Буслаев Ф. И. Преподавание отечественного языка: Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов по спец. «Рус. яз. и лит.»
М.: Просвещение, 1992.
Е. Будде
правитьВ 1818 году в Керенске, уездном городке Пензенской губернии, родился тот самый ученик Белинского — Буслаев, имя которого через 30 лет сделалось уже известным всей России; к этому времени окреп его авторитет, и не прошло после этого и десяти лет, как вся грамотная Россия добровольно признала в Ф. И. Буслаеве своего учителя по предмету отечественного языка. Все мы помним то время, когда именем Буслаева защищался школьный учитель, авторитетом его мнения прикрывались ученые в своих трудах, с благоговением к нему относилась молодежь, обращаясь за решением трудных и спорных вопросов в области русского правописания к книгам Буслаева, а прочая публика усваивала правила русской грамматики, черпая грамматические познания из его сочинений. Кто из нас не учился по грамматике Буслаева? Кому из нас не известна еще со школьной скамьи его «Русская хрестоматия», остающаяся и до сих пор единственной лучшей учебной книгой для древнего периода русской словесности? Мы все собственно буслаевцы, мы все его ученики и воспитанники! Его мысли и взгляды облетели все уголки России и проникли в общество через его непосредственных учеников и слушателей. Припомним то недавнее время, когда 10 лет тому назад было введено официальное правописание Грота… Какую путаницу внесло оно в наше сознание, какие затруднения встретились при этом в школе, сколько неудовольствия в обществе, сколько попыток примирения нового правописания со старым, а старое-то ведь было Буслаевское!
Буслаев был учителем нескольких поколений, и нелегко было нам переделывать себя на новый лад! При таком положении дела интересно вдуматься и разобраться в нашем прошлом: в чем же собственно заключалась сила воззрений Буслаева? Почему ни одно имя не стало таким популярным среди русского общества и молодежи, как имя Буслаева? Где надо искать причин такого влияния его мыслей и трудов на наше сознание? Причины этого заключались, с одной стороны, в учености и знаниях Буслаева, с другой, — в его личности. Ввиду этого интересно подвергнуть рассмотрению как одну, так и другую сторону. Без знания истории нашей науки, как бы мы ни разбирали научную деятельность Буслаева, сколько бы мы ни останавливались на его научных трудах и мыслях, мы теперь, в наше время, все-таки не найдем прямого ответа на выше поставленные нами вопросы: для нас все-таки не будет ясно то, чем по преимуществу мы все обязаны Буслаеву… Действительно, нужно рассмотреть всю историю нашей науки в связи с положением науки о языке и народности на западе Европы, чтобы уяснить себе-научное значение Буслаева. Всякому известно; что наиболее крупные и важные открытия в филологических науках не так ощутительны для общества, чтобы оно могло каждый раз дать себе отчет о связи его мировоззрения с открытиями и мыслями того или другого ученого-филолога. А между тем наши теперешние воззрения на народную словесность и, следовательно, на духовную жизнь нашего народа, наша привязанность и склонность к той области знания, которая называется этнографией; наконец, наша критика и наше недоверчивое отношение к так называемым «аристократическим» взглядам на русскую старину и народность — все это отголоски той учено-литературной и преподавательской деятельности, которая связана с именем Буслаева. Он первый показал нам своим отношением к делу и направлением своих работ, что любовь к народу возникает и развивается на почве глубоких изучений народного языка и литературы, что истинно любящим свой народ человеком является тот, кто научно знает жизнь своего народа, что любовь к народу из принципа или из моды есть любовь не сознательная… Нашедши в языке средство проникнуть в тайны духовной жизни русского народа, следя за отражением в русском языке понятий быта, культа и религиозной жизни русского народа, Буслаев углубился в занятие русским языком и употребил его как средство для изучения русской народности. Со своими взглядами на язык и метод его преподавания Буслаев выступил в 1844 году в сочинении под заглавием: «О преподавании отечественного языка». В своих первых работах Буслаев пошел по стопам тех дорогих всей германской нации двух братьев Гриммов, которые, исходив всю Германию с котомкой под мышкой, дали начало новым наукам — археологии, права, языка и быта немцев. Получив подготовку по сравнительному языковедению на западе, Буслаев явился у нас представителем тех новых положений сравнительного языковедения и научного метода в исследовании старины, которые в то время проповедовались в Германии по трудам Боппа, Гумбольдта и Гриммов. До Буслаева у нас в России никто не дерзал заглянуть в доисторические времена Руси при посредстве нового орудия — языка. Сблизить историю народа с его литературой и искусством, найти связь произведений искусства и словесности с формами народного языка у нас в России, уметь читать в языке судьбу народа русского — это дело великое, которое впервые открыло новые горизонты для русской этнографии и археологии и обнаружилось в труде Буслаева под названием: «О влиянии христианства на славянский язык» (1848 г.). После Буслаева мы узнали, что можно изучать язык в его истории, или, что то же, историю языка, мы знаем, что язык имеет свою историю, как и все на свете; нас убедил Буслаев в том, что язык есть наиболее беспристрастный свидетель прошлого, что показания языка не зависят от личных отношений свидетеля к современному событию или лицу, что всякое название вещи в языке есть уже самое точное доказательство того, что вещь эта существовала у народа, в языке которого мы нашли и соответствующее название. Доводы и убеждения Буслаева были так сильны, что и сейчас опровергать их представляет значительные трудности, а многое, очень многое из его названных выше сочинений по языку и преподаванию осталось и до сих пор в полной силе и не заменено ничем лучшим. Мы увидим, что из других его трудов осталось многое, с чем считается и его потомство, признав его мысли верными и для нашего времени. Здесь уже мы имеем дело с гением. Конечно, было бы понятно, если бы наука в лице своих представителей, приняв учение Буслаева, шла по его следам, развивая это учение до тех пор, пока не изменится метод и не будут найдены лучшие и вернейшие результаты, но является на первый взгляд непонятным то обстоятельство, как такие специальные работы, как филологические и лингвистические, проникли не только в кабинеты ученых, но и в общество, которое отнеслось к Буслаеву с живейшей благодарностью и интересом. В решении этого вопроса надо обратиться именно к личности Буслаева; его личность настолько обаятельна, его лекции были настолько полны жизни и силы, что привлекали массу студентов разных факультетов: каждый, привыкши со школьной скамьи смотреть на Буслаева как на авторитет, ссылаться на его мнения, спешил в университете послушать его, научиться у него и всмотреться в его личность. Вот аудитория и была тем очагом, в котором теплились буслаевские симпатии к народу, тем очагом, с которого разносились искры научного, идеального, платонического увлечения содержанием, которое раскрывал Буслаев в языке и словесности русского народа перед своей аудиторией. Читая лекции Буслаева, отрешаешься от всяких житейских забот, тенденций и мелочей: он переносит вас в ту отдаленную эпоху народной жизни, от которой история не сохранила нам никакого следа; он ведет свою аудиторию в сельскую избу, и мы слушаем в ней говор и рассказ простолюдина о том, как он понимает природу, как устраивает свою жизнь, кого считает святым, кому поклоняется и чем живет… Не выходя из аудитории, студенты успевают познакомиться с воззрениями русского народа на всем необъятном пространстве России; молодежь учится читать старину в современном ей русском языке и пробегает своими мыслями громадное пространство веков. Картины, рисуемые Буслаевым в аудитории, заставляют слушателей жить жизнью чувства; увлечение учителя сообщается и ученикам, которые в своем воображении идут за своим профессором… Буслаев жил сам в своих лекциях, влагая в них всю свою личность и душу, и в этом ему помогала его даровитая и пылкая фантазия. Это был профессор-поэт, который нам рисовал нашу старину и народность так, как рисует ее Пушкин в «Песни о вещем Олеге», и мы не находили ничего неправдоподобного в картинах русской жизни по лекциям Буслаева о русских духовных стихах, о русских былинах, сказках и преданиях родной земли. Эта фантазия была фантазией ученого, и она-то помогала ему восстановлять старину…
В Румянцевском музее (ныне Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина. — Л. X.) в Москве, в отделе рукописей, хранится рукописный курс Буслаева о патериках, подлинная рукопись Буслаева; мне пришлось прочитать всю эту громадную рукопись, но я не заметил того времени, которое я посвятил на чтение этого курса. Я за это время успел побывать с Буслаевым на отдаленном востоке Сирии, Египта, Палестины и проник вместе с ним в смысл отшельнической жизни; повел он меня и на запад, представил мне ряд живописных картин природы и указал на влияние природы на миросозерцание наших отшельников, отразившееся в разнообразных их сочинениях, в патериках, и все это путешествие не с мертвой книгой в руках, а с живыми людьми, которые навевают на вас своими рассказами то чудное спокойствие духа и настроение созерцательного философа, то заставляют вас испытывать волнение души и страстей, местись духом. Казалось бы, что, раскрывая наш старый рукописный патерик в любом книгохранилище России, вы не найдете ничего в этой пыльной хартии и с удивлением подумаете, для чего только люди копаются в этой старой пыли, но у Буслаева в его изложении и глубоком понимании вы чувствуете всю силу жизни и мысли наших предков, о которых он вам расскажет, изучивши эти патерики.
Так воспитывал Буслаев наши чувства народности, так умело и дидактически тонко он преподавал нам знание нашей старины! В его лице мы имеем дело с несомненно крупнейшим талантом преподавателя и даровитостью ученого человека. Это вскоре было замечено людьми, стоящими во главе школьного дела в России, и вот управление военно-учебных заведений в 1852 г. приглашает Буслаева в качестве авторитетного специалиста для преобразования преподавания русского языка и словесности в этих заведениях. Буслаев готовится к этому делу, сидя за рукописями и изучая жизнь русского народа в его языке и литературе; в 1855 году он издает целый ряд отрывков из этих рукописей для столетнего юбилея Московского университета, а в 1858 г. появляется его «Историческая грамматика» — первый опыт по истории всего русского языка, представляющий перед нами этимологию и синтаксис русского языка в его историческом движении. Этот труд, едва ли не самый главный из всех его трудов, лег в основание наших научных представлений о русском языке.
Те мысли, которые мы выше назвали гениальными по их живучести и пророческой осуществляемости, разбросаны по всей его грамматике, и громадный материал, вошедший в это сочинение, остается и по сих пор еще не исчерпанным во всей полноте. Сказать о языке в то время то, что сказал Буслаев, было новостью; ввести в грамматику народный язык с его говорами и искать в них научного освещения нашего литературного языка, предсказать путь развития русской лингвистики на почве изучений народных говоров, — было делом пророческого чутья и глубокого понимания науки с ее перспективами. Действительно, теперь мы все понимаем, что в языке простого и неграмотного народа просвечивает старина и отсталость точно так, как в его костюме отражается его сельское искусство и его старые привычки: во многих местностях России носят женщины кички на головах, вкладывают в серьги «пушки», убирают голову причудливыми повойниками, носят «понёвы» не из удобства этих нарядов, а из привязанности к старине, которая живет и в их быте с полной силой. Теперь немыслим русский лингвист с одними старыми книгами и без знания живых народных говоров, а во время Буслаева еще почти никто не помышлял о том, что русские говоры какой-нибудь Тверской, Калужской, Вятской, Подольской или Минской губернии входят и должны входить в науку сравнительного языковедения не потому, что в изучении этих и других народных говоров выражается Тенденциозная любовь к народу, тенденциозное народничество, а потому, что в них живет старина и кроется средство для разъяснения истории русского народа, для исследования пути его передвижения, коренится свидетельство его давности и оседлости в той или другой местности России. В настоящее время мы не сомневаемся в том, что всякое наречие, всякий говор своим началом восходит к той эпохе, которая может быть раскрыта лишь сравнительным изучением языков и наречий; мы не знаем сейчас такого языка, который не дробился бы на наречия и говоры в самое отдаленное от нас время, как не знаем такого семейства, в котором все его члены имели бы одну общую духовную организацию и были бы лишены индивидуальных особенностей, но во время Буслаева, повторяю я, подобные мысли и заключения, выведенные из изучений языка, были новостью и прокладывали потомству новые пути для его научной работы.
Посмотрим, что Буслаев говорит в своей грамматике. Уже на первых страницах мы читаем: «Как родство всех языков индоевропейских, так и разделение их по наречиям относится к эпохе доисторической. Все они суть языки самостоятельные, и потому ни один из них не происходит от другого… Разделение славянского языка на наречия относится ко временам, предшествовавшим появлению славян на историческом поприще…. Русское наречие не произошло от церковнославянского, но искони было так же самостоятельно, как и это последнее. Чем язык древнее и первобытнее, тем более дробится по местным говорам. Сопутствуя народу как в исторической его жизни, так и в размещении его по областям, язык претерпевает двоякого рода изменения: 1) по времени, в течение которого народом употребляется, 2) по пространству, по которому он вместе с народом распространился. Изменения первого рода именуются историческими, второго рода — областными… Первоначально язык книжный не мог отличаться от народного, ибо первым писателям свойственно выражаться в письме так, как говорят… Книжный язык русский уже с древнейших времен отличался от разговорного, потому что образовался на основе церковнославянских книг, по которым наши грамотные предки учились читать и писать. Язык книжный, подчиняясь правилам и обычаю писцов, распространяет однообразный уровень по местным говорам; напротив того, местные наречия стремятся к обособлению и дробятся на множество различных говоров, потому предлагают большее разнообразие и богатство грамматических форм, нежели язык книжный, стремящийся к искусственному однообразию. Борьба разнообразных местных говоров с искусственным однообразием книжной речи составляет главное содержание истории языка… В областных наречиях различие в выговоре звуков основано на законах языка, а не на случайных ошибках в выговоре… Изменяются грамматические формы, вносятся в язык новые и забываются прежние действием особенной силы, которая вместе с основными законами врождена всякому языку и которая действует в нем неукоснительно, пока он не вымер вместе с народом. Эта сила именуется употреблением. Употребление действует на язык двояко: 1) благодетельно, сохраняя в нем древнейшие формы, как следы некогда действовавшего в нем закона, 2) разрушительно, вытесняя прежние формы, а вместе с тем и ослабляя силу тех законов, на которых они основаны.
С утратою грамматических форм может ослабевать и сила самих законов… Для изучения законов русского языка равно важны: и язык разговорный с его местными видоизменениями, и язык книжный. Просторечие не только расширяет силу закона, стесняемую книжною речью, но иногда вернее и тверже держится первоначального закона, уже нарушенного в речи книжной (хочем — хочете — хочут)… В местных наречиях, менее книжного языка подвергшихся изменениям, сохранилось больше старины… В грамматике должно отличать законы от правил. Грамматические правила основываются на современном употреблении книжного языка (прежде, но прежний)… Грамматические законы основываются на свойствах языка постоянных и не зависящих от временного употребления, ограниченного только некоторыми формами. Отсюда понятно, что правила грамматики иногда могут стать в противоречие с законами языка… По законам языка равно правильны формы как прежде, преждний, так и преже, переже, прежний… с тою только разницей, что одна форма не русская, усвоенная современным употреблением по влиянию языка книжного, а другая — русская, не усвоенная тем же употреблением в языке книжном, но сохранившаяся в языке народа. Примеры значительного противоречия грамматических правил законам языка предлагает современная орфография буквы ѣ (сравните правописание: ночлег, сѣдло, гдѣ, здѣсь, песок, темя — и произношение: звѣзды, гнѣзда…). В употреблении языка принято согласоваться с правилами. Но чтобы понять правило, необходимо знать тот закон, к которому оно относится (сдѣлать и здѣсь)… Современный русский язык представляется совокупностью грамматических форм самого разнообразного происхождения и состава… Такое разнообразие форм объясняется историческим образованием языка. Из богатых запасов языка церковнославянского и древнерусского, а также нынешнего областного наш современный образованный язык удержал в своем составе те грамматические формы, которые оказались в употреблении нужными, какого бы времени и происхождения они ни были. Следовательно, грамматика нашей книжной речи относится к истории русского языка, как часть к целому… Мы получили бы превратное понятие об истории языка, если бы стали рассматривать ее так же, как историю какого-либо искусства, ремесла или даже науки. Все эти отрасли народного образования возникают из малых начатков и постепенно совершенствуются. Что же касается до языка, то мы не знаем первых начатков его, знаем только, что все языки, в их древнейшую эпоху, нам доступную по оставшимся памятникам, отличаются особенною полнотою и разнообразием грамматических форм… Потому мы должны обращаться к древнему языку не с тем, чтобы из сравнения с ним современной образованной речи определять ее успехи, а преимущественно с тем, чтобы яснее понять ныне употребительные грамматические формы, сблизив их с соответствующими им древними… Буквы всякого алфавита в наибольшей точности передают произношение звуков только во время изобретения или введения письмен, притом только в том наречии, для которого составлен алфавит. Потому с изменением произношения, по мере исторического развития языка, а также с распространением письменности одного наречия на другие, неизбежно происходит разногласие между письменами и звуками живой речи… Русские читают свою грамматику, изменяя письмена по выговору, не только общепринятому, но даже иногда по местному или провинциальному… Пока язык не вымер, не может просвещение заставить говорящих произносить буква в букву каждое слово, как оно по принятому правилу пишется. Что же касается до письмен церковнославянской литературы, то мы должны выговаривать их без всякого изменения на русское произношение, как потому, что было время, когда церковнославянская грамота в наибольшей мере соответствовала произношению, так и потому, что, не зная, как читали ее некогда на месте, где переведено было святое писание, мы не имеем права искажать старину, подновляя ее современным обычаем… Значение и польза языка древнерусских памятников и областного просторечия, в грамматическом изучении современной образованной речи, определяются, таким образом, самым существом исторической грамматики русского языка» («Историческая грамматика», М., 1875, с. 2—23).
Прошу извинения у слушателей за столь многочисленные выписки из сочинений Ф. И. Буслаева, но я при этом нахожу оправдание для себя в том, что, желая выяснить заслуги такого человека, как Буслаев, я должен просить выслушать его подлинные слова и проследить его собственные мысли. Эти мысли теперь уже не новы, многие из них сделались уже азбучными, элементарными положениями нашей науки, другие из них уже исправлены, дополнены и изменены; после Буслаева открыто уже несколько новых законов в нашем языке, но 40 лет тому назад от этих мыслей сразу повеяло какой-то свежестью научных взглядов; эти взгляды для русской публики были новизною, в них светилась истина и мощный талант молодого ученого, в них открывалась целая бездна новых задач, предстоящих русскому ученому миру. В самом деле, вспомним содержание только что приведенных мною выдержек из сочинений Буслаева! Здесь установлена точка зрения на язык и его историю, здесь выяснено отношение правила к закону языка, здесь мы находим ясное доказательство необходимости изучения народных говоров для понимания законов отечественного языка; и эти доказательства очевидны всякому; всякий видит, что только серьезное и глубокое изучение языка народа дало право Буслаеву настаивать в интересах науки и просвещения на изучении просторечия. Это не была проповедь народолюбия, этими мыслями Буслаева не затрагивались аристократические отношения к простому народу и не высмеивались так, как это можно было найти у тенденциозных публицистов: Буслаев в своей грамматике собрал и подверг тщательному разбору громадный материал из народного языка и таким образом положил перед каждым из нас, для нашей проверки и убеждения, весь запас фактов, из которых он делал свои заключения.
Мы видели, что в отношении к Буслаеву дело обстоит серьезнее, чем в отношении кого-либо другого. С Буслаевым надо было считаться на почве науки, его благородное и идеальное отношение к науке исключало всякую возможность игнорировать его лекции, его советы и призыв к работе. Для оппозиции ему надо было много работать, много и долго учиться, а это всегда бывает трудно, да и не всякому обеспечен при работе такой результат, какой выпал на долю Буслаева при его талантах. Всмотримся еще ближе в те выдержки, которые я предложил Вашему вниманию из сочинений Буслаева! Ведь в этих мыслях Буслаева мы, кроме всего сказанного, находим еще указания на метод разработки русского языка; здесь предложена вкратце целая методика чтения и изучения русского и церковнославянского языка, здесь определены надлежащие отношения преподавателя к предмету преподавания, здесь, наконец, найдутся для всякого мыслящего учителя те руководящие начала, которых он должен держаться при оценке правописания учеников. Отличая принятое обычаем в языке от научно обоснованного и независящего от временного употребления, учитель под руководством Буслаева перестает быть схоластиком, он направляет учеников в их уразумении законов и духа языка, не теряя своего достоинства в мелочных и глупых придирках или требованиях педанта. Пользуясь научной постановкой вопроса о языке в труде Буслаева, учитель начинает и сам понимать силу и влияние на себя науки в лице глубокомысленного Ф. И. Буслаева.
Открыв настоящий смысл изучений народного и старого языка, связав историю нашего языка с историей говорящего на нем народа, указав метод изучения языка и дав нам интересную его грамматику, Буслаев к концу 50-х годов является самым крупным представителем науки о русском языке своего времени. Вложив свою душу и свои чувства в излагаемый им предмет, он привлек к себе массу учеников, из которых теперь некоторые стали не менее знамениты, чем был их учитель…
Вместе с этимологией русского языка Буслаев дал нам первый полный синтаксис его в историческом развитии. Этот синтаксис, составляв 2-й том «Исторической грамматики», есть и до сих пор единственное печатное сочинение в русской литературе, представляющее из себя опыт изложения всего синтаксиса русской речи в его историческом развитии. Здесь собрана такая масса материала, которая и сейчас подавляет собой всякого, занимающегося вопросами синтаксиса.
В своем «Синтаксисе» Буслаев впервые прочно установил в учении о предложении различие между логикой и грамматикой. Определяя отношение языка к мышлению, Буслаев говорит: «Язык к мышлению находится в двояком отношении: с одной стороны, формы языка служат точнейшим выражением всех действий нашего мышления, так что, думая про себя, постоянно облекаем каждую мысль в слова; а между тем, с другой стороны, опыт каждого говорящего и пишущего свидетельствует, что мысль развивается в голове независимо от форм языка и что весьма часто случается встречать затруднения в приискании слов для выражения мысли. Такое противоречие в отношениях языка к мышлению объясняется существом самого языка. Язык образовался в эпоху незапамятную, в ближайшей связи с раскрытием умственной деятельности целого народа, но независимо от личного мышления одного или нескольких людей. Потому логика языка точнее, строже и совершеннее логики отдельных лиц, сколько бы проницательны и глубокомысленны они ни были. Стоит, например, обратить внимание на выражение тончайших оттенков одного и того же понятия в словах производных, чтобы убедиться в глубоком логическом смысле языка: например, деять, дело, делать, делание, деяние, действие, действовать и пр.» (Синт. іbіd., с. 14). (Например, мы скажем: делание веревок, но деяние и действие человека.) В этом же классическом сочинении Буслаева мы найдем объяснение тех процессов языка и мысли, которые легли в основание образования различных тропов и фигур русского языка в речи народа и отдельных писателей. Сличая синтаксис народной речи нашего времени с синтаксисом речи образованной, мы здесь воочию видим, что наши предки, каковы бы они ни были по образованию: грамотные князья и бояры, дьяки и подьячие, книжники и начетчики, помещики и воеводы или ставленные «видоки», совершенно неграмотные свидетели, по какому-либо судебному делу дававшие свои показания, — в своей речи были настолько близки к современным нам неграмотным простолюдинам, что строили свою речь так, как ныне строят ее только крестьяне.
Например, в языке Котошихина мы находим обороты: покупают также на товарные деньги которые товары продают у Архангельского города; или: дается на церковное строение которые церкви бывают разорены. В языке официальных юридических актов XVI в. читаем: или по нем который игумен будет или переж сего те деревни и починки за прежними митрополитами за которым бывали ли?
Так выражались прежде грамотники, литераторы, такой язык был и языком официальным и домашним, а ныне имеем эти обороты лишь в языке народном: и вздевал на себя шубу соболиную, которой шубе цена три тысячи или а которые оставались люди похужее, на другой стороне в такую ж они пещеру убиралися…
Сравните с этими выражениями современное нам народное в великорусских говорах которые люди побогаче, можут и сразу подати отдать и т. п. (см. Синт. іbіd., с. 325). Таких интересных примеров и сопоставлений прежней образованной речи с нынешним просторечием можно было бы извлечь из книги Буслаева громадную массу, но я ограничиваюсь этим, не желая придавать своему изложению слишком специальный характер. Достаточно сказать, что в этой книге Буслаева нашло себе место как учение о простом предложении, так и учение о сложном предложении в его постепенном развитии из одного слова, из одной части простого предложения. Своей «Исторической грамматикой русского языка» Буслаев сделал серьезную и удачную попытку построения нашей грамматики на данных нашего же русского языка. Буслаев дал нам образец такой грамматики, которая действительно является грамматикой нашей национальной речи, нашего национального языка; своим глубоким проникновением в дух и свойства русского языка он оторвал нашу грамматику от тех схоластических упражнений на грамматические темы, в которых русская грамматика принимала вид грамматики какого-то латинского или греческого языка. Грамматика Буслаева представляет из себя блестящее доказательство справедливости тех его мыслей, с которыми мы познакомились выше, именно, что «все языки самостоятельны, и ни один из них не происходит от другого», что «в самую раннюю эпоху своего бытия народ имеет уже все главнейшие нравственные основы своей национальности в языке»… Чтобы ознакомиться с приемами Буслаева, при посредстве которых он ищет отражения национальности в языке, я приведу несколько примеров из его замечательной для своего времени статьи: «Областные видоизменения русской народности» (Исторические очерки русской народной словесности и искусства. Спб., т. I, с. 151 и след.). «Сколько сокровищ областного говора, никем еще доселе не тронутых, таится в каком-нибудь захолустье, куда не проникал взор наблюдателя! Даже около самой Москвы слышатся такие речения, которые до сих пор не успели войти в сборники областных речений. Так, например, вместо варварских слов: безбоязненность и безнаказанность, подмосковные мужики употребляют безгрозица…»
В Подольском уезде Московской губернии вместо ветрено говорят воздушно; в Сибири мужа и жену называют венком (это и у нас в Казанской (и Вятской) губерниях священники получают ругу с венца). В областных говорах мы находим обозначение различных оттенков понятий, которых в образованном языке и не встретим, а между тем в этих понятиях одинаково нуждаются все: прочика — первая показывающаяся по весне зелень из почек, первые отпрыски зелени, травы (от глагола прочкнуться); прошибка — распускание, развертывание листьев (от глагола прошибиться); расколосье — появление колосьев из стебля. Усматривая в областных словах русского языка отражение национального быта, обряда, верований, Буслаев приводит массу областных слов для обозначения приданого, свадебных костюмов, свадебных обрядов, главных деятелей при праздновании свадьбы, названия жениха и невесты и восстановляет таким образом по данным народного языка национальный и старинный русский обряд, который в былое время был общим и для крестьянина, и для князя, и для царей, а в наше время он сохранился, как и самый язык, в простонародной массе. Усмотревши, что в Рязанской губернии про песни говорят играть, а не петь, Буслаев сопоставляет это выражение с теми, в которых это слово означает драматическую обстановку какого-либо обрядового действия, как, например, играть свадьбу, и указывает нам на то, что народные песни, как свидетельствуют нам данные языка, сопровождались действием, драматическим элементом, условными жестами и сценами, изображавшими моменты из жизни народа.
Таким образом, если мы обратимся к трудам Буслаева только по русскому языку, то мы уже и в них найдем ответ на вопрос, почему Буслаев является единственным воспитателем наших воззрений на язык и на нашу народность и держится на высоте своего общественного значения столь продолжительное время. Его влияние сказалось в целом ряде поколений русских учителей и ученых и будет сказываться еще до тех пор, пока окончательно не станет на твердую почву то изучение и преподавание русского языка, которое рекомендовал нам и завещал Буслаев. В самом деле, обнаруживши всю несостоятельность построения русской грамматики по образцу грамматики мертвых классических языков, Буслаев вдохнул живую душу в преподавание и преподавателей русского языка; он дал нам грамматику современного нам русского языка, а не чужого. Посмотрим, как отразилось это в дальнейших учебниках по русскому языку. Всякому известно, что одним из трудных и непонятных вопросов современного нам русского языка является вопрос о разделении имен существительных на склонения. Причина запутанности этого вопроса заключается именно в схоластическом намерении составителей учебников, различных грамматистов подделать русское склонение под шаблон склонений в мертвых языках, а Буслаев попробовал обойтись только средствами русского языка и сближением его со старославянским, влияние которого на книжный русский язык было выяснено им с достаточной ясностью. Отсюда получается в изложении этого вопроса Буслаевым простота и ясность, и после него появился целый ряд учебников, которые и до сих пор единственным основанием для деления имен существительных на склонения в русском языке признают те основания, находящиеся в самом русском языке нашего времени, которые признаны и Буслаевым.
Если бы наша школьная система не изменяла так часто своего русла, то мысли таких лиц, как Буслаев, успели бы дать полный результат, и их значение обнаруживалось бы с большей силой, чем теперь. Но, к сожалению, мы не можем сказать про наши средние школы, чтобы они успели вполне провести на практике принципы и метод Буслаева, а потому и его учебники и труды, приютившись в кабинетах ученых людей, стали мало-помалу залеживаться в книжных складах, не удовлетворяя изменчивым потребностям школьного преподавания. После «Грамматики» в 1861 году Буслаев издал свою знаменитую «Хрестоматию» в качестве учебного руководства для военно-учебных заведений. Мы опять здесь имеем дело с тем обстоятельством, что Буслаев пишет свои руководства для военно-учебных заведений, управление которых, как мы помним, оценило раньше других лиц преподавательские заслуги Буслаева и поручило ему составить план преподавания русского языка и словесности… Эта Хрестоматия представляет из себя такой громадный и крупный по своему значению ученый труд, что уже вскоре не могли без него обходиться ученые-специалисты, жившие вдали от главных книгохранилищ и рукописных собраний России. В этой Хрестоматии помещены отрывки рукописных и старопечатных сочинений и редких изданий из разных книгохранилищ России и расположены в хронологическом порядке так, что всякий занимающийся языком и литературой может следить по этой Хрестоматии за развитием и изменением русского литературного языка на всем пространстве России, где только была в древности литературная деятельность… В этой Хрестоматии многие памятники изданы впервые в России, и мы по ней можем следить за областными изменениями языка, поскольку последние отражались в письменности. Кроме того, каждый отрывок снабжен в Хрестоматии Буслаева его примечаниями лингвистическими и историко-литературными.
В конце издания приложены образцы народного говора в песнях великоруссов, малоруссов (украинцев. — Л. Х.) и белорусов. В «Предисловии» к Хрестоматии указана цель издания и значение примечаний. «Историческая хрестоматия церковнославянского и древнерусского языков, — говорит здесь Буслаев, — имеет двоякое назначение: во-первых, служит руководством к изучению этих языков и, во-вторых, предлагает образцы для древнего периода истории нашей словесности. В первом отношении эта хрестоматия состоит в связи с Опытом исторической грамматики русского языка, во втором — с Историей русской литературы Галахова, принятою в число учебных руководств для военно-учебных заведений»… «Что в истории литературы и в грамматике излагается в систематическом порядке, то в примечаниях раздроблено применительно к объяснению подробностей, предлагаемых объясняемою статьею. Учащийся, пользуясь примечаниями, непосредственно знакомится с памятниками словесности и самостоятельно выводит из чтения те результаты, которые потом находит в систематическом изложении Грамматики и Истории литературы»…
В этих строках мы опять знакомимся с методом преподавания Буслаева и с его пониманием задач преподавания и изучения русского языка и словесности. Он прямо в основу преподавания и изучения ставит образцы и памятники, то есть приучает учащихся к наблюдению фактов, развивая в них точное и фактическое знание, а не поверхностное фразерство о том, чего учащийся не видал и не читал.
Мы видим, таким образом, из слов Буслаева, что он уже в начале шестидесятых годов стоял на той точке зрения относительно метода и задач преподавания русского языка и словесности, которая признается и в настоящее время единственно правильной. Это обстоятельство указывает нам, как нельзя лучше, на значение Буслаева как преподавателя и опять убеждает нас в том, что если бы мы в своей школьной системе преподавания все держались метода Буслаева при преподавании отечественного языка и литературы, если бы наша система осталась верна заветам Буслаева, то мы видели бы в своих учениках людей, сознательно относящихся к своей литературе, к отечественному языку и к своей родине. Хрестоматия Буслаева, обнимая громадный материал, вскоре, однако, обнаружила и свои" недостатки при употреблении ее в средних школах: она оказалась слишком велика и потому понадобилось составление новой, «сокращенной» Хрестоматии, которая с большим удобством могла бы применяться в средней школе, где русскому языку отведено было сравнительно малое количество часов на прохождение курса. Очень естественно, что новые потребности школы вызвали в свет и новое издание «Русской хрестоматии» Буслаева и новый учебник «Русской грамматики, сближенной с церковнославянской». Но и в этих учебниках у Буслаева осталась та же основная точка зрения, тот же метод и то же научное изложение предмета. Жаль и неприятно признаться в том, что теперь сочинения по языку и учебники Буслаева притаились в книжных складах и остались лишь в употреблении ученых, но мы видели, что в этом не были виноваты ни метод преподавания, ни основная точка зрения Буслаева, ни его научные симпатии к русской народности… Мы подошли с вами к шестидесятым годам и в общих чертах наметили то, что сделал Буслаев для русской науки и школы за время от 40-х до 60-х годов включительно; собственно говоря, к этому времени изменились несколько интересы Буслаева, который начинает с этого времени все более и более изучать русское искусство в памятниках старины, а потому мы и заканчиваем здесь свое слово.
Оглядываясь назад, мы можем усмотреть во всех научных работах Буслаева по русскому языку истинно благородное и глубокое отношение и редкое уважение к науке. Лишь только это отношение к знанию и к тому труду, которым дается это фактическое знание, служит причиной того, что Буслаев может и должен по праву считаться первым ученым пятидесятых годов, который писал о русском народном языке и народе то, что действительно заслуживает название науки. Мне остается с глубокой благодарностью вспомнить здесь и о тех личных беседах, которые я имел счастье вести с Буслаевым во время своего пребывания в Москве в 1889 г. Я припомню здесь только одну беседу, которая является лучшей иллюстрацией всего того, что я высказал здесь о заслугах Буслаева как ученого — лингвиста и преподавателя. В 1889 г. Ф. И. Буслаев был уже глубоким старцем и даже тяготился беседами, но следующие слова его, сказанные им мне в это время, особенно ценны для будущности нашей науки. Когда Буслаев спросил меня: «Чем вы хотите собственно заниматься?», то на мой ответ, что я занимаюсь и интересуюсь народными русскими говорами, Буслаев сказал мне: «Да, это занятие имеет свою будущность; я жалею, что не с этого и я сам начал». Как известно, его первые труды были посвящены изучению письменных памятников.
Мой очерк был бы не полон, если бы я не указал на то, что Буслаев сам был очень скромного мнения о своих ученых заслугах: он прекрасно понимал и открыто признавал в своих беседах в последнее время, что лингвистика сделала громадные успехи за последние 25 лет и что многие объяснения лингвистических явлений у него должны быть теперь признаны уже устаревшими. Например, его предположение о каких-то эстетических факторах, о началах благозвучия, руководящих фонетическими законами, об отражении в звуковых вариантах форм языка каких-то психических мотивов; его объяснение мифа только из данных того языка — народа, у которого он находит миф; наконец, отсутствие строгого разграничения лингвистических эпох и их преемственности в его трудах — все это и подобное еще при жизни Буслаева уже признано отжившим, и Буслаев не протестовал против этого общего признания. Напротив того, он мне же в своей беседе заявил о том, что он отстал от современной лингвистики. Но мы видели, что Буслаев не этим создал для себя бессмертное имя; не тем он велик, что отжило свой век еще при его жизни, но именно тем, что никогда не умрет: воспитанием наших чувств к науке и народности и методом преподавания в России отечественного языка.
КОММЕНТАРИИ
правитьЕ. Будде. О заслугах Ф. И. Буслаева как ученого лингвистка и преподавателя (Речь, читанная в торжественном заседании Казанского общества археологии, истории и этнографии 28 сентября 1897 года).