Пенчо Славейковъ.
правитьВъ лицѣ Пенчо Славейкова молодая болгарская поэзія потеряла одного изъ самыхъ блестящихъ представителей, свою, быть можетъ, самую крупную и многообѣщавшую силу. Не всѣ болгары подпишутся подъ такою характеристикою. Существуетъ мнѣніе — и его поддерживаютъ вполнѣ компетентные люди — что по яркости дарованія, но силѣ непосредственнаго поэтическаго вдохновенія Яворовъ и, даже, Христовъ не уступаютъ Славейкову; пожалуй, даже, — превосходятъ его. Найдутся цѣнители — и тоже вполнѣ компетентные — которые скажутъ, что по размѣру творческой дѣятельности, по ея продолжительности, общедоступности, популярности, по силѣ ея непосредственнаго вліянія на современниковъ Славейковъ не можетъ, даже, сравниваться съ Ив. Вазовымъ. Все это, можетъ быть, вѣрно, но все не измѣняетъ того факта, что на вопросъ: кого вы считаете первымъ изъ современныхъ болгарскихъ поэтовъ? всякій образованный болгаринъ назоветъ вамъ не Христова, не Яворова, не Вазова, а именно Пенчо Славейкова. Объясняется это тѣмъ, что въ немъ и въ его творчествѣ наиболѣе ярко и полно проявляется синтезъ тѣхъ свойствъ, которыя лишь въ своей совокупности даютъ дѣйствительно большого поэта. П. Славейковъ можетъ уступать въ силѣ непосредственной художественной интуиціи Яворову и Христову, въ творческой производительности Вазову, но никто не рѣшится оспаривать у него нерівенства по широтѣ художественнаго захвата, по многообразію и глубинѣ содержанія, по искренней проникновенности чувства, по страстной интенсивности переживаній, по чеканной выразительности языка, по яркой и полной индивидуальности, такъ обаятельно дѣйствовавшей на все окружающее, столь любовно мягкой для всего благородно-красиваго, столь безпощадно враждебной ко всему безобразному и низменно пошлому…
Особенно — къ пошлому, которое поэтъ пророческимъ чутьемъ умѣлъ находить подъ всѣми его переодѣваніями и прикрасами, которое вездѣ и всегда бичевалъ съ неизмѣнною суровостью. Да не подумаетъ, однако, читатель, что въ этомъ отвращеніи къ пошлости было что-нибудь общее съ тѣмъ, что у насъ принято называть «гражданскою поэзіею». Нѣтъ, П. Славейковъ менѣе всего былъ «гражданскимъ поэтомъ» въ обычномъ значеніи этого слова. Кажется, ни къ чему не относился онъ съ большимъ презрѣніе.ти въ своей поэзіи — да пожалуй, и въ жизни, — чѣмъ къ утилитаризму и, особенно, къ утилитаризму въ политикѣ. Но еще въ меньшей степени можно бы было назвать его индифферентистомъ. Если онъ не былъ «гражданиномъ», то еще менѣе онъ былъ «обывателемъ». Это былъ съ начала до конца человѣкъ — пожалуй, даже сверхъчеловѣкъ — которому не было чуждо ничто истинно человѣческое. Нравственный индефферентизмъ, практическій расчетъ, опортюнизмъ во всѣхъ его формахъ и проявленіяхъ были органически чужды его глубокой и страстной природѣ, которая безкорыстно и дѣтски преданно преклонялась передъ красотою, благородствомъ, величіемъ, присущими всякой высокой мысли, всякому глубокому чувству, всякому смѣлому дѣлу. Это былъ поэтъ-аристократъ въ лучшемъ значеніи этого слова, въ томъ, въ которомъ аристократизмъ сливается съ истиннымъ демократизмомъ. Онъ презиралъ «чернь» не менѣе откровенно, чѣмъ Пушкинъ, и его представленіе объ истинномъ «призваніи» поэта было не менѣе ярко; но его презрѣніе распространялось и на тотъ «суетный свѣтъ», въ которомъ вращался пушкинскій поэтъ въ ожиданіи зова къ «священной жертвѣ». Славейковъ внѣ этой священной жертвы даже не мыслитъ поэта. У него поэтъ и про-рокъ какъ то сами собою сливаются въ одно существо, естественнымъ удѣломъ котораго является страданіе, но страданіе радостное, потому что въ немъ есть элементъ искупленія, — страданіе свѣтлое, потому что оно проводитъ избавленіе и счастье. Бичъ его ѣдкаго сарказма безжалостно хлесталъ ту пошлость болгарской литературы, которая нашла себѣ яркое воплощеніе въ безсмертномъ образѣ «бая Ганю» А. Константинова, но это не мѣшало ему любить мучительною любовью свой народъ, душу котораго онъ зналъ во всѣхъ ея извилинахъ и которую понималъ въ совершенствѣ. Этимъ, — вѣроятно, объясняется тотъ фактъ, что омъ — сверхъ-человѣкъ и культурнѣйшій европеецъ по привычкамъ и по образованію — такъ высоко цѣнилъ болгарскую народную поэзію, такъ часто черпалъ въ ней темы и образы для своего собственнаго творчества, такъ много пользовался ею при выработкѣ своего поэтическаго языка. Онъ глубоко презиралъ и жестоко бичевалъ узкое партизанство болгарской политики, низменный карьеризмъ и жадный духъ наживы, царящіе въ болгарской общественной и личной жизни, но тѣмъ страстнѣе любилъ онъ свою пе"частную родину; тѣмъ восторженнѣе воспѣвалъ рѣдкіе моменты героическаго самоотверженія, до котораго она поднималась въ дни великой освободительной борьбы (его знаменитая поэма «Кървава пѣсень»); тѣмъ крѣпче цѣплялся за свою вѣру въ ея свѣтлое будущее. Онъ на словахъ относился къ своимъ согражданамъ, какъ къ какой то низшей расѣ, но подъ этимъ сверхъ-человѣческимъ презрѣніемъ — какъ впрочемъ, если приглядѣться, и подъ сверхъ-человѣчествомъ это учителя, Ницце — таилась поистинѣ трогательная любовь къ человѣческой душѣ. И запасъ этой любви у разбитаго еще юношей параличемъ поэта былъ такъ неисчерпаемъ, что онъ чуть не радостно несъ до послѣдняго дня свой страдальческій крестъ; и что пессимистическія ноты, звучавшія подчасъ жъ его стихотвореніяхъ, неизмѣнно заглушались жизнерадостнымъ, здоровымъ оптимизмомъ…
Пенчо Славейковъ былъ младшій сынъ извѣстнаго болгарскаго общественнаго дѣятеля, публициста и поэта, Петко Славейкова, жившаго и дѣйствовавшаго во второй половинѣ XIX ст. въ до освободительную эпоху и въ первые годы послѣ освобожденія Болгаріи. Онъ родился въ 1866 г. въ балканскомъ городкѣ Трѣвнѣ, въ которомъ и получилъ первоначальное образованіе. Окончивъ гимназію, онъ поѣхалъ для продолженія образованія въ Германію, гдѣ и кончилъ курсъ въ Лейпцигскомъ университетѣ. Во время своего пребыванія въ Германіи онъ вполнѣ овладѣлъ нѣмецкимъ языкомъ, проникся уваженіемъ къ нѣмецкой культурѣ и полюбилъ нѣмецкую поэзію, которую, какъ и русскую, изучилъ и зналъ, что называется, въ совершенствѣ. Эту любовь къ нѣмецкой поэзіи онъ привезъ, вмѣстѣ съ дипломомъ, на родину. Она же руководила и его первыми шагами въ области поэтическаго творчества, котрое долго еще носило на себѣ слѣды вліянія нѣмецкихъ и, отчасти русскихъ поэтовъ.
Началъ писать П. Славейковъ очень рано, еще на гимназической скамьѣ. Но настоящее призваніе сказалось у него значительно позже, — въ университетѣ и, особенно, послѣ окончанія университета, по возвращеніи на родину, гдѣ будущему поэту пришлось на первыхъ же порахъ поступить на службу. Благодаря исключительно благопріятнымъ условіямъ — именно, связямъ и т. п. — служба протекла сравнительно легко, оставляя Славейкову достаточный досугъ для творчества. Но молодой поэтъ относился очень серьезно къ своему призванію. Онъ не довѣрялъ себѣ, стремился къ возможному совершенству, долго и много работалъ надъ каждымъ своимъ произведеніемъ. Эту привычку онъ сохранилъ до послѣднихъ дней своихъ, чѣмъ, можетъ быть, и объясняется то впечатлѣніе нѣкоторой «вымученности», нѣкоторой тяжести, которое производили многія, даже совершенныя по формѣ, его стихотворенія.
Какъ бы то ни было, новая звѣзда на небосклонѣ молодой болгарской поэзіи была скоро замѣчена. Имя И. Славейкова стало извѣстно въ широкой публикѣ. Знатоки отмѣчали въ его стихотвореніяхъ рѣдкое проникновеніе въ духъ народной поэзіи, необычную для болгарскихъ поэтовъ глубину содержанія, богатство и гибкость языка. Ему предсказывали блестящее будущее. Его начинали называть опорою и надеждою болгарской поэзіи. Вокругъ, него начали группироваться поклонники и подражатели. Онъ становился учителемъ и главою школы, авторитетъ котораго росъ не по днямъ, а по часамъ. Въ этой школѣ получили свое поэтическое крещеніе и Христовъ, и Яворовъ и многіе другіе молодые болгарскіе поэты, которые впослѣдствіи эмансипировались отъ его вліянія и — въ нѣкоторыхъ случаяхъ — сдѣлались его соперниками и даже, вратами.
До 1896 г. стихотворенія П. Славейкова печатались въ журналѣ «Мысль», издававшемся его пламеннымъ почитателемъ, извѣстнымъ болгарскимъ литературнымъ критикомъ Крыстевымъ. Въ 1896 г. вышелъ первый сборникъ его «Эпическихъ пѣсенъ», за, которымъ черезъ два года послѣдовалъ второй сборникъ, «Мечты». Стихотворенія, нашедшія себѣ мѣсто въ этихъ сборникахъ, вышедшихъ въ 1907 г. въ новомъ переработанномъ изданіи, носятъ, на себѣ слѣды сильнаго вліянія болгарской народной поэзіи и по формѣ и по содержанію. Но, пользуясь мотивами и, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, даже формами народнаго творчества, П. Славейковъ не подражалъ имъ, а художественно ихъ возсоздавалъ, одухотворялъ ихъ таинственными напѣвами, модернистскими напѣвами, своей души, привносилъ въ нихъ отголоски тончайшаго символизма и, такимъ образомъ, поднималъ ихъ до высоты истинно художественныхъ произведеній, властно говорившихъ современной мятежной и ищущей душѣ.
Въ 1908 г. вышелъ новый сборникъ Славейковскихъ стихотвореній, на этотъ разъ почти исключительно лирическихъ: «Сонъ о счастіи». Помѣщенныя въ сборникѣ стихотворенія представляютъ цѣлую мозаику настроеній и переживаній, проникнутыхъ мечтательною скорбью, неудовлетворительнымъ тяготѣніемъ къ любви и счастью. Съ внѣшней стороны это — само совершенство. Нѣкоторыя стихотворенія — настоящія жемчужины по красотѣ образовъ и поразительной звучности языка. Теперь такимъ звучнымъ языкомъ пишутъ многіе болгарскіе поэты. Но до Славейкова имъ не писалъ никто. Этотъ новый поэтическій болгарскій языкъ въ значительной степени — его созданіе.
За «Сномъ о счастіи» скоро послѣдовалъ новый сборникъ стихотвореній: «На островѣ блаженныхъ». Стихотворенія этого сборника, — преимущественно также лирическія по своему общему тону, имѣютъ автобіографическій характеръ и даютъ намъ полный образъ души поэта во всѣхъ ея подчасъ причудливыхъ проявленіяхъ. Рядамъ съ совершенными по формѣ и по содержанію, среди этихъ стихотвореній попадаются пьесы, проникнутыя туманною символикою, напоминающія собою таинственныя загадки, для раскрытія которыхъ нуженъ особый ключъ. Такимъ ключомъ обладаютъ только избранные, и потому неудивительно, что сборникъ «На островѣ блаженныхъ» при своемъ появленіи произвелъ на читателей сильное, но странное впечатлѣніе. Вокругъ него до сихъ поръ кипитъ война. Одни считаютъ его апогеемъ поэтическаго творчества П. Славейкова, другіе отрицаютъ за нимъ чуть не всякое значеніе.
Тѣмъ единодушнѣе, тѣмъ восторженнѣе отношеніе болгарскихъ читателей и критиковъ къ послѣднему произведенію поэта, надъ которымъ онъ работалъ послѣдніе годы, и которое, увы, оставилъ недоконченнымъ. Я имѣю въ виду знаменитую «Кровавую Пѣсню» — величественную національную эпопею, двѣ части которой уже напечатаны; надъ третьею частью поэтъ работалъ съ лихорадочною энергіею въ послѣдніе дни своей жизни. Героическая поэма, которую называютъ болгарскою «Иліадою», навѣяна воспоминаніями о возстаніи 1876 т. въ Панагюрище и является яркимъ художественнымъ синтезомъ болгарской освободительной борьбы передъ войною 1877 г. На ней ясно видны слѣды вліянія знаменитой національной поэмы Мицкевича «Панъ-Тадеушъ», но это вліяніе не идетъ дальше общей концепціи. Выполненіе — чисто болгарское, національное, но проникнутое художественною индивидуальностью поэта, яркое, сильное, мѣстами достигающее поразительной мощи и красоты. Это — chef d’oeuvre, которому суждено занять почетное мѣсто въ учебникахъ и христоматіяхъ, которымъ и самъ авторъ дорожилъ, повидимому, больше; чѣмъ всѣми своими остальными произведеніями. Я лично, однако, предпочитаю его лирику. Она легче, прозрачнѣе, задушевнѣе, человѣчнѣе. Въ ней больше искренняго чувства, глубокой мысли, тонкой и мягкой красоты.
Мнѣ очень хотѣлось бы дать читателю образчикъ Славейковской поэзіи, особенно — его лирики, но чужой — хотя и родственный — языкъ его стихотвореній не позволитъ русскому читателю оцѣнить ихъ по достоинству. Нѣкоторыя его стихотворенія были въ свое время переведены на русскій языкъ.
Смерть Славейкова — онъ умеръ отъ удара, въ маленькомъ итальянскомъ городкѣ, на берегу озера Комо — произвела въ Болгаріи крайне тяжелое впечатлѣніе. Всѣ знали, что еще въ юности съ нимъ случился ударъ, отъ котораго онъ никогда болѣе не могъ оправиться. Всѣ знали, что юнъ часто и много страдалъ; что мысль о смерти никогда не покидала его ни въ его жизни, ни въ его поэзіи. Но всѣ до такой степени свыклись съ его болѣзненнымъ видомъ, съ его колеблющеюся походкою и мучительно напряженою рѣчью, что начали считать это какъ бы его естественнымъ состояніемъ. Тѣмъ ужаснѣе былъ ударъ, нанесенный всей образованной болгарской интеллигенціи внезапной вѣстью объ его смерти. Только въ этотъ моментъ болгары поняли, кого они потеряли. Замолкли споры; исчезли сомнѣнія; остались, только жгучая тоска, да сознаніе всей невозвратимости утраты. Сошелъ со сцены національный поэтъ. Угасъ большой умъ, и перестало биться великое сердце…