Quinctil. X, I.
Человѣкъ строгой нравственности и высокаго любомудрія сказалъ[1]: «Все то, что способствуетъ къ доставленію вкусу болѣе тонкости и разборчивости, что приводитъ въ совершенство чувствованіе красоты въ искуствахъ или письменахъ, отводитъ насъ въ то же самое время отъ грубыхъ излишествъ страстей, отъ неистовыхъ возпаленій гнѣва, жестокости, корыстолюбія и прочихъ подлыхъ наслажденій. Кто возхищается красотами поэмы или расположеніемъ картины, не въ состояніи полагать благополучія своего въ несчастіи другихъ, въ шумныхъ сборищахъ безпутства, или въ исканіи подлой корысти. Нѣжное сердце и просвѣщенный разумъ услаждаются возвышенными чувствованіями дружбы, великодушія и благотворительности.» Слѣдовательно появленіе стихотвореній Баратынскаго, поэта, давно извѣстнаго своимъ отличнымъ дарованіемъ и вкусомъ, должно быть принято съ особеннымъ вниманіемъ. Кто не привыкъ смотрѣть на легкія стихотворенія по симъ правиламъ, тотъ покрайней мѣрѣ увидитъ въ нихъ пользу языка. Отъ чего имъ владѣетъ слабо большая часть нашихъ писателей? Отъ недостатка совершенныхъ образцовъ, "Надобно, чтобъ выраженіе представляло вѣрное и полное изображеніе мысль. Все, что изображаетъ менѣе или болѣе настоящаго, ослабляетъ выраженіе. Мысль опредѣляетъ теченіе слога. Самый простой можешь быть благороденъ[2]. Но этому все, что мы привыкли называть сочиненіемъ въ легкомъ родѣ, столько же образуетъ языкъ, какъ и важное. Одинъ выборъ содержанія, безъ искуства письменъ, въ словесности почти ничего не значитъ. Въ рукахъ неопытнаго или несвѣдущаго художника лучшія краски никакого дѣйствія непроизводитъ надъ зрителемъ: такъ сила мыслей изчезаетъ въ худомъ слогѣ.
Сочиненія Баратынскаго представляютъ образецъ точности слога. Онъ выражаетъ мысли свой такъ вѣрно, что читатель можетъ замѣтить и почувствовать ихъ самые легкіе оттѣнки. Нѣтъ словъ, поставленныхъ не у мѣста, необдуманно, или невольно. Краткость рѣчи не только не вредитъ ясности стиховъ его, но придаетъ имъ особенную силу. Онъ въ составленіи періодовъ столько же разнообразныхъ, какъ и въ изобрѣтеніи новыхъ мыслей. Это измѣненіе формъ, въ которыхъ являются ряды сліянныхъ понятій, сообщаетъ движеніе слогу и усиливаетъ заманчивость чтенія. Что касается до гармоніи стиховъ, Баратынскіи замѣнилъ однозвучную гладкость языка переливами тоновъ. Такимъ образомъ вдохновенная музыка, лаская слухъ, нерѣдко волнуетъ душу неожиданными звуками. Онъ не увлекся владычествомъ нынѣшней европейской поэзіи, обольстительной по своей мечтательности, но справедливо порицаемой за изысканность и переувеличеніе украшеній. Строгой вкусъ его возпользовался только тѣмъ въ романтической поэзіи, что картинамъ придаетъ яркость красокъ, a истинамъ заманчивость тайны. Его можно причислить къ разряду прежнихъ французскихъ поэтовъ, вѣроятно бывшихъ руководителями отроческихъ его опытовъ. Но и съ ними сошелся онъ въ одной отчетливости слога и мыслей. Онъ также напоминаетъ ихъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ хочетъ быть шутливымъ и остроумнымъ. Глубокія чувствованія, поэтическіе объемы предметовъ, мысли сильныя и живыя, привлекательное простодушіе въ веселости, принадлежатъ собственно его дарованію.
Баратынскій преимущественно поэтъ элегическій. Надобно ли смотритъ на поэзію также, какъ смотрятъ на тѣ произведенія ума, которыя постепенно приближаются къ высшему своему совершенству? Если въ ученомъ сочиненіи повтореніе давно извѣстныхъ истинъ показываетъ ничтожность писателя: должно ли по этому правилу заключитъ, что поэтъ, изображающій знакомыя, испытанныя чувствованія, не производитъ ничего и не заслуживаетъ отличнаго вниманія? Науки суть плоды опытовъ, живое подобіе разныхъ возрастовъ человѣческаго смысла, Искуства же составляютъ одни отзывы чувственныхъ ощущеній, всегда и вездѣ свойственныхъ природѣ человѣка. Картины однихъ и тѣхъ же чувствованій, какъ образы людей, до безконечности могутъ измѣняться. Тибуллъ и Проперцій, Парни и Гёте въ своихъ элегіяхъ разнообразны и разнозанимательны. У каждаго изъ нихъ есть собственный характеръ, особенное составленіе мыслей, отличное сліяніе свѣта и тѣни, сила и нѣжность красокъ. Баратынскій показываетъ большую власть надъ своимъ искуствомъ. Увлекаясь движеніями сердца, онъ не перестаетъ мыслить и каждую свою мысль умѣетъ согрѣвать чувствомъ. Въ его элегіяхъ не уныніе, не мечтательность, но (если можно сказать) раздумье. Можетъ быть, природа создала эту душу для веселости. Опыты жизни заставляютъ насъ часто углубляться въ самихъ себя. Вниманіе знакомитъ съ тяжелыми тайнами человѣчества. Мы усиливаемся отогнать отъ сердца мрачныя мысли, но въ то же время становимся недовѣрчивыми къ счастію. Въ насъ примѣчаютъ противорѣчіе надеждъ и желаній. Оно-то составляетъ прелестное разнообразіе элегій Баратынскаго. Иногда близкій къ слезамъ, онъ ихъ остановитъ и улыбнется; за то и веселость его иногда свѣтится сквозь слезы. Дѣтская чувствительность и умъ философа подъ строгою властію тонкаго вкуса, составляютъ его главный характеръ.
Обозначая только общими и главными чертами раждающіяся въ душѣ впечатлѣнія при разсматриваніи какого нибудь предмета, обыкновенно судятъ по вліянію господствующей въ немъ красоты, или, напротивъ, несовершенства. Когда въ подобномъ отчетѣ преимущественно занимаются изчисленіемъ совершенствъ, это становится доказательствомъ, что погрѣшности, неизбѣжныя при каждомъ произведеніи ума или вкуса человѣческаго, изкуплены очароваінемъ красоты. Подробный разборъ каждой части произведенія гораздо взыскательнѣе. Баратынскій, подобно всѣмъ отличнымъ поэтамъ, можетъ полакомить невинное самолюбіе изыскателей пятнышекъ на снѣжныхъ покровахъ этимологіи, орѳоэпіи и другихъ грамматическихъ музъ. Для поэта элегическаго, иногда слишкомъ рѣзваго въ своихъ забавахъ съ Граціями (въ чемъ Баратынскій не думалъ составить собою изключенія), есть критика еще взыскательнѣе. Она преслѣдуетъ, какъ злодѣяніе, каждую шалость воображенія. Къ счастію, одинъ изъ самыхъ тонкихъ судей поэтическаго искуства давно уже разграничилъ моральную философію отъ поэзіи. Вотъ слова его[3]: «Чего требуетъ отъ поэта его искуство? Что бы онъ не оскорблялъ непосредственно чувства моральнаго; что бы онъ не противорѣчилъ морально-изящному, которое почитается однимъ изъ главныхъ источниковъ красоты стихотворческой: но существенною моральною красотою занимается онъ столь же мало, какъ и существенною логическою истиною. Пускай разсудокъ вооружается противу чувства и страсти, производимыхъ въ насъ стихотворцомъ; пускай отвергаетъ онъ, какъ ложный или мечтательный, тотъ образъ мнѣній, который мы нечувствительно принимаемъ вмѣстѣ съ поэтомъ, пускай находимъ недостойными или чудовищными тѣ характеры, которые, будучи украшены цвѣтами поэзіи, кажутся намъ привлекательными и превосходными; все это не принадлежитъ къ стихотворному искуству. Оно имѣетъ въ виду одно изящное, дѣйствуетъ изключительно на одно чувство, остается довольнымъ, если недостатокъ морально-прекраснаго не обратится въ совершенно моральное безобразіе. Стихотворецъ исполнилъ свою должность, какъ стихотворецъ; онъ правъ передъ судилищемъ критикки.»
Поблагодаривъ Г. Сочинителя за доставленіе въ Сѣверные Цвѣты извѣстій о сочиненіяхъ Баратынскаго, спѣшимъ сообщить читателямъ нашимъ и другіе пріятныя вѣсти и надежды. Къ наступающему году готовится много прекрасныхъ новостей въ нашей литературѣ. Вотъ нѣкоторыя изъ нихъ. Нѣсколько главъ Онѣгина, соч. А. С. Пушкина; Наталья Долгорукая, поэма И. И. Козлова; Бальный вечеръ, поэма Е. А. Баратынскаго. Любители руской поэзіи давно уже наслышались о сихъ отличныхъ произведеніяхъ и ждутъ ихъ съ нетерпѣливостію. Въ Москвѣ, сказываютъ, готовится изданіе Сочиненій покойнаго Веневитинова. — Г. Вердеревскій, котораго преложенія Гораціевыхъ одъ весьма пріятно напоминаютъ подлинники, печатаетъ свой переводъ Байроновой Паризины. Одинъ молодый поэтъ, съ весьма выгодной стороны извѣстный въ нашей словесности, готовитъ къ изданію небольшую поэму: Хіосскій сирота, и хочетъ напечатать ее съ прекрасною цѣлію — въ пользу сироты, героя сей поэмы. Здѣсь изданы еще Сочиненія славнаго трагическаго нашего актера А. С. Яковлева, собранныя послѣ его смерти. Руская Анѳологія, составленная M. A. Яковлевымъ изъ всѣхъ лучшихъ мѣлкихъ стихотвореній, напечатанныхъ прежними и новѣйшими русскими поэтами, уже печатается и скоро появится. Кромѣ сего, напечатано новое, весьма красивое изданіе поэмы A. C. Пушкина: Бахчисарайскій фонтанъ, въ небольшомъ форматѣ, съ картинками. Одно очень хорошее изданіе Сочиненій Озерооа (въ 2 т.) уже явилось; три другія (въ 3 ч.) скоро выйдутъ. Въ сихъ 3 частяхъ будуть помѣщены и тѣ сочиненія Озерова, которыя ни гдѣ еще не были напечатаны, и которыхъ онъ самъ, какъ извѣстно, не хотѣлъ выпускать въ свѣтъ. — Въ прозѣ, печатаются Анекдоты о Суворовѣ, собранные Е. Б. Фуксомъ. Еще должно упомянуть о весьма хорошемъ библіографическомъ изданіи: о Каталогѣ Россійскихъ книгъ, Г. Смирдина. Кромѣ книгъ, находящихся въ его библіотекѣ чтенія, Г. Смирдинъ намѣренъ присовокупить еще къ сему Каталогу, въ особой части, тѣ рускія книги или изданія, кои когда-либо были напечатаны. Такимъ образомъ, вмѣстѣ съ Каталогомь библіотеки Г. Смирдина, это будетъ и полнѣйшее библіографическое сочиненіе о россійскихъ книгахъ.