Палатина Венгерская Александра Павловна (Карнович)/ДО

Палатина Венгерская Александра Павловна
авторъ Евгений Петрович Карнович

Опубл.: 1884. Источникъ: az.lib.ru

Евгений Петрович Карнович

Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий

Палатина Венгерская Александра Павловна

Великая Княжна Александра Павловна. Съ современнаго гравированнаго портрета Нейдля.

I

Среди портретовъ особъ царствующаго дома, развѣшанныхъ по стѣнамъ Романовской галлереи Зимняго дворца, вниманіе посѣтителей обращаетъ на себя портретъ, сдѣланный въ натуральную величину и изображающій молоденькую и хорошенькую дѣвушку. Нарядъ этой дѣвушки отличается чрезвычайною простотою. На ней нѣтъ ни драгоцѣнныхъ камней, ни жемчуга, и только вѣнокъ изъ алыхъ розъ лежитъ на ея пепельно-русыхъ волосахъ, завитыхъ въ большія, разсыпавшіяся по головѣ кудри. Красивое и свѣжее ея личико выражаетъ доброту, а большіе каріе глаза смотрятъ умно, кротко и привѣтливо.

При взглядѣ на портретъ этой дѣвушки, родившейся въ царской семьѣ, невольно приходитъ на мысль, что жизнь ея должна была пройти весело и беззаботно и что судьба самымъ рожденіемъ оградила ее отъ житейскихъ тревогъ и горестей. Но какъ ошибочны такія предположенія: портретъ, о которомъ мы говоримъ — портретъ великой княжны Александры Павловны, а страдальческая ея доля едвали можетъ сравниться съ горькою участью тѣхъ несчастливицъ, которыя являлись въ Божій міръ, повидимому, безъ взякихъ задатковъ для ихъ будущаго счастья. По волѣ судьбы, высокое рожденіе великой княжны, которое, какъ казалось, должно было бы быть залогомъ ея счастія, было, напротивъ, источникомъ горестей, извѣданныхъ ею въ печальной, быстро промелькнувшей жизни…

Императоръ Павелъ Петровичъ отъ перваго брака съ великою княгинею Натальею Алексѣевною, рожденною принцессою Баденъ-Дурлахскою, не имѣлъ дѣтей, такъ какъ великая княгиня, разрѣшившись въ первый разъ отъ бремени мертвымъ ребенкомъ, чрезъ нѣсколько дней послѣ того скончалась. Отъ втораго брака съ императрицею Маріею Ѳеодоровною, рожденною принцессою Виртембергскою, у императора Павла была большая семья. Отъ императрицы Маріи Ѳеодоровны, кромѣ четырехъ сыновей, онъ имѣлъ шесть дочерей, изъ которыхъ старшею была великая княжна Александра Павловна, родившаяся 29-го іюля 1783 года. Младшими ея сестрами были великія княжны: Елена, которая умерла въ самомъ расцвѣтѣ молодости: она родилась въ 1785 году, а скончалась въ 1803 году, будучи въ супружествѣ съ наслѣднымъ герцогомъ Мекленбургъ-Шверинскимъ; Марія, впослѣдствіи герцогиня Саксенъ-Веймарская, достигшая глубокой старости, она родилась въ 1786 году, а скончалась въ 1859 году; Екатерина, бывшая въ супружествѣ въ первомъ бракѣ съ принцемъ Виртембергскимъ, а во второмъ съ принцемъ Ольденбургскимъ; она родилась въ 1788 году, а скончалась въ 1818 году; Ольга, умершая въ младенчествѣ (родилась въ 1792 году, умерла въ 1795 году), и Анна, королева Нидерландская, родившаяся въ 1795 году и скончавшаяся въ преклонныхъ лѣтахъ, въ 1867 году.

Всѣ дочери императора Павла и императрицы Маріи отличались умомъ и добротою сердца и въ болѣе или менѣе значительной долѣ наслѣдовали замѣчательную красоту ихъ матери. Въ этомъ отношеніи среди ихъ выдавалась особенно великая княжна Елена Павловна, которую бабушка ея, императрица Екатерина, постоянно называла Еленою Прекрасною. Александра же Павловна болѣе всѣхъ своихъ сестеръ походила на старшаго своего брата Александра Павловича, лицо котораго въ ранней молодости отличалось женственною пріятностью.

Не радостно встрѣтила бабушка, императрица Екатерина, рожденіе своей первой внучки. Извѣщая объ этомъ извѣстнаго барона Гримма письмомъ изъ Царскаго Села, отъ 16-го августа 1783 года, она писала: «Моя заздравная поминальная книжка на дняхъ умножилась барышнею, которую въ честь ея старшаго брата назвала я Александрою; но, сказать по правдѣ, я несравненно болѣе предпочитаю мальчиковъ, чѣмъ дѣвочекъ». Въ другомъ письмѣ къ Гримму, она замѣчаетъ о той неблагопріятрой порѣ, когда явилась на свѣтъ великая княжна Александра, называя этотъ годъ роковымъ для себя годомъ, такъ какъ сама она была больна и безпокоилась о близкихъ ей людяхъ: о Потемкинѣ, который лежалъ при смерти, и о Ланскомъ, который чуть не сломалъ себѣ шеи при паденіи съ лошади и былъ нездоровъ шесть недѣль. «Вотъ подъ какими неблагопріятными предзнаменованіями родилась Александра Павловна», съ горечью замѣчаетъ императрица, передавъ Гримму о своей болѣзни и объ испытываемыхъ ею безпокойствахъ за другихъ.

Не понравилась Екатеринѣ и наружность новорожденной.

Отъ 27-го сентября 1783 года она писала Гримму: «Александра Павловна существо очень некрасивое, особенно въ сравненіи съ братьями». Но императрица ошибалась, и малютка могла бы замѣтить ей: «Погоди, бабушка, когда я выросту — буду прехорошенькой: ты сама скажешь это», что дѣйствительно впослѣдствіи и говорила императрица.

Иной отзывъ сдѣлала Екатерина о другой, родившейся послѣ Александры внучкѣ: «Малютка эта чрезвычайной красоты, и вотъ почему я назвала ее Еленой», т. е. въ честь троянской красавицы Елены Прекрасной". Императрица весьма цѣнила красоту, и этимъ объясняется предпочтеніе, оказываемое ею постоянно младшей внучкѣ. Императрица насмѣхалась надъ старшей, замѣчая, что двухмѣсячная Елена гораздо умнѣе и живѣе, нежели двухлѣтняя Александра. Не находила императрица красивой и третью свою внучку Марію, родившуюся 3-го февраля 1786 года. Безъ удовольствья встрѣтила она появленіе на свѣтъ и четвертой внучки, родившейся 10-го мая 1788 года. Сообщая объ этомъ Гримму мелькомъ, она не безъ насмѣшки добавляла: «Великая княгиня, слава Богу, разрѣшилась отъ бремени четвертой дочерью, отъ чего она въ отчаяніи и я, чтобъ утѣшить ее, дала новорожденной мое имя».

Не порадовала Екатерину и пятая ея внучка, родившаяся 11-го мая 1792 года. "Великая княгиня — писала она — угостила насъ (nous а régalé) пятой дочерью, у которой плечи почти также широки, какъ у меня. Такъ какъ великая княгиня мучилась родами два дня и двѣ ночи и родила 11-го іюля, въ день праздника св. Ольги, которая была крещена въ Константинополѣ въ 956 году, то я сказала: «Ну, пусть будетъ у насъ однимъ праздникомъ меньше, пусть ея рожденіе и имянины придутся на одинъ день, и такимъ образомъ явилась Ольга». На поздравленіе же Храповицкаго, по случаю рожденія Ольги Павловны, императрица отвѣчала: «Много дѣвокъ, всѣхъ замужъ не выдадутъ». Родившеюся 6-го января 1795 года великою княжною Анною Павловною бабушка тоже не восхищалась и по поводу первой годовщины ея рожденія писала Гримму: «Анна до сихъ поръ столько упряма, сколько толста; вообще три послѣднія не стоятъ пяти первыхъ». Изъ этого видно, что хотя Екатерина и не была рада внучкамъ, но что все же оказывала между ними нѣкоторое предпочтеніе Александрѣ и даже стала любить ее особенно, по мѣрѣ того какъ она подростала.

Великая княжна Александра Павловна съ самаго дѣтства обѣщала быть умной и способной дѣвушкой. Намъ неизвѣстно какъ велось первоначальное ея воспитаніе. До насъ не дошли на счетъ этого тѣ любопытныя инструкціи, какія составляла императрица Екатерина II относительно воспитанія своихъ старшихъ внуковъ Александра и Константина. Очень легко можетъ быть, что такихъ инструкцій для великихъ книженъ даже вовсе не составлялось, такъ какъ въ ту пору женское воспитаніе не было еще предметомъ такихъ заботъ, какія были направлены на воспитаніе мужскаго поколѣнія.

Воспитательницею великой княжны была госпожа Виламова, и, по всей вѣроятности, воспитаніе дѣвушки велось по общепринятой у насъ въ этомъ случаѣ французской системѣ. Относительно младенческихъ лѣтъ Александры сохранились только немногія отрывочныя свѣдѣнія. Такъ, въ 1787 году императрица Екатерина, во время своего путешествія по Россіи, переписываласъ съ крошечною своей внучкою и переписка эта, разумѣется, была только выраженіемъ нѣжности со стороны бабушки. Въ письмахъ своихъ государыня, называя свою внучку «Александрой Павловной», писала, что она, бабушка, любитъ и помнитъ ее и что бабушкѣ пріятно слышать, что внучка ея умница и хорошо учится. Съ своей стороны великая княгиня, Марья Ѳеодоровна, 1-го апрѣля того же года, писала Екатеринѣ, что Александра Павловна продолжаетъ быть прилежной, дѣлаетъ замѣтные успѣхи и начинаетъ переводить съ нѣмецкаго.

На четвертомъ году отъ рожденія въ малюткѣ, великой княжнѣ, появилась страсть къ рисованію, и въ январѣ 1786 года великая княгиня Марія Ѳеодоровна сообщила императрицѣ, путешествовавшей, какъ мы сказали, въ то время по Россіи, что Александра Павловна начала учиться рисовать и что, какъ кажется, она имѣетъ къ этому искусству большія способности.

Впослѣдствіи музыка и пѣніе вошли также въ число тѣхъ предметовъ, которымъ обучалась подроставшая великая княжна, и она въ этихъ искусствахъ обнаружила замѣчательныя способности.

Вотъ въ какихъ словахъ отзывалась императрица объ Александрѣ Павловнѣ въ письмѣ своемъ къ Гримму отъ 18-го сентября 1790 года. Посылая къ нему двѣ гравюры, на которыхъ были представлены ея внуки и внучки, она писала, что первый портретъ изображаетъ великую княжну Александру, которая до шести лѣтъ не была вовсе хорошенькой, но послѣ того, въ продолженіе полутора года, чрезвычайно похорошѣла. Она, по словамъ бабушки, сдѣлалась не только миловидной, но и выросла и сложилась такъ, что кажется старше своихъ лѣтъ. «Она, продолжала императрица, говоритъ на четырехъ языкахъ, хорошо пишетъ и рисуетъ, играетъ на клавесинѣ, поетъ, танцуетъ, понимаетъ все очень легко и обнаруживаетъ въ характерѣ чрезвычайную кротость. Я сдѣлалась предметомъ ея страсти и чтобъ мнѣ нравиться и обратить на себя мое вниманіе, она, кажется, готова кинуться въ огонь».

Сравнивая Александру съ бывшими уже въ 1790 году ея сестрами, императрица отдавала въ отношеніи наружности первенство Еленѣ, замѣчая что она красавица въ полномъ смыслѣ слова, что черты лица ея необыкновенно правильны, что она стройна, проворна и легка — короче, — воплощенная грація. Она была чрезвычайно жива и вѣтрена, имѣла доброе сердце, и за веселость ее любили болѣе чѣмъ всѣхъ ея сестеръ.

Маріи Павловнѣ, по мнѣнію бабушки, слѣдовало бы родиться мальчикомъ: оспа обезобралила ее, черты лица сдѣлались грубы. «Она — настоящій драгунъ, замѣчаетъ Екатерина: ничего не боится, всѣ ея склонности и игры напоминаютъ мальчика, и я не знаю, что изъ нея выйдетъ, самая любимая ея поза — подпереться руками въ бока и такъ прогуливаться».

О младшей въ ту пору внучкѣ, Екатеринѣ, императрица сообщаетъ, что она толстый и большой ребенокъ съ хорошенькими глазками, любитъ сидѣть въ углу; окруживъ себя игрушками, бормочетъ цѣлый день, но не скажетъ ни одного слова, которое заслуживало бы вниманія.

Подроставшая великая княжна не чуждалась даже и литературной дѣятельности и при томъ, — что весьма замѣчательно — даже печатной. Такъ, въ изданномъ въ 1796 году Мартыновымъ сборникѣ подъ названіемъ «Музы» были помѣщены два ея перевода: одинъ въ іюльской книжкѣ (стр. 24-25), безъ подписи, и другой въ сентябрьской (стр. 187—188), подписанный буквой А.

Первый изъ этихъ переводовъ былъ озаглавленъ: «Бодрость и благодѣяніе одного крестьянина». Разсказу объ этомъ предшествуютъ замѣчанія, что «великодушіе не въ одномъ высокомъ рожденіи обитаетъ» и что «благородныя чувствованія находятся нерѣдко въ самомъ низкомъ состояніи». Разсказъ же заключается въ томъ, что одинъ крестьянинъ, во время пожара, оставилъ все свое имущество на жертву пламени, чтобъ вынести больного сосѣда, который не могъ встать, и спасъ его жизнь съ опасностью собственной. Къ этому разсказу прибавлено слѣдующее примѣчаніе издателя: «Какъ лестно было бы для меня объявить имя особы, трудившейся въ переводѣ сей піесы?.. Но скромность, когда ее требуютъ, должна быть священнымъ для меня закономъ».

Другой переводъ великой княжны озаглавленъ: «Долгъ человѣчества», Въ немъ разсказывается, какъ пріѣхавшему въ Лондонъ молодому художнику ремесленникъ уступилъ «половину своего дома». Когда же художникъ захворалъ, то ремесленникъ, чтобъ помочь ему, началъ вставать ранѣе и ложиться позже, постоянно заботясь о немъ. Художникъ выздоровѣлъ и, получивъ «нарочитую» сумму, пожелалъ заплатить долгъ ремесленнику, но послѣдній отказался, сказавъ своему постояльцу. «Долгомъ симъ вы обязаны первому честному человѣку, коего вы обрящете въ несчастій». Къ этому разсказу сдѣлана слѣдующая, отмѣченная буквою «А», приписка: «похвально подражать сему ремесленнику».

Великія княжны Александра и Елена занимались также художествами. Когда 2-го іюля 1786 года онѣ прислали въ академію художествъ свои труды, то издатель «Музъ», спросивъ въ стихахъ, обращенныхъ къ царевнамъ, «что лестны ихъ судьбины», продолжалъ:

Но нѣтъ, не мягко вамъ на пухѣ,

Не сладки вамъ струи Невы,

Все какъ-то нѣтъ веселья въ духѣ,

Коль вы ничѣмъ не заняты.

Изъ дальнѣйшихъ строфъ этого стихотворенія видно, что великія княжны рисовали и лѣпили изъ воску. Способность къ этимъ искусствамъ онѣ наслѣдовали отъ своей матери.

Танцы великихъ княженъ были тоже предметомъ тогдашнихъ стиховъ. Такъ, Державинъ, 26-го декабря 1795 года, напечаталъ въ «Музахъ»: «На случай русской пляски ихъ императорскихъ высочествъ великихъ княженъ Александры и Елены Павловны», стихотвореніе, начинавшееся:

По слѣдамъ Анакреона я хотѣлъ воспѣть Харптъ.

Далѣе Державинъ разсказываетъ, что къ нему явился Фебъ и спросилъ его — зрѣлъ ли онъ Харитъ?

Словомъ зрѣлъ ли ты картины.

Непостижныя уму?

Видѣлъ внукъ Екатерины,

Я отвѣтствовалъ ему.

Богъ Парнаса усмѣхнулся,

Давъ мнѣ лиру, отлетѣлъ,

Я струнамъ ея коснулся

И младыхъ Харитъ воспѣлъ.

Не успѣла еще Александра Павловна перейти за предѣлы самаго нѣжнаго дѣтскаго возраста, какъ уже сдѣлалась предметомъ политическихъ разсчетовъ со стороны своей бабушки.

Начавшаяся съ 1789 года французская революція принимала все болѣе и болѣе грозные размѣры. Не безъ боязни смотрѣла состарѣвшаяся Екатерина на тѣ ужасныя послѣдствія, которыми угрожала монархіямъ поднявшаяся во Франціи буря. Въ виду приближавшейся опасности, императрица старалась сблизиться съ европейскими государями, и попытку такого сближенія начала она сношеніями съ шведскимъ королемъ Густавомъ III. Не смотря на заключеніе съ Швеціей), 14-го августа 1790 года, верельскаго мира, между Екатериною II и Густавомъ III не существовало дружелюбныхъ отношеній, но вдругъ отношенія эти перемѣнились въ виду тѣхъ обстоятельствъ и тѣхъ соображеній, о которыхъ упомянуто выше. Для противодѣйствія успѣхамъ французской революціи императрица поспѣшила заключить съ королемъ, въ городѣ Дронтингольмѣ, дружественный трактатъ, по которому Густаву III со стороны петербургскаго кабинета была назначена значительная денежная помощь, съ тѣмъ, чтобы выданныя ему русскія деньги были употреблены для военныхъ дѣйствій противъ революціонной Франціи.

Король съ полною готовностью приступилъ къ этому договору, но не успѣлъ ничего сдѣлать, такъ какъ неожиданная смерть разрушила его планы.

II

Съ извѣстіемъ о трагической кончинѣ Густава Ш, смертельно раненаго Анкерстремомъ въ стокгольмской оперной залѣ во время маскарада, и о вступленіи на престолъ его преемника Густава IV пріѣхалъ въ Петербургъ генералъ графъ Клингспорръ. Бесѣдуя на единѣ съ императрицей, онъ сообщилъ ей, между прочимъ, что покойный король имѣлъ намѣреніе породниться съ русскимъ императорскимъ домомъ, женивъ своего единственнаго сына на одной изъ внучекъ Екатерины.

Встрѣчаются, впрочемъ, извѣстія, по которымъ первая мысль о бракѣ великой княжны Александры Павловны съ наслѣдникомъ шведскаго престола принадлежала непосредственно самой Екатеринѣ съ добавленіемъ, что будто бы такой предполагаемый бракъ былъ однимъ изъ секретныхъ условій верельскаго мира. Съ своей стороны императрица въ одномъ изъ писемъ къ Гримму замѣчала, что бракъ Густава IV съ одною изъ русскихъ великихъ книженъ долженъ былъ состояться согласно желанію самого Густава III. Какъ бы то, впрочемъ, ни было, но переговоры о немъ начались, и Екатерина не только весьма благосклонно отвѣчала на завленіе Клингспорра, но и твердо рѣшилась осуществить предположеніе Густава III. Помимо вопроса о союзѣ съ Швеціей) противъ Франціи, Екатерина имѣла въ виду, что посредствомъ родственной связи она, при молодости Густава IV, утвердитъ свое вліяніе въ Швеціи.

Съ своей стороны дядя Густава IV, Карлъ герцогъ Зюндерманландскій, назначенный регентомъ государства до совершеннолѣтія короля, узнавъ отъ Клингспорра о готовности Екатерины породниться съ королевско-шведскимъ домомъ, видѣлъ въ предполагаемомъ родственномъ союзѣ между двумя владѣтельными домами выгоды для Швеціи, почему и принялся съ жаромъ за сватовство своего племянника. Прежде однако оффиціальнаго приступа къ этому дѣлу регентъ отправилъ въ Петербургъ барона Вителя, крещенаго еврея, человѣка чрезвычайно ловкаго и расторопнаго. Вителю не было дано никакого дипломатическаго званія, а только поручено было повести частнымъ образомъ, и при томъ секретно, предположенное сватовство. Императрица, однако, отказалась вступить въ какіе либо прямые переговоры съ Вителемъ, почему и поручила князю Зубову объясниться съ нимъ, приказавъ заявить, что ея величество съ удовольствіемъ приметъ оффиціальное предложеніе о бракѣ, сдѣланное ей непосредственно самимъ регентомъ.

Пока дѣло остановилось на этомъ.

Въ октябрѣ 1793 года, по случаю бракосочетанія великаго князя Александра Павловича, прибылъ изъ Стокгольма въ Петербургъ съ поздравленіемъ отъ регента графъ Стенбокъ, и онъ оффиціально началъ переговоры о бракѣ короля съ старшею изъ великихъ княженъ.

Екатерина была чрезвычайно довольна этимъ, и Александру Павловну стали учить шведскому языку а императрица начала подготовлять ее къ мысли, что она будетъ женою Густава IV и королевой шведскою. Десятилѣтней дѣвочкѣ принялись выхвалять ея жениха, влюблять ее въ него и показывать безпрестанно портретъ Густава. Подъ вліяніемъ всего этого она заочно полюбила его. Однажды императрица раскрыла при ней портфель съ портретами тогдашнихъ жениховъ-принцевъ и, шутя, сказала внучкѣ, чтобъ она выбрала себѣ одного изъ нихъ. На щекахъ дѣвочки вспыхнулъ румянецъ, и она показала на портретъ Густава.

Императрицѣ понравился этотъ выборъ: она видѣла, что подготовка ею Александры достигла своей цѣли, и когда, во время пребыванія въ Петербургѣ Стенбока, дѣло о бракѣ великой княжны нѣсколько наладилось, то императрица, желая ускорить этотъ бракъ, отправила посломъ въ Швецію графа Сергѣя Петровича Румянцева. Но намѣреніямъ императрицы на этотъ разъ не суждено было сбыться, такъ какъ между ею и регентомъ возникло неудовольствіе, и регентъ не питалъ уже къ предполагаемому браку своего племянника того сочувствія, какое онъ выражалъ прежде. Неудовольствіе же это произошло по слѣдующей причинѣ.

III

Усерднымъ сторонникомъ Россіи въ Швеціи былъ въ ту пору генералъ Армфельдъ, пользовавшійся большимъ вліяніемъ на короля Густава III, а потомъ и на его сына. Румянцевъ, для осуществленія возложеннаго на него порученія, вошелъ въ самыя близкія сношенія съ Армфельдомъ. Между тѣмъ регентъ открылъ составленный въ Стокгольмѣ заговоръ, который клонился къ тому, чтобъ, уничтоживъ въ Швеціи королевскую власть, ввести республиканское правленіе по образцу Сѣверо-Американскихъ штатовъ. Участникомъ въ этомъ заговорѣ оказался и Армфельдъ. Вслѣдствіе этого, онъ со многими изъ своихъ приверженцевъ принужденъ былъ бѣжать изъ Швеціи. Надъ нимъ былъ учрежденъ заочный судъ, который и приговорилъ его къ смертной казни съ тѣмъ, чтобы имѣніе его было конфисковано. Въ исполненіе такого приговора на одной изъ стокгольмскихъ площадей былъ поставленъ позорный столбъ, на которомъ вывѣсили объявленіе о состоявшемся надъ Армфельдомъ судебномъ приговорѣ. Спустя нѣкоторое время послѣ этого, Армфельдъ появился въ Россіи. Тщетно регентъ настаивалъ на выдачѣ Армфелъда; императрица не только не желала исполнить это требованіе, но даже оказывала Армфельду знаки особаго своего вниманія.

Регентъ былъ крайне раздосадованъ такимъ недружелюбнымъ образомъ дѣйствій со стороны Екатерины и въ отместку ей рѣшился разстроить столь желаемый ею бракъ.

Вообще же первоначальный ходъ дѣла о сватовствѣ всего лучше видѣнъ изъ письма завѣдывавшаго иностранными дѣлами графа Моркова, который, 17 апрѣля 1794 года, писалъ Румянцеву въ Стокгольмъ слѣдующее: «Что касается брака, то вотъ исторія этого дѣла отъ начала до настоящей минуты. О немъ идетъ рѣчь со времени посылки Клингспорра, пріѣзжавшаго сюда съ извѣщеніемъ о вступленіи на престолъ молодаго короля. Онъ закинулъ объ этомъ нѣсколько словъ. Графъ Стакельбергъ получилъ приказаніе разработывать эту мысль, онъ постарался возбудить къ тому желаніе въ молодомъ королѣ чрезъ окружающихъ его. Графъ Стакельбергъ писалъ, что онъ вполнѣ успѣлъ въ этомъ. Регентъ въ своихъ письмахъ говорилъ объ этомъ обиняками, но со времени прибытія графа Стакельберга дѣло приняло характеръ формальныхъ переговоровъ. Регентъ писалъ въ ясныхъ выраженіяхъ. Затѣмъ отъ регента получено было новое письмо, въ которомъ онъ говорилъ о своемъ желаніи, чтобы этотъ брачный проектъ сталъ поскорѣе гласнымъ для того, чтобы заставить молчать тѣхъ, которые стараются распускать слухъ, будто бы между обоими государствами готовится совершенный разрывъ. Регентъ смягчалъ императрицу приманкою этого брака. Дѣйствительно, она не видитъ въ немъ ничего столь привлекательнаго для своей внучки, чтобы могла пожертвовать для достиженія этой цѣли иными соображеніями, каковы возбуждаемыя иностранными дѣлами, стоящими теперь на очереди».

Чтобъ положить конецъ сватовству короля къ великой княжнѣ Александрѣ Павловнѣ, регентъ началъ устроивать его бракъ съ одной изъ принцесъ мекленбургскаго дома. Сватовство это кончилось заочнымъ обрученіемъ Густава съ принцессой, о чемъ и были извѣщены всѣ европейскіе дворы, а графу Шверину регентъ приказалъ отравиться въ Петербургъ, чтобъ сообщить императрицѣ о предстоящемъ бракѣ Густава IV. Недовольная этимъ императрица приказала выборгскому губернатору не пропускать далѣе графа Шверина и предложить ему возвратиться въ Стокгольмъ. Выраженіе неудовольствія государыни, если вѣрить изданной въ 1820 году въ Парижѣ книгѣ подъ заглавіемъ: «Les Cours du Nord», не ограничилось этою оскорбительною для регента мѣрою, такъ какъ она приказала разослать дипломатическую ноту, изумившую всю Европу. Въ этой нотѣ регентъ шведскаго королевства не только обвинялся въ сношеніяхъ съ убійцами французскаго короля Людовика XVI, но и въ томъ, что принималъ участіе въ убійствѣ своего брата, Густава III.

Если дѣйствительно была разослана такая нота, то обвиненіе, выставленное въ ней противъ регента, могло основываться на той молвѣ, будто бы ему обѣщали субсидію изъ Франціи отъ комитета общественной безопасности.

По поводу затрудненій со стороны регента къ заключенію предполагаемаго брака, Екатерина отъ 10-го апрѣля 1795 года, писала Гримму, что покойный король Густавъ III хотѣлъ женить своего наслѣдника на одной изъ старшихъ ея внучекъ, и издалъ нѣсколько законовъ съ цѣлью облегчить предполагаемый бракъ, а также предрасположилъ къ этому сына, который только о томъ и думалъ. «Невѣста, продолжала Екатерина, могла бы спокойно ожидать совершеннолѣтія жениха, потому что ей было только одиннадцать лѣтъ, и утѣшиться, если бракъ съ нимъ не состоялся, потому что тотъ будетъ въ убыткѣ, кто не женится на ней. Скажу смѣло, что трудно найти равную ей по красотѣ, талантамъ и любезности, не говоря уже о приданомъ, которое одно могло-бы быть для бѣдной Швеціи предметомъ немаловажнымъ, сверхъ того и миръ утвердился бы на многіе годы. Но человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ, да и нельзя расположить къ себѣ выходками и оскорбленіями — добавляетъ императрица, намекая на поступки регента и шведскаго посланника въ Петербургѣ барона Стединга — да и еще есть условіе: чтобъ женихъ-король понравился невѣстѣ».

Окончательное же разстройство брака регентомъ чрезвыайно раздражило императрицу, и письмо ея къ Гримму, отъ 4-го октября 1795 года, лучше всего выражаетъ то настроеніе духа, въ какомъ, по этому случаю находилась императрица. Она писала: "Поздравляю васъ съ тѣмъ, что 1-го ноября будетъ объявленъ бракъ молодаго шведскаго короля съ чрезвычайно-некрасивой и горбатой дочерью вашего друга — герцогини Мекленбургской. Говорятъ, впрочемъ, что, не смотря на ея некрасивость и горбъ, она мила. Если бы регентъ-якобинецъ — пишетъ далѣе разсерженная Екатерина — былъ частное лицо, то я отколотила бы его палкою за то, что онъ не сдержалъ своего слова, не снесясь со мною по настоящему дѣлу. Не только графъ Стенбокъ говорилъ отъ имени регента и короля-ребенка и не одной мнѣ, но и каждому, кто хотѣлъ слушать, что онъ былъ посланъ сюда для того, чтобъ, согласно волѣ покойнаго короля, устроить бракъ молодаго государя съ Александрою. Посланникъ Стедингъ въ продолженіе многихъ лѣтъ разсказывалъ то же самое. Различіе религій не должно было препятствовать этому дѣлу, спасительному для обоимъ государствъ.

«Пусть регентъ ненавидитъ меня, пусть онъ выискиваетъ случая и обмануть — въ добрый часъ! Но зачѣмъ онъ женитъ своего питомца на кривобокой дурняшкѣ? Чѣмъ король заслужилъ такое жестокое наказаніе, тогда какъ онъ думалъ жениться на невѣстѣ, о красотѣ которой всѣ говорятъ въ одинъ голосъ».

Продолжая это письмо, императрица поручаетъ Гримму собрать свѣдѣнія о всѣхъ младшихъ сыновьяхъ германскихъ владѣтелей, чтобъ она могла имѣть полный ихъ списокъ и выбрать изъ нихъ жениховъ, сколько ей будетъ нужно для ея невѣстъ, а затѣмъ окончательные выборы должны были произвести сами невѣсты, причемъ, по мнѣнію Екатерины, каждая изъ нихъ составитъ счастье своего мужа. Приэтомъ императрица, указывая прежде всего на младшихъ принцевъ готскаго и кетенскаго, внушаетъ Гримму, чтобъ онъ содержалъ въ тайнѣ данное ему порученіе, добавляя, что ей нужно не царствующихъ, а такихъ, у которыхъ были бы только плащъ да шпага.

Екатерина была чрезвычайно оскорблена тѣмъ, что ея внучкѣ, русской великой княжнѣ, была предпочтена какая-то неизвѣстная нѣмецкая принцесса. Посланному, въ іюнѣ 1796 года, изъ Стокгольма въ Петербургъ съ извѣщеніемъ о помолвкѣ короля съ принцессою мекленбургскою графу Шверину, императрица, какъ мы уже сказали, готовила самую недружелюбную встрѣчу. Графъ было уже приближался къ Петербургу, когда получилъ увѣдомленіе, что императрица не желаетъ принять его, и, вслѣдствіе этого, долженъ былъ возвратиться назадъ. Съ своей стороны, Екатерина отправила въ Мекленбургъ своихъ агентовъ, которые должны были повести дѣло такъ, чтобы принцесса формально отказалась отъ вступленія въ бракъ съ Густавомъ IV. Въ то же время въ Петербургѣ стали готовиться къ войнѣ со Швеціею. Но вскорѣ обстоятельства нѣсколько измѣнились: до императрицы дошла вѣсть, что король, ссылаясь на нездоровье, проситъ регента отсрочить бракъ до его совершеннолѣтія. Такъ какъ нельзя было разсчитывать вполнѣ на успѣхъ отъ такой перемѣны, то императрица стала заботиться о томъ, чтобъ пріискать своей внучкѣ жениха и помимо Густава IV. Поручая это дѣло Гримму, она, послѣ брака великихъ князей Александра и Константина, писала ему слѣдующее: «Теперь мнѣ женить некого, но у меня остается пять дѣвицъ, изъ которыхъ младшей только годъ, а старшая уже невѣста. Она и слѣдующая за нею ея сестра прекрасны какъ день, и все соотвѣтствуетъ въ нихъ ихъ красотѣ: обѣ онѣ, по отзывамъ всѣхъ, восхитительны. Имъ нужно искать жениховъ съ фонаремъ въ рукѣ. Непригожіе и глупые будутъ исключены изъ числа жениховъ, но бѣдность не будетъ считаться порокомъ. Внутреннія ихъ качества должны соотвѣтствовать наружнымъ. Если вы найдете что-либо подходящее на рынкѣ, извѣстите меня о такой покупкѣ, но она должна получить одобреніе шотландскаго пэра, потому что отзывъ вашъ будетъ подозрителенъ, такъ какъ вы отъ рожденія заражены любовью къ нѣмецкимъ высочествамъ».

Между тѣмъ въ самой Швеціи образовалась значительная партія, преимущественно изъ придворныхъ, недовольная регентомъ и сочувствовавшая Россіи. Сторонники этой партіи распускали слухъ, что король заочно, по однимъ только письмамъ и портрету, страстно влюбился въ великую княжну Александру Павловну; что препятствіемъ къ браку этой молодой и прекрасной четы служитъ регентъ, который торопится женитьбою короля на принцессѣ мекленбургской, предвидя, что Густавъ, сдѣлавшись самостоятельнымъ по достиженіи совершеннолѣтія, изберетъ себѣ въ супруги великую княжну, съ бабушкою которой регентъ былъ не въ ладахъ. Екатерина, узнавъ о дѣйствіяхъ въ пользу Россіи упомянутой партіи, отправила въ Стокгольмъ барона Будберга, только что вернувшагося изъ Германіи, откуда онъ привезъ въ Петербургъ трехъ принцессъ саксенъ-кобургскихъ, изъ которыхъ великій князь Константинъ Павловичъ долженъ былъ выбрать себѣ невѣсту. Успѣхъ Будберга по части сватовства надоумилъ императрицу — поручить ему завести переговоры о бракѣ Густава IV съ Александрой Павловной. При Будбергѣ находился очень ловкій господинъ, по фамиліи Крестинъ, родомъ французъ. Онъ съумѣлъ поддѣлаться къ регенту, увѣряя, что императрица чрезвычайно любитъ и уважаетъ герцога и что если она выказала ему свой гнѣвъ, то это произошло единственно отъ того простительнаго раздраженія, которое овладѣло ею, когда она увидѣла, до какой степени внучка ея была огорчена, узнавъ о невозможности выйдти замужъ за Густава IV. Въ заключеніе Крестинъ просилъ регента только объ одномъ — отложить бракъ короля до его совершеннолѣтія, предоставивъ ему самому полную свободу избрать подругу жизни.

Герцогъ согласился исполнить послѣднее предложеніе въ виду того, что отказъ въ настоящемъ случаѣ можетъ вызвать вооруженное столкновеніе Россіи съ Швеціею и кромѣ того побудитъ русскій дворъ поддерживать въ Швеціи тѣ безпокойства, которыя слишкомъ тревожили его. Въ то же время регента не покидала мысль о той опасности, какая должна грозитъ Швеціи, если посредствомъ брака Густава IV съ русскою великою княжною еще болѣе усилится тамъ вліяніе императрицы. Регенту казалось, что тогда королевство шведское будетъ въ сущности ничѣмъ инымъ, какъ только русскою провинціею. Сообразивъ все это обстоятельно, герцогъ поднялся на хитрость и сталъ, повидимому, склоняться на предложеніе Крестина. Будбергъ поспѣшилъ послать объ этомъ депешу императрицѣ, а Крестинъ письмо госпожѣ Гюсъ, актрисѣ французскаго театра въ Петербургѣ, бывшей въ самыхъ близкихъ сношеніяхъ съ графомъ Морковымъ, за вѣдывавшимъ иностранными дѣлами и усердно хлопотавшимъ о бракѣ короля съ великою княжною. Между Стокгольмомъ и Петербургомъ завязалась теперь самая дѣятельная и чрезвычайно дружеская переписка, исходомъ которой было изъявленное регентомъ согласіе на то, чтобы король принялъ приглашеніе императрицы пріѣхать къ ней въ гости въ Петербургъ. Приэтомъ регентъ заявилъ, что онъ самъ будетъ сопровождать его величество при предстоящей поѣздкѣ.

Въ половинѣ августа регентъ и король, въ сопровожденіи многочисленной и блестящей свиты, отправились въ Петербургъ. Они ѣхали туда какъ будто бы инкогнито, такъ какъ регентъ явился въ Петербургъ подъ именемъ графа Ваза, а король — графа Гага, принявъ эту фамилію отъ названія одного изъ загородныхъ королевскихъ замковъ.

IV

Отправившемуся въ Петербургъ королю-жениху шелъ восемнадцатый годъ. Онъ родился 2-го ноября 1778 года. О рожденіи его ходили странные слухи, подтверждавшіеся особыми обстоятельствами супружеской жизни его отца, короля Густава III, который былъ съ 1766 года женатъ на сестрѣ датскаго короля Христіана VII. Разсказы эти перешли въ печать и заключаются въ слѣдующемъ.

Густавъ III и братъ его Карлъ XIII не имѣли возможности доставить наслѣдниковъ шведской коронѣ, и, кромѣ того, первый изъ нихъ жилъ съ своею супругою не въ ладахъ. По возвращеніи въ 1777 году изъ Петербурга, куда Густавъ III ѣздилъ въ гости къ императрицѣ Екатеринѣ, онъ примирился съ королевою. Примиреніе это сопровождалось большими празднествами, а въ слѣдующемъ году разнеслась молва о беременности королевы. Въ октябрѣ мѣсяцѣ этого года, король созвалъ въ Стокгольмъ государственные чины съ тою цѣлью, чтобы когда, во время ихъ собранія, родится наслѣдникъ престола, они явились въ качествѣ воспріемника отъ купели новорожденнаго принца. Ожиданія короля сбылись, такъ какъ 2-го ноября пушечные выстрѣлы возвѣстили жителямъ Стокгольма, что королева разрѣшилась отъ бремени сыномъ, наслѣдникомъ престола, которому при крещеніи дали имя Густава-Адольфа.

Вскорѣ, однако, разнеслась молва, что новорожденный младенецъ не сынъ короля, и появленіе его на свѣтъ стали объяснять такимъ образомъ. Говорили, что Густавъ III, не пользуясь правами супруга, уговорилъ королеву сблизиться съ самымъ искреннимъ его другомъ, красавцемъ барономъ Мункомъ. Но королева, воспитанная въ правилахъ строгой нравственности, не рѣшилась на это. Король продолжалъ убѣждать ее, настаивая на интересахъ государства и королевской фамиліи, требовавшихъ появленія на свѣтъ наслѣдника престола. Наконецъ, молодая королева согласилась съ тѣмъ только условіемъ, чтобъ бракъ ея съ королемъ былъ расторгнутъ и чтобы послѣ этого она сдѣлалась законной супругой барона Мунка. Густавъ III принялъ предложеніе королевы, и сохранилось извѣстіе, что въ тотъ день, когда онъ праздновалъ свое примиреніе съ королевою, былъ совершенъ бракъ ея съ барономъ Мункомъ, послѣ чего въ обычный срокъ родился наслѣдникъ шведской короны. Въ память этого событія король заказалъ статуи двухъ извѣстныхъ въ древности друзей Кастора и Поллукса, изъ которыхъ одному ваятель долженъ былъ придать черты короля Густава III, а другому черты барона Мунка.

Разсказъ объ обстоятельствахъ рожденія короля подтверждается письмомъ Екатерины къ Гримму, отъ 5-го апрѣля 1795 года. Сообщая, что Армфельду было извѣстно о томъ, что умирающій Густавъ III поручилъ Екатеринѣ своего сына, она добавляетъ: что Армфельдъ зналъ также и о томъ, что Екатерина еще и прежде принимала сторону этого ребенка противъ всѣхъ враговъ и говорила покойному королю и всѣмъ, кто только хотѣлъ слушать, что если отецъ признаётъ ребенка за своего сына, то никто ужъ не имѣетъ права оспаривать этого, тѣмъ болѣе, что король имѣетъ болѣе власти, чѣмъ всякій другой отецъ.

Густавъ III чрезвычайно заботился о сынѣ бывшей своей супруги, и старался на каждомъ шагу окружать его королевскою пышностію. За ребенкомъ былъ самый тщательный уходъ. Рѣдко вывозили его изъ дворца на прогулку, да и то въ сопровожденіи отряда легкой кавалеріи. Особенное вниманіе было обращено на физическое воспитаніе маленькаго принца, и для того, чтобы закалить здоровье ребенка, его каждый день опускали въ самую холодную воду и держали въ ней до тѣхъ поръ, пока тѣло его дѣлалось совершенно синимъ. Едва лишь сталъ подростать Густавъ-Адольфъ, какъ король началъ возить его съ собою по всѣмъ областямъ Швеціи, гдѣ малюткѣ воздавали королевскія почести.

Воспитателемъ Густава IV былъ сперва баронъ Спарре, пожалованный, при полученіи такого важнаго назначенія, сенаторомъ; но баронъ не отличался способностями по педагогической части, а между тѣмъ стремился къ тому, чтобы безусловно распоряжаться и воспитаніемъ и личностію ввѣреннаго его попеченіямъ ребенка. Вслѣдствіе этого между королемъ Густавомъ III и барономъ Спарре происходили безпрестанныя столкновенія, окончившіяся тѣмъ, что Спарре былъ, въ 1788 году, замѣненъ графомъ Гилленштольпе, помощникомъ котораго былъ назначенъ графъ Вонде. Затѣмъ воспитатели подроставшаго принца мѣнялись довольно часто, и послѣднимъ былъ баронъ Армфельдъ. Всѣ они чрезвычайно ошибочно вели нравственное развитіе мальчика, неустанно внушая ему, что онъ призванъ провидѣніемъ властвовать надъ народомъ, который безусловно долженъ повиноваться его волѣ. Въ то же время духовные наставники королевича вселяли въ него религіозный фанатизмъ лютеранскаго склада, указывая ему на превосходство лютеранской церкви надъ всѣми христіанскими вѣроисповѣданіями. Они погружали его въ лютеранскій мистицизмъ, занимаясь съ нимъ толкованіями пророчествъ и апокалипсиса. Особенную ненависть внушали ему наставники къ греческой церкви и, подъ вліяніемъ ихъ толковъ, Густавъ смотрѣлъ на нее не только какъ на церковь, соотвѣтствующую менѣе чѣмъ католическая основамъ христіанскаго ученія, но почти какъ на какую-то представительницу языческой религіи. Наставники принца, между прочимъ, научили его смотрѣть на французскій народъ, не покорявшійся передъ королевскою властію, какъ на звѣря-чудовище, предреченнаго сочинителемъ апокалипсиса и который впослѣдствіи, по пророчеству Даніила, долженъ быть стертъ съ лица земли никѣмъ инымъ, какъ имъ, Густавомъ. Они убѣждали его въ томъ, что Анкарстремъ рѣшился на цареубійство по наущенію французскихъ террористовъ. На восьмомъ году отъ рожденія, Густавъ былъ отданъ въ упсальскій университетъ, и тотчасъ же тамъ заговорили о немъ, какъ о какомъ-то небываломъ еще чудѣ, а на двѣнадцатомъ году отъ рожденія онъ былъ избранъ канцлеромъ этого ученаго и учебнаго учрежденія.

Смерть Густава III застала его преемника только четырнадцатилѣтнимъ подросткомъ. Разсказываютъ, что въ предсмертномъ горячечномъ бреду короля вырывались слова, намекавшія на таинственное происхожденіе его наслѣдника. Съ своей стороны шведскіе вельможи хотѣли отстранить Густава-Адольфа отъ короны, предложивъ ее герцогу Зюндерзіанландскому съ тѣмъ условіемъ, чтобъ онъ утвердилъ конституцію 1772 года. Но раздоръ въ этой партіи и нежеланіе регента произвести такой переворотъ сохранили корону за Густавомъ ІV.

При такой подготовкѣ воспитаніемъ, о которой мы сейчасъ сказали, юноша-король ѣхалъ въ Россію безъ твердоопредѣленныхъ намѣреній. Онъ былъ предупрежденъ противъ религіи своей невѣсты, и бракъ его съ русскою великою княжною долженъ былъ главнымъ образомъ, а пожалуй и единственно, зависѣть отъ того впечатлѣнія, какое произведетъ красота невѣсты на его слишкомъ еще молодое сердце. Но регентъ твердо рѣшился противодѣйствовать предполагаемому браку и едва ли не затѣмъ только и отправился въ Петербургъ, чтобъ надѣлать императрицѣ самыхъ чувствительныхъ непріятностей.

V

Пріѣхавъ въ Петербургъ 13-го августа 1796 года, король и регентъ остановились въ домѣ шведскаго посланника, барона Стединга.

Въ эту пору великой княжнѣ шелъ только четырнадцатый годъ. Она была высока ростомъ и чрезвычайно стройна. Черты лица ея были правильны, а роскошные локоны пепельнаго цвѣта придавали особую прелесть ея необыкновенно свѣженькому личику. Въ продолженіе четырехъ лѣтъ она много хорошаго наслышалась о Густавѣ, и онъ въ ея еще дѣтской головкѣ былъ предметомъ первой любви и первыхъ дѣвическихъ мечтаній. Густавъ не выдавался поразительною, красотою, но былъ миловидный юноша: высокій ростомъ, прекрасно сложенный и отличался благородною осанкой. Что-то гордое, самоувѣренное, было во всей его фигурѣ. Вообще же онъ былъ очень привлекателенъ, соединяя въ себѣ и простоту юноши, и величіе короля.

Всѣ въ Петербургѣ знали, зачѣмъ собственно пріѣхалъ Густавъ, и какъ, только разнеслась вѣсть объ его прибытіи, весь городъ пришелъ въ движеніе: всѣ желали взглянуть на него не только какъ на короля, но и какъ на жениха.

Екатерина была чрезвычайно довольна начавшимся сватовствомъ и въ знакъ своего особеннаго благоволенія пожаловала упомянутому уже нами французу Крестину, негласно занимавшемуся этимъ дѣломъ, 300 душъ крестьянъ и чинъ надворнаго совѣтника.

Государыня, жившая до пріѣзда въ Царскомъ Селѣ и заранѣе извѣщенная о прибытіи Густава королевскимъ шталмейстеромъ графомъ Швериномъ, поспѣшила пріѣхать въ Петербургъ и, проживъ нѣсколько дней въ Таврическомъ дворцѣ, переселилась въ Зимній дворецъ, чтобы принять тамъ короля и давать въ Эрмитажѣ въ честь его блестящіе праздники. При первомъ свиданіи съ Густавомъ она была отъ него въ восхищеніи, и, какъ говорила своимъ приближеннымъ, сама влюбилась въ него.

Сообщая Гримму о пріѣздѣ Густава, императрица писала, что онъ имѣетъ величественную и привлекательную наружность, что на лицѣ его выражаются умъ и пріятность. По словамъ Екатерины, онъ былъ «рѣдкій молодой человѣкъ» и безъ сомнѣнія — добавляла она — въ настоящее время ни одинъ тронъ въ Европѣ не можетъ похвалиться такими надеждами, какъ шведскій. Съ добрымъ сердцемъ король, по наблюденію императрицы, соединялъ утонченную вѣжливость, благоразуміе и сдержанность, болѣе нежели сколько можно было бы ожидать, судя по его лѣтамъ. Короче сказать, Екатерина находила Густава очаровательнымъ юношею. Нѣсколько позднѣе она такъ описывала короля: «наружность его прелестна, черты лица прекрасныя и правильныя, глаза большіе и живые, осанка величественна, онъ довольно высокъ ростомъ, но худощавъ и проворенъ. Онъ любитъ прыгать и танцовать и вообще охотникъ до тѣлесныхъ упражненій, въ которыхъ проявляетъ ловкость». Екатерина считала его лучшимъ изъ всѣхъ современныхъ ей государей, подающимъ большія надежды, и думала, что ему не достаетъ только опытности и обстановки умными людьми.

Одновременно съ этимъ, графъ À. Р. Воронцовъ въ тагихъ словахъ описываетъ Густава IV: «король строенъ, средняго роста, волосы у него рыжіе; въ физіономіи его особенно выдаются большіе глаза подъ цвѣтъ волосъ, по они выражаютъ только хладнокровіе».

Представляясь въ первый разъ императрицѣ, король, почтительно подойдя къ ней, хотѣлъ поцѣловать у ней руку, но государыня не допустила его до этого.

— Я никогда не забуду — сказала Екатерина, что графъ Гага — король.

— Если ваше величество — возразилъ па это находчивый юноша — не желаете дозволить мнѣ такой чести какъ императрица, то дозвольте, по крайней мѣрѣ, эту честь какъ женщина, къ которой я исполненъ не только уваженія, но и удивленія.

Затѣмъ Густаву предстояло свиданіе съ Александрой, а у ней въ ту пору, какъ нарочно, было большое горе. 14-го числа пропала ея собачка, и она проплакала весь вечеръ этого дня и все слѣдующее утро. Глаза ея отъ слезъ сдѣлались красны, и воспитательница великой княжны, баронесса Ливенъ, при видѣ такой бѣды, по словамъ императрицы, чуть не умерла со страха.

Но вотъ наступила минута первой встрѣчи Густава и Александры. Сердце подсказывало жениху и невѣстѣ, что за ними есть маленькій грѣшокъ, такъ какъ они уже заочно были влюблены другъ въ друга, а теперь имъ приходилось выдать эту тайну въ ту минуту, когда глаза всей придворной толпы съ такимъ любопытствомъ были устремлены на нихъ. При встрѣчѣ невѣсты король покраснѣлъ, а на щекахъ великой княжны вспыхнулъ тотъ жгучій румянецъ юности, отъ котораго въ глазахъ выступаютъ слезы. Оба они смѣщались, застыдились и не могли промолвить другъ другу ни одного слова, но императрица ободрила ихъ, отрекомендовавъ взаимно и жениха и невѣсту.

Король чрезвычайно полюбился всѣмъ: онъ былъ вѣжливъ, простъ и обходителенъ, каждое слово его было обдуманно; онъ обращалъ вниманіе на серьезные предметы, и разсудительные его разговоры казались даже несвойственными его юношескому возрасту; при всякомъ случаѣ онъ обнаруживалъ познанія, свидѣтельствовавшія объ его тщательномъ воспитаніи. Степенность, подобающая его высокому сану, не покидала его ни на минуту. Вся пышность императорскаго двора, которую старались выставить передъ нимъ, повидимому, нисколько не поражала его. При многочисленномъ и блестящемъ дворѣ Екатерины онъ не стѣснялся нисколько — и держалъ себя гораздо развязнѣе и находчивѣе, нежели его сверстники, великіе князья Александръ и Константинъ Павловичи. Сама императрица — по свидѣтельству современника Массона, участвовавшаго въ воспитаніи великихъ князей — съ грустью высказывала въ кругу близкихъ ей лицъ, что она видитъ большую разницу между королемъ и своимъ младшимъ внукомъ Константиномъ. Графъ Гага не только понравился, но и расположилъ къ себѣ всѣхъ, что — какъ замѣчаетъ Екатерина въ одномъ изъ своихъ писемъ къ Гримму — случается въ Петербургѣ очень рѣдко.

Графъ А. Р. Воронцовъ писалъ о немъ слѣдующее: «Король говоритъ мало, ничего не скажетъ не кстати, голосъ его басистый и монотонный. Онъ пристрастенъ къ военному искусству и желаетъ подражать Карлу XII. Съ тѣхъ поръ, какъ король въ Петербургѣ, онъ еще ни разу не улыбнулся».

Въ числѣ лицъ, поспѣшившихъ выразить свое сочувствіе новоприбывшему гостю, былъ и Державинъ, который въ видѣ надписи къ портрету графа Гага, сочинилъ слѣдующее изящнольстивое четверостишіе:

Ты скрылъ величество, но видимъ и въ ночи

Свѣтила сѣверна сіяющи лучи.

Теки на высоту свой блескъ соединить

Съ прекраснѣйшей изъ звѣздъ, чтобъ смертнымъ счастье лить!..

VI

Говоря о королѣ, нужно упомянуть и объ его спутникѣ — явившемся, какъ мы сказали, подъ именемъ графа Ваза. Графъ Воронцовъ въ письмѣ къ брату своему въ Лондонъ отзывался о регентѣ въ слѣдующихъ словахъ: «дядя короля смахиваетъ на тарлатана. Съ игривостью ума онъ соединилъ манеры полишинеля, и это придаетъ ему видъ стараго шалуна».

Совсѣмъ иначе отзывается о регентѣ Массонъ. Онъ пишетъ: «регентъ, повидимому, любовавшійся своимъ питомцемъ, когда ему расточали похвалы — человѣкъ очень малаго роста; манеры его непринужденныя, обращеніе вѣжливое, съ виду онъ наблюдателенъ и хитеръ, въ глазахъ свѣтится много ума. Все, что онъ говоритъ, обнаруживаетъ въ немъ человѣка разсудительнаго; рѣчи его заставляютъ призадумываться».

Въ то время, когда переговоры о бракѣ велись въ Петербургѣ дипломатическимъ порядкомъ, самъ Густавъ счелъ нужнымъ открыться императрицѣ въ своей любви къ ея внучкѣ.

Черезъ нѣсколько дней послѣ своего пріѣзда, онъ былъ приглашенъ на обѣдъ къ государынѣ въ Таврическій дворецъ. Послѣ стола императрица вышла въ садъ и сѣла на скамейку подъ деревьями. Король тоже пришелъ туда и присѣлъ возлѣ нея. Остальное общество пило кофе въ нѣкоторомъ отдаленіи на лужайкѣ. Увидя себя на-единѣ съ императрицею, Густавъ сказалъ, что пользуется этой удобной минутой, для того, чтобъ открыть передъ ней свое сердце, и послѣ нѣкотораго замѣшательства высказалъ, что чувствуетъ непреодолимую любовь къ Александрѣ Павловнѣ и желалъ бы жениться на ней.

Такое заявленіе какъ нельзя болѣе пришлось по душѣ Екатеринѣ, но вмѣстѣ съ тѣмъ, помимо другихъ препятствій политическаго свойства, она сочла нужнымъ напомнить сватающемуся жениху о томъ затрудненіи, въ какое онъ ставитъ ее и великую княжну, имѣя разомъ двухъ невѣстъ.

Императрица сказала, что, по дружбѣ къ королю, она выслушала его сердечныя объясненія, но что прежняя его помолвка съ принцессой мекленбургской не позволяетъ ему сдѣлать новое предложеніе, пока имѣетъ силу прежнее. Король согласился съ справедливостію такого замѣчанія, но все-таки просилъ императрицу дать предварительное согласіе на его предложеніе и до времени хранить все дѣло въ глубокой тайнѣ.

Императрица потребовала нѣсколько дней на размышленіе, а между тѣмъ поспѣшила увѣдомить родителей невѣсты, жившихъ въ Гатчинѣ, о предложеніи, сдѣланномъ ихъ дочери.

Теперь передъ нами открывается закулисная сторона начавшагося сватовства. Въ семействѣ Екатерины, какъ и въ каждомъ семействѣ заурядныхъ смертныхъ, начались хлопоты, близко напоминающія обыкновенную ловлю жениха, не смотря на ту величавую обстановку, посреди которой являлось подобное предпріятіе въ настоящемъ случаѣ. Бабушка и мать невѣсты сильно волнуются, стараются сблизить молодую парочку, заботливо слѣдятъ за женихомъ, принимая къ сердцу и толкуя по-своему каждое его слово. Молоденькая великая княжна является обыкновенной дѣвушкой-невѣстой, ей нѣтъ ни до чего дѣла, у ней въ мысляхъ одинъ только женихъ, все прочее на время забыто, забыта и ненайденная еще, прежде такъ горько оплакиваемая, собачка.

Среди всѣхъ этихъ семейныхъ тревогъ оставался спокоенъ по-прежнему родитель невѣсты, великій князь Павелъ Петровичъ, который постоянно держался вдали отъ двора. Онъ жилъ и теперь, какъ и прежде, въ Гатчинѣ, занимаясь тамъ, какъ и всегда, воинской экзерцировкой и вахтъ-парадами. Въ продолженіе шестинедѣльнаго пребыванія короля въ Петербургѣ, онъ не болѣе трехъ разъ пріѣзжалъ въ столицу. При дворѣ на него обращали мало вниманія, а самъ онъ, какъ казалось, не слишкомъ безпокоился о предстоящемъ бракѣ его дочери, предоставивъ весь вопросъ объ этомъ на усмотрѣніе великой княгини и императрицы. Блестящая свита короля не приглянулась и не полюбилась Павлу Петровичу. Ему крѣпко не нравилось, что шведы вмѣсто того, чтобъ надѣвать мундиры, ходили въ новомодныхъ фракахъ, замѣняя трехуголки круглыми шляпами — этимъ ненавистнымъ для него революціоннымъ головнымъ уборомъ. Такой только «гнусной» одежды вполнѣ было достаточно для того, чтобъ охладить Павла Петровича къ пріѣзжимъ гостямъ, и онъ, человѣкъ прямодушный, врагъ всякаго притворства, обходился съ ними не слишкомъ любезно, и только частыя внушенія императрицы сдерживали его въ предѣлахъ вѣжливости, такъ строго требуемой придворнымъ этикетомъ. Король тоже не чувствовалъ симпатіи къ будущему своему тестю и только дважды навѣстилъ его: одинъ разъ въ Гатчинѣ, а другой — въ Павловскѣ.

Совершенно иначе держала себя въ это время великая княгиня Марія Ѳеодоровна: она безпрестанно ѣздила изъ Гатчины въ Петербургъ, заботясь какъ о судьбѣ своей дочери, такъ и о томъ, чтобъ, присутствуя на праздникахъ, хотя наружно поддержать права и обязанности матери, потому что въ сущности все дѣло о сватовствѣ было въ рукахъ самой императрицы. Поѣздки въ Петербургъ изъ Гатчины великой княгини, часто даже не имѣвшей возможности пообѣдать какъ слѣдуетъ и потому забиравшей съ собою въ дорогу легкую холодную закуску, чрезвычайно утомили ее.

— Если мнѣ также затруднительно будетъ выдавать замужъ и остальныхъ моихъ дочерей, то я, чего добраго, умру въ дорогѣ — говорила окружающимъ великая княгиня, измученная и физически, и нравственно.

Сватовство между тѣмъ шло своимъ чередомъ: имъ заправляла умная и расторопная бабушка.

19-го августа, на балѣ у графа Самойлова, король вошелъ въ круглую залу, гдѣ сидѣла императрица. Такъ какъ она обѣщала дать ему отвѣтъ о согласіи на бракъ великой княжны чрезъ три дня, а срокъ этотъ уже прошелъ, то на вопросъ короля, когда ея величество исполнитъ свое обѣщаніе, — императрица отвѣчала, что исполнитъ тотчасъ, какъ только онъ освободится отъ своихъ обязательствъ съ герцогинею мекленбургской и что тогда она будетъ готова выслушать формальное его предложеніе.

Въ отвѣтъ на это король пробормоталъ нѣсколько фразъ благодарности и увѣренія въ дружбѣ.

Послѣ этого, разговоръ между нимъ и императрицею перетелъ на другіе предметы, и когда императрица встала, чтобъ идти въ Большую залу, Густавъ задержалъ ее, говоря, что, какъ честный человѣкъ, онъ обязанъ теперь же объявить ей, что основные законы Швеціи требуютъ, чтобъ королева исповѣдывала одну религію съ королемъ.

Король сказалъ это, поддавшись внушеніямъ, сдѣланнымъ ему со стороны регента.

— Мнѣ извѣстно, возразила императрица — что законы въ Швеціи были чужды вѣротерпимости въ началѣ введенія тамъ лютеранства, но что впослѣдствіи покойный король, вашъ отецъ, издалъ, при участіи самихъ лютеранскихъ епископовъ, новый законъ, который дозволяетъ всѣмъ, не исключая и короля, вступать въ бракъ съ невѣстой, исповѣдующей ту религію, которую онъ найдетъ подходящею.

Не отвергая прямо этого, король выразилъ, однако, опасеніе, чтобъ умы его подданныхъ не взволновались противъ него.

— Вашему величеству лучше знать, какъ слѣдуетъ поступать, замѣтила не безъ нѣкотораго раздраженія Екатерина, принявъ серьезный видъ.

Густавъ началъ снова бормотать что-то, со слезами на глазахъ, но Екатерина, не отвѣчая ничего, медленно вошла въ Большую залу.

Разговоръ этотъ привелъ государыню къ тому заключенію, что, какъ кажется, у молодого короля доброе и чувствительное сердце, но что при этомъ надобно принять въ соображеніе, что ему только семнадцать лѣтъ.

Вопросъ о разновѣріи будущей четы сталъ теперь безпокоить Екатерину. Что же касается отказа соперницѣ ея внучки, то, невидимому, она была насчетъ этого спокойна.

Такъ надобно заключить по письму ея къ Гримму отъ 1-го сентября. Въ этомъ письмѣ она писала:

«Говорятъ, будто курьеръ уже готовъ отправиться съ формальнымъ отказомъ къ принцессѣ мекленбургской. Прежде этого я, конечно, не могла и слышать о предложеніи. Но нужно сказать правду: онъ не можетъ скрыть своей любви. Молодой человѣкъ пріѣхалъ сюда грустный, задумчивый, смущенный, а теперь его не узнаешь: весь онъ проникнутъ радостью и счастьемъ. Завтра три недѣли какъ онъ здѣсь, и, Богъ знаетъ, когда уѣдетъ, а между тѣмъ осень приближается».

Балы, которые давались въ Петербургѣ въ честь короля, служили мѣстомъ сближенія жениха и невѣсты. Во время танцевъ они постоянно составляли особую пару и могли говорить между собою безъ надзора за ними со стороны постороннихъ лицъ.

Балами пользовалась также и императрица для того, чтобъ заводить съ Густавомъ бесѣду о невѣстѣ.

На второмъ балѣ, бывшемъ у графа Самойлова, 26-го августа, великая княжна подсѣла къ своей матери и сказала, что она сейчасъ говорила съ отцомъ, который далъ ей свое благословеніе и просила мать сдѣлать тоже.

Во время этого разговора подошелъ регентъ, и разговоръ перешелъ на Стокгольмъ и на тамошнее общество. Въ продолженіе бала регентъ былъ молчаливъ и мраченъ, а король казался смущеннымъ и, сидя между великою княгинею и великою княжною, говорилъ отрывисто и вяло. Король мало разговаривалъ въ этотъ вечеръ и вообще былъ менѣе обыкновеннаго разговорчивъ. По поводу этого при дворѣ принялись болтать, что дѣло, какъ кажется, нейдетъ на ладъ.

На балѣ у графа Безбородко, бывшемъ 28-го августа, король держалъ себя совершенно иначе. Онъ оказывалъ постоянное и особое вниманіе Александрѣ Павловнѣ и танцовалъ почти только съ нею одною. Когда же послѣ минуэтовъ онъ увидѣлъ, что дѣти просили у Маріи Ѳеодоровны позволенія протанцовать еще одинъ контрдансъ, то подошелъ къ регенту и сказалъ ему что-то на ухо. Регентъ засмѣялся отъ всей души и на вопросъ великой княгини о причинѣ смѣха отвѣчалъ: «король спросилъ меня, получили-ли великія княжны позволеніе танцовать еще? и когда я отвѣчалъ утвердительно, то онъ проговорилъ: въ такомъ случаѣ и я буду танцовать».

Густавъ снова ангажировалъ великую княжну Александру Павловну. На балѣ у Безбородко они часто и по долгу сидѣли вмѣстѣ, все время разговаривая и свободно, и весело. Регентъ, какъ казалось, былъ необыкновенно доволенъ и увѣрялъ, что никогда еще не приходилось ему видѣть короля такимъ веселымъ, какимъ онъ былъ въ Петербургѣ.

VII

Всѣ недоразумѣнія, возникавшія при предполагаемомъ бракѣ короля съ великою княжною, должны были, повидимому, легко уладиться. Мекленбургской невѣстѣ предполагалось послать отказъ, а вопросъ о вѣроисповѣданіи королевы не представлялъ, какъ теперь казалось, особыхъ недоразумѣній.

Когда объ этомъ вопросѣ зашла однажды у короля рѣчь съ регентомъ, то этотъ послѣдній, крѣпко разсчитывая на упорный лютеранскій фанатизмъ своего питомца, совершенно хладнокровно сказалъ ему, что онъ, Густавъ, лучше всего сдѣлаетъ, если по поводу этого вопроса обратится къ своей совѣсти. Регентъ, однако, обманулся въ своемъ разсчетѣ, такъ какъ на первый разъ влюбленный юноша легко помирился съ своею религіозною совѣстью, забывъ для обворожившей его дѣвушки и догматы Лютера и внушенія своихъ протестантскихъ наставниковъ объ еретичествѣ греческой церкви.

Поладивъ съ своею совѣстью, король хотѣлъ воспользоваться, для окончательнаго рѣшенія дѣла о бракѣ, своею державною властью, и когда однажды великая княгиня Марія Ѳеодоровна заговорила съ нимъ о томъ затрудненіи, какое, къ сожалѣнію, представляетъ разновѣріе жениха и невѣсты, то Густавъ рѣшительно и твердо замѣтилъ, что такъ какъ онъ король, а императрица съ своей стороны изъявила согласіе на бракъ своей внучки, то все должно устроиться.

Кромѣ того, онъ, стараясь сколь возможно болѣе уклоняться отъ рѣшительнаго разговора по поводу различія религій, высказывалъ, что, въ уваженіе къ предразсудкамъ русскаго народа, невѣста его не будетъ вынуждена отречься формально отъ своего вѣроисповѣданія.

Съ своей стороны и императрица Екатерина намѣревалась повести дѣло въ силу своей верховной власти.

Проникнувъ коварные замыслы регента, она рѣшилась предупредить ихъ, и съ этою цѣлью, обратилась къ избраннымъ изъ среды духовенства лицамъ съ секретнымъ вопросомъ: возможно ли будетъ въ виду чрезвычайныхъ интересовъ государства, чтобы великая княжна отреклась по внѣшности отъ греческой церкви и приняла лютеранскую вѣру? На этотъ вопросъ духовные отвѣчали отрицательно, добавивъ впрочемъ, что воля самой государыни выше ихъ мнѣнія. Между тѣмъ герцогъ черезъ своихъ агентовъ распускалъ въ Петербургѣ слухъ, что король никоимъ образомъ не согласится вступить въ бракъ съ великою княжною, если невѣста не присоединится къ лютеранской церкви. Молва объ этомъ дошла до императрицы и поставила ее въ чрезвычайное затрудненіе.

Встрѣчая препятствія со стороны религіозной при обрученіи короля съ великою княжною императрица могла предвидѣть, что они повторятся и при самомъ бракѣ, при чемъ независимо отъ этого можетъ прибавиться еще новый вопросъ о мѣстѣ бракосочетанія короля. Желая предрѣшить это, императрица поручила синоду разсмотрѣть вопросъ на будущія времена о бракѣ особы, состоящей въ другой религіи, съ особою изъ императорскаго дома на случай, если бы востребовалось быть обрученію и вѣнчанію заочно черезъ повѣренныхъ, а также и на такой случай, если бы обрученіе совершилось уже лично, а оставалось бы совершить черезъ повѣренныхъ одно только бракосочетаніе.

9-го сентября 1796 года синодъ разсматривалъ этотъ вопросъ и указалъ на то, что еще въ 1721 году всякаго званія и состоянія православнаго исповѣданія людямъ разрѣшено вступленіе въ бракъ съ иновѣрцами и что въ сдѣланныхъ при томъ объясненіяхъ упомянуто о дщеряхъ великихъ князей россійскихъ, вступавшихъ въ браки за высокихъ особъ другихъ религій, и въ положеніи синода объяснено, что «высочайшія и самодержавныя власти имѣютъ къ таковымъ бракамъ собственныя, иногда великія нужды и оберегательство крѣпчайшее дѣлаютъ своими контрактами». Затѣмъ синодъ сослался на «Кормчую книгу» и привелъ изъ нея слѣдующія мѣста: «обрученіе кто творитъ и самъ собою и ходатаи и посланіемъ писанія» и далѣе: «мужъ въ отшествіи отъ дому своего можетъ ходатаемъ или посланіемъ писанія, сирѣчь, граматами бракъ сотворити и жену въ свой домъ привести».

На основаніи этого, синодъ постановила, что «если въ тѣхъ контрактахъ, которые самодержавными властями дѣлаются, будетъ означена и довѣренность избраннымъ отъ нихъ другимъ лицамъ, присутствовать вмѣсто ихъ, при обрядахъ обрученія и бракосочетанія заочно, то какъ обрученіе, такъ и браковѣнчаніе по чиноположенію церковному безпрепятственно совершить можно потому, что обрученіе и браковѣнчаніе по разуму благочестивой христіанской вѣры, имѣетъ все свое основаніе на взаимномъ сочетавающихся согласіи, кольми же паче, если обрученіе высокихъ особъ въ личномъ ихъ присутствіи совершается» [Такимъ образомъ каноны православной нашей церкви допускаютъ заочное совершеніе обрядовъ обрученія и бракосочетанія, но законы гражданскіе не допускаютъ этого, требуя, чтобы бракъ совершался всегда въ присутствіи жениха и невѣсты].

Между тѣмъ баронъ Армфельдъ, остававшійся пока въ тѣни и жившій въ Петербургѣ инкогнито, продолжалъ по прежнему хлопотать о томъ, чтобъ уладить задуманный бракъ. Онъ видался съ королемъ секретно и внушалъ ему, что регентъ строитъ козни, что онъ, регентъ, выставляетъ препятствія къ браку потому только, что желаетъ побудить императрицу овладѣть Финляндіей), которая потомъ будетъ отдана ему, герцогу, въ пожизненное владѣніе. Армфельдъ внушалъ также королю не заботиться о различіи религій и предоставить королевѣ оставаться въ той вѣрѣ, въ какой она родилась. Король сообщилъ объ этомъ регенту, который напуталъ Густава возстаніемъ въ Швеціи, если королева не будетъ лютеранкою. Вслѣдствіе этого, Густавъ нашелъ, что если бы регентъ замышлялъ похитить королевскую власть, то онъ конечно, не сталъ бы дѣлать предостереженій подобнаго рода, но, напротивъ, велъ бы дѣло такъ, чтобъ подготовить возстаніе, которое могло окончиться низложеніемъ съ престола Густава IV. Вообще король сильно колебался: его тянули — въ одну сторону суровый Лютеръ, а въ другую прекрасная Александра. Король, однако, рѣшился вступить въ бракъ съ великою княжною, и баронъ Стедингъ въ торжественной аудіенціи просилъ ея руки для Густава IV, послѣ того какъ мекленбургской принцессѣ было сообщено объ отказѣ короля жениться на ней.

Отношенія между женихомъ и невѣстой становились все ближе и ближе. Молодая парочка видѣлась безпрестанно, король и великая княжна тандовали, дружески разговаривали, императрица относилась къ Густаву какъ къ жениху и поощряла нѣжныя чувства какъ его, такъ и невѣсты, и даже однажды, шутя, позволила поцаловаться имъ. Послѣ этого предстоящій бракъ не былъ уже ни для кого тайною.

Екатерина замѣчала, что женивъ нравится невѣстѣ, что она уже не смущалась, какъ это случалось съ нею въ первое время, и что ей весело было съ нимъ.

«Надобно признаться, что это хорошая парочка — писала императрица Гримму. Никто не входитъ въ ихъ дѣла, никто не мѣшаетъ имъ и повидимому все устроится или, по крайней мѣрѣ, наладится до отъѣзда короля, который однако не думаетъ уѣзжать, хотя 1-го ноября наступитъ его совершеннолѣтіе».

Густава чествовали въ Петербургѣ, но чествовали собственно его не какъ короля, а какъ лицо, готовившееся вступить въ императорское семейство. Сама императрица называла его «roitelet» — королекъ, и подсмѣивалась надъ его пышностію, замѣчая, что многіе русскіе вельможи, какъ, напримѣръ, Орловы, Безбородко и Строгановъ, несравненно богаче его. Эти богачи-вельможи, задавали королю-жениху роскошные пиры. Петербургское высшее общество веселилось, и престарѣлая Екатерина, казалось, отъ радости помолодѣла нѣсколькими годами и уже давно не была такъ весела и бодра, какъ теперь. Она ѣздила на балы къ упомянутымъ вельможамъ и такъ какъ, будучи слаба ногами, съ трудомъ поднималась на лѣстницу, то въ тѣхъ домахъ, гдѣ давались балы, устроивали, въ замѣнъ лѣстницъ, покатые богато-отдѣланные всходы. Графъ Безбородко, изумившій короля необыкновенною роскошью своего жилища и богатствомъ своей обстановки, только на устройство одного такого всхода истратилъ 5,000 тогдашнихъ серебряныхъ рублей. Такая громадная застрата на одинъ лишь этотъ предметъ даетъ понятіе о томъ великолѣпіи, какое нашелъ Густавъ въ домѣ хохла-вельможи. Кромѣ баловъ, короля угощали великолѣпными фейерверками, надъ изготовленіемъ которыхъ лично хлопоталъ заслуженный и старый артиллерійскій генералъ Мелессино, одинъ изъ искуснѣйшихъ пиротехниковъ, когда либо существовавшихъ не только въ Россіи, но и въ цѣлой Европѣ. Угощали такъ же Густава смотрами и парадами войска.

Петербургъ давно уже такъ не веселился, какъ веселился онъ въ эту пору, и по поводу безпрестанно происходившихъ здѣсь увеселеній великій князь Александръ Павловичъ, 13-го октября 1796 года, писалъ своему бывшему наставнику Лагарпу слѣдующее.

«По возвращеніи съ дачи, которою я вовсе не пользовался, пріѣхалъ шведскій король; новая суета, праздники, балы, увеселенія всякаго рода и все это каждый день, такъ что голова идетъ кругомъ, — и все это безъ малѣйшаго удовольствія, потому что къ нимъ примѣшалась церемонность».

Спектакли были одною изъ главныхъ увеселительныхъ статей, но при этомъ вышелъ слѣдующій забавный случай. Въ спискѣ пьесъ, назначенныхъ для театральныхъ представленій, помѣстили между прочимъ балетъ: «Обманутый опекунъ». Императрица поспѣшила исправить эту оплошность, отмѣнивъ представленіе балета, который могъ бы показаться намекомъ на королевскаго опекуна, герцога Зюдерманландскаго.

Дѣло близилось къ концу, и Державинъ принялся сочинять стихи, соотвѣтствовавшіе предстоящему торжеству. Онъ написалъ хоръ, который предполагалось исполнить при обрученіи царственной четы. Хоръ этотъ начинался слѣдующею строфою:

Орлы и львы соединились,

Героевъ храбрыхъ полкъ возросъ,

Съ громами громы породнились,

Поцѣловался съ шведомъ россъ.

Упоминаніе въ этихъ строкахъ объ орлахъ и львахъ была намекомъ на соединеніе при будущемъ бракѣ двухъ государственныхъ гербовъ Россіи и Швеціи.

Каждая строфа этого торжественнаго хора сопровождалась такимъ припѣвомъ:

Сіяньемъ Сѣверъ украшайся,

Ликуй Петровъ и Карловъ домъ,

Екатерина наслаждайся

Симъ славнымъ рукъ твоихъ плодомъ.

Не довольствуясь этимъ, Державинъ подготовилъ и другой еще стихотворный запасъ. Онъ написалъ еще торжественный хоръ для польскаго. Въ этомъ произведеніи, онъ, обращаясь къ молодой четѣ, восклицалъ:

Ваше вѣчное согласье

Вамъ подастъ веселы дни,

Насадитъ народамъ счастье

Мира сладкаго въ тѣни!

Такими же пророческими восклицаніями отличалась и заключительная строфа этого хора. Въ ней пѣлось:

Да будетъ въ вѣкъ благословенна

Порфирородная чета,

Въ Россіи, въ Шведьи насажденна

Премудрость, храбрость, красота!

Поводовъ къ такимъ піитическимъ заготовкамъ было, по-видимому, весьма достаточно. О благополучномъ исходѣ дѣла думалъ не одинъ Державинъ, но и всѣ лица, состоявшія при дворѣ императрицы. Такъ, напримѣръ, графъ А. Р. Воронцовъ писалъ отъ 7-го сентября своему брату въ Лондонъ:

«Всѣ затрудненія устранены, и уже три дни великая княжна считается невѣстою. Послѣ обѣда она бываетъ у матери, или у старшаго брата, гдѣ бываетъ и король. Деньги до такой степени подѣйствовали на рыцарство (ordre Equestre), что оно прислало сюда депутатовъ просить отмѣнить бракъ съ принцессою мекленбургскою и просить въ замужество великую княжну. Впрочемъ, я думаю, что регентъ и его министръ, видя приближеніе той поры, когда король неизбѣжно ускользнетъ отъ ихъ власти, желали сами обдѣлать свои дѣла. Говорятъ, что бракъ этотъ съ подарками стоитъ уже 2,000,000 рублей. Свита короля многочисленная и отборная, но шведы смѣшны, они или надмеваются или принижаются». Въ концѣ этого письма Воронцовъ прибавлялъ: «императрица объявила, что въ свитѣ королевы не будетъ никого изъ русскихъ. Одна только Ливенъ проводитъ ее въ Стокгольмъ».

VIII

Дѣло такимъ образомъ шло на ладъ, и нѣкоторыя подробности о сближенія жениха и невѣсты сохранились въ письмахъ великой княгини Маріи Ѳеодоровны къ ея супругу («Русск. Стар.» 1874 г.).

5-го сентября, она писала Павлу Петровичу, что передала императрицѣ его замѣчаніе о томъ, что король влюбленъ въ малютку (la petite), т. е., что онъ имѣетъ на нее виды. При этомъ государыня спросила, говорилъ ли онъ самъ объ этомъ великому князю? — но на этотъ вопросъ — добавляетъ Марія Ѳеодоровна — я не съумѣла отвѣтить.

Отъ того же числа, но нѣсколькими часами позже, она писала: «Пишу къ вамъ два слова, покуда наши женихъ и невѣста сидятъ другъ возлѣ друга и тихо разговариваютъ. Генеральша Ливенъ, Елена и я готовили пасту для слѣпковъ, Анна играетъ, сидя на стулѣ; регентъ и Стедингъ около насъ разсматриваютъ камеи». Еще позднѣе, но опять въ тотъ же день, она сообщала: «свиданіе прошло чудесно и кончилось самыми нѣжными объясненіями». Отъ 7-го числа Марія Ѳеодоровно сообщала мужу: «императрица говоритъ, будто молодой женихъ такъ пламенно желаетъ видѣть малютку, что она даже не знаетъ, что ей дѣлать».

Марія Ѳеодоровна желала сама поскорѣе просватать свою дочь и подробно описывала свои старанія по этой части въ письмѣ къ императрицѣ отъ 7-го сентября:

«Повидимому, все устраивается по нашимъ желаніямъ… Разговоръ мой съ королемъ я начала съ того, что сказала ему, какъ груститъ малютка, видя его печальнымъ, какъ безпокоится о немъ и просила его говорить со мною какъ съ другомъ. Король возразилъ: я уже просилъ ее успокоиться, сказавъ, что нѣтъ ничего опаснаго».

"Затѣмъ, поблагодаривъ меня за дружбу, которую я ему оказываю, прибавилъ: «когда она будетъ у меня въ Стокгольмѣ, то настанетъ конецъ всѣмъ моимъ печалямъ». Поймавъ его на словахъ, я отвѣчала: «но вы еще долго не будете видѣться. Вы любите другъ другъ взаимно (этому предшествовало множество увѣреній въ дружбѣ съ обѣихъ сторонъ и сожалѣніе о предстоящей разлукѣ), и я предвижу, что вы станете тосковать по ней, а она по васъ, будете взаимно тревожиться. Сочтите, на сколько мѣсяцевъ вы разстанетесь». Насчитали восемь мѣсяцевъ, и при этомъ счетѣ у молодаго человѣка выступили на глазахъ слезы. «Это очень долго», прибавила я. Онъ мнѣ сказалъ: «Да, это очень долго».

"Тогда у меня быстро мелькнула въ головѣ мысль, и я сказала: «вы говорили, что печали ваши окончатся, когда она будетъ въ Стокгольмѣ, почему же вамъ не ускорить этой минуты?» На это онъ возразилъ: «я очень желалъ бы этого, но для того существуютъ только два времени года: осень и весна — зимою это невозможно». «Но, — замѣтила я, смѣясь, — отчего бы вамъ не жениться теперь?» Онъ отвѣчалъ: «дворъ не составленъ и аппартаменты не готовы». — «О, — возразила я, — что касается двора, то его составить не долго, а если кто кого любитъ, тотъ не обращаетъ вниманія на апартаменты». Тогда онъ отвѣчалъ: «но море опасно».

«Тутъ подала голосъ Александра, говоря: съ вами я всегда буду считать себя въ безопасности». Это весьма тронуло короля, у котораго во все время разговора были на глазахъ слезы. Я ему сказала: «довѣрьтесь мнѣ, Густавъ. Вы говорите, что желали бы поскорѣе кончить дѣло?»… «Очень бы этого желалъ, отвѣчалъ онъ, — но это зависитъ отъ герцога».

«Тогда я сказала: „что же, хотите ли, Густавъ, чтобы я переговорила съ императрицей? Принимаю это на себя и, безъ всякаго сомнѣнія, ея величество не поставитъ васъ въ ложное положеніе“. Онъ отвѣчалъ: „да, ваше высочество, но чтобы о на сдѣлала предложеніе регенту какъ бы отъ себя, а не отъ меня“.

„Это онъ сказалъ съ чувствомъ и радостію. Съ увлеченіемъ благодарилъ меня, и разговоръ окончился выраженіемъ дружбы и нѣжности къ малюткѣ. Онъ часто цѣловалъ ея руки, обнималъ ее и говорилъ ей нѣжности. Онъ былъ въ отличномъ расположеніи духа, что продолжалось и во время ужина, и онъ при постороннихъ говорилъ съ малюткой и ласкалъ ее. Онъ увѣрялъ меня, что никому не скажетъ, о чемъ у насъ шло дѣло“.

Разумѣется, впрочемъ, что обо всемъ происходившемъ было извѣстно Екатеринѣ, и она, вполнѣ увѣренная, что дѣло уже не можетъ разстроиться, поручила Зубову и Моркову уладить брачный договоръ, соотвѣтственно ея видамъ. Такимъ образомъ въ семействѣ Екатерины дѣло устроилось окончательно. Бабушка дала свое согласіе, и невѣстѣ оставалось только испросить благословеніе у ея отца. Она изложила эту просьбу въ письмѣ къ своей матери.

„Если бы графъ Гага, — писала великая княжна, — былъ еще въ Гатчинѣ, то я просила бы маменьку сказать ему отъ меня все то, что она сама сочтетъ нужнымъ, потому что маменькѣ извѣстны сердце и чувства ея дочери. Бабушка меня сегодня благословила. Жду съ нетерпѣніемъ счастья видѣть моихъ дорогихъ родителей, я смѣю надѣяться, что и они не откажутъ мнѣ въ той же милости“.

Вслѣдъ затѣмъ шведскій посланникъ Стедингъ торжественно, на особой аудіенціи, просилъ отъ имени короля руки великой княжны для его величества и затѣмъ на 11 (22) сентября вечеромъ было назначено обрученіе.

Великая княгиня была чрезвычайно обрадована такимъ исходомъ дѣла.

„Добрый и дорогой мой другъ, — писала она мужу, — благословимъ Господа, обрученіе назначено въ понедѣльникъ вечеромъ въ Брилліантовой залѣ“. При этомъ она упомянула о тѣхъ лицахъ, которыя будутъ присутствовать при обрядѣ, а также о томъ, что обручальныя кольца будутъ золотыя съ вензелями жениха и невѣсты; что послѣ обрученія будетъ балъ и, въ заключеніе письма, спрашивала Павла Петровича, „будетъ ли у него времени пріѣхать на обрученіе его дочери?“ На четвертый день послѣ отправки этого письма, она въ письмѣ своемъ къ великому князю высказывала надежду, что съ Божіею милостію все устроится къ взаимному удовольствію, такъ какъ самое трудное сдѣлано».

Разумѣется, что если самое близкое къ невѣстѣ лицо считало замужество великой княжны дѣломъ рѣшеннымъ, то никто уже не могъ ожидать, чтобъ при этомъ встрѣтились какія нибудь препятствія. Случилось, однако, то, чего не ожидалъ никто.

IX

«День, назначенный для обрученія Александры Павловны, былъ, по словамъ Массона, днемъ величайшей скорби, даже днемъ величайшаго униженія, когда либо испытаннаго счастливою и самовластною Екатериною».

Всему двору назначено было собраться въ парадномъ платьѣ въ Тронную залу Зимняго дворца къ семи часамъ вечера. Великую княжну одѣли какъ невѣсту. На ней — какъ трунили придворные остряки — въ этотъ вечеръ было столько брилліантовъ, что цѣнность ихъ далеко превышала стоимость всѣхъ государственныхъ имуществъ шведской короны. Въ сопровожденіи младшихъ сестеръ и великихъ князей съ ихъ супругами, она вошла въ тронную залу, гдѣ находились уже всѣ придворные кавалеры и дамы, а также и Павелъ Петровичъ съ Маріею Ѳеодоровною явился туда къ назначенному времени. Сопутствуемая блестящею свитою, вошла туда и императрица; лицо ея было оживлено удовольствіемъ. Не доставало только жениха, и всѣ терялись въ догадкахъ, что могло бы задержать его. Между тѣмъ частые входы въ Тронную залу и выходы оттуда князя Зубова и нетерпѣніе, которое начало выражаться и на лицѣ, и въ движеніяхъ государыни, еще болѣе возбуждали общее недоумѣніе. По залѣ сталъ ходить сдержанный шопотъ. Пробило восемь часовъ, пробило и девять, а женихъ не являлся. Всѣ истомились отъ напраснаго ожиданія, не зная, чѣмъ объяснить такую невѣжливость со стороны благовоспитаннаго молодаго человѣка. Императрица волновалась все сильнѣе и сильнѣе. Прежній шопотъ, прежде глухо ходившій по залѣ, обратился постепенно въ громкій ропотъ. Всѣ находили, что «мальчишка» позволилъ себѣ неслыханную дерзость…

Былъ уже десятый часъ въ исходѣ, когда совершенно растерявшійся князь Зубовъ подошелъ къ императрицѣ и что-то таинственно шепнулъ ей на ухо. Быстро встала императрица съ креселъ. Лицо ея сперва побагровѣло, а потомъ сдѣлалось вдругъ мертвенно-блѣднымъ. Заикаясь, она съ трудомъ проговорила нѣсколько безсвязныхъ словъ, и затѣмъ безъ чувствъ опустилась въ кресло — ее поразилъ апоплексическій ударъ. Присутствующимъ объявили, что обрученія не будетъ, по случаю внезапной болѣзни короля, но всѣ догадались, что это не болѣе какъ только предлогъ и что обрученіе не состоялось по какой-либо другой причинѣ, объявить о которой найдено было неудобнымъ.

Графъ Морковъ, главный участникъ происходившихъ о бракѣ переговоровъ, при началѣ собранія самодовольно ходилъ по залѣ съ приторными ужимками французскаго маркиза, то поднося къ носу флаконъ съ духами, то понюхивая кончиками пальцевъ по маленькой щепоточкѣ табаку изъ великолѣпной брилліантовой табакерки и раскланиваясь по всѣмъ правиламъ танцовальнаго искусства. Но теперь напыщенное его самодовольство въ одно мгновеніе исчезло. Онъ остолбенѣлъ, не зная, что ему дѣлать.

Неуклюжій Безбородко съ спущенными внизъ чулками, въ великолѣпномъ, расшитомъ и украшенномъ алмазами кафтанѣ совершенно растерялся. Растопыривъ руки и ноги, онъ безсознательно смотрѣлъ на одну точку и сопѣлъ чуть не на всю залу.

Послѣ перваго ошеломленія, Морковъ забралъ изъ рукъ князя Зубова бумаги и опять побѣжалъ со всѣхъ ногъ къ королю, намѣреваясь объяснить ему, что императрица ждетъ его въ Тронной залѣ. Но приглашеніе короля было бы уже запоздалымъ. Князь Зубовъ и другія бывшія около Екатерины лица съ трудомъ приподняли ее съ креселъ и, поддерживая подъ руки, вывели изъ залы.

У невѣсты едва достало силы дойти до своихъ покоевъ; здѣсь она, не будучи въ состояніи удержаться отъ слезъ и рыданій, испытала страшное нервное потрясеніе. Поспѣшно сбрасывала она съ себя пышные уборы, не сознавая, что она дѣлаетъ. Назначенный на этотъ вечеръ балъ, однако, отмѣненъ не былъ.

Императрицу изъ Тронной залы отвели въ ея спальню, куда поспѣшилъ придти Павелъ Петровичъ, а великая княгиня Марш Ѳеодоровна пошла въ комнату своей дочери, откуда она послала своему мужу слѣдующую записку: «Малютка рыдаетъ и именемъ Бога проситъ, чтобъ ей не быть на балѣ, такъ какъ она не здорова. Я уговариваю ее одѣться, а она умоляетъ, чтобъ ее оставили въ покоѣ. Она чрезвычайно взволнована».

Вмѣстѣ съ этой запиской была отправлена и другая, къ императрицѣ. Въ ней великая княгиня писала:

«Ваши нѣжныя заботы, ваши милости разсѣять эти тучи и возвратятъ разсудокъ тѣмъ, которые въ настоящую минуту его потеряли. Вся моя надежда на васъ, любезнѣйшая матушка. Наша бѣдная малютка въ отчаяніи».

Теперь все обрушилось на Моркова, который слишкомъ перехитрилъ, не настаивая на предварительномъ подписаніи брачнаго договора, но разсчитывая, что гораздо вѣрнѣе можно достичь цѣли, заставъ короля въ расплохъ.

Въ порывахъ сильнаго раздраженія, Екатерина не только выговаривала Маркову въ самыхъ оскорбительныхъ выраженіяхъ за его оплошность, но, сохранилось извѣстіе, что гнѣвъ ея въ этомъ случаѣ дошелъ до того, что, въ добавокъ къ словеснымъ выговорамъ, она дала Моркову порядочную пощечину, а по другому разсказу, ударила его тростью.

Непріѣздъ Густава къ обрученію объясняется слѣдующимъ ходомъ дѣла:

Въ шесть часовъ роковаго вечера 11-го сентября, графъ Морковь привезъ королю брачный договоръ, составленный имъ, Морковымъ, вмѣстѣ съ княземъ Зубовымъ. Густавъ началъ внимательно читать представленную ему бумагу и быть крайне удивленъ, найдя, что въ договоръ внесены такія статьи, на которыя онъ не далъ предварительнаго согласія. Обратясь къ Моркову, онъ спросилъ, внесены ли эти статьи по приказанію императрицы? и, получивъ на свой вопросъ утвердительный отвѣтъ, возразилъ, что онъ не можетъ подписать такого договора. При этомъ, однако, онъ замѣтилъ, что не намѣренъ стѣснять свободу совѣсти великой княжны, что сама она можетъ исповѣдывать свою религію, но что онъ не въ правѣ дозволить ей имѣть въ королевскомъ дворцѣ церковь и причтъ, и что, кромѣ того, въ публикѣ и во всѣхъ церемоніяхъ она должна слѣдовать вѣроисповѣданію, господствующему въ странѣ.

Морковь былъ ошеломленъ такою оговоркою короля. Онъ взялъ обратно бумаги и поспѣшилъ къ Зубову, чтобы доложить его свѣтлости объ упорствѣ жениха. По прошествіи нѣкотораго времени Морковь, страшно взволнованный, опять явился къ королю и доложилъ, что весь дворъ и императрица уже ожидаютъ его величество въ Тронной залѣ, что съ нею теперь невозможно уже вступить въ переговоры и что безъ всякаго сомнѣнія его величество не пожелаетъ довести дѣло до разрыва, такъ какъ это было бы неслыханнымъ оскорбленіемъ для государыни, для великой княжны и для всей имперіи.

Такъ какъ король не поддавался убѣжденіямъ Моркова, то къ нему поочередно приходили графъ Безбородко и многіе другіе, уговаривая и умоляя его подписать брачный договоръ. Шведы, окружавшіе короля, склоняли его къ уступкамъ. Регентъ съ своей стороны только заявилъ, что все зависитъ отъ самого короля. Онъ отвелъ Густава въ сторону, прошелся съ нимъ по комнатѣ и, какъ казалось, уговаривалъ его исполнить то, о чемъ его просятъ. Король, однако, громко отвѣчалъ: «Нѣтъ, нѣтъ! Не могу, не хочу! Не подпишу!» И затѣмъ, выведенный изъ терпѣнія докучливыми просьбами русскихъ министровъ, онъ, повторивъ прямой и рѣзкій отказъ подписать что либо противное законамъ Швеціи, удалился въ свою комнату и заперъ за собою на ключъ двери. Массонъ разсказываетъ, что въ виду такого упорства короля, приближенные любимцы императрицы осмѣлились внушать ей, что необходимо прибѣгнуть къ насилію противъ находившагося въ ея власти Густава.

Такъ какъ на другой день послѣ этого происшествія, т. е. на 12-е сентября, былъ также назначенъ балъ по случаю рожденія великой княгини Анны Ѳеодоровны, супруги Константина Павловича, то между Маріею Ѳеодоровною и императрицею по поводу этого возникла переписка, показывающая то состояніе, въ какомъ находилась мать покинутой невѣсты.

«Признаюсь вамъ, любезнѣйшая матушка, — писала Марія Ѳеодоровна — что у меня глаза распухли и красны; всѣ увидятъ, что я плакала, къ тому же я кашляю. Если бы вы мнѣ позволили остаться дома, то сдѣлали бы мнѣ этимъ большую милость».

На эту записку Екатерина, оправившись отъ удара, отвѣчала на лоскуткѣ бумаги слѣдующее:

«О чемъ вы плачете? Что отложено, то не потеряно. Трите глаза и уши льдомъ, примите бестужевскихъ капель. Никакого разрыва нѣтъ. Я была больна третьяго дня. Вы сердитесь на промедленіе, вотъ и все тутъ. Ваша дочь отъ этого нездорова. Впрочемъ вашъ мужъ передастъ вамъ, что я ему писала».

Трудно рѣшить, вѣрила ли сама императрица, что «разрыва не было», или же оскорбленная ея гордость удерживала ее отъ того, чтобы высказаться съ полною откровенностію даже передъ самыми близкими ей лицами.

Назначенный балъ отмѣненъ не былъ. На этотъ балъ явился король, императрица показалась лишь на одну минуту и не сказала Густаву ни слова. Великая княжна Александра Павловна не присутствовала по болѣзни. На этомъ балу король танцовалъ съ другими великими княжнами и, поговоривъ не долго съ великимъ княземъ Александромъ Павловичемъ, уѣхалъ, раскланявшись со всѣми вѣжливѣе обыкновеннаго. Послѣ этого бала дни придворныхъ торжествъ и блестящихъ праздниковъ внезапно смѣнились тишиною и скукою, и едва ли какой нибудь государь проводилъ при иностранномъ дворѣ, въ качествѣ гостя, болѣе непріятные и скучные дни, чѣмъ тѣ, какіе выпали теперь на долю шведскаго короля въ Петербургѣ. Послѣ несостоявшагося обрученія, императрица удалилась въ Таврическій дворецъ на цѣлый день, почти въ совершенное уединеніе, подъ предлогомъ освященія тамошней церкви; на самомъ же дѣлѣ для того, чтобы скрыть отъ всѣхъ поразившую ее скорбь и совѣщаться тамъ съ духовенствомъ и приближенными лицами о томъ, какъ бы выдти изъ того затруднительнаго положенія, въ какое она была теперь поставлена.

По случаю разстройства брака Державинъ 6-го октября 1796 года писалъ въ Москву И. И. Дмитріеву: «Здѣшніе шумные праздники исчезли какъ дымъ. По сію пору не знаемъ, что будетъ впередъ, а потому всѣ громы поэтовъ погребены подъ спудомъ, потому и я мою бездѣлицу не выпускаю, аще же вознесетъ благодать, пріидетъ желанный бракъ, то я тотчасъ же вамъ сіе сообщу».

X

Благополучному исходу дѣла повредилъ въ особенности духовникъ короля, Флеммингъ, съ которымъ онъ посовѣтовался на-единѣ послѣ прочтенія договора. Этотъ фанатикъ-пасторъ прямо заявилъ своему духовному сыну, что допущеніе устройства въ королевскомъ дворцѣ иновѣрческой церкви поведетъ къ ниспроверженію въ Швеціи лютеранской вѣры и что вообще нельзя допустить подобнаго нечестія.

Императрица надѣялась, однако, уладить разстроившееся дѣло иными способами. На бывшемъ 12-го сентября въ Таврическомъ дворцѣ балѣ она приказала графу Моркову отправиться на слѣдующее утро къ шведскимъ уполномоченнымъ для передачи имъ проекта договора и для обсужденія отдѣльныхъ статей, а въ числѣ ихъ и статьи о вѣроисповѣданіи, въ которой они просили вычеркнуть слова: «православная, апостольская, греческая» и поставить въ замѣнъ того: «исповѣданіе, въ которомъ она родилась». Между тѣмъ на томъ же самомъ балу великая княгиня Марія Ѳеодоровна свидѣлась съ Густавомъ. Онъ былъ молчаливъ и не сказалъ ни слова на счетъ спорнаго вопроса, но Стедингъ говорилъ объ этомъ со слеазми на глазахъ и просилъ великую княгиню еще разъ переговорить съ королемъ, полагая, что дѣло уладится.

На другой день послѣ этого бала, князь Платонъ Зубовъ писалъ черезчуръ безтолково къ великому князю Павлу Петровичу слѣдующее: «Ни король, ни регентъ на врученныя имъ бумаги отъ ея императорскаго величества условія и на принятіе коихъ регентъ всемѣрно преклонить короля желалъ, въ чемъ усердно стараться обѣщалъ, до сихъ поръ никакой вновь отповѣди не сдѣлали, но полномочные всѣ единогласно говорили, что они и сами не настаиваютъ, такъ какъ король ихъ согласенъ „dans le principe et ne voulant point en avouer les conséquences“, самъ опровергаетъ все это, что самъ же обѣщалъ; и что, бывъ убѣжденъ въ крайней нуждѣ и въ справедливости кончить все къ взаимному удовольствію, употребятъ они всѣ возможности согласить короля самого съ собою и довести его до исполненія общаго желанія; въ чемъ предуспѣть еще вовсе не отчаяваются. Объ отъѣздѣ же никто и ничего не говоритъ».

Но если Зубовъ думалъ такимъ письмомъ утѣшить хоть нѣсколько раздраженнаго великаго князя, то записка, посланная въ то же время императрицею къ великой княгинѣ, представляла дѣло въ иномъ видѣ, такъ какъ въ ней Екатерина не говорила уже ни о какихъ переговорахъ съ королемъ, а только сообщала своей невѣсткѣ, что «кузенъ Густавъ, какъ она, Екатерина, надѣется, станетъ укладывать свои пожитки».

Къ сыну же своему Екатерина писала: «Выдался такой день, въ который весь шведскій дворъ, всѣ, начиная съ короля и регента до послѣдняго слуги, съ утра до вечера, перессорились во всѣхъ этажахъ дома, послѣ чего каждый слегъ въ постель, сказавшись больнымъ. Два дня сряду посылала я освѣдомляться о ихъ здоровьѣ. Третьяго дня вечеромъ ко мнѣ приходилъ регентъ съ просьбою возобновить переговоры, потому что онъ выдалъ и подписалъ уполномочія. Я отвѣчала, что подумаю. Дѣйствительно, вчера состоялась конференція, на которой было рѣшено, что ратификація короля послѣдуетъ черезъ два мѣсяца послѣ его совершеннолѣтія. Тогда объяснится, фанатизмъ ли былъ съ его стороны или были происки регента».

14-е и 15-е сентября прошли въ переговорахъ, не подвинувшихъ, впрочемъ, дѣла впередъ. Король видѣлся съ императрицею, а у министровъ обѣихъ сторонъ было нѣсколько конференцій. Самъ же Густавъ выпутывался изъ затруднительнаго положенія, ссылаясь на то, что хотя по силѣ шведскихъ законовъ онъ не можетъ уступить желаніямъ императрицы, но посовѣтуется объ этомъ съ государственными чинами, которые соберутся въ день его совершеннолѣтія, и если они изъявятъ согласіе, чтобъ у нихъ была королева, исповѣдующая греческій законъ, тогда онъ отправитъ пословъ за великою княжною.

Императрица замѣтила, что король можетъ обручиться и теперь. Къ этому прибавляютъ, будто она предлагала, на случай, если-бы бракъ короля вызвалъ среди его подданныхъ волненія, предоставить ему для усмиренія ихъ свое войско.

Жестокое оскорбленіе, нанесенное королемъ ни въ чемъ неповинной невѣстѣ, шведы оправдывали тѣмъ, что для устройства ея брака съ королемъ прежняя его невѣста потерпѣла, по требованію императрицы, подобное и даже еще большее оскорбленіе. Кромѣ этого, они ссылались на то, что сама Екатерина слишкомъ безцеремонно обращалась съ другими невѣстами-принцессами, вызвавъ въ Петербургъ двухъ дармштатскихъ, трехъ виртембергскихъ, двухъ баденскихъ и трехъ кобургскихъ, всего одиннадцать германскихъ принцессъ, для того, чтобъ ея сынъ и два ея внука могли выбрать себѣ по невѣстѣ, а прочихъ молодыхъ представительницъ владѣтельныхъ домовъ отпустить съ обиднымъ для нихъ отказомъ.

Марія Ѳеодоровна находила, что король велъ себя при вопросѣ о религіи своей невѣсты какъ суевѣрный ребенокъ, пропитанный ханжествомъ, внушеннымъ ему, быть можетъ, воспитаніемъ и, повидимому, поддерживаемымъ въ немъ окружавшими его. Великая княгиня надѣялась, впрочемъ, что время и размышленіе покажутъ ему, какъ онъ самъ разрушилъ готовившееся ему счастіе. Къ такому отзыву невѣстки императрица добавляла, что король чрезвычайно упрямъ и что онъ думаетъ такимъ свойствомъ походить на Карла XII, что впрочемъ говоритъ не пользу зрѣлости его разсудка.

Сватовство Густава не обошлось безъ сплетенъ, отозвавшихся на ни въ чемъ неповинной великой княжнѣ. Король увѣрялъ императрицу, будто бы его невѣста обѣщала ему перемѣнить религію и перейти въ лютеранство, въ удостовѣреніе чего и подала ему свою руку. Императрица, зная, что великая княжна видѣлась съ женихомъ только въ присутствіи своей матери, гувернантки, сестеръ, регента и посланника и только однажды въ присутствіи своего старшаго брата и его жены, спросила внучку наединѣ, что говорилъ ей Густавъ о религіи? Александра Павловна съ свойственною ей невинностію и искренностію отвѣчала, что онъ ей говорилъ, будто бы въ день коронаціи она должна будетъ пріобщиться вмѣстѣ съ нимъ, на что она ему отвѣчала: «охотно, если это можно и бабушка согласится». Послѣ этого онъ опять заговорилъ о причащеніи съ невѣстою, которая постоянно предлагала ему, для разрѣшенія вопроса, обратиться къ бабушкѣ.

Затѣмъ императрица спросила у внучки, давала ли она королю свою руку въ знакъ согласія?

— Никогда въ жизни! отвѣчала она съ естественнымъ испугомъ.

Объясненія эти дали поводъ императрицѣ написать Маріи Ѳеодоровнѣ, что она, императрица, «нашла въ своей внучкѣ, всѣ чувства, какія ей только можно пожелать. Прекрасная какъ день, спокойная, простодушная — она очаровательна» — заключила Екатерина.

XI

Кромѣ вопроса о бракѣ, явился теперь еще и другой крайне-щекотливый вопросъ объ отъѣздѣ короля. Никто, даже сама императрица, не знала, когда ему вздумается выбраться изъ Петербурга. Въ виду предстоящаго отъѣзда Густава, графъ H. А. Салтыковъ, по повелѣнію государыни, сообщилъ Павлу Петровичу, что «по теперешнему положенію съ королемъ, весьма согласна и ея величество, чтобы вамъ для прощанья сюда не пріѣзжать, а по точномъ назначенія его отсюда отъѣзда черезъ письмо съ нимъ распрощаться». Далѣе Салтыковъ писалъ: «о положеніи дѣлъ съ королемъ государыня приказала сказать вамъ, что теперь оныя все въ той же нерѣшимости, какъ вы ихъ оставили. Всѣ вообще согласны на все требуемое, кромѣ короля, а онъ не умѣетъ рѣшиться и все упрямствуетъ». Въ заключеніе письма Салтыковъ добавлялъ: «сегодня, думаю, будетъ опять съ иностранцами конференція, но сіе, считаю, государыня дозволитъ единственно изъ снисхожденія, а ничего рѣшительнаго быть не можетъ и поѣдутъ ни съ чѣмъ».

Почти слѣдомъ за этимъ письмомъ, Салтыковъ отправилъ другое, которымъ отмѣнялось прежнее распоряженіе императрицы, такъ какъ она находила, что «нерѣшимость дѣлъ требуетъ при разставаніи распроститься съ пристойною вѣжливостью, то и разсуждаетъ ея величество нужнымъ, писалъ Салтыковъ, чтобы ваше высочество завтра сюда пріѣхали и завтра же здѣсь съ королемъ простились, потому что завтра назначено королю съ государынею прощаться». Далѣе, однако, Салтыковъ писалъ, что «если великій князь не находитъ себя расположеннымъ прощаться съ королемъ съ ласковою вѣжливостію, въ такомъ случаѣ оставляетъ ея величество на волю вамъ и чрезъ письмо съ нимъ распрощаться, сказавъ ему, что здоровье ваше не дозволяетъ вамъ самимъ пріѣхать».

Если еще и прежде наслѣдникъ престола неблагосклонно относился къ королю, то не трудно было предвидѣть, что онъ воспользуется позволеніемъ матери — избѣжать новой встрѣчи съ Густавомъ. Прощальная переписка между ними не извѣстна. Надобно, однако, полагать, что императрица измѣнила свое прежнее намѣреніе насчетъ заочнаго прощанія Павла съ королемъ по какимъ либо особымъ обстоятельствамъ.

Императрица уже послѣ извѣщенія, сдѣланнаго Салтыковымъ, писала сыну: «такъ какъ каждый человѣкъ учтивъ самъ для себя же, то и вы обойдитесь съ нимъ учтиво. Если они заговорятъ о дѣлахъ, отвѣчайте имъ сообразно съ обстоятельствами. Разрыва нѣтъ. На счетъ вѣроисповѣданія отвѣчайте, что это непреложно si ne qua no (sic). Ихъ убѣдить надобно и надъ этимъ-то слѣдуетъ поработать. Тамъ нѣтъ вѣротерпимости, гдѣ не терпятъ обрядовъ иныхъ исповѣданій. Слѣдуетъ быть твердымъ безъ колкости».

Письмо это писала императрица поутру въ пятницу, когда долженъ былъ обѣдать король у великаго князя. Послѣ обѣда она послала Павлу другое письмо, въ которомъ писала ему, чтобы онъ увѣдомилъ ее о томъ, что у него происходило.

«Со мною молодой Келедъ — продолжала Екатерина, называя этимъ именемъ короля — былъ упрямъ до послѣдней степени. Дядя сказалъ мнѣ въ его присутствіи, что ни онъ — дядя — никто другой въ Швеціи не можетъ ничего сказать противъ свободнаго отправленія королевою обрядовъ своего вѣроисповѣданія въ особой часовнѣ. Но король показался мнѣ сухъ и упрямъ какъ чурбанъ. Онъ говорилъ что то, что онъ написалъ, то написалъ, и что никогда не измѣняетъ того, что написалъ» и въ заключеніе Екатерина прибавляетъ, что дядя и племянникъ нѣсколько разъ ссорились въ ея присутствіи.

На другой день послѣ этой переписки 18-го сентября императрица писала Павлу Петровичу, что вчера она съ регентомъ подписала предварительный договоръ, что обмѣнъ ратификацій произойдетъ черезъ два мѣсяца или, если можно, то и ранѣе, послѣ совершеннолѣтія короля. «Увидимъ, что изъ этого будетъ», добавляла Екатерина — и затѣмъ, увѣдомляя о предстоящемъ отъѣздѣ короля, добавляла: «онп простяся съ вашими сыновьями, но ваши четыре дочери должны быть всѣ нездоровы».

20-го сентября, вечеромъ, Женигсъ, секретарь шведскаго посольства, выразилъ Павлу и великой княгинѣ прощальный привѣтъ отъ имени короля и регента, а затѣмъ Маріею Ѳеодоровною получено было прощальное письмо регента. Называя ее «madame ma chère cousine», регентъ благодарилъ ее за ту дружбу, которая была ему оказана во время пребыванія его въ Россіи, и сожалѣлъ, что не можетъ лично выразить своихъ чувствъ. «Но если — продолжалъ герцогъ — непредвидѣнныя обстоятельства лишили меня этого счастія, то примите въ эту минуту изъявленіе моей искренней привязанности. Какъ ни печальна для меня эта минута, но я не теряю, однако, надежды, что осуществятся мои молитвы о счастливомъ союзѣ, который упрочилъ бы счастіе обѣихъ націй. Это будетъ предметомъ моихъ заботъ и цѣлью моихъ желаній».

Къ великому князю регентъ писалъ: «каковы бы ни были обстоятельства, я всегда пребуду вамъ преданъ и еще не отчаяваюсъ имѣть счастіе обнять васъ, какъ родственника, вдвойнѣ дорогаго и уважаемаго».

Въ своемъ отвѣтномъ письмѣ регенту великая княгиня помѣстила общія фразы безъ всякаго намека на тѣ обстоятельства, которыя поставили всѣхъ въ такое ложное положеніе.

Шведы выѣхали изъ Петербурга 20-го сентября, въ день рожденія Павла Петровича. При такой развязкѣ предстоявшаго брака стихотворные труды Державина пропали даромъ; но онъ въ виду продолжавшихся переговоровъ о бракѣ не терялъ надежды, что они, быть можетъ, еще пригодятся. Когда же окончательно убѣдился, что произведенія его не дойдутъ по заказу, то пустился на хитрость. Онъ передѣлалъ нѣсколько хоръ, сочиненный имъ на обрученіе великой княжны, и въ 1808 году, какъ бы ни въ чемъ не бывало, напечаталъ его подъ заглавіемъ «Хоръ на шведскій миръ 8-го сентября 1790 года».

По отъѣздѣ короля переговоры о бракѣ продолжались.

Какъ ни сильно было неудовольствіе императрицы противъ Густава, но она винила не столько его самого, сколько его воспитателей и лицъ его окружавшихъ, которыя развили въ немъ и религіозный фанатизмъ, и ненависть къ Россіи, въ чемъ немалое вліяніе приписывала она и регенту. Собственно со стороны церковной власти въ Швеціи къ сохраненію великою княжною ея религіи не встрѣчалось препятствія, такъ какъ вопросъ объ этомъ отданъ былъ на обсужденіе примаса королевства, епископа упсальскаго Троила. Епископъ совѣщался съ консисторіею, гдѣ и состоялось рѣшеніе, согласное съ видами Екатерины. Но когда консисторія совѣщалась, король поссорился съ регентомъ и на зло ему отложилъ заключеніе брачнаго союза съ Александрою Павловною на неопредѣленное время.

По поводу несостоявшагося брака графъ Ростопчинъ писалъ впослѣдствіи, въ 1799 году въ Лондонъ графу Воронцову:

«Жаль, что женскія сплетни при дворѣ и тупоуміе государственныхъ людей того времени разстроили бракъ короля съ великою княжною Александрой Павловной». Къ этому Ростопчинъ добавляетъ слѣдующія строки:

«Великая княгиня мать, — хотя нѣжность къ дочери и служитъ ей оправданіемъ — должна во многомъ упрекнуть себя; полагая, что этотъ бракъ дѣло рѣшенное, она дозволила этому невозмутимому графу Гагѣ свободу обращенія, допускаемую по обычаю у насъ на Руси только женихамъ. Великая княжна была неоднократно лобызаема, по цѣлымъ часамъ сиживала у окна, разговаривая съ этимъ коварнымъ Энеемъ и дѣлала все, чѣмъ только, по ея мнѣнію, могла доказать свое расположеніе къ будущему супругу».

XII.

Возвратившись въ свою столицу, король 1-го ноября отпраздновалъ свое совершеннолѣтіе, а генералъ Будбергъ, увѣдомляя объ этомъ Екатерину, сообщилъ дошедшій до него, Будберга, слухъ, что Густавъ намѣренъ отправить въ Петербургъ генерала Клингспорра съ письмомъ къ императрицѣ, въ которомъ, увѣдомляя государыню о достиженіи имъ совершеннолѣтія, выразитъ искреннее желаніе поправить свои ошибки. Но еще до дня кончины Екатерины насчетъ этого не было извѣстно въ Петербургѣ ничего положительнаго, и Ростопчинъ, сообщая Воронцову о такомъ положеніи дѣла, добавлялъ, что «въ Петербургѣ боятся предаться надеждѣ, что все уладится». «Никогда, по словамъ Ростопчина, не было видано столько интригъ, сколько ихъ появилось по этому случаю». Онъ объяснялъ это тѣмъ, что «лица, близкія къ королю, хотѣли отдалить заключеніе брака, чтобы потомъ воспользоваться отъ русскаго двора наградами, которыя во время регентства достались бы не имъ, а креатурамъ герцога. Бывшій же регентъ съ своей стороны хитрилъ, вредилъ королю при русскомъ дворѣ и даже затрогивалъ вопросъ о незаконности его происхожденія». Между тѣмъ Клингспорръ дѣйствительно выѣхалъ изъ Стокгольма въ Петербургъ, 5-го (16) ноября, но на дорогѣ узналъ о кончинѣ Екатерины, и письмо, отправленное съ нимъ къ императрицѣ, было вручено императору Павлу, который встрѣтилъ Клингспорра очень ласково. Завязались снова переговоры о бракѣ, а между тѣмъ императоръ отправилъ въ Стокгольмъ съ извѣщеніемъ о вступленіи своемъ на престолъ графа Юрія Александровича Головкина. Ему же, вслѣдъ затѣмъ, поручено было и повести оффиціально дѣло о бракѣ великой княжны. Король принялъ Головкина чрезвычайно любезно и выразилъ готовность вступить въ бракъ съ прежней невѣстой. Такимъ образомъ дѣло, какъ казалось, пошло успѣшно.

На бѣду, государственный канцлеръ Спарре и другіе вельможи вздумали также склонять Густава къ браку. Этого было достаточно, чтобъ возбудить противорѣчіе и упрямство въ королѣ, и онъ вдругъ заявилъ Головкину, что «не согласенъ жениться на княжнѣ греческаго исповѣданія», прибавя къ этому, что починъ разрыва съ шведскимъ дворомъ предоставляетъ русскому императору, дабы отклонить отъ себя упреки за нерадѣніе къ пользамъ Швеціи, такъ какъ бракъ этотъ представляется выгоднымъ съ государственной точки зрѣнія. Начались переговоры, слишкомъ затруднительные для русскаго дипломата, и дѣло кончилось тѣмъ, что король предложилъ императору вопросъ о бракѣ отложить до весны, когда, какъ онъ полагалъ, произойдетъ между ними личное свиданіе. Разсерженный всѣмъ этимъ Павелъ прислалъ Головкину повелѣніе выѣхать изъ Стокгольма, а Клингспорру предложено было выѣхать изъ Петербурга; Будбергъ, оказавшійся на этотъ разъ неудачнымъ сватомъ, былъ также вызванъ изъ Стокгольма, и этимъ окончились долголѣтніе переговоры о бракѣ Густава съ великою княжною Александрою Павловною.

Не смотря на все это, у Густава хватило духу пріѣхать въ Петербургъ еще разъ, въ царствованіе императора Павла, который, забывъ всѣ неудовольствія, принялъ его сперва съ почестями, подобающими королевскому сану.

Этотъ пріѣздъ Густава ознаменовался также неудачею. Однажды въ эрмитажномъ театрѣ давали модный въ то время балетъ «Красная Шапочка». Король сидѣлъ возлѣ императора и велъ съ нимъ веселый разговоръ. Смотря на Красную Шапочку онъ шутливо сказалъ Павлу: «А! вотъ и якобинская шапочка!» — «У меня нѣтъ якобинцевъ!» возразилъ, вспыливъ, императоръ. Съ этими словами онъ всталъ и повернулся къ королю спиною, а послѣ спектакля приказалъ передать своему августѣйшему гостю, чтобы онъ въ 24 часа выѣхалъ изъ Петербурга. Въ назначенный срокъ королю доложили, что экипажъ его величества готовъ. Между тѣмъ императоръ послалъ гофъ-фурьера Крылова отобрать на первой станціи закуску, приготовленную для Густава. Гофъ-фурьеръ посовѣстился, однако, исполнить во всей точности приказаніе государя и, отославъ со станціи пруслугу и посуду, оставилъ тамъ съѣстное.

— Ты хорошо сдѣлалъ, сказалъ Павелъ Петровичъ Крылову, когда узналъ, какъ этотъ послѣдній распорядился на станціи. Вѣдъ не морить же его голодомъ! — снисходительно добавилъ онъ. Послѣ этого, не было уже никакихъ переговоровъ о бракѣ Густава съ Александрой Павловной.

Хотя несостоявшійся бракъ Александры Павловны съ королемъ шведскимъ и былъ жестокимъ ударомъ для полюбившей его дѣвушки и хотя разрывъ этотъ сопровождался небывалымъ еще въ исторіи оскорбленіемъ, но, какъ казалось, судьба хотѣла оберечь великую княжну отъ того, чтобъ она соединила свой жребій съ королемъ-сумасбродомъ, который по своему характеру не заслуживалъ счастія быть ея супругомъ. Послѣ несостоявшагося двукратнаго сватовства король отыскалъ себѣ третью невѣсту, Фридерику-Доротею, внучку маркграфа баденскаго. Бракъ этотъ роднилъ нѣсколько Густава IV съ русскимъ императорскимъ домомъ, такъ какъ на младшей сестрѣ принцессы Фридерики-Доротеи былъ женатъ великій князь Александръ Павловичъ. Бракъ короля съ семнадцатилѣтнею принцессою былъ совершенъ съ необыкновенною пышностію въ Стокгольмѣ, въ залѣ собранія государственныхъ чиновъ, находившейся въ королевскомъ дворцѣ. Судьба молодой королевы не была, однако, завидна: запальчивый, своенравный и причудливый Густавъ IV безпрестанно оскорблялъ и унижалъ свою супругу. Онъ былъ недоволенъ, когда она была весела или выказывала живость свойственную ея возрасту. Король доказывалъ, что она, какъ государыня, не имѣетъ въ Швеціи ни одной равной себѣ женщины, а потому и не должна имѣть ни подругъ, ни знакомыхъ и обязана наблюдать, чтобы придворныя дамы въ сношеніяхъ съ нею и въ ея присутствіи строго исполняли всѣ правила придворнаго этикета. Дѣло доходило до того, что король грозилъ королевѣ отправить ее обратно въ Баденъ, если она не будетъ повиноваться безусловно всѣмъ его приказаніямъ.

Воспитанный въ непримиримой ненависти къ Франціи Густавъ IV отправился въ 1803 году путешествовать по Германіи, чтобы тамъ, при содѣйствіи Англіи, составить коалицію противъ французской республики. Королева сопровождала его въ этой поѣздкѣ и должна была, въ угоду супругу, отказываться не только отъ баловъ и празднествъ, но и отъ небольшаго даже общества.

Вскорѣ по возвращеніи короля въ Стокгольмъ, пришло извѣстіе о томъ, что герцогъ Энгіенскій былъ схваченъ и разстрѣлянъ по приказанію перваго консула Бонапарте. Густавъ былъ, по поводу этого, внѣ себя и предписалъ шведскому посланнику немедленно выѣхать изъ Парижа и прекратилъ всѣ сношенія между Швеціею и Франціею. Когда же появилась въ «Монитерѣ» оскорбительная на счетъ его статья, то онъ въ припадкѣ безумнаго гнѣва, приказалъ накупить портретовъ и бюстовъ Бонапарте и потѣшался надъ ними, увѣча, искажая, пачкая и коверкая ихъ. Когда же король прусскій послалъ первому консулу знаки ордена Чернаго Орла, то Густавъ, не желая имѣть ничего общаго съ этимъ «злодѣемъ и извергомъ», возвратилъ королю бывшіе у него знаки этого ордена. Вслѣдствіе такой выходки прусскій посланникъ былъ отозванъ изъ Стокгольма.

Густавъ не преминулъ оскорбить и своего шурина, императора Александру Павловича. Когда, послѣ смерти Павла, вновь воцарившійся государь, слѣдуя принятому обычаю, возвратилъ королю тѣ знаки ордена Серафимовъ, которые имѣлъ покойный императоръ, то Густавъ не принялъ русскаго посланника, находя, что онъ, посланникъ, недостаточно знатенъ, чтобы могъ исполнить подобное порученіе при стокгольмскомъ дворѣ. Считая себя могущественнымъ государемъ, Густавъ IV пріискивалъ всѣ поводы, чтобы ссориться со всѣми правительствами. Такъ, онъ приказалъ построенный у города Аберфорса деревянный мостъ, принадлежавшій русскимъ, объявить собственностію Швеціи и окрасить его государственными цвѣтами королевства, тогда какъ мостъ этотъ служилъ границею между русскою и шведскою Финляндіей). Императоръ Александръ Павловичъ снисходительно смотрѣлъ на такіе взбалмошные поступки своего сосѣда и довелъ своею снисходительность даже до того, что 15-го января 1805 года заключилъ съ нимъ наступательный и оборонительный союзъ, причемъ Густаву IV посулилъ главное начальство надъ русскою арміею, къ которой присоединились 25,000 шведовъ и англійскія войска и которая должна была дѣйствовать противъ французовъ въ Голландіи, обращенной въ Батавскую республику. При этомъ сумасбродство короля достигло до крайнихъ предѣловъ: онъ, начальствуя надъ союзною арміею, заявилъ, вопреки цѣлямъ и видамъ петербургскаго и лондонскаго кабинетовъ, что употребитъ эту военную силу для возстановленія во Франціи дома Бурбоновъ. Густавъ IV не только поссорился съ союзниками, но и съ Пруссіею, начавъ блокировать ея берега своимъ флотомъ и грозя приморскимъ городамъ Пруссіи безпощаднымъ бомбардированіемъ. Но когда пруссаки потерпѣли пораженіе подъ Іеною и Фридландомъ, то Густавъ вдругъ выступилъ защитникомъ Пруссіи. Однако маршалъ Мортье вытѣснилъ шведовъ изъ Помераніи и, 18-го апрѣля 1807 года, заставилъ ихъ просить перемирія, а Тильзитскій миръ долженъ былъ положить конецъ воинственнымъ замысламъ Густава IV. Императоръ Александръ и король прусскій предложили ему свое посредничество для примиренія его съ императоромъ Наполеономъ, но Густавъ отвергъ это предложеніе съ свойственною ему запальчивостью и заключилъ съ Англіею союзъ противъ ненавистнаго ему Бонапарта, котораго считалъ апокалипсическимъ звѣремъ, имѣющимъ на лбу число 666, и говорилъ, что если вступитъ въ переговоры съ Бонапартомъ, то погубитъ себя не только въ здѣшней, тіо и въ будущей жизни. Разстроенная безпрерывными войнами Швеція начала рои-тать противъ своего упрямаго и безтолковаго государя. Французы между тѣмъ грозили высадкою въ Шонію, русскіе осадили Свеаборгъ, а датскія войска появились въ Норвегіи.

Среди опасностей, угрожавшихъ Швеціи, тамъ составилась сильная партія, рѣшившаяся низложить Густава IV съ престола. Исполнить такой замыселъ было не трудно при томъ ожесточеніи, какое господствовало противъ него во всѣхъ классахъ населенія. Кромѣ того, слухи о незаконности его рожденія распространялись все громче и громче, и въ то же время шведы убѣждались, что онъ ведетъ войну съ Франціей) только изъ мнимой, ничѣмъ неоправдываемой ненависти къ Наполеону. Тщетно королева Фридерика, упавъ на колѣна передъ мужемъ и заливаясь слезами, умоляла его прекратить войну, которая должна будетъ навлечь страшныя бѣдствія на страну и привести самого Густава къ погибели. Онъ не только не слушалъ королеву, но, въ припадкѣ неудержимаго гнѣва, такъ сильно оттолкнулъ ее отъ себя, что бѣдная женщина безъ чувствъ упала на полъ.

Въ ночь съ 5-го на 6-е мая 1809 года, пришло въ Стокгольмъ извѣстіе, что русскіе готовятся къ высадкѣ на шведскіе берега и что, по всей вѣроятности, дня черезъ два казаки покажутся въ окрестностяхъ королевской резиденціи. Услышавъ эти недобрыя вѣсти, Густавъ поблѣднѣлъ и приказалъ королевѣ приготовиться къ отъѣзду. На этотъ разъ король послушался ея совѣта: онъ назначилъ регентомъ королевства дядю своего герцога Зюдерманландскаго, поручивъ ему вступить въ переговоры съ русскими, а самъ рѣшился уѣхать изъ Стокгольма въ Готтенбургъ, съ тѣмъ, чтобы оттуда, въ случаѣ крайности, перебраться въ Англію. Густавъ, однако, измѣнилъ это намѣреніе, когда оказалось, что слухи о нашествіи русскихъ на Швецію были ложные. Въ день кавалерскаго праздника ордена Серафимовъ, въ Стокгольмъ пришло извѣстіе о взятіи русскими Свеаборга.

Въ виду бѣдствій, постигшихъ Швецію, низложеніе Густава IV было рѣшено окончательно, но при этомъ заговорщики дали клятву не только не покушаться на жизнь короля, но и оказывать ему всевозможное уваженіе, даже и по низверженіи его съ престола.

12-го марта 1810 года, король пріѣхалъ вечеромъ въ Стокгольмъ изъ своего загороднаго дома Гага. Онъ велѣлъ запереть всѣ ворота дворца и усилить около него караулы, и затѣмъ былъ отданъ приказъ, чтобы всѣ войска, находившіяся въ Стокгольмѣ, выступили немедленно въ походъ. Ясно было, что король не только не думалъ прекратить войну, но, напротивъ, намѣренъ былъ продолжать ее до послѣдней крайности. Разнесся также слухъ, что король хотѣлъ забрать деньги изъ государственнаго банка и уѣхать изъ Стокгольма, но директоры банка отказались исполнить его требованіе. Негодованіе и злоба противъ него усилились еще болѣе. Во главѣ заговора сталъ подполковникъ баронъ Адлеркранцъ, пріобрѣвшій себѣ почетную извѣстность во время финляндской войны, и вышло такъ, что онъ получилъ приказаніе явиться къ королю утромъ 13-го числа. Онъ явился туда въ 8 часовъ утра, а слѣдомъ за нимъ пробрались 50 офицеровъ, его соучастниковъ. Съ нѣкоторыми изъ нихъ вошелъ баронъ Адлеркранцъ въ кабинетъ короля и почтительно сказалъ ему слѣдующія слова: «Государь! первые чины королевства и арміи, наиболѣе зажиточные и уважаемые граждане вашей столицы поручили мнѣ заявить вашему величеству, что они противятся вашему выѣзду изъ Стокгольма, и доложить вамъ, что настоящее прискорбное положеніе дѣлъ чрезвычайно волнуетъ все населеніе».

— Измѣнники! — закричалъ король въ припадкѣ страшнаго бѣшенства.

— Мы, ваше величество, не измѣнники — отвѣчалъ хладнокровно баронъ, — но честные шведы, которые хотятъ спасти и отечество и васъ, государь!

Король обнажилъ шпагу, но Адлеркранцъ схватилъ его поперекъ тѣла, а полковникъ Сильверспарре вырвалъ шпагу изъ рукъ Густава.

Густавъ съ громкими криками и угрозами требовалъ, чтобъ ему возвратили его шпагу. На поднятый имъ шумъ прибѣжалъ дворцовый караулъ, но Адлеркранцъ не потерялся и повелительнымъ голосомъ приказалъ караулу возвратиться на свой постъ. Въ этой суматохѣ король успѣлъ было ускользнуть изъ кабинета, заперевъ за собою двери на ключъ. Адлеркранцъ съ его товарищами наперли на дверь и она уступила ихъ дружнымъ усиліямъ. Тогда они бросились въ погоню за королемъ и нагнали его на верхней площадкѣ лѣстницы. Король бросилъ въ лицо Адлеркранцу связку ключей и успѣлъ выбѣжать во дворъ. Адлеркранцъ и нѣсколько офицеровъ продолжали его преслѣдовать и, наконецъ, успѣли схватить запыхавшагося короля, послѣ чего они отвели его снова во дворецъ и поручили надежнымъ лицамъ сторожить его.

Заарестованіе короля не произвело въ Стокгольмѣ никакого волненія, на улицахъ было тихо и спокойно, а вечеромъ театръ, какъ обыкновенно, наполнился зрителям.

Овладѣвъ королемъ, Адлеркранцъ и Сильверспарре отправились къ герцогу Зюдерманландскому просить, чтобъ онъ принялъ правленіе государствомъ, и только послѣ продолжительныхъ убѣжденій они успѣли склонить его къ этому. Въ тотъ же день, въ два часа пополудни, бывшаго короля отвезли въ Дроттингользіъ въ сопровожденіи полковника Сильверспарре, подъ прикрытіемъ сильнаго отряда кирасиръ, а черезъ нѣсколько дней его перевели въ Грипсгольмскій дворецъ. Королева и принцы оставались нѣсколько дней въ Гагѣ.

Сохранилось извѣстіе, что наканунѣ отреченія короля посѣтила его мать Густава III, Луиза Ульриха, и открыла ему тайну его рожденія съ тѣмъ, чтобъ убѣдить его отказаться отъ короны и тѣмъ самымъ предотвратить тотъ позоръ, какой, въ случаѣ его упорства, покроетъ и его самого и его мать Софію-Магдалину.

29-го марта Густавъ IV добровольно отрекся отъ короны. 10-го мая актъ его отреченія былъ торжественно прочитанъ въ собраніи государственныхъ чиновъ. Съ своей стороны Густавъ изъявилъ согласіе переселиться въ Германію. Государственные чины не тотчасъ согласились исполнить это желаніе, находя нужнымъ оберегать существованіе верховной власти въ королевствѣ. Такъ какъ потомство Густава ІV было вовсе отстранено отъ престола, а герцогъ Зюдерманландскій былъ уже въ преклонныхъ лѣтахъ и не имѣлъ дѣтей, то и положили избрать ему преемника заблаговременно. Выборъ палъ на принца Аугустенбургскаго, а между тѣмъ герцогъ Зюдерманландскій былъ провозглашенъ королемъ подъ именемъ Карла XIII. Онъ выхлопоталъ у государственныхъ чиповъ разрѣшеніе на удаленіе Густава съ его семействомъ изъ Швеціи и исходатайствовалъ у Наполеона дозволеніе поселиться бывшему королю въ Швейцаріи. Густаву и его семейству было назначено изъ государственнаго казначейства 6,000 фунтовъ стерлинговъ ежегодной пенсіи. 6-го декабря 1809 года онъ изъ Карлскроны отплылъ на военномъ фрегатѣ отъ береговъ изгнавшей его Швеціи.

По удаленіи изъ Швеціи, королева потребовала развода, который и данъ былъ ей супругомъ въ 1810 году. Послѣ того королева жила въ Германіи весьма скромно, а король подъ именемъ графа Готторпскаго побывала въ Россіи, Англіи, Германіи и Греціи. Любимою его мечтою было отправиться на поклоненіе Гробу Господню въ сопровожденіи «черныхъ рыцарей». Но мечта эта не осуществилась, и онъ окончательно поселился въ Швейцаріи подъ именемъ полковника Густавсона. Скромно, почти бѣдно одѣтый онъ разъѣзжалъ по Швейцаріи на имперіалѣ дилижансовъ. Въ 1823 году онъ издалъ свои записки. Поселившись потомъ въ Сенъ Галѣ, онъ умеръ тамъ въ мартѣ 1837 года.

Разумѣется, что съ такимъ взбалмошнымъ супругомъ великая княжна Александра Павловна не могла бы быть счастлива. Но спасенная однажды отъ такого неудачнаго супружества, она не нашла спокойствія и счастья въ другомъ предстоявшемъ ей бракѣ. Казалось, что какой-то роковой жребій тяготѣлъ надъ этой дѣвушкой, вызывавшей къ себѣ общую любовь и общее сочувствіе.

XIII

Прошло три года со дня несостоявшагося обрученія великой княжны Александры Павловны съ королемъ Густавомъ IV, и 23-го сентября 1799 года графъ Ростопчинъ писалъ въ Лондонъ графу Воронцову.

«Эрцгерцогъ Стефанъ пріѣзжаетъ сюда недѣли черезъ двѣ. Съ нимъ ѣдутъ принцъ Фердинандъ виртембергскій и графъ Дитрихштейнъ. Эрцгерцогъ отличный малый. Онъ очень влюбленъ и очень робокъ. Его отправили жениться и дали ему свиту — а не трактовать о дѣлахъ».

«Повѣрьте — продолжаетъ Ростопчинъ — что не къ добру затѣяли укрѣпить союзъ съ австрійскимъ дворомъ узами крови. Это только лишнее обязательство и стѣсненіе, и такія связи пригодны лишь въ частномъ быту. Но сдѣланной ошибки не поправить. Въ добавокъ изъ всѣхъ своихъ сестеръ она будетъ выдана наименѣе удачно. Ей нечего будетъ ждать, а ея дѣтямъ и подавно».

Въ письмѣ этомъ идетъ рѣчь о бракѣ великой княжны Александры Павловны, которой вновь привелось сдѣлаться жертвою политическихъ разсчетовъ.

Намъ встрѣтилось извѣстіе, что въ библіотекѣ Павловскаго дворца хранится переписка о бракѣ Александры Павловны съ эрцгерцогомъ Стефаномъ-Іосифомъ, но пока касающіяся этого дѣла свѣдѣнія не напечатаны, и потому намъ, говоря объ обстоятельствахъ этого брака, приходится ограничиться другими источниками.

Намъ неизвѣстно, гдѣ возникла первая мысль о родственномъ союзѣ между двумя императорскими домами — въ Петербугѣ ли или въ Вѣнѣ, извѣстно только, что въ проѣздъ великаго князя Константина Павловича черезъ Вѣну, дѣло было уже окончательно рѣшено, такъ какъ въ ту пору былъ подписанъ эрцгерцогомъ Стефаномъ брачный контрактъ, полученный въ концѣ апрѣля 1799 года въ Петербургѣ. По всей вѣроятности, австрійскій домъ, въ виду опасности, угрожавшей Австріи со стороны французской республики, сталъ первый искать прочнаго политическаго союза съ Россіею при посредствѣ родствепной связи между двумя царствующими фамиліями.

Въ это время Суворовъ дѣйствовалъ побѣдоносно въ Италіи, но негодованіе императора Павла на вѣнскій дворъ усиливалось все болѣе и болѣе и, какъ надобно полагать, въ виду этого полновластный тогда въ Австріи министръ баронъ Тугутъ, графъ Кобенцель, австрійскій посланникъ въ Петербургѣ, и графъ Дитрихштейнъ, имѣвшій огромное значеніе при вѣнскомъ дворѣ, задумали держать императора Павла въ своихъ рукахъ и избрали для этого своимъ орудіемъ предположенный бракъ великой княжны съ эрцгерцогомъ. Они — какъ писалъ Ростопчинъ Воронцову — разсчитывали на это «въ томъ упованіи, что государь изъ желанія устроить судьбу своей дочери, на многое посмотритъ сквозь пальцы и склонится къ какому ни на есть сближенію, а между тѣмъ выигрывается время, что всего болѣе нужно вѣнскому двору. И посудите — добавлялъ Ростопчинъ — какова была бы участь шестнадцатилѣтней великой княжны, если бы и второй бракъ ея разстроился».

Передъ заключеніемъ брачнаго договора съ эрцгерцогомъ, новый женихъ великой княжны побывалъ въ февралѣ мѣсяцѣ въ Петербургѣ, но здѣсь онъ былъ принятъ далеко не съ тѣмъ почетомъ и тѣмъ радушіемъ, какіе встрѣтилъ первый искатель руки Александры Павловны, на что, конечно, имѣло вліяніе и разность ихъ положенія, такъ какъ Густавъ былъ король, а Стефанъ только членъ владѣтельнаго дома.

Эрцгерцогу Стефану минуло въ это время лишь двадцать три года. Онъ родился 26 февраля 1776 года и былъ сынъ императора Леопольда II и императрицы Маріи-Луизы. Въ 1796 году онъ былъ сдѣланъ венгерскимъ Палатиномъ, т. е. верховнымъ правителемъ Венгріи.

О немъ Ростопчинъ писалъ Воронцову, отъ 16 февраля 1799 года, слѣдующее:

«Эрцгерцогъ всѣмъ отмѣнно полюбился какъ своимъ умомъ, такъ и знаніями. Онъ застѣнчивъ и неловокъ, но фигуру имѣетъ пріятную; выговоръ его болѣе италіанскій, нежели нѣмецкій. Онъ влюбленъ въ великую княжну и въ воскресенье имѣетъ быть комнатный сговоръ, послѣ чего эрцгерцогъ черезъ десять дней отправляется въ Вѣну, а оттуда въ Италію къ арміи, которою онъ будетъ командовать».

Обрученіе великой княжны съ эрцгерцогомъ происходило 20-го февраля въ Брилліантовой комнатѣ Зимняго дворца. На этотъ разъ далеко не было той торжественности, какою отличалось предполагавшееся ея обрученіе съ шведскимъ королемъ. Въ настоящемъ случаѣ, при совершеніи этого обряда, присутствовали въ залѣ немногія постороннія лица. Кромѣ членовъ императорской фамиліи тамъ были: наслѣдный принцъ Мекленбургъ — шверинскій Фридрихъ — Людовикъ, братъ его принцъ Карлъ, канцлеръ князь Безбородко, министръ удѣльнаго департамента графъ Румянцевъ, вице-канцлеръ графъ Кочубей, третій присутствовавшій въ коллегіи иностранныхъ дѣлъ графъ Ростопчинъ, оберъ-гофмаршалъ Нарышкинъ, дежурный генералъ-адъютантъ графъ Ливенъ, статсъ-дама графиня Ливенъ, камеръ-фрейлина Протасова и дежурная фрейлина Лопухина, римско-императорскій посолъ графъ Кобенцель и генералъ-лейтенантъ князь Дитрихштейнъ, прибывшій съ эрцгерцогомъ.

Обрядъ обрученія совершалъ архіепископъ казанскій Амвросій съ двумя ассистентами: духовникомъ государя и сакеларіемъ придворнаго собора.

Изъ Брилліантовой залы обрученные, принеся благодареніе ихъ величествамъ, перешли въ другую залу, гдѣ начался камерный балъ.

9-го марта эрцгерцогъ выѣхалъ изъ Петербурга. Императрица и невѣста провожали его до первой станціи.

Въ октябрѣ, эрцгерцогъ пріѣхалъ опять въ Петербургъ. Въ это время въ семействѣ императора Павла готовилась п другая еще свадьба, такъ какъ одновременно съ великою княжною Александрою Павловною была просватана за наслѣднаго принца мекленбургъ-шверинскаго и старшая послѣ нея изъ великихъ княженъ Елена Павловна.

Вопросъ о мѣстѣ ихъ вѣнчанія породилъ противорѣчіе между с. — петербургскимъ митрополитомъ Гавріиломъ и императоромъ Павломъ, который желалъ, чтобы бракъ великой княжны съ эрцгерцогомъ былъ совершенъ въ Гатчинѣ, тогда какъ митрополитъ настаивалъ, чтобы вѣнчаніе происходило въ столицѣ, дабы, какъ говорилъ онъ, весь народъ могъ быть свидѣтелемъ этого торжества, между тѣмъ какъ въ Гатчину никто не поѣдетъ. При этомъ случаѣ архіепископъ казанскій Амвросій принять сторону государя и привелъ изъ службы Николаю Чудотворцу слѣдующія слова: «Гдѣ же пришествіе царево, тамъ и чинъ его пребываетъ», подкрѣпляя этими словами то мнѣніе, что по пребыванію государя въ Гатчинѣ, тамъ же должна происходить и свадьба его дочери.

Въ такомъ смыслѣ и рѣшенъ былъ этотъ вопросъ.

12-го октября былъ бракъ великой княжны Елены, а 19-го числа того же мѣсяца Александры. По случаю этого послѣдняго брака былъ изданъ манифестъ, въ которомъ говорилось, что «вторично ознаменовались щедроты Всевышняго надъ домомъ нашимъ черезъ бракосочетаніе любезнѣйшей дочери нашей ея императорскаго высочества великой княжны Александры Павловны съ его королевскимъ высочествомъ эрцгерцогомъ Іосифомъ, палатиномъ венгерскимъ».

Затѣмъ, 25-го сентября, былъ обнародованъ высочайшій указъ о титулѣ Александры Павловны; ей присвоивался въ Россіи слѣдующій титулъ: «ея императорское высочество великая княгиня эрцгерцогиня австрійская». Въ приложенномъ же при указѣ французскомъ текстѣ къ этому титулу была сдѣлана прибавка, такъ какъ великая княгиня была названа еще и «Palatine d’Hongrie».

По случаю этихъ браковъ Державинъ, не боясь уже, что стихотворный трудъ его останется втунѣ, какъ это случилось три года тому назадъ, написалъ длинную оду. «На брачныя торжества 1799 года».

Говоря въ этой одѣ о бракѣ Александры Павловны, Державинъ разсказывалъ, что Эротъ, т. е. богъ любви, прилетѣлъ на сѣверъ, увидѣлъ тамъ желѣзные мечи и шлемы и, струсивъ этихъ принадлежностей войны, хотѣлъ было летѣть, обратно, но увидѣлъ, что здѣсь, кромѣ военныхъ доспѣховъ, имѣется въ наличности еще и красота. Поэтому онъ остался, и тогда орлы, т. е. гербы двухъ царствъ, соединились, и въ Гатчинѣ, по словамъ поэта, открылся рай.

Къ Державину по стихотворной части примкнулъ какой-то французъ, сочинившій по случаю упомянутыхъ браковъ торжественную эпиталаму. Она начинается слѣдующею строфою:

Descends Hymen, descends des cieux,

Viens remplir les voeux de deux mondes,

D' Augustes Rejetons des Dieux.

Unissent, leurs branches fécondés!

Сie въ переводѣ будетъ значить: сойди Гименей, т. е. богъ брака, сойди съ небесъ; приди, чтобъ исполнить мольбы двухъ народовъ: августѣйшіе отрасли боговъ соединяютъ свои плодоносныя вѣтви.

Далѣе упоминается объ Амурѣ, лебедѣ, Кпиридѣ, Гебѣ, Флорѣ, а въ концѣ излагается:

I Hymen en comblant tous nos voeux,

Promet au monde des grands hommes

Et des Heros à nos neveux…

T. e. Гименей, исполнивъ наши мольбы, обѣщаетъ міру великихъ людей и героевъ нашимъ потомкамъ.

Затѣмъ Гименею предлагается отправиться снова туда, откуда онъ пришелъ, такъ какъ онъ исполнилъ желаніе народовъ.

2-го ноября эрцгерцогъ съ молодою супругою выѣхалъ изъ Петербурга.

ХІV

Супружество великой княжны съ эрцгерцогомъ ввело семнадцати лѣтнюю эрцгерцогиню въ семейную среду, неблагопріятную для ея домашней жизни, и въ политическую сферу, непріязненную ея отечеству — Россіи. Хотя предъ совершеніемъ брака Александры Павловны дѣло объ ея вѣроисповѣданіи и было, повидимому, вполнѣ улажено, но тѣмъ не менѣе принадлежность великой княгини къ православной церкви поставила ее при вѣнскомъ дворѣ, отличавшемся крайнею приверженностію къ католической церкви, въ чрезвычайно затруднительное положеніе. Главою габсбургско-лотарингскаго дома былъ въ ту пору римско-нѣмецкій, впослѣдствіи австрійскій, императоръ Францъ II. Онъ былъ человѣкъ добрый и кроткій и, вслѣдствіе слабости своего характера, былъ постоянно въ полной власти своей супруги, императрицы Терезы, дочери неаполитанской королевы Каролины, извѣстной своими злодѣйствами. Въ свою же очередь императрица Тереза была подъ сильнымъ вліяніемъ знаменитаго министра барона Тугута, непримиримаго врага Россіи. Такимъ образомъ найденная Александрою Павловною въ Вѣнѣ обстановка не предвѣщала молодой эрцгерцогинѣ спокойной жизни въ Австріи. Еще во время ея брака отношенія императора Павла къ вѣнскому кабинету становились недружелюбными и вскорѣ обратились въ явный разрывъ. Въ Венгріи, гдѣ мужъ Александры Павловны былъ съ 1795 года главнымъ правителемъ и гдѣ недавно еще былъ подавленъ заговоръ длиннымъ рядомъ смертныхъ казней, высказывалось сильное неудовольствіе противъ австрійскаго правительства. Вѣнскій дворъ подозрѣвалъ, что венгерцы, или, вѣрнѣе сказать, собственно славянское и православное населеніе Венгріи, будутъ искать чрезъ новую Палатину защиты у ея отца — императора Павла. Кромѣ того и въ отношеніи религіозномъ эрцгерцогинѣ грозила большая опасность. Примасъ Венгріи, кардиналъ князь Баттіани, надѣялся обратить палатину въ католическую вѣру и разными хитрыми способами началъ заискивать расположеніе и довѣріе молодой иновѣрки-принцессы.

Главною виновницею тѣхъ невзгодъ, которыя привелось Александрѣ Павловнѣ испытать на чужой сторонѣ, должно, однако, считать императрицу Терезу. Вотъ что объ этомъ разсказываетъ духовникъ эрцгерцогини протоіерей Андрей Аѳанасьевичъ Симборскій:

«Сія дочь славнаго сѣвера (Александра Павловна), обративъ на себя вниманіе и уваженіе народа и, помрачивъ славу ревнивой неаполитанки, т. е., императрицы Терезы, потрясла все ея существованіе, тѣмъ болѣе, что при первомъ въ Вѣну прибытіи, когда великая княгиня представлялась ихъ цесарскимъ величествамъ, императоръ, узрѣвъ, сверхъ чаянія, въ лицѣ своей племянницы живое изображеніе своей первой супруги Елизаветы [Она была родная сестра императрицы Маріи Ѳеодоровны, слѣдовательно родная тетка великой княгини, чѣмъ и объясняется сходство Александры Павловны съ покойною императрицею], содрогнулся. Воспоминаніе счастливаго съ нею сожитія привело его въ чрезвычайное смущеніе духа, которое равномѣрно чрезвычайно огорчило сердце императрицы, нынѣшней второй его супруги! Послѣ сего возгорѣлось противъ невинной жертвы непримиримое мщеніе; послѣ чего не нужно вычислять всѣхъ непріятностей, которыми нарушалось душевное спокойствіе ея высочества».

Какъ палатинъ венгерскій, эрцгерцогъ Іосифъ жилъ постоянно въ Пештѣ, но приготовленія венгерскаго войска для отраженія предстоявшаго нашествія французовъ на Австрію заставили палатина ѣхать въ Вѣну, и эрцгерцогиня сопутствовала туда своему мужу. Въ Вѣнѣ встрѣтили ихъ не съ особымъ почетомъ: имъ отведено было для жительства тѣсное помѣщеніе въ отдаленномъ углу шенбрунскаго дворца, Эрцгерцогиня была въ это время беременна и подвергалась мучительнымъ припадкамъ. Докторъ, опредѣленный къ ней отъ двора, не внушалъ ей ни довѣрія, ни расположенія и, по словамъ Симборскаго, «прописывалъ ей самыя непріятныя лекарства, неизвѣстно съ намѣреніемъ или по невѣдѣнію, ибо — замѣчаетъ отецъ Андрей, — онъ болѣе искусенъ былъ въ интригахъ, нежели въ медицинѣ, а при томъ и во обхожденіи былъ грубъ».

Каково было содержаніе великой княгини въ шенбрунскомъ дворцѣ, о томъ легко можно заключить изъ слѣдующаго разсказа ея духовника:

«Въ беременности — пишетъ Симборскій — обыкновенно бываетъ позывъ на разныя кушанья. Палатинъ приказалъ оберъ-гофмейстеру подносить все самое лучшее и по вкусу. Оберъ-гофмейстеръ приказалъ коммиссару, коммиссаръ, наблюдая пользу своего кошелька, подносилъ рыбу и другое кушанье, которыхъ великая княгиня употреблять не могла… Въ такомъ состояніи ея высочество находилась около трехъ мѣсяцевъ. Напослѣдокъ письменно приказала мнѣ пріѣхать изъ Венгріи вмѣстѣ съ штабъ-лекаремъ Эбелингомъ. который былъ отъ лица ея удаленъ. Пріѣздъ нашъ — продолжаетъ Симборскій — весьма обрадовалъ великую княгиню; она изъявила желаніе покушать рыбу… то я тотчасъ же пошелъ въ Вѣну и, перемѣняя часто въ переноскѣ свѣжую воду, представилъ предъ ея глаза животрепещущую рыбу: она была весьма довольна. Дочь моя состряпала по ея вкусу, и великая княгиня покушала въ сытость. Такимъ образомъ и послѣ сего я имѣлъ счастіе исправлять должность вѣрнаго коммисара, а дочь моя преусердной поварихи».

Движеніе французской арміи принудило эрцгерцога оставить Вѣну и поспѣшить въ Венгрію, чтобы тамъ принять начальство надъ войскомъ. Александра Павловна хотѣла отправиться водой, такъ какъ при ея положеніи этотъ способъ передвиженія былъ бы самый спокойный, но ея отговорили отъ этого, представляя ей множество вымышленныхъ неудобствъ. Тогда она поѣхала изъ Вѣны сухимъ путемъ, и это путешествіе крайне неблагопріятно повліяло на ее здоровье. Между тѣмъ палатинъ повелъ свое войско къ австрійскимъ границамъ и расположился на бивуакахъ около города Эдинбурга. Одна изъ приближенныхъ къ эрцгерцогинѣ дамъ начала представлять ей о той тоскѣ, какую долженъ испытывать эрцгерцогъ въ своемъ одиночествѣ, и Александра Павловна, слѣдуя этимъ внушеніямъ и желая утѣшить мужа, рѣшилась отправиться къ нему. Эрцгерцогинѣ внушили также, что, въ виду ея беременности, пребываніе ея въ Эдинбургѣ будетъ удобно въ томъ отношеніи, что городъ этотъ отстоитъ близко отъ Вѣны, въ которой находятся искусные акушеры. Великая княгиня, по первымъ полученнымъ ею впечатлѣніямъ, ненавидѣла Вѣну и опасалась, чтобъ ее не перевели туда на житье. Опасенія ея не замедлили сбыться: послѣ смотра венгерскихъ войскъ, императоръ Францъ, бывшій въ Эдинбургѣ вмѣстѣ съ императрицею, приказалъ, чтобы палатинъ и его супруга непремѣнно пріѣхали въ Вѣну. Распоряженіе это произвело сильное впечатлѣніе на молодую женщину: ей представилась кончина въ этомъ городѣ ея тетки императрицы Елизаветы и воображеніе рисовало ей самую мрачную картину. Она начала готовиться къ смерти и, подъ вліяніемъ этого тревожнаго чувства, составила завѣщаніе въ пользу страстно любимаго ею мужа.

Французы между тѣмъ двигались на Вѣну. Въ столицѣ римско-нѣмецкихъ цесарей произошелъ страшный переполохъ; императорскій дворъ готовился бѣжать изъ города, которому угрожала близкая опасность, и тогда эрцгерцогинѣ разрѣшено было возвратиться въ Венгрію, а эрцгерцогу приказано было поспѣшить съ венгерскими войсками на защиту Вѣны. Разлука съ мужемъ сильно подѣйствовала на нее. Совершенно разстроенная, она подъѣзжала къ Петту и, при въѣздѣ въ городъ, встрѣтила покойника, котораго везли на кладбище.

— Этотъ бѣдный мертвецъ показываетъ мнѣ путь, которымъ можно уйти отъ земныхъ страданій въ вѣчность — сказала грустно эрцгерцогиня сопутствовавшимъ ей лицамъ по поводу встрѣчи съ покойникомъ.

Приближалось время разрѣшиться Александрѣ Павловнѣ отъ бремени, и она пожелала пріобщиться святыхъ тайнъ. Доктора не соглашались на это, ссылаясь на то, во-первыхъ, что, проходя въ церковь чрезъ длинный рядъ комнатъ, она легко можетъ простудиться, и, во-вторыхъ, что исполненіе этой требы сильно взволнуетъ ее. Къ этому времени пріѣхалъ въ Пештъ палатинъ, который настоялъ, чтобы желаніе великой княгини было исполнено, съ тѣмъ, впрочемъ, условіемъ, чтобъ она причастилась не въ церкви, а въ ближайшей къ ея спальнѣ Тронной залѣ.

Роды эрцгерцогини были продолжительные и чрезвычайно трудные. Когда акушеръ увидѣлъ, что силы великой княгини истощились, онъ, съ согласія палатина, употребитъ инструменты и добытый ими младенецъ жилъ только нѣсколько часовъ. Александра Павловна родила дочь, извѣщеніе о смерти которой она выслушала спокойно, сказавъ твердымъ голосомъ: «Я благодарю Бога за то, что дочь моя переселилась къ ангеламъ не испытавъ тѣхъ горестей, какія намъ приходится переносить на землѣ».

Не смотря на мучительные роды, доктора полагали, что эрцгерцогиня вскорѣ поправится. У ней самой явилась надежда на выздоровленіе, и она безпрестанно бесѣдовала съ своимъ духовникомъ — и въ то же время знатокомъ и любителемъ садоводства — о томъ, какъ она, вставъ съ постели, займется устройствомъ сада, который подарилъ ей палатинъ. На девятый день послѣ родовъ, доктора, бывшіе при эрцгерцогинѣ объявили, что она находится внѣ всякой опасности. По этому случаю во дворцѣ палатина былъ назначенъ куртагъ, па которомъ всѣ съ радостію говорили о выздоровленіи любимой принцессы.

Общая радость, однако, была непродожительна. Къ вечеру въ тотъ же день эрцгерцогиня почувствовала сильный жаръ исъ нею начался горячечный бредъ. Въ болѣзненномъ забыть" она безпрестанно повторяла, что ей тѣсно и душно жить здѣсь и просила своихъ родителей построить ей въ Россіи хоть маленькій домикъ.

Очевидецъ кончины Александры Павловны, ея духовникъ, описываетъ послѣднія минуты ея въ слѣдующихъ строкахъ:

"Въ вечеру жаръ и слабость умножились, по полуночи въ 3 часу она пришла въ крайнее изнеможеніе и только что могла приказать пригласить къ себѣ своего супруга, облобызавъ котораго, сказала: «Не забудь меня, мой любезный Іосифъ! Сказавъ это, осталась она безгласна и начала стонать. Я призванъ былъ на моленіе; облекшись въ священническія ризы, предсталъ я къ одру ея высочества и, осѣнивъ ее святымъ крестомъ, поднесъ его къ устамъ ея. Вѣрная дочь православной церкви, обративъ быстро свои горячими слезами наполненныя очи на изображеніе распятаго Спасителя, облобызала его со всею христіанскою горячностью, потомъ крѣпко прижала къ своимъ персямъ. Когда я близь одра читалъ съ колѣнопреклоненіемъ молитвы, то казалось, что ея высочество со всевозможнымъ вниманіемъ и сердечнымъ чувствомъ содѣйствовала онымъ молитвамъ. Такъ пріуготовлялась сія благочестивая и непорочная душа въ небесныя селенія»…

Тихая ея кончина послѣдовала 4-го марта н. с., въ половинѣ 6-го часа, поутру.

Увидѣвъ, что палатины не стало, эрцгерцогъ упалъ безъ чувствъ, и его вынесли какъ мертваго изъ той комнаты, гдѣ скончалась Александра Павловна. Убитый горемъ эрцгерцогъ въ тотъ же день выѣхалъ изъ Пешта въ Вѣну, а оттуда, для облегченія своей жестокой скорби, отправился на богомолье къ тѣмъ церквамъ и монастырямъ, которые въ особенности привлекаютъ къ себѣ набожныхъ католиковъ.

XV

По отъѣздѣ эрцгерцога, начались приготовленія къ погребенію покойницы. Погребеніе было назначено на 9-е марта. Отецъ Симборскій подробно описываетъ ту борьбу, какую пришлось ему выдержать для того, чтобы похоронить дочь русскаго императора по обряду ея церкви и съ подобавшимъ ея сану благолѣпіемъ.

Началось съ того, что оберъ-гофмейстеръ назначилъ могилу великой княгини въ склепѣ капуцинской церкви. Склепъ этотъ былъ небольшой погребъ, имѣвшій входъ съ площади, на которой городскія торговки продавали лукъ, чеснокъ и всякаго рода зелень. Кромѣ того и въ самомъ погребѣ, который отдавался въ наемъ, хранились разные съѣстные припасы. Симборскій, въ виду этого, возразилъ прежде всего, что такъ какъ усопшая принадлежала къ греко-россійской церкви, то прежде погребенія гробъ ея долженъ быть выставленъ въ православномъ храмѣ. Хотя оберъ-гофмейстеръ только въ точности исполнялъ данныя ему изъ Вѣны приказанія, но, боясь навлечь гнѣвъ императора Павла, онъ долженъ былъ согласиться на это требованіе, и въ Петербургъ послано было извѣщеніе, что гробъ великой княгини останется въ русской церкви до высочайшаго повелѣнія отъ русскаго двора.

Въ ожиданіи этого, гробъ великой княгини былъ поставленъ въ небольшомъ чистомъ домикѣ, который находился въ саду и который былъ обращенъ теперь въ подвижную церковь, такъ какъ оберъ-гофмейстеръ настоятельно потребовалъ, чтобы тѣло покойной не оставалось во дворцѣ при погребальной обстановкѣ по греко-россійскому обряду. Католическое духовенство, распустившее слухъ о томъ, что эрцгерцогиня обратилась въ римскую вѣру, требовало, чтобъ оно, съ музыкою во главѣ, допущено было участвовать въ перенесеніи тѣла палатины изъ дворца въ церковь, но Симборскій отклонилъ это домогательство, ссылаясь на то, что восточная церковь, по своему чиноположенію, не допускаетъ смѣшенія съ западною.

По причинамъ, необъясняемымъ Симборскимь, отсутствіе вдоваго палатина продолжалось почти восемь недѣль, и въ это время духовникъ покойной эрцгерцогини получилъ изъ Вѣны отъ министерства ноту, въ которой сообщалось слѣдующее: «народъ ропщетъ, что доселѣ августѣйшая персона не погребена, чтобы сію печальную церемонію кончить въ неивеличайшемъ инкогнито, разумѣется, ночью и безъ всякихъ почестей».

Симборскій отвѣчалъ на это, что онъ съ своей стороны готовъ во всякое время совершить послѣдній погребальный обрядъ, но что «наивеличайшее инкогнито не принадлежитъ сему августѣйшему лицу, ибо цѣлому свѣту извѣстно, что ея высочество — дочь всероссійскаго императора и сестра всероссійскаго же императора, нынѣ царствующаго». Вслѣдствіе такого представленія «инкогнито» было отмѣнено, и разрѣшено было, чтобъ послѣ литургіи и отпѣванія гробъ былъ днемъ препровожденъ на капуцинское кладбище съ подобающее честью. Процессію, для участія въ которой явилось также и католическое духовенство, сопровождали толпы народа. Ко времени переноса тѣла пріѣхалъ русскій каммер-геръ Васильчиковъ, а потомъ и бывшій въ Вѣнѣ русскій министръ Муравьевъ-Апостолъ.

Нельзя не замѣтить въ сообщеніяхъ Симборскаго нѣкоторыхъ противорѣчій. Онъ, горько сѣтуя на то, что великую княгиню намѣревались похоронить въ склепѣ капуцинской церкви и заявляя, что это отклонено было только по его настоянію, далѣе разсказываетъ, что оберъ-гофмейстеръ, для отвращенія непріятностей, могущихъ послѣдовать отъ императора Павла, послалъ къ палатину на другой день послѣ смерти великой княгини проектъ, дабы въ недавно купленной деревнѣ, разстояніемъ отъ Офена въ 2-хъ нѣмецкихъ миляхъ, построить по греко-россійскому обряду церковь, въ которую бы изъ города перенести гробъ усопшей. Въ то же время оберъ-гофмейстеръ поручилъ Симборскому осмотрѣть мѣстоположеніе и сообщить объ этомъ свое мнѣніе. Отецъ Андрей нашелъ, что это мѣсто не соотвѣтствуетъ своей цѣли, такъ какъ оно лежало между винными погребами и что приличнѣе было бы построить церковь надъ гробомъ великой княгини въ собственномъ ея саду. Муравьевъ-Апостолъ поддержалъ требованіе Симборскаго.

Объ участіи во всѣхъ этихъ дѣлахъ «нѣжнаго» супруга Симборскій что-то не упоминаетъ. Онъ говоритъ только, что передъ отъѣздомъ въ Россію, палатинъ просилъ Симборскаго не освящать церкви до своего возвращенія. Возвратившись же изъ Петербурга, эрцгерцогъ началъ уклоняться отъ присутствованія при освященіи храма, такъ какъ ему старались внушить, что бытность его при такой церемоніи въ схизматической церкви нарушитъ духовные и гражданскіе законы австрійской монархіи, какъ страны католической. Потомъ, однако, эрцгерцогъ согласился, и церковь была освящена 30-го августа 1801 года. Погребеніе же великой княгини происходило безъ особенной пышности.

По случаю преждевременной кончины Александры Павловны Державинъ написалъ стихотвореніе, подъ заглавіемъ: «Эродій надъ гробомъ праведницы». Въ стихотвореніи этомъ кромѣ сожалѣнія о смерти великой княгини, встрѣчаются еще намеки политическаго свойства. Такъ Державинъ писалъ:

Прочь, фурья зависти, отъ гроба

Блаженной и не смѣй взглянуть

Ты на него, когда внутрь злоба

Твою терзаетъ тайно грудь!

Безъ всякаго сомнѣнія въ строкахъ этихъ дѣлался намекъ на императрицу Терезу, и далѣе:

Теките жъ къ праведницы гробу,

О, влахъ и сербъ, близнецъ славянъ,

И, презря сокровенну злобу,

Ея лобзайте истуканъ,

Клянясь предъ всемогущимъ Богомъ

Симъ намъ и вамъ святымъ залогомъ,

Что нѣкогда предъ нимъ вашъ мечъ

Въ защиту вѣры обнажится…

Въ объясненіяхъ же Державина къ этому сочиненію, между прочимъ, сказано: «Говорили тогда, что церковь нарочно была построена небольшая, чтобъ венгерцы (православные) не стекались въ нее въ значительномъ числѣ и не утверждались въ своей вѣрѣ». Замѣчаніе это совершенно согласно съ тѣмъ, что сообщаетъ Симборской о постройкѣ православной церкви надъ прахомъ великой княгини. Въ другомъ мѣстѣ Державинъ разсказываетъ: «Носилась молва, что общая привязанность венгерцевъ къ эрцгерцогинѣ возбудила опасеніе, чтобъ, по участію Россіи къ супругѣ палатина, Венгрія не отдѣлилась и не сдѣлалась особымъ королевствомъ, и что огорченія, претерпѣваемыя эрцгерцогинею въ семъ отношеніи, разстроили ея здоровье и наконецъ прекратили и жизнь ея».

Для подозрѣнія венгерцевъ австрійское правительство имѣло нѣкоторое основаніе, такъ какъ въ 1795 году въ Венгріи былъ открытъ заговоръ съ цѣлью отторженія этой страны отъ монархіи Габсбурговъ. Вожди заговора епископъ Іосифъ-Игнатій Мартинбвичъ, Сиграй, Гантноци, Лацковичъ и Семпаріарій, какъ главные виновники, погибли на эшафотѣ. Они замышляли отдѣлиться отъ Австріи и образовать изъ Венгріи особое королевство, призвавъ на древній престолъ Арпадовъ эрцгерцога Александра-Леопольда. Когда заговоръ былъ открытъ, эрцгерцогъ-палатинъ, предшественникъ Стефана, уѣхалъ изъ Пешта въ Вѣну и, 12-го іюля 1795 года, погибъ въ Люксельбургѣ отъ неосторожности при спускѣ фейерверка, устройствомъ котораго онъ, при своей страсти къ пиротехникѣ, такъ дѣятельно занимался. На его мѣсто палатиномъ венгерскимъ былъ назначенъ младшій братъ его эрцгерцогъ Стефанъ-Іосифъ, будущій супругъ Александры Павловны, и ничего нѣтъ мудренаго, что вѣнскій дворъ вообще и въ особенности послѣ брака палатина съ русскою великою княжною, не перешедшей въ католичество, могъ подозрѣвать, что какъ венгерцы, такъ въ особенности обитатели Венгріи — сербы — послѣдователи восточной церкви, могутъ повторить неудавшійся однажды замыселъ, клонившійся къ тому, чтобъ образовать изъ Венгріи самостоятельное государство.

Въ 1810 году довольно извѣстный въ ту пору писатель Броневскій путешествовалъ по Австріи, а въ 1828 году онъ издалъ свое «Путешествіе отъ Тріеста до Петербурга». Въ книгѣ этой Броиевскій, между прочимъ, разсказывалъ, что онъ нашелъ дворецъ въ Офенѣ (Будѣ) совершенно пустымъ, такъ какъ послѣ смерти Александры Павловны палатинъ никогда въ немъ даже и не останавливался. Во дворцѣ мебель и всѣ вещи сохранялись въ томъ видѣ, въ какомъ онѣ были при покойной эрцгерцогинѣ. Такъ, между прочимъ, на открытомъ фортепіано лежала тетрадь русскихъ арій; въ тетради этой палатинъ замѣтилъ своею рукою пѣсню: «Ахъ, скучно мнѣ на чужой сторонѣ», которую супруга его пѣла въ послѣдній разъ въ своей жизни.

Весьма понятно, что молодость и красота покойной палатины располагали къ ней всѣхъ. Съ этими качествами соединялись въ ней доступность, кротость я привѣтливость. «Политическіе мечтатели — говоритъ Броиевскій — не замедлили распространить пустые слухи, основанные на чрезмѣрной любви и преданности къ ней народа, особенно славянъ греческаго исповѣданія, которымъ чрезъ покровительство ея доставлены многія преимущества, касающіяся до свободнаго послѣдованія обрядамъ своей церкви. Сіи пустые слухи огорчали великую княгиню; она однакожъ своимъ откровеннымъ поведеніемъ умѣла разсѣять несправедливыя подозрѣнія осторожнаго двора, но не могла охладить очарованной ею націи. Любовь народа, при послѣднихъ дняхъ ея жизни дошла до фанатизма».

Касательно же причинъ ея смерти онъ говоритъ только: «Разные люди разныя причины полагали смерти ея высочества, но я не дерзаю утверждать дѣла тѣ неизвѣстнаго».

Злокозненность внутренней политики австрійскаго правительства, его подозрительность и дѣятельность состоявшей въ распоряженіи его тайной полиціи, вызвали молву, что кончина великой княгини была неестественна. Симборскій не возводитъ такого обвиненія на вѣнскій дворъ, но изъ записки его не трудно заключить, что подозрительность вѣнскаго двора и нерасположеніе императрицы Терезы къ молоденькой ея невѣсткѣ не остались безъ гибельныхъ вліяній на нѣжную натуру этой послѣдней. Симборскій упоминаетъ о томъ, что при вскрытіи тѣла покойной ея легкое найдено было попортившимся, о чемъ однако врачи не упомянули въ своемъ донесеніи, а между тѣмъ это было признакомъ начинавшейся чахотки.

По разсказу Броневскаго, недостаточное движеніе великой княгини до разрѣшенія отъ бремени, тяжелые ролы и твердая пища, какъ полагали офенскіе медики, были главнѣйшею причиною ея кончины. По другіе — говоритъ Броневскій — увѣряютъ, что она умерла въ девятый день отъ родовъ по обыкновеннымъ причинамъ и сіе гораздо вѣроятнѣе. Къ несчастью имѣли неосторожность объявлять любопытному народу каждый день по два раза, что «королева находится внѣ всякой опасности», какъ вдругъ ея не стало и когда въ Пештѣ раздался погребальный звонъ церковныхъ колоколовъ, то никто не хотѣлъ вѣрить, что онъ раздается по случаю кончины Александры Павловны. Обстоятельство это вызвало подозрѣніе, и по словамъ Броневскаго, въ ту пору, когда нъ былъ въ Пештѣ, не истребилось ложное мнѣніе о причинѣ ея смерти. Когда вѣсть объ этомъ распространилась, то тѣ изъ народа, которые были допущены къ ея гробу, не хотѣли вѣрить, что она скончалась, но думали, что она покоится крѣпкимъ сномъ. «Опустимъ завѣсу на. сіе печальное происшествіе — говоритъ въ заключеніе Броневскій — не будемъ вѣрить несправедливымъ толкамъ легковѣрныхъ людей и не будемъ обвинять народъ добрый, но всегда легкомысленный».

Послѣ кончины Александры Павловны эрцгерцогъ вступилъ въ бракъ еще два раза: въ первый съ принцессою ангальтской, а во второй съ принцессою виртембергской. Впослѣдствіи онъ былъ австрійскимъ генералъ-фельдцейхмейстеромъ и умеръ 1-го января 1847 года. Въ Романовской галлереѣ находится его портретъ: онъ изображенъ на конѣ, на одной картинѣ съ великими князьями Александромъ и Константиномъ Павловичами.

---

Первое издание: Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий / [Соч.] Е. П. Карновича. — Санкт-Петербург: А. С. Суворин, 1884. — 520 с., 13 л. портр.; 24 см.