О духе законов (Монтескьё; Горнфельд)/Книга восьмая

О духе законов — Книга восьмая
автор Шарль Луи де Монтескьё (1689—1755), пер. А. Г. Горнфельд (1867—1941)

Оригинал: фр. De l’esprit des lois. — См. Оглавление. Источник: Монтескье Шарль Луи. Избранные произведения / Общ. ред. и вступ. ст. М. П. Баскина — М.: Гослитиздат, 1955.

Книга восьмая. О разложении принципов трех видов правления

Глава I. Общая идея этой книги

Разложение каждого правления почти всегда начинается с разложения принципов.

Глава II. О разложении принципа демократии

Принцип демократии разлагается не только тогда, когда утрачивается дух равенства, но также и тогда, когда дух равенства доводится до крайности и каждый хочет быть равным тем, кого он избрал в свои правители. В таком случае народ отказывается признать им же самим назначенные власти и хочет все делать сам: совещаться вместо сената, управлять вместо чиновников и судить вместо судей.

Тогда в республике уже нет места для добродетели. Народ хочет исполнять обязанности правителей — значит правителей уже не уважают. Постановления сената не имеют более веса — значит нет более почтения к сенаторам, а следовательно, и к старцам. Но если нет почтения к старцам, то его не будет и к отцам; мужьям не повинуются, господам не подчиняются; все проникаются духом своеволия; труд управления становится таким же тягостным, как и обязанность повиноваться. Дети, женщины, рабы забывают о покорности. Нет более нравственности, любви к порядку, нет более добродетели.

В Пире Ксенофонта есть очень наивное изображение республики, где народ злоупотребляет равенством. Участники пира высказывают поочередно причины, почему каждый из них доволен собою. „Я доволен собою, — говорит Хармид, — потому что я беден. Когда я был богат, я вынужден был заискивать у клеветников, зная, что они могут причинить мне гораздо больше зла, чем я им; республика постоянно требовала от меня денег; я никуда не мог отлучиться. С тех пор как я обеднел, я стал господином; никто мне не угрожает, я сам угрожаю другим; хочу — сижу дома, хочу — уйду. Богачи, завидя меня, поднимаются и уступают мне место. Я царь, а был рабом; я платил дань республике, а теперь она меня кормит; я уже не боюсь разориться, а надеюсь приобретать“.

Это несчастье постигает народ, когда те, которым он доверился, стараются его развратить, желая этим скрыть спою собственную испорченность. Чтобы он не заметил их властолюбия, они говорят ему о его величии; чтобы он не заметил их алчности, они постоянно потакают его собственной алчности, Разврат будет усиливаться среди развратителей и тех, которые уже развращены. Народ разграбит казну, и, подобно тому, как он сумел совместить свою лень с заведыванием общественными делами, ему захочется совместить свою бедность с наслаждениями роскоши. Но при его лени и жажде роскоши единственной целью его стремлений может быть только общественная казна.

Не удивительно поэтому, что голоса начинают продаваться за деньги. Народу много дают только для того, чтобы получить от него еще больше. Но чтобы получить это большее, необходимо произвести государственный переворот. Чем значительнее будут казаться выгоды, извлекаемые народом из своей свободы, тем ближе он будет к моменту, когда придется ее утратить. Появляются мелкие тираны со всеми пороками крупных. Вскоре все, что осталось от свободы, становится невыносимым бременем; тогда возвышается один тиран, и народ теряет все, вплоть до выгод от своей испорченности.

Итак, демократия должна избегать двух крайностей: духа неравенства, который ведет ее к аристократии или правлению одного, и доведенного до крайности духа равенства, который ведет к деспотизму одного так же неминуемо, как деспотизм одного заканчивается завоеванием. Правда, люди, развращавшие греческие республики, не всегда становились тиранами. Это объясняется тем, что они были более опытны в красноречии, чем в военном искусстве; кроме того, в сердце каждого грека жила непримиримая ненависть ко всем, кто ниспровергал республиканское правление. Вследствие всего этого анархия довела их до гибели, вместо того чтобы преобразоваться в тиранию.

Но Сиракузы, которые находились в центре множества мелких олигархий, превратившихся в тирании. Сиракузы, где был сенат, о котором почти не упоминают историки, подверглись бедствиям, превышающим последствия обыкновенной испорченности. Этот город, вечно переходивший от безначалия к рабству, одинаково страдавший и от свободы и от порабощения, которые всегда налетали на него неожиданно, как буря; город, в котором, несмотря на его внешнее могущество, при малейшей поддержке извне вспыхивали революции, — этот город вмещал в своих стенах громадное население, перед которым всегда стояла жестокая альтернатива: или подчиниться тирану, или самому стать тираном.

Глава III. О духе крайнего равенства

Как небо от земли, дух истинного равенства далёк от духа крайнего равенства. Первый состоит не в том. чтобы повелевали все или не повелевал бы никто, а в том, чтобы люди повиновались равным себе и управляли равными себе. Он стремится не к тому, чтобы над нами не было высших, но чтобы наши высшие были нам равны.

В природном состоянии люди рождаются равными, но они не могут сохранить этого равенства; общество отнимает его у них, и они вновь становятся равными лишь благодаря законам.

Различие между демократией правильной и неправильной заключается в том, что в первой люди равны только как граждане, между тем как во второй они равны еще и как правители, как сенаторы, как судьи, как отцы, как мужья и как господа.

Естественное место добродетели — рядом со свободой; но рядом с крайней свободой добродетель бывает только тогда, когда приближается к рабству.

Глава IV. Об одной особой причине испорченности народа

Великие успехи, особенно достигнутые при большом участии народа, наполняют его такой гордостью, что руководить им становится невозможно. Завидуя должностным лицам и враждуя с правителями, он вскоре становится врагом всего государственного строя. Так победа над персами при Саламине развратила Афинскую республику; так победа сиракузян над афинянами погубила Сиракузскую республику.

Марсельская республика никогда не испытывала этих резких переходов от унижения к величию, поэтому она всегда управлялась благоразумно и сохранила свои принципы.

Глава V. О разложении принципа аристократии

Аристократия терпит ущерб, когда власть знати становится произвольной: при этом уже не может быть добродетели ни у тех, которые управляют, ни у тех, которыми управляют.

Когда правящие фамилии соблюдают законы, аристократия подобна монархии с несколькими государями; это очень хорошая по своей природе форма правления. Почти все эти государи ограничены в своей деятельности законами, но в случае несоблюдения законов это — деспотическое государство со многими деспотами.

В таком случае республика существует лишь для знати и среди знати. Республика — это правящие круги, между тем как класс управляемых живет в деспотическом государстве, что приводит к образованию двух самых разъединенных классов в мире.

Испорченность достигает высшей степени, когда власть знати становится наследственной. Такие властители утрачивают всякую умеренность. Чем меньше их число, тем больше их власть и тем меньше их безопасность; чем больше их число, тем меньше у них власти и тем больше у них безопасности. Так власть возрастает, а безопасность уменьшается вплоть до самого деспота, в лице которого крайняя степень власти соединяется с крайней степенью опасности. Поэтому когда аристократия имеет наследственный характер, то при большом количестве знатных правление будет менее насильственным; но так как в нем будет мало добродетели, то государством овладеет дух легкомыслия. небрежности и лени, и оно лишится и сил, и стимулов для деятельности.

Аристократия может сохранить силу своего принципа, если законы установят такой порядок, что она будет более ощущать опасности и тяготы управления, чем доставляемые им наслаждения; если государство находится в таком положении, что ему все время приходится быть настороже против какой-нибудь угрожающей ему опасности; если эта опасность угрожает ему извне, а внутреннее положение является устойчивым.

Чувство известной безопасности необходимо для славы и безопасности монархии; республика же, наоборот, должна всегда чего-нибудь опасаться, страх перед персами поддерживал соблюдение законов у греков. Карфаген и Рим взаимной угрозой укрепляли друг друга. Удивительная вещь! Чем более увеличивается безопасность этих государств, тем более они, как застоявшиеся воды, подвергаются порче.

Глава VI. О разложении принципа монархии

Как демократии погибают, когда народ лишает правителей и судей отправления служебных обязанностей, так монархии разлагаются, когда мало-помалу отменяются прерогативы сословий и привилегии городов. В первом случае идут к деспотизму всех; во втором — к деспотизму одного.

„Династии Тзин и Суй, — говорит китайский писатель, — погибли по той причине, что государи, вместо того чтобы ограничиться единственным достойным самодержца делом — общим надзором за управлением, захотели всем управлять непосредственно сами“^[1]. Китайский писатель приводит нам здесь причину порчи почти всех монархий.

Монархия гибнет, когда государь полагает, что он покажет большее могущество, изменяя порядок вещей, чем соблюдая его неизменным, когда он отнимает у одних принадлежащие им по праву должности, чтобы произвольно передать их другим, и когда он более влюблен в свои фантазии, чем в решения своей собственной воли.

Монархия погибает, когда государь, все относя единственно к самому себе, сводит государство к своей столице, столицу — к своему двору, а двор — к своей особе^[2].

Наконец, она гибнет, когда государь не имеет правильного представления о силе своей власти, о своем положении, о любви своего народа и когда он не проникся сознанием, что монарху столь же свойственно верить в свою безопасность, как деспоту считать себя в постоянной опасности.

Глава VII. Продолжение той же темы

Принцип монархии разлагается, когда высшие должности в государстве становятся последними ступенями рабства, когда садовников лишают уважения народа и обращают их в жалкое орудие произвола.

Он разлагается еще более, когда утрачивается связь между честью и почестями, так что человек может быть в одно и то же время покрытым бесчестием и украшенным почестями.

Он разлагается, когда государь заменяет справедливость суровостью; когда он, подобно римским императорам, носит на груди голову Медузы; когда он усваивает себе тот грозный и устрашающий вид, который Коммод велел придавать своим статуям.

Принцип монархии разлагается, когда подлые души чванятся величием своего рабства и думают, что, будучи всем обязаны государю, они свободны от всяких обязанностей пред отечеством.

Во все времена по мере того, как власть государя становилась чрезмерной, безопасность его особы уменьшалась; но если это правда, то люди, развращающие его власть до изменения ее природы, не совершают ли против него преступления оскорбления величества?

Глава VIII. Опасное следствие разложения принципа монархического правления

Опасность возникает не тогда, когда государство от одного умеренного правления переходит к другому, также умеренному, правлению, как, например, от республики к монархии или от монархии к республике, а тогда, когда оно падает и устремляется от умеренного образа правления к деспотизму.

Большая часть народов Европы еще управляется обычаями. Но если вследствие долгого злоупотребления властью или крупной победы деспотизм утвердится там в каком-нибудь пункте, то никакие нравы и климаты не устоят перед ним и природа человека, по крайней мере на некоторое время, будет претерпевать такие же оскорбления в этой прекрасной части света, как и .в трех прочих.

Глава IX. О стремлении дворянства к защите трона

Английская знать похоронила себя вместе с Карлом I под обломками трона. И до того, как во время Филиппа II во Франции прозвучало слово „свобода“, корона всегда находила себе поддержку со стороны знати, которая считает делом чести повиноваться королю, но сочла бы высшим бесславием для себя разделить свою власть с народом.

Известно, что дом австрийских государей непрестанно притеснял венгерское дворянство. Он не предвидел, какие драгоценные услуги окажет ему это дворянство. Он искал у этого народа денег, которых у него не было, и не обратил внимания на людей, которые там были. Иностранные государи делили между собою его государство, и все составные части его империи, так сказать, распадались, как инертные и безжизненные массы. Жизнь была только в дворянстве; движимое негодованием, оно забыло свои обиды и бросилось в бой, послушное голосу славы, призывавшей его прощать и умирать.

Глава X. О разложении принципа деспотического государства

Принцип деспотического государства непрерывно разлагается, потому что он порочен по самой своей природе. Другие государства гибнут вследствие особенных обстоятельств, нарушающих их принципы; это же погибает вследствие своего внутреннего порока, если только какие-нибудь случайные причины не помешают его принципу разлагаться. Поэтому оно может держаться лишь в том случае, если по особенным условиям климата, религии, положения или народного духа оно оказывается вынужденным придерживаться какого-то порядка и подчиняться каким-то правилам. Все это противоречит его природе, но не изменяет ее; его свирепость остается прежней; она только на некоторое время укрощается.

Глава XI. Какие последствия вытекают в тех случаях, когда принципы крепки или же испорчены

Если принципы правления разложились, самые лучшие законы становятся дурными и обращаются против государства; когда же принципы здравы, то и дурные законы производят такие же последствия, как и хорошие; сила принципа все себе покоряет.

Чтобы заставить своих правителей подчиняться законам, критяне придумали весьма своеобразное средство, а именно — восстание. Часть граждан восставала, возмущалась, обращала в бегство правителей и заставляла их вернуться к частной жизни. Это считалось законным образом действия. Кажется. что учреждение, обращавшее мятеж в средство противодействия злоупотреблениям власти, должно было бы погубить любую республику; но оно не разрушило республики Крита и вот почему.

Когда древние желали назвать народ, отличающийся самой сильной любовью к отечеству, они обыкновенно указывали на критян. Отечество — слово, столь дорогое критянам, говорит Платон. Они называли его словом, которое выражало любовь матери к своим детям. А любовь к отечеству исправляет все. Законы Польши тоже допускали восстание. По проистекавшие от этого неудобства удостоверяют, что один только народ Крита был в состоянии с успехом пользоваться таким средством.

Установленные у греков гимнастические упражнения также находились в зависимости от состояния принципа правления. „Лакедемоняне и критяне, — говорит Платон, — первые открыли эти знаменитые академии, которые дали им такое почетное положение в свете. Стыдливость вооружилась было против них, но должна была склониться пред общественной пользой“. Во время Платона это были превосходные учреждения, связанные с важным делом военного искусства. Но когда греки утратили добродетель, они обратились на пагубу самому этому искусству; гимнастическую арену стали посещать не для развития тела, а для того чтобы предаваться разврату.

Плутарх говорит, что современные ему римляне считали, что эти гимнастические игры были главной причиной рабства греков; на самом же деле было обратное: рабство греков явилось причиной извращения этих гимнастических игр. Во времена Плутарха гимнастические бои в нагом виде и упражнения в борьбе развращали молодых людей, внушали им гнусную страсть и делали из них гаеров, между тем как во времена Эпаминонда благодаря тем же самым упражнениям в борьбе фиванцы смогли одержать победу под Левктрами. В государстве, не утратившем своих принципов, почти все законы хороши; „не жидкость в сосуде испортилась, а самый сосуд испорчен“, — сказал Эпикур по поводу богатств.

Глава XII. Продолжение той же темы

В Риме брали судей из сословия сенаторов. Гракхи перенесли эту привилегию на всадников. Друз дал ее и сенаторам и всадникам. Сулла — одним сенаторам, Котта — сенаторам, всадникам и трибунам общественной казны (Tribuni aerarii). Цезарь исключил последних. Антоний образовал декурии из сенаторов, всадников и центурионов.

Когда республика испорчена, ни один из зарождающихся в ней недугов не может быть исцелен иначе, как посредством устранения этой испорченности и восстановления принципов; всякое другое лечение или будет бесполезно, или явится новым злом. Пока Рим сохранял свои принципы, можно было, не опасаясь злоупотреблений, поручить судебные приговоры сенаторам; когда же он начал разлагаться, то кому бы их ни поручали: сенаторам, всадникам, трибунам, двум ли из этих корпораций или всем трем вместе, или какой бы то ни было иной корпорации — все выходило плохо. У всадников было не больше добродетели, чем у сенаторов, у трибунов — не больше, чем у всадников, и у всех их — не больше, чем у центурионов.

Когда римский народ добился доступа к патрицианским должностям, естественно было ожидать, что его льстецы овладеют правительством. Но этого не случилось: римляне, открывшие доступ плебеям к правительственным должностям, всегда избирали на эти должности патрициев. Поскольку этот народ был доблестен, он был великодушен; поскольку он был свободен. он не гонялся за властью. Когда же он утратил свои принципы, то, чем более увеличивалась его власть, тем небрежнее он становился; так что, наконец, он стал и своим собственным тираном и своим собственным рабом. Он утратил силу свободы и впал в бессилие и распущенность.

Глава XIII. О силе присяги у добродетельного народа

Из всех народов, говорит Тит Пивий, римляне дольше всех противились разложению и держали в почете бедность и умеренность.

Присяга имела у этого народа такую силу, что не было лучшего средства заставить его соблюдать законы. Ради соблюдения присяги он неоднократно делал то, чего никогда не сделал бы ни ради славы, ни ради отечества. Консул Квинт Цинциннат, желая набрать в городе войско против эквов и вольсков, встретил сопротивление со стороны трибунов. „Хорошо, — сказал он, — пусть же все, кто присягнул прошлогоднему консулу, последуют за моими знаменами“. Напрасно трибуны говорили, что эта присяга уже никого не связывает, что она была принесена, когда Квннт был еще частным лицом; народ оказался религиознее своих руководителей, он не внял тонкостям и толкованиям трибунов.

Когда тот же народ захотел удалиться на Священную гору, он был удержан от этого клятвой, которую дал консулам, — следовать за ними на войну. Тогда он замыслил убить этих консулов, но ему разъяснили, что и после этого его клятвенное обещание останется во всей своей силе. Можно судить по задуманному им преступлению о том, каковы были его понятия о нарушении клятвы.

После битвы при Каннах испуганный народ хотел удалиться в Сицилию^[3]. Но Сципион взял с него клятву не покидать Рима, и страх нарушить эту клятву превозмог все прочие страхи. Рим был подобен кораблю, утвердившемуся во время бури на двух якорях: религии и нравственности.

Глава XIV. Как самые незначительные изменения в государственном строе могут повлечь за собою гибель принципов

Аристотель говорит о Карфагене как о республике весьма благоустроенной. Полибий сообщает, что во время второй пунической войны недостатком Карфагенской республики было то, что ее сенат утратил почти всю свою власть. Тит Ливии поведал нам, что, возвратившись в Карфаген, Ганнибал увидел, что чиновники и первые граждане республики расхищают государственные доходы и злоупотребляют своей властью. Итак, добродетель правителей исчезла вместе с властью сената; все вытекало из одного и того же принципа.

Известны чудесные действия цензуры у римлян. Было время, когда она казалась тягостной; однако ее все-таки сохранили, потому что в обществе было еще более роскоши, чем порока. Клавдий ослабил цензуру; в результате порока стало больше, чем роскоши, и цензура исчезла, так сказать, сама собою. Так на протяжении всего своего существования цензура то ослаблялась, то признавалась необходимой, то вновь вводилась и, наконец, была совсем приостановлена вплоть до времени, когда стала бесполезной, в царствования Августа и Клавдия.

Глава XV. Весьма действенные средства для сохранения трех принципов

Чтобы надлежащим образом понять меня, надо прочесть следующие четыре главы.

Глава XVI. Отличительные свойства республики

Республика по своей природе требует небольшой территории, иначе она не удержится. В большой республике будут и большие богатства, а следовательно, и неумеренные желания. Круг общественных дел, поручаемых заботам гражданина, станет слишком обширным. Усилятся личные интересы.

Сначала человек почувствует, что он может стать счастливым, великим и славным помимо своего отечества, а вскоре убедится, что он может достигнуть величия только один на развалинах отечества.

В большой республике общее благо подчинено тысяче разных соображений; не все могут им пользоваться; оно зависит от случайностей. В небольшой республике общее благо живее чувствуется, яснее сознается, ближе к каждому гражданину;злоупотребления встречают там меньше простора, а следовательно, и меньше покровительства.

Лакедемон просуществовал так долго потому, что, несмотря на все свои войны, он сохранил неизменной свою территорию. Единственной целью Лакедемона была свобода, а единственным преимуществом его свободы — слава.

Довольствоваться своей территорией и своими законами — таков был дух греческих республик. Афины поддались честолюбию и внушили его Лакедемону; но оно влекло их руководить свободными народами, а не управлять рабами, встать во главе союза, а не разрушить его. Однако все погибло, когда возникла монархия — образ правления, дух которого более склонен к расширению территории государства.

При обычных условиях в государстве, состоящем из одного города, трудно удержаться какому-нибудь иному правлению, кроме республиканского. Монарх в таком малом государстве будет обладать большой властью, но ничтожными средствами для того, чтобы воспользоваться ею и заставить ей повиноваться; поэтому он, естественно, станет угнетать свой народ. б другой стороны, и сам он легко может подвергнуться нападению извне или даже со стороны внутренних сил; народ может в любой момент собраться и восстать против него. Но когда государь, царствующий в одном только городе, будет из этого города изгнан, то делу конец; если же у него много городов, то дело только начинается.

Глава XVII. Отличительные свойства монархии

Монархическое государство должно быть средней величины. Если бы оно было мало, оно сформировалось бы как республика; а если бы оно было слишком обширно, то первые лица в государстве, сильные по самому своему положению, находясь вдали от государя, имея собственный двор в стороне от его двора, обеспеченные от быстрых карательных мер законами и обычаями, могли бы перестать ему повиноваться; их не устрашила бы угроза слишком отдаленной и замедленной кары.

Поэтому едва Карл Великий успел основать свою империю. как ему тотчас же пришлось разделить ее; потому ли, что начальники провинций не повиновались, или для того, чтобы заставить их лучше повиноваться, империю оказалось необходимо разделить на несколько государств.

После смерти Александра империя его распалась. Что могло заставить повиноваться вельмож Греции и Македонии, свободных и победоносных вождей, рассеянных по громадному пространству завоеванных земель?

По смерти Аттилы его царство распалось: государи, освободившиеся от подчинения, не могли долее мириться со своими цепями.

В таких случаях распад государства может быть предотвращен быстрым установлением неограниченной власти т. е. новым злом, следующим за злом завоевания!

Реки стремятся слиться с морем; монархии стремятся раствориться в деспотизме.

Глава XVIII. О том, что Испанская монархия находилась в исключительных условиях

Пусть не опровергают меня примером Испании; этот пример скорее подтверждает мою мысль. Чтобы удержать за собой Америку, Испания сделала то, чего не делает даже деспотизм, — истребила ее обитателей. Для того чтобы сохранить свою колонию, она поставила ее в зависимость от себя даже в средствах пропитания.

Она попробовала править деспотически Нидерландами; когда она от этого отказалась, ее затруднения увеличились. С одной стороны, валлоны не захотели, чтобы ими управляли испанцы, с другой — испанские солдаты отказывались повиноваться офицерам-валлонам. Она удержалась в Италии только потому, что разорялась для ее обогащения;люди, желавшие отделаться от испанского короля, не были расположены отказываться от его денег.

Глава XIX. Отличительные свойства деспотического образа правления

Обширные размеры империи — предпосылка для деспотического управления. Надо, чтобы отдаленность мест, куда рассылаются приказания правителя, уравновешивалась быстротой выполнения этих приказаний; чтобы преградой, сдерживающей небрежность со стороны начальников отдаленных областей и их чиновников, служил страх; чтобы олицетворением закона был один человек; чтобы закон непрерывно изменялся с учетом всевозможных случайностей, число которых всегда возрастает по мере расширения границ государства.

Глава XX. Выводы из предшествующих глав

Если небольшие государства по своей природе должны быть республиками, государства средней величины — подчиняться монарху, а обширные империи — состоять под властью деспота, то отсюда следует, что для сохранения принципов правления государство должно сохранять неизменными свои размеры и что дух этого государства будет изменяться в зависимости от расширения или сужения пределов его территории.

Глава XXI. О китайской империи

Прежде чем закончить эту книгу, я отвечу на одно возражение, которое могут сделать против всего до сих пор мною сказанного.

Наши миссионеры рассказывают нам об обширной китайской империи, как о превосходном государстве, совмещающем в своем принципе страх, честь и добродетель. Выходит, что установленное мною различение принципов трех видов правления неосновательно.

Я не знаю, что можно понимать под словом честь у народов, которых ко всякому делу принуждают палочными ударами.

Сверх того, наши коммерсанты сообщают нам некоторые сведения об этой добродетели, которую так превозносят наши миссионеры. Послушайте, что они рассказывают о разбойничестве мандаринов.

Сошлюсь также на свидетельство великого человека, милорда Ансона. Да и сами письма Пареннена о суде, учрежденном императором над неугодными ему новообращенными принцами крови, обнаруживают перед нами тиранию, последовательно действующую по заранее составленному плану, и ряд оскорблений, нанесенных человеческой природе по правилу, т. е. хладнокровно.

Есть еще у нас письма Мэрана и того же Пареннена о правлении Китая. После весьма основательных ответов на заданные вопросы все чудеса его исчезли. Не могло ли случиться, что миссионеры были введены в заблуждение видимостью порядка, что они были поражены этим непрерывным, проявлением воли одного — воли, которая управляет и ими самими и которую им так приятно встречать при дворах государей Индии? По-видимому, посещая эти дворы с целью произвести там большие изменения, они находят, что гораздо легче уверить государей, что им все позволено делать, чем убедить народы, что они все должны выносить.

Наконец, доля истины часто бывает и в заблуждениях. Возможно, что в силу особенных и, может быть, единственных в своем роде обстоятельств китайское правление не так испорчено, как оно должно было бы быть. Причины, зависящие главным образом от климата, могли пересилить действие моральных причин в этой стране и произвести в ней своего рода чудесные явления, Климат Китая необыкновенно благоприятствует росту народонаселения. Женщины там так плодовиты, как нигде на земле, самая жестокая тирания не останавливает там процесса прироста населения. Государь Китая не может сказать. подобно фараону: „Будем притеснять их с благоразумием“. Ему, скорее, приходится пожелать вместе с Нероном, чтобы у рода человеческого была только одна голова. Несмотря на тиранию, население Китая благодаря его климату не перестанет размножаться и одолеет тиранию.

Китай, как и всякая страна, где возделывается рис, подвержен частым голодовкам. Умирающий от голода народ рассыпается по стране искать средства существования; повсюду образуются воровские шайки из трех-четырех или пяти человек. Большую часть их тотчас же истребляют; другие увеличиваются, но затем их тоже истребляют. Но при таком множестве областей, и притом столь отдаленных, может случиться, что какой-нибудь из этих шаек посчастливится. Она удерживается, усиливается, становится армией, идет прямо на столицу, и вождь ее восходит на престол.

Такова природа вещей, что дурное правительство там прежде всех несет наказание. Смуты возникают там внезапно, когда народ лишается продовольствия. Если в других государствах злоупотребления исправляются так медленно, то это потому, что там их последствия менее чувствительны, и государь не получает о них такого быстрого и решительного известия, как в Китае.

Китайский государь не будет, подобно нашим государям, печалиться о том, что если он дурно управляет, то будет менее блажен в той жизни и менее могуч и богат в этой: он знает, что если его управление дурно, то он лишится и престола, и жизни.

Так как, несмотря на забрасывание детей, население Китая все увеличивается, то необходим неустанный труд, чтобы извлечь из земли пропитание. Это требует усиленного внимания со стороны правительства. Собственный интерес побуждает его ежеминутно заботиться о том, чтобы люди могли работать без опасения лишиться плодов своего труда. Его управление должно быть более домашним, чем гражданским.

Вот причина регламентации, о которых столько говорят. Царство закона хотели соединить с царством деспотизма, но все, что соединяется с деспотизмом, утрачивает свою силу. Тщетно этот деспотизм, преследуемый собственными бедствиями, попытался сам надеть на себя цепи: он вооружается этими цепями и становится еще ужаснее.

Итак, Китай есть государство деспотическое, принцип которого — страх. Может быть, при первых династиях, когда государство не было еще так обширно, оно несколько отклонялось от этого образца, но теперь этого уже нет.

Примечания

1. Монтескье, очевидно, хотел выразить мысль, что умеренные монархии погибают от централизации. Говоря о Китае, Монтескье имеет в виду французскую монархию.
2. По-видимому, Монтескье намекает на политику Людовика XIV.
3. Речь идет, очевидно, не о народе, а об отдельных римских военачальниках, которые, по свидетельству Тита Ливия, после поражения в битве при Каннах ушли из Рима, чтобы поступить на военную службу в другом государстве.