Падение Сперанского (Южаков)/РМ 1890 (ДО)

Падение Сперанского
авторъ Сергей Николаевич Южаков

Опубл.: 1890. Источникъ: az.lib.ru • (Эпизод из истории XIX в.).

Паденіе Сперанскаго.

(Эпизодъ изъ исторіи XIX в.).

Судьба Сперанскаго, такъ быстро возвысившагося изъ ничтожества до значенія перваго сановника Русское имперіи и такъ трагически низвергнутаго съ этой высоты, представляетъ глубокій интересъ, и біографическій, и историческій. Событіе 17 марта 1812 года, превратившее всесильнаго реформатора Россіи въ опальнаго ссыльнаго, униженнаго и оскорбленнаго, какъ почти уличенный измѣнникъ, это событіе произвело въ свое время потрясающее впечатлѣніе, и только громы бородинскаго побоища да зловѣщій свѣтъ московскаго пожара могли временно заслонить собою крушеніе этой замѣчательной государственной дѣятельности и ослабить впечатлѣніе паденія этого знаменитаго человѣка. Доселѣ нельзя почитать вполнѣ разъясненнымъ весь годъ этого крушенія. Баронъ Корфъ, написавшій тому назадъ тридцать лѣтъ біографію Сперанскаго, не располагалъ достаточнымъ фактическимъ матеріаломъ. Съ тѣхъ поръ опубликовано немало новыхъ данныхъ и документовъ, относящихся къ этой любопытной эпохѣ и проливающихъ больше свѣта на тайныя пружины событія 17 карта. Данныя эти, разсѣянныя по мемуарамъ и частнымъ ученымъ изслѣдованіямъ, еще никѣмъ не сведены въ одну картину. Быть можетъ, поэтому, не будетъ лишена интереса предлагаемая ниже попытка дать такой сжатый сводъ. Паденіе Сперанскаго, служащее явною гранью двухъ періодовъ въ царствованіе Александра I, интересно и съ этой исторической точки зрѣнія, обрисовывая силы и тяготѣнія, шествовавшія на смѣну историческому движенію, котораго самымъ выдающимся и послѣдовательнымъ представителемъ былъ Сперанскій.

Періодъ 1808—1811 годовъ былъ эпохой наивысшаго значенія и вліянія Сперанскаго, о которомъ именно въ это время извѣстный Жозефъ-де-Местръ писалъ, что онъ «первый и даже единственный министръ» имперіи. За это время Сперанскій, по порученію Александра I, составилъ планъ общей политической реформы, которая охватывала весь строй политическихъ и гражданскихъ отношеній. Законодательство, судъ, администрація (отъ волости до высшихъ учрежденій), крѣпостное состояніе, — ничего не было забыто въ этомъ планѣ. Въ ноябрѣ 1809 года императоръ одобрилъ планъ и рѣшилъ постепенно приводить его въ исполненіе. Реформа государственнаго совѣта (1810 г.), реформа министерствъ (1810—1811 г.), реформа сената (1811—1812 г.) явились другъ за другомъ изъ-подъ пера Сперанскаго, какъ первые шаги этого общаго плана. Этого одного было бы достаточно, чтобы занять время самаго богато-одареннаго человѣка; но еси этотъ человѣкъ считаетъ возможнымъ работать по восемнадцати часовъ въ сутки (какъ то дѣлывалъ Сперанскій), то этимъ жестокимъ насиліемъ надъ природой и организмомъ онъ можетъ, конечно, еще значительно увеличить количество труда. Кромѣ замѣчательнаго здоровья, кромѣ блестящихъ дарованій, необходимо для этого и много той глубокой преданности своимъ идеямъ и планамъ, которая «граничитъ съ религіозною вѣрой. Въ этотъ періодъ своей кипучей дѣятельности Сперанскій, очевидно, съ избыткомъ обладалъ и такимъ желѣзнымъ здоровьемъ, и такою религіозною преданностью своимъ идеямъ, а дарованія, нерѣдко возвышавшіяся до черты геніальности, оплодотворяли эти неслыханные труды. Гражданское уложеніе, финляндская конституція, крестьянское дѣло въ Лифляндіи, учрежденіе Царскосельскаго лицея, преобразованіе духовно-учебныхъ заведеній, уставъ духовныхъ академій, таможенный тарифъ, наконецъ, замѣчательные финансовые планы, впервые внесшіе порядокъ и научную систему въ управленіе русскими финансами, — таково самое краткое исчисленіе лишь самыхъ важныхъ трудовъ Сперанскаго за это время.

Богатый государственными трудами, самыми многосторонними и самыми важными, этотъ періодъ въ жизни Сперанскаго въ высшей степени бѣденъ служебными и иными личными успѣхами. Произведенный, еще до приближенія къ власти, въ 1801 году въ дѣйствительные статскіе совѣтники, Сперанскій за все десятилѣтіе, когда, состоя сначала при Кочубеѣ (мин. внутреннихъ дѣлъ), потомъ при Александрѣ I, располагалъ громадною властью и вліяніемъ, получилъ всего въ общемъ порядкѣ чинопроизводства, въ 1809 г., чинъ тайнаго совѣтника и никакихъ матеріальныхъ гарантій своей независимости въ будущемъ, хотя такія гарантіи въ видѣ всемилостивѣйшихъ пожалованій и были тогда общимъ правиломъ. Сперанскій не послѣдовалъ этому правилу и съ высота своей власти палъ въ 1812 году такимъ же бѣднякомъ, какимъ былъ за десять лѣтъ до того, до приближенія къ власти. Не болѣе того заботился Сперанскій о пріобрѣтеніи другихъ гарантій своего положенія, вродѣ установленія связей и отношеній съ вліятельными вельможами того времени. Овдовѣвъ молодымъ человѣкомъ (двадцати семи лѣтъ), послѣ одиннадцатимѣсячнаго супружества, Сперанскій остался] вдовцомъ на всю остальную долгую жизнь свою (онъ умеръ 67 лѣтъ), хотя въ эпоху, о которой мы говоримъ теперь, онъ могъ бы выбирать между первыми невѣстами имперіи. Будучи первымъ послѣ императора человѣкомъ въ имперіи, тридцати съ небольшимъ лѣтъ, онъ отличался, къ тому же, привлекательною наружностью, симпатичнымъ характеромъ и, по общему свидѣтельству, имѣлъ успѣхъ среди женщинъ. Однако, оставаясь романтически вѣренъ памяти жены, Сперанскій не попробовалъ закрѣпить свое положеніе брачными узами съ аристократіей. Столь же мало приложилъ онъ старанія и заботы объ укрѣпленіи дружескихъ связей съ вельможнымъ и сановнымъ міромъ, охотно искавшимъ этой дружбы. Описавъ скромное жилище Сперанскаго, баронъ Корфъ такъ продолжаетъ: „Жилищу соотвѣтствовалъ весь образъ жизни: скромный, тихій, уединенный. Еще во время служенія своего въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ наперсникъ Кочубея былъ довольно недоступенъ. Эта недоступность извинялась многодѣліемъ… Впослѣдствіи, когда императоръ Александръ приблизилъ его къ себѣ, Сперанскій, оставаясь, попрежнему, болѣе работникомъ, нежели царедворцемъ, еще рѣже сталъ показываться въ свѣтѣ… Вспоминая въ Перми объ этой эпохѣ своей жизни, Сперанскій разсказывалъ, какъ онъ работалъ нерѣдко по восемнадцати часовъ въ сутки и до того разстроилъ свое здоровье, что не могъ подъ конецъ употреблять нищи, не принявъ напередъ лѣкарства, а временами по цѣлымъ недѣлямъ не могъ разогнуть спины“.

При такой работѣ, конечно, некогда было устанавливать связи въ высшемъ обществѣ, гдѣ имъ были недовольны за это и онъ не имѣлъ партіи. Скромная обстановка, болѣе нежели скромныя средства, уединенный образъ жизни, весь посвященный государственнымъ дѣламъ, громадные труды и гордая нравственно-независимая изолированность отъ придворнаго, вельможнаго и сановнаго міра съ его интригами и партіями; наконецъ, отсутствіе всякой заботы о личной карьерѣ и рѣдкая преданность заботамъ о государственныхъ и общественныхъ нуждахъ, — въ такихъ чертахъ вырисовывается жизнь и личность Сперанскаго въ этотъ періодъ его силы и власти. Немудрено, если его личная карьера оказалась вскорѣ столь непрочною. Немудрено также, если плоды его заботъ и трудовъ на пользу государственную и общественную оказались, въ то же время, столь обильны, разнообразны и благодѣтельны. И чѣмъ выше и серьезнѣе было значеніе его государственной дѣятельности; тѣмъ превратность его личной карьеры должна была обнаружиться быстрѣе и трагичнѣе. Дѣятельность эта, соблюдая интересъ общій и стремясь къ справедливости, нарушала массу частныхъ интересовъ и угрожала еще больше. Сильные вліяніемъ и положеніемъ, общественные классы уже были затронуты въ своихъ интересахъ. Еще большаго ждали и опасались. Страхъ за крѣпостное право объединялъ всѣ привилегированныя сословія. Быстро росла и накоплялась со всѣхъ сторонъ оппозиція дѣятельности Сперанскаго, — оппозиція сильная, многочисленная, неразборчивая на средства, испытанная въ придворныхъ интригахъ, искусная въ клеветѣ и доносахъ. И противъ этой оппозиціи одиноко стоялъ геніальный идеалистъ-реформаторъ, всецѣло ушедшій въ свои планы и идеи и не желавшій считаться съ окружающею средой. Презирая по заслугамъ эту среду, онъ задумалъ сломить ея упрямство и пересоздать. На повѣрку оказалось, что она сломила его идеализмъ, разбила его личную жизнь, уничтожила его предначертанія, пересоздала самый нравственный обликъ ненавистнаго человѣка, благороднаго по природѣ, но не одареннаго героизмомъ. Изъ ссылки Сперанскій вернулся уже инымъ человѣкомъ. Печальная это исторія, печальная и глубоко-поучительная!

Нашъ одинокій реформаторъ съ своими широкими планами и грандіозными идеями опирался въ своей дѣятельности единственно на довѣріе и единомысліе императора Александра I. Были и въ то время люди въ русскомъ обществѣ, и, притомъ, въ высшихъ кругахъ, которые могли бы быть его единомышленниками и сотрудниками, могли бы составить его партію, но мы видѣли, какъ, оберегая свою нравственную независимость и увлекаясь чрезмѣрною работой, Сперанскій не позаботился объ этомъ. Стало быть, разрушить или хотя бы нарушить единомысліе Александра и Сперанскаго и внушить Александру недовѣріе къ Сперанскому — такова должна была быть цѣль все возроставшей и озлобленной оппозиціи. Надо отдать должное оппозиціи. Она съумѣла блистательно достигнуть этой цѣли. Сперанскій-реформаторъ былъ убитъ наповалъ и никогда болѣе не поднимался. 17 марта 1812 года совершено было это безкровное убіеніе. Внезапно схваченный, онъ, съ высоты своего положенія и власти, былъ отправленъ въ ссылку, сопровождаемый и опережаемый клеветой объ ни мѣнѣ. Это жестокое событіе мы и разскажемъ на слѣдующихъ страницахъ.

Разрушить единомысліе и подорвать довѣріе — таковы были двѣ задачи многочисленной оппозиціи. Послѣдняя задача, дѣло интриги, сплетни, ловко лущеной клеветы, искуснаго и беззастѣнчиваго доноса, все это было достаточно. хорошо извѣстно врагамъ Сперанскаго, но первая задача (разрушить единомысліе Александра и Сперанскаго или хотя бы заставить перваго усомниться) была не по плечу вельможнымъ интриганамъ того времени. Они употребили, правда, для этого ученаго нѣмца Розенкампфа, но главнымъ ихъ союзникомъ неожиданно для нихъ явился Карамзинъ, подавшій императору 28 марта 1811 года, черезъ великую княгиню Екатерину Павловну, свою извѣстную записку О древней и новой Россіи въ ея политическомъ и гражданскомъ отношеніяхъ. Записка эта, написанная очень смѣло и критиковавшая рѣзко дѣянія Александра, должна была тѣмъ большее впечатлѣніе произвести на послѣдняго своею искренностью. Главная задача Записки, однако, борьба съ идеями и планами, представителенъ которыхъ былъ Сперанскій. Есть основаніе думать, что Александръ уже и до этого начиналъ колебаться въ своихъ мнѣніяхъ. Духъ реставраціи, легитимизма и политической реакціи, вскорѣ окончательно возобладавшій въ Европѣ, уже начиналъ явно сказываться въ умственномъ настроеніи европейскаго общества и политическая атмосфера была имъ пропитана. Испанія уже подняла открыто знамя легитимизма и начала національную борьбу за него съ Наполеономъ. Въ 1809 году Австрія тоже пробовала развернуть это знамя и въ Германіи эта попытка имѣла успѣхъ и подготовила взрывъ 1813 года. Проповѣдники легитимизма и реставраціи разъѣзжали по Европѣ, подготовляя свое дѣло. Петербургъ, какъ единственный полигическій центръ, еще независимый отъ Наполеона, особенно привлекалъ этихъ проповѣдниковъ. Здѣсь проживалъ Жозефъ де-Местръ, сюда же направлялись эмиссары Бурбоновъ, испытанные въ придворныхъ интригахъ стараго версальскаго двора, тонко образованные, искусные діалектики. Вся эта атмосфера, враждебная либеральнымъ идеямъ, съ которыми Александръ вступилъ на престолъ и которыя Европа начинала отвергать на всемъ своемъ протяженіи, не могла не отразиться и на настроеніи Александра. Именно это время воспитывало будущаго основателя Священнаго Союза, будущаго Агамемнона консервативной и легитимной Европы. Въ это-то время подалъ Карамзинъ свою умно и горячо составленную Записку.

Мы не будемъ, конечно, ее здѣсь излагать, но скажемъ нѣсколько словъ объ общемъ ея духѣ и направленіи. Сближеніе съ Франціей — въ политикѣ внѣшней, а во внутренней — общая политическая реформа, задуманная Александромъ и Сперанскимъ, и освобожденіе крестьянъ являются главнымъ объектомъ критики нашего исторіографа. Законъ о свободныхъ хлѣбопашцахъ, мѣропріятія по ограниченію сдачи въ рекруты не въ очередь, начало освобожденія крестьянъ въ Лифляндіи, — все это производило самое потрясающее впечатлѣніе на дворянство того времени, еще гораздо, менѣе подготовленное къ отмѣнѣ крѣпостнаго права, нежели дворянство при Александръ II. Наклонность императора къ освобожденію и либеральныя мнѣнія Сперанскаго, его главнаго сотрудника этого времени, были достаточно извѣстны и порождали массу слуховъ, тревожившихъ дворянство, которое въ этомъ кровномъ интересѣ своемъ сходилось съ вельможествомъ и чиновничествомъ. Крѣпостное право объединяло интересы всѣхъ привилегированныхъ сословій и заставляло ихъ бояться всякихъ либеральныхъ начинаній, принципіальная связь которыхъ съ паденіемъ крѣпостнаго права чувствовалась всѣми. Карамзинъ явился искуснымъ и талантливымъ выразителемъ тревогъ и опасеній своего сословія: „Законодатель долженъ, смотрѣть на вещи съ разныхъ сторонъ, — писалъ онъ въ Запискѣ, — а не съ одной: иначе, пресѣкая зло, можетъ сдѣлать еще болѣе зла. Такъ, нынѣшнее правительство имѣетъ, какъ увѣряютъ, намѣреніе дать господскимъ людямъ свободу. Должно знать происхожденіе сего рабства“^[1]. Излагая эту исторію (не совсѣмъ правильно), авторъ приходитъ къ заключенію, что земля всегда принадлежала дворянству („съ II вѣка!“) и, что нынѣшніе крѣпостные слагаются изъ двухъ разрядовъ: прежнихъ холопей, которые всегда были рабами, и потомковъ тѣхъ свободныхъ крестьянъ, которые были прикрѣплены Годуновымъ, но, „какъ мы не знаемъ нынѣ, которые изъ нихъ происходятъ отъ холопей и которые отъ вольныхъ людей, то законодателю предстоитъ немалая трудность въ распутываніи сего узла Гордіева“. Карамзинъ признаетъ за законодателемъ право лишь возстановить свободу потомковъ свободныхъ крестьянъ, выражаясь его словами: „право монарха самодержавнаго отмѣнять уставы своихъ предмѣстниковъ“ (въ данномъ случаѣ царя Бориса и другихъ). Карамзинъ, правда, понимаетъ, что освобожденіе всѣхъ крестьянъ можетъ быть опираемо на правѣ естественномъ, но замѣчаетъ: „не вступая въ дальнѣйшій споръ, скажемъ только, что въ государственномъ общежитіи право естественное уступаетъ гражданскому“. Затѣмъ слѣдуютъ всевозможныя предостереженія отъ тѣхъ ужасовъ безначалія, своеволія и преступленія, которые ожидаютъ Россію въ случаѣ освобожденія крестьянъ: „Не знаю, хорошо ли сдѣлалъ Годуновъ, отнявъ у крестьянъ свободу, — пишетъ по этому поводу Карамзинъ, но знаю, что теперь имъ неудобно возвратить оную. Тогда они имѣли навыкъ людей вольныхъ, теперь они имѣютъ навыкъ рабовъ. Мнѣ кажется, что для твердости бытія государственнаго безопаснѣе поработить людей, нежели дать имъ не во-время свободу, къ которой надо готовить человѣка исправленіемъ нравственнымъ“. Съ такою же рѣшительностью и рѣзкостью критикуетъ Карамзинъ всѣ остальные либеральные планы этого времени и представляетъ горячую защиту существующаго строя противъ всякихъ плановъ преобразовать его. Онъ отрицаетъ даже право за Александромъ: „Государь! Ты преступаешь границы своей власти. Наученная долговременными бѣдствіями, Россія передъ святымъ алтаремъ вручила самодержавіе твоему предку и требовала, да управляетъ ею верховйо, нераздѣльно. Сей завѣтъ есть основаніе твоей власти, иной не имѣешь; можешь все, но не можешь законно ограничить ее!“^[2].

Таковы основы принципіальной критики всего направленія, котораго лучшимъ и серьезнѣйшимъ представителемъ былъ Сперанскій. Карамзинъ, однако, не довольствуется критикою принципіальною, но съ еще большеи горячностью обрушивается на тѣ законодательныя мѣропріятія, въ которыхъ уже выразилось это направленіе. Учрежденіе государственнаго совѣта, учрежденіе министерствъ, гражданское уложеніе, законъ о сдачѣ рекрутовъ помѣщиками, указъ о свободныхъ хлѣбопашцахъ, финансовые планы Сперанскаго, — ничего не забыто въ это критикѣ и все жестоко осуждено. Нетерпимость и явная несправедливость многихъ осужденій сами собою бросались въ глаза и вредили тѣмъ цѣлямъ, которыя преслѣдовалъ Карамзинъ, потому что вызывали протестъ неудовольствія въ Александрѣ; но общее настроеніе мыслей и чувствъ императора начинало уже и ранѣе склоняться въ пользу идей, выразителемъ которыхъ явился нынѣ Карамзинъ. Записка Карамзина дала искусно и не безъ таланта составленное принципіальное основаніе этому новому настроенію Александра. Въ этомъ ея важное историческое значеніе вообще, въ біографіи Сперанскаго въ частности. Александръ, сперва недовольный крайними рѣзкостями и несправедливостями Записки, затѣмъ оцѣнилъ значеніе ея принциповъ и приблизилъ Карамзина, поощряя его въ историческихъ трудахъ, которые велись и доставлялись въ томъ же духѣ и направленіи, какъ и Записка о древней и новой Россіи^[3]. Въ Твери, въ мартѣ 1811 года, у великой княгини Екатерины Павловны отрывки изъ своей Исторіи Карамзинъ читалъ Александру. Выпущена въ свѣтъ она была, какъ извѣстно, значительно позже, послѣ отечественной войны. Оппозиція явная Сперанскому не ограничивалась Запискою Карамзина. Противъ его финансовыхъ плановъ возставалъ министръ финансовъ Гурьевъ и подалъ записку членъ государственнаго совѣта Чичаговъ. Враги Сперанскаго пользовались также услугами вышеупомянутаго ученаго нѣмца Розенкампфа. Все это, вмѣстѣ съ общимъ духомъ легитимизма, уже начинавшаго царить въ умственной атмосферѣ того времени, все болѣе и болѣе отклоняло Александра отъ либеральныхъ идей и все рѣшительнѣе отдаляло отъ Сперанскаго. Въ началѣ 1811 года, при свиданіи съ Карамзинымъ, Александръ уже благосклонно выслушиваетъ горячія возраженія Карамзина противъ либеральныхъ идей и поощряетъ его историческіе труды, написанные въ томъ же духѣ, однако, въ это время онъ еще не соглашается съ Карамзинымъ. Черезъ годъ, въ разговорѣ съ де-Сангленемъ, мы уже видимъ Александра, осуждающаго Сперанскаго за либерализмъ. Такъ въ теченіе этого времени постепенно измѣнялось настроеніе, а съ нимъ и намѣренія императора. Сперанскій былъ, конечно, теперь не у мѣста. Александру надлежало съ нимъ разстаться. Вопросъ заключался только въ томъ, какъ должно произойти это событіе.

Сперанскій самъ начиналъ видѣть, что онъ становится не ко двору. Еще въ началѣ 1811 года онъ просилъ у Александра отставки отъ должности государственнфо секретаря и статсъ-секретаря по дѣламъ Финляндіи. Въ запискѣ, поданной имъ по этому поводу, находимъ слѣдующія поучительныя и благородныя строки: «Представляясь поперемѣнно то въ видѣ директора коммиссіи, то въ видѣ государственнаго секретаря; являясь, по повелѣнію Вашему, то съ проектомъ новыхъ государственныхъ постановленій, то съ финансовыми операціями, то со множествомъ текущихъ дѣлъ, я слишкомъ часто и на всѣхъ почти путяхъ встрѣчаюсь и съ страстями, и съ самолюбіемъ, и съ завистью, а еще болѣе съ неразуміемъ. Кто можетъ устоять противъ всѣхъ сихъ встрѣчъ? Въ теченіе одного года я поперемѣнно былъ мартинистомъ, поборникомъ масонства, защитникомъ вольности, гонителемъ рабства и сдѣлался, наконецъ, записнымъ иллюминатомъ. Толпа подьячихъ преслѣдовала меня за указъ 6 августа эпиграммами и каррикатурами. Другая такая же толпа вельможъ, со всею ихъ свитою, съ женами и дѣтьми, меня, заключеннаго въ моемъ кабинетѣ, одного, безъ всякихъ связей, меня, ни по роду моему, ни по имуществу не принадлежащаго въ ихъ сословію, цѣлыми родами преслѣдуютъ, какъ опаснаго уновителя. Я знаю, что большая ихъ часть и сама не вѣритъ симъ нелѣпостямъ, но, скрывая собственныя страсти подъ личиною общественной пользы, они личную свою вражду стараются украсить именемъ вражды государственной. Я знаю, что, тѣ же люди превозносили меня и правила мои до небесъ, когда предполагали, что я во всемъ буду съ ними соглашаться, когда воображали намъ во мнѣ послушнаго кліента и когда пользы ихъ страстей требовали противуположить меня другому. Я былъ тогда одинъ изъ лучшихъ и надеяжнѣйшихъ исполнителей. Но какъ только движеніемъ дѣдъ былъ я приведенъ въ противуположность имъ и въ разногласіе, такъ скоро превратился въ человѣка опаснаго и во все то, что Вашему Величеству извѣстно болѣе, нежели мнѣ. Въ семъ положеніи мнѣ остается или уступать имъ, или терпѣть ихъ гоненіе. Первое я считаю вреднымъ службѣ, унизительнымъ для себя и даже опаснымъ. Дружба ихъ еще болѣе тягостна для меня, нежели разномысліе. Къ чему мнѣ раздѣлять съ ними духъ партій, худую ихъ славу и то пренебреженіе, коими они покрыты въ глазахъ людей благомыслящихъ? Слѣдовательно, остается мнѣ выбрать второе. Смѣю думать, что терпѣніе мое и опытъ опровергнутъ всѣ ихъ навѣты. Удостовѣренъ я также, что одно слово Ваше всегда довлѣетъ отразить ихъ покушенія. Но къ чему, Всемилостивѣйшій Государь, буду я обременять Васъ своимъ положеніемъ, когда есть самый простой способъ изъ него выдти и разъ навсегда прекратить тягостныя для Васъ и обидныя для меня нареканія?» Александръ, однако, не принялъ отставки Сперанскаго и оставилъ его во всѣхъ должностяхъ и обязанностяхъ. Сперанскій продолжалъ свое дѣло съ прежнею энергіей, хотя и безъ прежней увѣренностямъ его полномъ осуществленіи. Послѣднее видно изъ его частной переписки этого времени, а первое — изъ массы совершеннаго имъ за этотъ послѣдній годъ его государственной дѣятельности^[4].

Разномысліе между императоромъ и Сперанскимъ постепенно увеличивалось и къ началу 1812 года, какъ выше упомянуто, стало столь значительнымъ, что удаленіе Сперанскаго сдѣлалось естественнымъ и необходимымъ выводомъ изъ этого факта. Вельможные враги Сперанскаго постарались о томъ, чтобы вмѣстѣ съ разномысліемъ поселить въ душѣ Александра неудовольствіе и недовѣріе. Самая беззастѣнчивая клевета, прямая фальсификація и поддѣлка документовъ, явно измышленныя ложныя свѣдѣнія — таковы были орудія, низвергнувшія Сперанскаго, а его удаленіе, исторически естественное, превратившія въ жестокое паденіе и безпощадную расправу, которою такъ трагически завершилась государственная дѣятельность этого благороднаго и высокодаровитаго государственнаго человѣка, такъ много и безкорыстно потрудившагося на пользу общую и для славы своего государя и своего отечества. Мы уже видимъ, что въ самомъ началѣ 1811 года Сперанскій настолько ощутилъ разномысліе съ Александромъ, что просился въ отставку. Изъ этой записки мы видимъ также, что уже тогда, за годъ съ лишнимъ до его паденія, онъ былъ окруженъ сплетнями, клеветами и интригами, о которыхъ онъ говоритъ съ благороднымъ презрѣніемъ. Были въ то вредя уже и доносы императору. Это видно изъ той же просьбы объ отставкѣ.

Въ февралѣ Александръ не принялъ этой просьбы и разрѣшилъ дальнѣйшіе шаги реформы (учрежденіе министерствъ и сената); въ мартѣ попалъ свою Записку Карамзинъ, а въ августѣ Александръ уже поручаетъ министру полиціи Балашову установить тайный надзоръ за Сперанскимъ и его личными друзьями^[5]. Къ этому времени, стало быть, вмѣстѣ съ усилившимся разпомысліемъ, въ душѣ Александра уже возникло и недовѣріе къ Сперанскому. Не внушено ли было ему подозрѣніе, что Сперанскій, разочарованный въ возможности осуществить свои завѣтныя идеи при помощи и по желанію Александра, способенъ искать путей и средствъ осуществить ихъ помимо и даже вопреки его волѣ и намѣреніямъ? Нѣсколько позднѣе (въ декабрѣ того же 1811 года) Александръ серьезно подозрѣвалъ его въ принадлежности къ тайному международному союзу иллюминатовъ и почти вѣрилъ, что Сперанскій глава (регентъ) этого революціоннаго масонства въ Россіи^[6]. Такъ развивалась постепенно интрига, руководимая опытными и испытанными въ придворныхъ интригахъ царедворцами. «Сперва, однако, — читаемъ мы у бар. Корфа, — они предпочли попытаться на раздѣленіе съ нимъ (Сперанскимъ) власти, что, во всякомъ случаѣ, казалось тогда (во второй половинѣ 1811 года) легче, чѣмъ ее сокрушить. Два лица, уже облеченныя въ нѣкоторой степени довѣріемъ государя, предложили его любимцу пріобщить ихъ къ своимъ видамъ и учредить изъ нихъ и себя, помимо монарха, безгласный тайный комитетъ, который управлялъ бы всѣми дѣлами, употребляя государственный совѣтъ, сенатъ и министерства единственно въ видѣ своихъ орудій. Съ негодованіемъ отвергнулъ Сперанскій ихъ предложеніе, но онъ имѣлъ неосторожность, по чувству ли презрѣнія къ нимъ, или, можетъ быть, по другому тонкому чувству (неспособности къ доносу), умолчать о томъ предъ государемъ». Біографъ Сперанскаго считаетъ это «благородное отвращеніе отъ доноса непростительною политическою ошибкой». «Промолчавъ, Сперанскій далъ своимъ врагамъ способъ сложить вину своихъ замысловъ на него, связать ему руки, заподозрить его искренность». "Паденіе его сдѣлалось неизбѣжнымъ!, — заканчиваетъ бар. Корфъ разсказъ свой объ этомъ эпизодѣ, поясняя, что Сперанскій «не разглядѣлъ разставленныя ему сѣти».

Эти два лица, уже облеченныя до нѣкоторой степени довѣріемъ государя, какъ ихъ опредѣляетъ бар. Корфъ, были: бар. Армфельдъ (вскорѣ графъ), шведскій аристократъ, незадолго передъ тѣмъ перешедшій въ русское подданство и находившійся въ тѣсныхъ связяхъ съ эмиссарами Бурбоновъ, і Балашовъ, министръ полиціи^[7]. Они-то предлагали Сперанскому союзъ для управленія государствомъ въ своихъ видахъ и, получивъ отказъ, «сложили вину своихъ замысловъ на него», какъ осторожно выражается бар. Корфъ. Около того времени мы и встрѣчаемся уже съ порученіемъ Александра одному изъ нихъ (Балашову) учредить тайный надзоръ за Сперанскимъ. Зерно недовѣрія и подозрѣнія уже было брошено въ душу императора. Оно быстро развивалось и воспитывалось дальнѣйшими свѣдѣніями, доставлявшимися Александру. «На помощь этимъ навѣтамъ, можетъ быть, и тому впечатлѣнію, которое оставила въ умѣ государя предшествовавшая имъ Записка Карамзина (мы бы прибавили: собственному измѣнившемуся настроенію императора), стали появляться подметныя письма, расходившіяся по Петербургу и Москвѣ въ тысячѣ списковъ и обвинявшія Сперанскаго не только въ гласномъ опорочиваніи политической нашей системы, не только въ предсказываніи паденія имперіи, но даже и въ явной измѣнѣ, въ сношеніяхъ съ агентами Наполеона, въ продажѣ государственныхъ тайнъ и пр. За двумя главными союзниками, положившими основу всему дѣлу, потянулась толпа немалочисленныхъ ихъ клевретовъ. Что сегодня государь слышалъ въ обвиненіе Сперанскаго отъ одного, то завтра пересказывалось ему снова другимъ, будто бы совсѣмъ изъ иного источника, и такое согласіе вѣстей, естественно, должно было поражать Александра: онъ не подозрѣвалъ, что всѣ эти разные вѣстовщики — члены одного и того же союза»^[8]. Два главные заговорщика показывали видъ, что въ ссорѣ, и дѣлали даже другъ на друга доносы^[9].

Въ это время правителемъ дѣлъ у Балашова служилъ нѣкій де-Сангленъ, котораго министръ употреблялъ для своихъ дѣлъ, какъ ловкаго и способнаго человѣка, обладавшаго лоскомъ европейской образованности, качествомъ, рѣдкимъ въ полиціи того времени. Ему Балашовъ поручилъ ближе познакомиться съ прибывшимъ въ это время въ Петербургъ французскимъ дворяниномъ Шевалье де-Бернетомъ.

— Это тайный дипломатическій агентъ Людовика XVIII, — сообщилъ де-Санглену Балашовъ, — постарайтесь съ нимъ познакомиться поскорѣе, — чрезъ него мы можемъ многое узнать.

Знакомство состоялось. «Vernègues сдѣлался вскорѣ у меня человѣкомъ домашнимъ», — замѣчаетъ де-Сангленъ въ своихъ запискахъ, и ловкій французъ повелъ дѣло такъ, что не Балашовъ черезъ де-Санглена «могъ многое узнать отъ Вернега», а, наоборотъ, де-Сангленъ превратился въ агента де-Вернега и Армфельда, съ которымъ де-Вернегъ свелъ вскорѣ де-Санглена. Его-то намѣтилъ Армфельдъ, по указанію бурбонскаго агента, въ главное орудіе противъ Сперанскаго и указалъ на него Александру, какъ на лучшаго агента для надзора за Сперанскимъ. Въ декабрѣ 1811 года де-Сангленъ былъ втайнѣ призванъ во дворецъ для того, чтобы возложить на него это щекотливое порученіе.

Все это, какъ и дальнѣйшій разсказъ, основываемъ на повѣствованіи де-Санглена, но при этомъ мы относимся къ нему съ большою осторожностью и, сообщая факты, снимаемъ съ нихъ, по возможности, все приданное имъ освѣщеніе. Де-Сангленъ старается себя обѣлить и все свалить на Балашова, частью на Армфельда. Если бы, въ самомъ дѣлѣ, онъ, де-Сагленъ, не доносилъ на Сперанскаго, а только все узнавалъ отъ Александра, то, спрашивается, зачѣмъ бы было Александру неоднократно тайно призывать его къ себѣ и открывать ему государственныя тайны, ему, незначительному чиновнику и мелкому дворянину? Интересъ, впрочемъ, не столько въ томъ, кто донесъ, а что было донесено. Съ этой же стороны записки де-Санглена доставляютъ богатый матеріалъ.

Донесеніями одного Балашова императоръ не удовлетворялся, да и Армфельдъ желалъ, повидимому, имѣть своего человѣка въ самомъ центрѣ дѣла.

— Я рѣшительно никому не вѣрю, — сказалъ на этомъ свиданіи Александръ де-Санглену, — и поручилъ ему «смотрѣть поближе и за Балашовымъ: что узнаете, скажите мнѣ».

На другой день съ де-Сангленомъ видѣлись Армфельдъ и де-Вернегъ, все по тому же дѣлу.

— Я сообщу вамъ секретъ, — сказалъ при этомъ де-Вернегъ, желая (какъ передаетъ де-Сангленъ) устранить его колебанія. — Намъ предстоитъ большая перемѣна. Россія будетъ спасена и намъ будетъ принадлежать слава, что мы этому способствовали.

Затѣмъ агентъ Бурбоновъ намекнулъ на паденіе Сперанскаго и Наполеона: «1812 годъ будетъ памятнымъ годомъ въ лѣтописяхъ Россіи.»

Къ этому любопытному разсказу де-Сангленъ прибавляетъ отъ себя: «Vernègues и Армфельдъ работали для Бурбоновъ». Легитимизмъ протягивалъ руку русскому крѣпостничеству, чтобы низвергнуть представителя либеральныхъ идей въ русскомъ правительствѣ.

Въ декабрѣ 1811 года Балашовъ, въ исполненіе даннаго ему порученія надзирать за Сперанскимъ, представилъ Александру донесеніе, несомнѣнно произведшее впечатлѣніе на мнительнаго императора, уже безъ того заколебавшагося въ своемъ довѣріи къ Сперанскому. Балашовъ посѣтилъ Сперанскаго вечеромъ въ семь часовъ. «Въ передней тускло горѣла сальная свѣча, во второй большой комнатѣ — тоже; отсюда ввели его въ кабинетъ, гдѣ догорали два восковые огарка; огонь въ каминѣ погасалъ. При входѣ въ кабинетъ, почувствовалъ онъ, что полъ подъ ногами ею трясся, какъ будто на пружинахъ, а въ шкафахъ, вмѣсто книгъ, стояли стклянки, наполненныя какими-то веществами. Сперанскій сидѣлъ въ креслѣ передъ большимъ столомъ, на которомъ лежало нѣсколько старинныхъ книгъ, изъ которыхъ онъ читалъ одну, и, увидя Балашова, немедленно ее закрыла. Сперанскій, принявъ его ласково, спросилъ: „какъ вздумалось вамъ меня посѣтить?“ и просилъ сѣсть на стоящее противъ него кресло, такъ что столъ оставался между ними. Балашовъ взялъ предлогомъ желаніе посовѣтоваться, нельзя ли дать министерству полиціи болѣе пространства. Оно слишкомъ сжато, даже въ нѣкоторой зависимости отъ другихъ министерствъ, такъ что для общей пользы трудно дѣйствовать свободно. Много говорили о полиціи Фуше и, наконецъ, Сперанскій, при вторичной просьбѣ Балашова о расширеніи круга дѣйствій министерства, сказалъ ему: „развѣ современенъ можно будетъ сдѣлать это“, прибавя: „вы знаете мнительный характеръ императора. Tout ce quil fait, il le fait à demi“. Потомъ, говоря далѣе объ императорѣ, замѣтилъ: „it est trop faible pour régir et trop fort pour être régi“^[10]. Въ этомъ донесеніи инсинуируется чуть ли не чернокнижничество Сперанскаго. Это было, конечно, не умно и едва ли могло произвести впечатлѣніе на Александра, но заключительныя строки доноса, цитирующія отзывы Сперанскаго о самомъ императорѣ, не могли не оскорбить его и не усилить его недовѣрія и даже раздраженія. Сама инсинуація въ занятіяхъ чуть ли не черною магіей могла склонить къ мысли объ иллюминатствѣ и вообще тайномъ обществѣ. Вскорѣ де-Сангленъ снова вызванъ къ императору. Въ это второе свиданіе Александръ спросилъ у де-Санглена:

— Вы франкъ-масонъ или нѣтъ?

— Я въ молодости былъ принятъ въ Ревелѣ; здѣсь, по приказанію министра, повѣщаю ложу Астрея.

— Знаю. Эта ложа Вебера. Онъ честный человѣкъ. Братъ Константинъ бываетъ въ ложѣ его. Вамъ извѣстны всѣ петербургскія ложи?

— Кромѣ ложи Астреи, есть ложи Жребцова, Шарьера и Лабзина.

— А Сперанскаго ложу вы забыли?

— Я объ ней, государь, никакого понятія не имѣю.

— Можетъ быть. По мнѣнію Армфельда, эта ложа иллюминатовъ и Балашовъ утверждаетъ, что они лѣтомъ собираются въ саду у Розенкамфа, а зимой у того и другого въ домѣ. Нельзя ли вамъ поступить въ эту ложу?

— Государь, если это въ самомъ дѣлѣ орденъ иллюминатовъ, то оный совершенно различенъ отъ франкъ-масонскаго. Здѣсь каждая ложа доступна каждому франкъ-масону, но надобно быть иллюминату, чтобы поступить въ ихъ собраніе.

— Балашовъ самъ вступилъ въ ложу Жеребцова.

— Знаю, государь, отъ самого министра и, удивляюсь, какимъ образомъ министръ воиціи былъ принятъ въ сотрудники и собрата.

Государь засмѣялся.

— Я думаю, не трудно будетъ на почтѣ перехватить переписку иллюминатовъ съ головою ихъ Вейсъ-Гауптомъ? Балашовъ говоритъ, что Сперанскій регентомъ у иллюминатовъ.

— Я сомнѣваюсь, государь, какъ могъ онъ узнать тайну, которая такъ строго соблюдается между иллюминатами^[11].

Такъ передаетъ этотъ замѣчательный разговоръ де-Сангленъ. Оставляя въ сторонѣ вопросъ, насколько справедливо его показаніе р собственной роли въ этомъ извѣтѣ на Сперанскаго, ясно, тѣмъ не менѣе, что и Армфельдъ, и Балашовъ сообщали Александру о принадлежности Сперанскаго къ ордену иллюминатовъ и что Александръ былъ уже расположенъ этому повѣрить. Отпуская на этотъ разъ де-Санглена, императоръ замѣтилъ: „Къ чему было Сперанскому вступать въ связь съ министромъ полиціи? Онъ былъ у меня въ такой довѣренности, до которой Балашову никогда не достигнуть, а, можетъ быть, никому. Одинъ — пошлый интриганъ, какъ я теперь вижу; другой — уменъ, но умъ, какъ интрига, могутъ сдѣлаться вредными“. О связяхъ Сперанскаго съ Балашовымъ нашептывалъ Армфельдъ, про котораго, однако, Александръ тутъ же выразился: „Онъ хлопочетъ, прислуживается, чтобъ урвать у меня на приданое побочной дочери“.

Такъ заключился 1811 годъ^[12]. Александръ, уже разошедшійся въ мнѣніяхъ и планахъ со Сперанскимъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, былъ уже сильно раздраженъ противъ него за его отзывы, переданные Балашовымъ, и склоненъ былъ повѣрить, что Сперанскій, обманывая его довѣріе, добивается осуществленія своихъ плановъ иными, уже анти-правительственными путями, чрезъ тайныя общества, чрезъ секретныя связи съ другими сановниками и т. д. Однако, Александръ еще не обнаруживалъ перемѣны своей въ отношеніяхъ къ Сперанскому и 1 января 1812 года пожаловалъ ему знаки ордена Александра Невскаго. Сперанскій, уже ясно сознававшій разномысліе съ Александромъ, ничего, повидимому, не подозрѣвалъ о другомъ душевномъ процессѣ, совершавшемся въ душѣ Александра, и, попрежнему, съ презрительнымъ равнодушіемъ относился къ клеветѣ и интригѣ, которая развивалась все дальше и развертывалась все смѣлѣе.

Въ началѣ 1812 года (трудно установить дату по имѣющимся въ моемъ распоряженіи документамъ) Балашовъ доложилъ Александру, что жена Н. З. Хитрово, „бывъ у Коленкура на вечерѣ, принесла ему при всѣхъ скамейку, чтобы онъ уложилъ на нее свою больную ногу“. Императоръ былъ раздосадованъ этою угодливостью въ то время, какъ уже готовились къ войнѣ съ Франціей. „Велѣно имѣть за Хитрово бдительный надзоръ“, потому что это можетъ имѣть „связь со Сперанскимъ, ибо Воейковъ, правитель канцеляріи военнаго министра, въ связи съ Магницкимъ“ (слова Балашова де-Санглену). Вскорѣ послѣ того де-Сангленъ былъ предувѣдомленъ Армфельдомъ и Вернегомъ, что императоръ пришлетъ за нимъ, при чемъ Армфельдъ прибавилъ: „Балашовъ представилъ императору несомнѣнное доказательство вѣроломства Сперанскаго“. Между тѣмъ», у Хитрово былъ сдѣланъ обыскъ (самъ онъ высланъ изъ Петербурга). Захваченныя бумаги переданы де-Санглену для разбора. «Какъ я ни рылся, но нигдѣ и тѣни того не было, о чемъ мнѣ Балашовъ объявлялъ», — отмѣчаетъ де-Сангленъ въ своихъ мемуарахъ. Балашовъ интересовался, есть ли письма Воейкова; нашлись, но, по свидѣтельству де-Санглена, безъ всякаго политическаго значенія. Какая-то карта расположенія русскихъ войскъ, будто бы найденная въ бумагахъ Хитрово (въ числѣ бумагъ, переданныхъ де-Санглену, ея не было), была особо представлена государю Балашовымъ (прочія бумаги де-Сангленонъ) вмѣстѣ съ письмомъ изъ Кіева съ контрактовъ «на имя Сперанскаго, которое его сильно компрометируетъ» (слова Балашова Де-Санглену).

На другой день, въ 6 часовъ пополудни, я билъ призванъ къ государю, — продолжаетъ де-Сангленъ.

— Съ тѣхъ поръ, какъ мы не видались, — сказалъ императоръ, — сколько происшествій! Кто могъ подумать, что русскій Хитрово могъ сдѣлаться прислужникомъ Коленкура? Хорошъ и Воейковъ! Какъ выпустить изъ рукъ карту съ обозначеніемъ маршрута въ Вильну!

— Я, государь, этой карты не видалъ.

— Она у меня, — сказалъ государь.

— Не выкрадена ли эта карта у Воейкова? — отвѣчаю я.

— Нѣтъ, она прислана къ Магницкому, который передалъ ее Хитрово. Спасибо Балашову, который перехватилъ.

— Государь, я Воейкова не знаю, но удивляюсь, какъ на это рѣшиться.

— Странно, что не только Воейковъ, но и самъ военный министръ (Барклай-де-Толли) утверждаютъ, что на посланной къ Магницкому картѣ никакихъ знаковъ карандашомъ не было^[13]; слѣдовательно, Хитрово чертилъ самъ^[14], но все же Воейковъ виновенъ.

— Конечно. Хитрово могъ бы ее купить у книгопродавца и чертить по собственно! волѣ.

— Вы военнаго министра не знаете? Я хочу васъ съ нимъ сблизить… Онъ человѣкъ честный и отличный генералъ^[15].

Я поклонился.

— Вотъ еще новость.

И съ сими словами подалъ мнѣ государь распечатанное письмо. Я прочиталъ надпись: Его Высокопревосходительству м. г. М. М. Сперанскому. С.-Петербургъ. Съ боку приписано «со вложеніемъ 80 т. руб. ассигн.». Пока я разсматривалъ конвертъ, государь смотрѣлъ на меня пристально.

— Что вы такъ разсматриваете?

— Это получено не по почтѣ, печатей казенныхъ нѣтъ.

— Балашовъ мнѣ письмо представилъ, прочтите.,

Это письмо было изъ Кіева, съ Контрактовъ, въ которомъ поляки благодарили за всѣ доставленныя имъ выгоды и въ знакъ благодарности просили принять посылаемыя 80 тыс. ассиги.

— Что скажете?

— Судя по конверту, не знаю, могли ли тутъ уложиться 80 тысячъ? Не если могли, представлены ли Вашему Величеству?

Государь ударилъ себя въ лобъ, сказавъ: «Какъ мнѣ это на умъ не пришло? Письмо было уже распечатано».

— Слѣдовательно, и деньги у него.

— Прекрасно! Я ихъ потребую, а вамъ легко съ Сперанскимъ познакомиться. Вы важную услугу ему оказали.

Я видѣлъ, что не столько относилось ко мнѣ, какъ къ досадѣ на неудачу^[16].

По порученію Александра, авторъ цитируемыхъ мемуаровъ былъ на другой день у Барклая. «Это все глупости, — сказалъ при этомъ военный министръ, — сердятъ государя, а въ этомъ вашъ Балашовъ — великій мастеръ. Разстаться съ Воейковымъ мнѣ прискорбно будетъ: я къ нему такъ привыкъ». Честный и не посвященный въ дворцовый интриги генералъ думалъ, что это только глупости, и не зналъ, что погибель Хитрово, Воейкова, Магницкаго, — все это нужно лишь какъ ступени для достиженія болѣе громкаго, историческаго паденія. Открывая измѣну, надо открыть и соучастниковъ. Дѣло съ картою, будто бы найденною у Хитрово и будто бы съ отмѣтками о движеніи арміи, сдѣланными не то имъ, не то Воейковымъ, не то Магницкимъ, по указаніямъ Воейкова, а, быть можетъ, и самимъ Сперанскимъ (прямо еще не названъ), и предназначенною для Еоленкура, это дѣло, какъ и дѣло о кіевскомъ конвертѣ, продолжало развиваться. Денегъ Балашовъ, конечно, не представилъ, сославшись, что письмо перехвачено уже распечатанное. Это возбудило Александра противъ него, но, разъ повѣря извѣту, онъ подумалъ только, что Балашовъ деньги присвоилъ^[17], а это, конечно, не послужило къ оправданію Сперанскаго въ продажности и, притомъ, явнымъ сторонникамъ Наполеона, съ которымъ готовилась война. Де-Сангленъ былъ снова призванъ. Ему дано было 5 тысячъ руб. за оказанныя услуги. «Онъ донесенія гр. Растопчина о толкахъ московскихъ, — говорилъ Александръ, — я вижу, что тамъ ненавидятъ Сперанскаго, полагаютъ, что онъ въ учрежденіяхъ министерствъ и совѣта хитро подкопался;подъ самодержавіе… Графъ Марковъ отзывается о немъ дерзко и предсказываетъ ужасную будущность, которую нанесетъ Наполеонъ Россіи. Здѣсь, въ Петербургѣ, Сперанскій пользуется общею ненавистью и вездѣ въ народѣ проявляется желаніе ниспровергнуть его учрежденія. Слѣдовательно, учрежденіе министерствъ есть ошибка». Мнѣніе Александра, стало быть, было-уже составлено и участь Сперанскаго была почти рѣшена. При этомъ Александръ даже выразился: «Интриганы въ государствѣ такъ же полезны, какъ честные люди, а иногда первые даже полезнѣе послѣднихъ». О своихъ приближенныхъ онъ отзывался: «Хорошо я окруженъ. Козодавлевъ плутуетъ, жена его собираетъ дань. Балашовъ мнѣ 80 тысячъ не даетъ. Я приступаю, онъ утверждаетъ, что пакетъ найденъ безъ денегъ. Все ложь! Графъ Т. твердитъ уроки Армфельда и Вернега, который живетъ съ его женою. Волконскій безпрестанно проситъ взаймы 50 тысячъ на 50 лѣтъ безъ процентовъ. Насилу я съ нимъ сошелся на 15 тыс. безъ возврата. Вотъ все какіе у меня помощники!»^[18].

И въ это-то время горькая иронія судьбы отнимала у Россіи благороднаго и безкорыстнаго государственнаго человѣка, котораго, и оклеветаннаго, и заподозрѣннаго, Александръ не вдвинулъ въ эту галлерею своихъ сановниковъ! Однако, именно эти сановники и доставляли свѣдѣнія о Сперанскомъ.

Событія развивались. Война надвигалась. Александръ рѣшился еще разъ посовѣтоваться съ Сперанскимъ о дѣлѣ первой государственной важности. Вѣрный своимъ мнѣніямъ, Сперанскій отвѣтилъ совѣтомъ собрать государственную думу,.разсчитывая, конечно, этимъ средствомъ сдѣлать войну популярною и превратить ее въ національную. Александръ, настроеніе котораго уже больше не. гармонировало со строемъ идей Сперанскаго, остался крайне недоволенъ такимъ совѣтомъ. «Что же я такое? — говорилъ онъ де-Санглену. — Нуль! Изъ этого я вижу, что онъ подкапывался подъ самодержавіе, которое я обязанъ вполнѣ передать наслѣдникамъ моимъ»^[19]. Исторія съ картою получила новую редакцію, будто Барклай-де-Толли отправилъ Воейкова къ государю съ маршрутомъ всей арміи въ Вильну и съ означеніемъ порядка марша каждаго корпуса. Сперанскій зналъ, что императоръ этого ожидалъ, и былъ съ докладомъ у государя, когда объявили о Воейковѣ. Сперанскій выходитъ изъ кабинета и, увидя Воейкова, отвѣчалъ (?): «Вотъ онъ! Пожалуйте», — сказалъ Сперанскій и пошелъ съ этою бумагой обратно въ кабинетъ"^[20].

Къ половинѣ марта раздраженіе Александра противъ Сперанскаго достигло крайняго предѣла. 11 марта 1812 года де-Сангленъ былъ призванъ къ Александру утромъ. «Кончено, — сказалъ государь; — и какъ мнѣ это ни больно, но съ Сперанскимъ разстаться долженъ. Я уже поручилъ это Балашову, но я ему не вѣрю и потому велѣлъ ему взять васъ съ собою. Вы мнѣ разскажете всѣ подробности отправленія». Отправленіе это должно было, однако, состояться еще черезъ шесть дней. Къ 17 марту всѣ распоряженія были сдѣланы, а 15 марта вечеромъ посѣтилъ императора извѣстный физикъ, проф. Дерптскаго университета Парротъ, пользовавшійся большихъ довѣріемъ Александра. Ему было открыто въ этой вечерней бесѣдѣ готовившееся событіе, скрытое въ глубокой тайнѣ. Честный, далекій отъ дворцовой жизни съ ея волненіями и интригами ученый былъ страшно взволнованъ бесѣдою. Александръ ему сообщилъ объ измѣнѣ Сперанскаго и о своемъ намѣреніи разстрѣлять государственнаго секретаря. Вернувшись домой и собравшись съ мыслями, Парротъ рѣшился писать императору: «Въ минуту, когда Вы вчера довѣрили мнѣ горькую скорбь Вашего сердца объ измѣнѣ Сперанскаго, я видѣлъ Васъ въ первомъ пылу страсти и надѣюсь, что теперь Вы уже далеко откинули отъ себя мысль разстрѣлять его. Не могу скрыть, что слышанное мною отъ Васъ набрасываетъ на него большую тѣнь, но въ томъ ли Вы расположеніи духа, чтобы взвѣсить справедливость этого обвиненія, а если бы и были въ силахъ нѣсколько успокоиться, то Вамъ ли его судить? Всякая же коммиссія, наскоро для того наряженная, могла бы состоять только изъ его враговъ»^[21].

Далѣе Парротъ предлагаетъ ограничиться временно удаленіемъ Сперанскаго, назначивъ послѣ войны законный судъ. «Мои сомнѣнія въ дѣйствительной виновности Сперанскаго подкрѣпляются тѣмъ, — прибавляетъ Парротъ, — что въ числѣ второстепенныхъ донощиковъ на него находится одинъ отѣявленный негодяй, уже однажды продавшій другаго своего благодѣтеля». Въ заключеніе Парротъ замѣчаетъ: «Отъ находящихъ свой интересъ слѣдить за Вашимъ характеромъ не укрылось, я это знаю, свойственная Вамъ черта подозрительности и ею-то хотятъ на Васъ дѣйствовать. На нее же, вѣроятно, разсчитываютъ и непріятели Сперанскаго, которые не перестанутъ пользоваться открытою ими слабою стороной Вашего характера, чтобы овладѣть Вами». Впослѣдствіи Парротъ приписывалъ себѣ заслугу спасенія Сперанскаго отъ смерти (въ письмѣ къ императору Николаю отъ 8 января 1833 г.), но едва ли Александръ имѣлъ когда-либо серьезное намѣреніе казнить Сперанскаго. Слова, сказанныя въ увлеченіи и свидѣтельствовавшія лишь о степени раздраженія Александра противъ государственнаго секретаря, были приняты почтеннымъ физикомъ въ слишкомъ буквальномъ смыслѣ. Наконецъ, чтобы казнить, надо было судить, а болѣе, нежели сомнительно, чтобы какой бы то ни былр судъ могъ осудить Сперанскаго по тѣмъ даннымъ, которыя могли бы представить Балашовъ, Армфельдъ и ихъ достойные сотрудники. Мы выше видѣли, что еще за три дня до бесѣды Александра съ Парротомъ ссылка, а не судъ и казнь, была предназначена для Сперанскаго.

Ссылка въ административномъ порядкѣ, безъ суда и публичнаго обвиненія, всегда оставляетъ вопросъ: «за что былъ наказанъ и заточенъ человѣкъ?» Чему изъ столь разнообразныхъ доносовъ и извѣтовъ повѣрилъ императоръ, рѣшившій участь Сперанскаго? Подозрѣніе въ измѣнѣ руководило этимъ рѣшеніемъ или негодованіе за обличенную будто бы продажность (извѣтъ съ кіевскимъ письмомъ), или намѣреніе покарать приписанные обвиняемому дерзкіе отзывы о правительствѣ и монархѣ, или опасеніе тайныхъ козней и сношеній съ иллюминатами и либералами, или, наконецъ, при неполномъ убѣжденіи въ каждомъ изъ этихъ обвиненій въ частности, подѣйствовало рѣшающимъ образомъ ихъ соединеніе? Завершеніе перваго либеральнаго періода правленія Александра естественно должно было сопровождаться удаленіемъ отъ дѣлъ Сперанскаго, главнаго представителя преобразовательной политики, но это «естественное удаленіе» не объясняетъ и не оправдываетъ жестокой участи, постигшей Сперанскаго. Выше мы собрали весь фактическій матеріалъ, который можетъ дать это объясненіе. Приведемъ еще нѣсколько выводовъ изъ него, сдѣланныхъ современниками и потомками, государственными людьми и учеными историками: «Сперанскій былъ жертвою Балашова и Армфельда, — пишетъ въ своихъ Запискахъ гр. Нессельроде, — воспользовавшихся общественнымъ мнѣніемъ, враждебнымъ къ реформамъ, возлагавшимся на Сперанскаго»^[22]. Тогдашнее общественное мнѣніе — это было мнѣніе вельможества, дворянства и чиновничества. Мы видѣли мотивы ихъ вражды къ реформамъ, такъ, что основная причина удаленія Сперанскаго указала графомъ Нессельроде совершенно вѣрно, но для объясненія ссылки она недостаточна. Самъ Армфельдъ говорилъ де-Санглену: «Знайте, что Сперанскій, виновенъ онъ или нѣтъ, долженъ быть принесенъ въ жертву. Это необходимо для того, чтобы привязать народъ къ главѣ государства и ради войны, которая должна быть національною»^[23]. Это выходитъ похоже на то., что Армфельдъ, навязывалъ императору нѣчто вродѣ извѣстнаго растопчинскаго поступка, съ Верещагинымъ. Извѣстно, что, возбудивъ населеніе Москвы своими, афишами и окруженный толпою, встревоженною слухами о сдачѣ, гр-₍Растопчинъ выдалъ ей нѣкоего Верещагина, какъ измѣнника, и пока червь, расправлялась съ мнимымъ предателемъ, благоразумно оставилъ столицу. Александру, конечно, не нужно было скрываться отъ народа, ему преданнаго, и только иностранецъ, лишь вчера перемѣнившій отечество, какъ, мѣняютъ службу одного вѣдомства на другое, могъ думать, что нужны, какія нибудь искусственныя мѣры для возбужденія русскихъ къ защитѣ, Россіи. Война, перенесенная въ предѣлы Россіи, становилась уже по этому одному войною національною. Конечно, русскій императоръ не нуждался въ своемъ Верещагинѣ, въ своемъ сознательно мнимомъ измѣнникѣ, отданномъ на жертву черни. Де-Сангленъ, однако, повѣрилъ Армфельду.

Враждебное настроеніе общества по отношенію къ Сперанскому указывало, по мнѣнію де-Санглена, на него и его принесли въ жертву. «Такимъ образомъ, всѣ актеры, — прибавляетъ де-Санглемъ, — кромѣ царя, который одинъ былъ дѣятеленъ и одинъ съ Армфельдомъ направлялъ таинственно весь ходъ драмы, остались въ дуракахъ. Мы дѣйствовали, какъ телеграфы, нити которыхъ были въ рукахъ императора. Изъ чего хлопотали? О югъ, что давно рѣшено было въ умѣ государя». Въ послѣднемъ, повидимому, есть доля истины. Паденіе Сперанскаго, какъ кажется, было предрѣшено сравнительно задолго до катастрофы. Александръ лишь собиралъ данныя: «Сперанскій никогда не былъ измѣнникомъ отечества, — сказалъ долго спустя Александръ въ разговорѣ съ гр. Закревскимъ, — но вина его относилась лично ко мнѣ»^[24]. Такъ колебались современники въ объясненіи катастрофы 17 марта 1812 г. Проф. Романовичъ-Славатинскій даетъ сжатое резюме этихъ разнорѣчивыхъ объясненій и толкованій: «Интрига воспользовалась тѣмъ мрачномъ состояніемъ духа, въ которомъ находился императоръ Александръ въ началѣ 1812 года, когда уже близилась война съ Наполеономъ. Дѣло интриги ввели гр. Армфельдъ и министръ полиціи Балашовъ. Сперанскаго прямо (винили въ измѣнѣ. Государь хорошо зналъ неосновательность этого общенія, но, все-таки, пожертвовалъ своимъ благороднѣйшимъ слугой. Въ лицѣ его онъ хотѣлъ покарать иллюзіи своей молодости»^[25]. Что главная причина паденія заключалась въ направленіи Сперанскаго, думали нѣкоторые изъ современниковъ. Въ Запискахъ Корниловича читаемъ: «Сперанскій былъ сосланъ по наущеніямъ шведа Армфельда и министра полиціи Балашова, за представленные императору проекты объ отдѣленіи суда власти отъ правительственной и о постепенномъ введеніи представительнаго правленія»^[26].

Но если у Сперанскаго не было сильныхъ друзей, то были все же единомышленники въ русскомъ обществѣ, всѣ эти дѣятели первой половинмъвленія Александра. Сами враги Сперанскаго, какъ свидѣтельствуетъ де-Сангленъ, опасались, что Сперанскій можетъ быть энергично поддержанъ либеральными вельможами и сановниками, въ особенности гр. Кочубеемъ и гр. Мордвиновымъ. Друзья Сперанскаго разсчитывали еще на "Шувалова. Послѣдній дѣйствительно высказывался въ пользу Спераніаго, но его голосъ не имѣлъ большаго значенія. Кочубей, самъ выдвинувшій Сперанскаго и высоко цѣнившій его, поддался въ это время вліянію сплетенъ и великосвѣтскихъ клеветъ. Не довѣряя, конечно, толкамъ объ измѣнѣ, онъ заколебался въ вопросѣ о корыстности и интересовался состояніемъ Сперанскаго. Это временное колебаніе, скоро прошедшее, заявило, однако, Кочубея воздержаться отъ всякихъ шаговъ въ пользу Сперанскаго, съ которымъ вскорѣ, еще опальнымъ, онъ возобновилъ дружескія сношенія и переписку. Заступничество Кочубея, однако, едва ли принесло бы пользу Сперанскому, какъ не принесъ ему пользы Мордвиновъ, въ то время болѣе вліятельный, нежели Кочубей. Не будучи въ состояніи спасти Сперанскаго, Мордвиновъ, этотъ рыцарь чести и пуристъ благородства, подалъ въ отставку^[27]. Не получая формальнаго увольненія, Мордвиновъ, все-таки, оставилъ Петербургъ немедленно послѣ высылки Сперанскаго и не стѣснялся громко защищать послѣдняго.

Между тѣмъ, Сперанскій ничего не подозрѣвалъ и продолжалъ спокойно работать въ тиши своего кабинета и вести свой обычный уединенный образъ жизни, посѣщая немногихъ близкихъ знакомыхъ. 17 марта 1812 года, въ воскресенье, онъ обѣдалъ у пріятельницы своей покойной жены, г-жи Вейкардтъ. Сюда явился фельдъегерь съ приказаніемъ явиться къ государю въ тотъ же вечеръ, въ 8 часовъ. «Приглашеніе это, которому подобны бывали очень часто, не представляло ничего необыкновеннаго, — замѣчаетъ баронъ Корфъ, — и Сперанскій, заѣхавъ домой за дѣлами, явился во дворецъ въ назначенное время. Въ секретарской ожидалъ пріѣхавшій также съ дома домъ князь А. Н. Голицынъ, но государственный секретарь былъ позванъ раньше». Александръ объявилъ Сперанскому объ ожидавшей его участи удаленіе отъ дѣлъ и ссылка подъ надзоръ полиціи въ Нижній-Новгородъ. Но какая причина этого жестокаго рѣшенія? Ни объ измѣнѣ, ни о продажности Александръ ничего не сказалъ Сперанскому. Здѣсь, лицомъ къ лицу съ своимъ сотрудникомъ столькихъ лѣтъ, императоръ не произнесъ обвиненія, еще за день лишь сообщеннаго Парроту. Его ли, Сперанскаго, обвинять въ продажности и корыстныхъ видахъ, его, который не воспользовался своею близостью императору и его расположеніемъ и ничего для себя не исходатайствовалъ, ни арендъ, ни земель, ни капиталовъ, какъ то было тогда въ обычаѣ? Его ли, Сперанскаго, обвинять въ франкофильствѣ и пожертвованіи русскими интересами, когда исключительно благодаря его иниціативѣ и энергіи былъ созданъ таможенный тарифъ 1810 года, столь сильно повредившій французской торговлѣ и промышленности и открывшій, вмѣстѣ съ тѣмъ, первую серьезную брешь въ континентальной системѣ, этомъ любимомъ дѣтищѣ Наполеона? Ему ли, наконецъ, предъявлять обвиненіе въ измѣнѣ въ интересахъ Франціи и Наполеона, когда именно черезъ него въ теченіе столькихъ лѣтъ Александръ направлялъ свою не оффиціальнную политику, не довѣрявшую оффиціальной французской дружбѣ? Личность Сперанскаго, представшая Александру въ этотъ вечеръ во всемъ его скромномъ, нравственномъ величіи, однимъ своимъ появленіемъ отстранила всѣ эти обвиненія… Что же оставалось? «Я не знаю въ точности, — пишетъ въ своемъ пермскомъ письмѣ Сперанскій, — въ чемъ со стояли секретные доносы, на меня взведенные. Изъ словъ, которыя, при отлученіи меня, Ваше Величество сказать мнѣ изволили, могу только заключить, что были три главные пункта обвиненія: 1) что финансовыми дѣлами я старался разстроить государство, 2) привести налогами въ невнависть правительство и 3) отзывы о правительствѣ». Первые два пути имѣютъ очевидную связь съ записками Карамзина, Чичагова и Розенкампфа, а послѣдній съ вышеприведеннымъ доносомъ Балашова. Покуда продолжалась эта послѣдняя аудіенція, князь Голицынъ и генералъ-адъютантъ графъ Павелъ Кутузовъ ожидали въ секретарской. Наконецъ, вышелъ Сперанскій. Онъ былъ «почти въ безпамятствѣ, вмѣсто бумагъ сталъ укладывать въ портфель свою шляпу и, наконецъ, упалъ на стулъ, такъ что Кутузовъ побѣжалъ за водою. Спустя нѣсколько секундъ дверь изъ государева кабинета отворилась и Александръ показался на порогѣ, видимо, разстроенный: „еще разъ прощайте, Михаилъ Михаиловичъ“, — проговорилъ онъ я потомъ скрылся»^[28].

Сперанскій отправился домой, гдѣ его съ полиціей ждали Балашовъ и де-Сангленъ, уже успѣвшіе выпроводить Магницкаго и нынѣ съ тревогою ожидавшіе Сперанскаго, слишкомъ замѣшкавшагося у государя. По собственному сознанію де-Санглена, и ему, и Балашову приходило въ голову: «Ну, если онъ оправдается и, вмѣсто Сперанскаго, отправлены будутъ они, Балашовъ и де-Сангленъ?» «Признаюсь, — говорилъ Балашовъ, — эта мысль тревожила и меня. Чего добраго? Ни на что полагаться нельзя». Наконецъ, въѣхала карета. Это былъ Сперанскій, у заговорщиковъ отлегло отъ сердца. Засимъ все послѣдовало, какъ принято. Бумаги были собраны и заперты, въ кабинетѣ, который были запечатанъ де-Сангленомъ. Нѣкоторыя, отобранныя Сперанскимъ и запечатанныя имъ въ конвертъ, вручены Балашову для передАчи въ собственныя руки императору. Сперанскій не захотѣлъ тревожить спавшую дочь и, сдѣлавъ распоряженіе о слѣдованіи семейства за нимъ (то-есть тещи и дочери), простился съ прислугою. Съ частнымъ приставомъ Шипулинскимъ его помчали въ ссылку, черезъ Москву, въ Нижній-Новгородъ. Такъ совершилось это историческое событіе и такъ завершился первый періодъ правленія Александра I, періодъ либеральныхъ начинаній и преобразовательныхъ плановъ.

С. Южаковъ.

"Русская Мысль", кн.XI, 1890

---

1. Карамзинъ, 2300 (Р. А. 1870 г.). Нельзя не упомянуть кстати о свѣдѣніи, сообщаемомъ проф. Иконниковымъ (Гр. H. С. Мордвиновъ, 129), что „сначала (1810 г.) Карамзинъ было заискивалъ его (Сперанскаго) покровительства“. А, между тѣмъ, 1810 годъ какъ близокъ къ марту 1811 года, когда подана Записка Карамзина. И въ 1810 году было уже осуществлено почти все, критикуемое въ Запискѣ 1811 года.
2. Карамзинъ, 2272.
3. По выходѣ въ свѣтъ первыхъ томовъ Исторіи государства Россійскаго, въ 1816 году, Карамзину была пожалована анненская лента за историческіе труды, но ври этомъ, по свидѣтельству гр. Блудова, государь далъ ему знать, что награждаетъ не столько за его исторію, сколько за его Записку о древней и новой Россіи. (Иконниковъ.»Гр. Мордвиновъ", стр. 127).
4. Что было совершено Сперанскимъ въ это время, видно изъ слѣдующаго бѣглаго перечисленія: учрежденіе министерствъ, проектъ учрежденія сената, третья часть гр. улож., проектъ устава о судопроизводствѣ, таможенный тарифъ и пр. А мысли его о вѣроятной будущности его плановъ видны изъ слѣдующаго отрывка изъ письма ere и Столыпину (окт. 1811 г.): «Поѣздка, а паче воздержаніе отъ излишнихъ затѣй по службѣ возвратили мнѣ почти все мое здоровье. Я называю излишними затѣями всѣ мнѣ предположенія и желаніе двинутъ грубую толпу, которую никакъ сдвинутъ съ мѣста не можно» (Пыпинъ: «Общ. движ.», стр. 146; Иконниковъ, ор. с., стр. 124).
5. Сообщаетъ объ этомъ въ своихъ мемуарахъ тогдашній министръ юстиціи И. И Дмитріевъ (извѣстный баснописецъ и писатель, другъ Карамзина). См. Пыпинъ: «Общ. движ. при Александрѣ», стр. 146; Иконниковъ, ор. с., стр. 124.
6. Записки де-Санглена, часть III и IV, Русск. Ст. 1883 г., I, стр. 38.
7. Эти два имени называютъ въ своихъ мемуарахъ: Нессельроде, Растопчинъ, Корниловичъ. Подробности у де-Санглена. Ихъ же называетъ и самъ Сперанскій въ пермскомъ письмѣ (Пыпинъ, ор. с., стр. 487).
8. Корфъ: «Жизнь гр. Сперанскаго», II, стр. 9—11.
9. Де-Сангленъ, I, стр. 20 и др. мѣста.
10. Де-Сенгленъ, I, 24.
11. Де-Сангленъ, I, 33.
12. Де-Сангленъ не хаетъ точной даты своего второго свиданія съ государемъ, но оно было скоро послѣ перваго, которое было въ декабрѣ. Третье же свиданіе было ослѣ нѣкотораго промежутка и несомнѣнно относится уже къ 1812 году, что явствуетъ и изъ содержанія бесѣды.
13. Т.-е. что это была просто карта Европейской Россіи и дана она была, стала быть, съ вѣдома и согласія самого Барклая.
14. Хитрово ли, или послѣ него?
15. Во время войны де-Сангленъ быль назначенъ состоять при Барклаѣ.
16. Де-Сангленъ, I, 40—41.
17. Де-Сангленъ, I, 46.
18. Де-Сангинъ, I, 44—46.
19. Де-Сангленъ, II, 378.
20. Де-Сангленъ, II, 392.
21. Корфъ, II, 14.
22. Иконниковъ, ор. с., стр. 129.
23. Де-Сангленъ, II, 377.
24. Иконниковъ, ор. с. стр. 131.
25. Романовичъ-Славатинскій. От. Зап. 1873 г., т. IV., стр. 191.
26. Русск. Старина 1876 г., т. V, стр. 76.
27. Иконниковъ, ор. с.
28. II, 15.