О ТЕРМИНОЛОГІИ РУССКОЙ ГРАММАТИКИ.
правитьЗанимаясь нѣсколько лѣтъ преподаваніемъ русской грамматики, я, по примѣру знаменитаго дяди и наставника Жиль-Блаза-Сантиланскаго, старался и самъ тщательно изучить свою науку; а какъ труды Рейфа, Фатера, Пухмейера, Оттелина, Добровскаго и другихъ мнѣ, простому учителю уѣзднаго училища, недоступны, я по-крайнеи-мѣрь старался сличать и сравнивать руководства гг. Востокова и Греча и дополнять читанное собственнымъ наблюденіемъ и размышленіемъ. Тутъ представились мнѣ кое-какіе вопросы, на которые, сколько я знаю, не обращалось еще никакого вниманія, кое-какія сомнѣнія, разрѣшенія которыхъ я не нашелъ ни въ извѣстныхъ мнѣ компендіяхъ, ни въ статьяхъ о грамматикѣ, къ-несчастію слишкомъ-рѣдкихъ и скудныхъ въ нашихъ періодическихъ изданіяхъ, особенно въ нынѣшнее время. Вотъ что и понудило меня — самому отважиться, по мѣрѣ силъ своихъ, способностей и данныхъ мнѣ средствъ, изслѣдовать эти вопросы и отъискать на нихъ отвѣты, которые бы вывели хотя самого-меня изъ недоумѣнія. На память для самого-себя я набросалъ на бумагу свои отмѣтки объ этомъ предметѣ, и такимъ образомъ составилось нѣсколько статеекъ о русской грамматикѣ, которыя, быть-можетъ, покажутся занимательными и другимъ любителямъ русскаго слова. Вмѣсто образчика рѣшаюсь, милостивый государь, препроводить къ вамъ одну изъ нихъ[1]. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вы видите, милостивый государь, что и у насъ, въ провинціи, есть же люди, которые со вниманіемъ читаютъ вашъ журналъ умный и добросовѣстный, и радуются его истинно-евронеііскому направленію. Сказанное здьсь нужно, чтобъ объяснить, почему я обращаюсь именно къ вамъ съ своей статьею; отъ васъ я въ-правъ ожидать, что вы ея не испугаетесь, хотя бы въ ней и нашлись мнѣнія и мысли, не совсѣмъ сходныя съ тѣмъ, чему обыкновенно обучаютъ въ вашихъ училищахъ, даже съ тѣмъ, чему покуда Вѣрятъ наши академіи и университеты. На этотъ разъ, ограничусь нѣкоторыми замѣчаніями о терминологіи русской грамматики. Буде же моя статейка заслужитъ ваше вниманіе и удостоится помѣщенія въ вашемъ журналѣ, я въ непродолжительномъ времени перешлю вамъ еще слѣдующія: во-первыхъ, «О раздробленіи грамматики на этимологію, синтаксисъ, просодію (у г. Греча этотъ отдѣлъ, въ смыслѣ гораздо-болѣе обширномъ и вмѣстѣ болѣе-точномъ, названъ орѳоэпіею) и орѳографію»; во-вторыхъ, «О раздѣленіи элементовъ языка на 8 или же на 9 такъ-называемыхъ частей рѣчи»; въ-третьихъ, «Объ именахъ собственныхъ, взятыхъ съ иностранныхъ языковъ», и наконецъ, въ-четвертыхъ, «О русскомъ глаголѣ».
"Вы недовольны терминологіею нашей грамматики, вы хотите ее замѣнять другою и воображаете, что ваша будетъ лучше той, къ которой мы уже привыкли. Вы вздумали насъ, стариковъ, переучивать! Да кто вы такіе? Какія на то у васъ права? И чѣмъ докажете, что ваша терминологія будетъ лучше старой? Но положимъ даже, что старая и ошибочна: повторяю, мы къ ней привыкли, а привычка дѣло «не послѣднее»[2]. Вотъ въ немногихъ словахъ возраженія, какія непремѣнно встрѣтитъ всякая попытка исправить нашу грамматическую терминологію, которая, къ-несчастію (что берусь доказать ниже), иногда совершенно нелѣпа и лишена всякаго смысла. Эти-то возраженія, кажется, и заставили гг. Востокова и Греча удержать въ своихъ руководствахъ старую терминологію, хотя не можетъ быть, чтобъ они ея недостатковъ не чувствовали. Но почти то же могъ бы сказать имъ иной при ихъ очень-похвальной попыткѣ дать самой грамматикѣ новое, лучшее направленіе, попыткѣ, которой порокъ — вовсе не дерзость, а развѣ слабость и нерѣшительность, происшедшія отъ предразсудковъ, заимствованныхъ изъ теорій западныхъ языковъ, съ которыми русскій очень-мало сходствуетъ, и отъ совершеннаго незнакомства съ истиннымъ духомъ вашего живаго, отечественнаго слова. «Вы» могли бы сказать гг. Востокову и Гречу, питомцы ихъ предшественниковъ: «вы не довольны нашими старыми грамматиками, которыя всѣ почти буква-въ-букву сплошь списаны съ стародавней Ломоносова?.. Положимъ, что Ломоносовъ — новый Прокрустъ, и дѣйствительно насильственно растягивалъ нашъ языкъ по ложу латинской грамматики Целарія и мнимо-славянской Лаврентія Зизанія, или грамматики доброглаголиваго эллино-словенскаго языка, и пытался отсѣкать члены исполина, переходящіе за предѣлы этого мучительнаго ложа. Да мы ужь привыкли къ грамматикъ Ломоносова и къ безцвѣтнымъ спискамъ съ нея. Кто ручается, что ваша грамматика будетъ лучше? Вы вздумали насъ, стариковъ, переучивать! Да кто вы такіе? Какія на то у васъ права?» и проч. То же, или почти то же, говаривали всѣмъ вообще нововводителямъ, какъ бы малы или велики ни были ихъ нововведенія, чего бы они ни касались: азбуки ли, или химіи, философіи ли, или искусства дѣлать дѣтскіе свистки. Но, слава Богу, мы ныньче живемъ въ такое время, когда начинаютъ посмѣиваться надъ всякимъ, кто въ наукѣ, о которой пишетъ или которую преподаетъ, боится
«смѣть
Свое сужденіе имѣть.»
Слава Богу! въ прекрасномъ міръ ума, наблюденій, изслѣдованій, выводятся гг. Молчалины; нынѣ и простаго учителя уѣзднаго училища не назовутъ дерзкимъ, если онъ въ иномъ случаѣ откажется jurare in verba magistri и постыдится повторять знаменитое «ἄυτός ἐϕὰ.» Ему, молодому человѣку, губернскому, на-примѣръ, секретарю, вѣроятно, даже простятъ, если онъ станетъ, — только бы то было дѣльно и основательно, — оспоривать мнѣнія профессоровъ, или же и нашихъ великихъ мужей XVIII вѣка, на-прим., Ломоносова, Татищева, Елагина и другихъ. Итакъ, кажется, напрасно гг. Востоковъ и Гречъ, когда уже разъ рѣшились идти своимъ путемъ, а не слѣдовать за рабскою толпою учениковъ Ломоносова и Зизанія, испугались призрака вовсе-нестрашнаго; напрасно не рѣшились они, вмѣстѣ съ зданіемъ обветшалой и чуждой намъ грамматики, состроенной по образцу латинской, — разрушить и ея варварскую терминологію.
Языки латинскій и греческій — языки мертвые; ими уже никто не говоритъ, имъ уже больше не развиться, ни звучать живою рѣчью въ устахъ поколѣнія, которое всосало бы ихъ стихіи съ молокомъ матери. Безполезно было бы измѣнять ихъ грамматическую терминологію, освященную, впрочемъ, употребленіемъ не одного тысячелѣтія, тѣмъ болѣе, что она все же въ духѣ ихъ, и что въ ней гораздо-болѣе смысла и толка, чѣмъ въ нашей, хотя, конечно, и ея совсѣмъ нельзя назвать безошибочною. Но нашему ли живому, молодому языку наряжаться въ шутовскіе, пестрые лохмотья, выкроенные на-угадъ и очень-часто не-впопадъ, по образцу одежды мертвецовъ, когда, притомъ, эта одежда ему не по плечамъ и не по росту, то слишкомъ-узка и коротка, то слишкомъ-длинна и широка? "Да это все пустое; терминологія — "дѣло чисто-условное; съ нею сопрягаютъ понятія условныя: были бы "только даны эти понятія, а слова только знаки, которые получаютъ "смыслъ отъ употребленія и служатъ единственно къ передаванію этихъ «понятій». Нѣтъ, милостивые государи! каждое слово одушевлено идеею, отъ которой оно родилось и которая въ немъ никогда не умираетъ. Слова — стихіи языка, не алгебраическія a, b, c, x и y, которыя то значатъ мильйонъ, то мильйонную часть единицы, то количество отрицательное, какъ то потребуется надобностію задачи или прихотью математика. Въ каждомъ словѣ своя живая душа, свой смыслъ, — и употреблять какое бы то ни было слово въ противность этому смыслу или хоть не сообразуясь съ нимъ, — значитъ говорить или писать безсмыслицу. Заставляя же дѣтей въ учебныхъ книгахъ затверживать подобныя безсмыслицы, научаешь ихъ набивать голову великолѣпною галиматьей и принуждаешь заранѣе отказываться отъ употребленія здраваго разсудка.
Слегка только коснемся тѣхъ новыхъ несообразностей, которыми гг. Востоковъ и Гречъ сами изъ собственнаго запаса обогатили свои грамматики и которыхъ, къ-несчастію, очень-довольно. Такъ, на-прим., у г. Греча (на стр. 14 втор, исправл. изданія) слѣдующее образцовое опредѣленіе слова: "Слово есть простой или сложный звукъ голоса человѣческаго, коимъ выражается какое нибудь понятіе или чувствованіе на «пр. я, вода, левъ, красный, ходить, ахъ, увы». Какъ-будто я, левъ, ахъ звуки простые, а не именно сложные! кромь-де чистыхъ гласныхъ буквъ нѣтъ, да и не можетъ быть звуковъ простыхъ? Или какъ-будто вода, красный, ходитъ, увы одинъ сложный, а не два, и глухому очень-внятные звука? Или дальше на стр. 15-й насъ учатъ, что "слоги, «служащіе къ образованію словъ, именуются корнями словъ». Но всякій, какой бы то ни былъ слогъ какого бы то ни было слова служитъ къ его образованію: итакъ, всякій любой слогъ какого-нибудь слова составляетъ вмѣстѣ и корень этого слова! Г. Востоковъ, во второмъ же изданіи своей грамматики, на стр. 2-й говоритъ: "Словопроизведеніе показываегъ, какъ составляются слова, т. е. разбираетъ ихъ составныя «части и измѣненія и распредѣляетъ слова по разрядамъ…» Изъ чего слѣдуетъ, что производить слово — (полагаю, отъ другаго) и показывать, какъ составляются слова, все равно, а также — все равно показывать, какъ они составляются и разбирать ихъ составныя части и измѣненія, да и распредѣлять ихъ по разрядамъ, — хотя для простаго здраваго разсудка, непомраченнаго схоластическою галиматьей, тутъ четыре совершенно-различные процесса. А все это первоначально происходитъ отъ неправильнаго перевода греческаго слова этимологіи (Εϑιμολογιὴ). Пріучаю — вотъ одно изъ самыхъ главныхъ значеній глагола ἐϑὶξω), отъ котораго происходитъ отглагольный прилогъ (Adjectivum verbale) ἐϑὶμος; оно здѣсь и самое ближайшее и очевидное. Итакъ, явно, что Εϑιμολογιὴ собственно значитъ пріученіе къ словамъ, обученіе словамъ, т. е. обученіе правильному ихъ употребленію, или, если угодно, словоизученіе, а вовсе не словопроизведеніе. Въ греческомъ техническомъ словѣ есть толкъ и смыслъ, прямо объясняющій дѣло, а мнимый переводъ его, заимствованный г. Востоковымъ на вѣру отъ его предшественпиковтэ, представляетъ значеніе, которое совершенно противорѣчивъ насильственному его опредѣленію. — Пойдемъ далѣе; разсмотримъ названія такъ-называемыхъ частей рѣчи; ихъ
у г. Востокова 8.
I. Имя существительное.
II. Имя прилагательное.
III. Мѣстоименіе.
IV. Глаголъ.
V. Нарѣчіе.
VI. Предлогъ.
VII. Союзъ.
VIII. Междометіе.
у г. Греча 9.
I. Имя существительное.
II. Имя прилагательное.
III. Мѣстоименіе.
IV. Глаголъ.
V. Причастіе.
VI. Нарѣчіе (и дѣепричастіе).
VII. Предлогъ.
VIII. Союзъ.
IX. Междометіе.
Имя существительное. — Что такое имя? Названіе всего того, о чемъ мы можемъ говорить или думать. Объ однихъ ли существахъ мы и говоримъ и думаемъ? Любовь, ненависть, теплота, холодъ, доброта, злость, широта, глубина, жизнь, смерть, безсмертіе — уже ли существа? А кто же о нихъ не говоритъ и не думаетъ? И почему гг. грамматики названія ихъ относятъ къ именамъ существительнымъ? Ясно, что тутъ слово существительное совершенно безполезное и даже вредное, потому что только затмѣваетъ очень-ясный смыслъ слова: имя.
Имя прилагательное. — Могу ли думать и говорить о добромъ, о красной, о второмъ, о сухой, не сопрягая этихъ словъ съ какимъ-нибудь названіемъ настоящаго предмета мышленія? Передамъ ли другому хоть какое-нибудь понятіе, если скажу: «Ко мнѣ пришелъ добрый?» — «Кто? Человѣкъ ли? Быкъ ли?» "У меня сухая? кто? что? корова ли? пашня ли? Или: «вотъ вамъ второй…» Что такое? Томъ ли книги, случаи ли, пріятель ли? и т. д. Очевидно, что прилагательное ни о чемъ опредѣленномъ само-по-себѣ не даетъ никакого понятія, т. е. ничего не именуетъ, что оно, слѣдовательно, не есть имя, и что техническій терминъ имя прилагательное — просто нелѣпость. Прилагательное, или, если угодно, прилогъ, приложеніе (adjectivum) вовсе не имя, а только дополненіе, продолженіе имени, съ которымъ оно сопрягается. Оно само-по-себѣ ничего не называетъ, а только развиваетъ, дополняетъ понятіе, которое заключается въ названіи предмета, въ имени.
Мѣстоименіе. — Латинское названіе такъ-называемой третьей части рѣчи. Pronomen переведено варварскимъ словомъ «мѣстоименіе» съ удареніемъ на ме… Еслибъ говорилось хоть мѣстоименіе. — конечно, и это былъ бы терминъ варварскій и составленный совсѣмъ не въ духѣ русскаго языка, — да тутъ все же слышались бы звуки, напоминающіе по-крайней-мѣрѣ, слова вмѣсто имени. По слово: мѣстоименіе слуху всякаго русскаго человѣка говоритъ о какомъ-то имѣніи, имуществѣ, владѣніи мѣстомъ, и кстати ли это въ переводѣ слова: pronomen, предоставляю судить всякому. Въ одной изъ слѣдующихъ статей постараюсь доказать, что собственно эту часть рѣчи слѣдовало бы вовсе уничтожить и превратить въ подраздѣленіе имени, которое бы можно назвать подвижнымъ, относительнымъ именемъ. Если же ужь непремѣнно желаютъ удержать ее въ видъ особеннаго разряда словъ, — этотъ разрядъ, эту часть рѣчи можно бы, кажется, назвать заименьемъ, что вмѣстѣ будетъ и болѣе въ духѣ языка (море — приморье, рѣка — зарѣчье) и ближе къ латинскому.
Междометіе. — Междометіе также слово, которое покажется совершенно-темнымъ человѣку, непосвященному въ схоластическую мистику: у въ простолюдинѣ тутъ даже не родится смутное понятіе о метаніи, потому-что небывалое слово метіе можетъ происходить и отъ меч''у (бросаю), и отъ мечу (стараюсь попасть въ цѣль). Это неудачный буквальный переводъ латинскаго слова interjectio; но jectio — правильное, освященное употребленіемъ въ составныхъ словахъ измѣненіе имени jactio, между-тѣмъ, какъ мнимое слово метіе никогда на русскомъ языкѣ не существовало, да и существовать не можетъ. Давно уже сказано, что буква мертвитъ, а духъ живитъ. Если ужь непремѣнно хотѣли превратить въ особенный разрядъ словъ, въ особенную часть рѣчи (къ чему, впрочемъ, никакой ни логической, ни грамматической необходимости не было), очень-небольшое число нарѣчій, въ которыхъ слышенъ крикъ взволнованнаго страстію сердца, — было бы гораздо-лучше и ближе назвать ихъ восклицаніями. Это было бы совершенно-понятно, вполнѣ выражало бы ихъ идею и не пугало бы ни ума, ни слуха варварскими, ничего-невыражающими звуками.
Кромь именительнаго, звательнаго и предложнаго, трудно вообразить что-нибудь нелѣпье названій нашихъ падежей; а украсилась ими паша грамматика все потому, что эти названія рабски были переведены съ латинскаго языка на русскій, хотя паши падежи далеко не соотвѣтствуютъ латинскимъ. И что такое самое слово падежа? Что такое тутъ падаетъ? Есть ли тутъ какая-нибудь хоть самая слабая идея о паденіи чего бы то ни было? Все тотъ же, повторяю, несчастный буквальный переводъ латинскаго слова casus; между-тѣмъ, кажется, могли бы же вспомнить, что глаголъ èadere значитъ не только падать, но и случаться (sich befallen). Ужь гораздо-ближе и лучше было бы перевесть casus nominis, casus adjectivi — случаями имени, случаями прилога, хотя бы и тутъ была бы недомолвка; по что помѣшало употребить самое простое выраженіе: виды или перемѣны, измѣненія имени или прилога? Это было бы понятно ребенку и простолюдину, всѣмъ и каждому. Да куда! Гг. переводчикамъ нуженъ былъ рогатый, схоластическій терминъ, — и нашъ учебный языкъ обогатился безподобнымъ словечкомъ: падежъ, которое тутъ ровно ничего не значитъ! Явились въ-слѣдъ за нимъ падежи родительный, дательный, винительный, творительный: въ нихъ отсутствіе всякаго смысла такъ очевидно, что этого и доказывать, кажется, нечего. Слишкомъ было бы заносчиво съ моей стороны утвердительно указать, какимъ именно словомъ будущіе русскіе грамматики должны непремѣнно замѣнить терминъ падежъ; но, надѣюсь, всякій безпристрастный человѣкъ согласится, что четыре предлагаемыя здѣсь слова: случай, перемѣна, измѣненіе и особенно видъ (склоняемой части рѣчи) гораздо-выразительнѣе и яснѣе слова падежъ. Еслибъ терминъ видъ былъ принятъ, можно было бы, по примѣру лицъ глаголовъ, назвать именительный падежъ — первымъ видомъ имени или склоняемой части рѣчи, звательный — вторымъ, родительный — третьимъ и т. д. Тутъ кстати замѣтимъ, что третій видъ (родит. над.) бываетъ очень-часто двоякій на а и на у (на что, между прочимъ, «Библіотека для Чтенія» — большая охотница до окончанія на у — никогда не обращаетъ вниманія). Окончаніе на а выражаетъ зависимость другаго понятія отъ понятія, выраженнаго именемъ въ третьемъ видѣ, окончаніе на у количество, наприм., «свойство этого меда» и «фунтъ меду».
Въ статьѣ объ имени прилагательномъ, у г. Востокова — неслыханная диковинка: спрягаемое окончаніе качественныхъ прилагательныхъ и причастій. Это окончаніе у г. Греча очень-дѣльно и просто названо усѣченнымъ.
У обоихъ, гг. Востокова и Греча, статейка о прилагательныхъ такъ-называемыхъ притяжательныхъ (отъименныхъ) изложена отчетливо и хорошо; только, къ-сожалѣнію, и тутъ самый терминъ -притяжательныя (possessive), удержанный ими по преданію, опять ровно ни на что не похожъ; его должно было бы замѣнить другимъ менѣе-рогатымъ и болѣе-понятнымъ, на-примѣръ, хоть усвояющія.
Предлагаю также названіе: числительное порядочное замѣнить терминомъ: порядковое, потому-что слово порядочный гораздо-чаще употребляется въ переносномъ, нежели въ собственномъ смыслѣ (порядочный человѣкъ, homo quadratus, порядочный запасъ), и потому, по-необходимосги, воображенію скорѣе представитъ этотъ смыслъ переносный, нежели первоначальный.
Кромѣ термина притязательныя, который и тутъ встрѣчается, названія подраздѣленій заименій (мѣстоименій) у нашихъ грамматиковъ хороши, ясны и отчетливы. Одно только: отрицательныя непремѣнно должны составлять особенный разрядъ, и г. Гречъ напрасно ихъ относитъ къ неопредѣленнымъ (неопредѣлительнымъ); напротивъ: въ силу самого отрицанія, которое въ нихъ заключается, они изъ самыхъ опредѣлительныхъ.
Истинно-превосходное слово глаголъ. Такъ точно! разрядъ словъ, который высказываетъ все то, что дѣлаютъ предметы, или что съ ними дѣлается, случается, — собственно и есть рѣчь, языкъ, живое слово, умный глаголъ человѣческій. Имена со всѣми своими дополненіями и перемѣнами, — прилогами, заименьями, предлогами, видами, числами, родами, — всегда оставались бы хаосомъ сбивчивыхъ, пустыхъ, мертвыхъ звуковъ, еслибъ ими не двигалъ духъ жизни, если бы глаголы не высказывали намъ сношеній и столкновеній существъ и понятій и ихъ взаимныхъ другъ на друга дѣйствій, еслибъ разумная рѣчь не перелистывала передъ нами исторіи, такъ-сказать, идей и предметовъ, біографіи, повѣсти ихъ существованія въ мірѣ Божіемъ. — Повторяю: терминъ глаголъ самая удачная и прекрасная находка нашихъ грамматиковъ; за это одно слово можно имъ отпустить много промаховъ и недосмотровъ, много схоластическихъ грѣховъ невѣдѣнія. Къ-несчастію, эти грѣхи тотчасъ бросаются въ глаза при раздѣленіи глаголовъ на различные разряды. «Глаголы», говоритъ г. Востоковъ, «бываютъ: Дѣйствительные, страдательные, возвратные, взаимные, общіе и средніе.» Г. Гречъ, кажется, чувствовалъ всю нелѣпость термина глаголъ дѣйствительный (что, скажемъ мимоходомъ, по духу русскаго языка вовсе не значитъ глаголъ дѣйствующій, а настоящій, истинный, подлинный, т. е. такой, которому противополагается глаголъ мнимый, или, пожалуй, титулярный). Г. Гречъ, хотя въ угоду предразсудкамъ и давности и удержалъ старинное названіе, однако, послѣ скромнаго или, прибавилъ переходящіе; средніе имъ также названы непереходящими. О глаголахъ, воспринимающихъ дѣйствіе (страдательныхъ), несуществующихъ на русскомъ языкѣ въ простыхъ формахъ, онъ слегка говоритъ, что сочетаніе причастія воспринимающаго (страдательнаго) съ самостоятельнымъ глаголомъ «быть» именуется глаголомъ страдательнымъ. Не говорю уже ни слова о варваризмѣ страдательный вмѣсто страждущій: замѣчу только, что я, конечно, очень понимаю, какъ можно страдать и весьма страдать, когда бываешь любимъ, на стать знаменитаго Финна Пушкина, какою-нибудь семидесятилѣтнею Наиной, или когда бываешь выхваляемъ кѣмъ нибудь изъ тѣхъ, о которыхъ сказалъ старикъ Сумароковъ:
«Невѣжина хула достоинствъ не умалитъ,
А то не похвала, когда невѣжа хвалитъ»;
однакоже, со всею возможною скромностію осмѣлюсь полагать, что подобные эпиграмматическіе намеки не слишкомъ-необходимы для такой важной, серьёзной, солидной науки, какова грамматика.
О временахъ русскихъ глаголовъ предоставляемъ себѣ говорить въ особенной статьѣ. Здѣсь же скажемъ, что названіе различныхъ видовъ этихъ временъ г. Гречемъ вообще придуманы хорошо и удачно. Такъ, на-примѣръ, выраженія; многократный и однократный и въ смыслѣ и въ самомъ составѣ одно другому противоположны, и потому ихъ и должно предпочесть учащательному и однократному другихъ грамматиковъ, хотя слово учащательный очень-выразительно. Впрочемъ, и въ этомъ отдѣлѣ не безъ сбивчивости и, кажется, отъ излишнихъ и ни къ чему не ведущихъ утонченій; такъ, на-примѣръ, я не постигаю почему: «видъ, означающій, что дѣйствіе совершается, совершалось, или будетъ совершаться, но не показывая (непоказывающій?), что оное (т. е. оно) кончилось или кончится», — называется несовершеннымъ? Не лучше ли этотъ видъ назвать неокончательнымъ? какъ то и сдѣлалъ г. Востоковъ, у котораго найдемъ еще три очень-удачные термина: начинательный, окончательный, длительный. Ими напрасно г. Гречъ пренебрегъ: они ясно и понятно для всѣхъ высказываютъ очень-характеристическіе оттѣнки русскихъ глаголовъ. Мимоходомъ замѣтимъ, что г. Гречъ въ § 153, а г. Востоковъ въ § 61, утверждаютъ, будто многократный видъ существуетъ только въ прошедшемъ времени. Но, кажется, и очень говорится: «хаживаю, перечитываю, перебираю, разваживаю», а всѣ эти глаголы, надѣюсь, тутъ вида многократнаго и времени настоящаго.
Термины: склоненіе и спряженіе, особенно послѣдній, довольно-темны. По-крайней-мѣрѣ, слово склоненіе существуетъ же и внѣ грамматической терминологіи; по спряженіе опять просто буквальный переводъ латинскаго conjugatio. Трудно отгадать, что такое тутъ спрягаютъ, т. е. сопрягаютъ вмѣстѣ. И тутъ я ужь предпочелъ бы слово: склоненіе, говоря и о глаголахъ: склоненіе глаголовъ, какъ говорится объ имени склоненіе имени, т. е. перемѣна глагола но его временамъ, видамъ, числамъ и лицамъ такая же, какъ перемѣна имени но его видамъ и числамъ.
Слово modus переведено у насъ наклоненіемъ; это отступленіе отъ обыкновеннаго рабскаго перевода терминовъ латинской грамматики, но на бѣду отступленіе очень-неудачное. Modus (манера, способъ) съ совершенною точностію выражаетъ свою идею, — и намъ бы не худо было замѣнить шаткій терминъ наклоненіе болѣе-русскимъ и вмѣстѣ болѣе опредѣлительнымъ: способъ, на-примѣръ, изъявительный, или какъ онъ названъ у Греча, повѣствовательный способъ (подразумѣвается: выраженіе, рѣчи, глагола) повелительный и т. д. Въ числѣ названій наклоненій у г. Греча сохранилось еще словцо: неокончательное наклоненіе (infinitivus), котораго я иначе не понимаю, какъ что ему конца нѣтъ. Г. Востоковъ замѣнилъ этотъ nonsens терминомъ: наклоненіе неопредѣленное.
Словъ: причастіе и дѣепричастіе мы покуда не тронемъ, тѣмъ болѣе, что первое довольно-точно и ясно (чего, однако, никакъ нельзя сказать о второмъ); но въ одной изъ слѣдующихъ статей постараемся доказать, что ихъ очень бы не дурно замѣнить словами глагольное прилагательное или глагольный прилогъ и глагольное нарѣчіе.
Здѣсь мы по порядку дошли до двухъ образцовыхъ определеній гг. Востокова и Греча. Ихъ пропустить безъ вниманія невозможно, потому-что, хотя опредѣленія собственно не принадлежатъ къ терминологіи, да эти составлены удивительно логически, остроумно и невольно напоминаютъ тотъ же геній, котораго счастливымъ вдохновеніемъ создано большее число техническихъ терминовъ русской или россійской грамматики. «Наричіе», говоритъ г. Востоковъ, "есть разрядъ словъ, употребляемый при глаголахъ и именахъ прилагательныхъ (т. е. просто прилагательныхъ). Что же? въ предложеніи «я люблю» я употреблено при глаголъ люблю: итакъ я — нарѣчіе? Въ рѣченіи «красный носъ», слово носъ употреблено при прилагательномъ красный: стало-быть, носъ уже не имя, а нарѣчіе? Далѣе, всевозможныя части рѣчи, присосѣдясь къ глаголу или прилагательному, вдругъ, какъ-будто махомъ волшебнаго жезла, превращаются въ нарѣчія. Однако, было бы литературно нечестно, еслибъ мы умолчали, что у г. Востокова потомъ слѣдуютъ слова: «для показанія обстоятельствъ и опредѣленія подлинности и мѣры качества дѣйствія или состоянія». Но, кромѣ того, что эти объяснительныя выраженія неточны, запутаны и неполны, подобныя пополненія, конечно, могутъ быть допущены въ описаніи, да въ строгомъ ученомъ опредѣленіи они не годятся, ибо доказываютъ, что авторъ или учитель не отдалъ самому-себѣ яснаго отчета въ своихъ понятіяхъ о предметѣ, съ которымъ берется познакомить читателей или учениковъ своихъ. Всякое опредѣленіе должно бытъ само-по-себѣ совершенно понятное и совершенно-полное логическое цѣлое.
Г. Гречъ не довольствуется однѣми недомолвками: его опредѣленіе нарѣчія вполнѣ-несправедливо и ложно. «Нарѣчіе», говоритъ г. Гречъ, «есть слово, которымъ выражается качество или обстоятельство другаго качества или дѣйствія». Самое имя: дѣйствіе, надѣюсь, означаетъ же дѣйствіе; въ рѣченіи: военныя дѣйствія, прилогъ военныя выражаетъ качество этого дѣйствія; и такъ, если основываться на опредѣленіи г. Греча, этотъ прилогъ военныя будетъ нарѣчіемъ! Возьмемъ другой примѣръ: совершенное безсмысліе. Безсмысліе, безъ всякаго сомнѣнія, качество, правду сказать, не очень отрадное, да все же качество; совершенное выражаетъ степень, или, если угодно, качество этого качества: стало-быть, оно, въ силу опредѣленія г. Греча, перестало быть прилогомъ, а обратилось въ нарѣчіе!
Синтаксисъ названъ у обоихъ гг. грамматиковъ, по старинному, словосочиненіемъ. Но греческое: τάσσω, τάττω, по-русски распоряжаюсь, ставлю, συνταττω — ставлю вмѣстѣ. И такъ, ближе было бы, кажется, перевесть это слово распорядкомъ словъ, или, какъ то и сдѣлалъ потомъ г. Гречъ, сочетаніемъ словъ, словосочетаніемъ. Понимаю, какъ первые сочинители славянской или словенской грамматики могли тутъ придумать терминъ словосочиненіе. Тогда глаголъ сочинять въ нынѣшнемъ своемъ значеніи еще вовсе не существовалъ, а замѣнялся словами: слагати, списати, имя же чинъ значило чаще нынѣшняго порядокъ, — и словосочиненіе тогда могло кое-какъ быть синонимомъ словораспоряженію, словосочетанію. Но теперь говорить о наукъ: словосочиненіе, то же самое, что утверждать, будто существуетъ наука сочинять, т. е. выдумывать слова, точно такъ, какъ перекрещивать этимологію въ словопроизведеніе, значитъ смѣшивать эту часть лингвистики съ тою, которой одинъ отдѣлъ извѣстенъ у насъ подъ названіемъ корнесловія.
Подлежащее у г. Греча значитъ субъектъ, а предметъ дѣйствія — объектъ. Послѣдній терминъ безспорно хорошъ и ясенъ; за то первый варварскій: предметъ дѣйствующій, вполнѣ бы выразилъ его понятіе и вмѣстѣ вполнѣ бы соотвѣтствовалъ второму.
Еще одно короткое замѣчаніе вообще о всей нашей ученой терминологіи. Въ ней очень любятъ окончаніе на іе, еніе, аніе, ость, ство, ательный, ительный, и съ небольшими исключеніями чуждаются причастій и общеразговорныхъ простонародныхъ именъ и прилоговъ. Между-тѣмъ, самые ясные, точные, выразительные техническіе наши термины именно не на эти окончанія, столь милыя нашему книжному языку и столь мало-родственныя живому разговору, столь мало-понятныя русскому простолюдину; на-прим., въ грамматикѣ: имя, глаголъ, предлогъ, союзъ, связь — такія слова, которыхъ смыслъ напередъ отгадаетъ всякій русскій человѣкъ, даже вовсе безграмотный. Наши причастія, конечно, иногда довольно-жестки и непріятны для слуха; во за то они безъ сбивчивости, безъ примѣси побочнаго понятія, говорятъ именно то, что выразить хотимъ. Такъ терминъ дѣйствительный глаголъ шатокъ и неопредѣлителенъ, а скажите: дѣйствующій, переходящій глаголъ, и всякій, даже прежде точнаго логическаго опредѣленія, уже получитъ хотя несовершенное понятіе о томъ, что такое вы тутъ подразумѣваете. Мы убѣждены, что паша терминологія и не одна грамматическая чрезвычайно выиграла бы и въ ясности и въ точности, еслибъ въ ней, по какому-то странному предразсудку, не боялись сильныхъ, короткихъ простонародныхъ словъ и словъ, придуманныхъ въ духѣ и по образцу этихъ уже существующихъ; еслибъ не пугались и причастій, которыя хотя въ разговорномъ языкѣ употребляются и довольно-рѣдко, да понятны же всякому Русскому, какъ законныя все-таки дѣти русскихъ глаголовъ, а не школьныя, мертвыя прививки на іе, аніе, еніе, ательный, етельный, ительный, заимствованныя изъ словаря семинарій, канцелярій и твореній тѣхъ великихъ прозаиковъ, которые у насъ между 1750 и 1800 годами успѣли сочинить языкъ книжный, равно далекій и отъ церковнаго и отъ народнаго, вялый, шаткій, тяжелый, блѣдный и непонятный.
- ↑ Позволяемъ себѣ выкинуть здѣсь 16 строкъ — очень-лестныхъ для нашего самолюбія и потому самому не могущихъ быть напечатанными въ нашемъ журналѣ. Иначе, «друзья» «Отечеств. Записокъ» могли бы сказать, что мы подражаемъ имъ, печатая себѣ похвалы въ собственномъ своемъ журналѣ. Итакъ, да извинитъ насъ почтенный авторъ этой статьи, что мы не исполнимъ его желанія, такъ искренно высказаннаго въ письмѣ его. Ред.
- ↑ А вотъ, что г. Гречъ въ І-мъ томѣ своей «Пространной Грамматики» на стр. 42, пр. 13, говоритъ объ этомъ предметѣ: "Многіе писатели, находя, что нынѣшніе «грамматическіе термины не вполнѣ выражаютъ требуемое, совѣтовали отринуть оные и замѣнить другими ближайшими. Мы находимъ сіе ненужнымъ. Къ чему перемѣнять слова, кои въ теченіе восьми вѣковъ (?) пользовались правомъ гражданства, къ коимъ мы привыкли и которыя имѣютъ для насъ опредѣленный смыслъ?» Точно такъ и съ такою же основательностью въ то время, когда Лаландъ произвелъ свое великое преобразованіе въ химіи и вмѣстѣ въ ея терминологіи, кто-нибудь могъ спрашивать: къ-чему перемѣнять химію, которая въ-теченіе «вѣковъ пользовалась у насъ правомъ гражданства, къ которой мы привыкли» и пр.? Да вообще: къ-чему перемѣнять что бы то ни было? Къ-чему, на-прим., замѣнять кремень и огниво фосфорyо-сѣрyыми спичками, курокъ и кремень — пистонами, кожаныя калоши — резинковыми? Паши отцы, дѣды и прадѣды жили, вступали въ законный бракъ, наживали дѣтей, умирали, словомъ, были очень-счастливы, не зная ни этихъ спичекъ, ни этихъ пистоновъ и калошъ, ни коровьей оспы, ни романовъ, ни желѣзныхъ дорогъ, ни другихъ подобныхъ нѣмецкихъ ересей, сочиняя вирши силлабическимъ размѣромъ, ходя въ бородахъ и длинныхъ кафтанахъ, запирая своихъ благовѣрныхъ сожительницъ, стрѣляя изъ фузей съ фитилями не впопадъ въ непріятеля, предъ горстью котораго между прочимъ иногда цѣлыя наши арміи обращались въ бѣгство, какъ, на-примѣръ, подъ Нарвою, и такъ далѣе. Дальнѣйшіе доводы г. Греча въ безполезности улучшить терминологію русской грамматики состоятъ въ томъ, что у Нѣмцевъ, которые изгнали Изъ своей грамматики старинныя слова и замѣнили ихъ новыми, нѣтъ опредѣленной грамматической терминологіи, — и что Поляки для выраженія (?) глагола употребляютъ słovo, и что отъ-того у нихъ происходитъ сбивчивость, ибо слово и глаголъ имѣютъ одно значеніе. Но пользоваться не совсѣмъ опредѣленною терминологіею все же лучше, чѣмъ наводить морокъ на свой разсудокъ совершенно ошибочною; а выводить общее правило изъ одного частнаго случая, взятаго, сверхъ того, изъ иностраннаго языка, и подчинять этому мнимому правилу языкъ отечественный — не слишкомъ, кажется, логически.