Пара сапог (Потапенко)/ДО
| Пара сапогъ |
| Источникъ: Потапенко И. Н. Записки стараго студента. — СПб.: «Издатель», 1899. — С. 23. |
Это было въ 186* г. Въ небольшомъ двухъэтажномъ домикѣ, съ виду похожемъ на благоустроенный сарай, нѣкогда выкрашенномъ въ коричневый цвѣтъ, вслѣдствіе долголѣтняго невозобновленія превратившемся въ бурый, въ улицѣ Лѣнивкѣ, Анна Карловна Фунтъ держала меблированныя комнаты. Несомнѣнно, что во время оно, устраивая это предпріятіе, Анна Карловна имѣла въ виду извлечь изъ него выгоду, но если принять во вниманіе, что изъ ея шести жильцовъ былъ только одинъ дѣйствительно платящій, т.-е. платящій какъ слѣдуетъ, каждое первое число, именно коллежскій регистраторъ Свигульскій, остальные же всѣ были у нея въ долгу, то можно усомниться въ томъ, что Анна Карловна достигала своей цѣли.
Странная женщина. Жизнь ея проходила въ томъ, что она вѣчно ворчала на неплатящихъ и вѣчно грозила выселеніемъ, упоминая при этомъ околоточнаго, городового и другихъ участковыхъ властей, и при этомъ никогда никого не выселила. Очевидно, у Анны Карловны было доброе сердце, которое и тиранило ее.
Событіе, о которомъ пойдетъ рѣчь, случилось въ концѣ мая, когда надъ московскими улицами носилась пыль, воздухъ былъ зараженъ всякаго рода скверными испареніями, стояла духота и, вообще, жилось отвратительно.
Комната, которую занимали вдвоемъ Пиратовъ и Камзолинъ, была по размѣрамъ совершенно достаточна для того, чтобы въ ней могли помѣститься узенькая кровать и короткій диванъ, на которыхъ спали жильцы. Диванъ былъ, какъ мы сказали, коротокъ и отличался тѣмъ свойствомъ, что какъ разъ посрединѣ его, изъ-за разодраной обивки выглядывало остріе сломанной пружины. Кромѣ того, поверхность его была необыкновенно волнистая, что, въ общей сложности, служило достаточной причиной для кошмаровъ. По сравненію съ нимъ кровать представлялась роскошью. Матрацъ на ней былъ очень твердъ, но изъ него не выглядывали пружины, такъ какъ ихъ вовсе въ немъ не было. Она была достаточно длинна для того, чтобы длинный Камзолинъ могъ вытянуться на ней во весь ростъ, и достаточно широка для того, чтобы плотно сложенный Пиратовъ могъ размѣстить на ней свое богатое тѣло. И такъ какъ основнымъ принципомъ ихъ сожительства была справедливость, то они спали на кровати по очереди.
Въ комнатѣ былъ еще столъ, одинъ на двоихъ стулъ и что-то похожее на этажерку, до такой степени заваленное книгами и исписанной бумагой, что, казалось, вся эта куча лежала просто на полу, Главнымъ украшеніемъ комнаты были многочисленные окурки. валявшіеся по угламъ, а также висѣвшая на гвоздѣ пара сѣрыхъ, въ достаточной степени потертыхъ, брюкъ, относительно которыхъ оба жильца не могли опредѣлить, кому они собственно принадлежатъ, такъ какъ употреблялись они обоими въ парадныхъ случаяхъ. Быть можетъ, покажется нѣсколько страннымъ, что одни и тѣ же брюки могли устраивать судьбу высокаго, тонкаго и длинновязаго Камзолина и широкоплечаго, толстаго и короткаго Пиратова, но человѣческій умъ превозмогаетъ еще и не такія затрудненія. Брюки были сшиты не на Камзолина и не на Пиратова, а на какое-то неизвѣстное существо, представлявшее по отношенію къ нимъ обоимъ среднюю величину, поэтому они были нѣсколько коротки на Камзолинѣ и нѣсколько длинны на Пиратовѣ, — маленькія неудобства, съ которыми легко примириться, даже не будучи философомъ.
Конечно, въ жизни товарищей были разные моменты. Случалось, что въ одно и то же время у каждаго оказывалось по совершенно новому пиджаку; одно время въ комнатѣ фигурировалъ великолѣпный черный сюртукъ, изъ хорошаго сукна. Но всѣ эти вещи были случайны и очень скоро сплавлялись въ кассу ссудъ или просто на толкучку. Висѣвшія же на стѣнѣ брюки были постояннымъ украшеніемъ комнаты. Они были совершенно необходимы, это было признано разъ навсегда, и поэтому судьба ихъ была обезпечена.
Камзолинъ проснулся на диванѣ, Пиратовъ — на кровати. Разбудилъ ихъ звонъ колокола, раздавшійся на сосѣдней колокольнѣ. Такъ какъ ни у одного изъ нихъ не было часовъ, то этотъ колоколъ каждый день замѣнялъ имъ и часы и будильникъ. Они ему вѣрили безусловно, и онъ никогда ихъ не обманывалъ, своимъ первымъ ударомъ показывая восемь часовъ.
— Надо вставать, — промолвилъ Камзолинъ, вытягивая свои длинныя ноги такимъ образомъ, что онѣ выходили далеко за предѣлы дивана и болтались въ воздухѣ.
— Чортъ возьми, да, кому-нибудь одному надо вставать, — отозвался Пиратовъ. — Что касается меня, то я нисколько не расположенъ къ этому…
— Я еще менѣе, потому что эта проклятая пружина всю ночь вонзалась не только въ мое тѣло, но, кажется, и въ душу…
— Тѣмъ больше у тебя основаній стремиться къ тому, чтобъ разстаться съ диваномъ…
— О, да, но лишь въ томъ случаѣ, если его можно перемѣнить на кровать…
— Гм… я вижу, что ты не лишенъ вкуса… Но кровать и мнѣ нравится…
— Увы! я не могу сказать того же про диванъ…
— Но какъ же съ экзаменомъ-то?
— Будемъ держать его.
— А сапоги?
— Сапоги? Гм… Это вопросъ…
Прежде, чѣмъ вставать, надо было рѣшить вопросъ, кто наденетъ единственную пару сапогъ, которая была въ ихъ распоряженіи. Эта пара сапогъ стояла тутъ же. Это была пара скверныхъ сапогъ, съ стоптанными каблуками, съ заплатами на носкахъ, съ растянутыми резинками и вообще — пара сапогъ, которая имѣла всѣ шансы остаться нетронутой, если бы ее положить гдѣ-нибудь на улицѣ. Но у нея было одно несомнѣнное достоинство, именно то, что она все же была пара сапогъ, и про человѣка, идущаго въ ней по улицѣ, никто не имѣлъ бы права сказать, что онъ идетъ безъ сапогъ.
Какимъ образомъ произошло такое странное обстоятельство, что въ квартирѣ, занимаемой двумя взрослыми людьми, была одна только пара сапогъ, объ этомъ, къ сожалѣнію, слишкомъ долго пришлось бы говорить, но несомнѣнно, что на это были весьма основательныя причины. Можно, впрочемъ, прибавить, что бывали времена, когда у Пиратова и Камзолина, у каждаго, были сапоги, иногда даже совершенно новые.
— Ты въ какой группѣ? — спросилъ Пиратовъ, сладко потягиваясь на кровати.
— Я въ третьей, — отвѣтилъ Камзолинъ, у котораго не было никакихъ основаній потягиваться сладко, да не было и возможности, такъ какъ его длинныя ноги выходили далеко за предѣлы дивана.
— Итакъ, дѣло ясно, — замѣтилъ Пиратовъ. — Сперва пойду я, а потомъ ты.
— Ой-ой-ой! Но вѣдь ты надуешь!
— Ну какъ же можно надуть въ такомъ серьезномъ дѣлѣ! — промолвилъ Пиратовъ и обидѣлся.
Впрочемъ, обидѣлся онъ всего на двѣ секунды и затѣмъ съ добродушнымъ видомъ началъ вставать.
Едва только онъ освободилъ постель и его коренастая, тяжелая фигура появилась на полу комнаты, какъ Камзолинъ моментально схватился съ дивана и перескочилъ на кровать.
— Ну, а я поблаженствую! — промолвилъ онъ и вдругъ вытянулся съ такой энергіей, какъ будто сразу хотѣлъ удлиниться вдвое, въ чемъ, впрочемъ, у него не ощущалось никакой надобности.
Колоколъ, между тѣмъ, звонилъ не уставая, и каждый новый ударъ его напоминалъ о томъ, что минуты уходятъ. Приходилось дорожить временемъ: Камзолину, чтобъ насладиться сномъ въ кровати, а Пиратову, чтобъ выдержать экзаменъ.
Пиратовъ началъ одѣваться. Онъ одѣвался быстро, потому что костюмъ его былъ очень несложенъ и простъ, но на секунду онъ остановился, посмотрѣлъ на величественно висѣвшія на стѣнѣ парадныя брюки и подумалъ о томъ, представляется ли нынѣшній экзаменъ достаточно параднымъ случаемъ для того, чтобы надѣть ихъ. Повидимому, онъ рѣшилъ въ отрицательномъ смыслѣ, потому что вотъ ужъ онъ совсѣмъ одѣтъ, а брюки продолжали украшать стѣну.
Захвативъ кое-какія тетрадки, Пиратовъ пожелалъ своему другу пріятнаго сна и ушелъ, а Камзолинъ завернулся въ одѣяло и заснулъ, причемъ уже не видѣлъ тѣхъ страшныхъ сновъ, какіе, въ силу устройства дивана, обязательно снились ему черезъ ночь.
Однако-жъ, принимая во вниманіе то обстоятельство, какой огромный соблазнъ для Камзолина представляла возможность поспать на кровати, послѣ мучительной ночи на диванѣ, Пиратовъ, выходя изъ квартиры, напомнилъ Аннѣ Карловнѣ Фунтъ, что Камзолина надо непремѣнно разбудить черезъ часъ. Это было нѣсколько странно. Пиратовъ очень хорошо зналъ, что Камзолину не зачѣмъ подыматься съ постели до тѣхъ поръ, пока онъ не вернется и не принесетъ съ собою сапогъ. Тѣмъ не менѣе, онъ это сдѣлалъ. Быть можетъ, онъ самъ недостаточно вѣрилъ въ свое обѣщаніе своевременно вернуться и разсчитывалъ въ данномъ случаѣ на необыкновенную изобрѣтательность, какую всегда проявлялъ Камзолинъ. Однимъ словомъ, сдѣлалъ онъ это на всякій случай, руководствуясь тѣмъ соображеніемъ, что лучше выдержать экзаменъ безъ сапогъ, чѣмъ вовсе не выдержать его.
И вотъ прошелъ часъ. Анна Карловна, отличавшаяся всегда аккуратностью, уже хотя по одному тому, что она была нѣмка, разбудила Камзолина. Камзолинъ схватился съ постели, спросилъ — который часъ, и узналъ, что уже около одиннадцати. Въ полной увѣренности, что съ минуты на минуту придетъ Пиратовъ, онъ одѣлся во все, что у него было, причемъ парадныя брюки опять остались висѣть на стѣнѣ, и ходилъ по комнатѣ чрезвычайно мягкими шагами, потому что ноги его были обуты только въ носки, довольно сомнительнаго качества. Онъ уже выпилъ чай, который ему принесла Анна Карловна, посидѣлъ у стола, перелистывая толстый учебникъ и повторяя нѣкоторые пункты для экзамена; по его соображеніямъ уже было около двѣнадцати, а Пиратовъ не являлся. Камзолинъ началъ страдать. Если бы это было нѣсколько дней тому назадъ, то можно было бы отложить экзаменъ, но сегодня послѣдній день для этого предмета, завтра профессоръ уѣзжаетъ, и не пойти на экзаменъ, значитъ испортить себѣ все лѣто.
Но Пиратовъ не являлся, и Камзолинъ начиналъ понимать, что онъ жестоко обманутъ. Онъ, разумѣется, не приписывалъ Пиратову никакихъ злостныхъ намѣреній, онъ представлялъ себѣ дѣло совершенно просто. Если Пиратовъ благополучно выдержалъ экзаменъ, то совершенно естественно ему съ радости отправиться съ товарищами въ скверный ресторанъ «Шанхай» и за стаканомъ пива совершенно забыть о своемъ другѣ. Это въ особенности правдоподобно для человѣка, который не очень-то привыкъ съ одного разу выдерживать экзаменъ. Пиратовъ былъ слишкомъ тяжелъ для этого, и у профессоровъ сдѣлалось обычаемъ приглашать его по крайней мѣрѣ, по три раза для провѣрки его знаній. Если же Пиратовъ срѣзался (что весьма вѣроятно), то такъ же естественно ему съ другими товарищами отправиться въ тотъ же «Шанхай» и выпить съ горя. И въ томъ, и въ другомъ случаѣ у него достаточно причинъ не думать о судьбѣ Камзолина.
Размышляя такимъ образомъ, Камзолинъ все больше и больше приходилъ къ заключенію, что это такъ, да иначе и быть не можетъ, и умъ его усиленно занялся теперь изобрѣтеніемъ способа все-таки пойти на экзаменъ. Но какимъ образомъ это сдѣлать? Ему могло бы придти въ голову поговорить объ этомъ съ Анной Карловной. Случалось, 'что у нея находилась какая-нибудь старая пара сапогъ; могло быть также и то, что кто-нибудь изъ квартирантовъ оставался дома. Но дѣло въ томъ, что всѣ квартиранты были очень исправные чиновники, и едва-ли на это можно разсчитывать. Изъ всего населенія меблированныхъ комнатъ, только у одного коллежскаго регистратора Свигульскаго можно было предполагать присутствіе двухъ паръ сапогъ, но коллежскій регистраторъ, во-первыхъ, очень презрительно смотрѣлъ на всѣхъ остальныхъ квартирантовъ, а на двухъ студентовъ въ особенности, и, во-вторыхъ, былъ человѣкъ необыкновенно аккуратный, всегда запиралъ комнату и уносилъ съ собой ключъ.
Тѣмъ не менѣе, Камзолинъ все-таки пригласилъ Анну Карловну и повѣдалъ ей о своемъ горѣ. На толстомъ, но нѣсколько обрюзгломъ лицѣ безконечно доброй нѣмки тотчасъ же явно выразилось искреннѣйшее желаніе достать Камзолину пару сапогъ, но тутъ же, на этомъ же лицѣ, можно было прочитать и полную безнадежность. Всѣ чиновники ушли въ свои канцеляріи. Свигульскій, по обыкновенію, заперъ комнату.
— Развѣ вотъ мои возьмете, господинъ Камзолинъ, — промолвила Анна Карловна, и при этомъ приподняла юбку и показала ему свои туфли, очень похожія на калоши.
Камзолинъ скрестилъ на груди руки и, осмотрѣвъ туфли, увидѣлъ полную невозможность воспользоваться этимъ страннымъ произведеніемъ искусства. Во-первыхъ, онѣ были слишкомъ велики, — Анна Карловна страдала отекомъ ногъ; затѣмъ форма ихъ была такая странная, что, появившись въ нихъ, онъ обратилъ бы на себя вниманіе всего университета. Однимъ словомъ, это было невозможно, А, между тѣмъ, часы съ будильникомъ, висѣвшіе въ маленькой каморкѣ, въ которой жила Анна Карловна, показывали безъ четверти часъ, и съ каждой минутой Камзолинъ рисковалъ опоздать на экзаменъ.
Камзолинымъ овладѣла досада. Вообще это былъ человѣкъ добродушный до послѣдней степени, — но когда онъ представилъ себѣ, что ему придется отложить экзаменъ на осень, то его взяла злость на товарища.
«Это уже слишкомъ. — мысленно говорилъ онъ. — Можно быть небрежнымъ, но не до такой степени. Я никогда не позволилъ бы себѣ поступить такимъ образомъ».
Сперва онъ ходилъ по комнатѣ, потомъ это ему надоѣло, онъ бросился на диванъ, но сломанная пружина тотчасъ же напомнила ему о себѣ; онъ перешелъ на кровать, легъ на спину и съ безсильнымъ негодованіемъ сталъ глядѣть въ потолокъ.
Въ передней раздался хриплый звонокъ и произошло движеніе.
— А, — громко воскликнулъ Камзолинъ, — наконецъ-то!
И въ полной увѣренности, что это запоздавшій Пиратовъ, онъ соскочилъ съ кровати, растворилъ дверь и высунулъ голову въ коридоръ.
— Это называется свинство! — выразительно крикнулъ онъ фигурѣ, которая появилась въ полутемномъ коридорѣ.
— А? — промолвила изъ темноты фигура солиднымъ басовымъ голосомъ, какого никогда не бывало у Пиратова, — покорно благодарю!
Камзолинъ съ недоумѣніемъ остановился и, растворивъ дверь, началъ разсматривать вошедшаго, который, таща въ рукахъ довольно увѣсистый узелъ, направлялся прямо къ нему въ комнату.
— Да это что же? — воскликнулъ Камзолинъ. — Фу ты, да это вы, Назарьевъ?
— Ну, конечно, я. Я не понимаю, за что вы меня обругали?
— Это недоразумѣніе, извините. Я вообразилъ, что это вернулся Пиратовъ. Вы что же, прямо изъ деревни?
— Да, какъ видите. Я проѣздомъ. Ѣду въ Тверь; поѣзда не сходятся, приходится сидѣть въ Москвѣ часовъ восемь, вотъ я и завернулъ къ вамъ.
И гость, втащивши свой узелъ въ комнату, снялъ пальто, сѣлъ на диванъ и, видимо, началъ отдыхать.
Назарьевъ былъ товарищъ Пиратова и Камзолина по гимназіи. Но въ университетъ онъ не пошелъ, а сталъ заниматься своимъ маленькимъ хозяйствомъ въ деревнѣ. Между товарищами никогда не было особенной близости, но они навсегда остались въ хорошихъ отношеніяхъ. Имѣніе Назарьева было ничтожно, а семья, состоявшая изъ сестеръ и многочисленныхъ болѣе или менѣе отдаленныхъ родственниковъ, была велика. Вотъ онъ и бился, обрабатывалъ землю и, вмѣстѣ съ тѣмъ, велъ еще какую-то небольшую торговлю. Когда онъ пріѣзжалъ въ Москву, то не забывалъ товарищей и заходилъ къ нимъ на часокъ.
Съ виду это былъ человѣкъ очень здоровый и крѣпкій. Его смуглое лицо, густо обросшее темными волосами, производило впечатлѣніе какой-то суровости, но когда онъ начиналъ говорить, то сейчасъ становилось яснымъ, что это выраженіе не соотвѣтствовало его намѣреніямъ; онъ оказывался мягкимъ и добродушнымъ.
Назарьевъ началъ разспрашивать про Пиратова, про другихъ товарищей, про дѣла вообще и про московскія новости. Камзолинъ, во всякое другое время готовый принять его ласково и внимательно, теперь отвѣчалъ разсѣянно, и Назарьеву показалось даже, что онъ что-то имѣетъ противъ него.
— Послушайте, я, можетъ быть, не во-время, такъ вы прямо такъ и скажите!
— Ахъ, нѣтъ, вовсе нѣтъ… тутъ совсѣмъ не то.
— А въ чемъ же дѣло?
— Да это Пиратовъ все. Вы же знаете, какая это свинья.
— Пиратовъ? Вотъ никакъ не ожидалъ. Мнѣ казалось, что онъ человѣкъ порядочный.
— Да вы не подумайте чего-нибудь! — спохватился Камзолинъ, — онъ никакой подлости не сдѣлалъ…
— Ну, признаюсь, ничего не понимаю…
— Да вы можете себѣ вообразить… представьте себѣ, у насъ сегодня экзаменъ… и ужъ отложить никакъ нельзя… онъ пошелъ держать, потому что онъ въ первой группѣ… Постойте, батюшка, вотъ мысль!..
Назарьевъ съ изумленіемъ смотрѣлъ на хозяина, который остановился передъ нимъ и почему-то съ радостнымъ выраженіемъ въ лицѣ глядѣлъ на его ноги. Онъ дѣлалъ это до такой степени выразительно, что гость невольно тоже наклонилъ голову и началъ внимательно разсматривать собственныя ноги.
— Что это такое вы тамъ нашли? — спросилъ онъ.
— Нѣтъ, вы скажите: вы сколько еще времени будете въ Москвѣ?
— Да еще часа четыре осталось.
— Великолѣпно! Вы можете посидѣть часа два безъ сапогъ?
— Не понимаю…
— Ну, вотъ, вы сейчасъ поймете. Вы видите, что я безъ сапогъ. У насъ только одна пара сапогъ, ее взялъ Пиратовъ, по всей вѣроятности увлекся и забылъ обо мнѣ. А межъ тѣмъ сегодня надо быть на экзаменѣ, хоть тресни. Ну, теперь поняли?
— Гм… значитъ, вы хотите надѣть мои сапоги, такъ? Что жъ, я ничего… Ну, а если вы тоже увлечетесь?
— Нѣтъ, что вы? какъ же это можно? вѣдь я же знаю, что вамъ надо ѣхать. Вы меня выручаете, и вдругъ я сдѣлаю такую подлость! За кого же вы меня принимаете?
— Въ такомъ случаѣ извольте, — промолвилъ Назарьевъ, — только ихъ надо почистить, а то они въ грязи. У насъ въ уѣздѣ дождь шелъ…
— Ну, вотъ еще! гдѣ тамъ! каждая минута дорога. Такъ снимайте же.
Назарьевъ снялъ сапоги, а Камзолинъ съ необыкновенной быстротой надѣлъ ихъ.
— Тѣсноваты! — промолвилъ онъ. — Ну, да это ничего, какъ-нибудь приспособлюсь. Такъ вотъ что, — поспѣшно прибавилъ онъ, — вы тутъ оставайтесь, ложитесь спать, дѣлайте, что вамъ угодно, а я часа черезъ полтора вернусь.
Онъ почти на лету подалъ руку гостю, оставшемуся въ носкахъ и еще не въ достаточной степени освоившемуся съ своимъ новымъ положеніемъ, и, выбѣжавъ изъ квартиры, стремглавъ побѣжалъ внизъ по лѣстницѣ.
Когда онъ вошелъ въ университетскій дворъ, то встрѣтилъ двухъ-трехъ товарищей, которые, какъ онъ зналъ, были въ одной группѣ съ Пиратовымъ.
— Пиратовъ здѣсь? — спросилъ онъ, запыхавшись отъ быстрой ходьбы.
— Пиратовъ? — отвѣтили ему, — ну, его поминай какъ звали!
— А что?
— Онъ срѣзался.
— Ну?
— Да, и закатился въ «Шанхай»…
— Скотина! Я такъ и думалъ! — промолвилъ себѣ подъ носъ Камзолинъ и пошелъ дальше.
Было нѣсколько странно, что сапоги у него, несмотря на совершенно сухую погоду, были въ грязи, и притомъ они какъ-то слишкомъ громко стучали, и онъ, благодаря тому, что узкіе носки давили ему мозоли, ковылялъ въ нихъ. Но это все было, разумѣется, пустое. Онъ едва-едва захватилъ профессора, и достаточно было двухъ минутъ, чтобъ положеніе его выяснилось. Это, должно быть, произошло оттого, что онъ не успѣлъ еще перевести духъ, и, кромѣ того, весь онъ былъ охваченъ негодованіемъ противъ Пиратова, позволившаго себѣ поступить такъ вѣроломно. Онъ срѣзался…
Разумѣется, изъ-за этого не стоило волноваться цѣлое утро, снимать сапоги съ пріѣзжаго гостя и тѣмъ больше бранить Пиратова. Не стоило также бѣжать рысью по улицѣ и безпокоить профессора, который уже собирался уйти. Но надо же было выяснить. И когда онъ совершенно явственно убѣдилъ не только профессора, но и себя самого, что онъ не готовъ къ экзамену, то махнулъ рукой и уже обыкновенной, неспѣшной походкой пошелъ на улицу. Но онъ повернулъ не въ томъ направленіи, гдѣ находились меблированныя комнаты Анны Карловны Фунтъ, а совсѣмъ въ другомъ. Нужно было пойти сперва направо, затѣмъ завернуть въ небольшой переулокъ налѣво, войти въ грязный подъѣздъ, подняться во второй этажъ, чтобы очутиться въ скверномъ ресторанѣ «Шанхай».
Если бы явился вопросъ о томъ, на что разсчитывалъ Камзолинъ, такъ смѣло отправляясь въ трактиръ и не имѣя въ карманѣ ни копѣйки, то пришлось бы сослаться на слишкомъ исключительныя обстоятельства, лишившія его возможности быть разчетливымъ и разсудительнымъ. Человѣку, срѣзавшемуся на экзаменѣ и видящему въ перспективѣ пренепріятную обязанность держать этотъ экзаменъ вторично осенью, было совершенно естественно направиться въ трактиръ, и именно въ «Шанхай», который былъ уже какъ бы предназначенъ для утѣшенія скорбящихъ. Кромѣ того, у Камзолина былъ еще такой блестящій примѣръ, какъ пребываніе въ томъ же «Шанхаѣ» Пиратова, у котораго денегъ было столько же, сколько у него. Была и еще одна мысль, которая могла объяснить его шагъ: онъ имѣлъ полное основаніе злиться на Пиратова и желать безотлагательной встрѣчи съ нимъ, чтобы высказать ему горькую правду.
Когда онъ вошелъ въ большой, но нѣсколько мрачный залъ съ низкимъ потолкомъ, съ многочисленными чайными столиками, съ хрипящимъ и свистящимъ органомъ, съ долговязыми половыми, носившими длинныя бѣлыя рубашки, повидимому, съ тою цѣлью, чтобы на нихъ легче было разглядѣть безчисленныя сальныя пятна, — когда онъ вошелъ въ этотъ залъ и остановился на порогѣ, то, еще ничего не видя передъ собой, былъ сразу оглушенъ какими-то радостными криками, среди которыхъ нѣсколько голосовъ повторяли его фамилію. Тутъ онъ разглядѣлъ сидѣвшую за тремя соединенными столами группу товарищей, которые всѣ радостно привѣтствовали его и приглашали къ себѣ. Удивительнѣе всего было то, что всѣхъ энергичнѣе и всѣхъ восторженнѣе привѣтствовалъ и звалъ его Пиратовъ, который, разумѣется, былъ тутъ же. Все это были срѣзавшіеся. Но они были такъ веселы, разговорчивы, добродушны и беззаботны, какъ будто всѣ получили по пятеркѣ. На столахъ было нѣсколько пустыхъ бутылокъ, рюмокъ и стакановъ и кое-какая, самая необходимая въ такихъ случаяхъ, закуска.
— Другъ сердечный, Камзолушка! — произнесъ Пиратовъ, вставъ изъ-за стола и направляясь къ Камзолину съ раскрытыми объятіями. — Говори откровенно, срѣзался?
Камзолинъ, имѣвшій самое серьезное намѣреніе отчитать Пиратова, высказать ему нѣсколько горькихъ истинъ, — вмѣсто этого торжественно облобызалъ его и сказалъ, обращаясь ко всѣмъ:
— Срѣзался!
— Вотъ и превосходно. Ну, такъ присаживайся!
Камзолинъ присѣлъ, но при этомъ искоса посмотрѣлъ на своего друга и сожителя.
— Однако, Пиратовъ, — сказалъ онъ, — какая же ты, выходитъ, свинья!
— Я? за что-же это ты такъ? А? — съ искреннимъ удивленіемъ спросилъ Пиратовъ.
— Какъ за что? А сапоги?
— Какіе сапоги?
— Очень скверные сапоги, но все же… все же это сапоги, безъ которыхъ я не могъ пойти на экзаменъ.
— Сапоги! Ахъ, я негодяй! — и Пиратовъ изо всей силы ударилъ себя кулакомъ по лбу. — Камзолушка! Забылъ, ей-Богу, забылъ! Прости! Ты великодушенъ, — прости! Можешь вообразить, — когда я срѣзался, какъ это меня огорошило! Понимаешь, всѣ обстоятельства жизни въ головѣ моей перепутались… А тутъ компанія въ «Шанхай» идетъ, ну, и я пошелъ за теченіемъ, а о сапогахъ-то и позабылъ… Но какъ же ты пришелъ?
— Назарьевъ пріѣхалъ, вотъ я его и ограбилъ.
— Онъ, значитъ, у насъ?
— У насъ. Я его спать уложилъ… Обѣщалъ скоро вернуться. Онъ сегодня хочетъ ѣхать, надо сейчасъ идти домой.
Но тутъ поднялись уже общіе протесты. Было рѣшено не пускать Камзолина. Было высказано основательное соображеніе, что если человѣкъ спитъ, то, значитъ, онъ счастливъ и блаженствуетъ и никто не имѣетъ права лишать его этого блаженства. Камзолинъ, по здравомъ размышленіи, согласился съ этимъ и остался.
Срѣзавшіеся очень скоро соединились съ выдержавшими благополучно экзаменъ, и горе, смѣшавшись съ радостью, дало въ общемъ самые веселые результаты. Излишне прибавлять, что Пиратовъ и Камзолинъ вернулись домой на разсвѣтѣ, и что Назарьевъ въ это время уже спалъ, благополучно занявъ кровать и уступивъ товарищамъ на двоихъ диванъ съ выглядывавшей изъ него острой пружиной. Его не будили. Пиратовъ разлегся на диванѣ, а Камзолинъ — на полу. Назарьеву было такъ удобно спать на кровати, и онъ такъ хорошо выспался, что на другой день онъ даже позабылъ выбранить ихъ.