Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/XLVIII/ДО
Время отъ Рождества до выставки пролетѣло стрѣлой. Бургардтъ почти не выходилъ изъ своей мастерской. Онъ рѣшился, во чтобы то ни стало, кончить все. Въ сущности, это была даже не работа, а что-то вродѣ запоя. Даже завтракъ подавали въ мастерскую. Изъ знакомыхъ позволялось входить сюда только Шипидину и Ольгѣ Спиридоновнѣ, пріѣзжавшей на сеансы. Послѣдняя продолжала откровенно возмущаться собственнымъ бюстомъ.
— Старуху какую-то вылѣпилъ… Очень нужна такая старая кожа кому-то!..
Только разъ, вглядѣвшись, она съ удивленіемъ проговорила:
— А, вѣдь, старуха-то на половину еще молодая…
Это замѣчаніе страшно обрадовало Бургардта. Онъ даже покраснѣлъ отъ удовольствія. Именно, дороже всего было то, что это сказала Ольга Спиридоновна, откровенный и вполнѣ непосредственный человѣкъ.
Только авторы художественныхъ произведеній въ любой области искусства понимаютъ, какъ трудно кончать даже самую маленькую вещь. Вѣдь нѣтъ такой работы, которую нельзя было-бы сдѣлать лучше. Замыселъ всегда блѣднѣетъ въ исполненіи, не выражая и сотой доли того, что желалъ бы сказать художникъ. А муки поправокъ, дополненій и передѣлокъ? Бургардтъ даже во снѣ продолжалъ свою работу и страшно мучился. Нервы были напряжены до послѣдней степени, и онъ начиналъ галлюцинировать на яву.
Бургардтъ дошелъ въ концѣ концовъ до какого-то мученичества. Моменты отчаянія, неизбѣжные при всякомъ творчествѣ, дѣлались все чаще и оставались дольше, пока Бургардтъ не возненавидѣлъ собственную работу. Послѣднее чувство охватило его въ послѣднія двѣ недѣли, и онъ доканчивалъ свою работу въ какомъ-то отупѣломъ состояніи.
— Э, не все-ли равно? — думалъ онъ. — Какой я художникъ, какой скульпторъ…
Конецъ наступалъ какъ-то неожиданно, точно что оборвалось. Въ сущности, оставалось сдѣлать еще много, но Бургардтъ понялъ, что дальше ему уже нечего дѣлать и что онъ своими поправками будетъ только портить то, что уже сдѣлано такъ или иначе. За недѣлю до выставки онъ бросилъ все и даже не заглядывалъ въ мастерскую, какъ боятся зайти въ комнату, гдѣ лежитъ дорогой покойникъ, котораго еще всѣ привыкли видѣть живымъ. Изъ всѣхъ близкихъ людей только одинъ Шипидинъ понималъ это настроеніе и тоже не заглядывалъ въ мастерскую. Онъ боялся увидѣть не то, что предполагалъ. Съ Бургардтомъ онъ старался не говорить о выставкѣ и, вообще, о художествѣ, что было-бы просто жестоко въ виду его настроенія. Гаврюша впередъ торжествовалъ. Онъ отлично видѣлъ, что въ настоящей работъ прежняго Бургардта уже не было, а только одни намеки на то, чѣмъ онъ могъ бы быть. Да, не было цѣлаго, а только отдѣльныя "счастливыя мѣста", какъ выражался Сахановъ.
Въ самомъ отчаяніи есть кульминаціонныя точки, когда всѣ чувства достигаютъ послѣдней степени напряженія. Именно такое состояніе переживалъ Бургардтъ, отправивъ свою работу на академическую выставку. Онъ даже не пожелалъ посмотрѣть, какъ будутъ ихъ выставлять, и предоставилъ все Гаврюшѣ. — Не безпокойтесь, Егоръ Захаровичъ, ужъ я устрою все, — говорилъ Гаврюша, на этотъ разъ вполнѣ искренно. — Мѣсто у насъ отличное, да и конкуррентовъ очень мало…
У Гаврюши явилось опасеніе за работу учителя, и онъ теперь относился къ ней ревниво. Развѣ публика, которая толчется на выставкѣ, что нибудь понимаетъ? Конечно, Бургардтъ могъ сдѣлать все лучше, но все-таки это работа Бургардта. Пусть попробуютъ другіе сдѣлать такъ.
Отправивъ работу, Бургардтъ долго стоялъ въ опустѣвшей мастерской, точно напрасно старался припомнить что-то, какъ напрасно припоминаютъ иногда счастливые молодые сны. Да, вотъ онъ здѣсь работалъ, волновался, мучился, и все вдругъ отпало и точно умерло. Больше не нужно волненій… Довольно. Онъ чувствовалъ, какъ его начинаютъ душить безсильныя слезы и, пошатываясь, какъ пьяный, ушелъ въ свой кабинетъ.
— Зачѣмъ я отправилъ все на выставку? — думалъ онъ съ тоской. — Нужно было все разбить… уничтожить…
У него являлась мысль даже о томъ, чтобы вернуть съ выставки все, но потомъ его охватила всего такая усталость, что не хотѣлось ни о чемъ думать.
Въ молодости для Бургардта открытіе академической выставки составляло настоящій праздникъ, наступленія котораго онъ ждалъ съ величайшимъ нетерпѣніемъ. А сейчасъ онъ думалъ объ этой выставкѣ со страхомъ. Даже когда она открылась, онъ переждалъ первые три дня, когда выставку посѣщала настоящая дорогая публика, и пошелъ только на четвертый, и то въ сопровожденіи Шипидина, тащившаго его насильно.
— Слѣдовательно, это невозможно, — ворчалъ другъ дѣтства. — Выставка имѣетъ успѣхъ… Около твоихъ вещей цѣлая толпа. Странно, что всѣмъ нравится больше всего бюстъ Ольги Спиридоновны… Не понимаю.
Выставка была удачною. Публика переходила изъ зала въ залъ толпой, останавливаясь главнымъ образомъ передъ излюбленными ей "стариками", репутація которыхъ установилась давно. Молодые художники, а особенно начинающіе, фигурировавшіе на выставкѣ въ первый разъ, возбуждали толки, разницу мнѣній и критику. Публика точно не рѣшалась сказать окончательное и рѣшительное слово, то слово, которое даетъ художнику имя. Бургардтъ и Шипидинъ, разсматривая картины, долго прислушивались къ толкамъ и пересудамъ этихъ неизвѣстныхъ людей, мнѣніе которыхъ имѣло такое роковое и рѣшающее значеніе.
— Это удивительно, какъ въ массѣ публика оцѣниваетъ вѣрно, — говорилъ Бургардтъ. — Людей съ настоящимъ художественнымъ пониманіемъ и вкусомъ у насъ ничтожная кучка, а судитъ вотъ эта масса…
Васяткинъ, конечно, былъ на выставкѣ и суетливо перебѣгалъ отъ одной группы къ другой. У него на каждомъ шагу встрѣчались знакомые. Онъ что-то такое объяснялъ, размахивалъ руками и, вообще, производилъ впечатлѣніе завзятаго спеціалиста и тонкаго знатока. Бургардтъ поморщился, когда Васяткинъ потащилъ своихъ знакомыхъ къ его работамъ. Его сердце невольно сжалось отъ страха. Не доставало для полноты картины только Саханова. Но и онъ явился и сдѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ Бургардта.
— Эге, дѣло не ладно, — подумалъ Шипидинъ.
Къ своимъ работамъ Бургардтъ подошелъ послѣ всего, когда публика отхлынула съ выставки. Гаврюша постарался и поставилъ барельефы при очень выгодномъ освѣщеніи. Здѣсь они много выигрывали, сравнительно съ мастерской.
— Что-же, не вредно… — похвалилъ Шипидинъ. — Говоря между нами, мнѣ больше всего нравится Сергій. Вещь капитальная…
Сейчасъ Бургардтъ смотрѣлъ на собственную работу уже глазами посторонняго человѣка. У него явилась даже мысль, что ужъ не все такъ плохо, а есть и нѣкоторыя достоинства. Конечно, можно было многое сдѣлать лучше, чувствовалась торопливость работы и нѣкоторая недоконченность, но въ общемъ получалось довольно цѣльное впечатлѣніе. И бюстъ человѣка Андрея вышелъ у Гаврюши тоже недурно, и его портила только намѣренная небрежность въ отдѣлкѣ деталей.
— Ничего, хорошо, — похвалилъ Шипидинъ работу Гаврюши. — Слѣдовательно, будетъ настоящій художникъ со временемъ.
— Очень можетъ быть, — согласился Бургардтъ.
Вернувшись домой, Бургардтъ еще изъ передней услышалъ голоса Бахтерева и старика Гаузера. Они о чемъ-то очень горячо спорили и сразу замолчали, когда Бургардтъ вошелъ въ кабинетъ. На письменномъ столѣ валялся скомканный номеръ газеты, и Бургардтъ понялъ сразу, въ чемъ дѣло.
— Обругалъ Сахановъ? — спросилъ онъ, здороваясь.
— Это чортъ знаетъ, что такое! — вспылилъ докторъ, бѣгая по комнатѣ. — Всему, наконецъ, есть границы…
— Просто: негодяй и мерзавецъ!.. — подтвердилъ Бахтеревъ.
Бургардтъ взялъ номеръ и принялся читать посвященный ему фельетонъ. Сахановъ разбиралъ его по косточкамъ, доказывая пунктъ за пунктомъ, что Бургардтъ конченный человѣкъ. Нужно отдать справедливость, что статья была написана великолѣпно, какъ давно уже не писалъ Сахановъ, и, главное, въ серьезномъ тонѣ, безъ всякихъ выходокъ грубыхъ и спеціально газетнаго гаерства. Прочитавъ внимательно всю статью, Бургардтъ положилъ газету на столъ и проговорилъ совершенно спокойно:
— Да, къ сожалѣнію, онъ правъ… Было-бы хуже, если-бы онъ началъ хвалить меня ни за что. Да… Повѣрьте, что никакой критикъ не можетъ ни прибавить, ни убавить даже полвершка моего роста.