Поелику новѣйшіе писатели заимствовали отъ Римлянъ названіе сочиненія, о которомъ предлежитъ рѣчь, но значеніе коего столь далеко распространили, что оно содѣлалось неопредѣленнымъ: то мы лучше поступимъ, когда сперва отнесемся къ древнему значенію, а потомъ изъ онаго извлечемъ понятіе, какое теперь выражаемъ симъ наименованіемъ. Не обращаясь къ сомнительному словопроизводству, примѣтимъ только, что Римляне названіе Сатиры давали нѣкоторымъ поемамъ, въ коихъ глупости и пороки частныхъ лицъ и цѣлыхъ сословій остро, ѣдко, или ругательно описываемы и нѣсколько подробно въ отвратительномъ видѣ изображаемы были. Сатиры Гораціевы, Ювеналовы и Персіевы всѣмъ извѣстны, и оныя здѣсь какъ примѣры Римской Сатиры привесть можно. Римляне выдавали себя за изобрѣтателей сего рода поэмы[1]. Но какъ названія Satyrci, Satura или Satira суть древнѣе самаго Луцилія[2]; то изъ сего явствуетъ, что Гораціи только о формѣ Сатиры говоритъ, которую онѣ и оба послѣдователи его удержали. Енній, Пакувій, Барронъ и другіе такъ же писали поэмы, названные Сатирами, но оныя были другаго рода. Однако, не взирая паточныя свидѣтельства, теперь только нами приведенныя нѣкоторые изъ новѣйшихъ писателей почитаютъ Сатиру изобрѣтеніемъ Грековъ. Кому нужно подробное о семъ изслѣдованіе, того отсылаемъ къ Дриденову разсужденію о происхожденіи и успѣхѣ Сатиры[3].
Предоставляя критическое изслѣдованіе сего дѣла ученымъ, мы предложимъ только замѣчанія, кои откроютъ намъ настоящій источникъ, изъ котораго поэма сія происходитъ.
Исторія показываетъ, что при нѣкоторыхъ празднествахъ и торжественныхъ обрядахъ у Грековъ и Римланъ было въ обычаѣ веселить зрителей всякими смѣшными и ругательными рѣчьми. Сіе самое кажется мнѣ столь достопримѣчательнымъ, что я признаю за нужное изслѣдовать начало сего обычая. Знаніе мое къ тому недостаточно; однакожъ я постараюсь сдѣлать хотя то, что дозволяютъ мнѣ мои силы. Лукіанъ именно говоритъ, что ругательныя рѣчи составляли часть Бахусовыхъ празднованій и торжествъ. Но кажется, что таковыя ругательныя рѣчи и при многихъ другихъ празднествахъ употреблялись. Геродотъ въ 5 книгѣ повѣствуетъ, что у Епидавріанъ во время нѣкотораго торжественнаго жертвоприношенія: ликъ или хоръ пѣвцовъ несмѣлъ нападать ругательными словами на мущинъ, а только на женщинъ. Изъ сего усматриваемъ, что нѣкоторыя лица, а именно хоры, назначаемы были для таковыхъ порицаній и ѣдкихъ насмѣшекъ. Кажется, что хору въ нѣкоторые праздники особо поручаемо было увеселять народѣ многоразличными способами. Сіе самое, по всей вѣроятности, послужило началомъ комедіи. Ибо мы не только видимъ, что древнѣйшія комедіи Аристофановы имѣли основаніемъ своимъ порицаніе извѣстныхъ особъ; но также находимъ еще и въ Куркуліонѣ Плавтовомъ слѣды первоначальнаго рода комедіи въ томѣ, что между третьимъ и четвертымъ дѣйствіемъ выступаетъ хористъ и шутитъ надъ зрителями весьма язвительно.
Трудно сказать, по какому политическому или психологическому поводу вошелъ таковой обычай; но мы находимъ нѣчто сему подобное и у другихъ народовъ. Сатурнинскіе стихи древнихъ Римлянъ, и что Горацій называетъ fescenuinam licentiam, когда также во время празднествъ въ религіи относившихся пѣты или только сказываемы были ругательные стихи; поносительныя пѣсни простыхъ солдатъ, на счетъ полководцевъ ихъ пѣтыя и къ торжеству тріумфа принадлежавшія, показываютъ таковой же обычай. Къ сему причислимъ еще и празднества среднихъ временъ, бывшія при карнавалахъ или во время, масленицы; ибо мы находимъ притомъ шутовъ, которые всѣхъ съ ними встрѣчавшихся ругали поносными словами, а иногда и самымъ дѣломъ обижали. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ Германіи, лѣтъ семдесять или восемдесять тому назадъ, видны были еще того остатки. Можно предполагать, что притомъ было нѣчто такое, что съ колесницею Ѳесписа великое имѣло сходство, о которомъ заставляетъ меня догадываться оставшееся отъ тѣхъ временъ слово, выходящее теперь мало по малу изъ употребленія: прежде называлось въ Нѣмецкихъ Швейцарскихъ кантонахъ веселое шутовство въ собраніяхъ молодыхъ людей Гуггелфуре, и по производству сего слова видно, что были нанятые для кощунства шуты, на телегѣ по улицамъ возимые. Во время публичныхъ воинскихъ екзерцицій и при другихъ празднествахъ оставался даже до новѣйшихъ временъ въ нѣкоторыхъ Нѣмецкихъ провинціяхъ одинъ весьма древній обычай, а именно: нанятый шутъ съ дурацкою шапкою на головѣ и съ арлекинскимъ бичемъ въ рукѣ, сопровождая поѣздъ, ругалъ зрителей, и за то на него никто несердился. Сей на время празднества нанимаемый шутъ, по всей вѣроятности, подалъ поводъ къ арлекинскимъ и всякимъ шутовскимъ комедіямъ.
Мнѣ кажется, что сіи примѣчанія могутъ намъ подать нѣкоторое объясненіе о происхожденіи всѣхъ родовъ древней Сатиры. Народъ, совершенно еще грубый, но притомъ нѣсколько живой и веселой, въ радостныя празднества не умѣетъ сдѣлать себѣ лучшаго удовольствія, какъ дозволяя остроумнѣйшимъ въ обществѣ или собранія колкими шутками вызывать другѣ друга къ забавному спору, и тѣмъ увеселять все собраніе, стирающееся единственно о томъ, чтобы изъ сихъ шутокъ не вышло важнаго и въ самомъ дѣлѣ обиднаго спора. Сіе увеселеніе, обыкновенное для грубыхъ людей, существуетъ еще и по нынѣ во всѣхъ мѣстахъ, гдѣ токмо простой народъ имѣетъ еще довольно бодрости и живости забавлять себя такимъ образомъ.
Точно таковъ же былъ и первой, самой грубой видѣ Сатиры, коея начала ни Греки ни Римляне присвоить себѣ не могутъ; но по всему вѣроятію она есть общая всѣмъ народамъ земнаго шара, кои не слишкомъ великіе флегматики. По мѣрѣ какъ у народа водворяется исподоволь очищеніе нравовъ, оно также имѣетъ вліяніе и на Сатиру, равно какъ и на все прочее, ко нравамъ и обычаямъ относящееся. Тогда изъ сей первоначальной Сатиры происходятъ комедіи или другія сатирическія театральныя представленія, или такія сатирическія поэмы, какія сочиняемы Пакувіемъ и Енніемъ, или Варроновсная, или наконецъ Гораціевская Сатира, или другіе роды оной.
Теперь привыкли называть Сатирою все, что клонится въ осмѣянію нѣкоторыхъ лицѣ, или нѣкоторыхъ дѣяній, нравовъ и мнѣній.
И такъ можно вообще сказать, что Сатира, приѳмлемая за произведеніе вкуса, есть твореніе, въ которомъ глупости, пороки, предразсудки, злоупотребленія и другія для общества, въ коемъ мы живемъ, вредныя дѣла, основывающіяся на превратномъ образѣ мыслить и чувствовать, описываются важнымъ, но ѣдкимъ образомъ, или съ забавнымъ остроуміемъ и колкостію, и къ посрамленію людей въ народъ издаются съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ ихъ исправишь. Мы изъ Сатиры исключаемъ ругательныя или язвительныя нападенія на частныя лица, или сословія, кои токмо отъ личной вражды происходятъ и частное мщеніе въ предметѣ имѣютъ. Мы равно не видимъ, чтобы и такъ называемые Силли, у Грековъ бывшія именно ругательныя и въ отмщеніе писанныя поэмы, ѣдкія ямбическія стихотворенія Архилоховы {Архилохъ, Греческій стихотворецъ, около 29 Олимпіады жившій и у древнихъ почитавшійся единымъ изъ самыхъ первыхъ стихотворцевъ, былъ изобрѣтателемъ ямбической Сатиры. Горація (de Art poet. у. 79.) говоритъ: Archilochum proprio rabies armavit jambo. Сатиры сего Архилоха были чрезвычайно ѣдки и злости исполнены, и потому сдѣлались пословицею. Горацій ненаходитъ (см. Epod. VI) страшнѣе угрозы, какъ сія
Cave, cave! namque in malos asperrimus Parata tollo cornua;
Qualis Lycambae spretus infido gener.
Овидій то же самое говоритъ:
In te mihi liber jambus
Tiucta Lycambeo sanguine tela dabit.
Оба сіи мѣста относятся къ исторіи о Ликамбѣ, которой за Архилоха невыдалъ своей дочери Необулы, и за то столько терпѣлъ отъ его Сатиръ, что съ досады себя повѣсилъ. Изъ нѣкоторыхъ епиграммъ усматривается, что и три дочери сего столь оскорбленнаго отца послѣдовали его примѣру. Валерій Максимъ пишетъ, что книги Архилоховы у Лакедемонянъ запрещены были (Lacedaemoni lihros Archlochi е civitate sua exportare jusserunli).}, оды Гораціевы, въ моихъ нападаетъ онъ на Канидію и на другія лица самымъ враждебнымъ образомъ, или наконецъ собственно язвительныя епиграммы, коими Марціалъ мстилъ многимъ своимъ неприятелямъ, причислены быть могли къ Сатирамъ.
Здѣсь нужно вообще замѣтить, что Сатиры не имѣютъ собственной своей формы, такъ какъ другія творенія изящныхъ наукъ. Сатиры являются въ видѣ разговора, письма, исторіи, повествованія, епопеи, драмы и даже въ видѣ пѣсни. Мольеровъ Тартюфъ, Сервантовъ Донъ-Кишотъ, Свифтова Сказка о бочкѣ и проч., суть истинныя Сатиры. Однакожъ обычаемъ введено называть Тартюфа комедіею, Донъ-Кишота романомъ и другія Сатиры по ихъ формѣ, а не по содержанію. Нынѣ повсюду приписываютъ названіе Сатиры небольшимъ сатирическимъ сочиненіямъ, кои по формѣ или виду своему непринадлежатъ ни къ какому изъ обыкновеннаго классическаго рода твореній, ко вкусу относящихся.
Теперь надобно прервать сіи посторонніяя разсужденія и объяснить подробнѣй качество Сатиры.
Здѣсь прежде всего примѣтимъ, что содержаніемъ Сатиры бываетъ всегдашнее отступленіе отъ разума, вкуса, добродѣтели, отъ добропорядочнаго образа жизни, или наконецъ отъ самаго благонравія; каковое отступленіе притомъ должно быть довольно важно, чтобы охуждать его всенародно, дабы людей отъ него предохранить, или зараженныхъ сими слабостями и пороками отвести отъ оныхъ. Для Сатиры потребно, чтобъ отступленія сія были господствующія и такъ сказать вкоренившіяся въ сердцахъ народа; ибо единственный или изрѣдка повторяемый проступокъ противъ разума, вкуса, нравовъ и т. д. никакого благоразумнаго человѣка не побудитъ къ сочиненію Сатиры; но закоренѣлое зло, или слишкомъ распространившееся, всеконечно достойно уже сего труда. Мы бы неодобрили и такихъ Сатирѣ, коихъ предметѣ составляютъ частныхъ людей глупости или пороки, по дѣйствію своему не имѣющіе ощутительнаго вліянія на общество, Онъ, правда, служатъ къ увеселенію, и могутъ помѣщены быть между сочиненіями, коихъ вся цѣль состоитъ въ шуткѣ и забавѣ, и кои, по словамъ Горація, во время беззаботной досужности сочиняются для игры остроумными людьми (Cautamus vaeui Od. 1. 6. Vaeui sub umbra lusimus Od. 1, З2). Но къ сему роду Сатирѣ не причисляемъ мы тѣхъ, въ которыхъ бываютъ осмѣяны въ особенности одного человѣка глупости, содѣлавшіяся общими между извѣстнымъ какимъ либо сословіемъ людей, таковаго рода есть Гораціевъ Болтунѣ (Sat. кн I, стр. 9); ибо тогда Сатира, касается до всего сословія, и отъ того становится важною. Надобно также причислить къ малозначущимъ Сатирамъ и тѣ, коихъ содержаніе вовсе неотносится къ читателямъ, для которыхъ писаны, какъ то глупости самаго простаго народа, никогда нечитающаго, или ежели бы теперь кто нибудь, по примѣру Лукіана, сталъ писать Сатиры на Греческое о богахъ ученіе. Сей родъ, а равно и предыдущій, пусть всегда называютъ Сатирами; но мы причисляемъ его къ разряду единственно забавныхъ твореній, коихъ главная цѣль есть увеселеніе.
Самой главной предметъ Сатиры состоитъ въ томъ, чтобы препятствовать злу, какое она для содержанія своего избрала, чтобы зло сіе истребить, или по крайней мѣрѣ воспротивиться дальнѣйшему его распространенію, и чтобы людей отвратить отъ онаго. Ибо частная ненависть или злоба превращаетъ Сатиру нѣкоторымъ образомъ въ пасквиль (поносительное сочиненіе). Можетъ быть надлежало бы изъ сего исключить тотъ случай, когда, при самой патріотической враждѣ противъ великихъ злодѣевъ, нѣтъ другаго средства отмстить имъ за общество, какъ токмо предавъ ихъ всеобщему презрѣнію, или ѣдкому посмѣянію[4]. Но мы говоримъ здѣсь вообще, а не о частныхъ случаяхъ.
И такъ по причинѣ сея великія цѣли Сатира принадлежитъ къ самымъ важнымъ твореніямъ вкуса, и весьма бы уничижили ее, поставивъ въ число забавныхъ и увеселительныхъ произведеній, которымъ она по справедливости предпочтена быть должна. Истинная и хорошо обработанная Сатира есть весьма драгоцѣнное твореніе. Всякое безчиніе, господствующее въ разумѣ, или вкусѣ, либо въ нравахъ человѣка, и распространяющееся между народомъ или между цѣлыми сословіями, есть зло важное, и часто несравненно важнѣе какой либо скоропреходящей нужды или бѣдствія, коими люди только на время въ разсужденіи ихъ потребностей приводимы бываютъ въ печаль и страданіе. Сколь ни важными представляютъ себѣ нѣкоторыя заведенія, ко внѣшнему благосостоянію народа клонящіяся; однакожъ мы при точнѣйшемъ размышленіи о человѣческихъ нуждахъ всегда усматриваемъ, что внутренніе непорядки, въ разумѣ ли существуютъ оные, или въ самой волѣ, суть зло страшное, которое коль скоро увеличилось и распространилось, безвозвратно весь народъ подвергаетъ погибели. Весьма часто почитавшееся токмо смѣшнымъ имѣло самыя тяжкія послѣдствія для всего народа. Сія истина ни отъ какого размышляющаго наблюдателя не можетъ укрыться при чтеніи исторіи разныхъ народовъ. По сему, кто можетъ отвести народъ, или единое какое сословіе въ гражданскомъ обществѣ, отъ дурачествъ, то есть отъ пагубнаго удаленія отъ природы и разума, тотъ ему оказываетъ важное благодѣяніе. Но о дѣйствіи Сатиры будетъ говорено послѣ, когда скажемъ обстоятельнѣе о способѣ писанія и качествѣ ея.
Сатирическій писатель имѣетъ съ нравоучительнымъ философомъ то общее, что первый, подобно сему послѣднему, старается исцѣлишь отъ вкоренившихся или укореняющихся язвѣ нравственнаго человѣка; но въ цѣлебныхъ къ тому средствахъ они между собою различествуютъ. Философъ принимаетъ тонъ важный, поучительный, увѣщательный, предостерегающій, и представляешь зло иногда въ самомъ зарожденіи его, иногда въ общихъ его свойствахъ, иногда во вредныхъ его послѣдствіяхъ, но всегда и непремѣнно голосомъ наставника. Совсѣмъ иначе поступаетъ сатирикъ. Содержаніе сочиненія приводишь духѣ его въ расположеніе или досадное, или насмѣшливое и язвительное, или токмо по видимому веселое, каковое онъ и своему читателю сообщаетъ. Зло, на которое онъ нападаетъ, представляется ему въ особливомъ видѣ, и производитъ въ немъ упомянутое расположеніе духа; слѣдовательно онъ или ругаетъ, или насмѣхается, или только шутитъ, и описываетъ свой предметъ, смотря потому, что въ немъ, по расположенію его, кажется ему наиболѣе разительнымъ. Онъ поступаешь при томъ, какъ всякой художникъ, дѣйствуя на чувства, и вмѣсто всеобщихъ понятій выбирая частныя или особенныя: не его дѣло объяснять глупость или порокѣ, но онъ описываетъ глупца и порочнаго человѣка соотвѣственно своему намѣренію, когда усматриваетъ или самой противной, или самой странной, или смѣшной видѣ. Сатирикъ также непоставляетъ себѣ закономъ соблюдать точность и исправность въ описаніи своего предмета, но нерѣдко увеличиваетъ нѣсколько оной, и часто дѣлаетъ карикатуру, свойственную расположенію духа, вмѣсто правильнаго начертанія. Тѣмъ самымъ расположеніемъ, въ какое сатирикъ приводитъ читателя, старается возбудить въ немъ досаду и негодованіе на описываемое имъ распутство, или подвигнуть его въ порицанію и осмѣянію изображаемаго имъ порока. Такимъ-то образомъ сатирикъ и нравоучитель, при одинаковомъ похвальномъ намѣреніи, различаются между собою способомъ и образомъ сочиненія.
Но въ самомъ дѣлѣ они не вездѣ и не въ каждомъ выраженіи одинакихъ мыслей такъ отличны другѣ отъ друга, чтобы уже одинъ совсѣмъ никогда не шествовалъ по стезямъ другаго. Писатель Сатиръ дѣлается въ нѣкоторыхъ мѣстахъ нравоучителенъ, а сей иногда вступаетъ въ предѣлы Сатиры. Но ежели сей послѣдній, при всемъ своемъ негодованіи, не показываетъ себя ненавистнымъ и неприязненнымъ; то равномѣрно и Сатирикъ недолженъ говорить тономъ чадолюбиваго наставника; ибо онъ, даже и тогда, когда поучаетъ глупца, поступаетъ не иначе какъ надзиратель смирительнаго дома. Не нужно, чтобъ Сатира писана была одинаковымъ слогомъ; негодованіе, ѣдкая насмѣшка и колкая шутка могутъ въ ней неперемѣнно господствовать; однакожъ кажется, что шутливый и осмѣивающій слогъ ей болѣе приличенъ. Самый отличительный признакъ Сатиры долженъ быть: смѣючись говорить правду (ridendo dicere verum). Только въ ней всегда имѣетъ быть главнымъ то, чтобы на сумазбродство, дурачество и порокъ нападать дѣйствительно неприятельски, и чтобы оные представлены были въ противномъ, или смѣшномъ, или поносномъ видѣ. Сатирикъ поступаетъ подобно неприятелю, которой поклялся мстить сопернику своему до смерти, нимало притомъ не заботясь, какъ можно лишить его жизни, прямымъ ли на него нападеніемъ, или нанесеніемъ удара хитрымъ образомъ.
Сего, кажется, теперь довольно для опредѣленія качества Сатиры вообще.
Сатирическое сочиненіе требуетъ какъ философа, умѣющаго хорошо и основательно разсуждать, такъ равно и человѣка, живымъ чувствомъ одареннаго. Великій, обширный разумъ и острота способствуютъ ему каждое отступленіе отъ природы въ точности примѣчать и со всею правильностію о томъ судить; они возносятъ его на высоту, съ которой ему удобно обозрѣвать людей и въ точности наблюдать ихъ дѣйствія. Быстрой взоръ его открываетъ послѣдствія уклоненій ихъ отъ пути истиннаго, а равно и важность таковыхъ послѣдствій; онъ усматриваетъ не существующую еще погибель и противоборствуетъ ей заблаговременно. Глубокое его пpoницаніе приводитъ въ состояніе изображать ясно и убѣдительно согражданамъ своимъ опасность, имъ угрожающую, и зло, подобно черьвю, втайнѣ грызущее корень благоденствія ихъ; онѣ умѣетъ все сіе представить въ такомъ ясномъ видѣ, что можетъ въ людяхъ возбудить величайшее омерзеніе, или сильное негодованіе, или рѣшительное презрѣніе, или же смѣхъ и порицаніе.
Живое чувство сердца есть Муза его, которая поощряетъ къ полезной борьбѣ, и приводитъ духъ его въ расположеніе, толико для безумцовъ несносное. А какъ онъ болѣе всего любитъ правду, вкусъ и благонравіе, то никакого труда непочитаетъ для себя слишкомъ обременительнымъ, защищая права оныхъ противу всякаго нападенія.
Качества сіи не ему одному принадлежатъ, но и всѣмъ другимъ великимъ художникамъ и учителямъ. Ему же въ особенности потребенъ даръ сатирическаго расположенія духа. Если бы онъ имѣлъ склонность, подобно Гераклиту, проливать слезы о глупостяхъ и ослѣпленіи человѣковъ, или подобно Демокриту, только шутить надъ ними и издѣваться; то бы онъ не предсталъ публично какъ страшный судія и цензорѣ, или какъ надзиратель смирительнаго дома. Къ тому необходимо потребно имѣть нѣсколько острой желчи, или охоту смѣяться. Сатирикѣ долженъ быть человѣкѣ горячаго тѣлосложенія, дабы въ досадливое или смѣхотворное расположеніе приводимъ, или въ оное, такъ сказать, вовлекаемъ былъ; онъ не долженъ быть печальнымъ, а злымъ и сердитымъ тамъ, гдѣ видитъ тяжкіе пороки и пагубныя заблужденія; глупецъ долженъ въ немъ возбуждать не простое презрѣніе, а колкую насмѣшку; и достойное смѣха недолжно разуму его казаться только нелѣпымъ, но представляться воображенію его въ самомъ дѣйствительно-комическомъ видѣ, коимъ онъ не въ тишинѣ забавляется, но явно веселитъ себя и громко тому смѣется.
Если онъ имѣетъ таковое расположеніе духа, то конечно и охоту къ Сатирѣ имѣть будетъ, и тогда ему (при обладаніи въ прочемъ необходимыми для стихотворца вообще дарованіями живо изображать видимыя и невидимыя вещи) легко и удобно писать сатиры. Только наиболѣе нужна для него тонкая острота, дабы могъ скоро находить остроумныя подобія, и ставить передѣ глазами тѣ смѣшныя качества глупости, которыя непримѣтны бываютъ въ обществѣ по причинѣ обыкновенности ея; онѣ долженъ выставлять ихъ наружу посредствомъ совершенно подобныхъ, но весьма смѣшныхъ предметовъ.
Если настоящая цѣль Сатиры въ стихотворцѣ предполагаетъ сильную приверженность въ истинѣ, вкусу и добродѣтели; если съ другой стороны кощунство, нѣкоторое презрѣніе Людей и смѣхотворное расположеніе духа обыкновенно сопряжено бываетъ съ легкомысліемъ; то всякъ удобно понять можетъ, что истинный сатирикъ долженъ быть рѣдкой человѣкъ. Нѣкоторые впадаютъ въ дѣйствительную злость, какъ Аристофанъ и Свифтъ; другіе пишутъ только грубыя шутки, какъ на примѣръ Скарронъ, и стараются единственно забавлять насъ; почему и недолжно удивляться, что между множествомъ хорошихъ стихотворцовъ только не многія имѣютъ даръ писать Сатиры.
Но пора уже сказать что нибудь и о пользѣ сего рода сочиненій. Я не осмѣливаюсь утверждать, чтобы злодѣи, глупцы и сумазброды, на коихъ собственно устремлена Сатира, тѣмъ исправлялись, хотя такъ же отрицать не льзя, чтобы кто нибудь изъ нихъ по крайней мѣрѣ немогъ быть приведенъ въ страхъ и удержанъ въ нѣкоторыхъ границахъ. Главная польза ея состоитъ въ дѣйствіи, которое въ неповрежденной части читателей произведено быть можетъ. Я уже выше въ примѣчаніи кратко упомянулъ, какое хорошее дѣйствіе можетъ имѣть Сатира ѣдкая и смѣхотворная. По всей справедливости и отъ важной, къ исправленію служащей Сатиры, можно ожидать равномѣрной пользы. Самой злодѣй не хочетъ, чтобы его наказывали передъ народомъ, и я думаю, что ничего не можетъ быть страшнѣе всенароднаго посрамленія, которое должно имѣть сильное дѣйствіе какъ на претерпѣвающихъ таковое порицаніе и стыдъ, такъ равно и на тѣхъ, кои отъ онаго предохраняются, буде сіи послѣдніе не лишены всякаго ощущенія чести. И такъ слишкомъ ли много скажемъ, когда истиннаго сатирика, удовлетворяющаго важной цѣли Сатиры, назовемъ даромъ съ небесъ ниспосланнымъ, который цѣлому обществу оказываетъ весьма важныя услуги? Я почитаю его стражемъ, весьма рачительно предостерегающимъ согражданъ своихъ отъ всякой нравственной опасности, и публичнымъ поборникомъ, противу всякаго укоренившагося зла весьма бодрственно возстающимъ. Онъ можетъ сдѣлать болѣе нежели верховная власть, приостановляющая токмо на время обнаружившееся зло, но не истребляющая совсѣмъ его корня. Конечно можно бы представить тому опыты; но ето далеко отвело бы насъ отъ предмета.
И потому осмѣливаюсь сказать, что конечно Сатира заслуживаешь особенное вниманіе со стороны законодательной власти въ каждомъ благоучрежденномъ государствѣ. Какъ самовольное мщеніе, излишнее при благотворной защитѣ законовъ, или какъ ругательныя сочиненія (пасквили), которыя обыкновенно бываютъ слѣдствіемъ личной ненависти, въ каждомъ благоустроенномъ государствѣ запрещаются; такъ съ другой стороны надлежало бы законами всячески защищать честнаго и праздолюбиваго сатирика.
Всеконечно надлежитъ Сатирѣ назначить границы, кои могли бы предупреждать ея злоупотребленія. Обыкновенныя слабости, проступки и обиды въ торопливости, или нечаяннымъ образомъ учиненные, всякая маловажная оплошность, которая неможетъ имѣть вреднымъ послѣдствій — все сіе заслуживаетъ снизхожденіе и дружеское увѣщаніе; а также и всякое зло, могущее отвращено быть законами, должно изъ Сатиры выключить. Личная Сатира равномѣрно требуетъ строгаго ограниченія. Никого не должно въ Сатирѣ именовать, или выставлять явно, развѣ кто отъ злости какъ бы нарочно обнаруживаетъ свои проступки, или когда бы вины и погрѣшности, по причинѣ знаменитости сумазброда, могли имѣть очень вредныя слѣдствія[5].
Мы не можемъ здѣсь войти въ подробнѣйшія сужденія касательно законодательства для Сатиры; а только замѣтимъ, что ето весьма было бы полезно, но что притомъ великую потребно имѣть осторожность. Равнымъ образомъ небесполезно было бы дѣлающимъ себя судіями и цензорами всего къ наукамъ и вкусу принадлежащаго представишь на разсужденіе нѣкоторыя главныя правила касательно сатирическихъ исправленій и охужденіи. Однако кажется, что по сей части усмотрѣно уже злоупотребленіе. О нашихъ хорошихъ періодическихъ сочиненіяхъ и журналахъ, въ коихъ судятъ о новѣйшихъ писателяхъ съ республиканскою вольностію, весьма немногое сказать можно въ разсужденіи сего пункта, потому что остроумные судители или ценсоры отъ прежняго Аристофанскаго своевольства обратились въ скромному о сочиненіяхъ сужденію. Есть правда горячія головы, мечтающія придать себѣ болѣе важности и знаменитости: тѣмъ, что всякаго писателя своевольно бранятъ и ругаютъ, тогда какъ надлежало бы сказать мнѣніе свое со всею скромностію и нѣкоторою боязливостію — должно оставить ихъ въ покоѣ и ждать, доколѣ они сами не сдѣлаются умнѣе. —
Когда говорятъ, что Сатира у Римлянъ восприяла свое начало; то сіе должно разумѣть обѣ особомъ только видѣ ея, состоящемъ изъ небольшой поэмы, которая заключаетъ къ себѣ написанную стихами нравственную рѣчь, или поучительную, или исполненную укоризнъ и порицаній. Ибо Грекъ Аристофанъ, хотя комедіи писалъ, однако безспорно былъ сатирикъ. Лукіанъ сатирическими своими разговорами такъ же весьма славился въ Греціи. — Слишкомъ развращенные нравы Римлянъ, при Кесаряхъ внѣдрившіеся, произвели трехъ изящныхъ стихотворцевъ въ сатирическомъ родѣ сочиненій. Горацій болѣе склоненъ къ осмѣянію нежели къ жестокому нападенію на пагубные пороки. Ювеналъ, болѣе строгій, устремляется сильнѣе на пагубное безчинство своего времени, и умѣетъ возбуждать не только негодованіе, но презрѣніе и смѣхъ. Персій подходитъ уже нѣсколько къ плачевному роду, наказываетъ и поучаетъ со стоическою важностію.
Я ненамѣренъ здѣсь описывать и судить сатирическихъ стихотворцовъ новѣйшихъ временъ. Кто ихъ незнаетъ, тому совѣтую прочитать шестую Часть Писемъ, для образованія вкуса писанныхъ въ молодому знатному господину. — Нѣмцы отстали нѣсколько въ сей части отъ другихъ ученыхъ Европейскихъ народовъ. Изъ Нѣмецкихъ стихотворцовъ Каницъ и Галлеръ наиболѣе прославили себя въ родѣ Римской Сатиры. Лисковъ, Ростъ и Рабенеръ, а особливо первой, показали настоящія сатирическія дарованія; но они по большей части привязывались глупостямъ низкаго рода. Если бы Лисковъ, лѣтъ тридцать позже въ свѣтѣ появился, то бы, по всему вѣроятію, доставилъ хорошему вкусу своими Сатирами гораздо важнѣйшую пользу. Но теперь существуютъ многіе умы въ Германіи, кои въ состояніи писать лучшія Сатиры. — У Французовъ извѣстенъ Ренье, писавшій Сатиры. Въ тѣхъ, кои онъ обработалъ, господствуетъ тонкая острота и легкіе обороты; стихи его приятны и плавны: Сатиры его, по словамъ Буало, были бы весьма удачны, еслибы неслужили столь часто для цѣломудреннаго слуха преткновеніемъ. Буало, спустя шестьдесятъ лѣтъ послѣ Ренье, былъ гораздо скромнѣе его; онъ зналъ, что благочиніе есть добродѣтель, какъ для сочиненія, такъ и для нравовъ необходимая. Французы называютъ Буало своимъ Гораціемъ. — Англичане почитаютъ Попе и Дорсета за своихъ Гораціевъ; къ симъ двумъ Англійскимъ сатирикамъ можно также еще причислить и Джонсона. Свифтова Сказка о бочкѣ, съ которой почти на всѣхъ живыхъ языкахъ имѣются переводы, всякому извѣстна. — Между Италіанцами Аретино слишкомъ жестокими своими Сатирами, кои онъ часто писалъ на лица, нажилъ себѣ много Враговъ. Парино умѣреннѣе, однако очень живъ; наипаче же нравится Сатира его на извѣстныхъ въ Италіи Чичисбеевъ, которая весьма забавна и остроумна.
Зульцер И. Г. О сатире / (Из Сульцеровой Всеобщей феории изящных наук и художеств); [Пер.] Р.Ц. [Р. В. Цебрикова] // Вестн. Европы. — 1811. — Ч. 58, N 16. — С. 260-285.
- ↑ Горацій (Satyra X Libr. I. ver. 65 и 66) говоритъ о Луциліи: Fuerit limatior quam rudis et Graecis intacti carminis auctor, и тѣмъ чаятельно означаетъ Еннія, такъ же Римскаго стихотворца, прежде Цицерона жившаго. Квинтиліанъ говоритъ: Satira quideni tota nostra est; См. Inst. кн. X. гл. I. А Діомедъ о семъ пишетъ: Satira est Carmen apud Romanos, non quideni apud Graecos, maledicum et ad carperida hominum vitia, artchaeae Comoediae caractere compositum, quale scripserunt Lucilius et Horatius et Persius. Sed olini carmen, quod ex variis poématibus constabat, Satira dicebatur, quale scripserunt Pacuvhis ex Ennius. См. Diom. кн. III.
- ↑ K. Луцилій, писатель Сатиръ, жилѣ незадолго до временъ Цицероновыхъ.
- ↑ Разсужденіе сіе на Нѣмецкомъ языкѣ находится въ 5й Части Собранія разныхъ сочиненій для споспѣшествованія изящныхъ наукъ и свободныхъ художествъ, изданнаго въ Берлинѣ у Николаи. — Ученый и остроумный сочинитель творенія подѣ заглавіемъ: Le monde primitif analisé etc. доказалъ правдоподобнымъ образомъ въ Части, исторію Календаря содержащей, что слово Satura произведено отъ имени Satyra.
- ↑ Къ сожалѣнію, находятся въ обществѣ опасные и коварные злодѣи, къ которымъ строгость законовъ приближаться неможетъ: въ такомъ случаѣ приемлющіе насебя трудѣ язвить ихъ колкими и ѣдкими шутками, дабы тѣмъ привесть ихъ въ презрѣніе у народа, не имѣютъ нужды быть рачительными въ выборѣ своихъ выраженій, ибо какъ и простой народъ долженъ надъ ними смѣяться, то все будетъ хорошо, что токмо такихъ злодѣевъ обличить можетъ, и самыя невѣроятныя глупости, въ какихъ токмо ихъ обвинять можно, всегда произведутъ хорошее дѣйствіе.
- ↑ Въ разсужденіи личной Сатиры весьма многое зависитъ отъ свойства народа, и здѣсь надобно примѣтить, что у Грековъ и Римлянъ личныя колкія шутки оставались безъ всякаго мщенія; напротивъ оныя теперь въ большей части Европейскихъ государствъ причинили бы смертельную вражду. Конечно стоило бы труда изслѣдовать причины толь примѣтной разности между древними и нынѣшними правами. Непоказываетъ ли слишкомъ большая чувствительность ко всякой хулѣ нѣкотораго малодушія? Мнѣ такъ кажется; ибо твердой человѣкъ тѣмъ менѣе досадуетъ на хулу, чѣмъ болѣе самъ себя чувствуетъ, и чѣмъ болѣе имѣетъ благородной смѣлости поступать по собственному своему образу мыслей незаботясь о томѣ, какъ другіе поступаютъ. Слишкомъ слишкомъ большая чувствительность имѣетъ, какъ кажется, нѣчто мѣлочное, свойственное малымъ городамъ, и опытъ научаетъ, что въ таковыхъ малолюдныхъ мѣстахъ, гдѣ кругѣ мыслей и родѣ жизни весьма ограничены, бываютъ сильныя вражды за мѣлочи, кои между особами, большой свѣтъ обезрѣвающими, едва были бы замѣчены.