Прошло уже болѣе сорока лѣтъ, какъ трудолюбивый Профессоръ (Августъ) Шлецеръ показалъ, съ чего начинать должно, приступая къ сочиненію Россійской Исторіи. По его мнѣнію, надлежитъ прежде всего критически разсмотрѣть лѣтописи; сличишь многіе списки; исправить погрѣшности, вкравшіяся отъ нерадѣнія или по невѣжеству переписчиковъ; въ однихъ дополнить недостатки, въ другихъ выключить излишества; добраться до того смысла и до тѣхъ самыхъ словъ, какія собственно принадлежатъ древнему лѣтописателю. Трудъ сей гораздо важнѣе, нежели какъ многіе думаютъ, и требуетъ столькожь искусства, сколько прилѣжанія. Незнающіе смѣются надъ такою строгою разборчивостію и называютъ ее излишнимъ педантствомъ; но безъ нее, безъ сего труда можно ли ожидать достовѣрности отъ нашей Исторіи? Не часто ли историческая истина скрывается въ одномъ словѣ, коего дѣйствіе простирается на отдаленнѣйшія послѣдствія, и которое служитъ основаніемъ цѣлой системѣ? Другой трудъ предлежитъ уже не словесной или мѣлкой, но высокой или исторической критикѣ. Исправивши текстъ, добравшись до подлинныхъ словъ лѣтописателя, надобно изслѣдовать, о чемъ онъ повѣствуетъ, какъ современный свидѣтель, и о чемъ по устному преданію; гдѣ пишетъ, руководствуясь однимъ здравымъ разумомъ, и гдѣ управляется духомъ и предразсудками своего времени; изъ какихъ источниковъ почерпалъ свои извѣстія, и достойны ли онѣ вѣроятія. Донынѣ у насъ мало о томъ заботились.
Русскія лѣтпописи начинаются княженіемъ Рюрика, почти съ половины девятаго вѣка; дѣянія въ нихъ описываются обстоятельнѣе съ окончанія одиннадцатаго; и неудивительно! ибо преподобный Несторъ жилъ въ сіе время, и произшествія первыхъ двухъ столѣтія долженъ былъ описывать большею частію по преданію отъ котораго конечно не можно было ожидать точныхъ подробностей; довольно, что сохранились главныя эпохи.
Сія историческая критика въ первыхъ двухъ столѣтіяхъ лѣтописей нашихъ, найдетъ много такихъ событій, которыя кажется умышленно выписаны изъ книгъ чужестранныхъ и вставлены для наполненія пустаго промежутка. Усерднымъ почитателямъ преподобнаго Нестора утѣшительно мыслишь и быть увѣренными, что многія прибавленія включены уже гораздо послѣ, именно въ то время, когда перешли къ намъ разныя басни Исландскихъ, Богемскихъ, Польскихъ сочинителей, то есть въ шестнадцатомъ вѣкѣ.
Не касаясь Олегова похода подъ Константинополь, ни приступа его въ лодкахъ на колесахъ подъ сей городъ, ни перваго договора между Греками и Русью, о которыхъ ни однимъ словомъ не упоминаютъ Византійскіе историки, обращаю вниманіе читателей на смерть сего Князя, или, какъ нѣкоторые называютъ его, правителя. Въ Радзивиловскомъ и въ прочихъ спискахъ одинакимъ образомъ разсказано о смерти Олега. Узнавши отъ волхвовъ и кудесниковъ, что смерть приключится ему отъ любимаго коня, онъ рѣшился никогда на немъ не ѣздить. Спустя четыре года, вспомнилъ о конѣ своемъ. «И призва[1] старѣйшину конюхомъ, рече: гдѣ есть конь мой, его же бъ поставилъ кормити и блюсти его и не ѣздити на немъ, и не приводити его предъ ся? Онъ же рече: умерлъ есть. Олегъ же посмѣяся и укори кудесника, рекъ: то тіи не право глаголютъ волсви, но вся ложь есть; а конь умерлъ есть, а я живъ. И повелъ осѣдлати конь, да вижу кости его. И прійде на мѣсто, идѣже бѣща лежаще кости его голы, и лобъ голъ, и ссѣде съ коня, и посмѣяся рече: отъ сего ли лба смерть было взяти мнѣ? и вступи ногою на лобъ; и выникнувши змія изо лба уклюну въ ногу, и въ того разболѣся, и умре.» Одинъ только Архангелогородскій списокъ разнится въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ: тутъ Олегъ возвращаясь изъ Царяграда полемъ, наѣхалъ на голову коня своего, сжалился, хотѣлъ облобызать ее, и получилъ язву отъ змія. Кажется патріотизмъ нашъ не потерпитъ нареканія, ежели дозволимъ себѣ повѣствованіе лѣтописей о смерти Олеговой назвать баснею, а особливо когда знаемъ, откуда она выписана. Торфей въ Норвежской исторіи[2] повѣствуетъ слѣдующее: "Оддуръ (NB возвратившійся въ Норвегію? свое отечество, послѣ трехсотлѣтняго отсутствія) сказалъ: "посѣтимъ коня моего Фансія могилу, гдѣ мы погребли его, погруженнаго въ озерѣ. Пришедши туда онъ сказалъ: теперь уже не будетъ никакой опасности отъ пророчества вѣщуньи, которая страшила меня смертію отъ Факсія. Озеро высохло и даже слѣдовъ могилы не осталось.. Тамъ лежала голова его? голая и уже согнившая. Не лошадиная ли это голова? спросилъ онъ окружающихъ, увидя ее. Намъ такъ кажется, они отвѣчали. Знайте жь, что это Факсіева, сказалъ онъ, оборачивая ее копьемъ своимъ и наклоняясь. Тогда выскочила изъ лошадиной головы ящерица, и ужалила его подъ лодышкою; отъ чего все тѣло его вспухло и наполнилось гнояною сукровицею…[3].
Есть особенная сказка о семъ Оддурѣ или Одде, и она принадлежитъ къ числу самыхъ нелѣпыхъ сказокъ Исландскихъ. Когда именно и какъ перешла она въ Русскія лѣтописи, рѣшить весьма трудно.
У всѣхъ народовъ первыя времена бытія ихъ или скрываются во тамъ неизвѣстности, или помрачены вымыслами. Начало исторіи Швейцарской республики должно бы, кажется, быть въ свѣжей памяти; она возникла не ранѣе четырнадцатаго вѣка. Вильгельмъ Тель, презрѣвшій повелѣніе Гризлера, жестокаго правителя кантона Ури, не захотѣлъ покланяться его шапкѣ. Тиранъ приговорилъ Вильгельма къ висѣлицѣ, и объявилъ, что можетъ тогда только получить пощаду, когда стрѣлою сшибетъ яблоко, положенное на головъ его сына. Отецъ былъ столько счастливъ, что пустивши стрѣлу изъ лука, сшибъ яблоко и сынъ его остался невредимымъ. Гризлеръ примѣтилъ другую стрѣлу подъ платьемъ у Вильгельма, и спросилъ, для чего она тутъ спрятана. «Для того, чтобъ убить тебя, еслибъ я поранилъ моего сына» — отвѣчалъ неустрашимый. Признаться должно, что исторія о яблокъ сама по себѣ очень сомнительна, а еще болѣе потому, что почерпнута изъ того же источника, изъ котораго и басня о смерти нашего Олега, то есть изъ сѣверныхъ сказокъ. По видимому, ею хотѣли украсить колыбель свободы Гельветической.
Жестокое мщеніе Княгини Ольги на Древлянахъ за смерть супруга ея Игоря описано слишкомъ баснословно. Совѣтъ, данный самою Ольгою посламъ Древлянскимъ въ Кіевъ, чтобъ они присланнымъ отъ нее людямъ гордо отвѣчали, будто не хотятъ ни пѣшкомъ идти, ни на коняхъ ѣхать къ терему Княжескому, а желаютъ, чтобъ ихъ понесли туда въ лодкѣ; казнь сихъ пословъ, которые съ лодкою брошены въ яму и засыпаны землею; вызовъ другаго знатнейшаго посольства отъ Древлянъ; несчастный конецъ, постигшій и сихъ мужей нарочитыхъ, которые по повелѣнію Княгини сожжены въ банѣ: все сіе походитъ на правду столько же, какъ и военная хитрость, употребленная Ольгою при взятіи города Коростеня. Державши цѣлой годъ въ осадъ Древлянскій столичный городъ, и видя упорное сопротивленіе жителей, Княгиня объявляетъ имъ, что не хочетъ болѣе мстить за смерть своего супруга, го требуетъ малой дани и готова мириться. Все требованіе состояло въ томъ, чтобъ дали ей отъ каждаго двора по три голубя и по три воробья, Древляне съ радостію согласились на такое великодушное условіе. Но голуби и воробьи въ ту же ночь возвратились въ голубятни свои и подъ застрѣхи съ зажженными фитилями, и Коростень, вдругъ со всѣхъ сторонъ объятый пламенемъ, превращенъ въ пепелъ. Гомеровъ конь Троянскій не устоялъ противъ нападенія Критики, и уступилъ мѣсто снаряду стѣнобитному. Но лѣтописатели не Поэты; у нихъ истина является въ природной наготѣ своей и не таится подъ покровомъ аллегоріи, и голуби съ воробьями конечно здѣсь не значащъ ни гранатъ, ни каленыхъ ядеръ (предположимъ на часъ, будто въ десятомъ вѣкѣ уже знали употребленіе гранатъ и каленыхъ ядеръ!). Никонъ чувствовалъ неимовѣрность сего произшествія, и кажется неохотно упомянулъ о немъ, вмѣстивши въ четырехъ строчкахъ всю исторію о разореніи Коростеня, хотя она въ другихъ лѣтописяхъ описана гораздо пространнѣе. Что ежели и сей случай заимствованъ изъ повѣстей чужестранныхъ, и употребленъ нашими праотцами для украшенія отечественныхъ дѣяній! Не знаю точно, на какой страницѣ, но знаю навѣрное, что Датчанинъ Саксонъ Грамматикъ, жившій въ концѣ двенадцатаго вѣка, упоминаетъ объ одномъ Датскомъ Королѣ, которой осадивъ другаго Короля въ его столицѣ, взялъ городъ съ помощію птицъ, возвратившихся въ гнѣзда съ зажженныхъ подъ крыльями трутомъ, точно какъ Ольгины воробьи и голуби. Вообще, надобно съ крайнею осторожностію читать исторію, а особливо неочищенную строгою, разсудительною и ученою критикою.
Въ печатной Нестеровой лѣтописи, и въ прочихъ спискахъ, въ однихъ пространнѣе, въ другихъ короче, описана хитрость, которую осажденные Печенъгами: Бѣлогородцы удачно употребили для избавленія себя отъ сихъ кровожадныхъ непріятелей. Великій Князь Владиміръ тогда находился въ дальнемъ походъ противу Чуди. Томимые голодомъ граждане готовы были отворить ворота; одинъ старецъ отвратилъ бѣду странною выдумкою. Положено собрать овсяной муки, отрубей, пшеницы и меду; врыть въ землю двѣ кади, одну съ кисельною цѣжею, другую съ сытою, и назвать ихъ колодезями[4]. На другой день приглашеннымъ въ городъ Печеньгамъ для переговоровъ показаны неистощимые колодези. Жители черпали цѣжу, варили кисель, и разведши съ сытою, потчивали имъ гостей своихъ. Удивленные Печеньги видя такое довольство, и не надѣясь голодомъ принудить жителей къ сдачѣ, отступили.
Татищевъ, которой подробнѣе всѣхъ разсказалъ о семъ случаѣ, въ примѣчаніяхъ своихъ называетъ оной нѣколико баснотворнымъ, подобно сказанію Геродотову о Ѳрасивулѣ, избавившемъ Милетъ отъ облежанія Аліатта Лидійскаго. Правда, что сходство очень близкое; только и розницы, что въ Милетѣ не догадались врыть кадей съ кисельною цѣжею и сытою, а просто вынесли съѣстные свои припасы на площадь и тамъ пировали въ присутствіи чиновника присланнаго отъ Аліатта. Поліемъ, Греческій писатель, въ книгъ своей о военныхъ хитростяхъ[5] повторяетъ повѣствованіе Геродотово. Въ наши лѣтописи вѣроятно вкралось оно послѣ Нестора; ученость его едва ли простиралась до столь отдаленной древности. Кто-нибудь изъ Польскихъ или Бохемскихъ писателей, читавшій Латинскія книги, подалъ поводъ нашимъ украсить вѣкъ Владиміровъ достопамятнымъ избавленіемъ Бѣлгорода отъ Печенѣговъ.
Древніе знакомы намъ и по другому случаю; на примѣръ: тотъ же Поліенъ пишетъ[6], что Скиѳскія жены, въ отсутствіе мужей своихъ, сочетались съ рабами, и сіи рабы вздумали нагло присвоенныя себѣ права защищать силою оружія. Одинъ Скиѳъ, опасаясь отчаяннаго сопротивленія, присовѣтовалъ товарищамъ своимъ пустишься на слугъ не съ оружіемъ, а съ плѣтьми. Рабы напуганные орудіемъ, котораго издавна привыкли бояться, тотасъ обратились въ бѣгство.
Князь Хилковъ, сочинитель Ядра Россійской История, нашелъ въ какихъ-то старыхъ Русскихъ лѣтописцахъ и у Герберштейна на листѣ 75, что «коли Новгородцы черезъ 7 лѣтъ были въ отсутствіи изъ домовъ своихъ съ Великимъ Княземъ Владиміромъ Святославовичемъ на войнѣ Корсунской, жены ихъ изъ тоскованія и многаго жданія своихъ мужей (сомнѣнія), такожь де о возвращеніи ихъ думая, что они на войнѣ побиты — холопей своихъ вмѣсто мужей себѣ взяли и съ ними жили. А по взятіи Корсуня, какъ Новогородцы воротились домой, великой колоколъ, которой и доднесь въ соборной церкви въ Новѣгородѣ, съ собою привезше, холопи, которые за себя жены ихъ побрали, пустишь не хотѣли господъ своихъ въ городъ, и схватившись за оружіе противъ господъ своихъ, отбить ихъ хотѣли. Когда съ ними господа воинскимъ оружіемъ въ бой вступили, холопи господъ преодолѣли. А какъ по совѣту нѣкотораго старика, оружіе воинское, сабли, мечи и проч. господа отложивъ, палки и плѣти, чѣмъ ихъ прежде бивали, взявъ, на холопеи напали; тогда холопи обычной своей казни испугавшись, передъ лицемъ господъ своихъ побѣжали, и ушли на мѣсто болотное отъ Углича 10 верстъ, надъ рѣкою Мологою, и тамъ окопавшись сѣли въ осадѣ желая отъ господъ своихъ оборониться; но господа ихъ добывъ, иныхъ повѣсили, иныхъ перечетвертовали и переказнили; а то мѣсто, гдѣ они засѣли, и донынѣ Холопій городокъ называется.»
Сличивши одно съ другимъ, всякой догадается, что тутъ Новгородцы поставлены вмѣсто Скиѳовъ, и что походъ Корсунскій съ великимъ колоколомъ и Холопьимъ городкомъ послужили кому-то изъ писцовъ прикрасами вмѣсто фигуръ риторическихъ. Наши лѣтописи богаты истиною, но также не бѣдны и вымыслами. Хорошо, ежели бъ мы пріучили себя читать ихъ, критически сравнивать и отдѣлять пшеницу отъ плевелъ; но различныя важныя дѣла и управленія донынѣ препятствовали намъ прилѣжно заняться отечественною исторіею, и потому-то мы ведемъ родъ свой то отъ Финновъ, то отъ Роксоланъ, то отъ Пруссовъ, даже не умѣемъ сказать, чѣмъ разнятся между собою Исторіи Татищева, Ломоносова, Князя Щербатова, Емина, Нехачина и почему при такомъ изобиліи въ Исторіяхъ мы все еще требуемъ новой?
- ↑ Библіот. Россійск. стр. 83.
- ↑ Torfaei Historia Norvegica. Tom I, p 273.
- ↑ Oddur quin, ait, invisimus tumulum, ubi equum Faxium immersum paludi sepelivimus. Quo cum veriisset, nihil jam pericuji, inquit, a vaticinio fatidicae, mihi mortem Faxio interfectore interminatae, restabit. Exaruit inter caetera palus, nec vestigia tumuli supererant. Iacebat nudum, sed valde putve caput equi, quo viso, equi ne eaput agnoscitis? inquit; circumstantes ita videri aiftrmarunt. Imo et hoc Faxii est, aiebat, hasta que dum verfaret, nutabat. Interea lacevta capite equiao erumpens, talo tenus eum pungebat; unde virulenta tabe totum corpus intumuit….
- ↑ Ломоносовъ и Елагинъ написали, что къ симъ кадямъ подведены были скрытныя трубы — чего однакожь не видно по лѣтописямъ.
- ↑ Книга VI. Глава XLVII.
- ↑ Книга VII. Глава XLIV.