Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
О формулѣ присяги по Своду Законовъ.
правитьВъ помѣщенныхъ ниже «Замѣткахъ присяжнаго засѣдателя» находится очень вѣрное и полезное, указаніе, Оно тѣмъ болѣе заслуживаетъ вниманія, что принадлежитъ человѣку близкому къ народу и вышедшему изъ народа" выражаетъ не личное только, но народное мнѣніе, которое въ томъ важномъ дѣлѣ, о которомъ идетъ рѣчь, должно бы, казалось, быть принято въ соображеніе. А рѣчь идетъ о присягѣ, не только судебной, т. е. той, которую приносятъ публично предъ судомъ присяжные засѣдатели и свидѣтели, но и о присягѣ за вѣрноподданство. Г. Мороккнъ впрочемъ нисколько не касается вопроса о присягѣ вообще, или, какъ принято у насъ говорить, «въ принципѣ», да и мы съ этой стороны подробно разсматривать его не намѣрены. Присяга на судѣ представляется автору «Замѣтокъ» практически полезнымъ и даже необходимымъ нравственнымъ понужденіемъ къ нелицепріятному рѣшенію и къ правому свидѣтельству. Дѣйствительно, судъ — не механическій снарядъ, котораго всѣ дѣйствія могутъ быть разсчитаны и установлены, съ математическою точностью. Не только судъ, и но весь наружный формальный, строй гражданскаго общежитія стоитъ на нравственномъ грунтѣ, «на вѣрѣ», т, е, на взаимномъ довѣріи, на личномъ свободномъ, руководимомъ совѣстью соизволеніи: разрыхлѣй этотъ грунтъ, огрубѣй совѣсть, — никакими насильственными и искусственными мѣрами де удержится въ цѣлости государственное зданіе, никакою внѣшнею правдою не возмѣстишь правду внутреннюю. Понятны, поэтому, въ торжественныхъ случаяхъ гражданской жизни, особенно при немощности формальнаго правосудія, такое обращеніе къ личной человѣческой совѣсти, такой призывъ ея къ содѣйствію и такое гласное ея отвѣтное заявленіе о согласіи, какіе выражаются актомъ присяги. Полезно и необходимо,. — особенно тамъ, гдѣ люди исповѣдуютъ Бога, признаютъ себя сынами Свѣта и Истины и совѣсть свою непосредственнымъ органомъ божественной правды, закономъ, самимъ Богомъ начертаннымъ на сердцахъ, — полезно и необходимо бываетъ будить въ человѣкѣ совѣсть, нерѣдко дремлющую по слабости человѣческой, ставить его или, вѣрнѣе сказать, его свободную волю, лицомъ къ лицу съ совѣстью, вводить его въ то, сокровенное въ глубинѣ души, святилище, гдѣ уже не власть гражданская, а самъ Богъ входитъ съ нимъ въ судъ, гдѣ не начальствамъ, не безсильному правосудію земному, а всевидящему и всезнающему правосудію Божію даетъ онъ отвѣтъ. Это не внѣшняя гарантія, а чисто нравственная, свидѣтельствующая, напротивъ, о недостаточности внѣшнихъ гарантій. Безъ такого обращенія къ совѣсти я торжественнаго обѣта руководиться совѣстью, очень многіе изъ свидѣтелей, по словамъ А. Ѳ. Морокина, не высказали бы правды на судѣ. Всякій знаетъ, какъ серьезно, какъ благоговѣйно относится Русскій народъ къ присягѣ. Намъ случалось въ жизни не разъ видѣть приведеніе къ присягѣ крестьянъ, вновь принятыхъ на военную службу. Гдѣ бы ни исполнялось это дѣйствіе, — хотя бы въ бѣдной сельской церкви, при посредствѣ вовсе ужъ не сановитаго сельскаго священника, хотя бы въ присутствіи развязныхъ офицеровъ съ «интеллигентнымъ» равнодушіемъ или высокомѣріемъ отбывавшихъ эту церемоніальную повинность, — вездѣ и всюду, всякій разъ, благоговѣніе самихъ присягающихъ, эта ихъ напряженность вниманія, этотъ актъ сознательнаго соизволенія, этотъ не только внѣшній, но и видимо-тайный совершаемый ими договоръ съ Богомъ, договоръ на жизнь и смерть, который сейчасъ же, по выходѣ изъ церкви, присягнувшіе способны и готовы запечатлѣть подвигами безпредѣльнаго самоотверженія, — все это подъ конецъ «церемоніи» сообщало ей такую торжественность, которая невольно покоряла себѣ души всѣхъ присутствующихъ зрителей безъ различія. Но именно потому, что такъ относится къ присягѣ нашъ вѣрующій народъ, и не должна она быть обращаема въ простую формальность, не должна повторяться слишкомъ часто, безъ особенной надобности, — становиться «за обычай». Она должна, напротивъ, быть всегда дѣломъ чрезвычайнымъ, торжественнымъ испытаніемъ души, а не исполненіемъ какого-то гражданскаго, хотя бы и важнаго обряда, который, если разъ къ нему привыкнуть, перестаетъ оказывать на душу всякое дѣйствіе. Между тѣмъ именно такое, можно сказать, злоупотребленіе присягою и творится на нашихъ судахъ. по справедливому замѣчанію А. Ѳ. Морокина.
Присяжные засѣдатели прививаются къ присягѣ, т. е. произносятъ ее, клянутся, цѣлуютъ Крестъ и Евангеліе предъ приступомъ въ судебному разбирательству каждаго дѣла, такъ что, если дѣла не сложны и разбирательство идетъ быстро, — присяга принимается столько разъ въ одно засѣданіе, сколько успѣетъ судъ рѣшить дѣлъ, иногда четыре и даже пять разъ въ одинъ день! Кромѣ того приводятся къ присягѣ и свидѣтели — новые, или не спрошенные подъ присягой на предварительномъ слѣдствіи, причемъ всякій разъ, когда совершается это дѣйствіе, всѣ присутствующіе и вся публика встаютъ и до окончанія его пребываютъ стоя. При частомъ повтореніи такая процедура становится утомительною и подъ конецъ вызываетъ въ большей части посѣтителей суда небрежное, неприличное къ себѣ отношеніе. Но имя Божіе не должно произноситься всуе. Профанаціи священныхъ словъ и обрядовъ слѣдуетъ всемѣрно избѣгать, и мы полагаемъ вмѣстѣ съ авторомъ «Замѣтокъ», что было бы совершенію достаточно приводить присяжныхъ засѣдателей къ присягѣ единожды на всю сессію, при ея началѣ. Можно было бы, кажется, и свидѣтелямъ, вызваннымъ къ судебному слѣдствію, предлагать присягу при первой же перекличкѣ… Указаніе г. Морокина вполнѣ совпадаетъ съ дошедшими къ намъ свѣдѣніями изъ провинціи. Тамъ также стали замѣчать, что присяга начинаетъ терять свое значеніе въ народѣ какъ торжественный, необычайный обрядъ, свидѣтельствующій о внутреннемъ душевномъ обѣтѣ, и такой упадокъ значенія объясняютъ также слишкомъ зачастую совершающимся повтореніемъ присяги на судѣ — не только въ Окружномъ, въ его важной, церемоніальной обстановкѣ, и у мировыхъ судей и у судебныхъ слѣдователей.
Не менѣе — если не болѣе — представляетъ важности и самая наша формула присяги, такъ рѣзко противорѣчащей прямому, положительному запрету Евангелія клясться не только именемъ Божіимъ, но и небомъ и землею, — вообще всѣмъ тѣмъ, что отъ человѣка не зависитъ, состоитъ въ волѣ Божіей, а не человѣческой. Прежнія, старинныя формы вашихъ крестоцѣловальныхъ записей не заключали въ себѣ такой оскорбительной для чувства вѣрующихъ клятвы. Наши предки только «цѣловали Крестъ» на томъ-то и томъ-то; иначе — запечатлѣвали искренность своего обѣта цѣлованіемъ Св. Креста. Но Петръ Великій, въ своемъ рьяномъ пристрастіи къ гражданскимъ обычаямъ и формамъ тогдашней Европы, заимствуя, безъ критики, все годное и негодное, не разбирая что живуче и предназначено къ жизни, я что уже отживаетъ, осуждено на быстрое исчезновеніе, паче же всего чуждый сколько-нибудь почтительнаго отношенія къ завѣтнымъ преданіямъ, въ нравственнымъ требованіямъ своего роднаго народа, ввелъ въ Россію шведскую, если не ошибаемся, формулу присяги. Она начинается, какъ извѣстно, такъ: «Обѣщаюсь и клянусь Всемогущимъ Богомъ»… Чуть уже не двѣсти лѣтъ употребляется она (съ малыми измѣненіями въ остальной редакціи), но и двѣсти лѣтъ употребленія не могутъ мѣшать ей оскорблять и доселѣ, по прежнему, слухъ вѣрующаго народа, хотя, конечно, благодаря великому его здравомыслію, не помѣшали и не мѣшаютъ ему признавать для себя присягу, даже и въ этой, не сочувственной ему формѣ, вполнѣ обязательною. Нашъ народъ лютъ въ терпѣніи, способенъ перетерпѣть вѣка, не отрекаясь отъ своихъ чаяній и идеаловъ.. Но не слѣдуетъ забывать, что у насъ въ Россіи — нѣсколько милліоновъ старообрядцевъ, — людей по преимуществу крѣпкаго закала, и у которыхъ пристрастіе къ буквѣ и формѣ церковныхъ обрядовъ до Никоновскаго исправленія богослужебныхъ книгъ получило, съ гражданскими, церковными и бытовыми новшествами Петра, не малоцѣнное для себя оправданіе и питаніе. Если неграмотный православный людъ мало вникаетъ въ текстъ, въ букву присяги, довольствуясь вполнѣ доступнымъ его пониманію общимъ ея значеніемъ какъ сознательнаго обѣта, даваемаго предъ лицомъ самого Господа, — то, напротивъ того, буква и форма обряда присяги имѣютъ для массы старообрядческаго народа первостепенное значеніе.
Вслѣдъ за событіемъ 1 марта, когда объятый горемъ я ужасомъ народъ спѣшилъ, въ отвѣтъ преступному посягательству на самую основу русскаго державнаго строя, дать торжественное свидѣтельство о своей несокрушимой вѣрности этому строю, торопился присягать и подписывать присяжные листы; — т. посѣтили насъ нѣсколько почтенныхъ лицъ, — стоящихъ во главѣ московской старообрядческой, такъ-называемой безпоповщинской общины. Извѣстно, что безпоповщинцы строже, радикальнѣе, послѣдовательнѣе въ своихъ теоретическихъ и практическихъ выводахъ, чѣмъ старообрядцы поповщинскаго согласія, все же пріемлющіе бѣглое священство и пользующееся, хотя и контрабандною, епископскою благодатью отъ отвергаемой ими православной церкви. Безпоповщинцы рѣдко идутъ на какія-либо сдѣлки, аттестуются обыкновенно въ оффиціальныхъ отчетахъ яко бы «упорные», «злые раскольники», — но тѣмъ не менѣе, какъ истинные русскіе люди, сыны того же Русскаго народа, чьимъ духомъ созиждено и стоитъ Русское государство, они не захотѣли послѣ 1 марта оставить съ своей стороны безъ протеста злостный вызовъ, брошенный въ лицо всему народу. Они рѣшили на этотъ разъ отложить въ сторону свое съ остальными братіями церковное разногласіе, и, какъ ни претила имъ формула присяги, преподанная приложеніемъ къ 34 статьѣ I тома Св. Росс. Законовъ, они, хотя и съ зазрѣніемъ совѣсти, приложили свои руки къ печатнымъ присяжнымъ листамъ. Эта добровольная жертва преданности и любви къ русскому монархическому принципу едвали даже была кѣмъ-нибудь замѣчена и оцѣнена въ нашихъ правящихъ сферахъ, — но во въ томъ и дѣло. Упомянутые старообрядцы, сообщая намъ о своихъ колебаніяхъ, недоумѣніяхъ и о своемъ рѣшеніи, выражали при этомъ мысль, вѣрнѣе сказать — дали практическое указаніе, какимъ образомъ можно было бы измѣнить формулу присяги такимъ образомъ, чтобъ она годилась для всѣхъ русскихъ православныхъ, новаго или стараго обряда безразлично, не насилуя ни чьей совѣсти. Развязка недоумѣній оказалась до такой степени простою, что можно было только подивиться, какъ она до сихъ поръ не пришла никому въ голову. Именно, слова: «Обѣщаюсь и клянусь Всемогущимъ. Богомъ» замѣнить словами: «Обѣщаюсь и клянусь предъ Всемогущимъ Богомъ», — значитъ: вставить только одинъ предлогъ предъ. И дѣйствительно, эта невидимому незначительная вставка все исправляетъ и все измѣняетъ. Мы съ своей стороны тотчасъ же сообщили это указаніе нѣкоторымъ представителямъ власти; намъ казалось, что за такое указаніе слѣдовало ухватиться поспѣшно обѣими руками, обрадоваться такому легкому и удобному способу разрѣшить смущеніе совѣсти въ цѣлыхъ массахъ воистину вѣрнаго населенія, снять гнетъ съ милліоновъ русскихъ богобоязненныхъ душъ… Но вамъ отвѣчали — и не безъ основанія — что дѣло это не такъ просто, что формула присяги вошла въ Сводъ Законовъ и живетъ быть измѣнена не иначе какъ законодательнымъ же порядкомъ, и что теперь лова не время этимъ заниматься. Съ тѣхъ поръ прошло уже полтора рода; въ настоящую пору собственно жъ присягѣ на вѣрноподданство приходится приводить уже рѣдко, въ одиночныхъ случаяхъ; тѣмъ не менѣе, — такъ какъ формула присяги, употребляемая въ судахъ, начинается тѣми же самыми клятвенными слонами, — неудобство для совѣсти вѣрующихъ остается все то же, и потребность въ измѣненіи формулы клятвы, хотя бы простою вставкою слова предъ, ощущается съ прежнею живостью. О томъ смущеніи, которое производитъ въ душѣ милліоновъ русскихъ людей это е клянусь Всемогущимъ Богомъ" имѣемъ мы теперь новое подтвержденіе въ «Замѣткахъ» А. Ѳ. Морокина. Не пора ли наконецъ отречься отъ шведскаго образца ради русской народной совѣсти и въ видахъ тѣснѣйшаго и плодотворнѣйшаго скрѣпленія ея; сонма въ Русскимъ государствомъ? не пора ли — соотвѣтственнымъ измѣненіемъ начальнаго текста присяги уважить заповѣдь Господню, сердечное желаніе Русскаго народа и наконецъ даже требованіе здраваго смысла?