Въ удовольствіе Любителей Россійской Учености
Николаемъ Новиковымъ,
Членомъ
Вольнаго Россійскаго Собранія при Императорскомъ
Московскомъ университетѣ.
Изданіе Второе.
Часть X.
Въ МОСКВѢ.
Въ Университетской Типографіи у И. Новикова,
Пребываніе въ Москвѣ, отселѣ недавно отъѣхавшаго для показанія своихъ въ другихъ мѣстахъ, дерзновеній, дурачествъ, и бездѣльствѣ, нѣкоего шалуна называемаго Монброна, описалъ бы я обстоятельно, есть ли бы онъ того стоилъ, но для такъ не почитаемаго автора, я ни многова труда, ни многова времени потерять не намѣренъ. Только о немъ скажу: какъ скоро Монбронъ въѣхалъ въ Москву, неумолкно сталъ кричать: 1. что господинъ Вольтеръ, не доброй человѣкъ, а доказывалъ тѣмъ, что онъ ево не знаю, при которомъ дворѣ хотѣлъ здѣлать Кавалеромъ, почиталъ, ласкалъ ево, будто опасаяся себѣ удара отъ превращенія Генріяды, а потомъ не только не исполнилъ своево обѣщанія, но и знать ево пересталъ. Однако прочетъ превращенную Генріяду, кто автора ея почитать станетъ? 2. Что г. М. Даржансъ крайней невѣжа, и здраваго разсужденія не имѣетъ, и о всѣмъ разсуждаетъ столько по наслышкѣ. 3. Что у г. Даржанса дурная жена. 4. Что у г. М. Даржанса есть большой и нечистой зубъ. 5 Что въ Россіи нѣтъ хорошева Бургонскова вина. 6. И самое главное, что нѣтъ на свѣтѣ честности, ибо де я ее не имѣю, По прибытіи своемъ въ Москву, былъ онъ удостоенъ быть въ загородномъ домѣ его Сіятельства Оберъ-егеръ-мейстра Г * * * Р * * * и былъ принятъ ото всѣхъ съ принадлѣжащею иностраннымъ людямъ учтивостію, а я имѣя честь быть подъ повелѣніемъ Е * * * С * * * такъ же всѣ вежливости, сколько могъ, ему показывалъ, и увѣрялъ ево что Бургонское вино въ Россіи, не такъ дурно, какъ онъ о немъ проповѣдывалъ, и опытами то ему доказывалъ. О Бургонскомъ винѣ мнѣніе онъ перемѣнилъ; однако о честности остался онъ съ тѣмъ же мнѣніемъ, съ которымъ онъ за поношеніе оныя и за новое нравоученіе готовится, гдѣ прилучится, быть повѣшенъ. Большая часть вракъ ево, въ которыхъ ево состояли разговоры, была о бездѣльствахъ г. Вольтера и г. Маркиза Даржанса и о невѣжествѣ послѣдняго. А разговаривалъ онъ больше всѣхъ со мною, думая искоренить мое къ г. Вольтеру и къ г. Даржансу почтеніе. А не збивъ меня съ моей дороги, солгалъ на меня, будто я говорилъ, что г. Вольтеръ окрадываетъ Стихотворцевъ, чево онъ отъ меня никогда не слыхалъ. А подражаніе ни которому Стихотворцу безславія не приноситъ. Я и самъ изъ сочиненій г. Вольтера, г. Расина и г. Корнелія не таясь заимствовалъ, что и изъ одной моей Трагедіи, которая на Французской перевѣдена языкъ, всѣмъ довольно видно, а говорилъ я только то, что одна изъ новыхъ г. Вольмера Трагедій, съ одной моей Трагедіею очень сходна. Изъ сего неслѣдуетъ, что я возвышалъ себя и поносилъ г. Вольтера, котораго Трагедіи по достоинству ихъ, похвалу себѣ у всей Европы заслужили. Съ загороднаго Ево Сіятельства двора ѣхалъ Монбронъ въ моей коретѣ, свѣлъ со мною дружбу, которой я никогда не хотѣлъ, хотѣлъ меня посѣтить, но я отъ посѣщенія ево избавился ссорою, которую онъ ни къ какой стати зачалъ въ покояхъ Ево Превосходительства И * * * И * * * Ш * * * человѣка весьма много любящаго и покровительствующаго науки. Вотъ за что Монбронъ на меня разгнѣваться изволилъ: привязался онъ къ нѣкоторому разговору, которой былъ на Русскомъ языкѣ, и не зная нашего языка, подумалось ему, что я въ разсужденіи нѣкоторой Особы соплетаю лесть, слѣдуя страсти свойственной Монброну и подобнымъ ему, потому что онъ Монбронъ ни льсти ни грубости за пороки не почитаетъ, сталъ меня называть льстецомъ, уповая, можетъ быть, что я гнусному ево нравоученію зачинаю повиноваться, а когда я сталъ ево просить, что бъ онъ меня изъ числа скаредныхъ людей которыя соплѣтаютъ льсти выключилъ, онъ вступилъ; въ грубости, на которыя ему я ни чево не отвѣчая, сказалъ только то, что бъ онъ оставилъ меня въ покоѣ, а когда ему осталось лишное время, такъ что бъ онъ пошелъ и прочелъ свою превращенную Генріяду. Монбронъ по сихъ моихъ словахъ, позабызъ то что онъ во Д * * * и между многихъ знатныхъ людей, надѣясь на то только, что въ такъ освященномъ мѣстѣ бить ево не можно, вступилъ изъ разума, ежели онъ ево имѣлъ, сталъ говорить такія непристойности, какія толь почтенному автору, какъ онъ о себѣ думаетъ, и которой во всѣхъ рѣчахъ на свои книги какъ на божественное посылается писаніе, ни мало не свойственны. Ето правда, что отъ автора превращенной Генріяды, хотя бы онъ и не критиковалъ писемъ на тѣхъ языкахъ которыхъ онъ трехъ словъ не знаетъ, хотя бы онъ и новаго не проповѣдывалъ нравоученія, болъше разума и лутчаго повѣденія, и ожидать было не возможно.