(*) Изъ Разсужденія, читаннаго въ торжественномъ собраніи Общества любителей Россійской Словесности.
Всеблагое Провидѣніе, по недовѣдомымъ судьбамъ своимъ, иногда являетъ міру людей великихъ, предназначаемыхъ для внезапнаго и быстраго распространенія чудесныхъ перемѣнъ въ порядкѣ духовной натуры. Такіе люди счастливо достигаютъ цѣли своей необыкновенными путями. Они уклоняются отъ господствующихъ правилъ и мнѣній, преодолѣваютъ препятства, и разливаютъ вокругъ себя лучезарный свѣтъ новаго ученія. Исторія наукъ свидѣтельствуетъ, что часто одна догадка служитъ основаніемъ такой мысли, отъ которой проистекаютъ безчисленныя слѣдствія.
Представимъ себѣ пространный садъ, коего большая часть лежитъ въ запустѣніи: тамъ возносятся гордыя дерева, отъ небреженія одичавшія; здѣсь, густо переплетшіеся кустарники ждутъ руки прилѣжнаго домостроителя, которой искусно умѣлъ бы отдѣлить засохшія вѣтви отъ здоровыхъ; индѣ возникаютъ младыя лѣторосли принужденно растущія на землѣ имъ чуждой; въ другомъ мѣстѣ пестрѣютъ цвѣты между крапивою и терніемъ. Таковъ былъ вертоградъ Россійской словесности до временъ Ломоносова. Надлежало начертать новой планъ, исторгать, очищать, насаждать, устроивать, приводить все въ порядокъ. Великіе труды предлежали будущимъ дѣятелямъ; но какихъ можно было надѣяться успѣховъ безъ наставленій мудраго руководителя? Явился Ломоносовъ.
Уже водворены были въ Россіи науки историческія, филологическія, математическія; уже славились ученостію своею многіе Россіяне; чужестранцы, призванные попечительнымъ правительствомъ, трудились ревностно въ С. Петербургской академіи и по всей справедливости заслужили себѣ признательность учеными своими сочиненіями. Но всѣ человѣческія свѣдѣнія остаются почти безполезными, когда кругъ дѣйствія ихъ тѣсно ограниченъ, и когда нѣтъ способа распространить ихъ въ народъ; a единственнымъ къ сему средствомъ служитъ языкъ отечественный, для каждаго вразумительный и каждому любезный. Латинской языкъ былъ общимъ письменнымъ въ цѣлой Европѣ, въ средніе вѣки по вліянію Папской власти, a послѣ возрожденія наукъ потому что онъ открывалъ сокровища просвѣщенной древности. Ученые люди необходимо должны были упражняться въ немъ со всею неутомимостію; скажу болѣе: Муроты и Еразмы даже блистали искусствомъ своимъ въ Латинскомъ краснорѣчіи. Но я спрашиваю: гдѣ науки принесли болѣе пользы; тамъ ли гдѣ знанія были исключительнымъ удѣломъ только людей ученыхъ, или тамъ гдѣ наслѣдованная отъ древнихъ и вновь прнобрѣтенная мудрость посредствомъ природнаго языка разсыпаема была для всѣхъ вмѣстѣ съ цвѣтами отечественнаго краснорѣчія? Когда новые языки доведены уже были до совершенства у разныхъ народовъ; тогда и польза наукъ и утѣхи словесности содѣлались общимъ достояніемъ. Познавши выгоды просвѣщенія, и мы по необходимости должны учиться древнимъ и новымъ чужестраннымъ языкамъ, однакожъ не для того единственно чтобы чисто выражать на нихъ свои мысли (ибо въ еромъ успѣхи наши были бы мало полезны, a усилія и тягостны и вредны), но чтобы прнобрѣтаемыя посредствомъ чужихъ языковъ знанія распространять въ своемъ отечествѣ. Мнѣ прежде всего упомянуть бы надлежало, что народъ независимый, могущественный и знаменитый, употребляющій свой собственной языкъ во храмахъ молитвенныхъ и въ домахъ своихъ, въ судилищахъ и въ станѣ военномъ, долженъ гордиться имъ, какъ твердою оградою своего благосостоянія; но рѣчь моя клонится единственно къ пользѣ просвѣщенія. Ломоносовъ будучи искусенъ въ Латинскомъ языкъ, на которомъ сочинилъ онъ нѣсколько ученыхъ разсужденій, постигъ великимъ умомъ своимъ, что гораздо славнѣе, быть законодателемъ и первымъ образцомъ въ словесности отечественной, нежели смѣшаться въ толпѣ писателей ново-латинскихъ, и что гораздо полезнѣе учить и восхищать безчисленное множество своихъ согражданъ, нежели быть вразумительнымъ только для ученыхъ.
Обозрѣвая исторію витійства, я уже показалъ, въ какомъ состояніи найденъ Ломоносовымъ языкъ Россійскій. Тогдашніе ораторы и писатели безъ разбору употребляли слова богослужебнаго языка и гражданскаго; проповѣди и учебныя сочиненія пестрились ненужными словами и фразами чужестранными; правила Славянской грамматики не могли служить руководствомъ для познанія свойствъ языка Россійскаго. Надлежало сперва опредѣлить различіе между словами книжными и употребляемыми въ разговорахъ; надлежало показать, въ какомъ случаѣ соединять должно одни съ другими, не дѣлая странной пестроты въ слогѣ; надлежало составить грамматическія правила. Все сіе Ломоносовъ исполнилъ, и такимъ образомъ утвердилъ языкъ на прочномъ основаніи. Одна правило объ употребленіи словъ соотвѣтственно стилю было бы достаточною виною къ прославленію его безсмертнаго имени, хотя можетъ быть внезапная мысль подала ему случай къ сему важному открытію, подобно какъ упадшее съ дерева яблоко вразумило Невтона къ объясненію притягательной силы въ системъ всемірной.
Вознамѣрившись разсмотрѣть похвальныя слова Ломоносова, я долженъ былъ упомянуть о заслугахъ его въ Россійскомъ языкъ; ибо читая прекрасную прозу его, плѣняясь стройными и звучными періодами, удивляясь изяществу реченій, непростительно было бы потерять изъ виду хотя на одну минуту, что самъ онъ былъ творцемъ своего краснорѣчія. Правильному расположенію могъ онъ научиться въ школѣ; древніе и новые ораторы и латинская риторика преподали ему наставленіе въ искусствѣ предлагать матерію свою такимъ образомъ, чтобы содержаніе рѣчи удобно напечатлѣвалось въ памяти слушателей и читателей. Но и здѣсь неоставлю безъ замѣчанія, что Ломоносовъ умѣлъ остеречься отъ тѣхъ затѣйливыхъ подраздѣленій школьныхъ, которыя многосложностію своею затрудняютъ ходъ рѣчи. Мы увидимъ, какая простота въ порядкѣ, какая правильность въ частяхъ слова, и какая въ предложеніи ясность отличаютъ ораторскую прозу нашего витіи. Но да будетъ мнѣ позволено еще остановиться надъ тѣми пособіями, которыми онъ руководствовался въ незабвенныхъ трудахъ своихъ. Въ описаніи жизни его упомянуто, что находясь въ родительскомъ домъ, онъ читалъ церковныя книги; вотъ главной источникъ, откуда разумъ его почерпнулъ свой богатства. Нѣтъ сомнѣнія, что многихъ словъ онъ невыразумѣлъ; но слухъ его заблаговременно привыкъ уже къ прекраснымъ Славянскимъ выраженіямъ, которыя навсегда остались въ его памяти, и коихъ смыслъ послѣ уже объяснился для него самъ собою. Смѣло утверждаю, что сіе, по видимому весьма неважное обстоятельство и отъ многихъ у насъ небрегомое при воспитаніи: юношества, послужило основаніемъ учености Ломоносова. Посмотримъ далѣе на его упражненія и свѣдѣнія: прежде нежели объявилъ себя писателемъ, онъ постарался приобрѣсти необходимо нужныя для того познанія; учился древнимъ и новымъ языкамъ, читалъ классическихъ авторовъ, занимался разными науками и даже художествами. Изъ примѣровъ, которыя переводилъ онъ для своей Риторики, изъ самыхъ похвальныхъ словъ, о которыхъ я говорить намѣренъ, и вообще изъ всѣхъ его твореній очевидно открывается, что онъ любилъ тѣхъ древнихъ писателей, по которымъ всѣ новѣйшіе образовали свои дарованія, a отнюдь неприлѣплялся къ мѣлочной словесности чужестранной, хотя и въ его уже время мода предписывала, законы своимъ поклонникамъ, и заставляла ихъ почитать мишуру за чистое золото. Воспомянувъ о славѣ авторовъ, онъ говоритъ: «Счастливы Греки и Римляне передъ всѣми древними Европейскими народами. Ибо хотя ихъ владѣнія разрушились, и языки; ихъ изъ общенароднаго употребленія вышли; однако изъ самыхъ развалинъ сквозь дымъ, сквозь звуки въ отдаленныхъ вѣкахъ, слышенъ громкой голосъ писателей, проповѣдающихъ дѣла своихъ Героевъ… Кто о Гекторѣ читаетъ безъ рвенія? Возможно ли безъ гнѣва слышать Цицероновъ громъ на Катилину? Возможно ли внимать Гораціевой лирѣ, не склонясь духомъ въ Меценату, равно какъ бы онъ нынѣшнимъ наукамъ былъ покровителемъ[1]?» Вотъ куда устремлялъ онъ свое вниманіе, и всему ученому свѣту извѣстно, что Ломоносовъ не тщетно произносилъ имена сихъ мужей великихъ! Такой человѣкъ зналъ истинную имъ цѣну, и конечно по убѣжденію разума и по чувству сердца восхищался безсмертными ихъ произведеніями, онъ желалъ, чтобы и Россійская словесность могла подобными же хвалиться, желалъ и повторилъ страшную, непреложную истину, что съ паденіемъ природнаго языка не мало затмится слава всего народа[2]. При такой увѣренности и обладая такимъ богатствомъ приобрѣтенныхъ познаній, могъ ли онъ ослѣпиться ложнымъ блескомъ суемудрія, нерадящаго о благѣ отечественнаго языка, могъ ли уклониться отъ истиннаго пути, ведущаго къ пользѣ и славѣ?
Въ Похвальномъ словъ Императрицѣ Елисаветъ Петровнѣ[3] витія прославляетъ доброты сея Государыни: благочестіе, мужество, великодушіе, мудрость, человѣколюбіе, милосердіе и щедрость. Каждая добродѣтель покарана въ особливой части, и всѣ сіи части, искусными переходами соединенныя одна съ другою, составляютъ содержаніе похвальнаго слова. Изъ простой мысли, что всѣ обитатели Россіи веселятся въ день восшествія на Престолъ Елисаветы и прославляютъ ея благодѣянія, Ломоносовъ умѣлъ составить великолѣпное начало приступа, роскошно убраннаго цвѣтами краснорѣчія, изобилующаго картинами восхитительными и плѣняющаго слухъ доброгласною полнотою періодовъ. Витія возноситъ съ собою слушателей до высоты недосягаемой и показываетъ мысленнымъ взорамъ ихъ прекраснѣйшее зрѣлище; «Тамъ со благоговѣніемъ предстоя олтарю Господню чѣмъ священный, съ куреніемъ благоуханія возвышаетъ молитвенные гласы и сердце свое къ Богу о покрывающей и украшающей церковь Его въ тишинѣ глубокой; индѣ при радостномъ звукъ мирнаго оружія достигаютъ до облаковъ торжественные плески Россійскаго воинства, показующаго свое усердіе къ благополучной и щедрой своей Государынѣ. Тамъ сошедишсь на праздничное пиршество градоначальники и граждане въ любовной бесѣдѣ воспоминаютъ труды Петровы, совершаемые нынѣ бодростію Августѣйшей его Дщери; индѣ по прошествіи плодоноснаго лѣта, при полныхъ житницахъ, ликуя скачутъ земледѣльцы, и простымъ по усерднымъ пѣніемъ Покровительницу свою величаютъ. Тамъ плаватели покоясь въ безопасномъ пристанищѣ, въ радости волненіе воспоминаютъ, и сугубымъ веселіемъ день сей препровождаютъ; индѣ по пространнымъ полямъ Азійскимъ, разъѣзжая степные обитатели, хитрымъ искусствомъ стрѣлы свои весело пускаютъ, и показуютъ, коль они готовы устремить ихъ на враговъ своея Повелительницы. Обвороженный слушатель забываетъ, что предлагаемыя описанія включены здѣсь единственно для наполненія приступа; какъ богатый мыслями витія умѣетъ дарованіемъ своимъ оправдать сухія и можетъ быть слишкомъ пренебрегаемыя правила риторики объ искусственномъ распространеніи слова. Посмотримъ далѣе на ходъ и связь мыслей. Обитатели Россіи веселятся; Академія радуется, приноситъ Благодѣтельницъ своей благодареніе, прославляя Монаршескія Ея добродѣтели. Такимъ образомъ витія довелъ насъ до своей матеріи. Казалось бы, что ничего уже болѣе не остается, какъ исчислять доблести Государыни; но Ломоносовъ находитъ возможность еще доставить намъ сладостное удовольствіе приличнымъ употребленіемъ прекраснѣйшей риторической фигуры[4]. Ни слушатели, ни читатели не возроптали бы на витію, когда бы онъ выразилъ мысль свою только сими словами: не буду говорить о великихъ предкахъ Елисаветы и о блистающей лѣпотѣ лица Ея, и поспѣшу представить душевныя Ея доброты. У несравненнаго Ломоносова сія мысль изъ малаго потока становится величественною рѣкою, гордо, но спокойно текущею между отлогими берегами. Внимайте чудесному его краснорѣчію.
„Для того описалъ бы я нынѣ вамъ младаго Михаила, для стенанія и слёзъ прадѣдовъ нашихъ приемлющаго съ вѣнцемъ царскимъ тяжкое бремя поверженныя Россіи, обновляющаго разсыпанныя стѣны, сооружающаго разоренные храмы, собирающаго расточенныхъ гражданъ, наполняющаго расхищенныя государственныя сокровища, исторгающаго корень богоотступныхъ хищниковъ Россійскаго престола и Москву отъ жестокаго пораженія и глубокихъ ранъ исцѣляющаго; изобразилъ бы я нынѣ премудраго и мужественнаго Алексія, бодрымъ своимъ духомъ ободряющаго Россію, начавшую паки двигать свои мышцы, утверждающаго благополучію подданныхъ спасительными законами, полни военною наукою, церковь истребленіемъ ереси, простирающаго побѣдоносный мечь свой на Сармацію, и Россія издревле принадлежащія великія княжества праведнымъ оружіемъ Россіи возвращающаго представилъ бы я Петра именемъ великаго, дѣлами большаго, вліянною себѣ отъ Бога премудростію просвѣщающаго Россію и мужествомъ вселенную устрашающаго, единою рукою мечь и скипетръ обращающаго, къ художествамъ простирающаго другую, правленіемъ всѣхъ земныхъ монарховъ, трудами рабовъ своихъ превосходящаго, искореняющаго невѣжество, и науки насаждающаго, наполняющаго новыми полками землю и моря новымъ флотомъ покрывающаго, военные свои законы собственнымъ примѣромъ утверждающаго, и славу свою со славою отечества до небесъ возносящаго; начерталъ бы я въ умахъ вашихъ Героиню прекрасную, Августѣйшую Екатерину, среди варварскихъ набѣговъ, среди гремящаго оружія, среди шумящихъ ядръ, непоколебиму духомъ, премудрому Государію Премудрые совѣтф дающую, вѣнчаему потомъ его рукою, пресѣченныя смертію предпріятыя дѣла многотрудившагося Россійскаго Геркулеса на рамена свои приемлющую: но слово мое къ собственнымъ добродѣтелямъ и достоинствамъ Монархини нашея поспѣшаетъ; на нихъ единыхъ истощить всю свою силу, неисчисляя подробно, но токмо знатнѣйшія представляя. Того ради неизображаю словомъ блистающія лѣпоты лица ея, являющія прекрасную душу, ни сановитаго возраста Мовархинѣ приличнаго, ни величественной главы къ ношенію вѣнца рожденной, ни устъ щедроту исторгающихъ, ни очей воззрѣніемъ оживляющихъ. Ибо ко всѣмъ человѣколюбивая Государыня взоръ свой обращаетъ. Всякъ видитъ, всякъ въ умъ своемъ изображаетъ, что такъ великій Петръ обращалъ свои очи, взирая на обновляющуюся Россію; такъ произносилъ свой голосъ, укрѣпляя воинства и ободряя къ трудамъ подданныхъ такъ, простиралъ свою руку, учреждая художества и науки, повелѣвая устроить полки и брани и выходить флоту въ море; такъ возносилъ главу, въѣзжая въ побѣжденные грады и попирая поверженное неприятельское оржіе; толь бодро шествовалъ, осматривая свои начинающіяся стѣны, строящіеся корабли, исправляющіеся суды, и среди моря со дна возстающія пристани и крѣпости; не представляю внѣшнихъ Монархини нашея достоинствъ, но внутреннія душевныя токмо, изобразить потщусь Ея дарованія, которыхъ лику предходитъ любезное Богу, любезное человѣкомъ благочестіе, крѣпкое утвержденіе государствъ, красота вѣнцевъ царскихъ, непостыдная надежда во брани, неразрывное соединеніе человѣческаго общества.“
Отсюда начинается описаніе благочестія, a въ слѣдъ за нимъ и другихъ мною выше упомянутыхъ доблестей Императрицы Елисаветы. Исчислять ли мнѣ всѣ красоты сего похвальнаго слова, гдѣ витія напитанный чтеніемъ Цицерона и младшаго Плинія сыплетъ щедрою рукою цвѣты восхищающаго краснорѣчія, повторять ли взыванія торжествующей Россійской Церкви къ пресвѣтлому Жениху своего престолу, Церкви украшенной аки невѣста вѣнецъ брачный, блистающей порфирою и златомъ и показующей ему свое великолѣпіе, напоминать ли вѣщанія Россіи къ Елисаветъ? представлять ли живое изображеніе дщери Петровой, съ крестомъ въ десницѣ шествующей къ отеческому престолу? Сравните прекраснѣйшія мѣста сіи, сравните обращенія, вопрошенія и другія фигуры нашего витіи съ краснорѣчивѣйшими мѣстами y Римскихъ ораторовъ, и скажите, не славно ли быть ученикомъ толь великихъ наставниковъ[5]? Повсюду ясно открывается, что Ломоносовъ шелъ по слѣдамъ ихъ, руководствовался ихъ примѣрами и въ ораторскихъ движеніяхъ, и въ возвышенности мыслей, и въ выборъ словъ, и въ доброгласномъ расположеніи періодовъ. Я могу показать мѣста, гдѣ онъ не только подражаетъ древнимъ, но даже заимствуетъ y нихъ мысли, присвоиваетъ ихъ посредствомъ разнообразныхъ измѣненій, и облекаетъ ихъ великолѣпною одеждою Россійскаго слова. Кто не видитъ Траянова панегириста, на примѣръ, въ слѣдующемъ начертаніи человѣколюбія Императрицы Елисаветы? „Когда возвышенная до толикой высоты власти и величества, которой уже человѣческое могущество превзойти не можетъ, крайнимъ къ подданнымъ своимъ, снисходительствомъ превыше смертныхъ жребія восходитъ[6].“ И далѣе: „отличается человѣколюбивая Государыня наша отъ великаго множества окружающихъ ея подданныхъ не кичливымъ воззрѣніемъ, не уничтожительнымъ гласомъ, не страннымъ повелѣніемъ, но прекраснымъ величествомъ, тихою властію, благороднымъ снисходительствомъ и нѣкоторою божественною силою вливающею несказанную радость въ сердца наши[7]. Обращается при вратахъ пресвѣтлаго ея дому не ужасъ и трепетъ[8], но кроткое человѣколюбіе, привлекающая сердца всѣхъ милость, и надежный стражъ величества вѣрная любовь подданныхъ[9]. Входящіе въ него не озираются безпрестанно, стѣнъ самихъ ужасаясь, ниже трепещущія стопы сомнительно простираютъ; но предваряющему ихъ веселію едва въ слѣдъ успѣвая, въ священныя Ея чертоги свѣтлымъ лицомъ шествуютъ[10]“.
Перейдемъ ко второму слову[11], въ которомъ Ломоносовъ прославляетъ безсмертные подвиги Петра Великаго. То же богатство въ мысляхъ главныхъ и вспомогательныхъ, то же краснорѣчіе, то же искусство въ расположеніи періодовъ! Помазаніе на царство Императрицы Елисаветы, говоритъ онъ, столь же дивно, сколь дивно было ея рожденіе, ознаменованное Полтавскою побѣдою. Витія нашъ тщательно ловитъ всѣ возможные случаи, позволяющіе ему воспользоваться стяжаніемъ любимыхъ образцовъ своихъ. Къ самому началу приступа онъ умѣлъ привязать любезную для слушателей своихъ мысль Плиніеву: „Хотя бы еще кому сомнительно было, отъ Бога ли на земли обладатели поставляются, или по случаю, державы достигаютъ; однако единымъ рожденіемъ великія Государыни нашея увѣриться о томъ должно, видя, что она уже тогда избрана была владычествовать надъ нами[12].“ Счастливыя событія предвозвѣстили Елисаветѣ вступленіе на престолъ отеческій; принявши скипетръ, она спасла и возвысила Россію, слѣдственно сдѣлалась истинною наслѣдницею дѣлъ, и похвалъ Петровыхъ, слѣдственно похваляя Петра похвалимъ Елисавету. Таковъ порядокъ приступа. Благодарный витія вмѣсто того чтобы хвалить виновницу празднества, вознамѣрился представлять подвиги бзсмертнаго ея родителя, и предлагаетъ сначала о важнѣйшихъ дѣлахъ его, потомъ о преодолѣнныхъ препятствахъ, наконецъ исчисляетъ и описываетъ его добродѣтели. Здѣсь по свойству матеріи необходимо надлежало допустить подраздѣленія, и говорить о каждомъ порознь; и такъ по расположенію нашего оратора къ дѣламъ Петровымъ принадлежитъ во первыхъ распространеніе наукъ въ Россіи, во вторыхъ военные подвиги на сушѣ и на моряхъ, въ третьихъ гражданскія учрежденія; вторая часть гораздо короче: въ ней упоминаются препятства, внутри и внѣ отечества предстоявшія великому преобразителю, и счастливо преодолѣнныя его доблестями (переходъ къ третей части): благочестіемъ, премудростію, великодушіемъ, мужествомъ, правосудіемъ, кротостію, трудолюбіемъ. Всѣ сіи добродѣтели разсмотрѣны и показаны въ велелѣпномъ сіяніи. Въ расположеніи частей замѣтенъ недостатокъ полноты и соразмѣрности; употребленныя по необходимости подраздѣленія отнимаютъ отъ сего похвальнаго слова то преимущество простоты и легкости въ ходѣ, которымъ отличается первое. Несмотря на то, и здѣсь талантъ Ломоносова является въ лучезарномъ блескъ своего величія, и здѣсь цвѣты краснорѣчія, сему роду словъ приличнаго, разсыпаны щедрою рукою, и здѣсь не менѣе видѣнъ умъ образованный правилами хорошей школы. Посмотрите, съ какою смѣлостію витія нашъ одушевляетъ науки: „Тогда математическому и физическому ученію, прежде въ чародѣйство и волхвованіе вмѣненному, уже одѣянному порфирою, увѣнчанному лаврами и на монаршескомъ престолѣ посажденному, благоговѣйно почитаніе въ священной Петровой особѣ приносилось. Таковымъ сіяніемъ величества окруженныя науки и художества всякаго рода какую принесли намъ пользу, доказываетъ избыточествующее изобиліе многоразличныхъ нашихъ удовольствій, которыхъ прежде великаго Россіи Просвѣтителя предки наши не только лишались, но о многихъ и понятія не имѣли.“ Еще представлю вамъ примѣръ, съ какимъ движеніемъ сердца ораторъ упоминаетъ о военныхъ подвигахъ великаго Героя, и съ какимъ искусствомъ употребляетъ фигуры, приличныя толь сильному чувству. „Взирая нѣкогда Сенатъ Римскій на Траяна Кесаря, стоящаго предъ Консуломъ для принятія отъ него Консульскаго достоинства, возгласилъ: Тѣмъ ты болѣе, тѣмъ ты величественнѣе! Какія восклицанія, какіе плески. Петру Великому быть долженствовали для его безприкладнаго снисхожденія? Видѣли, видѣли отцы наши вѣнчаннаго своего Государя не въ числѣ кандидатовъ Римскаго Консульства, но межь рядовыми солдатами, не власти надъ Римомъ требующаго, но подданныхъ своихъ мановенія наблюдающаго. О вы мѣста прекрасны, мѣста благополучны, которыя толь чуднымъ зрѣніемъ насладились! о какъ, вы удивлялись дружественному неприятельству полковъ единаго Государя, начальствующаго и подчиненнаго, повелѣвающаго и повинующагося! о какъ вы удивлялись осадѣ и проч.“ Ничего нѣтъ скучнѣе холодныхъ восклицаній, натянутыхъ фигуръ и принужденнаго удивленія; здѣсь напротивъ того все кстати, все у мѣста. Могъ ли Ломоносовъ, говорить спокойно о безпримѣрномъ дѣяніи самодержавнаго Царя, приемлющаго на себя званіе простаго воина?
Разсматривая сіе похвальное слово, еще нахожу мѣста, гдѣ Ломоносовъ переводитъ Плинія. Сходство въ добродѣтеляхъ человѣколюбиваго Траяна и безпримѣрнаго Петра заставило нашего витію брать не только краски, но даже рисунокъ y древняго панигириста, котораго всякой узнаетъ въ слѣдующемъ отрывкѣ: „Часто межъ подданными своими просто обращался, неимѣя великаго и монаршеское присутствіе показующаго великолѣпія и раболѣпства. Часто общему свободно было просто встрѣтиться, слѣдовать, идти вмѣстѣ, зачать рѣчь, кому потребуется[13]. Многихъ прежде Государей рабы на плечахъ, на головахъ своихъ носили; Его снисхожденіе превознесло выше самихъ Государей[14].“ Или: „Съ кѣмъ сравню Великаго Государя! я вижу въ древности и въ новыхъ временахъ обладателей, великими названныхъ… иной завоевалъ многія государства; но свое отечество безъ призрѣнія оставилъ. Иной побѣдилъ неприятеля, уже великимъ именованнаго; но съ обѣихъ сторонъ пролилъ кровь своихъ гражданъ ради одного своего честолюбія, и вмѣсто тріумфа слышалъ плачь и рыданіе своего отечества и пpoч.[15].“ Слѣдующая высокая мысль, украшенная въ Русскомъ переводъ вдохновеннымъ изреченіемъ Царя Псалмопѣвца, также взята изъ Плинія: „Часто размышлялъ я, каковъ Тотъ, Коиорой всесильнымъ мановеніемъ управляетъ небо, землю и море; дхнетъ духъ его и потекутъ, воды; прикоснется горамъ и воздымятся. Но мыслямъ человѣческимъ предѣлъ предписанъ! Божества постигнуть не могутъ! обыкновенно представляютъ его въ человѣческомъ видѣ. И такъ ежели человѣка, Богу подобнаго, по нашему понятію, найти надобно, кромѣ Петра великаго необрѣтаю[16].“ Примѣтно, что Ломоносову предстояли ощутительныя неудобства къ приличному выраженію сей мысли въ своемъ похвальномъ словѣ.
Кажется, что витія не имѣлъ времени обработать сіе похвальное слово съ такимъ тщаніемъ, какъ первое, въ которомъ и слогъ правильнѣе и ходъ мыслей рознѣв, и вообще тонъ краснорѣчія выдержанъ удачнѣе. Здѣсь Ломоносовъ иногда повторяетъ одну мысль, которая ему понравилась[17], иногда низко опускается съ высоты слога[18], иногда, хотя и весьма рѣдко, употребляетъ слова и обороты иностранныя, которыхъ избѣжать бы можно[19]. Несмотря на то смѣло утверждаю, что Ломоносова слогъ есть образцовый въ родъ краснорѣчія великолѣпнаго, роскошнаго, цвѣтущаго. Ему должно подражать въ хорошихъ мѣстахъ, которыхъ весьма много и въ которыхъ до нынѣ еще никто съ нимъ не сравнился, а не въ посредственныхъ и слабыхъ, которыхъ въ Ломоносовѣ очень мало и которыя находить можно у всѣхъ превосходнѣйшихъ писателей. Идущіе по слѣдамъ Ломоносова приближатся къ совершенству въ Россійской словесности; проложенной имъ путь необольщаетъ свѣтящимися огнями и обманчивыми призраками, которые иногда неосторожныхъ и легкомысленныхъ путниковъ приводятъ ко блату невѣжества. Писатель украшенный необыкновеннымъ даромъ разума и слова, обогатившій себя обширными и многоразличными познаніями, тщательно упражнявшійся въ исторіи и словесности своего отечества, избравшій учителями своими не современныхъ чужестранцовъ, легкимъ остроуміемъ и минутнымъ блескомъ отличающихся, но тѣхъ безсмертныхъ мужей, коихъ память освящена удивленіемъ потомства; такой, говорю, писатель имѣетъ право на довѣріе своихъ согражданъ, хотя бы нѣкоторые изъ нихъ непостигали и нечувствовали изящества его слога. Извѣстны предубѣжденія чужестранныхъ писателей о Россіи; несмотря на то Французъ Томасъ въ своемъ Опытѣ о похвальныхъ словахъ почти нехотя хвалитъ дарованія Ломоносова, дѣлающаго, по его же словамъ, великую честь своимъ одноземцамъ. Томасъ предлагаетъ для примѣра нѣкоторые отрывки изъ втораго похвальнаго слова, и признается, что въ нихъ есть истинное, благородное краснорѣчіе. Онъ могъ видѣть въ Ломоносовѣ только красоты общія, всѣмъ языкамъ; но могъ ли онъ оцѣнить достойно неабвенныя заслуги отца Россійскаго краснорѣчія?…
- ↑ См. о пользѣ книгъ церковныхъ.
- ↑ Тамъ же.
- ↑ Произнесенномъ 1749 года.
- ↑ Прохожденія.
- ↑ Сicer. Catil. I. 7 Nunc te patria et cet. — Verr. VII. Ipse inflammatus scelere et cet. — Catil. IV. 6. Videor mоbi hanc urbem videre et cet. — Plin. paneg. XVII. 1. 2. — Cic. pro Mil. c. З7. Vos, Albani tumuli et. cet.
- ↑ Cui nihil ad agendum faftigium superest, hic uno modo crescere potest, si se ipce submittit, securus magnitudinis suae. Paneg. c. 71.
- ↑ Ununi ille se ex nobis, et hoc magis excellit atque eminet, quod unum ex nobis putat. Paneg. c. 2.
- ↑ Obversabatur foribus horror et minae. Pan.
- ↑ Quanto nunc tutior, quanta securior eadem domus, postquam ejus non crudelitatis, sed amoris excublis, non solitudоne et clauftris defenditur?… Discimus experimento, fidelissimam esse eustadiam prineipis ipsius innicentiam. Cap. 42.
- ↑ Ciи и подобныя имъ слова могли имѣть особливое дѣйствіе надъ тѣми, которые помнили Бирона. Плиній гораздо явственнѣе показываетъ разность между Траяномъ и его злыми предшественниками. Смотри cap. 48 и 49.
- ↑ Оно произнесено 26 Апрѣля 1756.
- ↑ У Плинія: Ac si adhuc dubium, fuоsset, forte casuque, rectores terris, an aliquo numine darentur, principem tamen, nostrum ljqueret divmitus constitutum. Paneg. I.
- ↑ Liberum est, ingredоente per publicum principe, fubsiftere, ocqurrere, comitari, praeterire; ambulas inter nos, hon quasi contingas: et copiam tui, non ut impules, facis. Haeret lateri tuo quisquis accessit… Pan. c. 24.
- ↑ Illos ergo humeri tervicesque seruorum super ora nostrа; te fama, te gloria etcet. Ibid.
- ↑ …Enituit aliquis in bello, sed, obsoleuit in pace: alium toga, sed non arma honestarunt; reuerentiam ille terrore, аlius amorem humanitаte captauit: ille quаesitam domi gloriam, in publico: hic in publico partam, domi perdidit. Pan. c. 4.
- ↑ Saepe ega mecum P. С. tacitus agitaui, qualem, quantumque effe oporteret, cujus ditione nutuque maria, terra, pax, bella gererentur, quum interea fiugenti formantique mihi principem, quem aequata diis immortalibus potestas deseret, nunquam voto saltem concipere suceurrit sunilem huic, quem videmus. Ibid.
- ↑ На прим. „Монархи ни чѣмъ такъ величества, славы и высоты своего достоинства прирастить не могутъ, какъ подобнымъ сему снизхожденіемъ“ … „…возвеличенъ преславными дѣлами, но все сіе больше безприкладнымъ снизхожденіемъ умножилъ, украсилъ“. „Его снизхожденіе превознесло выше самихъ государей.“
- ↑ На прим. „Того ради гвардія и прочее войско съ оружіемъ, съ военною казною, распустивъ знамена и ударивъ въ барабаны, въ Россію возвратилась.“ Или: „я вижу въ древности и въ новыхъ временахъ обладателей великими названныхъ. И правда предъ другими велики однако предъ Петромъ малы.“ Или: „за великія къ отечеству заслуги названъ онъ отцемъ отечества. Однако малъ ему титулъ.“ Или: „обучить новому артикулу“.
- ↑ На прим. „Даютъ хребетъ Россісскому войску.“ Или въ первомъ словѣ: „обращается при вратахъ пресвѣтлаго ея дому не ужасъ и трепетъ, но…“ также: „обращаются предъ нами живо Ея сладчайшія уста…“ или: „ничто есть толь похвально, какъ“…» Или на второмъ словѣ: «войско къ регулярству приобыкшее!…»