случаю справедливости и безпристрастности моихъ дѣйствій, когда я доказывалъ полякофобамъ и юдофобамъ, съ пѣною во рту нападавшимъ на меня, что я не признаю за собою права давать своей чисто финансово-административной комиссіи мало-мальски политическій характеръ и что я нахожу дѣйствія еврейскихъ ростовщиковъ въ милліонъ разъ скромнѣе и извинительнѣе дѣйствій ростовщиковъ изъ членовъ православнаго духовенства, дерзающихъ употреблять религію какъ орудіе своихъ гнусныхъ мздоимствъ, о чемъ я неоднократно конфиденціально сообщалъ преосвященному Леонтію, нынѣшнему Варшавскому архіепископу»" (Здѣсь дѣлается по необходимости значительный пропускъ).
«…Впрочемъ, этотъ же самый епископъ, зная мое ревностное содѣйствіе въ Балтѣ по предмету украшенія тамошнихъ православныхъ храмовъ чрезъ суммы, жертвуемыя мнѣ на этотъ предметъ поляками-панами и ихъ паннами, — сдѣлалъ распоряженіе, о каковомъ письменно меня увѣдомилъ по почтѣ въ Петербургѣ въ іюнѣ 1867 года, о поминовеніи моего имени на ектеніяхъ въ балтскихъ городскихъ церквахъ, перерожденныхъ, большею частью, не слишкомъ давно, изъ уніатскихъ».
«Мое юдофильство провозглашаемо было мировыми посредниками Балтскаго уѣзда (ихъ было восемь предрянныхъ личностей, все большею частью отставные уланскіе и гусарскіе поручики и помѣщики Кіевской и Херсонской губерній, вовсе не либеральные съ своими подвластными крестьянами и сильно либеральничествовавшіе на счетъ кармана помѣщиковъ Юго-Западнаго края въ пользу подольскихъ, а именно балтскихъ крестьянъ, страшныхъ, большею частью, мошенниковъ и продавъ). Гг. посредники укоряли меня за мое мнѣніе, очень чистосердечно тысячу разъ высказанное, что присутствіе еврейства дѣятельнаго, находчиваго и расторопнаго въ краѣ, гдѣ хохлацкое народоселеніе отличается апатіею и лѣностью при воловьемъ упорствѣ держаться своего неподвижнаго statum quo, — явленіе весьма логичное и для всякаго пріѣзжаго человѣка спасительное. Я не затруднялся объявлять, что я просто погибъ бы, будучи вдругъ перекинутъ изъ Петербурга въ Балту, знаменитую своею непролазною грязью, ежели бы въ разныхъ факторахъ и мишурисахъ не встрѣтилъ моихъ спасителей. Наведши справки о цѣнахъ на всѣ предметы, въ которыхъ я нуждался, я пріобрѣталъ вещи эти изъ Одессы, Херсона, Кіева, Бердичева и пр. чрезъ евреевъ мѣстныхъ и оказывалось, что все мною получаемое обходилось несравненно дешевле, чѣмъ ежели бы я все это получалъ изъ рукъ мѣстныхъ жителей православныхъ и римско-католиковъ, и само собою разумѣется, что я въ балтскомъ обществѣ громко хвалилъ всѣхъ этихъ Мошекъ, Іоэедей и Шмулей, съ которыми я обходился всегда самымъ учтивымъ образомъ, сажая ихъ у себя, что многихъ изъ этихъ загнанныхъ, но дошлыхъ, умныхъ и, по своему, благородныхъ людей приводило въ неописанный восторгъ. То, что надняхъ въ Нижнемъ сказалъ нижегородскій губернаторъ Ник. Ал. Барановъ, то я за 17 лѣтъ предъ симъ возглашалъ въ Балтѣ, Летичевѣ, Проскуровѣ, Каменцѣ и даже Каменцѣ, что семитическое племя само по себѣ прекрасное племя и что пора намъ сынамъ XIX вѣка убѣдиться, наконецъ, что „еврей не собака!“ Балтскій помѣщикъ отставной генералъ-маіоръ Б--евъ, платившій постоянный оброкъ ржонду во дни ржондскаго террора, — хотѣлъ мнѣ продать натычанку (родъ брички) для моихъ вояжей по не почтовымъ дорогамъ уѣзда при разъѣздахъ Съ повѣрочными съѣздами, за 300 руб., да еще такую, которая десятиверстную пробу не выдержала и чуть вся не разсыпалась, такъ что Мнѣ привелось бросить ее въ корчмѣ, а самому дотащиться до мѣста моего путешествія частью на волахъ, Частью верхомъ на непривыкшихъ въ сѣдлу лошадяхъ. Все это меня измучило изрядно, и я дорогою захворалъ я свалился въ одной еврейской корчмѣ, арендаторъ которой вмѣсто генеральской натычанки уступилъ мнѣ свою не за 300, а за 80 руб., и эта натычанка прослужила мнѣ болѣе двухъ лѣтъ до моего отъѣзда въ Летичевъ, когда тотъ же Соломонъ Шмуль Бродскій купилъ у меня этотъ все еще крѣпкій экипажъ, требовавшій однако ремонта, за 60 рублей. Всѣ кому я не разсказывалъ объ этомъ, находили, что еврей-мѣщанинъ города Балты Бродскій честнѣе его превосходительства генералъ-маіора Б--ева, разбогатѣвшаго чрезъ командованіе въ теченіе 28 лѣтъ Колыванскимъ пѣхотнымъ полкомъ. Естественно, что въ этомъ случаѣ „языкъ мой былъ врагъ мой“, создавшій мнѣ злого врага въ генералѣ, который еще вящше сталъ упрекать меня въ юдофильствѣ и плести о моей персонѣ паутину всякихъ мерзостей, когда, въ бытность повѣрочнаго съѣзда въ его имѣніи, я вынужденъ былъ, въ виду дурного надѣла его крестьянъ, понизить цѣнность его мѣстности, правда очень богатой, на 28°. Это уже окончательно взбѣсило этого бывшаго когда-то аракчеевскаго питомца и прихлебателя, служившаго когда-то у грузинскаго царька въ адъютантахъ. Тогда этотъ генералъ нарочно съѣздилъ въ Каменецъ и тамъ старался выставить меня дурно мѣстному губернатору Сухотину, котораго я въ грошъ не ставилъ, завися исключительно, какъ командированный, отъ министерства. Но какъ бы то ни было, а всѣ мои сослуживцы по крестьянскому дѣлу, даже разные идіоты, получили земельные надѣлы, которые тотчасъ заарендовали, я же не получилъ ни аршина земли въ Подольской губерніи».
«Мое „юдофильство“ еще гремѣло въ Балтскомъ уѣздѣ по тому случаю, что когда въ мартѣ 1864 года я, проѣздомъ въ Балту, ночевалъ въ Тульчинѣ, то забылъ тамъ въ заѣздномъ домѣ на зеркалѣ прекрасное необыкновенно длинное съ русскими кружевами полотенце, подарокъ моей сестры. Въ Балтѣ я неоднократно кручинился объ этой потерѣ, не зная гдѣ въ дорогѣ на перекладныхъ я потерялъ эту нравственно дорогую для меня вещь. Прошло около 12 мѣсяцевъ, и вотъ въ началѣ марта 1860 года я проѣздомъ въ Каменецъ, по дѣламъ службы, не ночевалъ, а завтракалъ въ томъ же заѣздномъ домѣ. И каково же было мое удивленіе, когда вдругъ на мельхіоровомъ подносѣ вертлявый мишурисъ подалъ мнѣ драгоцѣнное по памяти о сестрѣ полотенце, сохраненное имъ въ цѣлости цѣлый годъ все въ надеждѣ когда-нибудь встрѣтить-таки меня. Конечно, я поблагодарилъ честнаго еврейчика и удивилъ его наградою въ десять почти разъ превышавшею стоимость самой вещи. А вотъ въ бытность мою въ Каменцѣ въ квартирѣ одного мѣстнаго чиновника, чистокровнаго россіянина, я замѣтилъ пропажу одного изъ моихъ часовыхъ брелоковъ, вензеловой аметистовой печатки, которая улетучилась въ рукахъ пятнадцатилѣтняго сынка этого чиновника, ученика мѣстной гимназіи. При разсказахъ объ этихъ двухъ случаяхъ, я сопоставлялъ мишуриса Хемку съ чадомъ высокоблагороднаго чиновника подольской казенной палаты, исправлявшаго въ это время должность предсѣдателя казенной палаты, отсутствовавшаго въ Петербургѣ. И этотъ случай прибавилъ массу злобы противъ меня за мое юдофильство»[5].
«Возвратясь въ Петербургъ въ маѣ 1867 года, я снова имѣлъ нѣкоторыя занятія у М. О. Вольфа, постоянно борясь съ долговыми тяжкими обязательствами, оставшимися мнѣ отъ неблагодарнаго Вольнаго Экономическаго Общества, изданія коего были мнѣ по подписочной цѣнѣ своей (3 руб. въ годъ съ пересылкою 12 книгъ съ множествомъ различныхъ рисунковъ и съ разсылкою равныхъ приложеній въ родѣ, напримѣръ, пакетиковъ съ рѣдкими сѣмянами) въ сильный убытокъ, а когда на 1857 годъ Общество согласилось прибавить четвертый рубль, то интрига восторжествовала надъ правдой, и я долженъ былъ обратиться въ бѣгство отъ Общества, столько мною одолженнаго и столь дурно со мною поступившаго».
"Въ 1866 году, до возвращенія моего въ Петербургъ сестра моя получила кое-какое наслѣдство отъ старшей сестры своей, умершей въ Тамбовѣ, и это наслѣдство въ какія-нибудь 7—8 тысячъ рублей серебромъ, сестра Софья, недавно умершая и понынѣ мною оплакиваемая, имѣла великодушіе изъ дружбы ко мнѣ употребить на погашеніе окончательное моихъ долговъ, вынесенныхъ изъ Общества въ количествѣ 10 тысячъ рублей, оставшись сама при своемъ только музыкальномъ талантѣ, который довольно успѣшно экспуатировала, чрезъ что маленькіе свои доходы присоединяла къ пенсіи матери и въ моимъ въ то время скуднымъ средствамъ. Тогда находчивая и умная моя сестра стала устраивать шамбръ-гарни со столомъ на самыхъ строгихъ началахъ нравственности и хорошаго тона, и это покрывало расходъ на квартиру и на столъ, т. е. на два самыхъ существенныхъ предмета въ жизни. Въ это время я получалъ 1,200 рублей въ «Полицейской Газетѣ».
"Въ 1870 году явился новый журналъ «Заря», издаваемый В. В. Кашперевымъ. Въ журналѣ этомъ былъ біографико-историческій отдѣлъ. Мнѣ пришла мысль попробовать, по совѣту нѣкоторыхъ изъ моихъ пріятелей, — написать двѣ воспоминательныя (ретроспективныя) статьи, одну изъ разсказовъ моего отца о его встрѣчѣ въ 1809 году съ Аракчеевымъ, другую изъ моей жизни тридцатыхъ годовъ, когда мнѣ не было еще и 20 лѣтъ. Первую я назвалъ: «Крестовская Карусель въ 1809 году», вторую же: «Четверги у Н. И. Греча». Первая особенно понравилась редакціи, вторая же журналистикѣ вообще и всей русской публикѣ такъ что эти статьи вдругъ и совершенно неожиданно высоко, высоко, высоко подняли меня изъ того загона, въ какомъ я, по различнымъ интригамъ и преслѣдованіямъ враговъ, находился. На меня стали снова обращать вниманіе, и вотъ въ 1871 году въ іюнѣ мѣсяцѣ меня пригласилъ В. В. Комаровъ участвовать въ его газетѣ «Русскій Міръ», — преимущественно по ретроспективной части въ отдѣлѣ фельетона или «нижняго этажа», и я ему до 1 января 1872 г. далъ нѣсколько статей, и, между прочимъ, статью: «Моя служба подъ начальствомъ Д. Г. Бибикова». Статья эта, заключавшая въ себѣ одну лишь глаза рѣжущую правду, озлила вдову Бибикову и была причиною самыхъ жестокихъ преслѣдованій меня. Г. Комаровъ рекомендовалъ меня М. Н. Каткову, который въ четырехъ послѣднихъ №№ 1871 года «Русскаго Вѣстника» напечаталъ мою статью: «Воейковскія пятницы», имѣвшую успѣхъ; а за весь 1872 годъ, т. е. 12 своего ежемѣсячнаго журнала, онъ занялъ моею въ 30 печатныхъ листовъ статьею подъ названіемъ: «Моя служебная и частная дѣятельность въ 1830—1840 годахъ», гдѣ собрана масса интересныхъ эпизодовъ. Въ томъ же 1872 году я напечаталъ въ «Русскомъ Архивѣ» статью: «Лермонтовъ въ воспоминаніяхъ своихъ однокашниковъ», которая обратила тогда вниманіе графа Д. А. Милютина, рекомендовавшаго ее для прочтенія великому князю Владиміру Александровичу. Въ томъ же 1872 году я печаталъ мои воспоминательныя статьи въ «Русскомъ Мірѣ», какъ вдругъ въ августѣ мѣсяцѣ того же года въ трехъ или четырехъ этого листва, явилась не критическая, а сначала до конца пошлая, ругательная, длинная, бездоказательная статья противъ меня съ нахальными выходками лично во мнѣ относившимися, во мнѣ, считая меня все-таки сотрудникомъ газеты, помѣщающей на столбцахъ своихъ такія грубыя порицанія. Я потребовалъ отъ Комарова, чтобы въ удовлетвореніе мнѣ онъ въ своей же газетѣ немедленно напечаталъ мой отпоръ; но онъ, давъ мнѣ слово исполнить мою справедливую просьбу, обманулъ меня и отпора моего не напечаталъ, а потому съ 1-го сентября 1872 года я съ нимъ разстался, перейдя въ газету «Биржевыя Вѣдомости», которыхъ фельетонный отдѣлъ съ 1 сентября 1872 по 1 января 1874 года я постоянно наполнялъ моими ретроспективными статьями, что давало мнѣ до 2 тысячъ рублей въ годъ. Но на 1874 годъ Трубниковъ оказался въ столь дурныхъ финансовыхъ обстоятельствахъ,?то вынужденнымъ нашелся передать свою газету г. Полетикѣ, съ которымъ я сношеній не имѣлъ. Въ 1874 году я печаталъ нѣкоторыя мои статьи въ «Нивѣ» и въ «Петербургской Газетѣ», а также въ, «Дѣлѣ» подъ псевдонимомъ Эртаулова. Одна изъ моихъ статей въ «Дѣлѣ» «Орловскій крѣпостной театръ графа С. М. Каменскаго» (въ 20-хъ годахъ) имѣла успѣхъ и была цитирована многими газетами, а статья: «Александръ Ефимовичъ Измайловъ, журналистъ-фабулистъи шутникъ» была высоко поднята всею журналистикою, дѣлавшею изъ нея множество извлеченій. Даже строгая критика тогдашнихъ «Отечественныхъ Записокъ» посвятила этой статьѣ нѣсколько столбцовъ съ избыткомъ похвалъ неизвѣстному (??!!) автору ея, такъ какъ псевдонимъ мой не былъ извѣстенъ по новости своей (Артемій Эртауловъ)".
«Въ этомъ 1874 году, въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, получая по 100 руб. въ мѣсяцъ, я, по приглашенію одного изъ начальниковъ экспедицій Ш Отдѣленія собственной канцеляріи (т. е. жандармскаго), — принялъ занятія частныхъ работъ, состоявшихъ въ редактированіи докладныхъ записокъ для государя императора. Такихъ частныхъ наемниковъ при графѣ Шуваловѣ, въ помощь штатнымъ чиновникамъ канцеляріи, было до 60 человѣкъ, которые съ поступленіемъ генерала Потапова всѣ были уволены немедленно и въ томъ числѣ я, пробывшій тамъ всего 4 мѣсяца; но за эти 4 мѣсяца жестоко пострадавшій нравственно, потому что, узнавъ о моемъ нахожденіи (впрочемъ совершенно невинномъ) въ стѣнахъ этого ненавистнаго учрежденія, — почти вся журналистика отъ меня отшатнулась, что впрочемъ не помѣшало мнѣ подъ псевдонимомъ еще новымъ „Касьянова“, издать книгу ретроспективно-юмористическую подъ названіемъ: „Наши Чудодѣи“, имѣвшую изрядный успѣхъ»[6].
"Въ этомъ же 1875 году въ «Пчелѣ», которую тогда издавалъ извѣстный нашъ художникъ г. Микѣшинъ, а редактировалъ П. Н. Полевой, — я помѣстилъ статью также воспоминательную подъ названіемъ: «Ловеласничество барона Брамбеуса».
"Въ 1876 году я принялъ еще новый псевдонимъ, Арбашевъ подъ какимъ много работалъ въ журналахъ: «Природа и Охота» (Л. Н. Сабанѣева) и «Сельское Хозяйство» (Ѳ. А. Баталина), а также въ «Земледѣльческой Газетѣ» (его же). Эти господа платили мнѣ порядочно, однако менѣе, конечно, чѣмъ сколько платилъ въ 1871—1872 годахъ г. Катковъ, но все-таки давшіе мнѣ отъ 45—50 рублей съ листа за статьи чисто статистико-коммерческо-этнографико-естествознательнаго характера, каковые были: «Живорыбная торговля», «Продажа пѣвчихъ птицъ и способы ихъ лова», «Молочныя фермы въ Петербургѣ», «Пушная(мѣловая) торговля», «Живность въ курятномъ ряду», «Дичина пернатая и четвероногая на съѣстномъ рынкѣ», «Огороды петербургскіе и подпетербургскіе», «Яичное производство во всей Россіи съ своими оригинальными особенностями» и пр. и пр. и пр.
"Сдѣлавъ перечень части моихъ серьезныхъ и, по справедливости, занимательныхъ и поучительныхъ статей, — не могу умолчать о томъ пріятномъ для меня обстоятельствѣ, что тогдашній министръ государственныхъ имуществъ графъ П. А. Валуевъ, можетъ быть плохой министръ, а еще болѣе плохой романистъ, но все-таки человѣкъ громадно образованный, дѣльный и умный, обратилъ свое просвѣщенное вниманіе на эти мои статьи о торговлѣ и, какъ сказывалъ мнѣ редакторъ «Сельскаго Хозяйства» и «Земледѣльческой Газеты» Ѳед. Алек. Баталинъ, спрашивалъ его: «Кто этотъ Арбатовъ, который у насъ печатаетъ такія великолѣпныя[7] статьи»? Какъ хотите, а такой отзывъ какъ бы то ни было одного изъ умнѣйшихъ нашихъ сановниковъ чего-нибудь да стоитъ и заставляетъ меня скорѣе чѣмъ что другое забывать злонамѣренный лай моихъ враговъ и завистниковъ".
«Не лишнее однако сказать, что всѣ эти статьи были ничто иное, какъ нѣсколько дополненное и исправленное повтореніе вторымъ изданіемъ многаго множества моихъ собственныхъ въ этомъ родѣ статей, чисто оригинальныхъ, напечатанныхъ мною съ мая 1870 года по іюнь 1876 года въ теченіе семи лѣтъ въ газетѣ „С.-Петербургскаго Градоначальства и Полиціи“, гдѣ за 1,200 рублей въ годъ я по контракту съ канцеляріею генерала Трепова обязанъ былъ давать по одной и даже по двѣ статьи въ этомъ родѣ въ недѣлю, а въ теченіе семи лѣтъ моего, контрактомъ оформленнаго, сотрудничества было болѣе 370 статей статистико-этнографико-естествознательнаго характера. Кромѣ статей собственно о той, другой или третьей торговлѣ, было не мало и даже весьма много очерковъ и этюдовъ петербургскихъ типовъ, какъ ремесленныхъ, такъ и иныхъ разданныхъ, какихъ имѣется до 100, напечатанныхъ въ газетѣ „Градоначальства и Полиціи“ подъ редакторствомъ С. В. Максимова за послѣдніе 10—15 лѣтъ, составляющей нынѣ рѣшительно библіографическую рѣдкость изъ рѣдкостей и находимую лишь въ Императорской Публичной Библіотекѣ, въ редакціи С. В. Максимова и въ конторѣ „Вѣдомостей Градоначальства и Полиціи“. Вотъ перечень нѣкоторыхъ, всего 30 изъ 100 этихъ очерковъ-этюдовъ:
1) „Кошачій Маркитантъ“; 2) „Татаринъ халатникъ“; 3) „Пирожники въ пирожныхъ и на улицахъ“; 4) „Гречневики“; 5) „Костяники“; 6) „Трубочисты“; 7) „Парикмахеры“; 8) „Архангельцы съ рябчиками и съ олениной“; 9) „Торговля аптекарскими матерьялами и коснетиками“; 10) „Охтяне и Охтянки“; 11) „Мелочный лавочникъ съ своими фокусами“; 12) „Проба лошади на конной площади и техническій языкъ (жаргонъ) барышниковъ“; 13) „Скорняки“; 14) „Портные штучники“; 15) „Фуражечники“; 16) „Гусачники“; 17) „Баньщики“; 18) „Петербургскій половой“; 19) „Словаки-жестяники“; 20) „Ледоколы“; 21) „Тряпичники“; 22) „Злотари (очистители отхожихъ мѣстъ)“; 23) „Извозчики (всѣ оттѣнки промысла)“; 24) „Рыбаки на тоняхъ“; 25) „Петербургскіе охотники“; 26) „Дровяной промыслъ, рубка и продажа дровъ“; 27) „Торговля грецкою губкою“; 28) „Бурлаки и бурлачество“; 29) „Ревельская килька“ и 30) „Полотнянка“ (калужская канарейка) и пріѣзжіе изъ заштатнаго города „Полотняные неводу“ въ столицу продавцы калужскихъ канареекъ и пр. и пр. и пр., всего до 100 очерковъ-этюдовъ».
«Всѣ свѣдѣнія и факты объ этихъ всѣхъ торговляхъ, промыслахъ и ремеслахъ, получались мною далеко не легко и не дешево въ нравственномъ смыслѣ, ибо добываніе данныхъ отъ нашихъ невѣжественныхъ и грубыхъ производителей торговли и всякихъ промысловъ представляло трудности, иногда просто невообразимыя, употреблять же сколько-нибудь давленія на этихъ людей, при содѣйствіи властей, было рѣшительно возбранено Ѳ. Ѳ. Треповымъ. Правда, что съ каждымъ годомъ я открывалъ все болѣе и болѣе помощниковъ изъ числа наиболѣе образованныхъ производителей, и уже въ 1873 и дальнѣйшихъ годахъ мое дѣло стояло для меня не въ примѣръ легче, чѣмъ въ 1870, 71 и 72 даже годахъ. Главные мои въ этомъ дѣлѣ добыванія данныхъ помощники были: И. А. Поэнтъ (Pointe), — обрусѣлый французъ, блестяще образованный, торгующій колоніальными, фруктовыми и гастрономическими товарами; В. С. Семеновъ, рыбакъ, владѣлецъ большого живорыбнаго садка у Аничкина моста; А. Ѳ. Барановъ (яичникъ и содержатель Маріинской огромной гостинницы въ Чернышевомъ переулкѣ Онъ умеръ за нѣсколько лѣтъ передъ симъ); Е. Ѳ. Грачевъ, огородникъ-ботаникъ, замѣчательно умный, также не такъ давно умершій; М. Д. Котоминъ (огородникъ en gros, глава огородной биржи ва Сѣнной въ трактирѣ Иванова); Никита Ѳедоровичъ Козьминъ, человѣкъ маститой старости, спеціалистъ торговли живностью и дичью, сообщившій мнѣ безчисленное множество любопытныхъ данныхъ, и, наконецъ, Д. П. Мозжечковъ, пряничникъ и куреньщикъ, и нѣсколько другихъ не столь знаменательныхъ, но все-таки оказавшихъ мнѣ несомнѣнную пользу, потому что написать статью по сообщеннымъ даннымъ и группированнымъ фактамъ было мнѣ уже не столь трудно; но повторяю, — собрать и добыть эти факты и данныя, — это была геркулесовская умственная работа, за которую слѣдовало платить не 1,200 руб. въ годъ, само собою разумѣется».
«За тѣмъ я старался изъ этихъ моихъ семилѣтнихъ работъ (1870 до 1877 г.), доставившихъ мнѣ за все это время 8,400 руб., — извлечь сколь можно больше меркантильной пользы, почему многія изъ этихъ монографій продалъ вторымъ изданіемъ въ журналы: „Природа и Охота“, „Сельское хозяйство“ и „Земледѣльческую газету“ на довольно выгодныхъ для меня основаніяхъ. Говоря объ этомъ, кстати приведу странный случай, бывшій по поводу этихъ статей».
«Когда явилось объявленіе англичанина и преподавателя въ коммерческомъ училищѣ и въ нѣкоторыхъ другихъ казенныхъ заведеніяхъ — мистера Уильяма Брея объ изданіи имъ воспитательнаго журнала для русскаго юношества съ громкимъ названіемъ: „Юная Россія“, я познакомился съ мистеромъ Бреемъ и нашелъ въ немъ господина, взявшагося за дѣло, о которомъ онъ понятія не имѣетъ, равно какъ о Россіи (какъ юной, такъ и древней), а также и слабаго въ русскомъ языкѣ, почему я съ нимъ постоянно бесѣдовалъ и переписывался пофранцузски; но и тутъ оказалось, что г. Брей затруднялся, ежели не конверсировать съ грѣхомъ пополамъ, то корреспондировать пофранцузски. Я ему разсказывалъ, что у меня до 370 статей по предметамъ торговли, промысловости и этнографіи русскихъ производителей: ремесленниковъ, фабрикантовъ и торговцевъ. Такія статьи, напечатанныя за 9—14 лѣтъ предъ симъ въ газетѣ никѣмъ не знаемой, я могъ бы нѣсколько видоизмѣнить согласно съ характеромъ журнала, предназначеннаго для русскаго юношества и за тѣмъ предоставить ему на основаніяхъ для него далеко не раззорительныхъ. Образчики этихъ статей, разсказанные мною г. Брею пофранцувски, ему понравились, и онъ тотчасъ самымъ любезнымъ образомъ изъявилъ готовность взять у меня разныхъ этого рода статей на 220 руб. сер., а также и брать подобнаго рода статьи у меня и на будущее время, при чемъ вездѣ напечаталъ объявленіе о томъ, что скоро явятся въ „Юной Россіи“ статьи о шубномъ товарѣ, о торговлѣ рыбою, молочными скопами, яйцами и пр. Я далъ ему, кажется, около 25 статей, изъ числа коихъ г. Брей въ №№ 1 и 2 своего журнала напечаталъ мою статью подъ псевдонимомъ „Геннадій Свѣтозаровъ“, именно: „Петербургская торговля пѣвчими птицами“, въ которой есть много анекдотивныхъ занимательныхъ подробностей и я знаю нѣкоторыхъ педагоговъ, читавшихъ эту мою статью и изъявившихъ удивленіе, что г. Брей, владѣя множествомъ моихъ подобныхъ статей, ни въ одномъ изъ пяти нумеровъ, вышедшихъ послѣ второго нумера, ничего изъ огромнаго запаса моихъ купленныхъ и одобренныхъ имъ статей не напечаталъ. Оказалось, что г. Брей по безхарактерности подпалъ подъ вліяніе кого-то изъ моихъ, тайныхъ враговъ, какихъ у меня, въ горю моему, не мало между современными нигилистками, и этотъ-то нигилистишка увѣрилъ Брея, что мои статьи слишкомъ патріотичны на русскій ладъ. Не очень давно я встрѣтилъ мистера Брея на улицѣ и спросилъ его о причинѣ непечатанія имъ моихъ, купленныхъ имъ, статей. На это Брей, читавшій, какъ увѣрялъ меня, всѣ купленныя имъ, до покупки ихъ, мои статьи въ рукописяхъ въ апрѣлѣ мѣсяцѣ, сказалъ мнѣ: „Comment voulez vous, cher monsieur B--ff, que j’imprime dans mon journal vos articles, qui à cent lieux puent le patriotisme et le chovinisme archi-russe“. Разодолжилъ, нечего сказать! Разумѣется, послѣ этого заявленія я съ этимъ… никогда никакихъ сношеній имѣть не буду».
"Невольнымъ образомъ на крыльяхъ ретроспективности переношусь за полвѣка предъ симъ и убѣждаюсь, что далеко не такъ смотрѣлъ на patriotisme russe господинъ Charles de Julien, сначала лекторъ, а потомъ профессоръ французскаго языка въ С.-Петербургскомъ университетѣ, которому въ 1829—30 годахъ было не болѣе 23—24 лѣтъ. Онъ тогда, не зная ни слова порусски, издавалъ еженедѣльный литературно-свѣтскій премиленькій листокъ: «Le Furet» (Хорёкъ). Ему захотѣлось имѣть на своихъ столбцахъ рубрику, посвященную à la littérature russe du moment, и вотъ по рекомендаціи Н. И. Греча, французикъ этотъ, крохотный, субтильненькій, пригласилъ меня rédiger (разумѣется, безвозмездно) cette rubrique de за feuille hebdomadaire. Мнѣ было 17—18 лѣтъ отъ рода и я подписывалъ мои статьи: W. B-ff (непремѣнно съ этимъ окончаніемъ, чтобъ видѣли всѣ, что статьи эти пишетъ русскій). Недавно какъ-то въ Публичной Библіотекѣ я вздумалъ просмотрѣть, черезъ 55 лѣтъ, мои тогдашніе ребяческіе грѣхи въ русской литературѣ. О, Господи Боже мой! Чего, чего только я тутъ не встрѣтилъ! Какія мнѣнія, какія сужденія! Все это было до крайности дѣтски и плавало въ патріотическомъ квасу, противъ котораго издатель французикъ ни малѣйше не вооружался, а, напротивъ, однажды съ особеннымъ восхищеніемъ сказалъ мнѣ:
— Avant hier а un bal ou madame la comtesse de Laval (онъ былъ секретаремъ у графа Лаваля), а bien voulu me conduire, bal honoré par la présence de leurs majestés, — l’empéreur, au quel j’ai eu le bonheur d’etre présenté, а bien voulu me dire: — «Je suis en general assez content de votre feuille, monsieur, et surtout pour vos articles sur la littérature russe du moment». — «Ces articles ne sont pas de moi, Sire, — имѣлъ благородство сказать St Julien, — ils appartiennent à la plume d’un tout jeune homme, dont dernièrement (этотъ разговоръ былъ въ январѣ 1830 года) un article de 1’АѣеШе da Nord, une monographie, je crois, d’un fabriquant de tabac Joukoff а eu la chance bien heureuse d’intéresser votre majesté». — «Ah! vraiment», — замѣтилъ государь и прибавилъ: «Chargez donc votre jeune collaborateur de vous donnez une traduction de cet article ne fut-ce qu’en extrait Vous verrez qu’on lira avec curiosité et intérêt cette biographie anecdotique d’un Gilblaz mougik et peut être les feuilles parisiennes reimprimeront l’article». (Третьяго дня, на балѣ, куда графинѣ Давалъ угодно было меня привезти, балѣ, удостоенномъ присутствіемъ его величества, Императоръ, которому я имѣлъ счастіе быть представленнымъ, изволилъ мнѣ сказать:
— Я доволенъ вообще вашей газетой, а въ особенности статьями о современной русской литературѣ.
— Эти статьи не мои, ваше величество; они принадлежатъ перу совсѣмъ молодого человѣка, монографія котораго о табачномъ фабрикантѣ Жуковѣ, напечатанная недавно въ «Сѣверной Пчелѣ», имѣла счастливый случай заинтересовать ваше величество.
— А! въ самомъ дѣлѣ! Поручите же вашему молодому сотруднику сдѣлать для васъ переводъ этой статьи, хотя бы въ извлеченіи. Вы увидите, что эту анедоктическую біографію «Жильблаванужика» будутъ читать съ любопытствомъ и можетъ быть парижскія гавоты ее перепечатаютъ).
"Я тогда же исполнилъ высочайшую волю, столь въ тѣ времена мнѣ мальчику, лестную и передалъ г. Сенъ-Жульену, но переводъ статьи въ довольно сжатомъ сокращеніи. Однако, вскорѣ мой французикъ, вызванный въ отечество смертью дяди (дѣйствительно какого-то пребогатаго oncle d’Amérique) уѣхалъ во Францію, въ Марсель, откуда онъ былъ родомъ, чтобъ тамъ получить наслѣдство довольно изрядное, которое потомъ онъ спустилъ въ Парижѣ и въ, 60 годахъ, т. е. 30—40 лѣтъ спустя послѣ того, какъ я сотрудничалъ въ его «Furet» — уже въ лѣтахъ довольно преклонныхъ, профессорствовалъ въ Петербургскомъ университетѣ и снова издавалъ здѣсь французскій журналъ, не имѣвшій ни успѣха, ни значенія. Во время этого вторичнаго появленія г. Сенъ-Жюльена въ Петербургѣ, — я съ нимъ никакихъ сношеній не имѣлъ, а знаю только, что моя статья о Жуковѣ, переданная мною редактору «Furet» въ концѣ января 1830 года, не была въ его листвѣ напечатана; но въ 1831 году г. Сенъ-Тома, лекторъ С.-Петербургскаго университета и издатель еженедѣльнаго листва «по образу и подобію „Furet“ — „le Miroir“, просилъ меня дать ему экземпляръ этого перевода статьи о Жуковѣ, что я тогда же и исполнилъ, и статья о „Gilblaz-mougik Basile Joukoff“ была напечатана въ „Miroir“ 1831 года, кажется, въ апрѣлѣ или маѣ мѣсяцѣ».
"Познакомясь съ этимъ самымъ «Gilblaz-mougik» Bac. Гр. Жуковымъ въ ноябрѣ 1829 года, я продолжалъ мое съ нимъ знакомство и бывалъ на его эксцентричныхъ пирахъ, когда лѣтомъ въ Екатерингофѣ шампанское Жукова распивали какъ знакомые его, такъ вовсе не знакомые съ нимъ, — до 1837 года, когда Жуковъ женился въ третьемъ бракѣ на смолянкѣ «исторической» Маріи Парижской. Дерзкое обращеніе этой молодой капризной самодурки отогнало очень, очень многихъ, и въ числѣ этихъ многихъ и меня, отъ гостепріимнаго крова Жукова. Но вѣдь правду гласитъ старинная наша пословица: «Гора съ горой не сходятся, а человѣкъ съ человѣкомъ сойдутся». И вотъ, по исполненіи 40 лѣтъ, я въ теченіе этого времени вовсе не бывавшій у Жукова и ни раэу ни видавшій его, какъ-то непонятно опять съ нимъ сошелся, и эта встрѣча въ 1877 году повела къ тому, что какъ-то такъ устроилось, что я безъ весьма малаго шесть лѣтъ изо дня въ день, изъ часа въ часъ, провелъ съ Жуковымъ, какое сообщество съ этимъ маститымъ маньякомъ-эгоистомъ наградило меня за гонораръ въ 1,500—2,000 рублей въ годъ, неизлѣчимыми ревматизмами и болѣзнью сердца, благодаря всему тому, что я въ эти шесть лѣтъ физически и нравственно испыталъ въ сношеніяхъ моихъ съ этимъ дикимъ самодуромъ и безсердечнымъ, грубымъ эгоистомъ, влюбленность котораго въ свое «я» доходила до абсурда. Одинъ изъ моихъ знакомыхъ, которому извѣстенъ былъ Плюшкинскій образъ жизни Жукова въ вѣчно холодномъ изъ экономіи и заросшемъ грязью, по страсти къ грязи, — кабинетѣ и вообще его различныя гнусно-возмутительныя выходки, говаривалъ обо мнѣ: «Въ эти шесть лѣтъ, проведенные Владиміромъ Петровичемъ съ Жуковымъ ежедневно, ежечасно, то же самое, что ежели бы судьбѣ угодно было на шесть лѣтъ положить его въ отвратительную могилу, полную червей, съ разложившимся трупомъ».
«Такое положеніе, конечно, никакими деньгами не вознаграждается»[8].
«Хотя Жуковъ въ эти шесть лѣтъ постоянно молчалъ о томъ обстоятельствѣ, что моя статья 1829 года въ „Сѣверной Пчелѣ“ вполнѣ поставила его на ноги и даже воскресила, онъ, проникнутый самою грубою неблагодарностью, никогда не упоминалъ объ этомъ, столь важномъ въ его жизни, обстоятельствѣ, но со всѣмъ тѣмъ онъ чуть не ежедневно говорилъ мнѣ, что я не забытъ въ его духовномъ завѣщаніи, одною изъ статей котораго мнѣ назначено 10 тысячъ рублей на память объ немъ съ тѣмъ, чтобы я выпустилъ въ свѣтъ книжку объ немъ. Я имѣлъ слабость вѣрить этому жуковскому толкованію, повторяю, почти ежедневному и, признаюсь, жилъ въ этой мечтѣ до 17 декабря 1882 года, т. е. до дня смерти Жукова, когда мнѣ сообщили не духовное завѣщаніе, какого вовсе и не было, а проектъ духовнаго завѣщанія, на основаніи котораго, съ устраненіемъ отъ всякаго наслѣдства трехъ замужнихъ дочерей, какъ уже достаточно имъ награжденныхъ при замужествѣ (по 150 тысячъ руб. сер. каждой), — все что оставалось въ недвижимомъ и движимомъ имуществѣ переходило единственному въ живыхъ оставшемуся сыну, на котораго, между прочимъ, возлагалось немедленно уплатить оставленнымъ имъ тремъ дамамъ капиталъ до 50 тысячъ руб. сер. Да, этотъ 87 лѣтній старикъ обезпечилъ только трехъ своихъ дамъ… Обо мнѣ же не было и слова упоминовенія въ проектированномъ завѣщаніи».
«Такое злодѣйское отношеніе ко мнѣ жестоко огорчило меня, усиливъ мгновенно мою болѣзнь сердца, чрезъ что у меня окончательно образовался аневризмъ, отъ котораго я рискую умереть скоропостижно при разрывѣ сердечной плевры. Аскультировавшіе меня врачи, изъ лучшихъ въ Петербургѣ, мнѣ это предсказали. Но я надѣюсь и молю Бога, чтобы не умереть не издавъ книги (въ 30 печатныхъ листовъ), мною написанной и рукопись коей, приготовленная въ печать, — находится въ настоящее время въ Москвѣ, нося заглавіе такое: „Самородокъ-Самодуръ“. 100 (сто) эпизодовъ изъ анекдотивно-эксцентричной жизни нѣкогда (съ 20 по 60-е годы) громко знаменитаго Василья Григорьевича Жукова».
«Нѣкоторые, очень рельефные и довольно откровенные отрывки изъ этой книги были напечатаны въ 1883 г. (сентябрь и октябрь) въ „Петербургской Газетѣ“, а другіе въ „Живописномъ Обозрѣніи“, или въ новосозданномъ журналѣ „Родина“ г. Пономарева, впрочемъ журналѣ до того негласномъ, что никто въ Петербургѣ не знаетъ о его скромномъ существованіи».
Вл. П. Бурнашевъ почти до самаго послѣдняго дня своей жизни постоянно озабочивался и даже можно сказать сгоралъ желаніемъ издать этотъ Трудъ, или, по крайней мѣрѣ, дать какъ можно большую огласку сдѣланнымъ оттуда извлеченіямъ, и если его «Жуковіада» до сихъ поръ не достигла еще большого распространенія, то это уже не по его винѣ, а по подозрительности редакторовъ, которые сомнѣвались въ безпристрастномъ отношенія автора къ Жукову. Такая осторожность со стороны редакторовъ была совершенно умѣстна, но В. П. Бурнашевъ продолжалъ заниматься сгущеніемъ красокъ на изображеніи Жукова, безпрестанно и всегда дѣлалъ это со страстностію, которой нельзя было не удивляться. Иногда это было похоже на какой-то «пунктъ помѣшательства». Тайна этого влеченія раскрывается только теперь въ его собственноручномъ «формулярѣ», который по словамъ покойнаго автора «долженъ представлять его литературную исповѣдь въ біографической формѣ, — ежели не сполна, то отчасти». Здѣсь В. П. Бурнашевъ откровенно говоритъ, что Жуковъ его обидѣлъ тѣмъ, что обѣщалъ не позабыть его въ своемъ духовномъ завѣщанія, но обѣщанія этого не исполнилъ, а В. П. Бурнашевъ, доживая свой затянувшійся вѣкъ въ большой бѣдности, постоянно имѣлъ достаточныя причины вспоминать объ этомъ. Признаніе это во всякомъ случаѣ служитъ доказательствомъ, что «формулярный списокъ», если не весь сплошь, то хоть по мѣстамъ, составленъ авторомъ съ правдивою искренностію, — что возвышаетъ его достоинство. Въ томъ же самомъ, если не меньше, то еще больше убѣждаютъ и два другія мѣста этой исповѣди, — одно, гдѣ Бурнашевъ говоритъ о своихъ «частныхъ занятіяхъ» при III Отдѣленіи, и другое, гдѣ онъ объясняетъ зачѣмъ написалъ здѣсь довольно горячія похвалы уму, расторопности и трудолюбію евревъ. На маржѣ противъ того мѣста, гдѣ онъ хвалить евреевъ, собственною рукою Бурнашева, но иными чернилами, написано слѣдующее:
«Мотивъ требуетъ объясненія: дѣло въ томъ, что вся тетрадь (эта) была отдана г. Ландау, издателю „Восхода“, — органа евреевъ. Г. Ландау предоставилъ мнѣ у себя кое-какую работу въ то время и интересовался моими чувствами относительно евреевъ. Желая задобрить г. Ландау, я включилъ сюда нѣсколько персиковъ, подносимыхъ мною семитамъ, не вполнѣ въ согласность моимъ убѣжденіямъ». Имѣло ли какія-либо послѣдствія это поднесеніе «персиковъ семитамъ» В. П. Б--въ при жизни никогда не говорилъ, но послѣдующія обстоятельства его бѣдственнаго существованія заставляютъ предполагать, что дессертъ, поданный имъ семитамъ, пропалъ даромъ. Я предполагаю, что онъ даже позабылъ, что въ его «формулярѣ» есть эта приписка о «персикахъ», — что и повело къ довольно смѣшному происшествію въ самыя горестныя минуты бурнашевскаго доживанія. Онъ, какъ я выше сказалъ, въ своихъ горестяхъ я болѣзняхъ иногда обращался во мнѣ съ тою или съ другою просьбою, изъ которыхъ я всѣ, мало-мальски возможныя и для меня посильныя, старался исполнять, что было не всегда легко и удобно, тѣмъ болѣе, что его просьбы часто бывали невыполнимы. Тогда онъ обижался и сердился, но потомъ черезъ нѣкоторое, болѣе или менѣе продолжительное, время опять писалъ мнѣ, — извинялся и просилъ о чемъ-нибудь снова. Такъ случилось и въ послѣднюю мою съ нимъ ужасную встрѣчу, когда я его нашелъ совершенно безъ средствъ, безъ помощи, обернутаго оконною шторою изъ зеленаго коленкора и ползавшаго на четверенькахъ. Страдальческое положеніе его было ужасно, а Литературный Фондъ, къ которому несчастный старикъ обращался, не торопился хоть сколько-нибудь облегчить его бѣдствія. Надо было достать средства, чтобы заплатить его долги и помѣстить его пансіонеромъ въ порядочную лѣчебницу. Въ помощь отъ Литературнаго Фонда онъ уже не вѣрилъ, а желалъ учредить лоттерею, въ которую предполагалъ пустить свое «сочиненіе о Жуковѣ»… Понятно, что такое желаніе нельзя было исполнить, а въ другихъ бумагахъ его не было ни чего такого, что могло бы имѣть хоть какую-нибудь цѣну для редакцій — особенно послѣ того какъ Бурнашевъ написалъ неосновательности о Подолинскомъ и о прочемъ, и въ редакціяхъ ни какому его писанію не хотѣли вѣрить. А, между тѣмъ, старикъ ужасно бѣдствовалъ и ему надо было помочь во что бы то ни стало. Я сталъ перелистовывать его «формуляръ» и мнѣ показалось тутъ кое-что пригодное на этотъ злополучный случай въ его жизни. Именно я остановился на добрыхъ отзывахъ Бурнашева о евреяхъ.
Имѣя хорошаго знакомаго между учеными петербургскими евреями, я показалъ ему это мѣсто въ «формулярѣ», и онъ тоже нашелъ, что «это хорошо», и что «евреямъ слѣдовало бы поддержать въ тяжелую минуту такого человѣка». Для этого показалось полезнымъ ознакомить съ формуляромъ одного еврейскаго Мецената. Я сказалъ объ этомъ Бурнашеву и тотъ сейчасъ же выразилъ на это полное согласіе, послѣ чего формуляръ и былъ мною переданъ моему знакомому. Мы рѣшили просить Мецената помѣстить Бурнашева въ Маріинскую больницу «платнымъ пансіонеромъ». Но дни проходили и съ каждымъ днемъ положеніе больного становилось все хуже, а со стороны еврейскаго Мецената не обнаруживалось ожидаемаго благоволенія, — тогда я обратился въ А. С. Суворину съ просьбою разсказать въ «Новомъ Времени» о бѣдственномъ положеніи старика съ цѣлію вызвать къ нему общественное милосердіе. Суворинъ на другой же день напечаталъ мое письмо и этимъ путемъ въ три дня были быстро собраны первыя деньги, изъ которыхъ заплатили долги Бурнашева и самъ онъ былъ помѣщенъ пансіонеромъ въ Маріинскую больницу. Черезъ «Новое Время» было получено болѣе пятисотъ рублей, а когда больной былъ уже помѣщенъ, тогда и Литературный Фондъ прислалъ ему черезъ контору Маріинской больницы — 50 руб.
Когда больной былъ помѣщенъ, я озаботился получить обратно его «формуляръ» и въ этотъ разъ прочелъ его уже основательно, отъ начала и до конца — и только тогда дочитался до «персиковъ», и понялъ комизмъ нашего предстательства у Мецената…
Qui-pro-quo съ «персикомъ» является впрочемъ не единственнымъ въ литературныхъ памятникахъ оставленныхъ Бурнашевымъ, съ которымъ по этому и надо обращаться съ большою осторожностію. Такъ напримѣръ, для того изъ нашихъ историческихъ романистовъ, который можетъ пожелать воспользоваться матеріалами, заключающимися въ «Жуковіадѣ», стоитъ упомянуть, что характеръ и дѣятельность нѣкогда извѣстнаго Василья Григорьевича Жукова представлены Бурнашевымъ въ двухъ совершенно противуположныхъ освѣщеніяхъ. Въ находящихся у меня бумагахъ этого автора есть напримѣръ тетрадь, тоже писанная самимъ Бурнашевымъ, о томъ же Жуковѣ въ тѣ дни, когда Бурнашевъ еще не ожидалъ, что Жуковъ позабудетъ его въ своемъ духовномъ завѣщаніи: и тамъ Жуковъ изображенъ самымъ прекраснымъ человѣкомъ. Тетрадь помѣчена 19 апрѣля 1877 года, и сейчасъ же подъ этою помѣтою сдѣлана слѣдующая собственноручная же надпись Бурнашева: «Это было прочтено мною Жукову, давшему мнѣ 50 руб. я сдѣлавшему своимъ лекторомъ». На полѣ другая надпись: «Тутъ много высказано чистѣйше искренняго». Тетрадь озаглавлена: «Свѣтъ не безъ добрыхъ людей». Въ предисловіи сказано, что «записка эта была дана 6-го апрѣля (1877 года) знакомому литератору, имѣющему большія связи въ журналистикѣ и служащему въ министерствѣ путей сообщенія по статистическому отдѣлу господину Ворононову, но какъ я увидалъ, что этотъ господинъ въ пользу мою ни чего не дѣлаетъ и дѣлать не хочетъ, то я записку эту у него отобралъ, предпочитая отдать ее добрѣйшему и благороднѣйшему Василью Григорьевичу Жукову». Тетрадь начинается разсказомъ о томъ, что «въ 1830 году напечатана была мною въ „Сѣверной Пчелѣ“ біографическая статья „Табачный фабрикантъ Василій Григорьевичъ Жуковъ“. Статья эта была прочитана императоромъ Николаемъ и надѣлала много шума. Съ почтеннѣйшимъ и глубокоуважаемымъ Васильемъ Григорьевичемъ я имѣлъ честь познакомиться при содѣйствіи тогдашняго моего товарища по службѣ въ департаментѣ внѣшней торговли Ивана Ад. Армстронга въ 1830 году, когда мнѣ было 18 лѣтъ». Знакомство длилось девять лѣтъ. Потомъ знакомцы разошлись. Потомъ опять сошлись у сенатора Переверзева. Снова разошлись на четыре года и снова сошлись, когда у Бурнашева умерла мать и «не было денегъ даже на гробъ» Встрѣча была случайная, на улицѣ, у дома Жукова. Жуковъ помогъ Бурнашеву въ его нуждѣ. Потомъ они опять не видѣлись до новаго горя, которое явилось въ Бурнашеву сюрпризомъ по винѣ «петербургскаго Гашета, т. е. Маврикія Осиповича Вольфа», который ангажировалъ Бурнашева "обработывать матеріалы для затѣянной имъ «Живописной Россіи». Издательскій секретъ этотъ довольно любопытенъ. Вольфъ поручилъ Бурнашеву подбирать свѣдѣнія къ картинкамъ, имѣвшимся въ типографскихъ запасахъ Вольфа. Литераторы съ именами должны были писать статьи къ этимъ картинкамъ, по тѣмъ свѣдѣніямъ какія «подберетъ» Бурнашевъ. Такъ должна была составиться знаменитая «Живописная Россія». Бурнашевъ довольно подробно объясняетъ этотъ любопытный процессъ. «Составлять я долженъ былъ матеріалы для литераторовъ, приглашенныхъ Вольфомъ, каковы Евг. Л. Марковъ, Вас. Ив. Немировичъ-Данченко и H. Н. Каразинъ». За всю эту подготовительную работу для трехъ литераторовъ Вольфъ обязался заплатить Б--ву 300 руб., но далъ только 50, а остальныхъ не хотѣлъ платить, пока пріѣдутъ въ Петербургъ Евг. Марковъ, который живетъ въ своемъ имѣніи, и Немировичъ-Данченко, который всегда путешествуетъ, но оба эти писателя долго не пріѣзжали. Отъ этого Бурнашевъ очутился въ самомъ бѣдственномъ положеніи, и жаловался Вольфу, но Вольфъ стоически не внималъ его жалобамъ и не давалъ ему денегъ пока гг. Марковъ и Немировичъ-Данченко просмотрятъ и одобрятъ его подготовительныя работы. У Б. не было ни копѣйки денегъ, сестра у него лежала при смерти больная и домовладѣлецъ гналъ ихъ изъ неоплаченной квартиры, а къ довершенію всего нѣкоторый «художникъ академіи, отдававшій деньги въ ростъ и писавшій художественныя критики у Комарова, пришелъ съ полиціей и подпечаталъ всю мебель».
Вольфъ ни чего не хотѣлъ слушать. Онъ, какъ извѣстно, и въ самомъ дѣлѣ былъ съ большимъ характеромъ. Бурнашевъ одинъ разъ вышелъ изъ магазина Вольфа въ совершенномъ отчаяніи, «земли подъ собою не видя», и побрелъ куда глаза глядятъ. Случайно онъ зашелъ отдохнуть въ свѣчную лавку къ знакомому своему свѣчному торговцу Ив. Андр. Попову (на углу Садовой и Чернышева переулка). Свѣчникъ Поповъ былъ милосерднѣе Вольфа: онъ какъ взглянулъ на убитое лицо Бурнашева, такъ замѣтилъ, что человѣкъ самъ не въ себѣ, а когда узналъ въ чемъ дѣло, то «необыкновенно ловко, сунулъ ему въ карманъ двѣ красненькія». Б. «благодарилъ свѣчника и вышелъ отъ него со слезами». Отсюда онъ какъ въ безпамятствѣ попалъ къ Жукову, и Жуковъ его сейчасъ же принялъ. Жукову Б--въ не разсказывалъ о томъ, что онъ претерпѣлъ отъ Вольфа, тотъ самъ увидалъ, что человѣку этому надо помогать безъ разсужденія. «Василій Григорьевичъ находился подъ святымъ осѣненіемъ и наитіемъ небеснымъ (пишетъ Бурнашевъ) — онъ уразумѣлъ силою непонятнаго магнетизма то положеніе, въ какомъ я тогда находился. Это нравственное анатомированіе (?!) человѣческой души удѣлъ не многихъ и, повидимому, принадлежитъ Вас. Григорьевичу въ превосходной степени». Жуковъ немедленно далъ денегъ Бурнашеву и тѣмъ «поставилъ его въ возможность имѣть сытный обѣдъ и заплатить за квартиру». — Изъ этихъ же денегъ былъ уплаченъ долгъ вышеупомянутому зажиточному художнику, писавшему художественныя критики у г. Комарова и занимавшемуся также отдачею въ ростъ денегъ. Такой-сякой художникъ «сейчасъ прибѣжалъ съ полицейскимъ и снялъ печати съ мебели».
Такъ горестно проводилъ Бурнашевъ всю свою трудолюбивую, но чрезвычайно нервную и безпокойную жизнь, и всегда всѣ свои неудачи приписывалъ «интригамъ», хотя на самомъ дѣлѣ ни изъ чего не видно, что бы кто-нибудь хотѣлъ съ нимъ соперничать и дѣлалъ ему подвохи. Въ запискѣ, которую Бурнашевъ читалъ Жукову, онъ раздражительно вспоминаетъ о М. Г. Черняевѣ, П. И. Бартеневѣ, Ѳ. Ѳ. Воропоновѣ, А. П. Милюковѣ, В. В. Комаровѣ, Г. Е. Благосвѣтловѣ, Н. А. Лейкинѣ, М. Н. Катковѣ, Панютинѣ (Нилѣ Адмирари), В. П. Буренинѣ, С. Н. Шубинскомъ, Шрейерѣ, г. Ландау, княвѣ П. А. Вяземскомъ, М. Н. Лонгиновѣ, братьяхъ Байковыхъ, издателѣ Марксѣ, поэтѣ Ѳ. Н. Бергѣ и кн. Вл. Мещерскомъ. Всѣ эти лица, по мнѣнію Бурнашева, причиняли ему большой, разнообразный и незаслуженный вредъ и довели его до того ужаснаго положенія, при видѣ котораго дѣйствительно должно было смягчиться всякое негодованіе, и всякая строгость должна уступить мѣсто состраданію къ умиравшему человѣку самаго несчастнаго характера. Нѣкоторыхъ онъ укоряетъ въ такой жестокости, которая даже не вѣроятна и очевидно продиктована ему горемъ и подозрительностью. Эти сплетни, попавъ въ руки позднѣйшаго сочинителя историческихъ романовъ, могутъ показаться очень интересными, но худо будетъ если тотъ, кто захочетъ ими воспользоваться, не приведетъ себѣ на память исторію съ «персикомъ», которая показываетъ сколько можно полагаться на разсказы В. П. Бурнашева.
Въ понятіяхъ о литературной честности и достоинствѣ такъ называемыхъ «направленій», Бурнашевъ мечется на всѣ стороны и часто одинъ и тотъ же редакторъ сегодня у него «благороднѣйшій», а завтра «подлецъ». Иногда прямо — одно зачеркнуто, а другое надписано. В. Комаровъ особенно часто возводится и опять низлагается, и такъ и кончаетъ не въ милости. Понятіе о томъ, что «благородно» и что «подло» естественно должны были много претерпѣвать у человѣка, который безъ всякой особенной борьбы прошелъ черезъ всѣ журнальныя направленія, побывалъ и въ «Дѣлѣ», и въ «Русскомъ Вѣстникѣ», и при «частныхъ занятіяхъ» въ III Отдѣленіи {Знавшихъ лично Бурнашева не можетъ удивлять страстный мартъ его предсмертной откровенности, способный привести слабонервнаго человѣка въ ужасъ и содроганіе. Бурнашевъ былъ склоненъ къ такой откровенности и при жизни, и часто дѣлалъ свои откровенія съ задушевной простотою чистаго сердцемъ младенца. Когда ему случалось какъ-нибудь необыкновенно приставить себя «сторожемъ къ брату своему», онъ даже искалъ случая передъ кѣмъ бы могъ открыться. Такъ, напримѣръ, нельзя забыть какъ онъ однажды съ самою милой добротою разсказывалъ книгопродавцу И. Л. Т--ву о «маленькомъ безпокойствѣ», которое причинилъ одному резиновому магазину, гдѣ Бурнашевъ усмотрѣлъ на эталажѣ или въ витринѣ какія-то, «нѣсколько подозрительныя вещи» и которое «если соединить одно съ другимъ», то что-то могло выйти. Бурнашевъ сталъ на стражѣ у брата своего и «магазинъ перетрусили». Другой разъ онъ тому же самому книгопродавцу добродушно сообщалъ, какъ ночью въ квартиру помѣщавшуюся надъ его квартирою «приходили гости и увели съ собою хозяина», а причиною тому было, что передъ этимъ по ночамъ Бурнашеву слышались какіе-то тупые «ритмическіе стуки». Бурнашевъ рѣшилъ, что «такъ отучатъ, когда печатаютъ», и онъ сейчасъ же «сталъ на стражѣ у брата своего», но ошибся въ своей догадкѣ: оказалось, что стучала не типографская машинка, а дѣтская колыбель на ободьяхъ. — «Преглупо вышло и предосадно», говорилъ Бурнашевъ и при этомъ добродушно смѣялся.
— Позвольте однако, — возражали ему, — но вѣдь вы нанесли страшную непріятность людямъ!
— Ну, какая непріятность!.. Онъ утромъ же и воротился.
— А тревога, безпокойство и перепугъ?.. И, наконецъ, послѣдствія… подозрѣнія.
— Что же дѣлать! — Ошибки людямъ свойственны.}. Очевидно, что у самаго этого человѣка ни какихъ собственныхъ взглядовъ и стремленій не было, и онъ не почиталъ ихъ нужными, а писалъ въ томъ духѣ, въ какомъ требовалось, и это онъ называлъ литературою… Онъ не терпѣлъ и не желалъ ничего претерпѣть ни за какое убѣжденіе; литература для него не была искусствомъ и служеніемъ исповѣдуемой истинѣ или идеѣ, а у него она была средствомъ для заработка, и только. За это онъ и претерпѣлъ горькую участь, въ которой должны видѣть себѣ предостереженіе тѣ, которые идутъ нынѣ этою же губительною стезею. Какъ средство къ жизни, литература далеко не изъ легкихъ и не изъ выгоднѣйшихъ, а напротивъ это трудъ изъ самыхъ тяжелыхъ, и при томъ онъ много отвѣтственъ и совсѣмъ не благодаренъ. Въ литературѣ извѣстенъ такой случай: тайн. сов. М. повезъ къ Ѳ. М. Достоевскому сына своего, занимавшагося литературными опытами. Достоевскій, прослушавъ упражненія молодого человѣка, сказалъ: «Вы пишете пустяки. Чтобы быть литераторомъ надо прежде страдать, быть готовымъ на страданія и умѣть страдать». Тогда тайн. сов. отвѣтилъ: «Если это такъ, то лучше не быть литераторомъ и не страдать». Достоевскій выгналъ вонъ и отца, и сына. Кто не хочетъ благородно страдать за убѣжденія, тотъ пострадаетъ за недостатокъ ихъ, и это страданіе будетъ хуже, ибо оно не дастъ утѣшенія въ сознаніи исполненнаго долга. На всякомъ иномъ поприщѣ, человѣкъ средняго ума и среднихъ дарованій, какіе имѣлъ Бурнашевъ, при его трудолюбіи, досужествѣ и свѣтской образованности, непремѣнно устроился бы несравненно лучше, и избѣжалъ бы всѣхъ тѣхъ униженій и горя, которыя испыталъ этотъ безпокойный страдалецъ, лежавшій даже въ гробу съ широко отверзтымъ ртомъ… Онъ какъ будто вопіялъ о томъ, чтобы остающіеся въ живыхъ по его формулярнымъ стопамъ не ходили… Послѣднія минуты Бурнашева облегчалъ участіемъ и схоронилъ его человѣкъ, о которомъ покойный говорилъ и писалъ много дурного и совершенно напрасно. У меня есть письма И — за изъ больницы, въ которыхъ онъ въ этомъ горько каялся.
Теперь въ литературной средѣ появляются молодые люди, не обнаруживающіе ни огня, ни страстности къ какимъ бы то ни было идеямъ, но они пишутъ гладко и покладливо въ какую, угодно сторону. Ихъ къ сожалѣнію уже много и можетъ быть скоро ихъ будетъ еще больше. У нихъ та же многосторонность, какая была у Бурнашева и даже его пріемъ — проявлять себя какъ можно скорѣе въ возможно большемъ числѣ изданій. Заботы ихъ въ этомъ родѣ очень жалки. «Что ихъ влечетъ, и кто ихъ гонитъ?» Черезъ это они уповаютъ сдѣлаться болѣе знаемыми и крѣпче припаять себя къ литературѣ, но они ошибаются: разсчетъ ихъ невѣренъ и въ пріемѣ ихъ есть нѣчто отъ нихъ отталкивающее. Путь безпринципнаго записыванья себя повсюду есть путь опасный, идучи по которому можно дойти и до «частныхъ занятій» Бурнашева… Въ литературномъ мірѣ носились слухи, что нѣкоторые уже и дошли до этого… Провѣрить это въ отношеніи прочихъ можно будетъ конечно только со временемъ, но за себя Бурнашевъ сказалъ свои откровенныя слова. «Имѣющіе уши, чтобъ слышать — пусть слышатъ». Отчужденіе и бѣдность — дрянные совѣтники. Кто не любитъ литературу до готовности принести ей въ жертву свое благополучіе, — тотъ лучше сдѣлаетъ если вовсе ее оставить, ибо «музы ревнивы», а богема… ужасна!..
- ↑ Владиміръ Петровичъ Бурнашевъ имѣлъ сходство съ матерью: онъ былъ смолоду очень красивъ собою, что сохранилось на его масляномъ портретѣ, и имѣлъ самый придирчивый и капризный характеръ, черезъ который ни съ кѣмъ не уживался. Н. Л.
- ↑ Бурнашевъ былъ прекрасный братъ и его заботливость о сестрѣ представляетъ много трогательнаго. Кипя въ безпрерывномъ и дурно оплачиваемомъ трудѣ, онъ употреблялъ невѣроятныя усилія, что бы сестра его не знала, какъ кошелекъ его тощъ и какъ трудно достаются ему деньги. Онъ даже позволялъ ей „разорять себя“ посредствомъ „открытія фантазій“ въ родѣ кухмистерской на благородныхъ началахъ. Самая жизнь его въ квартирѣ была стѣснена огромнымъ количествомъ кошекъ, которыхъ его сестра любила, а онѣ какъ на зло оказывали Владиміру Петровичу самое полнѣйшее пренебреженіе къ его удобствамъ. Онъ все это переносилъ безропотно и послѣ кончины сестры заботился размѣстить осиротѣвшихъ кошевъ на пенсіи, и „только тогда вздохнулъ свободно“. Н. Л.
- ↑ „Русскій Міръ“. Декабрь, 1871 г. и „Русскій Вѣстникъ“. Февраль, 1872 г. (В. Бурнашевъ).
- ↑ Какую ролъ Алексѣй Ивановичъ Ходневъ игралъ при отобраніи журнала отъ Бурнашева намъ неизвѣстно, но извѣстно, что А. И. Ходневъ пользовался полнымъ уваженіемъ знавшихъ его лучшихъ людей и почитался не способнымъ ни въ какой низкой интригѣ. Н. Лѣсковъ.
- ↑ Нѣсколько ниже всѣ эти разсказы о евреяхъ и вообще такъ называемое «іудофильство» получатъ отъ самаго же Бурнашева очень неожиданное и даже поразительное изъясненіе, свидѣтельствующее объ особенностяхъ его характера. Н. Л.
- ↑ На этотъ счетъ покойный Б. также ошибается. «Частная служба» его въ III Отдѣленіи не была извѣстнѣе, чѣмъ такая же служба упоминаемыхъ въ бумагахъ другихъ лицъ, занимавшихся и службою названнаго рода и литературою, и даже редакторствомъ. Имена ихъ сохраняются въ спискахъ уцѣлѣвшихъ отъ времени генерала Мезенцова и находятся въ рукахъ благонадежныхъ.
- ↑ Эти именно слова были мнѣ переданы редакторомъ „Земледѣльческой Газеты“ и журнала „Сельское Хозяйство“, Ѳ. Ал. Баталинымъ. В. Б.
- ↑ Труды Бурнашева при Жуковѣ заключались въ томъ, что Б. у Ж. былъ «компаньономъ». Онъ приходилъ къ нему утромъ, читалъ ему вслухъ, кушалъ съ нимъ вмѣстѣ и вечеромъ уходилъ, — за это Ж. давалъ Б--ву 2 тысячи р. въ годъ. Въ другой тетради Бурнашевъ Жукова хвалитъ. Н. Л.