А. А. КОРИНФСКІЙ.
правитьО СѢВЕРНОМЪ ЛѢСѢ.
правитьПоэзія задумчивыхъ, таинственныхъ лѣсовъ
Зоветъ меня призывами безвѣстныхъ голосовъ, —
Зоветъ меня, влечетъ меня и нѣжитъ, и томитъ,
И пѣснями, и сказками, и думами даритъ.
Иду я съ ней, спѣшу за ней подъ сѣнь родныхъ дубравъ, —
Она мнѣ шепчетъ пошептомъ волнующихся травъ;
Надъ нами съ неба до-земи — зеленые шатры,
Подъ нами — мхи, что пестрые, цвѣтистые ковры.
И шумы отдаленные, и тишь, и темь, и свѣтъ;
И зрѣютъ думы свѣтлыя — молвѣ лѣсной въ отвѣтъ.
А вѣщая поэзія изъ чуткой тишины
Аукается съ памятью далекой старины,
Влечетъ меня призывами родныхъ мнѣ голосовъ
Подъ своды тиховѣйные задумчивыхъ лѣсовъ…
Подъ снѣжнымъ наметомъ журча цѣлый день,
Про вешнія зори, про лѣтнюю сѣнь,
Про знойнаго солнца живые лучи
Поютъ мнѣ живые лѣсные ключи…
О томъ, что внизу — глубоко подъ землёй,
Во славу природы безсмертно-живой,
Грядущія, новыя, силы растутъ, —
Лѣсные ключи, не смолкая, поютъ…
И сердце — ихъ радостной пѣснѣ въ отвѣтъ —
Невольно имъ шлетъ свой безмолвный привѣтъ;
И блещутъ въ немъ яркаго солнца лучи,
Подъ снѣгомъ тоски — бьютъ живые ключи…
Лѣсъ говоритъ со мной безмолвіемъ своимъ;
Я пробуждаюсь въ немъ отъ смутнаго томленья,
Которымъ жизнь меня окутала, какъ дымъ,
И память прошлаго одѣла сномъ забвенья…
Иду и жду чудесъ… Мнѣ кажется, что вотъ —
Раздвинется навѣсъ вѣтвей темнозеленыхъ,
Сама Природа-мать навстрѣчу мнѣ пойдетъ
Изъ терема своихъ палатъ многоколонныхъ.
И мнится: съ ней и въ ней всѣ пращуры моі!
Пройдутъ передо мной, богатыри лѣсные,
И я почувствую себя въ кругу семьи —
Живущимъ не теперь, а тамъ — въ вѣка иные, —
Въ тѣ дни, когда грозилъ забытымъ предкамъ врагъ,
Внося огонь и мечъ въ ихъ мирныя селенья,
И, покидая свой прадѣдовскій очагъ,
Искали пахари въ лѣсахъ себѣ спасенья…
И лѣсъ ихъ укрывалъ въ привѣтливой тѣни
Отъ взора жадныхъ глазъ насилія лихого;
И новыхъ очаговъ священные огни
Въ честь праотцевъ-боговъ не угасали снова;
И веси новыя, и новыя поля
Среди лѣсной глуши взростали годъ отъ года
Тамъ, гдѣ еще во-вѣкъ не слышала земля
Молитвъ землей вскормленнаго народа…
Тишина… Но сколько звуковъ,
Сколько шумовъ слышно мнѣ
Въ этой томной, въ этой влажной,
Необъятной тишинѣ!
Чу, плыветъ напѣвъ неясный,
Чей-то сладостный напѣвъ.
Громче, ближе… То не пѣсня-ль
Дивъ лѣсныхъ, русалокъ-дѣвъ?
Гукнулъ филинъ въ темной чащѣ,
Дятелъ стукнулъ на суку;
Гдѣ-то въ хвоѣ затерялось
Сиротливое «ку-ку!»…
Смолкло всё… Нежданный хохотъ
Прокатился по пути…
То не Лѣшій-ли грозится
Мнѣ дорогу перейти?
Такъ и есть… Тропа лѣсная —
Вся прямая, какъ стрѣла —
Влѣво, вправо изогнулась,
Въ логъ заросшій повела…
Стой! Назадъ!.. Правѣй… Лѣвѣе!..
Перекрёстокъ трехъ дорогъ…
Наугадъ пойдешь, и снова —
Предъ тобою тотъ же логъ.
Какъ тутъ быть! Какъ не повѣрить
Всякимъ чудищамъ лѣснымъ!
«Чуръ меня, лѣсная нечисть!
Проходи путёмъ своимъ!»
И — знакомая тропинка,
Какъ живая, предо мной, —
Отъ ходовъ непроторёныхъ
Убѣгаетъ вдаль стрѣлой.
Нѣтъ слѣда отъ навожденья!
Да и не было его, —
Только «Чуръ меня!» все шепчешь —
Самъ не зная, отчего.
Тишина… Но сколько шумовъ,
Сколько звуковъ слышно мнѣ
Въ этой вѣщей, въ этой грозной,
Суевѣрной тишинѣ!..
Весь, весь серебряный, — съ шатра своихъ вершинъ
До глубины корней, укрытыхъ подъ снѣгами…
Стоитъ онъ, сѣверный могучій исполинъ,
Закованный пигмеями-врагами.
Они подстерегли его отрадный сонъ,
Собрали полчища несмѣтныя безъ счета,
И кинулись къ нему стремглавъ, со всѣхъ сторонъ,
И вмигъ богатыря опутали въ тенёта…
Проснулся старый лѣсъ и видшь: не избыть
Ему лихой бѣды негаданнаго плѣна, —
Что взяли верхъ враги (лѣсная волчья сыть!).
Что выдалъ сонъ его, какъ черная измѣна…
Ликуетъ вражья рать, бахвалится въ глаза
Своею силою, невѣдомой дотолѣ: —
«Что, старый! Что, сѣдой! Гдѣ вся твоя гроза?
Не вырваться тебѣ! Сгноимъ тебя въ неволѣ!..»
Охъ, показалъ бы имъ, какъ прежде, богатырь,
Что въ немъ еще кипитъ кровь волею живучей,
Что можетъ разбудить собой всю даль, всю ширь,
Какъ буря роковой — кличъ стараго могучій!..
Разсыпалась бы вся, какъ листья, вражья рать
Отъ посвиста его, костьми-бъ легла отъ взгляда, —
Да путы тяжелы: рѣсницъ не приподнять,
Ни устъ не разомкнуть, — какъ ни томитъ досада!..
«Что, старый! Что, сѣдой!..» И вотъ — взмолился лѣсъ
Своей сестрѣ Веснѣ… А та ужъ — на помогу
Сама къ нему спѣшитъ изъ терема небесъ;
Ручьи подснѣжные торятъ красѣ дорогу.
Вотъ-вотъ и мать-Земля вздохнетъ въ отвѣтъ ключамъ,
И — заструится паръ съ корней къ сѣдымъ вершинамъ;
Тенёта отряхнувъ слезами по вѣтвямъ,
Лѣсъ встрѣтится съ Весной свободнымъ исполиномъ…
«Иди, сестра, иди!» — онъ тихо шепчетъ ей —
Не въ силахъ ни вздохнуть, ни шевельнуть вѣтвями,
Серебряными весь опутанный цѣпями,
Весь, весь серебряный — съ вершинъ и до корней…
Какъ знать, — быть можетъ, прежде здѣсь,
Гдѣ — сосны, рытвины да пни,
Стояла пращурова весь;
Быть можетъ, къ ней, въ былые дни
На вѣче людъ стекался весь…
Быть можетъ, здѣсь, въ сѣдую старъ,
Завѣты праотцевъ храня,
Какой-нибудь полудикарь —
Въ своемъ роду и жрецъ, и царь —
Вершилъ свой судъ при свѣтѣ дня…
Быть можетъ, здѣсь своимъ богамъ
Молился кто-нибудь изъ нихъ —
Безвѣстныхъ пращуровъ моихъ,
И слылъ весь міръ у нихъ за храмъ
При яркомъ блескѣ звѣздъ ночныхъ…
Быть можетъ, тамъ — гдѣ очеретъ
Тѣснится берегомъ къ рѣкѣ,
Водили дѣвы хороводъ,
И пѣлъ исчезнувшій народъ
На позабытомъ языкѣ…
Быть можетъ, вторгся ворогъ-лютъ
И мигомъ стеръ съ лица земли
Все, что годами строилъ трудъ,
И — годы долгіе прошли,
И выросъ лѣсъ изъ праха тутъ…
Быть можетъ, здѣсь — въ глуши лѣсной,
Подъ этой тысячью ковровъ
Смолистой хвои — предокъ мой,
Угрюмый сынъ сѣдыхъ вѣковъ,
Лежитъ костьми въ землѣ сырой…
Быть можетъ, сосны мнѣ сейчасъ
Его устами говорятъ,
О томъ, что мать-Природа насъ
Взростила вмѣстѣ, заурядъ —
Его, меня и «Божій садъ»…
О томъ, что вновь пройдутъ года,
И — всѣ умрутъ, кто жаждетъ жить;
Природа-жъ будетъ, какъ всегда,
И смерть нести, и жизнь дарить,
И не исчезнетъ никогда…
Январь — февраль 1899 г.