Сочиненія И. С. Аксакова. Томъ третій.
Польскій вопросъ и Западно-Русское дѣло. Еврейскій Вопросъ. 1860—1886
Статьи изъ «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси»
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1886.
Изъ газетъ «Москва» и «Москвичъ» 1867 года.
правитьО связи вѣроисповѣднаго вопроса съ народнымъ въ Сѣверозападномъ краѣ.
правитьНовая редакція, въ распоряженіе которой поступилъ недавно «Виленскій Вѣстникъ», настаиваетъ съ особенною силою и рѣшительностію, что вѣроисповѣдный вопросъ съ народнымъ вопросомъ въ Сѣверозападномъ краѣ не имѣетъ связи. Чтобы обрусить край, вовсе нѣтъ надобности, по мнѣнію газеты, затрогивать вопросы объ особенномъ значеніи, которое имѣютъ тамъ еврейство и католичество; обрусѣніе, и притомъ обрусѣніе полнѣйшее, можетъ быть достигнуто и безъ этого. Касаться этихъ вопросовъ было бы, по мнѣнію газеты, даже не безвредно для дѣла и не безопасно; «это значило бы, говоритъ она, приводить въ отчаяніе всѣхъ Поляковъ и Евреевъ, искренно желающихъ обрусѣнія, — значило бы производить только раздраженіе».
Еслибы подобное заявленіе высказано было петербургскою «Вѣстью», намекъ былъ бы понятенъ. Въ запугиваньи общественнымъ раздраженіемъ мы прочитали бы совѣтъ правительству взяться снова за примирительную политику, которой съ успѣхомъ столь плачевнымъ слѣдовали мы передъ появленіемъ и въ самомъ началѣ мятежа. Въ указаніяхъ на искреннія желанія Поляковъ и Евреевъ стать Русскими видѣли бы мы наставленіе, что полнымъ обрусѣніемъ достаточно признать одну внѣшнюю покорность и наружныя изъявленія преданности. И наконецъ, что самое главное, вполнѣ объяснялось бы намъ все это понятнымъ, со стороны извѣстной партіи, желаніемъ побудить правительство, если не къ прямой, то къ косвенной отмѣнѣ указа 10 декабря 1865 г. Іереміады объ отчаяніи и раздраженіи, повидимому столь сочувственныя плану обрусѣнія, были бы только искусною подготовкой къ особеннымъ остроумнымъ толкованіямъ мысли, выраженной въ этомъ указѣ. Въ самомъ дѣлѣ, указъ 10 декабря поставляетъ непремѣннымъ условіемъ, чтобы имѣнія въ Западномъ краѣ, назначенныя къ' обязательной продажѣ, переходили не иначе какъ въ руки лицъ православнаго или протестантскаго исповѣданія, но никакъ не католическаго и не еврейскаго; и это условіе поставлено, очевидно, какъ средство къ дѣйствительному и успѣшнѣйшему обрусѣнію края. Но когда бы признано было, что обрусѣніе вовсе не нуждается ни въ какихъ соображеніяхъ о вѣроисповѣданіи, — далеко ли отсюда перейти къ мысли, что для безпрепятственнаго пріобрѣтенія имѣній въ компрометтированныхъ губерніяхъ достаточно Поляку или даже Еврею запастись только аттестатомъ о своей благонадежности? Выдача подобныхъ аттестатовъ не составитъ для мѣстной администраціи затрудненія, особенно если она будетъ принимать во вниманіе «искреннія желанія» покупщиковъ быть Русскими.
То что было бы вполнѣ понятно и умѣстно въ «Вѣсти», газетѣ частной и притомъ неизвѣстно къ какой народности принадлежащей, не вполнѣ понятно и едвали умѣстно въ оффиціальномъ мѣстномъ Органѣ, который долженъ служить болѣе или менѣе точнымъ отраженіемъ правительственныхъ взглядовъ вообще и взглядовъ мѣстной администраціи въ частности. Какъ согласили бы мы тогда эти воззрѣнія (еслибы они были дѣйствительно таковы, каковыми кажутся и не могутъ не казаться) съ непремѣнною правительственною волею, выраженною въ указѣ 10 декабря? Какъ согласили бы мы ихъ потомъ съ подтвердительными обѣщаніями, которыя торжественно высказаны были новымъ генералъ-губернаторомъ Сѣверозападнаго края, что «всѣ указы, всѣ правительственныя распоряженія будутъ непремѣнно исполнены»? И наконецъ, въ какомъ смыслѣ должны были бы мы разумѣть тогда увѣренія самой редакціи «Виленскаго Вѣстника» о томъ, что «судьбы края рѣшены и предопредѣлены безповоротно».
Каждому истинному Русскому должно быть ясно до послѣдней очевидности, и виленской газетѣ не менѣе чѣмъ кому другому, что для обрусѣнія Западнаго края недостаточно однихъ добрыхъ желаній, кѣмъ бы ни были они высказываемы, и какъ бы даже ни были они искренни; что для удостовѣренія притомъ въ искренности этихъ желаній не достаточно однихъ словесныхъ завѣреній, какъ бы ни были они льстивы и благовидны. Недостаточно для этого и одной внѣшней покорности; недостаточно даже и того, чтобы лице не было болѣе или менѣе явнымъ образомъ компрометтировано мятежомъ и не оказывало ему сочувствія въ томъ или другомъ видѣ; недостаточно, наконецъ, еслибы даже оказываемо было этимъ лицомъ, во время мятежа, содѣйствіе власти. Довѣріе было нарушаемо и оскорбляемо слишкомъ неоднократно и слишкомъ вѣроломно: право на возвращеніе довѣрія можетъ быть заслужено не словесными заявленіями и вовсе притомъ не жалобами на мѣстныя распоряженія, направленныя противъ непріязненныхъ элементовъ. Довѣріе тогда только могло бы быть возвращено, и тому только, кто оказалъ бы прямое и добровольное содѣйствіе къ радикальному истребленію мятежно-польской заразы, — содѣйствіе не на словахъ, а на дѣлѣ, и на дѣлѣ такомъ, которое ставило бы дѣятеля въ положеніе безповоротное, отнимая у него всякую физическую и нравственную возможность вернуться къ мятежнымъ затѣямъ.
Таковы ли тѣ желанія, успокоенію которыхъ виленская газета считаетъ долгомъ содѣйствовать? И кто таковы тѣ лица, которыя одушевлены столь похвальными желаніями? Редакція ихъ не называетъ, да по нашему мнѣнію она затруднилась бы и дать желаемыя указанія. Выходки е Вѣсти", крики иностранныхъ газетъ, двусмысленное молчаніе мѣстнаго католическаго дворянства и духовенства и не менѣе двусмысленные ихъ адресы не даютъ, кажется, большихъ поводовъ сомнѣваться въ томъ, каково истинное расположеніе этихъ двухъ классовъ. Да можемъ ли и ожидать иного? Настроеніе цѣлаго общественнаго класса, подготовленное вѣками, вновь взращенное ошибочнымъ благодушіемъ одного царствованія и не менѣе благодушною довѣрчивостью двухъ другихъ, не можетъ измѣниться въ одинъ-два года, въ особенности когда оно съ разныхъ сторонъ находитъ себѣ еще духовную поддержку и ободреніе. Предположить столь внезапное внутреннее перерожденіе, и притомъ при данныхъ обстоятельствахъ, значило бы предположить психологическую невозможность. А если такъ, то желанія, высказываемыя извѣстною партіей, должны бы служить намъ лучшимъ указаніемъ, что для огражденія нашихъ интересовъ мы должны держаться совершенно противнаго тому, чего она отъ насъ требуетъ, — и именно того самаго, чѣмъ она не довольна и чѣмъ опасаемся мы оскорбить ея раздражительность.
Раздраженіе Поляковъ и Евреевъ! Оффиціальный мѣстный органъ задается опасеніемъ — какъ бы не оскорбить щекотливую раздражительность классовъ намъ отчасти враждебныхъ, отчасти сомнительныхъ; во всеуслышаніе провозглашаетъ это опасеніе и обѣщаетъ на будущее время всевозможную осторожность въ этомъ отношеніи. И между тѣмъ ни слова, ни мысли о томъ, какъ можетъ подѣйствовать это на населеніе русское и православное, на то самое, которое на своихъ плечахъ вынесло всю тяжесть четырехвѣковаго польскаго гнета, и которое одно своею неустанною борьбой сохранило для насъ въ этомъ краѣ Россію!
Въ самомъ дѣлѣ, что долженъ подумать о такомъ заявленіи оффиціальной газеты Бѣлорусскій православный народъ и православное духовенство? Какъ они должны къ нему отнестись, что изъ него заключить и чего послѣ него ожидать? Къ какимъ выводамъ въ частности должны придти и тѣ новообращенные въ православіе, которые въ числѣ нѣсколькихъ тысячъ выведены изъ латинства въ послѣдніе годы? Не должны ли будутъ они заключить, что правительство, а съ тѣмъ вмѣстѣ и общество (представляемое въ томъ краѣ правительствомъ же) прямо осуждаютъ ихъ поступокъ? Не дается ли этимъ даже косвенное понужденіе къ обратному ихъ совращенію въ латинство, чѣмъ конечно и не замедлятъ воспользоваться ксендзы, и къ чему заявленія оффиціальной газеты даютъ достаточный поводъ? И наконецъ, какой злой насмѣшкѣ подвергается этимъ высоко-честный поступокъ князя Друцкаго-Любецкаго и самое его объясненіе, столь откровенное, столь прочувствованное и столь вѣрно опредѣляющее связь, въ какой стоитъ полонизмъ съ католичествомъ! Мало того, что замѣчательное обращеніе князя Друцкаго-Любецкаго и объясненіе, которымъ оно сопровождалось, встрѣчено было у насъ почти совершеннымъ равнодушіемъ, тогда какъ по настоящему должны были бы не два, а цѣлыя двѣ тысячи адресовъ полетѣть къ нему съ выраженіями сочувствія, — не доставало одного, чтобъ оффиціальная русская печать отнеслась къ нему еще съ косвеннымъ укоромъ и обличеніемъ! Остается ожидать послѣдняго, чтобы оффиціальная газета вступила съ нимъ въ прямое препирательство. Оно было бы такъ естественно: тогда какъ князь Друцкой-Любецкій утверждаетъ, и вполнѣ справедливо, что строгая преданность католицизму не совмѣстна не только съ русскою національностью, но даже почти съ искреннимъ русскимъ подданствомъ, «Виленскій Вѣстникъ» предполагаетъ наоборотъ — что католицизмъ вмѣстѣ съ еврействомъ нисколько не препятствуютъ не только искреннему подданству, но примиряются даже съ русскою національностью.
Отнимая одинъ изъ признаковъ, которымъ характеризуется русская народность въ Западномъ краѣ, «Виленскій Вѣстникъ» не указываетъ никакого другаго въ замѣнъ; онъ ограничивается словомъ обрусѣніе, оставляя собственной догадливости читателей наполнить какимъ угодно опредѣленнымъ смысломъ это слово, само по себѣ ничего не говорящее. Къ чести газеты мы хотимъ предположить, что обрусѣніе не есть у нея одна пустая фраза; что съ этого понятія снимаетъ она вѣроисповѣдный признакъ не изъ одного угодничества передъ извѣстною партіей, а потому что понятіе кажется ей довольно полнымъ и безъ этого. Полагаемъ именно, газета увлеклась тѣмъ мнѣніемъ довольно распространеннымъ, что для понятія о народности достаточно если при немъ останется одно представленіе о народномъ языкѣ. Обрусѣніе — это есть всеобщее усвоеніе русскаго языка, введеніе его во всеобщее употребленіе: вотъ какъ понимается этотъ терминъ виленскою газетой, или онъ ею никакъ не понимается.
Дѣйствительно, распространеніе языка есть одинъ изъ признаковъ распространенія народности. Во многихъ случаяхъ это есть даже одинъ и единственный признакъ, и именно у народовъ дикихъ, не вкусившихъ просвѣщенія, стоящихъ на нижайшей степени развитія. Для такихъ народовъ въ языкѣ вся народность; сосредоточенно и непосредственно заключены въ немъ всѣ немногосложныя духовныя начала, которыми живетъ такой народъ: здѣсь и поэзія, и исторія, и бытовое воззрѣніе, и религія, и законодательство. Усвоеніе такимъ народомъ, или точнѣе — племенемъ какого-нибудь чужаго языка равнозначительно забвенію собственной народности и подчиненію чужой. Но не то у народовъ просвѣщенныхъ. Чѣмъ болѣе развито сознаніе народа, чѣмъ многообразнѣе и богаче его начала, тѣмъ болѣе и болѣе языкъ теряетъ свое первобытное значеніе непосредственнаго народнаго выраженія, тѣмъ болѣе и болѣе пріобрѣтаетъ онъ чисто-служебное значеніе и обращается во внѣшнее орудіе мысли. Связь между нимъ и духовными началами, которыми живетъ народъ, разрывается; одно не указываетъ необходимо на другое и не заключается въ другомъ. Языкъ можетъ стать даже въ совершенно независимое отношеніе къ народности и къ ней постороннее. Сѣверо-Американцы, безъ сомнѣнія, не суть только Англичане въ другомъ государствѣ: они суть народъ, и народъ весьма богатый духовно, такъ же какъ и вещественно, и однако у нихъ нѣтъ своего народнаго языка.
Приложимъ эти понятія и къ нашему вопросу. Согласимся на минуту, что распространеніе русскаго языка въ Западномъ краѣ есть средство совершенно достаточное къ тому, чтобы духовно преобразить все что есть тамъ чуждаго намъ или враждебнаго, и сплотить съ нами вмѣстѣ въ одно не только политическое, но и духовное цѣлое. На кого воздѣйствуетъ тамъ преобразующая сила языка и какимъ процессомъ?
Вопервыхъ, огромная масса Бѣлорусскаго народа говоритъ и безъ того русскимъ языкомъ. Слѣдовательно, средство это здѣсь ни къ чему, и если можно сдѣлать изъ него употребленіе, то развѣ въ смыслѣ постепеннаго сглаживанія мелкихъ особенностей въ говорѣ. Остаются дѣйствительно разноязычные намъ: клочки Литвы и Жмуди, плотная масса Евреевъ, и наконецъ разбросанныя тамъ и здѣсь польская шляхта и духовенство. Слѣдовательно распространеніемъ русскаго языка мы будемъ дѣйствовать на нихъ. Но какимъ образомъ?
Введемъ ли мы всюду свой языкъ въ оффиціальное употребленіе: это уже и есть. Потребуемъ, чтобы на улицахъ, и во всѣхъ вообще публичныхъ мѣстахъ, слышалось и виднѣлось употребленіе только нашего языка? Отчасти есть уже и это. Но это не помѣшаетъ существованію чужаго языка въ домашнемъ употребленіи. Употребимъ ли мы наконецъ языкъ свой въ орудіе общественнаго воспитанія: это средство вѣрнѣе другихъ, но само по себѣ не въ силахъ опять изгнать чужой языкъ изъ употребленія домашняго. И наконецъ, еслибы даже изгнало, сколь великъ былъ бы нашъ выигрышъ? Въ языкѣ вся народность Жмуди, Евреевъ, Поляковъ? Въ немъ всѣ ихъ мятежныя побужденія? Ничего не значитъ здѣсь ни исторія, ни преданія ею созданныя, ни особыя начала, вытекающія изъ этихъ преданій, и такъ или иначе просящіяся въ жизнь, требующія своего осуществленія, сознательнаго или безсознательнаго?
Но развѣ понятія и побужденія, переданныя народу исторіею и имъ духовно усвоенныя, не могутъ существовать при употребленіи одного языка точно такъ же какъ при употребленіи другаго, и выражаться на русскомъ языкѣ столь же совершенно, какъ и на польскомъ, литовскомъ или старомъ еврейскомъ? Языкъ самъ по себѣ развѣ можетъ дать въ этомъ случаѣ какой-нибудь отпоръ? Развѣ не есть онъ орудіе одинаково послушное для одной точно такъ же, какъ и для другой политической доктрины, для однихъ точно также, какъ и для другихъ національныхъ стремленій, для любви въ отношеніи къ намъ точно такъ же, какъ и для ненависти иль презрѣнія?
Да будетъ же ясно виленской газетѣ, что самъ по себѣ русскій языкъ не вполнѣ достаточенъ къ тому, чтобы мы могли сроднить съ собою національности польскую, еврейскую, литовскую и даже ту часть бѣлорусской, которая дѣятельно причастилась польскаго духа. Не противъ одного языка мы должны бороться, и не посредствомъ одного языка. Намъ приходится бороться противъ духовныхъ началъ, большею частію равнодушныхъ къ языку, и противъ цѣлой системы всевозможныхъ духовныхъ отправленій, создавшейся на этихъ началахъ. Этимъ началамъ мы должны противопоставить свои собственныя и успѣть внушить къ нимъ уваженіе, заставить признать ихъ превосходство; мы должны, по крайней мѣрѣ, укрѣпить и развить свои начала тамъ, гдѣ утвердились они не довольно крѣпко или сознаны не довольно ясно. Начала народности и самое ихъ сознаніе у народовъ образованныхъ выражаются не в самом языкѣ, но иногда при его посредствѣ. Это литература, много ли однако Гомеровъ или Тацитовъ въ нашей литературѣ, чтобы могли мы надѣяться на ея покоряющее вліяніе? Много ли въ ней самостоятельности и дѣльности, чтобы, привлечь къ ней вниманіе? И наконецъ, достаточно ли она сама народна? И такъ, чѣмъ же мы можемъ взятъ? Цѣлая область отвѣтовъ за этимъ вопросомъ, и цѣлая область новыхъ вопросовъ возникаетъ и теоретическихъ и практическихъ. Эти отвѣты и вопросы, впереди, но во всякомъ случаѣ не утверждайте же такъ рѣшительно, что съ вопросомъ народнымъ Западномъ краѣ вопросъ вѣроисповеданій стоитъ она внѣ связи, и что можно въ одно и то же время рѣшать первый и не признавать второй.