О патріотизмѣ.
правитьИхъ много сейчасъ, ими хоть прудъ пруди — «патріотовъ своего отечества», всѣхъ тоновъ и мастей: изступленныхъ — отъ реакціи, стыдливыхъ — отъ либерализма! Упразднителей, привыкшихъ заушать, и упраздняемыхъ, въ полученіи заушеній привыкшихъ расписываться! Тѣхъ, что бряцали на страхъ врагамъ о россійскомъ «срединномъ царствѣ», объ азіатскомъ «бѣломъ царѣ», и тѣхъ, что лелѣяли украдкой мечту о новомъ Севастополѣ!
Ихъ смелъ въ одну кучу военный катаклязмъ, и они всѣ твердятъ теперь наперерывъ «о любви къ отечеству и о народной гордости».
Патріотизмъ — на очереди! какъ всегда, въ видѣ той ходячей «звонкой» монеты, которою самодержавная власть, въ критическіе для нея моменты, пытается купить податливыя души своихъ подданныхъ. Но стоитъ только пройти моменту, и приманка оказывается ненужной, монета обезцѣнена, а душа, воспламененная не въ мѣру патріотическимъ чувствомъ, неукоснительно шествуетъ въ участокъ, гдѣ ей преподносится забытый урокъ «вѣрноподданическаго» поведенія. Слушаться и держать языкъ за зубами! — эту русскую добродѣтель вбивалъ въ свое время пресловутый Бенкендорфъ не менѣе пресловутому Булгарину, заявляя, что самодержавію не нужна похвала литературы. Въ самомъ дѣлѣ: вѣдь возможность похвалъ носитъ въ себѣ зародышъ возможнаго порицанія. Патріотическая иниціатива подданныхъ есть первичная форма для политической агитаціи гражданъ. Потому-то мы и видимъ въ исторіи самодержавной Россіи, что за каждымъ подъемомъ патріотическаго настроенія неминуемо слѣдовалъ общественный натискъ на власть. Только въ рѣдкіе періоды общенаціональнаго возбужденія несчастному представителю русской государственности удавалось подняться до идеи общественнаго цѣлаго, до сознанія необходимости о судьбахъ его позаботиться. Но зато, когда удавалось, въ аморфной обывательской массѣ тотчасъ начинался процессъ кристаллизаціи.
Такъ, еще три вѣка назадъ патріотическій призывъ Пожарскаго и Минина открылъ собою эру земскихъ соборовъ; такъ, за «отечественной войной» противъ Наполеона непосредственно слѣдовало то броженіе дворянъ, заключительнымъ аккордомъ котораго явился заговоръ декабристовъ; такъ, наконецъ, послѣдняя, дѣйствительно серьезная «національная» встряска, пережитая пятьдесятъ лѣтъ тону назадъ Россіей, завершалась эпохой великихъ реформъ", этимъ сложнымъ клубкомъ разнородныхъ общественныхъ движеній.
Но связь между счастью" и «цѣлымъ» едва закрѣпленная.
Во дни торжествъ и бѣдствій народныхъ, неизмѣнно стиралась въ наступавшіе затѣмъ будни — ее безъ пощады рвалъ весь укладъ самодержавно-бюрократическаго строя; укладъ, не знающій «цѣлаго», потому что онъ не знаетъ и «части», какъ творца этого «цѣлаго»: вмѣсто «цѣлаго» существуетъ начальство всѣхъ ранговъ, вмѣсто самодѣятельной «части» — объектъ начальственнаго усмотрѣнія. А гдѣ нѣтъ связи между «цѣлымъ» и «частью», тамъ нѣтъ и не можетъ быть патріотизма, который является вѣдь ни чѣмъ другимъ, какъ элементарнымъ проявленіемъ этой связи. Неудивительно, поэтому, что у насъ процвѣтаетъ патріотическая «словесность», но давнымъ давно не было патріотизма, какъ составного элемента общественной жизни. Въ поискахъ за нимъ надо идти въ глубь исторіи, когда Русь «собиралась», когда только что простылъ слѣдъ татарина, когда «ляхъ» угрожалъ Москвѣ, словомъ — когда царская власть еще служила эмблемой національной обороны отъ враговъ съ Востока и съ Запада. Тогда кличъ — наложимъ женъ и дѣтей, но отстоимъ родную землю! — звучалъ величественно грозно, теперь, повторенный въ одномъ изъ всеподданнѣйшихъ привѣтствій, онъ кажется грубымъ фарсомъ, циничной пародіей на стародавнюю трагедію народа. По мѣрѣ того, какъ самодержавіе изъ оплота противъ вѣчно грозящей «внѣшней» опасности превращалось въ символъ всенароднаго закрѣпощенія, все рѣже и рѣже приходилось Россіи переживать тѣ кризисы, которые требовали отъ нея напряженія всѣхъ силъ и таковыми же являлись въ общественномъ сознаніи. Характерный въ этомъ смыслѣ симптомъ назрѣвшихъ перемѣнъ: даже нашествіе Наполеона и пожаръ Москвы въ прошломъ вѣкѣ (не говоря уже про крымскую кампанію) не вызвали чего либо отдаленно подобнаго стихійному взрыву 1612 года. Національный энтузіазмъ отливался въ преходящія настроенія, не успѣвая формировать патріотовъ. И о томъ же непререкаемо свидѣтельствуетъ и русская литература. Въ большой галлереѣ ея образовъ нѣтъ ни одного лица, для котораго мысль о «цѣломъ» была бы властной идеей, той пламенной страстью, которая заполняетъ собою личность человѣка. Канцелярія, полкъ, губернскій или уѣздный муравейникъ, помѣщичья усадьба, товарищескій кружекъ, семейный очагъ — около этихъ дробныхъ ячеекъ сосредоточивался интересъ безчисленныхъ героевъ русскаго романа; замкнутые въ нихъ, они жили и умирали, не тревожимые думой объ «отечествѣ», ибо дума объ «отечествѣ» относится къ вѣдѣнію того коллектива, который зовется высшимъ начальствомъ. Оно велитъ, обмундированный обыватель — побѣдитель провинціальныхъ сердецъ, герой зеленаго поля или скромный семьянинъ, — идетъ во имя неоознанной цѣли погибать на дальнемъ Кавказѣ, въ траншеяхъ Севастополя, подъ «солнцемъ Аустерлица».
Зачѣмъ? — Жизнь, катящаяся годъ за годомъ по традиціонной колеѣ, раздробленная на рядъ не связанныхъ между собою мірковъ, не знаетъ этого «зачѣмъ»? какъ не знаетъ, вообще, проклятыхъ вопросовъ; и тѣ простые, незамѣтные, но храбрые люди, которыхъ обезсмертило перо Толстого въ его военныхъ разсказахъ, въ великой эпопеѣ двѣнадцатаго года, столь же мало помышляютъ и размышляютъ объ отечествѣ, какъ и растительное существо — Платонъ Каратаевъ, какъ и вся безымянная масса, безропотно устилавшая своими тѣлами кровавый путь самодержавно-бюрократическихъ успѣховъ. Даже въ самое пекло войны они приносятъ свою скорлупу, скорлупу облекающей ихъ ячейки, и эту скорлупу оказываются безсильными разбить и горячій порывъ и романтическая греза, такъ часто рождаемые — вспомните юношу Ростова — подъ шумъ и грохотъ событій.
Война не создавала патріотовъ, еще меньше создавалъ ихъ тотъ миръ, который походилъ на спокойствіе кладбища. И недаромъ, конечно, автору «Наканунѣ» пришлось, когда онъ захотѣлъ нарисовать фигуру патріота, обратиться… къ Болгаріи и произвести въ ней заемъ, за отсутствіемъ отечественнаго матеріала. Но зато же и казался «ирой» Инсаровъ тургеневскимъ россіянамъ какимъ то страннымъ чудакомъ, маніакомъ своей идеи. Маленькая страна имѣла то, чего не было у большой Россіи — она имѣла общенародное дѣло!
А въ Россіи все сидѣло по клѣткамъ-ячейкамъ и занималось приватно, и горе было тому смѣльчаку, кто пытался бы просунуть голову въ щель своей клѣтки: такъ, изъ дали почтя цѣлаго вѣка на насъ смотритъ печально — величаво обликъ того, кто по словамъ поэта:
«…въ Римѣ былъ бы Брутъ, въ Аѳинахъ — Периклесъ,
У насъ онъ офицеръ гусарскій*»!
Гусаръ имѣлъ несчастье задуматься надъ тѣмъ, что представляетъ собою его отечество, задуматься и сказать это вслухъ, и «отечество» немедленно распорядилось признать «гусара» безумнымъ… Сиди въ своей клѣткѣ!
Литература, дѣйствительно, «сидѣла» и ограничивалась тѣмъ, что живописала многообразныя клѣтки, на которыя распадается строй обывательской жизни. Когда, однако, въ потребные моменты «отечеству» приходилось обращаться къ литературѣ и говоритъ ей — воспой меня! — оно получало, къ удивленію въ отвѣтъ лишь хриплые звуки бездарныхъ писакъ — на родномъ Парнасѣ не оказывалось пѣвцовъ патріотизма!
Двѣ-три строфы Пушкина, нѣсколько Тютчевскихъ стиховъ — таковъ едва-ли не весь поэтическій багажъ россійскаго патріотизма. Даже даровитые люди, какъ Майковъ, пріобрѣтали моментально — бездарность, какъ только припадали къ этой заклятой почвѣ.
Что то, очевидно, творилось, какой-то переломъ подготовлялся въ странѣ, величайшій лирикъ которой говорилъ своимъ современникамъ: «потому что я не слышу музыки въ звяканьѣ цѣпей и потому что меня не привлекаетъ блескъ штыковъ — вы утверждаете, что я не патріотъ! — Потому что я совсѣмъ не стараго покроя и завала, и не иду съ каждымъ шагомъ назадъ — вы утверждаете, что я не патріотъ, не люблю своей страны и не понимаю ея! — Они правы: самъ чертъ не разберетъ, отчего у насъ быстрѣе подвигаются тѣ, которые идутъ назадъ, такъ что они достигаютъ уже своей цѣли, когда я по своей дорогѣ только что двинулся впередъ! — Богъ даровалъ мнѣ языкъ, но, когда я вздумалъ заговорить, захватило у меня горло! Страшныя вещи происходятъ въ моей странѣ, и удивительный обычай завелся у насъ: разумному нуженъ разумъ для глупости, а языкъ для молчанія»!..
Это было столь же симптоматично, сколь былъ симптоматиченъ и тотъ единственный герой Льва Толстого, который обладалъ всѣми данными для патріота. Мы знаемъ, князь Андрей Болконскій, по замыслу своего творца, былъ прототипомъ декабриста. Прихоть художника увела, правда, его раньше времени изъ жизни, но она оставила ему замѣстителя въ сынѣ. Въ послѣдней главѣ знаменитаго романа уже чувствуется отдаленное дыханье надвигающейся грозы, чувствуется въ рѣчахъ Пьера Безухаго, въ томъ напряженномъ вниманіи, съ которымъ мальчикъ Николинька прислушивается къ этимъ рѣчамъ, Николинька, со дня на день становящійся все болѣе похожимъ на отца, и такой гордый этимъ сознаніемъ…
Цѣлое столѣтіе совершался въ Россіи знаменательный процессъ; на мѣстѣ, оставшемся вакантнымъ отъ старозавѣтнаго патріотизма, сквозь толщу историческихъ переживаній, — мало-по-малу, медленно и трудно пробивался къ свѣту и къ жизни — патріотизмъ новый, патріотизмъ обновляющейся Россіи, патріотизмъ активнаго протеста. Сначала одинокія фигуры, какъ Радищевъ, потомъ маленькія группы людей — декабристы, затѣмъ мятущійся слой народолюбивой интеллигенціи и, наконецъ, цѣлый пластъ народный — передовой пролетаріатъ. Въ прерывисто-растущемъ движеніи видоизмѣнялось содержаніе, мѣнялись формы, неизмѣннымъ оставалось одно: кто бы ни являлся носителемъ этого движенія, онъ былъ той пришедшей къ сознанію «частью», которая готова была принесть себя въ жертву только что познанному «цѣлому»; ея взору предносилось идеальное, преображенное мыслью «отечество», и къ этому «отечеству» тѣмъ рѣшительнѣе тяготѣла воля сознательной «части», чѣмъ болѣе сама «часть» ощущала на себѣ давящую лапу конкретнаго «отечества», чѣмъ болѣе она чувствовала себя — отверженцемъ современности.
Революціонность стала непремѣннымъ аттрибутомъ патріотизма, — патріотизмъ растворился въ революціонности. Подъ сѣнью самодержавнаго режима только революціонеръ былъ патріотомъ, потому что онъ одинъ болѣлъ горемъ своей родины. И только тотъ общественный классъ или слой могъ взвалить на себя тяжелую ношу патріотизма, который волею судебъ вмѣстилъ въ себя необходимый запасъ протестантской энергіи, дабы объявить войну проклятому режиму.
И въ этомъ смыслѣ соціалдемократія патріотична par excellence. Интернаціональная въ своемъ существѣ, она ставить себѣ патріотическія задачи и, именно осуществляя ихъ, творитъ свое — и итернаціональное дѣло. Но потому же самому ея патріотизмъ — патріотизмъ воинствующаго пролетаріата — не есть и не можетъ быть патріотизмомъ порабощенія.
Она знаетъ на сценѣ исторіи лишь одно соперничество, одно законное патріотическое желаніе: чтобы мой народъ внесъ какъ можно больше своего въ міровой процессъ общественнаго пересозданія!