Лѣта тысяча восемьсотъ сорокъ четвертаго, мѣсяца марта, былъ по Астраханскому порту отданъ приказъ, которымъ меня назначили командиромъ баржи № 2-й. Я былъ тогда молодой, очень молодой мичманъ, только два года офицеръ, и потому это назначеніе очень льстило моему самолюбію, хотя, правду сказать, оно выпало на мою долю оттого, что не было другихъ офицеровъ постарше; но объ этомъ я тогда не думалъ, а какъ водится, считалъ себя достойнѣйшимъ.
Баржа, которую дали мнѣ въ командованіе, была назначена въ отрядъ судовъ, составленный для того, чтобы принять въ Астрахани одинъ баталіонъ пѣхоты и отвезти его на Кинярскую пристань. Днемъ отправленія нашего назначенъ былъ второй день Пасхи. Погода стояла чудесная, — тихо, ясно; весь отрядъ состоялъ изъ шести баржъ, 35-ти-сильнаго парохода Волга, шкуны Опытъ и одномачтоваго транспорта Кума. Мы стояли на рейдѣ двумя линіями, по дистанціи прежде назначенной.
Солдатъ привели въ адмиралтейство и тотчасъ стали сажать на шлюпки и перевозить на наши корабли; весь берегъ былъ покрытъ народомъ; по рейду разъѣзжали военныя шлюпки, чтобы не допускать частныхъ лодокъ приставать къ нашимъ судамъ; плачъ женщинъ, крикъ дѣтей и пѣсни солдатъ сливались въ одинъ нестройный хоръ. Мы заранѣе получили приказаніе, чтобы каждый, какъ только къ нему посадятъ назначенную долю десанта, тотчасъ снимался съ якоря и спускался внизъ по Волгѣ. Я былъ изъ первыхъ, которому привезли полный комплектъ солдатъ, и потому поднявши якорь, сталъ буксироваться внизъ по рѣкѣ; за мною снялась баржа № 3-й, и такъ далѣе, одинъ за однимъ, уходили мы съ Астраханскаго рейда.
Двое сутокъ шли мы такимъ образомъ до острова Бирючей Косы, лежащаго на взморьѣ; дни были праздничные, и потому едва только проходили мимо какого-нибудь приволжскаго селенія, народъ сбѣгался на берегъ, и женщины начинали голосить, оплакивая участь солдатъ, которые толпились на палубѣ. Выбравшись изъ Волги, мы не медлили; каждый спѣшилъ поскорѣе дойти до мѣста, чтобы высадить свой десантъ, котораго было по 130 человѣкъ на каждой баржѣ, и потому тѣснота была ужасная.
Погода благопріятствовала намъ, когда мы вышли въ море, легкій попутный вѣтерокъ гналъ нашу эскадру, такъ что ровно черезъ сутки мы были у пристани Шандруковской, или Кизлярской. Тутъ встрѣтилось большое затрудненіе въ гребныхъ судахъ; каждый изъ насъ имѣлъ по одному такому, на которое нельзя было посадить больше шести человѣкъ; къ счастію, около пристани, на рейдѣ, стояло много коммерческихъ судовъ, у которыхъ были большія лодки. Такъ какъ я прежде всѣхъ всталъ на якорь, то тотчасъ распорядился послать унтеръ-офицера собрать всѣ лодки для перевозки десанта, и надобно отдать справедливость каспійскимъ лоцманамъ, что не было случая, когда-бы они не тотчасъ подали требуемую казеннымъ судномъ помощь.
Послѣ меня постепенно стали приходить съ десантомъ другія суда; между тѣмъ вѣтерокъ порядочно засвѣжѣлъ, и у берега начали ходить буруны.
Пароходъ Волга, сопровождавшій нашъ отрядъ, также пришелъ къ пристани; на немъ сидѣли семейства офицеровъ баталіона. Покуда пароходъ шелъ по вѣтру, качки не было, и погода казалась тихою; дамы расположились на палубѣ наслаждаться видами моря, а чтобы ихъ подсластить, приказали подать себѣ варенья. Въ ту минуту, когда пароходъ, чтобы стать на якорь, началъ приводить къ вѣтру и пришелся бокомъ къ бурунамъ, его нѣсколько разъ качнуло; прекрасный полъ, неожидавшій такой помѣхи своему удовольствію, растерялся совершенно; раздались крики изпуга, — всѣ блюдечки съ вареньемъ попадали на палубу…
Какъ ни мѣшали намъ буруны, однакоже къ вечеру у насъ не оставалось ни одного человѣка изъ десанта и никакого багажа; надобно было только получить квитанцію отъ командира баталіона въ продовольствіи его солдатъ, и для этого я и нѣсколько моихъ товарищей отправились на берегъ.
Шандруковская пристань лежитъ на песчаномъ берегу Кавказа, въ сѣверной части Каспійскаго моря; рейдъ ея открытый, но такъ какъ глубина невелика, — только девять футовъ, — то большаго волненія не бываетъ. Недалеко отъ берега лежитъ небольшой островокъ Шандруковъ, отъ котораго тянется, на разстояніи версты, подводная коса параллельно берегу; за косою глубина 4 и 5 футовъ, и почти всѣ суда, приходящія къ пристани, такъ не глубоко сидятъ въ водѣ, что могутъ заходить за эту косу. За нею совершенно тихо, суда становятся близко одно къ другому, ошвартавливаются, и тогда Кара-Ногаи на своихъ высокихъ двухъ-колесныхъ арбахъ, запряженныхъ парою воловъ, подъѣзжаютъ прямо къ борту судна и принимаютъ отъ него грузъ. Черезъ Шандруковскую пристанъ идетъ много товаровъ въ Кизляръ, а оттуда по всему Кавказу. Плоскодонныя небольшія суда, извѣстныя въ Каспійскомъ морѣ подъ именемъ разшивъ, приходятъ изъ Астрахани съ грузомъ и передаютъ его Кара-Ногаямъ, которые на своихъ арбахъ везутъ его далѣе. Предметы торговли преимущественно: пшеничная и ржаная мука, строевой лѣсъ, фарфоровая и глиняная посуда, мыло, свѣчи и вообще всѣ потребности роскоши. Изъ Кизляра вывозятъ черезъ пристань: красное и бѣлое виноградное вино, называемое чихирь, фруктовый спиртъ, водку, извѣстную подъ именемъ «кизлярской», и грѣцкіе орѣхи; чихирь, по привозѣ его въ Астрахань, частію потребляется на мѣстѣ, а большую часть его отправляютъ по Волгѣ на Нижегородскую ярмарку, гдѣ уже изъ него выдѣлываютъ всѣ возможныя европейскія вина.
До Кизляра отъ пристани считается пятьдесятъ верстъ; дорога идетъ полями и въ сухое время очень хороша, но осенью бываетъ большая грязь. Транспорты съ товарами никѣмъ не конвоируются, хотя и случается иногда, что Чеченцы нападаютъ и грабятъ ихъ; особенно, если какъ-нибудь пронюхаютъ, что есть цѣнные товары.
На Шандруковской пристани между буграми песку, лѣса и хлѣба, сложеннаго бунтами стоитъ домикъ, гдѣ живетъ смотритель таможенной заставы, съ казаками. Домикъ оригинальный: онъ построенъ изъ камыша, обмазанъ глиною, а крыша, почти плоская, составлена изъ тонкихъ жердей, на которыя, толщиною въ поларшина, положена земля; на ней растетъ трава и связываетъ ее такъ, что отъ времени крыша дѣлается довольно плотною и не пропускаетъ дождевой воды. Внутри потолка нѣтъ, а только стѣны и крыша обмазаны глиною; постройка не затѣйливая, но жить можно.
Хороша была картина въ первый день высадки: баталіонъ расположился по берегу лагеремъ, и ночью загорѣлись бивачные огни; пѣсни солдатъ, крики Ногаевъ, которые собирали своихъ воловъ, все оживило на время пустынную пристань. Когда всѣ разсчеты съ баталіономъ были кончены, начальникъ отряда, капитанъ-лейтенантъ К., приказалъ всѣмъ судамъ сниматься съ якоря и идти въ Астрахань, а самъ на транспортѣ отправился въ заливъ Аграханскій, чтобы разузнать тамъ, нѣтъ ли какихъ средствъ снять съ мели транспортъ Кура, прошлою осенью выброшенный на Учинскій берегъ, противъ залива Астраханскаго. Шкуна также отправилась въ тотъ же заливъ, имѣя порученіе описать его.
На другой день по высадкѣ десанта, тихій юго-восточный вѣтерокъ далъ намъ возможность поднять паруса и идти въ Астрахань; до ночи мы шли всѣ вмѣстѣ, а потомъ разлучились. Около полуночи вѣтеръ сталъ стихать, небо заволокло тучами, и все предвѣщало грозу. Смотря на эти нависшія массы облаковъ, право, казалось, будто только и мѣста оставалось на водѣ, что для моего утлаго корабля; невольный ужасъ проникалъ въ сердце; давно уже я разъѣзжалъ по Каспію, но всегда подъ командою, а теперь совсѣмъ иное дѣло, да тутъ же и некого было спросить, не съ кѣмъ посовѣтоваться:
Тишина стояла не долго; раздался сильный громовой ударъ, и порывъ вѣтра наполнилъ паруса баржи.
— Ваше благородіе! вскричалъ рулевой: — компасъ испортился.
— Какъ испортился? спросилъ я, подбѣгая къ ноктаузу.
Рулевой былъ правъ: компасъ потерялъ свою силу, и картушка вертѣлась на шпилькѣ во всѣ стороны. Я читалъ прежде, въ описаніи морскихъ путешествій, что иногда во время грозы магнитъ теряетъ свою силу, и потому явленіе это меня не испугало. Матросы крестились.
— Это отъ грозы, сказалъ я рулевому, — сейчасъ все пройдетъ, и компасъ будетъ показывать по-прежнему; держи такъ, чтобы вѣтеръ дулъ тебѣ въ правое ухо.
Минутъ черезъ пять компасъ исправился и сталъ служить какъ слѣдуетъ. Это рѣдкое явленіе не каждому случается видѣть.
Гроза скоро миновала, свѣжій юго-восточный вѣтеръ разогналъ тучи, и такъ какъ онъ былъ попутный, то съ разсвѣтомъ мы были уже въ виду Четырехъ-бугорнаго маяка, поставленнаго при устьѣ Волги.
У острова Бирючья-Коса, гдѣ былъ тогда центральный карантинъ, я пробылъ часа три, покуда разсматривали карантинныя свидѣтельства, взятый мною отъ смотрителя Шандруковской пристани, и освободили мой корабль отъ очищенія. Я спѣшилъ всѣми мѣрами уйдти въ Волгу, чтобы скорѣй возвратиться въ Астрахань, но недалеко ушелъ, потому что тотъ вѣтеръ, который былъ попутнымъ въ морѣ, въ Волгѣ сталъ совершенно противнымъ, такъ что я, по необходимости, сталъ на якорь; попробовалъ было тянуться, то-есть завозить впередъ якорь, и потомъ подвигаться къ нему, но сила не беретъ. Къ вечеру всѣ остальныя баржи нагнали меня въ этомъ мѣстѣ. На другой день было 1-е мая, и мы сговорились, что если по обстоятельствамъ будемъ оставаться на мѣстѣ, то ѣхать на берегъ завтракать, набравши все, что у кого найдется. Этого однакожъ не случилось, ночью вѣтеръ стихъ, и мы съ разсвѣтомъ начали тянуться.
Скучная это вещь, идти завозами, особенно если команды мало и шлюпка одна: положатъ на нее небольшой якорь и триста сажень тонкихъ веревокъ; шлюпка отправляется вверхъ по рѣкѣ и отъѣхавши на такое разстояніе, чтобы веревки достали до судна, что всегда зависитъ отъ вѣрности взгляда рулеваго, бросаетъ якорь и начинаетъ спускаться внизъ по теченію, къ судну, выпуская понемногу свои веревки. Когда шлюпка дойдетъ до судна, то отъ нея принимаютъ конецъ веревки, потомъ люди выходятъ на палубу и начинаютъ поднимать якорь, и какъ только его вытащатъ изъ воды, то вся команда, вооружается лямками; и идетъ нога въ ногу по палубѣ, вытягивая въ судно веревки, такимъ образомъ подтаскиваютъ его къ брошенному якорьку. Когда веревки будутъ приходить къ концу, тогда бросаютъ опять якорь, чтобы удержать судно на мѣстѣ, а прежній снова завозятъ впередъ. Работа трудная и мѣшкотная; трудившись безъ устали цѣлый день, отъ восхода до заката солнца, можно пройдти не болѣе семи верстъ.
Такимъ образомъ, отъ Бирючей косы до Астрахани, на разстояніи ста верстъ, мы плыли недѣлю, и хорошо еще, что по временамъ дулъ попутный вѣтеръ, который въ нѣсколько часовъ замѣнялъ труды многихъ дней. По прибытіи въ Астрахань, нѣкоторымъ изъ баржъ приказано было погрузить каменный уголь и идти въ Баку, а другимъ, въ томъ числѣ и мнѣ, войдти въ гавань и прекратить кампанію. Это было въ началѣ мая, и хотя въ тайнѣ я завидовалъ товарищамъ моимъ, отправлявшимся въ море, однакожь утѣшался тѣмъ, что увижу спускъ двухъ желѣзныхъ пароходовъ, которые была совершенно отстроены и готовились сойдти на воду. Случай былъ крайне любопытенъ не для меня одного: пароходы были первыя желѣзныя суда, построенныя въ Россіи; они были доставлены въ Астрахань по частямъ изъ Англіи и Голландіи, и тутъ собраны на обыкновенныхъ элингахъ, которые не совсѣмъ-то удобны для этого, потому что очень коротки, такъ что иностранные мастеровые, работавшіе при сборкѣ, не были увѣрены въ благополучномъ спускѣ пароходовъ на воду. Одинъ изъ пароходовъ былъ длиною въ 160 футовъ, тогда какъ прежнія суда каспійской флотиліи, строившіяся на элингахъ, не превышаютъ 86.
9-го мая назначенъ былъ день спуска; въ портъ пускали всѣхъ свободно, и недостатка въ зрителяхъ не было. Я командовалъ почетнымъ карауломъ. Первый къ спуску назначенъ былъ стосильный пароходъ Тарки, англійской постройки. Отслуживши молебенъ, священникъ освятилъ пароходъ, флагъ его, и тогда, по командѣ строителя, обрубили веревки, удерживавшія пароходъ; однакожь онъ не шевелился, рабочіе засуетились, нѣсколько домкратовъ уперлись въ носъ парохода, и только что тронули его немножко съ мѣста, какъ онъ плавно и величественно самъ сошелъ въ воду. Приступили къ другому пароходу. Онъ былъ голландской постройки. Только что обрубили веревки, какъ пароходъ быстро двинулся съ мѣста, но не успѣли мастеровые разинуть ротъ и закричать ура! какъ онъ опять остановился. Сердце замерло у всѣхъ отъ ожиданія, однакожь только что хотѣли приступить къ пароходу съ домкратами и другими средствами помощи, какъ онъ самъ опять двинулся и покойно сошелъ въ воду; надобно было видѣть радость Голландцевъ: они бросали вверхъ шапки, обнимались и поздравляли другъ друга съ успѣхомъ. «Настоящій Нѣмецъ, говорили наши матросы: — все подумавши дѣлаетъ.»
Вновь построенные пароходы назначались для почтоваго плаванія между портами Каспійскаго моря, на которомъ пароходство было тогда еще въ дѣтствѣ.
Въ половинѣ мая пріѣхалъ въ Астрахань бывшій начальникъ нашего отряда. Онъ ходилъ, какъ я уже сказывалъ, въ Аграханскій заливъ для осмотра разбившагося тамъ казеннаго судна, и по возвращеніи донесъ, что стащить его съ мели невозможно, но надобно разобрать и привезти на ногайскихъ арбахъ черезъ мысъ Учь, на берегъ Аграханскаго залива, и тамъ уже погрузить на судно, такъ какъ якорная стоянка въ этомъ заливѣ совершенно безопасна, и что, по его соображенію, вся сухопутная доставка лѣсу и желѣза чрезъ мысъ Учь обойдется не болѣе ста рублей серебромъ.
Командиръ порта, согласившись съ мнѣніемъ капитанъ-лейтенанта К., приказалъ мнѣ тотчасъ изготовиться идти съ баржею въ Аграханскій заливъ, и тамъ, при содѣйствіи шхуны, разломать транспортъ, перевезти черезъ мысъ и погрузить на баржу. Отъ порта снабдили меня всѣми инструментами и деньгами для платы Кара-Ногаямъ за арбы.
Сборы не долги: черезъ пять дней послѣ назначенія, портовой пароходъ взялъ меня на буксиръ и отвелъ за Бирючью косу на взморье; нечего и говорить, какъ былъ я радъ данному порученію идти одному въ море, тѣмъ болѣе, что командиръ порта объявилъ мнѣ, что если я исправно выполню порученіе, то онъ пошлетъ меня въ Баку съ грузомъ; а это въ то время была не шутка. Баржи только первый разъ пускались по Каспію, гдѣ еще существовало мнѣніе, что по немъ на мелкихъ судахъ плавать невозможно, и потому попасть въ это число первыхъ было для меня очень лестно.
Вѣтеръ дулъ противный, когда пароходъ оставилъ меня, а такъ какъ лавировать на баржѣ выгоды мало, то я и остался на якорѣ выжидать попутнаго вѣтра; это случилось на другой же день. Я поднялъ свои паруса и поплылъ въ даль.
Заливъ Аграханскій, къ которому я шелъ, лежитъ у сѣверо-западнаго берега Каспійскаго моря, въ двухъ стахъ верстахъ отъ Бирючей косы; заливъ вдается глубоко въ кавказскій берегъ, который, съ южной стороны залива, выходитъ въ море мысомъ, называемымъ Учь; противу его въ небольшомъ разстояніи лежатъ два островка: Большой и Малый Лопатинъ, соединенные подводною косою, а сѣвернѣе ихъ островъ Чечень, отъ котораго также идетъ къ сѣверо-востоку длинная подводная коса. Мысъ Учь, острова Лопатины, Чечень и коса его стѣсняютъ въ этомъ мѣстѣ море, образуя какъ бы ворота, отдѣляющія сѣверную часть отъ средней.
Не бывавши никогда въ заливѣ Аграханскомъ, я вполнѣ положился на карту и взялъ курсъ прямо на островъ Чечень, чтобы обойдти лежащій на пути островокъ Тюленій, нисколько не разсчитывая, что около Чечня изъ залива бываетъ сильное теченіе, а между тѣмъ оно порядочно сносило меня въ море, такъ что когда мы приблизились къ Чечню, то онъ былъ далеко отъ насъ на вѣтрѣ, а подойдти къ нему не было никакой возможности. Что тутъ дѣлать? Мнѣ оставалось или стать на якорь на глубинѣ пятнадцати саженей и испытать жестокую качку, или идти въ море и держаться до тѣхъ поръ, пока вѣтеръ не перемѣнится; но это также невыгодно на баржѣ, которая была совершенно безъ груза, и меня легко могло унести къ персидскимъ берегамъ, если вѣтеръ не скоро стихнетъ.
Раздумывая, на что бы мнѣ рѣшиться, я вспомнилъ, какъ одинъ старый штурманскій полковникъ Барановъ, разказывая мнѣ о своихъ плаваніяхъ по Каспійскому морю, говорилъ, что между мысомъ Учь и Лопатинымъ есть проходъ, которымъ изъ Аграханскаго залива можно прямо выходить въ море, не обходя острова Чечень и его косы; но только при свѣжемъ вѣтрѣ съ моря отыскать этотъ входъ очень трудно, потому что отъ идущаго волненія по немъ гуляютъ большіе буруны. Припомнивъ все, что разказывалъ мнѣ старый полковникъ, я рѣшился ити за Чеченскую косу и противъ мыса Учь стать на якорь, разсчитывая, что при настоящемъ вѣтрѣ я буду прикрытъ островомъ, а въ случаѣ перемѣны его, когда стоять будетъ уже опасно, отыщу проходъ и уйду чрезъ него въ заливъ. Молодость рѣшительна, а тутъ еще и та мысль, что никто не ходилъ этимъ проходомъ, сильно разжигала мое желаніе.
Обогнувши Чеченскую косу, я сталъ держать сколько можно круче, чтобы поближе подойдти къ мысу Учь, и когда волненіе сдѣлалось мельче, что показывало близость берега, я сталъ на якорь. Трое сутокъ вѣтеръ не перемѣнялся и дулъ съ прежнею силою, такъ что ничего нельзя было предпринять; но на четвертыя сталъ стихать и около полудня перешелъ къ юго-востоку; я тотчасъ снялся съ якоря и пошелъ на сѣверо-западъ, къ предполагаемому проходу. Черезъ нѣсколько часовъ открылись возвышенности Учинскаго мыса, но самой оконечности его и острововъ не было видно. Осматривая въ зрительную трубу горизонтъ, я замѣтилъ мачту судна: по всѣмъ вѣроятіямъ, это былъ выброшенный транспортъ; хотѣлось мнѣ подойдти къ нему ближе, но вѣтеръ дулъ очень тихо, и баржа подвигалась не скоро. Солнце клонилось уже къ западу, и тогда только съ вершины мачтъ усмотрѣли мы острова; я приказалъ держать прямо на нихъ, все еще надѣясь засвѣтло подойдти; но, увы! вѣтеръ дулъ такъ лѣниво, что это было совершенно невозможно; въ сумерки, однакожь, можно было видѣть ихъ уже съ палубы, и такъ какъ они находились отъ насъ къ сѣверо-западу, то заря, освѣщая въ этомъ мѣстѣ горизонтъ, долго позволяла намъ видѣть ихъ. Мы продолжали приближаться къ островамъ, какъ вдругъ глубина стала быстро уменьшаться и дошла до двѣнадцати футовъ, грунтъ также измѣнился изъ иловатаго въ чистый песчаный, — все это давало поводъ думать, что я близко къ цѣли; но вѣтеръ затихъ совершенно, и баржа остановилась на мѣстѣ.
Наступила ночь ясная и тихая; кругомъ все спокойно; но не то было у меня на сердцѣ: если поднимется юго-восточный вѣтеръ, то ужь мнѣ никакъ не удержаться на своемъ якорѣ; волненіе, идущее съ открытаго моря, разбивается объ отмель и превращается въ бурунъ, а на твердомъ пескѣ и якорь очень худо держитъ. Дѣлать, однакожь, было нечего: идти некуда въ штиль. Безпокойна была эта ночь, сонъ бѣжалъ отъ глазъ, а тревожный умъ безпрестанно напоминалъ всѣ случаи гибели судовъ, разбившихся у Чеченской косы и мыса Учь. Я ходилъ по палубѣ, всматриваясь въ небо, не видно ли гдѣ зловѣщаго облачка; медленно тянулись часы; казалось, время остановилось въ своемъ теченіи; я подозрѣвалъ часовыхъ,, что они худо наблюдаютъ склянки[1], подозрѣвалъ свои часы, что они неровно идутъ…
Такъ прошла ночь. На разсвѣтѣ усмотрѣли мы, что стоимъ противу Большаго Лопатина: вправо Малый Лопатинъ, а влѣво мысъ Учь; но между которыми изъ нихъ проходъ? — я навѣрно не зналъ. Вѣтру совершенно не было, но чтобы не остаться еще разъ на ночь въ такомъ невыгодномъ мѣстѣ, я рѣшился идти къ проходу завозами, надѣясь до ночи войдти въ него и быть въ безопасности.
Цѣлый день команда работала безъ отдыха, и хотя мы подвигались, но такъ медленно, что только къ закату солнца приблизились къ острову; тогда, ставши на якорь, я отправился на шлюпкѣ отыскивать проходъ, и скоро нашелъ его. Онъ находился между двумя подводными косами, гдѣ самая меньшая глубина шесть футовъ; но только проходъ этотъ такъ узокъ, что малѣйшее уклоненіе въ сторону ставило на мель. Замѣтивши хорошенько, на какой румбъ находится баржа отъ прохода, поѣхали мы назадъ, и когда пристали къ судну, солнце уже совершенно скрылось; намъ оставалось сдѣлать еще два завоза для того, чтобы стать противу входа такъ, чтобы даже и ночью, если сдѣлается вѣтеръ, можно было войдти въ него.
Въ это время замѣтили мы рыбацкую лодку, которая отъ острова Чечень шла къ намъ; она скоро подошла, и я очень обрадовался, увидѣвъ на ней командира шхуны, лейтенанта Ф., который пріѣхалъ ко мнѣ съ лоцманомъ, взятымъ съ ватаги, чтобы провести баржу въ заливъ.
— Здравствуйте, сказалъ Ф., выходя на палубу баржи, гдѣ я встрѣтилъ его и отрапортовалъ о благополучномъ состояніи судна: — я давно васъ вижу, но все не могъ догадаться, что вы ищете прохода; мнѣ уже сказали объ этомъ на ватагѣ, и я поскорѣе взялъ лодку, лоцмана, и привезъ его къ вамъ. Но какъ вы попали по эту сторону Чечня?
— Я нарочно хотѣлъ пройдти прежде сюда, чтобъ посмотрѣть мѣсто, гдѣ выкинутъ транспортъ, отвѣчалъ я, скрывая настоящую причину, почему попалъ за Чечень: стыдно было признаться.
— Что же вы видѣли? спросилъ Ф.
— Видѣлъ только въ трубу, а близко не подходилъ: вѣтеръ не допустилъ.
— Какъ же распорядился портъ насчетъ транспорта? спросилъ онъ.
— Да приказано его разобрать съ вашею помощью и привезти въ Астрахань, отвѣчалъ я.
— Но какъ же это сдѣлать? надобно нанимать арбы?
— Да, отвѣчалъ я: — у меня на этотъ предметъ отпущено вамъ сто рублей серебромъ; К., осматривавшій транспортъ, увѣрилъ, что доставка не обойдется дороже.
— Не знаю, отвѣчалъ Ф.: — а я такъ думаю, что Ногаи вовсе не возьмутся возить: у нихъ мало и арбъ и воловъ, а впрочемъ увидимъ. Завтра мы пойдемъ съ вами въ заливъ, сами осмотримъ транспортъ и поторгуемся съ Кара-Ногаями.
Такъ какъ лоцманъ, котораго привезъ Ф., брался даже ночью провести баржу къ тому мѣсту, гдѣ стояла шхуна, то я съ удовольствіемъ передалъ ему начальство; тутъ же кстати подулъ и вѣтерокъ попутный, такъ что мы, часу въ 11-мъ вечера, стояли на якорѣ недалеко отъ шхуны на Чеченскомъ рейдѣ, а на другой день, рано утромъ, пошли въ заливъ.
Кара-Ногаи кочуютъ по всему южному берегу Аграханскаго залива; они находятся подъ властію шамхала Тарковскаго, и хотя стараются показать особенную преданность къ намъ, но втайнѣ больше помогаютъ горцамъ, съ которыми въ постоянныхъ сношеніяхъ. Они живутъ небольшими аулами, кибитокъ въ тридцать; народъ вообще очень бѣдный и питается отъ небольшаго количества скота, который самъ едва прокармливается на песчанной почвѣ мыса Учь. Кибитки Ногаевъ имѣютъ форму, почти одинаковую всѣмъ жилищамъ кочевыхъ народовъ Азіи, только онѣ гораздо меньше въ окружности нежели кибитки Калмыковъ, Киргизовъ и Туркменъ; за то во время перекочевки аула, съ одного мѣста на другое, Ногай не разбираетъ своей кибитки по частямъ, какъ это дѣлаютъ другіе, а цѣликомъ ставитъ ее на двухколесную арбу, такимъ образомъ, что она держится только на задкѣ и на концахъ оглобель, колеса же и лошадь находятся внутри кибитки. Любопытно видѣть, когда цѣлый аулъ Кара-Ногаевъ движется съ одного мѣста на другое, ни колесъ ни животныхъ не видно, какъ будто сами кибитки одарены способностію двигаться.
Посылая постоянно матроса на самый верхъ мачты, для того чтобы черезъ мысъ Учь видѣть мачты транспорта, мы остановились въ ближайшемъ разстояніи противъ большаго ногайскаго аула. Было еще довольно рано для обѣда, и потому Ф. пріѣхалъ ко мнѣ на завтракъ, такъ какъ у меня, недавно пришедшаго, могли еще быть свѣжіе запасы.
— Когда же мы отправимся на транспортъ? спросилъ онъ, спускаясь въ мою каюту.
— Я думаю теперь же, только напередъ закусимъ хорошенько, а то придется идти пѣшкомъ версты три по песку, отвѣчалъ я.
— Хорошо, сказалъ онъ, — вы человѣкъ новый и можете еще найдти что закусить, а у насъ такъ ровно ничего нѣтъ; вотъ уже недѣля, какъ мы питаемся солониной и гречневою кашей. Ногаи рѣшительно ничего не продаютъ, даже барановъ нѣтъ.
— Отчего же вы не пошлете за рыбой?
— Куда? на ватагу далеко, и шлюпки нужны мнѣ для описи; впрочемъ третьяго дня, въ одной небольшой рѣчкѣ, въ глубинѣ залива, мы нашли множество черепахъ, изъ нихъ былъ славный супъ, сказалъ онъ.
— Можетъ-быть, и хорошъ, отвѣчалъ я, — но ужь лучше, покуда у меня еще есть кое-что, вы пріѣзжайте ко мнѣ обѣдать.
Позавтракавши съ Ф., мы сѣли на шлюпки и — на берегъ; съ нами было шесть человѣкъ вооруженныхъ матросовъ и въ числѣ ихъ одинъ Татаринъ, служившій намъ за переводчика. Въ аулѣ пристали къ намъ еще нѣсколько Кара-Ногаевъ, которые желали взять на себя перевозку лѣса. Надобно было идти цѣликомъ поперекъ мыса, черезъ песчаные холмы; ноги вязнутъ, а іюньское солнце безъ милосердія печетъ головы. Черезъ полтора часа, измученные и усталые, едва, едва вышли мы на морской берегъ, не подалеку отъ транспорта. Онъ стоялъ вдоль берега, такъ что одна сторона его была совершенно на сухомъ, а другая только касалась воды, и мы нашли, что его обобрали, какъ только возможно, караульные изъ Ногаевъ, приставленные по распоряженію пристава; они оторвали все желѣзо, какое только было снаружи и внутри. Въ трюмѣ транспорта оставалось нѣсколько кулей муки, и она, испортившись отъ подмочки, причиняла такой удушливый запахъ, что туда невозможно было спуститься. Чтобъ уничтожить этотъ вредный газъ, прорубили снаружи дыру, для того чтобы волны, вливаясь въ транспортъ, очистили его хоть немного. Долго оставаться намъ было нечего, но насъ мучила жажда, а по непростительной оплошности, мы забыли взять съ собой прѣсной воды для питья. Кара-Ногаи, знавшіе свою землю, разбрелись въ разныя стороны и стали разгребать руками песокъ, чтобы отыскать прѣсной воды, но она хотя и скоро показывалась изъ земли, да была очень солона; наконецъ, въ одномъ мѣстѣ нашли почти прѣсную воду, только она вкусомъ походила на щелокъ и была очень мутна, а такъ какъ отстаивать ее было не въ чемъ, то мы горстями принялись пить эту отвратительную воду. Нужда не разбираетъ. Отдохнувши съ часъ у транспорта, мы отправились обратно, объявивъ Кара-Ногаямъ, чтобы они на другой день собрались на шхуну, торговаться на перевозку. Нечего и говорить, какъ сладко было отдохнуть послѣ утомительнаго дня.
На другой день человѣкъ десять Ногаевъ явились на шхуну; толковали, толковали и кончили тѣмъ, что отказались взять перевозку лѣса оптомъ, а требовали, чтобы платить имъ по пятидесяти коп. сер. съ арбы; но намъ это казалось очень неудобнымъ, потому что арбы ихъ не велики, и они не много будутъ на нихъ класть, нарочно стараясь дольше возить.
Торги наши не состоялись, и Ногаи уѣхали.
— Что мы будетъ теперь дѣлать?сказалъ Ф., — если платить за каждую арбу, то, пожалуй, привезенныхъ вами денегъ не хватитъ; тогда что?
— Тогда будетъ очень скверно, отвѣчалъ я, — и потому не лучше ли бросить всю эту перевозку и идти съ моря разобрать транспортъ?
— Какъ можно, сказалъ онъ, — это очень опасно, тамъ ходятъ буруны, и если что случится, то я буду отвѣчать.
— Во-первыхъ теперь лѣто и погода стоитъ тихая, а во-вторыхъ я слышаль отъ многихъ купеческихъ лоцмановъ, что у мыса Учь хорошо стоять, грунтъ надежный, и такъ какъ глубина уменьшается постепенно, а не вдругъ, то волненіе не очень убоисто. Купеческія суда часто тамъ останавливаются на якорѣ.
— А что вы думаете! вскричалъ онъ: — вѣдь это было бы очень хорошо и ничего не стоило бы казнѣ. Подождемъ до завтра, если Ногаи не рѣшатся взять перевозку гуртомъ, то пойдемъ къ Учу.
На другое утро Кара-Ногаи не явились. Послали переводчика на берегъ спросить ихъ, и онъ узналъ что тѣ, которые торговались съ нами, уѣхали изъ аула, а другіе совсѣмъ не берутся возить. Надобно было рѣшиться идти разбирать и грузить лѣсъ съ моря.
Хотя берегъ, гдѣ выкинутъ былъ транспортъ и принадлежитъ шамхалу Тарковскому, но по немъ такъ часто бродятъ шайки Чеченцевъ, что для безопасности Ф. писалъ начальнику сѣвернаго Дагестана, прося его прислать конвой изъ ближайшей крѣпости, для охраненія нашихъ матросовъ въ то время. когда они будутъ ломать транспортъ; такъ какъ ихъ было очень немного: шесть человѣкъ съ шхуны и двое отъ меня, остальная же моя команда, то-есть девять человѣкъ, должна была грузить лѣсъ на шлюпки и перевозить на баржу.
Недѣли черезъ двѣ мы получили извѣстіе, что конвой, назначенный для охраненія нашего, выступилъ изъ крѣпости Кази-Юрта и скоро будетъ на мѣсто; тогда мы съ шхуной отправились къ мысу Учь, она пошла вокругъ острова Чечень, а я, знакомымъ уже проходомъ, прямо вышелъ въ море, и слѣдовательно, гораздо прежде прибылъ на мѣсто. Я сталъ на якорь противу самаго транспорта, на глубинѣ 4 1/2 саженей, не далеко отъ берега; шхуна подошла въ тотъ же день, но стала на якорь гораздо дальше въ морѣ.
На другой день, около полудня, прибылъ назначенный намъ конвой; онъ состоялъ изъ тридцати человѣкъ пѣхоты и девяти казаковъ. Капитанъ, начальствовавшій конвоемъ, расположился бивакомъ около разбившагося транспорта, и мы тотчасъ приступили къ работѣ.
Погода стояла тихая, и такъ какъ берегъ въ этомъ мѣстѣ довольно приглубъ, то я подошелъ къ нему на разстояніи одной версты, такъ что съ баржи почти къ самому берегу можно было протянуть веревку, по которой могли тянуться лодки, нагруженныя лѣсомъ. Работа шла успѣшно, хотя и дулъ иногда свѣжій вѣтеръ, но не было большого волненія, такъ что на пятый день транспортъ былъ разобранъ совершенно, и для того, чтобы перевезти весь лѣсъ на баржу, требовалось не болѣе одного дня.
Въ полдень я съѣхалъ на берегъ, чтобы посмотрѣть, сколько еще осталось лѣсу, и нашелъ Ф., сидящаго въ палаткѣ капитана за завтракомъ, состоявшимъ изъ кусковъ баранины, поджаренныхъ на угольяхъ на ружейномъ шомполѣ.
— Знаете ли что? сказалъ Ф.: — капитанъ говоритъ, что ему завтра непремѣнно надобно уйдти, у солдатъ нѣтъ больше провіянта.
— Что же! отвѣчалъ я: — завтра къ вечеру я погружу весь лѣсь, и тогда ужь намъ конвой не нуженъ.
— Да дѣло въ томъ, возразилъ Ф., — что онъ не можетъ остаться и до вечера, у нихъ только на два дня провіянта, а столько времени нужно, чтобы дойдти до Кази-Юрта.
— Но вѣдь вы просили конвой на десять дней, а теперь только пятый? спросилъ я.
— Нашему коменданту не такъ передали ваше требованіе, отвѣчалъ конвойный начальникъ: — ему приказано послать конвой на десять дней, и онъ полагалъ, что тутъ включено время на переходъ, а потому и велѣлъ взять на столько провіянта. Я думаю вотъ что. Завтра, если будетъ тихо, то вы еще до вечера успѣете забрать весь лѣсъ; до сихъ поръ мы видѣли, что никто кромѣ мирныхъ Ногаевъ не показывается здѣсь: такъ пусть конвой идетъ, и я съ нимъ уѣду, потому что мнѣ нужно по своему порученію, осмотрѣть дороги; мнѣ будетъ безопаснѣе съ конвоемъ, а вы оставайтесь и доканчивайте погрузку. Только совѣтую отойдти подальше отъ берега, лодка съ лѣсомъ можетъ ходить на веслахъ, а вамъ безопаснѣе, въ случаѣ, если захватитъ вѣтеръ.
Я былъ молодъ, — одна мысль, что могутъ усомниться въ моей храбрости, заставила бы рѣшиться не на такой поступокъ. Недолго думая, согласился я на предложеніе Ф., нисколько не разсчитывая, что какъ только останусь одинъ, то что бы ни случилось, и отвѣчать за все буду одинъ. Я даже не думалъ попросить Ф., чтобы онъ не отправлялъ шхуны въ заливъ, прежде чѣмъ я буду готовъ и уйду отъ опаснаго берега.
На другой день было воскресенье, погода стояла совершенно тихая, и я, еще до восхода солнца, оттянувшись подальше отъ берега, началъ перевозить лѣсъ; конвоя уже не было, и шхуна также снялась съ якоря и ушла въ Аграханскій заливъ; работа наша шла довольно успѣшно, только меня немного безпокоило, что около разбросаннаго лѣса собралось много Татаръ, чего прежде, когда былъ конвой, не случалось. Я тотчасъ самъ поѣхалъ на берегъ, и унтеръ-офицеръ мой сталъ жаловаться, что Ногаи сдѣлались очень дерзки и въ глазахъ воруютъ лѣсъ; въ это самое время одинъ Ногай, положивши себѣ на плечи доску, хотѣлъ съ ней идти; я тотчасъ бросился къ нему и ударилъ его бывшею у меня въ рукахъ палкой, онъ бросилъ доску и пустился бѣжать. Примѣръ этотъ подѣйствовалъ, и Ногаи присмирѣли; но однакожь они не уходили, и я — нечего было дѣлать! — остался самъ караулить лѣсъ, покуда лодка ходила на баржу. Видя, что ничего нельзя украсть, Ногаи понемножку разошлись; тогда мнѣ можно было возвратиться на свой корабль.
Передъ закатомъ солнца, унтеръ-офицеръ сказалъ мнѣ, что лѣсу осталось очень мало, не больше какъ на одну лодку. Удача балуетъ человѣка, — мнѣ не хотѣлось оставлять что-нибудь Ногаямъ, и я послалъ всѣхъ людей; чтобы они поскорѣе забирали все и возвращались; на баржѣ кромѣ меня остались только три матроса, изъ нихъ одинъ больной. Лодка ушла, и я до самыхъ сумерокъ наблюдалъ въ зрительную трубу, какъ нагружали ее лѣсомъ, а когда ничего не стало видно, спустился въ каюту, надѣясь, что она скоро возвратится, и мечтая объ удовольствіи уйдти отъ этого берега, гдѣ я ни одной ночи не могъ уснуть спокойно.
Послѣ хлопотливаго дня, необыкновенно пріятно было сбросить верхнее платье и съ кейфомъ пить чай. Мысль уносила меня въ Астрахань, и я уже воображалъ, какъ пріятно будетъ мнѣ отдохнуть съ своею семьей; какъ главный командиръ будетъ доволенъ мною, что я соблюлъ выгоды казны: и дешево, и скоро погрузилъ лѣсъ.
Мечты мои были не продолжительны.
— Ваше благородіе, на берегу сигналъ подаютъ! раздался позади меня голосъ. — Я оглянулся, усатая физіономія матроса Петрова выглядывала въ дверь каюты.
— Какой сигналъ? спросилъ я.
— Да на берегу что-то не ладно, ребята два огня зажгли, отвѣчалъ онъ.
Какъ былъ, полуодѣтый, захвативъ только зрительную трубу, выскочилъ я на палубу.
Вѣтру не было, только небольшая зыбь шла съ моря.
Первою моею мыслію было, что лодку очень нагрузили лѣсомъ, и она потекла, такъ что матросамъ не на чемъ переѣхать.
— Садись двое въ четверку! закричалъ я: — а ты, больной, оставайся здѣсь, мы сейчасъ вернемся; если же подуетъ вѣтеръ, то потрави канату. Достанетъ у тебя силы?
— Достанетъ, отвѣчалъ больной матросъ, — канатъ разведенъ, а перевести его я и одинъ смогу.
Мы сѣли въ четверку, самъ я на руль, а два единственные матроса въ весла, и отправились къ берегу.
Я столько разъ упоминалъ слово буруны, что, думаю, нужно немножко поподробнѣе описать ихъ. Морская волна, идущая съ глубины, взрываетъ одну лишь поверхность моря, не касаясь дна, которое глубоко, и потому катится плавно и ровно; но если на пути ея встрѣтится возвышенность грунта, такъ что она касается ея, то волна тотчасъ поднимается вверхъ совершенно вертикально, и, достигнувши извѣстной высоты, верхушка ея загибается впередъ гребнемъ и падаетъ каскадомъ; чѣмъ больше глубина и круче встрѣченная мель, тѣмъ выше поднимается бурунъ. Превосходная картина — смотрѣть на буруны вблизи, какъ они кипятъ и клокочутъ около подводныхъ камней и мелей. Хотя бурунъ бываетъ у каждаго морскаго берега, но если беретъ низменный и понижается въ море постепенно, то буруны не поднимаются высоко; если же есть яръ, тогда они въ полномъ разгарѣ.
Когда мы стали подъѣзжать къ берегу, уже стало темно, и адскій шумъ отъ буруновъ поразилъ мой слухъ; зыбь, едва замѣтная около судна, у берега дѣлалась очень опасною; но желаніе узнать, что сдѣлалось съ моею командой, было сильнѣе, и я продолжалъ держать поперекъ буруновъ. Лишь только шлюпка вошла въ первую гряду, какъ позади насъ поднялся водяной столбъ; мы не успѣли уйдти, и половина его была въ шлюпкѣ; отливать воду было некому да и некогда, потому что толчокъ, который далъ намъ бурунъ, быстро бросилъ насъ во вторую гряду; тамъ еще прибыло къ намъ воды и бросило въ третью, такъ что не успѣли мы опомниться, какъ шлюпка была уже выброшена на берегъ.
Только что я выскочилъ на землю, какъ сбѣжались полураздѣтые матросы и разказали, что лодка съ лѣсомъ погибла въ третьей грядѣ буруновъ, а они едва спаслись вплавь; тогда приказавши поскорѣй вылить воду изъ своей четверки, я велѣлъ еще тремъ человѣкамъ сѣсть въ шлюпку; четверо должны были гресть, а одинъ отливать воду. Больше взять людей я опасался, потому что на грузной шлюпкѣ трудно переходить черезъ буруны, а рѣшился лучше еще нѣсколько разъ съѣздить на беретъ.
Первую гряду буруновъ мы миновали благополучно, но когда приблизились ко второй, то въ темнотѣ я худо разсчиталъ и въѣхалъ въ нее именно въ то время, когда только что нашедшая волна стала подниматься буруномъ. Въ одно мгновеніе вышибло изъ рукъ гребцовъ весла, залило шлюпку до половины и отбросило назадъ. Всѣ кинулись отливать воду изъ шлюпки, которая начинала тонуть, между тѣмъ какъ быстрое теченіе, идущее между бурунами, понесло насъ вдоль берега, такъ что когда я это замѣтилъ, то огни, у которыхъ грѣлась моя команда, были далеко. Тогда потерявши надежду выбиться изъ буруновъ въ море, я приказалъ бросить выливать воду, а скорѣе взять весла, и давши ходъ шлюпкѣ, направилъ ее прямо въ берегъ черезъ бурунъ; насъ выбросило въ разстояніи около полуверсты отъ того мѣста, откуда мы поѣхали.
Вытащивъ шлюпку подальше на песокъ, чтобы до нея не доходили буруны, совершенно мокрые отправились мы къ огнямъ своихъ сотоварищей. Они не видѣли всего, что происходило съ нами, и не знали, что мы на берегу, а потому очень перепугались, когда увидѣли шедшую по берегу толпу людей; всѣ были совершенно безъ всякаго оружія.
Я закричалъ имъ, что это мы, и бросился къ огню, потому что хотя было лѣто, но въ мокромъ платьѣ дрожь пробирала до костей, и уже отогрѣвшись, сталъ раздумывать о своемъ горестномъ положеніи. Больше всего смущала меня мысль, что на баржѣ остался только одинъ больной матросъ, и если засвѣжѣетъ вѣтеръ, то Богъ вѣсть, что можетъ случиться. Съ боязнію посматривалъ я на небо, а оно, на горе мнѣ, было зловѣщее, отъ юго-востока поднимались черныя тучи, и сталъ накрапывать мелкій дождь.
На берегу оставалось много мелкаго лѣсу отъ разломки транспорта, и матросы развели большой огонь; бѣдняки были въ однѣхъ, рубашкахъ, а остальное платье сушилось.
Вмѣстѣ съ нами грѣлся у огня старый Ногаецъ, бывшій караульщикомъ у транспорта; онъ еще днемъ выпросилъ у меня остатки лѣсу и берегъ его, чтобы другіе не украли.
Господинъ, сказалъ онъ мнѣ, иди ночевать въ аулъ, кибитка спать хорошо, а здѣсь не хорошо; днемъ два Лезгинъ приходилъ, все спрашивалъ, сколько Русскихъ и зачѣмъ ушли солдаты. Ступай въ аулъ; если Лезгинъ придетъ, не хорошо будетъ, они мошенники, въ горы уведутъ васъ.
Я понималъ, что Ногай говоритъ дѣло, но рѣшиться идти въ аулъ не могъ; уйдти, не зная объ участи баржи, было для меня совершенно невозможно. Что бы ни случилось, думалъ я, по крайней мѣрѣ все самъ увижу.
Надобно было однакожь подумать о предосторожности, въ случаѣ если придутъ незваные гости. Такъ какъ оружія у насъ не было и защищаться не чѣмъ, то я приказалъ людямъ, если на насъ нападутъ, бросаться въ воду и скрываться въ бурунахъ, а Ногаю велѣлъ между тѣмъ тотчасъ бѣжать въ свой аулъ и извѣстить о нападеніи. Хотя это было самое ненадежное средство, потому что Ногаи съ абреками[2] дѣйствуютъ заодно, но другаго не было.
Поставивъ часоваго подальше отъ огня, чтобы онъ лучше могъ видѣть въ темнотѣ, я позволилъ остальнымъ ложиться спать и самъ легъ межъ ними, хотя и зналъ, что ужъ никакъ не засну. Мысли мои поперемѣнно блуждали, переходя отъ баржи къ собственному моему положенію и обратно; дождь пошелъ сильнѣе, и молнія, изрѣдка прорѣзывая темноту, освѣщала мой корабль. Вѣтра совершенно не было, но въ этой тишинѣ было много опаснаго. Меня порядочно смочило дождемъ, и старикъ Ногай, сжалившись, покрылъ меня своимъ тулупомъ.
Тутъ въ первый разъ взглянулъ я на своихъ людей и, несмотря на всю тяжесть моихъ заботъ, невольно разсмѣялся; картина была въ своемъ родѣ единственная. Бѣдняки, не имѣя чѣмъ прикрыться отъ дождя, придумали себѣ одѣяла изъ оставшихся нѣсколькихъ досокъ, и въ разныхъ направленіяхъ лежали на спинѣ, положивши на себя по доскѣ; а такъ какъ онѣ были очень не широки, то каждый старался вытянуться какъ можно болѣе, чтобы спрятать подъ доску всѣ свои члены, потому что больше одной на брата не доставало.
Легко мнѣ описывать эту ночь теперь, но никому не желаю испытать подобной. Служба моя только-что начиналась; въ Астрахани меня ждали мать и сестры, для которыхъ я былъ надеждою и подпорою. Если я и останусь живъ, то что ожидаетъ меня за мою неосторожность, когда она повлечетъ за собою гибель судна или потерю людей?
Медленно, долго тянулась ночь, воображеніе было разстроено, и я ни на минуту не могъ заснуть. Мнѣ чудился то конскій топотъ, то свистъ вѣтра; безпрестанно вскакивалъ я и прислушивался. Даже самая заботливость Ногая мало была полезна; его тулупъ содержалъ въ себѣ много насѣкомыхъ, къ которымъ я вовсе не привыкъ. Такое ужь было несчастіе во всемъ.
Вѣтра не было всю ночь, хотя бурунъ не уменьшался, но лишь только показалась заря и можно было видѣть окружающіе предметы, подулъ съ моря вѣтерокъ. Опасаясь, чтобы онъ не засвѣжѣлъ и не принудилъ меня провести еще мучительную ночь, я кликнулъ матросовъ и приказалъ имъ идти къ шлюпкѣ. Осмотрѣвши ее, мы нашли, что она порядочно пострадала отъ ударовъ о песокъ, однакожь еще держалась на водѣ. Выбравъ двухъ гребцовъ и третьяго, чтобы выливать воду, я рѣшился опять попытаться проѣхать черезъ бурунъ, надѣясь, что днемъ лучше угадаю въѣхать въ него въ ту минуту, когда волна опадетъ, а слѣдующая еще не успѣетъ подняться.
Я простился съ остававшимися на берегу, обѣщая тотчасъ прислать шлюпку за ними, какъ только буруны улягутся. Мы сѣли въ четверку, гребцы приготовили весла, а остальные матросы, дружно приподнявши ее, столкнули въ воду.
Вѣроятно, не каждому случалось проѣзжать черезъ буруны на маленькой шлюпкѣ; какой страшный шумъ оглушаетъ тогда бѣднаго пловца! оно конечно ничего, если это только катанье или, пожалуй, даже и необходимость, но когда знаешь, что если выброситъ тебя назадъ, то выброситъ на гостепріимный берегъ. У меня назади не было гостепріимнаго берега; я долженъ былъ во что бы то ни стало переѣхать на судно, а если единственная шлюпка разобьется, то не было уже никакой надежды попасть на него.
Въ двадцати саженяхъ отъ берега налетѣлъ на насъ страшный бурунъ и прикрылъ совершенію. «Не робѣй! держи крѣпче весла!» только успѣлъ и закричать своимъ гребцамъ, какъ ротъ былъ полонъ соленой воды. Въ эту минуту мнѣ послышался далекій, какъ бы заглушенный крикъ: «прощайте, ваше благородіе!» мнѣ даже казалось, что это мечта, но не до того было, чтобы думать въ это время: смерть близко, а умирать не хотѣлось.
Къ счастію нашему, гребцы не выпустили изъ рукъ веселъ, и лишь только волна опала, какъ они двинули дружно шлюпку, и она перескочила черезъ первую гряду; шлюпка была полна воды, но мы скоро отлили ее фуражками и сапогами, держась между двумя стѣнами буруновъ; потому что ѣхать въ нихъ, когда шлюпка отъ воды отяжелѣла, было было бы безумно. Ни берега, ни оставшейся команды, намъ не было видно.
Оправившись наскоро, мы пустились опять впередъ и въѣхали во вторую гряду; этотъ переѣздъ былъ удачнѣе, такъ что только немного воды попало къ намъ, и мы, не останавливаясь уже, переѣхали третью гряду; на ней бурунъ былъ меньше и не поднимался такими высокими гребнями.
Только-что проѣхали буруны, какъ опасность миновалась совершенно; хотя съ моря и дулъ вѣтеръ, но волненіе было правильное, и мы благополучно доѣхали до баржи.
— Здравствуй! все ли у тебя благополучно? спросилъ я своего больнаго.
— Все благополучно, ваше благородіе, слава Богу! ночь прошла тихо, да я и не спалъ, лихорадка трусила, такъ ужь не прозѣвалъ бы потравить канату, еслибы сдѣлался вѣтеръ, отвѣчалъ матросъ.
Первая минута когда я вступилъ на палубу, была радость спасенія: человѣкъ всюду эгоистъ; во вторую я съ тоскою взглянулъ на берегъ и увидѣлъ моихъ бѣдныхъ матросовъ, которыхъ никакъ не могъ перевести на баржу. Я зналъ, что бѣдняки голодны, но какъ было помочь? попробовалъ было положить въ бочонокъ сухарей и пустилъ его, но увы! онъ плылъ не къ берегу, а по теченію, вдоль его.
Я полагаю, что не ошибусь въ сравненіи, если скажу, что только влюбленный можетъ такъ внимательно смотрѣть на свою милую, какъ смотрѣлъ я на завѣтный берегъ. Я помѣстился на палубѣ, положилъ зрительную трубу на бортъ и черезъ нее слѣдилъ за малѣйшими движеніями на берегу.
Около полудня, начали со всѣхъ сторонъ съѣзжаться Ногаи на арбахъ и разбирать оставшійся лѣсъ; матросы какъ будто говорили имъ что-то и размахивали руками, но потомъ всѣ вдругъ столпились въ кучу, какъ испуганное стадо, и отошли въ сторону. Наконецъ, стали появляться вооруженные всадники въ черкесскихъ платьяхъ; они подъѣзжали къ матросамъ и казалось о чемъ-то спрашивали ихъ. Часа въ три пополудни матросы вдругъ пошли отъ берега къ песчанымъ буграмъ и скрылись за ними.
Куда они пошли? вотъ вопросъ, который задалъ я себѣ и не могъ рѣшить; больше нечего мнѣ было смотрѣть на берегу, и я сталъ ждать…
Ночь прошла спокойно, хотя вѣтеръ продолжалъ дуть по-прежнему. Природа взяла верхъ, и я уснулъ на палубѣ, но какой это былъ тревожный сонъ! При первомъ разсвѣтѣ, какъ только можно было смотрѣть вдаль, я опять навелъ трубу на берегъ; но онъ былъ пустъ, на немъ ни души не было. Вѣтеръ не стихалъ, буруны не уменьшались, и я боялся рисковать еще разъ ѣхать на берегъ для развѣдки.
Весь день прошелъ въ томительномъ ожиданіи, матросы не появлялись на берегу, и Ногаи также не показывались, потому что лѣсу уже ничего не оставалось.
Долго, невыносимо долго, тянулся этотъ день и слѣдующая за нимъ ночь.
Такъ, безъ всякой перемѣны, прошелъ еще день и еще одна ночь. Я упадалъ духомъ.
Съ половины третьей' ночи вѣтеръ сталъ стихать и измѣняться отъ берега; это скорѣй всего могло уничтожить буруны, и надежда стала оживать во мнѣ. Съ разсвѣтомъ точно я замѣтилъ, что волненіе стало тише, и буруны не поднимались уже такъ высоко какъ прежде; поджидая, чтобы они еще болѣе утихли, я ходилъ по палубѣ, все надѣясь, что вотъ появятся матросы, но ихъ не было. Мысли, одна другой мрачнѣе, сжимали голову, и я уже потерялъ надежду еще разъ увидѣть свою команду, — какъ вдругъ крикъ: ваше благородіе, ребята идутъ! въ одно мгновеніе пробудилъ меня къ жизни, я схватилъ трубу и увидѣлъ матросовъ выходившихъ изъ-за песчаныхъ бугровъ; сосчиталъ ихъ, они были всѣ!.. Какая жаркая молитва благодарности изливалась изъ измученной души моей.
— На четверку! закричалъ я бывшимъ при мнѣ четверымъ матросамъ, и трехъ изъ нихъ, кромѣ больнаго, отправилъ на берегъ. Перевозка кончилась благополучно, и я вздохнулъ свободно, увидѣвши всѣхъ людей своихъ на палубѣ баржи.
Унтеръ-офицеръ разказалъ мнѣ, что когда шлюпку мою покрыло буруномъ, то они, думая, что я погибъ, закричали мнѣ: «прощайте»; но потомъ увидѣли, какъ мы выбрались изъ буруновь и пристали къ баржѣ; тогда, не безпокоясь уже о нашей участи, стали думать о себѣ. Сначала они бранили Ногаевъ, которые брали самовольно лѣсъ, но тѣ не хотѣли ихъ слушать и говорили: «чего вы бережете, сами будете ли цѣлы?» Конные, которые пріѣзжали къ берегу, были мирные Черкесы; они спрашивали матросовъ, зачѣмъ они здѣсь и отчего не ѣдутъ на судно, гдѣ ихъ лодка? Потомъ подошелъ къ нимъ старикъ Ногай, сказалъ, что онъ старшина изъ ближайшаго аула и сталъ звать ихъ съ собою въ аулъ, говоря, что если они останутся на ночь на берегу, то ихъ или убьютъ или увезутъ въ горы; что тѣ, которые пріѣзжали на лошадяхъ, не добрые люди, они служатъ переметчиками абрекамъ и непремѣнно приведутъ ихъ сюда. Матросы послушались старшины и пошли съ нимъ въ аулъ, расположенный верстахъ въ четырехъ отъ того мѣста. Ногай привелъ ихъ въ свою кибитку и запретилъ имъ выходить изъ нея даже днемъ, а на ночь далъ всѣмъ оружіе и велѣлъ ложиться спать въ кибиткѣ; самъ же, тоже вооруженный, легъ въ дверяхъ. Такъ провели они три дня; старикъ берегъ ихъ, но только не могъ дать имъ порядочной пищи, потому что былъ очень бѣденъ, а предложилъ имъ то, что самъ ѣлъ: немного ржаной муки, вскипяченной въ морской водѣ, потому что прѣсной вблизи аула нѣтъ.
— Два дня мы терпѣли голодъ, говорили матросы, — и не могли ѣсть этого варева: больно нечисто, столько въ него нападало мухъ, точно варенье сдѣлалось; на третій уже день очень отощали, такъ поѣли немного, а вотъ Бердѣеву было хорошо: ему бабы молока носили.
Бердѣевъ былъ нашъ канониръ изъ Татаръ, служившій намъ переводчикомъ съ Ногаями.
Какъ только вѣтеръ стихъ, Ногай тотчасъ проводилъ матросовъ до берега и очень былъ радъ, что уберегъ ихъ отъ абрековъ.
Минуты лишней не мѣшкалъ я у негостепріимнаго берега, и хоть вѣтеръ былъ очень тихій, однакоже до ночи успѣли мы отойдти подальше въ море и тамъ выжидать попутнаго вѣтра. До Бирючей Косы дошелъ я благополучно и, выполнивъ тамъ всѣ обряды карантина, пошелъ въ Волгу; до Астрахани оставалось только сто верстъ и мнѣ хотѣлось какъ можно скорѣе пройдти ихъ. Вѣтеръ дулъ попутный, что большая рѣдкость въ Волгѣ; только наступала уже ночь, хотя и лунная. Даже люди, хорошо знающіе всѣ фарватеры Волги, не рѣшаются идти въ устье ея ночью; въ ней очень много отмелей, которыя ежегодно измѣняютъ свое положеніе; но я не подумалъ объ этомъ и, надѣясь, что хорошо знаю всѣ мели, поставилъ всѣ паруса и полетѣлъ вверхъ по рѣкѣ. Баржа шла отлично, мѣсяцъ свѣтилъ какъ днемъ, я расхаживалъ по палубѣ и мечталъ объ удовольствіи свиданія съ дорогими людьми, какъ вдругъ, — такое ужь было мнѣ тогда несчастіе во всемъ! — баржа со всего ходу плавно нашла на песчаную отмель, идущую отъ праваго берега; ударъ былъ очень легкій, потому что мель не крута, и судно постепенно теряло ходъ, такъ что я этого не замѣтилъ вовремя. Мечты разлетѣлись въ прахъ, когда баржа остановилась, и мнѣ представилась самая непріятная дѣйствительность — сидѣть, какъ ракъ на мели.
Закрѣпивъ наскоро всѣ паруса, чтобы они еще больше не тащили на мель, я тотчасъ сдѣлалъ завозъ въ лѣвую сторону, гдѣ глубина была больше; но баржа не трогалась съ мѣста, она была плоскодонная и сидѣла на землѣ всѣми точками своего дна. Оставалось одно дѣйствительное средство — выгрузить на берегъ часть лѣса и облегчить судно, но берегъ въ этомъ мѣстѣ былъ не близко, а у меня нѣтъ шлюпокъ; только одна поврежденная четверка, и надобно было посылать на ближнюю ватагу, верстъ за пять, за лодками; но я пожалѣлъ матросовъ и рѣшился дожидаться утра.
Такъ какъ въ рѣкѣ, хотя и на мели, опасности нѣтъ никакой, а днемъ трудовъ было не мало, то я заснулъ крѣпко, приказавши разбудить себя на разсвѣтѣ. Встаю, и что же? день чудесный, тишина, вѣтру нѣтъ, а съ нимъ нѣтъ и воды, которую онъ нагналъ вчера, она вся скатилась, и вокругъ баржи преспокойно расхаживаютъ вороны.
Какое это было для меня непріятное зрѣлище! Хотя я и не могъ подвергнуться большой отвѣтственности за то, что сталъ на мель въ рѣкѣ, по которой мы всѣ ходимъ ощупью, но одного стыда уже было довольно.
Времени впереди много, надобно было выжидать, чтобы снова нѣсколько дней дулъ съ моря вѣтеръ и пригналъ воду, — тогда только баржа могла сойдти съ мели; а чтобы воспользоваться самою малѣйшею прибылью, я началъ выгружать постепенно все. Для этого дали мнѣ съ ватаги плоскодонную лодку, и на ней я перевезъ на берегъ не только весь грузъ, но даже всѣ принадлежности судна; а наконецъ и самыя мачты вынулъ и спустилъ въ воду. Когда ужь нечего было выгружать, я во второй разъ, въ эту несчастную кампанію, сталъ ждать; хотя теперь это было не такъ мучительно какъ прежде, за то вдвое досаднѣе: тогда было горе, а тутъ досада.
Каждый вечеръ я думалъ: завтра, быть-можетъ, подуетъ нагонный вѣтеръ; иногда онъ точно начиналъ дуть, но скоро стихалъ, не успѣвая нагнать довольно воды.
Изъ всѣхъ невыгодъ, какія падаютъ на долю каспійскихъ моряковъ, самое непріятное есть плаваніе по Волгѣ, отъ Астрахани до взморья. Частые извороты рѣки, такъ что одинъ и тотъ же вѣтеръ становится и противнымъ, и попутнымъ, мели, которыми изобилуетъ рѣка, дѣлаютъ плаваніе несноснымъ. Мели Волги моряки дѣлятъ на законныя и не законныя. Законныя находятся при самомъ выходѣ изъ устья, миновать ихъ нельзя, и каждое судно должно простоять на нихъ нѣсколько дней, а иногда и мѣсяцевъ, чтобы дождаться, когда вѣтромъ съ моря подниметъ воду. Хорошо еще, если оно сидитъ не глубоко, и ему немного надобно воды, а то большія суда, вышедши изъ Астрахани въ маѣ мѣсяцѣ, иногда только въ сентябрѣ успѣваютъ перетащиться черезъ мель.
Незаконными мелями называютъ тѣ, на которыя можно стать и не стать, если фарватеръ хорошо знаешь, или лучше сказать, если есть хорошіе рулевые, поступившіе въ матросы изъ астраханскихъ рыбаковъ; они знаютъ Волгу, какъ свою постель. У меня на бѣду не было такого ни одного.
Такимъ образомъ, каждый вечеръ надѣясь и каждое утро теряя надежду, я провелъ мѣсяцъ, не подвинувшись ни на вершокъ впередъ. Отъ порта прислали ко мнѣ пароходъ, чтобы онъ помогъ мнѣ стащиться, когда прибудетъ вода, но ея не было, и пароходъ стоялъ безъ дѣйствія.
Командиръ ворчалъ и сердился на меня, что изъ-за другаго онъ долженъ былъ стучать въ камышахъ, отдавая себя на жертву комарамъ. Наконецъ, его потребовали для другаго порученія, онъ ушелъ, и я, по-прежнему, остался одинъ, бесѣдовать самъ съ собою и съ завистью любоваться, какъ не далеко отъ меня летѣли суда и лодки подъ парусами, а я сидѣлъ, будто невольникъ на цѣпи. Всего бы только саженъ на пятьдесятъ подвинуться, и былъ бы на свободѣ; да какъ ихъ перескочишь?
Какъ теперь помню: 29-го августа, поѣхалъ я на ватагу къ обѣднѣ и тамъ еще замѣтилъ, что вѣтеръ перемѣнился и подулъ съ моря, но это меня не обрадовало, я усталъ надѣяться. Возвращаюсь на баржу, и первый вопросъ: «Какъ вода»? --«Прибываетъ», отвѣчали мнѣ, и судно стало шевелиться. Наученный горькимъ опытомъ, я не упустилъ на этотъ разъ уже ничего, чтобы воспользоваться временною прибылью воды, и къ вечеру былъ уже на свободѣ. Черезъ три дня баржа была совершенно нагружена, за мною пришелъ пароходъ и довелъ до Астрахани.
Такъ неудачно кончился для меня первый годъ на поприщѣ командирства; у молодаго командира, за его неловкость, отняли судно и посадили на нѣсколько мѣсяцевъ на береговое содержаніе.
Стыдно было передъ товарищами.