Мадригалъ есть небольшое сочиненіе въ стихахъ, нѣкоторый родъ епиграммы, тѣмъ только отличается отъ нее, что епиграмма бываетъ колка и язвительна, или, лучше сказать, употребляется къ осмѣянію какой либо странности, a мадригалъ обращается наиболѣе къ похвалѣ, и что въ мадригалахъ острая мысль, обыкновенно при концѣ выражаемая, должна непремѣнно раждатъся отъ нѣжности и чувствительности. — Разность сію удачно показалъ г. Дмитріевъ въ стихахъ на одного стихотворца:
Поетъ Оргонъ, хваля жену свою не въ мѣру,
Въ стихахъ своихъ ее съ Венерою сравнялъ —
Безъ умысла женѣ онъ сдѣлалъ мадригалъ
И епиграмму на Венеру.
Неизвѣстно, отъ чего произошло названіе Мадригала. Древніе не знали онаго; но многія мѣлкія сочиненія Анакреона, Сафы, Овидія, Тибулла и Катулла могли бы почесться прекрасными мадригалами! Новѣйшимъ писателямъ принадлежитъ честь изобрѣтенія сего слова: за то какъ мало мы видимъ теперь хорошихъ Мадригаловъ!
Мадригалъ пишется по большей части вольными ямбическими стихами, однакожъ всякая мѣра употреблена быть можетъ; заключается иногда въ двухъ стихахъ, иногда въ четырехъ, шести и т. д., но недолженъ имѣть болѣе двѣнадцати. Слога требуетъ легкаго и пріятнаго; и можно ли употребить другой слогъ въ такомъ сочиненіи, которое, по словамъ Боало, дышетъ пріятностію, нѣжностію и любовію?
Le Madrigal. . . . . .
Respire la douceur, la tendresse et l’amour
Мы имѣемъ нѣсколько весьма хорошихъ примѣровъ для Мадригала:
Любуясь нѣкогда собою,
Амуръ предъ зеркаломъ стоялъ,
И съ роду онъ своей красою
Еще довольнѣй не бывалъ.
Но хвастунишка ошибался;
Онъ былъ передъ простымъ стекломъ,
И Софьи красотой плѣнялся,
Подкравшейся къ стеклу тайкомъ.
К. Вяземскій.
Ты въ мрачномъ Октябрѣ родилась — не весною,
Чтобъ сѣтующій міръ утѣшенъ былъ тобою,
Карамзинъ.
По чести, отъ тебя не можно глазъ отвесть;
Но что къ тебѣ влечетъ? — загадка непонятна!
Ты не красавица? я вижу… a приятна!
Тыбъ лучше быть могла, но лучше такъ, какъ есть!
Дмитріевъ.
Какъ прелестью своей красы,
Равно искусствомъ ты плѣняешь;
Цѣпочку — вяжешь на часы,
А цѣпь — на сердце налагаешь.
Г. Салтыковъ на подар. цѣпочку.
Прелеста! я сказалъ, что ты нехороша,
Что одѣваться ты со вкусомъ не умѣешь;
Сказалъ, что ты ума ни капли не имѣешь;
Что сверхъ того еще дурна твоя душа;
Сказалъ — а для чего? Я не запрусь и въ етомъ:
Хотѣлъ, для рѣдкости, поспорить съ цѣлымъ свѣтомъ.
П. Сумароковъ.
Ты хочешь, другъ мой, знать,
Любовь моя къ тебѣ надолголь продолжится?
Страшусь тебѣ сказать!…
Но должно мнѣ во всемъ открыться:
Та страсть, которая пылала въ насъ,
Во мнѣ, быть можетъ, прекратится,
Чрезъ день, или чрезъ два — кто знаетъ смерти часъ?
N. N.
Нѣкоторые Русскіе стихотворцы, какъ то: А. Сумароковъ, Тредіаковскій и Николевъ писали Мадригалы на разные торжественные случаи. У Николева, на примѣръ, находимъ Мадригалы на взятіе Бендеръ, на побѣду при Казулѣ, a Тредіаковскій написалъ даже Мадригалъ въ похвалу Аудіенцъ-залѣ, или по его орѳографіи, Салѣ. Сей Мадригалъ напечатанъ въ книгѣ Тредіаковскаго: Новый и краткій способъ къ сложенію Россійскихъ стиховъ, и пр. СПБ. 17З5. Зная, что ету книгу рѣдко нынѣ видѣть можно, и надѣясь по многимъ причинамъ доставить читателямъ удовольствіе, выписываю сей Мадригалъ.
Слава воспоетъ больше ужъ крылата,
Коль Монарша здѣсь Сала есть богата,
Пѵраміды нежъ пѣла та Мемфійски,
Дивнаго труда стѣны Ассѵрійски,
Нежели Царя Томбъ высокъ Маѵзола.
Отъ Эфесска честь такъ же богомола.
Про Фаросъ свѣтящій,
Нежъ верхомъ горящій.
Дельскъ, илъ про Кумиръ, что Аммоновъ, славный.
Нежъ огромность, сверхъ? Родскаго ужасну
Колосса, и красну.
Но чтобы воспѣть, коль Велика Анна,
Въ Монархиню намъ Богомъ что избранна,
И пречудна коль вся Ея держава:
Свѣта, но всего, развѣ можетъ слава.
Безъ сомнѣнія, Боало, прочитавъ сей Мадригалъ, не сказалъ бы:
Il respire la douceur, la tendreste et l’amour.
Сонетъ есть сочиненіе, состоящее изъ четырнадцати стиховъ, раздѣленныхъ при извѣстномъ расположеніи рифмъ на четыре строфы.
Двѣ первыя строфы заключаютъ по четыре стиха, a двѣ послѣднія по три.
Сонетъ пишется на Русскомъ языкѣ всегда шестистопными ямбическими стихами; но кажется, и другой размѣръ употребленъ быть можетъ.
Сонеты наиболѣе въ употребленіи y Французовъ и Италіянцовъ. Французы требуютъ, чтобы въ Сонетѣ первыя двѣ строфы имѣли только двѣ рифмы, полагаемыя чрезъ строку; чтобы третья строфа начиналась двумя особенными рифмами, a третій стихъ соотвѣтствовалъ бы рифмою второму стиху послѣдней строфы; первый же и окончательный стихъ послѣдней строфы имѣли бы особливую рифму. Вотъ ихъ примѣръ, почти во всѣхъ піитикахъ приводимый:
Grand Dieu! tes jugemens sont remplis d'équité.
Toujours tu prends plaisir a nous être propice.
Mais j’ai tant fait de mal que jamais ta bonte
Ne me pardonnera qu’en blessant ta justice.
Oui, Seigneur, la grandeur de mon impiété
Ne laisse a ton pouvoir que le choix du supplice;
Ton intérêt s’oppose à ma félicité,
Et la clémence même attend que je’périfse.
Contente ton désir, puisqu' il t’est glorieux;
Offense' toi des pleurs qui coulent de mes yeux.
Tonne, frappe, il en est terns: rends moi suer re pour guerre.
J’adore en périssant la raison qui l’aigrit.
Mais dessus quel endroit tombera ton tonnère,
Qui ne soit couvert du sang de Jesus Christ?
Италіянцы же, которымъ Сонетъ обязанъ своимъ происхожденіемъ, не столь строги въ расположеніи рифмъ; они позволяютъ какъ въ первыхъ двухъ строфахъ, такъ и въ обѣихъ послѣднихъ, перемѣшивать рифмы по произволенію, съ тѣмъ только; чтобы непремѣнно въ первыхъ двухъ были четыре рифмы на одно окончаніе, и четыре на другое; a послѣднія двѣ строфы имѣли бы особенныя рифмы. По большой же части пишутся у нихъ послѣднія двѣ строфы такимъ образомъ, что первая имѣетъ три разныя рифмы, a вторая или окончательная: онымъ по порядку въ стихахъ соотвѣтствуетъ. Таковъ, на примѣръ, первый Сонетъ Петрарки на смерть Лауры:
Oimè il bel viso; oimè il soaye sguardo;
Qimè il leggiadro portamento altero;
Oimè l’parlar ch’ogni aspro ingegno e fero
Faceva umile, ed ogni uom vil gagliardo.
Ed oimè il dolce riso ond' uscio 'l dardo
Di che morte, altro bene omai non spero,
Alma real, dignissima d’impero,
Se non fossi fra noi scesa si tardo.
Per voi convien ch’io arda, e’n voi respire;
Ch’i' pur fui vostro; e se di voi son privo,
Via men d’ogni sventura aitra mi dole.
Di speranza m’empieste e di desire
Quand’io part' dal sonimo piacer vivo:
Ma’l vento ne portava le parole.
Въ Сонетѣ надлежитъ еще наблюдать чтобы каждая строфа заключала смыслъ полный, отдѣльный отъ другихъ строфъ. Topквато Тассъ (см. delle opere di T. Tasso volume sesto), разбирая, одинъ Сонетъ г-на Делла Каза, допускаетъ только переносъ смысла изъ стиха въ стихъ, съ большимъ увѣреніемъ, что сіе доставляетъ сочиненію величайшую важность (apporta grandifsima gravita) по той причинѣ, что непрерываемое продолженіе мысли, удерживая скорое теченіе слова, производитъ нѣкую медлительность, a медлительность есть свойство важности; но при такомъ разрѣшеніи Тасса крайне должно остерегаться, чтобы стихи не сдѣлались прозаическими.
Что принадлежитъ до прочаго достоинства сего рода сочиненій, то требуется? чтобы мысли были въ немъ зрѣло обдуманы, чтобы стихи имѣли совершенную плавность и сладкозвучіе, чтобы не было въ словахъ неумѣстнаго повторенія, чтобы рифмы были самыя богатыя; ибо слабая мысль, негладкой стихъ, неестественное выраженіе, натянутая рифма, и, словомъ, самомалѣйшая погрѣшность не имѣютъ въ Сонетѣ никакого извиненія.
На Русскомъ языкѣ очень мало хорошихъ Сонетовъ, a совершеннаго нѣтъ ни одного. Здѣсь предлагаются два, имѣющіе по крайней мѣрѣ надлежащія формы:
1. На страждуща Хріста взмахнула Смерть косою,
Алкая жизнь Его подолгу прекратить.
Увидя вдругъ не тварь, a Бога предъ собою,
Оцѣпенѣла Смерть…. хотѣла, слезы лить,
Но къ персямъ приклонясь Хрістосъ своей главою,
Являетъ, что сію самъ избралъ чашу пить,
Повелѣвая ей со властію святою
Носимую имъ плоть на время умертвить.
Едва изрекъ, какъ та велѣнье выполняетъ…
Вострепеталъ весь міръ, и солнце померкаетъ,
Какъ будто своего достигнули конца.
При страшномъ видѣ семъ всѣ твари умилились;
Лишь камнемъ сдѣлались y грѣшниковъ сердца,
А камни, какъ бы жизнь приявшіе, смягчились.
С. Б.
2. Надежда, всѣхъ сердецъ и всѣхъ умовъ магнитъ!
Заря счастливыхъ дней, въ несчастіяхъ отрада!
Въ трудахъ нашъ вѣрный другъ! терпѣнія награда!
Волшебный голосъ твой всѣхъ за собой манитъ.
Тобой обманутый тебя клянетъ, винитъ;
Но ты опять его унынію преграда:
Ты свѣтлый для него рай дѣлаешь изъ ада.
И такъ, что въ слѣдъ тебѣ идти намъ возбранятъ?
Не страшенъ намъ тогда злой смерти видъ суровый.
Когда въ рукѣ твоей мы зримъ вѣнецъ лавровый.
Ты въ полѣ страшный Марсъ, о градѣ сильный Богъ,
Богъ, коимъ движется разумная природа!
Кто безъ тебя бы жить, сносишь, трудиться могъ?
Что солнце для планетъ, то ты для смертныхъ рода.
Не всегда Сонеты заключатъ въ себѣ матеріи важныя; иногда пишутся онѣ въ видѣ епиграммы съ колкостію, a иногда просто для шутки. Слѣдующій Скарроновъ сонетъ, и въ слабомъ подражаніи, покажемъ этому примѣръ:
Тщеславія людей монументы надменны,
Пирамиды, Мавзолъ, которыхъ блескъ пустой
Являетъ, что труды людьми употребленны
И надъ природою взять могутъ верхъ самой!
И зданія Римлянъ потомству посвященны,
Гдѣ, зодчество, предѣлъ искусства видѣнъ твой,
Гдѣ тщетной гордостью народы заражённы
Мечтали одержать побѣду надъ судьбой!
Не въ силахъ ли нашлось васъ время истребить,
Или по крайности разсыпать, развалить?
Что силѣ времени не можетъ покориться?
Когдажъ противиться ему не льзя камнямъ,
То дивноль хилаго кафтана рукавамъ,
Два года поносясъ, до дыръ въ локтяхъ пробиться?
N. N.
Въ заключеніе скажемъ, что Боало, въ своей Наукѣ стихотворства, почитаетъ Сонетъ безъ погрѣшностей стоющимъ длинной поемы: un sonnet sans défaut vaut seul un grand poëme. — Для чего же столь мало упражняются y насъ въ столь зваменитомъ стихотвореніи? — Признаемся съ сожалѣніемъ, что y насъ, какъ и вездѣ, болѣе такихъ авторовъ, коимъ гораздо приянтѣе смотрѣть на толстыя книги уродливыхъ своихъ произведеній, названныхъ въ заглавіи притчами, одами, поемами, нежели потрудиться надъ такимъ сочиненіемъ, которое напечатано быть можетъ на полустраницѣ!
Сочиненіе, имѣющее восемь стиховъ равной мѣры и двѣ рифмы. Все превосходство онаго состоитъ въ удачномъ повтореніи двухъ первыхъ стиховъ такимъ образомъ, чтобы четвертый стихъ былъ повтореніемъ перваго, a седьмой и осмой повтореніемъ перваго и втораго. Приятная простота или шутливость составляютъ свойство Тріолета. Какъ сей родъ стихотворства есть произведеніе Французовъ, то за нужное почитаю показать здѣсь и образецъ Французской, написанный Скаррономъ; изъ него можно видѣть и правило Тріолета.
Pour fane un fort boa Triolet,
Il faut observer ces trois choses:
Sèavoir, que Pair en soit follet
Pour faire un fort bon Triolet.
Qu’il entre bien dans le rollet,
Et qu’il tombe au vrai lieu des pauses:
Pour faire un fort bon Triolet,
Il faut observer ces trois choses.
Мы имѣемъ также весьма хорошіе примѣры, каковы слѣдующіе:
Лизета чудо въ бѣломъ свѣтѣ,
Вздохнувъ, я самъ себѣ сказалъ:
Красой подобныхъ нѣтъ Лизетѣ,
Лизета чудо въ бѣломъ свѣтѣ;
Умомъ зрѣла въ весеннемъ цвѣтѣ.
Когда же злость ея узналъ….
Лизета чудо въ бѣломъ свѣтѣ!
Вздохнувъ, я самъ себѣ сказалъ.
Карамзинъ.
Какъ годъ тебѣ еще свершится —
Опасна будешь ты сердцамъ!
Съ свободой не одинъ простится,
Какъ годъ тебѣ еще свершится….
Блестящимъ прелестямъ курится
На свѣтѣ вѣчно фиміамъ. —
Какъ годъ тебѣ еще свершится,
Опасна будешь ты сердцамъ.
Кн. Шаликовъ.
Изъ сихъ примѣровъ видно, что Тріолеты на Русскомъ языкѣ неиначе должны быть писаны, какъ четырестопными (или тристопными) стихами,
23 Марта 1817.
Вологда.
Остолопов Н. Ф. О некоторых мелких стихотворениях / (Из Словаря древния и новыя поезии, составленнаго Н.Остолоповым) // Вестн. Европы. — 1817. — Ч. 92, N 7. — С. 196-208.