Парижъ во время войны. *)
правитьБыть можетъ, самымъ характернымъ показателемъ общаго тона настроеній, охватившихъ Францію въ первые дни войны, являлись всевозможные то тревожные, то воинственные слухи и легенды, изъ которыхъ едва ли не наиболѣе любопытная относится къ самому началу мобилизаціи, т. е. 2-му августа. Одновременно съ извѣстіемъ о томъ, что Германія объявила Россіи войну, бульварная газета «Le Matin» напечатала на первой страницѣ интервью съ извѣстнымъ химикомъ-изобрѣтателемъ Тюрпэномъ подъ заглавіемъ: «Одинъ изобрѣтатель предлагаетъ средство вызвать всеобщее разоруженіе». Тюрпэнъ — извѣстный ученый, давшій современной войнѣ мелинитъ (1885 г.) и рядъ другихъ крупныхъ изобрѣтеній. Это вполнѣ серьезный человѣкъ, которому вѣрятъ, и поэтому французы были не мало изумлены, когда интервьюеръ преподнесъ имъ такое заявленіе:
— Я, — будто бы сказалъ Тюрпэнъ, — всегда преслѣдовалъ только одну цѣль. Всѣ мои работы имѣли въ виду лишь защиту французской территоріи, безъ малѣйшей претензіи на агрессивныя дѣйствія. Именно это соображеніе и заставляло меня до сихъ поръ держать въ секретѣ новое открытіе, которое мнѣ недавно удалось осуществить на практикѣ. Дѣло идетъ объ одномъ страшномъ изобрѣтеніи, способномъ измѣнить всѣ системы военной тактики. Оно лишаетъ всякаго значенія всевозможные способы защиты и уничтожаетъ совершенно силы врага…. Это изобрѣтеніе уже вполнѣ готово. Его примѣненіе — вопросъ нѣсколькихъ дней. Военный министръ, которому я его предложилъ, намѣренъ его использовать". И т. д.
Этой «уткой» была начата систематическая кампанія, проявленія которой очень часто совпадали съ самопроизвольными слухами, легендами, возникавшими на почвѣ всеобщихъ паническихъ настроеній. О страшной силѣ тюрпэновскихъ снарядовъ, — а разгоряченная фантазія публики изготовила ихъ въ огромныхъ количествахъ, — говорили всѣ, и не было разницы между критически-мыслящими людьми и простыми рабочими.
— Повидимому, это дѣйствительно ужасная сила, если одинъ снарядъ въ состояніи заморозить цѣлый отрядъ въ траншеѣ! — съ совершеннымъ недоумѣніемъ разсказывалъ мнѣ одинъ интеллигентъ. — Ихъ нашли въ томъ видѣ, въ какомъ ихъ засталъ снарядъ, но закоченѣвшими… Одинъ пилъ кофе, другой застылъ съ папиросой въ рукахъ, третій читалъ газету… Вы знаете, это такая ужасная картина, что я не могъ спать цѣлую ночь!
О томъ, что самый фактъ существованія такихъ снарядовъ слѣдуетъ подвергнуть основательнѣйшей провѣркѣ, моему собесѣднику не приходило даже въ голову. И вовсе не потому, что вообще онъ былъ не способенъ къ такому критическому отношенію, а потому, что царившее надъ всѣми настроеніе самымъ властнымъ образомъ парализовало мысль и разнуздывало фантазію.
То, что было особенно характерно не только въ первые дни, но и въ слѣдующія недѣли и даже мѣсяцы, покуда къ войнѣ не привыкли и не поняли, что она имѣетъ свои законы, — это огромное желаніе и поэтому огромная вѣра во все, что могло бы положить конецъ начавшемуся ужасу теперь же, немедленно. Жизнь такъ сложна, великое множество интересовъ всякаго содержанія до того перемѣшаны и переплетены не только въ національныхъ, но и интернаціональныхъ рамкахъ, что долгой, затяжной войны никто не могъ себѣ представить безъ ужаснаго краха всего человѣческаго, всей культуры, безъ возврата къ первобытному состоянію. И при этомъ полное и отчетливое пониманіе всей ужасной губительности современныхъ орудій для производства увѣчій и смерти, сознаніе, что не сегодня-завтра каждый можетъ оказаться безъ поддержки, потерять мужа, брата, отца…
Поэтому и легенды, чаянія, надежды этого времени всѣ были проникнуты предвосхищеніемъ быстраго конца и, конечно, при условіи полнаго посрамленія противника. Если тюрпэновскіе снаряды стали сразу такъ популярны, то только потому, что въ нихъ увидѣли надежное средство однимъ ударомъ покончить съ этой ужасной войной. Точно такъ же, какъ если идея о несокрушимо-поступательномъ ходѣ русской кавалеріи, этой «лавины», «парового катка», прямо на Берлинъ, получила такую распространенность, то опять таки потому что и въ этомъ «каткѣ» видѣли очень хорошее средство покончить однимъ взмахомъ съ налетѣвшимъ шкваломъ и вернуться къ нормальной спокойной жизни.
Не только по мнѣнію прессы, но и по глубокому убѣжденію самыхъ различныхъ слоевъ общества русская кавалерія въ какихъ нибудь пять переходовъ, должна была достигнуть Берлина и вынудить «кайзера» къ капитуляціи. Графически эта увѣренность была изображена въ одной изъ газетъ въ образѣ казака, несущагося на дикомъ конѣ, котораго заднія ноги находятся около Торна, а переднія вблизи Берлина, Лицо всадника дышетъ грозной свирѣпостью и гнѣвомъ; ружье, сабля, кинжалъ и какой то странный длинный футляръ, похожій на колчанъ, взвились на ремняхъ отъ стремительнаго бѣга казацкаго скакуна, а остріе пики, взятой на перевѣсъ, устремлено прямо на столицу Германіи… Стильный рисунокъ, какъ нельзя лучше выражающій всеобщія надежды на стремительный и спасительный натискъ русской арміи.
Когда жестокая дѣйствительность разрушила эту легенду, и когда въ то же время оказалось, что нѣмецкій «паровой катокъ» дѣйствуетъ весьма основательно въ предѣлахъ уже самой Франціи, фантазія мгновенно передѣлала миѳъ о казакахъ на новый ладъ. Повсюду шопотомъ заговорили о необыкновенно остроумномъ планѣ лорда Китченера, который заключался въ посадкѣ на англійскія транспортныя суда русской кавалеріи въ Архангельскѣ для доставки ея во Францію. Одна консьержка, мужъ которой былъ отправленъ на войну, съ какимъ то экзальтированнымъ восхищеніемъ говорила мнѣ:
Ихъ видѣли уже недалеко отъ Парижа въ лѣсу около Фонтэнбло. Мнѣ и самой не вѣрилось, но мнѣ разсказывалъ мой родственникъ, которому я вполнѣ довѣряю и который ихъ видѣлъ собственными глазами… Лошадей у нихъ еще, правда, нѣтъ. Потому что не хватило транспорта. И казаковъ поэтому еще не выпускаютъ на нѣмцевъ. Говорятъ, что они безъ лошадей ничего сдѣлать не могутъ. Но когда лошади придутъ… о — о!.. Это будетъ хорошій сюрпризъ проклятымъ «бошамъ».
Думали и говорили такъ не однѣ только консьержки и лавочницы, и вообще не одни только французы, [но и русскіе, въ большинствѣ случаевъ тоже плохо оріентировавшіеся въ массѣ самыхъ разнорѣчивыхъ и нелѣпыхъ слуховъ, благодаря всеобщей зараженности паническимъ настроеніемъ.
Характерно и то, что печать, вообще знавшая объ истинномъ положеніи вещей, не считала, однако, нужнымъ опровергать эту легенду о казакахъ и, такимъ образомъ, поддерживала ее, а когда въ концѣ концовъ въ военныхъ сферахъ рѣшили покончить съ этой фантазіей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .то Густавъ Эрвэ въ своемъ органѣ «La Guerre Sociale» недовольно замѣтилъ: «Ну пусть это легенда! Такъ что же изъ этого? Отсюда вовсе не слѣдуетъ, что ее непремѣнно нужно опровергать».
Наряду съ этими слухами, выражавшими высшую степень нетерпѣливаго желанія скорѣйшей ликвидаціи войны, вскорѣ начали распространяться и всевозможные слухи о безпощадномъ коварствѣ нѣмцевъ, объ ихъ нечеловѣческой жестокости и другихъ мало похвальныхъ качествахъ. По мѣрѣ того, какъ нѣмецкая армія наполняла Бельгію и подходила къ французской границѣ, количество всевозможныхъ версій на этотъ счетъ увеличивалось въ геометрической прогрессіи. Кампанія и теперь была открыта прессой, которая сообщала всевозможныя непровѣренныя данныя, въ общемъ построенныя по одному образцу. Разсказывали, напримѣръ, что въ Корезѣ были замѣчены таинственные автомобилисты, раздававшіе при проѣздѣ дѣтямъ отравленныя конфеты. Въ Фижеакѣ семь какихъ то субъектовъ, переодѣтыхъ женщинами, подбрасывали дѣтямъ отравленныя лакомства. Въ Кагорѣ были констатированы семнадцать случаевъ отравленія дѣтей, при чемъ одинъ ребенокъ умеръ. Нѣкоторыя улицы Кагора, по сообщеніямъ "собственныхъ корреспондентовъ бульварныхъ газетъ, были преграждены цѣпями, для того чтобы помѣшать проѣзду автомобилей. Въ Грама какая то дама въ голубомъ платьѣ, проѣзжая въ автомобилѣ Площадь Республики, разбрасывала конфеты, и вскорѣ среди дѣтей были обнаружены признаки отравленія.
И не только конфеты. Оказалось, что и знаменитые «Kub’s», кубики концентрированнаго мясного сока и желатина, которыми бѣдное населеніе сдабриваетъ свою похлебку, тоже отравлены… Да и какъ можетъ быть иначе, когда эти «Kub’s» изготовляются нѣмецкой фирмой Maggi, которая, конечно, заинтересована въ томъ, чтобы съ одной стороны отправить такимъ дешевымъ способомъ на тотъ свѣтъ, какъ можно больше французовъ, а съ другой-распространить панику среди населенія. А молоко этой фирмы? Оно тоже было отравлено, какъ увѣряли въ своихъ подметныхъ воззваніяхъ таинственные патріоты.
Отравители дѣтей были неуловимы. Очень трудно было поймать злоумышленниковъ, существовавшихъ въ фантазіи «собственныхъ корреспондентовъ». Но зато такіе очаги нѣмецкой зловредности, какъ, напримѣръ, фирма «Maggi», имѣли реальную форму, и поэтому, возмущеніе взволнованныхъ и обезумѣвшихъ массъ обрушилось всей своей тяжестью на нихъ.
Фирма Maggi, какъ это было установлено уже давнымъ давно въ серьезныхъ финансовыхъ изданіяхъ, является швейцарскимъ предпріятіемъ. Однако, элементы, вызвавшіе эксцессы противъ нея, меньше всего считались съ этими данными. Достаточно было, во-первыхъ, что названіе фирмы иностранное и похоже на нѣмецкое, а во-вторыхъ, что она имѣетъ отдѣленія во всѣхъ кварталахъ Парижа и оказываетъ серьезную конкуренцію молочникамъ, чтобы этотъ удобный матеріалъ сочли возможнымъ использовать для разнузданія шовинистическихъ страстей. L’Action Franèaise, Figaro, Le Matin, Echo de Paris и другіе реакціонные органы печатаютъ рядъ длиннѣйшихъ разсужденій на тему объ опасностяхъ, созданныхъ фирмой Maggi для Франціи; о томъ, что на ярлыкахъ ея издѣлій имѣются таинственные знаки, служащіе для какихъ то шпіонскихъ цѣлей; что ея афиши и рекламы появляются въ особой системѣ, повидимому, какъ сигналы, въ такихъ мѣстностяхъ, которыя какъ разъ имѣютъ важное стратегическое значеніе; что статистика проданнаго молока, обозначенная на этихъ афишахъ, есть просто условный шифръ и т, д. и т. д. И эти разсужденія оказывали сильнѣйшее дѣйствіе. Не только потому, что они очень удачно были подогнаны подъ психологію обширныхъ промежуточныхъ слоевъ мелкой и средней буржуазіи, гибнущихъ подъ тяжелымъ молотомъ конкуренціи со стороны крупныхъ акціонерныхъ обществъ, но еще и потому, что они прекрасно отражали общую панику, растерянность передъ лицомъ врага, гипнотизирующаго точностью, математичностью, организованностью своихъ дѣйствій.
Я не знаю, какъ именно начались разгромы лавокъ фирмы Maggi. Судя по газетнымъ даннымъ, они произошли почти одновременно во всѣхъ кварталахъ Парижа. Однако, сейчасъ еще трудно выяснить, насколько эта одновременность была результатомъ опредѣленной подготовки и въ какой мѣрѣ она просто зависѣла отъ необыкновенной воспріимчивости массъ ко всеобщимъ эксцессамъ на почвѣ паники и возмущенія. Но уже и теперь можно утверждать, что подготовка была разсчитана и прямо била на эту воспріимчивость. Въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія.
Не вездѣ громили одинаково. Въ нѣкоторыхъ кварталахъ это происходило подъ неистовые крики и улюлюканье толпы, въ другихъ при сосредоточенномъ молчаніи, какъ будто выполнялась заданная серьезная работа. Послѣдній методъ почему то производилъ наиболѣе тяжелое впечатлѣніе. Я видѣлъ такой тихій, почти механическій погромъ на углу Boulevard Saint-Marcel и Avenue des Gobelins. На тротуарѣ и мостовой стояла густая толпа зрителей, лишь изрѣдка выражавшая свое одобреніе особенно мѣткимъ ударамъ. Она была спокойна и пассивна, но чувствовалось совершенно отчетливо, что если кто-нибудь вздумаетъ помѣшать, его изобьютъ до полусмерти, какъ нѣмецкаго шпіона, что и было въ нѣсколькихъ случаяхъ. Какой то дюжій парень лѣтъ 35, съ упитаннымъ краснымъ лицомъ, повидимому лавочникъ, билъ короткимъ ломомъ по крышкѣ, прикрывавшей подъемный механизмъ желѣзной ставни. Крышка не поддавалась, и это очень огорчало толпу. — Не такъ, не такъ. Надо сбоку и потомъ отвернуть: — раздавались замѣчанія. Когда, наконецъ, крышка поддалась и слетѣла на землю, послышались одобрительные возгласы, поощрявшіе героя къ дальнѣйшимъ дѣйствіямъ. — А теперь ставню! Бей ставню!… Довольно мы ихъ терпѣли…
Парень работалъ съ необыкновеннымъ упорствомъ. Ставня звенѣла подъ ломомъ, деревянная рама трещала и скоро вмѣстѣ съ листами желѣза, осколками стекла и камня рухнула на землю.. Черезъ полчаса отъ кокетливой лавки осталась лишь огромная дыра, загроможденная мусоромъ и зіяющая въ фасадѣ дома, какъ обнаженная рана. Городовой стоялъ поодаль совершенно спокойный, какъ будто то, что происходило передъ его глазами, была обыкновенная необходимая работа.
Въ другомъ мѣстѣ, когда я подошелъ, разгромъ былъ уже конченъ, и послѣдніе удары наносились кучей оборванныхъ гамэновъ, срывавшихъ остатки деревянной обшивки, съ наслажденіемъ разбивавшихъ уцѣлѣвшіе куски стеколъ, бутылки. Они оглашали воздухъ яростными криками, подражая повадкамъ взрослыхъ, суетились, ссорились, словомъ — играли въ погромъ. Тутъ же у панели, какой то блѣдный, болѣзненный рабочій съ некрасивой, измученной женой старательно укладывали дверь разбитой молочной на ручную телѣжку и перевязывали ее веревкой, чтобы она не свалилась въ дорогѣ. Они не торопились, дѣлали свое дѣло методически, потому что знали, т. е. были увѣрены, что имъ за это ничего не будетъ.
У третьей лавки я засталъ лишь небольшую кучку людей, которая съ довольнымъ видомъ любовалась «чистой» работой. Здѣсь, блюститель закона рѣшилъ вмѣшаться, хотя бы для виду. Намѣтивъ себѣ жертву въ образѣ молодого парня, одѣтаго довольно прилично, съ открытымъ симпатичнымъ лицомъ, онъ предложилъ ему спокойно, но достаточно внушительно, отправиться въ комиссаріатъ. Парень послушно пошелъ рядомъ съ нимъ. Я слышалъ нѣсколько фразъ, которыми они обмѣнялись по дорогѣ
— Развѣ такъ можно обращаться съ чужой собственностью? — говорилъ увѣщевающимъ голосомъ «ажанъ», — вѣдь это же безобразіе!
— Но вѣдь это же нѣмецкое! — отвѣчалъ парень, вовсе не имѣвшій смущеннаго вида.
— Мало ли что…
— И при томъ всѣ и вездѣ это дѣлаютъ, почему же вы взялись именно за меня?
— Вы повредили не только лавку, но и домъ… А домъ принадлежитъ французу. Объ этомъ тоже надо было подумать. Стыдно!
Начали съ Maggi, но немедленно перешли и къ другимъ магазинамъ. При мнѣ на Севастопольскомъ бульварѣ, совсѣмъ недалеко отъ Большихъ Бульваровъ громили огромныя витрины кафэ, на вывѣскѣ котораго была нѣмецкая фамилія. Красная надпись по полотнищу навѣса «Bière Munich» особенно волновала толпу. Стоявшая около меня колоссальная лавочница, съ двойнымъ подбородкомъ и толстой золотой цѣпью на жирной шеѣ, затаивъ дыханіе и впившись острыми черными глазами въ копошащуюся у витрины кучку людей, все время истерически выкрикивала: «А! наконецъ то! хорошенько ихъ, хорошенько!… Такъ имъ и надо мерзавцамъ»
Тутъ же въ нѣсколькихъ шагахъ громили нѣмецкій магазинъ обуви. «Нѣмецкій» — такъ думала толпа, но вскорѣ оказалось, что подавляющее большинство пострадавшихъ отъ погромовъ лавокъ^ и магазиновъ принадлежали швейцарцамъ или эльзасцамъ.
Но и погромы имѣютъ свою логику. Захвативъ своей безнаказанностью значительныя массы населенія, они создали въ теченіе буквально нѣсколькихъ часовъ такую болѣзненную воспріимчивость ко всевозможнымъ эксцессамъ, что даже тѣ, кто сначала привѣтствовали ихъ, поддерживали всякими средствами, начали ощущать значительное безпокойство. Не такъ то легко управиться съ разнузданнымъ остервенѣніемъ, потерявшимъ всякое уваженіе къ закону, частной собственности, личной неприкосновенности. Это_было понято очень скоро, особенно послѣ того, какъ толпа перешла отъ нѣмецкихъ или мнимо нѣмецкихъ предпріятій къ разгрому настоящихъ французскихъ.
Непосредственнымъ поводомъ къ этимъ эксцессамъ было чрезмѣрное повышеніе цѣнъ на различные продукты первой необходимости и особенно на картофель. Тщетно представители различныхъ ассоціацій торговцевъ доказывали, что прекращеніе подвоза, благодаря мобилизаціи, неизбѣжно должно было создать сокращеніе предложенія и, стало быть, привести къ росту цѣнъ. Взволнованное населеніе не считало возможнымъ удовлетвориться такимъ объясненіемъ, такъ какъ эмпирически, на собственной шкурѣ убѣдилось, что во многихъ случаяхъ торговцы сами пошли навстрѣчу этому экономическому закону, задерживая продукты на складѣ и искусственно взвинчивая цѣны. Это противорѣчіе между теоріей торговцевъ и практикой голодной массы привело въ концѣ концовъ къ тому, что стекла зазвенѣли не только въ витринахъ Maggi, но и въ рамахъ овощныхъ лавокъ. И возгласы, которыми сопровождался этотъ звонъ, были уже паого сорта: кричали не о грязныхъ «ботахъ», а о кровопійцахъ, которые сосутъ кровь народа… Потомъ негодованіе перебросилось и на магазины издѣлій, особенно необходимыхъ въ военное время. Такъ, напримѣръ, были разгромлены нѣкоторые французскіе магазины обуви за то, что они брали слишкомъ высокія цѣны за сапоги съ мобилизованныхъ и т. д. Это настроеніе стало наростать такъ угрожающе быстро, что въ опредѣленныхъ сферахъ почувствовалась настоятельная необходимость просѣчь его корчи. Полиція принялась за излавливаніе наиболѣе яростныхъ погромщиковъ, чьей бы собственности ихъ дѣятельность ни касалась, французской или нѣмецкой, въ газетахъ появились всевозможныя разъясняющія и успокаивающія статьи, и въ теченіе короткаго срока количество эксцессовъ было сведено къ минимуму.
Тѣмъ не менѣе, они оставили глубокій слѣдъ въ настроеніяхъ массъ, и, — что особенно характерно, — особенно сильно подѣйствовали какъ разъ на тѣ самые слои, которые вначалѣ привѣтствовали ихъ, какъ лучшее средство для борьбы съ нѣмецкой опасностью. Лавочники, владѣльцы магазиновъ, конторъ и т. д. были настолько запутаны превращеніемъ выступленій массы изъ анти-нѣмецкихъ въ анти-французскія, что сочли необходимымъ прибѣгнуть къ цѣлому ряду защитительныхъ пріемовъ, для того, чтобы обезопасить себя отъ возможныхъ непріятностей. На многихъ витринахъ и спущенныхъ желѣзныхъ ставняхъ, появились предохранительные плакаты и надписи «Maison Franèaise», «Proprietaire mobilisé» и т. д.; повсюду надъ дверьми лавокъ и отелей запестрѣли французскія и союзныя знамена, указывавшія на принадлежность ихъ владѣльцевъ къ тройственному согласію. Было странно видѣть этотъ праздничный нарядъ на улицахъ, объятыхъ ужасомъ безумія и паники, погруженныхъ въ полную тишину, похожихъ на пустынныя амфилады заброшеннаго дома.
На почвѣ всеобщей взвинченности и панической нервности пышно распустился и ядовитый цвѣтокъ шпіономаніи. Это — повальная эпидемическая болѣзнь военнаго времени, и нѣтъ, конечно, ничего удивительнаго въ томъ, что населеніе любой воюющей страны поддается ей очень легко. А такъ какъ современная война требуетъ особенно тщательной постановки развѣдочной части, то совершенно естественно, что въ цѣломъ рядѣ случаевъ безъ особеннаго труда можно было установить опредѣленные признаки шпіонства со стороны нѣмцевъ. Суть, конечно, не въ этомъ, а въ томъ использованіи этихъ случаевъ, къ которому прибѣгли ультра-шовинистическіе элементы для того, чтобы «подогрѣть» возбужденіе массъ.
Хватать нѣмецкихъ шпіоновъ начали. съ перваго же момента мобилизаціи. Такъ какъ Парижъ — городъ по существу интернаціональный, то легко себѣ представить, какую богатую жатву удалось собрать здѣсь въ теченіе первыхъ же нѣсколькихъ дней. Сначала обращали вниманіе, главнымъ образомъ, на особенно подозрительныхъ, напримѣръ, на тѣхъ, кто слишкомъ внимательно прислушивался къ разговорамъ на улицѣ, имѣлъ отличительные признаки «боша», т. е. круглое лицо, свѣтлые волосы, золотые очки, зонтикъ, не стянутый резинкой и т. д.; но вскорѣ оказалось, что этихъ признаковъ совершенно недостаточно, такъ какъ газеты разъяснили, что настоящіе шпіоны какъ разъ переодѣваются и гриммируются по всѣмъ правиламъ шерлокъ-холмсовскаго искусства. Тогда со всѣхъ сторонъ стали доноситься извѣстія о томъ, какъ въ одномъ кварталѣ изловили англійскаго офицера, который оказался переодѣтымъ нѣмцемъ, какъ въ другомъ накрыли какого-то чрезмѣрно любознательнаго кюрэ, подъ рясой котораго были найдены чрезвычайно компрометирующіе документы, какъ въ третьемъ арестовали очаровательную даму, старавшуюся выудить у француза военныя тайны и т. д. безъ конца. Каждое утро газеты приносили все новыя и новыя сенсаціонныя извѣстія, то о закрытіи первоклассной гостинницы «Асторія», на крышѣ которой будто бы былъ, устроенъ безпроволочный телеграфъ для сообщенія съ нѣмцами, то объ обнаруженіи богатаго притона, гдѣ нѣмецкія кокотки, прекрасно владѣющія французскимъ языкомъ, выпытывали у опьяненныхъ виномъ и любовью офицеровъ военныя свѣдѣнія и пр.
По городу начали совершать систематическіе обходы сначала полицейскіе патрули, а потомъ отрядъ морской пѣхоты, останавливая всѣхъ «подозрительныхъ», требуя документы и отправляя тѣхъ, у кого ихъ не было, въ комиссаріатъ для разборки. Чѣмъ больше положеніе на границѣ становилось угрожающимъ, тѣмъ энергичнѣе осуществлялся этотъ массовый методъ фильтраціи населенія. Охотились уже не за нѣмецкими шпіонами, а за нѣмцами вообще, такъ какъ было рѣшено, что всѣхъ ихъ, какъ явно или возможно неблагонадежныхъ, необходимо отправить въ концентраціонные лагери.
Наступило время тревожное вообще для иностранцевъ. Для установленія личности уже мало было обычнаго документа, выдающагося каждому гражданину изъ полицейской префектуры, т. е. pièce d’identité. Теперь отъ нихъ потребовали еще особаго дополнительнаго свидѣтельства изъ комиссаріата, для удостовѣренія ихъ права жить въ Парижѣ (permis de séjours). И такъ какъ время не ждало, а каждому хотѣлось какъ можно скорѣе заручиться такимъ документомъ, то у участковъ образовались длиннѣйшія вереницы, въ которыхъ приходилось выстаивать съ утра до ночи и часто совершенно безъ результата. Сталъ и я въ очередь, попавъ въ группу интеллигентовъ, въ составѣ которой оказались лица, случайно захваченныя войной. Былъ здѣсь какой то молодой чиновникъ министерства просвѣщенія, ѣздившій по всѣмъ странамъ Европы для изученія постановки школьнаго обученія на Западѣ; рядомъ съ нимъ терпѣливо выжидала своей очереди молоденькая дѣвушка, оказавшаяся врачомъ; потомъ учительница, пріѣхавшая съ экскурсіей, гувернантка — цѣлый уловъ, застрявшій въ ячейкахъ огромной сѣти, захватившей весь Парижъ. Сначала намъ разрѣшали выходить изъ очереди, сохраняя за собой мѣсто, но къ вечеру полиція рѣшительно воспротивилась этому. Начались бурныя объясненія, сопровождавшіяся недвусмысленными угрозами со стороны «ажановъ». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вхожу въ комиссаріатъ. Предъявляю бумаги. Комиссаръ, высокій старикъ съ желчнымъ изможденнымъ лицомъ, вперяетъ въ меня пронзительный колючій взглядъ и ставитъ два-три вопроса. Меня освобождаютъ быстро. Но почтенную даму, съ сѣдыми волосами и энергическимъ лицомъ, почему то задерживаютъ.
— Вы дѣйствительно американка? — спрашиваетъ ее комиссаръ, предаваясь въ то же время Тщательному изученію ея лица.
— Да, я американка, — отвѣчаетъ она съ очень замѣтнымъ акцентомъ.
— И вы непремѣнно хотите уѣхать въ Америку? Быть можетъ это не такъ спѣшно?
Американка протестуетъ. Тогда комиссаръ обращается къ двумъ здоровеннымъ ажанамъ и говоритъ имъ рѣзкимъ голосомъ: «Смѣрьте-ка эту даму и запишите ея примѣты». Даму ставятъ у рейки и спускаютъ ей на шляпу поперечную перекладину.
— Шляпу надо снять! — приказываетъ комиссаръ. Но на этотъ разъ американка оказываетъ самую рѣшительную оппозицію, и шляпка остается у нея на головѣ.
Сравнительно легко отдѣлывались тѣ, у кого были документы, по которымъ можно было судить о личности; но большинство эмиграціи состоитъ изъ элементовъ вполнѣ безпаспортныхъ, и этимъ пришлось претерпѣть много очень непріятныхъ испытаній, прежде чѣмъ имъ были выданы свидѣтельства на право свободнаго проживанія въ Парижѣ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Съ удаленіемъ нѣмцевъ изъ Парижа въ концентраціонные лагери, общее настроеніе въ Парижѣ сдѣлалось болѣе спокойнымъ. Но это спокойствіе было временное и скорѣе внѣшнее. Всѣ ждали приближенія грозныхъ событій, и поэтому Парижъ переживалъ совершенно своеобразныя ощущенія, если можно такъ выразиться, бивуачнаго свойства. Никто не былъ увѣренъ въ завтрашнемъ днѣ. Поднявшія общій духъ извѣстія о побѣдахъ французовъ въ Эльзасѣ смѣнились мрачными вѣстями съ сѣвернаго фронта, гдѣ нѣмецкая армія съ неумолимой, почти механической поступательностью машины каждый день дѣлала огромные переходы, все разрушая на своемъ пути. Не хотѣли вѣрить и думать, но все таки вѣрили и думали, что Парижу опять угрожаетъ опасность осады. Не хотѣли признаваться, но полунамеками выдавали затаенное опасеніе, что и на этотъ разъ Парижъ окажется недостаточно подготовленнымъ, чтобы выдержать ее до тѣхъ поръ, покуда съ сѣвера и съ юга не придутъ на выручку. Не хотѣли обнаруживать боязни за тѣхъ, кто могъ наиболѣе пострадать отъ этой осады, но въ то же время рѣшительно подготовляли эвакуацію Парижа, которая приняла характеръ паническаго бѣгства, когда стало извѣстно, что передовые разъѣзды нѣмецкой, кавалеріи появились у Кампьена. Приблизительно съ этого времени выжидательное настроеніе въ Парижѣ окончательно смѣнилось рѣшительнымъ стремленіемъ удалить изъ него всѣ элементы, способные лишь сократить общее количество провіанта, но негодные къ защитѣ города. Началось движеніе бѣженцевъ къ югу, которое достигло наивысшаго напряженія, когда населеніе узнало, что Парижъ потерялъ свое правительство, переѣхавшее въ Бордо.
Слухи о возможности этого переѣзда начали циркулировать уже съ того момента, когда перевѣсъ нѣмецкой арміи сдѣлался очевиденъ, но когда еще непосредственная опасность Парижу не грозила. Послѣ появленія нѣмцевъ подъ Mo, къ этимъ слухамъ присоединились и соображенія о томъ, будетъ ли Парижъ защищаться или сдастся, какъ незащищенный городъ. Эти колебанія были разрѣшены назначеніемъ на постъ военнаго губернатора Парижа Галіени, который немедленно же приступилъ къ сооруженію вокругъ города укрѣпленій, носившихъ, впрочемъ, (по общему признанію, скорѣе декоративный характеръ для успокоенія населенія. Въ воскресные дни парижане цѣлыми потоками устремлялись на фортификаціи, выходили за ворота, заглядывали [въ глубокія траншеи поперекъ дороги, ощупывали колючую проволоку, осматривали груды поваленныхъ деревьевъ съ заостренными сучьями, и найдя, что все въ порядкѣ и что врагу будетъ надъ чѣмъ поломать себѣ зубы, мирно отправлялись по домамъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Несмотря, однако, на эти предосторожности, военная администрація города Парижа приняла рядъ ^рѣшительныхъ мѣръ, для того, чтобы ускорить удаленіе излишняго населенія. Уѣзжавшимъ были предоставлены въ значительномъ количествѣ безплатные поѣзда, которые въ теченіе одного мѣсяца увезли въ провинцію приблизительно около восьми сотъ тысячъ человѣкъ. Трудно описать, что дѣлалось при этомъ великомъ переселеніи народовъ на вокзалахъ, главнымъ образомъ, на Ліонскомъ. Здѣсь царило настоящее вавилонское столпотвореніе. Толпа, заполнявшая всѣ залы и проходы этого огромнаго вокзала, была крайне нервна и съ трудомъ сдерживала накопившееся чувство. Крики и суетня взрослыхъ, плачъ дѣтей — все перемѣшалось, наполняя высокіе своды небывалымъ шумомъ. Носильщиковъ не было, потому что почти всѣ они были мобилизованы, и потому каждому приходилось устраиваться, какъ онъ можетъ. На этой почвѣ происходили всевозможныя недоразумѣнія, еще болѣе усугублявшія безпорядокъ. Тяжелыя сцены на каждомъ шагу. Жены плачутъ, разставаясь съ своими мужьями, дѣти ревутъ благимъ матомъ, цѣпляясь за подолы матерей… Здѣсь яростно прорывается сквозь толпу какая то грузная дама съ клѣткой, полной канареекъ; тамъ мчится господинъ съ собакой въ одной рукѣ и дѣвченкой въ другой; за столбомъ у самаго входа идетъ отчаяннѣйшій споръ о томъ, можно ли взять въ вагонъ одно мѣсто или два… Все волнуется, словно забушевавшее море… И только группа какихъ то восточныхъ людей, въ красныхъ фескахъ, расположившаяся на панели у подъѣзда и флегматически выжидающая событій, вноситъ нѣкоторый диссонансъ въ эту всеобщую кар тину безумнаго хаоса. Парижъ замѣтно пустѣетъ, тишина становится еще ощутительнѣе, предчувствіе большихъ и грозныхъ событій принимаютъ все болѣе и болѣе реальныя формы. Трагическіе дни — когда испытывается судьба величайшаго культурнаго центра, когда всѣми чувствуется, что исторія стоитъ на поворотѣ.