Фридрихъ и Вольтеръ — когда послѣдній жилъ въ Берлинѣ — почти всегда были вмѣстѣ, кромѣ утренняго времени, которое Король обыкновенно посвящалъ дѣламъ государственнымъ. Каждой день они вмѣстѣ обѣдали и ужинали; къ столу Королевскому приглашаемы были извѣстныя особы болѣе для слушанія бесѣды нашихъ философовъ, нежели для того, чтобъ принимать въ ней участіе. Фридрихъ, безъ сомнѣнія, зналъ, чѣмъ обязанъ былъ приличностямъ своего сана, однакожъ не могъ отказывать себѣ въ забавахъ ума, и приглашалъ къ своему столу нѣкоторыхъ Генераловъ, придворныхъ чиновниковъ, Литтераторовъ, ученыхъ и Членовъ Академіи, съ которыми по большей части любилъ бесѣдовать; но когда Вольтеръ жилъ въ Берлинѣ, Король обыкновенно только съ нимъ разговаривалъ. Чудесные умы сіи одинъ въ другомъ возбуждали взаимное соревнованіе. Каждую минуту были произносимы ими достопамятныя изреченія, или пріятныя шутки; умъ и остроуміе спорили о первенствѣ. Свидѣтели бесѣды не знали, чему болѣе удивляться, изяществу ли словъ или неизчерпаемому ихъ обилію.
Не рѣдко Вольтеръ по утрамъ занятъ былъ совсѣмъ другимъ дѣломъ, братья и сестры Королевскіе разучивали; его Трагедіи; Эдипъ, Маріанна, Заира, Аделаида Дюгескленъ, Альзира, Меропа, Семирамида, Орестъ, Смерть Цезаря, Брутъ, Магометъ и Избавленный Римъ, были играны въ присутствіи Короля и особъ приближенныхъ. Пробныя репетиціи сихъ трагедій дѣлались съ необыкновенною живостію. Самъ Вольтеръ училъ декламаціи и занимался со всею ревностію; представлялъ всѣ роли; кричалъ, a часто и бранился на царственную труппу, и никто не думалъ за то на него сердиться. Смѣялись надъ его вспыльчивостію и пользовались наставленіями. Принцъ Генрихъ болѣе всѣхъ успѣлъ отличиться, сдѣлался первымъ Актеромъ въ Королевской фамиліи, и до самой смерти своей былъ страстнымъ охотникомъ до театра.
Столь пріятная жизнь иногда была омрачаема неудовольствіями; между Фридрихомъ и Вольтеромъ и между Вольтероиъ и другими Литтераторами раждались несогласія. Вражда его съ Мопертюи имѣла непріятнѣйшія слѣдствія. Самъ Король часто забавлялся колкими шутками Вольтера на счетъ Президента своей Академіи; не желая доводииь ихъ до явнаго, соблазнительнаго разрыва, онъ много разъ старался мирить ихъ — но безполезно. Наконецъ, Король — узнавши, что Вольтеръ сочинилъ самую жестокую сатиру на Мопертюи, подъ титуломъ: Докторъ Акакія, и готовился уже печатать ее — написалъ къ Автору весьма благосклонную записочку, и просилъ его придти къ себѣ. Онъ дружескимъ образомъ далъ выразумѣть Вольтеру желаніе свое, чтобы новое сочиненіе не было извѣстнымъ свѣту. Фридрихъ обѣщался сіе малое пожертвованіе считать одолженіемъ и залогомъ искренней дружбы; увѣрялъ Вольтера, что самъ радъ сдѣлать для него все, чего ни потребуетъ. Вольтеръ не могъ противиться; разговоръ кончился шутками. Авторъ обѣщался принести свою рукопись.
Вольтеръ въ самомъ дѣлѣ тотчасъ возвратился. «Ваше Величество! — вскричалъ онъ со смѣхомъ, и подавая рукопись: — вотъ невинная жертва, которая должна пострадать за людей! предаю въ вашу волю; повелите разтерзать ее.» — «О любезной другъ! — отвѣчалъ Король: — какъ жалка моя участь! терзать тѣхъ, которые заслуживаютъ вѣнецъ и славу! Хорошо! покоримся судьбѣ, но не посрамимъ себя; будемъ справедливы, сколько зависитъ отъ насъ быть такими; заколетъ жертву, но отмстимъ за нее. Читай: пусть моя память сдѣлается хранилищемъ драгоцѣнности. Читай: пусть удивленіе мое переживетъ пламя, которое изтребитъ бумагу. О Вулканъ! никогда въ честь тебѣ не была приносима жертва столь тучная!» Вольтеръ прочелъ повѣсть отъ начала до конца. Рукоплесканія Монарха каждую минуту прерывали чтеніе; Король признавался, что всѣ черты забавны и справедливы; хохотъ раздавался по комнатѣ. По прочтеніи каждой тетради, когда надлежало класть ее на огонь, слышны были восклицанія: «не робѣйте, друзья! этому быть должно! о Вулканъ! богъ ненасытный и жестокій! вотъ жертва твоя!» Между тѣмъ, какъ тетрадь горѣла, присутствующіе составляли священный хоръ по древнему обыкновенію, и плясали вокругъ жаровни. Такимъ образомъ Доктора Акакію сожгли до послѣдней страницы; можетъ быть, Король и Вольтеръ никогда не дозволяли себѣ столько шутить, какъ при семъ случаѣ.
Фридрихъ боялся, чтобы побѣда, имъ одержанная, не была хитрымъ притворствомъ; Вольтеръ догадывался, что шутки и забавы были не что иное, какъ средства достать y него рукопись. Такимъ образомъ Король и Вольтеръ примѣчали другъ за другомъ. Мопертюи возгордился. Вальтеръ, увидѣвъ на своей сторонѣ проигрышъ, захотѣлъ мстить. У него оставался еще одинъ списокъ Доктора Акакіи, о чемъ и самъ Король догадывался. Вольтеръ отдаетъ; его печатать. Фридрихъ, примѣчавшій всѣ движенія Вольтеровы, узнаетъ о томъ, дожидается, пока будетъ отпечатана вся книга, и потомъ приказываетъ взятъ ее въ вѣдомство правительства. Вольтеръ, предвидя, что могло случиться, бралъ къ себѣ по четыре экземпляра отъ каждаго листа, по мѣрѣ того, какъ они выходили изъ печати, и отсылалъ въ Голландію, Фридрихъ, разсердясь за несдержаніе слова и за насмѣшку надъ собою, приказалъ сжечь палачамъ все изданіе, въ Воскресенье, въ четвертомъ часу послѣ полудни, на Жандармской площади, самой лучшей въ Берлинѣ. Вольтеръ смотрѣлъ на сей торжественный обрядъ авто-да-фе; изъ комнаты своего пріятеля, Г-на Франшвиля, которой жилъ не далеко отъ сей площади, и къ которому онъ иногда навѣдывался, чтобы забыть на часъ шумъ придворный. Стоя подлѣ окна, онъ закричалъ изо всей силы: «Смотрите! духъ Мопертюи идетъ вверхъ дымомъ! Ахъ, какой же дымъ густой, черной! сколько пропадаетъ дровъ! четыре бѣглеца на почтовыхъ ускакали въ Голландію!»
Увѣряютъ, что всѣ насмѣшники приняли сторону Вольтера въ семъ важномъ дѣлѣ. Фридрихъ никогда не осуждалъ книгъ на безчестное сожженіе, и сожалѣлъ о своемъ поступкѣ, положившемъ основаніе вѣчной вражды между имъ и Вольтеромъ. Отъ холодности дошло до насмѣшекъ, до грубости, даже до оскорбленій. Когда ссора сдѣлалась самою жаркою, Фридрихъ послалъ черезъ своего пажа къ Вольтеру, жившему въ нижнемъ этажѣ Дворца подъ Королевскими комнатами, записку, наполненную укоризнами, и оканчивающуюся сими словами: «сердце ваше во сто разъ ужаснѣе, нежели сколько умъ превосходенъ.» Не льзя представить себѣ, какое бѣшенство произвела въ Вольтерѣ сія записка. Онъ называлъ Фридриха самыми жестокими бранными словами, выдумывалъ несноснѣйшія укоризны, кричалъ, ходилъ по комнатѣ большими шагами, и показывалъ всѣ признаки человѣка, находящагося въ сильномъ движеніи.
Бѣдной пажъ, которой дожидался отвѣта, блѣднѣлъ, дрожалъ и повторялъ безпрестанно: «милостивый государь! милостивый государь!» наконецъ, внѣ себя отъ смятенія, подходитъ къ Вольтеру и робкимъ голосомъ говоритъ: «Милостивый государь!? вспомните, что онъ Король, что вы живете при его Дворѣ, что я слушающій бранныя ваши слова на счетъ Его Величества, нахожусь въ его службѣ!» Это весьма сильно тронуло Вольтера. Онъ съ поспѣшностію беретъ пажа за руку и кричитъ: «Хорошо, сударь! будьте моимъ и его судьею; подумайте и скажите, въ чемъ я передъ нимъ виноватъ! Такъ, я сдѣлалъ одинъ проступокъ, котораго ничѣмъ не льзя загладишь; я научилъ его писать стихи лучше, нежели какъ самъ умѣю. Вотъ мой отвѣтъ.» Пажъ приходитъ къ Королю, которой терзался безпокойствомъ, ожидая его возвращенія и въ нетерпѣніи ходилъ по кабинету. «Отдалъ ли ты записку?» спросилъ онъ, увидѣвъ пажа. — Отдалъ, Ваше Величество. — «Самому Вольтеру?» — Самому, Ваше Величество. — «Онъ читалъ ее при тебѣ?» — При мнѣ, Ваше Величество. — «Что онъ дѣлалъ, что говорилъ по прочтеніи записки?» — Пажъ онѣмѣлъ. — «Спрашиваю тебя, что сказалъ Вольтеръ, прочитавши записку.» — Молчаніе. — «Не слышишь? Приказываю тебѣ объявить въ сію минуту, что онъ говорилъ, что дѣлалъ.» — То же молчаніе. — «Слушай! берегись! я хочу непремѣнно знать, что сказалъ Вольтеръ! говори, я хочу.» — Напослѣдокъ пажъ, принуждаемый страхомъ, останавливаясь на каждомъ словѣ, дрожа еще сильнѣе, нежели передъ Вольтеромъ, не смѣя взглянуть вверхъ, началъ разсказывать о томъ, что видѣлъ и что слышалъ. Король ходилъ большими шагами, остановился, смотрѣлъ пристально на пажа; лице его пламенѣло, взоры казались ужасными. Можно было ожидать страшнаго изверженія, когда пажъ доносилъ о послѣднихъ словахъ Вольтеровыхъ; — вышло совсѣмъ противное. Монархъ внезапно успокоился, улыбался, пожималъ плечами, и кончилъ сіе великое дѣло двумя словами, сказавъ: онъ дуракъ!
Судя хладнокровно по правиламъ благоразумія, не льзя оправдывать ни Фридриха, ни Вольтера, но и самыя слабости ихъ занимательны, потому что онѣ не походятъ на слабости, которымъ подвержены прочіе Монархи и Поэты. Примѣръ дружбы ихъ, ссоры, примиренія, явнаго разрыва, нѣжной привязанности, которую они оба, почти противъ воли, хранили во всю жизнь свою другъ ко другу — есть примѣръ единственный въ исторіи Монархій и Литтературы Фридрихъ и Вольтеръ будутъ предметомъ вниманія для отдаленнѣйшаго потомства; каждое извѣстіе о сихъ необыкновенныхъ людяхъ должно возбуждать любопытство въ читателяхъ.