… Восточномъ Обозрѣніи, Вѣстникѣ Европы, Русскихъ Вѣдомостяхъ, Русской Жизни и другихъ изданіяхъ. Многія стороны переселенческаго вопроса изслѣдованы за послѣдніе годы съ большей полнотой. Но не забудемъ заслугъ Ядринцева: и то въ переселенческомъ дѣлѣ, чего онъ не развилъ въ подробностяхъ, отмѣчено и указано въ его журнальныхъ и газетныхъ статьяхъ.
Связанный съ Сибирью всѣмъ существомъ своимъ, Ядринцевъ даетъ въ одной изъ статей очеркъ заселенія Сибири и характеристику мѣстъ, которыя особенно пригодны для переселенцевъ. Исторія колонизаціи Сибири показываетъ, что колонизація направлялась первоначально сѣверными путями, вѣтвилась по сибирскимъ рѣкамъ. Расположившись на громадныхъ бассейнахъ Иртыша и Оби и достигнувъ крайняго сѣвера, колонизація оставила незаселенными огромныя пространства между этими водораздѣлами: Тарскій округъ, Барабу до Томска и обширное пространство до Енисея. Съ главныхъ рѣкъ заселеніе шло понемногу по притокамъ, спускаясь на югъ къ болѣе плодороднымъ мѣстамъ. Припоминая американскаго экономиста Кэри, который выяснилъ историческую постепенность въ занятіи отдѣльныхъ мѣстностей страны. Ядринцевъ старался прослѣдить этотъ порядокъ и въ заселеніи Сибири: какъ въ Америкѣ люди шли отъ менѣе плодородныхъ земель вглубь страны, на плодородныя долины, такъ и въ Сибири старинные поселенцы заняли менѣе благопріятныя мѣста и только позднѣе стали проникать въ земледѣльческую полосу, лучшіе округа Тобольской и Томской губерній. Ядринцевъ предостерегаетъ отъ излишняго увлеченія, свойственнаго многимъ оптимистамъ, будто почти вся Сибирь пригодна для заселенія: однако, если признать таковою только небольшую часть Азіатской Россіи, то въ ней найдется мѣсто для многихъ и многихъ милліоновъ. Съ особеннымъ чувствомъ описываетъ онъ нѣкоторыя мѣста: Семирѣчье, окрестности озера Балкаша, долину Борохудзира, Минусинскій округъ, Кокчетавскій край и, во главѣ всего, Алтай, этотъ «драгоцѣннѣшій перлъ Сибири».
Горячій поклонникъ широкой личной свободы, Николай Михайловичъ одушевленно говоритъ о томъ періодѣ въ исторіи Сибири, когда переселенецъ за Ураломъ чувствовалъ себя вольнымъ, какъ птица, и могъ разорвать многочисленныя путы, сковывавшія его въ Россіи. Но и позднѣе Сибирь сохранила для переселенцевъ много привлекательнаго. Но… Сибирь не знала крѣпостного права. А потому, крѣпостной крестьянинъ старался попасть въ нее, чего-бы это ни стоило. Подневольная ссылка была формой, которая помогала многимъ уйти въ Сибирь и тѣмъ исполнить затаенное желаніе быть свободнымъ отъ крѣпостного ярма. Въ словѣ «непомнящій» объединялись понятія преступника, бродяги и переселенца. Съ освобожденіемъ крестьянъ, какъ вѣрно отмѣчаетъ Ядринцевъ, должна была высоко подняться волна переселеній. Тысячи и тысячи должны были двинуться въ Сибирь: личная свобода дала многимъ слишкомъ мало, а разорванная цѣпь крѣпостничества вызывала особенно сильное влеченіе на просторѣ развернуть силы. Это не оправдалось, вѣроятно, потому, говоритъ онъ, «что легальныя условія нашихъ переселеній, какъ и многія условія народнаго хозяйства, не совсѣмъ совпадали со стремленіемъ къ передвиженіямъ». Каждый годъ, отмѣчаетъ онъ, потребность въ переселеніи возростаетъ, такъ какъ становится все менѣе благопріятнымъ отношеніе площади земли къ числу людей, которые живутъ на ней. Переселеніе имѣетъ естественные предѣлы: эмиграція продолжается до тѣхъ поръ, пока на заселяемыхъ мѣстахъ условія жизни гораздо болѣе выгодны, нежели въ мѣстахъ покидаемыхъ. Первые поселенцы пожнутъ въ новой странѣ обильные плоды, а ихъ преемники, по мѣрѣ занятія края, будутъ получать уже меньшее вознагражденіе за трудъ. А въ покидаемыхъ мѣстахъ, съ болѣе рѣдкимъ населеніемъ заработки будутъ возрастать. Конецъ выселенію наступитъ тогда, когда противоположныя теченія цѣнъ труда — восходящее и нисходящее — сойдутся на одномъ уровнѣ. Ядринцевъ указалъ также на выгодность занятія переселенцами государственныхъ земель. Если переселенецъ садится на земли частныхъ владѣльцевъ, то доходъ отъ его хозяйства идетъ цѣликомъ на уплату ренты, возрастающей безостановочно; только ничтожныя крохи служатъ для поддержанія его домашняго быта. Пріобрѣтеніе-же государственныхъ земель безъ особой платы и ренты представляетъ драгоцѣнную особенность Сибири. Николай Михайловичъ не забываетъ и о тѣхъ выгодахъ, которыя переселенцы могутъ доставить Сибири: усовершенствованные способы веденія хозяйства, неизвѣстные старожиламъ, улучшенныя орудія, новыя отрасли промышленности. Мы не найдемъ преувеличеній въ предсказаніи покойнаго, что устройство переселенческаго дѣла, при богатой природѣ Сибири, ея плодородной почвѣ, обильныхъ залежахъ минеральныхъ богатствъ, поможетъ извлекать изъ нея въ сто разъ больше дохода, нежели она даетъ въ настоящее время. Приподнимая завѣсу, которая отдѣляетъ отъ насъ далекое будущее, Ядринцевъ говоритъ о важности переселеній и въ чисто политическомъ смыслѣ: мы должны помнить, что нашими восточными сосѣдями являются Китай и Японія съ многомилліоннымъ населеніемъ. Теперь они находятся въ состояніи застоя. Разъ эти государства усвоятъ начатки европейской цивилизаціи, разъ въ нихъ проснется національный духъ, они могутъ стать для насъ очень опасными сосѣдями. Нужно торопиться, чтобы не дать имъ культурою обогнать наши восточныя окраины.
Оцѣнивая важность переселеній, Ядринцевъ возражаетъ тѣмъ, кто доказываетъ ихъ вредное вліяніе ссылкою на дороговизну рабочихъ рукъ, которую, будто-бы, они причиняютъ. Во-первыхъ, такое опасеніе неосновательно, а, во-вторыхъ, стѣсненіе свободы изъ за этихъ опасеній поведетъ къ самой страшной несправедливости. Нельзя задерживать людей въ мѣстности, гдѣ вслѣдствіе ихъ выселенія можетъ подняться заработная плата. Такая задержка равносильна наложенію на свободныхъ людей обязанности продавать трудъ по низшей цѣнѣ, нежели та, которая господствуетъ на рынкѣ. Вотъ слова самого Николая Михайловича: «Вопросъ объ обиліи и недостаткѣ рабочихъ рукъ можетъ быть рѣшаемъ совершенно различно, смотря по тому, смотритъ-ли рѣшающій на дѣло съ точки зрѣнія крестьянина или землевладѣльца. Кто-бы ни былъ судьею вѣрности этихъ противоположныхъ взглядовъ, ему, во всякомъ случаѣ, будетъ трудно, подъ многообразными побочными вліяніями удержаться въ столь деликатномъ вопросѣ на почвѣ строгой справедливости. Во всякомъ случаѣ, колонизація не можетъ быть разсматриваема съ точки зрѣнія интересовъ лицъ, заинтересованныхъ въ конкуренціи рабочихъ, хотя-бы часть ихъ умирала съ голоду; она не можетъ быть подчинена также частнымъ интересамъ губерніи, она есть дѣло самихъ лицъ, чувствующихъ потребность въ выселеніи, и дѣло государства, которое отъ этого не проигрываетъ, а, напротивъ, выигрываетъ, получая, вмѣсто разоренныхъ пролетаріевъ, зажиточныхъ производителей»[1].
Какъ ни дѣйствуютъ переселенія на здоровое развитіе народнаго хозяйства, не слѣдуетъ видѣть въ нихъ панацею противъ всѣхъ общественныхъ золъ. Ядринцевъ правильно и разумно относится къ этому явленію; переселенія служатъ палліативнымъ средствомъ, но, вмѣстѣ съ другими палліативами, особенно распространеніемъ знаній и разными мѣрами, способствующими болѣе справедливому распредѣленію богатствъ, могутъ оказать народу большія услуги. «Никто, конечно, не будетъ указывать на колонизацію, какъ на разрѣшеніе всѣхъ народно-экономическихъ вопросовъ, которые находятся въ связи съ аграрными законами, установившимися соціальными отношеніями, распредѣленіемъ богатствъ, знаній и т. п. Въ этомъ отношеніи колонизація, безъ сомнѣнія, должна быть признана палліативою соціальныхъ золъ, но она важна тѣмъ, что въ переходныя времена кризисовъ, по мѣрѣ движенія экономическаго прогресса, она предотвращаетъ бѣдствія и катастрофы»[2].
Ядринцевъ не только доказывалъ важность переселеній и, дѣйствуя на умъ, старался направить въ эту сторону вниманіе русскаго общества; онъ живо изображалъ бѣдствія переселенцевъ и дѣйствовалъ на сердце. И въ многочисленныхъ статьяхъ своихъ и неоднократно въ этой залѣ и въ засѣданіяхъ нашего комитета онъ живописалъ лишенія русскихъ людей въ вагонѣ и сибирской тайгѣ, въ тюменскомъ баракѣ, на баржѣ и на мѣстѣ водворенія. Много разъ читало русское общество въ газетахъ его телеграммы, краснорѣчивыя при всей своей краткости, телеграммы о томъ, какъ голодъ и болѣзни опустошаютъ ряды армій, несущихъ русское имя на дальній востокъ. И не разъ, читая эти строки, русскій человѣкъ чувствовалъ тяжесть укора, котораго заслуживаетъ пренебреженіе къ этому истинно народному дѣлу. Тяжело видѣть эти лишенія, говоритъ Ядрипцевъ, когда они постигаютъ взрослыхъ, но особенно болѣзненно отзываются въ душѣ страданія дѣтей. Иной, встрѣчая переселенческій таборъ въ полѣ, способенъ прійти въ идиллическое настроеніе. Взрослые сидятъ у костра, обѣдаютъ, отдыхаютъ, маленькія дѣти лежатъ на зеленомъ коврѣ, который разостлала для нихъ мать-природа. Подростки, полные веселья, играютъ, рѣзвятся. Но эта идиллія скоро разсѣевается горькою дѣйствительностью. Чуткую душу волнуютъ не только болѣзни и смерть дѣтей на всѣхъ пунктахъ долгаго странствія переселенцевъ, но и судьбы дѣтей, покинутыхъ родителями и нашедшихъ мѣсто въ пріютѣ. Есть что-то особенно трагическое въ покинутіи дѣтей, которыя добровольно осуждаются родителями на сиротство. Такая необходимость встрѣчается только среди переселенцевъ. Ребенокъ тяжко заболѣлъ, а родители не могутъ ждать, уходятъ за сотни и тысячи верстъ и оставляютъ его въ пріютѣ. Вотъ отрывокъ изъ его разсказа:
«Въ углу переселенческаго двора, въ одномъ изъ маленькихъ бараковъ данъ былъ пріютъ сиротамъ, оставшимся отъ лѣтняго переселенческаго потока. Родители ихъ или умерли во время эпидемій, или-же ушли дальше, оставивъ этихъ дѣтей больными. Компанія эта теперь состоитъ изъ 10 человѣкъ отъ 6 до 10-лѣтняго возраста; только одной дѣвочкѣ 12 лѣтъ. Маленькіе карапузики съ большими головами постоянно возились на полу и около кроватей; они были дѣтски безпечны и мало сознавали свое положеніе, а если и сознавали, то какъ-то по-дѣтски примирялись. Среди остальной компаніи былъ постоянный разговоръ и болтовня, но только обычныя для дѣтей слова „тятя“ и „мама“ не раздавались среди нихъ… Скрытый драматизмъ этой семьи собранныхъ дѣтей заключался въ томъ, что никто изъ посѣщающихъ не позволялъ здѣсь напоминать о родныхъ и родителяхъ, чтобы не растравить свѣжую, незажившую сиротскую рану. Напротивъ, всякій старался, отвлечь дѣтей отъ этихъ воспоминаній. Пришедшіе стараются ободрить, развеселить ихъ ласковымъ словомъ, затѣять съ ними игру, дать имъ какое-нибудь лакомство. Дѣти, повидимому, довольны посѣщеніемъ и обхожденіемъ, но странно — при этихъ ласкахъ вдругъ въ нихъ что-то пробуждается, они становятся томны и даже веселая Маша вдругъ задумывается, а въ ея нѣжномъ голосѣ звучитъ какая-то грусть. Точно дѣтямъ напомнили этими ласками о чемъ-то другомъ, о тѣхъ ласкахъ, которыя такъ недавно еще были чѣмъ-то постояннымъ, неотъемлемымъ у нихъ и куда-то исчезли. Дѣтское воспоминаніе заставляетъ ихъ моментально сосредоточиться, и при этомъ дѣтскіе глазки вдругъ тускнѣютъ и тускнѣютъ… Посѣтитель невольно обращается съ вопросомъ къ угрюмому Петѣ, который возбуждаетъ большое сожалѣніе; мальчикъ, по обыкновенію, упорно молчитъ и молчитъ; проходитъ минута, другая — среди всеобщей тишины. Вдругъ ласка, обращенная къ мальчику, внезапно производитъ рефлексъ на чувствительной Машѣ. Она бросается въ уголъ, закрываетъ личико свое маленькими ручками и начинаетъ тихо рыдать. Тогда приходится обратиться къ Машѣ и, лаская, спрашивать, что ее огорчаетъ. „Тятя гдѣ? Мама гдѣ?“ повторяетъ два слова ребенокъ, у котораго проснулась цѣлая буря воспоминаній и грусти. Выростутъ, поздоровѣютъ, они станутъ сильными работниками, но жребій сиротства положить на нихъ печать въ душевномъ строѣ. Кто замѣнитъ имъ мать и отца? Эти дѣти знаютъ свой жребій: одни будутъ разобраны на воспитаніе чужими людьми, другія попадутъ въ воспитательный пріютъ. Да и теперь маленькіе обитатели переселенческаго пріюта видятъ, какъ отдаютъ одного за другимъ ихъ товарищей незнакомымъ женщинамъ. Дѣтскій страхъ охватываетъ ихъ при этомъ представленіи, и они пугаютъ другъ друга этой участью. Теперь даже этотъ маленькій сиротскій домикъ, гдѣ они сжились и подружились, кажется имъ семьей, — семьей, правда, случайной, но тѣмъ не менѣе родной, близкой по той взаимной дѣтской любви, которая связала ихъ… Положеніе какъ переселенческихъ покинутыхъ сиротъ, такъ и невинныя жертвы переселенія, умирающія дѣти должны, кромѣ сожалѣнія, конечно, возбудить практическій вопросъ объ уменьшеніи этихъ жертвъ и улучшеніи участи дѣтей во время слѣдованія переселенцевъ. Все, конечно, связано съ лучшей организаціей, вообще, переселенческаго дѣла. Облегчится участь отцовъ и матерей, облегчится и участь дѣтей. Можно только сказать одно, что выбывшая дѣтская сила въ переселенческихъ партіяхъ — это живая колонизаціонная сила, утраченная безвозвратно. Она цѣннѣе, чѣмъ сила и наличность взрослыхъ, ей предстояла цѣлая будущность[3]».
Призывая общество и государство къ заботѣ о переселенцахъ, Ядринцевъ начертываетъ систему мѣропріятій, необходимость которой уже начинаетъ проникать въ общее сознаніе. Мы, поэтому, не будемъ перечислять мѣры, которыя онъ предлагаетъ. Но отмѣтимъ его неоднократное напоминаніе, что правительство, вѣдая это дѣло, не должно создавать для него искусственныя отвлеченныя правила. Оно должно цѣнить здравый смыслъ народа и разумно, осторожно руководить имъ. Вотъ прекрасныя слова, въ которыхъ покойный выразилъ творческую силу народныхъ движеній. «Народная колонизація, въ видѣ народа-плотника, мало того, что осуществляетъ планъ, но и наполняетъ всѣ промежутки и сѣтку колонизаціи живымъ матеріаломъ, мало того, она часто идетъ дальше архитектора, расширяетъ зданіе, при чемъ вѣхи, колья и планъ являются послѣ того, какъ уже началась постройка. При правительственной колонизаціи мы видимъ массу обязанныхъ служилыхъ людей, казаковъ, водворенныхъ крестьянъ по распоряженію правительства, прикрѣпляемыхъ ямщиковъ, назначенныхъ на мѣста преступниковъ, высланныхъ ремесленниковъ и мастеровъ, даже женщинъ для уравновѣшиванія половъ, но государство къ этому вынуждается только необходимостью. Это не административная обязанность. Когда настоящій работникъ появляется, эта работа исчезаетъ подъ новой громадной работой настоящихъ плотниковъ. Казенная колонизація, составляя временную функцію, весьма часто дѣлаетъ промахи, увлекается планомъ и фасадомъ, не сообразивъ прочности почвы и окружающихъ удобствъ, она ломитъ и заставляетъ создавать массу непроизводительной работы, не щадитъ силъ и не соблюдаетъ экономіи; много народу гибло на казенныхъ трактахъ, не мало было создано искусственныхъ деревень и городовъ, которые послѣ падали и теряли значеніе. Образецъ такой колонизаціи въ степяхъ и на Амурѣ. Но еще важнѣе то, что эта искусственная и принудительная колонизація не можетъ создать настоящаго импульса жизни, здѣсь не достаетъ живой силы, могучей воли, энергіи, творчества, народнаго вдохновенія. Сама по себѣ, она одна не создала-бы Сибири. Это могла сдѣлать только добровольная колонизація. Сколько-бы ни было употреблено изобрѣтательности и остроумія со стороны администраторовъ и регламентаторовъ, они не могутъ замѣнить народнаго ума, они не изыщутъ тѣхъ новыхъ путей и тропъ по своей картѣ, которые находить народъ среди лѣсовъ и пустынь, пролагая самъ себѣ дорогу. Вотъ почему народно-историческія зданія выростаютъ такъ неожиданно и созидаются такъ оригинально, какъ не можетъ вообразить себѣ самый смѣлый государственный умъ. Обѣщать, въ пустынномъ краѣ, въ извѣстный срокъ создать населеніе, культурную жизнь, водворить осѣдлость, построить деревни и города, проложить дороги, насадить промышленность, едва-ли возьмется самый могущественный государственный человѣкъ; по-крайней мѣрѣ онъ не можетъ ручаться за успѣхъ подобной работы, онъ не можетъ, силою одной своей воли, сотворить культурную жизнь, хотя бы его воля и способность двигать массами превосходила силы Фараона. Но народъ, пущенный живымъ токомъ въ новую страну, создаетъ это съ непредусмотрѣнной быстротой. Оттого часто тамъ, гдѣ копошился незамѣтно народный трудъ, гдѣ работалъ онъ втайнѣ, гдѣ, какъ муравей, скользилъ онъ подъ почвою и за корою деревьевъ, гдѣ часто скрывался онъ въ подземельяхъ, въ тайникахъ и дебряхъ лѣсовъ отъ регламентаціи и принудительной работы, срывая занавѣсъ, мы внезапно открываемъ нѣчто грандіозное… величественныя архитектурныя зданія подобно тѣмъ, какія насаждены народными силами въ дебряхъ Америки и Австраліи. Подобные примѣры показываютъ намъ, во-первыхъ, настоящаго фактора жизни и исторіи, во-вторыхъ, убѣждаютъ, что народный трудъ въ дѣлѣ колонизаціи въ области его самодѣятельности и творчества не долженъ быть стѣсняемъ, а предоставленъ до извѣстной степени самому себѣ. До сихъ поръ въ дѣлѣ государственной колонизаціи борются еще два направленія: это — регулированіе народныхъ движеній, управленіе ими, искусственныя поощренія, назначеніе на извѣстныя мѣста, доходящее до указаній пунктовъ поселеній, до вышивки казенныхъ узоровъ, и другое — оставившее эти цѣли и имѣющее въ виду лишь помогать народному движенію въ томъ направленіи, куда оно стремится, содѣйствовать народной самостоятельности и выбору мѣстъ, сообразно требованіямъ жизни и условіямъ культуры. Послѣдній способъ составляетъ пріемъ, практикуемый нынѣ европейской колонизаціей[4]».