Педагогическія теоріи эпохи Возрожденія*).
правитьН. И. Стороженка.
правитьМ. Г. Педагогическія теоріи извѣстной эпохи находятся въ прямой зависимости отъ тѣхъ жизненныхъ идеаловъ, которые ставитъ себѣ эпоха или правильнѣе руководящіе классы общества. Вѣрность этого положенія въ особенности оправдывается исторіей педагогіи въ средніе вѣка, когда руководящимъ классомъ европейскаго общества было католическое духовенство, стремившееся наложить на всѣ отрасли высшей духовной дѣятельности — науку, искусство, литературу — свой односторонній клерикально-аскетическій отпечатокъ Первоначально, впрочемъ, духовенство не было враждебно свѣтскому знанію. Просвѣщенные пастыри первыхъ временъ христіанства, сами получившіе солидное классическое образованіе, видѣли въ великихъ писателяхъ древности могущественное средство умственнаго развитія и превосходную школу для борьбы съ язычествомъ. Василій Великій, напримѣръ, написалъ особый трактатъ О пользѣ изученія классическихъ писателей, въ которомъ доказывалъ, что для успѣшной борьбы съ образованными язычниками необходимо изученіе языческихъ поэтовъ, историковъ и ораторовъ. «Сочиненія свѣтскія — говоритъ онъ — относятся къ сочиненіямъ религіознымъ, какъ листья дерева къ его плодамъ: они предшествуютъ, покрываютъ своею тѣнью и служатъ для охраненія послѣднихъ». — Предупреждая болѣе чѣмъ на тысячу лѣтъ Эразма Ротердамскаго, великій святитель восточной церкви восхищался столько же художественной формой классическихъ писателей, сколько и ихъ содержаніемъ, и въ одномъ мѣстѣ не усомнился сравнить Сократа и Платона по возвышенности идей съ Ап. Павломъ. Къ сожалѣнію, при мѣръ Василія В. нашелъ маю подражателей, и уже западный современникъ его, блаженный Августинъ, плакавшій въ юности надъ четвертой пѣснью Энеиды, изгоняетъ изъ своей системы воспитанія языческую науку и языческихъ авторовъ и въ припадкѣ благочестиваго усердія восклицаетъ, что для христіанина не нужно образованіе, что невѣжды скорѣе ученыхъ войдутъ въ царствіе божіе (Indocti surgunt et rapiunt coelum). Въ VI в. папа Григорій В. открываетъ цѣлый походъ не только противъ классическихъ писателей Рима, но и противъ латинской грамматики и тщеславится тѣмъ, что самъ писалъ съ ошибками. «Я постыдился бы — говоритъ онъ — подчинять слова божественной премудрости правиламъ грамматики». Узнавъ, что одинъ французскій епископъ учитъ грамматикѣ и читаетъ классиковъ въ управляемой имъ каѳедральной школѣ, папа дѣлаетъ ему за это строгій выговоръ, ибо «не подобаетъ однѣми и тѣми же устами славить Христа и прославлять Юпитера». Особенно гибельно повліяло на развитіе знаній появленіе нищенствующихъ монашескихъ орденовъ, которые проповѣдывали аскетическій взглядъ на жизнь и ставили задачу человѣческаго существованія въ подавленіи личности и въ достиженіи совершенства путемъ систематическаго плотоумерщвленія. Сочиненія средневѣковыхъ аскетовъ полны рѣзкихъ выходокъ противъ неумѣстной любознательности, ищущей своего удовлетворенія въ свѣтской наукѣ, и св. Бернаръ прекрасно формулировалъ всѣ эти обвиненія въ своихъ извѣстныхъ словахъ, что свѣтская наука воспитываетъ въ человѣкѣ умъ и гордость, а не христіанскую любовь. Подъ вліяніемъ подобныхъ взглядовъ, которые въ XII и XIII столѣтіяхъ раздѣляются и пропагандируются руководящими классами средневѣковаго общества, воспитаніе юношества принимаетъ крайне одностороннее направленіе; цѣлью его становится не умственное развитіе дѣтей, но развитіе въ нихъ тѣхъ качествъ, которыя считались необходимыми для человѣка богоугодной жизни — смиренія, терпѣнія и безусловнаго повиновенія церкви и духовенству. Весьма любопытны тѣ педагогическіе пріемы, съ помощью которыхъ внушалось ребенку смиреніе. Въ нѣкоторыхъ школахъ для этой цѣли предписывалось воспитанникамъ постоянно держать глаза опущенными внизъ, запрещалось также сидѣть на высокихъ скамьяхъ изъ опасенія, чтобы высокое положеніе не заронило въ души воспитанниковъ сатанинской гордости. Хотя въ средневѣковыхъ школахъ не переставали преподаваться науки, входившія въ составъ такъ называемаго trivium’а (грамматика, риторика, діалектика) и quadrivium’а (музыка, ариѳметика, геометрія и астрономія), но эти науки не имѣли самостоятельнаго значенія и преподавались главнымъ образомъ для цѣлей религіозныхъ. Нѣмецкій педагогъ IX в. Рабанъ Мавръ такъ опредѣляетъ цѣль преподаванія этихъ наукъ: «Грамматика научаетъ искусству говорить и писать правильно; безъ нея нельзя понять троповъ и фигуральныхъ выраженій Св. Писанія. Не слѣдуетъ пренебрегать также и просодіей, потому что въ псалмахъ встрѣчается много различныхъ размѣровъ для объясненія которыхъ нужно изучать древнихъ языческихъ поэтовъ, предварительно изъявъ изъ нихъ то, что имѣетъ отношеніе къ любви и языческимъ богамъ. Равнымъ образомъ необходима для пониманія Свящ. Писанія ариѳметика, такъ какъ въ немъ неоднократно говорится о числахъ и мѣрѣ; геометрія необходима оттого, что въ Св. Писаніи при описаніи Ноева ковчега и Соломонова храма встрѣчаются разнаго рода круги и фигуры; астрономія важна для опредѣленія пасхи и праздниковъ; музыка необходима для богослуженія, которое безъ нея не можетъ быть отправляемо съ должнымъ благочиніемъ». За одной только діалектикой Рабанъ Мавръ признаетъ самостоятельное значеніе, называетъ ее наукой наукъ, источникомъ всякаго знанія и мудрости, хотя тутъ же прибавляетъ, что она въ особенности необходима, какъ средство для борьбы съ еретиками. Одностороннимъ цѣлямъ средневѣковой педагогіи какъ нельзя лучше отвѣчала суровая школьная дисциплина, способная убить всякую пытливость ума, всякое проявленіе самостоятельной воли. Ферула и бичъ безжалостно разгуливали по спинамъ учениковъ, которые выходили изъ школы съ небольшимъ запасомъ свѣдѣніи, но съ большимъ количествомъ синяковъ и рубцовъ по всему тѣлу.
Таковъ былъ общій характеръ педагогіи и школьной дисциплины до самаго конца среднихъ вѣковъ, когда уже въ Италіи занималась заря эпохи Возрожденія. — Вамъ извѣстно, М. Г., что эта эпоха знаменуется быстрымъ развитіемъ человѣческаго ума, окрыленнаго массой новыхъ свѣдѣній, почерпнутыхъ изъ произведеній греческихъ и римскихъ писателей, что эта эпоха была эпохой борьбы пробужденнаго человѣческаго разума съ церковнымъ авторитетомъ, прославленная великими изобрѣтеніями и открытіями, положившими рѣзкую грань между средними вѣками и новымъ временемъ. Едва-ли не самымъ важнымъ изъ этихъ открытій было, какъ мѣтко выразился Мишлё, открытіе человѣка, т. е. новый взглядъ на достоинство его личности и задачу его существованія. Считая земную жизнь только приготовленіемъ къ жизни вѣчной, а человѣка игралищемъ своихъ страстей и легкой добычей дьявола, средневѣковые люди мало заботились объ удобствахъ жизни, мало цѣнили человѣческую личность, ея потребности и способности стремились рядомъ аскетическихъ подвиговъ смирить человѣка, подавить его злую волю, обуздать опасную пытливость его ума. Возрожденіе классической древности нанесло этому взгляду рѣшительный ударъ; подъ вліяніемъ изученія классическихъ писателей проникли въ общество иные взгляды на человѣческую личность и задачи ея существованія. Сущность этихъ взглядовъ состоитъ въ радостномъ чисто-эллинскомъ воззрѣніи на жизнь, въ глубокомъ уваженіи къ человѣческому достоинству и въ не менѣе глубокомъ убѣжденіи въ необходимости и законности развитія всѣхъ силъ и способностей человѣческой природы. Нигдѣ это уваженіе къ достоинству человѣческой природы, сдѣлавшееся лозунгомъ эпохи Возрожденія, не выразилось съ такой силой, какъ въ знаменитой рѣчи итальянскаго гуманиста Пико-де-ля-Мирандола De Hominis Dignitate, которую онъ хотѣлъ произнести въ 1486 г. въ Римѣ передъ началомъ своего несостоявшагося диспута съ католическими богословами. Рѣчь эта въ особенности интересна потому, что она, такъ сказать, стоитъ на рубежѣ двухъ эпохъ, что въ ней сливаются средневѣковыя воззрѣнія на міръ съ гордыми мечтами гуманистовъ о достоинствѣ человѣческой природы. Пико отправляется отъ положенія, что земля есть центръ міра, что вокругъ нея вращаются солнце и другія планеты; человѣкъ же есть центръ земли, узелъ и связь всего мірозданія (nodus et vinculum mundi), ибо въ немъ мы находимъ прозябаніе растеній, чувственную жизнь животныхъ, разумъ ангеловъ, подобіе Бога на землѣ. Богъ создалъ человѣка въ концѣ творенія, чтобы онъ могъ познавать законы вселенной, удивляться ея величію, восхищаться ея красотой. Въ заключеніе своей характеристики человѣка Пико влагаетъ въ уста Творца вселенной такую рѣчь, обращенную къ Адаму: «Я не далъ тебѣ, Адамъ, никакого постояннаго жилища, никакого постояннаго занятія, для того чтобы ты жилъ, гдѣ захочешь, и избиралъ бы занятія, какія пожелаешь. Всѣ другія существа связаны условіями своей природы, ты же самъ рѣшишь, чѣмъ тебѣ быть. Я не создалъ тебя ни смертнымъ, ни безсмертнымъ для того, чтобы ты самъ могъ быть своимъ собственнымъ ваятелемъ и принять ту форму, какую пожелаешь: ты можешь унизиться до животнаго и возвыситься до ангела».
Когда подобныя воззрѣнія на достоинство человѣческой природы, возникшія на почвѣ изученія классической литературы, стали укореняться въ обществѣ, они неминуемо должны были оказать вліяніе на измѣненіе педагогическихъ идеаловъ. Еще за нѣсколько десятковъ лѣтъ до рѣчи Пико дѣлаются въ Италіи попытки преобразованія школы на началахъ гуманизма. Замѣчательнѣйшая попытка въ этомъ направленіи принадлежитъ падуанскому гуманисту Витторино да Фельтре, котораго по всей справедливости слѣдуетъ считать отцомъ новой педагогіи. Витторино происходилъ изъ бѣдной семьи; онъ родился въ 1378 г. въ деревушкѣ Фельтре въ венеціанскихъ владѣніяхъ. Первоначальное образованіе онъ получилъ подъ руководствомъ знаменитаго странствующаго учителя риторики и латинскаго языка Джіованни де Равенна. Затѣмъ онъ поступилъ въ падуанскій университетъ, гдѣ содержалъ себя грошевыми уроками. Имѣя страстное влеченіе къ математикѣ и не имѣя чѣмъ заплатить единственному преподавателю этого предмета въ Падуѣ Біаджіо Пелакане. Витторино, какъ впослѣдствіи Гайднъ, поступилъ въ услуженіе къ своему учителю и оплачивалъ личнымъ трудомъ даваемые ему уроки изъ геометріи. На его несчастье Біаджіо былъ плохой и вялый преподаватель и, поучившись у него нѣсколько времени, Витторино замѣтилъ, что изъ его уроковъ толку выйдетъ мало, и самъ засѣлъ за Эвклида. Благодаря своимъ замѣчательнымъ способностямъ, Витторино сдѣлалъ въ скоромъ времени такіе быстрые успѣхи въ математикѣ, что самъ могъ преподавать этотъ предметъ. Въ 1414 г. мы встрѣчаемъ Витторино въ Венеціи въ качествѣ педагога-практика: онъ беретъ къ себѣ на воспитаніе нѣсколькихъ сыновей знатныхъ венеціанцевъ, а бѣдныхъ учитъ даромъ. Въ Венеціи Витторино знакомится и дружески сходится съ извѣстнымъ гуманистомъ Гварино изъ Вероны, который посвящаетъ его въ тайны греческаго языка. Приглашенный въ 1418 г. профессоромъ риторики въ свой родной университетъ, Витторино не бросилъ педагогіи и вскорѣ послѣ своего прибытія открылъ школу пансіонъ для дѣтей всѣхъ сословій и состояній. Слава его, какъ педагога, до того распространилась по всей Италіи, что когда герцогъ мантуанскій Джіанъ Франческо Гонзага искалъ воспитателя для своихъ сыновей — выборъ его остановился на Витторино. Принявъ лестное приглашеніе герцога, Витторино въ 1425 г. переѣхалъ въ Мантую. Герцогъ предоставилъ въ его распоряженіе великолѣпную виллу, построенную вдали отъ городскаго шума, на берегу озера къ которой примыкали оливковыя и кипарисовыя рощи. Въ этой виллѣ, больше похожей на увеселительный дворецъ итальянскаго сибарита, чѣмъ на школу, поселился Витторино съ сыновьями герцога,.ихъ слугами и знатными сверстниками. На содержаніе виллы были отпускаемы значительныя суммы; за обѣдомъ играла въ саду музыка, подъ звуки которой раздушенные лакеи разносили избалованнымъ и разодѣтымъ въ бархатъ и шелкъ воспитанникамъ изысканныя кушанья. Первымъ дѣломъ Витторино было уничтожить эту роскошную и вредную въ педагогическомъ отношеніи обстановку и ввести въ школу строгій режимъ. Музыка умолкла, утонченныя блюда были замѣнены простыми кушаньями; воспитанники одѣлись въ простое платье. Изъ знатныхъ сверстниковъ юныхъ герцоговъ Вцтторино выбралъ нѣсколько мальчиковъ менѣе избалованныхъ и болѣе способныхъ къ труду, а остальныхъ отправилъ по домамъ. Эта рѣшительная мѣра вызвала нареканіе со стороны ихъ родителей, которые обратились къ герцогу съ жалобой на пріѣзжаго педагога. Когда слухи объ этомъ дошли до Витторино, онъ немедленно отправился во дворецъ, изложилъ герцогу свой планъ воспитанія и послѣдній безусловно одобрилъ всѣ его распоряженія. Получивъ отъ герцога всѣ необходимыя средства и право широко пользоваться кредитомъ въ казначействѣ, Витторино ревностно принялся за реорганизацію школы, въ которой хотѣлъ строго провести свою педагогическую теорію. Хотя школа первоначально, по мысли герцога, предназначалась для его сыновей и дѣтей придворныхъ, но Витторино не замедлилъ широко раскрыть ея двери для дѣтей всѣхъ сословій, какъ богатыхъ, такъ и бѣдныхъ. Для послѣднихъ онъ устроилъ невдалекѣ отъ школы пріютъ, гдѣ онъ ихъ содержалъ, одѣвалъ и снабжалъ необходимыми учебными пособіями.
Въ виду того, что мантуанская школа была древнѣйшимъ среднимъ учебнымъ заведеніемъ въ Европѣ, построеннымъ на новыхъ началахъ, я считаю не лишнимъ войти въ нѣкоторыя подробности ея устройства. Идеаломъ Витторино былъ Аѳинскій Гимнасій, гдѣ обращалось одинаковое вниманіе, какъ на умственное, такъ и на физическое воспитаніе юношества, а цѣлью его педагогіи было образованіе нравственнаго характера. Вотъ почему въ мантуанской школѣ учебныя занятія чередовались съ играми и физическими упражненіями на свѣжемъ воздухѣ. Каждый день въ извѣстные часы во всякую погоду ученики упражнялись въ бѣгѣ, борьбѣ, плаваніи, игрѣ въ мячъ, стрѣльбѣ изъ лука; иногда имъ позволялось охотиться и ловить рыбу. Лѣтомъ они дѣлали подъ руководствомъ наставниковъ дальнія экскурсіи въ Верону, къ Гардскому озеру и даже на Альпы. Въ основу преподаванія положены были древніе языки, которые въ старшихъ классахъ преподавалъ самъ Витторино. Изъ классиковъ онъ объяснялъ въ классѣ лишь тѣхъ, которые могли вліять нравственно-воспитательнымъ образомъ на юношество. Изъ поэтовъ онъ цѣнилъ выше прочихъ Виргилія, Гомера и Лукана; изъ историковъ онъ отдавалъ предпочтеніе Т. Ливію, изъ ораторовъ — Цицерону, изъ философовъ — Платону. Методъ преподаванія въ мантуанской школѣ былъ простъ, ясенъ и всегда примѣненъ къ возрасту и способностямъ учащихся. Параллельно съ чтеніемъ классиковъ шли занятія математикой, въ которой Витторино видѣлъ превосходное средство для гимнастики ума и которой онѣ хотѣлъ замѣнить схоластическую діалектику. Хотя педагогическіе труды раздѣляли съ Витторино нѣсколько учителей, но душею преподаванія и всей школы былъ онъ одинъ. Онъ жилъ съ своими учениками, какъ отецъ съ дѣтьми, онъ отдавалъ имъ все свое время и всѣ свои средства Для нихъ онъ отказался отъ радостей семейной жизни и сдѣлался почти анахоретомъ; и когда друзья совѣтовали ему жениться, чтобы имѣть сыновей подобныхъ себѣ, онъ шутя отвѣчалъ, намекая на свою школу, что у него и безъ того слишкомъ много сыновей. Помня завѣтъ Платона, что свободное существо нужно воспитывать свободно, безъ всякаго насилія, Витторино старался дѣйствовать убѣжденіемъ и только въ весьма крайнихъ случаяхъ прибѣгалъ къ тѣлеснымъ наказаніямъ. Когда же его старанія увѣнчались нѣкоторымъ успѣхомъ, онъ обдуманно и безповоротно рѣшился на смѣлый шагъ и изгналъ изъ своей школы всякія тѣлесныя наказанія. Строгая дисциплина, введенная имъ въ школу, единственно держалась силою нравственнаго вліянія этого необыкновеннаго человѣка, умъ котораго, по выраженію современника, былъ озаренъ лучемъ божественной благодати. Смиривъ свою пылкую натуру, служа самъ нравственнымъ примѣровъ своимъ воспитанникамъ, Витторино считалъ себя въ правѣ требовать и отъ другихъ борьбы съ природными инстинктами и неуклоннаго исполненія долга. Весело и бойко велось дѣло преподаванія, хорошо жилось воспитанникамъ въ школѣ Витторино, которую современники называли Веселымъ Домомъ (Casa Giocosa), но было бы не основательно думать, что въ устроенной на греческій манеръ мантуанской школѣ религіозное образованіе стояло на послѣднемъ планѣ. Обязанный своимъ общимъ образованіемъ классикамъ, Витторино тѣмъ не менѣе былъ чуждъ свойственнаго большинству итальянскихъ гуманистовъ религіознаго индиферентизма и языческихъ увлеченій. Школа его была проникнута истинно-религіознымъ духомъ; церковныя правила и посты исполнялись строго, ученики ежедневно должны были присутствовать при богослуженіи, а во время обѣда въ антрактахъ между блюдами имъ читалось Св. Писаніе. Единственнымъ пробѣломъ въ образцовой во всѣхъ отношеніяхъ мантуанской школѣ было отсутствіе преподаванія естественныхъ наукъ, которыя Витторино исключилъ вѣроятно потому, что въ его время было трудно найти для нихъ преподавателей
Витторино не оставилъ послѣ себя никакихъ педагогическихъ сочиненій. Онъ былъ того мнѣнія, что лучше хорошо дѣйствовать, чѣмъ хорошо писать; но здравыя педагогическія начала, проводимыя имъ на практикѣ, нашли себѣ систематическое выраженіе въ сочиненіяхъ двухъ его современниковъ Вержеріо и Веджіо, которыхъ можно назвать научными основателями новой теоріи воспитанія. Небольшой трактатъ падуанскаго профессора Паоло Вержеріо De Ingeniis, Moribus et liberalibus Studiis, написанный въ началѣ XV в., замѣчателенъ въ томъ отношеніи, что въ немъ въ ясной и сжатой формѣ изложены принципы новой системы воспитанія, выросшей на почвѣ гуманизма. Въ основѣ этой системы лежать слѣдующія положенія: 1) цѣль воспитанія состоитъ въ правильномъ развитіи всѣхъ силъ и способностей человѣка какъ умственныхъ, такъ и физическихъ; 2) при преподаваніи нужно принимать во вниманіе не только возрастъ ученика, но и особенности его индивидуальности; 3) такъ какъ на живую и воспріимчивую душу ученика сильнѣе можно дѣйствовать живымъ примѣромъ, нежели мертвыми правилами, то лучшее средство возбудить въ немъ благородное соревнованіе — это познакомить его съ жизнью великихъ людей, которыми такъ богата классическая древность и 4) образованіе должно быть Главнымъ образомъ основано на изученіи свободныхъ наукъ; во главѣ ихъ стоитъ философія, дѣлающая людей умственно свободными; за ней слѣдуетъ наука о краснорѣчіи, научающая насъ выражать ясно и изящно наши мысли; естествовѣдѣніе, научающее насъ постигать гармонію всего сущаго и наконецъ исторія, излагающая ходъ и развитіе предшествующихъ наукъ и снабжающая насъ массой полезныхъ примѣровъ. Въ развитіи этихъ положеній Вержеріо обнаруживаетъ значительную начитанность въ классическихъ авторахъ, большой педагогическій тактъ и тонкое знаніе человѣческой природы. Таковы, напр., его замѣчанія, что умъ ученика больше развивается основательнымъ изученіемъ оіного сочиненія, чѣмъ поверхностнымъ чтеніемъ многихъ, что излишнее обремененіе памяти массой мелкихъ фактовъ ведетъ къ ея переутомленію и окончательному ослабленію, что какъ отсутствіе дисциплины въ школѣ, такъ и слишкомъ суровая дисциплина дѣйствуютъ одинаково вредно: въ первомъ случаѣ духъ ученика, такъ сказать, распускается, лишается выдержки и способности къ труду, во второмъ — замученный ученикъ лишается всякой энергіи, всякой иниціативы, ибо кто всего боится, тотъ не въ силахъ предпринять что-либо. Большей обстоятельностью и систематичностью отличается трактатъ римскаго педагога Маттео Веджіо De liberorum Educatione, пользовавшагося, кромѣ Вержеріо, также Квинтилліаномъ и Плутархомъ, сочиненіе котораго о Воспитаніи было переведено на латинскій языкъ Гварино. Это уже настоящая педагогика, слѣдящая за воспитаніемъ ребенка съ самаго его рожденія. Веджіо, какъ впослѣдствіи Руссо, горячо возстаетъ противъ обычая отдавать дѣтей кормилицамъ и сильно настаиваетъ на томъ, чтобъ матери сами кормили дѣтей своихъ. Правильное развитіе духа и тѣла, укорененіе въ ребенкѣ посредствомъ хорошихъ примѣровъ добродѣтельныхъ навыковъ должно быть, по мнѣнію Веджіо, цѣлью всякаго воспитанія. Отправляясь отъ мысли Вержеріо, что при преподаваніи слѣдуетъ обращать вниманіе не только на возрастъ ребенка, но и на его индивидуальныя особенности, Веджіо подробно останавливается на этой индивидуальной психологіи. По мнѣнію Веджіо, между натурами дѣтей существуетъ разнообразіе въ такой сильной степени, что легче солнце совратить съ пути, нежели измѣнить прирожденныя духовныя наклонности ребенка. Разнообразію человѣческихъ натуръ должны соотвѣтствовать разнообразныя средства ихъ воспитанія. Съ пылкимъ и дерзкимъ ребенкомъ нужно обращаться иначе, чѣмъ съ робкимъ и нѣжнымъ. Тоже самое должно имѣть въ виду и при ихъ умственномъ воспитаніи. На этомъ основаніи Веджіо не совѣтуетъ родителямъ отдавать дѣтей въ школы, гдѣ много учениковъ, ибо при большомъ количествѣ учениковъ, даже лучшій учитель не въ состояніи постоянно принимать въ расчетъ индивидуальныя особенности каждаго и сообразить съ ними свое преподаваніе и обращеніе. Взятое въ цѣломъ, сочиненіе Веджіо есть только болѣе систематическое развитіе принциповъ, высказанныхъ его предшественникомъ, но въ частностяхъ у него есть нѣкоторыя отступленія и нововведенія; такъ, подъ вліяніемъ Витторино. онъ исключаетъ изъ преподаванія естественныя науки, но за то подъ тѣмъ же вліяніемъ обращаетъ большее вниманіе на религіозную сторону воспитанія и одинаково прилагаетъ свои педагогическіе принципы какъ къ воспитанію мальчиковъ, такъ и къ воспитанію дѣвочекъ.
Я остановился довольно подробно на трехъ главныхъ піонерахъ новой педагогіи, потому что ихъ теоріи оказали немалое вліяніе на Эразма, Рабле, Монтеня, а черезъ нихъ и на всю новѣйшую науку о воспитаніи. Самое раннее и самое обстоятельное изложеніе новыхъ педагогическихъ принциповъ мы встрѣчаемъ во многихъ сочиненіяхъ знаменитѣйшаго европейскаго гуманиста Эразма Роттердамскаго. При оцѣнкѣ взглядовъ Эразма не нужно упускать изъ виду, что въ его время схоластическая система воспитанія еще не была вполнѣ устранена и что ему приходилось столько же сѣять новое, сколько заботиться объ искорененіи дурного стараго. Вслѣдствіе этого его педагогическія разсужденія носятъ въ большей или меньшей степени полемическій характеръ. Отличительная черта педагогическихъ взглядовъ Эразма — это глубокое уваженіе къ святынѣ дѣтскаго возраста. По его словамъ, дѣти суть храмы Св. Духа, съ которыми нужно обращаться бережно и любовно. Въ противоположность Веджіо, придававшему слишкомъ большое значеніе природнымъ свойствамъ ребенка, Эразмъ утверждалъ, что воспитаніе можетъ пересоздать самую природу; все дѣло въ томъ, чтобы оно захватило ребенка въ самомъ нѣжномъ возрастѣ и руководствовало бы каждымъ шагомъ его. По Эразму воспитаніе необходимо должно пройти слѣдующія ступени: прежде всего нужно заронить въ воспріимчивую душу ребенка сѣмена благочестія, внушить любовь къ Творцу и увѣренность, что Ему извѣстны не только всѣ дѣла наши, но и самыя помышленія; когда такимъ образомъ почва для воспріятія науки будетъ достаточно подготовлена, можно приступить къ преподаванію наукъ и въ заключеніе развить въ ученикѣ чувство долга, научить обращенію съ людьми. Начать обученіе можно съ семи или восьми лѣтъ, смотря по физическому и умственному развитію ребенка. Такъ какъ этотъ нѣжный возрастъ любитъ игры и забавы, то нужно устроить такъ, чтобъ самое ученіе имѣло характеръ забавы и развлеченія. Хуже всего, если ребенокъ получитъ отвращеніе отъ науки раньше, чѣмъ узнаетъ, за что нужно любить ее. Первая забота родителей должна состоять въ пріисканіи хорошаго учителя. По мнѣнію Эразма, чтобъ имѣть благотворное вліяніе на развитіе ученика, школьный учитель долженъ обладать массой самыхъ разнообразныхъ свѣдѣній. «По философіи онъ долженъ изучить Платона, Аристотеля, Теофраста и Плотига; по богословію, кромѣ Св. Писанія, онъ долженъ быть знакомъ съ сочиненіями отцовъ церкви; по географіи, служащей весьма важнымъ вспомогательнымъ средствомъ при изученіи исторіи, ему слѣдуетъ знать сочиненія Помпонія Мелы, Птоломея, Плинія и Страбона. Изъ поэтовъ онъ долженъ ограничиться Гомеромъ и Овидіемъ; но за то онъ долженъ знать все, что можетъ служить для объясненія ихъ твореній. Вы можете сказать, что я возлагаю на плечи учителя, долженъ быть, непосильное бремя. Это справедливо, но обременяя одного, я этимъ самымъ облегчаю бремя многихъ. Я требую, чтобъ учитель прошелъ всю область человѣческаго вѣдѣнія для того, чтобъ избавить учениковъ дѣлать самимъ то же самое». (De Ratione Studii, 1512). Но всего этого еще недостаточно для хорошаго учителя; нужно, чтобъ кромѣ свѣдѣній, онъ обладалъ бы высокимъ нравственнымъ развитіемъ, чтобы онъ умѣлъ обращаться съ дѣтьми и внушать имъ любовь и уваженіе къ себѣ. «Первое условіе успѣха — любовь ученика къ своему наставнику. Современемъ ребенокъ, полюбившій науку ради своего наставника, перенесетъ на него всю свою любовь къ знанію. Подобно тому какъ цѣнность подарка зависитъ отъ лица, которое намъ даритъ его, такъ и наука въ дѣтскомъ возрастѣ, гдѣ еще не развитъ разсудокъ, возбуждаетъ любовь потому, что исходитъ отъ любимаго наставника». (De pueris liberaliter instituendis). Принимая постоянно въ соображеніе нѣжный организмъ ребенка, Эразмъ возстаетъ противъ продолжительныхъ уроковъ, могущихъ утомить вниманіе учениковъ, и совѣтуетъ чаще возобновлять занятія, чередуя ихъ съ отдыхомъ и прогулками. Такъ какъ дѣтскій возрастъ обладаетъ способностью легко усвоивать себѣ языки, то обученіе ребенка всего лучше начинать съ нихъ. Обученіе классическимъ языкамъ должно быть по преимуществу практическое; изъ грамматики нужно сообщать только самыя твердыя правила, безъ которыхъ нельзя обойтись. По мнѣнію Эразма, весьма полезно преподавать параллельно грамматики обоихъ древнихъ языковъ, такъ какъ при сходствѣ ихъ строя грамматика одного помогаетъ къ лучшему усвоенію грамматики другого. Эразмъ признаетъ также полезнымъ письменныя упражненія въ латинскомъ языкѣ и переводы съ греческаго на латинскій, но онъ горячо возстаетъ противъ жалкаго и безполезнаго цицероничанья, противъ недостижимой задачи усвоить себѣ во что бы то ни сталъ Ттиль Цицерона и видитъ въ этой модѣ дурной примѣръ принесенія содержанія въ жертву формѣ. Въ своемъ знаменитомъ разговорѣ Ciceronianus онъ всей силой своего остроумія обрушивается на нелѣпыхъ педантовъ, которые читаютъ только Цицерона, знаютъ, сколько разъ извѣстное слово употреблено Цицерономъ и, начиная свои періоды, цицероновскими частицами Etsi, Quamquam, Quum, не шутя воображаютъ себя Цицеронами. Когда ученикъ обладаетъ порядочнымъ запасомъ словъ и усвоитъ себѣ главныя грамматическія правила обоихъ древнихъ языковъ, тогда можно начать съ нимъ чтеніе латинскихъ и греческихъ авторовъ. Толковое чтеніе классиковъ, причемъ главное вниманіе обращается не на внѣшнія особенности слога и грамматическія тонкости, но на внутреннее содержаніе, — составляетъ, по мнѣнію Эразма, краеугольный камень гуманнаго образованія. Никто лучше Эразма не съумѣлъ оцѣнить всѣ нравственно-воспитательные элементы, заключающіеся въ произведеніяхъ классическихъ писателей. Въ его Colloquia этому вопросу посвященъ цѣлый разговоръ подъ заглавіемъ «.Религіозный Пиръ». Здѣсь Эразмъ утверждаетъ, что духъ христіанства распространяется гораздо больше, чѣмъ мы думаемъ, и что среди великихъ людей древности есть немало такихъ, которые по святости своей жизни и по возвышенности своихъ нравственныхъ воззрѣній могутъ быть поставлены рядомъ съ христіанскими святыми. Онъ сознается, что никогда не могъ читать Цицерона «О Дружбѣ и О Старости», чтобъ среди чтенія не приложить къ губамъ страницъ, написанныхъ этимъ какъ бы вдохновеннымъ Духомъ Божіимъ человѣкомъ. Кромѣ филологическаго и литературнаго образованія, которое играетъ главную роль во всѣхъ педагогическихъ теоріяхъ гуманистовъ, Эразмъ совѣтуетъ наставнику сообщать ученикамъ реальныя свѣдѣнія изъ исторіи, географіи и естественныхъ наукъ: послѣднія, впрочемъ, не чисто въ значеніи самостоятельныхъ предметовъ и преподаются въ той мѣрѣ, въ какой это нужно для объясненія классиковъ. — Подобно своему предшественнику Веджіо, Эразмъ предпочитаетъ школы съ небольшимъ количествомъ учениковъ какъ домашнему воспитанію, такъ и многолюднымъ общественнымъ заведеніямъ, ибо въ первомъ случаѣ невозможно благородное соревнованіе въ занятіяхъ, которое онъ считаетъ важнымъ условіемъ успѣха, а въ послѣднемъ учитель не имѣетъ возможности узнать натуру каждаго ученика.
Оставляя въ сторонѣ сочиненія протестантскихъ педагоговъ, которыя въ большей или меньшей степени проникнуты теологическимъ духомъ, я перехожу къ прямому наслѣднику Эразма и итальянскихъ гуманистовъ — знаменитому французскому романисту и сатирику Франсуа Рабле, который не только усвоилъ себѣ все, что было лучшаго въ ихъ теоріяхъ, но повелъ дѣло дальше и. устранивъ пробѣлы и ошибки своихъ предшественниковъ, далъ намъ свою собственную теорію воспитанія, поражающую широтою взгляда, практичностью и здравымъ смысломъ. Испытавъ, подобно Эразму, на собственной кожѣ всѣ прелести схоластическаго воспитанія съ его бездушнымъ формализмомъ и варварской дисциплиной, Рабле въ своемъ знаменитомъ сатирическомъ романѣ Гаргантюа написалъ злую сатиру на старую педагогическую систему и для большей рельефности изобразилъ ее въ карри натурномъ видѣ, но какъ истинный геній, разрушая одной рукой, онъ въ то же время созидалъ другой, и вслѣдъ за каррикатурой на схоластическое воспитаніе, онъ рисуетъ идеалъ новаго гуманистическаго воспитанія, въ которомъ нашли себѣ осуществленіе и развитіе самыя горячія мечты Витторино, Вержеріо, Веджіо и Эразма. Рабле разсказываетъ, что когда пришло время воспитывать гиганта Гаргантюа, отецъ его Грангузье приставилъ къ нему въ качествѣ наставника доктора богословія Тубала Олоферна. Учитель началъ свое преподаваніе съ азбуки; на обученіе ей было употреблено пять лѣтъ итри мѣсяца, но за то и результаты подучились блестящіе: ученикъ могъ проговорить когда угодно по порядку безъ запинки всѣ буквы азбуки какъ сначала, такъ и съ конца. Потомъ учитель засадилъ Гаргантюа за грамматику Доната, за книгу Іоанна Гарланда De Modis Significandi со всѣми комментаріями на нее. На изученіе всей этой схоластической премудрости потребовалось 18 лѣтъ 11 мѣсяцевъ и 3 недѣли, но за то Гаргантюа овладѣлъ ею въ совершенствѣ и могъ проговорить любой изъ изученныхъ текстовъ наизусть не только сначала, но и съ конца. Религіозное воспитаніе шло рука объ руку съ научнымъ; ежедневно Гаргантюа отправляли въ церковь, гдѣ онъ заразъ выслушивалъ отъ 26 до 30 мессъ, а по окончаніи богослуженія, прогуливаясь по монастырскому саду, бормоталъ себѣ подъ носъ Отче Нашъ столько разъ, сколько этого не сдѣлать и шестнадцати отшельникамъ. Даже наставникъ не выдержалъ этого искуса, онъ умеръ на шестнадцатомъ году преподаванія и былъ немедленно замѣненъ другимъ педагогомъ того же пошиба — магистромъ Бриде, который читалъ съ Гаргантюа грамматику Гугуція, книгу Грецизмовъ Гебрарда, Доктриналъ францисканскаго монаха Александра де Вильдье и т. п. поучительныя сочиненія. Старый король былъ вполнѣ доволенъ прилежаніемъ сына; одно только казалось ему страннымъ: чѣмъ болѣе Гаргантюа учился, тѣмъ онъ становился глупѣе. Это систематическое отупѣніе сына начало серьезно безпокоить короля, и онъ обратился за совѣтомъ къ своему сосѣду Филиппу де Марѳ, вице-королю баснословной страны Папелиглосовъ. Тотъ съ первыхъ же словъ разъяснилъ смущенному Грангузье, что виноваты во всемъ наставники, которые хоть кого могутъ оболванить своей наукой, ибо самая ихъ наука есть ничто иное, какъ глупость (car leur sèavoir n’est que bestehe). «Назовите меня комомъ сала — сказалъ въ заключеніе Филиппъ де Маре — если любой юноша, проучившійся всего два года у новыхъ учителей, не окажется умнѣе, краснорѣчивѣе и находчивѣе въ обществѣ, чѣмъ вашъ сынъ». Старый король соглашается на опытъ. и велитъ позвать сына, а Филиппъ де Маре съ своей стороны велитъ позвать своего пажа, двѣнадцатгмѣтвяго мальчика, по имени Эвдемона. Скромно поклонившись присутствовавшимъ, Эвдемонъ обратился къ Гаргантюа съ привѣтствіемъ; въ приличныхъ выраженіяхъ онъ сначала воздалъ дань уваженія царственному происхожденію Гаргантюа, его красотѣ, учености и добродѣтели, потомъ превознесъ похвалами Грангузье за его заботы о воспитаніи сына, убѣждалъ Гаргантюа почитать и слушаться такого отца и въ заключеніе просилъ Гаргантюа считать его послѣднимъ изъ своихъ слугъ. Все это было сказано такъ ясно, краснорѣчиво, такимъ хорошимъ латинскимъ языкомъ и съ такими соотвѣтственными рѣчи жестами, что Эвдемонъ больше походилъ на Гракха или на Цицерона, чѣмъ на современнаго юношу. Гаргантюа хотѣлъ что-то отвѣчать, но языкъ его, привыкшій повторять только заученныя слова, не слушался его; онъ сопѣлъ, кряхтѣлъ и наконецъ заревѣлъ какъ корова. Тутъ король убѣдился, что сосѣдъ его правъ; онъ тотчасъ отказалъ старому педагогу и, взявши въ наставники къ сыну Понократа, учителя Эвдемона, отправилъ его вмѣстѣ съ сыномъ въ Парижъ. Въ лицѣ Понократа выведенъ привлекательный типъ педагога-гуманиста. Проф. А. Н. Веселовскій въ своемъ превосходномъ этюдѣ о Рабле (Вѣстн. Евр. 1878. Мартъ) весьма вѣрно замѣтилъ, что основную черту средневѣковаго воспитанія составляла его книжность, его безжизненный формализмъ. Въ средневѣковыхъ школахъ изучали не самый предметъ, но книгу о немъ; всякая новая книга заимствовалась изъ предыдущей, толкуя ее, объясняя или затемняя ея содержаніе искусственными формулами. Ученикъ отправлялся не отъ факта, не отъ непосредственнаго наблюденія, по отъ отысканной въ книгѣ готовой формулы, которую ему оставалось лишь задолбить, либо опровергать какимъ-либо силлогизмомъ или формулой, заимствованными изъ другой книги. Понократъ вывелъ своего воспитанника изъ душной комнаты на свѣжій воздухъ, пріучилъ его къ наблюденію и непосредственному изученію природы и жизни. Педагогическое искусство новаго педагога въ особенности проявилось въ распредѣленіи времени; ни одинъ часъ его не пропадалъ даромъ для ученика. При прежнихъ наставникахъ Гаргантюа просыпался не ранѣе восьми часовъ утра и часъ или два валялся въ постели; теперь его поднимали въ четыре часа и заставляли немедленно умываться и одѣваться. Во время утренняго туалета ему прочитывалась страница изъ Св. Писанія, нерѣдко возбуждавшая въ немъ желаніе молиться. Затѣмъ учитель выводилъ ученика на свѣжій воздухъ, наблюдалъ вмѣстѣ съ нимъ состояніе неба, разъяснялъ положеніе солнца, возрастъ луны и т. д. Тутъ же происходило повтореніе вчерашняго урока; и всякій разъ учитель пользовался этимъ случаемъ, чтобы указать на тѣ практическія примѣненія, которыя можно извлечь изъ урока. Послѣ легкаго завтрака слѣдовали три часа чтенія и классныхъ занятіи, по окончаніи которыхъ учитель и ученикъ играли въ мячъ и предавались физическимъ упражненіямъ вплоть до самаго обѣда. Во время стола читали вслухъ что-нибудь веселое и занимательное, чаще всего какой нибудь рыцарскій романъ, причемъ учитель искусно наводилъ разговоръ на предметы, имѣющіе отношеніе къ столу: на хлѣбъ, вино, рыбу, фрукты, зелень, сообщалъ свѣдѣнія объ ихъ приготовленіи, подкрѣпляя свои мнѣнія ссылкою на мѣста изъ произведеній классическихъ писателей, которыя тутъ-же и прочитывались. Прочитавъ послѣобѣденную молитву, Понократъ и Гаргантюа садились за карты, играющія въ системѣ Рабле роль не только развлеченія, но и поученія, ибо нечувствительно пріучали Гаргантюа къ ариѳметическимъ вычисленіямъ. Черсзъ часъ карты смѣнялись урокомъ, который, какъ и утромъ, продолжался ровно три часа и заканчивалъ собою классныя занятія. Покончивъ съ книжнымъ ученьемъ, учитель и ученикъ снова выходили на воздухъ. Здѣсь на смѣну Понократу являлся учитель гимнастики, подъ руководствомъ котораго юный Гаргантюа упражнялся въ фехтованіи, борьбѣ, верховой ѣздѣ, плаваньи и т. д. Умывшись и перемѣнивъ платье, Гаргантюа съ Понократомъ, гербаризируя дорогой, шли домой, гдѣ ихъ ждалъ обильный ужинъ, приправленный чтеніемъ и развивающей бесѣдой. Учебный день заканчивался урокомъ астрономіи и молитвой. Въ ненастные дни измѣнялся не только порядокъ занятій, но и самыя занятія. Гаргантюа производилъ физическія упражненія на дому, пилилъ и рубилъ дрова и кромѣ того занимался искусствами, музыкой, живописью и ваяніемъ. Въ эти дни Понократъ откладывалъ въ сторону книгу и давалъ своему ученику не менѣе поучительные уроки практической жизни, посѣщалъ съ нимъ фабрики, мастерскія, суды, слушалъ проповѣди и т. д. Такова, м. г., педагогическая теорія, завѣщанная человѣчеству однимъ изъ самыхъ оригинальныхъ мыслителей эпохи Возрожденія! Что идеи Рабле были усвоены и развиты Монтенемъ, Коме.нскимъ, Локкомъ и черезъ ихъ посредство сдѣлались достояніемъ новѣйшей педагогіи — это доказано Гизо, Ариштедтомъ и др. учеными, и потому, оставляя этотъ вопросъ въ сторонѣ, я въ заключеніе скажу нѣсколько словъ о значеніи педагогическихъ теорій эпохи Возрожденія для современной школы. Не помню кто сказалъ, что лучшій учитель скромности — исторія. Кто знаетъ только послѣдній фазисъ развитія извѣстнаго принципа, тотъ склоненъ подумать, что этотъ фазисъ есть не только послѣдній, но и самый высшій. Но исторія лишаетъ насъ этого пріятнаго самообольщенія. Конечно, современная школа имѣетъ громадныя преимущества передъ школой эпохи Rennaisance. Главное ея преимущество состоитъ въ томъ, что она расчитана не на аристократическое меньшинство, но на массу, которая радушно пріобщается теперь благамъ просвѣщенія; безспорно, что самый методъ преподаванія у насъ лучше, что наша школа сообщаетъ больше научныхъ свѣдѣній, чѣмъ школа XVI вѣка. Но при всемъ томъ есть пункты, по которымъ наша школа несомнѣнно осталась позади. Гдѣ въ нашихъ школахъ мы встрѣтимъ то гармоническое развитіе духа и тѣла, которое, по ученію педагоговъ-гуманистовъ XV и XVI вѣка, составляетъ задачу воспитанія? Какая изъ нашихъ гимназій ставитъ своей цѣлью развить нравственно характеръ воспитанника и закатить его для предстоящей борьбы съ жизнью? Гдѣ у насъ читаютъ классиковъ такъ, какъ училъ ихъ читать Эразмъ, заповѣдавшій обращать главное вниманіе не на форму, стиль и грамматическія тонкости классическихъ писателей, а на тотъ духъ гуманности и свободы, который вѣетъ изъ ихъ произведеній? Гдѣ мы найдемъ въ настоящее время педагоговъ разностороннихъ, какъ Понократъ, и подобно ему, умѣющихъ расширить кругозоръ ученика и сблизить въ своемъ преподаваніи науку съ жизнью?
Всѣмъ извѣстны недостатки нашей вновь преобразованной классической школы, которой въ будущемъ предстоитъ, по всей вѣроятности, еще немало преобразованій. Было бы весьма желательно, чтобы будущіе преобразователи нашей классической школы повременимъ прислушивались къ урокамъ исторіи, оборачивались бы назадъ и хоть отчасти почерпали свое педагогическое вдохновеніе не въ современныхъ только школьныхъ порядкахъ запада, во многомъ отзывающихся схоластикой и мертвымъ формализмомъ, но изрѣдка обращались бы къ великимъ гуманистамъ-педагогамъ эпохи Возрожденія, оставившимъ намъ въ своихъ сочиненіяхъ идеалы гармоническаго, разносторонняго и вмѣстѣ гуманно-классическаго воспитанія.