Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ «Дня», «Москвы», «Руси» и другихъ изданій, и нѣкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
О состояніи Австріи въ 1868 году.
править«Италія не болѣе какъ географическій терминъ», говаривалъ во время оно — плохой пророкъ, но знаменитый дипломатъ, послѣдній носитель австрійской государственной идеи, истый и едвали не послѣдній Австріецъ, князь Меттернихъ.
Австрійскому министру ошибиться было не трудно и даже очень естественно. Управляя дѣлами государства, которое само не было ни выраженіемъ какого-либо національнаго духа, ни единымъ, цѣльнымъ народнымъ организмомъ, а было только искусственнымъ сцѣпленіемъ разныхъ національностей и политическихъ малыхъ тѣлъ, охваченныхъ общимъ государственнымъ механизмомъ (въ то время повидимому еще искусно и прочно свинченнымъ), — Меттернихъ не понималъ значенія живыхъ нравственныхъ силъ, двигающихъ исторіею народовъ, не признавалъ могущества національныхъ инстинктовъ. Онъ безусловно вѣрилъ лишь въ политическое мастерство, лишь въ силу и мощь государственныхъ машинъ высокаго давленія, которыя, по его мнѣнію, ловко заправляемыя, сумѣютъ всегда сломить всякое жизненное сопротивленіе, размолоть и перемолоть всякій органическій элементъ. Когда хе все подавленное, непризнанное, все презрѣнное живое, будто мертвецъ изъ гроба, поднялось и встало внезапно предъ нимъ, грозное, мстительное и въ то же время какъ власть имущее; когда народности, будто разгнѣванныя стихіи, выступивъ изъ береговъ, затопили и переломали колеса пресловутаго механизма, — тогда рушился Меттернихъ и его система, и стало явно, что судьбы Австріи свершились и историческое ея призваніе кончено.
Невдогадъ было австрійскому министру, когда произносилъ онъ свое знаменитое, но оболганное исторіею слово объ Италіи, что ни для кого такъ не пригодится оно, какъ для самой же Австріи. Именно про Австрію-то и можно теперь сказать, что она, въ настоящую пору, почти уже не болѣе какъ географическій терминъ… Въ самомъ дѣлѣ, что такое теперь Австрія? Гдѣ она? Гдѣ центръ ея тяжести? Гдѣ средоточіе ея прежняго государственнаго, цѣлыми вѣками составлявшагося механизма? Гдѣ тотъ ключъ, которымъ онъ заводился, гдѣ то маховое колесо, которое приводило въ одновременное движеніе всѣ эти пружины, ремни и колеса, большія и малыя, каждое въ своемъ мѣстѣ и съ опредѣленною для каждаго скоростью? Ключъ не дѣйствуетъ, маховое колесо стоитъ, а непослушныя колеса своевольно вертятся, стучатъ, сталкиваются словно живыя… Въ томъ-то и дѣло, что всѣ повидимому бездушныя части, изъ которыхъ состояла Австрія, ожили, — отъ того для Австріи и наступаетъ смерть; всѣ погруженныя, казалось въ непробудный сонъ племена и народы, всѣ крупныя и мелкія политическія тѣла, уже какъ будто обращавшіяся въ удобный для государственной машины матеріалъ, — проснулись и возрождаются къ органической жизни… Механизмъ оказывается болѣе не пригоденъ: отъ того-то Австрія и перестаетъ быть. Вглядимся пристальнѣе. Мы уже не видимъ того политическаго единства въ разнообразіи, той древней государственной организаціи, которая собственно и носила названіе Австрійской имперіи и которой средоточіе было въ Вѣнѣ. Мы видимъ, напротивъ, самостоятельную и почти господствующую Венгрію, съ Пештомъ, какъ правительственнымъ центромъ Трансильваніи, Хорватіи и всего такъ-называемаго Тріединаго королевства, — съ цѣлою группою племенъ, которыя ведутъ свою тяжбу съ короной Св. Стефана, какъ будто и нѣтъ надъ нею никакой короны австрійскаго императора; мало того — Венгрія не скрываетъ, а почти явно заявляетъ стремленіе отмѣнить и послѣднюю связь съ старымъ строемъ Австрійской монархіи, т. е. делегацію своего сейма въ Вѣнѣ, затѣмъ перенести центръ имперіи въ Пештъ и, какъ объявляетъ вѣнская газета «Presse», «возобновить иностранную политику мадьярскаго короля Лудовцка I и Матвѣя Корвина». Мы видимъ далѣе Богемію или Чехію съ Мораванами, готовую воскресить блескъ короны Вячеслава; мы видимъ Штирію, Крайну, Каринтію, Истрію, Галицію, Тироль, даже нѣмецкія двѣ провинціи — всѣ съ притязаніями на личное-національное бытіе, — всѣ съ поползновеніями или обособиться, или примкнуть къ другимъ народнымъ и политическимъ сосѣднимъ организмамъ — германскому, русскому, италіянскому… И все это не только хочетъ жить, но и носитъ въ себѣ всѣ задатки жизни; все имѣетъ будущность, все влечется и движется въ разнообразныхъ направленіяхъ, — каждое въ свою сторону — и ни одно къ центру. Въ томъ-то именно и состоитъ вся разгадка положенія, что прежняго историческаго центра уже нѣтъ; онъ еще существуетъ какъ призракъ, какъ воспоминаніе, — но не какъ историческая власть и сила; его и быть не можетъ — этого средоточія политическаго единства имперіи, послѣ того какъ система дуализма раскроила единство монархіи на двѣ отдѣльныя, независимыя половины. Но дуализмъ только одна изъ преходящихъ формъ, въ которыхъ пробуетъ себя, сдвинутая съ своей исторической основы. Австрійская монархія, только послѣдствіе первоначальной причины. Причина же эта въ томъ, что Австріи, какъ Австріи, жить уже не чѣмъ. Механизмъ окончилъ свое служеніе; ему уже нѣтъ повода быть, въ виду оживившихся органическихъ элементовъ. Та историческая идея, которая приводила въ движеніе маховое колесо и, послушно съ нимъ, все стройное сцѣпленіе остальныхъ разнообразныхъ колесъ, уже изжита на вѣки. Остаются лишь обломки механизма, порванные или ослабшіе ремни и пружины, еще не убранные, еще сбивающіе съ толку людей и народы; еще хватаются за нихъ, обманываясь старыми воспоминаніями, мятущіяся племена, въ тщетной надеждѣ найти въ нихъ опору; еще сохраняются внѣшнія формы, привычки, преданія; еще не совсѣмъ вымерло въ сознаніи Европы политическое понятіе объ Австріи, еще носится ея стародавній историческій призракъ надъ міромъ, но это только призракъ, это не живая, дѣйствующая политическая сила, — призракъ, который не замедлитъ разсѣяться…
Никогда ни одно государство не представляло такого страннаго явленія, какъ современная Австрія. Когда роль историческаго механизма окончилась и понадобилось житъ, то никакой жизненной, творческой матеріи, Lebensstoff, какъ говорятъ Нѣмцы, въ наличности не оказалось. За недостаткомъ внутренней, свободно самоопредѣляющейся я развивающейся органической силы, Австрія сама себя сочиняетъ. Пошли въ ходъ ученыя умозрѣнія, тонкія дефиниціи, книжныя системы, отвлеченныя теоріи: какъ жить, какъ устроиться; придумывались и передумывались равныя «организаціи»; пробовались и примѣривались различныя конституціи — и всѣ разбивались въ прахъ при первомъ столкновеніи съ живою дѣйствительностью. Сегодня вновь сочиненная Австрія должна была завтра пересочиняться снова. Все что ни исходитъ теперь изъ мысли центральнаго вѣнскаго управленія, какой бы то ни былъ новый видъ организаціи, — все исходитъ мертворожденнымъ… Одинъ только живой результатъ даетъ каждая такая мертворожденная новая организація въ примѣненіи ея къ практикѣ: новый ущербъ австрійскому единству, новый подъемъ національной жизни въ различныхъ концахъ распадающагося состава. Каждая новая Попытка преобразовать и починить Австрію — наноситъ только новый ударъ древней монархіи и разбиваетъ въ дребезги послѣдніе остатки государственнаго механизма.
«Едва прошелъ годъ, говоритъ одинъ изъ органовъ австрійской печати, и ужъ партіи самыя разнообразныя возстаютъ противъ дуалистической системы… Не къ тому ли послужило довершеніе новаго зданія Австріи, чтобы пріютить въ немъ цѣлое шаривари національностей?… Если Австрія не успѣетъ сложиться въ видѣ монархической Швейцаріи. то австрійскимъ Нѣмцамъ позволительно безусловно предаться Германіи»… и т. д. Эти слова довольно вѣрно рисуютъ современное состояніе этой отставной, или вѣрнѣе, отставленной исторіею имперіи, но покуда еще съ мундиромъ, — имперіи, которая еще не знаетъ: сдѣлаться ли ей чѣмъ-то на манеръ Швейцаріи, или уже приходится распроститься совсѣмъ съ государственнымъ нарядомъ". Но если централизація, пробованная Бахомъ, оказалась для Австріи невозможною, а дуализмъ пагубнымъ, то федерализмъ убьетъ ее окончательно, потому что первымъ его дѣйствіемъ будетъ расторженіе Австріи на разныя, безконечно малыя группы, которыя если и соединятся, то вѣроятно не въ одинъ, а въ нѣсколько союзовъ, и во всякомъ случаѣ не въ формѣ австрійской имперіи…. Съ другой стороны, если нѣтъ надежды для Австріи устроиться въ видѣ Швейцаріи, оставаясь Австріей, /го точно также невозможно ей оставаться и Цислейтаніей. Ничто такъ не характеризуетъ современной — дѣлаемой и сочиняемой Австріи, какъ дтотъ забавный терминъ. Цислейтанія! Какая это новая страна — спрашиваютъ въ изумленіи австрійскіе же народы. Въ какомъ географическомъ лексиконѣ обрѣтается это названіе? Можетъ ли удержаться и получить жизненный смыслъ, среди разныхъ, полныхъ личной, индивидуальной жизни, національностей, такой абстрактный политическій миѳъ? Есть ли какая возможность вѣровать въ Цислейтанію? Не думаемъ, чтобы и сами цислейтанскіе министры, начиная съ сочинителя политическихъ миѳовъ, Бейста, и не исключая императора Франца-Іосифа, вѣрили въ Цислейтанію и принимали это дѣло рукъ своихъ за что-то органическое, нерукотворенное! Послѣ дѣленіе имперіи на двѣ половины: по ту сторону рѣки Лейты (Литавы) или Венгрію, и по сю сторону Лейты или «Цислейтанію», названіе «Австрія» этимъ самымъ уже упраздняется; а между тѣмъ и названіе «Цислейтанія» также не имѣетъ реальности, также упраздняется на практикѣ, несмотря на созданіе цѣлаго особаго министерства. Эта «Цислейтанія» задумана съ цѣлью объединенія второй, невенгерской половины имперіи, въ духѣ нѣмецкой національности. Но ни Чехія, ни Моравія, ни польская Галиція, ни Тироль, ни Крайня, ни одна почти изъ земель не венгерской группы, не признаютъ Цислейтаніи и не расположены повиноваться ея министерству. Изъ всѣхъ владѣній по ск" сторону Дейты только двѣ нѣмецкія провинціи, казалось, скорѣе другихъ должны бы усвоить себѣ новую организацію, но и ихъ охватываетъ духъ оппозиціи. Такимъ образомъ, Цислейтаніею въ настоящемъ смыслѣ слова оказывается одна Вѣна. Вѣна уже болѣе не правительственный центръ, — ибо настоящій центръ государственной тяжести — въ Пештѣ; не столица имперіи, ибо Венгрія не признаетъ Вѣну за свою столицу; не столица и другой половины монархіи, ибо въ этой другой половинѣ для Богеміи столицею Прага, для Галиціи Львовъ, для Брайны Любляна, и т. д.: Вѣна теперь не болѣе какъ столица Цислейтаніи, и вся Цислейтанія въ ней.
Къ довершенію общей картины современнаго состоянія Австріи, нельзя не упомянуть о томъ, что «распаденіе монархіи» стало обычнымъ предметомъ всѣхъ, бесѣдъ, толковъ и разсужденій — въ публичныхъ собраніяхъ, на трибунахъ, на каѳедрахъ и въ печати. Всѣ газетныя статьи не болѣе какъ варіаціи на эту тему. О «распаденіи» говорятъ, какъ о дѣлѣ болѣе чѣмъ возможномъ, не впадая въ отчаяніе, не рискуя прослыть за измѣнника, не огорчая ничьего національнаго чувства, не оскорбляя никого, кромѣ развѣ небольшой группы людей, еще суевѣрно придерживающихся преданія, еще не разставшихся съ старыми привычками, воспоминаніями, упованіями и надеждами. Таковы, напримѣръ, всѣ австрійскіе аристократы нѣмецкаго, а также и ненѣмецкаго происхожденія, но отрекшіеся отъ своей національности и для которыхъ отечественный центръ — вѣнскій Гофбургъ; таковы также всѣ чиновники — достойное издѣліе австрійскаго государственнаго механизма, безнародное племя, не знающее и не признающее никакой другой національности, кромѣ предписанной начальствомъ. Но аристократы, вѣрные старинѣ, не пригодны для настоящей эпохи, не ловки и не способны на сдѣлки съ новымъ временемъ, на быстрыя политическія превращенія. Поэтому и понадобился во главу управленія иностранецъ, каковымъ и явился Саксонецъ Бейстъ; — поэтому и подобралъ онъ себѣ цислейтанское министерство частію изъ отступниковъ своей народности, какъ Искра и другіе; частью изъ профессоровъ, людей отвлеченныхъ, отрѣшенныхъ отъ всякой жизненной почвы, сторонниковъ безусловнаго абстрактнаго прогресса и потому наклонныхъ къ деспотизму, — какъ это всегда бываетъ у теоретиковъ, не уважающихъ правъ дѣйствительности и презирающихъ указанія практики…
И вотъ, надъ живыми и порывающимися къ жизни народными организмами высится теперь въ Вѣнѣ, еще въ мундирѣ имперіи, какой-то сфабрикованный, политическій, бездушный и безсильный снарядъ власти и управленія, именуемый «Цислейтанія». Снарядъ окружаютъ мастера — иностранцы, ренегаты, и доктринеры, — всѣ своего рода нигилисты относительно народности и религіи, т. е. всего, что есть наиболѣе жизненнаго, зиждительнаго и могущественнаго въ мірѣ. Замѣтимъ кстати, что наиревностными Австрійцами и представителями австрійской интеллигенціи являются теперь Евреи: въ ихъ рукахъ почти вся вѣнская пресса; ихъ вліяніе преобладаетъ въ цислейтанской столицѣ! Патріотизмъ новѣйшихъ Австрійцевъ — патріотизмъ нигилистовъ: такъ оно и должно было быть по логическому ходу вещей, — такъ оно есть и на дѣлѣ. Въ ту самую минуту, какъ совершается расторженіе имперіи на разныя группы, образующіяся на началахъ народности и вѣроисповѣданія, — цислейтанское министерство, не имѣя корней ни въ какой національной и религіозной почвѣ, издаетъ декреты, подтачивающіе всѣ вѣковыя историческія основы Австрійской монархіи. Оно разрываетъ связь имперіи съ Римомъ, не справляясь съ чувствами и желаніями ея католическаго населенія; оно воздвигаетъ гоненіе на духовенство во имя принциповъ свободы, не сообразивъ, что такого освобожденія вовсе не домогаются пока ни Чехія, ни Галиція, ни другія страны, гдѣ народность находитъ себѣ въ духовенствѣ опору; оно деспотически навязываетъ племенамъ, воспитаннымъ долгою церковною жизнью и въ ней пребывающимъ (напримѣръ Тиролю), презрѣніе къ требованіямъ церкви, хоть бы относительно браковъ. Очевидно, что весь этотъ цислейтанско-жидовскій либерализмъ, окружающій теперь его апостольское величество, потомка Габсбурговъ, воплощенное преданіе Австрійской монархіи, императора Франца-Іосифа, — нисколько не есть выраженіе народнымъ потребностей, — ни тѣмъ менѣе поступательное движеніе впередъ самой религіозной мысли. Несмотря на восторгъ Вѣны, цислейтанскіе либеральные декреты почти отринуты племенами, для которыхъ теперь самый насущный вопросъ: свобода и полноправность, національности, отвергаемыя цислейтанскими libres-penseurs!
Многіе сравниваютъ, — и это сравненіе въ большомъ ходу, — Австрію съ Турціей. Это не совсѣмъ вѣрно: Турція — разлагающійся трупъ, а Австрія — развинтившійся, поломанный механизмъ. Въ Турціи была и еще есть національная и религіозная оттоманская стихія, а въ Австріи своей австрійской, національной и религіозной стихіи — не обрѣтается. Турція изнемогаетъ подъ бременемъ задачи: примирить свою мусульманскую стихію, въ лицѣ Турокъ, съ христіанскою стихіей, въ лицѣ своихъ подданныхъ Славянъ и Грековъ; въ Австріи же вопросъ не о содержаніи, а о формѣ государственнаго существованія, несовмѣстной съ оживившимися органическими элементами. Въ Турціи предстоитъ борьба — тяжелая, долгая, кровавая борьба христіанъ съ магометанскимъ игомъ, — и Османъ, можно думать, не отдастъ своего владычества дешево, а истощитъ всѣ силы въ послѣднемъ бою; Австріи, чтобы погибнуть, даже и не нужно подобной борьбы: она можетъ просто уничтожиться de facto uh перестать быть, обанкрутившись окончательно съ своимъ государственнымъ механизмомъ, признавъ по необходимости несостоятельность всѣхъ своихъ попытокъ переустройства, придя наконецъ втупикъ, упершись въ стѣну на пути своихъ реорганизацій. Все зависитъ отъ взаимнаго соглашенія разныхъ политическихъ группъ имперіи между собою…
Въ настоящее время Австрія не болѣе какъ политическій предразсудокъ. Пора наконецъ европейскимъ правительствамъ сознать эту истину. Пора наконецъ догадаться о томъ и различнымъ національнымъ организмамъ, числящимся въ составѣ Австрійской имперіи, и раздѣлаться съ предразсудкомъ, еще угнетающимъ и сбивающимъ съ толку ихъ политическую мысль… Или они не видятъ, что они уже и теперь составляютъ не Австрію, передовую державу Западной Европы, а Европу Восточную, доселѣ не признанную и не понимаемую Западомъ? Къ этой восточной Европѣ принадлежитъ и Россія…