Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/XXXII/ДО
Вернувшись домой, Бургардтъ почти не спалъ. Съ одной стороны онъ былъ безумно счастливъ, а съ другой — ему было стыдно. Въ сорокъ лѣтъ влюбиться — это и тяжело, и какъ-то обидно. То, что принадлежитъ молодости по праву — здѣсь является своего рода преступленіемъ. А главное — неувѣренность въ самомъ себѣ, какая-то смутная тревога, полная утраты душевнаго равновѣсія. Въ такой любви замаскировано холодное отчаяніе, какъ неумолимый призракъ. Всѣ разумныя мысли и разсужденія отпадаютъ, какъ сухой листъ съ дерева, и человѣкъ начинаетъ двоиться. Именно, ощущеніе этой раздвоенности больше всего и мучило Бургардта.
"Вотъ тебѣ и конченный человѣкъ"! повторялъ онъ про себя.
Да, онъ былъ счастливъ, и ему казалось, что онъ любитъ еще въ первый разъ, и что прежнія увлеченія были только жалкимъ недоразумѣніемъ, а настоящее чувство онъ переживалъ только теперь, испытывая радостную полноту существованія и томительно-сладкую тревогу. Онъ не могъ-бы отвѣтить, если-бы его кто нибудь спросилъ, что ему нравится въ миссъ Мортонъ, и какъ все это могло случиться. Ему казалось, что все это такъ ясно и что иначе и быть не можетъ, и что самъ онъ внѣ этого уже не существуетъ. А между тѣмъ, выступала на первый разъ задача, требовавшая немедленнаго практическаго рѣшенія — ни содержанкой, ни любовницей миссъ Мортонъ онъ не желалъ дѣлать, и одна мысль о возможности подобной комбинаціи уже оскорбляла его, и въ то-же время онъ не могъ представить ее своей женой, той женщиной, которая займетъ по праву принадлежащее ей мѣсто вотъ въ этихъ стѣнахъ.
Съ послѣднимъ представленіемъ, какъ роковая тѣнь, связывалось имя старухи Мортонъ. Это было уже чудовищно… Въ немъ проснулось "чувство дома", своего угла, банальная святость котораго могла быть нарушена. Да еще являлся одинъ маленькій вопросъ: какъ отнесется Анита къ такой метаморфозѣ? Дѣвочка уже вступала въ такой возрастъ, что могла имѣть свое собственное маленькое мнѣніе и защищать свое родное гнѣздо. Однимъ словомъ, чѣмъ дальше думалъ Бургардтъ, тѣмъ больше возникало препятствій, точно онъ дальше и дальше шелъ въ какой-то темный лѣсъ, населенный чудовищами и зловѣщими призраками. И тутъ-же рядомъ свѣтлый, ликующій неземной красотой образъ, который блуждающимъ огонькомъ манилъ въ эту глубину.
Бургардтъ хватался за голову, точно боялся сойти съ ума, и повторялъ:
— Милая… чудная… Мы будемъ счастливы наперекоръ всему. Да, счастливы, какъ боги, а счастье даже богамъ не доставалось даромъ…
Онъ припомнилъ, какъ цѣлыхъ десять лѣтъ спало его сердце, и онъ все глубже и глубже уходилъ въ тину безпутной жизни, размѣниваясь на мелкую монету. А теперь, въ день посѣщенія, въ день счастья, онъ старается разбить его собственными руками, какъ ребенокъ, который изъ неудержимаго любопытства ломаетъ любимую куклу. Въ самомъ дѣлѣ, кто можетъ быть его судьей? Почему онъ долженъ отказаться отъ личной жизни, отъ которой зависитъ его творчество? Это было бы чудовищнымъ безуміемъ…
Странно, какъ мѣняются мысли даже отъ такихъ простыхъ причинъ, какъ перемѣна дня и ночи. То, что такъ волновало Бургардта ночью, при дневномъ свѣтѣ оказалось самой обыкновенной нелѣпостью. Скажите, пожалуйста, какое и кому дѣло до него? Прежде всего, всякій живетъ для самого себя, особенно, если онъ соблюдаетъ вѣжливость не мѣшать другимъ.
Когда человѣкъ Андрей утромъ подалъ въ кабинетъ обычную порцію изъ сельтерскій воды, кваса и лимонада, Бургардтъ прогналъ его довольно позорнымъ образомъ.
— Ты, кажется, съ ума сошелъ, Андрей?..
Человѣкъ Андрей покорно унесъ нею "снасть" въ кухню и съ удрученнымъ видомъ объяснилъ, что баринъ немного рехнулся. Ну, квасъ — это еще туда-сюда, а какой-же баринъ, ежели онъ не желаетъ утромъ принимать сельтерской воды?
Выпивъ свой стаканъ чаю у себя въ кабинетѣ, Бургардтъ отправился въ мастерскую. Ему показалось, что онъ въ чемъ-то виноватъ передъ Гаврюшей, даже больше — онъ чувствовалъ себя его тайнымъ сообщникомъ, потому что Гаврюша тоже любитъ… Конечно, проявленіе чувства у Гаврюши выразилось въ болѣе интенсивныхъ формахъ, но, вѣдь, это не мѣшало сущности дѣла оставаться одной и той-же. Потомъ, своя собственная работа для Бургардта являлась сейчасъ совершенно въ иномъ свѣтѣ, — она скрашивалась мыслью о любимомъ человѣкѣ, точно онъ работалъ сейчасъ для двоихъ. Мысль о конченности казалась ему сейчасъ просто смѣшной и нелѣпой.
— Ну, какъ у васъ подвигается работа? — спрашивалъ Бургардъ своего ученика, чувствуя фальшь въ собственномъ голосѣ.
— Все тоже… — мрачно отвѣтилъ Гаврюша, глядя на учителя изподлобья…
Бургардъ, увлеченный своимъ настроеніемъ, хотѣлъ сдѣлать нѣсколько указаній, но во время вспомнилъ о ненависти Гаврюши и удержался. Бѣдный юноша, вѣроятно, тоже работалъ для двоихъ.
Сегодня свои собственныя работы Бургардту показались въ нѣсколько иномъ свѣтѣ. Право, нѣкоторыя вещи были не дурны… Взять хоть ту же Марину. Конечно, нужно было докончить аксессуары, поправить немного посадку, какъ справедливо замѣтилъ Красавинъ, а детали выработаются сами собой. Бюстъ Ольги Спиридоновны подождетъ — до весенней выставки еще далеко.
Въ этомъ бодромъ настроеніи Бургардтъ явился къ завтраку и только тутъ вспомнилъ, что Анита не вышла утромъ даже поздороваться съ нимъ, какъ это дѣлала обыкновенно. Миссъ Гудъ тоже смотрѣла въ сторону, на что уже не имѣла рѣшительно никакого основанія.
"Что съ ними"? — удивлялся Бургардтъ про себя, напрасно стараясь принять непринужденный тонъ.
У Бургардта явилась даже малодушная мысль о докторѣ Гаузерѣ, точно старикъ все могъ устроить. Анита, очевидно, дулась, хотя не имѣла на это рѣшительно никакого права. Она приняла по отношенію къ отцу какой-то оффиціальный тонъ и многозначительно переглядывалась съ миссъ Гудъ, когда онъ разсказывалъ о вчерашнемъ спектаклѣ въ Озеркахъ.
"Эге, начинается бабій бунтъ", — подумалъ Бургардтъ, наблюдая своихъ женщинъ.
Да, у женщинъ въ нѣкоторые моменты является проста какая-то прозорливость, онѣ, какъ пчелы, предчувствуютъ самое появленіе соперницы. Почему, напримѣръ, Анита раньше ничего не замѣчала, хотя онъ пропадалъ изъ дому иногда по нѣскольку дней? Вѣроятно, у него что нибудь есть въ выраженіи лица или въ манерѣ себя держать. Однимъ словомъ, чувствовался другой человѣкъ. Бургардту казалось, что даже и горничная какъ будто смотритъ на него другими глазами. Не замѣчая за собой, Бургардтъ проявлялъ въ то же время совершенно необычную для него угодливость, какъ поступаютъ виноватые мужья.
Послѣ завтрака онъ поступилъ уже совсѣмъ безтактно. Обыкновенно онъ отдыхалъ у себя въ кабинетѣ съ часъ, пробѣгая газеты. Сегодня онъ измѣнилъ своему обыкновенію и остался въ столовой, чтобы поговоритъ съ Анитой.
— Ну, какъ, дѣтка, мы будемъ устраиваться съ нашимъ лѣтомъ? — спрашивалъ онъ фальшивымъ голосомъ. — Теперь миссъ Гудъ пріѣхала, и мы можемъ гдѣ-нибудь взять хвостикъ лѣта…
Анита посмотрѣла на него удивленными глазами и улыбнулась улыбкой обманутой женщины.
— Лѣто прошло, папа, и объ этомъ не стоитъ говорить…
— Мы можемъ уѣхать на осень въ Крымъ или заграницу…
— Ты забылъ, что у меня есть гимназія, а тебѣ придется работать для весенней выставки… Ты, какъ я замѣчаю, папа, начинаешь лѣниться…
— А, вѣдь, ты, Анита, права… да…
Бургардтъ вынужденно засмѣялся и поцѣловалъ Аниту, что миссъ Гудъ не понравилось. Положимъ, поцѣлуй отца, но Анита уже въ такомъ возрастѣ, когда съ поцѣлуями нужно обращаться осторожно. Анита продолжала оставаться холодной, и Бургардтъ опять вспомнилъ про старика Гаузера, который не являлся точно на зло.
Цѣлый день Бургардтъ провелъ очень тревожно и едва дождался вечера, когда условился быть у миссъ Мортонъ. Онъ и страстно желалъ этого свиданія, и чего-го смутно боялся. До сихъ поръ онъ еще не былъ ни pasy у нея съ визитомъ. Она жила на Большой Морской, въ какихъ-то меблированныхъ комнатахъ. Раза три Бургардтъ проѣзжалъ мимо и не могъ рѣшиться нанести визитъ. Почему — онъ и самъ не могъ себѣ объяснить. Но сегодня онъ долженъ былъ ѣхать къ ней, потому что такъ было условлено, и въ записной книжкѣ миссъ Мортонъ стояла лаконическая фраза: "Завтра я васъ жду"… Какъ она его встрѣтитъ? Онъ напрасно старался представить себѣ выраженіе ея лица, ея глаза, улыбку. Даже то, что случилось вчера въ саду, начинало казаться ему какимъ-то сномъ. Это было какое-то безумное счастье, отъ одной мысли о которомъ у него захватывало дыханіе. Нѣтъ, онъ счастливъ, какъ молодой богъ… Къ чорту всѣ сомнѣнія! Жизнь человѣческая такъ коротка, и ни одно солнце не поднимется во второй разъ. А, вѣдь, люди больше всего боятся именно собственнаго счастья, какъ слѣпые, когда имъ снимутъ катарактъ, боятся дневного свѣта.
Бургардтъ отправился на Морскую часовъ въ девять вечера. Анита видѣла, что онъ уѣзжаетъ, но не спросила, куда онъ ѣдетъ, зачѣмъ и надолго ли. Онъ вышелъ изъ своей квартиры съ чувствомъ вора, который уноситъ съ собой самое дорогое и боится, что его кто нибудь остановитъ на дорогѣ. Только на улицѣ онъ вздохнулъ свободнѣе. Жаръ свалилъ. Съ моря громоздившимися облаками надвигалась гроза. Подъѣзжая къ Морской, Бургардтъ слышалъ первый ударъ грома. У него мелькнула малодушная мысль о бѣгствѣ, — вѣдь можно послать письмо, что некогда или что нибудь въ этомъ родѣ.
Она была дома и встрѣтила его въ передней. Первое впечатлѣніе, которое непріятно подѣйствовало на него — это запахъ какихъ-то крѣпкихъ восточныхъ духовъ. У миссъ Мортонъ было три комнаты, устроенныхъ, какъ бонбоньерки, что тоже не понравилось Бургардту.
— Я такъ ждала… — объясняла она, не сопротивляясь его ласкамъ.
Онъ точно опьянѣлъ отъ одного взгляда на нее, и ему показалось, что онъ уже раньше бывалъ вотъ въ этихъ комнатахъ, знаетъ всю обстановку, всѣ привычки хозяйки и что никогда не уйдетъ отсюда.
Бургардтъ замѣтилъ, что сегодня у нея шевелились губы, точно она что-то повторяла про себя. Но развѣ нужны были слова, когда такъ краснорѣчиво блестѣли эти глаза… И онъ еще могъ колебаться, могъ въ чемъ-то сомнѣваться, раздумывать, — онъ больше уже не принадлежалъ самому себѣ.
— Милая, милая, милая… — шепталъ онъ, теряя всякое чувство дѣйствительности. — Я тоже ждалъ и много думалъ и былъ счастливъ, что могу думать о тебѣ…
Все время визита Бургардта безпокоила мысль о старухѣ Мортонъ. Ему даже казалось, что она сидитъ въ сосѣдней комнатѣ, но миссъ Мортонъ какимъ-то чутьемъ угадала его мысли и, не дожидаясь неловкаго вопроса, предупредила, что "мама въ Лондонѣ". Бургардтъ вздохнулъ свободно, хотя и не желалъ оставаться въ этихъ комнатахъ, въ которыхъ было что-то подозрительное.
— Мы ѣдемъ на острова? — предложилъ онъ.
Она согласилась и вопросительно посмотрѣла на него.