Парижскіе скицы.
правитьЭто было въ августѣ мѣсяцѣ нынѣшняго года. Мы сидѣли передъ однимъ изъ кафе-ресторановъ «итальянскаго бульвара», смотря на пестрыя народныя волны. Мой знакомый былъ въ первый разъ въ Парижѣ. Мы цѣлый день бѣгали по городу, обозрѣвая произведенныя въ немъ опустошенія и наслаждались теперь нашей «demi-tasse» съ сознаніемъ, что это подкрѣпленіе вполнѣ заслужено нами.
Пробило девять часовъ… Тутъ къ нашему столу подошелъ какой-то старикъ. Все его тѣло дрожало, какъ бы отъ нервнаго потрясенія. Онъ попросилъ у насъ милостыни; мой знакомый подалъ ему два су. Полминуты спустя, молодой парень положилъ подлѣ нашихъ чашекъ листъ бумаги, на которомъ было напечатано нѣсколько анекдотовъ и т. п., а на оборотѣ стояла надпись:
«Милостивые государи и государыни! Сдѣлайте одолженіе, купите это сочиненіе у бѣднаго глухонѣмого. Это стоитъ всего двадцать сантимовъ. Вашъ покорнѣйшій слуга».
Вслѣдъ за этимъ подошла какая-то женщина въ лохмотьяхъ, которая несла ребенка, а другаго, постарше, вела за руку.
«Бѣдная вдова!» бормотала она жалобнымъ тономъ. «Сжальтесь, милостивые государи!.. Мои дѣти два дня ничего не ѣли». И она взглянула на небо съ видомъ христіанской мученицы. Мой знакомый подалъ и ей какую-то бездѣлицу.
— Какая, однакоже, должна быть страшная бѣдность въ этомъ громадномъ городѣ! говорилъ онъ въ раздумьѣ, качая своею кудрявою головою. — Тутъ паріи общества проходятъ передъ нами сотнями…
— Такъ кажется, но наружность обманчива.
— Какъ это?
— Истинно-бѣдныхъ и несчастныхъ ты долженъ искать не здѣсь, при свѣтѣ сверкающихъ канделябровъ.
— Что ты говоришь!
— Любезный другъ, я знаю Парижъ какъ свои пять пальцевъ. Вѣрь мнѣ, твои нынѣшнія благодѣянія совершенно неумѣстны.
— Бѣдный дрожащій старикъ…
— Ходитъ днемъ такъ же бодро и такими же твердыми шагами, какъ гренадеръ. Я часто встрѣчаю его, когда гуляю утромъ. Искусство, съ какимъ онъ прикидывается дрожащимъ старикомъ, доставляетъ ему отъ пяти до шести тысячь франковъ ежегоднаго дохода.
— Невозможно! Но глухонѣмой…
— Превосходно играетъ свою роль. Это одинъ изъ наиболѣе извѣстныхъ посѣтителей бульвара.
— А несчастная вдова?..
— Такая же вдова, какъ ты да я. Оба ребенка взяты на прокатъ. Она «заработываетъ» такъ много, что можетъ платить родителямъ этихъ бѣдныхъ крошекъ по четыре франка за день. Нѣтъ, другъ мой, истинное несчастіе прячется робко и боязливо, какъ будто бы бѣдность — преступленіе.
— Гдѣ же можно найти этихъ истинныхъ страдальцевъ? Кто они? Работники предмѣстій или солдаты коммуны?
— Положеніе «ouvriers», работниковъ, конечно требуетъ нѣкоторыхъ улучшеній, но все-таки на десять случаевъ приходится девять такихъ, что работникъ можетъ прокормить честнымъ образомъ себя и свое семейство. Здоровыя прилежныя руки заработываютъ даже при неблагопріятныхъ обстоятельствахъ столько, что о нуждѣ собственно не можетъ быть и рѣчи. Положеніе парижскаго работника было бы даже очень хорошо, если бы онъ умѣлъ такъ же ограничивать свои потребности, какъ напр. нѣмецкій работникъ. Но тѣмъ-то и губятъ роскошные города, что утонченные правы распространяются тамъ повсемѣстно, вслѣдствіе чего и образуется мало-по-малу разладъ между желаніемъ и возможностью. Французскій ouvrier хочетъ, чтобъ у него за обѣдомъ всегда подавался дессертъ, точь въ точь также, какъ и любой petit crevé, ему нравятся дорогія любовныя связи, какъ будто бы онъ знатный баринъ. При такихъ условіяхъ, его плата конечно должна казаться ему скудной. Совсѣмъ не то трудолюбивый и бережливый отецъ семейства, который имѣетъ въ виду одни истинныя нужды. Въ качествѣ работника ему нечего хлопотать о представительности; онъ носитъ по буднямъ чрезвычайно дешевую блузу; живетъ гдѣ и какъ ему угодно; его жена и его дѣти помогаютъ ему своими заработками, потому-что и они тоже могутъ работать и дѣлать, что имъ угодно. Словомъ, ouvrier вовсе не принадлежитъ къ настоящимъ «misérables». Нѣтъ, я назову тебѣ настоящихъ парій современнаго Парижа, это незамужнія работницы и мелкіе чиновники! О бѣдствіяхъ, терзающихъ эти два разряда несчастливцевъ, нашъ легкомысленный свѣтъ, судящій только по наружности, не имѣетъ и понятія.
Мой знакомый выразилъ желаніе узнать что-нибудь объ образѣ жизни этихъ современныхъ рабовъ. Я разсказалъ ему что зналъ — и предлагаю теперь эти разсказы нашимъ читателямъ, въ надеждѣ что они прочтутся ими не безъ интереса.
Года два тому назадъ, я ѣхалъ въ одно прекрасное утро на верху омнибуса изъ Батиньоль-Клиши въ Вейнъ-галленъ. Мой сосѣдъ по правую руку былъ прилично одѣтый господинъ лѣтъ тридцати пяти. Его выразительное блѣдное лицо было обрамлено прекрасными темными бакенбардами, отъ которыхъ блеклый цвѣтъ его щекъ казался еще поразительнѣе. Все его существо носило на себѣ слѣды невыразимаго духовнаго гнета, оно говорило о безразсвѣтномъ душевномъ мракѣ, о безотрадной покорности судьбѣ.
Этотъ человѣкъ заинтересовалъ меня. Черезъ нѣсколько минутъ я завязалъ съ нимъ разговоръ. Онъ оказался сообщительнѣе, чѣмъ я ожидалъ. Я узналъ, что онъ былъ чиновникомъ (employé) въ Hôtel de Ville, что онъ только за полгода передъ этимъ оставилъ свою родину — онъ назвалъ одинъ маленькій нормандскій городокъ — для того чтобъ поселиться въ Парижѣ. Его голосъ поразилъ меня еще больше, чѣмъ его наружность. Въ его странно-дрожащихъ звукахъ лежало такъ много тайнаго горя, такъ много новысказываемой заботы, что я сразу ощутилъ истинное состраданіе къ этому серіозному блѣдному человѣку, еще не разъяснивъ себѣ, въ какой степени онъ заслуживалъ подобное чувство.
Послѣ поѣздки, длившейся около двадцати минутъ, онъ раскланялся со мной самымъ вѣжливымъ образомъ и исчезъ вблизи башни Св. Жака. Недѣли четыре спустя, я встрѣтился съ нимъ въ сѣняхъ того дома, гдѣ была моя квартира. Я въ одну минуту узналъ его.
— Какъ поживаете, monsieur? спросилъ я.
— Ахъ, это вы, monsieur! возразилъ онъ съ живостію. — Мнѣ кажется, мы съ вами теперь сосѣди.
— Вы живете въ этомъ домѣ?
— Тамъ, на заднемъ дворѣ, въ пятомъ этажѣ.
— О, этотъ Парижъ. Еслибъ это было въ какомъ нибудь другомъ городѣ, мы давно бы уже обмѣнялись визитами.
Онъ покраснѣлъ.
— Мои обстоятельства не позволяютъ мнѣ принимать у себя, отвѣчалъ онъ съ видимымъ затрудненіемъ, — иначе я…
— Э, полноте! возразилъ я улыбаясь. — Я очень легко могу представить себѣ, что тамъ подъ крышею вы не могли устроить у себя аристократическаго салона… Что за бѣда? У меня тоже вы не найдете особенной роскоши.
— Я женатъ, продолжалъ онъ, — и у меня пять человѣкъ дѣтей. Моя квартира очень, очень не велика — я позволяю себѣ принимать въ ней только самыхъ близкихъ друзей.
— О, если такъ, то сдѣлайте одолженіе, не безпокойтесь, я навѣщу васъ только тогда, когда вы сами пригласите меня. Но вы, конечно, не откажетесь извѣстить меня. Мы такъ пріятно провели тогда время на верху омнибуса, что вы сдѣлаете мнѣ особенное удовольствіе своимъ посѣщеніемъ. Этотъ визитъ не обязываетъ васъ ни въ какомъ отношеніи. Если вамъ не понравится бывать у меня, вы имѣете полное право…
— О, вы слишкомъ добры… Я постараюсь быть у васъ.
И, вѣжливо поклонившись мнѣ, онъ поспѣшно ушелъ; но мнѣ нѣсколько разъ въ день приходило на умъ, каково-то ему тамъ, на пятомъ этажѣ…. Мнѣ довольно скоро пришлось узнать это.
Monsieur Эдуардъ, такъ назывался чиновникъ, пришелъ ко мнѣ въ слѣдующее воскресенье. Я приглашалъ его отъужинать со мною, но онъ рѣшительно отказался. Впрочемъ ему, по видимому, было очень хорошо у меня. Симпатія, которую я ощущалъ къ нему, конечно, придала моему обращенію съ нимъ что-то особенно сердечное и искреннее. Словомъ, мы скоро сдѣлались друзьями — и не прошло двухъ мѣсяцевъ, какъ его прежняя сдержанность уступила мѣсто совершенно противуположному чувству. Онъ познакомилъ меня съ своимъ семействомъ; онъ раскрылъ передо мною свои обстоятельства съ откровенностью ребенка, горе котораго облегчается, когда онъ можетъ безпрепятственно изливать его. А горя тутъ было вдоволь, горя, нужды и несчастія, которыя отравляли почти каждую минуту жизни этого несчастнаго семейства и напослѣдокъ довели его до окончательной гибели.
Эдуардъ получалъ тысячу двѣсти франковъ годоваго оклада. Онъ жилъ такъ скромно, какъ только могъ; по изъ этой суммы надо было вычесть по крайней мѣрѣ двѣсти пятьдесятъ франковъ для найма квартиры. Въ качествѣ чиновника Hôtel de Ville, онъ долженъ былъ быть всегда прилично одѣтъ; точно такъ же и жена его не должна была нарушать въ этомъ отношеніи требованій приличія. Не смотря на всевозможныя предосторожности, не смотря на весь разсчетъ, эти важныя статьи не могли обойтись меньше ста восьмидесяти франковъ. Вмѣстѣ съ платою за квартиру это составляетъ четыреста тридцать франковъ. Прибавимъ къ этому по примѣрному вычисленію шестьдесятъ франковъ за стирку бѣлья, восемьдесятъ для отопленія, двадцать для освѣщенія, восемьдесятъ на одежду и башмаки дѣтямъ, сорокъ за ученье въ школѣ, да девяносто франковъ на непредвидѣнныя издержки, которыхъ нельзя опредѣлить съ точностію (все это въ крайне меньшихъ, почти невозможныхъ размѣрахъ), то собственно на пропитаніе семи человѣкъ остается всего четыреста франковъ! Очевидно, что на эту жалкую сумму семейство, при всей экономіи, можетъ существовать много-что три мѣсяца, а между тѣмъ Эдуардъ, его жена и дѣти должны были жить на нее впродолженія цѣлаго года. Не спрашивайте меня, какимъ образомъ. Сердце поворачивается при одномъ воспоминаніи объ этой страшной, вопіющей къ небу нищетѣ!
Одинъ франкъ и десять сантимовъ въ день, и въ такомъ городѣ, какъ Парижъ! Да вѣдь это все равно, что медленная смерть, смерть отъ голоду! И дѣйствительно, одно изъ этихъ несчастныхъ дѣтей умерло въ ту же осень — отъ мокротной лихорадки, какъ думала мать, въ сущности же отъ истощенія.
Надобно отдать справедливость госпожѣ Эдуардъ, она умѣла отдалять этотъ видъ смерти отъ своего семеііства. Она успѣвала, по крайней мѣрѣ два раза въ недѣлю, удовлетворять ропщущіе желудки. Конечно, обѣды, которыми она угощала, были престраннаго свойства. Иногда она брала два фунта пшеничной муки и прибавивъ немного соли, варила ее въ водѣ до тѣхъ поръ, пока изъ этого выходило что-то въ родѣ кашицы или киселя, — лакомое блюдо, поглощавшее три четверти ихъ ежедневнаго бюджета. Отдѣливъ отъ него часть для завтрака на слѣдующій день, его подавали за обѣдомъ. Къ этому прибавлялись микроскопическія порціи хлѣба, но ни одной капли вина, какъ ни доступенъ этотъ недорогой напитокъ даже при самыхъ ограниченныхъ средствахъ. Иногда она покупала на рынкѣ испорченную рыбу, стараясь умѣрить несъѣдобность этого отвратительнаго товара приправой изъ лука. А не то она бросала немного капусты въ большой котелъ и приготовляла изъ этого «супъ», т. е. удовлетворяла голодъ своего семейства водою. Словомъ, даже въ самомъ лучшемъ случаѣ, это все-таки былъ обманъ въ отношеніи повелительныхъ требованій природы — и для меня еще и теперь непонятно, какимъ образомъ удавалось этимъ несчастнымъ противиться такъ долго опустошительнымъ дѣйствіямъ голода. Двое изъ маленькихъ дѣтей ходили отъ времени до времени безъ вѣдома родителей — просить милостыни Парижъ великъ, а голодъ мучителенъ…. Всѣ материнскія проповѣди, всѣ внушенія гордости изчезали передъ мучительнымъ чувствомъ пустоты, которая вдвое тяжелѣе для молодаго организма, желающаго рости.
Жилище эдуардова семейства состояло изъ двухъ помѣщеній: комнаты и кухни, которая впрочемъ была похожа больше на чуланъ, чѣмъ на кухню. Эта комната была меблирована самымъ жалкимъ образомъ: три постели, столъ, шесть стульевъ, дубовый шкапъ, — и только, Здѣсь-то хлопотала съ утра и до поздней ночи госпожа Эдуардъ: шила, вязала, штопала, гладила и чистила до такой степени, что у ней не сходили съ рукъ мозоли. Только этимъ способомъ можно было одѣваться на упомянутыя выше деньги. При такихъ обстоятельствахъ о заработкахъ со стороны жены не могло быть и рѣчи.
Но — спросятъ меня — развѣ господинъ Эдуардъ не могъ въ свободное время…?. Остановись, жестокосердый читатель! Господинъ Эдуардъ былъ занятъ съ шести часовъ утра до двѣнадцати часовъ дня и отъ часа по полудни до шести часовъ вечера; а пообѣдавши, онъ опять шелъ работать въ свою канцелярію. Иногда онъ возвращался оттуда въ половинѣ одинадцатаго, а иногда и въ одинадцать. Только по субботамъ отпускали его въ полдень на волю, но эту отсрочку онъ долженъ былъ посвящать своему отдыху, если не желалъ заболѣть.
Однажды Эдуардъ пришелъ ко мнѣ въ комнату и сталъ просить меня дрожащимъ голосомъ дать ему въ займы нѣсколько денегъ… Его жена уже три дня лежала въ постели… Она нуждалась въ уходѣ, въ лекарствахъ, въ медицинскомъ пособіи, а между тѣмъ у нихъ нѣтъ и ста су въ запасѣ…
Никогда еще подобная просьба не трогала меня такъ глубоко, какъ эта. Она была сдѣлана съ такою скромностію, съ такою деликатностью, что я желалъ бы въ эту минуту распоряжаться доходами Ротшильда, — для того только чтобъ быть въ состояніи положить къ ногамъ этого несчастнаго человѣка одинъ или два билета въ тысячу франковъ. Я очень хорошо зналъ, что Эдуардъ едва ли будетъ когда въ состояніи заплатить мнѣ свой долгъ; но еслибъ я былъ Гарпагономъ, то и тогда, мнѣ кажется, я не отказалъ бы этому несчастному. Болѣе краснорѣчиваго воззванія, какъ грустный взоръ Эдуарда, не могъ бы сдѣлать самъ Томась Гудъ, авторъ потрясающей душу «Song of the Shirt» (Пѣсня о рубашкѣ).
Это случилось въ іюнѣ мѣсяцѣ 1870 г. Два дня спустя я уѣхалъ въ Швейцарію, гдѣ страшныя іюльскія событія застали меня такъ же мало приготовленнымъ, какъ и всѣхь вообще. Мнѣ не пришлось свидѣться съ Эдуардомъ. По возвращеніи въ Парижъ я нашелъ его вдову въ самомъ бѣдственномъ положеніи… Въ мое отсутствіе случилось слѣдующее:
Въ первые мѣсяцы войны жизнь несчастнаго семейства шла такъ же грустно какъ и прежде. Даже осада въ сущности не ухудшила ихъ положенія. Эти несчастные страдальцы давно уже привыкли ко всевозможнымъ лишеніямъ, а тутъ имъ давали даромъ тѣ скучныя средства для жизни, которыхь они не могли заработыьать сами. Но въ мартѣ мѣсяцѣ, когда версальское правительство, испугавшись мятежа, который однакожь такъ легко было подавить вначалѣ, отдало Парижь на произволъ черни, прежніе порядки до такой степени измѣнились, что Эдуардъ потерялъ свое мѣсто и въ буквальномъ смыслѣ слова остался безъ хлѣба. Еслибъ не добродушные сосѣди по квартирѣ, которые помогали ему чѣмъ могли, то онъ и его семейство конечно умерли бы съ голоду. Онъ принималъ эту дружески предлагаемую помощь съ благодарностію, но сознаніе, что онъ живетъ милосгью постороннихъ людей, свинцомъ лежало у него на душѣ…
Коммуна образовалась. Она нуждалась въ чиновникахъ. Господину Эдуарду дали знать подъ рукою, что онъ можетъ просить места. Онъ медлилъ, но голодъ взялъ верхъ. Онъ поступилъ въ одну городскую канцелярію на сто пятьдесять франковъ мѣсячного жалованья. Семейство отдышало. Оно никогда еще не устроивалось такимъ блестящимъ образомъ.
Но эта мечта не долго продолжалась. Послѣ пустой болтовни, продолжавшейся цѣлые недѣли, регулярныя войска приступили наконецъ къ дѣйствительнымъ мѣрамъ. Несостоятельность коммуны дѣлалась виднѣе со дня на день. Уже громъ версальскихъ пушекъ предсказывалъ ослѣпленнымъ властелинамъ Думы скорый и страшный конецъ…
Въ Маѣ мѣсяцѣ эти пророчества сбылись. Пылавшія улицы Парижа покрылись трупами. Батальоны Макъ Магона, раздраженные упорнымъ сопротивленіемъ союзниковъ, совершали вопіющія жестокости. Беззащитныхъ женщинъ и дѣтей разстрѣливали тысячами безо всякаго суда. Точно такъ же и Эдуарду пришлось поплатиться жизнію за его «государственную измѣну». Какой-то мошенникъ донесъ на него какъ на чиновника и помощника Шата, Асси, и т. д. Ватага пьяныхъ мушкетеровъ вломилась въ его жилище, вырвала его изъ объятій трепещущаго семейства и поволокла его къ ближайшей стѣнѣ, гдѣ онъ и испустилъ духъ, пронженный пятью пулами.
Сколько такихъ несчастныхъ, какъ Эдуардъ, гибнетъ и безъ убійственнаго свинца, жертвою нищеты и отчаянія! Право, работники въ рудникахъ едва ли больше подвергаются опасности тѣлеснаго и духовнаго уничтоженія, чѣмъ парижскіе мелкіе чиновники. А Эдуардъ принадлежалъ еще къ такимъ, которые гораздо меньше, подчиняются требованіямъ касательно внѣшней формы, чѣмъ, въ сущности, разсчитываетъ высшее начальство. Многіе изъ его товарищей стоятъ за то, чтобъ имѣть, по крайней мѣрѣ, приличную пріемную и вслѣдствіе этого урѣзываютъ еще на шестьдесятъ или семьдесятъ франковъ въ годъ ту сумму, которая должна бы идти на столъ.
Возможно ли было, при такихъ обстоятельствахъ, ожидать, чтобъ на вновь-открывшуюся вакансію въ одной изъ общественныхъ канцелярій явилось триста шестьдесятъ девять искателей? Жалованья при этомъ мѣстѣ полагалось всего девятьсотъ пятьдесятъ франковъ въ годъ — а кандидатовъ явилось триста шестьдесятъ девять. Вотъ нищета-то!
Описаніе страданій молодой работницы (petite ouvrière, какъ называютъ не замужнихъ работницъ) мы отлагаемъ до другаго раза.