Вчера былъ я въ обществѣ пяти или шести полуученыхъ людей; между прочимъ зашолъ разговорѣ объ извѣстныхъ стихахъ Императора Адріана, сказанныхъ имъ на смертномъ одрѣ. Всѣ соглашались въ томъ, что експромтъ былъ шутка, недостойная сего Государя въ таковыхъ обстоятельствахъ; одинъ я былъ противнаго мнѣнія. Мнѣ кажется, что сей разговорѣ съ душою при разлученіи ея съ тѣломъ никакъ не можетъ назваться шутливымъ, а напротивъ весьма важнымъ; — по крайней мѣрѣ такъ понималъ я стихи сіи, читая ихъ въ первой разъ, когда былъ еще очень молодъ, и не зналъ, какой смыслъ обыкновенно давали имъ въ свѣтѣ.
Animula, vagula, blandula,
Hospes, comesque corporis,
Quae nunc abibis in loca?
Tallidula, rigida, nudula,
Nec (ut soles) dabis joca!
Душенька, странница, миленькая,
Гостья, подружка ты плоти моей!
Въ кои страны отлетаешь теперь?
Блѣдна и хладна, лишенка одеждѣ,
Бросишь затѣи ужь прежни свои (*)!
{(*) Попе не соблюлъ краткости и простоты подлинника не только въ переводѣ стихами, но даже прозою; для знающихъ Англійской языкѣ предлагаемъ тотъ и и другой:
Alas my soul! thou pleasing companion of this body, thou fleeting thing that art now deserting it! whither аrt thou flying? to what unknown scene? all trembling, fearful and pensive? what now is become of tuy firmer wit and humour? thou shalt jest and be gay no more.
Ah fleeting spirit! wandring fоrel
That long hast warm’d my tender breast,
Must thou no more this frame inspire?
No more а pleasing, cheerful guest?
Whither, аn whither art thou flying!
To what dark undiskover’d shore?
Thou seem’st ail trembling, shiv’ring dying,
And wit and humour are no more!
Онъ распространилъ и украсилъ мысли своего автора, чего Русской переводчикѣ неосмѣлился сдѣлать, думая, что читатели охотнѣе простятъ въ подобномъ случаѣ переводъ самой посредственной, но вѣрной, нежели превосходной, но прикрашенной, или лучше сказать подражаніе. Прим. Перев.}
Признаюсь, для меня непонятно, что тутъ забавнаго и веселаго; размышленіе сіе человѣка умирающаго есть самое естественное и ясное; особливо когда мы представимъ себѣ, что Императорѣ Адріанъ былъ язычникѣ, то сомнѣніе сіе о будущемъ состояніи его души нимало не покажется намъ страннымъ, или необыкновеннымъ, да едва ли и могъ онъ благоразумнѣе разсуждать. Уменьшительныя прилагательныя vagula, blandula и проч., кажется мнѣ, изъявляютъ больше нѣжность и сердечное участіе, нежели легкомысліе, подобныя выраженія встрѣчаются у Катулла и въ послѣдовавшихъ ему авторахъ hendeca-syllabi, употреблявшихъ, оныя тамъ, гдѣ надобно было выразить чрезмѣрную страсть къ своимъ любовницамъ. — Если мнѣніе мое покажется вамъ справедливымъ, то покорнѣйше прошу помѣстить письмо сіе въ своемъ Зрителѣ; если нѣтъ, то сожгите его[1].
4 Ноября 1813.
Кострома.
- ↑ Оно помѣщено, и еще съ похвалою (см. The Spect. N. 532 Novemb. 10 1732). Скромность Попова однакожь оскорбилась тѣмъ, что другъ его неумолчалъ, чье было ето мнѣніе. Еслибъ я зналъ (говоритъ онъ въ письмѣ своемъ къ нему отъ 29 Нояб. 1712), что вы не скроете при семъ моего имени, то я бы выразился съ большею осторожностію и скромностію. Я послалъ къ вамъ узнать ваше собственное мнѣніе, а не въ свѣтъ выдавать свое, которому я не довѣряю. (См. The works of Alex. Pope, vol. VI, p. 215). Примѣръ достойной подражанія! — О еслибъ писатели всегда съ такою умѣренностію отзывались о себѣ и о другихъ, какъ возвысили бы они почтенное свое ремесло и въ чужихъ и въ собственныхъ глазахъ! Примѣч. Перевод.