24 марта умеръ Глѣбъ Ивановичъ Успенскій. Русская литература понесла въ его лицѣ большую, невознаградимую потерю и горечь этой потери мало уменьшается тѣмъ, что она совершилась въ сущности задолго до смерти писателя. Еще десять лѣтъ тому назадъ роковая болѣзнь оторвала Успенскаго отъ литературы и для него лично смерть явилась лишь избавленіемъ отъ мукъ и страданій жизни. Но, пока онъ былъ живъ, все еще трудно вѣрилось въ безвозвратность этой потери и, вопреки очевидности, хотѣлось надѣяться, что померкшій свѣтъ могучаго таланта вновь разгорится яркимъ пламенемъ, что голосъ любимаго писателя снова зазвучитъ въ литературѣ. Теперь всѣмъ надеждамъ положенъ конецъ…
Надъ свѣжей могилой трудно говорить о дорогомъ покойникѣ, но трудно и пройти мимо нея молча, не вспомнивъ о томъ, кто въ ней лежитъ и кому мы такъ многимъ обязаны. Русское общество похоронило въ Успенскомъ не только огромный художественный талантъ, но и одного изъ лучшихъ своихъ учителей, одного изъ наиболѣе чистыхъ и беззавѣтныхъ друзей народа. Успенскій писалъ не для народа, — народъ и теперь еще, къ сожалѣнію, слишкомъ мало знаетъ его, — но мысль о народѣ, объ его нуждахъ и интересахъ занимала центральное мѣсто въ міросозерцаніи покойнаго писателя и мало кто изъ нашихъ писателей-художниковъ сдѣлалъ такъ много для проведенія этой мысли въ сознаніе русскаго общества, какъ Успенскій. Его литературная дѣятельность началась въ эпоху, непосредственно послѣдовавшую за пробужденіемъ Россіи отъ вѣкового сна, въ эпоху тѣхъ «великихъ реформъ», которыя въ свою очередь явились отраженіемъ, хотя и неполнымъ, великихъ идей, взволновавшихъ русскую жизнь. Рушился старый, крѣпостной и крѣпостническій, строй, не знавшій человѣческихъ правъ, рушился, казалось, безповоротно, — и сама собою выростала задача созданія новыхъ формъ жизни, въ которыя могла бы умѣститься сознавшая себя человѣческая личность. Лучшіе умы и лучшія сердца эпохи отдавали свои силы на рѣшеніе этой задачи. «У всего тогдашняго молодого поколѣнія, — вспоминалъ впослѣдствіи Успенскій, — было большое и дѣйствительно общее дѣло», и такого дѣла «было много какъ для маленькаго человѣка, такъ и для большого». Съ освобожденіемъ крестьянъ на арену исторіи вышли народныя массы и въ виду этого всѣмъ, кто цѣлью своей дѣятельности ставилъ общее счастье, «надобно было много думать объ общемъ строѣ народной жизни». Особенно много надо было думать объ немъ тѣмъ, кто мечталъ объ «обновленіи жизни, обезличенной бурмистрами, самостоятельнымъ стараніемъ народныхъ массъ о собственномъ и взаимномъ благополучіи», кто стремился перестроить эту жизнь на началахъ свободы и самостоятельности личности и человѣческой солидарности. Самъ Успенскій всецѣло отдался этимъ думамъ и первымъ его вкладомъ въ литературу было изображеніе обезличивавшихъ народную массу порядковъ стараго строя и «разоренія» этого строя при вѣяніи новыхъ идей.
Съ этого момента и до конца своей литературной дѣятельности Успенскій съ неослабнымъ интересомъ, съ напряженнымъ и страстнымъ вниманіемъ вглядывался въ жизнь народныхъ массъ, отдавая изслѣдованію этой жизни весь свой блестящій умъ, весь свой художественный талантъ. «Упорствуя, волнуясь и спѣша», велъ онъ это изслѣдованіе и, такъ же «волнуясь и спѣша», нервно и горячо дѣлился результатами своей работы съ читателемъ, заражая его своимъ повышеннымъ настроеніемъ, своею любовью и ненавистью и увлекая за собою на тотъ путь, по которому шелъ самъ. Этотъ путь уже очень скоро оказался гораздо болѣе длиннымъ и тернистымъ, чѣмъ можно было думать сначала. «Разореніе» стараго строя не было еще полнымъ его разрушеніемъ. Идея, легшая въ основаніе прогрессивнаго движенія 60-хъ и 70-хъ годовъ, «не успѣла даже и начать осуществляться на дѣлѣ, какъ угрюмая, сердитая старина стала ему поперекъ». Говоря опять-таки словами Успенскаго, «эта старина, съ первыхъ же дней реформы, направила всю свою стихійную силу на то, чтобы не дать ходу молодымъ побѣгамъ жизни». Между тѣмъ, хотя такіе побѣги и были сильны, они не были многочисленны. Историческое прошлое подготовило на русской почвѣ слишкомъ мало людей, способныхъ къ добровольному и сознательному несенію бремени новыхъ идей, къ «дѣйствительному опыту переработки собственной личности практическимъ, свободнымъ дѣломъ во имя общаго, массоваго счастья». Благодаря этому новое дѣло, выдвинутое условіями историческаго момента, въ значительной своей части попало въ старыя руки и потерпѣло въ нихъ соотвѣтственныя превращенія. Конфликтъ между новыми идеями, легшими въ основу «великихъ реформъ», и старымъ строемъ, стихійно возстававшимъ противъ этихъ реформъ, затянулся въ такой обстановкѣ надолго и породилъ въ русской жизни множество тяжелыхъ и разнообразныхъ драмъ. Одна изъ этихъ драмъ особенно часто привлекала къ себѣ вниманіе Успенскаго и особенно ярко изображалась имъ. Это была драма, вытекавшая изъ «болѣзни совѣсти», болѣзни, которая лишала русскаго интеллигентнаго человѣка возможности «настоящей», «подлинной» жизни внѣ связи съ народною массой, а въ высшихъ своихъ проявленіяхъ толкала его на дорогу дѣятельной работы для общаго счастья, основаннаго на гармоничномъ, цѣлостномъ развитіи личности.
Въ извѣстной мѣрѣ такое гармоническое развитіе человѣческой личности Успенскій находилъ въ жизни крестьянства. Но та горячая, кровная любовь къ народу, какая жила въ душѣ Успенскаго, не ослѣпляла его глазъ и не вела его на путь идолодоклоннической идеализаціи народной жизни. Указывая на «правду» трудовой жизни крестьянства, онъ вмѣстѣ указывалъ и на то, что эта правда далеко не тожественна съ «справедливостью». Говоря о гармоніи крестьянскаго быта, онъ настойчиво подчеркивалъ, что эта гармонія создана не страданіями человѣческаго сердца и усиліями человѣческой мысли, а стихійною «властью земли», и не только можетъ, но и должна рушиться, какъ только такая власть будетъ поколеблена новыми условіями быта. Сохраненіе гармоніи народной жизни и возведеніе этой гармоніи отъ простой правды на степень правды, освѣщенной человѣческимъ сознаніемъ и человѣческой совѣстью, «правды-справедливости», представлялось ему возможнымъ лишь при условіи внесенія интеллигенціей въ народную среду «науки о высшей правдѣ», науки, какая должна бы была «прямо, смѣло и широко касаться самыхъ жгучихъ общественныхъ вопросовъ, — тѣхъ самыхъ вопросовъ, до которыхъ додумалась и дошла человѣческая всескорбящая мысль въ ту самую минуту, которую мы переживаемъ». И дѣятельность Успенскаго въ значительной своей части являлась горячимъ призывомъ, обращеннымъ къ русской интеллигенціи, — нести въ народъ эту «науку о высшей правдѣ» и тѣмъ самымъ освободить народную жизнь отъ засариванія ея «старымъ національнымъ и европейскимъ хламомъ», отъ подчиненія всѣмъ роковымъ перипетіямъ капиталистическаго процесса. Этотъ призывъ не остался безъ отклика, но самоотверженные люди, послѣдовавшіе за нимъ, встрѣтили на своемъ пути слишкомъ многочисленныя и серьезныя препятствія, масса общества, мало затронутая работою пробуждавшейся совѣсти, оставалась слишкомъ инертною, — и грандіозная задача, которая была поставлена поколѣніемъ Успенскаго и которой онъ самъ отдалъ свои силы, осталась невыполненной.
«Господинъ Купонъ» безпрепятственно ворвался въ народную жизнь, и правдивому лѣтописцу этой жизни пришлось изображать жестокія опустошенія, производившіяся въ ней хозяйничаньемъ рокового пришельца, рисовать картины новаго «разоренія», на этотъ разъ — разоренія едва сложившагося самостоятельнаго крестьянскаго хозяйства, и задаваться вопросомъ: «что будетъ?» «Не „что дѣлать?“, не „какъ жить на свѣтѣ?“ — этому ужъ не время!» — прибавлялъ Успенскій[1]. Его произведенія становились все мрачнѣе по мѣрѣ того, какъ рѣдѣли ряды благородныхъ борцовъ за массовое счастье и сгущались тучи «ястребовъ», рѣявшихъ надъ русской деревней. Все съ большею горечью изображалъ въ эту пору Успенскій результаты «пустопорожней суеты нашей внутренней жизни и нашей бездѣйствующей совѣсти», съ все возраставшею скорбью звалъ «изъ тоски, тьмы и смерти выбираться на бѣлый свѣтъ, къ живой заботѣ о живомъ». «Наисущественнѣйшій признакъ нашего времени, — писалъ онъ въ этотъ періодъ своей жизни, — настойчивое, грубое стремленіе оберечь только свою личность, свои ничтожныя личныя надобности и желанія и освободиться отъ малѣйшей личной тяготы, налагаемой взаимными отношеніями человѣка къ человѣку». Самъ Успенскій и въ эту мрачную эпоху 80-хъ и начала 90-хъ годовъ съ прежнимъ вниманіемъ слѣдилъ за народною жизнью, съ прежней настойчивостью будилъ общественную совѣсть и голосъ его не утратилъ своей силы. Но эта работа въ конецъ надорвала нервный и уже сильно изломанный жизнью организмъ. Измученный умъ не выдержалъ великой скорби чуткаго сердца и «тьма и смерть», надвинувшіяся на общественную жизнь, поглотили и свѣтлый талантъ Успенскаго…
Теперь изстрадавшійся писатель умеръ, но его произведенія живутъ и трудно предвидѣть то время, когда они могли бы отойти въ область забвенія. «Переходное время», на несообразную продолжительность котораго такъ часто и такъ горько жаловался Успенскій, все еще тянется въ нашей жизни, великая тяжба между новыми идеями и старымъ строемъ все еще остается нерѣшенной и незаконченной. Голосъ писателя, сумѣвшаго соединить въ своемъ міросозерцаніи отстаиваніе интересовъ труда съ защитою цѣлостнаго развитія человѣческой личности и защиту самостоятельности личности съ проповѣдью человѣческой солидарности, сохраняетъ въ этихъ условіяхъ все свое значеніе. Если даже справедливы встрѣчающіяся въ печати утвержденія о наблюдаемомъ за послѣдніе годы ослабленіи интереса читающей публики къ произведеніямъ Успенскаго, то, несомнѣнно, такое ослабленіе можетъ быть только временнымъ и скоропреходящимъ и вмѣстѣ съ начинающимся оживленіемъ общественной жизни долженъ возрасти интересъ и къ произведеніямъ одного изъ самыхъ убѣжденныхъ и чистыхъ проповѣдниковъ обновленія этой жизни. Спеціальныя условія современнаго состоянія русской жизни, придающія произведеніямъ Успенскаго особенно жгучій интересъ, возводящія ихъ на степень необходимой настольной книги русскаго читателя, рано или поздно, конечно, минуютъ, но вмѣстѣ съ ними еще не исчезнетъ значеніе этихъ произведеній. Рѣдкое художественное дарованіе, блещущее въ нихъ, необыкновенная глубина ихъ содержанія и близкое знакомство ихъ автора съ народной жизнью и психологіей, въ связи съ его горячей любовью къ народу и искреннимъ уваженіемъ къ человѣческой личности, — все это надолго обезпечиваетъ Успенскому одно изъ наиболѣе почетныхъ мѣстъ не только въ исторіи русской литературы, но и въ памяти русскаго читателя. Поколѣнія, идущія намъ на смѣну, найдутъ въ его произведеніяхъ не только яркую и правдивую, хотя и не совсѣмъ полную, исторію одной изъ самыхъ многозначительныхъ эпохъ въ развитіи русскаго общества и народа, но и животворный источникъ большого эстетическаго наслажденія и высокихъ нравственныхъ эмоцій. Для насъ же, еще не изжившихъ наслѣдія той эпохи, лѣтописцемъ которой явился Успенскій, онъ и послѣ своей смерти остается не только обаятельнымъ художникомъ, влекущимъ къ себѣ силою глубоко выстраданнаго слова, но и надежнымъ учителемъ въ дѣлѣ «живой заботы о живомъ».
- ↑ См. письмо Успенскаго къ В. М. Соболевскому, приведенное H. K. Михайловскимъ въ мартовской книжкѣ «Р. Богатства».