Въ обществѣ нашемъ много простаго народа, но есть и благородные люди… Сію минуту возвратился я съ прекраснаго бала. Опишу тебѣ нѣкоторыя размышленія мои, слѣдствіе разговора съ одною умною, любезною дѣвушкою, который пріятно сократилъ для меня нынѣшній вечеръ. На балѣ Филосефія? Ты засмѣъешься! По чемужь не такъ? Время танцевъ миновалось для меня, бостонъ несносенъ — чтожъ дѣлать? Разсуждать съ любезными — о любезномъ!…
"Конецъ предисловію. Вотъ самое описаніе: эта умная, любезная дѣвушка, которую (мысленно) я называлъ прекраснымъ примѣромъ холоднаго благоразумія, говоря со мною о сочиненіяхъ Ж. Ж. Руссо и извѣстномъ романъ Валерія, съ пріятною живостію заключила разсужденіе свое тѣмъ, что чувства, изображенныя въ сихъ книгахъ, кажутся ей слишкомъ усиленными…. (trop exaltés) мистическое слово на языкѣ женщинъ! — По многимъ отношеніямъ замѣчаніе строгой послѣдовательницы правилъ чистаго разума было справедливо; но возбудивъ во мнѣ рядъ идей, сообразныхъ съ симъ предметомъ, оно заставило меня дѣлать дальнѣйшія изслѣдованія — размышлять — сравнивать — выводить заключенія, и вотъ ихъ слѣдствія.
Мнѣ кажется, что образъ жизни, который обыкновенно ведутъ въ большихъ обществахъ; воспитаніе, которымъ насъ единственно образуютъ только для нихъ, и наконецъ нѣкоторое нерадѣніе объ истинномъ щастіи, въ большей степени замѣтное въ людяхъ разсѣянныхъ, производятъ, то, что натуральныя, сильныя чувствованія наши — которыя однѣ (естьли только будутъ направлены къ истинной цѣли) способны составлять щастіе человѣка — что сіи сильныя чувствованія, говорю, при самомъ рожденіи удалены бываютъ отъ естественнаго своего хода; потомъ слабой остатокъ ихъ истощается въ общежитіи разнообразіемъ вкусовъ, мелочными склонностями, разсѣяніемъ; а наконецъ старость, все разслабляющая, довершаетъ ихъ уничтоженіе…
И такъ чему же удивляться, что въ людяхъ, живущихъ въ большихъ обществахъ, мы рѣдко находимъ полноту сердечныхъ чувствованій? Чему дивиться, что страсти Юлій, С. Прё, Густавовъ, кажутся имъ странными, излишне усиленными? Людямъ, которыхъ связи столь разнообразны и сложны; которыхъ самые остатки чувсгавованій раздроблены на части; въ которыхъ, наконецъ, привычка казаться привязанными ко всѣмъ, дѣлаетъ то, что они не любятъ никого: такимъ людямъ можетъ ли быть извѣстна восхитительная возможность существовать въ другомъ? —
Однакожъ, мои другъ! это одни общія размышленія. Онъ ни мало не относятся на лице той дѣвушки, которая столь пріятно умѣла защищать выгоды благоразумія. Сожалѣю только о томъ, что она часто защищала его на счетъ самой лучшей человѣческой способности!… Вообще я замѣтилъ, что она болѣе дѣйствуетъ умомъ, нежели чувствомъ.… А женщина, съ холоднымъ сердцемъ? — Но, какъ бы то ни было, я такъ привыкъ ее почитать (другъ мои! почтеніе есть единственное чувство, приличное моимъ лѣтамъ[1]); я такъ пріучилъ себя находить въ ней нѣчто отличное отъ толпы обыкновенной, что я стараюсь себя увѣрить — и разумѣется всегда успѣваю — что она никогда не можетъ принадлежать къ числу тѣхъ женщинъ, тѣхъ эѳирныхъ явленій, которыхъ главное основаніе жизни есть рабское подражаніе, которыя дѣйствуютъ такъ или иначе, не потому, что такъ должно, но потому, что такъ дѣйствуютъ другіе, такъ дѣйствуютъ всѣ! Впрочемъ, мой другъ, при всѣхъ выгодныхъ заключеніяхъ на счетъ благоразумія любезной философки, близкій къ берегу моего странствованія, я могу сказать рѣшительно, что въ большихъ обществахъ любовь истинная существовать не можетъ!…
Я позволяю себѣ называть истинную любовь шестымъ чувствомъ, которое моральной части человѣка открываетъ новый міръ, — новую, прежнему неизвѣстную цѣпь пріятныхъ впечатлѣній, новыя и одной только любви свойственныя наслажденія, новыя радости; однимъ словомъ, новую способность — быть щастливымъ!..
А что значитъ любовь въ большихъ обществахъ? — Холодное предпочтеніе — наборъ какихъ-то странныхъ словъ — способность говоришь больше обыкновеннаго, — нѣкоторая свобода, которая — безъ силы восторговъ — утомляетъ своимъ единообразіемъ…. Можно ли наслажденія, такъ сказать разочтенныя, приготовленныя, обдуманныя[2], дерзнуть назвать любовію? Какъ ограниченны, какъ бѣдны радости тѣхъ людей, которыхъ мнимо-хорошій тонъ, отъ колыбели до гроба, лишаетъ средствъ пользоваться правами человѣка, и которыхъ всѣ дѣйствія, въ послѣднюю минуту жизни, изчезаютъ, какъ въ туманъ. Но болѣе всего какъ жалки тѣ, которые, зная всѣ выгоды наслажденій истинныхъ, но бывъ увлечены обстоятельствами, произвольно и нечувствительно перестаютъ быть человѣками!
Ахъ, другъ мой! кто сдѣлалъ дальній шагъ любви…. кто былъ въ таинственномъ святилищъ ея, для того всѣ удовольствія, основанныя на однихъ разчетахъ самблюбія, ничтожны; пустая искательность, которая для многихъ замѣняетъ самое чувство любви, утомительна; смѣшные законы общежитія, которые не позволяютъ сердцу говорить съ сердцемъ, несносны!…
Другъ мой! кто сдѣлалъ дальній шагъ любви, тотъ не можетъ имѣть недовѣрчивости, тотъ не знаетъ притворства, тотъ любитъ, тотъ вѣритъ…. и могъ ли бы онъ не вѣрить другому самому себѣ?…..
А можетъ ли довѣренность существовать въ большихъ обществахъ? Можно ли быть непритворнымъ тамъ, гдѣ мы ежеминутно страшимся быть обманутыми? Можно ли говорить языкомъ сердца тамъ, гдѣ мы не можемъ (къ нещастію, а можетъ быть и къ щастію), гдѣ мы даже не должны быть тѣмъ, что мы есть? Можно ли вѣрить тамъ, гдѣ со всякимъ днемъ увеличивается сумма жертвъ горестнаго легковѣрія? — А что значитъ любовь безъ полной довѣренности? Нѣтъ! нѣтъ, мой другъ! повторю еще разъ: истинная любовь въ большихъ обществахъ существовать не можетъ!…
Такъ! жизнь семейственная, простая, отдаленная, по возможности, отъ сложностей общежитія, которая, такъ сказать, ограждаетъ полноту сердечныхъ чувствованій отъ обольстительнаго призрака свѣтской ничтожности — вотъ стихія любви, которая, бывъ основана на ближайшемъ сходствѣ характеровъ, на взаимныхъ пожертвованіяхъ, на дѣятельности въ добрѣ, есть тотъ оживотворенный рай, которымъ восхищаютъ насъ Поэты!…
Что значатъ всѣ удовольствія самолюбія въ сравненіи съ однимъ словомъ, съ однимъ взглядомъ любезнаго сердцу нашему существа? что значатъ всѣ краснорѣчивыя объясненія любви въ сравненіи съ восхитительною увѣренностію въ той женщинѣ, которую я самъ, семѣйство мое, радостный голосъ цѣлаго общества, и даже таинственность вѣры назвали моею? что значатъ всѣ прелести кокетства въ сравненіи съ истиннымъ языкомъ чувствительности? Что значитъ любезная улыбка гордой красавицы въ сравненіи съ тою довѣренностію, съ тѣмъ попеченіемъ, съ тою внимательностію, съ тѣмъ живымъ, безпрестаннымъ, никогда неизмѣняемымъ, участіемъ, которыя должны составлять блаженство любви истинной — основаніе супружескаго щастія? — Но много ли примѣровъ такого супружества въ большихъ обществахъ? Возможно ли любить, когда за все отплачиваютъ одними словами? Гдѣ рай на землѣ? Гдѣ?… Но вопросы мои будутъ безконечны!…
"Подъ хладной атмосферой
"Цвѣтъ нѣжный не растетъ!…
Прости, мой милый другъ! Философичесуія разсужденія мои о любви доказываютъ тебѣ, что объ ней можно говорить и въ мои лѣта. Бабочки съ отрѣзанными крыльями смѣшны, даже жалки! но размышлять о любви, какъ о наилучшемъ совершеннѣйшемъ моральномъ чувствованіи человѣка — никогда не поздно!
Государства могутъ возвышаться и упадать; обряды общежитія могутъ быть измѣняемы; граждане могутъ перемѣнять и свои мнѣнія и свои образъ жизни: но люди всегда останутся людьми; страсти всегда останутся страстями; любовь всегда будетъ чувствомъ самымъ сильнѣйшимъ — всегда будетъ главною причиною и нашего щастія и нещастія и до всеобщаго разрушенія человѣческаго бытія всѣ и всегда будутъ любить.... но не всѣ и не всегда будутъ умѣть находить щастіе любви!..
Время кончить. Говоря о любви, можно ли говорить мало!
- ↑ Господину В. было около 38 лѣтъ.
- ↑ Разумѣется, что я говорю здѣсь о лучшей части людей свѣтскихъ, которые основаніемъ дѣйствій своихъ имѣютъ умъ; а что значитъ любовь для тѣхъ, которыхъ пустая жизнь пріятно обезпечена и отъ ума и отъ чувства? Вопросы, сему подобные, рѣшатся сами собою; то есть простымъ наблюденіемъ надъ частною и общественною жизнію…..