Первая лекція въ Московскомъ университетѣ профессора И. М. Сѣченова.
правитьПо новому университетскому уставу, профессоръ, выслужившій свой срокъ, сохраняетъ за собою право преподаванія въ университетахъ, въ качествѣ приватъ-доцента. Этимъ драгоцѣннымъ правомъ я воспользовался; начальство соблаговолило допустить меня къ чтенію лекцій, и я, какъ бывшій воспитанникъ Московскаго университета, чувствую себя въ самомъ дѣлѣ очень счастливымъ, что имѣю, наконецъ; возможность послужить роддому университету. Дѣятельность мой, какъ приватъ-доцента, должна заключаться въ томъ, чтобы содѣйствовать успѣхамъ преподаванія физіологіи; и этой цѣли я думаю достичь на первыхъ порахъ чтеніемъ спеціальныхъ курсовъ. Программа такого курса, представленная мною въ факультетъ, имѣетъ предметомъ «физіологію чувствованія», и чтенія предназначаются для гг. студентовъ, уже прослушавшихъ систематическій курсъ физіологіи. Это значитъ — на своихъ лекціяхъ я буду предполагать въ слушателяхъ знакомство съ основными положеніями общей физіологіи нервной системы и ученія объ органахъ чувствъ.
Въ этомъ смыслѣ на первомъ вопросѣ, подлежащемъ нашему разсмотрѣнію, какъ и въ какихъ предѣлахъ мы будемъ изучать акты чувствованія, останавливаться долго нечего. Извѣстно, что наша наука изучаетъ собственно связь этихъ явленій съ ихъ матеріальными субстратами, т.-е. съ дѣятельностями органовъ чувствованія, включая, однако, въ кругъ изслѣдованія явленія и въ другихъ органахъ, которыя или сопровождаютъ акты чувствованія, или послѣдуютъ за ними. Тамъ, гдѣ чувствованіе не можетъ быть приведено въ связь съ матеріальными основами, физіологическое изслѣдованіе по необходимости обрывается.
Кромѣ того, въ трудахъ великаго нѣмецкаго физіолога Гельмгольтца по физіологической оптикѣ и акустикѣ мы имѣемъ прямыя указанія, какъ и въ какихъ предѣлахъ прилагается физіологическое изслѣдованіе къ изученію актовъ чувствованія. Этихъ предѣловъ буду держаться и я.
Чувствованія, какъ акты сознанія, съ присущимъ каждому изъ нихъ специфическомъ характеромъ (то, чѣмъ отличается для сознанія свѣтъ отъ звука, вкуса и пр.), останутся внѣ круга нашею обсужденія; изученію же будутъ подлежатъ условія видоизмѣненія основныхъ формъ каждаго чувства и тѣ вторичныя явленія въ тѣлѣ, которыя вызываются актами чувствованія. Что разумѣть подъ послѣдними, мы увидимъ сейчасъ ниже.
Послѣ того, какъ обозначенъ предметъ и предѣлы изслѣдованія, необходимо привести въ порядокъ подлежащій изученію матеріалъ, т.-е. подтискать, если возможно, какой-нибудь общій принципъ для классификаціи многообразныхъ актовъ чувствованія. На этомъ вопросѣ я долженъ, наоборотъ, остановиться съ нѣкоторою подробностью, такъ какъ въ учебникахъ физіологіи вы не найдете на него отвѣта, а также потому, что изъ развитія этого вопроса вытечетъ самъ собою весь планъ нашихъ бесѣдъ.
Извѣстно, что современная физіологія смотритъ на животное тѣло какъ на своеобразно устроенную машину, всѣ работы которой направлены, въ концѣ-концовъ, къ тому, чтобы поддерживать индивидуальную жизнь[1], т.-е. сохранять, наперекоръ разрушающимъ вліяніямъ, анатомическую и физіологическую цѣлость тѣла въ теченіе болѣе или менѣе долгаго времени. Извѣстно далѣе, что рабочими органами въ тѣлѣ по преимуществу служатъ мышцы и железы. Первыя производятъ работы чисто-механическія, вторыя приготовляютъ различные соки. Всякому изъ васъ, наконецъ, извѣстно, въ какомъ отношеніи стоитъ нервная система къ рабочимъ органамъ и ихъ дѣятельностямъ. Подобно тому, какъ фабрикація различныхъ соковъ распредѣлена между различными железами, такъ и различные виды движенія распредѣляются между раздѣльными группами мышцъ, изъ коихъ однѣ производятъ, напримѣръ, сгибаніе или разгибаніе членовъ, другія — съуживаютъ или расширяютъ просвѣтъ трубчатыхъ органовъ, третьи — двигаютъ туловищемъ и пр. Такой раздѣльности рабочихъ органовъ должна, очевидно, соотвѣтствовать и раздѣльность связанныхъ съ ними нервныхъ снарядовъ, въ случаѣ, если послѣдніе принимаютъ непосредственное участіе въ дѣятельности данной железы или данной мышечной группы. Но кто же изъ насъ не знаетъ такого участія? Въ тѣлѣ нѣтъ ни единой мышцы, которая приходила бы въ нормальную дѣятельность иначе, какъ подъ, вліяніемъ импульсовъ, или толчковъ, изъ нервной системы; и то же самое повторяется на многихъ железахъ (слюнныхъ, потовыхъ, слезныхъ, желудочныхъ и, вѣроятно, на железахъ молочной и поджелудочной). Разрушьте, напримѣръ, у лягушки головной и спинной мозгъ, или, еще лучше, отравите животное кураре, я оно теряетъ всякую способность двигаться, хотя мышцы на искусственное раздраженіе (электричествомъ) и отвѣчаютъ сокращеніемъ. Перерѣжьте собакѣ барабанную струну, и подчелюстная железа перестаетъ давать нормальный сокъ, хотя и сохраняетъ способность выдѣлять жидкость (такъ называемую параличную слюну).
(Показывается опытъ съ электрическимъ раздраженіемъ мышцъ на лягушкѣ съ разрушенною центральною нервною системой).
Значитъ, вся двигательная машина тѣла, представленная мышцами, и многія железы работаютъ нормально не иначе, какъ подъ вліяніемъ толчковъ изъ нервной системы, хотя тѣ и другіе органы устроены такъ, что когутъ приходить въ дѣятельность и помимо нормальныхъ нервныхъ вліяній, при помощи, напримѣръ, искусственныхъ раздраженій. Какъ же помирить эти два факта — необходимость нервныхъ толчковъ для нормальной дѣятельности железы и мышцы и, въ то же время, извѣстную независимость тѣхъ и другихъ отъ нервныхъ вліяній?
Примирить это очень легко, если мышцы и железы, вмѣстѣ съ ихъ нервными снарядами, приравнять машинамъ. Тогда мышцу, наприм., внѣ ея связи съ нервами, можно разсматривать какъ существенную часть машины, предназначенной производить механическую работу, а нервный аппаратъ считать придаткомъ, соотвѣтствующимъ тому, что въ машинахъ называютъ обыкновенно регуляторами. Это суть придатки, при посредствѣ которыхъ машинистъ пускаетъ машину въ ходъ, усиливаетъ, ослабляетъ или вовсе останавливаетъ ея дѣятельность. Въ отношеніи мышцъ и (нѣкоторыхъ) железъ нервная система есть иниціаторъ ихъ дѣятельности; и такъ какъ послѣдняя, подобно дѣятельности машинъ, является временами (въ связи съ извѣстными потребностями организма) то усиленной, то ослабленной, то совсѣмъ остановленной, то явно, что вся эта регуляція выходитъ цѣликомъ изъ нервной системы.
Въ большинствѣ общеизвѣстныхъ машинъ регуляціей завѣдуетъ машинистъ, — его рука пускаетъ въ ходъ тотъ или другой придатокъ. Но есть въ машинахъ и такіе регуляторы, которые замѣняютъ руку машиниста, приходя въ цѣлесообразную дѣятельность, какъ говорится, сами собою, но, въ сущности, подъ вліяніемъ измѣняющихся условій въ ходѣ машины. Наиболѣе извѣстнымъ примѣромъ такого регулятора можетъ служить предохранительный клапанъ въ паровикахъ Уатта. По мѣрѣ того, какъ напряженіе пара въ котлѣ возростаетъ за извѣстный предѣлъ, клапанъ самъ собою увеличиваетъ отверстіе для выхода пара вонъ, и наоборотъ. Такихъ приспособленій извѣстно множество и всѣ они носятъ названіе автоматическихъ регуляторовъ.
Въ животномъ, какъ самодѣйствующей машинѣ, регуляторы, очевидно t могутъ бытъ только автоматическими, т.-е. приходить въ цѣлесообразную дѣятельность подъ вліяніемъ измѣненныхъ условій въ состояніи или ходѣ машины. Поскольку дѣятельности такихъ регуляторовъ цѣлесообразны, постольку онѣ способны замѣнятъ руку машиниста, руководимую разумомъ.
При такомъ взглядѣ на значеніе нервныхъ снарядовъ уяснить себѣ жизненный смыслъ актовъ чувствованія уже не трудно.
Чувствованіе соотвѣтствуетъ дѣйствію сигнальной части регулятора. Приходя въ дѣятельность подъ вліяніемъ измѣненныхъ условій въ состояніи или ходѣ той или другой части животной машины, сигнальный снарядъ въ свою очередь приводитъ въ дѣятельность приспособленіе (въ видѣ движенія или отдѣленія сока), направленное къ устраненію ненормальности.
Такихъ регуляторовъ въ тѣлѣ множество и дѣятельность ихъ, въ сущности, направлена къ тому, чтобы охранять анатомическую и физіологическую цѣлость тѣла. Чувствованіе во всѣхъ этихъ регуляціяхъ играетъ, въ сущности, одну и ту же сигнальную роль; но проявленіе его и отношеніе къ той части снарядовъ, которою вызывается движеніе или отдѣленіе, представляютъ большія разницы. Послѣдними я и воспользуюсь, чтобы привести чувствованія въ опредѣленную систему. Такую классификацію я позволяю себѣ назвать раціональной, потому что она, какъ увидимъ ниже,, обнимаетъ собою тѣ двѣ стороны чувствованія (его качественное проявленіе и отношеніе къ движенію), которыми опредѣляется его физіологическій смыслъ, т.-е. смыслъ для жизни тѣла. Описывать различныя категоріи регуляцій я буду, ради большей ясности, на примѣрахъ.
Первую категорію образуютъ дѣятельности наиболѣе простыхъ снарядовъ, служащихъ, такъ сказать, провинціальнымъ или дробнымъ интересамъ тѣла, — снарядовъ, обезпечивающихъ анатомо-физіологическую цѣлость отдѣльныхъ частей животной машины.
Въ глазу три такихъ регулятора: мигательный, слезный и фотомоторный. Первые два дѣйствуютъ совмѣстно, обезпечивая цѣлость и прозрачность передней части глазнаго яблока. Производимый ими эффектъ можно безъ всякой натяжки уподобить протиранію стекла мокрою тряпкой. Дѣятельность обоихъ вызывается внѣшними вліяніями на чувствующую поверхность глазнаго яблока; убѣдиться въ этомъ можно на множество ладовъ. Нормальныя внѣшнія вліянія такъ слабы, что не ощущаются нами; но стоитъ тѣмъ же вліяніямъ нѣсколько усилиться (вѣтеръ, холодный воздухъ, летучія ѣдкія вещества и пр.) и, рядомъ съ сознаваемыми ощущеніями, они вызываютъ усиленное слезотеченіе и миганіе. Такъ же дѣйствуетъ и всякая попадающая въ глазъ соринка. Наоборотъ, держаніе глаза закрытымъ устраняетъ миганіе. Акты начинаются раздраженіемъ чувствующей поверхности глазнаго яблока (волокна тройничнаго нерва), и возбужденіе переходитъ, съ одной стороны, на круговую мышцу вѣка (черезъ волокна личнаго нерва), съ другой — на слезоотдѣлительную железу (черезъ слезныя вѣтви тройничнаго). Оба явленія принадлежать къ разряду рефлексовъ и, какъ таковые, становятся невозможными, когда чувствующая поверхность разобщена съ отражательнымъ центромъ (перерѣзкой тройничнаго нерва). Дѣятельность третьяго механизма заключается въ регулированіи количества свѣта, падающаго на сѣтчатку, путемъ съуженія зрачка, по мѣрѣ усиленія свѣта. Это въ свою очередь рефлексъ (съ волоконъ зрительнаго нерва на волокна n. oculomotorii), происходящій внѣ нашего сознанія (въ еще большей степени, чѣмъ предъидущіе).
Спускаясь по головѣ ниже, мы находимъ въ актѣ чиханія, вызванномъ раздраженіемъ внутренней чувствующей поверхности носа, проявленіе дѣятельности снаряда, защищающаго входъ въ дыхательные пути противъ проникновенія туда инородныхъ тѣлъ и раздражающихъ веществъ. Двигательную половину акта составляетъ наполненіе легкаго воздухомъ черезъ ротъ съ послѣдующимъ сильнымъ и отрывистымъ обратнымъ токомъ воздуха изъ легкаго черезъ носъ наружу, къ чему нерѣдко присоединяется усиленное отдѣленіе слезъ (выводимыхъ наружу черезъ полость носа). Актъ опять рефлекторный.
Если человѣкъ, лежа на спинѣ, закинетъ голову настолько назадъ, чтобы въ носъ можно было налить осторожно воды (форма опыта Э. Г. Вебера), то задній выходъ носовой полости замыкается, какъ при глотаніи, нёбною занавѣской. Актъ опять рефлекторный и соотвѣтствуетъ по смыслу захлопыванію клапана на протяженіи дыхательныхъ путей.
Въ гортани встрѣчаемъ подобные же защитительные механизмы. Кверху отъ голосовыхъ связокъ раздраженіе чувствующей оболочки гортани вызываетъ отраженное замыканіе голосовой щели, что соотвѣтствуетъ захлопыванію клапана, направленному противъ прониканія инородныхъ веществъ внизъ. Если же этотъ входъ пройденъ инороднымъ тѣломъ и слизистая оболочка раздражается подъ голосовыми связками, то раздраженіе вызываетъ кашель, актъ выталкиванія, соотвѣтствующій по смыслу чиханію.
Полость рта защищена противъ дѣйствія раздражающихъ веществъ слабѣе, но, все-таки, защищена отраженнымъ слюнотеченіемъ, вслѣдъ за раздраженіемъ стѣнокъ полости рта. Слюноотдѣлительные рефлексы цѣлесообразны, впрочемъ, и въ другомъ еще отношеніи: совпадая по времени съ поступленіемъ пищевыхъ веществъ въ полость рта и актами жеванія, они являются цѣлесообразными приспособленіями, въ смыслѣ экономнаго расходованія пищеварительнаго сока, — наступаютъ именно тогда, когда сокъ нуженъ для пищеварительныхъ и глотательныхъ цѣлей.
На пути изъ рта въ желудокъ, въ мѣстѣ, гдѣ глотаніе изъ акта, подчиненнаго волѣ, становится непроизвольнымъ, существуютъ нервно-мышечныя приспособленія противъ прониканія пищи въ носъ и дыхательные пути, происходящіе помимо нашего сознанія; но рядомъ съ ними есть и такіе механизмы, рефлекторная дѣятельность которыхъ сознается всякимъ, — я разумѣю позывы на рвоту при раздраженіи нёбной занавѣски или корня языка и позывы на глотаніе, совпадающіе съ катарральнымъ набуханіемъ язычка (uvulae),
Въ желудкѣ извѣстны три регулятора: отдѣленіе желудочнаго сока подъ вліяніемъ раздраженія слизистой оболочки во всѣхъ мѣстахъ, усѣянныхъ пепсинными железами; рефлекторная рвота, при раздраженіи слизистой оболочки близъ входнаго отверстія, и, наконецъ, спазмотическое замыканіе выходнаго отверстія (sphincter pyloricus) вслѣдъ за наполненіемъ желудка пищей. (Изъ тѣла животнаго, убитаго тотчасъ послѣ ѣды, можно желудокъ вынуть, и онъ не опорожняется, какъ бы ни былъ сильно растянутъ пищей). Цѣлесообразность первыхъ двухъ актовъ понятна изъ вышеприведенныхъ аналогичныхъ примѣровъ; что же касается третьяго, то цѣлесообразность его опредѣляется тѣмъ обстоятельствамъ, что для перевариванія пищи въ желудкѣ требуется время, значитъ открытый выходъ изъ этой полости былъ бы фактомъ не цѣлесообразнымъ.
Дѣятельность всѣхъ описанныхъ механизмовъ представляетъ слѣдующія стороны: всѣ они обезпечиваютъ цѣлость отдѣльныхъ частей или органовъ тѣла; во всѣхъ случаяхъ акты происходятъ по типу рефлексовъ (отраженныхъ движеній) съ машинальнымъ однообразіемъ и правильностью: за раздраженіемъ чувствующей поверхности роковымъ образомъ слѣдуетъ движеніе всегда одного и того же рода (т.-е. въ немъ участвуетъ всегда одна и та же группа мышцъ) и весь актъ осложняется или въ малой степени, или вовсе не осложняется сознательными ощущеніями. Несмотря на послѣднее — точнѣе, можетъ быть, на основаніи послѣдняго — слѣдуетъ во всѣхъ случаяхъ приписать чувствующимъ поверхностямъ нервныхъ снарядовъ значительную степень возбудимости вообще, а нѣкоторымъ изъ нихъ, кромѣ того, такъ называемую специфическую раздражительность. Такъ, зрачокъ особенно чувствителенъ только къ свѣту; позывъ на рвоту происходитъ не отъ всякаго прикосновенія къ нёбной занавѣскѣ, наприм., отъ прикосновенія къ ней проглатываемаго пищеваго кома рвоты не бываетъ; слюно-отдѣлительный аппаратъ возбуждается преимущественно дѣйствіемъ извѣстныхъ вкусовыхъ веществъ, — не всѣхъ безъ разбора, — и т. д. Если бы такая тонкая чувствительность или легкая возбудимость была во всѣхъ случаяхъ доказана, то ею можно было бы объяснить какъ сравнительную безсознательность актовъ, относя причину послѣдней къ крайней слабости нормальныхъ раздраженій, такъ и роковое послѣдованіе движеній за возбужденіемъ.
На границѣ между этою категоріей регуляцій и послѣдующею я ставлю акты опорожненія мочеваго пузыря и прямой кишки отъ ихъ содержимаго. По достигаемому регуляторами результату, оба акта равнозначны выше разобраннымъ, обоими обезпечивается функціональная цѣлость извѣстныхъ.органовъ. Но чувствованіе, которымъ начинаются акты, здѣсь уже всегда -сознательное, и сигнальное значеніе его выступаетъ съ особенною ясностью. Я разумѣю позывы на мочу и выведеніе кала, въ основѣ которыхъ лежитъ, какъ извѣстно, чувственное раздраженіе слизистой, оболочки пузыря и прямой кишки близъ выходныхъ отверстій содержимымъ той и другой полости. Другая съ виду существенная разница этихъ регуляцій отъ предъидущихъ заключается въ томъ, что здѣсь двигательная реакція не связана столь роковымъ образомъ съ сигнальнымъ знакомъ, какъ тамъ: человѣкъ, получивъ такой сигналъ, можетъ и не послушаться его голоса; такъ что актъ опорожненія обѣихъ полостей становится до извѣстной степени актомъ произвольнымъ. Пренебречь голосомъ человѣкъ можетъ изъ самыхъ разнообразныхъ побужденій, слѣдовательно, между сигналомъ и цѣлесообразнымъ движеніемъ становится не только воля, но и разсужденіе. Кто не знаетъ, наконецъ, что опорожненіе обѣихъ полостей можетъ быть намѣреннымъ безъ всякаго чувственнаго сигнала?
Слѣдуетъ ли, однако, заключить изъ этого, что наши новые регуляторы устроены совсѣмъ по другому типу, чѣмъ прежніе, что здѣсь сигнальная и двигательная половина разъединены, а тамъ связаны другъ съ другомъ, — дѣйствительно, какъ части какой-нибудь машины.
Наблюденія и прямые опыты говорятъ положительно противное. Оба снаряда родятся у человѣка готовыми на свѣтъ и приводятся въ дѣйствіе въ первые мѣсяцы жизни, конечно, не сознательно-произвольною иннерваціей. У взрослаго они тоже могутъ происходить безсознательно. Извѣстно далѣе, что человѣкъ властенъ не слушаться сигналовъ лишь до извѣстной степени. Позывъ, вначалѣ не сильный, можетъ съ теченіемъ времени сдѣлаться настолько настойчивымъ, что человѣкъ ему уступаетъ. А неудержимые позывы при искусственныхъ раздраженіяхъ шейки мочеваго пузыря, или такіе же позывы въ натужныхъ поносахъ! Извѣстны, правда, случаи на тифозныхъ больныхъ и вообще на людяхъ въ безсознательномъ состояніи, что пузырь можетъ растягиваться до громадныхъ размѣровъ, не вызывая сокращенія опоражнивающихъ мышцъ; но явленіе это можетъ "быть истолковываемо не только тѣмъ, что подавлена произвольная иннервація, а также и разстройствомъ въ сигнальной части снаряда. Не нужно забывать, кромѣ того, что въ пузырѣ дѣйствію detrursoris urinae противодѣйствуетъ сверхъ мышечнаго жома еще жомъ эластическій; поэтому удерживать мочу должно быть легче, чѣмъ удерживаться, наприм., отъ кашля или чиханія. Но, вѣдь, отъ послѣднихъ человѣкъ можетъ въ извѣстныхъ предѣлахъ тоже удерживаться; отъ миганія также. Съ другой стороны, и миганіе, и кашель, и чиханіе человѣкъ можетъ воспроизводить намѣренно, — безъ всякой чувственной стимуляціи. Значитъ, разъединеніе сигнальной и двигательной половины акта при посредствѣ угнетающаго дѣйствія воли встрѣчается и на регуляторахъ первой категоріи. Вотъ, движеніе райка, вторая половина акта глотанія, дѣйствіе желудочнаго жома и отдѣленія железъ, — эти дѣйствительно не подчинены волѣ и быть воспроизведены намѣренно не могутъ. Значитъ, въ сущности, дѣло стоитъ слѣдующимъ образомъ. Тамъ, гдѣ рабочій органъ регулятора не подчиненъ волѣ, актъ имѣетъ прямо машинообразный характеръ, хотя бы возбужденіе вызывало сознательныя ощущенія; связь между сигнальною и двигательною частью снаряда кажется здѣсь прямой и неразрывной. Когда же рабочій органъ подчиненъ волѣ, то актъ можетъ происходить съ двоякимъ характеромъ: или машино-образно (кашель или чиханіе въ глубокомъ снѣ и пр.), или съ завѣдома воли; и вмѣшательство послѣдней можетъ быть выражено въ различныхъ случаяхъ различно рѣзко. Соотвѣтственно этому актъ пріобрѣтаетъ въ большей или меньшей степени характеръ сознательной произвольности, и связь между сигнальною и двигательною половиной регулятора съ виду разрывается.
Вторую категорію регуляцій представляютъ такъ называемыя системныя чувства съ ихъ двигательными вліяніями. Общимъ фономъ для относящихся сюда многообразныхъ проявленій служитъ то смутное валовое чувство (вѣроятно, изъ всѣхъ органовъ тѣла, снабженныхъ чувствующими нервами), которое мы зовемъ у здороваго человѣка чувствомъ общаго благосостоянія, а у слабаго или болѣзненнаго — чувствомъ общаго недомоганія. Въ общемъ, фонъ этотъ хотя и имѣетъ характеръ спокойнаго, ровнаго, смутнаго чувства, вліяетъ, однако, очень рѣзко не только на рабочую дѣятельность, но даже и на психику человѣка. Отъ него зависитъ тотъ здоровый тонъ во всемъ, что дѣлается въ тѣлѣ, который медики обозначаютъ словомъ vigor vitalis и то, что въ психической жизни носитъ названіе душевнаго настроенія. Фонъ этотъ не всегда, однако, остается спокойнымъ: время отъ времени въ немъ происходятъ нормальныя возмущенія, и когда это случается, изъ общей чувственной карѣины выдѣляется та или другая спеціальная форма системнаго, чувства, которая и становится тогда господствующей. Такихъ нормальныхъ или физіологическихъ формъ мы знаемъ нѣсколько: голодъ, жажда, половое чувство, позывъ на дѣятельность, усталость и сонливость;у патологовъ же этихъ формъ, какъ видоизмѣненій чувства недомоганія и боли, множество; о послѣднихъ мы, однако, говорить не будемъ.
Всѣ физіологическія формы системнаго чувства имѣютъ слѣдующія общія стороны. Вездѣ чувство отличается такою же нерасчленяемостью, какъ въ случаяхъ первой категоріи, представляя^ какъ тамъ, одни лишь колебанія въ силѣ. Подобно предшествующимъ двумъ переходнымъ формамъ, системное чувство имѣетъ всегда характеръ позыва (позывъ на ѣду, питье и половое удовлетвореніе, на дѣятельность, отдыхъ и сонъ); поэтому, появляясь періодически, оно исчезаетъ вмѣстѣ съ удовлетвореніемъ позыва. На этомъ же основаніи чувство развивается постепенно и столь незамѣтно, что уловить его начало невозможно. Но разъ, развившись до извѣстной степени, оно всегда доходитъ до сознанія и вліяетъ, подобно основной смутной формѣ, очень, рѣзко даже на психику. Возростая же въ еще большихъ размѣрахъ, чувство пріобрѣтаетъ, наконецъ, столь рѣзко выраженный импульсивный характеръ, что становится, черезъ посредство психики, источникомъ для многообразныхъ сложныхъ дѣятельностей, направленныхъ къ удовлетворенію позыва. Къ общимъ же характерамъ системныхъ чувствъ слѣдуетъ отнести ихъ топографическую неопредѣленность. Это. значитъ слѣдующее: сознаваемыя человѣкомъ ощущенія первой категоріи относятся имъ (и всегда правильно) къ той именно мѣстности, гдѣ раздраженіе падаетъ на чувствующую поверхность — причина миганія относится къ глазу, причина чиханія — къ носу и т. д.; тогда какъ голодъ, жажду, сонливость, половое чувство и проч. отнести къ опредѣленному мѣсту невозможно. На какомъ же, основаніи можно сопоставлять этотъ рядъ крайне сложныхъ явленій съ описанными выше случаями первой категоріи?…
Явленія здѣсь, дѣйствительно, несравненно сложнѣе, тѣнь тамъ, но по своему основному смыслу они, все таки, представляютъ проявленія дѣятельности устроенныхъ извѣстнымъ образомъ регуляторовъ. Голодъ и жажда, съ чувствомъ насыщенія, регулируютъ періодичность и количественную правильность пищеваго прихода. Усталость служитъ сигналомъ для прекращенія дѣятельности. Половыми инстинктами обезпечивается цѣлость вида и проч. Во всѣхъ этихъ случаяхъ за чувствомъ остается, какъ и прежде, значеніе сигнала, и сигнальный знакъ вызывается, какъ въ машинахъ, измѣненными условіями въ ихъ ходѣ. При этомъ, въ сущности, безразлично, какъ именно развивается то или другое системное чувство — есть ли и для нихъ часть эквивалентная чувствующимъ поверхностямъ первой категоріи, или оно родится изъ возбужденій въ центральной части нервной системы (подобно, наприм., чувству задыханія). Суть дѣла въ томъ, что измѣненныя условія въ состояніи машины, какъ условія для приведенія въ дѣйствіе автоматическаго регулятора, и здѣсь всегда налицо[2]. Существенную разницу между системными и дробными регуляторами составляетъ, дѣйствительно, то, что послѣдніе вліяютъ лишь на небольшія группы мышцъ, а первые приводятъ въ дѣятельность, такъ сказать, всю двигательную машину тѣла. Но, вѣдь, и цѣли регуляціи въ обоихъ случаяхъ не одинаковы: дробными обезпечивается цѣлость маленькихъ участковъ тѣла, а этими — цѣлость всей животной машины и цѣлость вида. Другая разница еще рѣзче: системное чувство вызываетъ цѣлесообразную дѣятельность не иначе, какъ черезъ посредство психики, такъ что дѣятельность получаетъ сознательно-произвольный характеръ. Однако, послѣднее вѣрно лишь въ извѣстныхъ границахъ: у животныхъ при сильномъ голодѣ и во время течки дѣятельность имѣетъ вынужденный характеръ; долгая безсонница при сильномъ физическомъ утомленіи ведетъ ко сну даже при самыхъ ненормальныхъ условіяхъ (извѣстно, наприм., что солдаты на передовыхъ севастопольскихъ батареяхъ спали подъ бомбардировку). Слѣдовательно, и съ этой стороны дѣятельность системныхъ регуляторовъ не представляетъ принципіальнаго отличія отъ дѣйствія снарядовъ, опоражнивающихъ пузырь и прямую кишку (оттого я и поставилъ послѣдніе два акта, какъ переходную ступень отъ первой категоріи ко второй).
И тамъ, и здѣсь основныя черты въ устройствѣ регулятора однѣ и тѣ же, только связь между сигнальною и двигательною частью становится все болѣе и болѣе сложной, достигая у человѣка, съ его высокою психическою организаціей, наибольшей запутанности.
Въ промежутокъ между второй и послѣдующей категоріей слѣдуетъ поставить ту смутно, сознаваемую систему ощущеній смѣшаннаго происхожденія, которая сопровождаетъ всякое мышечное движеніе или, точнѣе, всякое перемѣщеніе частей костнаго скелета другъ относительно друга. Для краткости (хотя и неправильно) эту сумму ощущеній обозначаютъ иногда словомъ «мышечное чувство». Другую промежуточную форму составляетъ система кожныхъ ощущеній, за исключеніемъ, впрочемъ, осязательные которыя относятся уже въ послѣдующую третью категорію.
Изъ жизненной практики всякому извѣстно, что человѣкъ управляй своими движеніями при посредствѣ двухъ чувствъ: зрѣнія и осязанія. Подъ контролемъ глаза движеніе направляется къ достиженію извѣстной (видимой или мыслимой) цѣли, а достиженіе послѣдней сигнализируется для сознанія тѣмъ же глазомъ или осязаніемъ, или, обоими вмѣстѣ (иногда и прочими чувствами). По, вѣдь, и слѣпой умѣетъ управлять движеніями своихъ членовъ, и если онъ способенъ давать имъ надлежащее направленіе, значитъ, и у него имѣется какое-нибудь другое контрольное чувство, эквивалентное зрѣнію. Такое чувство есть въ самомъ дѣлѣ, но оно присуще, какъ слѣпому, такъ и зрячему, и заключается въ нашей способности чувствовать и оцѣнивать съ извѣстною вѣрностью всякое измѣненіе въ относительномъ положеніи частей собственнаго тѣла, равно какъ и самый актъ перемѣщенія ихъ, происходитъ, или послѣднее пассивно, или произведено вращеніемъ мышцъ. Ощущенія, которыми сопровождаются такія перемѣнъ имѣютъ смѣшанное происхожденіе, родясь изъ натяженій и разслабленій кожи и подлежащихъ слоевъ, преимущественно вблизи сочлененій, равно какъ изъ активныхъ сокращеній и пассивныхъ растяженій участвующія въ перемѣщеніи мышцъ. Нѣтъ сомнѣнія, что ощущенія эти, несмотря на ихъ смутность, играютъ руководящую роль въ дѣлѣ координаціи сокращеній отдѣльныхъ мускуловъ; уловить механизмъ такой регуляціи путемъ хотя бы опыта до сихъ поръ не удается. Чувственныя основы тѣхъ понятій, которыя мы выражаемъ словами: верхъ, низъ, передъ, задъ, правое, лѣвое, прямо, впередъ, поворотъ, подъемъ, наклонъ, скорый, медленный, отрывочный и проч., суть показанія мышечнаго чувства.
Понимаемое въ такомъ обширномъ смыслѣ, мышечное чувство можетъ слѣдовательно, назваться ближайшимъ регуляторомъ движеній, и, въ то же время чувствомъ, которое помогаетъ животному сознавать въ каждый, данный моментъ положеніе собственнаго тѣла въ пространствѣ, притомъ, какъ при покоѣ его, такъ и при движеніи. Оно представляетъ, слѣдовательно, одно изъ орудій оріентаціи животнаго въ пространствѣ и времени. Какъ таковое, мышечное чувство служитъ, очевидно, валовымъ цѣлямъ организма и родится, подобно системнымъ чувствамъ, не изъ какого нибудь отдѣльнаго маленькаго участка тѣла, а изъ цѣлыхъ системъ чувствующія органовъ. Будучи, далѣе, столь же смутнымъ, какъ системное чувство, ея въ противность послѣднему способно уже значительно видоизмѣняться смотря по мѣстности, изъ которой родится, и по характеру движенія. Послѣднимъ свойствомъ оно уже напоминаетъ чувствованія болѣе высокаго порядка, но по своей полной безстрастности стоитъ совсѣмъ особнякомъ.
Кожѣ присущи, помимо осязательныхъ, тепловыя и болевыя ощущенія. Первыя изъ нихъ (тепловыя), по ихъ малой способности вызывать у животныхъ двигательныя реакціи, изучены очень плохо и касаться ихъ мы не будемъ. Болевыя же ощущенія служатъ, наоборотъ, источникомъ самыхъ разнообразныхъ движеній и изучены въ отношеніи ихъ связи съ послѣдними сравнительно подробно. Общій смыслъ относящихся сюда явленій вытекаетъ изъ слѣдующаго. Способность чувствовать боль развита по всей поверхности кожи и въ какой бы ея точкѣ боль ни причинялась, она повсюду сопровождается и у животнаго, и’у человѣка цѣлесообразными движеніями одного и того же смысла: устранить, оттолкнуть причиняющую боль причину или уйти отъ раздражителя. Такія реакціи въ отношеніи къ каждой точкѣ кожи въ отдѣльности носятъ характеръ невольныхъ движеній и называются кожно-мышечными рефлексами; вся же сумма реакцій, отнесенная ко всей поверхности кожи, является выраженіемъ дѣятельности крупнаго системнаго снаряда, обезпечивающаго цѣлость всей внѣшней поверхности тѣла, которая, очевидно, подвергается во время жизни животнаго наибольшимъ случайнымъ насиліямъ.
Въ основныхъ чертахъ устройство кожно-мышечныхъ снарядовъ повторяетъ собою то, что было сказано выше о наипростѣйшихъ регуляторахъ, въ которыхъ рабочій органъ подчиняется волѣ. Цѣлесообразной кожно-мышечный рефлексъ можетъ происходить безъ сознанія и съ машинообразною правильностью, но также осложняться сознательными ощущеніями, съ вмѣшательствомъ воли, и можетъ, наконецъ, воспроизводиться намѣренно, безъ участія какого бы то ни было чувственнаго раздраженія. Все отличіе этихъ явленій отъ дѣятельности простыхъ дробныхъ регуляторовъ заключается въ томъ, что здѣсь работаетъ неизмѣнно одна и та же группа мышцъ въ одномъ и томъ же направленіи, а тамъ мышечная группировка можетъ разнообразиться въ значительныхъ предѣлахъ и по числу работающихъ мышцъ, и по порядку сочетанія ихъ дѣятельностей во времени.
Послѣднюю категорію регуляцій составляютъ дѣятельности высшихъ органовъ чувствъ съ ихъ двигательными послѣдствіями.
Къ высшимъ органамъ чувствъ причисляютъ обыкновенно вкусъ и обоняніе. Животному оба эти чувства оказываютъ дѣйствительно очень важныя услуги, давая ему возможность разобраться между съѣдомымъ и не съѣдомымъ, чуять добычу и врага; но въ жизни человѣка показанія этихъ чувствъ стоятъ по своему значенію неизмѣримо ниже того, что дается зрѣніемъ, осязаніемъ и слухомъ. Тѣмъ не менѣе, и въ нихъ начинаетъ уже сказываться та особенность, которою отличаются чувствованія этой 3-й категоріи отъ всѣхъ предшествующихъ формъ.
Если въ глазъ попадетъ соринка, то для вызываемаго ею чувственнаго эффекта безразлично, будетъ ли она деревянная, каменная или желѣзная, будетъ ли она имѣть правильную или неправильную форму, тотъ или другой цвѣтъ и пр., — присутствіе ея причиняетъ глазу или только помѣху, или боль, мало отличаясь въ послѣднемъ случаѣ даже отъ дѣйствія капли раздражающей жидкости. Другое дѣло, если разсматривать ту же соринку зрительно: глазъ различаетъ въ ней цвѣтъ и форму, и настолько опредѣленно, что показанія его могутъ быть выражены словомъ (т.-е. соотвѣтственными данному цвѣту и формѣ терминами). Вотъ этою-то способностью давать измѣнчивыя по формѣ чувственныя показанія, въ связи съ измѣнчивостью формъ раздраженія, и отличаются высшіе органы чувствъ отъ всѣхъ прочихъ чувствующихъ поверхностей; и причина этого лежитъ въихъ болѣе сложной и высокой организаціи. Чѣмъ проще устроенъ воспринимающій раздраженіе снарядъ, тѣмъ ощущеніе однообразнѣе по содержанію, и наоборотъ. Различныя степени совершенства различныхъ органовъ чувствъ въ этомъ отношеніи легко узнавать изъ обилія прилагательныхъ, которыми человѣкъ выражаетъ на словахъ разныя стороны даваемыхъ ими ощущеній. Обоняніе и вкусъ даютъ, напримѣръ, только три главныя категоріи качествъ: пріятные, непріятные и ѣдкіе запахи и вкусы; но послѣдняя категорія представляетъ уже вмѣшательство болевыхъ ощущеній. Далѣе, вкусъ различаетъ: сладкое, горькое, соленое (прилагательное заимствовано отъ предмета) и вислое; а затѣмъ для ощущеній уже нѣтъ спеціальныхъ терминовъ, — качество опредѣляется принадлежностью къ предмету: вкусъ рябчика, сыра, вина и т. п. То же самое повторяется и на обоняніи: чувствованія и здѣсь крайне разнообразны, но терминовъ для нихъ нѣтъ. Оттого и говорятъ: запахъ мяты, ландыша, сигары, амміака и пр. Зрѣніе же даетъ намъ пять категорій: очертаніе или контуры, цвѣтъ, величину, тѣлесную форму, наконецъ, положеніе предмета относительно нашего тѣла. Нѣкоторымъ изъ нихъ соотвѣтствуетъ, въ то же время, множество видовыхъ формъ съ спеціальными названіями: кругъ, овалъ, треугольникъ и пр. для 1-й категоріи; красный, оранжевый, желтый и т. д. для 2-й; круглый, цилиндрическій, трехгранный и т. д. для 4-й. Сумма кожныхъ ощущеній еще разнообразнѣе по содержанію, такъ какъ сюда, кромѣ четырехъ зрительныхъ категорій (за исключеніемъ цвѣтной), входятъ тепловыя ощущенія, чувство гладкости и шероховатости, твердости, упругости и мягкости осязаемыхъ предметовъ. Разнообразіе звуковыхъ формъ, доступныхъ человѣческому уху, едва ли не наибольшее. Отбитъ только принять во вниманіе, что для части ихъ, правда, значительной, спеціальное словесное наименованіе (вродѣ, напримѣръ, опредѣленій цвѣта) невозможно, а возможно только условное выраженіе письменными знаками. Это звуки, артикулированные въ рѣчь — сложные звуки, изъ которыхъ каждый представляетъ опредѣленный звуковой образъ.. Легко понять, что сумма всѣхъ лексиконовъ всѣхъ нарѣчій не представляетъ собою и сотой доли всего богатства формъ, потому въ лексиконахъ нѣтъ ни грамматическихъ флексій, ни интонацій живой рѣчи, ни того громаднаго разнообразія шумовъ и неартикулированныхъ звуковъ, которыми наполнена природа. Для животныхъ звуки человѣческой рѣчи недоступны по смыслу, но имъ знакомы многіе голоса въ природѣ и они знаютъ, частью по опыту, частью инстинктивно, ихъ цѣну.
Другую отличительную особенность высшихъ органовъ чувствъ составляетъ то, что даваемыя ими ощущенія не имѣютъ такого субъективнаго характера, какъ, напримѣръ, боль или голодъ, а относятся сознаніемъ наружу къ произведшимъ ихъ причинамъ, объективируются. У животныхъ, судя по двигательнымъ реакціямъ, вытекающимъ изъ показаній ихъ органовъ, свойства эти стоятъ въ прямой связи со способностью чувствующихъ снарядовъ возбуждаться внѣшними вліяніями издалека. Такъ, у собакъ обонятельныя ощущенія едва ли имѣютъ менѣе объективный характеръ, чѣмъ зрительныя и слуховыя. Къ человѣку же это правило неприложимо, потому что неидущія издалека осязательныя ощущенія имѣютъ у него объективный характеръ, а обонятельныя скорѣе субъективный и относятся наружу лишь путемъ опыта, при посредствѣ другихъ чувствъ.
Какъ бы то ни было, но разобранными двумя свойствами, расчлененностью впечатлѣній и отнесеніемъ ихъ наружу къ производящимъ причинамъ, опредѣляется жизненный смыслъ высшихъ органовъ чувствъ.
Это суть орудія общенія животнаго съ внѣшнимъ предметнымъ міромъ. Съ нашей же точки зрѣнія, это суть орудія, при посредствѣ которыхъ животное получаетъ чувственные сигналы или знаки отъ внѣшнихъ предметовъ, настолько разнообразные по содержанію, насколько высоко развитъ воспринимающій ихъ органъ. Въ прежнихъ категоріяхъ сигналъ шелъ изъ собственнаго тѣла, а теперь изъ окружающаго животное пространства. Въ большинствѣ прежнихъ случаевъ регуляторъ имѣлъ значеніе только защитительнаго снаряда противъ вліяній, уже непосредственно подѣйствовавшихъ на тѣло. Теперь же смыслъ его расширился: приходя издалека, сигналы предувѣдомляютъ животное и, будучи разнообразными по содержанію, способны вызывать не машинально-однообразную двигательную реакцію, какъ прежде (вродѣ, напримѣръ, съуженія отверсты, захлопыванія клапана и т. п.), а серіи подобныхъ реакцій. Отсюда же само собою слѣдуетъ, что послѣднія появляются отвѣтомъ лишь на такіе сложные чувственные знаки, которые мы пріурочиваемъ къ внѣшнимъ предметамъ. Солнечный лучъ, падая на глазъ, способенъ вызвать сокращеніе зрачка, миганіе, поворачиваніе головы и пр.; но это не будутъ реакціи «зрительнаго снаряда». Видъ волка для овцы или видъ овцы для волка — вотъ тѣ сигналы или тѣ чувственные образы, о которыхъ здѣсь говорится и которые вызываютъ у обоихъ животныхъ двигательныя реакціи противуположнаго смысла.
Нужно ли прибавлять къ этому, что разбираемыя чувствованія служатъ тѣлу не иначе, какъ въ сознательной формѣ?
Сказаннымъ доселѣ службы высшихъ органовъ чувствъ, особенно зрѣнія, еще не исчерпываются. Благодаря способности глаза (вмѣстѣ съ двигательными снарядами глазнаго яблока) быстро схватывать формы и относительное положеніе внѣшнихъ предметовъ, животное не только получаетъ возможность не быть прикрѣпленнымъ къ мѣсту, но и способность къ быстрымъ передвиженіямъ. Глазу же животное обязано умѣньемъ различать съ разстоянія покоющіеся предметы отъ движущихся. Поэтому зрѣніе (пространственное) считается главнымъ орудіемъ оріентаціи животнаго въ пространствѣ и времени.
Если собрать теперь воедино все, что было сказано о службахъ высшихъ органовъ чувствъ и ихъ отношеніи къ движенію, то регулирующее значеніе ихъ становится несомнѣннымъ и типъ регуляціи остается въ основныхъ чертахъ прежнимъ, представляя усложненія лишь въ деталяхъ. Въ самомъ дѣлѣ, нормально, сигналы вызываютъ здѣсь цѣлесообразныя двигательныя реакціи только черезъ психику, насколько съ сигналами связанъ для сознанія животнаго опредѣленный смыслъ; оттого связь между обѣими половинами регулятора можно назвать психомоторной. Огородное чучело внушаетъ, напримѣръ, воробьямъ ужасъ только въ теченіе нѣкотораго времени, а затѣмъ наблюденія и опытъ научаютъ ихъ не бояться этого самаго образа. Но, вѣдь, и позывъ на опорожненіе пузыря, вызывая произвольно двигательную реакцію, долженъ имѣть для сознанія соотвѣтственный смыслъ. Значитъ, въ этомъ обстоятельствѣ нѣтъ еще принципіальной разницы между разбираемыми актами и предшествующими формами регуляціи. Тѣмъ болѣе, что нѣкоторыя животныя съ отнятыми полушаріями, лишенныя, какъ говорится, сознанія, сохраняютъ еще способность оцѣнивать по смыслу наиболѣе. простыя пространственныя отношенія, способны, напримѣръ, при передвиженіи не натыкаться на окружающіе ихъ предметы.
Другое усложненіе заключается въ томъ, что въ сферѣ высшихъ органовъ чувствъ сигналы очень часто остаются безъ всякаго двигательнаго отвѣта, или, по крайней мѣрѣ, безъ всякой цѣлесообразной двигательной реакціи. Находясь, напримѣръ, въ покоѣ, животное относится къ привычнымъ окружающимъ его предметамъ, повидимому, совершенно безучастно, а, между тѣмъ, эти впечатлѣнія, какъ сигналы, должны были бы вызывать реакціи. Отчего же ихъ нѣтъ? Отвѣтить на это значило бы рѣшить другой болѣе общій вопросъ: чѣмъ собственно выражается то состояніе центральной нервной системы, которое соотвѣтствуетъ одновременно ровному мирному теченію актовъ сознанія, т.-е. чувствованія, и двигательному покою тѣла? Къ сожалѣнію, въ этомъ направленіи извѣстно еще о?ень мало. Знаютъ только, что когда голова сосредоточенно занята мыслями мирнаго свойства, не возбуждающими, движенія въ тѣлѣ угнетаются и чувственные сигналы почти или вовсе не доходятъ до сознанія. Возможно, слѣдовательно, думать, что двигательному покою соотвѣтствуетъ родъ затормаженнаго состоянія двигательной машины тѣла.
Усложненіе есть, наконецъ, и въ двигательной половинѣ регулятора. Голодъ способенъ поднять животное на ноги, способенъ придать поискамъ болѣе или менѣе страстный характеръ; но въ немъ нѣтъ никакихъ элементовъ, чтобы направить движеніе въ ту или другую сторону и видоизмѣнять его сообразно требованіямъ мѣстности и случайностямъ встрѣчъ. Это дѣло высшихъ органовъ чувствъ. Во всѣхъ подобныхъ случаяхъ, т.-е. когда локомоторный снарядъ пущенъ въ ходъ, чувствительные сигналы дѣйствуютъ не на ту или другую группу мышцъ, какъ въ случаяхъ, когда мы при покоѣ намѣренно сгибаемъ, напримѣръ, пальцы руки, или могутъ колѣнѣ, и. т. п., а на нервную механику локомоціи. Благодаря атому, изъ передвиженіямъ своей примитивной формѣ машинообразно правильный, пріобрѣтаетъ значительную степень гибкости, а такъ какъ видоизмѣненія его дѣятельности строго согласованы съ цѣлями движенія (утеканіе отъ врага или преслѣдованіе добычи) и условіями мѣстности, то движеніе получаетъ характеръ обдуманности, какъ будто животное разсуждаетъ, когда ему слѣдуетъ повернуть, когда перескочить, замедлить бѣгъ и пр. А между тѣмъ, понятно, что на бѣгу для подобныхъ размышленій у животнаго нѣтъ времени. Значитъ, связь между сигналами и регуляторными импульсами на локомоцію должна быть при цѣлесообразности очень тѣсная. Другими словами, и съ этой стороны разница между регуляціями разныхъ порядковъ не принципіальная.
И такъ, жизненное значеніе чувствованія въ тѣхъ предѣлахъ, которые обозначены въ началѣ лекціи, опредѣляется первѣе всего ею отношеніемъ Къ рабочимъ органамъ, его способностью вызывать цѣлесообразныя реакціи и уже на второмъ мѣстѣ качественною стороной чувственныхъ продуктовъ — способностью чувствованія видоизмѣняться, соотвѣтственно измѣненію условій возбужденія. Въ первомъ смыслѣ чувствованіе представляетъ одно изъ главныхъ орудій самосохраненія, во второмъ — орудіе общенія съ предметнымъ міромъ, одну изъ главныхъ основъ психическаго развитія животныхъ и человѣка. Первою стороной чувствованіе всецѣло принадлежитъ къ области физіологіи, а второю оно связываетъ нашу науку съ психологіей.
Въ теченіе нынѣшняго семестра я буду разбирать только первую сторону чувствованія, а въ будущемъ стану излагать въ физіологическихъ предѣлахъ ученіе о чувствованіи, какъ орудіи общенія съ предметнымъ міромъ. Въ нынѣшнемъ году спеціальнымъ объектомъ изученія будутъ для васъ нервные снаряды, связывающіе кожу съ мышцами костнаго скелета, а въ будущемъ — преимущественно глазъ.