Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.
править
Памяти H. Я. Грота, какъ профессора. править
Дѣятельность Николая Яковлевича, какъ преподавателя, руководителя и воспитателя университетской молодежи, охватываетъ съ незначительными промежутками цѣлую четверть вѣка. На нее онъ потратилъ въ своей скоро протекшей жизни немало силъ: она образуетъ тотъ центръ, около котораго сосредоточиваются наиболѣе цѣнные факты его біографіи, хотя не для всѣхъ и не всегда видимые. Но возстановить его дѣятельность на всемъ протяженіи мы лично не можемъ, потому что намъ пришлось пользоваться его незамѣнимымъ руководствомъ только въ теченіе послѣднихъ пяти лѣтъ его профессуры. Чувствуя нравственную обязанность воспользоваться и тѣми данными, которыя относятся къ этому короткому сроку, мы надѣемся, что другіе ученики не откажутся подѣлиться своими воспоминаніями, чтобы воспроизвести съ возможно большей полнотой высоко назидательный, во многихъ отношеніяхъ, обликъ покойнаго учителя. Затрудненіемъ будетъ служить въ данномъ случаѣ скорѣе обиліе, чѣмъ недостатокъ матеріала, который давался тѣмъ легче, что отличительной чертой покойнаго была его поразительная и безграничная доступность для всякаго слушателя. Николай Яковлевичъ никогда не замыкался въ ученой неприступности, охотно посвящалъ своихъ учениковъ во всѣ детали своихъ философскихъ работъ, безпрепятственно вводилъ въ свои житейскіе и научные интересы. Онъ не таился отъ насъ, и мы хорошо знали его.
Лекціи съ каѳедры, практическія занятія, бесѣды на дому — вотъ тѣ средства, которыя были въ распоряженіи Николая Яковлевича, для того чтобы проводить свои взгляды въ среду учащейся молодежи и воздѣйствовать на нее. Свои лекціи онъ посвящалъ преимущественно психологіи и этикѣ. Его чтеніе одушевлялось обыкновенно животрепещущей и увлекательной непосредственностью. Происходило это вѣроятно потому, что предметомъ своихъ лекцій онъ выбиралъ предпочтительно вопросы, которыми самъ интересовался и разработкой которыхъ самъ занимался въ данное время. Перерабатывая, напримѣръ, свои этическія воззрѣнія, переходя отъ эвдемонистической этики удовольствія и страданія къ болѣе возвышеннымъ формамъ моральнаго ученія, онъ исправлялъ свои прежніе взгляды и развивалъ новые съ каѳедры. Критикуя принципъ параллелизма въ психологіи, утвердившись въ мысли, что душевная жизнь протекаетъ внѣ времени, задумавъ подчинить психическіе процессы закону сохраненія энергіи и обосновать на этой энергетической теоріи свое понятіе прогресса, онъ подробно говорилъ обо всемъ этомъ съ каѳедры. Поэтому, ему не нужно было повторять постоянно одного и того же курса. За тѣ годы, по крайней мѣрѣ, когда намъ пришлось его слушать, онъ ни разу не читалъ стараго курса. Помнится, онъ самъ неоднократно указывалъ на то, что считаетъ для себя совершенно невозможнымъ предлагать слушателямъ уже разъ прочитанныя записки и что ему всегда очень трудно готовиться къ курсамъ, такъ какъ онъ составляетъ ихъ заново изъ года въ годъ. При неудержимой текучести и чрезвычайной эластичности его философскихъ взглядовъ, имъ не доставало извѣстной дозы инертности, необходимой для того, чтобъ окончательно остановиться на опредѣленномъ курсѣ; но со временемъ ему удалось бы, вѣроятно, привести въ исполненіе свое постоянное желаніе издать курсъ психологіи. Если, благодаря этому, его лекціи теряли въ систематичности и полнотѣ, то, съ другой стороны, онѣ выигрывали въ своей непосредственности. Мы присутствовали всегда при живомъ ростѣ философской мысли, видѣли, что самъ профессоръ живо заинтересованъ въ томъ, какъ складываются его воззрѣнія, къ какимъ возможнымъ выводамъ они приведутъ. Онъ удѣлялъ сплошь и рядомъ немало мѣста въ своихъ курсахъ полемическому элементу, знакомя насъ съ тѣми возраженіями, которыя встрѣчали его новые взгляды. Случалось иногда такъ, что, прочитавъ какой-нибудь рефератъ въ Психологическомъ Обществѣ, онъ повторялъ затѣмъ его съ каѳедры, причемъ комментировалъ его тѣми возраженіями, которыя вызывало его сообщеніе со стороны членовъ Общества. Строя такимъ образомъ свои лекціи на занимавшихъ въ данное время его самого вопросахъ, Николай Яковлевичъ не предлагалъ, правда, окончательныхъ рѣшеній, не давалъ намъ заранѣе отточенныхъ и готовыхъ выводовъ, но зато вносилъ въ свое чтеніе много жизненнаго возбужденія. Онъ дѣйствительно волновался на каѳедрѣ за свои теоріи.
Вмѣстѣ съ тѣмъ, Николай Яковлевичъ не любилъ обременять свои курсы детальными и узко-фактическими изслѣдованіями. Его любимой средой, въ которой онъ двигался съ замѣчательной легкостью и неизмѣнной охотой, была сфера общихъ вопросовъ философіи духа и психологической методики. Въ этомъ сказывался эпикуреецъ мысли, котораго увлекалъ логическій процессъ мышленія самъ по себѣ, въ его наиболѣе отвлеченныхъ формахъ, независимо отъ его конкретнаго содержанія. Въ способности поставить новыя точки зрѣнія, изобрѣсти новое сочетаніе данныхъ, наличныхъ аргументовъ Николай Яковлевичъ усматривалъ главную особенность философскаго склада ума. Онъ предпочиталъ, чтобъ у его слушателей рождались новыя проблемы въ головѣ, а не глотались чужіе отвѣты. Онъ жаловался на то, что въ настоящее время вкусы мѣняются, что теперь интересы сосредоточиваются на собираніи и усвоеніи фактовъ, а теоріи забываются и забрасываются. Онъ энергично возставалъ противъ этой оргіи фактицизма, хотя, конечно, былъ далекъ отъ мысли, что опытныя работы не имѣютъ значенія въ психологіи. Напротивъ, онъ писалъ, что «психологія можетъ достигнуть идеала точности и строгой закономѣрности въ своихъ изслѣдованіяхъ и выводахъ только какъ наука экспериментальная». И сознавая недостатокъ опытныхъ данныхъ въ своемъ курсѣ психологіи, онъ съ обычной терпимостью и широтой кругозора рекомендовалъ намъ восполнять его лекціи занятіями анатоміей, физіологіей, психіатріей, физіологической и экспериментальной психологіей.
Выдвигая въ своихъ лекціяхъ вопросы, подобные вышеуказаннымъ, Николай Яковлевичъ предполагалъ у слушателей нѣкоторую философскую зрѣлость. Въ систематическомъ курсѣ студентъ постепенно освоивается съ новымъ для него предметомъ, у него постепенно образуется навыкъ мыслить въ области извѣстной спеціальности. Но Николай Яковлевичъ послѣ небольшого общедоступнаго введенія очень быстро переходилъ къ изложенію довольно тонкихъ философскихъ и психологическихъ проблемъ. Чтобы вполнѣ понять его, нужно было обладать иногда подготовительнымъ запасомъ философскихъ знаній, отъ аудиторіи требовалось иногда напряженное вниманіе. Живо припоминаю теперь, какъ долго бились мы. чтобы понять его теорію о внѣвременности психической жизни. Николай Яковлевичъ тщетно старался нѣсколько лекцій подъ рядъ объяснить намъ, что рѣчь идетъ о нефеноменальной сущности психическаго бытія; что психическіе факты, протекая видимо во времени, не задѣваются этимъ послѣднимъ въ своей сущности, такъ же какъ не задѣваются они и пространственными категоріями. Это тонкое различіе все ускользало отъ насъ, тѣмъ болѣе, что — по словамъ Николая Яковлевича — оно ускользало и отъ болѣе компетентныхъ критиковъ. Прибѣгая къ такому пріему чтенія лекцій, Николай Яковлевичъ надѣялся, вѣроятно, поднять аудиторію на степень болѣе высокаго философскаго уровня; ему хотѣлось свести къ минимуму число пассивныхъ слушателей. Онъ ждалъ отъ студентовъ совмѣстной работы, желалъ имѣть въ лицѣ ихъ сотрудниковъ, вмѣстѣ съ ними вырабатывать свои взгляды. Во многихъ статьяхъ покойнаго разсѣяны указанія на эту роль его учениковъ. Нельзя, однако, не замѣтить, что въ этихъ чаяніяхъ, какъ они ни привлекательны сами по себѣ, было много преувеличеннаго и неисполнимаго. Не лишенъ справедливости упрекъ, который намъ доводилось слышать, что въ его лекціяхъ не все было достаточно ясно и доступно, отчасти вслѣдствіе нѣкоторой отрывочности, которой отличалось его чтеніе, отчасти благодаря малой философской подготовкѣ слушателей. Впрочемъ, что оставалось непонятнымъ на лекціи, несмотря на жаркія объясненія Николая Яковлевича, переходило на обсужденіе въ семинаріи и здѣсь разъяснялось.
Съ семинаріями Николая Яковлевича связываются невольно особенно теплыя воспоминанія. Здѣсь для него являлась возможность стать гораздо ближе къ студентамъ, чѣмъ на лекціяхъ; здѣсь нашли себѣ наиболѣе удачное примѣненіе его педагогическіе пріемы; здѣсь обаятельныя черты его личности создавали такую атмосферу, благодаря которой эти практическія занятія привлекали къ себѣ много охотниковъ. Многолюдствомъ могли соперничать съ ними только семинаріи по политической экономіи. Своеобразная постановка практическихъ занятій, принятая Николаемъ Яковлевичемъ, заслуживаетъ поэтому болѣе подробнаго изложенія.
При всемъ разнообразіи практическихъ занятій, которыми руководилъ Николай Яковлевичъ изъ года въ годъ, ихъ можно разбить на три категоріи. Во-первыхъ, онъ предлагалъ студентамъ на семинаріи критиковать прочитанную имъ съ каѳедры лекцію. Это была одна изъ наиболѣе излюбленныхъ формъ практическихъ занятій; она соотвѣтствовала потребности всякаго мало-мальски самостоятельнаго слушателя, такъ какъ въ связи съ курсомъ накопляется всегда рядъ недоумѣній и возраженій, быть можетъ неосновательныхъ. Читалъ, напримѣръ, Николай Яковлевичъ о положеніи психологіи среди другихъ наукъ и о различныхъ направленіяхъ въ современной психологіи. При этомъ, сообразно съ общимъ характеромъ своего мышленія, онъ старался обыкновенно примирить совершенно расходящіяся, повидимому, теченія. И вотъ на семинаріи кто-нибудь поднималъ вопросъ объ отношеніи метафизической и экспериментальной психологіи, настаивая на томъ, что онѣ въ корнѣ различны и несовмѣстимы. Это зависитъ, разумѣется, отъ того, что понимать подъ метафизической психологіей. Завязывалась оживленная бесѣда, въ которой выяснялась точка зрѣнія профессора. Онъ охотно выслушивалъ всякія замѣчанія, вступалъ въ споръ съ аудиторіей. Всѣ участники были видимо горячо заинтересованы въ исходѣ спора, причемъ сплошь да рядомъ стояли не на сторонѣ профессора. Отстаивая свои мнѣнія, Николай Яковлевичъ умѣлъ всегда сохранить товарищескій тонъ, умѣлъ искусно щадить молодое самолюбіе.
Семинаріи этого рода примыкали непосредственно къ курсу и дополняли его. Но, кромѣ того, Николай Яковлевичъ давалъ обыкновенно слушателямъ особыя темы для рефератовъ или же предоставлялъ имъ самимъ дѣлать выборъ. Когда тема окончательно опредѣлялась, Николай Яковлевичъ снабжалъ студента литературными указаніями, давалъ свои книги, бралъ книги изъ университетской библіотеки, недоступной для студента, совѣтовался о деталяхъ сочиненія. Онъ неотступно слѣдилъ за работой студента и постоянно поднималъ его энергію. При этомъ онъ обладалъ удивительной способностью внушать студенту полное довѣріе къ собственнымъ силамъ. Онъ послѣдовательно проводилъ въ своей педагогической дѣятельности то правило, что слишкомъ трудныхъ темъ для студентовъ не существуетъ. Всякая работа, будь она даже плохо выполнена, не пропадала для студента даромъ, безплодно; она должна была приносить новыя знанія, давать извѣстный навыкъ. При такомъ взглядѣ на дѣло Николай Яковлевичъ не стѣснялся давать иногда очень трудныя работы. Онъ настойчиво предлагалъ, напримѣръ, на второмъ курсѣ, т.-е. въ первый годъ чтенія психологіи, написать исторію психологическихъ и философскихъ ученій о сознаніи. Сочиненіе не было, конечно, написано, не только благодаря трудности самой проблемы, но и благодаря обширности сюжета. Однако такимъ путемъ Николай Яковлевичъ наталкивалъ на самостоятельную работу.
Когда сочиненіе бывало готово, Николай Яковлевичъ просилъ референта составить предварительно для товарищей тезисы къ реферату. Референтъ садился на каѳедру, а Николай Яковлевичъ вмѣстѣ со студентами. Главнымъ оппонентомъ выступалъ онъ самъ, онъ тщательно записывалъ обыкновенно за референтомъ, но въ своемъ разборѣ касался только общихъ мыслей реферата, не входя въ разсмотрѣніе деталей, не «придираясь». Безпристрастность и ровность въ преніяхъ были вообще первымъ требованіемъ на семинаріяхъ Николая Яковлевича. Разъ только, помню я, самъ онъ сильно разсердился по слѣдующему поводу: одинъ студентъ менѣе чѣмъ въ полчаса разбилъ всю синтетическую философію Спенсера вообще и его этику въ частности. Хотя въ эту пору Николай Яковлевичъ давно уже пережилъ свой періодъ спенсеризма, но тѣмъ не менѣе пришелъ въ рѣшительное негодованіе, насколько это было возможно для его мягкой и деликатной натуры, прослушавъ чрезвычайно легкомысленное и вмѣстѣ съ тѣмъ дерзкое обращеніе съ Grand Old Man’омъ философіи. Требуя прежде всего самостоятельной и критической мысли, Николай Яковлевичъ рекомендовалъ также не быть особенно скорымъ на критику. Но возраженія Николая Яковлевича рѣдко и даже никогда не оставались одинокими. Вмѣстѣ съ нимъ референту оппонировали и товарищи, вступали въ полемику съ самимъ Николаемъ Яковлевичемъ. Всегда завязывались горячіе споры; всегда жалѣли мы, что прошли уже тѣ два часа, которые назначались по расписанію для практическихъ занятій[1]. Изъ аудиторіи диспутъ переносился даже на улицу. Мы провожали Николая Яковлевича до дому и продолжали спорить дорогой.
Наконецъ, слѣдуетъ упомянуть еще о семинаріяхъ третьяго рода. Сплошь да рядомъ мы собирались безъ опредѣленнаго реферата на опредѣленную тему. Кто-нибудь приносилъ составленныя имъ тезисы. Тезисы прочитывались и предлагались на обсужденіе аудиторіи. Во время преній автору предоставлялось развивать и обосновывать свои положенія.
Темы, обсуждавшіяся на этихъ семинаріяхъ, были самыя разнообразныя. Преимущественно онѣ касались психологіи и этики, но не возбранялось также выбирать предметомъ сообщенія какіе-нибудь общефилософскіе или соціологическіе вопросы. О задачахъ психологіи, о ея положеніи среди другихъ научныхъ дисциплинъ, о достоинствахъ и недостаткахъ самонаблюденія, о роли эксперимента въ психологіи, о классификаціи психическихъ явленій, о сознаніи, о волненіяхъ, о характерахъ, о критеріяхъ нравственной жизни и дѣятельности, объ утилитаризмѣ, о теоріяхъ прогресса и т. п. — вотъ приблизительный и очень неполный перечень вопросовъ, обсуждавшихся за годы моего студенчества на семинаріяхъ Николая Яковлевича. Иногда мы занимались психологическимъ разборомъ какого-нибудь литературнаго произведенія.
Практическія занятія у Николая Яковлевича имѣли важное воспитательное значеніе для насъ. Онъ требовалъ отъ насъ прежде всего критическаго чутья и старался развивать самостоятельность мысли. Самъ онъ былъ болѣе чѣмъ чуждъ какой-либо пиѳагорейской авторитарности. «Самъ сказалъ» — для насъ не существовало. Не существовали для насъ также и нѣкоторые пріемы доказательства. Ссылки на авторитеты, напримѣръ, если и допускались, то не производили никакого впечатлѣнія. Молодые слушатели приходили обыкновенно къ нему съ готовымъ кодексомъ философскихъ истинъ и рѣшеній. Особенно много было среди нихъ поклонниковъ англійскаго эмпиризма; въ ихъ глазахъ ссылка на Милля и Бэна была высшей инстанціей, не допускавшей никакой дальнѣйшей аппелляціи. Всякое безотчетное и слѣпое преклоненіе передъ кумирами быстро исчезало при занятіяхъ у Николая Яковлевича. Онъ былъ положительно противъ подобнаго догматизма; такихъ доказательствъ онъ не хотѣлъ признавать. У самого Николая Яковлевича не было замѣтно, въ описываемое время, никакихъ одностороннихъ симпатій. Изъ философовъ онъ любилъ, повидимому, болѣе другихъ Платона, Лейбница и Шопенгауэра. Съ Лейбницемъ онъ имѣлъ, безъ сомнѣнія, много сходнаго по общему складу своего ума. Это былъ такой же блестящій эссеистъ, занятый главнымъ образомъ проложеніемъ новыхъ дорогъ, не успѣвшій и не желавшій доходить по нимъ до конца, вносившій въ свои изысканія столь же много гипотетическаго элемента, столь же склонный къ примирительному синтезу самыхъ разнородныхъ направленій. Его любовь къ Шопенгауэру не имѣла никакой связи съ пессимизмомъ. Какъ руководитель молодежи, онъ былъ, наоборотъ, будителемъ жизнерадостнаго, добраго и дѣятельнаго настроенія. Онъ цѣнилъ въ немъ частію мастера слова, частію представителя волюнтаристической философіи, выдвигавшаго на первый планъ національныя и волевыя стороны душевной жизни. Изъ русскихъ писателей онъ отдавалъ преимущественно предпочтеніе Достоевскому, какъ романисту-психологу, и Толстому, какъ художнику и моралисту. Онъ начиналъ съ того, что расширялъ философскій кругозоръ у слушателей; онъ старался убѣдить насъ, что въ каждомъ мнѣніи есть доля истины и что, съ другой стороны, ее всякомъ мнѣніи есть доля временнаго, того, что онъ называлъ «временной передышкой», «станціей». Поэтому, на-ряду съ критическимъ отношеніемъ къ чужимъ мнѣніямъ, онъ требовалъ уваженія къ нимъ. Его семинаріи служили для насъ лучшей школой терпимости. Онъ ни самъ не позволялъ себѣ иронизировать надъ студентомъ, высмѣивая его, — что нерѣдко случается на другихъ семинаріяхъ, какъ намъ знакомо по собственному опыту, — и останавливалъ слишкомъ горячихъ и рѣзкихъ критиковъ. Онъ постоянно возмущался пріемами нашей журнальной полемики; онъ, помнится, неоднократно говорилъ, что ученаго спора у насъ почти не можетъ быть. Своимъ совершенно товарищескимъ обращеніемъ со студентами Николай Яковлевичъ служилъ для насъ образцомъ снисходительности. Онъ какъ бы совершенно стиралъ границы, раздѣляющія профессора и ученика. Послѣ тридцатилѣтняго изученія психологіи онъ писалъ, напримѣръ, студенту, только-что перешедшему на третій курсъ, посылая ему свою статью: «Посылаю Вамъ корректурный экземпляръ моей статьи, которую я завтра подпишу къ печати. Если успѣете, прочтите. Не церемоньтесь отмѣтить все, что признаете неяснымъ или несправедливымъ. Я буду Вамъ за это благодаренъ, такъ какъ цѣню всякую критику, а Вашему здравому смыслу и логикѣ довѣряю». Въ своей снисходительности Николай Яковлевичъ не всегда даже умѣлъ сохранить мѣру. Онъ иногда терпѣливо выслушивалъ и серьёзно обсуждалъ взгляды очевидно вздорные. Особенно наглядно это сказывалось на экзаменахъ. Бывали случаи, что Николай Яковлевичъ пропускалъ студента исключительно только потому, что проваливать по психологіи считалъ совѣстнымъ — слишкомъ-де неустановившаяся и несовершенная наука.
Семинаріи Николая Яковлевича служили для насъ школой еще въ другомъ, не менѣе важномъ отношеніи. Мы пріучились здѣсь владѣть словомъ, говорить публично, спорить методично; здѣсь представлялся намъ единственный случай поговорить въ университетѣ свободно при сравнительно большой аудиторіи, и Николай Яковлевичъ, нужно сознаться, предпочиталъ терпѣливо сносить злоупотребленія этимъ правомъ, чѣмъ ограничивать его. Далѣе, въ своихъ семинаріяхъ Николай Яковлевичъ далъ образецъ того, какъ нужно вести практическія занятія со студентами безъ всякой тѣни ученаго педантизма. Онъ былъ антиподомъ его. Онъ съ большимъ юморомъ трунилъ надъ однимъ спеціалистомъ по древней исторіи, написавшимъ будто бы изслѣдованіе о Сициліи. Изслѣдованіе это начиналось фразой: «Сицилія есть островъ»., а къ этой фразѣ была длинная сноска съ цитатами изъ древнихъ и новыхъ писателей въ подтвержденіе этого неоспоримаго географическаго факта.
Сознавая важность практическихъ занятій, Николай Яковлевичъ хотѣлъ дать имъ болѣе устойчивую организацію. Одно время онъ лелѣялъ мысль образовать студенческій кружокъ съ цѣлью совмѣстныхъ занятій психологіей и философіей, который долженъ былъ служить какъ бы продолженіемъ семинарій. Предполагалось устроить его при Психологическомъ Обществѣ. Совмѣстно съ Николаемъ Яковлевичемъ слушатели выработали уставъ такого кружка. Доклады могли дѣлать только студенты, но присутствовать имѣлъ право всякій членъ Психологическаго Общества. Постояннаго предсѣдателя не было, обязанности его долженъ былъ исполнять тотъ или другой членъ Психологическаго Общества, смотря по характеру реферата, такъ какъ предполагалось допускать обсужденіе самыхъ разнообразныхъ темъ. Значеніе подобнаго кружка Николай Яковлевичъ хорошо понималъ, и если этой мысли не суждено было осуществиться, то, конечно, не по недостатку энергіи у Николая Яковлевича.
У себя на дому Николай Яковлевичъ оставался такимъ же, какимъ бывалъ въ аудиторіи. Хотя онъ имѣлъ опредѣленные пріемные дни и часы, однако доступъ къ нему былъ въ сущности почти всегда открытъ. Молодежь обращалась къ нему часто и охотно, чувствуя, что онъ близокъ къ ней, понимаетъ ее, стоитъ на ея сторонѣ. Николай Яковлевичъ рѣдко въ чемъ отказывалъ. Онъ не жалѣлъ ни времени, ни силъ, исполняя самыя разнообразныя просьбы. Онъ снабжалъ книгами, иногда послѣдними литературными новинками; онъ подыскивалъ переводную, редакціонную, корректурную, литературную работу, давалъ всякія рекомендаціи, иногда даже изобрѣталъ какой-нибудь заработокъ. Съ какими только нуждами ни обращались къ нему! Обремененный хлопотами о собственной семі/Ь, онъ подыскивалъ, напримѣръ, комнату для студента. И нужно видѣть его письмо, написанное по этому поводу, чтобы понять ту чисто материнскую заботливость, съ которой относился Николай Яковлевичъ къ своимъ ученикамъ. Мысль о нихъ не покидала его буквально вплоть до могилы. За три дня до смерти, больной и вновь простуженный, мучимый ревматическими болями во всѣхъ суставахъ, полулежа на кушеткѣ, онъ писалъ своему ученику длинную инструкцію для занятій, не попадая уже на строчки. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ обѣщалъ всякое содѣйствіе, приглашалъ съ собой за границу, рисовалъ перспективу совмѣстныхъ занятій, звалъ къ себѣ на дачу…
Лѣтомъ Николай Яковлевичъ бывалъ особенно обаятеленъ. Болѣе свободный, чѣмъ зимой, онъ — можно сказать — заботился о томъ, чтобы сдѣлать лѣтнія каникулы болѣе веселыми для своихъ учениковъ, которымъ случалось жить съ нимъ въ одной мѣстности. «Душевно радъ, писалъ онъ мнѣ, тогда студенту второкурснику, что вы довольны этимъ лѣтомъ. Вслѣдствіе всякихъ бѣдъ и болѣзней я, къ сожалѣнію, не могъ сдѣлать его Вамъ такимъ пріятнымъ и интереснымъ, какъ мечталъ. Но для меня Ваше товарищеское общество и совмѣстныя занятія были большимъ рессурсомъ». Онъ свободно вводилъ насъ въ свою семью; охотно дѣлился съ нами неистощимымъ запасомъ заразительной веселости. Николай Яковлевичъ былъ мастеръ устраивать разнаго рода пикники, поѣздки верхомъ, катанья на лодкѣ, уженье рыбы, охоту. Всегда будутъ памятны мнѣ прогулки съ нимъ. Гулялъ Николай Яковлевичъ обыкновенно около полудня, въ самый припекъ, и ходилъ при этомъ очень быстро. Вообще, его походка была характерна. Онъ объяснялъ ее какой-то психофизической теоріей, особымъ свойствомъ мышцъ-антагонистовъ, но, по моему мнѣнію, въ ней просто отражалась его дѣятельная, энергичная натура. Бывало, мы почти бѣжимъ въ оживленной бесѣдѣ и, незамѣтно для себя, зайдемъ такъ далеко, что для возвращенія домой приходилось нанимать лошадь…
Какъ же опредѣлить, въ немногихъ словахъ, значеніе Николая Яковлевича, какъ профессора? Своимъ жизненнымъ пониманіемъ и живымъ толкованіемъ философіи онъ увлекалъ насъ въ кругъ современныхъ философскихъ вопросовъ: онъ будилъ самостоятельность мысли, изощрялъ критическую остроту, училъ терпимости; онъ былъ всегда скоръ на всякую помощь, оказалъ немало непосредственной поддержки, не разъ выступалъ самоотверженнымъ ходатаемъ и горячимъ защитникомъ студентовъ. Онъ былъ близокъ къ осуществленію идеала всесторонняго, искренняго, тѣснаго общенія и взаимодѣйствія профессоровъ и студентовъ. Онъ былъ профессоръ-товарищъ.
Лейпцигъ, 13 ноября 1899.
- ↑ Чтобы въ нашемъ распоряженіи было больше свободнаго времени для преній и чтобы больше народу могло принимать участіе въ семинаріяхъ, Николай Яковлевичъ устраивалъ ихъ обыкновенно по вечерамъ.