Парадоксы свободы в социальной жизни (Бердяев)
| Парадоксы свободы в социальной жизни |
| Опубл.: 1931. Источник: Новый Град. — 1931. — № 1. — С. 59-66. — odinblago.ru |
Во всем мире идет сейчас спор о свободе. Оригинальность этого спора в том, что защитниками свободы являются предшествующие, уже стареющие поколения, врагами же свободы являются поколения молодые. Это своеобразное явление, как и все происходящее в эмпирическом мире, не должно нас слишком смущать, ибо никакая ценность в существе своем не зависит от процессов времени и от смены эпох и поколений. Быть подавленным такой зависимостью означает рабство духа. Если я признаю свободу великой ценностью и благом, то мое отношение к ней нисколько не изменится от того, что в течение ряда столетий длинный ряд поколений будет ненавидеть свободу. Вопрос нужно ставить и обсуждать по существу, независимо от господствующих мнений. И когда вы его так поставите, по возможности отрешившись от страстей, то станет ясно, что вопрос о свободе необычайно сложен именно в применении к социальной жизни, что свобода есть сплошной парадокс и полна противоречий. Нельзя говорить о свободе отвлеченно. Свобода имеет свою внутреннюю диалектику и свой рок, она легко себя отрицает, прикрывает насилие и переходит в свою противоположность. Свобода требует самоограничения во имя свободы же. Прикрывшиеся свободой могут нести с собой рабство. Не следует слишком верить на слово людям, слишком большое придавать значение условным символам. И тогда многое мы по-иному увидим. Старые защитники свободы в большинстве случаев не так возражают молодым ненавистникам свободы, как следует возражать.
Свободу не любят и отрицают многие современные направления — коммунисты, фашисты, немецкие национал-социалисты, некоторые евразийцы. Ф. А. Степун в прекрасной статье во втором номере «Утверждений» пишет о новом молодом человеке, одержимом лютой ненавистью к свободе, и своеобразно защищает свободу против этого молодого человека. Но действительно ли ненавидит свободу этот молодой человек? Думаю, что для себя этот молодой человек очень любит свободу, требует ее в максимальной степени и дает себе полную волю, дает ее не только себе, но и своим. И весь вопрос заключается не столько в том, чтобы привить этому молодому человеку отвлеченную любовь к свободе, сколько в том, чтобы несколько ограничить его свободу. Невозможно терпеть, чтобы он пользовался такой безграничной свободой. Он дает слишком большую волю своим рукам, от этого страдают окружающие люди. Свобода его движений должна быть ослаблена. Иногда нужно связать такого молодого человека, если он проявляет слишком уж большую свободу, если он бесчинствует. Коммунисты, фашисты, гитлеровцы и пр. отлично признают свободу для себя и чувствуют себя вполне свободно, но только отрицают свободу для других. Все тираны мира признавали и утверждали свободу для себя, но отрицали ее для других. Они были слишком свободны, они в тиранстве разряжали энергию своей свободы. То же самое происходит и с классами. Если аристократия бывала враждебна свободе, то это не значит, что она не любила и не хотела свободы для себя, наоборот, в этом отношении она была очень свободолюбива. Но она отрицала свободу для других классов, для народа, для третьего сословия. Буржуазия тоже очень любит свободу для себя. Она не сознает уже себя сословием, признает универсальное значение за своим классом и потому часто искренне принимает любовь к свободе для себя за любовь к свободе вообще, к свободе для всего человечества. Но в действительности она отрицает свободу для рабочего класса и всякое движение с его стороны склонна считать нарушением свободы. В обществе капиталистическом свобода стала прикрытием интересов буржуазных классов. Но и рабочий класс в час своего торжества поймет свободу так же эгоцентрически, как и другие классы, с той разницей, что он будет представителем огромной массы человечества. Так и с вероисповеданиями. Католики, утесненные в православном русском царстве, оказывались защитниками свободы совести, которую они отрицали в государствах католических. Православные борются за свободу в безбожном коммунистическом государстве, хотя в прошлом совсем не имели такой любви к религиозной. свободе. Наконец, каждый обыватель, если он чувствует себя недурно и удовлетворен существующим положением, склонен считать свободой сохранение того положения и того строя жизни, который обеспечивает ему благоденствие. Принуждением же и насилием он склонен считать всякое изменение в своем положении, которое делает его менее благоприятным. В своем понимании свободы и в своем отношении к свободе человек бывает очень эгоцентричен. По одному он мыслит свободу для себя, по-другому свободу для других. По одному мыслит целый класс свободу для себя, по-другому свободу для других классов.
Есть еще огромная разница между свободой формальной и бессодержательной и свободой материальной, между свободой, обращенной к истине, и свободой, равнодушной к истине. До чего различно бывает понимание свободы, можно иллюстрировать на следующем примере. Приходится иногда слышать, что молодые люди, приезжающее из Советской России во Францию, находят, что во Франции нет настоящей свободы, они задыхаются от этого отсутствия свободы, которую они ощущали в России. Это может показаться совершенно неправдоподобным и непонятным. Франция страна свободы. Каждого оставляют в покое, дают возможность дышать, поворачиваться направо и налево, как угодно думать, что угодно писать, что угодно печатать, никому не грозит беспричинного ареста, у каждого есть совершенная свобода передвижения, свобода выбора жилища и пр. и пр. Коммунистическое государство должно было бы представляться совершенным застенком по сравнение со свободолюбивой Францией. И, тем не менее, я понимаю причину таких странных суждений. Тут слово свобода употребляется в совершенно разных смыслах. Советская свобода, пленяющая молодежь, совсем не есть свобода выбора, свобода верований, миросозерцаний, партий, движений в ту или другую сторону, выбора квартир и т. п. Советская свобода есть возможность социально, коллективно реализовать свою энергию в строительстве новой жизни, в переустройстве мира. При французской свободе очень трудно переделать мир, хотя можно как угодно устроить свою личную судьбу. При советской свободе можно легко переделывать мир, лепить из него, как из глины, какие угодно фигуры, хотя в своей личной жизни вы лишены всякой свободы и не можете свободно повернуться. Коммунистическое понимание свободы есть понимание свободы, как реализации коллективной строительной энергии в определенном направлении, при определенном знании, что есть истина. Свобода же выбора между разными истинами представляется безволием и бессилием. Коммунизм радикально отрицает формальную свободу, не связанную ни с какой истиной, свободу положенную в основание европейских демократий. Но беда в том, что материальная истина, с которой коммунизм связывает свою свободу («познайте марксистскую истину и она освободит вас»), есть истина насильническая, истребляющая дух, который есть свобода.
Если мы действительно хотим бороться за свободу, как высшую ценность и благо, то мы должны внести целый ряд коррективов в обычное словоупотребление. Кого мы должны назвать человеком, любящим свободу, свободу в реальном смысле слова? Свободу действительно любит и защищает не тот, кто любит свободу для себя и для своих и требует ее для себя и для своих, а тот, кто любит свободу для другого и для других. Любит свободу мысли совсем не тот, кто утверждает ее для себя, — такими были и все инквизиторы, — а тот, кто утверждает ее для других, для инакомыслящих. Уважает свободу совести не тот, кто утверждает ее для своего исповедания, а тот, кто утверждает ее для других исповеданий. И это совсем не означает равнодушия к Истине, ибо в самую Истину входит любовь и уважение к свободе каждого человека. Подлинная идея свободы не соединима с эгоцентризмом. Любовь к свободе не есть, прежде всего, право, а есть, прежде всего, обязанность, Она не позволяет давать слишком большой воли своим рукам, не позволяет делать, чего моя нога хочет, не позволяет насиловать мыслящих иначе, чем я. Любовь к свободе требует ограничения своей свободы. Но она также требует ограничения свободы тех, кто признает свободу исключительно для себя и для своих, для своего класса, для своего направления, своего вероисповедания. Это совсем не значит, что истинная любовь к свободе есть любовь к свободе формальной, Формальная свобода, равнодушная к истине слишком часто прикрывает реальное рабство. Это мы сплошь и рядом видим в жизни экономической. Формальная свобода, связанная с либеральной идеологией, есть свобода отвлеченная, безучастная к ближнему, в конце концов декламационно-риторическая. Либерализм совсем почти скомпрометировал идею свободы, с которой он связан словесно. Любовь к свободе другого и других, к свободе мысли и веры другого и других есть любовь не к формальной, а к материальной свободе, есть любовь к человечности человеческих отношений, любовь к духу, который есть свобода. В жизни социально-экономической любовь к свободе другого, а не только к собственной свободе, превращается в любовь к трудящимся, к реальной возможности осуществления для них свободы. Любовь к свободе не отделима от любви к человеку, любви к ближнему. Любовь к идее может вести к равнодушно, безжалостности и даже ненависти к человеку. Это есть любовь к дальнему, а не к ближнему. Коммунисты любят совсем не рабочего, а идею рабочего класса. Современный молодой человек, ненавидящий свободу, обыкновенно любит какую-нибудь идею и страстно ею увлечен. Но во имя этой идеи он готов насиловать, истязать и убивать человека. При этом совершенно все равно, какая это будет идея, — расовая или классовая, — он признает за собой безграничную свободу движений в осуществлении этой идеи. И весь вопрос в том, как ограничить слишком большую свободу его движений, будь он коммунист, фашист, расист, католик, православный, материалист или кто угодно.
Парадокс свободы целиком распространяется и на демократию. Сторонников демократии считают защитниками свободы против посягательств на нее со стороны противников демократии. Но это не так просто. Прежде всего, в демократии есть два равных принципа, противоречащих и противоборствующих друг другу. Один из этих принципов есть принцип демократии в точном смысле слова — народовластия, народного суверенитета. Он сам по себе неблагоприятен свободе личности и может вести к якобинской тирании и крайнему этатизму. Другой принцип есть принцип субъективных прав личности, прав на свободу, на который не должен посягать сам суверенный народ, — которые неотъемлемы. Он благоприятен для свободы, но он может пониматься совершенно формально и превратиться в совершенно отвлеченную декларацию прав гражданина. Эта отвлеченная декларация прав гражданина не дает никакой реальной свободы трудящимся классам, которым предоставляются формальные политическая права, но не предоставляется никакой возможности через них реализовать экономическое право на жизнь, на труд и на продукт своего труда. Таким образом демократия, провозглашающая принцип свободы, реально может быть защищающей, охраняющей свободу для одних классов и лишающей свободы другие классы. Реальная социальная свобода людей не достигается формальной декларацией прав гражданина, она связана с реальной возможностью воспользоваться свободой. Но свободой невозможно воспользоваться в нашем эмпирическом мире, не имея экономических орудий для поддержания своей жизни. Поэтому в жизни экономической свобода есть двусмысленный принцип, она легко прикрывает интересы экономически привилегированных классов. Это один из парадоксов свободы в социальной жизни. Когда сейчас противополагают демократов, как защитников свободы, коммунистам и фашистам, то не так просто стать на ту или другую сторону. Демократические защитники свободы сплошь и рядом бывают защитниками буржуазно-капиталистического строя, который лишает реальной свободы огромные народные массы. В коммунизме есть критическая правда. Отсюда мы должны сделать еще один вывод, связанный с парадоксами свободы. Как уже было сказано, по настоящему любит свободу и защищает ее тот, кто любит свободу для другого и для других, а не для себя только и для своих. Но эту истину нужно углубить и развернуть. По настоящему любит свободу и защищает ее тот, кто хочет дать другому и другим реальную возможность воспользоваться свободой и осуществить ее в жизни. Нельзя кричать «да здравствует свобода» перед человеком, лишенным хлеба насущного. Мало отвлеченно и формально утверждать свободу и права других людей, всех людей, надо дать людям материальную возможность быть максимально свободными. В этом отношении правда на стороне социальной демократии против либеральной демократии.
Свобода связана с любовью. Любовь есть истина, наполняющая свободу. Любовь к свободе нужно связать с любовью к человеку, Любовь к человеку, к живому существу не может ограничиться провозглашением отвлеченных и формальных прав человека, хотя бы в результате этих прав ему оставалось лишь умереть с голоду. В опоре либералов и демократов с коммунистами и фашистами обе стороны не правы или обе имеют лишь частичную правду. Необходимо ограничить слишком большую свободу движений тех, которые любят свободу для себя и своих и ненавидят ее для других. Необходимо также ограничить в социальной жизни отвлеченную и формальную свободу, провозглашенную теми, которые заранее знают, что могут ею воспользоваться, во имя свободы тех, которые наверное ею воспользоваться не могут. И ограничивать свободу важно всегда во имя любви к свободе же, реальной свободе, и любви к человеку, в отношении к которому свобода только и существует и имеет ценность. Это предполагает не формальную, а реальную декларацию прав человека, взятого в его целости, как существа духовного и существа материального. И это предполагает неразрывную связь прав с обязанностями. Свобода есть всегда не только право, но и обязанность, обязанность относительно другого. Право другого — есть моя обязанность. И у меня есть обязанность не только по отношению к свободе духа, к свободе совести и мысли другого, но н по отношению к его жизни, к возможности для него поддерживать достойное человека существование. Поэтому, если я люблю свободу и для себя и для другого, я не могу принять строя, который создает безработицу, — ужас наших дней при существовании богатств. Такой строй осужден и проклят не только социально, но и нравственно и религиозно.
Поэтому мы должны провозгласить третий принцип в борьбе западного либерального капитализма и русского насильнического коммунизма или борьбе западной демократии и западного фашизма — принцип реальной свободы, неотрывной от обязанностей, принцип реальной свободы для всего человечества и для всех трудящихся, свободы, связанной с любовью. Мир идет к трудовому обществу и нужно стремиться сделать трудовое общество максимально свободным. Это неосуществимо без духовного перерождения людей. Мы должны вырабатывать новую идеологию, ибо старые социалистические идеологии обветшали. Старый мир рушится и разлагается в своих первоосновах.
Только слепые и глухие, порабощенные или своими интересами или своими аффектами, могут не видеть, что разлагается и мир капитализма и старые формы буржуазной демократии. Но в моменты великих мировых кризисов вопрос духовный, вопрос духовного устроения человека делается основным вопросом человеческих обществ. Спасти свободу нельзя, предоставив погибать огромной массе человечества. Ее начнут проклинать. Свобода не может сохраниться для какого-нибудь привилегированного класса или для одной культурной элиты. Вопрос о свободе есть вопрос о дальнейшем достойном существовании человечества. Недостойно существование человека без свободы, но невозможно его существование без хлеба. Нельзя свободу ставить в зависимость от хлеба и продать ее за хлеб, как у Великого Инквизитора Достоевского, но нельзя свободу противополагать хлебу и отделять от хлеба. «Свобода» есть великий символ творящего духа, «хлеб» же есть великий символ самой жизни. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь» — значит: дай нам жизнь. Проблема социального устроения предполагает политические средства, но она есть прежде всего проблема духовная и хозяйственная. Спор о свободе включен в давящие схемы, из которых нужно его вырвать. Необходимо перевести его на новые категории мысли. Необходимо перестать мыслить свободу эгоцентрически, лично и классово эгоцентрически, и перестать, мыслить ее формально и отвлеченно. Свобода есть величайший парадокс человеческой жизни. И она имеет свою неотвратимую диалектику, которая обнаруживается и в жизни духовной и в жизни социальной. Она связана с самым существом жизни, жизненного процесса, с реальной судьбой людей, И только в этой связи раскрывается ее священный смысл.