О Жуковском, Батюшкове и А. Пушкине (Мартынов)/ДО

О Жуковскомъ, Батюшковѣ и А. Пушкинѣ
авторъ Иванъ Ивановичъ Мартыновъ (1771—1833)

Источникъ: az.lib.ru^[1]

Другие редакции
- В новой орфографии

О ЖУКОВСКОМЪ, БАТЮШКОВѢ и А. ПУШКИНѢ.

(Послѣ чтенія ихъ сочиненій.)

Жуковскій, Батюшковъ и Пушкинъ предо мною!
Я всѣмъ имъ не даю ни малаго покою:
Послушавъ одного, клоню къ другому слухъ;
Равно ихъ сладкій гласъ мой восхищаетъ духъ.
Различны лиры ихъ, но всѣ три друга Фива:
Сверкаетъ ярко въ нихъ свѣтъ генія счастлива
Не мните, чтобы я къ сухимъ педантамъ тѣмъ прилегъ,
Кого безвкусья богъ къ злорѣчію обрекъ,
Въ порывахъ смѣлыхъ кто зритъ дерзкое стремленье,
Кому блескъ новый — мракъ, восторги — ослѣпленье.
Ни лести, ни зависти языкъ не знаетъ мой:
Съ душею младости плѣняюсь я красой.

Недавно я смотрѣлъ свои забавы давни:
Сличалъ съ ихъ пѣснями стихи мои сусальны.
О, слабость юныхъ лѣтъ все отдавать въ печать!
О, какъ желалъ бы я все пламени предать!
Когда бы могъ собрать все въ безобразну кучу
И на нее навесть зоиловъ грозну тучу!

Примѣчанія

↑ Е. Колбасинъ Иванъ Ивановичъ Мартыновъ, переводчикъ "Греческихъ Классиковъ". Литературные дѣятели прежняго времени. САНКТПЕТЕРБУРГЪ Изданіе книжнаго магазина А. И. Давыдова. 1859. Стихи эти цитируются со следующимъ предисловіемъ: «онъ скоро сошелъ съ литературнаго поприща, но вовсе не какъ человѣкъ ожесточенный, не какъ литературный мизантропъ, сурово и недовѣрчиво глядящій на новые авторитеты и славы. Напротивъ, и въ послѣдніе годы своей жизни онъ оставался все тѣмъ же бодрымъ и трудолюбивымъ, тѣмъ же любящимъ и сочувствующимъ всему хорошему, такъ же былъ чуждъ праздности и апатіи, какъ и въ лучшіе, цвѣтущіе свои годы, несмотря на то, что много испыталъ и много потрудился на своемъ вѣку. Онъ въ этомъ отношеніи рѣдкое исключеніе изъ кружка тѣхъ старыхъ писателей и ученыхъ, для которыхъ все новое казалось ересью и недостойнымъ никакого вниманія, которые, воспитавшись на старомъ классицизмѣ, съ негодованіемъ смотрѣли на новый романтизмъ Жуковскаго, а на Пушкина, послѣ его „Руслана и Людмилы“, глядѣли какъ на дерзкаго шалуна, не уважающаго искусства. Мартыновъ не походилъ на этихъ любителей роднаго слова, какъ они себя величали; его натура была слишкомъ богатая и жизненная, чтобъ могла остановиться на одной точкѣ замерзанія. Въ доказательство, какъ онъ все живо чувствовалъ и какъ чуждъ былъ всякаго самолюбія, приводимъ слѣдующее его стихотвореніе:
О ЖУКОВСКОМЪ, БАТЮШКОВѢ и А. ПУШКИНѢ.
Приведенные стихи показываютъ слишкомъ ясно, какъ строго смотрѣлъ Мартыновъ на свои прежнія стихотворныя упражненія и какъ цѣнилъ нашихъ лучшихъ поэтовъ. Онъ вообще не придавалъ никакого значенія своимъ стихамъ: охотно говорилъ о стихахъ Жуковскаго и Пушкина, начинавшаго тогда только что прославляться, и не любилъ, когда рѣчь заводили о его собственной музѣ. Въ послѣднее время онъ ничего не печаталъ изъ своихъ стиховъ, никому ихъ не читалъ; но, по своей поэтической натурѣ, онъ не могъ не писать стиховъ. Въ оставшихся тетрадяхъ его мы нашли много оригинальныхъ его стихотвореній, подражаній и переводовъ изъ Петрарки, Аріосто, Фосса, Гёте, Жанъ-Поля Рихтера, изъ Горація, Ѳеокрита, Вальтеръ-Скотта, даже изъ Байрона, — однимъ словомъ, изъ всего, что только поразило его силой или граціей, глубокой мыслью или типическимъ представленіемъ какого либо дѣйствующаго лица.»

[1] Е. Колбасинъ Иванъ Ивановичъ Мартыновъ, переводчикъ "Греческихъ Классиковъ". Литературные дѣятели прежняго времени. САНКТПЕТЕРБУРГЪ Изданіе книжнаго магазина А. И. Давыдова. 1859. Стихи эти цитируются со следующимъ предисловіемъ: «онъ скоро сошелъ съ литературнаго поприща, но вовсе не какъ человѣкъ ожесточенный, не какъ литературный мизантропъ, сурово и недовѣрчиво глядящій на новые авторитеты и славы. Напротивъ, и въ послѣдніе годы своей жизни онъ оставался все тѣмъ же бодрымъ и трудолюбивымъ, тѣмъ же любящимъ и сочувствующимъ всему хорошему, такъ же былъ чуждъ праздности и апатіи, какъ и въ лучшіе, цвѣтущіе свои годы, несмотря на то, что много испыталъ и много потрудился на своемъ вѣку. Онъ въ этомъ отношеніи рѣдкое исключеніе изъ кружка тѣхъ старыхъ писателей и ученыхъ, для которыхъ все новое казалось ересью и недостойнымъ никакого вниманія, которые, воспитавшись на старомъ классицизмѣ, съ негодованіемъ смотрѣли на новый романтизмъ Жуковскаго, а на Пушкина, послѣ его „Руслана и Людмилы“, глядѣли какъ на дерзкаго шалуна, не уважающаго искусства. Мартыновъ не походилъ на этихъ любителей роднаго слова, какъ они себя величали; его натура была слишкомъ богатая и жизненная, чтобъ могла остановиться на одной точкѣ замерзанія. Въ доказательство, какъ онъ все живо чувствовалъ и какъ чуждъ былъ всякаго самолюбія, приводимъ слѣдующее его стихотвореніе:
О ЖУКОВСКОМЪ, БАТЮШКОВѢ и А. ПУШКИНѢ.
Приведенные стихи показываютъ слишкомъ ясно, какъ строго смотрѣлъ Мартыновъ на свои прежнія стихотворныя упражненія и какъ цѣнилъ нашихъ лучшихъ поэтовъ. Онъ вообще не придавалъ никакого значенія своимъ стихамъ: охотно говорилъ о стихахъ Жуковскаго и Пушкина, начинавшаго тогда только что прославляться, и не любилъ, когда рѣчь заводили о его собственной музѣ. Въ послѣднее время онъ ничего не печаталъ изъ своихъ стиховъ, никому ихъ не читалъ; но, по своей поэтической натурѣ, онъ не могъ не писать стиховъ. Въ оставшихся тетрадяхъ его мы нашли много оригинальныхъ его стихотвореній, подражаній и переводовъ изъ Петрарки, Аріосто, Фосса, Гёте, Жанъ-Поля Рихтера, изъ Горація, Ѳеокрита, Вальтеръ-Скотта, даже изъ Байрона, — однимъ словомъ, изъ всего, что только поразило его силой или граціей, глубокой мыслью или типическимъ представленіемъ какого либо дѣйствующаго лица.»

[1]