О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы (Лукьянов)/ДО

О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы
авторъ Сергей Михайлович Лукьянов

Опубл.: 1921. Источникъ: az.lib.ru • Матеріалы къ біографіи.
КНИГА ТРЕТЬЯ.
Выпускъ I.
Предварительная справка (о первыхъ 17 главахъ)
XVIII. — Полемика съ В. В. Лесевичемъ и К. Д. Кавелинымъ.
XIX.- Брачные планы. Отъѣздъ за-границу
XX.- Водвореніе въ Лондонѣ.
XXI.- Лондонское житье-бытье
XXII.- Переселеніе въ Каиръ.
XXIII. — Пребываніе въ Египтѣ.
XXIV.- Въ пустынѣ
XXV.- Обратный путъ на родину.

С. М. ЛУКЬЯНОВЪ.

О Вл. С. Соловьевѣ въ его молодые годы.
Матеріалы къ біографіи.

КНИГА ТРЕТЬЯ.
Выпускъ I.

Изъ трудовъ Разряда изящной словесности Россійской Академіи Наукъ.

ПЕТРОГРАДЪ.
12 Государственная типографія.

Вас. Остр., 9 лин., № 12.

1921. ОГЛАВЛЕНІЕ.

Предварительная справка (о первыхъ 17 главахъ)

XVIII. — Полемика съ В. В. Лесевичемъ и К. Д. Кавелинымъ.

XIX. — Брачные планы. Отъѣздъ за-границу

XX. — Водвореніе въ Лондонѣ.

XXI. — Лондонское житье-бытье

XXII. — Переселеніе въ Каиръ.

XXIII. — Пребываніе въ Египтѣ.

XXIV. — Въ пустынѣ

XXV. — Обратный путъ на родину

Предварительная справка
(о первыхъ 17 главахъ).

Предлагаемый вниманію читателей трудъ мой: О Вл. С. Соловьевѣ въ его молодые годы, предпринятый мною нѣсколько лѣтъ тому назадъ, печатался первоначально отдѣльными главами въ Журналѣ Министерства Народнаго Просвѣщенія въ теченіе 1915, 1916 и 1917 гг.

Первыя двѣнадцать главъ появились въ мартовской (главы I и II), майской (главы III и IV), іюльской (глава V), сентябрской (глава VI) и ноябрской (глава VII) книжкахъ названнаго журнала за 1915 г. и въ январской (глава VIII), мартовской (глава IX), майской (глава X), іюльской (глава XI) и сентябрской (глава XII) книжкахъ за 1916 г. Главы эти, послѣ переверстки, были перепечатаны въ видѣ отдѣльной книги, выпущенной въ свѣтъ въ очень ограниченномъ числѣ экземпляровъ (и не для продажи), съ обозначеніемъ ея книгой первой.

Послѣдующія пять главъ были опубликованы въ томъ-же журналѣ въ 1917 г., а именно въ январской (глава XIII), мартовской-апрѣльской (глава XIV), іюньской (глава XV), сентябрской (глава XVI) и ноябрской-декабрской (глава XVII) книжкахъ. Предполагалось, что вмѣстѣ съ дальнѣйшими главами, имѣвшими появиться въ 1918 г., эти главы составили бы, въ отдѣльной перепечаткѣ съ переверсткою, книгу вторую.

По особымъ обстоятельствамъ переживаемаго вами времени, только-что выраженному предположенію не суждено было осуществиться. Журналъ Министерства Народнаго Просвѣщенія прекратилъ свое существованіе на ноябрской-декабрской книжкѣ за 1917 г., а преемникъ его подчиненъ былъ иной программѣ и получиль иную внѣшность.

Озабочиваясь дальнѣйшею судьбою своего труда, я позволилъ себѣ обратиться къ содѣйствію Академіи Наукъ по Разряду изящной словесности Отдѣленія русскаго языка и словесности, причемъ мною было принято въ соображеніе, что покойный Вл. С. Соловьевъ состоялъ почетнымъ академикомъ по названному Разряду, и что Академія уже не разъ проявляла заботливость о разработкѣ данныхъ, относящихся до біографій ея славныхъ дѣятелей.

Къ моему великому утѣшенію, обращеніе мое увѣнчалось полнымъ успѣхомъ. Письмомъ на мое имя отъ 29-го (16-го) мая 1918 г. за № 155 ординарный академикъ А. А. Шахматовъ, предсѣдательствующій въ Отдѣленіи русскаго языка и словесности, увѣдомилъ меня, что въ засѣданіи 27-го (14-го) мая Отдѣленіе, между прочимъ, постановило принять печатаніе труда о Вл. С. Соловьевѣ на счетъ Отдѣленія, съ предоставленіемъ мнѣ для сего серіи выпусковъ подъ общимъ заглавіемъ: Изъ трудовъ Разряда изящной словесности.

Съ благодарностью освѣдомившись объ этомъ постановленіи, я приступилъ безъ промедленія къ печатанію заготовленныхъ частей рукописи, охватывающихъ нѣсколько очередныхъ главъ. Не теряю надежды, что главы XII—XVII, независимо отъ опубликованія ихъ въ Журналѣ Министерства Народнаго Просвѣщенія, будутъ изданы также отдѣльно, въ видѣ книги второй, хотя-бы и въ половинномъ противъ книги первой объемѣ и въ очень ограниченномъ числѣ экземпляровъ.^[1] Сообразно съ симъ, настоящій выпускъ предположенной серіи является какъ-бы книгой третьей по общему счету.

Чтобы не нарушать принятаго плана изложенія, который выдерживался въ теченіе трехъ лѣтъ, я сохраняю обще-порядковую нумерацію главъ и примѣчаній. Полагаю, что лица, пользующіяся изданіями Академіи Наукъ, не встрѣтятъ затрудненій въ доступѣ и къ прекратившемуся Журналу Министерства Породнаго Просвѣщенія, а потому такой пріемъ нумераціи едва-ли можетъ вызвать какія-нибудь возраженія. Относительно внѣшности изложенія слѣдуетъ, далѣе, замѣтить, что различные виды кавычекъ (" " и " "), скобокъ ([ ] и ()) и многоточія (… и …..) примѣняются при печатаніи въ академическомъ изданіи на тѣхъ-же основаніяхъ, какъ, и въ изданіи министерскомъ, и что сокращенныя обозначенія нѣкоторыхъ литературныхъ источниковъ: П., I, II, III, Соч., Стих. имѣютъ здѣсь то-же значеніе, что и раньше.^[2] Только въ одномъ пунктѣ допустилъ я небольшое отступленіе отъ прежняго порядка печатанія, а именно въ настоящемъ изданіи я снабжаю каждую главу краткимъ обозначеніемъ ея содержанія, по примѣру книги первой и подготовляемой книги второй_} тогда-какъ въ самомъ Журналѣ Министерства Народного Просвѣщенія такого обозначенія не дѣлалось. Эта мелочь еще больше уподобляетъ настоящій выпускъ первый новой серіи книгѣ третьей серіи не состоявшейся.

Въ краткомъ предисловіи къ книгѣ первой мною было ужо оговорено, что обычные справочные указатели, а равно дополненія и исправленія, поскольку они окажутся необходимыми, будутъ представлены по завершеніи всего труда. То-же самое долженъ я повторить и въ настоящее время.

Въ заключеніе приходится лишь указать самымъ краткимъ образомъ, къ чему сводится, въ существенномъ, содержаніе семнадцати главъ, уже отпечатанныхъ въ 1915, 1916 и 1917 гг. Вдаваться въ пересказъ всего этого содержанія, хотя-бы и сжатый, представляется мнѣ нецѣлесообразнымъ и неудобнымъ въ виду повѣствовательнаго способа 'изложенія и обилія частностей, не поддающихся сокращенію, а потому я и воздерживаюсь отъ подобнаго воспроизведенія уже извѣстнаго текста. Какъ кажется, будетъ всего проще ограничиться повтореніемъ заглавій упомянутыхъ семнадцати главъ по отдѣльному изданію. Вотъ эти заглавія. —

Глава I. — Семья. Родня.-- Глава II. — Дошкольное дѣтство. — Глава III. — Въ гимназіи.-- Глава IV. — Отрочество и ранняя юность.-- Глава V. — Студенческіе годы.-- Глава VI. — Университетскія дѣла. — Глава VII. — Профессора. Однокурсники.-- Глава VIII. — Возмужалость.-- Глава IX. — Юношескій романъ.-- Глава X. — Въ духовной академіи.-- Глава XI. — Оставленіе при университетѣ. — Глава XII. — Полученіе степени магистра.-- Глава XIII. — Оппоненты на магистерскомъ диспутѣ.-- Глава XIV. — Избраніе въ доценты.-- Глава XV. — Начало преподавательской дѣятельности.-- Глава XVI. — На курсахъ Герье.-- Глава XVII. — Критика М. И. Владиславлева и А. А. Козлова.

Если теперь принять въ разсчетъ, что Вл. С. Соловьевъ родился 17-го января 1853 г., а критическія статьи, посвященныя его магистерской диссертаціи: Кризисъ западней философіи, противъ позитивистовъ (Москва, 1874 г.), и принадлежащія перу М. И. Владиславлева и А. А. Козлова, появились въ печати въ началѣ 1875 г., то легко усмотрѣть, что въ опубликованныхъ доселѣ главахъ настоящаго труда подвергнуты болѣе пли менѣе обстоятельному изученію первые 22 года жизни нашего философа, и что мы присутствуемъ какъ разъ при ближайшихъ послѣдствіяхъ его перваго выступленія на общественномъ поприщѣ. До конца «молодыхъ годовъ», областью которыхъ ограничивается пока предпринятое мною изслѣдованіе, еще довольно далеко, ибо, согласно сказанному во вступительныхъ замѣчаніяхъ, предпосланныхъ главѣ первой, конецъ разумѣемаго періода пріурочивается безъ искусственной натяжки къ 1881 г., къ началу царствованія Александра ІІІ-го…

Объ общемъ характерѣ и задачахъ изслѣдованія, подводимаго водъ широкое понятіе «матеріаловъ къ біографіи», говорится мною въ тѣхъ-же вступительныхъ замѣчаніяхъ, предпосланныхъ главѣ первой. Во избѣжаніе недоразумѣній, считаю, впрочемъ, необходимымъ повторно пояснить, что какъ раньше, такъ и теперь я понимаю подъ указаннымъ терминомъ не сырые біографическіе матеріалы, случайные и разрозненные, а матеріалы извѣстнымъ образомъ обработанные и систематизированные. Можетъ-быть, въ силу этого обстоятельства, «матеріалы къ біографіи», впредь до болѣе полной и всесторонней разработки біографическихъ данныхъ, будутъ замѣнять собою и самую біографію.

С. Л.

XVIII. — Полемика съ В. В. Лесевичемъ и В. Д. Кавелинымъ.

Обозрѣвая въ настоящей главѣ статьи В. В. Лесевича и К. Д. Кавелина, выступившихъ противъ Кризиса западной философіи, и отвѣты на эти статьи со стороны Соловьева, будемъ держать въ памяти, что на этотъ разъ противъ 22-лѣтняго молодого человѣка ополчились лица, значительно опередившія его по возрасту: В. В. Лесевичу было въ эту пору около 38 лѣтъ, а К. Д. Кавелину — около 67…

Статья В. В. Лесевича, подъ заглавіемъ: Какъ иногда пишутся диссертаціи, воспроизводитъ, насколько можно судить, въ переработанномъ и распространенномъ видѣ всѣ тѣ возраженія, которыя авторъ ея дѣлалъ Соловьеву на магистерскомъ диспутѣ его изустно.^[3] — „Общій взглядъ г. Соловьева на современное состояніе философіи на Западѣ“ критикъ изображаетъ такъ: — „недавнее еще всеобщее господство позитивизма смѣнилось теперь всеобщимъ господствомъ философіи безсознательнаго, небывалый успѣхъ которой представляется не только Фактомъ, свидѣтельствующимъ о современномъ умонастроеніи европейскаго Запада, но и рѣшающимъ принципіально вопросъ о значеніи метафизики въ ходѣ умственнаго развитія человѣчества.“ Опредѣливши такимъ образомъ сущность того воззрѣнія, котораго якобы держится Соловьевъ, критикъ задается вопросомъ: — „Посмотримъ: такъ-ли это?“ — В. В. Лесевичъ указываетъ, прежде всего, что если дѣло обстоитъ такъ, какъ представляетъ-де Соловьевъ, то „кризисъ, очевидно, былъ пережигъ позитивизмомъ, а не западною Философіею, которая нашла себѣ благополучный исходъ въ философіи безсознательнаго“ Сообразно съ этимъ, слѣдовало бы измѣнить самое заглавіе диссертаціи: нельзя говорить о кризисѣ западной философіи противъ позитивистовъ, когда подразумѣвается собственно реакція противъ позитивистовъ. „Это, конечно, мелочь; но мелочь, свидѣтельствующая о такомъ смѣшенія понятій, которое относится не къ какой-нибудь частности избраннаго авторомъ вопроса, а къ общей его постановкѣ.“ — Далѣе, критикъ возражаетъ противъ мнѣнія, будто-бы успѣхъ той или другой философской системы разрѣшаетъ философскіе вопросы по существу. „Давно-ли система Гегеля производила болѣе шуму, чѣмъ теперь производитъ система Гартманна. А столоверченіе, а спиритизмъ! Ужели передъ ними слѣдуетъ благоговѣть, только ради громкаго успѣха, выпавшаго имъ на долю?“ — Дѣло вообще не въ успѣхѣ той или другой системы философіи, а въ очевидной и рѣзкой противоположности между метафизикою, какъ „воображаемымъ знаніемъ“, и наукою, какъ „знаніемъ положительнымъ“. По изверженіи метафизики изъ науки, наступаетъ такая пора, когда является возможность „осуществленія основанной на наукѣ философіи“. „Съ силою генія кладетъ Ог. Контъ краеугольный камень этой философіи — свой Cours de philosophie positive и даетъ задачѣ рѣшеніе, подготовлявшееся вѣками“,^[4] но Контовскіе элементы позитивизма еще не исчерпываютъ всего содержанія позитивизма. Какъ возникновеніе позитивизма не было внезапнымъ, такъ и развитіе его не идетъ скачками; при этомъ вполнѣ возможно и нарожденіе новыхъ метафизическихъ системъ. — „Утвержденіе г. Соловьева, что чей бы то ни было умъ можетъ успокоиться на результатѣ позитивизма“, кажется В. В. Лесевичу легкомысленнымъ, ибо позитивизмъ не успокаиваетъ умы, а лишаетъ ихъ покоя, требуя точнаго научнаго изслѣдованія въ замѣнъ игры воображенія. Не отвѣчаетъ дѣйствительности, по мнѣнію критика, и „утверждаемый г. Соловьевымъ фактъ, что въ недавнее еще время умъ человѣческій, представляемый западными мыслителями, подчинился господству позитивизма.“ Позитивистовъ на Западѣ вовсе не очень много, да и вообще картона умственнаго движенія на Западѣ, рисуемая Соловьевымъ, можетъ быть названа „картиною суздальской работы: мазнулъ суздальскій художникъ краскою позитивизма, потомъ мазнулъ краскою философіи безсознательнаго — и картина готова.“ Повсемѣстное господство позитивизма вымышлено Соловьевымъ, какъ вымышлено имъ и то, что „позитивисты всѣхъ оттѣнковъ, полу-позитивисты и представители всѣхъ родственныхъ позитивизму философскихъ системъ, всѣ сдѣлались послѣдователями и поклонниками Гартманна.“ Въ самой Германіи, гдѣ система Гартманна получила особенно большую извѣстность, философія безсознательнаго встрѣтила и весьма существенныя возраженія — между прочимъ, со стороны Ланге, автора Geschichte des Materialismus. Воззрѣнія Гартманна Ланге сближаетъ съ воззрѣніями австралійскихъ дикарей…^[5] — Убѣдившись въ несостоятельности „общаго взгляда“ Соловьева, В. В. Лесевичъ обращается къ обсужденію дальнѣйшаго вопроса: да ужъ хорошо-ли знакомъ Соловьевъ съ тѣми двумя моментами, изъ которыхъ сложился въ его головѣ „небывалый, невозможный и невообразимый кризисъ“? — Относительно позитивизма задача разрѣшается критикомъ чрезвычайно просто. Напомнивши читателямъ о столкновеніи Соловьева съ С. В. де-Роберти на диспутѣ, В. В. Лесевичъ разными сопоставленіями и справками старается привести читателей къ. тому заключенію, что слово: „spontané“», встрѣчающееся у Ог. Конта, отнюдь нельзя переводить словомъ: «произвольное», какъ то дѣлаетъ Соловьевъ на стр. 133 своей диссертаціи.^[6] Погрѣшая въ переводѣ слова: «spontané», авторъ Кризиса западной философіи создаетъ свой собственный позитивизмъ, вмѣсто Контовскаго.. "И забавно смотрѣть, " говоритъ критикъ, «какъ г. Соловьевъ надрывается надъ этимъ позитивизмомъ собственнаго изобрѣтенія, и ниже-де онъ всякой критики, и несостоятельный, и нелѣпый, и вульгарный». Непониманіе Соловьевымъ истиннаго смысла философіи безсознательнаго устанавливается В. В. Лесевичемъ тоже весьма просто. Отмѣтивши, что основные результаты философіи безсознательнаго пріобрѣтаютъ у Соловьева характеръ ученія религіознаго, а не философскаго, и что простое соединеніе формы и содержанія ошибочно принимается имъ за синтезъ, критикъ старается доказать, что Э. Ф. Гартманнъ не только рѣшительно противопоставляетъ религію наукѣ, но и, отвергая христіанство (и какъ содержаніе будущей философіи, и какъ содержаніе будущей религіи), предвѣщаетъ такой грядущій синтезъ религіозныхъ воззрѣній, господствующей идеей котораго будетъ пантеизмъ; при этомъ критикъ ссылается на одно изъ недавнихъ сочиненій Э. Ф. Гартманна, подъ заглавіемъ: Die Selbstzersetzung des Christenthums und die Religion der Zukunft (Berlin, 1874). Все это совсѣмъ не то, что у Соловьева. «Провозглашать философію Гартманна, увлекаться ею, jurare in verba magistri… и такъ расходиться съ Гартманномъ! Явленіе дѣйствительно небывалое!» У Конта Соловьеву пригрезился произволъ, у Гартманна ему мерещатся христіанскія идеи… — Послѣ разсужденій о непониманіи Соловьевымъ и Конта, и Гартманна, «ядро диссертаціи г. Соловьева» оказывается «ликвидированнымъ». В. В. Лесевичъ спрашиваетъ: «что же еще въ ней остается?» — и отвѣчаетъ: — «Остается жиденькій обзоръ исторіи философіи, который могъ бы быть и прекраснымъ, но который диссертаціи, однакоже, не спасаетъ. Къ несчастью для г. Соловьева, даже и этотъ, обзорецъ нельзя назвать — не говорю прекраснымъ — а даже сноснымъ.» — Заканчивается статья пожеланіемъ Соловьеву, облеченному уже званіемъ магистра и имѣющему право учить другихъ тому, чему самъ научился, подвизаться на избранномъ имъ поприщѣ какъ можно лучше, причемъ въ назиданіе ему приводится длинная цитата изъ Цёльнера на тему объ инстинктивномъ чувствѣ стыдливости.^[7]

На критику В. В. Лесевича Соловьевъ отвѣчалъ антикритикой, подъ заглавіемъ: Странное недоразумѣніе, помѣщенной въ журналѣ М. Н. Каткова. Вмѣстѣ съ тѣмъ противъ Отечественныхъ Записокъ выдвинулся, значитъ, Русскій Вѣстникъ.^[8]

Соловьевъ признаетъ статью В. В. Лесевича написанной совершенно искренно и даже не безъ горячности; «притомъ она, невидимому, стоила своему автору нѣкотораго труда.» Тѣмъ прискорбнѣе, полагаетъ Соловьевъ, что «единственнымъ основаніемъ» для этой статьи сослужило недоразумѣніе: «критикъ мой принялъ за основную мысль разбираемаго имъ сочиненія нѣчто такое, чего не только въ этомъ сочиненіи не находится, но что мнѣ, автору его, никогда и въ голову не приходило.» Недоразумѣніе В. В. Лесевича порождено не только тѣмъ, что основную мысль сочиненія онъ выводитъ изъ отдѣльнаго отрывка и изъ заглавія, а не изъ всего со. держанія сочиненія, но и тѣмъ, что, приводя слова критикуемаго автора, онъ нисколько не занимается ихъ прямымъ смысломъ, а влагаетъ въ нихъ свое собственное содержаніе, которое затѣмъ и оспариваетъ, — Свои возраженія В. В. Лесевичу Соловьевъ излагаетъ по пунктамъ. — Во-первыхъ, онъ рѣшительно отрицаетъ, чтобы В. В. Лесевичъ правильно усвоилъ себѣ его мысль о значеніи философіи безсознательнаго. «Фактъ успѣха Гартманновой философіи», говоритъ Соловьевъ, "свидѣтельствуетъ для меня лишь о фактической силѣ метафизическихъ задачъ надъ умомъ человѣческимъ и вызываетъ меня къ разсмотрѣнію вопроса о внутренней истинѣ какъ метафизики вообще, такъ въ особенности этой послѣдней метафизической попытки Изъ дальнѣйшаго же изслѣдованія оказывается, что попытку Гартманна должно считать саму по себѣ весьма неудачною, что система его не только далека отъ совершенства, но представляетъ многія несомнѣнныя нелѣпости; но «что тѣмъ не менѣе эта система, составляющая результатъ всего предшествующаго развитія, содержитъ въ себѣ нѣкоторыя истинныя начала, какъ маленькое зерно въ толстой скорлупѣ, и что, развивая логически эти начала, необходимо должно придти къ извѣстнымъ положительнымъ воззрѣніямъ въ области существенныхъ философскихъ вопросовъ, — къ воззрѣніямъ новымъ и для западнаго ума неожиданнымъ.» — Во-вторыхъ, Соловьевъ останавливается на словахъ В. В. Лесевича о томъ, что позитивизмъ способенъ къ дальнѣйшему развитію, и что авторъ Кризиса западной философіи легкомысленно-де утверждаетъ, будто-бы на результатѣ позитивизма кто-то успокаивается. «Но гдѣ-же я это утверждалъ?» съ простодушнымъ недоумѣніемъ спрашиваетъ Соловьевъ. Возможности развитія для позитивизма онъ отнюдь не исключаетъ. «Только дѣло совсѣмъ не въ этомъ и не объ этомъ я говорю. Развивайте вашу систему, сколько угодно, вѣдь она все-таки-же останется системой относительныхъ познаній объ относительныхъ поверхностныхъ явленіяхъ или представленіяхъ. Продолжайте плоскость хоть до безконечности, она не получитъ стереометрическаго содержанія. А оно-то и нужно.» — Въ-третьихъ, Соловьевъ оспариваетъ замѣчаніе В. В. Лесевича, что будто-бы, по его, Соловьева, мнѣнію, «умъ человѣческій, представляемый западными мыслителями, подчинился господству позитивизма.» Ничего подобнаго Соловьевъ не утверждалъ и не утверждаетъ. Надо различать позитивизмъ, какъ систему Ог. Конта, и позитивизмъ, какъ антиметафизическое направленіе. О первомъ авторъ диссертаціи говоритъ лишь въ особомъ приложеніи, причемъ о всеобщемъ господствѣ контизма нѣтъ и помину. Другое дѣло — позитивизмъ во второмъ смыслѣ. «Господство этого отрицательнаго направленія, при всей своей эфемерности, есть фактъ несомнѣнный.» — Въ-четвертыхъ, Соловьевъ отвергаетъ приписываемое ему В. В. Лесевичемъ мнѣніе, будто-бы позитивисты разныхъ оттѣнковъ превратились въ гартманнистовъ. «Смѣю увѣрить г. Лесевича, что такой вздоръ не только на-яву, но и во снѣ мнѣ не представлялся.» — Въ-пятыхъ, Соловьевъ заявляетъ, «что „кризисъ противъ позитивистовъ“, представляемый философіей Гартманна и составляющій будто-бы основпую мысль диссертаціи, есть пятая нелѣпость, которою надѣляетъ» его «щедрость г. Лесевича». Эту нелѣпость В. В. Лесевичъ могъ почерпнуть развѣ изъ заглавія, гдѣ передъ словами: «противъ позитивистовъ» не поставленъ знакъ препинанія. Но вѣдь «такъ-какъ слово: кризисъ никогда не сочиняется со словомъ: противъ, то очевидно, слова: противъ позитивистовъ относятся не къ слову: кризисъ, а ко всему заглавію, означая, что эта книга, озаглавленная: Кризисъ западной философіи, направлена противъ позитивистовъ, какъ, напр., De civitate Dei contra paganos, или De Spiritu Sancto contra Eunomium и т. д.» Къ этому мѣсту своей статьи Соловьевъ дѣлаетъ такое примѣчаніе: — «Что слова эти: противъ позитивистовъ составляютъ лишь прибавку къ заглавію, и прибавку несущественную, видно изъ того, что ихъ нѣтъ въ заглавіи текста послѣ введенія: тамъ стоитъ просто — Кризисъ западной философіи. Точно также въ періодическомъ изданіи (Православное Обозрѣніе), въ которомъ первоначально напечатана моя диссертація, она озаглавлена просто — Кризисъ западной философіи, безъ прибавленія: противъ позитивистовъ. Такъ-какъ душевное спокойствіе моихъ ближнихъ дороже мнѣ двухъ столь маловажныхъ словъ, то я даю г. Лесевичу полное право во всѣхъ экземплярахъ моей диссертаціи, которые ему только попадутся, безъ милосердія зачеркивать эти два несчастныя слова. Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ, разумѣется, долженъ будетъ зачеркнуть и всѣ свои возраженія.»^[9] Соловьевъ изумляется способности В. В. Лесевича «такъ много и съ такою серьезностью толковать о такомъ очевидномъ вздорѣ», какъ этотъ имъ-же самимъ измышленный кризисъ противъ позитивистовъ. Другое дѣло тотъ несомнѣнный кризисъ западной философіи, о которомъ я говорю, кризисъ, состоящій въ томъ, что эта философія, путемъ внутренняго логическаго развитія, пришла въ послѣднемъ результатѣ къ своему самоотрицанію, должна отказаться отъ того, на чемъ стояла, и признать то, что отвергала. Но объ этомъ-то дѣйствительномъ кризисѣ западной философіи, объясненіе котораго составляетъ содержаніе моего сочиненія, г. Лесевичъ, къ сожалѣнію, не говоритъ ни слова, т. е. онъ не говоритъ ни слова о содержаніи моего сочиненія." — Въ дальнѣйшемъ Соловьевъ разбираетъ соображенія В. В. Лесевича относительно дѣла «съ произволомъ у Конта [слово: „spontané“!] и съ христіанскими идеями у Гартманна». Положимъ, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, цитируемыхъ критикомъ изъ сочиненій Ог. Конта, слово: «spontané», дѣйствительно, неловко перевести черезъ «произвольный». «Но чтоже это доказываетъ? Неужели г. Лесевичу неизвѣстно, что одно и то-же слово одного языка не во всякой связи можетъ передаваться однимъ и тѣмъ-же словомъ другого языка? Нужно бы было показать, что именно въ данномъ случаѣ нельзя перевести такъ, какъ я перевелъ, во этого оба мои оппонента [т» е. В. В. Лесевичъ и раньше С. В. де-Роберти] и не пытались сдѣлать." Соловьевъ высказываетъ догадку, что оба оппонента не схватываютъ точнаго и прямого смысла русскаго слова: «произвольный», а потому и заблуждаются на-счетъ допустимости примѣненнаго имъ оборота. Что касается второго упрека, то объ отношеніи Гартманна къ христіанству въ диссертаціи нѣтъ ни слова. Впрочемъ, объ отрицательныхъ взглядахъ на христіанство можно судить и по Philosophie des Unbewussten, независимо отъ той брошюры, на которую ссылается В. В. Лесевичъ. «Но спрашивается: какое заключеніе противъ меня можно вывести изъ того, что мои взгляды на христіанство противоположны взглядамъ на него Гартманна? Вотъ еслибы я утверждалъ, что Гартманнъ относится къ христіанству положительно и вдругъ оказалось бы нѣчто противное, тогда дѣйствительно я былъ бы въ печальномъ положеніи. Но я ничего подобнаго не утверждалъ и утверждать не могъ. Или, можеть-быть, я безусловный послѣдователь Гартманна и потому долженъ быть съ нимъ во всемъ согласенъ?» Соловьевъ выдержками изъ своей диссертаціи совершенно отчетливо удостовѣряетъ, что его отнюдь нельзя считать безусловнымъ поклонникомъ Э. Ф. Гартманна, и что ни о какомъ слѣпомъ увлеченіи его Философіей безсознательнаго не можетъ быть и рѣчи. — Подъ конецъ Соловьевъ высказываетъ нѣсколько краткихъ замѣчаній о заключительныхъ упрекахъ В. В. Лесевича и заканчиваетъ свой «отвѣтъ» такими словами: — «Ни одного изъ моихъ положеній, ни одной изъ моихъ мыслей, ни одного изъ вопросовъ, затронутыхъ въ моей диссертація, не касается г. Лесевичъ въ своихъ возраженіяхъ. Направлены же его возраженія противъ слѣдующаго: во-первыхъ, противъ заглавія диссертаціи, понятаго имъ превратно; во-вторыхъ, противъ вступительныхъ словъ первой главы и заключительныхъ словъ главы послѣдней, — словъ, понятыхъ имъ въ столь-же превратномъ смыслѣ, и, наконецъ, въ-третьихъ, противъ превратно понятаго имъ перевода французскаго слова: „spontané“. — Въ виду этого какъ объяснить статью г. Лесевича? Къ сожалѣнію, совершенно очевидно, что единственное объясненіе состоитъ именно въ томъ, что г. Лесевичъ совсѣмъ ничего не понялъ въ разбираемомъ имъ сочиненіи. А въ такомъ случаѣ мнѣ остается только дать ему одинъ добрый совѣтъ — исполнить высказанное имъ на моемъ диспутѣ намѣреніе и убѣжать какъ можно дальше не только отъ моей, но и отъ всякой философіи.»^[10]

Оглядываясь на эту полемику, отдѣленную отъ насъ болѣе чѣмъ −40-лѣтнимъ промежуткомъ времени, невольно задаешься вопросомъ: неужели, въ самомъ дѣлѣ, такъ трудно было тогда понять, что главная и основная задача Соловьева состояла не въ приниженіи контизма и не въ возвеличеніи философіи безсознательнаго à tout prix, а въ возможно точномъ опредѣленіи характера того глубокаго внутренняго переворота, который стало переживать въ новѣйшее время философское сознаніе, европейскаго человѣчества? неужели такъ трудно было тогда догадаться, что въ міровой исторіи назрѣваютъ такія условія, при которыхъ окажутся уже совершенно недостаточными привычныя «плоскости» традиціоннаго эмпиризма и традиціоннаго раціонализма, и которыя властно потребуютъ новаго философскаго содержанія для «стереометрическаго» заполненія душевной пустоты? И трудность была, очевидно, значительная, если даже такіе серьезные представители тогдашней русской интеллигенціи, какъ B. B. Лесевичъ, не сознавали всего трагизма современныхъ философскихъ переживаній и готовы были повѣрить, что распря между философіей и наукой разрѣшается такъ-же просто, какъ противорѣчіе между «воображаемымъ знаніемъ» и «знаніемъ положительнымъ.» Нельзя не поражаться тѣмъ, до какой степени плохо подготовленными для оцѣнки этого трагизма оказались тогда «передовые» круги русскаго образованнаго общества, не взирая на недавніе труды хотя-бы И. В. Кирѣевскаго и А. С. Хомякова, старавшихся уяснить коренные недочеты западноевропейскаго просвѣщенія и намѣчавшихъ нѣкоторыя весьма цѣнныя новыя чаянія…

Вскорѣ послѣ В. В. Лесевича отозвался на диссертацію Соловьева и К. Д. Кавелинъ, издавшій въ началѣ 1875 г. брошюру подъ заглавіемъ: Апріорная философія или положительная наука?-- съ пояснительнымъ добавленіемъ: По поводу диссертаціи С. В. Соловьева. На заглавномъ листѣ брошюры имѣется помѣтка: «Дозволено цензурою. С.-Петербургъ, 11-го марта 1875 года.»^[11]

Выписавши въ началѣ статьи заглавіе магистерской диссертаціи Соловьева, авторъ начинаетъ свои разсужденія такими словами: — «Эта небольшая книжка есть диссертація на степень магистра, защищенная г. Соловьевымъ въ С.-Петербургскомъ университетѣ 24-го ноября минувшаго года. И самъ авторъ, и его книжка, и диспутъ обратили на себя вниманіе и сдѣлались предметомъ оживленныхъ толковъ въ петербургскихъ кружкахъ, интересующихся Философіей. На это было много причинъ.» Тутъ К. Д. Кавелинъ указываетъ и на юный возрастъ Соловьева, и на блистательную сдачу имъ магистерскаго экзамена, и на основательное знаніе предмета, и на талантливость изложенія. — Тезисы диссертаціи, воспроизводимые критикомъ полностью, и заключительныя слова диссертаціи о возстановленіи совершеннаго внутренняго единства умственнаго міра Даютъ ему поводъ выставить такое общее замѣчаніе: — "Выписанные тезисы и основная заключительная мысль послѣдовательно проведены въ диссертаціи, отъ первой страницы до послѣдней, черезъ все развитіе философіи у новыхъ европейскихъ народовъ, и составляютъ основный тонъ критическаго разбора философскихъ системъ. — Не желая останавливаться на подробностяхъ и частностяхъ диссертаціи, хотя посреди нихъ «очень нерѣдко встрѣчаются глубокія и вѣрныя замѣчанія», К. Д. Кавелинъ считаетъ . необходимымъ выяснить, какъ рѣшаетъ Соловьевъ главнѣйшій философскій вопросъ, — вопросъ о томъ, «что человѣкъ познаетъ и какъ познаетъ». — Въ диссертаціи, по словамъ критика, доказывается,. что самобытная дѣйствительность дается во внутреннемъ опытѣ, и что въ этомъ внутреннемъ опытѣ обманчивый покровъ реальности снимается. Сообразно съ этимъ, «наше настоящее существо вовсе не есть какая-то трансцендентная, внѣ сознанія пребывающая субстанція — чудовищный и мертворожденный плодъ беззаконнаго союза грубой фантазіи съ отвлеченнымъ разсудкомъ, — истинное существо нашей личности выражается и познается въ дѣйствительности внутренняго опыта, въ дѣйствительномъ хотѣніи, въ дѣйствительномъ мышленіи и въ дѣйствительной постоянной связи обоихъ въ единствѣ самосознанія, которое и есть дѣйствительное я.»^[12] Познавая въ опытѣ внутреннемъ свое субъективное бытіе въ его дѣйствительности, мы познаемъ тѣмъ самымъ истинно-сущее, хотябы это познаніе и не было абсолютно-адэкватнымъ въ данный моментъ. Вторымъ источникомъ познанія является опытъ внѣшній. Тутъ познается внѣшнее бытіе въ его реальности. Третій источникъ познанія — разсужденіе, или познаніе чисто логическое. Въ разсужденіи мы не познаемъ никакой дѣйствительности и никакой реальности, а утверждаемъ только извѣстныя необходимыя условія или законы бытія. Познаніе чисто логическое и внѣшній опытъ не существуютъ въ отдѣльности другъ отъ друга, а всегда соединены въ той или другой степени. Такое-же отношеніе обнаруживаетъ чисто логическое познаніе и къ внутреннему опыту. «Элементы внутренняго міра, такъ-же какъ и внѣшняго, могутъ быть образованы въ дѣйствительное познаніе только при посредствѣ извѣстныхъ логическихъ условій или законовъ»^[13]. Сдѣлавши въ общемъ довольно обширныя выписки изъ диссертаціи Соловьева, К. Д. Кавелинъ высказывается затѣмъ такъ: — «Если я правильно понялъ выписанныя мною мѣста, то смыслъ ихъ вотъ какой. Внѣшній міръ не имѣетъ дѣйствительнаго реальнаго бытія внѣ насъ, не существуетъ вовсе самъ по себѣ внѣшній міръ есть только явленіе, не есть непосредственное явленіе дѣйствительно сущаго, а вторичное, — потому, что дѣйствительно сущее непосредственно въ немъ не выражается, а проявляется лишь черезъ насъ, какъ наше представленіе….. Познающій субъектъ есть вмѣстѣ и познающее, и познаваемое, и такимъ образомъ представляетъ непосредственное единство апріорныхъ логическихъ формъ и эмпирическаго содержанія. Такое единство, предшествующее познанію, и есть непосредственное проявленіе метафизической сущности, которую мы, такимъ образомъ, можемъ познать, хотя и не вполнѣ, лишь черезъ внутренній опытъ, черезъ непосредственное сознаніе этого проявленія въ насъ. Коренная ошибка западной философіи заключается, слѣдовательно, въ томъ, что она, разложивъ конкретное проявленіе дѣйствительно сущаго на логическія апріорныя формы и категоріи, съ одной стороны, и ихъ эмпирическое содержаніе, съ другой, думала познать метафизическую сущность отдѣльно или въ первыхъ, или въ послѣднемъ, тогда-какъ она проявляется въ ихъ данной совокупности, предшествующей сознанію, и потому доступна одному конкретному мышленію.» — Въ соотвѣтствіи съ только-что сказаннымъ, «исходными истинами въ воззрѣніяхъ г. Соловьева», по мнѣнію К. Д. Кавелина, «являются: феноменальность внѣшней природы, субстанціальность прирожденныхъ всеобщихъ логическихъ формъ и категорій (пространства, времени и причинности), какъ проявленій всеединой метафизической сущности, единаго дѣйствительно сущаго, которое поэтому лишь отчасти, не вполнѣ, доступно конкретному мышленію отдѣльныхъ человѣческихъ личностей.» — Съ такими основными воззрѣніями («если дѣйствительно таковы основныя воззрѣнія г. Соловьева») критикъ согласиться не можетъ. К. Д. Кавелинъ полагаетъ, что «они плодъ важныхъ недоразумѣній, проистекающихъ изъ ошибочной постановки вопроса о бытіи и познаніи.» — Свои возраженія К. Д, Кавелинъ начинаетъ съ утвержденія, что «съ личной точки зрѣнія», съ точки зрѣнія личнаго разума, «нельзя, не дѣлая важныхъ ошибокъ, придти къ отрицанію дѣйствительнаго существованія внѣшняго міра». Откуда-же, однако, берется это отрицаніе, исповѣдуемое многими философскими системами? «Причина этого заключается не въ томъ, что внѣшняго міра не существуетъ, а единственно въ томъ, что наше о немъ предоставленіе есть Фактъ субъективный, не самъ внѣшній міръ, а образъ его въ насъ, ему соотвѣтствующій, и притомъ далеко неполный и несовершенный.» Конечно, образъ предмета и самый предметъ могутъ быть очень различными; «первый во всякомъ случаѣ есть только символъ послѣдняго.» Но поскольку образъ предмета и самый предметъ оказываются въ постоянномъ и правильномъ соотвѣтствіи между собою, мы считаемъ наше знаніе о внѣшнемъ мірѣ достовѣрнымъ. На это возражаютъ, что «вся сущность и смыслъ знанія» не во внѣшнихъ впечатлѣніяхъ, а въ тѣхъ всеобщихъ логическихъ формахъ и категоріяхъ, «которыя отъ насъ привносятся къ внѣшнему впечатлѣнію, и изъ него никакъ выведены быть не могутъ» По мнѣнію К. Д. Кавелина, и эта аргументація не доказываетъ, будто внѣшній міръ не существуетъ внѣ насъ. Не слѣдуетъ забывать, «что представленія внѣшнихъ предметовъ не являются вамъ, какъ прежде думали, сразу, готовыми, а вырабатываются постепенно, актами непосредственнаго или безсознательнаго мышленія Новорожденный ребенокъ, съ самаго своего появленія на свѣтъ, уже начинаетъ безсознательно совершать акты мышленія. Очень можетъ быть, что они даже предшествуютъ его рожденію.» Всеобщія логическія формы и категоріи «суть или обобщенія явленій, или отвлеченія отъ ихъ свойствъ и принадлежностей, и потому имѣютъ чисто положительный характеръ, примѣненіе же ихъ къ эмпирическому матеріалу есть одинъ изъ необходимыхъ и всегдашнихъ пріемовъ сознательнаго и безсознательнаго мышленія.» Путемъ послѣдовательныхъ отвлеченій постепенно вырабатываются понятія о времени, пространствѣ, количествѣ, причинѣ, сущности или субстанціи. К Д. Кавелинъ полагаетъ, что, напр., «понятіе о пространствѣ выработалось чрезъ сравненіе между собою разстояній между тѣлами, отвлеченныхъ отъ самыхъ тѣлъ.»^[14] Найдя такой простой выходъ изъ затрудненія по отношенію къ пространству, критикъ столь-же легко справляется и съ «категоріей причинности». «Категорія эта есть обобщенный результатъ наблюденія, что при существованіи данныхъ такихъ-то явленій непремѣнно возникаетъ другое такое-то явленіе или явленія.»^[15] «Вопросъ бытія и знанія и ихъ взаимныхъ отношеній» рѣшается, такимъ образомъ, въ примѣненіи къ внѣшнему міру безъ всякихъ затрудненій, почти играючи. То-же можно сказать и про внутренній міръ (духовный, психическій). "Вся разница только въ томъ, что психическіе факты доставляются мышленію не внѣшними чувствами, а внутреннимъ, психическимъ зрѣніемъ, и что многіе изъ этихъ «актовъ имѣютъ свои особенности, свои характеристическія свойства, вслѣдствіе чего и продукты умственныхъ операцій надъ психическими явленіями выходятъ другіе, чѣмъ тѣ, которые вырабатываетъ мышленіе, обращенное на внѣшній міръ.» Отсюда, однако, еще не слѣдуетъ, чтобы стояло придавать особенную важность тому обстоятельству, «что во внутреннемъ опытѣ познающій субъектъ и познаваемый объектъ составляютъ одно, и только различаются между собою.» К. Д. Кавелинъ безъ колебаній указываетъ, что «способность человѣка изучать міръ явленій, происходящихъ въ его душѣ, относиться къ нимъ объективно, какъ къ явленіямъ внѣшнимъ», находитъ себѣ простое объясненіе въ способности души «раздвоиться въ себѣ, оставаясь единой». Выражая подобный взглядъ, критикъ, само собою разумѣется, отказывается понять, почему только одни психическіе факты «суть дѣйствительно сущіе». «Какъ внѣшній міръ существуетъ независимо отъ того, знаемъ-ли мы его или нѣтъ, точно такъ-же и міръ психическій. Общія формы, которыя мы примѣняемъ къ психическимъ явленіямъ, тоже не суть апріорныя, а выработаны безсознательными операціями мышленія надъ психическими фактами, — операціями, предшествующими сознательному мышленію….. Такимъ образомъ, познаваемая нами, по мнѣнію г. Соловьева, метафизическая сущность не есть такая сущность, а….. результатъ психическихъ операцій…..» Утверждая, что метафизическая сущность не можетъ быть подлиннымъ предметомъ знанія, К. Д. Кавелинъ допускаетъ, что мы можемъ вѣровать въ нее, созерцать ее какъ субъективное чаяніе, не поддающееся ни доказательству, ни опроверженію. «То, что мы познаемъ черезъ изученіе психическаго міра, не есть знаніе метафизическаго существа, а только знаніе нашей психической природы, и притомъ не метафизическое, а положительное, такое-же, какъ и знаніе внѣшняго міра, только имѣющее предметомъ не внѣшнія, а внутреннія психическія явленія. Далѣе этихъ явленій знаніе, по существу своему, и не можетъ проникнуть.» — Отвергая основныя воззрѣнія Соловьева, критикъ отвергаетъ и его выводы. — "Г. Соловьевъ, мнѣ кажется, неправъ, " говоритъ К. Д. Кавелинъ, «признавая возможность универсальнаго синтеза науки, философіи и религіи…..» Наше мышленіе обусловливается возможностью различенія: «гдѣ нѣтъ различенія, тамъ дѣятельность мышленія прекращается.» Вслѣдствіе этого умъ нашъ не въ силахъ дойти до того общаго и отвлеченнаго, которое обнимаетъ собою все. Другими словами, единое начало, необходимое для общаго синтеза, сокрыто отъ нашего познанія. «Единое есть предметъ созерцанія, чувства, а не знанія.» И недаромъ религія учитъ, что ея тайны не могутъ быть постигнуты умомъ; не безъ причины также относилась отрицательно къ религіи сама философія какъ въ греко-римскомъ мірѣ, такъ и въ послѣдующія времена. Философія, опирающаяся на одно мышленіе, добраться до единаго общаго начала не въ состояніи. «Мышленіе вступаетъ въ свои права только тамъ, гдѣ есть расчлененіе, различеніе; чтобы начать свои операціи, оно должно имѣть возможность разложить единое.» На основаніи подобныхъ соображеній К. Д. Кавелинъ приходитъ къ тому заключенію, «что безусловная истина не есть удѣлъ разума, что мы должны удовлетвориться однимъ положительнымъ знаніемъ, т. е. изслѣдованіемъ законовъ явленій, доступныхъ наблюденію и опыту, совершенно отказавшись отъ метафизическаго знанія.» Стремленіе къ универсальному синтезу естественно при этомъ отпадаетъ, какъ несбыточная мечта. — Можно было бы предположить, что отказъ отъ «метафизическаго знанія» предрѣшаетъ, въ глазахъ К. Д. Кавелина, цѣнность этого soi-disant знанія въ совершенно отрицательномъ смыслѣ. Оказывается, — отнюдь нѣтъ. «Въ общей экономіи человѣческой жизни умъ, способность мышленія, имѣетъ опредѣленную задачу — создавать новыя сочетанія внѣшнихъ впечатлѣній и психическихъ фактовъ, — сочетанія, отличныя отъ тѣхъ, какія эти явленія и факты имѣютъ въ дѣйствительности, и черезъ противопоставленіе тѣхъ и другихъ создавать условіе для творческой дѣятельности человѣка во внѣшнемъ мірѣ и надъ самимъ собой.» Пользуясь этими все новыми и новыми сочетаніями, человѣкъ прилаживаетъ все лучше и полнѣе окружающую дѣйствительность къ своимъ нравственнымъ и матеріальнымъ потребностямъ. И замѣчательно, что тутъ оправдываетъ себя не одно «положительное знаніе». «Тысячелѣтія, проведенныя въ попыткахъ открыть умомъ безусловную истину, не прошли даромъ. Работая надъ задачей невозможной и безплодной, мы изучили законы психическихъ явленій, изслѣдовали тайники психической жизни, формулы умственныхъ процессовъ и выучились анализировать ихъ продукты.»^[16] — Въ заключеніе К. Д. Кавелинъ обсуждаетъ отношеніе Соловьева къ философскихъ системахъ Шопенгауэра и Гартманна и къ позитивизму^[17]. Признавая извѣстныя заслуги и за Шопенгауэромъ, и за Гартманномъ, критикъ полагаетъ все-таки, что Соловьевъ преувеличиваетъ значеніе этихъ мыслителей. Съ одной стороны, надо имѣть въ виду, что воля есть не только импульсъ къ дѣятельности, но и самопроизвольность импульса, а съ другой стороны, надо не забывать и того, что цѣлесообразность дѣйствія, находящаяся въ тѣснѣйшей связи съ самопроизвольностью импульса, неразрывно связана съ сознаніемъ, съ сознательностью. Да и вообще философскіе пріемы Шопенгауэра и Гартманна представляются К Д. Кавелину неудовлетворительными. «Это то-же гипостазированіе обобщеній, то-же принятіе отвлеченностей за дѣйствительныя сущности.» Въ системахъ Шопенгауэра и Гартманна критикъ видитъ не «поворотъ западно-европейской философіи на правильный путь», а «послѣднія вспышки угасающаго отвлеченнаго идеализма, который, выяснивъ логическія формы психической дѣятельности, сдѣлалъ свое дѣло и навсегда сошелъ со сцены.» Крайнюю строгость и несправедливость Соловьева къ позитивизму К. Д. Кавелинъ выясняетъ такъ. Умозрительная философія должна была, рано или поздно, уступить свое мѣсто положительному знанію. Позитивизмъ и обозначаетъ собою наступленіе соотвѣтствующаго момента. А такъ какъ «вся западно-европейская философія есть не иное что, какъ не понимающая себя психологія», то и не удивительно, что «неизбѣжнымъ исходомъ всего философскаго движенія западной Европы былъ переходъ философіи въ психологію, какъ положительную науку.»^[18] Провозвѣстники этого перехода — Локкъ въ Англія, Кантъ въ Германіи, Ог. Контъ во Франціи. «Но, какъ всегда бываетъ въ исторіи, новый шагъ сдѣланъ былъ ощупью.» Въ частности относительно Ог. Конта К. Д. Кавелинъ выражается такъ: — «Провозгласивъ необходимость замѣнять метафизику положительнымъ знаніемъ, Контъ высказалъ великую истину, къ осуществленію которой мы приближаемся съ выходомъ каждаго новаго серьезнаго психологическаго изслѣдованія. Но Контъ былъ математикъ и естествовѣдъ. Онъ натолкнулся на новую мысль съ предпосылкой, взятой изъ естественныхъ наукъ, что каждое явленіе вполнѣ, совершенно опредѣляется одной его матеріальной стороной, и перенесъ эту предпосылку въ выработку цѣлаго зданія новой науки, даже тѣхъ ея частей, къ которымъ такая предпосылка непримѣнима.» Талантливѣйшіе изъ послѣдователей Ог. Конта старались исправить эту погрѣшность, но сдѣлали еще мало. Но убѣжденію критика, «самыя тщательныя изслѣдованія матеріальныхъ субстратовъ психической жизни не могутъ замѣнить изученіе психической жизни въ ея прямыхъ, непосредственныхъ выраженіяхъ, которыя непосредственно доступны только внутреннему психическому зрѣнію, а наружу выступаютъ лишь въ значкахъ и символахъ, къ которымъ пріурочиваются.» Равнымъ образомъ, «вся область знанія тогда только превратится въ положительную науку, когда психическая жизнь съ ея явленіями будетъ признана за самостоятельный Факторъ дѣйствительности, равноправный съ матеріальною жизнью и ея явленіями и совершенно одинаково съ нею подлежащій положительному изученію, хотя и при помощи другихъ пріемовъ, обусловленныхъ особенностями самаго предмета изслѣдованія…. Съ той минуты, когда позитивизмъ, отбросивъ всякія предпосылки и аксіомы, перенесенныя изъ области естественныхъ наукъ, начнетъ изучать міръ психическихъ явленій какъ положительный фактъ, его отрицательное отношеніе къ метафизикѣ превратится въ ясное знаніе и пониманіе такъ назыв. метафизическихъ фактовъ. Кругъ позитивизма, т. е. положительнаго знанія, завершится тогда вполнѣ; позитивизмъ замѣнитъ философію и вмѣстѣ съ тѣмъ не будетъ больше имѣть теперешняго, специфическаго значенія между другими философскими ученіями, а вполнѣ сольется съ положительнымъ знаніемъ, съ положительной наукой.»^[19] Новѣйшіе труды Вэна и Льюиса свидѣтельствуютъ, что позитивизмъ уже вступилъ на замѣчаемый здѣсь путь, — путь «единственно возможный и единственно плодотворный въ наукѣ.» Этими словами и заканчивается брошюра К. Д. Кавелина.^[20]

Отвѣтъ Соловьева на брошюру К. Д Кавелина послѣдовалъ въ статьѣ: О дѣйствительности внѣшняго міра и основаніи метафизическаго познанія. И въ этомъ случаѣ Соловьевъ пользовался услугами Русскаго Вѣстника.^[21] Но еще раньше К. Д Кавелинъ опубликовалъ въ Недѣлѣ небольшую замѣтку, подъ заглавіемъ: Философская критика, съ пояснительнымъ подзаглавіемъ: По поводу полемики и. Лесевича и В. Соловьева.^[22] Считаемъ небезполезнымъ сказать сначала нѣсколько словъ объ этой замѣткѣ.

«Въ концѣ прошлаго года», пишетъ К. Д. Кавелинъ, «въ Петербургскомъ университетѣ происходилъ одинъ изъ самыхъ оживленныхъ диспутовъ, какіе здѣсь когда-либо бывали. Неожиданность и многозначительность этого событія заключается въ томъ, что споръ вызванъ въ наше практическое время и въ нашемъ ультрапрактическомъ городѣ не какимъ-нибудь политическимъ, административнымъ, Финансовымъ или экономическимъ, а чисто философскимъ вопросомъ. Г. В. Соловьевъ защищалъ диссертацію на степень магистра, подъ заглавіемъ: Кризисъ западной философіи, противъ позитивистовъ. Позитивисты возражали. Изъ университетской залы споръ перешелъ въ газеты и журналы. Одинъ изъ частныхъ оппонентовъ, г. В. Лесевичъ, напечаталъ въ январской книжкѣ Отечественныхъ Записокъ разборъ диссертаціи г. Соловьева, подъ заглавіемъ: Какъ иногда пишутся диссертаціи. Г. Соловьевъ отвѣчалъ въ Февральской книжкѣ Русскаго Вѣстника статьею, подъ заглавіемъ: Странное недоразумѣніе. Оба противника ссылаются на то, что говорилось на диспутѣ, и изъ этихъ ссылокъ видно, что споръ былъ съ обѣихъ сторонъ горячій, не безъ нѣкотораго раздраженія.» Затѣмъ К. Д. Кавелинъ излагаетъ вкратцѣ содержаніе обѣихъ статей, при чемъ находитъ, что «въ заключеніе оппоненты обмѣниваются выраженіями далеко не дружелюбными», а между тѣмъ «основныя задачи высшаго знанія» оставляются ими въ пренебреженіи. «Бѣдный русскій читатель!» восклицаетъ авторъ. «Покуда онъ интересуется чѣмъ бы то ни было, кромѣ философіи, печать оказываетъ ему всевозможное вниманіе я предупредительность. Каждый вопросъ разбирается подробно и обстоятельно. Какъ только онъ затронуть, — всѣ относящіеся къ нему и освѣщающіе его факты снова приводятся, снова группируются, снова обсуждаются. Но въ той области знанія, которая ему всего менѣе доступна, тутъ-то печать его и оставляетъ на произволъ судьбы.» Большинство публики совершенно не понимаетъ, изъ-за чего препираются В. В. Лесевичъ и Соловьевъ, — «и борцы не заботятся растолковать, въ чемъ дѣло.» Это тѣмъ болѣе прискорбно потому, что теперь уже многіе приходятъ и у насъ къ заключенію о пригодности философіи для рѣшенія практическихъ вопросовъ. «Преданія слабѣютъ не въ одной западной Европѣ. Заведенный прежде порядокъ замѣняется другимъ въ нравахъ и понятіяхъ. Почва уходитъ изъ-подъ ногъ, и поступь не имѣетъ прежней твердости. Въ такія эпохи люди вынуждены искать себѣ точки опоры въ системѣ осмысленныхъ воззрѣній, прошедшихъ черезъ критику.» При сходныхъ обстоятельствахъ, въ эпоху возрожденія, западные европейцы обратились къ греко-римской философіи. На нашу долю выпадаетъ обращеніе къ философіи западно-европейской. «Это совершенно естественно; у кого нѣтъ своего, тотъ занимаетъ у другого и при помощи позаимствованнаго мало-по-малу вырабатываетъ свое самостоятельное міровоззрѣніе. Какъ въ Европѣ были послѣдователи Платона, Аристотеля, стоиковъ и эпикурейцевъ, пока не появились Декартъ, Спиноза, Лейбницъ, такъ и у насъ сложились теперь Философскіе взгляды въ духѣ и направленіи современныхъ европейскихъ философскихъ ученій.» Къ сожалѣнію, наше положеніе оказывается менѣе благопріятнымъ, чѣмъ положеніе западной Европы. «Существенная разница, происходящая отъ различія историческаго возраста и степени культуры, состоитъ въ томъ, что у насъ пробужденіе Философскаго сознанія выражается не въ систематически научно проведенныхъ взглядахъ, а скорѣе въ общихъ, полу инстинктивныхъ расположеніяхъ и наклонностяхъ къ тому или другому міровоззрѣнію. Выяснить и опредѣлить ихъ и есть задача критики. Пока она будетъ ограничиваться частными и личными вопросами, публика останется неудовлетворенной въ своихъ справедливыхъ требованіяхъ, и философскіе споры останутся ей совершенно чуждыми.»^[23]

Хотя въ только-что разсмотрѣнной замѣткѣ К. Д. Кавелинъ направляетъ свои укоризны одинаково противъ обоихъ «бордовъ», тѣмъ не менѣе едва-ли ему не было ясно, что всего болѣе онѣ заслужены В. В. Лесевичемъ, какъ зачинщикомъ раздражительнаго «спора». Какъ бы то ни было, на эти укоризны отозвался именно В. В. Лесевичъ, Соловьевъ же сосредоточилъ свое вниманіе на брошюрѣ: Апріорная философія или положительная наука? Чтобы не уходить слишкомъ далеко въ сторону, объ отзывѣ В. В. Лесевича мы тутъ распространяться не будемъ.^[24]

Въ началѣ своей отвѣтной статьи^[25] Соловьевъ указываетъ, что «критика г. Кавелина совершенно свободна отъ полемическаго характера и нисколько не требуетъ съ моей [т. е. Соловьева] стороны мелочнаго и скучнаго труда самозащиты.» Свою задачу Соловьевъ видитъ въ томъ, чтобы дать нѣкоторымъ философскимъ вопросамъ постановку болѣе опредѣлительную и болѣе ясную, чѣмъ та, какую они могли получить въ диссертаціи. Здѣсь разумѣются вопросы о дѣйствительности внѣшняго міра и о возможности метафизическаго познанія. — Что касается перваго вопроса, то безспорно, что прежде всего міръ есть мое представленіе. Нѣкоторые готовы, повидимому, остановиться на этой точкѣ зрѣнія, но едва-ли кто-нибудь удерживается на ней послѣдовательно до конца. Отрицая собственное бытіе предметовъ внѣшней природы въ тѣсномъ смыслѣ, обыкновенно не рѣшаются отрицать собственное бытіе другихъ людей. А между-тѣмъ, «чтобы быть здѣсь послѣдовательнымъ, я долженъ отрицать собственное существованіе не только всѣхъ предметовъ безличной природы, но и всѣхъ другихъ личныхъ существъ, кромѣ себя самого. На такую точку зрѣнія, которую я вмѣстѣ съ Гартманномъ назову солипсизмомъ и которая была бы очень на-руку нашему практическому эгоизму, въ дѣйствительности, однако, врядъ-ли кто серьезно становился. Это, конечно, не есть еще философскій аргументъ. Но, къ несчастію для всего этого воззрѣнія, оно не можетъ остановиться даже на солипсизмѣ: оно должно идти далѣе къ такимъ заключеніямъ, которыми само себя уничтожаетъ.» Вѣдь и свое собственное существованіе, какъ субъекта сознанія, я долженъ бы отрицать, ибо и оно доступно мнѣ лишь въ состояніяхъ сознанія. «Всѣ вещи и всѣ существа исчезаютъ, остаются только состоянія сознанія.» Тутъ, однако, кроется логическое противорѣчіе. «Ясно, въ самомъ дѣлѣ, что если я не имѣю самобытности, не есмь существо само по себѣ, то я долженъ имѣть лишь бытіе для другого, но этого другого нѣтъ, потому-что все существующее уже признано мною какъ только состояніе моего-же сознанія, слѣдовательно, уже предполагаетъ меня. Я могъ считать весь внѣшній міръ за представленіе, за бытіе для другого, потому-что для него было это другое, именно я самъ. Но если я и себя самого долженъ призвать лишь за бытіе для другого, лишь за объектъ, то тутъ другого, т. е. субъекта, по отношенію къ которому я былъ бы представленіемъ или объектомъ, — такого субъекта тутъ уже нѣтъ, ибо все остальное признано тоже только за объектъ. Такимъ образомъ мнѣ приходится утверждать, что я семь только объектъ себя самого, только состояніе моею собственнаго сознанія; но мое сознаніе уже предполагаетъ меня какъ субъекта и нелѣпость положенія вполнѣ очевидна. И нелѣпость эта распространяется на все воззрѣніе….. я отнимаю субъектъ и у внѣшняго міра, онъ превращается въ объектъ безъ субъекта, въ представленіе безъ представляющаго, въ бытіе для другого безъ другого. Но это, очевидно, немыслимо….. Объектъ безъ субъекта перестаетъ быть объектомъ, представленіе не есть представленіе, когда нѣть представляющаго.»^[26] Выходитъ, что «мы имѣемъ здѣсь нелѣпость, которая сама себя уничтожаетъ я переходить въ свою истину.» — Ошибочность разсмотрѣннаго воззрѣнія заключается не въ томъ, что міръ есть мое представленіе, а въ томъ, что онъ будто-бы вмѣстѣ съ тѣмъ не можетъ имѣть собственнаго бытія независимо отъ меня. «Феноменальность міра не противорѣчитъ его самобытности», ибо «все существующее имѣетъ совмѣстно какъ бытіе въ себѣ и для себя, такъ и бытіе для другого, есть и сущность, и явленіе, но въ двухъ радикально различныхъ отношеніяхъ.» Соловьевъ отвергаетъ гегеліанское положеніе, что «сущность въ различіи отъ явленія есть только разсудочная абстракція, и что познаніе логическихъ формъ явленія есть тѣмъ самымъ уже и познаніе сущности, абсолютное знаніе.» «Но если невѣренъ Гегелевскій принципъ, отождествляющій внутреннюю сущность съ логическими формами явленія, то столь-же невѣрно и то основное предположеніе такъ назыв. позитивизма, что если мы, въ своемъ предметномъ познаніи, имѣемъ только явленія, то внутренняя сущность недоступна намъ уже никакимъ способомъ.» — Изъ вышесказаннаго усматривается, что обвиненіе въ отрицаніи дѣйствительности внѣшняго міра предъявляется къ Соловьеву К. Д. Кавелинымъ несправедливо. Достойно вниманія, по мнѣнію Соловьева, что Феноменальность внѣшняго міра признается въ настоящее время и физическою наукою.^[27] «Самъ г. Кавелинъ очень хорошо выражаетъ эту истину, говоря, что всѣ познаваемые нами предметы суть лишь значки того, что существуетъ въ независимомъ отъ насъ дѣйствительномъ мірѣ.» — Далѣе, Соловьевъ обращается къ разсмотрѣнію второго вопроса. «Другое доступно мнѣ только съ своей феноменальной стороны, именно какъ другое, потому-что быть явленіемъ и значить только быть для другого; но самъ я себѣ доступенъ и со внутренней стороны какъ существо, ибо еслибы мое существо было мнѣ не доступно, то оно было бы уже другое, a не мое существо, и слѣдовательно, я самъ не былъ бы существомъ, а только явленіемъ, что, какъ мы видѣли, невозможно….. Другое я знаю только во внѣшнемъ явленіи, себя — какъ собственное существо; въ противномъ случаѣ между мною и другимъ не было бы никакого различія, что нелѣпо. Эта апріорная логическая необходимость осуществляется въ фактѣ внутренняго непосредственнаго знанія или самосознанія, которое вполнѣ признаетъ и г. Кавелинъ, называя его внутреннимъ или психическимъ зрѣніемъ.» Соловьевъ выражаетъ удивленіе, что, несмотря на это признаніе, К. Д. Кавелинъ отрицаетъ всякое познаніе по существу. Это выступаетъ-де у него и въ полемикѣ съ И. М. Сѣченовымъ.^[28] «Но это очевидное недоразумѣніе. Разъ допущено особое внутреннее познаніе, отличное отъ моего познанія другихъ предметовъ черезъ внѣшнія чувства, должно опредѣлить, въ чемъ заключается это отличіе. Но очевидно, что оно заключается только въ томъ, что во внутреннемъ познаніи познаваемое не есть другое для познающаго, а онъ самъ, и такимъ образомъ это внутреннее познаніе есть непосредственное саморазличеніе, самопознаніе психическаго существа.» — Рекомендуется не смѣшивать существенное познаніе съ познаніемъ о существѣ.^[29] «Существенно или по существу я могу познавать только свои внутреннія психическія состоянія, какъ непосредственныя выраженія я моего собственнаго существа. Но я могу имѣть посредственное познаніе и о существѣ другого, хотя это не будетъ уже существенное познаніе въ показанномъ смыслѣ.» На вопросъ о томъ, имѣю-ли я, дѣйствительно, какое-нибудь познаніе о существѣ другого, Соловьевъ отвѣчаетъ рѣшительнымъ да. «Я непосредственно увѣренъ и знаю, что человѣкъ, съ которымъ я разговариваю, не есть проявленіе какого-то неизвѣстнаго мнѣ Ding an sich, а самостоятельное существо, имѣющее такую-же внутреннюю дѣйствительность, какъ и я самъ.» Слѣдуетъ, однако, выяснить, можетъ-ли эта увѣренность быть сведена къ какому-нибудь необходимому логическому закону. Соловьевъ полагаетъ, что можетъ, а именно къ закону, который аналитически выводится изъ закона тождества и выражается такъ; "постоянная и непосредственная однородность (матеріальная и формальная) независимыхъ другъ отъ друга проявленій (точнѣе: рядовъ проявленій) предполагаетъ внутреннюю однородность проявляющихся существъ?^[30] Кругъ примѣненія этого логическаго закона чрезвычайно широкъ; законъ этотъ простирается я на неорганическій міръ. На основаніи этого закона, «мы должны признать, что все существующее состоитъ изъ единичныхъ недѣлимыхъ или монадъ, имѣющихъ собственную внутреннюю дѣйствительность, однородную съ тою, какую мы знаемъ непосредственно въ своемъ собственномъ внутреннемъ опытѣ.» Внутренній опытъ и логическое примѣненіе его данныхъ къ міру внѣшнему учатъ насъ, что «въ основѣ всѣхъ вещественныхъ явленій находится извѣстное психическое бытіе, такое-же въ существѣ, какъ и наше собственное, такъ-что все существующее представляетъ различія лишь въ степеняхъ.» Называя всякое познаніе о существѣ другого познаніемъ метафизическимъ, мы можемъ сказать, что имѣемъ тутъ нѣкоторое метафизическое познаніе. «Но это познаніе весьма односторонне.» Дѣло въ томъ, что въ конкретной дѣйствительности единичныя существа пребываютъ въ постоянной, необходимо опредѣленной связи между собою. «Міръ не есть только простая совокупность единичныхъ существъ, а ихъ логическій и теологическій порядокъ — космосъ.» Бытіе міра, какъ единаго цѣлаго, предполагаетъ особое абсолютное первоначало, которое есть также и основаніе единичнаго бытія, ибо единичныя существа существуютъ лишь въ отношеніи къ космосу. Высшую задачу философіи и составляетъ опредѣленіе этого абсолютнаго первоначала или метафизической сущности въ собственномъ смыслѣ. Соловьевъ полагаетъ, что задача эта разрѣшима, «поскольку дѣйствительный космосъ, какъ проявленіе метафизической сущности, доступенъ намъ черезъ внутренній и внѣшній опытъ и поскольку характеромъ проявленія опредѣляется характеръ проявляющагося. И еслибъ оказалось, что отношенія дѣйствительнаго космоса заставляютъ предполагать въ ихъ метафизическомъ первоначалѣ опредѣленія аналогичныя съ тѣми, какія мы знаемъ въ своемъ духовномъ бытіи, то мы получили бы положительное, хотя и весьма общее, познаніе о метафизическомъ существѣ космоса по аналогіи съ своимъ собственнымъ существомъ.» — Соловьевъ высказываетъ затѣмъ надежду, что послѣ всѣхъ этихъ указаній К. Д. Кавелину будетъ ясно, почему оспариваемый имъ авторъ приписываетъ большую важность философіи Шопенгауэра и Гартманна, не смотря на ихъ слабыя стороны, и почему онъ не придаетъ никакого положительнаго значенія такъ назыв. позитивизму. — Въ заключеніе онъ даетъ такое résumé своей статьи: — «1) Во внѣшнемъ или предметномъ познаніи, т. е. въ познаніи, происходящемъ изъ данныхъ внѣшнихъ чувствъ, мы познаемъ только реальныя отношенія дѣйствительныхъ существъ, т. е. ихъ внѣшнее взаимодѣйствіе. — 2) Въ опытѣ внутреннемъ, т. е. происходящемъ изъ данныхъ самосознанія, мы познаемъ уже не отношенія только, а нѣкоторое дѣйствительное психическое существо, именно наше собственное, и только во внутреннемъ опытѣ возможно непосредственное познаніе существа вообще или то, что я называю существеннымъ познаніемъ. — 3) Чрезъ логическое соотношеніе данныхъ внутренняго и внѣшняго опыта мы можемъ имѣть и имѣемъ нѣкоторое познаніе и о другихъ существахъ внѣ насъ, притомъ какъ о частныхъ существахъ, такъ и о всеединомъ метафизическомъ существѣ или абсолютномъ первоначалѣ космоса.»^[31]

Уже при бѣгломъ сравненіи обѣихъ отвѣтныхъ статей Соловьева легко замѣтить, что къ критикѣ К. Д. Кавелина онъ отнесся иначе, чѣмъ къ критикѣ В. В. Лесевича. Это, впрочемъ, совершенно понятно, ибо и манера письма у К. Д. Кавелина была не та, что у В. В. Лесевича… Выступленія К. Д. Кавелина на отмѣченныхъ статьяхъ не оборвалось. Позднѣе, хотя еще и въ томъ-же 1875 г., К. Д. Кавелинъ снова обратился къ диссертаціи Соловьева, или, вѣрнѣе, къ соображеніямъ, изложеннымъ въ статьѣ: О дѣйствительности внѣшняго міра и основаніи метафизическаго познанія. Мы имѣемъ здѣсь въ виду статью К. Д. Кавелина, подъ. заглавіемъ: Возможно-ли метафизическое знаніе? Статья эта нашла себѣ мѣсто точно также въ Недѣлѣ.^[32]

Въ существенномъ содержаніе разсужденій К Д. Кавелина сводится на этотъ разъ къ нижеслѣдующему. — Выразивъ глубокую признательность Соловьеву за то, что онъ принялъ его возраженія «какъ поводъ къ строго-научному разсмотрѣнію научнаго предмета», и съ благородной откровенностью сознавшись въ своей неправотѣ по вопросу о томъ, что Соловьевъ будто-бы отрицаетъ дѣйствительное бытіе внѣшняго міра, К. Д. Кавелинъ посвящаетъ все дальнѣйшее изложеніе второй половинѣ названной выше статьи Соловьева. Онъ полагаетъ, что въ разъясненіяхъ критикуемаго имъ автора, по вопросу «о возможности метафизическаго познаванія», имѣются недоразумѣнія и ошибки, которыя онъ и пытается устранить. Противоположеніе явленія сущности лишено, по мнѣнію К. Д. Кавелина, твердаго основанія. Не входя въ подробности его аргументаціи, замѣтимъ лишь, что это противоположеніе объясняется имъ исключительно изъ психологическихъ данныхъ. «Результаты умственныхъ нашихъ операцій надъ представленіемъ о внѣшнемъ предметѣ мы пріурочиваемъ къ самому предмету и придаемъ значеніе дѣйствительнаго факта тому, что совершается въ нашей душѣ, ходомъ нашего мышленія. — Всякій актъ мышленія, сознательный и безсознательный, начинается съ сравненія. То, чего мы не знаемъ, мы сравниваемъ съ тѣмъ, что знаемъ. Внѣшній предметъ, который мы разсматриваемъ, т. е. наше чувственное представленіе о немъ, мы сравниваемъ съ собою. Въ насъ самихъ есть внутренняя и внѣшняя сторона; внутренняя опредѣляетъ внѣшнюю — наши слова и поступки. Не зная внѣшняго предмета, мы начинаемъ съ того, что переносимъ на него свое представленіе о себѣ и говоримъ; предметъ имѣетъ внѣшнюю и внутреннюю сторону; послѣдняя опредѣляетъ первую; во внутренней сторонѣ, стало быть, сущность, вся суть предмета. — Эта антропоморфическая точка зрѣнія, наивно выражавшаяся въ первобытныхъ вѣрованіяхъ, удержалась и послѣ, когда они пали такимъ образомъ, въ основаніи отличенія въ предметахъ внѣшней стороны отъ внутренней, явленія отъ сущности, лежитъ примѣненіе аналогіи къ изученію окружающаго міра, но примѣненіе непроизвольное, безсознательное, которое потому и привело къ иллюзіи.» К. Д. Кавелинъ утверждаетъ, что «для насъ, для нашего знанія нѣтъ въ предметѣ ничего, кромѣ того, что нашему знанію подлежитъ и доступно. Тѣмъ же, что предметъ есть самъ по себѣ, помимо вашего знанія, означается не внутреннее его существо, а только то, что предметъ есть, существуетъ, хотя-бы мы его существованія и не подозрѣвали.» Соглашаясь, что, крохѣ знанія при помощи внѣшнихъ чувствъ, мы располагаемъ еще знаніемъ безъ помощи внѣшнихъ чувствъ, авторъ не допускаетъ, однако-же, чтобы это второе знаніе, называемое внутреннимъ, открывало намъ доступъ къ какимъ-то особеннымъ глубинамъ. Вѣдь даже тѣ психическія состоянія, которыя находятся, по видимому, въ полной независимости отъ внѣшнихъ вліяній, дѣлаются для насъ какъ-бы посторонними, внѣшними, когда они смѣняются другими состояніями, и мы относимся къ нимъ критически. «Если они и выражали прежде наши собственныя внутреннія состоянія, то теперь они уже ихъ не выражаютъ, я мы относимся къ нимъ точно такъ-же, какъ къ внѣшнимъ впечатлѣніямъ, хотя и знаемъ, что они не внѣшнія, а внутреннія, собственныя наши.» Въ связи съ-этими соображеніями, К. Д. Кавелинъ снова выдвигаетъ мысль о своеобразной способности души къ раздвоенію. «Способность души раздвоиться, оставаясь одной, относиться къ себѣ самой какъ къ внѣшнему и постороннему, оставаясь въ себѣ, и даетъ человѣку возможность различать въ себѣ, какъ и во внѣшнемъ мірѣ, бытіе для себя отъ бытія для другого, существованіе отъ званія.» Соловьевъ, какъ мы знаемъ, считаетъ недоразумѣніемъ со стороны К. Д. Кавелина, что онъ не допускаетъ познанія по существу. Теперь К. Д. Кавелинъ заявляетъ, что, допустивъ такое знаніе въ принципѣ, хотя и съ оговоркою на-счетъ его недоступности для насъ, онъ впалъ въ ошибку; теперь онъ рѣшительно утверждаетъ, «что такого знанія вообще не можетъ быть.» Да это и понятно: вѣдь, съ точки зрѣнія автора, «сущность есть созданіе нашего ума, которому нѣтъ соотвѣтствующаго внѣшняго факта и которое мы, по недоразумѣнію, принимаемъ за такой фактъ. Сущность есть такая-же иллюзія ума, какъ безконечное время, безпредѣльное пространство, безчисленное количество.» Положимъ, «безъ такихъ созданій умъ не можетъ производить своихъ операцій, какъ безъ свѣта нѣтъ пламени, но они не имѣютъ соотвѣтствующаго противня въ дѣйствительности, какъ свѣтъ можетъ быть и безъ пламени.» — Въ заключеніе К. Д. Кавелинъ снова выясняетъ общее значеніе знанія: «его роль и призваніе ограничиваются задачею сдѣлать для человѣка возможной сознательную творческую дѣятельность и посреди окружающаго міра, и надъ самимъ собою, а именно — пересоздавать его и себя, примѣняя данныя сочетанія фактовъ и условій въ виду своихъ психическихъ а матеріальныхъ потребностей и согласно съ условіями и законами психической и матеріальной природы.» На пути къ установленію возможнаго соотвѣтствія между идеаломъ и дѣйствительностью необходимая приготовительная работа заключается въ выработкѣ такихъ значковъ или символовъ, которые бы все полнѣе и все совершеннѣе соотвѣтствовали фактамъ, а также во все болѣе и болѣе точномъ различенія и разграниченіи различныхъ операцій мышленія. «Чрезъ всѣ вѣка и у всѣхъ народовъ, развитіе философіи вело, сознательно или безсознательно, къ разрѣшенію только этихъ задачъ, и высокій интересъ исторіи философіи существенно состоитъ въ постепенномъ открытіи и изслѣдованіи законовъ умственной дѣятельности и въ устраненіи создаваемыхъ ею иллюзій при выработкѣ психическихъ значковъ или символовъ.» Изложенный взглядъ дѣлаетъ понятнымъ, почему коренную ошибку позитивизма К. Д. Кавелинъ усматриваетъ въ томъ, «что онъ признавалъ за дѣйствительныя реальности одни матеріальныя явленія и не придавалъ самостоятельнаго значенія психическимъ фактамъ, наравнѣ съ матеріальными.» Авторъ находитъ, впрочемъ, что постепенно позитивизмъ освобождается отъ этой односторонности. Въ подтвержденіе своихъ словъ онъ ссылается на сочиненіе Льюиса: Вопросы жизни и духа.^[33] «Изслѣдованія его выводятъ позитивизмъ изъ узкой рамки философской доктрины на широкій путь положительнаго научнаго знанія.^[34]

Послѣдняя статья К. Д. Кавелина осталась безъ отвѣта со стороны Соловьева, который во время ея опубликованія, въ половинѣ октября 1875 г., находился уже за-границей, на пути изъ Лондона въ Египетъ. Впрочемъ, врядъ-ли была и надобность въ продолженіи полемики. К. Д. Кавелинъ выдвинулъ два общихъ вопроса, тѣсно и непосредственно съ Кризисомъ западной философіи не связанныхъ, и по одному изъ нихъ вполнѣ согласился съ Соловьевымъ. Что касается другого вопроса, то тутъ, повидимому, обоимъ противникамъ, въ данное время, нечего было сказать другъ другу въ дополненіе къ сказанному. Пошелъ-ли дальше въ своемъ пониманіи метафизическихъ задачъ К. Д. Кавелинъ впослѣдствіи, сказать трудно; судя по тому, что даже по такому основному вопросу, какъ возможность или невозможность познанія по существу, онъ обнаруживаетъ, какъ это вытекаетъ изъ его собственнаго заявленія, извѣстную неустойчивость, слѣдуетъ, во всякомъ случаѣ, признать, что ему еще было, куда двигаться впередъ. Дальнѣйшая эволюція Соловьева не подлежитъ сомнѣнію. Такъ, въ годы болѣе зрѣлые онъ уже обходится безъ „логическаго закона“ о томъ, что постоянная и непосредственная однородность проявленій предполагаетъ внутреннюю однородность проявляющихся существъ;^[35] извѣстно также, что мысль о познаніи въ опытѣ внутреннемъ нашего собственнаго психическаго существа имъ впослѣдствіи отвергалась…^[36]

Краткія свѣдѣнія о В. В. Лесевичѣ были уже представлены раньше, въ главѣ тринадцатой. Здѣсь мы удѣляемъ мѣсто для К. Д. Кавелина.

Константинъ Дмитріевичъ Кавелинъ родился 4-го ноября 1818 г" скончался 3-го мая 1885 г. Въ числѣ учителей, подготовлявшихъ его къ поступленію въ Московскій университетъ, былъ, между прочимъ, В. Г. Бѣлинскій.^[37] Въ 1835 г. К. Д. Кавелинъ поступилъ на философскій Факультетъ, по первому его отдѣленію, но вскорѣ-же перешелъ на Факультетъ юридическій. «Въ это время начали читать лекціи Рѣдкимъ, Крыловъ, Крюковъ, Чивплевъ и др. У нихъ-то и пришлось учиться Кавелину и его сверстникамъ, образовавшимъ зерно той благородной группы мыслителей и общественныхъ дѣятелей, которая извѣстна подъ именемъ „людей сороковыхъ годовъ“. Изъ товарищей Кавелинъ ближе сошелся съ бр. Елагиными,^[38] Валуевымъ и П. В. Кирѣевскимъ и получилъ, благодаря имъ, доступъ въ Елагинскій литературный салонъ.» Окончаніе курса въ университетѣ послѣдовала въ 1839 г. Черезъ 2 года К. Д. Кавелинъ сдалъ экзаменъ на магистра гражданскаго права. Затѣмъ онъ переѣхалъ въ сѣверную столицу. «Въ Петербургѣ Кавелинъ снова сошелся съ Бѣлинскимъ и сблизился съ кружкомъ молодыхъ людей — Тютчевымъ, Кульчицкимъ, Панаевымъ, Тургеневымъ и В. Боткинымъ.» По защитѣ диссертаціи на степень магистра гражданскаго права, онъ былъ назначенъ въ 1844 г. исполняющимъ должность адъюнкта по каѳедрѣ исторіи русскаго законодательства въ Московскомъ университетѣ; вскорѣ ему поручили также чтеніе лекцій о русскихъ государственныхъ и губернскихъ учрежденіяхъ и законахъ о состояніяхъ. Преподавательская дѣятельность К. Д. Кавелина имѣла большой успѣхъ. Его особая заслуга состояла въ томъ, что «его курсъ былъ первымъ опытомъ стройно построенной философіи русской исторіи…… этотъ свой опытъ онъ конспективно изложилъ въ статьѣ: Взглядъ на юридическій битъ древней Россіи (Современникъ, 1847 г.).» Къ сожалѣнію, уже весною 1848 г. К. Д. Кавелину пришлось оставить Московскій университетъ — изъ-за столкновенія съ проф. Крыловымъ.^[39] Переселившись въ Петербургъ, онъ въ теченіе ряда лѣтъ занимался неучебной служебной дѣятельностью. «Вскорѣ наступила эпоха великихъ реформъ. Въ проведеніи послѣднихъ Кавелину не пришлось принимать оффиціальнаго участія, но благотворное вліяніе его на судьбу нѣкоторыхъ изъ нихъ, особенно крестьянской реформы, не подлежитъ сомнѣнію.» Онъ былъ сторонникомъ освобожденія крестьянъ съ землею и съ выкупомъ ими надѣла въ собственность, что и сблизило его съ Ю. Ѳ. Самаринымъ и братьями Н. А. и Д. А. Милютиными. «Въ 1857 г. Кавелинъ былъ приглашенъ на каѳедру гражданскаго права въ Петербургскій университетъ и одновременно получилъ порученіе преподавать правовѣдѣніе наслѣднику престола, великому князю Николаю Александровичу. Послѣднее, однако, продолжалось недолго.» Оставленіе придворной службы произошло изъ-за неудовольствія, вызваннаго запиской К. Д. Кавелина по крестьянскому вопросу. Недолго профессорствовалъ онъ и въ Петербургскомъ университетѣ, который онъ покинулъ въ концѣ 1861 г., послѣ извѣстныхъ волненій, вмѣстѣ съ товарищами по профессурѣ А. Н. Пыпинымъ, М. М. Стасюлевичемъ и Б. И. Утинымъ.^[40] Въ 1864 г. К. Д. Кавелинъ поступилъ на службу въ министерство Финансовъ, по департаменту неокладныхъ сборовъ, въ качествъ юрисконсульта. Примѣрно со второй половины 60-ыхъ годовъ онъ отдается изученію общественныхъ и философскихъ вопросовъ. «Тремя основными элементами нашей общественности Кавелинъ считалъ общинное землевладѣніе и самоуправленіе, крестьянство, освобожденное отъ помѣщиковъ и чиновниковъ, и земскія учрежденія, вмѣстѣ съ мировой юстиціей.» Враждебныя реформамъ теченія, постепенно усиливавшіяся съ половины 60-ыхъ годовъ, приводили его «къ убѣжденію, что, помимо административныхъ реформъ, нужна переработка общественныхъ нравовъ, выясненіе вопросовъ объ отношеніи личности къ обществу.» Такимъ путемъ и подошелъ К. Д. Кавелинъ къ своимъ работамъ въ области психологіи и этики. Въ 1878 г. онъ въ третій разъ обращается къ профессорской дѣятельности, занявъ каѳедру гражданскаго права въ военно-юридической академіи. «Въ 1883 г., на короткое время, Кавелинъ выступилъ президентомъ вольно-экономическаго общества. Онъ принялъ на себя это званіе съ цѣлью поработать и здѣсь надъ выясненіемъ все того-же крестьянскаго вопроса, но скоро долженъ былъ сложить съ себя новую обязанность, такъ-какъ не желалъ выступить на арену мелочной борьбы, ему угрожавшей.»^[41]

K. Д. Кавелинъ — личность чрезвычайно многосторонняя. Біографы именуютъ его знаменитымъ писателемъ, юристомъ, психологомъ, этнографомъ, общественнымъ дѣятелемъ; о немъ говорятъ, какъ о сравнительномъ этнографѣ-фольклористѣ и историкѣ права, и находятъ, что цивилистъ заслоняется въ немъ историкомъ, публицистомъ и общественнымъ дѣятелемъ. При такой многосторонности не удивительно, что его живо занимали философскіе вопросы, но не удивительно и то, что онъ не могъ сосредоточить на нихъ всѣхъ своихъ силъ, всего своего вниманія…

Сочиненія К. Д. Кавелина изданы Н. Глаголевымъ въ 4 томахъ (С.-Петербургь, 1904 г.). Въ этомъ изданіи философскіе труды входятъ въ составъ т. ІІІ-го; главнѣйшими между ними являются Задачи психологіи (1872 г.),^[42] Задачи этики (1885 г.)^[43] и О задачахъ искусства (1878 г.).^[44] Изъ-за Задачъ психологіи произошла довольно упорная полемика между К. Д. Кавелинымъ и H. М. Сѣченовымъ, который держался той мысли, что психологію должны разрабатывать физіологи.^[45] Полемизировалъ съ авторомъ и Ю. Ѳ. Самаринъ. Э. X Радловъ вѣрно указываетъ, что въ эпоху господства матеріализма для пропаганды идеи психологіи, какъ самостоятельной науки, К. Д. Кавелинъ сдѣлалъ весьма много.^[46] По словамъ Д. А. Корсакова, "въ основѣ своихъ философскихъ воззрѣній Кавелинъ является метафизикомъ гегеліанскаго направленія, съ поправками, заимствованными изъ представителей нѣмецкаго философскаго реализма 50-ыхъ годовъ и французской «позитивной философіи». Тѣмъ не менѣе Кавелинъ не эклектикъ: онъ самостоятельно перерабатывалъ указанныя выше философскія положенія, а не компилировалъ ихъ.^[47] Про религіозную сферу К. Д. Кавелина В. Д. Спасовичъ замѣчаетъ, что онъ не былъ лишенъ религіознаго чувства и выше всего всегда ставилъ христіанскую мораль, но всегда-же былъ равнодушенъ ко всѣмъ вѣроисповѣднымъ, догматическимъ и обрядовымъ различіямъ. При атомъ В. Д. Спасовичъ дѣлаетъ мимоходомъ такое любопытное поясненіе: — «Во всякомъ русскомъ умѣ, даже наиболѣе аналитическомъ и радикальномъ, есть всегда какой-нибудь уголокъ, служащій пріютомъ мистицизму. Былъ и у Кавелина такой уголокъ, сближавшій его съ славянофилами. Кавелинъ вѣрилъ безусловно въ великую будущность „мужицкаго царства“, въ великорусскій міръ селъ, противопоставляемый имъ европейскому міру городовъ, въ великорусское общинное владѣніе крестьянами землею, въ которомъ онъ усматривалъ своеобразное средство, предохраняющее отъ пауперизма. Эти мечтанія о будущемъ занимали К. Д. Кавелина въ особенности подъ конецъ его жизни…..»^[48] Вообще онъ не желалъ быть причисленнымъ ни къ западникамъ, ни къ славянофиламъ и стремился занять мѣсто внѣ обѣихъ этихъ партій. Подобно многимъ крупнымъ русскимъ людямъ, онъ тяготился узкостью частныхъ политическихъ идеологій. Вотъ характерный въ этомъ отношеніи отрывокъ изъ письма К. Д. Кавелина на имя М. М. Стасюлевича отъ 27-го января 1880 г., ярко рисующій шпроту воззрѣній ученика В. Г. Бѣлинскаго и друга Ю. Ѳ. Самарина: — «Разные, самые противоположные взгляды, переходя на реальную почву, начинаютъ сближаться Что говоритъ мой пріятель? Вотъ его мысль: у васъ прошедшее совсѣмъ не такое, какъ у западной Европы, слѣд., и рѣшеніе задачи будетъ непремѣнно другое. Развѣ это не такъ? Я говорю: нигдѣ въ мірѣ европейскомъ крестьянскій элементъ не является такимъ громаднымъ и по своей громадности такимъ многозначительнымъ и вліятельнымъ факторомъ, какъ у насъ; слѣд., продолжаю я, рѣшеніе государственныхъ и общественныхъ задачъ будетъ у насъ непремѣнно другое, чѣмъ въ Европѣ. Развѣ это несправедливо? Въ этихъ взглядахъ нѣтъ ни порицанія Европѣ, ни похвалы мужику, а только актъ самосознанія. Что къ этому акту самосознанія примѣшивается радостная надежда, что и мы сыграемъ во всемірной исторіи свою роль и роль хорошую; что такая надежда заставляетъ насъ невольно впадать въ нѣкоторое преувеличеніе нашихъ хорошихъ свойствъ и дѣлаетъ насъ менѣе чуткими къ нашимъ недостаткамъ — развѣ это не совершенно естественно? Развѣ всѣ народы въ мірѣ, начиная съ грековъ и оканчивая хоть нѣмцами, не грѣшили и не грѣшатъ тѣмъ-же въ десять разъ больше насъ? Старая славянофильская партія окончательно провалилась, потому-что она формулировала свои идеалы по даннымъ Московскаго государства, давно прошедшимъ въ вѣчность, но и Катковъ провалился, потому-что Формулировалъ свои идеалы по аристократической Англіи, Валуевъ и Шуваловъ — потому-что проводили въ жизнь идеалы перловниковъ и дворянства, наши революціонеры проваливаются, потому-что формулируютъ свои идеалы по интернаціональному обществу и Бакунину; наконецъ, наше правительство проваливается потому, что не можетъ разстаться съ идеаломъ верховной русской власти въ той Формѣ, какъ она опредѣлилась въ теченіе прошедшаго XVIIІ-го и уходящаго ХІХ-го вѣка» Новые славянофилы, новые западники, подобно вамъ, и я съ моими идеалами мужицкаго царства ищемъ новаго и отворачиваемся отъ прошедшаго….. Повторяю, различныя воззрѣнія на будущее уже начинаютъ сближаться между собою и изъ нихъ образуется одна большая политическая партія въ Россіи….. Вѣдь не думаете-же вы, что мы отольемся когда-нибудь въ теперешнюю Германію….. Нѣтъ двухъ человѣкъ совсѣмъ одинаковыхъ; тѣмъ паче не можетъ быть двухъ такихъ народовъ. Когда же всѣ основанія быта, въ которыхъ [-- я] когда-то люди твердо вѣрили, на которыя опирались какъ на каменную гору, расшатались и вымираютъ, какъ въ наше время, когда все перестраивается сызнова, по плану, который далеко еще не выяснялся, — въ такое время позволительно, вглядываясь въ будущее, не слишкомъ стѣсняться прежде бывшими примѣрами."^[49] Дѣлая эту выписку, мы имѣемъ въ виду охарактеризовать не только личность К. Д. Кавелина, но и то общее направленіе мыслей, которое какъ-бы подготовляло кружокъ Вѣстника Европы къ появленію въ немъ Соловьева съ его устремленіями по. верхъ двухъ традиціонныхъ русскихъ идеологій къ инымъ, болѣе широкимъ и болѣе могучимъ началамъ…

Въ послѣднихъ двухъ главахъ мы имѣли дѣло главнымъ образомъ съ явленіями изъ области книжной и журнальной. Возвращаемся къ жизни бытовой, которая шла, конечно, своимъ чередомъ, какъ-бы внѣ связи съ вопросами объ эмпиризмѣ и раціонализмѣ, о позитивизмѣ и философіи безсознательнаго, о дѣйствительности внѣшняго міра и возможности метафизическаго познанія. И данныя, почерпаемыя изъ этого источника, поучительны сплошь и рядомъ не менѣе, чѣмъ свѣдѣнія, заимствуемыя съ печатныхъ страницъ.

Лѣтомъ 1875 г., передъ самымъ отъѣздомъ за-границу, Соловьеву суждено было снова убѣдиться, что счастье личной любви дается не каждому, и что именно къ нему, Соловьеву, оно какъ-то особенно неблагосклонно.^[50]

XIX. — Брачные планы. Отъѣздъ заграницу.

Въ числѣ слушательницъ курсовъ Герье — личныхъ знакомыхъ Соловьева — мы уже назвали въ главѣ шестнадцатой Е. М. Поливанову.^[51] Въ той-же главѣ мы ссылалась и на ея воспоминанія, доселѣ не опубликованныя. Пользуясь теперь, съ разрѣшенія автора, переданными намъ матеріалами, мы воспроизводимъ въ настоящей главѣ лишь ту часть ихъ, которая относится къ первой половинѣ 1875 г., въ надеждѣ, что все остальное найдетъ себѣ мѣсто въ той нля другой изъ послѣдующихъ главъ.^[52]

Вотъ что разсказываетъ Е. М. Поливанова про начальный періодъ своего знакомства съ Вл. С. Соловьевымъ. —

«Я поступила осенью 1873 г. на высшіе женскіе курсы, основанные и руководимые про». Владиміромъ Ивановичемъ Герье, и пробыла на нихъ включительно до весны 1875 г. дѣйствительной слушательницей, сдавъ послѣдовательно экзамены осенью 1874 г. за первый курсъ и осенью 1875 г. за второй.

Въ послѣднее полугодіе моего пребыванія на курсахъ читалъ у васъ лекціи о Платонѣ Владиміръ Сергѣевичъ Соловьевъ.

Помнится мнѣ, что еще осенью 1874 г. въ Москвѣ заговорили, какъ о восходящемъ свѣтилѣ, о молодомъ Соловьевѣ. Толковали и у насъ на курсахъ о Владимірѣ Сергѣевичѣ, тѣмъ болѣе, что отецъ его, проф. Сергѣй Михайловичъ Соловьевъ, считался нашимъ начальникомъ, хотя и не бывалъ никогда на курсахъ.^[53] И вдругъ до насъ дошла вѣсть, что молодой философъ будетъ также и у васъ читать. Вѣсть эта возбудила всеобщій интересъ на курсахъ.

Въ ожиданіи его первой лекціи у насъ было необычайное оживленіе, всѣ съ нетерпѣніемъ ожидали появленія новаго профессора.

Наконецъ, въ большую аудиторію вошелъ В. И. Герье, а съ нимъ и молодой ученый.

Я очень близорука и не могла разсмотрѣть его наружности, — видѣла только высокую и очень худую фигуру и густые темные волосы. .

Когда онъ сѣлъ на каѳедру, все замерло, всѣ съ затаеннымъ дыханіемъ приготовились слушать.

Раздался голосъ звучный, гармоничный, какой-то проникновенный.

Я не сразу могла приняться записывать: меня слишкомъ поразилъ этотъ обаятельный голосъ.

Замѣчательно, что у Соловьева не было замѣтно ни малѣйшаго смущенія. Онъ говорилъ спокойно, какъ привычный лекторъ, а между тѣмъ это было дѣло для него совершенно новое. Впослѣдствіи, узнавъ его ближе, я поняла, что это происходило вслѣдствіе того, что онъ обладалъ въ высшей степени рѣдкимъ качествомъ, а именно отсутствіемъ всякаго мелочного самолюбія, а потому всегда былъ простъ и спокоенъ.

Лекція его произвела на слушательницъ сильное впечатлѣніе.

Онъ уже умолкъ, сошелъ съ каѳедры и удалился, а въ залѣ нѣкоторое время все еще царила полная тишина, а затѣмъ всѣ вдругъ заговорили, затараторили, даже старались перекричать другъ друга. Огромное большинство восхищались новымъ лекторомъ.

Я послѣ лекціи собралась идти домой, потому-что не чувствовала себя въ расположеніи слушать кого бы то ни было. Однако, товарки чуть не силой оставили меня на лекцію H. С. Тихонравова. Обыкновенно я очень любила его лекціи, но на этотъ разъ я положительно ничего не слыхала, что онъ говорилъ.

Наконецъ, я отправилась домой и со мною еще три курсистки, чтобы составить только-что слышанную и всѣми нами записанную лекцію Соловьева. Мы шли, настолько горячо разсуждая о своихъ впечатлѣніяхъ, что, не замѣтивъ передъ собою большой кучи свѣта; я упала прямо въ нее. Помнится мнѣ еще забавная подробность. Одна изъ моихъ товаромъ записала только одно слово: «улей» и настойчиво требовала, чтобы это слово было вставлено въ лекцію.

Точныхъ выраженій про улей никто не помнилъ и потому было рѣшено слово это вовсе не упоминать, но она упрямо твердила по своей привычкѣ по-французски: «Mais je me souviens parfaitement du mot ruche, il faut que vous trouviez où le placer.» Долго еще и впослѣдствіи мы смѣялись и дразнили се этимъ ульемъ. Но, какъ бы то ни было, эту лекцію мы все-таки кое-какъ составили, остальныя несравненно удачнѣе. Мнѣ страшно досадно, что у меня, кромѣ первой, всѣ остальныя лекціи пропали, взяла ихъ переписать одна курсистка и никогда мнѣ ихъ не возвратила.

Вотъ эта первая лекція, слушанная и записанная нами 14-го января 1875 г. {М. Филипповъ, въ одной изъ статей своихъ, разсматривающихъ Философскіе труды Соловьева, оспариваетъ, между прочивъ, принимаемый Соловьевымъ, «вслѣдъ за многими другими авторами», переводъ выраженія: ζῶον πολιτικόν черезъ: «животное общественное» (см. Оправданіе добра; Соч VII, 273). «Аристотелю», говорить М. Филипповъ, «никогда и на умъ не приходило опредѣлять человѣка, какъ „общественное животное“ Аристотель опредѣлилъ человѣка не какъ общественное, а какъ политическое, т. е. гражданское животное. Точно-ли это опредѣленіе — другой вопросъ, во оно, во всякомъ случаѣ, но приводитъ къ такимъ несообразностямъ, какія получатся, если исключительнымъ признакомъ человѣка мы признаемъ общественность.» М. Филипповъ, Судьбы русской философіи; Научное Обозрѣніе, 1898 г., № 8, стр. 1351—1368; № 9, стр. 1548—1571; № 10, стр. 1793—1812; — № 10, стр. 1797, 1798. — С. А. Жебелевъ соотвѣтствующее мѣсто у Аристотеля переводить такъ: «Изъ всего сказаннаго слѣдуетъ, что государство — продуктъ естественнаго развитія, и что человѣкъ, по природѣ своей, — существо политическое; кто живетъ, въ силу своей природы, а не вслѣдствіе случайныхъ обстоятельствъ, внѣ государства, тотъ или сверхчеловѣкъ, или существо, недоразвитое въ нравственномъ отношеніи…..» Политика Аристотеля; переводъ С. А. Жебелева; С.-Петербургъ, 1911 г.; стр. 7.} —

«Между многими характеристичными особенностями человѣческой природы только одна, исключительно принадлежащая человѣку, составляетъ его безусловное отличіе отъ другихъ существующихъ животныхъ. Эта характеристическая особенность не есть общественность, какъ это опредѣляетъ Аристотель, который говоритъ, что человѣкъ есть животное общественное.^[54] Это опредѣленіе неосновательно, потому-что общественность не только свойственна другомъ животнымъ, но играетъ у никъ гораздо большую роль, чѣмъ у человѣка. У человѣка мы видимъ особенное развитіе индивидуальной, личной жизни. Тоже характеристическая особенность человѣка заключается въ томъ, что одинъ человѣкъ имѣетъ способность смѣяться. Эта способность чрезвычайно важна и лежитъ въ самомъ существѣ человѣческой природы, а потому я опредѣляю человѣка, какъ животное смѣющееся.^[55] Всѣ животныя исключительно поглощаютъ данными имъ чувствами состоянія своей Физической природы; эти состоянія имѣютъ для нихъ значеніе безусловной дѣйствительности, — поэтому животныя не смѣются. Міръ человѣческаго познанія и воли простирается безконечно далѣе всякихъ физическихъ явленій и представленій. Человѣкъ имѣетъ способность стать выше всякаго явленія физическаго или предмета, онъ относится къ нему критически. Человѣкъ разсматриваетъ фактъ, и если этотъ фактъ не соотвѣтствуетъ его идеальнымъ представленіямъ, онъ смѣется. Въ этой-же характеристической особенности лежитъ корень поэзіи и метафизики. Такъ-какъ поэзія и метафизика свойственны только одному человѣку, то человѣкъ можетъ быть также опредѣленъ, какъ животное поэтизирующее и метафизирующее. Поэзія вовсе не есть воспроизведеніе дѣйствительности, — она есть насмѣшка надъ дѣйствительностью. Сущность метафизики заключается въ слѣдующемъ. Въ то время, какъ всѣ животныя, исключая человѣка, съ наивнымъ и серьезнымъ довольствомъ берутъ все, что имъ даетъ видимая природа, не спрашивая: отчего? откуда? — человѣкъ имѣетъ свойство дѣлать всевозможные и безконечные запросы природѣ. Такъ, напр_и животное, пользуясь теплотой и свѣтомъ, не спрашиваетъ: что они и откуда? — для человѣка же свѣтъ и теплота не есть одно физическое представленіе, онъ спрашиваетъ: что такое свѣтъ и теплота? Физика отвѣчаетъ на это, что свѣтъ и теплота есть эфирное колебаніе атомовъ."^[56] Но и этимъ человѣкъ не довольствуется, — онъ спрашиваетъ: а атомъ что такое? и т. д. Съ подобными запросами человѣкъ обращается ко всякому предмету. Всякое данное физическое явленіе природы есть для него личина сущаго. Еслибы для человѣка истинная дѣйствительность была чѣмъ-то сущимъ, то онъ удовлетворялся бы ею и не искалъ бы ничего болѣе животныя принимаютъ міръ такимъ, каковъ онъ есть, для человѣка же, напротивъ, всякое явленіе есть только маска, за которою онъ ищетъ невѣдомую богиню". Онъ вполнѣ увѣренъ, что то чувство воспроизведенія, которое ему даетъ физическій міръ, есть только повязка, скрывающая отъ него дѣйствительно сущее. Итакъ, для человѣка этотъ реальный физическій міръ, измѣняющійся во времени и пространствѣ, есть только относительное явленіе, а не истинно-существующее: за нимъ онъ ищетъ что-то другое, которое онъ признаетъ за дѣйствительное, а не призрачное бытіе. Это признаніе до нѣкоторой степени свойственно и положительнымъ наукамъ. Положительныя науки отличаются отъ метафизики тѣмъ, что онѣ въ своихъ объясненіяхъ не договариваются до послѣдняго безусловнаго начала. Такъ, напр., геометрія изучаетъ формы пространства, — квадратъ, треугольникъ, кругъ, — не существующія въ дѣйствительности. Такимъ образомъ, геометръ заходитъ за предѣлы дѣйствительности, но онъ не заходитъ слишкомъ далеко и не спрашиваетъ: что такое пространство? — Метафизикъ же ищетъ начала безусловнаго и останавливается лишь на томъ, что можетъ дать окончательное удовлетвореніе мысли. Вслѣдствіе своей метафизической особенности [способности?] человѣкъ принадлежатъ двумъ мірамъ: міру Физическому, который къ нему ближайшій и который онъ считаетъ призрачнымъ, и міру истинно-сущему, безусловному, который не есть данный, но только требуемый и желаемый. Такимъ образомъ, метафизическая способность человѣка переходитъ въ метафизическую потребность войти глубже въ этотъ желаемый міръ. Эта метафизическая потребность находила и находитъ себѣ удовлетвореніе въ рядѣ метафизическихъ ученій, какъ философской, такъ и религіозной формъ. — Правда, бываютъ извѣстныя эпохи въ жизни человѣка, когда онъ начинаетъ почти тяготиться своимъ человѣческимъ достоинствомъ и умственнымъ превосходствомъ и желаетъ вполнѣ сравняться съ остальными животными. Въ эти эпохи метафизика вполнѣ исключается, исторія философіи и религія признается какою-то органическою болѣзнью, умопомѣшательствомъ. Еслибъ это и было такъ, то, по примѣру одного нашего недавно умершаго писателя, мы могли бы сказать, что лучше бытъ несчастнымъ Сократомъ, чѣмъ счастливой свиньей.^[57] А я скажу лучше быть больнымъ человѣкомъ, чѣмъ здоровой скотиной."

Уже 42 года прошло съ тѣхъ поръ, какъ я слушала Соловьева, и, не имѣя подъ руками остальныхъ его лекцій, я, разумѣется, не могу сколько-нибудь подробно изложить ихъ содержанія. Однако, я совершенно точно помню, что онъ преимущественно читалъ намъ о Платонѣ, его міровоззрѣніи, и разбиралъ многіе изъ его діалоговъ.

Лекціи становились все интереснѣе и часто бывали захватывающими, какъ, напр., лекція о діалогѣ; Федрь, гдѣ рѣчь идетъ о хладнокровномъ ораторѣ и ораторѣ, обладающемъ паѳосомъ, которымъ въ высшей степени обладалъ и самъ лекторъ.^[58] Увлекательности лекцій Владиміра Сергѣевича еще много способствовала его великолѣпная дикція и замѣчательно красивый голосъ, о чемъ я уже упоминала.

Тѣмъ не менѣе были у васъ и ярыя противницы новаго лектора, т. е. вѣрнѣе — противницы его направленія, чисто идеалистическаго, такъ-какъ въ тѣ времена еще очень сильно было противоположное ученіе — матеріалистическое, наслѣдіе 60-ыхъ годовъ.

Между прочимъ, одна курсистка, въ сущности очень симпатично относившаяся къ Соловьеву, но любительница рисовать карикатуры, изобразила всѣхъ нашихъ профессоровъ въ ихъ любимыхъ лозахъ и каждому изъ нихъ вложила въ уста особенно характерное, по ея мнѣнію, изреченіе. Вл. С. Соловьева она нарисовала непохоже, но необычайно длиннымъ и необычайно тонкимъ,^[59] и приписала ему слѣдующія слова: — «Какую чепуху городятъ эти господа! Тошно даже слушать. Будто есть что-нибудь реально сущее! Все въ мірѣ — Фантасмагорія. И міръ — призракъ, и я — призракъ, и всѣ мы — призраки!»

Кстати объ его наружности. Я сидѣла довольно далеко отъ каѳедры и довольно долгое время имѣла о ней самое смутное представленіе. Наконецъ, одна товарка, сидѣвшая почти возлѣ самой каѳедры, уступила мнѣ однажды свое мѣсто, и вотъ что у меня записано въ тетрадкѣ: — «У Соловьева замѣчательно красивые синесѣрые глаза, густыя темныя брови, красивой формы лобъ и носъ, густые темные довольно длинные и нѣсколько вьющіеся волосы; не особенно красивъ у него ротъ, главнымъ образомъ изъ-за слишкомъ яркой окраски губъ на матово-блѣдномъ лицѣ; но самое это лицо прекрасно и съ необычайно одухотвореннымъ выраженіемъ, какъ-бы не отъ міра сего; мнѣ думается, такія лица должны были быть у христіанскихъ мучениковъ. Во всемъ обликѣ Соловьева разлито также выраженіе чрезвычайной доброты. Онъ очень худъ и хрупокъ на видъ.» {О наружности Вл. С. Соловьева мы находимъ нижеслѣдующія общія замѣчанія у С. М. Соловьева-младшаго: — «Наружность Вл. С. весьма рѣзко мѣнялась въ разные періоды его жизни. Если мы возьмемъ его молодые портреты, напр., тѣ, которые приложены къ 1-му и 3-му томамъ Полнаго Собранія Сочиненій [т. е. Собранія сочиненій въ 1-омъ и во 2-омъ изданіяхъ], или тотъ, который приложенъ къ книгѣ Величко: Вселенскій христіанинъ, то преобладающей чертой этого прекраснаго лица, нѣсколько малорусскаго, съ черными сдвинутыми бровями, покажется намъ — строгая чистота, энергія, готовность къ борьбѣ. — На портретахъ 60-ыхъ годовъ, въ соотвѣтствіи съ характеромъ интересовъ и занятій, лицо Вл. С., обросшее жидкой черной бородой, напоминаетъ лицо священника или монаха, выраженіе лица грустное и набожное. Въ ото время писалъ его портретъ Крамской. Портретъ этотъ находится въ Петербургскомъ музеѣ Александра ІІІ-го. Но Крамской придалъ лицу Вл. С. черты слащавости, совершенно ему чуждой, Соловьевъ Крамского это какой-то charmant docteur Гомана. — Въ другую крайность впалъ Ярошенко. На портретѣ, написанномъ имъ въ началѣ 90-ыхъ годовъ и находящемся въ Московской Третьяковской галлереѣ, лицо Вл. С. сильно утрировано въ матеріальную сторону. Вся духовность лица исчезла подъ грубой кистью Ярошенко; вѣрно схвачено только выраженіе непомѣрной, почти животной или стихійной силы и чувственность нижней части лица. Замѣчательно похожи и сильно написаны руки. [Ср. выше, прим. 80.] Портретъ этотъ приложенъ къ 1-му изданію Полнаго Собранія Сочиненій Вл. С. [т. е. къ тому VIII-му Собранія сочиненій]. Въ этомъ портретѣ отразилась отчасти отмѣченная нами полоса въ жизни Вл. С.: начало 90-ыхъ годовъ было для него временемъ наибольшаго пробужденія страстной природы, затянутости „эротическимъ иломъ“. Все усиливающаяся въ немъ въ это время насмѣшливость нашла выраженіе въ извѣстныхъ портретахъ московскаго фотографа Асикритова. — Рѣзко измѣнилось лицо Вл. С. въ послѣдніе годы. Съ поразительной точностью оно передано на портретѣ петербургскаго фотографа Здобнова, приложенномъ къ Х-му тому второго изданія Полнаго Собранія Сочиненій Вл. С. (т. е. Собранія сочиненій]. Въ лицѣ Вд. С. появляется какая-то призрачность, глубокая грусть и свѣтлая вѣсть изъ иного міра — свѣтъ нездѣшній. Портретъ Здобнова — это какъ-бы иллюстрація къ стихамъ Вл. С.: —

Зло позабытое

Тонетъ въ крови,

Всходитъ омытое

Солнце любви.

Замыслы смѣлы

Крѣпнуть въ груди,

Ангелы бѣлые

Шепчутъ: иди.

Различныя показанія имѣются относительно глазъ Вл. С. Это потому, что они мѣняли цвѣтъ. Обыкновенно они были свѣтло-голубые, сѣроватые; черными дѣлала ихъ тѣнь нависшихъ бровей и расширенные зрачки. Вл. С. всегда, съ юности, носилъ длинные волосы, только иногда лѣтомъ гладко обстригался. Между прочимъ, онъ остригся передъ смертельной болѣзнью. Странно было видѣть въ гробу его голову безъ волосъ: онъ весъ какъ-то мѣнялся, когда остригался; какъ-будто въ волосахъ у него, какъ у Самсона, была тайная сила. — Самой характерной чертой его наружности было что-то монашеское, даже прямо иконописное…..» Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. 49, 50 (изъ статьи С. М. Соловьева-младшаго: Біографія Владиміра Сергѣевича Соловьева).-- Статьи, изъ которыхъ составилась неоднократно цитированная нами книжка В. Л. Величко (прим. 10), печатались первоначально въ Книжкахъ Недѣли и въ Новомъ Дѣлѣ (1900—1901 гг.). Первоначальное заглавіе этихъ статей и было: Вселенскій христіанинъ.-- Книжка В. Л. Величко имѣется въ двухъ изданіяхъ. Первое изданіе помѣчено и на заглавномъ листѣ, и на обложкѣ 1902 г.; самый текстъ біографіи начинается на стр. 9 и общее число страницъ въ книжкѣ — 205. Второе изданіе помѣчено на заглавномъ листѣ 1903 г., а на обложкѣ — 1904 г.; текстъ біографіи начинается на стр. 11, общее же число страницъ — 208. Въ этомъ изданіи два предисловія — первое и второе, почему текстъ біографіи м оказывается нѣсколько отодвинутымъ. Встрѣчаются, однако, экземпляры съ помѣткою: «изданіе второе», но съ однимъ первымъ предисловіемъ и съ началомъ текста біографіи на стр. 9, — вообще сходные съ экземплярами перваго изданія, но съ другой датой. Какъ разъ подобный экземпляръ находится въ нашемъ распоряженіи, и на него дѣлаются наши ссылки. Разницы по существу между различными изданіями книжки нѣтъ. — Стихи Соловьева, приведенные въ цитатѣ настоящаго примѣчанія, озаглавлены: Вновь бѣлые колокольчики. См. Стихотворенія (прим. 468), стр. 213, 214, 332.}

До Соловьева я не имѣла ни малѣйшаго представленія о философіи, занимаясь исключительно исторіей и языками. Лекціи его были для меня настоящимъ откровеніемъ, и я съ увлеченіемъ принялась за чтеніе такихъ квитъ, къ которымъ прежде и прикоснуться бы не рѣшилась. Самимъ Соловьевымъ я восхищалась и преклонялась передъ нимъ, какъ передъ какимъ-то высшимъ существомъ: онъ представлялся мнѣ болѣе духомъ, нежели человѣкомъ.

И вдругъ, къ концу нашихъ занятій на курсахъ, одна изъ курсистокъ, съ которою я была хороша, Зинаида Александровна Соколова, съ братомъ которой былъ друженъ Соловьевъ,^[60] говоритъ мнѣ, что Владиміръ Сергѣевичъ очень желаетъ познакомиться со мною. Я страшно удивилась. Какъ? почему? онъ и понятія обо мнѣ не имѣетъ…

— Значитъ, имѣетъ понятіе, если желаетъ познакомиться.

— Да почему-же онъ меня знаетъ?

— Ужъ этого я не знаю, а вотъ хочетъ съ вами познакомиться, да и только…

Я никакъ не могла себѣ представить, гдѣ и какъ намъ познакомиться, тѣмъ болѣе, что съ Соколовой мы другъ у друга не бывали. Тѣмъ не менѣе она неоднократно заводила рѣчь на ту-же тему, но занятія наши окончились, а мы такъ и не познакомились.

Но вотъ 3-го мая, въ субботу, я получила отъ Соколовой записку, что въ воскресенье, въ 7 часовъ вечера, Соловьевъ будетъ на Пречистенскомъ бульварѣ; она прибавляла, что если я также приду, то намъ представится прекрасный случай познакомиться.

Тутъ моимъ всякимъ колебаніямъ наступилъ конецъ. Мы жили въ двухъ шагалъ отъ Пречистенскаго бульвара, и къ назначенному часу я отправилась туда съ нашей нѣмкой Августой Карловной, которая была нашей бонной въ дѣтствѣ, а теперь жила у насъ на правахъ друга семьи, разливала чай и гуляла съ вами.

При мысли о предстоящей встрѣчѣ я сильно волновалась.

На бульварѣ мы почти тотчасъ-же встрѣтили Соколову, а вскорѣ къ намъ присоединился и Владиміръ Сергѣевичъ. Соколова представила насъ другъ другу, сама вступила въ бесѣду съ Августой Карловной, а затѣмъ куда-то исчезла.

Не успѣли мы сказать другъ другу нѣсколько словъ съ Соловьевымъ, какъ отъ моего недавняго волненія не осталось и слѣда. Я почему-то почувствовала, будто мы съ нимъ уже давнимъ давно знакомы и близки, и разговаривала съ нимъ безъ малѣйшаго стѣсненія. Онъ пріятный и интересный собесѣдникъ, но я не помню, о чемъ мы разговаривали; вѣроятно, вскользь касались многихъ предметовъ.

Какъ бы по безмолвному уговору, мы снова встрѣтились на бульварѣ на слѣдующій день, т. е. въ понедѣльникъ.

На этотъ разъ, еще издали привѣтливо улыбаясь, онъ подошелъ къ намъ, какъ уже старый другъ. Мы прогуляли до 9 часовъ вечера. Онъ проводилъ насъ до дому. Я ему сказала, что желала бы поближе съ нимъ познакомиться и была бы рада, еслибы онъ какъ-нибудь зашелъ къ намъ. Онъ тотчасъ-же согласился и назначилъ четвергъ. Во вторникъ была дурная погода, мы не видались. Въ среду снова гуляли и уговорились снова встрѣтиться въ четвергъ, погулять, а потомъ вмѣстѣ пройти къ намъ.

Все такъ и случилось. Въ четвергъ послѣ гулянья онъ пилъ у васъ чай и сидѣлъ довольно долго. Между прочимъ, говорили о спиритизмѣ, о столоверченіи, о разговорѣ съ духами при посредствѣ стола. Онъ разсказывалъ много интересныхъ случаевъ, но также и о томъ, какъ много тутъ обмана, я даже демонстрировалъ, какъ одинъ медіумъ при немъ вызывалъ въ столѣ фальшивые стуки, заставлялъ столъ вертѣться и т. д.^[61]

На всѣхъ у насъ, т. е. на моихъ родителей, тетокъ и братьевъ, Владиміръ Сергѣевичъ произвелъ самое благопріятное впечатлѣніе в всѣмъ казалось, что это старый, близкій другъ, а не совершенно новый знакомый.

Между прочимъ, всеобщее дружеское къ нему расположеніе сразу выразилось въ томъ, что всѣ съ нимъ уговорились, что завтра мы всѣ одновременно покинемъ Москву и вмѣстѣ поѣдемъ по Курской дорогѣ, онъ въ Тулу, а мы на лѣто въ Дубровицы, куда и онъ обѣщалъ вскорѣ пріѣхать погостить къ намъ.^[62]

Дѣйствительно, Вл. С. не замедлилъ исполнить свое обѣщаніе и уже 15-го мая пріѣхалъ къ намъ въ Дубровицы.

Пріѣздъ его внесъ много интереса въ нашу жизнь, да и ему самому, по видимому, у васъ нравилось, такъ-какъ онъ прожилъ въ Дубровицахъ нѣсколько дней, съѣздилъ на два дня въ Москву, потомъ опять вернулся.

Немудрено, что ему пришлось у насъ по душѣ. Мѣстность въ Дубровицахъ очаровательная, прогулокъ множество и одна другой лучше.^[63] Жизнь была у насъ привольная, разнообразная, а главную ея прелесть составляло отсутствіе всякой условности и затѣмъ необычайное радушіе моихъ родителей и ихъ въ высшей степени доброжелательное отношеніе ко всѣмъ окружающимъ.

Самое наше семейство было не особенно велико, но въ числѣ его постоянныхъ членовъ были двоюродные братья и сестры, которые воспитывались вмѣстѣ съ вами, три тетки, совершенно различныя и по виду, и по характеру, и множество кузинъ и кузеновъ, жившихъ у насъ по мѣсяцамъ. Кромѣ того, вѣчно гостило у насъ множество друзей, такъ-что за обѣдъ обыкновенно садилось отъ 30 до 40 человѣкъ. Въ домѣ было 32 комнаты, кромѣ людскихъ, и все-же мы принанимали маленькую дачку въ 5 комнатъ.

Можно себѣ представить, какое у насъ царило оживленіе!

Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома протекала рѣка,^[64] на которой стояло двѣ просторныхъ купальни, а къ маленькому мостику были привязаны двѣ лодки для нашихъ рѣчныхъ экскурсій. Было у насъ также много верховыхъ и выѣздныхъ лошадей, такъ-что постоянно устраивались то кавалькады, то катанье въ экипажахъ. Дома, въ дурную погоду, также были развлеченія: въ большой залѣ — столовой стоялъ билліардъ и былъ рояль, такъ-что тутъ могли устраиваться танцы и хоры; наверху была еще другая рояль, и пѣніе иногда происходило тамъ. Два мои меньшіе брата были особенно музыкальны: у старшаго изъ нихъ, Володи, былъ чудный теноръ, а младшій, Сережа, обладалъ выдающимся слухомъ и исключительно превосходными музыкальными дарованіями, вслѣдствіе чего музыкальная часть стояла у насъ очень высоко.

Никакой нашъ шумъ, никакой нашъ гамъ, никакой нашъ яръ никогда не были въ тягость отцу и матери, а потому ни въ какомъ весельѣ мы никогда не чувствовали никакого стѣсненія. Съ ранняго дѣтства отецъ отъ насъ строго требовалъ добросовѣстнаго отношенія къ урокамъ, зато лѣтомъ у насъ былъ сплошной праздникъ и мы пользовались полной свободой, а ужъ какъ подросло, то и говорить нечего. Строго воспрещалось только безпокоить слугъ позже 11 вечера. Мы могли возвращаться, когда угодно, но не могли потребовать ни самовара, ни ужина, а должны бывали сами обо всемъ озаботиться. Это тоже бывало очень занимательно.

Я сдѣлала довольно большое отступленіе, не упомянувъ даже о Владимірѣ Сергѣевичѣ, я сдѣлала это не случайно, а умышленно, чтобы было понятно, почему у насъ всѣ чувствовали себя какъ дома, почему и ему было пріятно въ Дубровицахъ.

Вл. С. Соловьевъ вообще былъ общителенъ, но особенно сблизился онъ съ четырьмя лицами. Онъ очень сошелся съ моимъ отцомъ, который, въ свою очередь, очень высоко цѣнилъ Соловьева и очень его полюбилъ. Необыкновенно тепло относился Владиміръ Сергѣевичъ и къ моей матери, питавшей къ нему также большую нѣжность.^[65] А затѣмъ онъ очень подружился съ моимъ младшимъ братомъ Сережей.^[66]

Эта послѣдняя дружба была особенно любопытна, ибо Сережа въ то время былъ еще почти ребенокъ, ему было всего 14 лѣтъ. Правда, это былъ мальчикъ необыкновенный, сверхъ мѣры одаренный отъ природы множествомъ разнообразныхъ способностей. Я была старше его на 6 лѣтъ и 4 мѣсяца,^[67] и на мою долю, по желанію отца, выпала задача заниматься его первоначальнымъ образованіемъ и готовить его къ поступленію въ учебное заведеніе. Такъ вотъ, я совершенно безпристрастно могу сказать, что никогда въ жизни, — а впослѣдствіи у меня было много учениковъ и ученицъ, — не встрѣчала я и тѣни какой-либо одной изъ множества его способностей. Такъ, обучаясь русской грамотѣ, онъ прямо писалъ безъ ошибокъ. Математикъ онъ былъ прирожденный. Когда я стала заниматься съ нимъ геометріей, то мнѣ никогда не приходилось объяснять ему теоремъ: скажу ему теорему, нарисую чертежъ, и онъ тотчасъ-же самъ выведетъ все доказательство. Память у него была изумительная: стоило ему прочесть стихотвореніе или какую-нибудь статью, и онъ уже помнилъ все отъ слова до слова. Всякое знаніе онъ не только легко схватывалъ, но сразу постигалъ его и усваивалъ. Къ сожалѣнію, при такихъ дарованіяхъ онъ отличался колоссальной безпечностью и всегда занимался не тѣмъ, что требовалось.

И вотъ съ этимъ самымъ даровитымъ и въ высшей степени интереснымъ Сережей и вошелъ въ тѣсную дружбу Владиміръ Сергѣевичъ. И дружба эта философа съ гимназистомъ вовсе не была снисходительнымъ чувствомъ расположенія старшаго къ младшему или интереснымъ наблюденіемъ любопытнаго явленія, а настоящей дружбой какъ-бы между равными и продолжалась она нѣсколько лѣтъ, сама судьба не бросила ихъ въ разныя стороны.

Не смотря на цѣлую массу общихъ прогулокъ и пикниковъ, я также проводила много времени съ глазу на глазъ съ Владиміромъ Сергѣевичемъ.

Съ нимъ было необыкновенно легко. Бесѣда всегда лилась сама собою, затрогивая самые разнообразные предметы. Отчасти эта бесѣда носила поучительный характеръ, и вотъ почему. Зимой я пыталась читать нѣкоторыя философскія книги, но многое не понимала, и теперь спрашивала у него поясненій. Онъ охотно исполнялъ мое желаніе, и мы оба увлекались бесѣдой — онъ, давая мнѣ объясненія, а я, слушая его и предлагая все новые вопросы.

Говорилъ онъ также о своихъ широкихъ замыслахъ въ будущемъ. Онъ въ то время горячо вѣрилъ въ себя, вѣрилъ въ свое призваніе совершить переворотъ въ области человѣческой мысли. Онъ стремился примирить вѣру и разумъ, религію и науку,^[68] открыть новые, невѣдомые до тѣхъ поръ пути для человѣческаго сознанія. Когда онъ говорилъ объ этомъ будущемъ, онъ весь преображался. Его, сѣро-синіе глаза какъ-то темнѣли и сіяли, смотрѣли не передъ собой, а куда-то вдаль, впередъ, и казалось, что онъ уже видитъ передъ собой картины этого чуднаго грядущаго.

Въ такія минуты я также уносилась мыслью впередъ, а на него смотрѣла съ благоговѣйнымъ восхищеніемъ, думая про себя: «Да, онъ пророкъ, провозвѣстникъ лучшаго будущаго, вождь болѣе совершеннаго человѣчества!»

Наряду съ такими возвышенными бесѣдами, бывали у насъ и другія, въ совершенно другомъ родѣ. Мы оба побили все таинственное, сверхъестественное и на эту тему могли говорить также безъ конца, разсказывая другъ другу всякія чудеса, слышанныя нами отъ очевидцевъ, или изъ вторыхъ и третьихъ рукъ, или даже вычитанныя вами изъ книгъ.

И вотъ, благодаря общности многихъ взглядовъ и вкусовъ, близость между вами росла съ каждымъ днемъ. Намъ было хорошо другъ съ другомъ. Кругомъ все было прекрасно, весело и свѣтло. Но горе сторожило насъ…

Виновницей всего вынесеннаго нами горя была я, и сознаніе этой вины тяжкимъ гнетомъ легло мнѣ на душу. Прошло слишкомъ 40 лѣтъ съ тѣхъ поръ, а я и сейчасъ съ щемящей болью въ сердцѣ вспоминаю это мучительное время и мнѣ трудно говорить о немъ. Но разъ я пишу воспоминанія о Владимірѣ Сергѣевичѣ, я не могу совсѣмъ обойти молчаніемъ того, что случилось. Я причинила ему большое страданіе, — правда, и сама мучительно страдала, — но развѣ наши страданія равноцѣнны?

А случилось вотъ что. —

1-го іюля, въ самый Троицынъ день, мы были вмѣстѣ у обѣдни. Спасаясь отъ нестерпимой духоты, мы пробрались на хоры, а затѣмъ вышли на крышу храма, откуда открывался на окрестности Дубровицъ чудный видъ, который я давно обѣщала показать ему.

Я сѣла на порогъ у самой двери, а Владиміръ Сергѣевичъ стоялъ въ трехъ шагахъ отъ меня на самомъ краю крыши, да еще поставивъ ногу на низкую балюстраду. Было прохладно, дулъ очень свѣжій вѣтеръ. Боясь, чтобы онъ не простудился, я предложила вернуться на хоры.

— Нѣтъ, нѣтъ! — проговорилъ Владиміръ Сергѣевичъ.

И вдругъ нежданно, негаданно онъ сказалъ мнѣ, что любитъ меня и проситъ меня быть его женой.

Какъ это ни странно, но за все время нашего знакомства мнѣ и мысли о любви не приходило въ голову. Я была поражена, ошеломлена. Я растерялась.

Я видѣла передъ собой его блѣдное взволнованное лицо, его глаза, устремленные на меня съ выраженіемъ тревожнаго ожиданія, и въ то-же время сама была охвачена чувствомъ страха, что онъ вотъ-вотъ можетъ сорваться внизъ…

Я что-то пролепетала, сама не знаю что.

Онъ настаивалъ на категорическомъ отвѣтѣ.

Я отвѣтила да, и въ этомъ моя глубочайшая вина передъ нимъ. Но въ эту минуту я объ этомъ не думала, да и не знаю, думала-ли о чемъ-нибудь.

Народъ сталъ выходить изъ церкви, мы тоже сошли внизъ.

Дома мы застали гостей, цѣлый классъ лицеистовъ, товарищей брата Володи.

Весь день всѣ были заняты этой шумной компаніей. Владиміръ Сергѣевичъ тоже занимался молодежью, смѣялся съ ними, шутилъ, былъ необычайно веселъ, видъ у него былъ счастливый.

Вечеромъ, послѣ отъѣзда лицеистовъ, всѣ рано разошлись по своимъ комнатамъ.

Не смотря на Физическое утомленіе этого дня, я спать не могла въ эту ночь. Вмѣсто ощущенія счастья, въ душѣ у меня была тревога, тревога невыносимая изъ-за мучительнаго сознанія, что нѣтъ у меня въ сердцѣ настоящей любви къ Владиміру Сергѣевичу, что я смалодушествовала, можетъ-быть, изъ чувства страха, ввела его въ заблужденіе. Но въ то-же время мысль сознаться ему, причинить ему страданіе, терзала меня безмѣрно. А совѣсть все-таки властно требовала полнаго покаянія передъ нимъ, и въ концѣ концовъ я рѣшила сказать ему все откровенно.

Однако, когда на другой день мы встрѣтились, вся моя рѣшимость исчезла: у него былъ такой радостный, сіяющій видъ! За завтракомъ онъ передалъ мнѣ соль и кто-то сказалъ, что передача соли ведетъ къ ссорѣ. Онъ внезапно поблѣднѣлъ такъ, что даже губы у него побѣлѣли. Гдѣ-же, какъ тутъ говорить?

Вечеромъ, въ своей комнатѣ, я снова упрекала себя за трусость и набиралась рѣшимости. На утро, при встрѣчѣ, отъ рѣшимости и слѣда не осталось.

Но вотъ онъ уѣхалъ на два дня въ Москву, и эти два дня я провела въ самой жестокой борьбѣ сама съ собою. Мысль сознательно причинить ему страданіе была нестерпима. А если такъ, то, стало-быть, надобно забыть всѣ свои сомнѣнія и думать только объ его счастіи. Да будетъ-ли ему счастіе при отсутствіи полной искренности? Я очень люблю его, но развѣ такой любви достоинъ такой человѣкъ, какъ онъ? Любовь къ нему должна быть безпредѣльна и безъ всякихъ въ себѣ сомнѣній. Иначе это будетъ обманъ.

Какъ только онъ пріѣхалъ, я позвала его на Десннискую скамейку, гдѣ мы оба любили сидѣть, и разомъ, сама не знаю какъ, сказала ему все, Я чувствовала, что дѣлаю какое-то зло, но поступить иначе я уже не могла. Сама я очень страдала и шакала горючими слезами.

Вотъ тутъ-то сказалась вся доброта этого удивительнаго человѣка. Онъ совершенно забылъ о своемъ собственномъ страданіи и употреблялъ всѣ старанія, чтобы успокоить и утѣшить меня. А вѣдь я знала, какой у насъ будетъ разговоръ, и смалодушествовала: сама во всемъ была виновата и сама-же плакала, а онъ, пріѣхавшій съ чувствомъ радости и счастія въ сердцѣ и потерпѣвшій полное разочарованіе въ своихъ мечтахъ, онъ нашелъ въ себѣ силу воли все это мужественно перенести и утѣшалъ меня-же! Какъ великъ онъ былъ въ эти минуты и какъ я была ничтожна!

Когда я нѣсколько овладѣла собой, мы медленно побрели домой.

— Я все-таки останусь до послѣ-завтра, сказалъ онъ, подходя къ дому. Намъ съ вами о многомъ еще переговорить надо.

Я прошла прямо въ кабинетъ отца и, снова заливаясь слезами, все ему разсказала.

Онъ нѣжно приласкалъ меня.

— Не знаю, кого изъ васъ двухъ мнѣ болѣе жаль, проговорилъ онъ вздохнувъ. Одно скажу, молоды вы оба очень, все будущее, вся жизнь еще впереди.

На другой день мы пошли съ Владиміромъ Сергѣевичемъ въ далекую прогулку, чтобы «переговорить», какъ онъ сказалъ.

Онъ предложилъ мнѣ позабыть о всемъ, что было, и вернуться къ прежней простой дружбѣ Я рада была этому предложенію, но смутно чувствовала, что «не течетъ рѣка обратно».

Однако, Владиміръ Сергѣевичъ казался совершенно спокойнымъ, говорилъ о задуманныхъ имъ произведеніяхъ, дѣйствительно ни словомъ не касаясь переживаемаго. «Слава Богу, что онъ все принялъ такъ», думалось мнѣ, и въ душѣ тоже начало водворяться нѣкоторое успокоеніе. И вдругъ все это рушилось.

Мы сидѣли на пригоркѣ, я — повыше, онъ — почти у самыхъ моихъ ногъ. На минуту онъ умолкъ, вдругъ припалъ къ землѣ, и у него вырвалось стономъ:

— И подумать только, какъ бы мы могли быть счастливы!

У меня снова слезы подступили къ горлу, а затѣмъ безудержнымъ потокомъ полились изъ глазъ,

— Видите, едва проговорила я, возвратъ къ простой, прежней дружбѣ невозможенъ…

— Невозможенъ… откликнулся онъ, какъ эхо.

Нѣкоторое время длилось унылое молчаніе, а потомъ мы снова заговорили. Это не былъ разговоръ, скорѣе мы оба мыслили вслухъ. Не сумѣю сказать какъ, во въ концѣ концовъ мы пришли къ рѣшенію — разстаться.

Онъ сказалъ, что уѣдетъ куда-нибудь далеко, вѣроятно, за-границу.^[69] Въ памяти у меня запечатлѣлись его послѣднія слова: «Если полюбите, напишите, я пріѣду, когда бы это ни было. Иначе мы не увидимся, развѣ только мое чувство исчезнетъ…»

Л вотъ что записано у меня въ этотъ вечеръ въ тетрадкѣ: — «Лучше, выше, великодушнѣе, добрѣе человѣка я не знаю и вообразить не могу. И я его люблю, но не той любовью, какъ онъ хочетъ. .. Я вѣрю въ его будущее и только мнѣ больно, что я тотъ ничтожный камышекъ, который попался ему на пути… Господи, дай ему счастіе, силу, славу, все, все! Зачѣмъ насъ свела судьба? неужели для того, чтобы такъ зло посмѣяться надъ нами? что мы оба сдѣлали? въ чемъ виноваты? къ чему, за что эти страданія? ему — неужели за то, что онъ любитъ, мнѣ — за то, что не могу любить?… Какіе тяжелые часы я переживаю, а завтра…»

Когда я дописывала это слово, раздался набатный колоколъ и почти въ ту-же минуту ко мнѣ вбѣжалъ мой старшій братъ.

— Лиза! кажется, въ Жарковѣ пожаръ. Ѣду туда съ трубой и рабочими! — и онъ исчезъ.

— Я слѣдомъ за тобой! крикнула я, срываясь съ мѣста.

Невольно должна сдѣлать маленькое отступленіе. У моего брата

Александра была героическая натура и необычайно доброе сердце. Въ помощи ближнему, въ минуты опасности, онъ забывалъ себя: сколько спасъ онъ утопающихъ, сколько жертвъ вытащилъ онъ изъ огня! Когда случался пожаръ въ округѣ, онъ первый спѣшилъ туда и, благодаря своей способности не теряться и умѣло и распорядительности, дѣйствительно приносилъ громадную пользу. На пожарахъ я тоже ему немножко помогала, и онъ всегда бралъ меня съ собою.

Итакъ, я побѣжала на конный дворъ, гдѣ никого изъ кучеровъ не нашла, тамъ-какъ они всѣ уже были на пожарѣ съ братомъ, кое-какъ осѣдлала свою лошадь и помчалась безъ дороги, прямо на огонь, въ Жарково, находившееся верстахъ въ трехъ отъ Дубровицъ.

Брата я нашла въ разгарѣ работы. Онъ поставилъ меня у организованной имъ цѣпи подачи ведеръ изъ-подъ горы, а самъ тотчасъ-же куда-то исчезъ, и я его больше не видала.

Пожаръ сталъ стихать. Нѣсколько избъ уже сгорѣло, остальную часть деревни удалось отстоять. Бабы изъ ведеръ заливали догоравшія разметанныя бревна.

Я направилась къ дереву, гдѣ была привязана моя лошадь. Каково-же было мое изумленіе, когда посреди еще горѣвшихъ развалинъ одной избы я увидѣла Владиміра Сергѣевича, который тоже что-то поливалъ изъ ведра.

— Господи! въ ужасѣ воскликнула я. Да вѣдь вы такъ сгорѣть, можете!

— Нисколько! Я принимаю мѣры! отвѣтилъ онъ, беря изъ рукъ какой-то бабы ведро и обливая себя, какъ изъ душа.

— Нѣтъ, нѣтъ, Владиміръ Сергѣевичъ! Мнѣ страшно за васъ. Поѣдемте домой.

Онъ послушно выбрался на свободное отъ огня пространство.

— Какъ вы сюда попали?

— Какъ и вы, верхомъ пріѣхалъ.

— Кто-же вамъ осѣдлалъ лошадь?

— Вотъ этотъ благодѣтель. Онъ пріѣхалъ вмѣстѣ со мной, сказалъ онъ, указывая на одного изъ нашихъ рабочихъ.

— Емельянъ, гдѣ-же лошади? обратилась я къ тому.

— Сейчасъ приведу.

И вотъ мы втроемъ, грязные, мокрые и закоптѣлые, потихоньку, молча, поѣхали въ Дубровины.

Было уже совсѣмъ свѣтло, и вскорѣ лучи восходящаго солнца брызнули яркимъ свѣтомъ въ наши усталые глаза.

— Я дописывалъ обѣщанные вамъ стихи, когда ударили въ набатъ, сказалъ Владиміръ Сергѣевичъ, когда мы подъѣзжали къ дому.

Прощаясь вечеромъ, я просила его оставить мнѣ какое-нибудь изъ его стихотвореній на намять.

Онъ далъ мнѣ три стихотворенія. Одно изъ нихъ — Ночное плаваніе Гейне, озаглавленное имъ въ данномъ мнѣ рукописномъ спискѣ: Призраки, а затѣмъ еще два стихотворенія" которыхъ видала въ печати.

Вотъ они. —

Прометею.

Когда душа твоя въ одномъ увидитъ свѣтѣ

Ложь съ правдой, съ благомъ зло,

И обойметъ весь міръ въ одномъ любви привѣтѣ —

Что есть и что прошло;

Когда узнаешь ты блаженство примиренья,

Когда твой умъ пойметъ,

Что только въ призракѣ ребяческаго мнѣнья

Добро и зло живетъ, —

Тогда наступитъ часъ — послѣдній часъ творенья:

Твой свѣтъ однимъ лучомъ

Разсѣетъ цѣлый міръ туманнаго видѣнья

Въ тяжеломъ снѣ земномъ.

Преграды рушатся, расплавлены оковы

Божественнымъ огнемъ,

И утро вѣчное восходитъ жизни новой

Во всѣхъ и всѣ въ Одномъ.

Вл. Сол.

-----

1.

Въ снѣ земномъ мы тѣни, тѣни…

Жизнь — игра тѣней,

Рядъ далекихъ отраженій

Вѣчно свѣтлыхъ дней.

2.

Но сливаются ужъ тѣни,

Прежнія черты

Прежнихъ яркихъ сновидѣній

Не узнаешь ты.

3.

Сѣрый сумракъ предразсвѣтный

Землю всю одѣлъ;

Сердцемъ вѣщимъ ужъ привѣтный

Трепетъ овладѣлъ.

4.

Голосъ вѣщій не обманетъ.

Вѣрь, проходитъ тѣнь —

Не скорби-же; скоро встанетъ

Новый вѣчный день.

Вл. Сол. 9 іюня 1876 г.

Онъ уѣхалъ съ однимъ изъ дневныхъ поѣздовъ. Прощаясь, мы думали, что разстаемся надолго, — можетъ-быть, на-всегда. Однако, судьба судила иначе.

Вскорѣ мы съ матерью были въ Москвѣ, и какъ разъ въ этотъ день прошелъ Владиміръ Сергѣевичъ, чтобы повидаться съ моимъ братомъ Сережей. Принесъ онъ также свои портреты для моей матери и для меня.^[70]

Новое прощанье еще болѣе надорвало душу.

Онъ, дѣйствительно, вскорѣ уѣхалъ за-границу и въ концѣ концовъ попалъ въ Каиръ.^[71] Но знала я о немъ что-нибудь только черезъ другихъ.

Такъ, вскорѣ послѣ его отъѣзда я получила отъ одной курсистки, съ которою была дружна и которая сама только-что вернулась изъ чужихъ краевъ, письмо, въ которомъ, между прочимъ, вотъ что она писала о Владимірѣ Сергѣевичѣ: — «Соловьевъ уѣхалъ въ Англію надолго. Вообразите, о немъ меня спрашивали нѣмцы (ученые) и просили перевести его сочиненія. О немъ тамъ высокаго мнѣнія, просто сердце радуется.»^[72]

А нѣкоторое время спустя она снова писала мнѣ: — «Сейчасъ получила очень грустныя извѣстія о нашемъ Вл. С. Соловьевѣ: въ Англіи онъ сталъ заниматься спиритизмомъ» его здоровье ухудшилось. Говорятъ, онъ сталъ употреблять мало мясной пищи и хочетъ отъ нея отвыкнуть по принципу. Мнѣ его жаль отъ души. Онъ вѣдь рѣдкій ученый и великолѣпный человѣкъ."^[73]

Первое письмо меня, конечно, очень порадовало, но второе совершенно разстроило. Все, что съ нимъ случалось печальнаго, я приписывала своему поступку съ нимъ и несказанно всякій разъ терзалась. Я очень много о немъ думала, чувство мое къ нему было весьма сложно и даже трудно-объяснимо. Во всякомъ случаѣ, это чувство было для меня всегда только источникомъ мученія и моимъ самообвиненіямъ не было границъ."^[74]

Сдѣлаемъ на этомъ мѣстѣ перерывъ въ разсказѣ Е. М. Поливановой и послушаемъ, что говорятъ другія наши данныя, относящіяся до біографіи Соловьева, о веснѣ и началѣ лѣта 1875 г. Остановимся прежде всего на матеріалахъ оффиціальныхъ,^[75] а затѣмъ воспользуемся и частными.

8-го марта 1675 г, въ засѣданіи совѣта Московскаго университета было заслушано донесеніе историко-филологическаго факультета нижеслѣдующаго содержанія: — «Доцентъ философіи В. С. Соловьевъ обратился въ историко-филологическій факультетъ съ просьбой объ исходатайствованіи ему по окончаніи текущаго полугодія заграничной командировки на одинъ годъ и три мѣсяца въ Англію, преимущественно для изученія въ Британскомъ музеѣ памятниковъ индійской, гностической и средневѣковой философіи. — Историко-филологическій факультетъ, имѣя въ виду, что доцентъ Соловьевъ еще не пользовался принадлежащимъ ему въ силу § 228 (отдѣла ХVIII) университетскихъ правилъ правомъ на заграничную командировку, и что преподаваніе философіи на время его отсутствія можетъ быть поручено орд. проф. Троицкому, избранному Совѣтомъ университета въ засѣданіи 19-го декабря минувшаго 1874 г. и представленному на утвержденіе высшаго начальства, имѣетъ честь просить Совѣтъ университета объ исходатайствованіи доценту Соловьеву, согласно его просьбѣ, заграничной командировки, и притомъ съ 1-го іюня сего 1875 г. по 1-ое января будущаго 1876 г. только съ сохраненіемъ содержанія, съ 1-го же января по 1-ое сентября 1876 г. съ прибавочнымъ пособіемъ изъ суммъ Министерства народнаго просвѣщенія въ размѣрѣ тысячи рублей.»^[76] — Донесеніе, какъ водится, за подписями декана и секретаря факультета.

Въ журналѣ освѣтскаго засѣданія 8-го нарта 1875 г., въ ст. 9-ой, читаемъ: — «По выслушаніи сего донесенія [т. е. вышеприведеннаго] Совѣтъ университета приступилъ къ баллотированію доцента Соловьева на командированіе его за-границу, по окончаніи коего оказалось, что онъ получилъ избирательныхъ шаровъ 28 и неизбирательныхъ 3. — Опредѣлено: представить объ этомъ г. Попечителю Московскаго учебнаго округа и просить ходатайства Его Сіятельства [кн. м. П. Мещерскаго] о командированіи за-границу доцента Соловьева съ 1-го іюня сего 1875 г. по 1-ое января будущаго 1876 г. только съ сохраненіемъ содержанія, съ 1-го января по 1-ое сентября 1876 г. съ прибавочнымъ пособіемъ изъ суммъ Министерства народнаго просвѣщенія въ размѣрѣ тысячи рублей. При этомъ ходатайствѣ Факультета Совѣтъ университета, усматривая необходимость по случаю командированія за-границу доцента Соловьева поручить чтеніе философіи другому лицу и имѣя въ виду, что на каѳедру философіи уже избранъ ординарный профессоръ Варшавскаго университета Троицкій, и что разрѣшеніе по представленію Совѣта Московскаго университета о перемѣщеніи профессора Троицкаго на службу въ здѣшній университетъ до сихъ поръ еще не послѣдовало, положилъ войти вновь съ ходатайствомъ о перемѣщеніи ординарнаго профессора Варшавскаго университета Троицкаго ординарнымъ профессоромъ Московскаго университета по каѳедрѣ философіи»

17-го марта 1875 г., за № 351, отъ совѣта университета пошло соотвѣтственное представленіе на имя попечителя Московскаго учебнаго округа, воспроизводящее какъ донесеніе Факультета, такъ и опредѣленіе совѣта. Отвѣта на это представленіе пришлось ждать довольно долго — почти до половины іюня, т. е. какъ разъ до тѣхъ дней, когда такой унылой развязкой завершился — какъ-бы окончательно — столь быстро развернувшійся романъ Соловьева въ Дубровицахъ.

18-го апрѣля 1875 г., въ пятницу пасхальной недѣли, Соловьевъ писалъ, какъ мы знаемъ, кн. Д. Н. Цертелеву,^[77] что на-дняхъ онъ долженъ ѣхать въ Петербургъ на недѣлю, и что 8-го мая у него экзаменъ. Объ этой поѣздкѣ въ Петербургъ у насъ была рѣчь въ главѣ двѣнадцатой и въ главѣ шестнадцатой. Изъ разсказа Е. М. Поливановой теперь усматривается, что уже къ самому началу мая мѣсяца Соловьевъ былъ, во всякомъ случаѣ, въ Москвѣ. Объ экзаменѣ мы имѣемъ документальное подтвержденіе въ расписанія испытаній студентамъ историко-филологическаго факультета на весну 1875 г.^[78] Здѣсь, въ столбцѣ съ заголовкомъ; III-ій курсъ, и подъ датой: 8-го мая, четвергъ, значатся два экзамена — по греческому языку и по философіи. Именно въ этотъ самый день, вечеромъ, Соловьевъ былъ въ первый разъ на дому у родителей Е. М. Поливановой… Въ томъ-же письмѣ на имя кн. Д. Н. Цертелева Соловьевъ выражаетъ намѣреніе выѣхать къ своему другу 8-го мая или 9-го. Надо думать, что планъ этотъ разстроился, ибо, судя по разсказу Е. М. Поливановой, около только-что указаннаго срока Соловьевъ отбылъ «въ Тулу»,^[79] а 15-го мая онъ уже въ Дуброввцахъ, подъ Москвою. Изъ Дубровицъ онъ выѣзжалъ въ Москву лишь на короткое время я въ общемъ прогостилъ у Поливановыхъ приблизительно до 9-го іюня. За этотъ немногонедѣльный промежутокъ времени, который былъ отданъ отчасти и литературной работѣ, ибо въ іюньской книжкѣ Русскаго Вѣстника шло печатаніе отвѣта К. Д. Кавелину, Соловьевъ успѣлъ пройти черезъ довольно бурный личный романъ, богатый, какъ и предшествующій романъ съ Е. В. Романовой, прекрасными идеалистическими переживаніями, но такой-же пока неудачный въ смыслѣ осуществленія брачныхъ предположеній, съ такимъ-же грустнымъ переходомъ отъ да къ нѣтъ. Съ послѣдующими Фазами этого романа мы еще встрѣтимся въ дальнѣйшемъ изложеніи, но уже и теперь мы въ-правѣ сказать, что вмѣсто плохо налаживающейся эпиталамы намъ чудятся слова печальной баллады: —

Ritter, treue Schwesterliche

Widmet euch dies Herz;

Fordert keine andre Liebe,

Denn es macht mir Schmerz…¹)

¹) Schillers sämmtiehe Werke in zwölf Bänden; L Bd., Leipzig; Druck und Verlag von Philipp Reclam jun.; S. 176 (Ritter Toggenburg). — Слова эти припомнилъ С. М. Соловьевъ-младшій, передавая намъ нѣкоторыя подробности, относительно романа въ Дубровицахъ.

Къ этому, впрочемъ, прибавимъ, что въ рыцаря Тоггенбурга Соловьевъ все-таки не преобразился, и ему еще много разъ доводилось узнавать душой любовь —

Съ ея небесною отрадой,

Съ ея мучительной тоской — ¹)

¹) На влюбчивость Соловьева намъ пришлось обратить вниманіе уже въ началѣ нашего труда; тамъ-же ссылались мы и на слова кн. Б. Н. Трубецкого о «состояніи эротическаго подъема», въ которомъ нерѣдко пребывалъ Соловьевъ (см. въ главѣ второй, прим. 91 и 92). Мы, однако, и теперь не находимъ еще умѣстнымъ обсуждать эту тему въ общей формѣ, предпочитая накапливать относящіеся къ ней матеріалы.

12-го іюня 1875 г., за № 3331, попечитель Московскаго учебнаго округа обратился къ совѣту Московскаго университета съ такимъ увѣдомленіемъ: — «По представленію моему, г. Министръ народнаго просвѣщенія, отъ 31-го минувшаго мая за № 5765, изъявилъ согласіе на командированіе доцента Московскаго университета Соловьева за-границу, съ ученою цѣлью, срокомъ на одинъ годъ и три мѣсяца, и вмѣстѣ съ тѣмъ сдѣлалъ распоряженіе о внесеніи командировки г. Соловьева въ проектъ Высочайшаго приказа по Министерству народнаго просвѣщенія. — При этомъ г. Министръ назначилъ г. Соловьеву въ пособіе на путевыя издержки по сей командировкѣ изъ суммъ Министерства по смѣтѣ 1876 г. восемьсотъ рублей, каковыя деньги и будутъ выданы ему Департаментомъ народнаго просвѣщенія въ свое время. — Затѣмъ Управляющій Министерствомъ народнаго просвѣщенія, г. Товарищъ Министра, отъ 7-го сего іюня за № 6080, увѣдомилъ меня, что Высочайшимъ приказомъ по Министерству народнаго просвѣщенія, отъ 31-го мая (12-го іюня) сего года № 7,^[80] доцентъ сего университета Соловьевъ командированъ за-границу, съ ученою цѣлью, срокомъ на одинъ годъ и три мѣсяца. — О всемъ вышеизложенномъ имѣю честь увѣдомить Совѣтъ Московскаго университета, къ надлежащему исполненію, въ послѣдствіе представленія онаго отъ 17-го марта сего года за № 351.» — Подписи попечителя и правителя канцеляріи. — Бумага получена 16-го іюня, т. е. уже по окончаніи академическаго года.

Въ соотвѣтствіи съ этимъ попечительскимъ увѣдомленіемъ было заготовлено для Соловьева и особое свидѣтельство: — «Отъ Императорскаго Московскаго университета дано сіе свидѣтельство доценту сего университета, магистру философіи Владиміру Сергѣевичу Соловьеву для представленія въ канцелярію г. Московскаго Генералъ-губернатора въ удостовѣреніе того, что онъ Высочайшимъ приказомъ по Министерству народнаго просвѣщенія, отъ 31-го минувшаго мая, командированъ за-границу, съ ученою цѣлью, срокомъ на одинъ годъ и три мѣсяца. Іюня 18-го дня 1875 г. Ректоръ университета……» Сбоку: «№ 828.» Внизу приписка: Выдано лично Его Превосходительству г. Ректору" — очевидно, для направленія по принадлежности, выдано С. М. Соловьеву вмѣсто Вл. С. Соловьева.^[81]

До свѣдѣнія совѣта университета предложеніе высшаго начальства о командированіи Соловьева было доведено лишь въ новомъ 18 ⁷⁵/₇₆-омъ учебномъ году. Въ журналѣ совѣтскаго засѣданія отъ 25-го августа 1875 г., въ ст. 5-ой, указывается, что совѣту было доложено предложеніе попечителя Московскаго учебнаго округа отъ 12-го іюня того-же года за № 3331, и что, вслѣдъ за симъ, совѣтомъ опредѣлено: «о командированіи за-границу доцента Соловьева отмѣтить по формулярному о службѣ его списку.» Сбоку приписано: «Отмѣчено».^[82]

Послѣдніе оффиціальные отклики этого дѣла относятся къ декабрю 1875 г. и къ январю 1876 г. — 4-го декабря 1875 г., за № 7243, попечитель Московскаго учебнаго округа писалъ совѣту Московскаго университета такъ: — «Г. Министръ народнаго просвѣщенія, отъ 22-го минувшаго ноября за № 12536, увѣдомилъ Управленіе Московскаго учебнаго округа, что онъ назначилъ доценту Московскаго университета Соловьеву, командированному за-границу съ ученой цѣлью, въ добавокъ къ доцентскому его окладу, единовременно восемьсотъ рублей изъ суммы, ассигнованной по § 15 ст. 1 смѣты Министерства народнаго просвѣщенія 1875 года на приготовленіе профессоровъ я учителей, съ удержаніемъ изъ сихъ денегъ 2 % въ пенсіонный капиталъ и съ переводомъ означенныхъ денегъ въ вѣдѣніе Правленія Московскаго университета. — Объ этомъ имѣю честь сообщить Совѣту университета, въ дополненіе къ предложенію моему отъ 12-го іюня текущаго года за № 3331.» — Подписи попечителя и правителя канцеляріи. — Бумага эта была доложена въ засѣданіи университетскаго совѣта 19-го декабря 1875 г., какъ это явствуетъ изъ ст. 3-ей соотвѣтствующаго журнала. Опредѣленіе совѣта: «записать о семъ въ журналъ.» — Вскорѣ послѣ того,

22 декабря 1875 г., за № 7712, попечитель снова обращается къ совѣту Московскаго университета: — "Департаментъ народнаго просвѣщенія, отъ 13-го сего декабря за № 13528, согласно отзыву Главнаго казначейства, увѣдомилъ меня, что переводное требованіе Департамента за № 12834 отослано Главнымъ казначействомъ въ Московскую казенную палату для открытія по оyой Правленію Московскаго университета, въ здѣшнемъ губернскомъ казначействѣ, кредита по § 15 ст. 1 смѣты Министерства народнаго просвѣщенія въ семьсотъ восемьдесятъ четыре рубля, для выдачи сихъ денегъ, единовременно, доценту Московскаго университета Соловьеву, командированному за-границу съ ученою цѣлью.^[83] — Объ этомъ имѣю честь сообщить Совѣту Московскаго университета къ исполненію, въ дополненіе къ предложенію моему отъ 4-го сего декабря за № 7243.» — Подписи тѣ-же, что и раньше. — Предложеніе это было заслушано въ засѣданіи университетскаго совѣта 17-го января 1876 г., какъ это отмѣчено въ ст. 3-ей относящагося къ этому засѣданію журнала. Совѣть опредѣлилъ и на этотъ разъ: «записать о семъ въ журналъ.» — А Соловьевъ, отсчитавшій наканунѣ. 16-го января 1876 г.,

23 года своей жизни, пребывалъ въ это время уже не въ Лондонѣ, а въ Каирѣ, и, повидимому, испытывалъ немалыя денежныя затрудненія — въ отместку за неумѣнье бережно распорядиться денежными средствами, но также и во свидѣтельство своей полудѣтской щедрости.^[84]

Какъ было уже сказано, 10-го Іюня 1875 г. отъ Московскаго университета на имя Вл. С. Соловьева было выдано свидѣтельство о томъ, что онъ командируется за-границу съ ученою цѣлью. Свидѣтельство это потребовалось, конечно, для выправленія заграничнаго паспорта, который, надо думать, и былъ полученъ въ ближайшемъ времени. Вслѣдъ затѣмъ состоялось самое отбытіе изъ Москвы — въ томъ-же іюнѣ мѣсяцѣ, а именно 21-го числа, какъ объ этомъ будетъ еще сказано въ слѣдующей главѣ. Къ сожалѣнію, мы не въ состояніи опредѣлить съ такой-же точностью и маршрутъ, которому слѣдовалъ Соловьевъ на пути за-границу. Приходится, между прочимъ, оставить открытымъ вопросъ о томъ, заѣзжалъ-ли онъ къ кн. Д. Н. Цертелеву въ Тамбовскую губернію. Судя по письму изъ Варшавы, на которомъ мы сейчасъ остановимся, правдоподобнѣе, что намѣченное еще на май мѣсяцъ свиданіе молодыхъ друзей въ это лѣто такъ и не состоялось; между-тѣмъ одинъ изъ мѣстныхъ обывателей удостовѣряетъ противное.^[85] Какъ бы то ни было, не подлежитъ сомнѣнію лишь то, что уже въ 20-ыхъ-же числахъ іюня 1875 г. Соловьевъ былъ въ Варшавѣ. — Вотъ что писалъ онъ отсюда 27-го числа на имя кн. Д. Н. Цертелева; — „Весьма виноватъ передъ тобой, дорогой Димитрій Николаевичъ, что такъ долго не писалъ; впрочемъ, были circonstances atténuantes. Теперь я на пути въ Лондонъ. Въ Варшавѣ пробылъ нѣсколько лишнихъ дней и потому не могу остановиться въ Берлинѣ; да, вѣроятно, тамъ теперь Гартманна и нѣтъ; познакомлюсь съ нимъ на обратномъ пути. — Благодарю тебя за вниманіе къ моимъ стихамъ; съ замѣчаніями твоими я по большей части согласенъ, но передѣлывать теперь нѣкогда, и потому ихъ въ Русскій Вѣстникъ не отдамъ. Твои печатаются въ іюльской [книжкѣ]. Въ іюньской помѣщенъ мой отвѣтъ Кавелину. Если будешь въ Москвѣ на нѣсколько дней и не полѣнишься заѣхать въ Нескучное, то получишь оттиски, я не успѣлъ ихъ взять. — Я чувствую себя превосходно (въ моральномъ отношеніи) и обдумываю подробно планъ своего сочиненія. Пока выходитъ складно и стройно, даже симметрично, въ родѣ Канто-Гегелевскихъ трихотомій. Непріятно только, что придется читать иного дряни. Въ видѣ отдыха читаю по-польски Мицкевича, въ котораго я совершенно влюбился. Тебѣ непремѣнно нужно выучиться по-польски, хотя-бы для него одного, а есть и другіе. — Посылаю тебѣ довольно отвратительную свою карточку. Хотѣлъ послать портретъ, но всѣ расхитили. Пришлю изъ Лондона. — Столь-же отвратителенъ, кажется, слѣдующій маленькій переводъ изъ Гейне: —

Коль обманулся ты въ любви —

Скорѣй опять влюбись,

А лучше — посохъ свой возьми

И странствовать пустись.

У видишь горы и моря

И новый бытъ людской (людей?),

И шумная зальетъ волна

Огонь любви былой (твоей?).

Орла услышишь мощный крикъ

Высоко въ небесахъ,

И позабудешь о своихъ —

О маленькихъ скорбяхъ.

Будь здоровъ. Передай мое почтеніе княгинѣ.“^[86]

Слова о долгомъ молчаніи, встрѣчаемыя нами въ самомъ началѣ только-что процитированнаго письма, дѣлаются понятными, если принять въ соображеніе, что ближайшимъ предыдущимъ письмомъ Соловьева на имя кн. Д. Н. Цертелева было письмо отъ 18-го апрѣля, и предположить, что проектированная поѣздка въ Липяги не состоялась. Въ пользу этого послѣдняго предположенія говорятъ и нѣкоторыя послѣдующія подробности, включенныя въ письмо — вѣдь, казалось бы, при личномъ свиданіи имѣлась, напр., полная возможность переговорить обо всемъ, что касается литературныхъ дѣлъ, и т. п. — Что именно разумѣетъ Соловьевъ подъ „circonstances atténuantes“, изъ письма не видно. Но мы въ-правѣ догадываться, что тутъ его мысль витала по-преимуществу около Дубровицъ. Тонъ, впрочемъ, взять отнюдь но трагическій… — Задержка на нѣсколько лишнихъ дней въ Варшавѣ оставляется Соловьевымъ тоже безъ ближайшаго объясненія. Едва-ли причиною задержки были какія-нибудь дѣловыя обстоятельства или личныя отношенія; всего проще допустить, что Соловьева просто заинтересовалъ самый городъ, столь отличный отъ родной и привычной ему Москвы.^[87] — Предположеніе лично познакомиться съ Гартманномъ внушено, можетъ-быть, разсказами кн. Д. Н. Цертелева объ его личномъ знакомствѣ съ знаменитымъ нѣмецкимъ философомъ; да притомъ и самъ Соловьевъ, удѣлившій немало вниманія Гартманну въ своей магистерской диссертаціи, могъ легко возымѣть подобное желаніе. Но все-таки любопытно, что у Соловьева не обнаруживается здѣсь рѣшительно никакой суетной погони за этимъ знакомствомъ, которое онъ охотно откладываетъ до обратнаго пути.^[88] — О стихахъ Соловьева скажемъ нѣсколько словъ далѣе, стихотвореніе же кн. Д. Н. Цертелева, о которомъ идетъ рѣчь на этотъ разъ, есть уже извѣстная намъ піеса: Ямщикъ заснулъ, мы ѣдемъ шагомъ…^[89] Про „отвѣтъ Кавелину“ всѣ необходимыя данныя сопоставлены намявъ предшествующей главѣ. — Нескучное — лѣтнее мѣстопребываніе С. М. Соловьева и его семьи, какъ это уже отмѣчалось раньше. Нѣсколько неожиданное впечатлѣніе производятъ слова Соловьева о томъ, что онъ чувствуетъ себя въ моральномъ отношеніи превосходно. Мы знаемъ, что онъ только-что пережилъ довольно тягостную романическую исторію, которая должна была еще жить въ его душѣ и отъ которой, какъ мы увидимъ дальше, онъ вовсе не такъ^: скоро отошелъ совсѣмъ въ сторону. Возможны, казалось бы, два предположенія: либо Соловьевъ умышленно скрывалъ свое подлинное настроеніе, дабы не давать пищи празднымъ толкамъ, въ которыхъ и безъ того не было недостатка;^[90] либо онъ испытывалъ, дѣйствительно, нѣсколько повышенное самочувствіе — отчасти въ связи съ путешествіемъ и перемѣной привычныхъ житейскихъ впечатлѣній, отчасти же, и даже главнымъ образомъ, въ связи съ наплывомъ новыхъ замысловъ по философской части. Мы считаемъ это второе предположеніе болѣе правдоподобнымъ, чѣмъ первое, ибо оно болѣе соотвѣтствуетъ общему душевному складу Соловьева. Притомъ надо имѣть въ виду, что вѣдь и въ Дубровицахъ героемъ романа былъ все тотъ-же Соловьевъ, который еще 6-го и 11-го іюля 1673 г. писалъ Е. В. Романовой, что отдать всего себя онъ не можетъ, и что личныя и семейныя отношенія будутъ занимать въ его существованіи всегда лишь второстепенное мѣсто…»^[91] Какое именно новое сочиненіе задумывалъ тогда Соловьевъ" сказать трудно. Возможно" что онъ вырабатывалъ планъ Философскихъ началъ цѣльнаго знанія,"^[92] гдѣ раздѣленія «въ родѣ Канто-Гегелевскяхъ трихотомій» встрѣчаются" въ самомъ дѣлѣ" нерѣдко; но не исключена возможность и другихъ плановъ.^[93] — Интересно указаніе на чтеніе въ подлинникѣ Мицкевича, въ котораго Соловьевъ «совершенно влюбился». Знаніемъ польскаго языка онъ обязанъ былъ, но всѣмъ вѣроятіямъ, родственной традиціи, идущей отъ бабушки Е. Ѳ. Романовой, рожденной Бржеской;^[94] нѣкоторую роль могъ сыграть въ этомъ случаѣ и примѣръ отца, который, какъ мы уже упоминали въ главѣ четвертой, зналъ польскій языкъ.^[95] Доступъ къ національной польской стихіи, находящей себѣ одно изъ наилучшихъ выраженій въ языкѣ и художественной литературѣ, былъ такимъ образомъ открытъ Соловьеву еще въ юности. — Указаніе на посылку фотографической карточки напоминаетъ указанія въ такомъ-же родѣ, встрѣчающіяся въ интимной перепискѣ Соловьева съ Е. В. Романовой; извѣстна также его манера обѣщать высылку фотографическаго изображенія въ будущемъ.^[96] Вообще, личной заботливости о портретномъ закрѣпленіи своей наружности Соловьевъ проявлялъ мало — по крайней мѣрѣ, въ годы болѣе зрѣлые. О какомъ портретѣ упоминается въ письмѣ наряду съ карточкой, — не ясно. Можетъ-быть, это тоже фотографическій снимокъ, только большаго формата. А то, что портреты всѣ расхищены, объясняется, безъ сомнѣнія, тѣмъ, что Соловьевъ покидалъ Москву на довольно продолжительное время, и многія лица желали, вѣроятно, заручиться его изображеніемъ «на память».^[97] — Рукописный текстъ перевода изъ Гейне, включеннаго въ составъ разсматриваемаго письма, сохранился, какъ сообщаетъ С. М. Соловьевъ-младшій, и въ альбомѣ № 1 съ датой: «Іюнь 1975, Дубровицы.» Называя свой переводъ довольно отвратительнымъ, авторъ, повидимому, отнюдь не кокетничалъ: русскій текстъ его, дѣйствительно, не удовлетворялъ, какъ это явствуетъ изъ разночтеній, предлагаемыхъ имъ въ письмѣ для строфы второй, а также изъ разночтеній, находимыхъ въ альбомѣ № I. {Въ альбомѣ № 1 вторая строка читается такъ: —

Увидишь горы и моря, —

И новый бытъ людей

Волною шумною зальетъ

Огонь любви твоей.

Послѣдній стихъ строфы третьей имѣетъ здѣсь такой видъ: —

Ребяческихъ скорбяхъ.

Ср. 6-ое изд. Стихотвореній Вл. О. Соловьева (прим. 468), стр. 239, 342. Въ альбомѣ № 1 рукописный текстъ этой піесы снабженъ датой: «Іюнь 1875, Дубровины» — Оригиналъ озаглавленъ: Wandere! См. H. Heine (прим. 739), S. 90. Оригиналъ содержитъ 4 строфы, resp. 16 стиховъ.} Что касается содержанія этой переводной пьески, то оно какъ нельзя лучше подходитъ къ наличнымъ обстоятельствамъ въ жизни Соловьева и уже въ силу одного этого достойно вниманія со стороны его біографовъ.^[98] — Привѣтъ по адресу «княкини», которымъ заканчивается письмо, относится къ княгинѣ Варварѣ Семеновнѣ Цертелевой, матери кн. Д. Н. Цертелева.^[99] Будущая супруга кн. Д. Н. Цертелева, княг. Е. Ѳ. Цертелева, была тогда еще 4½-лѣтней дѣвочкой…..

Упоминаніе про переводъ изъ Гейне побуждаетъ насъ вернуться къ воспоминаніямъ K М. Поливановой, гдѣ, какъ мы знаемъ, отмѣчаются еще три стихотворенія Соловьева: Ночное плаваніе (Призраки), Прометею и Въ снѣ земномъ мы тѣни, тѣни.,. О первыхъ двухъ стихотвореніяхъ мы уже говорили въ главѣ одиннадцатой, и теперь только отмѣтимъ, что въ рукописи, переданной Е. М. Поливановой, имѣется для 8-го стиха Прометею та-же редакція, что и въ рукописи, принадлежащей къ составу бумагъ С. П. Хитрово рожденной Бахметевой (т. е. «Добро и зло живетъ»), въ отличіе отъ редакціи, сохранившейся въ альбомѣ № 1 (т. е. «И ложь, и зло живетъ»).^[100] Стихотвореніе: Въ снѣ земномъ мы тѣни, тѣни… доселѣ въ печати вамъ не попадалось. Должно быть, самъ Соловьевъ забылъ объ этой пьесѣ, а между-тѣмъ она вполнѣ заслуживала бы опубликованія какъ по прозрачности поэтической мысли, такъ и по изящной легкости стиха. Основная тема стихотворенія носитъ на себѣ отпечатокъ недавнихъ занятій Соловьева Платономъ, ибо, читая тутъ про тѣни, игру тѣней, отраженіе вѣчнаго свѣта, невольно переносишься мыслью къ знаменитой пещерѣ, о которой идетъ рѣчь у Платона въ книгѣ седьмой его Политика или Государство…^[101]

25-ое сентября 1874 г., день пріѣзда въ Петербургъ ради пріобрѣтенія степени магистра, Соловьевъ отмѣтилъ шутливымъ и жизнерадостнымъ письмомъ по адресу родной семьи въ Москвѣ, воспроизведеннымъ нами въ главѣ двѣнадцатой.^[102] И вотъ теперь, въ письмѣ отъ 27-го іюня 1876 г. на имя кн. Д. Н. Цертелева, по прошествіи приблизительно трехъ четвертей года, мы находимъ прямое заявленіе о превосходномъ самочувствіи, о бодромъ душевномъ настроеніи. Все изложенное въ послѣднихъ главахъ заставляетъ насъ думать, что и въ теченіе разумѣемыхъ здѣсь девяти мѣсяцевъ Соловьевъ пребывалъ въ состояніе болѣе или менѣе повышеннаго самоутвержденія, зародившагося еще до магистерскаго диспута, но явственно возросшаго послѣ него, въ связи съ успѣхомъ, выпавшимъ на долю молодого философа. Кипѣли молодыя силы, строилась широкіе планы, грезилась счастливая жизнь вдвоемъ; литературныя нападенія встрѣчались довольно благодушно, побѣда надъ противниками казалась легко достижимой, неудача въ поискахъ личнаго счастья переносилась безъ чрезмѣрной горечи. Жизнь неслась впередъ, и душѣ, дѣйствительно, вѣрилось, что «голосъ вѣщій не обманетъ»,^[103] и что «скоро встанетъ новый вѣчный день». А пока… пока платилась дань и кое-какимъ мелкимъ увлеченіямъ, безъ которыхъ не обходятся біографіи даже самыхъ крупныхъ людей. Случались прегрѣшенія in Baccho, были, но видимому, и пустяковыя ухаживанія, безъ серьезной мысли и глубокаго чувства, нѣчто въ родѣ случайнаго любовнаго бреда. Въ подтвержденіе только-что сказаннаго вотъ нѣсколько казусовъ, о которыхъ намъ разсказывали близкія къ Соловьеву лица. — Н. И. Карѣевъ передавалъ намъ, что 16-го января 1875 г. Соловьевъ пригласилъ его къ себѣ по случаю дня рожденія. Соловьевъ проживалъ тогда, какъ уже упоминалось, вмѣстѣ съ родителями, но у него было обособленное помѣщеніе.^[104] Въ гостяхъ у 22-лѣтняго новорожденнаго были также А. А. Соколовъ, Л. М. Лопатинъ и А. А. Шеншинъ-Фетъ.^[105] Обильно угощались шампанскимъ и толковали про спиритизмъ. Н. И. Карѣевъ высказался въ томъ смыслѣ, что если спиритизмъ — правдѣ то ото очень интересная вещь; находясь въ условіяхъ загробнаго существованія, кожно будетъ матеріализовать себя, а затѣмъ наматеріализовать омаровъ, шампанскаго и всякой всячины; когда же заболѣешь отъ обжорства я такое житье надоѣстъ, можно будетъ все дематеріализовать, упразднить. Соловьевъ много смѣялся и замѣтилъ, что на томъ свѣтѣ такихъ глупостей не захочется. Н. И. Карѣеву запомнился этотъ эпизодъ, между прочимъ, потому, что отъ Соловьева, будучи въ очень веселомъ настроеніи, онъ отправился прямо на студенческій балъ, который въ 1875 г. былъ устроенъ, дѣйствительно, 16-го января.^[106] — Какъ кажется, къ тому-же 1875 г. относится, далѣе, пирушка у А. А. Соколова. За веселой бесѣдой не забывали и о винѣ. У Соловьева начались какія-то «судороги». Н. И. Карѣеву, для оказанія дружеской помощи товарищу, пришлось бѣгать въ аптеку за нашатырнымъ спиртомъ. — Припоминаются Н. И. Карѣеву и разныя дурачества Соловьева во время petits-jeux среди молодежи. — Къ 1875 г. слѣдуетъ отнести также мимолетное и, судя по всему, совершенно поверхностное увлеченіе Соловьева вольнослушательницей курсовъ Герье В. Н. Чернышевой. Это была миловидная, кокетливая барышня, которою плѣнялись многіе, въ томъ числѣ и Соловьевъ. По выраженію П. С. Соловьевой, въ эту привлекательную и жизнерадостную особу «всѣ влюблялись».^[107] Разсказываютъ, что къ В. Н. Чернышевой, проживавшей вмѣстѣ съ матерью, Соловьевъ явился однажды въ порядочно возбужденномъ состояніи. Онъ говорилъ что-то безпорядочное о бѣлыхъ слонахъ и будто-бы перепрыгивалъ со стула на стулъ, къ крайнему неудовольствію и даже возмущенію матери дѣвицы.^[108] — Ничего достойнаго похвалы во всѣхъ подобныхъ проявленіяхъ молодой предпріимчивости, конечно, нѣтъ, но было бы несправедливо и переоцѣнивать ихъ важность. Объ одномъ только можно и должно пожалѣть — о неразсчетливомъ расходованіи здоровья и силъ. Вѣдь еще въ концѣ 1874 г. М. А. Малиновскій сокрушался объ изнуренномъ видѣ «юнаго чародѣя» и указывалъ на необходимость для его нѣжнаго организма «въ укрѣпленіи и освѣженіи на югѣ будущимъ лѣтомъ».^[109] На югъ Соловьевъ не попалъ; вмѣсто того, изъ Москвы и ея окрестностей онъ переносится въ Лондонъ…^[110]

XX. — Водвореніе въ Лондонѣ.

Проводивъ Соловьева въ его первое заграничное путешествіе, которое, по предположенію, должно было ввести молодого философа въ ближайшее общеніе съ западно-европейскими умственными стихіями, бросимъ еще разъ бѣглый взглядъ на общій ходъ его духовнаго развитія, завершившійся пока, т. е. къ интересующему насъ времени, написаніемъ такого труда, какъ Кризисъ западной философіи. Мы будемъ въ этомъ случаѣ, какъ и раньше,^[111] руководствоваться по-преимуществу матеріалами, находимыми нами у Л. М. Лопатина,^[112] который подружился съ Соловьевымъ еще въ раннемъ дѣтствѣ, будучи въ возрастѣ около 7 лѣтъ, и затѣмъ, въ теченіе всей своей послѣдующей жизни, «имѣлъ счастіе наблюдать, какъ росла его душа и развивался умъ, и какъ слагалось и мѣнялось его міросозерцаніе.» Приводимыми здѣсь данными сказанное раньше не только еще болѣе приводится къ внутреннему единству, но отчасти и нѣсколько пополняется.

Л. М. Лопатинъ называетъ юность Соловьева «богатой внутренними бурями и умственными катастрофами.» — Горячая и восторженная религіозность, про которую разсказываетъ В. Л. Величко.^[113] къ тому времени, когда 7-лѣтній Л. М. Лопатинъ познакомился съ Соловьевымъ, бывшимъ старше его года на два съ половиною, успѣла въ «Володенькѣ» поостыть и затихнуть. Лѣтъ десяти Соловьевъ «былъ благочестивымъ мальчикомъ, регулярно посѣщалъ вмѣстѣ съ своимъ отцомъ, церковную службу, серьезно смотрѣть на предметы вѣры, но, какъ это часто бываетъ съ дѣтьми въ религіозныхъ семьяхъ, относился къ религіознымъ обязанностямъ довольно пассивно.» Зато, вслѣдствіе чрезвычайной любознательности, «онъ колоссально много читалъ», притомъ «самыя разнообразныя»; какого-либо пристрастія къ сочиненіямъ религіознаго содержанія, впрочемъ, не было, — Л. М. Лопатинъ даже не помнитъ, чтобы вообще въ эту пору Соловьевъ читалъ подобныя книги, да и разговоровъ на религіозныя темы у нихъ тогда не было. Соловьевъ интересовался въ особенности исторіей, главнымъ образомъ военной, и былъ настроенъ очень патріотически. Въ возрастѣ 12—13 лѣтъ, «онъ», въ разговорѣ съ Л. М. Лопатинымъ, «съ одушевленіемъ доказывалъ, какую огромную опасность для Россіи и всей Европы представляетъ въ будущемъ Китай.» По этому поводу Л. М. Лопатинъ замѣчаетъ, что, слѣдовательно, «предчувствіе монгольской опасности проснулось» въ Соловьевѣ «гораздо раньше, чѣмъ думаютъ обыкновенно.» Къ 14 годамъ, приблизительно, Соловьевъ утратилъ свою дѣтскую вѣру. По словамъ Л. М. Лопатина. «переходъ Соловьева къ невѣрію совершился чрезвычайно легко и быстро. Онъ прочиталъ у Лорана^[114] его характеристику христіанства, пришелъ отъ нея въ большой восторгъ и весь полный впечатлѣніемъ съ удовольствіемъ сказалъ отцу: „Хорошо Лоранъ христіанство отдѣлываетъ!“ — на что и получилъ ту отповѣдь, о которой разсказываетъ В. Л. Величко.^[115] Съ этого дня въ Соловьевѣ произошла рѣзкая перемѣна: онъ сразу порвалъ съ прежними вѣрованіями.» Выше мы уже сообщали про такую сцену между отцомъ и сыномъ и сдѣлали при этомъ, со словъ Н. И. Карѣева, нѣкоторыя оговорки.^[116] Встрѣчая указаніе на этотъ эпизодъ и у Л. М. Лопатина, мы позволяемъ себѣ на этотъ разъ ограничиться лишь краткимъ замѣчаніемъ, что разсужденія Лорана пали, должно быть, на почву уже достаточно подготовленную, если принесли сразу такой плодъ. Какъ бы то ни было, отказъ отъ прежнихъ вѣрованій не былъ отказомъ отъ религіозной вѣры вообще. Нѣкоторое время Соловьевъ еще не отрицалъ Бога, оставаясь деистомъ, но вскорѣ онъ превратился въ совершеннаго «нигилиста», какъ и самъ называлъ себя, — съ дальнѣйшимъ уклономъ къ матеріалистическому міровоззрѣнію. Къ порѣ нигилизма относятся и тѣ кощунственныя его выходки, о которыхъ мы упоминали раньше.^[117] Приведемъ еще одинъ случай въ этомъ родѣ, сообщаемый Л. М. Лопатинымъ. "Помню, " говоритъ названный авторъ, «какъ мы однажды, гуляя въ Покровскомъ-Глѣбовѣ, забрели на кладбище. Соловьевъ, въ припадкѣ бурнаго свободомыслія, къ великому смущенію и даже перепугу моему и моего брата, повалилъ на одной могилѣ крестъ и сталъ на немъ прыгать. Это увидалъ мѣстный мужикъ, прибѣжалъ къ намъ и началъ насъ бранить изъ послѣднихъ словъ. Хорошо, что дѣло окончилось только этимъ!»^[118] Переживая свое антирелигіозное настроеніе, Соловьевъ вліялъ и на своего младшаго друга. Л. М. Лопатинъ передаетъ: — «Соловьевъ до основанія поколебалъ мою наивную дѣтскую вѣру, когда мнѣ было всего двѣнадцать лѣтъ [Соловьеву было, значитъ, — около 14½ лѣтъ], и съ тѣхъ поръ мнѣ пришлось, рано и мучительно, вырабатывать свое міросозерцаніе въ непрерывной борьбѣ съ Соловьевымъ. Эта борьба потеряла свою остроту къ моему 15-лѣтнему возрасту [когда Соловьеву было около 17½ лѣтъ]: отъ вѣры дѣтства у меня оставалось уже мало, — въ этомъ отношеніи я сдѣлалъ Соловьеву много уступокъ, — съ другой стороны, и онъ отказался отъ прежняго матеріализма и сталъ горячимъ защитникомъ идеалистическаго пониманія міра. Мы сошлись съ Соловьевымъ на философскомъ идеализмѣ.» Возвращеніе Соловьева къ христіанству послѣдовало, по словамъ Л. М. Лопатина, въ возрастѣ между 18 и 19 годами, т. е. уже подъ конецъ пребыванія Соловьева въ университетѣ. Переходъ отъ нигилизма и матеріализма на путь болѣе достойный въ философскомъ и религіозномъ смыслѣ совершился, конечно, не сразу. «Спиноза, при первомъ поворотѣ Соловьева отъ вульгарнаго матеріализма на путь философіи и Шопенгауэръ, при его окончательномъ разрывѣ съ реализмомъ о позитивизмомъ и обращеніи къ мистическому идеализму, были для него главными авторитетами въ годы его юности, сохранившими удивительно прочное обаяніе на его мысль и во всей его дальнѣйшей философской дѣятельности. О Шопенгауэрѣ это приходится сказать даже больше, чѣмъ о Спинозѣ. Это относится не только къ обѣимъ диссертаціямъ Соловьева [магистерской и докторской; объ этой послѣдней диссертаціи рѣчь у насъ впереди], въ которыхъ онъ сознательно даетъ ученіямъ Шопенгауэра одно изъ первыхъ мѣстъ, какъ въ своихъ историко-философскихъ, такъ и въ систематическихъ разсужденіяхъ, это приходится повторить и о такомъ позднемъ произведеніи, какъ Оправданіе добра» Высокая оцѣнка Шопенгауэра предрасположила Соловьева къ высокой оцѣнкѣ и Гартманна, что и нашло себѣ ясное выраженіе въ магистерской диссертаціи, при всѣхъ укоризнахъ, дѣлаемыхъ въ ней Соловьевымъ какъ Шопенгауэру, такъ и Гартманну. "Характерно, что въ дальнѣйшихъ трудахъ Соловьева отъ такой высокой оцѣнки Гартманна не остается никакого слѣда хотя въ Кризисѣ западной философіи ему и отводится доминирующее мѣсто.^[119] "Не удивительно, " прибавляетъ Л. М. Лопатинъ, «что при этомъ истинный вдохновитель Соловьева въ эту эпоху, — Шеллингъ въ его послѣдней системѣ, — совсѣмъ отодвигается на второй планъ и какъ-бы исчезаетъ изъ кругозора.» Отъ Шопенгауэра и Гартманна надо вести, по Л. М Лопатину, и тѣ чрезвычайно опредѣленныя эсхатологическія чаянія, которыя стали обнаруживаться у Соловьева въ пору его юношескаго кризиса, но оставались при немъ и въ позднѣйшее время. "Употребляя терминологію кн. Е. Н. Трубецкого, " говоритъ Л. М. Лопатинъ, «философію Соловьева, во всѣ періоды ея развитіи, можно охарактеризовать какъ „философію конца“.^[120] Отъ Кризиса западной философіи и до Трехъ разговоровъ его произведенія проникнуты глубокой вѣрой, что окружающій насъ временно-пространственный міръ разрозненныхъ и борющихся тварей, съ его зломъ, страданіями и неправдой, долженъ навсегда окончиться въ своемъ данномъ видѣ и пережить такое коренное преобразованіе, послѣ котораго всѣ его свойства и всѣ правящіе имъ законы упразднятся и превратятся въ свою полную противоположность.» Любопытно, однако, что «въ дѣтскіе и отроческіе годы Соловьевъ никогда не говорилъ о близости второго пришествія и, насколько могу судить, вовсе о ней не думалъ.» Не то въ послѣдующіе годы. «И что всего болѣе оригинально въ Соловьевѣ, такой конецъ міра ему постоянно представлялся очень недалекимъ событіемъ будущаго. При этомъ онъ былъ увѣренъ, что конецъ вселенной будетъ тѣсно связанъ съ предшествующими ему событіями человѣческой исторіи и даже будетъ вызванъ ими, а въ продолженіе большей части своей религіозно-философской проповѣди прямо полагалъ, что преображеніе міра явится результатомъ коллективной работы человѣчества, хотя и при Божественномъ содѣйствіи.» «Впервые живая вѣра въ очень близкое торжество правды и разума на землѣ къ нему пришла вмѣстѣ съ его увлеченіемъ соціализмомъ. Эту вѣру могло только поддержать изученіе нѣмецкой идеалистической философіи, особенно Фихте и Гегеля, которые, каждый съ своей точки зрѣнія, провидѣли въ ближайшемъ будущемъ наступленіе завершительной эры въ моральномъ и политическомъ развитіи человѣчества, причемъ послѣдній усматривалъ ея осуществленіе уже въ переживаемой имъ современности.» Изученіе Фихте и Гегеля слѣдовало у Соловьева за увлеченіемъ Шопенгауэромъ. «Взгляда что смыслъ жизни заключается въ уничтоженіи существующаго міра, Соловьевъ могъ почерпнуть только изъ философіи Шопенгауэра, — изъ нея онъ могъ воспринять и соотвѣтственное этому взгляду настроеніе было время, когда Соловьевъ принималъ Шопенгауэра всего, со всѣми его идеями и мнѣніями. При этомъ его особенно увлекалъ именно пессимизмъ Шопенгауэра и его воззрѣніе на роль человѣка въ гнетущей комедіи бытія.»^[121] «Позднѣе, подъ вліяніемъ Гартманна, Соловьевъ сталъ видѣть въ погашеніи мірового бытія задачу коллективной дѣятельности человѣчества и окончательную цѣль развитія культуры. Онъ всецѣло примкнулъ къ мысли Гартханна, что спасеніе міра достигается не аскетическою праведностью я самоотреченіемъ отдѣльныхъ лицъ, а совокупными усиліями организованнаго общечеловѣческаго союза.» «Всѣ вѣроятности заставляютъ думать, что для Соловьева Шопенгауэръ не былъ только мимолетнымъ увлеченіемъ юности, и что, напротивъ, нѣкоторыя идеи Шопенгауэра неотдѣлимо внѣдрились въ самую суть его жизнепониманія. Кажется, ни у кого изъ современныхъ Соловьеву христіанскихъ мыслителей не было въ такой мѣрѣ выдвинуто положеніе, что „міръ во злѣ лежитъ“, и это несомнѣнно давало его системѣ ея захватывающую широту и ея прочувствованную серьезность. Но, съ другой стороны, принципіальный пессимизмъ Соловьева являлся постояннымъ стимуломъ его горячихъ упованій на скорое очищеніе и преобразованіе міра, а между-тѣмъ въ этихъ упованіяхъ заключался главный источникъ того, что кн. Е. Н. Трубецкой называетъ „утопизмомъ“ Соловьева.^[122] Въ этомъ отношеніи Шопенгауэръ имѣлъ на дѣятельность Соловьева роковое вліяніе; именно „утопизмъ“ надолго оторвалъ Соловьева отъ философскихъ изслѣдованій, въ которыхъ онъ былъ такою огромною величиною, обрекъ его на духовное одиночество, полное разочарованій.» Всѣ эти философскія системы не давали, впрочемъ, полнаго удовлетворенія Соловьеву и въ тѣ годы, которые мы здѣсь имѣемъ въ виду: онъ проникается глубокимъ разочарованіемъ въ отвлеченной философіи, а вмѣстѣ съ тѣмъ и въ наукѣ.^[123] Тутъ-то, при тяжеломъ и болѣзненно-мучительномъ настроеніи, и обращается Соловьевъ снова къ религіозной вѣрѣ, къ христіанству. Но словамъ Л. М. Лопатина, «Соловьевъ передъ своимъ обращеніемъ серьезно болѣлъ, и родные пригласили къ нему извѣстнаго врача по нервнымъ болѣзнямъ, причемъ болѣзнь его находилась въ несомнѣнной связи съ охватившимъ его мрачнымъ настроеніемъ.» Уже отсюда видно, что возвратъ къ вѣрѣ былъ дѣломъ нелегкимъ: «при безболѣзненныхъ передвиженіяхъ отъ одной вѣры къ другой, едва-ли можно всей душой и на довольно долгій срокъ повѣрить, что въ жизни ничего, кромѣ зла, страданій и безсмыслицы, нѣтъ.» Указаніе на болѣзнь Соловьева желательно было бы пополнить болѣе точными въ медицинскомъ смыслѣ свѣдѣніями, но теперь это, къ сожалѣнію, уже невозможно. Можетъ-быть, будетъ не лишнимъ напомнить здѣсь о томъ, что лѣто 1871 г., на 19-омъ году жизни, онъ провелъ на югѣ, въ Ѳедоровкѣ, отчасти съ цѣлью укрѣпить свои силы. Какихъ-либо другихъ данныхъ, относящихся до состоянія здоровья Соловьева въ эту пору, намъ не попадалось на глаза.^[124] Не разбирая дальше этого медицинскаго вопроса^[125] и возвращаясь къ нашей основной темѣ, замѣтимъ въ заключеніе, вслѣдъ за Л. М. Лопатинымъ, что,.не отъ христіанства шелъ Соловьевъ къ Шопенгауэру, а отъ Шопенгауэра къ христіанству." «Только къ моимъ 17 годамъ», говоритъ Л. М. Лопатинъ, «я сдѣлался настоящимъ единомышленникомъ Соловьева. Въ это время онъ уже прошелъ черезъ свое увлеченіе Шопенгауэромъ, послѣ того Гартманномъ, и прочно остановился на признаніи умозрительной истинности христіанства. Теперь въ защитѣ положительныхъ религіозныхъ вѣрованій онъ стоялъ уже впереди меня.»^[126] Ради точности прибавимъ, что 17 лѣтъ Л. М. Лопатину минуло 1-го іюня 1872 г., когда Соловьевъ вступилъ въ послѣдній годъ своего студенчества…

Въ своемъ ходатайствѣ о заграничной командировкѣ съ ученою цѣлю Соловьевъ мѣстомъ командировки называетъ Англію, а главною задачею выставляетъ изученіе въ Британскомъ музеѣ памятниковъ индійской, гностической и средневѣковой философіи.^[127] Какъ сложился планъ такого научнаго путешествія, ни самъ Соловьевъ, ни доселѣ писавшіе о немъ ближе не поясняютъ. Въ письмѣ на имя кн. Д. Н. Цертелева отъ 8-го января 1875 г., на которое мы ссылались въ главѣ пятнадцатой, Соловьевъ выражаетъ намѣреніе читать, по возвращеніи изъ Лондона, исторію древней философія и метафизику.^[128] Можетъ-быть, отсюда объясняется — по крайней мѣрѣ, отчасти — его стремленіе ближе познакомиться съ памятниками индійской философіи, которую онъ въ-правѣ былъ бы включить въ исторію древней философіи; могли бы пригодиться эти памятники, наряду съ памятниками гностической и средневѣковой философіи, и для курса метафизики, при извѣстной постановкѣ задачъ соотвѣтствующаго курса. Намъ думается, впрочемъ, что въ данномъ случаѣ Соловьевъ руководствовался не столько этими заботами о своихъ будущихъ университетскихъ лекціяхъ, сколько непосредственнымъ тяготѣніемъ къ тѣмъ областямъ философской литературы, въ которыхъ всего полнѣе могла бы быть удовлетворена его потребность въ познаніи не раціоналистическомъ и не эмпирическомъ, а мистическомъ, или, точнѣе, въ познаніи цѣльномъ, универсально-синтетическомъ. Потребность эта возникла въ немъ совершенно естественно, въ силу того общаго хода его духовнаго развитія, который мы только-что изобразили вкратцѣ на предшествующихъ страницахъ. И въ качествѣ нѣкотораго особливаго фактора, направлявшаго Соловьева въ сторону индійской философіи, мы должны назвать, конечно, Шопенгауэра. Но, помимо этихъ главныхъ мотивовъ, были, кажется намъ, и мотивы второстепенные, заслуживающіе все-таки извѣстнаго вниманія. Тутъ на первомъ планѣ ставимъ мы интересъ Соловьева къ явленіямъ спиритическимъ, въ которыхъ онъ могъ надѣяться всего лучше разобраться именно въ Англіи. Извѣстно, со словъ самого Соловьева, что спиритическія явленія признавались имъ важными я даже необходимыми для установленія надлежащей метафизики.^[129] Мы упоминали также о томъ, что заинтересованность Соловьева спиритизмомъ была какъ-бы подновлена его личными опытами по этой части почти передъ самымъ отъѣздомъ его за-границу.^[130] Возможно, далѣе, что не безъ кліяпія на выборъ мѣста командировки была докторская диссертація М. М. Троицкаго. Какъ бы младшій «коллега» ни относился къ старшему, и vice versa, они едва-ли были совершенно чужды чувствъ соревнованія и соперничества, и у Соловьева — какъ-бы въ противовѣсъ прославляемымъ книжнымъ изученіямъ М. М. Троицкаго, превозносившаго англійскую психологію, — могло зародиться желаніе пріобщиться къ англійскому философскому духу путемъ живыхъ личныхъ воспріятій, тѣмъ болѣе, что старые проторенные пути въ Германію представились мало соблазнительными для новатора, опознавшаго наличность кризиса западно-европейской философіи и не стремившагося слушать лекціи тѣхъ или другихъ западноевропейскихъ знаменитостей. Даже Э. ф. Гартманнъ, который среди современныхъ философскихъ дѣятелей Германіи долженъ былъ бы въ особенности привлекать къ себѣ Соловьева, не былъ въ состояніи склонить его къ предпочтенію Германіи, что и понятно, если принять въ соображеніе, какіе упреки дѣлаетъ Соловьевъ философіи безсознательнаго въ своей магистерской диссертаціи.^[131] міровой процессъ у Соловьева, напротивъ, есть путь возвращенія отпавшаго человѣчества къ Богу. Христіанство, религію богочеловѣчества, понятіе о которомъ составляетъ центральное мѣсто во всей философіи Соловьева. Гартманнъ считаетъ отжитой второй ступенью иллюзіи и является его врагомъ, пытаясь замѣнить его уродливой, религіей безсознательнаго.» С. Булгаковъ, Васнецовъ, Достоевскій, Вл. Соловьевъ, Толстой. (Параллели.) Литературное дѣло; сборникъ; С.-Петербургъ, 1902 г.; стр. 119—139; — стр. 131.} Притомъ Э. Ф. Гартманнъ, какъ извѣстно, профессоромъ не былъ, курсовъ не читалъ, и ютиться около него молодымъ силамъ вообще не приходилось.^[132] Могли вліять на рѣшеніе отправиться въ Лондонъ и кое-какія случайныя обстоятельства, въ родѣ того, что тамъ имѣли пребываніе нѣкоторые близкіе или знакомые люди, туда стали ѣздить и другіе молодые ученые, какъ, напр. И. И. Янжулъ, въ сторону Англіи тянули и первоначальныя не совсѣмъ еще забытыя симпатіи Русскаго Вѣстника, съ которымъ сталъ въ ту пору сближаться Соловьевъ, и т. д. Высказывая всѣ эти соображенія, мы, однако, отнюдь не желаемъ внушить ту мысль, будто-бы путешествіе Соловьева въ Англію было плодомъ чрезвычайно сложнаго и многосторонняго обдумыванія. Какъ мы убѣдимся изъ дальнѣйшаго изложеніи, скорѣе можно допустить, что вполнѣ точно соображеннаго плана дѣйствій у нашего доцента не было, и что на свое житье за-границей онъ смотрѣлъ отчасти какъ на продолженіе — въ возможно благопріятныхъ условіяхъ — своихъ совершенно свободныхъ занятій автодидакта, отчасти даже просто какъ на отдыхъ послѣ усиленныхъ трудовъ послѣднихъ лѣтъ.

Написавши письмо кн. Д. Н. Цертелеву изъ Варшавы 27-го іюня 1875 г.,^[133] Соловьевъ, вѣроятно, въ тотъ-же день выѣхалъ оттуда дальше, ибо уже 29-го іюня онъ оказывается прибывшимъ въ Лондонъ. Ничто на этомъ пуги не соблазнило его задержаться хотя-бы для бѣглаго обозрѣнія такъ назыв. достопримечательностей, и онъ пронесся черезъ всю Европу, съ востока на западъ, съ быстротою безостановочнаго желѣзно-дорожнаго м пароходнаго сообщенія.

О своихъ путевыхъ и первыхъ лондонскихъ впечатлѣніяхъ Соловьевъ разсказываетъ матери въ письмахъ изъ Лондона отъ 30-го іюня (12-го іюля) и l-го (13-го) іюля 1875 г.^[134] Вотъ текстъ перваго изъ этихъ писемъ: — Дорогая мама! — Не могъ написать вамъ изъ Берлина, потому-что не остановился въ немъ. Прямо изъ Варшавы до Лондона доѣхалъ въ двое сутокъ. Изъ Остенде въ Дувръ моремъ — 7 часовъ. Была буря, и меня рвало непрерывно. Въ Лондонъ прибылъ вчера безъ потерь, если не считать двухъ неважныхъ книжечекъ, оставленныхъ въ вагонѣ, и бутыли одеколона, отнятой въ таможнѣ. — Сразу попалъ въ маленькій дешевый отель съ порядочнымъ табльдотомъ, та къ-что могу не торопиться искать квартиры. Хозяева — французы, веселые и любезные. Здѣсь останавливалось много русскихъ, — между прочимъ, проф. Бабухинъ,^[135] — и есть коммиссіонеръ, знающій хорошо по-русски. — Пока еще нигдѣ не былъ. Въ настоящую минуту жду коммиссіонера, чтобы отправиться съ нимъ но Лондону, а то одинъ заблудишься. — Будьте здоровы. — Поздравляю папа съ именинами,^[136] васъ съ рожденіемъ, и всѣхъ цѣлую. — Вашъ Владиміръ".^[137] — А вотъ текстъ и второго письма, служащаго какъ-бы непрерывнымъ продолженіемъ перваго: — «Во вчерашнемъ письмѣ, дорогая мама, забылъ написать свой адресъ и хорошо сдѣлалъ, ибо его мѣняю. Нанялъ квартиру у того-же хозяина отеля, только въ другомъ домѣ, въ самой серединѣ Лондона, противъ Британскаго музея; очень удобное помѣщеніе и необыкновенно дешево: съ чаемъ и кофеенъ — 3 фунта въ мѣсяцъ (около 20 рублей). Вчера записался въ Британскомъ музеѣ и осмотрѣлъ почти весь Лондонъ, цѣлый день провелъ на улицѣ Сегодня къ величайшему своему удивленію получилъ обратно изъ Дуврской таможни (верстъ сто отъ Лондона) свою бутылку одеколона, и ничего съ меня не взяли. Лондонъ мнѣ очень нравится, и, вѣроятно, я весь годъ проживу здѣсь. Такъ-какъ послѣднія три зимы были здѣсь очень холодны, то можно ожидать, что теперь будетъ теплая. Пока еще ни у кого не былъ, жду, когда буду свободнѣе говорить по-англійски, упражняюсь съ уличными мальчишками и чистильщиками сапогъ (это особенное учрежденіе на перекресткахъ улицъ, такъ-какъ домашняя прислуга до чистки сапогъ не снисходитъ). Единственная пока непріятность въ Лондонѣ — это необходимость таскать повсюду на своей головѣ огромной величины цилиндръ, такъ-какъ ходить здѣсь по улицамъ безъ цилиндра почти все равно что безъ штановъ, но безъ перчатокъ, слава Богу, можно обойтись. Но — чтобъ опять не забыть адресъ:

Англія, Лондонъ.

London, 39, Great Russell Street, W. (opposite the British Museum).

To Mr. W. Solovieff.

Еще разъ поздравляю васъ, папа и Олю и цѣлую всѣхъ родныхъ. — Вашъ Вл. Соловьевъ.»^[138]

Первыя впечатлѣнія отъ Лондона оказываются, такимъ образомъ, вполнѣ благопріятными. — Исторія съ бутылкой одеколона, столь характерная для строго упорядоченной англійской жизни, не могла, конечно, не поразить исконнаго москвича, впервые покинувшаго родные предѣлы. — Отмѣтимъ намѣреніе Соловьева прожить «весь годъ» въ Лондонѣ. Слѣдуетъ думать, что къ отказу отъ этого плана, послѣдовавшему мѣсяца черезъ четыре, должны были найтись какіе-нибудь особые поводы… — Способъ пріобрѣсти практическій навыкъ въ англійскомъ языкѣ — курьезный, но понятный со стороны того, кто вскорѣ-же прославился сердечнымъ отношеніемъ къ извощикамъ, къ уличнымъ попрошайкамъ, къ міру убогихъ и униженныхъ. Конечно, безъ предварительныхъ теоретическихъ познаній изобрѣтенный Соловьевымъ пріемъ оказался бы безполезнымъ. — «Цилиндръ», тяготившій московскаго обывателя въ Лондонѣ, преслѣдовалъ его и дальше. Въ Трехъ свиданіяхъ, описывая свои скитанія въ пустынѣ, Соловьевъ упоминаетъ, между прочимъ, что онъ былъ «въ цилиндрѣ высочайшемъ и въ пальто.»^[139]) — Подпись — W. Solovieff. Мы увидимъ впослѣдствіи, что Соловьевъ подписывалъ свою фамилію нерусскими буквами и иначе.

Въ тотъ же день, т. е. 1-го (13-го) іюля 1875 г., Соловьевъ пишетъ небольшое письмо и къ О. А. Новиковой, съ которой онъ, повидимому, былъ знакомъ уже раньше. Текстъ этого письма доставленъ намъ Э. Л. Радловымъ. — «Надѣюсь, что вы теперь въ Маріенбадѣ, многоуважаемая Ольга Алексѣевна, и еще болѣе надѣюсь, что вы скоро будете въ Лондонѣ. Я здѣсь третій день и еще ни у кого не былъ. Командировка моя опоздала, и я могъ выѣхать изъ Москвы только 21-го іюня.^[140] Въ Германіи не останавливался нигдѣ и черезъ Остенде прибылъ сюда. На морѣ была буря, пароходъ качался, и я страдалъ. Теперь сижу въ довольно мрачной комнатѣ и черезъ отворенное окно наслаждаюсь лондонскимъ дымомъ. — Вотъ и все новое. Еще разъ, надѣюсь васъ скоро увидѣть. — Съ истиннымъ уваженіемъ преданный вамъ Вл. Соловьевъ.»

Почему именно такъ поторопился Соловьевъ списаться съ О. А. Новиковой, мы въ точности не знаемъ. Возможно, что онъ разсчитывалъ при ея содѣйствіи легче, чѣмі, какимъ-либо другимъ способомъ, открыть себѣ доступъ къ лондонскому культурному обществу. Возможно, конечно, и то, что она сама по себѣ внушала извѣстный интересъ Соловьеву, тѣмъ болѣе, что онъ склонялся отчасти къ тѣмъ-же идеямъ, къ которымъ склонялась и она.^[141]

Прежде-чѣмъ идти дальше, приведемъ нѣсколько строкъ изъ книги В. Л. Величко. Вотъ какъ онъ разсказываетъ о пребываніи Соловьева въ Англіи: — "Мимоходомъ взглянувъ на суетныя забавы и преходящія красоты чужихъ краевъ, онъ спѣшитъ искать еще и еще знанія. Главная цѣль его поѣздки — работа въ Британскомъ музеѣ, гдѣ сосредоточено столько драгоцѣнностей по части религіи, каббалистики, оккультизма и т. д.,^[142] — Англія оказала нашему философу неоцѣнимыя услуги не только въ углубленіи пониманія Божественной Истины, во и въ вопросѣ о формахъ ея воздѣйствія на души людей. Церковь ап. Павла, выдвигающая такіе оригинальные, съ сильною практическою складкою умы, какъ Henry Drummond^[143] и т. д., не могла не дать мыслителю-бойцу полезныхъ эмпирическихъ и методическихъ указаній. — Имя Владиміра Соловьева было уже извѣстно и дорого лучшимъ представителямъ англійской богословской и философской науки; его любили тамъ, — и тогда уже возникло названіе, теперь закрѣпленное за нимъ въ Англіи, — the russian Carlyle, т. е. русскій Карлейль,^[144] — названіе довольно удачное, такъ-какъ въ творческомъ обликѣ Владиміра Соловьева много общаго съ этимъ замѣчательнымъ англійскимъ мыслителемъ."^[145]

Изысканная манера изложенія, вообще свойственная В. Л. Величко, не покидаетъ его, невидимому, и въ настоящемъ случаѣ. Чувствуется, что разсказъ его сбивается на легенду или житіе, и что герой разсказа — вопреки добрымъ намѣреніямъ автора — отъ этого не столько выигрываетъ, сколько теряетъ,^[146] Посмотримъ-же, какъ на самомъ дѣлѣ сложилась жизнь Соловьева въ Англіи.

Мы уже упоминали, что передъ отъѣздомъ за-границу на лѣтнія вакаціи 1875 г. И. И. Янжулъ извѣстилъ С. М. Соловьева.^[147] При этомъ произошла слѣдующая маленькая сцена: — "С. М. въ концѣ вечера отвелъ меня въ сторону и сообщилъ мнѣ интимнымъ образомъ: «Вотъ вы теперь ѣдете въ Лондонъ, какъ сообщали, гдѣ скоро будетъ мой сынъ Володя. Знаете вы его?» Я сообщилъ, что видѣлъ лишь одинъ разъ. "Онъ мальчикъ хорошій, « сообщилъ почтенный историкъ, „но жить еще не умѣетъ, проживаетъ очень много отъ неопытности; его обираютъ. Не будете-ли вы такъ добры, если встрѣтитесь, а это навѣрное возможно, если пожелаете, позаботиться объ его устройствѣ и помочь ему, въ виду его неопытности. Вы меня очень обяжете, и я буду покойнѣе, зная, что около, него будетъ человѣкъ, дружественно расположенный помочь ему въ случаѣ нужды.“ При этомъ онъ подозвалъ свою супругу, которая подтвердила его просьбу. Разумѣется, я обѣщалъ со своей стороны оказать возможную любезность Вл. С., насколько это будетъ отъ меня зависѣть.» Сцена эта сопровождалась послѣдствіями, о которыхъ тотъ-же И. И. Янжулъ повѣствуетъ въ такихъ выраженіяхъ: — «Какъ я объяснилъ вполнѣ точно отцу, мое знакомство съ сыномъ, Владиміромъ Сергѣевичемъ, въ то время ограничивалось лишь однимъ какимъ-то мимолетнымъ свиданіемъ, причемъ онъ меня заинтересовалъ своей обаятельной, симпатичной наружностью и веселымъ дѣтскимъ смѣхомъ, который, впрочемъ, раздавался изрѣдка. Все же, что я о немъ слышалъ тогда въ томъ кружкѣ, гдѣ я вращался, скорѣе говорило противъ него, нежели за. Магистерская диссертація его: Противъ позитивизма^[148] претила мнѣ уже потому, что я самъ былъ немного позитивистъ, а самое главное, въ Москвѣ всѣ открыто разсказывали, что Вл. С. пріятели Любимова и Леонтьева, явныхъ враговъ своего [sic!] почтеннаго и уважаемаго родителя, и не стѣсняется-де бывать тамъ, гдѣ на него (т. е. отца) открыто клевещутъ. Насколько это была правда, я, конечно, не знаю, но несомнѣнно, что уже дальше, при встрѣчѣ своей со мной за границей, Вл. С. не скрывалъ своей близости съ кружкомъ, для меня крайне противнымъ — Московскихъ Вѣдомостей, — и даже разъ, по какому-то не помню случаю, предлагалъ мнѣ наивно протекцію у Любимова!!! — Итакъ, я имѣлъ относительно личности и достоинства молодого Соловьева аргументы и за, и противъ него, отношеніе весьма далекое отъ того обожанія всѣхъ его качествъ, которое образовалось въ послѣдніе годы его жизни въ кружкѣ Вѣстника Европы, къ которому отчасти, пожалуй, примкнулъ и я, въ виду огромныхъ перемѣнъ, замѣтно въ немъ происшедшихъ, въ смыслѣ улучшенія всего его нравственнаго облика. — Нужно было такъ пошутить судьбѣ, что первое знакомое лицо, которое мы съ женой увидѣли въ Лондонѣ по пріѣздѣ, былъ именно Владиміръ Соловьевъ. Утромъ мы пріѣхала въ Лондонъ …. черезъ Дувръ. Вечеромъ послѣ обѣда вышли съ женой прогуляться на одну изъ лучшихъ лондонскихъ улицъ „Piccadilly“ и у одного изъ ближайшихъ магазиновъ увидали, почти одновременно, длинную меланхолическую фигуру Вл. С., задумчиво взиравшую на какой-то предметъ за стекломъ, и около него юркую фигуру, несомнѣнно еврейскаго происхожденія, ныряющую во всѣ стороны. Мы окликнули; оказалось, дѣйствительно, онъ. Изъ разспросовъ, давно-ли онъ пріѣхалъ, что подѣлываетъ, оказалось, что онъ тоже пріѣхалъ лишь сегодня, но въ отличіе отъ насъ, проживавшихъ въ дешевыхъ комнатахъ м-рсъ Сиггерсъ, онъ остановился въ дорогомъ аристократическомъ отелѣ, гдѣ къ нему немедленно заботливой администраціей при гостиницѣ былъ приставленъ, въ качествѣ новичка, чичероне, русскій еврей, чуть не за фунтъ въ день, который и не отпускалъ его ни на минуту изъ своихъ цѣпкихъ лапъ, сопровождая всюду въ ознакомленіи съ городомъ.^[149] Я немедленно заявилъ просьбу отца, чтобы жить гдѣ-нибудь съ нимъ поближе, если не вмѣстѣ. Вл. С., безъ всякаго разговора ни это согласился, упомянувши, что также имѣлъ объ этомъ увѣдомленіе. Такимъ образомъ въ тотъ-же день онъ переселился по сосѣдству съ нами въ одну изъ свободныхъ комнатъ м-рсъ Сиггерсъ и сдѣлался постояннымъ нашимъ завсегдатаемъ и товарищемъ до самаго отъѣзда нашего изъ Лондона, мѣсяца три или четыре.»^[150]

Разсказъ И. И. Янжула какъ нельзя лучше пополняетъ сообщенныя выше данныя я выразительно оттѣняетъ житейскую безпомощность и практическую неловкость Соловьева. Недаромъ озабочивала отца «неопытность» сына, «хорошаго мальчика», котораго одни «обираютъ», и который другимъ «наивно» предлагаетъ неудобныя протекціи. Длинная меланхолическая фигура Соловьева на Пиккадилли, бокъ-о-бокъ съ «ныряющимъ во всѣ стороны» евреемъ-коммиссіонеромъ, вырисовывается подъ перомъ И. И. Янжула какъ живая, и намъ дѣлается сразу понятнымъ, почему «дорогой аристократическій отель» Соловьевъ принялъ за «маленькій дешевый», почему онъ, владѣющій не однимъ только русскимъ языкомъ, боится «заблудиться» на улицахъ Лондона, почему онъ мирится съ дорогой оплатою ненужныхъ ему, въ сущности, услугъ коммиссіонера, почему онъ «безъ всякаго разговора» соглашается на предложеніе И. И. Янжула. Съ тѣми-же признаками плохой приспособленности къ окружающимъ условіямъ является передъ нами Соловьевъ и въ другихъ сообщеніяхъ, относящихся до его пребыванія за-границей, — да, но правдѣ сказать, и на родинѣ, даже въ годы гораздо болѣе зрѣлые, благоразумная дѣловитость не была его удѣломъ…

Разрѣшивши успѣшно, при содѣйствіи И. И. Янжула, вопросъ о жильѣ, Соловьевъ могъ спокойно приняться за свою привычную работу надъ книгами. О первыхъ двухъ съ половиною недѣляхъ лондонскаго житья онъ разсказываетъ въ письмѣ на имя матери отъ 17-го (29-го) іюля 1875 г. такъ: — «Дорогая мама, получалъ, наконецъ, ваше письмо; не знаю, почему такъ запоздало. Я уже думалъ, что съ вами что-нибудь случилось особенное. — Я устроился довольно хорошо въ Лондонѣ. Блльшую часть времени провожу въ библіотекѣ. Разъ былъ за городомъ и нѣсколько разъ въ здѣшнихъ паркахъ. Паркомъ здѣсь называется огромное поле среди города, гораздо больше Дѣвичьяго (и такихъ здѣсь нѣсколько); по полю разбросаны группы деревьевъ и цвѣтники. Эти парки составляютъ одну изъ причинъ, почему Лондонъ отличается чистымъ воздухомъ и есть самый здоровый городъ въ мірѣ. Кромѣ того, здѣсь нѣтъ совсѣмъ пыли, и вотъ ужъ скоро 3 недѣли какъ не было ни одного жаркаго дня. Поэтому я не чувствую особенной потребности въ загородной жизни, которая къ тому-же была бы не осуществима, такъ-какъ въ Англіи ни нашихъ деревень, ни нашихъ дачъ не полагается. Возможны только загородныя прогулки, которыя я изрѣдка и намѣренъ предпринимать. Я видаюсь почти каждый день съ вашимъ доцентомъ И. И. Янжуломъ. Онъ и его жена^[151] мнѣ очень полезны, особенно въ практическомъ отношеніи. У него познакомился съ харьковскимъ молодымъ ученымъ М. М. Ковалевскимъ, отличнымъ толстякомъ.^[152] Познакомился также съ Рольстономъ — англичаниномъ, изучающимъ Россію,^[153] и съ нѣкоторыми другими англичанами. Сегодня былъ у Капустина, но не засталъ.^[154] Въ концѣ августа жду Аксакова^[155] и Новикову.^[156] Библіотека Британскаго музея есть нѣчто идеальное во всѣхъ отношеніяхъ, и мнѣ тамъ очень много дѣла. Закрывается она только на одну недѣлю въ сентябрѣ (также въ январѣ и въ маѣ). Поэтому я думою все время пробыть въ Лондонѣ и только на обратномъ пути заѣхать въ Парижъ и Швейцарію. Какой-то дуракъ корреспондировалъ въ Московскія Вѣдомости, что въ Лондонѣ свирѣпствуютъ болѣзни. Какъ я сказалъ, Лондонъ самый здоровый городъ — и никакихъ болѣзней въ немъ нѣтъ, за исключеніемъ, разумѣется, Французской чумы, — но это, по извѣстной вамъ причинѣ, до меня не касается. Итакъ, не думайте о моемъ здоровьѣ. Цѣлую крѣпко васъ, папа и всѣхъ. Поздравляю Машу. Не считайтесь со мною письмами. — Вашъ Вл. Соловьевъ. — Я въ первомъ письмѣ пропустилъ одну букву (С) въ своемъ адресѣ. Вотъ какъ слѣдуетъ писать: —

39. Great Russell Street. W. C. (opposite the British Museum). To Mr. Solovieff. London.»^[157]

Проводя большую часть времени въ библіотекѣ Британскаго музея, этомъ «идеальномъ во всѣхъ отношеніяхъ» учрежденіи, Соловьевъ, судя по всему, чувствовалъ себя вполнѣ удовлетвореннымъ и нисколько въ эту пору не сожалѣлъ о томъ, что водворился именно въ Лондонѣ, который нравился ему и своимъ санитарнымъ благоустройствомъ. Въ библіотекѣ оказалось для московскаго доцента «очень много дѣла», и онъ снова выражаетъ намѣреніе «все время [т. е. все время своей ученой командировки] пробыть въ Лондонѣ» Любопытно, что въ маршрутъ обратнаго путешествія онъ тутъ-же включаетъ Парижъ и Швейцарію, но совершенно умалчиваетъ какъ о посѣщеніи Берлина ради Э. ф. Гартманна, о чемъ онъ писалъ кн. Д. Н. Цертелеву изъ Варшавы всего недѣли три тому назадъ, такъ и о поѣздкѣ въ Италію и Египетъ, сдѣлавшейся нежданно-негаданно необходимою мѣсяца три-четыре спустя. — Лондонъ и занятіи въ Британскомъ музеѣ настолько поглощаютъ вниманіе Соловьева, что его даже не тянетъ къ загородной жизни не смотря на его любовь пожить лѣтомъ въ деревенскихъ или дачныхъ условіяхъ. Опасенія о подрывѣ здоровья отъ городского режима онъ рѣшительно отстраняетъ; при этомъ онъ не останавливается и передъ разсужденіемъ о «французской чумѣ», подъ которой слѣдуетъ разумѣть, конечно, lues.^[158] — Очень благопріятно вкладываются для Соловьева обстоятельства и по части личныхъ знакомствъ. Въ первые-же дни у него устанавливаются пріятельскія отношенія съ супругами Янжулами и М. М. Ковалевскимъ; намѣчаются свиданія со старымъ московскимъ знакомцемъ М. Н. Капустинымъ; завязывается новое знакомство съ В. Рольстономъ; предусматриваются встрѣчи съ А. Н. Аксаковымъ и О. А. Новиковой. — Такимъ образомъ, все предвѣщало, казалось бы, спокойное использованіе заграничной командировки, о которой впервые заговорилъ оффиціально П. Д. Юркевичъ еще въ мартѣ 1874 г.,^[159] и которая стала предметомъ мечтаній самого Соловьева, вѣроятно, я того раньше. Мы вскорѣ увидимъ, однако, что не прошло и двухъ мѣсяцевъ, какъ нашъ молодой доцентъ начинаетъ «скучать по Москвѣ» и жаловаться на «Heimweh», а затѣмъ онъ и вовсе перестраиваетъ свои планы, вплоть до сокращенія общаго срока командировка.

Изъ числа лицъ, упомянутыхъ въ только-что воспроизведенномъ письмѣ Соловьева, точную запись о своемъ знакомствѣ съ нимъ оставили И. И. Янжулъ и М. М. Ковалевскій. На этихъ матеріалахъ мы предполагаемъ остановиться въ особой главѣ, указавши пока лишь на то, что воспоминаніи М. М. Ковалевскаго доставлены палъ авторомъ въ рукописи и доселѣ еще не были опубликованы.

31-го іюля (12-го августа) 1875 г. Соловьевъ пишетъ снова на имя матери. Настроеніе его начинаетъ портиться… «Дорогая мама! — Повидимому, вы получаете не всѣ мои письма. Если не получите и этого», то буду посылать страховыя. Если же вы получаете и не отвѣчаете, то я перестану писать совсѣмъ. — Вѣроятно, скоро будетъ въ Москвѣ Капустинъ, съ которымъ я видѣлся передъ его отъѣздомъ отсюда. Изъ англичанъ я познакомился пока съ однимъ только Рольстономъ, который на-дняхъ уѣхалъ тоже въ Россію. — Я чувствую себя порядочно. Лондономъ доволенъ. Часто видаюсь съ Янжуломъ и Ковалевскимъ, большую же часть времени провожу одинъ. Будьте такъ добры, передайте нѣмецкому книгопродавцу Кунту (на Кузнецкомъ мосту) семь экземпляровъ моей диссертаціи (которую найдете у папа въ кабинетѣ) и столько-же оттисковъ статья изъ послѣдней книжки Русскаго Вѣстника — ихъ вамъ должны прислать изъ редакціи, — если же не прислали, то прошу папа вытребовать, потому-что эта статья мнѣ очень нужна, а рукописи у меня нѣтъ. Кунту я объ этомъ пишу; если же случилось бы, что онъ не получитъ моего письма, то объясните ему, въ чемъ дѣло, и дайте мой адресъ. Кстати: вы и на второмъ письмѣ пишете W. вмѣсто W. C.; это все равно, что написать Прѣсню вмѣсто Хамовниковъ; поэтому не смущайте почтальоновъ и пишите такъ: Англія, Лондонъ. London. 39, Great Bussell Street. W. C. (opposite the British Museum). — Будьте здоровы. Цѣлую крѣпко васъ, папа я всѣхъ. Если не ошибаюсь, въ этомъ мѣсяцѣ рожденіе Оли.^[160] Поздравляю ее и надѣюсь, что она ведетъ себя хорошо. — Вашъ Влад. Соловьевъ."^[161]

Слова во вступительной части этого письма наводятъ на мысль, что, можетъ-быть, въ лондонской перепискѣ Соловьева съ родителями имѣются нѣкоторые дефекты. Намъ кажется, впрочемъ, что подобныхъ дефектовъ, если они вообще были, едва-ли наберется много. По всѣмъ вѣроятіямъ, письма просто «расходились», какъ на это указывалъ позднѣе самъ Соловьевъ.^[162] Понятно, что уже въ силу этого ультимативная угроза: «перестану писать совсѣмъ» такъ я осталась простымъ выраженіемъ досады, безъ реальныхъ послѣдствій. — Повторное указаніе на В. Рольстона намекаетъ на то, что этому знакомству Соловьевъ придавалъ особое значеніе. Съ этой-же точки зрѣнія слѣдуетъ понимать его слова о томъ, что изъ англичанъ онъ познакомился пока только съ однимъ В. Рольстономъ, хотя въ предъидущемъ письмѣ онъ заявлялъ, что свелъ знакомство и съ нѣкоторыми другими англичанами.^[163] — Здоровье какъ-будто не совсѣмъ хорошо: Соловьевъ чувствуетъ себя «порядочно», а не «превосходно», какъ около мѣсяца тому назадъ, въ Варшавѣ.^[164] — Заказъ семи экземпляровъ диссертаціи и такого-же числа оттисковъ статьи изъ Русскаго Вѣстника соотвѣтствуетъ, вѣроятно, числу лицъ, съ которыми Соловьевъ вступилъ въ Лондонѣ въ болѣе близкое общеніе. Указаніе на послѣднюю книжку журнала позволяетъ заключить, что рѣчь идетъ въ данномъ случаѣ объ отвѣтной статьѣ К. Д. Кавелину: О дѣйствительности внѣшняго міра и основаніи метафизическаго познанія.-- Путаница съ адресомъ, поясняемая ссылкой на Прѣсню и Хамовники, напоминаетъ шуточно-раздраженныя выходки Соловьева въ его письмахъ на имя Е. В. Романовой (Селевиной). — Память про дни рожденья и именинъ не покидаетъ Соловьева и въ этомъ письмѣ. Очевидно, онъ свято блюдетъ семейныя традиціи и настойчиво называетъ напр., «Олю» уже во второй разъ.^[165] Добрые старые московскіе нравы…

За только-что разсмотрѣннымъ письмомъ, помѣченнымъ въ серіи писемъ къ матери и отцу № 6, слѣдуетъ подъ № 7 письмо безъ точной даты на имя отца. Письмо это относится тоже къ 1875 г., но, какъ кажется, его правильнѣе было бы поставить подъ № 8, мѣсто же подъ № 7 предоставить письму на имя матери отъ 14-го (26-го) августа. Такую перестановку мы предлагаемъ на основаніи того, что въ письмѣ безъ точной даты упоминается о послѣдовавшемъ «на-дняхъ» прибытіи въ Лондонъ Аксакова съ Бутлеровымъ и Юмомъ, а мы уже знаемъ изъ письма отъ 17-го (29-го) іюня, что Аксакова Соловьевъ ожидалъ «въ концѣ августа». Конечно, Аксаковъ могъ пріѣхать и раньше предположеннаго срока; но подтвержденія для этого въ прочихъ данныхъ нѣтъ. Остановимся поэтому сначала на точно датированномъ письмѣ, отнеся письмо подъ № 7 ко времени нѣсколько болѣе позднему. Этому письму мы предпошлемъ еще письмо на имя кн. Д. Н. Цертелева, обладающее точно также опредѣленной датировкой.

Въ письмѣ на имя матери отъ 14-го (26-го) августа 1875 г. Соловьевъ продолжаетъ описаніе своего лондонскаго житья-бытья въ сѣроватомъ тонѣ. — «Дорогая мама! — Я получаю всѣ ваши письма, но только они запаздываютъ, такъ-что наши письма расходятся. — Оттиски получилъ, очень вамъ благодаренъ за нихъ. Пожалуйста, когда будете въ городѣ, завезите Кунту 7 экземпляровъ диссертаціи. Вы ихъ найдете у папа въ кабинетѣ. Если же Кунтъ затруднился бы ихъ мнѣ переслать, то, пожалуйста, пришлите сами. Если можно, — подъ бандеролью; это недорого будетъ стоить. — Письмо Анатолія Николаевича я, дѣйствительно, нашелъ и имъ воспользовался, рекомендательное же письмо къ знакомому А. Н. лежитъ у меня безъ употребленія, какъ и большая часть другихъ рекомендательныхъ писемъ: лѣнь знакомиться. — Я совершенно здоровья живу по-прежнему очень однообразно. Обѣдаю въ разныхъ тавернахъ — англійскихъ, Французскихъ, нѣмецкихъ и итальянскихъ. Пью портеръ и пиво. Недавно къ большому своему удовольствію нашелъ напитокъ, похожій на квасъ, именно cidre, приготовляемый изъ кислыхъ яблокъ. — Что вы пишете такимъ грустнымъ тономъ? Нѣтъ-ли у васъ какихъ-нибудь особенныхъ непріятностей? Совсѣмъ-ли здоровъ папа? Пишите чаще. Цѣлую крѣпко папа и всѣхъ. — Если для васъ время идетъ такъ-же быстро, какъ для меня, то мы очень скоро увидимся. Будьте здоровы, цѣлую васъ крѣпко. — Вашъ Владиміра. Соловьевъ.»^[166]

«Анатолій Николаевичъ» — какъ поясняется въ примѣчаніи редакціи къ настоящему письму^[167] — есть Анатолій Николаевичъ Давыдовъ, «троюродный дядя Вл. С. Соловьева, проживавшій обыкновенно за-границей.» Объ этомъ сородичѣ нашего Философа, названномъ нами уже въ главѣ первой, съ наименованіемъ его въ виду только-что приведеннаго примѣчанія троюроднымъ дядей Соловьева, С. В. Адамовичъ подѣлилась съ нами нижеслѣдующими данными. У дѣда Владиміра Соловьева по матери, Владиміра Павловича Романова, названнаго тоже въ главѣ первой, было два брата: Николай и Василій и двѣ сестры: Александра и Екатерина. Александра была старшей въ семьѣ; ее очень почитали, безъ ея совѣта братья ничего не предпринимали. Александра Павловна Романова была замужемъ за Николаемъ Ивановичемъ Давыдовымъ. У нихъ было пять сыновей и три дочери. Одинъ изъ сыновей, Анатолій Николаевичъ Давыдовъ, и есть то лицо, о которомъ говоритъ Соловьевъ въ письмѣ отъ 14-го (26-го) августа 1875 г. Выходитъ, что А. Н. Давыдовъ былъ не троюроднымъ, а двоюроднымъ его дядей. По образованію морякъ, онъ, продавши имѣніе, переселился, по случаю болѣзни, за-границу, гдѣ и прожилъ лѣтъ 19, по большей части въ Англіи. Сначала онъ имѣлъ пребываніе въ Парижѣ, гдѣ года два изучалъ механику, астрономію, англійскій языкъ, а потомъ онъ водворился въ Лондонѣ. Имѣлъ служебныя занятія по части пароходства и торговли. Человѣкъ либеральнаго «настроенія, дѣловой; много зарабатывалъ, но денегъ не копилъ; брачныхъ узъ на себя не налагалъ». Послѣднія 8 лѣтъ жизни А. Н. Давыдовъ провелъ въ Курской губерніи, въ имѣніи Сотницкое, у матери А. П. Давыдовой. Скончался онъ въ 1881 г.^[168] — Кругъ личныхъ знакомствъ за новыя двѣ недѣли лондонскаго существованія у Соловьева, повидимому, вовсе не расширился. Рекомендательныя письма лежатъ у него безъ движенія, ибо — «лѣнь знакомиться». Въ особенности бросается въ глаза, что съ 29-го іюня онъ не только не удосужился проникнуть въ ученый міръ Лондона, но какъ-будто и не интересуется имъ. В. Рольстонъ, про котораго онъ упоминалъ раньше, состоитъ на особомъ счету: вѣдь, въ сущности, скорѣе В. Рольстонъ, спеціально интересовавшійся русской жизнью, долженъ былъ дорожить знакомствомъ съ Соловьевымъ, чѣмъ наоборотъ. Въ дальнѣйшемъ мы еще пополнимъ всѣ эти свѣдѣніи при помощи другихъ матеріаловъ, но уже и теперь ясно, что научно-философская эволюція Соловьева совершается за-границей, какъ и раньше на родинѣ, по-преимуществу за счетъ самостоятельнаго чтенія и самостоятельнаго-же размышленія. — Сообщенія о пищѣ и питьѣ вызывались, надо полагать, соотвѣтствующими разспросами со стороны родителей. Сердобольная П. В. Соловьева, всегда безпокоившаяся о состояніи здоровья сына Владиміра, была, разумѣется, весьма озабочена и тѣмъ, что онъ ѣсть, и тѣмъ, что онъ пьетъ. Возможно, что нѣкоторую роль въ этой озабоченности сыграли и тѣ хотя-бы случайные эксцессы, о которыхъ была у насъ рѣчь въ предъидущей главѣ. Вотъ почему съ такимъ особымъ подчеркиваніемъ распространяется Соловьевъ объ открытіи имъ малоизвѣстнаго въ то время въ Россіи напитка — сидра. — Сѣроватый тонъ, который чувствуется во всемъ письмѣ, сквозятъ и въ заключительныхъ словахъ его. Соловьевъ освѣдомляется о причинахъ грустнаго тона матери и подозрѣваетъ наличность какихъ-либо непріятностей въ родной семьѣ Принимая въ соображеніе, что въ ближайшихъ послѣдующихъ письмахъ о непріятностяхъ въ этомъ родѣ рѣчь уже не заходитъ, невольно думается, что грустный тонъ былъ обнаруженъ Соловьевымъ въ письмахъ матери — если не исключительно, то главнымъ образомъ — потому, что онъ самъ былъ настроенъ нѣсколько уныло.

Черезъ недѣлю, 22-го августа (3-го сентября), Соловьевъ собрался написать и къ кн. Д. Н. Цертелеву. Это первое письмо къ нему отъ Соловьева изъ-за границы. Оно почти цѣликомъ посвящено спиритизму; по если Соловьевъ и прежде обнаруживалъ по этой части нѣкоторую сдержанность, то тутъ звучитъ уже почти полное разочарованіе. Не въ связи-ли съ этимъ разочарованіемъ и то хмурое настроеніе, которое отмѣчено нами выше? Вѣдь спиритизмъ былъ для Соловьева, какъ мы думаемъ, одной изъ приманокъ Лондона, и въ спиритическихъ явленіяхъ онъ надѣялся найти новыя точки опоры для метафизики, къ служенію которой онъ продолжалъ готовиться… Замѣтимъ попутно, что въ этомъ письмѣ Соловьевъ называетъ кн. Д. Н. Цертелева впервые «дорогимъ другомъ», — «Не знаю, дорогой другъ, получилъ-ли ты мое письмо изъ Варшавы; изъ Лондона же не писалъ до сихъ поръ, потому-что все надѣялся сообщить что-нибудь интересное изъ области спиритизма; но надѣялся напрасно. На меня англійскій спиритизмъ произвелъ точно такое-же впечатлѣніе, какъ на тебя французскій: шарлатаны съ одной стороны, слѣпые вѣрующіе — съ другой, и маленькое зерно дѣйствительной магіи, распознать которое въ такой средѣ нѣтъ почти никакой возможности. Вылъ я на сеансѣ у знаменитаго Вильямса и нашелъ, что это фокусникъ болѣе наглый, нежели искусный. Тьму египетскую онъ произвелъ, но другихъ чудесъ не показалъ. Когда летавшій во мракѣ колокольчикъ сѣлъ на мою голову, я схватилъ вмѣстѣ съ нимъ мускулистую руку, владѣлецъ которой духомъ себя не объявилъ. Послѣ этого остальныя подробности мало интересны. Являвшійся Джонъ Кингъ такъ-же похожъ на духа, какъ я на слона. Вчера былъ я на сборищѣ здѣшняго спиритуалистическаго общества и познакомился, между прочимъ, съ извѣстнымъ Круксомъ и съ его медіумомъ — бывшей миссъ Круксъ, а нынѣ миссисъ Коноръ… Во всякомъ случаѣ не лишено остроумія сдѣланное мистеромъ Круксомъ заявленіе, что онъ относительно являвшейся ему Кати Кингъ „вполнѣ признаетъ реальность феноменовъ, но отказывается указать ихъ дѣйствительную причину“. — Черезъ недѣлю въ спиритическомъ [sic!] обществѣ будетъ test-séance при свѣтѣ, но съ тѣмъ-же В. [Вильямсомъ], который, невидимому, былъ нѣсколько сконфуженъ моими открытіями въ прошлый разъ. Если онъ сверхъ ожиданія покажетъ что-нибудь интересное, сообщу.»^[169]

Свое дурное впечатлѣніе отъ англійскаго спиритизма, какъ смѣси шарлатанства и слѣпой вѣры, Соловьевъ сопоставляетъ съ такимъ-же впечатлѣніемъ кн. Д. Н. Цертелевя отъ спиритизма французскаго. Казалось бы, отъ поисковъ въ спиритическихъ явленіяхъ чего-либо цѣннаго, при такихъ обстоятельствахъ, слѣдовало отказаться. Тѣмъ не менѣе, Соловьевъ все-же признаетъ, что въ этихъ явленіяхъ кроется «маленькое зерно дѣйствительной магіи.» Съ этимъ «маленькимъ зерномъ» онъ едва-ли разстался и впослѣдствіи, хотя въ позднѣйшіе годы онъ держался уже совершенно въ сторонѣ отъ спиритическихъ кружковъ и спиритовъ.^[170] — Любопытныя сообщенія относительно Вильямса, «Фокусника болѣе наглаго, нежели искуснаго», были уже отмѣчены нами въ главѣ одиннадцатой.^[171] — Не внушилъ Соловьеву довѣріе и Круксъ, ученостью котораго спириты особенно гордятся. Передъ словами въ началѣ послѣдней трети письма: «Во всякомъ случаѣ» имѣется, невидимому, пропускъ — кн. Д. Н. Цертелевъ очень тщательно просматривалъ письма передъ сдачею ихъ въ печать и, но всѣмъ вѣроятіямъ, исключилъ здѣсь какое-нибудь рѣзкое сужденіе Соловьева относительно миссисъ Коноръ, медіума Крукса. Еслибъ не этотъ пропускъ, то отзывъ по адресу ученаго спирита оказался бы, надо думать, еще менѣе сочувственнымъ.^[172] — Про ожидавшійся «черезъ недѣлю» «test séance» Соловьевъ впослѣдствіи ничего не писалъ, и мы въ правѣ думать, что этотъ сеансъ либо не состоялся, либо сопровождался отрицательными результатами.

Обратимся теперь къ письму на имя отца, не имѣющему точной даты и относимому нами къ началу осени 1875 г. Тутъ тоже рѣчь идетъ о спиритизмѣ — подъ стать только-что приведенному письму на имя кн. Д. Н. Цертелева, но на первомъ планѣ стоятъ уже заботы не о мірѣ духовъ, а весьма прозаическія хлопоты о денежныхъ средствахъ. — «Дорогой папа!» пишетъ Соловьевъ. «Съ душевнымъ прискорбіемъ извѣщаю васъ о преждевременной кончинѣ моихъ капиталовъ. Я взялъ у васъ жалованье до января. Пришлите, если можно, за январь — апрѣль и затѣмъ я уже до срока, т. е. до мая, брать ничего не буду, такъ-какъ получу изъ министерства. Пришлите лучше не ассигнаціями, а векселями какой-нибудь банкирской конторы и по возможности скорѣе, такъ-какъ у меня осталось всего 2 фунта. — На-дняхъ пріѣхали сюда Аксаковъ съ Бутлеровымъ и Юмомъ забирать медіумовъ для коммиссіи Физическаго общества. Вѣроятно, они съ этимъ дѣломъ провалятся, такъ-какъ профессіональные медіумы — всѣ мошенники, а настоящіе не поѣдутъ. Юмъ показался мнѣ порядочнымъ человѣкомъ, но онъ совершенно боленъ и ничего не производитъ. — Будьте здоровы, цѣлую васъ крѣпко. — Вашъ Влад. Соловьевъ.»^[173]

Въ опубликованной серіи писемъ Соловьева къ отцу и матери это есть первое письмо, адресованное непосредственно на имя отца. — Достойно вниманія, что о своихъ научныхъ занятіяхъ Соловьевъ не пишетъ отцу ни слова. Обстоятельство это бросается въ глаза тѣмъ рѣзче, чѣмъ настойчивѣе возвращается онъ въ своихъ письмахъ къ разсужденіямъ о спиритизмѣ. Едва-ли С. М. Соловьева эта тема особенно занимала даже въ тѣ дни, когда о спиритизмѣ, устами Н. И. Вагнера, заговорилъ близкій С. М. Соловьеву Вѣстникъ Европы.-- Жалованье, о которомъ упоминается въ началѣ письма, есть, по всѣмъ вѣроятіямъ, жалованье университетское, по должности доцента, забранное у отца авансомъ. Уже въ концѣ августа Соловьевъ оказывается почти безъ средствъ, а жалованье взято до января. Полными онъ какую-нибудь постоянную денежную поддержку прямо изъ отцовскаго кармана, не извѣстно; вѣрнѣе, что не подучалъ, или получалъ немного и не регулярно. Поправить свои денежныя дѣла Соловьевъ надѣется при помощи субсидіи изъ министерства.^[174] — Коммиссія Физическаго общества — дѣтище Д. И. Менделѣева, препиравшагося съ А. М. Бутлеровымъ и Н. П. Вагнеромъ.^[175] Коммиссія эта, дѣйствительно, дѣлу спиритизма не помогла. Свидѣтельствуя и въ этомъ письмѣ про спиритическія дѣянія скорѣе въ отрицательномъ, чѣмъ въ положительномъ смыслѣ, Соловьевъ не забываетъ, однако, про «маленькое зерно дѣйствительной магіи»: называя профессіональныхъ медіумовъ съ полною откровенностью мошенниками, онъ допускаетъ все-таки наличность «настоящихъ» медіумовъ. Къ числу такихъ «настоящихъ» медіумовъ онъ относитъ Юма, нравственную порядочность котораго отстаивали, дѣйствительно, многіе,^[176]) и съ которымъ онъ познакомился впервые, невидимому, тутъ-же, въ Лондонѣ.

Около того-же времени, 27-го августа (9-го сентября) Соловьевъ пишетъ снова нѣсколько строкъ матери. — Дорогая мама! — Это письмо привезетъ вамъ Иванъ Ивановичъ Янжулъ, котораго, надѣюсь, папа пригласитъ къ намъ. Онъ и его жена были очень добры ко мнѣ въ Лондонѣ. Я хотѣлъ написать вамъ болѣе длинное письмо, но меня задержали, и потому пусть лучше онъ вамъ разскажетъ обо мнѣ; хотя собственно разсказывать много не о чемъ Онъ также передастъ вамъ письмо для Лопатиныхъ. — Будьте здоровы. Цѣлую крѣпко папа и васъ всѣхъ. Начинаю скучать по Москвѣ. — Вашъ Вл. Соловьевъ."^[177]

Записка эта; подтверждающая признательный отзывъ о супругахъ Янжулахъ, выраженный въ письмѣ отъ 17-го (29-го) іюля 1875 г., разсчитана главнымъ образомъ на то, чтобы побудить родителей отблагодарить своихъ гостепріимствомъ И. И. Янжула за его заботы объ ихъ сынѣ. Вторая цѣль — обезпечить исправную передачу письма Лопатинымъ, друзьямъ дѣтства, о которыхъ мы уже говорили въ главѣ четвертой. Но не въ этомъ біографическій интересъ этихъ немногихъ строкъ отъ 27-го августа (9-го сентября). Главное, что насъ останавливаетъ въ разсматриваемой запискѣ, это послѣднія слова ея: «Начинаю скучать по Москвѣ.» Мы убѣждаемся, что Соловьевъ хмурился недаромъ. Но, съ другой стороны, неужели-же такъ мало занимательнаго и поучительнаго нашелъ онъ въ міровой столицѣ, окруженный великими богатствами человѣческой мысли, среди блеска политической и общественной жизни? И если, дѣйствительно, началъ онъ скучать по Москвѣ, то не въ Москву-ли слѣдовало ему и устремиться при первой возможности? Въ дальнѣйшемъ выяснилось, однако-же, что хотя въ Лондонѣ онъ долго и не усидѣлъ, но и въ Москву попалъ не скоро…

8-го (20-го) сентября Соловьевъ пишетъ снова отцу. О жалованьѣ здѣсь не упоминается — вѣроятно, Соловьевъ полагаетъ, что его письмо безъ даты еще не могло повліять на разрѣшеніе этого вопроса. О полученіи денегъ онъ извѣщаетъ позднѣе, въ письмѣ отъ 12-го октября.^[178] Письмо отъ 8-го (20-го) сентября 1875 г. на имя отца вызвано полученіемъ письма отъ отца-же, какъ объ этомъ можно догадываться по первымъ строкамъ Соловьева, имѣющимъ отвѣтный характеръ. — «Разумѣется, дорогой папа, я не могу принять предложеніе Мещерскаго, нѣтъ ни времени, ни охоты. — Такъ-какъ онъ, вѣроятно, имѣлъ въ виду, между прочимъ, оказать мнѣ одолженіе, то вы его отъ меня поблагодарите и скажите, что я никакъ не рѣшаюсь взяться за это дѣло, такъ-какъ, чтобы его добросовѣстно исполнить, нужно болѣе практическаго толку, чѣмъ сколько его у меня; а затѣмъ — что содержимое музея такъ богато, что основательное пользованіе имъ не оставляетъ времени ни для какихъ другихъ занятій. — Я теперь остался совсѣмъ почти одинъ въ Лондонѣ. Прежніе компатріоты уѣхали, а новые еще не пріѣзжали; единственный, съ которымъ изрѣдка видаюсь, дьячекъ здѣшней русской церкви Орловъ. Изъ англичанъ познакомился со знаменитымъ зоологомъ Wallace’омъ, что доставляетъ мнѣ удовольствіе бывать иногда въ настоящей деревнѣ, — онъ живетъ верстахъ въ 40 отъ Лондона. — Въ октябрѣ думаю съѣздить въ Ньюкэстль, а въ январѣ въ Бристоль. — Heimweh чувствую довольно сильно и постараюсь къ іюлю вернуться въ Россію, — если только успѣю покончить съ тѣмъ трудомъ, которымъ я теперь занятъ и который я долженъ издать по-англійски, для чего уже имѣю подходящаго переводчика. — Будьте здоровы, цѣлую васъ крѣпко. — Цѣлую мама, благодарю за присылку диссертаціи. — Вѣру, Надю, Любу — цѣлую и поздравляю. {

„Вѣра, Надя, Люба“ — сестры, именинницы въ одинъ и тотъ-же день (17-го сентября.) — Ради шутки поздравленіе сестеръ изображено въ письмѣ такъ: —

„Вѣру |

Надю } — цѣлую и поздравляю.“

Любу |} — Всѣхъ прочихъ цѣлую, но не поздравляю. Если вторая Поликсена Владиміровна^[179] еще у васъ, привѣтствуйте ее отъ меня; сожалѣю, что не пришлось увидѣться.»^[180] О какомъ «предложеніи Мещерскаго» сообщалъ сыну О. М. Соловьевъ, можно только строить догадки. Всего ближе — въ топографическомъ отношеніи — къ С. М. Соловьеву находился, конечно, кн. H. П. Мещерскій, попечитель Московскаго учебнаго округа. Возможно, что черезъ Соловьева-отца передавалось какое-либо оплачиваемое порученіе Соловьеву-сыну. Мы не располагаемъ, однако, никакими данными для болѣе или менѣе точнаго обоснованія подобнаго предположенія. Пожалуй, поэтому, правдоподобнѣе, что здѣсь имѣется въ виду кн. В. П. Мещерскій, вдохновитель Гражданина, желавшій получать отъ Вл. С. Соловьева корреспонденціи съ пути или иныя статьи.^[181] Въ Гражданинъ, какъ мы знаемъ, была напечатана въ концѣ 1874 г. вступительная рѣчь Соловьева на магистерскомъ диспутѣ;^[182] такъ-же и тогда-же была опубликована сочувственная объ этомъ диспутѣ статья H. Н. Страхова^[183]. Выступленія Соловьева въ Русскомъ Вѣстникѣ въ 1875 г. могли еще болѣе привлечь къ нему сочувствіе кн. В. П. Мещерскаго.^[184] Не забудемъ при этомъ о тѣхъ добрыхъ отношеніяхъ, которыя существовали тогда между Вс. С. Соловьевымъ и Ѳ. М. Достоевскимъ, бывшимъ одно время редакторомъ Гражданина.^[185] Все это позволяетъ думать, что у кн. В. П. Мещерскаго могло весьма легко явиться желаніе упрочить тѣ литературныя отношенія, которыя завязались у него съ Вл. С. Соловьевымъ въ 1874 г. при вѣроятномъ посредствѣ его брата Всеволода, и что, можетъ-быть, именно черезъ это лицо онъ и снесся по настоящему вопросу съ С. М. Соловьевымъ. Какъ бы то ни было, для насъ особенно интересенъ въ этомъ дѣлѣ отрицательный отвѣть нашего молодого магистра, сидящаго на чужбинѣ почти безъ всякихъ средствъ. Отклоняя «одолженіе», онъ ссылается и на неохоту, и на недосугъ. Какъ кажется, главная помѣха именно въ неохотѣ. Впрочемъ, не безъ основанія ссылается Соловьевъ и на недостатокъ «практическаго толку», практической дѣловитости…^[186] — Отъѣздъ «компатріотовъ», конечно, долженъ былъ усиливать въ Соловьевѣ то тоскливое чувство «Heimweh», про которое онъ говоритъ въ этомъ-же письмѣ. Тѣмъ не менѣе, онъ не только не собирается покинуть Англію въ близкомъ будущемъ, но строитъ даже планы о посѣщеніяхъ Ньюкэстля и Бристоля въ октябрѣ текущаго года и въ январѣ 1876 г. Не ясно, что влекло его именно въ эти города. Вѣдь не желаніе-же изучать торговый и промышленный міръ Англіи? Загадка разрѣшается весьма просто въ слѣдующемъ письмѣ: съѣздить въ Ньюкэстль и Бристоль Соловьевъ хочетъ «безо всякой особенной цѣли.»^[187] — Новыя знакомства — съ Wallace’онъ, «знаменитымъ зоологомъ», и съ Орловымъ, дьячкомъ здѣшней русской церкви", — кажутся, на первый взглядъ, такъ-же мало гармонирующими съ цѣлями ученой командировки Соловьева, какъ и проектируемыя поѣздки въ Ньюкэстль и Бристоль. Дѣло нѣсколько разъясняется, если принять въ соображеніе, что Уоллесъ извѣстенъ не только какъ натуралистъ, соперничающій въ славѣ съ Ч. Дарвиномъ, но и какъ спиритъ,^[188] и что H. В. Орловъ, окончившій курсъ къ Петербургской духовкой академія въ 1869 г, со степенью магистра богословія, впослѣдствіи былъ не только псаломщикомъ лондонской посольской церкви, но а профессоромъ русскаго языка и литературы (начиная съ 90-ыхъ годовъ) въ King’s College въ Лондонѣ.^[189] Сближеніе съ этими почтенными людьми не было, впрочемъ, сближеніемъ съ спеціалистами въ области философскихъ званій, запечатлѣно случайныхъ характеромъ и не имѣло прочныхъ послѣдствій. — Очень любопытно указаніе на трудъ, подготовляемый къ изданію на англійскомъ языкѣ. Что это за трудъ, и почему Соловьевъ „долженъ“ издать его на англійскомъ языкѣ? Къ сожалѣнію, отвѣтить на эти вопросы мы не можемъ — между прочимъ, по той уважительной причинѣ, что никакихъ дальнѣйшихъ свѣдѣній объ этой затѣѣ ни въ перепискѣ, ни въ другихъ матеріалахъ не содержится. Получается такое впечатлѣніе, какъ-будто Соловьевъ ощупью намѣчаетъ пока то одно, то другое, то третье, но ни на чемъ съ опредѣленностью не останавливается. Дальше мы увидимъ, что такое блужданіе завершается внезапнымъ срывомъ съ мѣста, причемъ забываются и сокровища Британскаго музея, и преимущества лондонской жизни, и знакомства съ нѣкоторыми выдающимися англичанами, и Ньюкэстль, и Бристоль, и предпринятый „трудъ“, для котораго подыскавъ уже и переводчикъ, и двукратно выраженное намѣреніе провести все время командировки именно въ Лондонѣ…

Слѣдующее письмо — отъ 12-го октября на имя матери. Дата проставлена одиночная, но такъ-какъ доселѣ Соловьевъ проставлялъ всегда на первомъ мѣстѣ дату по старому стилю, то, вѣроятно, и здѣсь надо разумѣть старый стиль. Выходитъ, значитъ, что на этотъ разъ Соловьевъ промолчалъ больше мѣсяца — съ 8-го сентября по 12-ое октября. Если предположить, что дата проставлена по новому стилю, въ пользу чего тоже можно было бы привести нѣкоторыя соображенія, то перерывъ окажется примѣрно въ три недѣли, т. е. все-таки болѣе длинный, чѣмъ раньше. — „Дорогая мама! — Получилъ деньги въ самую пору, ибо наканунѣ я отдалъ послѣдній пятиалтынный. Хозяева мои теперь переѣхали въ тотъ домъ, гдѣ я живу, такъ-что вы можете быть совершенно спокойны. Послѣдній оставшійся здѣсь русскій знакомый, Орловъ, уѣзжаетъ совсѣмъ въ Россію.^[190] — Начинаетъ быть холодно, и я запасаюсь теплой одеждой. Въ Ньюкэстль и Бристоль я хочу съѣздить безо всякой особенной цѣли. — Спросите, пожалуйста, у папа или Нила Александровича,^[191] какъ зовутъ университетскаго казначея Кудрявцева,^[192] отъ котораго я получилъ письмо, требующее отвѣта. — Когда уводите Леву Лопатина, спросите у него, не знаетъ-ли онъ, гдѣ теперь находится Александръ Соколовъ, и если знаетъ, чтобы написалъ мнѣ. — Будьте здоровы, цѣлую всѣхъ. — Вашъ Вл. Соловьевъ. — Чай я пью — когда желаю, а какъ, сія не суть важно.“^[193]

Письмо это надо разсматривать въ- связи и съ письмомъ отъ 14-го (26-го) августа, въ которомъ Соловьевъ упоминалъ объ употребляемыхъ имъ напиткахъ, и съ письмомъ безъ даты, въ которомъ онъ просилъ о высылкѣ денегъ, и съ письмомъ отъ 8-го (20-го) сентября, въ которомъ онъ сообщалъ о предполагаемыхъ поѣздкахъ въ Ньюкэстль и Бристоль. Мы видимъ, что въ отношенія этихъ послѣднихъ предположеній ничто не измѣнилось: вѣроятно, въ отвѣтъ на запросъ матери или отца, Соловьевъ спокойно поясняетъ, что „особенной цѣли“ поѣздки эти не имѣютъ, но объ отказѣ отъ нихъ онъ и не помышляетъ. Полученіе денегъ даетъ ему возможность запастись теплой одеждою, а переселеніе хозяевъ въ тотъ домъ, гдѣ онъ живетъ, ограждаетъ его отъ какихъ-то непріятностей или неудобствъ, которыхъ могли опасаться родные. Онъ не отказываетъ себѣ и въ чаепитіи — какъ-бы къ успокоенію родителей, смущенныхъ указаніемъ на необычные (для москвичей — квасниковъ) портеръ, пиво и сидръ. Ничто не предвѣщаетъ, чтобы Соловьевъ собирался сняться съ мѣста и тронуться въ далекій путь. Правда, послѣдній остававшійся въ Лондонѣ русскій знакомый, „дьячекъ“ Орловъ, уѣзжаетъ въ Россію. Но вѣдь не ради-же него сидѣлъ Соловьевъ въ Лондонѣ. Справки на-счетъ университетскаго казначея и Александра Соколова тоже скораго отъѣзда изъ Англіи не предполагаютъ — иначе Соловьевъ долженъ былъ бы указать тотъ новый адресъ, по которому нужно сообщить ему просимыя свѣдѣнія. Однимъ словомъ, все остается по внѣшности in statu quo ante.

Но вотъ картина внезапно мѣняется. —

14-го (26-го) октября, Соловьевъ пишетъ коротенькую записку матери такого содержанія: — „Дорогая мама! — Шубу присылать было бы совершенно безполезно, такъ-какъ здѣсь въ домахъ холоднѣе, чѣмъ на воздухѣ. Зима еще не начиналась, но я уже успѣлъ основательно простудиться. Къ счастью, мои занятія требуютъ отправиться на нѣсколько мѣсяцевъ въ Египетъ, худа я и уѣзжаю послѣ-завтра. Поѣду черезъ Италію и Грецію. Съ дороги напишу вамъ. Я не получалъ ни одного письма отъ Лопатиныхъ; что съ ними сдѣлалось? Правда-ли, что умерли Алексѣи Толстой и Достоевскій? — Будьте здоровы. Цѣлую папа и всѣхъ. — Вл. Соловьевъ.“^[194]

Небольшая записка, но очень поучительная. Досадно, что нельзя съ полною точностью установить дату предыдущаго письма, т. е. писано-ли оно, дѣйствительно, 12-го октября по старому стилю. Но если даже предыдущее письмо было датировано по новому стилю, то все-таки какая перемѣна за двѣ недѣли! Допустимъ, однако-же, что разумѣемое здѣсь письмо датировано по старому стилю. Въ такомъ случаѣ слова о шубѣ могли бы представиться намъ какъ-бы спѣшнымъ — черезъ сутки даваемымъ — дополненіемъ къ сказанному раньше о томъ, что Соловьевъ запасается теплою одеждою. Возможно, что мать предлагала ему выслать шубу изъ Москвы, и онъ торопится предупредить, чтобы этого теперь не дѣлали, тогда какъ раньше, разсчитывая прожить зиму въ Англіи, онъ это молчаливо допускалъ. И за всѣмъ тѣмъ чувствуются какія-то внутреннія противорѣчія и несообразности. Раньше Соловьевъ былъ въ Лондонѣ всѣмъ доволенъ, хвалилъ здоровыя условія жизни въ этомъ самомъ здоровомъ городѣ, а теперь сразу приходитъ въ смущеніе отъ холодовъ. Раньше онъ находилъ возможнымъ ожидать, что эта зима будетъ вообще теплая, а теперь, хотя „зима еще не начиналась“, онъ ничѣмъ подобнымъ себя не успокаиваетъ. Успѣвши „основательно простудиться“, чувствуя себя больнымъ, онъ, тѣмъ не менѣе, уже „послѣ-завтра“ разсчитываетъ покинуть Лондонъ и возвѣщаетъ переселеніе въ край очень далекій и совсѣмъ ему невѣдомый. Меньше удивляетъ отсутствіе ближайшихъ указаній на ходъ его научныхъ занятій, ибо и прежде на эту тему онъ не распространялся. Но, съ одной стороны, онъ еще такъ недавно писалъ, что, долженъ издать по-англійски» подготовляемый имъ трудъ, и что для этого дѣла онъ пріискалъ уже и «подходящаго переводчика», а съ другой стороны, экстренность рѣшенія должна была бы прямо побуждать его сказать что-нибудь болѣе опредѣленное о своихъ занятіяхъ хотя-бы въ этотъ разъ. Ничего подобнаго мы, однако, въ запискѣ не находимъ. Онъ не забываетъ справиться про Лопатиныхъ, провѣряетъ дошедшія до него вѣсти о смерти гр. А. К. Толстого, который, дѣйствительно, скончался 28-го сентября 1875 г., и Ѳ. М. Достоевскаго, который тогда еще здравствовалъ, сообщаетъ въ общихъ чертахъ свой маршрутъ въ Египетъ и обѣщаетъ писать съ дороги, а про то, что въ данное время не могло не интересовать его мать и въ особенности отца, ни слова. Легко допустить, что скопившіяся въ изобиліи противорѣчія и несообразности должны были причинять московской роднѣ нашего скитальца не только досаду, но и тревогу…^[195]

Что-же такое случилось?^[196]

XXI. — Лондонское житье-битье.

Вопросъ, которымъ мы закончило предшествующую главу, получитъ свое разрѣшеніе въ главѣ двадцать второй, послѣ того, какъ будутъ исчерпаны прочія — пока еще не затронутыя нами — наличныя данныя, относящіяся до пребыванія Соловьева въ Лондонѣ" Сообразно съ только-что сказаннымъ, остановимся теперь на воспоминаніяхъ объ этомъ пребываніи, записанныхъ И. И. Янжуломъ и М. М. Ковалевскомъ. Впрочемъ, оба эти лица высказываются о Соловьевѣ и независимо отъ встрѣчи съ нимъ въ Лондонѣ. Соотвѣтствующія данныя, поскольку это окажется цѣлесообразнымъ, мы отмѣтимъ въ этой-же главѣ. Не будутъ, конечно, оставлены безъ вниманія и нѣкоторыя другія указанія, могущія характеризовать душевное состояніе Соловьева въ эту пору его жизни.

Мы уже знаемъ, какъ произошло ближайшее знакомство супруговъ Янжуловъ съ Соловьевымъ въ Лондонѣ, и какъ они помогли ему устроиться у г-жи Сиггерсъ. Лѣтомъ того-же 1875 г. супруги Янжулы познакомились въ Лондонѣ и съ М. М. Ковалевскимъ, который, въ свою очередь, не замедлилъ сблизиться съ Соловьевымъ. М. М. Ковалевскому было тогда около 23—24 лѣтъ; онъ отличался жвзнерадостнымъ, общительнымъ нравомъ и располагалъ сравнительно хорошими матеріальными средствами. «Всѣ мы», разсказываетъ И. И. Янжулъ, «очень сдружились, не смотря на значительную разницу вкусовъ, направленій и состояній, относились взаимно дружелюбно и проводили все время сообща. Ковалевскій былъ рѣшительный позитивистъ, другъ Вырубова^[197] во Франціи и Гаррисона^[198] въ Англіи; Соловьевъ мистикъ и антипозитивистъ. Я ближе подходилъ по своимъ воззрѣніямъ къ Ковалевскому, но до нѣкоторой степени чуждался нѣкоторыхъ его выводовъ и спеціально всегда былъ равнодушенъ къ вопросамъ политики, придавая гораздо большее значеніе экономическому моменту въ жизни человѣка и общества. Въ этомъ пунктѣ, если угодно, мнѣ кажется, Соловьевъ ближе стоялъ ко мнѣ, чѣмъ М. М. [Ковалевскій]. Онъ съ удовольствіемъ, какъ я убѣдился не разъ впослѣдствіи, читалъ соціалистовъ и другихъ Фантазеровъ по экономической области, но всегда старался придавать всѣмъ ихъ построеніямъ религіозную подкладку. Мы не разъ съ нимъ, припоминается мнѣ, напр., читая отца Ноэса^[199] и книгу Нордгофа^[200] объ американскихъ комуннахъ и общпнахъ, до нѣкоторой степени сходились съ Владиміромъ Сергѣевичемъ и различались только толкованіемъ. Онъ признавалъ будущее лишь за религіозными общинами Америки, въ родѣ «шекеровъ».^[201] «Онеида»^[202] его сильно интересовала, но, напр., «Новую Гармонію»^[203] онъ рѣшительно отрицалъ, тогда-какъ я за нее стоялъ, и т. д. М. М., обратно съ нами обоими, былъ совершенно равнодушенъ къ подобнымъ вопросамъ, но придавалъ всегда огромное значеніе и любилъ поговорить по исторіи учрежденій — [объ] ихъ вліяніи на нравы и обычномъ правѣ."^[204] Интересную общую характеристику Соловьева и М. М. Ковалевскаго даетъ также Е. Н. Янжулъ, жена И. И. Янжула. 6-го (18-го) іюля 1875 г. она писала своимъ родителямъ такъ: — «Странный человѣкъ этотъ Соловьевъ….. Онъ очень слабый, болѣзненный человѣкъ, съ умомъ, необыкновенно рано развившимся, пожираемый скептицизмомъ и ищущій спасенія въ мистическихъ вѣрованіяхъ въ духовъ. Во мнѣ лично онъ возбуждаетъ симпатію о сожалѣніе; предполагаютъ, что онъ долженъ сойти съ ума, потому-что слишкомъ много работалъ мозгомъ для своихъ лѣтъ. Когда я его увядала въ первый разъ, онъ меня поразилъ своимъ мрачнымъ аскетическимъ видомъ, — Совершенную противоположность съ намъ составляетъ нашъ другой новый знакомый Ковалевскій. Однихъ лѣтъ съ нимъ,^[205] онъ, однако, представляетъ собой фигуру, равную моему супругу по размѣрамъ, и подаетъ надежду на дальнѣйшее усовершенствованіе. Его веселый характеръ и простыя развязныя манеры составляютъ тоже не меньшій контрастъ со сдержанностью погруженнаго въ себя философа. Эта простота въ обращеніи заставила двухъ толстяковъ очень скоро сойтись, тѣмъ болѣе, что толстякъ Ковалевскій, по мнѣнію толстяка Янжула, обладаетъ необыкновенными для своихъ лѣтъ свѣдѣніями и очень свѣтлымъ взглядомъ на вещи.»^[206]

Въ воспоминаніяхъ И. И. Янжула, поскольку они относятся до лѣта 1875 г., на весьма видное мѣсто выступаетъ «модный» тогда «вопросъ о спиритизмѣ». И. И. Янжулъ послалъ даже нѣсколько газетныхъ корреспонденцій «по спиритизму», хотя никакого внутренняго влеченія къ этому предмету у него и не было. Посѣщая спиритическіе сеансы «въ веселой и пріятной компаніи Ковалевскаго и Соловьева», супруги Янжулы осталась въ общемъ совершенно неудовлетворенными фокусническими продѣлками медіумовъ. Тѣмъ не менѣе, разговоровъ о спиритизмѣ и разныхъ таинственныхъ явленіяхъ было немало. Между прочимъ, по словамъ И. II. Янжула, «Вл. С. не разъ серьезнѣйшимъ образомъ сообщалъ» — нѣкоей Fri. Фонъ-Штудницъ^[207] и Е. Н. Янжулъ, «въ видѣ особаго или спеціальнаго знака довѣрія», — "что онъ во всѣхъ рѣшительныхъ и важныхъ случаяхъ своей жизни поступаетъ согласно указанію и совѣту духа одной «нормандки» XVI-го или XVII-го вѣка, которая является къ нему по желанію и даетъ надлежащія указанія, какъ дѣйствовать или чего ждать. Повторяю опять, " подчеркиваетъ И. И. Янжулъ, — «что онъ это сообщалъ нѣсколько разъ и притомъ самымъ категорическимъ образомъ, сторонясь насъ — мужчинъ, которые поднимало его за подобныя сообщенія на-смѣхъ. Вообще, милый и симпатичный человѣкъ, особенно какимъ онъ сдѣлался [въ] послѣднюю половину своей жизни, Вл. С. представлялся нѣсколько ненормальнымъ^[208] въ ту эпоху, когда я съ нимъ встрѣтился въ Лондонѣ и работалъ вмѣстѣ въ Британскомъ музеѣ.» — Тутъ-же, попутно, И. И. Янжулъ разсказываетъ и про эти занятія въ Британскомъ музеѣ, свидѣтельствующія о томъ искреннемъ увлеченіи, съ какимъ погружался Соловьевъ въ изученіе мистическихъ твореній. "Цѣлые часы, какъ я за нимъ иногда слѣдилъ въ музеѣ, какъ онъ работаетъ, онъ сидѣлъ, по сосѣдству, надъ какой-то книгой о Каббалѣ съ курьезными, диковинными рисунками и значками, совершенно углубленный и забывающій, что дѣлается вокругъ. Сосредоточенный, печальный взглядъ, какая-то внутренняя борьба отражалась у него на лицѣ почти постоянно. Онъ сидѣлъ отъ меня настолько близко, что я имѣлъ возможность много разъ наблюдать эту картину. Когда я къ нему обращался съ вопросомъ: — «Что, Владиміръ Сергѣевичъ, о чемъ задумалась?!» — или: — «Какъ вамъ интересна ваша книга, которую вы такъ долго читаете? Почему вы ее не перемѣните?» и т. п., я получалъ отъ него такіе отвѣты: — «Я ничего… въ высшей степени интересно; въ одной строчкѣ этой книги больше ума, нежели во всей европейской наукѣ.»^[209] Я очень доволенъ и счастливъ, что нашелъ это изданіе.^[210]

Очень поучительно, далѣе, все то, что передаетъ своимъ читателямъ И. И. Янжулъ относительно физіологическихъ условій жизни Соловьева въ Лондонѣ — условій весьма далекихъ отъ гигіеническихъ нормъ. Забѣгая впередъ, мы въ-правѣ сказать, что не лучше соблюдались Соловьевымъ требованія этихъ нормъ и впослѣдствіи. Вотъ слова И. И. Янжула: — «Самоуглубленный Вл. С. нерѣдко буквально забывалъ обѣдать, и когда моя жена, взявшая его подъ свое попеченіе, часто допрашивала: — „Да вы обѣдали-ли, Владиміръ Сергѣевичъ, сегодня?“ — [онъ отвѣчалъ: --] „Нѣтъ, я забылъ, да, кажется, и вчера я не обѣдалъ!“ Мы пробовали брать его съ нами обѣдать въ то время въ такъ назыв. „tea-shops“ или „tea-house[s]“, гдѣ было только ограниченное число блюдъ, обыкновенно мясо и мясо, полу-сваренное и поду-жареное, изрѣдка пудинги (съ тѣхъ поръ лондонскія кухмистерскія значительно улучшились). Отъ подобныхъ обѣдовъ изъ одного мяса онъ рѣшительно отказывался, большею частію оно ему было противно^[211] рыбу еще иногда ѣлъ, но ее не всегда можно было найти, кушаньевъ изъ плодовъ не было, а потому приходилось волей-неволей, не мѣняя собственнаго режима, отказываться отъ его общества и предложить ему ходить въ болѣе дорогіе рестораны, съ лучшимъ и болѣе богатымъ выборомъ; тѣмъ не менѣе, онъ часто забывалъ это сдѣлать, или лѣнился по отдаленности всѣхъ лучшихъ ресторановъ отъ Британскаго музея. Въ самомъ музеѣ собственнаго ресторана тогда еще не было.» Положеніе Соловьева, привыкшаго дома къ попеченіямъ со стороны матеря, было бы на чужбинѣ, по всѣмъ вѣроятіямъ, совсѣмъ плохо, еслибы не заботливость Е. Н. Янжулъ. Замѣтивши пристрастіе Соловьева къ рыбному желе, она стала пріобрѣтать эту снѣдь спеціально для него и затѣмъ каждый вечеръ, по окончаніи занятій въ библіотекѣ, прикармливала его этимъ желе. Вернувшись изъ музея къ себѣ на квартиру вмѣстѣ съ мужемъ и новыми знакомцами — Соловьевымъ и М. М. Ковалевскимъ, И. И. Янжулъ приготовляла запасенныя по дорогѣ закуски и заваривала чай, въ чемъ ей помогалъ мужъ. Затѣмъ всѣ усаживались за столъ — «Соловьевъ въ это время читалъ обыкновенно русскія газеты, только-что пришедшія, а Ковалевскій весело со всѣми болталъ и послѣ легкой закуски у насъ уходилъ къ себѣ обѣдать, что совершалось гораздо позднѣе нашего ужина.» Повременамъ устраивались угощенія болѣе внушительныя, отъ чего, впрочемъ, здоровье Соловьева врядъ-ли много выигрывало. Такъ, 6-го августа Е. Н. Янжулъ пишетъ своей матери: — «Сегодня у насъ будетъ кутежъ Ковалевскій задумалъ угостить насъ, Соловьева и кое-кого изъ другихъ знакомыхъ обѣдомъ….. На-дняхъ (вѣроятно, 15-го Іюля [поясняетъ, И. И. Янжулъ]) мы кутили по случаю именинъ Соловьева, который угощалъ насъ и Ковалевскаго обѣдомъ съ шампанскихъ….»^[212] Легко себѣ представать, что подобныя пиршества были для маловыносливой организаціи Соловьева гораздо вреднѣе, чѣмъ для «двухъ толстяковъ», изъ которыхъ одинъ былъ къ тому-же и значительно старше Соловьева.

Изъ отдѣльныхъ эпизодовъ, касающихся Соловьева за время его лондонской командировки, достойны вниманія въ запискахъ И. И. Янжула нижеслѣдующіе три случая. — Вотъ первый изъ нихъ. "Помню я замѣчательную сцену одного вечера. Соловьевъ просматривалъ свѣжій No Русскихъ Вѣдомостей, жена готовила чайную посуду, я я подогрѣвалъ воду, сидя около камина, какъ вдругъ Соловьевъ разразился неудержимымъ хохотомъ: «ха! ха! ха!» — «Владиміръ Сергѣевичъ, что такое смѣшное, разскажите скорѣй намъ!» — Въ отвѣтъ на это опять раздался его столь милый дѣтскій хохотъ, вызывавшій невольно такой-же откликъ, но на этотъ разъ съ добавленіемъ нѣсколькихъ совсѣмъ не-дѣтскихъ словъ: — «Ахъ, какіе дураки… можно-ли быть такими глупыми?!!» — «Что такое, разскажите, пожалуйста, въ чемъ дѣло?» повторяли мы съ женой. Я не помню, былъ-ли тутъ Ковалевскій, или только мы втроемъ. — "Представьте себѣ, въ хронику московскихъ происшествій занесенъ слѣдующій случай, " отвѣчалъ онъ [т. е. Соловьевъ]: «отходники, пріѣхали очищать помойную яму въ одномъ домѣ, открыли люкъ очень глубокой ямы и колодца, которые давно не чистили, и туда сначала отправился одинъ рабочій, не долѣзъ, свалился и, конечно, пропалъ. На его мѣсто былъ отправленъ другой рабочій и повторилось то-же самое: рабочій полѣзъ, упалъ отъ вредныхъ газовъ въ обморокъ и свалился; наконецъ, третій — и только послѣ трехъ несчастій люди образумились, остановили очистку, провѣтрили люкъ, бросили туда огонь и т. п., прежде чѣмъ принялись за чистку, и вытащили трехъ мертвыхъ товарищей изъ этой ужасной ямы. Не странные, не глупые-ли это люди?! ха! ха! ха!» — Мы оба съ женой набросились на Соловьева: — «Владиміръ Сергѣевичъ, это такъ на васъ не похоже, на ваше доброе сердце; что вы находите тутъ смѣшного, что смѣетесь чуть не до истерики?… Конечно, это дѣйствія нелѣпыя, но вѣдь рабочіе влѣзли въ зловонную ужасную яму не для своего удовольствія, а изъ-за куска хлѣба, который этикъ трудомъ добываютъ. Имъ приказали лѣзть, они были только исполнителями. Не правильнѣе-ли винить безсердечныхъ, глупыхъ хозяевъ, которые такъ неосмотрительно предпринимаютъ работы, и, наконецъ, начальство, которое подобное веденіе очистка дозволяетъ.» — Я не помню точно, что намъ возражалъ на ваше замѣчаніе Вл. С., но онъ всетаки стоялъ на своемъ, что это все очень глупо и смѣшно, и что, во всякомъ случаѣ, не стоитъ и не слѣдуетъ такъ много огорчаться этимъ происшествіемъ, когда увидалъ встревоженное и огорченное по данному поводу лицо моей жены. — "Чѣмъ хуже, тѣмъ лучше, " замѣтилъ Соловьевъ.^[213] — «Какъ, вы полагаете, что для этихъ рабочихъ лучше, что они умерли такой ужасной смертью?!» — "Нѣтъ, я хочу сказать, что вообще здѣшняя жизнь на землѣ не составляетъ столь серьезнаго «акта, за который стоило бы такъ держаться и дорожить, и чѣмъ человѣкъ испытываетъ больше непріятнаго и дурного въ этомъ мірѣ, онъ получить сторицею въ томъ!!? Позвольте, я вамъ разскажу одну русскую народную легенду; подобнаго замѣчательнаго произведенія ни одинъ европейскій народъ не создалъ.» — Мы, конечно, попросили его разсказать, и вотъ что онъ намъ въ сжатомъ видѣ передалъ изъ содержанія этой легенды: — "Когда-то Христосъ съ учениками, путешествуя но землѣ, пришелъ въ одну деревню къ вечеру уже на ночлегъ. Постучался въ одну избу, его не пустили, прогнали; въ другую, третью — то-же самое… Собаками травили… Наконецъ, пришелъ въ послѣднюю бѣдную избушку на концѣ деревни, гдѣ жилъ бѣднякъ, имѣвшій всего лишь одну коровенку. Бѣднякъ вышелъ изъ избы, когда подходилъ Христосъ съ учениками, поклонился ему до земли и обмылъ ему но тогдашнему обычаю ноги, принесъ чашку молока, ложку, краюху хлѣба, и сказалъ: — «Кушайте съ Богомъ, что имѣю, простите, что мало, больше нѣтъ.» — Потомъ принесъ сѣна, постелилъ, гдѣ можно, и предложилъ гостямъ спокойно спать. На другое утро Христосъ съ учениками ушелъ отъ гостепріимнаго хозяина и изъ деревни. Вдругъ на выгонѣ, откуда ни возьмись, сѣрый волкъ и спрашиваетъ Христа: — «Я голоденъ, Господи, гдѣ мнѣ поѣсть?» — Тотъ говорятъ: " «Ступай въ послѣднюю избу, на краю деревня, тамъ у мужика одна корова, ты ее зарѣжь.» — Всѣ ученики въ негодованія: — «Господи, что Ты дѣлаешь?!! Одинъ добрый человѣкъ нашелся въ деревнѣ, насъ угостилъ, чѣмъ Богъ послалъ, а Ты у него послѣднюю корову отнимаешь!!!» — "Маловѣрные вы, маловѣрные, « отвѣтилъ Господь, „чѣмъ здѣсь хуже, тѣхъ тамъ лучше. Чѣмъ тяжельше мужику будетъ здѣсь, тѣмъ съ большей сторицей онъ будетъ награжденъ на небесахъ!“» — Намъ съ женой оставалось, конечно, только пожать плечами отъ такой странной, своеобразной логики по данному поводу, и мы рѣшительно протестовали какъ противъ величія русскаго народа, благодаря сочиненію такой легенды, такъ и противъ системы оправданія самаго неумѣстнаго смѣха о людскомъ горѣ и несчастій Владиміра Сергѣевича."^[214] — Второй эпизодъ, дающій точно также поводъ И. И. Янжулу посѣтовать на Соловьева за то, что онъ «въ то, по крайней мѣрѣ, время людей очень мало сожалѣлъ и мало придавалъ значенія, по видимому, самымъ важнымъ человѣческимъ интересамъ», разыгрался по случаю скандала съ нѣкоимъ м-ромъ Беккеромъ, впослѣдствіи извѣстнымъ Беккеромъ-пашой въ Турціи. Проѣзжая по лондонской подземной желѣзной дорогѣ, этотъ Беккеръ въ купэ вагона покусился на честь одной молодой дѣвушки, которая со страху чуть не выскочила изъ вагона, рискуя жизнью. У Беккера были большія придворныя связи, тѣмъ не менѣе, когда дѣло дошло до судебнаго разбирательства, судъ осудилъ его, и большая часть печати высказывалась противъ него, «Одинъ только защитникъ нашелся…. въ лицѣ Вл. С., который энергично доказывалъ намъ, что навѣрно эта дѣвица авантюристка я желала сорвать деньги и исключительно съ этой цѣлью устроила скандалъ, и что еслибы объ этомъ догадался Беккеръ, то ничего бы не вышло.» Въ связи съ разсказомъ объ этомъ-же эпизодѣ, И. И. Янжулъ замѣчаетъ, что вообще — и не только въ болѣе поздніе годы, но и въ тоды молодые, даже въ юности по-преимуществу, — Соловьевъ въ отношеніи женщинъ «отличался значительной долей цинизма и большой также любовью къ скабрёзнымъ анекдотамъ.»^[215] — Третій эпизодъ представляетъ собою пріятельскую стычку во время пирушки. Случай этотъ, какъ мы увидимъ дальше, остался въ общихъ чертахъ въ памяти и у М. М. Ковалевскаго. 15-го іюля, въ день своихъ именинъ, Соловьевъ угощалъ И. И. Янжула и М. М. Ковалевскаго «у Бодеги, въ испанскомъ погребѣ на Оксфордъ Стритъ, прекраснымъ ужиномъ съ большимъ количествомъ шампанскаго.» За этимъ ужиномъ и произошелъ «очень рѣзкій споръ» между пріятелями, обострившійся отчасти по несдержанности И. И. Янжула. "Я не помню, но какому предлогу, " разсказываетъ И. И. Янжулъ, "рѣчь коснулась Бѣлинскаго, къ которому я всегда, особенно въ молодости, благоговѣлъ, какъ вдругъ Вл. С. воскликнулъ: — «Что такое Бѣлинскій? Что онъ сдѣлалъ?… Я уже теперь сдѣлалъ гораздо больше, чѣмъ онъ, и надѣюсь въ теченіе жизни уйти далеко отъ него и быть гораздо выше… и — Хотя было уже очень выпито и, можетъ-быть, поэтому, я не удержался, слушая подобное самохвальство, и замѣтилъ Соловьеву, что „стыдно такъ говорить о самомъ себѣ, лучше подождать, когда другіе васъ признаютъ ему равнымъ!!!“ — Какъ вдругъ на мое замѣчаніе, къ высшему моему конфузу, — это происходило въ общемъ залѣ, очень наполненномъ публикой, — Вл. С. разразился рыданіями, слезы потекла у него обильно изъ глазъ.^[216] Я немедленно попросилъ извиненія, Ковалевскій съ своей стороны всячески старался потушить его волненіе, но это намъ не скоро удалось. Праздникъ вашъ разстроился, и мы немедленно уѣхало домой. На другой день, однако, Соловьевъ встрѣтился съ нами въ Британскомъ музеѣ, какъ ни въ чемъ не бывало, и когда я вновь извинялся за то, что вызвалъ вчерашнюю сцену, онъ только засмѣялся, и тѣмъ [дѣло] и кончилось, повидимому, безъ вліянія на наши добрыя отношенія.»^[217] Вообще, по словамъ И. И. Янжула, Соловьевъ былъ очень незлобивъ и незлопамятенъ Иногда въ пріятельскомъ кружкѣ, состоявшемъ главнымъ образомъ изъ супруговъ Янжуловъ, М. М. Ковалевскаго и Соловьева, происходили пренія довольно-таки бурныя и обнаруживалось нѣкоторое взаимное раздраженіе; но уже на другой день оказывалось, что Соловьевъ про бывшія наканунѣ столкновенія успѣлъ позабыть и держитъ себя такъ-же мило и любезно, какъ и раньше.

Обрисовывая Соловьева въ своихъ воспоминаніяхъ далеко не однѣми положительными чертами, И. И. Янжулъ чувствуетъ, однако, потребность въ какой-то общей поправкѣ — независимо отъ оговорокъ болѣе частныхъ. Но онъ какъ-бы не находитъ для этой поправки отвлеченной формулы, и вотъ, въ замѣнъ ея, мы встрѣчаемъ у него — въ этой самой главѣ, изъ которой заимствованы приведенныя выше свѣдѣнія, — такія строки: — «Вообще довольно странныя выходки замѣчались въ то время [т. е. въ 1875 г.] за милымъ и симпатичнымъ, какимъ онъ сдѣлался впослѣдствіи, Соловьевымъ, которыя совсѣмъ какъ-то не вяжутся и трудно примирить съ его добрымъ, необыкновенно сострадательнымъ характеромъ второй, послѣдней половины его жизни, когда онъ попалъ въ кружокъ Вѣстника Европы. Какъ разъ, напр., въ то самое послѣднее время, придя однажды къ Соловьеву въ гостиницу „Angleterre“, противъ Исаакіевскаго собора, гдѣ онъ жидъ продолжительное время, я сдѣлался свидѣтелемъ такой трогательной сцены: небольшая комната Соловьева имѣла обыкновенную форточку, которая была отворена настежь, и изъ нея валилъ холодный воздухъ морознаго утра. Это было зимой. Множество голубей летало по подоконнику взадъ и впередъ. Вл. С. легко одѣтый, въ накинутомъ на ночной рубашкѣ пальто, щипалъ булку французскаго хлѣба и бросалъ голубямъ, которые безъ церемоніи вырывали хлѣбъ у него чуть не изъ рукъ. Комната быстро наполнилась холодомъ, и онъ, очевидно, простужался. На всѣ мои напоминанія объ опасности для его здоровья такой раздачи голубямъ продовольствія онъ только смѣялся своихъ милымъ смѣхомъ и заперъ окно, выбросивши полъ-хлѣба прямо на подоконникъ, когда я, наконецъ, напомнилъ ему о моемъ личномъ опасеніи за собственное здоровье отъ такого голубинаго угощенія.»^[218] Сопоставленіе этого «голубинаго угощенія» съ кружкомъ Вѣстника Европы кажется намъ нѣсколько искусственнымъ.^[219] Не подлежатъ вѣдь сомнѣнію, что добрый, необыкновенно сострадательный характеръ» Соловьева составлялъ его исконную принадлежность въ теченіе всей его жизни. И если И. И. Янжулъ полагаетъ, что «милымъ и симпатичнымъ» Соловьевъ «сдѣлался» лишь «впослѣдствіи», то едва-ли не вводятъ его въ заблужденіе тѣ капризы мысли, тѣ фантастическіе порывы чувства и воли, которые у людей поэтическаго склада наблюдаются вообще нерѣдко и которые, при всей своей безобидности по существу, на людей склада прозаическаго производятъ впечатлѣніе черезчуръ ужъ отрицательное. Но, какъ бы то ни было, трогательная сцена съ кормленіемъ голубей, свидѣтелемъ которой И. И. Янжулъ былъ въ Петербургѣ, является хорошимъ эпилогомъ къ его разсказамъ объ его лондонскомъ знакомствѣ съ Соловьевымъ.

Перейдемъ теперь къ неопубликованнымъ доселѣ записямъ, сдѣланнымъ по нашей просьбѣ М. М. Ковалевскимъ. Переданная имъ въ наше распоряженіе тетрадь была заполнена текстомъ приблизительно за годъ до смерти автора.^[220]

«Соловьева привелъ ко мнѣ Янжулъ», — такъ начинаетъ свой разсказъ М. М. Ковалевскій. "Онъ съ перваго-же разу привлекъ мою симпатію, — смѣшно сказать, — своей красотой и своимъ пророческимъ видомъ. Я не видѣлъ болѣе красивыхъ и вдумчивыхъ глазъ. На лицѣ была написана побѣда идейности надъ животностью. Скоро у меня явилось новое основаніе любить Соловьева: простота и ровность его обращенія, связанная съ рѣдкой непрактичностью, большая живость ума, постоянная кипучесть мысли. Соловьевъ работалъ въ Британскомъ музеѣ, занимаясь Каббалою и литературою о Каббалѣ. По вечерамъ онъ нерѣдко показывался въ обществѣ немногихъ русскихъ, сходившихся у Янжула или у меня. Англійская пища, съ характеризующимъ ее избыткомъ мяса, была ему непріятна. Поэтому онъ обыкновенно обѣдалъ у одного итальянскаго кондитера на Тоггенгамъ Кортъ Родъ (Tottenham Court Road), кормившаго его яйцами, рыбой, овощами и сладкими блюдами, до которыхъ Соловьевъ былъ большой охотникъ.

Соловьева интересовалъ спиритизмъ не въ смыслѣ дамской забавы верченія столиковъ, въ которомъ онъ самъ ранѣе принималъ участіе въ Москвѣ, скорѣе шутя, чѣмъ серьёзно, а такъ-какъ онъ надѣялся найти въ явленіяхъ, выдаваемыхъ за матеріализацію духовъ, средство общенія съ загробныхъ міромъ.^[221] Онъ убѣдилъ меня и Янжула пойти съ нимъ въ метафизическое общество, помѣщавшееся въ то время на Great Russell Street, почти напротивъ Британскаго музея, на спиритическій сеансъ. Заранѣе куплены были билеты по 5 шиллинговъ каждый. Насъ поставили въ кругъ. Потушили огни. На разстояніи нѣсколькихъ секундъ послышались звуки арфы. Соловьевъ внезапно выдернулъ руку у своего сосѣда, русскаго корреспондента Голоса, и схватилъ за руку державшаго арфу. Онъ, разумѣется, сталъ отбиваться и слегка задѣлъ ею по головѣ русскаго корреспондента. Раздался крикъ. Всѣ пришли въ смущеніе. Снова зажгли электричество. Сдѣлали намъ строгій выговоръ и пригрозили вывести при повтореніи. Отвели затѣмъ въ сосѣднюю комнату, гдѣ должна была послѣдовать матеріализація духа какого-то морского разбойника. Послѣ томительнаго ожиданія мы увидѣли на нѣкоторомъ разстояніи отъ себя голову довольно дикаго старика съ бѣлой бородой. Вполнѣ матеріализовалась только нижняя часть ляда. На выраженное нами желаніе видѣть духа во весь ростъ послѣдовалъ отвѣтъ, что въ комнатѣ слишкомъ много скептицизма, а духи вольны въ этомъ случаѣ и отказать въ полной матеріализаціи. Этотъ отвѣтъ вызвалъ съ нашей стороны дружный смѣхъ, но Соловьева онъ разсердилъ — слишкомъ ужъ серьёзно онъ относился къ этимъ вопросамъ. Владиміръ Сергѣевичъ рѣшилъ, что дѣло такъ оставитъ нельзя, и на слѣдующій день пришелъ ко мнѣ за подписью къ подобію письменной жалобы, которую онъ направилъ комитету, завѣдывавшему метафизическимъ обществомъ Нужно-ли прибавлять, что никакого отвѣта на свою бумагу онъ не получилъ?

Интересъ къ спиритизму Вл. С. обнаружилъ и по случаю пріѣзда извѣстнаго русскаго спирита Аксакова. Цѣлью его прибытія въ Англію было найти медіума. Такой оказался въ Ньюкэстлѣ, если память мнѣ не измѣняетъ, какой-то кузнецъ Это тотъ самый медіумъ, который разоблаченъ былъ Менделѣевымъ на сеансѣ въ Петроградѣ.^[222] Я спрашивалъ Соловьева: какія причины обратили Аксакова въ спирита? Онъ улыбаясь отвѣтилъ мнѣ: неудачный второй бракъ и желаніе свидѣться съ первою супругой.^[223] Полушутя, полусерьёзно Соловьевъ сообщалъ мнѣ, что но ночамъ его смущаетъ злой духъ, Питеръ, пророча ему скорую гибель. Это было во время нашего совмѣстнаго возвращенія изъ музея госпожи Тюссо, музея восковыхъ фигуръ. Я остановился на дорогѣ и съ нѣкоторымъ раздраженіемъ, смотря въ упоръ Соловьеву, сказалъ ему: «Ужъ не не принимаете-ли вы меня за одну изъ тѣхъ старыхъ дѣвъ, которыя, распустивъ уши, благоговѣйно внимали всему этому вздору въ Москвѣ?» — Соловьевъ разразился дѣтскимъ смѣхомъ и не далъ мнѣ никакого положительнаго отвѣта. Вскорѣ я подалъ ему поводъ пошутить надо мной. Онъ просидѣлъ у меня весь вечеръ и собрался домой только въ двѣнадцатомъ часу. Ночью я проснулся и въ незакрытой двери въ гостиную мнѣ предсталъ его образъ, въ черномъ сюртукѣ и высокой шляпѣ, въ глубокомъ вольтеровскомъ креслѣ. Вечеромъ мы говорили о спиритизмѣ. Я былъ еще подъ впечатлѣніемъ этой бесѣды и потому невольно закричалъ, увидѣвъ матеріализацію духа живого человѣка. — «А еще ничему не хотите вѣрить», послышался голосъ Соловьева. — Дѣло объяснилось весьма просто. Крайне разсѣянный, Соловьевъ забылъ дома ключъ отъ входа въ свою квартиру. Пробродивъ нѣкоторое время по улицамъ Лондона, онъ постучалъ ко мнѣ. Его впустили. Не желая никого безпокоить, онъ устроился на остатокъ ночи въ моемъ креслѣ.^[224]

Какъ-то послѣ вечера, проведеннаго въ пріятельской бесѣдѣ съ Янжуломъ и Соловьевымъ, я завелъ ихъ обоихъ въ только-что открывшійся тогда въ Лондонѣ баръ, содержимый извѣстной виноторговческой компаніей Посада. Подали хорошій хересъ. Оба мои пріятеля очень быстро опьянѣли. Янжулъ сталъ попрекать Соловьева за его самонадѣянность. — «Много думаете о себѣ, Владиміръ Сергѣевичъ!» говорить онъ ему. «Считаете себя вторымъ Бѣлинскимъ!» — Соловьевъ, точно задѣтый этой Фразой, отвѣтить: — «Бѣлинскій не быть самостоятельнымъ мыслителемъ, а я мыслитель самостоятельный.» — Мнѣ вскорѣ пришлось развозить пріятелей по домамъ. Соловьева я собственноручно уложилъ въ постель. На слѣдующій день онъ снова вернулся въ наше общество тѣмъ-же пріятелемъ, и о вчерашней размолвкѣ не было и рѣчи.^[225]

Помню также, какъ однажды, не знаю уже по какой причинѣ, Соловьевъ сталъ приглашать насъ обоихъ пойти къ Лаврову (Петру Лавровичу), въ это время издававшему въ Лондонѣ Впередъ!. Я въ то время очень мало интересовался, да и мало былъ освѣдомленъ о русской внутренней политикѣ, а потому не поддержалъ его предложенія. Съ Лавровымъ мнѣ пришлось встрѣтиться только годъ спустя въ домѣ Карла Маркса. Кажется, и самъ Соловьевъ не далъ дальнѣйшаго хода внезапно посѣтившей его мысли.

Кромѣ меня и Янжула, онъ бывалъ еще въ опредѣленные дни у Ольги Алексѣевны Новиковой, рожденной Кирѣсвой. Однажды онъ свелъ меня къ ней. У нея собирались нѣкоторые члены англиканскаго духовенства, озабоченные мыслью о сближеніи православной и англиканской церкви.^[226] Неизмѣнно въ опредѣленный часъ устраивался около камина и старикъ Кинглекъ, авторъ извѣстнаго сочиненія о Крымской войнѣ.^[227] Ольга Алексѣевна въ то время была еще женщиной съ привлекательной наружностью. Отличное знакомство съ англійскимъ языкомъ и большія связи (ея мужъ былъ братомъ русскаго посла въ Константинополѣ), наконецъ, самый тотъ фактъ, что она занимала квартиру въ Вестендѣ Бонъ Стритъ, — не только аристократическомъ кварталѣ, но и на улицѣ, сосѣдней съ клубомъ и редакціями многихъ газетъ, — были причиной того, что между пятью и шестью часами у нея можно было застать не мало интересныхъ англичанъ. Салонъ этотъ вскорѣ сдѣлался и политическимъ. Ольга Алексѣевна выступила защитницей русскихъ и славянскихъ интересовъ.^[228] Во время сербской войны ея братъ поступилъ на службу добровольцемъ и былъ убитъ^[229]. Ольга Алексѣевна написала Гладстону письмо, въ которомъ, подъ вліяніемъ пережитаго горя, она попрекала англичанъ въ поддержкѣ турокъ Гладстонъ былъ противникомъ Дизраэли въ вопросахъ внѣшней политики и нашелъ въ Ольгѣ Алексѣевнѣ безцѣннаго информатора по славянскимъ дѣламъ. Между ними возникла оживленная переписка, которая продолжалась до самой смерти «великаго старца». Въ салонѣ Ольги Алексѣевны можно было встрѣтить людей, рѣдко гдѣ показывавшихся, между прочимъ, историка Карлейля.^[230] Я привелъ въ тотъ-же салонъ однажды Фредерика Гаррисона, извѣстнаго главу англійскихъ позитивистовъ.^[231] Въ то время, когда этотъ салонъ посѣщаемъ былъ довольно часто Владиміромъ Соловьевымъ, политическая роль Ольги Алексѣевны была еще въ зародышѣ. Соловьева, видимо, привлекали бесѣды и знакомства съ членами англиканской іерархіи. Болѣе частному общенію съ англичанами служило Соловьеву нѣкоторымъ препятствіемъ недостаточное знакомство съ англійскимъ разговорнымъ языкомъ. Онъ поэтому охотнѣе бывалъ или въ обществѣ своихъ соотечественниковъ, или у тѣхъ англичанъ, которые, какъ Рольстонъ, владѣли русскимъ языкомъ и интересовались Россіей. Рольстонъ быль однимъ изъ библіотекарей въ Британскомъ музеѣ, завѣдывалъ отдѣломъ «Rossica», написалъ книгу о русскихъ былинахъ и сказкахъ, былъ въ корреспонденціи съ Тургеневымъ, а въ мѣсяцы, предшествовавшіе войнѣ Россіи съ Турціей, устроилъ публичныя лекціи съ цѣлью ознакомить своихъ соотечественниковъ съ русскимъ прошлымъ и вызвать симпатію къ ихъ освободительной миссіи на Ближнемъ Востокѣ.^[232]

Во все время его пребыванія въ Лондонѣ Соловьевъ чувствовалъ себя не особенно хорошо. Начавшіеся осенніе туманы переносились имъ съ трудомъ При большой худобѣ и блѣдности онъ легко могъ вызвать опасенія у любящей его матери, которая все. болѣе и болѣе настаивала въ своихъ письмахъ на его отъѣздѣ въ болѣе мягкій климатъ. Мнѣ пришлось уѣхать въ Парижъ и Ниццу для свиданія съ матерью. По моемъ возвращеніи я уже не засталъ Соловьева въ Лондонѣ и вскорѣ узналъ, что онъ уѣхалъ въ Египетъ…"^[233]

Дальнѣйшія страницы воспроизводимой нами рукописи касаются уже не лондонскаго житья Соловьева, а потому мы и откладываемъ ихъ пока въ сторону.

Пробѣгая еще разъ мысленно сообщенія И. И. Янжула, Е. Н. Янжулъ и М. М. Ковалевскаго, легко убѣдиться, что въ существенномъ показанія всѣхъ этихъ трехъ свидѣтелей удобосогласуемы между собою. Е. Н. Янжулъ заявляетъ, что Соловьева пожираетъ какая-то душевная тревога, которую она называетъ «скептицизмомъ», что спасенія онъ ищетъ въ мистическихъ вѣрованіяхъ, и что, въ качествѣ расплаты за чрезмѣрную мозговую работу, ему грозитъ даже сумасшествіе; И. И. Янжулъ удостовѣряетъ, что на лицѣ Соловьева почти постоянно отражается происходящая въ немъ борьба, что взглядъ у него зачастую сосредоточенный, печальный, что самоуглубленіе заставляетъ его забывать объ ѣдѣ чуть не изо дня въ день; М. М. Ковалевскій, признавая въ Соловьевѣ большую живость ума и постоянную кипучесть мысли, и не безъ раздраженія отказываясь вѣрить въ его «злого духа», провидитъ во всемъ внѣшнемъ обликѣ своего пріятеля нѣчто пророческое,^[234] побѣду идейности надъ животностью. Всѣ три свидѣтеля какъ-бы въ одинъ голосъ внушаютъ намъ, что въ Соловьевѣ кроются исключительные духовные задатки, что интересы религіозно-философской мысли стоять у него, безспорно, на первомъ планѣ, и что въ его внутреннихъ переживаніяхъ имѣется въ данное время немало исканій и бореній, плохо поддающихся раціонализаціи. И еще бросается въ глаза одно любопытное обстоятельство: Соловьевъ, будучи моложе М. М. Ковалевскаго почти на 1½ года и моложе Янжула лѣтъ на 7, кажется все-таки, при всей своей полудѣтской непрактичности, болѣе старымъ, чѣмъ его пріятели, — и едва-ли они сами, въ глубинѣ сердца, не находятъ этого совершенно естественнымъ.

Въ сообщеніяхъ И. И. Янжула и М. М. Ковалевскаго содержатся отчетливыя указанія на то, что, занимаясь въ Британскомъ музеѣ, Соловьевъ усердно изучалъ мистическую литературу; оба автора называютъ при этомъ Каббалу, но, по всѣмъ вѣроятіямъ, не одна Каббала привлекала къ себѣ его вниманіе.^[235] Изученія этого рода начались, надо думать, еще въ Сергіевомъ посадѣ и въ Москвѣ, но лишь въ Лондонѣ получили они болѣе значительное развитіе. Съ этой точки зрѣнія можно было бы объяснить себѣ тотъ фактъ, что въ Кризисѣ западной философіи мистическія ученія использованы сравнительно мало, или вовсе не использованы. Отсюда-же объясняется и тотъ другой фактъ, что лишь послѣ заграничной командировки, въ философскихъ и религіозныхъ построеніяхъ Соловьева, начинаетъ выдвигаться на очень высокое мѣсто идея Софіи, одна изъ центральныхъ идей всей его религіозно-философской системы.

Въ связи съ сказаннымъ, нельзя не пожалѣть, что доселѣ мы не имѣемъ еще доступа ко всему письменному наслѣдству Соловьева, остающемуся даже и не собраннымъ въ одно мѣсто, а какія тутъ могутъ быть сдѣланы поучительныя находки, показываетъ, между прочимъ, небольшое замѣчаніе С. М. Соловьева-младшаго въ одномъ изъ его очерковъ: — "Въ записной книжкѣ Вл. Соловьева, относящейся ко времени его перваго заграничнаго путешествія, находится слѣдующая молитва къ Софіи. — «Молитва объ откровеніи великой тайны. — Во имя Отца и Сына и Св. Духа. — Неизреченнымъ, страшнымъ и всемогущимъ именемъ заклинаю боговъ, демоновъ и всѣхъ живущихъ. Соберите воедино лучи силы вашей, предадите источникъ вашего хотѣнія и будьте причастниками молитвы моей, да возможемъ уловить чистую голубицу Сіона, да обрѣтемъ безцѣнную жемчужину Офира и да соединятся розы съ лиліями въ долинѣ Саронскоіі. — Пресвятая Божественная Софія, существенный образъ красоты и сладость сверхсущаго Бога, свѣтлое тѣло Вѣчности, душа міровъ и единая царица всѣхъ душъ, глубиною неизреченною и благодатію перваго Сына Твоего и возлюбленнаго Іисуса Христа молю Тебя: снизойди въ темницу душевную, наполни мракъ нашъ своимъ сіяніемъ, огнемъ любви твоей расплавь оковы духа нашего, даруй намъ свѣтъ и волю, образомъ видимымъ и существеннымъ явись намъ, сама воплотись въ насъ и въ мірѣ, возстановляя полноту вѣковъ, да покроется глубина предѣломъ и да будетъ Богъ все во всемъ.»^[236]

Мы не знаемъ въ точности, къ какому именно сроку слѣдуетъ пріурочить эту запись; но возможно, что Молитва была записана Соловьевымъ во время его пребыванія въ Лондонѣ, когда онъ молилъ свою «подругу вѣчную» явить ему себя ощутительнымъ образомъ, какъ объ этомъ разсказываетъ онъ самъ въ главѣ II-ой своей поэмы: Три свиданія.^[237] Впрочемъ, объ этомъ автобіографическомъ матеріалѣ мы еще будемъ говорить особо.

Настойчивое погруженіе въ мистическую литературу — даже до самозабвенія — не сопровождалось для Соловьева соотвѣтствующимъ углубленіемъ его собственно церковной религіозной настроенности, которая и въ Лондонѣ ничѣмъ, повидимому, ясно о себѣ не заявляла. Между прочимъ, ни въ его письмахъ, ни въ воспоминаніяхъ И. И. Янжула и М. М. Ковалевскаго мы не находимъ ни малѣйшаго намека на то, чтобы онъ, напр., посѣщалъ лондонскую православную церковь, или церковь какого-либо другого исповѣданія. На другой ладъ складывалась въ этомъ отношеніи жизнь у его отца, когда, въ началѣ 40-ыхъ годовъ, тотъ проживалъ, въ качествѣ домашняго учителя при дѣтяхъ гр. А. Г. Строганова, въ Парижѣ. Усердно проработавъ цѣлую недѣлю частію въ Королевской библіотекѣ, частію дома — съ учениками или надъ своей рукописью, С. М. Соловьевъ «въ воскресенье, вставши и напившись молока, отправлялся….. въ русскую церковь, находившуюся въ концѣ Елисейскихъ полей», а затѣмъ, «послѣ обѣдни, заходилъ къ священнику Вершинскому», къ которому «сходились пить чай всѣ русскіе средняго сссловія.»^[238] Такой привычно-бытовой близости къ храму у Вл. С. Соловьева за время его заграничнаго житья вообще не оказывается, да и въ послѣдующіе годы къ міру церковно-обрядовой религіозности онъ прикасался лишь изрѣдка.^[239] Обусловливалось это многими и разнообразными причинами, и онѣ постепенно выступятъ передъ нами. Въ первые годы постѣ разрѣшенія юношескаго кризиса вліяла, думается намъ, въ указанномъ смыслѣ прежде всего нѣкоторая отвычка отъ внѣшней церковности, при конфузливой неловкости вернуться послѣ долгаго перерыва къ отринутому жертвеннику, а затѣмъ — своеобразная молодая безпечность, поддерживаемая самомнительной увѣренностью, что «избранные» могутъ-де обойтись въ своемъ внутреннемъ религіозномъ устроенія и безъ того «оказательства», въ которомъ нуждаются «не-избранные». Эта послѣдняя увѣренность не была вполнѣ изжита Соловьевымъ даже въ позднѣйшіе годы,^[240] — тѣмъ сильнѣе могла она сказываться въ немъ въ годы болѣе ранніе…

Въ сообщеніяхъ И. И. Янжула и М. М. Ковалевскаго, приведенныхъ въ началѣ настоящей главы, содержится, помимо указанія на мистическіе интересы Соловьева, еще одно принципіально цѣнное указаніе, заслуживающее всяческаго вниманія со стороны его біографовъ. Мы имѣемъ здѣсь въ виду довольно опредѣленныя данныя, свидѣтельствующія о стремленіи Соловьева проникнуть подальше въ область соціальныхъ и политико-экономическихъ вопросовъ, — притомъ подъ религіознымъ угломъ зрѣнія, съ подведеніемъ подъ самый соціализмъ религіозной основы. Правда, слишкомъ большой настойчивости онъ въ этомъ направленіи не обнаруживаетъ, и область практическаго дѣланія, безспорно, заслоняется въ его глазахъ областью собственно философскаго умозрѣнія; но насколько все-таки эти вопросы живо затрогивали его тогда, можно судить, напр, хотя-бы по тому, что про книгу Нойеса, о которой говоритъ И. И. Янжулъ, Соловьевъ вспоминаетъ въ 1691 г., въ статьѣ: Запоздалая вылазка изъ одного литературнаго лагеря, съ поясненіемъ, что съ этимъ авторомъ онъ знакомился около 15 лѣтъ тому назадъ, въ Лондонѣ.^[241] Къ тому-же порядку явленій относимъ мы попытку Соловьева завязать личное знакомство съ П. Л. Лавровымъ, который едва-ли былъ ему по-душѣ въ качествѣ философа, но былъ весьма способенъ интересовать его своею личностью въ качествѣ общественно-политическаго дѣятеля. Можетъ-быть, и та чрезвычайная — разразившаяся чуть не истерикой — чувствителъность, которую проявилъ Соловьевъ при неосторожномъ сопоставленіи его имени съ именемъ Бѣлинскаго, находить себѣ нѣкоторое частичное объясненіе въ этихъ, если такъ можно выразиться, публицистическихъ аспираціяхъ философа — близкихъ его сердцу, хотя-бы только въ «религіозномъ освѣщеніи, но не замѣчаемыхъ окружающими…»^[242]

Вторую половину этой главы мы посвящаемъ краткимъ біографическимъ замѣткамъ о тѣхъ двухъ лицахъ, съ которыми Соловьевъ всего больше имѣлъ общенія за время своего житья въ Лондонѣ, а равно о П. Л. Лавровѣ, какъ современномъ Соловьеву русскомъ мыслителѣ, привлекшемъ къ себѣ его вниманіе въ ту-же пору. Не забудемъ при этомъ, что И. И. Янжулъ и М. М. Ковалевскій были также дѣятелями Московскаго университета, и что для Соловьева, уже въ силу этого обстоятельства, судьбы ихъ были не безразличны.

Иванъ Ивановичъ Янжулъ родился въ половинѣ 40-ыхъ годовъ, въ Кіевской губерніи.^[243] Отецъ его — штабсъ-капитанъ, черниговскій дворянинъ. Среднее образованіе И. И. Янжулъ подучилъ въ «благородномъ пансіонѣ» про рязанской гнмн&зіи. Увлеченный игрою Айри Ольрнджа, бывшаго проѣздомъ въ Рязани, онъ рѣшилъ добиться самоучкой знанія англійскаго языка и достигъ своей дѣли. Впослѣдствіи это до извѣстной степени случайное пріобрѣтеніе очень ему пригодилось и какъ-бы предопредѣлило его повторныя поѣздки въ Лондонъ. Въ 1864 г. — поступленіе въ Московскій университетъ, на юридическій Факультетъ. Въ бытность студентомъ И. И. Янжулу пришлось много бѣдствовать. Чтобы поправить свои денежныя дѣла, онъ взялъ урокъ въ отъѣздъ въ гор. Ржевъ. Здѣсь, подъ вліяніемъ ознакомленія съ соціальной физикой Кэтле, онъ впервые принялся за самостоятельную научную работу. По окончаніи университетскаго курса И. И. Янжулъ былъ оставленъ при университетѣ для подготовки къ профессорской дѣятельности. Свои подготовительныя занятія онъ продолжалъ за-границей — сначала въ Германіи, а потомъ въ Англіи. Въ Лондонѣ И. И. Янжулъ написалъ свою магистерскую диссертацію по вопросу о косвенныхъ налогахъ. Защита диссертаціи состоялась въ 1874 г., послѣ чего онъ былъ избранъ въ доценты по каѳедрѣ финансоваго права въ Московскомъ университетѣ.^[244] Степени доктора И. И. Янжулъ удостоенъ въ 1876 г., по защитѣ диссертаціи объ англійской свободной торговлѣ. Въ томъ-же году онъ былъ избранъ въ ординарные профессора. Въ 1882 г., по предложенію тогдашняго министра финансовъ H. X. Бунге, И. И. Янжулъ занялъ должность фабричнаго инспектора Московскаго Фабричнаго округа; при этомъ онъ не покидалъ и университетскую каѳедру. «Инспекція [фабричная] тогда только-что вводилась, а Янжулу хотѣлось ближе познакомиться съ положеніемъ рабочихъ въ Россіи, Въ сентябрѣ 1887 г., въ министерство Вышнеградскаго, Янжулъ оставилъ должность инспектора, такъ-какъ потерялъ вѣру въ возможность плодотворной дѣятельности въ этомъ званіи: всѣ представленія о нуждахъ фабричнаго законодательства оставлялись въ Петербургѣ безъ отвѣта; карательныя постановленія фабричныхъ присутствій за злоупотребленія фабрикантовъ, на которыя послѣдніе аппеллировали, не приводились въ исполненіе; нѣкоторыя газеты веди систематическую травлю противъ Янжула, уснащая ее доносами, да и законъ 18Ѳ6 г. измѣнить къ худшему положеніе Фабричной инспекціи. Въ качествѣЧабричнаго инспектора Янжудъ принималъ дѣятельное участіе въ многочисленныхъ коммиссіяхъ и совѣщаніяхъ по выработкѣ рабочаго и фабричнаго законодательства; ни одна мѣра въ этой области въ 1882—87 гг. не проходила безъ его участія.» Къ этому времени относятся многія цѣнныя работы И. И. Янжула по фабричному законодательству и фабричному быту, снискавшія ему широкую извѣстность Въ 1893 г. Академія наукъ избрала его членомъ-корреспондеетомъ, а въ 1895 г. — ординарнымъ академикомъ. Въ Петербургъ онъ переѣхалъ, впрочемъ, лишь въ 1898 г., выслуживъ званіе заслуженнаго профессора. Преподавательская дѣятельность И. И. Янжула въ университетѣ проходила въ общемъ благополучно;^[245] пользовались большимъ успѣхомъ и его публичныя лекціи, и публицистическія статьи. «Въ научной своей дѣятельности Янжулъ выдѣляется богатой эрудиціей, разносторонностью, трезвостью взглядовъ. Онъ не стремится укладывать разнообразную жизнь въ Прокрустово ложе одностороннихъ теорій; онъ прежде всего изучаетъ жизнь въ ея многообразіи Янжулъ — сторонникъ историко-этической школы, приверженецъ государственнаго соціализма, широкаго вмѣшательства государства въ экономическую жизнь.» Въ своей магистерской диссертація И. И. Янжулъ отстаиваетъ тотъ взглядъ, что характеръ финансовой системы опредѣляется борьбою классовыхъ интересовъ. Взглядъ этотъ былъ выработанъ имъ совершенно самостоятельно, внѣ зависимости отъ вліяній со стороны К. Маркса. Во второмъ выпускѣ изслѣдованія объ англійской свободной торговлѣ И. И. Янжулъ «первый изъ европейскихъ экономистовъ изложилъ и оцѣнилъ ученіе англійскихъ христіанскихъ соціалистовъ; здѣсь-же онъ выяснилъ, что выборъ той или иной системы торговли зависитъ отъ сложившихся въ данное время интересовъ страны…..»^[246] Скончался И. И. Янжулъ 18-го (31-го) октября 1914 г. за-границей, гдѣ его застигла міровая война.^[247] Онъ пережилъ своего лондонскаго пріятеля Соловьева на цѣлыхъ 14 лѣтъ, не смотря на то, что былъ старше его на нѣсколько лѣтъ.

Непосредственнаго вліянія на судьбы философскаго просвѣщенія въ Россіи И. И. Янжулъ не имѣлъ. Лишь въ той мѣрѣ, въ какой ученія марксизма и соціализма переплетались у насъ съ интересами философія, можетъ и онъ претендовать на то или другое мѣсто въ исторіи русской философіи.^[248] По отдаленности И. И. Янжула отъ той области, въ которой по-преимуществу работалъ Соловьевъ, не удивительно, что послѣ сближенія въ Лондонѣ они въ послѣдующіе годы бывали въ общеніи не часто. Впрочемъ, отношенія все-таки я не прерывались. Въ своихъ воспоминаніяхъ И. И. Янжулъ, между прочимъ, указываетъ, что «когда-то» Вл. С. Соловьевъ привезъ къ нему на квартиру въ Москвѣ извѣстнаго чешскаго дѣятеля д-ра Крамаржа.^[249] О поддержаніи добраго, знакомства свидѣтельствуетъ и небольшая записка Соловьева на имя Н. Я. Грота, относящаяся къ 1893 г.: — «Милый другъ, я сегодня обѣдаю у Солдатенкова, откуда собрался ѣхать къ Янжулу, отправляющемуся въ Чикаго. Но ради тебя сіе послѣднее (т. е: не Чикаго, а Янжула) отложу. Тѣмъ не менѣе Кузьма Медичисъ раньше десяти не выпуститъ….»^[250]

Максимъ Максимовичъ Ковалевскій родился 27-го августа 1851 г_ч въ Харьковѣ. Отецъ его участвовалъ въ турецкомъ походѣ 1811 г. и въ войнѣ 1812 служилъ онъ также до дворянскихъ выборамъ, исполняя обязанности уѣзднаго я губернскаго предводителя дворянства. Заботы о воспитаніи и образованіи сына лежали главнымъ образомъ на матери, женщинѣ умной, сердечной и хорошо образованной. Семья была богатая, и ребенокъ могъ получить прекрасную домашнюю подготовку. Курсъ гимназія былъ оконченъ М. М. Ковалевскимъ съ блестящимъ успѣхомъ, и затѣмъ такъ-же благополучно былъ пройденъ и курсъ университетскій, по юридическому Факультету. Въ то время Харьковскій университетъ представлялъ цѣлый рядъ талантливыхъ профессоровъ, лекціи и вліяніе которыхъ М. М. Ковалевскій всегда высоко цѣнилъ Особенно выдѣлялись среди преподавателей Д. И. Каченовскій, спеціалистъ по международному и государственному праву, П. И. Цитовичъ, цивилистъ, и Гатенбергеръ, полицеистъ. По предложенію Д. И. Каченовскаго М. М. Ковалевскій и былъ оставленъ при университетѣ для занятій по государственному праву. Въ виду послѣдовавшей вскорѣ-же смерти Д. И. Каченовскаго, подготовку къ магистерскому экзамену М. М. Ковалевскій рѣшилъ перенести заграницу. Сначала онъ работалъ въ Вердинѣ, гдѣ провелъ зимній семестръ 1872—73 гг., затѣмъ въ Парижѣ, гдѣ ему особенную пользу принесла Ecole nationale des chartes, и подъ конецъ въ Англіи, гдѣ на основаніи мѣстныхъ матеріаловъ онъ написалъ свою магистерскую диссертацію: Исторія полицейской администраціи (полиція безопасности) и полицейскаго суда въ англійскихъ графствахъ съ древнѣйшихъ временъ до смерти Эдуарда III-го; кг вопросу о возникновеніи мѣстнаго самоуправленія въ Англіи (Прага, 1877 г.). «Поѣздка Ковалевскаго въ Англію имѣла для него большое значеніе; Здѣсь онъ встрѣтился и вошелъ въ болѣе или менѣе близкія отношенія съ цѣлымъ рядомъ выдающихся ученыхъ и писателей, какъ Джонъ Льюисъ, Беджготъ, Гаррисонъ, Джонъ Морлей, Г. Спенсеръ, К. Марксъ, Мэнъ, Стебсъ, Брайсъ, Вестлекъ и др.» Изъ числа этихъ ученыхъ наиболѣе сильное впечатлѣніе произвелъ на М. М. Ковалевскаго Мэнъ. Работы надъ англійскими матеріалами дали М. М. Ковалевскому возможность написать и докторскую диссертацію: Общественный строй Англіи въ концѣ среднихъ вѣковъ (Москва, 1880 г.). Получивъ степень магистра, онъ началъ читать лекціи въ Московскомъ университетѣ по сравнительной исторіи права (исторіи иностранныхъ законодательствъ) и по государственному праву. Преподавательская дѣятельность М. М. Ковалевскаго въ Москвѣ продолжалась десять лѣтъ, между 1877 и 1887 гг. «Ему пришлось работать вмѣстѣ съ цѣлымъ рядомъ выдающихся профессоровъ, украшавшихъ Московскій университетъ, какъ, напр., товарищи по Факультету С. А. Муромцевъ, А. И. Чупровъ, И. И. Янжулъ и филологи Ѳ. Е. Коршъ, Всеволодъ Миллеръ, Н. И. Стороженко,В. И. Герье, В. О. Ключевскій и др.» Онъ читалъ и общіе, и спеціальные курсы, разнообразя ихъ содержаніе и не уставая ихъ перерабатывать. «Лекціи Ковалевскаго, интересныя какъ по внутреннему ихъ содержанію, такъ и по Формѣ и отвѣчавшія къ тому-же интересу русской интеллигенціи конца 70-ыхъ и начала 80-ыхъ годовъ прошлаго вѣка къ вопросамъ конституціонализма, имѣли громадный успѣхъ и собирали массу слушателей. Въ нихъ авторъ постоянно старался выяснить взаимодѣйствіе въ жизни и развитіи человѣческихъ обществъ факторовъ экономическихъ, соціальныхъ и политическихъ.» Независимо отъ чтенія лекцій, М. М. Ковалевскій продолжалъ и свою научно-литературную дѣятельность. Тогда-же, вмѣстѣ съ Всеволодомъ Миллеромъ, онъ сталъ издавать двухнедѣльный журналъ: Критическое Обозрѣніе. Чрезвычайно кипучей дѣятельности, которую развивалъ М. М. Ковалевскій въ теченіе указаннаго десятилѣтія, суждено было, однако, прекратиться довольно внезапнымъ образомъ: въ 1887 г. министръ народнаго просвѣщенія гр. И. Д. Деляновъ призналъ необходимымъ уволить его отъ должности профессора безъ прошенія.^[251] Послѣ этого М. М. Ковалевскій переселился за-границу, гдѣ и оставался около 20 лѣтъ. Своихъ главныхъ мѣстопребываніемъ онъ избралъ Францію, пріобрѣтя виллу въ окрестностяхъ Ниццы, въ Beaulieu. Отъ времени до времени онъ проживалъ и за предѣлами Франціи, совершая даже отдаленныя путешествія. Плоды его ученыхъ изслѣдованій появляются въ печати на разныхъ языкахъ; при этомъ онъ старается, въ подходящихъ случаяхъ, знакомить иностранцевъ и съ исторіей, и съ бытомъ Россіи. Наиболѣе значительными его произведеніями за разсматриваемый промежутокъ времени считаются: Происхожденіе современной демократіи (5 томовъ) и Экономическій ростъ Европы до возникновенія капиталистическаго хозяйства (на русскомъ языкѣ вышло 3 тома; въ нѣмецкомъ законченномъ изданіи, подъ заглавіемъ Die ökonomische Entwicklung Europas bis яит Beginn der kapitalistischen Wirtschaftsform, Berlin 1901—1914, — 7 томовъ). «Какъ признанный уже авторитетный ученый, Ковалевскій нашелъ, вмѣсто русской, міровую аудиторію, въ которой слушала его съ ораторскимъ мастерствомъ произнесенное слово интеллигенція разныхъ народовъ — шведовъ, англичанъ, бельгійцевъ, французовъ и американцевъ. Стокгольмъ, Оксфордъ, Брюссель, Парижъ, Чикаго и Санъ-Франциско поочередно видѣли въ своихъ стѣнахъ М. М., который читалъ, по приглашенію, лекціи въ качествѣ профессора или временнаго лектора. Лекціи его были посвящены разнымъ вопросамъ права, соціологіи и политической экономіи и выливались въ форму печатныхъ изданій.» Приходилось М. М. Ковалевскому дѣйствовать и въ роли устроителя учебнаго дѣла. Ему и нѣкоторымъ другимъ лицамъ обязана своимъ возникновеніемъ Русская высшая школа общественныхъ наукъ въ Парижѣ, просуществовавшая 5 лѣтъ. «Продолжительное пребываніе за-границей нисколько не ослабило глубокихъ патріотическахъ чувствъ М. М. Онъ живо интересовался всѣмъ, что происходило на родинѣ, и почти ежегодно посѣщалъ ее.» Крупныя политическія перемѣны, происшедшія въ Россіи послѣ русско-японской войны, побудили М. М. Ковалевскаго отказаться отъ дальнѣйшаго пребыванія за-границей. Глубоко сочувствуя представительной формѣ государственнаго устройства, онъ возвращается на родину и и принимаетъ дѣятельное участіе въ политической борьбѣ — сначала въ Государственной думѣ, а затѣмъ въ Государственномъ совѣтѣ, куда онъ былъ избранъ отъ Академіи наукъ и университетовъ. Кромѣ того, онъ основываетъ партію демократическихъ реформъ, редактируетъ, вмѣстѣ съ проф. И. И. Иванюковымъ, въ 1906—7 гг. газету: Страна, является издателемъ Вѣстника Европы и завѣдывающимъ въ немъ отдѣломъ общественныхъ и юридическихъ наукъ, участвуетъ въ разныхъ общественныхъ организаціяхъ, выступаетъ въ качествѣ профессора въ Петроградскомъ университетѣ, политехническомъ институтѣ, на высшихъ женскихъ курсахъ, и т, д. «Вмѣстѣ со всѣмъ этимъ Ковалевскій удивительнымъ образомъ находилъ время для научныхъ изысканій о издалъ рядъ ученыхъ трудовъ въ видѣ цѣлыхъ монографій и отдѣльныхъ статей, въ которыхъ частью подводилъ итоги своей многолѣтней ученой работѣ, частью разрабатывалъ отдѣльныя новыя темы. Сочиненія его, относящіяся къ этому періоду, какъ и болѣе раннія, также обнимаютъ области государственнаго права, исторіи и исторіи права, соціологіи и политики. Къ главнѣйшимъ изъ нихъ принадлежатъ трехтомное изслѣдованіе: Отъ прямою народоправства къ представительному и отъ патріархальной монархіи къ парламентаризму. Вотъ государства и его отраженіе въ исторіи политическихъ ученій, 1909 г.» Сочиненіе это осталось незаконченнымъ. «Четвертый и заключительный томъ былъ сожженъ въ Москвѣ при подавленіи вооруженнаго возстанія вмѣстѣ съ типографіей Сытина, гдѣ оно печаталось….»

Перечислять многочисленныя другія работы М. М. Ковалевскаго мы не будемъ. «По своимъ научнымъ интересамъ Ковалевскій былъ юристомъ-историкомъ и соціологомъ, по методологическимъ пріемамъ чистымъ позитивистомъ, послѣдователемъ О. Конта Отправляясь отъ эволюціонной точки зрѣнія, Ковалевскій всецѣло погружается въ изученіе исторія права и формъ общественнаго и государственнаго уклада и въ своихъ многочисленныхъ изслѣдованіяхъ, представляетъ постепенное ихъ измѣненіе, начиная съ ихъ раннихъ зачатковъ, вплоть до высшихъ ступеней развитія.» Заслуживаетъ особаго вниканія то обстоятельство, что постепенное развитіе гражданственности объясняется у М. М, Ковалевскаго дѣйствіемъ не одного какого-либо фактора, какъ у представителей экономическаго матеріализма, а цѣлой совокупностью факторовъ. «Между міромъ идей и явленіями реальной жизни онъ усматривалъ тѣсную связь и взаимодѣйствіе…..» Въ виду безспорныхъ ученыхъ заслугъ М. М. Ковалевскаго, его избирали въ члены и предсѣдатели многихъ ученыхъ обществъ и учрежденій, какъ въ Россіи, такъ я за-границей. «Наша Академія наукъ оказала М. М. Ковалевскому высокую честь, которой не удостоились даже такіе наши государствовѣды и историки права, какъ Чичеринъ, Градовскій и Сергѣевичъ. Она избрала его въ 1914 г. въ ординарные академики по вновь учрежденной каѳедрѣ государствовѣдѣнія.» По своимъ личнымъ свойствамъ М. М. Ковалевскій отличался добротой, благожелательностью, готовностью помочь, терпимостью, простотою, жизнерадостностью я общительностью. Начало міровой войны застало его въ Карлсбадѣ, гдѣ ему приходилось лечиться, и гдѣ онъ былъ принудительно задержанъ на нѣкоторое время. По возвращеніи М. М. Ковалевскаго въ Россію сравнительно вскорѣ послѣдовала для него и роковая развязка. Скончался М. М. Ковалевскій 23-го марта 1916 г.^[252] И онъ пережилъ Соловьева на полтора десятка лѣтъ, хотя появился на свѣтъ раньше его.^[253]

При исключительной, въ особенности съ русской точки зрѣнія, учено-литературной плодовитости М. М. Ковалевскаго, при многообразіи " его научныхъ интересовъ и при устремленіи его вниманія, по большей части, въ сторону вопросовъ общихъ и широкихъ, нельзя, конечно, отрицать, что и его трудами, какъ трудами И. И. Янжула, можетъ воспользоваться такъ или иначе философская мысль какъ его соотечественниковъ, такъ и чужеземцевъ.^[254] Къ сожалѣнію, въ этомъ направленіи сдѣлано еще очень мало — отчасти, можетъ-быть, именно потону, что та позитивистическая платформа, на которой стоялъ М. М. Ковалевскій, утратила теперь значительную долю своей привлекательности, и философская пытливость довольно давно уже проходитъ равнодушно мимо нея. А между-тѣмъ одно то, что онъ не только чуждается крайностей экономическаго матеріализма, но и устанавливаетъ тѣсную связь и взаимодѣйствіе между міромъ идей и явленіями реальной жизни, невольно располагаетъ въ его пользу и заставляетъ думать, что философскія предпосылки его заслуживали бы болѣе детальнаго изученія…^[255]

О встрѣчахъ М. М. Ковалевскаго съ Соловьевымъ послѣ 1875 г. скажемъ нѣсколько словъ въ свое время, руководствуясь продолженіемъ уже извѣстныхъ намъ воспоминаній.

Петръ Лавровичъ Лавровъ^[256] родился 2-го іюня 1823 г., въ с. Мелеховѣ Великолуцкаго уѣзда Псковской губерніи. Артиллеристъ по образованію, произведенный въ Офицеры въ 1842 г., онъ въ теченіе 22 лѣтъ, съ іюня 1844 г. по апрѣль 1866 г., преподавалъ математическія науки сначала въ артиллерійскомъ училищѣ, потомъ въ артиллерійской академіи; кромѣ того, онъ занимался преподавательскою дѣятельностью и въ Константиновскомъ военномъ училищѣ. Участіе въ литературѣ П. Л. Лавровъ началъ принимать съ половины 50-ыхъ годовъ, но впервые на него обратили вниманіе въ 1858 г., при появленіи въ Библіотекѣ для чтенія его большой статьи о гегелизмѣ. Въ дальнѣйшемъ имъ было опубликовано довольно много статей, по большей части философскаго содержанія, какъ въ названномъ журналѣ, такъ и въ Отечественныхъ Запискахъ и Русскомъ Словѣ. "Въ ноябрѣ 1860 г. Лавровъ прочелъ въ пользу литературнаго Фонда три лекціи о современномъ значеніи философіи, которыя были первымъ публичнымъ словомъ о философіи, произнесеннымъ свѣтскимъ лицомъ въ Россіи внѣ духовныхъ заведеній со времени закрытія каѳедръ философіи Николаемъ 1-ымъ……^[257]

Въ 1862 г. Лавровъ искалъ каѳедры философіи въ Петербургскомъ университетѣ, но условія, введенныя новымъ уставомъ положили конецъ этому дѣлу, для котораго Лавровъ представилъ уже программу предполагавшагося курса. Когда устроены были курсы въ думѣ, студенты предложили Лаврову читать тотъ курсъ философія, во это ему не было дозволено." Къ началу-же 60-ыхъ годовъ относятся работы П. Л. Лаврова по Энциклопедическому Словарю, составленному русскими учеными и литераторами, прекратившемуся на первыхъ буквахъ и негласное редакторство въ Заграничномъ Вѣстникѣ. Были и равныя другія начинанія, заканчивавшіяся по большей части тоже неблагополучно. Между прочимъ, «въ 1864—1865 гг. Лавровъ принималъ ревностное участіе въ учрежденіи общества женскаго труда, въ чемъ участвовали графиня Ростовцова и Анна Павловна Философова^[258] Это общество разрушилось наканунѣ перваго общаго собранія, и объясненія, къ которымъ былъ вынужденъ Лавровъ при этомъ съ только-что упомянутыми лицами, вызвали немалое раздраженіе противъ него.» Покушеніе Каракозова сопровождалось многочисленными обысками и арестами. Въ числѣ заподозрѣнныхъ оказался и П. Л. Лавровъ, поданный военному суду въ августѣ; 1866 г. «Судъ призналъ его виновнымъ въ сочиневіи четырехъ стихотвореній, въ которыхъ „возбуждалось неуваженіе“ къ Николаю I-ему и Александру II-му, въ „сочувствіи и близости къ людямъ, извѣстнымъ правительству своимъ преступнымъ направленіемъ“ (Чернышевскій, Михайловъ, Павловъ), въ проведеніи въ печати „вредныхъ идей“ и въ нѣкоторыхъ другихъ болѣе мелкихъ винахъ. Военно-судная коммиссія приговорила его къ аресту на нѣкоторое время. Приговоръ этотъ былъ видоизмѣненъ генералъ-аудиторіатомъ (генералъ-аудиторомъ былъ тогда Философовъ, мужъ [упомянутой выше] Анны Павловны) и конфирмованъ императоромъ въ такой формѣ: Лавровъ увольнялся отъ службы и отсылался на житье въ одну изъ внутреннихъ губерній подъ надзоръ полиціи.» 15-го февраля 1867 г. онъ былъ вывезенъ въ Тотьму, потомъ его перевели въ Вологду и, наконецъ, въ Кадниковъ. Отсюда, послѣ трехъ лѣтъ ссылки, П. Л. Лавровъ, при содѣйствіи преданнаго товарища, Г. А. Лопатина, бѣжалъ за-границу."^[259] 1-го марта 1870 г. онъ былъ уже въ Парнасѣ. Бѣда, приключившаяся съ П. Л. Лавровымъ, очень затруднила, конечно, его литературную дѣятельность; пришлось прикрываться псевдонимами или вовсе не подписываться подъ статьями. Всего чаще П. Л. Лавровъ пользовался подписями: П. Миртовъ, П. Л., П. М.; но были въ ходу и другія обозначенія. Въ 1808— 18С9 гг. печатались въ Недѣлѣ извѣстныя Историческія письма П. Л. Лаврова — подъ псевдонимомъ П. Миртова. Письма эти появились въ 1870 г., въ переработанной формѣ, отдѣльнымъ изданіемъ и произвели, безспорно, довольно сильное впечатлѣніе на читающую публику, въ особенности на молодежь. Съ водвореніемъ П. Л. Лаврова за-границей помѣщеніе его статей въ русскихъ изданіяхъ стало встрѣчать еще большія помѣхи. Тѣмъ не менѣе, кое-что проникало сюда, и заинтересованные читатели догадывались, съ кѣмъ они имѣютъ дѣло. Такъ, „почти всѣ приписывали ему [П. Л. Лаврову] рядъ статей въ Знаніи,“^[260] которыя появились [отдѣльной книгой] въ 1875 г., какъ Опытъ исторіи мысли, т. I, вы и. I, а также та мл, -же [т. е. въ Знаніи] помѣщенный другой рядъ статей подъ общимъ названіемъ: Очерки систематическаго знанія. Проживая въ началѣ 70-ыхъ годовъ въ Парижѣ, П. Л. Лавровъ вступилъ въ общеніе съ нѣкоторыми учеными и политическими кружками; уже вскорѣ по прибытіи въ Парижъ, онъ близко сошелся и съ Варденомъ, который ввелъ его въ Интернаціоналъ. Къ этой-же порѣ относится начало его знакомства съ К. Марксомъ и Фр. Энгельсомъ.» Въ 1872 г. Лавровъ получилъ изъ Россіи предложеніе редактировать за-границею соціалистическій журналъ, для котораго была обѣщана поддержка, какъ соціалистической русской молодежи, такъ и радикальныхъ литераторовъ. Имѣя это въ виду, Лавровъ немедленно написалъ проектъ программы Впередъ!…. Разсчегь на радикальныя силы, литературныя въ Россіи оказался [, однако,] невѣренъ; журналъ долженъ былъ появиться какъ исключительный органъ соціально-революціонной русской молодежи, что позволяло и программѣ его получить большую опредѣленности" Предполагалось привлечь къ дѣлу также приверженцевъ М. А. Бакунина, но это предположеніе не осуществилось — произошелъ даже разрывъ между «лавристами» и «бакунистами».^[261] Ради изданія журнала П. Л. Лавровъ переселился въ началѣ 1874 г. въ Цюрихъ, а затѣмъ и типографія, и редакція Впередъ! были перенесены въ томъ-же году въ Лондонъ."^[262] Этому изданію, имѣвшему сначала видъ неперіодическаго сборника, потомъ — двухнедѣльной газеты и подъ конецъ — снова неперіодическаго сборника, П. Л. Лавровъ посвятилъ 1873—1876 гг. Въ концѣ 1876 г., изъ-за пререканій съ товарищами, П. Л. Лавровъ отказался отъ редакціи, такъ-что послѣдній томъ Впередъ! вышелъ въ свѣтъ уже безъ его участія, на чемъ и прекратилась дѣятельность «впередовцев». Въ маѣ 1877 г. П. Л. Лавровъ поселялся снова въ Парижѣ. Держась, въ первые годы этого новаго періода своей жизни, въ сторонѣ отъ русскихъ дѣйствующихъ группъ, онъ сближается съ французскими соціалистами. Тогда-же онъ началъ читать частныя лекціи для русской молодежи о разныхъ вопросахъ теоретическаго соціализма и исторіи мысли. Съ 1880 г., вслѣдствіе участія, принятаго въ судьбѣ Гартмана,^[263] у П. Л. Лаврова снова завязываются отношенія съ дѣйствующими въ Россіи группами, что въ концѣ концовъ привело къ изгнанію его изъ предѣловъ Франціи. 13-го февраля 1882 г. онъ выѣхалъ въ Лондонъ, но уже мѣсяца черезъ три для него оказалось возможнымъ возвратиться къ Парижъ. Съ 1883 г. по 1886 г. П. Л. Лавровъ былъ однимъ изъ редакторовъ неперіодическаго изданія: Вѣстникъ Народной Воли, въ которомъ помѣщены и многія его статьи. Съ конца 1883 г. до лѣта 1884 г. онъ читалъ въ частной квартирѣ, для небольшой аудиторіи, особый курсъ, посвященный обзору основныхъ вопросовъ философіи, но успѣлъ прочесть только «теоретическую часть». Въ 1883 г. П. Л. Лавровъ опубликовалъ въ Justice замѣтку о томъ, что И. С. Тургеневъ поддерживалъ матеріальными средствами изданіе Впередъ!. Замѣтка эта, напечатанная вскорѣ послѣ отпѣванія И. С. Туртенева, «вызвала противъ Лаврова очень рѣзкія нападки во всей легальной либеральной прессѣ Россіи…..» Всѣ послѣдующіе годы своей жизни П. Л. Лавровъ провелъ тоже въ Парижѣ. "Повременамъ онъ выступалъ съ рефератами въ разныхъ обществахъ и кружкахъ, читалъ передъ немногочисленными слушателями лекціи, произносилъ по разнымъ случаямъ рѣчи. «Въ мартѣ 1886 г. Лавровъ рѣшился осуществить свой планъ труда по исторіи мысли, отказавшись уже отъ надежды напечатать этотъ трудъ въ Россіи при существующихъ тамъ условіяхъ для прессы. Онъ началъ писать его, не имѣя даже вовсе въ виду средствъ для его изданіи. Нашелся издатель, обѣщавшій дать деньга на изданіе перваго тома, и на эти средства съ декабря 1887 г. [1880 г.?] начали появляться въ Женевѣ выпуски Опыта исторіи мысли новаго времени.»^[264] Довести это дѣло до конца, однако, все-таки не удалось. Въ 1892—1896 гг. П. Л. Лавровъ принималъ участіе въ изданіи Матеріаловъ для исторіи русскаго соціально-революціоннаго движенія; здѣсь помѣщены днѣ его статьи: Исторія соціализма и русское движеніе и Народники 1873—78 и. Съ конца 90-ыхъ годовъ стали появляться и въ Россіи частію старыя, частію новыя работы П. Л. Лаврова, скрывавшагося опять-таки подъ разными псевдонимами (С. С. Арнольди и др.).^[265] Скончался П. Л. Лавровъ въ 1900 г., т. е. въ одинъ годъ съ Вл. С. Соловьевымъ, 25-го января.^[266]

Я. Н. Колубовскій, въ предисловіи къ автобіографическимъ, записямъ П. Л. Лаврова, выражается о немъ такъ: — «Въ исторіи русской мысля и общественныхъ движеній П. Л. Лавровъ занимаетъ выдающееся мѣсто. Математикъ по образованію, философъ по влеченію, Лавровъ никогда, правда, не имѣлъ такого шумнаго успѣха, какой выпалъ на долю другихъ идеологовъ и борцовъ русскаго общественнаго движенія. Тѣмъ глубже, однако, вліяніе, которое онъ оказывалъ на передовыя теченія. Его Историческія письма долго оставались источникомъ поученія для передовыхъ общественныхъ группъ. — Лавровъ принадлежитъ къ числу весьма плодовитыхъ писателей. Литературные замыслы его были широки, всегда захватывали громадный Фактическій матеріалъ, но ни разу, не смотря на его удивительную эрудицію и трудолюбіе, не были доведены до конца Было бы большою неточностью приписывать незаконченность любимыхъ литературныхъ работъ Лаврова только чрезмѣрной широтѣ его литературныхъ замысловъ. Лавровъ принадлежитъ къ числу тѣхъ немногихъ мыслителей, у которыхъ сила, логическихъ построеній и работа отвлеченной мысли не только не угашаютъ волевой энергіи, а наоборотъ, требуютъ провѣрки при столкновеніи съ неприглядной обстановкой. Выступивъ на поприще активной борьбы съ дѣйствительностью, Лавровъ скоро долженъ былъ отступить за „предѣлъ досягаемости“, и это обстоятельство должно было наложить глубокій отпечатокъ на его дальнѣйшую литературную дѣятельность.»^[267]

Свое міросозерцаніе П. Л. Лавровъ подводитъ подъ понятіе антропологизма. Начатки антропологизма онъ усматриваетъ у Протагора, а въ новѣйшее время представителями этого направленія были Людвигъ Фейербахъ, Альбертъ Ланге и др. Отвергая системы, допускающія сверхъестественное начало, П. Л. Лавровъ не сторонится отъ матеріализма, позитивизма и эволюціонизма. Въ общемъ, можно сказать, онъ примыкаетъ къ такъ назыв. научной философіи. Но его мнѣнію, «Философская мысль есть спеціально мысль объединяющая, теоретически-творческая въ смыслѣ объединенія, черпающая весь свой матеріалъ изъ знанія, вѣрованія, практическихъ побужденій, но вносящая во всѣ эти элементы требованіе единства и послѣдовательности.» Далѣе, «всякое мышленіе и дѣйствіе предполагаетъ, съ одной стороны, міръ, какъ онъ есть, съ закономъ причинности, связывающимъ явленія; съ другой стороны, предполагаетъ возможность постановки нами цѣлей и выбора средствъ по критеріямъ пріятнѣйшаго, полезнѣйшаго, должнаго. Но то и другое существуетъ не само по себѣ, а для насъ, слѣдовательно, предполагаетъ человѣка въ общественномъ строѣ, при взаимной провѣркѣ и взаимномъ развитіи мнѣній о мірѣ и о цѣляхъ дѣятельности. Слѣдовательно, основною точкою исхода философскаго построенія является человѣкъ, провѣряющій себя теоретически и практически и развивающійся въ общежитія.»^[268] Съ точки зрѣнія антропологизма, возможны «три здоровыя области зрѣлаго теоретическаго мышленія»: 1) знаніе, resp. наука, 2) искусство, 3) философія.^[269] Религіозное мышленіе есть область зародышная или патологическая; оно сыграло важную роль въ исторіи, но лишь какъ зародышный фазисъ въ эволюціи зрѣлыхъ формъ; вообще же, «религіозное настроеніе есть для Лаврова настроеніе патологическое и прямо противоположное научной критикѣ.»^[270] — Въ основу этики П. Л. Лавровъ полагаетъ понятіе личнаго достоинства, развитія, критическаго убѣжденія и справедливости. Для развитого человѣка они такъ-же опредѣленны и обязательны, какъ понятія геометріи….." Нравственность не прирождена человѣку, и далеко не всѣ люди вырабатываютъ въ себѣ нравственныя побужденія. Прирожденнымъ является стремленіе къ наслажденію. «Нравственная жизнь начинается въ элементарной формѣ выработкою представленія о личномъ достоинствѣ и стремленіемъ воплотить въ жизни это достоинство, которое въ этой формѣ становится нравственнымъ идеаломъ. Нравственная жизнь получаетъ прочную основу, когда человѣкъ сознаетъ, что процессу этой жизни присуще развитіе, вырабатываетъ въ себѣ способность наслажденія собственнымъ развитіемъ и потребность развиваться. По самой сущности этого процесса отъ него нераздѣльна критика…..» А такъ-какъ человѣкъ живетъ не только личною, но и общественною жизнью, то и нравственность его не можетъ быть исключительно личною — она должна «допускать и требовать укрѣпленія и расширенія общественной солидарности.» — Область соціологіи П. Л. Лавровъ опредѣляетъ чрезвычайно широко: къ этой области онъ относитъ и «всѣ животныя общества, въ которыхъ особи выработали въ себѣ достаточную степень индивидуальнаго сознанія», и всѣ формы человѣческаго общежитія, какъ уже осуществленныя, такъ и мыслимыя въ будущемъ. Сообразно съ этимъ, «соціологія есть наука, изслѣдующая формы проявленія, усиленія и ослабленія солидарности между сознательными органическими особями.» За личностью должны быть признаны право и обязанность измѣнять общественныя формы для приведенія ихъ въ надлежащее соотвѣтствіе съ нравственнымъ идеаломъ. Такимъ путемъ и совершается прогрессивная эволюція общественныхъ формъ. «На почвѣ основныхъ требованій этики объективными признаками прогресса являются одновременное усиленіе сознательныхъ процессовъ въ особи и солидарности въ обществѣ, при расширеніи этой солидарности все на большее и большее число особей.» Разсчетъ пользы представляется до сихъ поръ наиболѣе общимъ общественнымъ побужденіемъ, а потому и «прогрессивное движеніе прочно лишь тогда, когда интересы большинства совпадаютъ въ своихъ общественныхъ идеалахъ съ убѣжденіями наиболѣе развитого меньшинства.» Для настоящей эпохи всего болѣе удовлетворяющимъ этому условію общественнымъ идеаломъ оказывается, по взгляду П. Л. Лаврова, соціализмъ: «онъ представляетъ

интересы рабочаго большинство, насколько оно проникнуто сознаніемъ классовой борьбы; онъ осуществляетъ для развитого меньшинства идеалъ справедливѣйшаго общежитія, допускающаго наибольшее сознательное развитіе личности при наибольшей солидарности всѣхъ трудящихся, пдеалъ, способный охватить все человѣчество, разрушая всѣ разграниченія государствъ, національностей и расъ; онъ есть, для личностей, наиболѣе вдумавшихся въ ходъ исторіи, и неизбѣжный результатъ современнаго процесса экономической жизни.» — Исторію, какъ процессъ, слѣдуетъ, конечно, отличать отъ исторіи", какъ науки. Въ перломъ смыслѣ исторія есть послѣдовательность не повторяющихся явленій, обусловливаемыхъ увеличеніемъ или уменьшеніемъ сознанія въ личности и солидарности между личностями, — есть своеобразный процессъ развитія. Во второмъ смыслѣ исторія есть отысканіе того закона, которому подчинена разумѣемая здѣсь послѣдовательность. При историческомъ изученіи той или другой эпохи требуется выдѣлить, въ области сознанія и солидарности, характеристическія черты данной эпохи, пережитки стараго и зародышевыя подготовленія новаго. — «Довольно долго Лавровъ допускалъ возможность гармоніи интересовъ личности господствующаго класса и интересовъ большинства подчиненнаго класса; допускалъ это даже для личности, руководящейся только разсчетомъ собственной пользы, а не развитіемъ нравственныхъ убѣжденій.» Но затѣмъ онъ сталъ признавать такое допущеніе одною изъ самыхъ крупныхъ ошибокъ. Знакомство съ Интернаціоналомъ убѣдило П. Л. Лаврова въ существованіи реальной почвы для соціальнаго переворота и въ существованіи непримиримой борьбы классовыхъ интересовъ, надъ которою развитая личность господствующихъ классовъ можетъ возвыситься лишь силою своего нравственнаго убѣжденія. «Тогда Лавровъ счелъ своею обязанностью содѣйствовать соціальному перевороту въ томъ видѣ, какъ его требовала программа Интернаціонала. Политическую революцію для Россіи онъ считать въ эту эпоху полезною лишь въ тѣсной связи съ переворотомъ соціальнымъ….. Политическій переворотъ въ Россіи, чуждый экономическихъ задачъ, онъ считалъ вреднымъ, какъ образующій почву для такой-же классовой эксплуатаціи народа, которая имѣетъ мѣсто на Западѣ подъ формою либеральныхъ учрежденій. Тѣмъ не менѣе, онъ ни минуты не допускалъ отреченія отъ политической оппозиціи существующему абсолютизму…..» Хорошо сознавая при этомъ, что ни народъ, ни интеллигенція къ соціальному перевороту, въ духѣ соціализма, у насъ еще не готовы, П. Л. Лавровъ охотно принялъ на себя обязанность соціалистическаго пропагандизма въ Россіи, чему и было посвящено Впередъ!. Сторонникомъ анархизма и терроризма, по существу своихъ воззрѣній, онъ не былъ, и если не отклонялся отъ этихъ крайнихъ ученій слишкомъ рѣшительно, то лишь по соображеніямъ практическаго свойства. «Въ рефератахъ, которые онъ читалъ въ Парижѣ въ 1877— 82 гг., онъ много разъ возвращался къ указанію тѣхъ опасностей, которыя представляютъ для успѣха революціонной партіи въ Россіи анархическія начала о террористическіе пріемы. Онъ съ радостью видѣлъ, что въ самой Россіи анархическія начала мало-по-малу исчезаютъ, но не могъ не замѣтить и того, что, рядомъ съ ослабленіемъ анархизма въ Россіи, всѣ группы, кромѣ такъ назыв. террористовъ, теряютъ значеніе въ движеніи», и ему казалось, что выступать противъ этой террористической группы, какъ-никакъ расшатывающей установившійся строй въ Россіи, было бы вредно для дѣла. Отсюда объясняется и то, что, не сочувствуя террору, онъ тѣмъ во менѣе редактировалъ (совмѣстно съ Л. Тихомировымъ) террористическій Вѣстникъ Народной Воли…^[271]

На основаніи этого краткаго очерка о жизни и дѣятельности П. Л. Лаврова легко заключить, что его собственно философское значеніе отступаетъ на задній планъ передъ его общественно-политической ролью, и что эта послѣдняя опредѣлялась не столько его философскими воззрѣніями, сколько разными привходящими условіями его личной жизни. Исповѣдуя антропологизмъ, можно вѣдь и не принадлежать къ Интернаціоналу, и не быть соціалистомъ-революціонеромъ. Съ другой стороны, та доля истины, которая содержится въ антропологизмѣ, не настолько велика, чтобы ради нея стоило слишкомъ гоняться за всей этой системой, являющейся однимъ изъ видовъ позитивной или такъ назыв. научной философіи. Да, по всѣмъ вѣроятіямъ, эта доля истины, въ половинѣ 70-ыхъ годовъ, для лицъ съ умонастроеніемъ Соловьева и вовсе была незамѣтна. И если онъ вознамѣрился-было познакомиться съ П. Л. Лавровымъ, то случилось это, какъ было уже сказано выше, врядъ-ли во имя интереса къ его философіи, какъ таковой…

Обратимся теперь къ отвѣту на вопросъ, поставленный въ концѣ главы двадцатой. Что-же такое случилось, что заставило Соловьева такъ стремительно покинуть Лондонъ и переселиться въ Каиръ?^[272]

XXII. — Переселеніе и Каиръ.

Окинувъ общимъ взглядомъ данныя, сопоставленныя въ ближайшихъ двухъ предшествующихъ главахъ, мы въ-правѣ заключить, что внезапный отъѣздъ Соловьева изъ Лондона осенью 1876 г. не объясняется удовлетворительно ни однимъ изъ отмѣченныхъ нами доселѣ частныхъ обстоятельствъ, характеризующихъ внѣшнюю и внутреннюю жизнь юнаго философа за это время. Правда, мы и раньше встрѣчалось съ фактами, заставлявшими предполагать въ немъ наличность нѣкоторой импульсивности; но вѣдь даже при высокихъ степеняхъ импульсивности — въ людяхъ, удерживающихся въ предѣлахъ психическаго здоровья, — воля остается все-таки подчиненной тѣмъ или другимъ сознательнымъ мотивамъ. Противъ обычной нормы вся разница тутъ лишь въ томъ, что дѣйствіе осуществляется почти одновременно съ зарожденіемъ въ сознаніи мотива, безъ болѣе или менѣе сложной предварительной конфронтаціи различныхъ мотивовъ, тогда-какъ, напр., при импульсивномъ помѣшательствѣ мотивъ, въ моментъ совершенія дѣйствія, либо вовсе не опредѣляется въ сознательной сферѣ (а выступаетъ только позднѣе), либо мерцаетъ передъ сознаніемъ очень смутно и сбивчиво.^[273] Конечно, о какомъ бы то ни было форменномъ психозѣ, въ случаѣ Соловьева, не можетъ быть и рѣчи, хотя-бы иному постороннему наблюдателю онъ и представлялся въ ту пору «человѣкомъ страннымъ».^[274] Значитъ, надо продолжить поиски мотивовъ, осознанныхъ ante diem, и не довольствоваться, тѣмъ, что намъ сдѣлалось извѣстнымъ до сихъ поръ.

Чтобы придать нашимъ дальнѣйшимъ разсужденіямъ возможно большую прочность, предпошлемъ нѣсколько общихъ словъ о томъ, какіе интересы преобладали въ Соловьевѣ за время житья его въ. Лондонѣ. Мы уже видѣла, что его занимали здѣсь и теоретическія книжныя изученія, и подготовка къ печати спеціальнаго труда, и непосредственное личное общеніе съ соотечественниками и иностранцами, и переписка съ оставленными на родинѣ близкими людьми, и ознакомленіе съ нѣкоторыми явленіями окружающей дѣйствительности, и даже кое-какія заботы о своемъ здоровьѣ и тѣлесномъ благополучіи. Но еслибы мы предположили, что именно одной изъ этихъ областей принадлежало тогда въ глазахъ Соловьева первенствующее значеніе, то мы скоро убѣдились бы, что доказать подобное предположеніе невозможно: И дѣйствительно, вся совокупность наличныхъ матеріаловъ приводить насъ къ убѣжденію, что преобладали въ Соловьевѣ не эти, такъ сказать, внѣшніе и болѣе или менѣе случайные житейскіе интересы, а интересы гораздо болѣе внутренніе и существенные, заложенные въ глубокихъ тайникахъ его души и питаемые, притомъ, переживаніями по-преимуществу сверхразсудочными и подсознательными. Въ этой-то области, которую — отчасти во вниманіе къ ея природѣ, отчасти ради краткости обозначенія — можно было бы назвать областью мистической, и сосредоточивались въ ту пору преобладающіе интересы Соловьева. А если это такъ, то не сюда-ли, не въ сторону-ли мистическаго опыта должны быть направлены и тѣ озабочивающіе насъ поиски, о которыхъ было упомянуто выше? И не въ-правѣ-ли мы, далѣе, допустить, что сложившимся въ Соловьевѣ отношеніемъ къ этому опыту должны были опредѣляться самыя. послѣдствія соотвѣтствующихъ переживаній, буде таковыя переживанія имѣли тогда мѣсто въ дѣйствительности?^[275]

Находя достаточныя основанія полагать, что именно Британскій музей открылъ Соловьеву широкій доступъ къ тѣмъ отдѣламъ философской и богословской литературы, которые представлялись всего болѣе родственными его мистической отчужденности отъ раціонализма и эмпиризма западно-европейской философіи, мы считаемъ, затѣмъ, умѣстнымъ привести вкратцѣ въ этой-же главѣ соображенія кн. Е. Н. Трубецкого относительно порядка и формы усвоенія Соловьевымъ положительнаго шеллингіанства и нѣмецкой мистики.

Разсмотрѣніе различныхъ теченій западно-европейской и русской мысли, вліявшихъ такъ или иначе на развитіе религіозно-философскихъ воззрѣній Соловьева, склоняетъ кн. Е. Н. Трубецкого къ тому общему выводу, что нѣкоторыя изъ разумѣемыхъ здѣсь воздѣйствій были восприняты Соловьевымъ безъ надлежащей критики, сообразно съ чѣмъ онъ, въ относящихся сюда случаяхъ, и не отличаетъ съ подобающею отчетливостью свое собственное достояніе отъ привнесенныхъ извнѣ чужихъ пріобрѣтеній.. Къ числу такихъ-то воздѣйствій, остававшихся болѣе или менѣе подсознательными, принадлежатъ какъ разъ воздѣйствія со стороны положительнаго шеллингіанства и нѣмецкой мистики.

Философія Шеллинга за второй періодъ его философствованія, или такъ называемая положительная его философія, отразилась на магистерской диссертаціи Соловьева, да и на другихъ трудахъ его, самымъ несомнѣннымъ образомъ, а между-тѣмъ онъ какъ-бы не сознаетъ этого. По словамъ кн. Е, Н. Трубецкого, «тутъ мы имѣемъ весьма замѣчательную черту въ судьбѣ великаго нѣмецкаго мыслителя…. Переходъ отъ раціонализма къ „философіи откровенія“, воскрешавшей преданія нѣмецкой мистики, лишилъ философа [т. е. Шеллинга] его прежняго вліянія въ Германіи, но именно благодаря этому переходу Шеллингъ сталъ учителемъ религіозно-философской мысли въ Россіи.» Извѣстно, какъ преломилось положительное^: ученіе Шеллинга въ ученіи нашего первоначальнаго славянофильства, опредѣлявшемъ въ извѣстной мѣрѣ ходъ умственнаго развитія и Соловьева. «Самое слово; „Krisis der Vernanftwissenschaft“, катъ характеристика современнаго ему состоянія европейской философіи; было пущено въ обращеніе въ 40-ыхъ годахъ прошлаго столѣтія Шеллингомъ,….. который провозгласилъ, что философія, какъ только теоретическая наука, исчерпала свое содержаніе и окончила свое развитіе….. Вслѣдъ за нимъ И. В. Кирѣевскій проникся убѣжденіемъ, что новѣйшая эпоха „отвлеченно-философскаго мышленія“ въ Европѣ есть, вѣроятно, уже. окончательная….. что раціонализмъ европейской мысли, достигшій своего высшаго предѣла въ гегельянствѣ, дальше въ своемъ развитіи идти не можетъ….. А Хомяковъ, забывъ о Шеллингѣ, примкнулъ уже непосредственно къ своему славянофильскому предшественнику…..» Эту-же мысль о томъ, что философія, какъ отвлеченное, исключительно теоретическое познаніе, завершила свое развитіе, усваиваетъ и Соловьевъ, полагая ее въ основу своей магистерской диссертаціи. Выходить, такимъ образомъ, что названные русскіе мыслители являются продолжателями Шеллинга, и что между ними и имъ имѣется весьма тѣсная связь. Но есть и существенная разница; «то, что у Шеллинга описывается какъ кризисъ раціоналистической философіи, въ изображеніи славянофиловъ и Соловьева превращается съ кризисъ западной философіи вообще» Какъ-же могло произойти такое превращеніе? А произошло оно, по мнѣнію кн. Е. Н. Трубецкого, вслѣдствіе того, что философія второго періода Шеллинга, resp. его положительная философія, берется его русскими послѣдователями въ нѣсколько одностороннемъ освѣщеніи, причемъ роль Шеллинга неизбѣжно умаляется. И. В. Кирѣевскій, допуская, что ученіе Шеллинга можетъ принести свою долю пользы при возвѣщаемомъ у насъ переходѣ отъ мышленія подражательнаго къ мышленію самостоятельному, опирающемуся на основныя древне-русскія начала, находятъ, однако, что Шеллингъ не обратилъ должнаго вниманія на противоположность между самодовлѣющимъ раціонализмомъ и мышленіемъ вѣрующимъ. Хомяковъ, слѣдуя за И. В. Кирѣевскимъ, полагаетъ, съ своей стороны, что Шеллингъ есть безсознательный раціоналистъ, лишь неясно чувствующій скудость раціонализма. Подобное-же несправедливое отношеніе къ Шеллингу усматриваетъ кн. Е. Н. Трубецкой и въ магистерской диссертаціи Соловьева, который положительную философію Шеллинга «не только не анализируетъ, но и не разсматриваетъ вовсе.» Останавливаясь на Шеллингѣ, какъ на простомъ посредствующемъ звенѣ между Фихте и Гегелемъ, Соловьевъ связываетъ существенно важный для дѣла кризиса переходъ отъ раціонализма къ міросозерцанію религіозному не съ философіей Шеллинга, а съ позднѣйшими пессимистическими системами Шопенгауэра и Гартманна. Однако, и на долю этихъ мыслителей онъ ничего не оставляетъ, кромѣ обнаруженія односторонности и недостаточности основного начала западной философіи. Получается, слѣдовательно, такое впечатлѣніе, что въ нѣдрахъ этой философіи нашлись силы только для опознанія наличности кризиса, Соловьевъ словно пренебрегаетъ тѣмъ, что "Шеллингъ положилъ въ основу своей философіи откровенія то самое требованіе, «цѣлостной жизни» въ религіозномъ значеніи этого слова, которое впослѣдствіи у славянофиловъ превратилось въ особенность русскаго въ отличіе отъ западнаго, " Мало того, — «корень раздвоенія современной ему жизни Шеллингъ видитъ въ томъ самомъ, въ чемъ впослѣдствіи усмотрѣлъ его Соловьевъ, въ томъ, что религія замкнулась въ тѣсную для нея сферу, превратилась въ нѣчто между прочимъ: и между-тѣмъ христіанство должно стать всѣмъ для насъ. Оно должно овладѣть самой нашей мыслью, проникнуть въ философію.» Значительность подобныхъ сужденій, очевидно, ускользнула отъ вниманія Соловьева…

Что касается нѣмецкой мистики, то роль ея въ исторія западноевропейской философіи оцѣнивается Соловьевымъ, по мнѣнію кн. Е. Н. Трубецкого, приблизительно такъ-же недостаточно, какъ и роль шеллингіанства. Признавая разсудочность характернымъ свойствомъ западно-европейской мысли, Соловьевъ въ своей магистерской диссертаціи высказывается въ томъ смыслѣ, что направленія не-разсудочныя, куда относятся, само собою разумѣется, и всѣ ученія мистическія, «являются» въ исторіи этой мысли «только какъ реакція или протесты противъ господствующаго (направленія] и поэтому сами отличаются такою-же односторонней ограниченностью, носятъ ясные слѣды той почвы, отъ которой отдѣлились.»^[276] Оказывается,: слѣдовательно, что прямого, положительнаго значенія нѣмецкая мистика какъ-бы вовсе не имѣетъ. Но когда Соловьевъ нѣсколько ближе ознакомился съ нею, онъ долженъ билъ призвать, что дѣло обстоитъ иначе. "Изъ переписки его мы знаемъ, говоритъ кн. Е. Н. Трубецкой, «что уже въ 1877 г. [т. е. послѣ описываемой нами, заграничной поѣздки] онъ былъ не только знакомъ съ Парацельсомъ, Бёме и Сведенборгомъ, но считалъ ихъ „настоящими людьми“, предшественниками собственнаго своего ученія. Подтвержденіе сбояхъ идей онъ находилъ и у другихъ, меньшихъ мистиковъ,: — учениковъ Бёме, имѣвшихъ личный мистическій опытъ, „почти такой-же“, какъ и самъ онъ….. И, что всего важнѣе, въ нихъ онъ видѣлъ предшественниковъ своего ученія о „Софіи“, имѣвшаго для него центральное значеніе.^[277] Хотя здѣсь не упоминается о Бааде рѣ, однако достаточно сравнить мистическія умозрѣнія вашего философа съ твореніями этого великаго, хотя и мало извѣстнаго нѣмецкаго мыслителя, чтобы убѣдиться, что между мимъ и Соловьевымъ есть тѣсное родство не въ тѣхъ или другихъ отдѣльныхъ мысляхъ, а въ самыхъ основахъ міросозерцанія.» Къ этимъ словамъ своимъ о Баадерѣ кн. Е. Н. Трубецкой дѣлаетъ такое подстрочное примѣчаніе: — «Родство это, впрочемъ, не даетъ еще основанія утверждать заимствованія: оно можетъ объясняться и тѣмъ, что оба философа черпали изъ Бёме, какъ изъ общаго источника. Такъ думаетъ и Л. М. Лопатинъ, знавшій Соловьева съ дѣтства; по его свидѣтельству, Соловьевъ познай повился съ Баадеронъ уже въ то время, когда собственные его взгляды вполнѣ опредѣлились…..» Въ подтвержденіе, своихъ соображеній о большой близости Соловьева къ Баадеру, кн. Е. И, Трубецкой ссылается на то, что Баадеръ «опредѣляетъ задачу религіи однимъ словомъ: „реинтеграція“, что значитъ буквально: возстановленіе цѣлости, нарушенной грѣхомъ. По Баадеру, религія должна исцѣлить не только человѣчество, но и весь міръ: она должна связать (religare) человѣка съ Богомъ и природу съ человѣкомъ, ибо природа и человѣкъ нуждаются другъ въ другѣ ради возстановленія ихъ обоюдной цѣлости (Integrität)….» Въ разсужденіяхъ этихъ сквозитъ то-же религіозное начало цѣлостности жизни, которое проповѣдывалъ Шеллингъ и передъ которымъ преклонялся Соловьевъ. Недаромъ, видно, Францъ Баадеръ, этотъ, продолжатель и истолкователь Якова Бёме, былъ современникомъ Шеллинга…"^[278]

Основываясь на подобнаго рода данныхъ и сопоставленіяхъ, кн. Е. Н. Трубецкой утверждаетъ, что въ «своей борьбѣ противъ разсудочныхъ теченій западно-европейской мысли» Соловьевъ «является прямымъ продолжателемъ опредѣленныхъ направленій западноевропейской философіи — нѣмецкой мистики и Шеллинга. Шеллингомъ былъ совершенъ поворотъ отъ раціонализма къ христіанской философіи; имъ-же была поставлена задача синтеза откровенія и знанія, положительныхъ и отрицательныхъ началъ въ философіи; имъ вообще былъ предуказанъ тотъ выходъ изъ кризиса западной философіи, который составилъ содержаніе перваго Философскаго выступленія Соловьева.» Признавая вмѣстѣ съ тѣмъ, что продолженіе въ Россіи дѣла нѣмецкихъ мистиковъ и Шеллинга можетъ быть поставлено Соловьеву въ заслугу, кн. Б. Н. Трубецкой полагаетъ все-таки, что невполнѣ сознательное и невполнѣ критическое усвоеніе нашихъ философомъ соотвѣтствующихъ идей повело къ подчиненію его тому соблазну, который заключается въ нихъ, въ особенности-же въ Шеллингіанскомъ гностицизмѣ. Побороть западно-европейскій раціонализмъ и западно-европейскій эмпиризмъ Соловьеву удалось; но стать выше западно-европейскаго мистицизма ему не посчастливилось….^[279]

Перечисленіе различныхъ теченій западно-европейской и русской мысли ХІХ-го вѣка, вліявшихъ на первоначальное сложеніе міросозерцанія Соловьева, кв. Е. Н. Трубецкой завершаетъ общимъ замѣчаніемъ, сводящимся къ тому, что на этихъ теченіяхъ имѣется одна и та-же характерная печать эпохи: всѣ они свидѣтельствуютъ о кризисѣ мысли религіозной и философской, притомъ какъ на Западѣ, такъ и въ Россіи. «Одинъ и тотъ-же лозунгъ — конецъ теоретической философіи^[280] — провозглашается здѣсь и тамъ; одинъ и тотъ-же поворотъ мысли — отъ отрицательныхъ началъ къ положительнымъ, отъ разочарованія и отчаянія къ христіанскому міросозерцанію — совершается въ Германіи въ мистикѣ Баадера и въ послѣднемъ ученіи Шеллинга, а въ Россіи — въ славянофильствѣ. И въ тѣхъ, и въ другихъ ученіяхъ, — хотя и различныхъ между собою во многомъ существенномъ, — намѣчается одинъ и тотъ-же общій идеалъ цѣлостности жизни въ томъ христіанскомъ значеніи этого слова, для котораго Христосъ долженъ стать всѣмъ во всемъ. Соловьевъ является продолжателемъ этого идеала; этимъ отъ начала и до конца опредѣляется вся его жизненная задача; такъ и самъ онъ ее понимаетъ — съ юныхъ лѣтъ и до конца жизни.»^[281]

Въ виду изложенныхъ соображеній кн. Е. Н. Трубецкого, намъ представляется, прежде всего, цѣлесообразнымъ подчеркнуть нижеслѣдующія три обстоятельства, относящіяся до біографіи Соловьева и опирающіяся на эти соображенія. Оказывается, во-первыхъ, что въ ту пору, когда Соловьевъ писалъ свою магистерскую диссертацію, онъ не углубился еще въ достаточной мѣрѣ ни въ положительное шеллигіанство, ни въ ученія нѣмецкой мистики. Оказывается, во-вторыхъ, что уже вскорѣ по возвращеніи изъ-за границы онъ обнаруживаетъ болѣе волную освѣдомленность о родственныхъ ему теченіяхъ западно-европейской мысли, или хотя-бы о нѣкоторыхъ изъ этихъ теченій. Оказывается, въ-третьихъ, что пріобщеніе Соловьева къ мистическимъ стихіямъ какъ на родинѣ, такъ и за предѣлами ея было обставлено для него, въ силу извѣстныхъ личныхъ его свойствъ, а также въ силу своеобразныхъ особенностей мѣста и времени, условіями менѣе благопріятными, чѣмъ это было бы желательно съ точки зрѣнія философскаго критицизма. Отсюда слѣдуетъ, казалось бы, заключить, что хотя именно во время заграничной командировки Соловьевъ и получилъ возможность расширить и упрочить ту мистическую основу, на которой онъ возводилъ свои религіозно-философскія построенія, тѣмъ не менѣе всѣ пріобрѣтенія его по этой части продолжали страдать нѣкоторымъ недостаткомъ продуманности, обусловливающимъ слишкомъ легкую воспріимчивость ко всякимъ «потустороннимъ» вліяніямъ, resp. принимаемымъ за таковыя. — Что касается, далѣе, прочихъ указаній кн. Е. Н. Трубецкого, то, по общему характеру нашего труда, будетъ достаточно ограничиться выраженіемъ той основной мысли, что, въ отличіе отъ поверхностныхъ и неосновательныхъ сужденій тѣхъ цѣнителей магистерской диссертаціи Соловьева, которые готовы были отрицать даже самую наличность кризиса западной философіи, названный изслѣдователь со всею рѣшительностью настаиваетъ на существенной важности этого кризиса, и что, по его взгляду, Соловьеву принадлежитъ очень видная роль въ дѣлѣ служенія тому идеалу, во имя котораго возникъ этотъ кризисъ. То, что обнаруженіе кризиса Соловьевъ пріурочиваетъ къ Шопенгауэру и Гартманну, а не къ Шеллингу и Баадеру;^[282] то, что онъ неясно сознаетъ поя неправильно оцѣниваетъ свою идейную зависимость отъ тѣхъ или другихъ западноевропейскихъ теченій, родственныхъ ему по духу;^[283] то, что самому себѣ онъ кажется, можетъ-быть, не столько «продолжателемъ», сколько иниціаторомъ,^[284] — все это, въ свѣтѣ только-что выраженной основной мысли, должно быть призвано сравнительно маловажнымъ и, во всякомъ случаѣ, подлежащимъ еще дальнѣйшему обсужденію.

Послѣ этихъ предварительныхъ замѣчаній едва-ли покажется кому-либо страннымъ, что отвѣтъ на занимающій насъ вопросъ о причинахъ внезапнаго переселенія Соловьева изъ Лондона въ Каиръ мы находимъ въ области самыхъ интимныхъ переживаній Соловьева, въ той таинственной, чудеса рождающей области, гдѣ дарятъ почти исключительно субъективные критеріи, — властные при логическомъ безсиліи, зрячіе при фактической слѣпотѣ, драгоцѣнные и при биллонномъ достоинствѣ…

Поэтическимъ отголоскомъ тѣхъ интересовъ, которые преобладали въ душѣ Соловьева за время пребыванія его въ Лондонѣ, является небольшое стихотвореніе: Хоть мы навѣкъ незримыми цѣпями…. написанное, какъ удостовѣряетъ С. М. Соловьевъ-младшій, въ Лондонѣ, въ 1875 г.^[285] Піеса эта ясно свидѣтельствуетъ о томъ, въ какой тѣсной зависимости отъ міра потусторонняго мыслилъ себя тогда Соловьевъ, и какой.смыслъ вкладывалъ онъ въ подчиненіе себя водительству воли высшей, —

Хоть мы навѣкъ незримыми цѣпями

Прикованы къ нездѣшнимъ берегамъ,

Но и въ цѣпяхъ должны свершитъ мы сами

Тогъ кругъ, что боги очертили намъ.

Все, что на волю высшую согласно,

Своею волей чуждую творитъ,

И подъ личиной вещества безстрастной

Вездѣ огонь божественный горитъ.

Понятно, впрочемъ, что, не смотря на выразительность образовъ, использованныхъ въ этомъ стихотвореніи, тутъ все-таки передъ нами не столько поэтическія обнаруженія конкретныхъ связей съ «нездѣшними берегами», сколько абстрактныя философемы, облеченныя въ поэтическую форму. Гораздо болѣе опредѣленныя указанія по занимающему насъ предмету открываются въ той поэмѣ: Три свиданія, на которую была уже сдѣлана ссылка въ главѣ второй.^[286] Тогда мы воспроизвели строфы, изображающія первое «свиданіе»; теперь слѣдуетъ остановиться на строфахъ, изображающихъ «свиданіе» второе. Отъ общихъ замѣчаній обо всей поэмѣ мы и въ этомъ случаѣ воздерживаемся, откладывая ихъ до той поры, когда всѣ ея части будутъ вовлечены нами въ послѣдовательность нашего разсказа. Пока-же вотъ еще одинъ отрывокъ изъ этой поэтической автобіографіи, относящійся, какъ отмѣчено въ подзаголовкѣ поэмы, къ 1875 г., т. е. къ обстоятельствамъ пребыванія Соловьева въ Лондонѣ я стремительнаго его выѣзда оттуда. —

Прошли года. Доцентомъ и магистромъ

Я мчуся за-границу въ первый разъ.

Берлинъ, Ганноверъ, Кёльнъ — въ движеньи быстромъ

Мелькнули вдругъ и скрылися изъ глазъ.

Не свѣта центръ, Парижъ, не край испанскій,

Не яркій блескъ восточной пестроты, —

Моей мечтою былъ музей Британскій,

И онъ не обманулъ моей мечты.

Забуду-ль васъ, блаженные полгода?

Не призраки минутной красоты,

Не бытъ людей, не страсти, не природа —

Всей, всей душой одна владѣла ты.

Пусть тамъ снуютъ людскія миріады

Подъ грохотъ огнедышащихъ машинъ,

Пусть зиждутся бездушныя громады, —

Святая тишина, я здѣсь одинъ.

Ну, разумѣется, cum grano salis!

Я одинокъ былъ, но не мизантропъ,

Въ уединеніи и люди попадались,

Изъ коихъ мнѣ теперь назвать кого-бъ?¹)

Жаль, въ свой размѣръ вложить я не сумѣю

Ихъ имена, не чуждыя молвы…

Скажу: два-три британскихъ чудодѣя,

Да два иль три доцента изъ Москвы.

Все-жъ больше я одинъ въ читальномъ залѣ;

И вѣрьте, иль не вѣрьте, — видитъ Богъ,

Что тайныя мнѣ силы выбирали

Все, что о ней читать я только могъ.

Когда же прихоти грѣховныя внушали

Мнѣ книгу взять «изъ оперы другой»,

Такія тутъ исторіи бывали,

Что я въ смущеньи уходилъ домой.

И вотъ однажды — къ осени то было —

Я ей сказалъ: «О, божества расцвѣтъ!

Ты здѣсь, я чую, — что-же не явила

Себя глазамъ моимъ ты съ дѣтскихъ лѣтъ?»

И только я помыслилъ это слово, —

Вдругъ золотой лазурью все полно,

И предо мной она сіяетъ снова, —

Одно ея лицо, — оно одно.

И то мгновенье долгимъ счастьемъ стало,

Къ земнымъ дѣламъ опять душа слѣпа,

И если рѣчь «серьезный» слухъ встрѣчала,

Она была невнятна и глупа.²)

Я ей сказалъ: «Твое лицо явилось,

Но всю тебя хочу я увидать.

Чѣмъ для ребенка ты не поскупилась,

Въ томъ юношѣ нельзя-же отказать!»

«Въ Египтѣ будь!» — внутри раздался голосъ.

Въ Парижъ! — и къ югу паръ меня несетъ.

Съ разсудкомъ чувство даже не боролось:

Разсудокъ промолчалъ какъ идіотъ.³)

¹) Забавная риѳма: «мизантропъ» — «кого-бъ» побуждаетъ насъ напомнить сказанное выше, въ главѣ второй, въ прим. 99-омъ.

²) Этой строкой заканчивается глава вторая поэмы; затѣмъ слѣдуетъ глава третья, изъ которой мы приводимъ здѣсь лишь двѣ первыя строфы.

³) Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 408), стр. 198—106. — Въ изданіи 4-омъ предпослѣдній стихъ читается такъ: «Съ разсудкомъ даже чувство не боролось.» 168.

Изъ объясненій, данныхъ по поводу перваго отрывка въ главѣ второй, мы уже знаемъ, что героиней поэмы: Три свиданія, — если только здѣсь позволительно употребить такое выраженіе, — является та, которую поэтъ именуетъ своей «подругой вѣчной». Второе «свиданіе» съ этою «подругой», послѣдовавшее лѣтъ черезъ тринадцать послѣ перваго, заключало въ себѣ какъ-бы залогъ и третьяго «свиданія», котораго ждать пришлось даже меньше одного года, всего лишь нѣсколько недѣль. Объ этомъ третьемъ «свиданіи» рѣчь, впрочемъ, впереди, и въ настоящей главѣ мы оставляемъ его въ сторонѣ.

Нѣтъ нужды возвращаться къ общему вопросу о психо-физіологическомъ характерѣ тѣхъ явленій, которымъ посвящаетъ Соловьевъ вышеприведенныя строфы своей поэмы. И первое, и второе «свиданіе», съ точки зрѣнія обще-принятой школьной доктрины, принадлежатъ, очевидно, не столько къ объективному, сколько къ субъективному міру. Было, однако, уже разъяснено, что галлюцинаторный характеръ извѣстныхъ воспріятій ничего еще не предрѣшаетъ въ отрицательномъ смыслѣ относительно ихъ психологической значимости. И мы думаемъ, что, какова бы ни была психо-физіологическая основа второго «свиданія», для Соловьева, какъ субъекта разумѣемыхъ воспріятій, оно могло имѣть и дѣйствительно имѣло чрезвычайно высокую значимость.^[287]

Здѣсь будетъ полезно отмѣтить нѣкоторыя частности. — Любопытно, что какъ въ первое, такъ и во второе «свиданіе» вся картина, открывавшаяся духовному взору визіонера, представлялась пронизанной «лазурью», «лазурью золотистой», «золотой лазурью». Это сочетаніе золотого блеска и голубого цвѣта, какъ показываетъ изученіе поэтическихъ произведеній Соловьева, должно быть признано характернымъ для его поэтической палитры вообще.^[288] Можетъ-быть, кому-нибудь придетъ поэтому на мысль, что примѣненіе въ обояхъ разсказахъ однихъ и тѣхъ-же свѣтовыхъ и цвѣтовыхъ эффектовъ способно подорвать довѣріе къ реальной правдивости автора. Но вѣдь извѣстно, что какъ разъ при повторяющихся мнимыхъ воспріятіяхъ имѣются весьма нерѣдко, въ области тѣхъ или другихъ органовъ чувствъ, именно такія постоянно звучащія ноты, такіе какъ-бы навязчиво возникающіе элементы, и что именно это постоянство и эта навязчивость и сообщаютъ, по-преимуществу, такимъ воспріятіямъ ихъ покоряющую психологическую значимость. Любопытно, далѣе, что второму «свиданію» предшествовалъ своеобразный подготовительный періодъ. Въ теченіе этого періода, у героя поэмы, изъ ряда поражающихъ воображеніе мелочей, складывалось убѣжденіе въ томъ, что въ его дѣйствія вмѣшиваются какія-то «тайныя силы»; вмѣстѣ съ тѣмъ въ немъ назрѣвала все болѣе и болѣе настоятельная потребность въ непосредственномъ лицезрѣніи предполагаемой вдохновительницы или повелительницы этихъ «силъ». Второе «свиданіе» было, можно сказать, сознательно провоцировано, въ отличіе отъ перваго «свиданія», какъ-бы совершенно случайнаго, и тѣмъ прочнѣе долженъ былъ закрѣпиться въ умѣ, чувствѣ и волѣ визіонера повелительный голосъ, призывающій его въ Египетъ. Любопытно, наконецъ, и то, что второе «свиданіе» не осложнялось никакимъ постороннимъ любовнымъ паѳосомъ. При первомъ «свиданіи» одному чувству приходилось вытѣснять другое. На этотъ разъ ничего подобнаго нѣтъ. Юношескій романъ съ кузиной, позднѣйшее увлеченіе въ Дубровицахъ, другіе болѣе мелкіе эпизоды въ томъ-же родѣ — все это какъ-бы давно уже потонуло въ пережитомъ прошломъ, хотя, можетъ-быть, и не, безслѣдно, и не безвозвратно. Ко времени второго «свиданія» всей душой поэта владѣла, во всякомъ случаѣ, одна владычица, именно та самая, которая и отозвалась на его мольбу и явила ему свое лицо на этомъ «свиданіи». Не удивительно, если онъ радостно увѣровалъ, что «божества расцвѣтъ», дѣйствительно, открылъ ему себя внѣшне-ощутительнымъ образомъ, а не только мысленно…

Въ разсказъ о второмъ «свиданіи», какъ въ разсказъ о «свиданіи» первомъ, вкраплены кое-какія шутливыя слова и замѣчанія. Очевидно, это все та-же маска, про которую мы упоминали въ главѣ второй, — маска, разсчитанная на обезоруженіе тѣхъ морализующихъ критиковъ, которые вздумали бы упрекать автора поэмы въ самомнѣніи, въ горделивомъ самопревозношевіи. Такую-же маску нерѣдко надѣвалъ на себя Соловьевъ и при устныхъ собесѣдованіяхъ на подобныя темы вообще. А иногда онъ отдѣлывался въ соотвѣтствующихъ случаяхъ либо прямо-таки ничего не предрѣшающимъ смѣхомъ, предоставляющимъ на волю собесѣдника думать, что ему заблагоразсудится, о сообщаемыхъ фактахъ, либо умышленнымъ молчаніемъ про то, что, казалось бы, всего болѣе достойно вниманія въ томъ или другомъ экстраординарномъ казусѣ, либо даже затѣненіемъ однѣхъ подробностей другими.^[289]

Въ виду только-что сказаннаго мы находимъ совершенно естественнымъ, что про обстоятельства, вызвавшія отъѣздъ его изъ Лондона, Соловьевъ далъ намъ возможно полный отчетъ лишь въ позднѣйшіе годы жизни,^[290] притомъ въ формѣ поэтической, какъ допускающей большій просторъ для всякихъ прикровенныхъ иносказаній, и что въ ближайшее къ событію время онъ предпочиталъ быть болѣе сдержаннымъ и менѣе откровеннымъ. Съ этой точки зрѣнія намъ кажутся весьма интересными нижеслѣдующія строки изъ Воспоминаній И. И. Янжула: — «Пособравши изрядное количество матеріаловъ для своей будущей диссертаціи объ англійской свободной торговлѣ, мы [т. е. авторъ Воспоминаній и его супруга] вернулись въ Москву, и для пеня вновь началась моя профессорская дѣятельность. Передъ отъѣздомъ изъ Лондона М. М. Ковалевскаго, который хотя и былъ оставленъ при Харьковскомъ университетѣ,……. но мало цѣнился своими земляками……., я усердно зазывалъ его, во-первыхъ, поддерживать со мной переписку……. и, во-вторыхъ, вмѣсто Харькова, пріѣзжать держать магистерскій экзаменъ къ вамъ въ Москву и у насъ защищать диссертацію.. Что касается до перваго, т. е. корреспонденціи, насколько помню, М. М. прислалъ мнѣ всего, лишь одно письмо, хотя довольно большое и интересное по содержанію, гдѣ, между прочимъ, увѣдомлялъ о новости „самой удивительной“, какъ онъ ее называлъ, послѣ нашего отъѣзда изъ Лондона: Соловьевъ-де ѣдетъ въ Египетъ; духи сообщили ему о существованія тамъ тайнаго каббалистическаго общества и обѣщали ему ввести въ него, т. е. въ общество. Соловьевъ не желаетъ, добавляетъ М. М., „чтобы его намѣреніе стало извѣстно отцу раньше исполненія“…. Понятно поэтому, о сообщенномъ я умолчалъ передъ своими знакомыми.»^[291] Выходить, значитъ, что не столько настоянія со стороны матери, какъ это изображаетъ М. М. Ковалевскій въ переданной имъ въ наше распоряженіе позднѣйшей своей рукописи, сколько именно внушенія, идущія съ «нездѣшнихъ береговъ», были, по болѣе раннимъ словамъ того-же М. М. Ковалевскаго, мотивомъ спѣшнаго отъѣзда Соловьева изъ Лондона въ Каиръ, И если вмѣсто «подруги вѣчной» съ ея загадочнымъ призывомъ: «Въ Египтѣ будь» въ письмѣ М. М. Ковалевскаго выступаютъ какіе-то неопредѣленные «духи» съ обѣщаніемъ доступа въ тайное каббалистическое общество, то не есть-ли это нѣчто въ родѣ своеобразной стилизаціи, допущенной Соловьевымъ in usum Delphini, въ соотвѣтствіи съ обычными тогда разговорами на спиритическія темы? Что касается желанія Соловьева предотвратить вмѣшательство отца въ рѣшеніе вопроса о переселеніи въ Каиръ, про что тоже сообщаетъ М. М. Ковалевскій, то такое желаніе кажется намъ вполнѣ правдоподобнымъ. Едва-ли, въ самомъ дѣлѣ, С. М. Соловьевъ отнесся бы сочувственно къ этой неожиданной поѣздкѣ, еслибы его мнѣніе было запрошено заблаговременно — въ особенности послѣ того, какъ онъ только-что былъ освѣдомленъ самимъ-же сыномъ о необходимости («я долженъ»…) издать по-англійски нѣкій подготовляемый имъ къ печати трудъ.

О томъ, что именно 1875 г. составляетъ своего рода эру въ мистическихъ переживаніяхъ нашего философа, мы встрѣчаемъ цѣнное указаніе въ одномъ изъ его писемъ на имя А. А. Кирѣева обрата О. А. Новиковой. Въ 1883 г. Соловьевъ писалъ ему, между прочимъ, такъ: — «Что касается до соединенія церквей, то я….. разумѣю соединеніе» такъ сказать, химическое, при которомъ обыкновенно происходитъ нѣчто весьма отличное отъ прежняго состоянія соединившихся элементовъ….. Не во власти химика измѣнять свойства того или другого тѣла, но онъ можетъ поставить различныя тѣла въ такія условія, при которыхъ они удобно соединяются и производятъ новое тѣло, обладающее искомыми качествами, Кой-что по части такой химіи можемъ и мы сдѣлать съ Божьей помощью. Мнѣ еще съ 1875 г. разные голоса и во снѣ, и на-яву твердятъ: занимайся химіей, занимайся химіей — я сначала разумѣть это въ буквальномъ смыслѣ и пытался исполнить, но потомъ понялъ, въ чемъ дѣло."^[292] А чтобы еще болѣе уточнить это указаніе и связать его съ обсуждаемой заграничной поѣздкой, будетъ не лишнимъ прибавить, что въ 1877 г., говоря въ Философскихъ началахъ цѣльнаго знанія о происхожденіи и значеніи слова: «философія», Соловьевъ выражается такъ: — «…..слово, взятое изъ мертваго языка, можетъ впослѣдствіи получить значеніе независимое отъ его этимологіи. Такъ, напр., слово: химія, значащее этимологически черноземная или же египетская (отъ слова: хем — черная земля, какъ собственное имя — Египетъ), въ современномъ своемъ смыслѣ имѣетъ, конечно, очень мало общаго съ черноземомъ или Египтомъ.»^[293] Конечно, въ подтвержденіе своей мысли Соловьевъ могъ бы подобрать иного другихъ примѣровъ, но онъ отдаетъ предпочтеніе именно этому примѣру. Возможно, что, остановившись на словѣ: химія, онъ платилъ невольную дань памяти тому-же 1875 г., когда его стали преслѣдовать внушенія: «занимайся химіей, занимайся химіей», и когда онъ рѣшилъ — заняться Египтомъ;

Въ прозаическихъ автобіографіяхъ Соловьева объ его заграничной командировкѣ содержатся лишь самыя краткія указанія. Въ 1887 г. онъ писалъ про себя: «Провелъ одинъ годъ за-границей въ Англіи, Франціи, Италіи и Египтѣ», а въ 1890 г.: «Въ томъ-же [т. е. 1875] году былъ отправленъ за-границу, гдѣ провелъ годъ въ Англіи, Египтѣ, Италіи и Франціи.»^[294] Понятно, что при такой краткости вдаваться въ объясненіе причинъ переѣздовъ съ мѣста на мѣсто не было возможности. Э. Л. Радловъ посвящаетъ заграничной поѣздкѣ Соловьева такія строки: — «Во время этой командировки Соловьевъ посѣтилъ не только Лондонъ, но и Парижъ, Ниццу и Египетъ. Въ Трехъ свиданіяхъ онъ разсказываетъ о нѣкоторыхъ бывшихъ съ и имъ происшествіяхъ. Кое-что о его пребываніи въ Лондонѣ' и Каирѣ мы узнаемъ и изъ писемъ Вл. Соловьева къ своей матери и къ кн. Д. Н. Цертелеву. Въ Лондонѣ Вл. Соловьевъ познакомился, между прочимъ, съ М. М. Ковалевскимъ и присутствовалъ на спиритическомъ сеансѣ, который произвелъ на него неблагопріятное впечатлѣніе.^[295] Сообщеніе В. Л. Величко о лондонскомъ житьѣ Соловьева приведено уже въ большей своей части въ главѣ двадцатой.»^[296] Теперь слѣдуетъ прибавить слова, относящіяся до переселенія въ Каиръ. "Внутренняя созерцательная работа, происходившая въ молодомъ философѣ въ самый разгаръ его лондонскихъ занятій, " говоритъ В. Л. Величко, «вызвала въ немъ неодолимое влеченіе къ одной изъ колыбелей человѣческихъ религій, къ Египту. Онъ почувствовалъ потребность прислушаться къ голосу, матери-пустыни, достигнуть большей полноты и ненарушимости созерцанія. — И вотъ онъ въ Каирѣ.»^[297] Тонъ разсказа и здѣсь искусственно приподнятый, но; по существу, настроеніе «молодого философа», какъ мы убѣждаемся изъ всего предыдущаго, схвачено авторомъ довольно вѣрно.

Когда именно покинулъ Соловьевъ Лондонъ, изъ переписки не усматривается. Предполагался, судя по письму его къ матери отъ 14-го (20-го) октября 1875 г., отъѣздѣ на 16-ое (28-ое) октября.^[298] Если это предположеніе осуществилось въ точности, то въ общей сложности Соловьевъ прожилъ въ Лондонѣ три съ половиной мѣсяца съ небольшимъ,^[299] такъ-какъ прибылъ онъ сюда 29-го іюня (11-го іюля).^[300]

Первое датированное письмо Соловьева изъ Парижа, относящееся къ интересующей насъ порѣ, помѣчено 2-ымъ ноября 1875 г.^[301] Письмо это, адресованное на имя кн. Д. Н. Цертелева, производитъ впечатлѣніе письма, написаннаго наскоро, на перепутье. Досаднымъ образомъ не указано, какой именно стиль имѣется здѣсь въ виду; да и потомъ было еще нѣсколько писемъ съ одиночнымъ обозначеніемъ даты: Конечно, отсюда происходитъ нѣкоторая сбивчивость въ хронологіи. Но, кажется, на этотъ разъ правдоподобнѣе допустить, что стиль разумѣется новый. Если принять старый стиль, то съ 16-го октября по 2-ое ноября должно было пройти цѣлыхъ 17 дней. Врядъ-ли Соловьевъ, покинувшій Лондонъ ради Египта подъ вліяніемъ совершенно исключительныхъ причинъ, склоненъ былъ заживаться въ Парижѣ слишкомъ долго. Бросается въ глаза и то, что путешественникъ ничего не пишетъ своему другу о Парижѣ, гдѣ за 17-дневный срокъ онъ, навѣрно, успѣлъ бы и увидать кое-что поучительное, и познакомиться кое-съ-кѣмъ. Ближайшее письмо изъ Парижа на имя матери — вовсе безъ даты.^[302] Подобно только-что названному письму на имя кн. Д. Н. Цертелева, и это письмо не располагаетъ къ предположенію о болѣе или менѣе продолжительномъ перерывѣ въ пути, Между прочимъ, Соловьевъ тутъ заявляетъ: «Послѣ-завтра буду въ Италія…..» Очередное слѣдующее письмо — изъ Пармы, отъ 6-го ноября.^[303] Стиль опять-таки не указанъ; подразумѣваемъ, однако, новый. По связи съ этимъ письмомъ изъ Пармы позволительно, вмѣстѣ съ тѣмъ, считать, что не датированное письмо изъ Парижа писано 4-го ноября. Остановимся поэтому сначала на письмѣ къ кн. Д. Н. Цертелеву, а потомъ на письмѣ къ матеря, и примемъ, что Соловьевъ выѣхалъ изъ Парижа около 4-го ноября 1875 г. по новому стилю, т. е. около 23-го Октября по старому, прогостивши тамъ съ недѣлю. Правда, письмо изъ Парижа на имя матери начинается словами: «Я наконецъ покинулъ „берегъ туманный Альбіона“….» Слова эти могутъ, пожалуй, навести на мысль, что задержанъ былъ отъѣздъ изъ Лондона, я что, вслѣдствіе этого, на долю Парижа осталось еще меньше времени. Но, во-первыхъ, эта догадка ничѣмъ не подтверждается, а во-вторыхъ, слово: «наконецъ» допускаетъ и другое истолкованіе, выражая собою лишь то, что за послѣдніе дни Соловьевъ вообще нѣсколько тяготился житьемъ въ Лондонѣ.

Письмо изъ Парижа отъ 2-го ноября (нов. ст.?) 1875 г. на имя кн. Д. Н. Цертелева посвящено опять-таки спиритизму по-преимуществу. — «Дорогой Дмитрій Николаевичъ! — Вотъ уже три мѣсяца не имѣю о тебѣ никакихъ извѣстій; не. знаю, получилъ-ли ты два мои письма изъ-за границы. — Я все это время былъ въ Лондонѣ, но не нашелъ тамъ ничего важнаго въ моей сферѣ. Спиритизмъ тамошній (а слѣдовательно, и спиритизмъ вообще, такъ-какъ въ Лондонѣ есть его центръ) есть нѣчто весьма жалкое. Видѣлъ я знаменитыхъ медіумовъ, видѣть знаменитыхъ спиритовъ, и не знаю, кто изъ нихъ хуже. Между спиритами самый выдающійся Wallace — соперникъ Дарвина, человѣкъ во многихъ отношеніяхъ почтенный, но въ спиритизмѣ онъ сталъ смиреннымъ ученикомъ. Аллана Нардека^[304] (съ которымъ теперь, благодаря переводу, сіяли знакомиться англичане, причемъ, оказывается, что они не были вардекистами только потому, что не знали Нардека); сверху того, этотъ знаменитый изслѣдователь, ставши спиритомъ, считаетъ своимъ долгомъ слѣпо вѣрить всякому медіуму. Что касается до этихъ послѣднихъ, то, безспорно, самые лучшіе изъ нихъ — Юмъ и Кэтъ Фоксъ (теперь Mrs Jenkin), — родоначальники новѣйшаго спиритизма.^[305] Я познакомился съ обоями. Оба больны и не дѣйствуютъ. Юмъ говоритъ: „quand j'étais médium“. Дѣйствующихъ же лучше, по выраженію одного архіерея, „почтить молчаніемъ“. Теперь я проѣздомъ въ Парижѣ. Отправляюсь въ Египетъ и, можетъ-быть, въ Индію. Напишу изъ Каира и буду ждать отвѣта. — Будь здоровъ.»^[306] Первыя строки этого письма побуждаютъ насъ замѣтить, что въ опубликованной серіи писемъ Соловьева на имя кн. Д. Н. Цертелева имѣется только одно письмо изъ-за границы, предшествующее сейчасъ процитированному письму, а именно письмо изъ Лондона отъ 22-го августа (3-го сентября), уже извѣстное намъ.^[307] Возможно, что другое письмо затерялось, или не включено въ число писемъ, призванныхъ подлежащими опубликованію; но возможно и то, что этимъ другимъ письмомъ нужно считать письмо изъ Варшавы отъ 27-го іюня 1375 г., когда Соловьевъ былъ внѣ Москвы, «на пути въ Лондонъ»; на это письмо мы тоже уже ссылались.^[308] Достойно особаго вниманія указаніе Соловьева на то, что въ Лондонѣ онъ не нашелъ ничего важнаго въ своей сферѣ. Указаніе это нуждается въ нѣкоторыхъ оговоркахъ. Все содержаніе письма вращается около вопроса о спиритизмѣ, и въ отношенія этого предмета лондонскія находки Соловьева оказываются, дѣйствительно, отрицательными. Но возможно-ли согласиться, что и во всѣхъ другихъ отношеніяхъ поѣздка въ Англію совершенно не оправдала себя? Вѣдь въ позднѣйшіе годы, обращаясь мысленно къ прошлому, Соловьевъ и самъ называлъ время лондонскаго житья блаженнымъ («Забуду-ль васъ, блаженные полгода?»).^[309] Какъ кажется, все дѣло въ томъ, что Соловьеву не хотѣлось подробно объяснять въ письмѣ причины своего неожиданнаго переселенія изъ Лондона въ Каирь, и онъ пустилъ въ ходъ первое попавшееся подъ руку безразличное указаніе, могущее, однако, служить оправданіемъ его бѣгства изъ Англіи. Къ тому-же слѣдуетъ помнить, что чѣмъ больше значенія придавалъ Соловьевъ своимъ глубоко-интимнымъ переживаніямъ и вообще своей личной внутренней работѣ, тѣмъ меньше цѣнилъ онъ то «гелертерство», за которымъ иной разъ черезчуръ уже усердно гоняются «молодые ученые», удостоенные заграничной ученой командировки. Пріобрѣтенія по части этого «гелертерства» представлялись ему, конечно, сравнительно, маловажными, независимо отъ ихъ объективной цѣнности. — «Все это время» Соловьевъ оставался въ Лондонѣ; какихъ-либо экскурсій въ глубину страны, — въ родѣ тѣхъ экскурсій въ Ньюкэстль и Бристоль, о которыхъ онъ упоминалъ въ письмахъ къ родителямъ,^[310] — онъ такъ и не предпринялъ. — Очень любопытны отрицательныя сужденія Соловьева о спиритизмѣ — притомъ не только о лондонскомъ, но и о спиритизмѣ вообще. На этотъ разъ нѣтъ рѣчи даже о «маленькомъ зернѣ дѣйствительной магіи»,^[311] хотя все-таки оно и не отрицается, а скорѣе даже предполагается сочувственными словами о родоначальникахъ новѣйшаго спиритизма.^[312] — Имя А. Р. Уоллеса упоминалось уже Соловьевымъ въ письмѣ къ отцу отъ 8-го (20-го) сентября 1875 г.^[313] Оказывается, даже этотъ выдающійся спиритъ слѣпо вѣрить всякому медіуму, что Соловьевъ справедливо осуждаетъ. Припомнимъ, что авторъ письма еще въ Москвѣ, 8-го января 1875 г., признавалъ необходимость имѣть „несомнѣнныя доказательства достоверности этихъ [т. е. спиритическихъ] явленій“, каковыхъ доказательствъ у него тогда подъ руками не было.^[314] Сохраняя, по-прежнему, критическое отношеніе къ предмету, Соловьевъ не поддался, значитъ, спиритическимъ соблазнамъ и въ Лондонѣ, остерегшись послѣдовать примѣру „соперника Дарвина“. — О путешествіи въ Египетъ говорится такъ просто, какъ-будто это дѣло давно рѣшенное я само собою понятное. Можетъ-быть, дѣйствительно, было раньше еще одно письмо, съ объясненіями на эту тему. Но едва-ли это такъ: ни малѣйшаго намека на то, чтобы объ этомъ проектѣ сообщалось кн. Д. Н. Цертелеву до 2-го ноября, мы обнаружить не могли. А затѣмъ съ такою-же незатѣйливой простотою упоминается вѣдь и про Индію, Правда, цѣль заграничной командировки сводилась, какъ мы знаемъ, къ изученію индійской, гностической и средневѣковой философіи; но въ свое время, при возбужденіи ходатайства объ этой командировкѣ, заявлялось вполнѣ основательно, что „самымъ удобнымъ мѣстомъ для этого можетъ быть Лондонъ, съ его богатѣйшимъ Британскимъ музеемъ“.^[315] И если даже въ Лондонѣ Соловьевъ не нашелъ „ничего важнаго“ въ интересующей его области, то велика-ли могла быть надежда на то, что ему посчастливится найти что-нибудь „важное“ въ самой Индіи? Или онъ мечталъ пріобрѣсти запасъ непосредственныхъ впечатлѣній отъ людей и быта Индіи, съ ея унаслѣдованнымъ отъ древности аскетизмомъ, съ ея чудотворцами-факирами и т. д.?^[316] Невольно также спрашиваешь себя: на какія денежныя средства могъ бы совершить Соловьевъ это фантастическое путешествіе въ Индію? Ясно, во всякомъ случаѣ, что строго обдуманнаго плана дѣйствій у него при выѣздѣ изъ Англіи не было, — какъ не было и при въѣздѣ туда…

Письмо изъ Парижа на имя матери выражено такъ: — Дорогая мама! — Я наконецъ покинулъ „берегъ туманный Альбіона“ — не безъ сожалѣнія, по причинѣ своего новаго пріятеля Ковалевскаго, который незадолго до моего отъѣзда вернулся въ Лондонъ и съ которымъ я очень сошелся. При двухчасовомъ переѣздѣ изъ Дувра въ Кале, не смотря на сальную качку, я не чувствовалъ ни малѣйшихъ признаковъ морской болѣзни, что весьма утѣшительно, такъ-какъ мнѣ придется трое сутокъ быть на морѣ. Послѣ-завтра буду въ Италіи, а черезъ недѣлю въ Каирѣ, гдѣ будетъ моя резиденція. Парижъ привелъ меня въ отличное расположеніе духа; чувствую себя совершенно здоровымъ, въ Лондонѣ же начинать заболѣвать. Остановился я въ очень хорошемъ номерѣ на 5-омъ этажѣ Rue de la Paix, Place de l’Opéra, близко отъ всѣхъ достопримѣчательныхъ мѣстъ въ Парижѣ. — Сейчасъ получилъ отъ Ковалевскаго изъ Лондона ваше письмо (въ конвертѣ, не распечатанное). Вы его, вѣроятно, послали до полученія извѣстія о моемъ путешествіи въ Египетъ. — Что вы ничего не пишете о папа, въ Москвѣ онъ или въ Петербургѣ? — Будьте здоровы. Цѣлую всѣхъ крѣпко. — Вашъ Вл. Соловьевъ.»^[317]

Начальныя слова этого письма производятъ опять-таки нѣсколько странное впечатлѣніе: Соловьевъ сожалѣетъ о своемъ выѣздѣ изъ Лондона не потому, что ему пришлось убѣдиться въ безплодности своихъ тамошнихъ научныхъ занятій и отказаться отъ изданія своего труда на англійскомъ языкѣ, а просто потому, что въ Лондонъ вернулся М. М. Ковалевскій, съ которымъ онъ въ теченіе какихъ-нибудь трехъ мѣсяцевъ успѣлъ очень сойтись, пріятельски сблизиться. Точно и направлялся-то онъ въ Англію ради этого знакомства съ «отличнымъ толстякомъ»,^[318] а не ради Британскаго музея. — Морской переѣздъ оказался на этотъ разъ болѣе легкимъ, чѣмъ въ прямой путь, въ концѣ Іюня, когда Соловьевъ очень страдалъ отъ морской болѣзни. А между-тѣмъ качка и въ этомъ случаѣ была сильная. Такая легкость переправы на континентъ, при особомъ тогдашнемъ умонастроеніи Соловьева, могла, пожалуй, истолковываться имъ въ мистическомъ смыслѣ, какъ особое поощреніе со стороны «тайныхъ силъ», тѣхъ болѣе цѣнное, что вѣдь пробыть на морѣ ему предстояло около трехъ сутокъ. — Называя въ письмѣ Каиръ своей «резиденціей», Соловьевъ ни единымъ словомъ не намекаетъ на возможность дальнѣйшихъ скитаній. Отмѣчаемъ это отрицательное обстоятельство въ виду того, что въ ближайшемъ-же предшествующемъ письмѣ мы нашли, какъ извѣстно, упоминаніе о предполагаемомъ путешествіи въ Индію. Умолчаніе объ этомъ проектѣ объясняется, надо думать, тѣмъ, что авторъ письма заранѣе опасался отрицательныхъ откликовъ изъ Москвы со стороны отца.^[319] — Чѣмъ именно привелъ Парижъ Соловьева «въ отличное расположеніе духа», мы не знаемъ. Впослѣдствіи мы, впрочемъ, увидимъ, что приблизительно черезъ полгода тотъ-же самый городъ оказался способнымъ дѣйствовать на него самымъ удручающемъ образомъ.^[320] Какъ кажется, въ отличномъ расположеніи духа главную роль сыграло на этотъ разъ хорошее состояніе тѣлеснаго здоровья. Стоитъ при этомъ обратить вниманіе на слова письма: «въ Лондонѣ же начиналъ заболѣвать.» «Начиналъ»… между-тѣмъ 14-го (26-го) октября Соловьевъ опредѣлительно писалъ матери, что въ Лондонѣ онъ «уже успѣлъ основательно простудиться»,^[321] что предполагаетъ, казалось бы, не начало болѣзни, а болѣе или менѣе полную картину ея развитія. Эта маленькая черточка только подтверждаетъ ту мысль, что выѣхалъ Соловьевъ изъ Лондона не столько ради недуговъ своихъ, сколько во какой-то другой причинѣ. — Доставка письма отъ матери, адресованнаго въ Лондонъ, заставляетъ думать, что оно было написано ею до полученія письма съ извѣщеніемъ объ отбытіи въ Египетъ, т. е. письма отъ 14-го (26-го) октября, которое могло попасть въ Москву около 21-го числа. Это, въ свою очередь, хорошо вяжется съ догадкою, что вышеупомянутая спорная дата: 2-го ноября относится, дѣйствительно, не къ старому, а къ новому стилю. — Вопросъ объ отцѣ находится, повидимому, въ связи съ заботами о состояніи его здоровья. Еще 14-го (20-го) августа 1875 г. Вл. С. Соловьевъ справлялся у матери: «Совсѣмъ-ли здоровъ папа?»^[322] Что касается до служебныхъ дѣлъ С. М. Соловьева, то изъ формулярнаго о службѣ его списка мы усматриваемъ лишь то немногое, что "въ 1875 г., во время отсутствія изъ Москвы г. попечителя Московскаго учебнаго округа, " онъ «управлялъ округомъ съ 20-го по 28-ое іюля, съ 31-го іюля по 3-е августа, съ 7-го по 9-ое августа, съ 7-го сентября по 2-ое октября и съ 13-го по 17-ое ноября.»^[323]

Слѣдующее въ хронологическомъ порядкѣ письмо Соловьева — письмо на имя матери изъ Пармы, отъ 6-ro ноября 1875 г. На основаніи соображеній, изложенныхъ выше, мы принимаемъ и здѣсь датировку по новому стилю. — "Дорогая мама! — Чѣмъ далѣе подвигаюсь на югъ, " пишетъ Соловьевъ, "тѣмъ чувствую себя здоровѣе: Проѣхалъ Францію и сѣверную Италію, не останавливаясь. Въ здѣшнемъ городишкѣ долженъ провести нѣсколько часовъ, вслѣдствіе безпорядковъ на желѣзной дорогѣ. Если не опоздаю къ пароходу въ Бриндизи, то черезъ 4 дня буду въ Египтѣ. Благодаря купленному въ Парижѣ носощипу, могъ видѣть всѣ мѣста, черезъ которыя проѣзжалъ; видѣлъ Альпы, видѣлъ Ломбардію, — впрочемъ, до сихъ поръ ничего поразительнаго не нашелъ. Русская деревня нравится мнѣ больше итальянской. Хорошо здѣсь только, что еще тепло и зелено, какъ у насъ въ августѣ — подъ Миланомъ видѣлъ сѣнокосъ, а въ Шамбери^[324] — георгины и астры въ полномъ цвѣту. Объѣдаюсь каштанами. Отъ Шамбери до Турина ѣхали со мной въ поѣздѣ 250 черныхъ рясъ изъ Вандеи въ Римъ съ двугривеннымъ папѣ на водку — славный народъ и нисколько не похожи на іезуитовъ. — Въ Египетъ имѣю письмо къ тамошнему министру внутреннихъ дѣлъ, къ директору театровъ и къ русскому консулу Лексу, т. е. къ женѣ его. — Прежде Египта напишу вамъ, вѣроятно, изъ Аѳинъ, гдѣ пароходъ останавливается на нѣкоторое время. — Будьте здоровы. Цѣлую крѣпко папа, васъ и всѣхъ. — Вл. Соловьевъ.“^[325] Удостовѣряя въ началѣ письма, что передвиженіе на югъ сопровождается наилучшими послѣдствіями въ медицинскомъ отношеніи, Соловьевъ стремится, разумѣется, успокоить и обрадовать, прежде всего, мать, всегда озабоченную состояніемъ его здоровья; но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ, конечно, понимаетъ, что эти-же самыя слова его, какъ служащія новымъ оправданіемъ его стремительнаго выѣзда изъ Лондона, будутъ прочтены съ чувствомъ удовлетворенія и С. М. Соловьевымъ, озабоченнымъ научными успѣхами сына. — Маршрутъ намѣчается въ самыхъ общихъ чертахъ. Какъ раньше на пути въ Лондонъ, такъ и теперь на пути въ Кайръ, Соловьевъ избѣгаетъ всякихъ излишнихъ задержекъ, сдѣлавши исключеніе только для Парижа. Остановку на нѣсколько часовъ въ Пармѣ, — вынужденную случайными обстоятельствами, — принимать въ разсчетъ нечего. Всѣ мысли Соловьева устремлены въ Египетъ, и по дорогѣ его ничто не поражаетъ, хотя проѣзжаетъ онъ по живописнѣйшимъ и культурнѣйшимъ мѣстностямъ Европы. „Носощипъ“ (pince-nez) помогаетъ близорукому путешественнику видѣть все окружающее, но душа его остается не затронутой, и онъ, видя, не видитъ.^[326] — Очень трогательно звучитъ признаніе: „Русская деревня нравится мнѣ больше итальянской.“ Уже въ одномъ изъ первыхъ писемъ къ матери изъ Лондона Соловьевъ считалъ нужнымъ, какъ мы знаемъ, подѣлиться горестнымъ извѣстіемъ, что въ Англіи „ни нашихъ деревень, ни нашихъ дачъ не полагается“;^[327] мы помнимъ также его благодарность А. Р. Уоллесу за то, что тотъ доставляетъ ему „удовольствіе бывать иногда въ настоящей деревнѣ“, хотя-бы и не-настоящей по-нашему, а англійской.^[328] Замѣчательно это тяготѣніе къ деревнѣ, въ особенности къ деревнѣ русской, всегда отличавшее Соловьева. Во дни юности — Ѳедоровка, Оносово, Дубровацы, въ годы болѣе зрѣлые — Липяги, Красный Рогъ, Воробьевка, Пустынька и т. д. Со всѣми этими мѣстами Соловьева связывали по большей части пріятныя или значительныя воспоминанія, и въ этихъ именно мѣстахъ воспиталась и находила себѣ удовлетвореніе его воспріимчивость къ красотамъ природы. {По своеобразному домыслу Соловьева, русская поэзія родились не въ Петербургѣ и не въ Москвѣ, —

А такъ, среди березъ и сосенъ неизмѣнныхъ,

Что въ сумракѣ земномъ на небеса глядятъ,

Гдѣ праотцы села въ гробахъ уединенныхъ,

Крестами вѣнчаны, сномъ утомленныхъ спятъ, —

Тамъ на закатѣ дня, осеннею порою,

Она, волшебница, явилася на свѣтъ,

И принялъ лѣсъ ее опавшею листвою,

И тихо шелестилъ печальный свой привѣтъ.

Русская поэзія явилась на сельскомъ кладбищѣ, — среди простой, скромной и все-же дорогой вашему сердцу сельской природы средней русской полосы… Стих., 144, 145. Слова, набранныя курсивомъ, — стихъ Жуковскаго, какъ поясняетъ Соловьевъ въ особомъ примѣчаніи. Приводимый нами отрывокъ ваять изъ стихотворенія подъ заглавіемъ: Родина русской поэзіи. По поводу элегіи: „Сельское кладбище.“ Піеса эта посвящена Соловьевымъ П. В. Жуковскому и написана 12-го октября 1897 г., въ Москвѣ. Ср. Владиміра Соловьева, Стихотворенія (прим. 468), стр. 327. — См. еще выше, въ главѣ десятой, прим. 596-ое.} — Шутливыя слова о черноризцахъ изъ Вандеи, нисколько не похожихъ на іезуитовъ, и о двугривенномъ, на водку папѣ не предвѣщаютъ въ Соловьевѣ ни благорасположеніе къ членамъ societatis Jesu, ни преклоненія передъ авторитетомъ римскаго первосвященника, но и не исключаютъ, конечно, возможности подобныхъ чувствъ или настроеній въ будущемъ,. Шутки въ такомъ родѣ, и даже нѣсколько болѣе рѣзкія, въ отношеніи липъ и предметовъ еще болѣе священныхъ, Соловьевъ позволялъ, себѣ иногда просто ради краснаго словца, и слишкомъ цѣпляться за нихъ не стоитъ. — Рекомендательныя письма на имя разныхъ должностныхъ лицъ въ Каирѣ могли быть получены тогда въ Лондонѣ, пожалуй, легче, чѣмъ гдѣ-либо въ другомъ мѣстѣ, въ виду особыхъ политическихъ отношеній Англіи къ Египту. По всѣмъ вѣроятіямъ, Соловьеву помогли въ этомъ случаѣ и его знакомые по Британскому музею, и лица изъ кружка О. А. Новиковой. Впрочемъ, мы вскорѣ-же убѣдимся, что рекомендаціями этими Соловьевъ пользовался въ Каирѣ такъ-же мало, какъ мало пользовался онъ русскими рекомендаціями въ Лондонѣ. Бросается при этомъ въ. глаза и то, что ученый міръ въ рекомендательныхъ письмахъ, но водяному, совершенно игнорируется. Предположеніе послать слѣдующее письмо изъ Аѳинъ не оправдалось — по той простой причинѣ, что Соловьевъ вовсе и не попалъ въ этотъ городъ…

Цѣль путешествія — Каиръ — была достигнута 11-го ноября. Вотъ какъ разсказываетъ объ этомъ Соловьевъ въ письмѣ на имя матери изъ Каира отъ 12-го ноября 1875 г. (по нов. ст., — согласно вышесказанному): — Дорогая мама! — Проѣхавъ, не останавливаясь, Францію и Италію, я сѣлъ въ Бриндизи на англійскій пароходъ, который, никуда не заѣзжая, въ три дни [sic!] довезъ меня до Александріи вчера утромъ. Здѣсь, осмотрѣвъ городъ въ нѣсколько часовъ, я отправился по желѣзной дорогѣ въ Каиръ, куда прибылъ вчера-же вечеромъ. — Путешествіе черезъ Италію, особенно-же чрезъ Средиземное море, было весьма пріятно, ибо все время было ясно, тепло, какъ въ іюлѣ, море совсѣмъ синее, мѣсячныя ночи. Я ни морскою, ни какой другою болѣзнью не страдалъ; напротивъ, чувствую себя еще съ Парижа лучше обыкновеннаго. — На кораблѣ я здѣсь эту ночь спалъ съ открытымъ окошкомъ. Сейчасъ отправляюсь къ русскому консулу, который долженъ научить меня, какъ нужно обращаться съ здѣшними важными господами, къ двумъ изъ которыхъ у меня есть письма. Александрія мнѣ очень понравилась, по Каиру же еще не ходилъ. — Остановился я въ европейской гостиницѣ, со всѣми удобствами и недорого. Деньги у меня пока еще есть. — Будьте здоровы. Цѣлую крѣпко папа и васъ всѣхъ. — Вл. Соловьевъ. — Пишу на имя папа съ титлами для большей вѣрности. — Caire, Egypte. — М. V. Soloviof. — Nôtel Abat № 17.»^[329]

Итакъ, пароходъ шелъ изъ Бриндизи въ Александрію прямымъ рейсомъ, минуя всѣ встрѣчные порты. Соловьевъ, повидимому, нисколько не огорчается тѣмъ, что Аѳины, вопреки ожиданіямъ, остались въ сторонѣ, и не считаетъ нужнымъ пояснить, почему онъ избралъ именно такое сообщеніе. — Прибытіе въ Александрію, а затѣмъ и въ Каиръ, мы пріурочиваемъ къ 11-му ноября 1875 г. по новому стилю, т. е. къ 29-му октября по старому. Принимая, что изъ Лондона Соловьевъ выѣхалъ 16-го (28-го) октября, легко высчитать, что на все путешествіе, съ остановкою въ Парижѣ, имъ было затрачено около двухъ недѣль. — Здоровье путешественника было за это время въ хорошемъ состояніи. Обстоятельства складывались словно нарочно такъ, чтобы онъ могъ только радоваться своему рѣшенію переселиться изъ Англіи въ Египетъ. — Намѣреніе обратиться къ русскому консулу съ названною въ письмѣ цѣпью показываетъ, что на первыхъ порахъ по прибытія въ Каиръ Соловьевъ еще не отказывался отъ мысли свести знакомство съ «важными господами», къ которымъ онъ имѣлъ рекомендательныя письма изъ Лондона. Онъ говоритъ о двухъ «важныхъ господахъ», судя по извѣстному намъ письму изъ Пармы, онъ имѣетъ тутъ въ виду министра внутреннихъ дѣлъ и директора театровъ.^[330] Но если первый изъ этихъ сановниковъ и могъ, пожалуй, въ томъ или другомъ отношеніи оказаться полезнымъ новоприбывшему иностранцу, то ужъ совсѣмъ не ясно, зачѣмъ понадобился бы ему второй-сановникъ. По словамъ В. Л. Величко, за всю-то свою жизнь Соловьевъ побывалъ въ театрѣ раза четыре.^[331] Очевидно, рекомендаціи, о которыхъ идетъ рѣчь, имѣли довольно случайный характеръ. — Европейскаго типа гостиница, въ которой поселился Соловьевъ въ Каирѣ, вскорѣ-же обманула его ожиданія въ отношеніи дешевизны, какъ объ этомъ онъ самъ сообщаетъ въ одномъ изъ послѣдующихъ писемъ; къ сожалѣнію, выборъ квартиры оказался тоже неудачнымъ.^[332] Повторилась, значитъ, старая лондонская исторія, ничему не научившая «человѣка не отъ міра сего».^[333] — Въ припискѣ съ адресомъ обращаютъ на себя вниманіе двѣ мелочи: «Caire» вмѣсто «Le Caire»^[334] и «V. Soloviof» вмѣсто «W. Solovieff.»^[335] Позднѣе Соловьевъ остановился для французскаго языка на транскрипціи: «Vladimir Soloviev».^[336]

Водвореніе въ Каирѣ оказалось для нашего скитальца почти столь-же непрочнымъ, какъ о водвореніе въ Лондонѣ. Прибывши въ Египетъ 11-го ноября 1875 г., Соловьевъ покинулъ эту страну 12-го марта 1876 г.^[337] въ обоихъ случаяхъ — даты, по новому стилю. Такомъ образомъ, онъ прожилъ въ Каирѣ почти ровно четыре мѣсяца. О томъ, какъ прошли для него, эти 17½ недѣль, разскажемъ съ возможною обстоятельностью въ ближайшихъ послѣдующихъ главахъ, а пока только отмѣтимъ, что за эти недѣля, — насколько позволительно судить по перепискѣ, — Соловьева стали занимать, между прочимъ, и нѣкоторые конкретные политическіе вопросы. Раньше онъ касался дѣлъ міра сего не иначе какъ въ самой общей формѣ, притомъ въ планѣ тѣхъ или другихъ философскихъ или религіозныхъ построеній; теперь онъ останавливается и на войнѣ хедива съ абиссинцами,^[338] и на дѣятельности въ Египтѣ англійской финансовой коммиссіи,^[339] и на ближайшемъ фазисѣ восточнаго вопроса,^[340] притомъ внѣ связи съ какими-либо общими темами философско-религіознаго характера. Правда, въ существо всѣхъ этихъ предметовъ онъ совершенно не углубляется и говоритъ о нихъ мелькомъ и въ шутливой формѣ; тѣмъ не менѣе, наличность новой струи въ перепискѣ не подлежитъ сомнѣнію. Обстоятельство это заслуживаетъ, на нашъ взглядъ, особеннаго вниманія потому, что тутъ можно было бы ожидать идущаго pari passu ослабленія тѣхъ мистическихъ интересовъ, которые, какъ мы знаемъ, получили въ ближайшее предшествующее время преобладающее значеніе въ глазахъ Соловьева, а между-тѣмъ этого-то и не случилось: какъ разъ наоборотъ, именно за время пребыванія въ Каирѣ, воспріимчивость къ положительнымъ потустороннимъ вліяніямъ, resp. къ вліяніямъ, принимаемымъ за таковыя, и достигаетъ въ Соловьевѣ наибольшей высоты своего напряженія. Отсюда можно заключить, что его прикованность "къ нездѣшнимъ берегамъ^[341] была для него — по крайней мѣрѣ, въ эту пору — далеко не реторикой. Спѣшимъ прибавить, что вообще потустороннее бытіе и во всѣ послѣдующіе годы его жизни отнюдь не было для него реторикой…

Какъ въ виду только-что названной новой струи въ письмахъ Соловьева, обязанной своимъ происхожденіемъ отчасти естественному возмужанію его мысли, отчасти нѣкоторымъ характернымъ особенностямъ современности, такъ и въ виду дальнѣйшихъ эпизодовъ его жизни, относящихся до русско-турецкой войны, считаемъ полезнымъ напомнить, въ заключеніе настоящей главы, кое-какія данныя, обрисовывающія общее положеніе тогдашнихъ общественныхъ и политическихъ дѣлъ у насъ и на Западѣ. Это было время усиленнаго назрѣванія нашей внутренней смуты и время подготовки военнаго пожара на Балканахъ — время тревожное и тягостное, чреватое сложными послѣдствіями, которыя не изжиты нами и доселѣ.^[342] Конечно, непосредственнымъ свидѣтелямъ развивающихся событій смыслъ картины не былъ такъ ясенъ, какъ онъ ясенъ намъ, но все-же и эти непосредственные свидѣтели но могли не сознавать, что всякаго рода основаній и поводовъ для нарушенія мирнаго теченія жизни накопилось очень много.

Начало своего дневника за 1875 г. А. В. Никитенко открываетъ, подъ 1-ымъ января, такою глубоко пессимистической записью: — «Все ложь, все ложь, все ложь въ любезномъ моемъ отечествѣ. У насъ есть хорошая, восточная, православная религія. Но въ массѣ народа господствуетъ грубое суевѣріе; въ высшихъ классахъ или полный индифферентизмъ, или невѣріе подъ маскою новыхъ идей или научнаго высокомѣрія. У васъ есть законы; но кто ихъ исполняетъ изъ тѣхъ, кому выгодно неисполненіе ихъ или кто поставленъ блюсти за ихъ исполненіемъ? У насъ есть наука; но кого она серьезно занимаетъ и кого она настолько возвышаетъ нравственно, чтобы онъ не былъ готовъ пожертвовать ею для такъ назыв. существенныхъ матеріальныхъ цѣлей? Въ послѣднее время у насъ появились учрежденія съ либеральною закваскою; но имъ предоставлено свободы настолько, насколько угодно это произволу какого-нибудь высшаго чиновника, который готовъ доказать, какъ дважды два четыре, что въ этихъ учрежденіяхъ скрывается великое зло для государства, и что нужно ихъ такъ обставить и ограничить, чтобы они сохранили свое имя, но не могли бы дѣлать того, что скрывается подъ этимъ именемъ. У насъ множество разныхъ промышленныхъ обществъ, ассоціацій, которыя обогащаютъ пять или шесть человѣкъ, поставленныхъ въ ихъ главѣ, и разоряютъ тысячи людей. Да можно-ли перечесть всѣ противорѣчія у насъ наружнаго съ внутреннимъ? — Въ одномъ нѣтъ лжи — что мы составляемъ государство сильное, способное сдѣлать отпоръ какому угодно внѣшнему врагу, который бы дерзнулъ на васъ напасть. — Но есть еще одно, въ чемъ мы не лжемъ: это состояніе нашихъ нравовъ. Тутъ мы не обѣщаемъ ничего, а прямо заявляемъ что у насъ нѣтъ общественнаго духа ни на іоту, тутъ открыто и нелицемѣрно мы воруемъ, пьянствуемъ, мошенничаемъ взапуски другъ передъ другомъ.»^[343] — Тотъ-же бытописатель въ концѣ 1875 г., 22-го декабря, выражается такъ: — «Мы точно какой-то азіатскій кочующій народъ: едва успѣемъ раскинуть гдѣ-нибудь наши учрежденія, какъ намъ велятъ опять сниматься съ нашего мѣста, снова собираться въ дорогу. Приходится опять прятать въ чемоданы все, что намъ дали или что мы успѣли пріобрѣсти, и вотъ мы снова странствуемъ по пустынѣ, словно въ поискахъ обѣтованной земли. Въ сущности, мы номады и бродяги среди цивилизованнаго міра.»^[344] — 30-го марта 1876 г. тяжело больной А. В. Никитенко выѣхалъ за-границу, 25-го апрѣля, находясь къ Миланѣ, онъ пишетъ: — «Если отсюда я брошу взглядъ на мое отечество, то для меня становится въ высшей степени поразительно, какъ мало мы дѣлали для успѣховъ всеобщаго развитія и образованія. На это могутъ сказать, что мы такъ еще недавно начали существовать умственно, что мы еще народъ юный. Однако, и надъ нами пролетѣли вѣка, и у этого юноши выросла порядочная-таки борода, мѣстами даже съ просѣдью. Исторія была мачихой русскаго народа и воспитывала его очень дурно; но народъ развѣ такъ-таки ничего своего не вноситъ въ исторію? Силы, способности расы развѣ ничего не значатъ, не сообщаютъ внѣшнему ходу вещей и событій отъ себя нѣкоторыхъ свойствъ, нѣкотораго колорита? Но, можетъ-быть, эти силы и способности еще не успѣли сосредоточиться и это придетъ въ свое время? Будемъ надѣяться и не отчаяваться.»^[345] — Событія, разыгрывающіяся на Балканскомъ полуостровѣ, и отношеніе къ этимъ событіямъ, обнаруживаемое иноземной дипломатіей и въ особенности Англіей, заставляютъ А. Б. Никитенко высказать немало сѣтованій и по адресу западной Европы, причемъ онъ невольно начинаетъ находить кое-что доброе у себя, на родинѣ. 29-го іюля 1876 г., въ Люцернѣ, онъ отмѣчаетъ въ своемъ дневникѣ: «Европѣ не достаетъ того, что есть у Россіи — сердца», а 17-го августа, въ Тунѣ, онъ записываетъ такія строки: — ""Въ русской политикѣ, конечно, есть много благородства, но я не вѣрю ей, " говоритъ Европа, — «именно по причинѣ этого благородства. Оно гораздо менѣе понятно, чѣмъ политика Англіи, заботящаяся о хлопкѣ, „унтахъ стерлинговъ и т. и., и потому мы вѣримъ болѣе Англіи, которая относится практичнѣе къ вопросамъ общечеловѣческимъ.“ Какое дѣло Европѣ до этихъ вопросовъ? У ней есть свои Фабрики, свои торговыя дѣла, и для нихъ она не станетъ предаваться отвлеченнымъ идеямъ о правахъ народовъ и проч. Пусть льется кровь на Балканскомъ полуостровѣ.» {

Ibidem, стр. 664, 667. — Для оцѣнки тогдашнихъ русскихъ настроеній полезно замѣтить, что даже такіе журналы, какъ Отечественныя Записки, выступали въ это время съ весьма рѣшительными и боевыми заявленіями. Въ статьѣ безъ подписи: Воевать или не воевать? (іюньская книжка названнаго журнала за 1876 г., стр. 368—976, отдѣлъ: «Современное обозрѣніе») мы находимъ, между прочимъ, такія строки: — «На русскомъ народѣ лежатъ историческій долгъ отстоять свободу турецкихъ славянъ, во что бы то ни стало….. Наши виды и намѣренія въ восточномъ вопросѣ такъ безкорыстны и честны, что мы можемъ выставить передъ цѣлымъ свѣтомъ полную программу того, чего мы желаемъ; и мы обязаны именно не скрывать ея, а сдѣлать всѣмъ извѣстною. Въ этомъ состоитъ наша сила.» Въ концѣ статьи приводится русская программа, — въ высшей степени безкорыстная м свободолюбивая, — и выражается увѣренность, что, какъ только эта программа будетъ заявлена, «Англія немедленно подожметъ хвостъ», «остальная Европа сдѣлается тотчасъ-же благоразумною» и вообще все устроится чрезвычайно быстро м благополучно. Что, однако, дѣлать, «если одна сила правды не поможетъ»? Журналъ не затрудняется отвѣтить и на этотъ вопросъ. "«Тогда что?» — О! тогда думать нечего [sie!]. Тогда зажжемъ пламя войны во всей Европѣ, сольемся со всѣмъ славянскимъ міромъ, будемъ драться по-герцеговински и, подобію Александру І-му, дадимъ обѣтъ не положить оружіе, пока не добудемъ свободы для всего славянскаго міра, для «славянъ не только турецкихъ, но и австрійскихъ.» L. с., стр. 355, 369, 376. — Вторая статья подъ тѣмъ-же заглавіемъ, напечатанная въ сентябрской книжкѣ Отечественныхъ Записокъ за 1876 г. (стр. 67—97), звучитъ нѣсколько спокойнѣе, но и она заканчивается достаточно грозно: — «„Ну, спросятъ насъ, — а если желаннаго согласія между всѣми европейскими кабинетами не послѣдуетъ, что тогда должна дѣлать Россія?“ — А Россія должна идти своимъ путемъ. Она находится по отношенію къ славянамъ въ исключительномъ положеніи; она не можетъ оставить славянъ безъ помощи и передать ихъ снова во власть туркамъ. Она должна прямо и твердо заявить другимъ державамъ, что если дипломатія не устроитъ автономіи балканскихъ славянъ, то она одна обязана будетъ исполнить по отношенію къ славянамъ свой долгъ, а отклонять его отъ себя подъ предлогомъ тѣхъ или другихъ возможныхъ послѣдствій она даже не имѣетъ права.» L. с., стр. 97. — Въ антрактѣ между названными двумя статьями, въ іюльской книжкѣ Отечественныхъ Записокъ за 1676 г., появилась статья анонимнаго-же автора подъ заглавіемъ: «На всемірную свѣчу» (стр. 94—106; отдѣлъ: Современное обозрѣніе"), Статья эта, по всѣмъ вѣроятіямъ, памятна еще весьма многимъ. Авторъ горячо призываетъ къ пожертвованіямъ въ пользу славянскаго дѣла, — въ то время, когда «Европа возмутительно смѣется надъ нашей „правдой…“» и когда "намъ оставлено одно право — кричать отъ боли и негодованія " Авторъ высчитываетъ, что "насъ, русскихъ и славянскихъ людей, презираемыхъ одичавшею въ своей quasi-цивилизованной гордости Европою, " имѣется «отъ 90 до 100 и болѣе милліоновъ», и что мы весьма легко можемъ собрать сотню милліоновъ рублей. Статья заканчивается восклицаніемъ; «Пожертвуйте-же, русскіе люди, на „всемірную свѣчу“.» А передъ этимъ говорится, что «всемірная свѣча», которую хочетъ загасить Европа, это — славянская семья, добрая, угнетенная, мягкая, словно восковая свѣча, тающая отъ враждебнаго европейскаго дуновенія." L. с., стр. 105, 106. — Въ дальнѣйшемъ мы встрѣтимся съ очень отрицательными сужденіями о западной Европѣ и со стороны Соловьева. Будемъ при этомъ помнить отзывы носителей «передовой идеологіи», органомъ которыхъ были именно Отечественныя Записки…} — Еще рѣшительнѣе проступаютъ наружу русскія чувства въ А. В. Никитенко въ Позднѣйшихъ записяхъ. Подъ 1-ымъ сентября 1876 г., въ Линцѣ, о въ отмѣчаетъ; — «Можетъ-быть, Европѣ и было бы лучше [т. е. ей было бы пріятнѣе], еслибы мы оставались въ прежней неподвижности и закоснѣлости. Вѣдь съ варварами можно дѣлать все, что угодно, можно производить у нихъ революціи, когда это кому нужно, навязывать смѣшныя конституціи, свергать съ престоловъ однихъ государей и возводить другихъ — словомъ, распоряжаться въ варварской странѣ для своихъ выгодъ.»^[346] Какъ-бы продолженіемъ этой отмѣтка являются слова, записанныя подъ 3-имъ сентября, въ Вѣнѣ; — «У русскихъ здравый природный смыслъ, дѣлающій ихъ способными ко всему человѣческому. Въ нихъ большая доля жизненности и теплоты сердца. Въ разумѣ Россіи много еще неразвитаго. Но онъ разовьется, ибо Россія уже идетъ путемъ развитія. Теплота сердца при извѣстныхъ обстоятельствахъ способна въ ней дойти до самоотверженія. Кажется, это хорошіе залоги будущаго.»^[347] — По возвращеніи въ томъ-же сентябрѣ мѣсяцѣ въ Петербургъ, настроеніе А. В. Никитенко дѣлается, однако, снова болѣе мрачнымъ въ отношеніи Россіи. 23-го декабря 1876 г. онъ пишетъ: — «О, русская земля! Грудную и плачевную эпоху переживаетъ Россіяі Неужто придется смириться передъ Англіей?….. — А какая неурядица внутри! Европа все это знаетъ, и какъ она насъ ненавидитъ, то, естественно, и радуется, думая, что войны мы поднять на свои плечи не въ состояніи — а миръ и позоръ для насъ синонимъ.» Запись 27-го декабря еще печальнѣе: — «Мы до сихъ поръ составляемъ какую-то странную посредственность. Мы держава не слабая, но и не сильная. Мы грозимъ и постоянно уступаемъ…… — Говорятъ, что нашъ народъ одаренъ хорошими умственными способностями и добродушіемъ, и въ то-же время, однако, онъ и образомъ жизни, и нравами недалеко отходитъ отъ дикарей. Мы надѣлали у себя и свободу, и суды, а между-тѣмъ улепетываемъ отъ нихъ при всякомъ удобномъ случаѣ. Чертъ знаетъ, что такое. Мы не европейская и не азіатская держава: у насъ пороки европейцевъ и азіатцевъ, а своихъ добродѣтелей мы выработать не успѣли. Однимъ словомъ, повторяю, это чертъ знаетъ, что такое.»^[348] — Съ такими-же безотрадными мыслями и съ такими-же безъисходными недоумѣніями вступаетъ А. В. Никитенко и въ 1877 г. Подъ 8-ымъ января 1877 г. мы находимъ у него, между прочимъ, такую запись: — «Война или миръ? Вотъ вопросъ, съ которымъ всѣ обращаются другъ къ другу, и никто ничего не понимаетъ. Константинопольскія дѣянія — совершенный хаосъ. Одно только очевидно, что Европа гніетъ въ своихъ матеріальныхъ міросозерцаніяхъ и ей никакого дѣла нѣтъ до общечеловѣческихъ вопросовъ. И другое также очевидно — что она ненавидитъ Россію и ей хочется втянуть ее въ войну, для нея нежелательную и тяжелую, и взвалить на [ея] плечи всѣ пагубныя послѣдствія этой войны. Какъ мы поступили, покрыто непроницаемымъ мракомъ. — Европа знаетъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и потому обращается съ нами то съ насмѣшливымъ снисхожденіемъ, то съ прямымъ невниманіемъ, видя въ насъ ребяческую заносчивость и дѣтское легкомысліе.»^[349] — Приблизительно черезъ полгода, 21-го іюля 1877 г., А. В. Никитенко скончался отъ грудной жабы, въ возрастѣ около 73 лѣтъ, угнетаемый, какъ и раньше, патріотическими заботами и тревогами. Наканунѣ смерти онъ вноситъ въ дневникъ свѣдѣнія о нашихъ военныхъ неудачахъ въ Малой Азіи и подъ Плевной.^[350] Вопросъ о войнѣ и мирѣ былъ рѣшенъ въ пользу войны, но горизонтъ отъ этого не прояснился…..

Выдержки изъ дневника А. В. Никитенко, весьма суровыя по тону, любопытно сопоставить съ болѣе мягкими и будничными воспоминаніями хотя-бы такого просвѣщеннаго наблюдателя, какъ К. Ѳ. Головинъ, почти всю жизнь проведшій въ петербургскихъ великосвѣтскихъ кружкахъ и поддерживавшій близкія связи съ дѣятелями умѣренно-либеральнаго и консервативнаго лагерей.^[351], На вѣсахъ (Русскій Вѣстникъ, 1894—95 гг.), Медовый мѣсяцъ (ibidem, 1897 г.), Андрей Мологинъ (Вѣстникъ Европы, 1890 г.), Баловень счастья (ibidem, 1897 г.). Въ 1903 г. вышли беллетристическія его сочиненія въ 12 тт. Ему принадлежитъ также рядъ критическихъ статей въ Историческомъ Вѣстникѣ и Русскомъ Обозрѣніи. Отдѣльно издана книга: Русскій романъ и русское общество (1897 г.; 2-ое изд. 1904 г.) Другія отдѣльно изданныя его сочиненія: Сельская община въ литературѣ и дѣйствительности (1887 г), Соціализмъ какъ положительное ученіе (С.-Петербургъ, 1892 г.), Мужикъ безъ прогресса или прогрессъ безъ мужика (С.-Петербургъ, 1890 г.), Мои воспоминанія (2 тт.), Осенній вечеръ и др. новые разсказы (С.-Петербургъ, 1912 г.).» Новый Энциклопедическій Словарь, т. XXIX, Петроградъ; стр. 677—678. — См. также С. А. Венгерова, Источники и т. д. (прим. 216), стр. 22, 23. — Отмѣтимъ еще сочувственный некрологъ К. Ѳ. Головина (безъ подписи) въ Историческомъ Вѣстникѣ, 1913 г, октябрь, стр. 408—410. Здѣсь сообщается, между прочимъ, что «отецъ покойнаго — одинъ изъ приближенныхъ императора Николая І-го, впослѣдствіи — прибалтійскій генералъ-губернаторъ; мать — дочь извѣстнаго государственнаго контролера З. А. Хитрово.» Оговоримъ кстати описку или опечатку; не З. А. Хитрово, а А. З. (Алексѣй Захаровичъ) Хитрово.}

Останавливаемся на воспоминаніяхъ К. Ѳ. Головина главныхъ образомъ потому, что онъ, будучи родственникомъ С. П. Хитрово,^[352] въ скоромъ времена занявшей видное мѣсто въ жизни Соловьева, былъ впослѣдствіи въ хорошихъ отношеніяхъ и съ самимъ героемъ нашего повѣствованія.^[353] Тотъ общественный слой, къ которому принадлежалъ К. Ѳ. Головинъ, имѣлъ въ своемъ составѣ и многихъ другихъ знакомцевъ Соловьева, пріобрѣтенныхъ имъ послѣ переселенія изъ Москвы въ Петербургъ, какъ объ этомъ еще будетъ у насъ рѣчь въ своемъ мѣстѣ.

Поздней осенью 1875 г., когда Соловьевъ переселялся изъ Лондона въ Каиръ, К. Ѳ. Головинъ, которому было въ ту пору около 32 лѣтъ, возвращался въ Петербургъ изъ непродолжительной заграничной поѣздки. Какія-же впечатлѣнія встрѣтили его на родинѣ? — «Петербургъ я засталъ въ необычайномъ возбужденіи», пишетъ нашъ авторъ. "Славянская волна бурлила и поднималась высоко, немножко по-Репетиловски…. Въ восточномъ вопросѣ мы всегда сидѣли между двухъ стульевъ, — между безкорыстнымъ заступничествомъ за славянъ и очень корыстнымъ желаніемъ получить турецкое наслѣдство. Наше сочувствіе къ единовѣрцахъ, въ сущности почти ни во что не вѣрующимъ, было, съ одной стороны, подогрѣто истинными славянофилами и пѣвшими съ ними въ унисонъ шалыми дамами, а съ другой — революціонными поползновеніями, всегда готовыми присосаться къ любому возстанію. Про соглашеніе съ Австріей…. знали далеко не всѣ. Ее продолжала обзывать коварной и воображали искренно, что она очень встревожена движеніемъ въ Босніи и Герцеговинѣ, между-тѣмъ какъ это движеніе она вызвала сама….^[354] Не только общество въ широкомъ смыслѣ, но и люди, очень хорошо знавшіе, что все картонное возстаніе было результатомъ осенней поѣздки императора Франца Іосифа по Далматіи, давали себя увлекать, чистосердечно воображая, что мы наканунѣ великаго историческаго момента объединенія славянъ….. Движеніе [въ Петербургѣ] особенно подогрѣвала очень умная женщина, граФ. А. Д. Блудова, которая….. въ своей гостиной въ Зимнемъ дворцѣ умѣла собирать вокругъ себя бурную молодежь и убѣленныхъ сановниковъ, политическихъ поповъ и благочестивыхъ дамъ, говорившихъ пламенныя славянофильскія рѣчи на отборномъ Французскомъ языкѣ. Изъ числа этихъ дамъ главными, безъ сомнѣнія, были дочери Тютчева, Анна и Дарья Ѳеодоровны. Первая — замужемъ за H. С. Аксаковымъ,^[355] вторая — состоявшая про дворѣ въ качествѣ каммеръ-фрейлины….. Были, конечно, и люди, мало сочувствовавшіе славянству, въ томъ числѣ гр. П. А. Шуваловъ и А. Л. Потаповъ. Они постоянно твердили, что смѣшно, имѣя у себя дома исправниковъ, становыхъ и административную ссылку, опираться за-границей на революціонные элементы. Но ихъ слушали мало. Къ обычной ненависти, съ какою въ широкихъ кругахъ относятся къ консерватизму вообще, тутъ консерватизмъ имѣлъ противъ себя вдобавокъ національное чувство, цвѣтъ духовенства, увлекавшихся дамъ и симпатичнѣйшую черту человѣческой натуры — готовность къ безкорыстному самопожертвованію. Такимъ людямъ, какъ А. А. Нарышкинъ, ушедшій добровольцемъ въ Сербію, и Н. А. Кирѣевъ, сложившій тамъ свою голову,^[356] нельзя было не сочувствовать….. — Впрочемъ, подготовленіе войны 1877 г. и самая эта война были временемъ поразительнаго смѣшенія понятій и людей. Правительство сквозь пальцы смотрѣло на отъѣздъ русскихъ офицеровъ въ ряды добровольцевъ, отправлявшихся воевать въ Сербію, и въ числѣ этихъ добровольцевъ было немало общественныхъ плевелъ, — авантюристовъ-революціонеровъ и авантюристовъ попросту. Многіе очень умные люди, — какъ И. С. Аксаковъ и М. Н. Катковъ, а пожалуй, и самъ канцлеръ кн. Горчаковъ, — находили, что славянское движеніе откроетъ спасительный клапанъ и приметъ въ свое русло тревожную потребность волноваться и воевать, которая въ мирное время отвлекала въ революціонной странѣ такъ много горячихъ молодыхъ головъ. Разсчетъ былъ, можетъ-быть, и вѣренъ, но вотъ что просмотрѣли тогдашніе руководители нашего общества: много революціонныхъ элементовъ было, правда, увлечено славянскимъ потокомъ, но самый этотъ потокъ далъ новую пищу броженію, сильно возбудивъ общественные нервы. И въ результатѣ революціонная волна нисколько не улеглась.^[357]

Ознакомившись съ настроеніемъ общественныхъ верховъ и съ замыслами крайнихъ элементовъ, спустимся теперь въ среду болѣе скромную. Вотъ отрывокъ изъ воспоминаній Е. М. Поливановой, непосредственно примыкающій къ тексту, воспроизведенному нами въ главѣ девятнадцатой, и весьма отчетливо характеризующій отношеніе среднихъ общественныхъ круговъ къ главной тогдашней злобѣ дня. Впрочемъ, разумѣемый здѣсь отрывокъ не лишенъ прямого значенія и для личной біографіи Соловьева.^[358] — «Въ первую зиму послѣ описанныхъ происшествій [т. е. въ зиму 1875—1876 гг.]», пишетъ Е. М. Поливанова, «мнѣ особенно часто приходилось переживать тяжкія минуты смущенія и муки. Дѣло въ томъ, что послѣ нашего перваго объясненія, когда Владиміръ Сергѣевичъ ѣздилъ на короткій срокъ въ Москву, радостно настроенный, онъ, вѣроятно, разсказалъ кому-нибудь изъ своихъ близкихъ друзей объ этомъ объясненіи. У насъ никто не зналъ обо всемъ происшедшемъ, кромѣ моихъ родителей, а они ужъ навѣрно молчали. Стало быть, слухъ могъ идти только отъ него. Какъ бы то ни было, но въ мои краткія посѣщенія Москвы (мы стали безвыѣздно жить въ Дубровицахъ) многіе меня спрашивали, правда-ли, что я выхожу замужъ за Соловьева, сообщали мнѣ даже подробности нашего перваго объясненія на крышѣ церкви, поздравляли меня. Я отрицала все, выражала удивленіе, откуда берутся такіе нелѣпые слухи, спѣшила перемѣнить разговоръ.^[359] Но сердце всякій разъ болѣзненно сжималось, и укоры совѣсти нещадно терзали меня. Потомъ мало-по-малу разговоры о насъ затихли. Я старалась всякими занятіями отвлекать свои мысли отъ прошедшаго, а въ деревнѣ занятій всегда много. Душевная мука понемногу стала во мнѣ стихать? — 1876 г. совсѣмъ иными чувствами, иными мыслями всю захватилъ меня. На Балканскомъ полуостровѣ шла отчаянная борьба между христіанами-славянами и мусульманами изъ-за освобожденія отъ турецкаго ига. Я всецѣло была воодушевлена идеей освобожденія нашихъ братьевъ-славянъ, какъ тогда всѣ выражались. Меня тоже тянуло туда, на поля сраженія. Я горевала о своей участи, что я не мужчина, что я не могу идти драться, какъ то сдѣлали мои два двоюродные брата, которые уѣхали туда. Наконецъ, я рѣшила ѣхать сестрой милосердія въ Сербію или Черногорію. Осуществить мнѣ моего пламеннаго желанія не удалось. Послѣ всякаго рода пререканій родители мои какъ-будто и дало свое согласіе, но такъ обставили его, что, дѣлаясь сестрой милосердія для братьевъ-славянъ, я становилась палачемъ собственныхъ отца и матери. Разумѣется, я осталась. Однако, все-же мнѣ хотѣлось принести свою долю пользы славянамъ, хотя-бы матеріальную. Всѣ мои помыслы устремились на эту цѣль. Мнѣ посчастливилось написать брошюру о славянскихъ народностяхъ Балканскаго полуострова, чтобы вырученныя деньги отправить въ Сербію. Вмѣстѣ съ вырученною суммою отъ устроенной мною лотереи изъ моихъ вещей брошюра эта дала мнѣ порядочную сумму, немедленно посланную на Балканы. Это было нѣкоторымъ для меня удовлетвореніемъ, но зато сердце мое ныло о моихъ двухъ отправившихся къ генералу Черняеву двоюродныхъ братьяхъ, съ которыми я выросла и которыхъ я страстно любила. Вѣсти отъ нихъ приходили рѣдко и притомъ запоздалыя. Газетныя сообщенія о ходѣ военныхъ дѣйствій становились все печальнѣе. Я уже не надѣялась когда-либо снова увидать моихъ милыхъ братьевъ. Часто по ночамъ я просыпалась въ ужасѣ отъ страшныхъ сновъ о нихъ. По счастью, поздней осенью оба они вернулись здравыми и невредимыми съ медалями „за храбрость“.»

Укажемъ, наконецъ, на знаменитое въ своемъ родѣ циркулярное предложеніе министерства народнаго просвѣщенія начальствамъ учебныхъ округовъ отъ 24-го мая 1875 г. за № 5520, «по поводу преступной пропаганды, обнаруженной въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Имперіи.» Основываясь на матеріалахъ, доставленныхъ министромъ юстиціи,^[360] гр. Д. А. Толстой обращаетъ вниманіе на то, что соціалистическія теоріи получили распространеніе въ 37 губерніяхъ, и что многіе «дѣти и юноши, вмѣсто того, чтобы найти въ окружающей ихъ средѣ и въ своихъ семействахъ отпоръ преступнымъ увлеченіямъ и политическимъ Фантазіямъ, встрѣчаютъ иногда, напротивъ того, одобреніе и поддержку.» По мнѣнію министра народнаго просвѣщенія, «это явленіе….. показываетъ, до какой степени поверхностна и невѣжественна извѣстная часть нашего общества.» Онъ полагаетъ, что «у насъ нерѣдко не семья поддерживаетъ школу, а школа должна воспитывать семью, чего нѣтъ ни въ одномъ европейскомъ государствѣ, и что значительно усложняетъ и безъ того нелегкую задачу воспитанія.» Циркуляръ заканчивается утвержденіемъ, что «не только прямой нашъ долгъ, но и совѣсть обязываютъ насъ приготовить для службы Его Императорскаго Величества и страны вѣрноподданныхъ не по имени только, а на самомъ дѣлѣ, людей достаточно развитыхъ и просвѣщенныхъ, которые сознательно поддерживали бы государственный порядокъ и осмысленно противодѣйствовали [бы] всякимъ нелѣпымъ ученіямъ, откуда бы они ни происходили.»^[361]

Поучительно, съ точки зрѣнія тогдашнихъ общественно-политическихъ тенденцій, что циркулярное предложеніе гр. Д. Л. Толстого, содержаніе коего мы только-что изложили вкратцѣ, представлялось даже А. В. Никитенко «чрезвычайно замѣчательнымъ по его безтактности», и что, по словамъ того-же А. В. Никитенко, «циркуляръ» этотъ «произвелъ всеобщее удивленіе и негодованіе.»^[362] Таковы были у насъ взаимныя отношенія населенія и правительства, такова было довѣріе управляемыхъ къ намѣреніямъ власти, такова была оцѣнка управляемыхъ со стороны власти. А между-тѣмъ историческія судьбы призывали Россію къ новымъ кровопролитнымъ подвигамъ — во имя высокихъ нравственныхъ идеаловъ по мнѣнію однихъ, во имя крупныхъ вещественныхъ или вообще практическихъ интересовъ по мнѣнію другихъ. Да и на всю Европу, недавно еще, повидимому, благополучную, надвигались, тогда новыя великія тревоги и заботы…"^[363]

XXIII. — Пребываніе въ Египтѣ.

Проживая въ Каирѣ, Соловьевъ написалъ на имя матери 8 писемъ, причемъ одно изъ нихъ снабжено небольшою припискою на имя отца. Первое письмо изъ этой серіи, а именно письмо отъ 12-го ноября (по нов. ст.) 1875 г., уже отмѣчено нами въ предшествующей главѣ.^[364] Письма слѣдуютъ въ началѣ одно за другимъ черезъ короткіе промежутки времени, а затѣмъ перерывы въ перепискѣ удлиняются. Во всякомъ случаѣ, названныя письма, да еще 1 письмо на имя кн. Д. Н. Цертелева,^[365] могутъ служить достаточно прочной канвою для біографіи вашего философа за время его пребыванія въ Каирѣ, если только разобраться получше въ ихъ датировкѣ. Намъ представляется всего болѣе цѣлесообразнымъ обозрѣть сначала этотъ письменный матеріалъ, послѣ чего мы приведемъ уже и прочія данныя, которыя намъ удалось собрать.

Меньше чѣмъ черезъ недѣлю послѣ перваго письма пишетъ Соловьевъ свое второе письмо къ матери изъ Каира отъ 18-го ноября 1875 г. Дата одиночная, но по совокупности обстоятельствъ, о которыхъ идетъ рѣчь въ этомъ письмѣ, слѣдуетъ думать, что стиль разумѣется тутъ новый. — «Дорогая мама! — Вчера узналъ я, что въ то самое время, какъ послалъ свое послѣднее письмо, почта была ограблена въ Александріи, причемъ, вѣроятно, пропало и мое письмо, поэтому пишу вамъ скорѣе другое, дабы вы не безпокоились. Я уже недѣлю живу въ Каирѣ. Лучшаго мѣста для зимовки нельзя найти. Погода какъ у насъ въ маѣ; во всю зиму бываетъ 3 или 4 дождливыхъ дня; климатъ, какъ я читалъ, особенно полезенъ для болѣзней желудка, легкихъ а нервнаго разстройства. — Жизнь здѣсь нѣсколько дороже, чѣмъ въ Лондонѣ, но если деньги изъ министерства не замедлятъ, надѣюсь справиться безъ пособій. — Я осмотрѣлъ здѣсь почти все замѣчательное. — Взлѣзалъ на пирамиду Хеопса (100 саженей высоты) и спускался въ подземныя гробницы, причемъ нѣсколько десятковъ саженей нужно было пролѣзать ползкомъ въ совершенномъ мракѣ; купался въ Нилѣ, видѣлъ настоящую сфинксу;^[366] все это находится въ 10 верстахъ отъ Каира по превосходной дорогѣ. Въ самомъ Каирѣ спускался въ колодезь Іосифа, тоже около 100 саженей глубины, осмотрѣлъ главныя мечети, великолѣпный музей египетскихъ древностей и т. д. — Русскій консулъ Лексъ все это время былъ въ Александріи, и потому я еще ни съ кѣмъ не познакомился, кромѣ знаменитаго генерала Ѳаддеева, который живетъ въ одной гостиницѣ со мною. — Если не ошибаюсь, между Каиромъ и Москвою письмо идетъ чуть не двадцать дней. Поэтому я буду писать вамъ, не дожидаясь вашего отвѣта. — Будьте здоровы. Цѣлую папа и всѣхъ. — Вашъ Вл. Соловьевъ. — Я здѣсь пробуду до тѣхъ поръ, пока выучусь арабскому языку, т. е., вѣроятно, мѣсяца 4 или 5. Затѣмъ, можетъ-быть, прямо вернусь въ Россію, ибо въ западной Европѣ мнѣ рѣшительно нечего дѣлать. — Я думаю, что вамъ лучше будетъ адресовать письма ко маѣ на имя здѣшняго консула: Son Excellence Mr. de Lex, Consul général de Russie. Caire, Egypte; pour Мг V. S.»^[367]

Опасеніе Соловьева, что его «послѣднее письмо» пропало при ограбленія почты въ Александріи, оказалось невѣрнымъ, ибо письмо отъ 12-го ноября (по нов. ст.) 1875 г. дошло, какъ мы знаемъ, по назначенію исправно и включено въ серію напечатанныхъ писемъ. — Какъ раньше въ Лондонѣ, такъ и теперь въ Каирѣ — Соловьевъ на первыхъ порахъ вполнѣ удовлетворенъ своимъ новымъ мѣстопребываніемъ. По его словамъ, «лучшаго мѣста для зимовки» даже «нельзя найти». Впечатлѣніе отъ этихъ словъ все-таки какое-то странное: точно нужно было выбирать лечебную зимнюю станцію для больного человѣка, а не мѣсто для научныхъ занятій человѣка здороваго. — Ссылка на дороговизну жизни въ Каирѣ напрашивается на сопоставленіе съ указаніемъ въ предыдущемъ письмѣ: «Остановился я въ европейской гостиницѣ, со всѣми удобствами и недорого». Житейская непрактичность Соловьева сказывается, впрочемъ, и тутъ. Не удивительно, что уже черезъ какую-нибудь недѣлю по прибытіи въ Каиръ ему приходится — хотя издалека — заводить рѣчь о «пособіяхъ».^[368] — Достойно также вниманія его замѣчаніе, что въ недѣльный срокъ онъ «осмотрѣлъ здѣсь почти все замѣчательное». Онъ перечисляетъ посѣщенныя имъ достопримѣчательности — тѣ самыя, которыя обыкновенно обозрѣваются любознательными путешественниками, и лишь вскользь упоминаетъ о «великолѣпномъ музеѣ египетскихъ древностей». Нѣтъ никакихъ намековъ на то, чтобы онъ почувствовалъ потребность разобраться въ чемъ-либо спеціально-научномъ потщательнѣе. — Консулъ Лексъ остается все еще въ тѣни, да и въ дальнѣйшемъ онъ, повидимому, никакого особаго значеніи для Соловьева не представлялъ. Знакомствъ съ туземцами нашъ путешественникъ пока не завелъ, зато познакомился съ «знаменитымъ генераломъ Ѳаддеевымъ». Въ поэмѣ: Три свиданія лицо это выступаетъ въ нѣсколько комическомъ освѣщеніи, но лихомъ Соловьевъ его не поминаетъ.^[369] Мы еще вернемся къ этой тогдашней знаменитости, а пока достаточно замѣтить, что оттѣнокъ благодушной шутки чувствуется и въ строкахъ настоящаго письма. — Содержаніе приписки интересно въ троякомъ отношеніи. Во-первыхъ, Соловьевъ выражаетъ намѣреніе пробыть въ Каирѣ около 4—5 мѣсяцевъ, и этотъ срокъ,' притомъ именно минимальный, оказывается имъ, дѣйствительно, соблюденнымъ. Во-вторыхъ, устанавливая продолжительность своего житья въ Каирѣ, Соловьевъ ссылается на свое желаніе выучиться арабскому языку, хотя раньше подобный планъ нисколько не озабочивалъ его. Въ-третьихъ, онъ откровенно заявляетъ, что «въ западной Европѣ» ему «рѣшительно нечего дѣлать», а потому онъ и собирается прямо изъ Капра направиться въ Россію. Первый пунктъ интересенъ какъ потому, что Соловьевъ вообще очень плохо соблюдалъ всякіе заранѣе опредѣленные сроки, а тутъ оказался вдругъ исправнымъ, такъ и потому, что соблюлъ-то онъ срокъ минимальный, какъ-бы въ новое подтвержденіе своей репутаціи непосѣдливаго человѣка. Пунктъ второй интересенъ потому, что онъ ясно свидѣтельствуетъ объ отсутствіи какого-либо строго обдуманнаго научнаго заданія при переселеніи изъ Англіи въ Египетъ. Мы тѣмъ болѣе въ-правѣ настаивать на этомъ соображеніи, что вѣдь въ послѣдующихъ письмахъ объ изученіи арабскаго языка нѣтъ и помину: языкъ этотъ исчезаетъ такъ-же безслѣдно, какъ и Индія, возвѣщенная въ извѣстномъ намъ письмѣ на имя кн. Д. Н. Цертелева.^[370] Третій пунктъ интересенъ потому, что въ немъ обрисовывается съ полною ясностью, какъ мало сочувствія внушала тогда Соловьеву западная Европа. Въ письмѣ на имя Е. В. Романовой (Селевиной) отъ 31-го декабря 1872 г. Соловьевъ называлъ, какъ мы помнимъ, западную цивилизацію проклятой.^[371] Теперь, приблизительно черезъ три года, онъ, какъ кажется, не далекъ отъ такой-же оцѣнки Запада, не смотря на «отличное расположеніе духа», въ которое еще недавно его привелъ Парижъ, и пріятныя въ общемъ воспоминанія о Лондонѣ. Нѣсколько забѣгая впередъ, скажемъ здѣсь-же, что въ скоромъ времени онъ примѣнитъ къ Западу такой терминъ, который придется изображать въ печати лишь одной начальной буквой съ многоточіемъ.^[372] Правда, — и это особенно поучительно, — наряду съ Западомъ отъ него достанется и Востоку, но въ отношеніи Запада отрицаніе звучитъ все-таки нѣсколько рѣзче.^[373] И снова умѣстно повторить: не будемъ торопиться съ причисленіемъ даже совсѣмъ юнаго Соловьева ни къ западникамъ, ни къ восточникамъ. И сознательно, и безсознательно онъ прокладывалъ свой особый путь…

Слѣдующее письмо Соловьева на имя матери помѣчено 25-ымъ ноября 1875 г. Какъ второе письмо было отдѣлено отъ перваго примѣрно недѣльнымъ промежуткомъ, такъ точно и третье отъ второго. Другими словами, мы принимаемъ, что на этотъ разъ передъ нами снова датировка по новому стилю. Въ пользу этого говорятъ также содержаніе письма и датировка нѣкоторыхъ послѣдующихъ писемъ съ двойными отмѣтками — по старому и по новому стилю. Въ заголовкѣ письма не «Каиръ», а «Масръ-эль Каэро» (собственно «Masr el Kahira», т. е. новый Каиръ). Что-же надумалъ Соловьевъ за двѣ недѣли житья въ Каирѣ? — «Дорогая мама! — Я въ пустыню удаляюсь отъ прекрасныхъ здѣшнихъ мѣстъ. Когда вы получите оное,^[374] я буду въ Ѳиваидѣ, верстахъ въ 200 отсюда, въ мѣстѣ дикомъ и необразованномъ, куда и откуда почтя не ходитъ, и ни до какого государства, иначе какъ пѣшкомъ, достигнуть нельзя. — Пробуду я тамъ съ мѣсяцъ и по возвращеніи буду чувствовать крайнюю нужду въ такъ называемыхъ деньгахъ, а потому, если къ тому времени, къ рождеству по вашему стилю, мнѣ нельзя будетъ получить изъ министерства (о чемъ прошу узнать у властей предержащихъ), то пришлите 200 рублей. Впрочемъ, я еще ни одного письма ни откуда не получалъ; адресовать мнѣ нужно на имя генеральнаго консула Лекса такъ: — Египетъ, Каиръ. Le Caire, Egypte. А Son Excellence M. de Lex, Consul général de Russie, pour Mr. V. S. — Засимъ ничего чрезвычайнаго. Будьте здоровы, чего и вамъ желаю. — Сфинкса очень кланяется мамѣ, съ которой она почему-то считаетъ себя въ родствѣ. — Цѣлую всѣхъ по порядку. — Вашъ Влад. Соловьевъ. — PS. Принцъ Раменъ-Готенъ, родившійся 7 тысячъ лѣтъ тому назадъ, и нынѣ проживающій въ Булакскомъ музеѣ, „тамъ, гдѣ вѣчно чуждый тѣни, моетъ желтый Нилъ раскаленныя ступени царственныхъ могилъ“, неоднократно изъявлялъ мнѣ сожалѣніе, что не могъ познакомиться съ достопочтеннымъ Мишей, отъ котораго онъ могъ бы позаимствовать много полезныхъ свѣдѣній относительно глаголовъ на μι и равенства треугольниковъ.»^[375] — Впрочемъ, кланяется всѣмъ сердечно."^[376]

Письмо начинается, продолжается и оканчивается въ радостно-шутливомъ тонѣ; чувствуется, однако-же, что Соловьевъ, что называется, мечется. — Путешествіе въ Ѳиваиду сваливается какъ снѣгъ на голову. Еще недѣлю тому назадъ намѣчалось мирное проживаніе въ Каирѣ — въ теченіе 4 или 5 мѣсяцевъ, съ цѣлью изученія арабскаго языка. Вдругъ является рѣшеніе идти въ Ѳиваиду. Ниже мы разскажемъ, какъ это случилось, а пока замѣтимъ лишь, что такъ-же внезапно покинулъ Соловьевъ и Лондонъ. Въ «пустынѣ» Соловьевъ разсчитываетъ пробыть «съ мѣсяцъ». Онъ предвидитъ по возвращеніи «крайнюю нужду въ такъ называемыхъ деньгахъ»,^[377] — которыхъ, очевидно, не много, — и тѣмъ не менѣе пускается въ рискованный путь, въ «мѣсто дикое и необразованное». Опять спрашиваешь себя: да что-же такое случилось?… «Къ тому времени» Соловьевъ желалъ бы получить деньги изъ министерства, — или 200 р. отъ родныхъ. Онъ поясняетъ: «къ тому времени, къ рождеству по вашему стилю». Будемъ теперь разсчитывать. Пишетъ онъ 25-го ноября — предполагается, по новому стилю. Значитъ, по старому стилю это выходитъ — 13-го числа. Письмо до Москвы идетъ дней двадцать (см. выше, письмо отъ 18-го ноября). Другими словами, о «крайней нуждѣ въ такъ называемыхъ деньгахъ» родители узнаютъ лишь около 3-го декабря по старому стилю. Если предположить, что, отбросивши всякія хлопоты «у властей предержащихъ», родители вышлютъ немедленно свои собственныя деньги, то въ Каирѣ эти деньги можно будетъ получить, въ наилучшемъ случаѣ, какъ разъ наканунѣ рождества. Между-тѣмъ уже 25-го декабря по новому стилю, т. е. 13-го числа по старому стилю, Соловьевъ предполагаетъ быть снова въ Каирѣ. Значитъ, «крайнюю нужду» — въ ожиданіи получки денегъ — ему придется испытывать около полутора недѣль или еще долѣе. И тѣмъ не менѣе онъ не отказывается отъ своего импульсивнаго плана. Почему бы не выждать хоть полученія денегъ? Развѣ имѣется какая-нибудь срочность въ этомъ паломничествѣ? А если какъ разъ въ предрождественское время исполненіе просьбы о высылкѣ денегъ окажется, по бытовымъ и житейскимъ условіямъ, для москвичей затруднительнымъ? Соловьевъ забываетъ при этомъ, что въ сентябрскомъ письмѣ къ отцу изъ Лондона онъ обѣщалъ «до мая» ничего не брать;^[378] забываетъ и о томъ, что въ Лондонѣ онъ досидѣлся въ октябрѣ до послѣдняго пятиалтыннаго.^[379] Но нѣтъ, ничего не подѣлаешь — надо идти въ Ѳиваиду. И еще мелкая черточка: мы видимъ, что до 25-го ноября Соловьевъ ни откуда не получилъ ни одного письма; онъ даже не знаетъ въ точности, какъ установятся его письменныя сношенія съ Родиной. И все-таки ему не сидится — надо идти. Какъ-бы предвидя, что эта новая неожиданная экскурсія удивитъ родителей, Соловьевъ пишетъ: «Засимъ ничего чрезвычайнаго.» А для вящшей шутки прибавляетъ: «Будьте здоровы, чего и вамъ желаю.» — Слова на-счетъ «сфинксы» намекаютъ, кажется, на молчаніе матери, которая, вѣроятно, и писала, да не могла угоняться за своимъ непосѣдливымъ сыномъ. — Сообщеніе по адресу «Миши» относится къ брату Михаилу, любимѣйшему брату Владиміра. ,,Мишѣ" было тогда около 13½ лѣтъ.^[380]

Удаленіе «отъ прекрасныхъ здѣшнихъ мѣстъ» въ Ѳиваиду послѣдовало, надо думать, либо въ самый день написанія выше воспроизведеннаго письма, либо въ ближайшій слѣдующій день. Мѣсячное путешествіе превратилось въ односуточную прогулку съ приключеніями особаго рода, глубоко запавшими въ душу Соловьева. Этому эпизоду мы должны будемъ посвятить особыя страницы, а въ настоящей главѣ ограничимся лишь тѣми немногими данными, которыя содержатся въ письмахъ къ родителямъ. Нужно, впрочемъ, заранѣе пояснить, что Ѳиваидскій эпизодъ отразился въ этихъ письмахъ однѣми комическими сторонами, истинная же значительность его для Соловьева выясняется на основаніи другихъ матеріаловъ. И тутъ дѣло не обошлось безъ маски.

27-го ноября 1875 г. по новому стилю — о томъ, что здѣсь должно разумѣть новый стиль, ясно свидѣтельствуетъ содержаніе письма — Соловьевъ пишетъ матери снова, и притомъ — изъ Каира. — "Дорогая мама! — Путешествіе мое въ Ѳиваиду, о которомъ я писалъ въ прошломъ письмѣ, оказалось невозможнымъ. Отойдя верстъ 20 отъ Каира, я чуть не былъ убитъ бедуинами, которые ночью приняли меня за черта, долженъ былъ ночевать на голой землѣ etc., вслѣдствіе чего вернулся назадъ. — Если нельзя ускорить высылку денегъ изъ министерства, то прошу папа прислать 200 р. поскорѣе. Я съ будущей недѣли долженъ буду жить въ долгъ въ гостиницѣ, квартиръ же дешевыхъ въ Каирѣ не имѣется. — Письма какъ денежныя, такъ и простыя нужно посылать въ Египетъ via Triest и на имя Лекса. Если деньги векселемъ, то вексель долженъ быть на Парижъ или Лондонъ. Черезъ Тріестъ письма идутъ дней 8, тогда какъ черезъ Константинополь и Одессу болѣе 2 недѣль, и притомъ чаще пропадаютъ.^[381] — Я здѣсь кое съ кѣмъ познакомился, былъ у министра иностранныхъ дѣлъ — хитрый армяшка, но для меня не интересенъ. — Часто видаюсь съ генераломъ Ѳаддеевымъ — типъ русскаго медвѣдя, впрочемъ, очень неглупый человѣкъ. Однако, я начинаю писать какъ Иванъ Александровичъ Хлестаковъ. Посему прощайте. — Цѣлую крѣпко васъ и всѣхъ. — Вл. Соловьевъ."^[382] Что заставило автора письма такъ спѣшно оповѣщать Москву ю неудачѣ его новаго предпріятія? Возможно, конечно, что ему хотѣлось поскорѣе успокоить отца и мать начнетъ своего благополучнаго возвращенія въ «резиденцію», ибо не могъ-же онъ не сознавать, что неожиданное отбытіе его въ «мѣсто дикое и необразованное» должно было очень смутить родныхъ. Но не менѣе воз.можно и то, что главную роль сыграла тутъ острая нужда въ деньгахъ, нагрянувшая стремительнѣе, чѣмъ можно было ожидать. Разсказывая про свою встрѣчу съ бедуинами, Соловьевъ не упоминаетъ въ письмѣ, не былъ-ли онъ кстати и ограбленъ ими. Но ограбленіе это вѣроятно, ибо онъ уже «съ будущей недѣли» оказывается вынужденнымъ жить въ гостиницѣ въ долгъ.^[383] Между-тѣмъ дня два тому назадъ онъ предусматривалъ «крайнюю нужду въ такъ называемыхъ деньгахъ» лишь примѣрно черезъ мѣсяцъ. Какъ бы то ни было, онъ просить теперь выслать деньги «поскорѣе» — пишетъ къ матери, а просить отца. Какъ-бы въ оправданіе своего житья въ гостиницѣ онъ поясняетъ, что дешевыхъ квартиръ, т. с. частныхъ, негостиничныхъ помѣщеній, въ Каирѣ не имѣется. Мы знаемъ, однако, что еще недавно жизнь въ гостиницѣ, избранной имъ, онъ находилъ недорогою. Любопытно, далѣе, что только теперь сообщаетъ онъ болѣе точныя свѣдѣнія о томъ, какимъ именно путемъ, resp. какимъ именно порядкомъ должны быть направлены къ нему деньги изъ Москвы. Опять полная беззаботность относительно устроенія своихъ житейскихъ дѣлъ — и къ собственному ущербу, и къ несомнѣнному огорченію для близкихъ людей, которые, должно-быть, немало сѣтовали, получая лишь мало-по-малу необходимыя указанія. И недаромъ пишетъ Соловьевъ «дорогой мамѣ», своему «великомученику Маманту»,^[384] словно умышленно обходя отца, на котораго вся эта безтолочь должна была производить лишь раздражающее впечатлѣніе. Понятно, впрочемъ, что совсѣмъ не назвать отца было все-таки нельзя, ибо послѣднія распоряженія должны были исходить отъ него. я что бы это было, еслибы Соловьевъ отважился предпринять путешествіе — не въ Ѳиваиду, «за 200 верстъ» отъ Каира, а въ Пядію, за тридевять земель отъ Египта!… — Началъ Соловьевъ знакомиться и съ болѣе высокими, чѣмъ бедуины, туземными дѣятелями. Но тутъ снова неожиданность: рекомендательное письмо было у него къ министру внутреннихъ дѣлъ, а попалъ онъ къ министру иностранныхъ дѣлъ. Cur, quo modo, quibus auxiliis? Или, можетъ-быть, онъ просто перепуталъ этихъ сановниковъ, и рекомендацію къ одному министру смѣшалъ съ рекомендаціей къ другому. Бросается также въ глаза замѣчаніе: «хитрый армяшка, но для меня не интересенъ». Въ годы болѣе поздніе Соловьевъ, вѣроятно, воздержался бы отъ выраженія: «армяшка». И затѣмъ: съ какой стати было идти или ѣхать къ человѣку «для меня не интересному»? Вѣдь про то, что для паломника въ Ѳиваиду едва-ли можетъ быть «интересенъ» какой бы то ни было министръ, много распространяться не приходится. Про «директора театровъ» Соловьевъ на этотъ разъ уже вовсе не упоминаетъ. — Генералъ Р. А. Фадѣевъ остается, повидимому, главнымъ рессурсомъ Соловьева по части собесѣдованій и общественныхъ отношеній. Повторное упоминаніе о немъ — нѣчто въ родѣ повторнаго упоминанія о М. М. Ковалевскомъ и И. И. Янжулѣ въ письмахъ изъ Лондона. — О своихъ научныхъ или литературныхъ занятіяхъ Соловьевъ умалчиваетъ. Лишь значительно позднѣе сообщитъ онъ, что ему предстоитъ «дописывать» нѣкоторое весьма сложное произведеніе,^[385] изъ чего можно заключить, что въ разсматриваемое нами, время онъ либо обдумывалъ это произведеніе, либо собиралъ для него матеріалы, либо уже писалъ первыя его страницы. Не извѣстно только, что сталось съ той работой, которая предназначалась къ опубликованію на англійскомъ языкѣ. А изученіе арабскаго языка? Впрочемъ, возможно-ли оно было при безденежьи?

Ближайшее очередное письмо — съ двойной датой: отъ 10-го декабря 1875 г. по новому стилю и 28-го ноября по старому стилю. Этой двойной датировкою подтверждается вѣрность нашихъ предшествующихъ указаній относительно стилей. Письмо изъ Каира, и опять-таки на имя матери. — Дорогая мама! — Сейчасъ получилъ первое письмо отъ васъ. Отвѣчаю на клочкахъ, потому-что бумаги купить не на что. Я уже писалъ относительно денегъ, на всякій случай повторяю: посылать нужно черезъ Тріестъ, на имя Лекса (Caire, Egypte, via Triest A Son Excellence M. de Lex, Consul général de Russie, pour M. V. S.). — Я совершенно здоровъ, здѣсь все еще лѣто. На-дняхъ была гроза съ большимъ дождемъ, что предвѣщаетъ важныя политическія событія, потому-что большіе дожди бываютъ здѣсь въ пятьдесятъ лѣтъ разъ. — Пока, впрочемъ, кромѣ весьма глупой войны съ абиссинцами, пѣть ничего. У вице-короля былъ поносъ, но прошелъ. — Скажите папа, что восточнаго вопроса до 1877 г. быть не должно, а если и будетъ, то самый паршивый, и во всякомъ случаѣ всѣ европейцы, кромѣ англичанъ, въ Египтѣ безопасны. — Будьте здоровы. Цѣлую всѣхъ, поздравляю Анну Кузьминишну. — Вашъ Влад. Соловьевъ".^[386]

Бѣдственное въ денежномъ отношеніи положеніе Соловьева хорошо иллюстрируется ссылкою на неимѣніе писчей бумаги. Писаніе «на клочкахъ» въ Каирѣ стоитъ «послѣдняго пятиалтыннаго» въ Лондонѣ. — Не взирая на матеріальныя затрудненія, Соловьевъ не унываетъ и забавно шутить на политическія темы. На появленіе этихъ темъ въ письмахъ нашего философа мы уже указывали въ предъидущей главѣ, причемъ отмѣчалось и то, что темъ этихъ онъ касается мелькомъ и въ шутливой формѣ. Подчеркнемъ, однако-же политическое чутье молодого человѣка, приближающагося къ своему 23-лѣтію: серьезное возбужденіе восточнаго вопроса онъ пріурочиваетъ къ 1877 г., и мы знаемъ теперь, что онъ въ этомъ случаѣ не ошибся. — «Анна Кузьминишна», о которой идетъ рѣчь въ послѣднихъ строкахъ письма, есть А. К. Колерова, названная уже нами въ главѣ второй: это «гувернантка и другъ дома, проживавшая въ семьѣ Соловьевыхъ болѣе 40 лѣть.»^[387] Поздравляетъ ее Соловьевъ, вѣроятно, со днемъ именинъ — прошлымъ (20-го ноября) или наступающимъ (9-го декабря).^[388]

Только-что разсмотрѣнное письмо отдѣлено отъ предъидущаго почти двухнедельнымъ промежуткомъ. Теперь открывается перерывъ еще болѣе продолжительный, а именно трехнедѣльный. 19-го (31-го) декабря 1875 г. Соловьевъ пишетъ изъ Каира родителямъ такъ: — «Дорогая мама! — Только-что получилъ письмо ваше отъ 4-го декабря. Мое придетъ въ вамъ, вѣроятно, въ новый годъ, съ которымъ васъ и поздравляю. — Происшествіе съ арабами болѣе меня позабавило, чѣмъ испугало. Разскажу при свиданіи. — Я совершенно здоровъ, но скучаю — между прочимъ, потому, что то, для чего я пріѣхалъ въ Египетъ, оказывается почтя невозможнымъ найти. — Деньги (960 франковъ) я получилъ, но насилу могъ размѣнять вексель. Уплативши долги и давши впередъ за мѣсяцъ за квартиру (куда я переѣхалъ изъ гостиницы), я остался съ 40 рублями. Я написалъ въ министерство, чтобъ выслали папа 800 р., а его прошу прислать мнѣ изъ нихъ, сколько слѣдуетъ, такъ-какъ черезъ три недѣли я опять буду безъ копѣйки. Не можетъ-ли Юнкеръ дать вексель прямо на Banque austro-égyptienne (Meijer’а, онъ-же Banque ottomane), или-же на банкъ Оленгейма (оба въ Каирѣ), потому-что здѣсь съ трудомъ берутъ векселя на чужіе банки.^[389] Жизнь здѣсь дороже, чѣмъ въ Европѣ, а раньше весны ѣхать на сѣверъ, даже въ Италію, я не рѣшусь. — Пишу Всеволоду и Вадиму въ мѣста ихъ служенія, такъ-какъ не знаю адресовъ. — Будьте здоровы. Цѣлую крѣпко всѣхъ. — Влад. Соловьевъ. — Дорогой папа! — Могу сообщить вамъ la nouvelle du jour (боюсь только, что она не будетъ новостью, когда прійдетъ это письмо): англійская финансовая коммиссія, пріѣзжавшая, чтобы забрать Египетъ, получила рѣшительный шишъ отъ хедива и отправилась отъ нечего дѣлать въ Верхній Египетъ, а затѣмъ возвращается въ свой домъ; англійскій же консулъ долженъ былъ объявить, что все это было только недоразумѣніе. — Подправляю васъ съ новымъ выборомъ и желаю всего лучшаго на новый годъ. — Вашъ Влад. Соловьевъ.»^[390]

Письмо матери отъ 4-го декабря но старому стилю, съ указанія на которое начинается только-что воспроизведенное письмо, является, очевидно, отвѣтомъ на письма сына отъ 25-го и 27-го ноября по новому стилю. Шло оно отъ Москвы до Каира около 15 дней. Основываясь на первоначальномъ указаніи Соловьева, что письма между Каиромъ и Москвою идутъ «чуть не двадцать дней», мы разсчитывали выше, что письмо отъ 25-го ноября по новому стилю достигнетъ цѣли назначенія лишь около 3-го декабря по старому стилю; приблизительно двумя-тремя днями позднѣе должно было добраться до Москвы письмо отъ 27-го ноября по новому стилю. По счастью, оба письма пришли, надо думать, нѣсколько раньше, ибо 4-го декабря по старому стилю родители не только откликаются на извѣстіе о неудачной экспедиціи въ Ѳинапду (отсюда мы объясняемъ слова Соловьева; «Происшествіе съ арабами болѣе меня позабавило, чѣмъ испугало», — слова, служащія какъ-бы отвѣтомъ на сокрушенія матери), но и препровождаютъ просимыя деньги въ формѣ векселя (возможно даже, что вексель былъ высланъ еще до 4-го числа). Ближе къ истинѣ оказался, значитъ, другой — болѣе благопріятный — разсчетъ, сдѣланный Соловьевымъ позднѣе, — хотя все-таки и нѣтъ основанія предполагать, что продолжительность почтовой пересылки низвелась до 8 дней. Въ общемъ итогѣ деньги были реализованы въ Каирѣ не наканунѣ рождества, а приблизительно недѣлей раньше. Но и при такомъ относительномъ благополучіи Соловьевъ не можетъ похвастать матеріальной обезпеченностью. Расплатившись съ долгами, переѣхавши на частную квартиру (-- нашлась-таки!), внесши мѣсячную плату за помѣщеніе впередъ, Соловьевъ предусматриваетъ, что недѣли черезъ три, т. е. около 9-го января по старому стилю, онъ будетъ снова «безъ копѣйки». Любопытно, что на этотъ разъ онъ уже не отстаиваетъ дальнѣйшаго проживанія въ гостиницѣ и безъ всякихъ околичностей сообщаетъ (въ скобкахъ) о своемъ переселеніи на частную квартиру. Такъ я представляешь себѣ его полудѣтскую безпомощность, его неспособность наладить для себя сколько-нибудь спокойную осѣдлую жизнь. — Указаніе на то, что изъ 800 р., которые имѣютъ быть получены изъ министерства народнаго просвѣщенія, въ Каиръ должна быть переслано «сколько слѣдуетъ», заставляетъ думать, что деньги, только-что полученныя, Соловьевъ разсматриваетъ какъ временное дозаимствованіе изъ средствъ отца. Обременять излишними расходами родителей онъ, разумѣется, стѣснялся. — Заявляя во второй разъ,^[391] что жизнь въ Каирѣ дорога, Соловьевъ все-таки остается въ Каирѣ. А между-тѣмъ дѣлать ему здѣсь, повидимому, нечего. Припомнимъ, что, по его-же собственнымъ словамъ въ письмѣ отъ 18-го ноября (по нов. ст.), ему и въ западной Европѣ дѣлать рѣшительно нечего. Казалось бы, надо возвращаться домой, но онъ не трогается съ мѣста. Что-же удерживаетъ его въ Каирѣ? Изученіе арабскаго языка? Да объ этомъ онъ даже не вспоминаетъ. Какія-либо другія спеціальныя изученія? Но онъ вѣдь прямо пишетъ, что скучаетъ, и что то, ради чего онъ пріѣхалъ въ Египетъ, найти здѣсь оказывается почти невозможнымъ. Къ сожалѣнію, онъ ближе не поясняетъ, чего-же собственно онъ искалъ въ Египтѣ… Въ концѣ концовъ дальнѣйшее свое пребываніе въ Каирѣ Соловьевъ мотивируетъ соображеніями о здоровьѣ; раньше весны онъ-де не рѣшается ѣхать на сѣверъ, даже въ Италію. Не рѣшается… можно подумать, что онъ чуть не на ладанъ дышитъ. Однако, нѣсколькими строками выше мы читаемъ: «Я совершенно здоровъ»… Вообще, — нужно сказать правду, — образъ дѣйствій Соловьева для постороннихъ людей долженъ былъ представляться совершенно невразумительнымъ.^[392] — Разсказъ о «происшествіи съ арабами» откладывается до личнаго свиданія. О томъ же, что путешествіе въ Ѳиваиду сопровождалось болѣе значительными переживаніями, чѣмъ этотъ анекдотъ, Соловьевъ даже въ письмѣ къ матери находитъ неудобнымъ или излишнимъ распространяться. — Имена Всеволода и Вадима — это, разумѣется, братъ Всеволодъ и дядя Вадимъ Владиміровичъ Романовъ, о которомъ всѣ необходимыя данныя мы представили въ главѣ девятой, — называются здѣсь Соловьевымъ въ его заграничныхъ письмахъ впервые. Насколько можно судить по наличнымъ матеріаламъ, отношеніи къ этимъ лицамъ у Соловьева, передъ отъѣздомъ его за-границу болѣе или менѣе выровнялись. Въ припискѣ къ отцу передается въ полушуточной формѣ мѣстная политическая новость. Важность вопроса о видахъ Англіи на Египетъ не подлежитъ, конечно, сомнѣнію; во вѣдь не ради же изученія западно-европейской политики на Ближнемъ Востокѣ выѣхалъ Соловьевъ изъ Москвы за-границу. О своихъ научныхъ и литературныхъ занятіяхъ онъ и въ этомъ письмѣ умалчиваетъ. Возможно, что онъ переписывался объ этомъ предметѣ съ другими лицами, въ особенности съ кн. Д. Н. Цертелевымъ и Л. М. Лопатинымъ; но документальныхъ свидѣтельствъ о подобной перепискѣ до насъ не дошло. — Поздравленіе отца «съ новымъ Выборомъ» относится, судя по всему, къ избранію С. М. Соловьева на новый срокъ ректорства.^[393]

Двойное письмо Соловьева къ родителямъ (т. е. къ отцу и къ матери) отъ 19-го (31-го) декабря 1875 г. было послѣднимъ письмомъ его къ нимъ за этотъ годъ. Наступилъ 1876 г. Прежде-чѣмъ перейти къ обозрѣнію содержанія послѣднихъ двухъ инеемъ Соловьева къ матери изъ Каира, относящихся уже къ этому году, остановимся — ради соблюденія хронологическаго порядка — на письмѣ Соловьева къ кн. Д. Н. Цертелеву изъ Каира-же отъ 8-го (20-го) января 1870 г. — Примѣрно за недѣлю до дня своего 23-лѣтія пишетъ Соловьевъ такъ: — «Дорогой Дмитрій Николаевичъ! — Послалъ тебѣ телеграмму, но на. всякій случай и письмо. Очень былъ обрадованъ извѣстіемъ о тебѣ, а то рѣшительно не зналъ, гдѣ ты и что съ тобою; посылалъ нѣсколько писемъ въ Липяги, но не получилъ отвѣта. — Ты долженъ непремѣнно пріѣхать въ Каиръ. Я остаюсь здѣсь до марта. Эта поѣздка тебя развлечетъ. Страна весьма оригинальная, климатъ превосходный, — не говорю уже объ удовольствіи, которое ты мнѣ доставишь. Если же тебѣ никакъ нельзя будетъ, то я постараюсь въ февралѣ пріѣхать въ Аѳины или въ Италію, если ты будешь тамъ. Но я надѣюсь, что ты пріѣдешь сюда, и тогда въ началѣ весны мы вмѣстѣ отправимся въ Италію и Парижъ. Оставаться же одному теперь тебѣ совершенно невозможно. Напиши мнѣ немедленно, если, можешь пріѣхать. У меня есть кое-что поразсказать тебѣ, но откладываю до свиданія, чтобы не задерживать письма. — PS. Остановисъ въ гостиницѣ „Аббатъ“, когда пріѣдешь сюда.»^[394]

О какой своей телеграммѣ и о какихъ своихъ письмахъ говоритъ Соловьевъ въ началѣ настоящаго письма, мы не знаемъ. Возможно, однако, что, получивши уже въ Каирѣ подтвержденіе слуха о смерти гр. А. К. Толстого, въ отвѣтъ на свой опросъ въ письмѣ къ матери изъ Лондона отъ 14-го (20-го) октября 1875 г.,^[395] Соловьевъ въ концѣ ноября и въ декабрѣ по старому стилю того-же года усиленно сносился по этому случаю съ кн. Д. Н. Цертелевымъ, о близости котораго къ гр. А. К. Толстому ему было, конечно; извѣстно. Со словъ княг. Е. Ѳ. Цертелевой, мы можемъ утверждать, что смерть гр. А. К. Толстого глубоко потрясли кн. Д. Н. Цертелева, который сильно горевалъ объ этой утратѣ и былъ даже боленъ отъ огорченія. Этимъ и объясняются слова Соловьева о томъ, что его молодому другу совершенно невозможно оставаться теперь одному. — Считаемъ умѣстнымъ привести здѣсь-же нѣкоторыя подробности о послѣднихъ мѣсяцахъ жизни гр. А. К. Толстого, въ виду того сочувствія, которое внушалъ онъ Соловьеву своею поэзіей, а также и въ виду того близкаго знакомства, которое установилось впослѣдствіи между Соловьевымъ и нѣкоторыми членами семьи покойнаго поэта.^[396] Часть лѣта 1875 г. гр. А. К. Толстой провелъ за-границей, лечась въ Карлсбадѣ. Для облегченія своихъ физическихъ страданій и для возбужденія творческой дѣятельности онъ прибѣгалъ къ употребленію морфина. "Кто посовѣтовалъ Толстому принимать этотъ ядъ: Тургеневъ, Софья Андреевна [жена rp. А. K. Толстого] или кто другой — вопросъ спорный….. Въ Карлсбадѣ графъ почувствовалъ себя нѣсколько лучше и продолжалъ работать надъ Охотничьими воспоминаніями, которыя собирался помѣстить въ Вѣстникѣ Европы, въ теченіе зимы. Поэтъ занялся также вмѣстѣ съ И. С. Тургеневымъ устройствомъ концерта, въ пользу моршанскихъ погорѣльцевъ. Этотъ концертъ состоялся 1-го іюля (ст. ст.). Толстой читалъ на немъ спои стиха, ц его вызывали такъ-же горячо, какъ и соперника его по литературной славѣ, Тургенева. — Это былъ послѣдній тріумфъ поэта. Вскорѣ послѣ концерта онъ собрался въ Россію и 10-го іюля ст. ст. (судя по отмѣткѣ на паспортѣ) былъ уже въ Вержболовѣ….. Пріѣхавшій въ августѣ въ Красный Рогъ Н. Жемчужниковъ и нашелъ Алексѣя Толстого очень постарѣвшимъ.^[397] Въ ночь вслѣдъ за днемъ пріѣзда Жемчужникова поэтъ захворалъ. Больному являлись видѣнія. Кровѣ физическихъ страданіи, онъ испыталъ мучительное ощущеніе раздвоенія личности….. Въ сосновомъ лѣсу, куда ежедневно вывозили поэта, ему становилось легче….. Матеріальныя дѣла графа обстояли въ то время далеко не благополучно. Доходовъ послѣ освобожденія крестьянъ становилось все меньше и меньше. Самъ Толстой ни во что не вмѣшивался, полагаясь на близкихъ и довѣренныхъ лицъ. Расточительность граф. Софьи Андреевны также не могла не отразиться на дѣлахъ….. Толстой признался, между прочимъ, своему двоюродному брату, что въ виду плохого состоянія денежныхъ дѣлъ онъ принужденъ будетъ просить государя принять его на службу. — Въ то-же время, есть основаніе думать, онъ чувствовалъ приближеніе смерти. Мысль о ней, по словамъ присутствовавшаго въ то время въ Красномъ Рогѣ кн. Цертелева,^[398] отнюдь не пугала поэта, возбуждая въ немъ только тихую грусть. Съ другой стороны, H. Н. Брешко-Брешковскій въ своей статьѣ; Изъ воспоминаній о графѣ Алексѣѣ Толстомъ (Биржевыя Вѣдомости, 1905 г., № 8981) указываетъ, что мысль о смерти безпокоила Толстого. Послѣдній, по словакъ Брешко-Брешковскаго, такъ разсказывалъ своей женѣ объ испытываемыхъ имъ галлюцинаціяхъ: — «Знаешь, Сонюша, приходила ко мнѣ покойница мама, хотѣла увести за собой; я даже руку отдернулъ»….. Бывшіе въ то время въ Краевомъ Рогу близкіе и друзья, въ томъ числѣ кн. Цертелевъ, Маркевичъ и И. Жемчужниковъ, старались отвлечь поэта отъ сумрачныхъ мыслей. Докторъ Величковскій считалъ даже возможнымъ вновь свезти его за-границу… — Для облегченія своихъ физическихъ страданій графъ все чаще прибѣгалъ къ морфину, все увеличивая дозы. 24-го августа, послѣ пріема этого средства, у него появились признаки отравленія, но затѣмъ кризисъ этотъ прошелъ, и больной оправился…..^[399] — 28-го сентября 1375 г., за нѣсколько дней до предполагаемаго отъѣзда за-границу, вошедшій въ кабинетъ Алексѣя Константиновича съ тѣмъ, чтобы позвать его на прогулку, кн. Цертелевъ замѣтилъ, что тотъ заснулъ въ своемъ спокойномъ удобномъ креслѣ. Такъ-какъ поэтъ страдалъ безсонницей, то его рѣшено было не будить. Спустя нѣсколько часовъ, обезпокоенная долгахъ снохъ мужа, въ кабинетъ вошла граф. Софья Андреевна. Когда она стала будитъ Толстого, то замѣтила, что руки его холодны какъ ледъ, а пульсъ не бьется….. На письменномъ столѣ возлѣ него находились пустой пузырекъ изъ-подъ морфія и шприцъ. Поэта пытались вернуть къ жизни, дѣлали ему искусственное дыханіе, но ничто не помогло. — Такъ умеръ Алексѣй Толстой."^[400] — Изъ разсказа этого видно, между прочихъ, что на долю кн. Д. Н. Цертелева выпали самыя яркія впечатлѣнія отъ смерти гр. А. К. Толстого, и не удивительно, что онъ такъ тяжело реагировалъ на нее. — Настойчивость приглашеній кн. Д. Н. Цертелева въ Каиръ со стороны Соловьева обусловливается, надо полагать, не только дружескимъ расположеніемъ и соболѣзнованіемъ, но и чувствомъ собственнаго одиночества. Ради свиданія съ кн. Д. Н. Цертелевымъ Соловьевъ готовъ даже сократить свое и безъ того не очень щедро отмѣренное пребываніе въ Египтѣ; онъ готовъ измѣнить и намѣченный раньше маршрутъ — заѣхать, вмѣсто того, въ Лопни. О какой-либо связи этого заѣзда съ научными цѣлями не говорится ни слова. Строя предположенія о совмѣстной поѣздкѣ съ кн. Д. Н. Цертелевымъ въ Италію и Парижъ, Соловьевъ не объясняетъ, зачѣмъ ему понадобилось снова отправиться въ эти мѣста. Вѣдь — «въ западной Европѣ мнѣ рѣшительно нечего дѣлать»…"^[401] Очевидно, дѣти тутъ намѣчаются либо чисто туристскія, либо пока еще намъ неизвѣстныя. — Въ заключеніе Соловьевъ намекаетъ на что-то особенное, о чемъ стоитъ поразсказать другу. Позволительно догадываться, что здѣсь имѣются въ виду тѣ исключительныя обстоятельства, которыми сопровождалось его путешествіе въ Ѳиванду. Въ подробности онъ не вдается, не желая ввѣрять ихъ письму и желая, можетъ-быть, заинтересовать недомолвкой своего корреспондента, котораго онъ всячески стремится залучить въ Каиръ. — Рекомендація гостиницы, которую самъ Соловьевъ долженъ былъ покинуть, оправдывается, само собою разумѣется, тѣхъ, что въ денежныхъ средствахъ кн. Д. Н. Цертелевъ былъ менѣе стѣсненъ, чѣмъ нашъ безденежный скиталецъ.

Въ промежутокъ времени между 8-ымъ (20-ымъ) января и 30-ымъ января (11-ымъ февраля), т. е. въ теченіе приблизительно трехъ недѣль, кн. Д. И. Цертелевъ успѣлъ получить письмо Соловьева и пріѣхать въ Каиръ. О прибытіи сюда кн. Д. Н. Цертелева мы узнаёмъ изъ письма Соловьева къ матери отъ 30-го января (11-го Февраля) 1876 г., — предпослѣдняго письма его изъ Каира въ родную семью. Перерывъ между этимъ письмомъ и предшествующимъ — отъ 19-го (31-го) декабря 1875 г. — составляетъ уже около 42 дней, т. е. около 6 недѣль. Откуда именно прибылъ кн. Д. Н. Цертелевъ въ Каиръ, изъ письма не видно.^[402] — Дорогая мама! — Получилъ заразъ два ваши письма, а также деньги, " — пишетъ Соловьевъ; «благодарю за то и за другое. — Когда уѣзжаю изъ Египта, еще не знаю. Теперь живетъ здѣсь со мною вмѣстѣ мой пріятель Цертелевъ. Есть и еще русскіе. Вообще же въ Каирѣ жить пріятнѣе, чѣмъ въ какомъ-нибудь другомъ мѣстѣ за-границей, а потому я и не тороплюсь уѣзжать отсюда. Письмо отъ Левы Лопатина получилъ и болѣе мѣсяца собираюсь отвѣчать; когда соберусь, — не извѣстно. — Надю, Анну Кузьминишну и дѣтей за письма благодарю чувствительно; современенъ напишу всѣмъ. Получила-ли Вѣра мое поздравленіе? — Цѣлую крѣпко папа и всѣхъ васъ. Кланяюсь всѣмъ знакомымъ. — Вашъ Вл. Соловьевъ. — Пишите мнѣ побольше обо всемъ.»^[403]

Деньги, о которыхъ упоминаетъ здѣсь Соловьевъ, вѣроятно, тѣ самыя, о которыхъ онъ писалъ 19-го (31-го) декабря 1875 г, Въ 11—12 дней почта врядъ-ли могла совершить двойной путь, туда и обратно, а потому и приходится думать, что деньги были высланы заботливыми родителями еще до полученія письма отъ сына. — Время отъѣзда изъ Египта заколебалось — можетъ-быть, вслѣдствіе прибытія кн. Д. Н. Цертелева; вдобавокъ — «есть и еще русскіе.» Одинъ изъ этихъ русскихъ соотечественниковъ — молодой Калачовъ, какъ это явствуетъ изъ слѣдующаго письма.^[404]

Соловьевъ заявляетъ, что вообще жить въ Каирѣ пріятнѣе, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ за-границей, а потому (sic!) онъ и не торопятся уѣзжать отсюда. О скукѣ^[405] уже не упоминается. — Охоты къ писанію писемъ Соловьевъ не обнаруживаетъ. Получивъ письмо отъ Л. М. Лопатина, собирается цѣлый мѣсяцъ отвѣтить, и все никакъ не можетъ собраться. А еще въ письмѣ изъ Лондона отъ 14-го (26-го) октября 1875 г. онъ сѣтовалъ, что не получилъ ни одного письма отъ Лопатиныхъ, и справлялся: "что съ ними сдѣлалось?^[406] За письма отъ членовъ семьи Соловьевъ благодаритъ «чувствительно» и обѣщаетъ написать всѣмъ, но «современемъ». Какъ увидимъ впослѣдствіи, слово свое онъ сдержалъ — въ курьезной формѣ «соборнаго посланія» — мѣсяца черезъ два.^[407] — «Пишите мнѣ побольше обо всемъ.» Самъ, однако, пишетъ мало и не обо всемъ…

4-го марта 1876 г. снова письмо къ матери — послѣднее письмо изъ Каира. Стиль, по всѣмъ вѣроятіямъ, новый. Въ началѣ письма, послѣ обычнаго обращенія: «Дорогая мама!» — Соловьевъ говоритъ: — «Спѣшу отвѣчать вамъ на ваше письмо отъ 3-го февраля. Надѣюсь, что вы получили другое письмо, отправленное 2 недѣли тому назадъ.» Если принять для настоящаго письма старый стиль, то двѣ недѣли тому назадъ было 19-ое февраля. Между-тѣмъ то «другое письмо», которое разумѣетъ здѣсь Соловьевъ, было писано имъ 30-го января по старому стилю. Едва-ли могъ онъ ошибиться такъ рѣзко. Если же принять стиль новый, то двѣ недѣли тому назадъ было 7-ое февраля по старому стилю, что уже ближе къ датѣ «другого письма», и ошибка болѣе возможна. Предполагать, что было еще какое-то «другое письмо», не имѣется достаточныхъ основаній. Письмо матери «отъ 3-го февраля», датированное, конечно, по старому стилю, могло быть отвѣтомъ на письмо сына отъ 19-го (31-го) декабря 1875 г., гдѣ онъ пишетъ, что "раньше весны ѣхать на сѣверъ, даже въ Италію " онъ не рѣшится. По понятнымъ причинамъ, такое сообщеніе должно было обезпокоить родныхъ. Поэтому онъ и объясняетъ матери, что было еще письмо — отъ 30-го января (11-го февраля) 1876 г., въ которомъ онъ мотивируетъ свое пребываніе въ Египтѣ не болѣзненностью, а просто тѣнь, что «въ Каирѣ жать пріятнѣе, чѣмъ въ какомъ-нибудь другомъ мѣстѣ заграницей». Если всѣ эти разсчеты вѣрны, то послѣднее письмо Соловьева къ роднымъ оказывается отдѣленнымъ отъ предпослѣдняго промежуткомъ недѣли въ три. Перерывъ менѣе значительный, чѣмъ въ предыдущемъ случаѣ, — отчасти въ виду полученія письма отъ матери, отчасти ради необходимости оповѣстить о своемъ близкомъ отъѣздѣ въ Италію. — Вслѣдъ за приведенными выше вступительными словами Соловьевъ продолжаетъ свое письмо отъ 4-го марта (по нов. ст.) 1876 г. такъ: — «Я совершенно здоровъ и никогда боленъ не былъ.^[408] Изъ гостиницы переѣхалъ на квартиру, думая, что будетъ дешевле, что, впрочемъ, оказалось мечтой воображенія. Пищи себѣ въ Египтѣ не нашелъ никакой, а потому черезъ 8 дней и уѣзжаю отсюда въ Италію вмѣстѣ съ Калачовымъ (сыномъ директора архивовъ), который жилъ здѣсь все время. Цертелевъ уѣзжаетъ еще раньше. Въ Италіи я поселюсь на одинъ мѣсяцъ въ Сорренто, гдѣ въ тиши уединенія буду дописывать нѣкоторое произведеніе мистико-теософо-философо-теурго-политическаго содержанія и діалогической формы. Затѣмъ отправляюсь въ Парижъ, гдѣ для очищенія совѣсти займусь немного въ Bibliothèque Nationale, и, заѣхавъ на нѣсколько дней въ Лондонъ, возвращусь въ іюлѣ черезъ Кіевъ въ Москву. Недавно получилъ письмо отъ Всеволода, изъ котораго къ удовольствію своему заключилъ, что онъ доволенъ своей судьбою. — Что вы мнѣ два раза писали о какомъ-то сюрпризѣ, а потомъ ничего не сообщаете? — Левѣ Лопатину, а также Надѣ, Аннѣ Кузьминишнѣ и дѣтямъ буду писать своевременно. — Цѣлую крѣпко васъ, папа и всѣхъ. — Вашъ Вл. Соловьевъ. — Цѣлую Пелагею.»^[409]

Слова письмо: «Я совершенно здоровъ и никогда боленъ не былъ» — являются либо гиперболой, разсчитанной на окончательное успокоеніе родныхъ, либо выраженіемъ той простой правды, что, въ сущности, не болѣзнь выгнала Соловьева изъ Лондона и не она-же заставляла его бояться переселенія зимою «даже въ Италію». Этимъ мы не хотимъ, однако-же, сказать, чтобы Соловьевъ вдругъ сталъ отличаться крѣпкимъ здоровьемъ, или чтобы за время заграничнаго скитанія у него по части здоровья все обстояло благополучно. Дѣло только въ томъ, что не медицинскими соображеніями опредѣлялся заграничный маршрутъ его… — Сообщеніе о переселеніи изъ гостиницы на частную квартиру подтверждаетъ, что письмо, на которое онъ отвѣчаетъ, было, въ свою очередь, отвѣтомъ на письмо* его отъ 19-го (31-го) декабря 1875 г. Въ самомъ дѣлѣ, именно въ этомъ письмѣ онъ извѣщалъ о перемѣнѣ мѣстожительства. Попутно мы теперь узнаёмъ, что житейской разсчетливости нашъ магистръ и тутъ не обнаружилъ: дешевизна жизни на частной квартирѣ оказалась, вопреки ожиданіямъ, «мечтой воображенія». Повидимому, для Соловьева было совершенно не по силамъ сообразить заблаговременно всѣ предстоящіе ему расходы. — Очень цѣнно признаніе Соловьева, что «пищи себѣ въ Египтѣ» онъ «не нашелъ никакой». Мы знаемъ, что въ Лондонѣ онъ также "не нашелъ….. ничего важнаго въ своей «сферѣ».^[410] Про отсутствіе подходящей «пищи» въ Египтѣ Соловьевъ извѣщаетъ вторично; вѣдь еще 19-го (31-го) декабря 1875 г. онъ писалъ матери: «то, для чего я пріѣхалъ въ Египетъ, оказывается почти невозможнымъ найти.»^[411] Выходитъ какъ-будто-бы такъ, что свою заграничную командировку Соловьевъ признаетъ совершенно безрезультатной. Но мы позволяемъ себѣ не вѣрить его полной искренности въ настоящемъ случаѣ, или, говоря точнѣе, мы допускаемъ, что онъ про_# кое-что умалчиваетъ. Этого вопроса мы уже касались въ предшествующей главѣ двадцать второй. — «Черезъ 8 дней», т. е. 12-го марта (по нов. ст.) 1876 г… Соловьевъ собирается выѣхать въ Италію вмѣстѣ съ Калачовымъ, «который жилъ здѣсь все время». Изъ послѣдующей переписки усматривается, что на этотъ разъ Соловьевъ не отступилъ отъ намѣченнаго срока. Случилось, однако-же, что поѣздку въ Италію онъ предпринимаетъ не ст. кн. Д. Н. Цертелевымъ, «который [почему-то) уѣзжаетъ еще раньше», а съ Калачовымъ. Съ какою цѣлью предпринимается путешествіе въ Италію, да еще въ Сорренто?^[412] Объясненіе дается малоудовлетворительное, чтобы невыразиться болѣе рѣзко: оказывается, Соловьевъ переселяется въ Сорренто для того, чтобы „въ тиши уединенія“ дописывать свое сочиненіе. Точно мало этой „тиши“ въ Каирѣ и точно нельзя создать ее для себя, при желаніи, повсюду — человѣку, не обремененному обязательными занятіями внѣ дома. И почему избирается именно Сорренто? Ужъ не потому-ли, что это мѣсто было назначено врачами для Калачова?»^[413] Отвѣта опредѣленнаго нѣтъ. Про самое сочиненіе Соловьевъ выражается тоже весьма невразумительно: трудно составить себѣ хотя-бы приблизительное понятіе о томъ, что это за «мистико-теософо-философо-теурго-политическое» произведеніе. Интересно, во всякомъ случаѣ, что тугъ имѣется и нѣчто политическое, отъ чего доселѣ Соловьевъ былъ далекъ — по крайней мѣрѣ, въ своихъ печатныхъ произведеніяхъ. Любопытно, далѣе, указаніе на діалогическую форму. Какъ извѣстно, къ этой формѣ Соловьевъ обратился подъ самый конецъ своей жизни (Три разговора), а раньше онъ ею не пользовался.^[414] — Изъ Сорренто проектируется переѣздъ въ Парижѣ. Цѣлью новаго водворенія въ Парижѣ выставляются немногосложныя занятія въ Національной библіотекѣ, причемъ Соловьевъ откровенно заявляетъ, что собирается осуществить эту затѣю «для очищенія совѣсти»… Изъ Парижа онъ предполагаетъ «заѣхать» на нѣсколько дней въ Лондонъ. Цѣль этой поѣздки пока не указывается, но впослѣдствіи мы увидимъ, что дѣло сводилось къ пустякамъ,^[415] и что отъ поѣздки въ Лондонъ Соловьевъ напослѣдокъ отказался. Не будемъ удивляться, если и пребываніе въ Парижѣ получитъ впослѣдствіи иную мотивировку.^[416] Возвращеніе въ Москву предуказывается въ іюлѣ — «черезъ Кіевъ». Какъ тутъ подвернулся Кіевъ, — не извѣстно. Мы убѣдимся ниже, что Соловьевъ — даже очень скоро — совершенно забываетъ объ этомъ предположенія, точно оно и высказано было не имъ.^[417] — Письмо отъ брата Всеволода — вѣроятно, изъ Петербурга. Припомнимъ сказанное выше, по поводу письма Соловьева изъ Каира отъ 19-го (31-го) декабря 1875 г. — Про какой «сюрпризъ» писала П. Б. Соловьева, можно лишь догадываться. Судя по одной фразѣ въ слѣдующемъ письмѣ сына, допустимо предположеніе, что рѣчь шла о готовящемся юбилейномъ чествованіи С. М. Соловьева.^[418] — «Левѣ Лопатину, а также Надѣ, Аннѣ Кузьминишнѣ и дѣтямъ буду писать своевременно.» Въ предыдущемъ письмѣ отъ 30-го января (11-го февраля) 1876 г. было сказано проще и вѣрнѣе: «современемъ напишу всѣмъ». Это «современемъ», во всякомъ случаѣ, шире и откровеннѣе, чѣмъ «своевременно». — «Цѣлую Пелагею». Кажется, тутъ имѣется въ виду старая няня.

Прослѣдивши по перечисленнымъ письмамъ общій ходъ жизни Соловьева за время четырехмѣсячнаго пребыванія его въ Каирѣ, остановимся теперь на нѣкоторыхъ частностяхъ. Эпизодъ съ Ѳиваидой откладываемъ, впрочемъ, до слѣдующей главы.

Съ пріѣздомъ кн. Д. Н. Цертелева^[419] въ Каиръ повседневный обиходъ Соловьева сдѣлался, повидимому, нѣсколько болѣе разнообразнымъ. Въ лицѣ новоприбывшаго явился сверстникъ, интересующійся философскими вопросами, — искатель новыхъ откровеній, стремящійся проникнуть въ тайны спиритизма, — поэтъ, начавшій уже выступать въ печати, — бывшій московскій студентъ, имѣющій общихъ съ Соловьевымъ знакомыхъ и пріятелей. Плодомъ личнаго взаимообщенія молодыхъ друзей въ Каирѣ оказывается небольшая рукопись, подъ заглавіемъ: Вечера въ Каирѣ, доставленная намъ вдовою кн. Д. Н. Цертелева, княг, Е. Ѳ. Цертелевой, которая удостовѣряетъ, что это есть совмѣстное произведеніе Соловьева и кн. Д. Н. Цертелева.^[420] Трудъ остался неоконченнымъ и нигдѣ, сколько мы знаемъ, опубликованъ еще не былъ. Въ виду незначительности его размѣровъ, считаемъ позволительнымъ включить соотвѣтствующій текстъ въ составъ настоящей главы полностью.

Вечера въ Каирѣ написаны въ діалогической формѣ. Дѣйствующими лицами названы: хозяинъ, докторъ, господинъ NN, двѣ дамы, духи. Разговоръ, который завязывается между перечисленными лицами, и составляетъ содержаніе уцѣлѣвшаго отрывка. Прислушаемся-же къ этой бесѣдѣ, происходившей свыше 40 лѣтъ тому назадъ въ Каирѣ — при несомнѣнномъ участіи московскаго «доцента и магистра»….

«Докторъ.-- А видѣли вы октябрскую книжку Русскаго Вѣстника? Канонъ Вагнеръ, опять отличился.

Ходомъ. — А что такое?

Докторъ.-- Да все о спиритизмѣ, еще хуже прежняго.^[421]

Дама.^[422] — А, по-моему, напротивъ, прекрасно. Давно пора вамъ, ученымъ, покаяться.

Докторъ.-- Ну, это еще позвольте. Во-первыхъ, ученые не отвѣчаютъ за г. Вагнера, а во-вторыхъ, для публики и для него самого было бы лучше, еслибы онъ весь этотъ вздоръ при себѣ оставилъ.

Дама.-- То есть, по-вашему, лучше было бы, еслибы онъ, убѣдившись, что спириты правы, продолжалъ молчать; ради чего-же это?

Докторъ. — Мало-ли, въ чемъ и какъ можно убѣдиться? Но, оставляя въ сторонѣ вопросъ, на чемъ основалъ г. Вагнеръ свои убѣжденія, для меня несомнѣнно то обстоятельство, что отъ такихъ убѣжденій никому никакой пользы отъ этого не бываетъ.^[423] Я не разъ имѣлъ случай убѣдиться въ этомъ и въ моей собственной практикѣ.

Дама.-- Ну, вы опять за свое. Съ ума сойти отъ всего можно. Но вы забываете, какимъ утѣшеніемъ служить вѣра въ самыя тяжелыя минуты.

Докторъ. — Утѣшенія, видите, бываютъ разныя. Вотъ здѣсь, напр., арабы гашишъ курятъ — утѣшеніе, а у насъ тянутъ горькую — тоже утѣшеніе; только жалъ, что отъ всѣхъ этихъ утѣшеній голова потомъ трещитъ, а иной и совсѣмъ съ ума сходить.

Дама. — Мало-ли что этакъ сравнивать можно! Вы готовы назвать сумасшествіемъ все, что относится къ высшему лучшему міру, все, что удовлетворяетъ высшимъ стремленіямъ а цѣлямъ.

Хозяинъ.-- Ну, этого, положимъ, я не вижу: большой пользы въ этомъ отношеніи спиритизмъ еще не принесъ.

Дама. — Какъ? я развѣ увѣренность въ будущей жизни вы ставите ни во что?

2-ая дама.-- Помилуйте, да развѣ можно эту увѣренность ставить въ зависимость отъ какихъ-нибудь стуковъ или вертящихся столовъ?

NN.-- Такъ-то такъ. Только чувство это не у всѣхъ бываетъ развито. Вы сами знаете, что въ наше время оно есть явленіе исключительное; чтобы повѣрить, теперь требуютъ фактовъ и спиритизмъ даетъ ихъ. Вотъ въ этомъ его главное значеніе.

Докторъ. — Только факты эти всегда оказываются или однимъ шарлатанствомъ, или болѣзненною фантазіей.

1-ая дама. — Какая фантазія! Прочтите хоть у того-же Вагнера разсказы Олькотта о томъ, что дѣлается у братьевъ Эдди: вѣдь все это документами засвидѣтельствовано.

Докторъ.-- Ну, для меня еще подлежитъ сомнѣнію, не относится-ли самъ Олькоттъ со всѣми своими документами къ области фантазіи. {

Подробности, сообщаемыя въ статьѣ Н. П. Вагнера (прим. 1362), поражаютъ, дѣйствительно, своей крайней невѣроятностью.} Замѣчательно, что когда дѣло идетъ о подобныхъ предметахъ, каждый ссылается на чье-нибудь свидѣтельство и никто самъ ничего не видалъ, и чѣмъ убѣдительнѣе явленія, тѣмъ дальше отъ насъ происходятъ. Что до меня, то я въ подобныхъ случаяхъ привыкъ больше вѣрить простому здравому смыслу, чѣмъ свидѣтельству всякихъ авторитетовъ, и не повѣрю, пока самъ не увижу.

Хозяинъ.-- Однако, для того, чтобы видѣть, вѣдь надо захотѣть этого, надо поискать случая; часто, для рѣшенія, невидимому, неважныхъ вопросовъ снаряжаются цѣлыя ученыя экспедиціи, а спиритическія явленія совсѣмъ не такъ рѣдки и видѣть ихъ не трудно.

1-ая дама. — Да вмѣсто того, чтобы тратить время на подобные споры, не лучше-ли попробовать сейчасъ-же устроить сеансъ. Можетъ-быть, и удастся.

Докторъ.-- Пожалуй, все равно дѣлать нечего. Въ проклятомъ Каирѣ, кромѣ Жирофле-Жирофля^[424], которую я уже видѣлъ разъ десять, и въ театрѣ смотрѣть нечего.

(Всѣ садятся за столъ; въ немъ раздаются стука, сначала слабые, погонъ отчетливѣе, и складывается имя Сократа. Дальнѣйшія сообщенія происходятъ также посредствомъ стуковъ.)

1-ая дама. — Къ кому ты пришелъ?

Лухъ. — Къ многоученому служителю Эскулапа.

Докторъ.-- А! Ты до сихъ поръ помнишь о немъ?

Духъ, — Да. Я, умирая, пожертвовалъ ему пѣтуха, да и теперь благодаренъ ему, что онъ позволялъ мнѣ умереть по волѣ народа Аѳинскаго, а не отъ искусной рука одного изъ жрецовъ своихъ.^[425]

Докторъ.-- Видно, классическое образованіе начинаетъ приносить плоды и въ дамахъ. Но не лучше-ли оставить въ покоѣ тѣхъ, кто днѣ тысяча лѣтъ назадъ прекратилъ свое существованіе?

Духъ.-- Много при жизни терпѣлъ я отъ софистовъ, но и они даже, споря со мною, не рѣшались отвергать моего бытія. Впрочемъ, я всегда преклонялся передъ разумными доводами, и теперь, если ты мнѣ докажешь, что это не я говорю съ тобою, то я принужденъ буду согласиться. Итакъ, скажи мнѣ, другъ мой, какія-же твои основанія.

Докторъ.-- Забавно, что я буду спорить съ несуществующимъ Сократомъ. Но, господа, развлеченіе въ Каирѣ полезно, и потому, если это можетъ вамъ доставить удовольствіе, я готовъ и на это.

Духъ.-- Итакъ, другъ мой, почему-же ты не вѣришь, что это я, Сократъ, говорю съ тобой?

Докторъ. — А потому, почтеннѣйшій, что въ рѣчахъ твоихъ ничего сократическаго не вижу, а главное потому, что для того, чтобы говорить, нужно, по крайней мѣрѣ, существованіе, а ты, по волѣ народа Аѳинскаго, давно уже окончилъ его.

Духъ.-- Неужели-же мнѣ тебѣ нужно повторять то, что говорилъ я ученикамъ своимъ передъ смертью,^[426] чтобы они не смѣшивали Сократа съ тѣмъ тѣломъ, отъ котораго освобождаетъ его пріемъ цикуты.^[427]

Докторъ.-- Неужели-же мнѣ нужно повторять тебѣ, что со дни твоей смерти прошло двѣ тысячи лѣтъ, и что теперь всякому школьнику извѣстно, что существованіе человѣческаго сознанія о мысли обусловливается мозгомъ, и что съ разрушеніемъ физическаго организма смертью прекращается всякое личное бытіе.

Духъ.-- Допускаю, что все это знаютъ уже школьники, но я, какъ тебѣ извѣстно, давно оставилъ школу и потому до сихъ поръ никакъ не могу понять, почему это сознаніе и мысль необходимо обусловливаются существованіемъ мозга, и потому я буду многомъ тебѣ обязанъ, если ты объяснишь мнѣ это. Ты, я думаю, и самъ согласишься, что мозгъ и мысль вещи весьма разнородныя.

Докторъ.-- Да, конечно, разнородныя; въ томъ-же смыслѣ, какъ всякая Функція разнородна со споимъ органомъ Но ты тоже согласишься, что хотя зрѣніе и глазъ разнородны, нельзя однако видѣть безъ глаза.

Духъ.-- Вотъ уже болѣе двухъ тысячъ лѣтъ, какъ я слышалъ это возраженіе, но какъ тогда оно казалось мнѣ неубѣдительнымъ, такъ и теперь продолжаю я сомнѣваться въ его силѣ.^[428] Конечно, функція невозможна безъ органа, такъ-же, какъ музыка невозможна безъ музыкальнаго инструмента, но изъ отсутствія такого инструмента и музыки на немъ не слѣдуетъ несуществованіе музыканта. Онъ не только можетъ продолжать свое существованіе, но можетъ исполнять такъ-же, а можетъ-быть, и лучше, свои произведенія съ помощью новаго инструмента. Во всякомъ случаѣ, примѣръ твой едва-ли годится, такъ-какъ и самъ ты во снѣ каждый разъ видишь безъ глаза и слышишь безъ ушей.

Докторъ. — Эти софизмы я тоже слыхалъ; но для меня факты убѣдительнѣе. Стоить мозгу повредиться, искажается мысль, ты сходишь съ ума, а парализуется онъ совсѣмъ, и сознаніе совсѣмъ исчезаетъ.

Духъ.-- Ты, какъ я вижу, меня не понялъ, иначе въ словахъ моихъ нашелъ бы отвѣтъ на свое возраженіе. Оно опять-таки относится только къ проявленію, къ инструменту, къ музыкѣ, а не къ музыканту. Мозгъ есть центръ, въ которомъ сосредоточиваются всѣ твои воспріятія и черезъ который проходятъ всѣ твои мысля, прежде чѣмъ проявятся во внѣшнемъ мірѣ; если онъ поврежденъ, тогда, конечно, это поврежденіе отражается на всѣхъ представленіяхъ и дѣйствіяхъ; но, очевидно, все это касается только проявленія сознательной личности, а не ея самой и ея духовнаго существа,

Докторъ. — Заладилъ свою музыку. Да притомъ-же все это метафизика, а положительная наука ничего не знаетъ о какомъ-то духовномъ существѣ человѣка. Она изучаетъ только явленія, и потому мнѣ нѣтъ никакой надобности оспаривать существованіе какихъ-то духовныхъ существъ.

Духъ.-- Итакъ, ты допускаешь возможность существованія духовъ?

Докторъ.-- Нѣтъ, я этого не говорила

Духъ.-- Но если положительная наука, какъ ты говоришь, совсѣмъ не занимается этимъ предметомъ ц ничего не знаетъ о духовномъ существѣ человѣка, ни при жизни его, ни послѣ смерти, тогда, конечно, она не можетъ доказывать его несуществованія и невозможности; значитъ — оно возможно.

Докторъ. — Дѣлать всякія предположенія каждый можетъ, сколько душѣ угодно, но они не имѣютъ никакого значенія; доказать ихъ невозможно, такъ-какъ въ нашемъ матеріальномъ мірѣ безплотные духи проявляться не могутъ.

Духъ.-- Хорошо, мой другъ, только и это слѣдовало бы доказать.

Докторъ.-- Ну, извини, этого доказывать незачѣмъ, потому-что такія допущенія противорѣчатъ всѣмъ законамъ природы.

Духъ.-- Я просилъ бы тебя указать мнѣ, въ чемъ именно состоитъ это противорѣчіе, и опредѣлить точнѣе, что ты называешь закономъ природы.

Докторъ. — Это пустое словопреніе. Каждому извѣстно, что нѣтъ явленій случайныхъ, что всѣ они находятся въ связи и слѣдуютъ одно за другомъ въ правильно опредѣленномъ порядкѣ; этотъ порядокъ мы и называемъ закономъ.

Духъ. — Но скажи мнѣ теперь, другъ мой, какъ узнаете вы этотъ порядокъ; азъ опыта, ила какимъ-нибудь инымъ способомъ?

Докторъ.-- Конечно, изъ опыта. Единственный источникъ положительнаго знанія есть наблюденіе.

Духъ.-- Значить, то, что вы называете закономъ, есть обобщеніе изъ наблюдаемыхъ «актовъ. Но если встрѣтятся новые факты, нарушающіе тотъ порядокъ вещей, который вы наблюдали до сихъ поръ, что-же слѣдуетъ по-твоему: признать-ли прежнее обобщеніе невѣрнымъ или отрицать новые факты?

Докторъ.-- Фактовъ такихъ не можетъ быть, потому-что законы природы вездѣ одни и тѣ-же и всегда дѣйствуютъ одинаково.

Духъ.-- Но, милый мой, ты забываешь, что ты считаешь такія явленія невозможными только на основаніи своего закона, а между тѣмъ законъ твой основанъ на обобщеніи такихъ-же частныхъ явленій. Чѣмъ-же ты руководствуешься, отдавая преимущество однимъ изъ нихъ передъ другими?

Докторъ. — Мнѣ нѣтъ надобности отдавать преимущество ни тѣмъ, ни другимъ, потому-что явленій, противорѣчащихъ законамъ природы, не только не можетъ быть, но и дѣйствительно не бываетъ.

Духъ, — Я вижу, почтеннѣйшій, что мы не можемъ сдвинуться съ мѣста и все вертимся около того-же. Ты говоришь, этого не можетъ быть и потому не бываетъ, а я утверждаю, что это бываетъ и потому можетъ быть. Объясни-же мнѣ, пожалуйста, хотя-бы примѣромъ, что ты называешь невозможнымъ.

Докторъ. — Что я называю невозможнымъ? Да то, что, по словамъ спиритовъ, случается чуть не на каждомъ сеансѣ: руки, появляющіяся безъ предплечій, столы, поднимающіеся на воздухъ, противно законамъ тяжести, и проч., и проч.

Духъ. — Но скажи мнѣ теперь, можно-ли приписать такія явленія дѣйствію кого-нибудь изъ присутствующихъ въ кружкѣ; можетъ-ли онъ заставить столъ двигаться и колебаться такимъ образомъ?

Докторъ. — Еще бы не можетъ.

Духъ.-- Значить, когда ты самъ, или кто-нибудь другой поднимаетъ столъ на воздухъ, ты не находишь, чтобы это противорѣчью законамъ тяжести?

Докторъ.-- Нисколько. Потому-что тяжесть въ такомъ случаѣ преодолѣвается сокращеніемъ мышцъ.

Духъ.-- Слѣдовательно, ты такого подъема не считаешь невозможнымъ потому, что онъ имѣетъ достаточно основанія въ силѣ твоихъ мышцъ, дѣйствующихъ въ противоположномъ направленіи и преодолѣвающихъ силу тяжести; но почему-же ты знаешь, что не можетъ быть другой причины, производящей сходное явленіе?

Докторъ. — А потому, что я ее не вижу. Когда столъ поднимаетъ кто-нибудь изъ присутствующихъ, причина тутъ на-лицо; одна физическая сила преодолѣваетъ другую.

Духъ.-- Положимъ, такъ; но гдѣ-же та физическая сила, которая поднимаетъ твою собственную руку?

Докторъ. — Причина сокращенія мускуловъ заключается въ нервныхъ токахъ, обусловленныхъ, въ свою очередь, вибраціями мозговыхъ молекулъ.

Духъ. — Пусть такъ. Но ты согласишься, однако, что вибрацій этихъ мы никогда не видали, и потому первое возраженіе твое не годится, такъ-какъ даже видимое движеніе руки и стола происходить отъ невидимыхъ вибрацій мозга; такъ-какъ я въ простотѣ своей никогда не видалъ мозговыхъ вибрацій, да и отъ другихъ не слыхалъ, чтобы они видѣли, то я приписывалъ движенія свои собственной волѣ. Прошу тебя замѣтить, другъ мой, что въ настоящемъ случаѣ я уже являюсь эмпирикомъ, а ты вдаешься въ метафизику; я объясняю движеніе тѣла изъ такой причины, которая всякимъ наблюдается и всякому доступна, а ты изъ такой, до которой можно дойти развѣ только посредствомъ длинной цѣпи умозаключеній; но положимъ, что ты и правъ, — почему-же не хочешь ты допустить такой-же гипотезы о какихъ-нибудь невидимыхъ вибраціяхъ для объясненія подъема стола и стуковъ во время спиритическихъ сеансовъ?

Докторъ.-- Я, пожалуй, готовъ допустить такую гипотезу, но какъ-же ты не видишь, что въ ней вовсе не заключается признаніе духовной причины спиритическихъ явленій; дѣйствительная причина ихъ будетъ чисто механическаго свойства, хотя и невидимая, такъ-же какъ явленіе свѣта или электричества имѣютъ механическую причину въ колебаніи эѳирныхъ атомовъ, хотя мы и не видимъ этихъ колебаній.

Духъ. — Хорошо; но ты забываешь, что въ спиритическихъ явленіяхъ механическая сторона — поднятіе столовъ, стуки и т. п. — служитъ только средствомъ для разумныхъ сообщеній. Конечно, дѣйствіе эфирныхъ токовъ или какая-нибудь другая причина въ этомъ родѣ достаточна для того, чтобы поднять столъ или произвести стукъ, но ты согласишься, что она не можетъ вести связнаго разговора и еще менѣе отвѣчать на мысленные вопросы.

Докторъ.-- Что-же ты, кстати, не согласился на матеріализацію Кэти Кингъ и на явленія старухъ въ чепчикахъ и на пляшущихъ индѣйцевъ у братьевъ Эдди? Кто-же станетъ говорить серьезно о такихъ глупыхъ Фокусахъ, нелѣпостяхъ и вздорѣ?

Духъ. — Ты съ такою горячностью, чтобы не сказать — ожесточеніемъ, отвергаешь эти явленія, что….»

На этихъ словахъ рукопись обрывается. Вдаваться въ обзоръ содержанія ея мы надобности не усматриваемъ; ограничимся замѣчаніемъ, что спиритизмъ являлся въ ней, какъ кажется, не столько самодовлѣющей темой, сколько предлогомъ для обоснованія нѣкоторыхъ общихъ философскихъ положеній.

Въ связи съ вышеизложеннымъ считаемъ умѣстнымъ привести небольшую записку, полученную нами отъ кн. Е. Ѳ. Цертелевой. Записка эта относится, безъ сомнѣнія, ко времени пребыванія Соловьева и кн. Д. Н. Цертелева въ Каирѣ, хотя и не имѣетъ точной даты. Чернилами написано: — «Сеансъ! тутъ все прыгаетъ и летаетъ по комнатѣ! Нижеподписавшіеся очень просятъ — гг. Соловьева и Церетелева — оставить на сегодня Ваши занятія и придти въ Hôtel Shepard.»^[429] Затѣмъ слѣдуютъ шесть подписей: «Ю. Щербачевъ. Ивановъ. Д. Солдатенкова [или — овъ]. Г. Ш….. (кажется, — Шпигельбергъ]. В. Солдатенковъ. Е. Шпигельбергъ.» Надъ текстомъ, выписанномъ чернилами, дополнительная приписка карандашомъ: — «Приходите, въ самомъ дѣлѣ, успѣете философствовать.» На оборотной сторонѣ листка адресъ: — «Mrs Solоvieff ou Prince Tzerteleff.» — Легко догадаться, что это веселыя шутки беззаботныхъ туристовъ — свыше 40 лѣтъ тому назадъ въ Каирѣ…^[430]

Въ своихъ воспоминаніяхъ о Владимірѣ Сергѣевичѣ Соловьевѣ кн. Д. Н. Цертелевъ разсказываетъ; — "Осенью 1675 г., послѣ смерти гр. А. К. Толстого, у котораго я провелъ лѣто, я рѣшилъ отправиться на югъ черезъ Одессу и Константинополь. Не помню, гдѣ и когда я получилъ письмо Соловьева отъ 8-го — 20-го февраля 1875 г. [это описка; должно быть; 8-го — 20-го января 1876 г.^[431]] — съ приглашеніемъ пріѣхать въ Каиръ. "Это письмо, которое было переслано мнѣ изъ Россіи, дало болѣе опредѣленное направленіе холмъ планамъ: я рѣшилъ побывать въ Каирѣ и затѣмъ уже ѣхать въ Италію. Новый 1876 годъ я встрѣтилъ въ Акрополѣ съ однимъ знакомымъ, бывшимъ случайно въ этомъ году тоже въ Аѳинахъ. — Какъ разъ въ это время пріѣхала въ Аѳины компанія русскихъ туристовъ, отправлявшійся тоже въ Египетъ, и я, присоединившись къ ней, направился прямо въ Александрію. Въ Каирѣ въ гостиницѣ «Аббатъ» я Соловьева уже не засталъ: онъ переѣхалъ въ квартиру въ семью фотографа Дезире, но въ томъ-же домѣ, этажемъ ниже, оказалась свободная комната, которую я сейчасъ-же занялъ. Нѣсколько недѣль, которыя я провелъ такъ, составляютъ одно изъ лучшихъ воспоминаній моей молодости. — Дверь изъ моей комнаты выходила прямо на крышу, гдѣ мы съ Соловьевымъ сидѣли по вечерамъ. — Лѣтъ черезъ двадцать у Соловьева, очевидно, опять явилось желаніе пережить тѣ чувства, когда «намъ были новы всѣ впечатлѣнья бытія». — Въ стихотвореніи: Помнишь-ли бывало…^[432] онъ вспоминаетъ о тѣхъ старыхъ и вѣчно новыхъ мотивахъ, которые каждый день встаютъ передъ нами съ той-же силой и несомнѣнно и наглядно доказываютъ вѣчность мгновенія, что все то, что дѣйствительно «есть», всегда было и будетъ. — Въ 1870 г. въ Египтѣ еще царствовалъ Лессепсъ: иначе трудно назвать то значеніе, которое имѣлъ въ странѣ строитель Суэцскаго канала……

Я упомянулъ о Лессепсѣ потому, что, благодаря его любезности, вся наша компанія имѣла возможность ознакомиться съ Суэцскимъ каналомъ; къ сожалѣнію, Соловьевъ не счелъ возможнымъ присоединиться къ намъ, хотя нерѣдко принималъ участіе въ прогулкахъ и въ спиритическихъ сеансахъ. — Въ одномъ изъ своихъ стихотвореній Соловьевъ подробно вспоминаетъ о своемъ первомъ пребываніи въ Каирѣ и о томъ, какъ онъ въ сюртукѣ и цилиндрѣ отправился въ пустыню и сначала былъ принятъ арабами за черта, по потомъ взять ими въ плѣнъ и опять выпущенъ;^[433] такія приключенія для слушателей, конечно, забавны, — а съ другой стороны, по справедливому замѣчанію ген. Ф.,^[434] имѣютъ для разскащика то неудобство, что онъ можетъ быть принятъ за человѣка ненормальнаго, пока не докажетъ обратнаго. — Въ 70-ыхъ годахъ въ Каирѣ я почта не помню извощиковъ, и главнымъ способомъ передвиженія служили ослы, погонщики которыхъ шли или бѣжали рядомъ. На узкихъ, запруженныхъ толпою улицахъ это, конечно, самый удобный способъ передвиженія. — Какъ только мы выходили на улицу, насъ, обыкновенно, окружали ослятника, на-перерывъ восхваляя и предлагая своихъ ословъ:

— Esel, gut Esel Bismark!

Соловьевъ, обыкновенно, выбиралъ большого бѣлаго осла, къ погонщику котораго виталъ большую симпатію. Дѣйствительно, не только оселъ у него былъ сольный, но санъ онъ былъ очень неглупый человѣкъ. — Однажды между ними произошелъ, приблизительно, слѣдующій разговоръ:

— Скажи мнѣ, Тольби, сколько, ты думаешь, звѣздъ на небѣ?

— Кто можетъ это знать, господинъ мой?

— А сколько, ты думаешь, ословъ въ Египтѣ?

— Тридцать милліоновъ ословъ! — рѣшительно отвѣчаетъ Тольби.

— А почему ты такъ думаешь? — спрашиваетъ Соловьевъ.

— А потому, — столь-же рѣшительно продолжаетъ Тольби, — что прошлой осенью въ Верхній Египетъ ушло ихъ десять милліоновъ.

Соловьеву не удалось выѣхать изъ Капра вмѣстѣ со мною, какъ онъ предполагалъ, и я одинъ отправился въ Неаполь и во Флоренцію.^[435]

Этими набросками хорошо восполняются я письма Соловьева, и діалогъ: Вечера въ Каиръ и записка за подписью шести лицъ. А вотъ и еще одинъ отрывокъ — интересное свидѣтельство о русскомъ иностранца, искренно расположеннаго къ Россіи — Мельхіора де-Вогюэ.^[436]

"Во Франціи имя Вл. С. лишь жъ отдѣльныхъ личностяхъ расшевелитъ нѣкоторое воспоминаніе. Судьба какъ-будто посмѣялась надъ этимъ человѣкомъ: философъ, своимъ пристрастіемъ къ Западу возбудившій цѣлую бурю негодованія у себя на родинѣ, въ славянофильскомъ лагерѣ, — на Западѣ почти не извѣстенъ. А между-тѣмъ это былъ необыкновенный человѣкъ, одна изъ самобытнѣйшихъ русскихъ натуръ, какія только появлялись въ послѣднія 25 лѣтъ на русскомъ горизонтѣ. Это была сила: онъ будилъ мысль, онъ неотразимо дѣйствовалъ на умы, не столько своими сочиненіями, доступными пониманію лишь меньшинства, сколько своей обаятельной личностью, своимъ краснорѣчіемъ. Читая лекціи въ университетѣ, онъ наэлектризовывалъ молодежь, которая встрѣчала и провожала его рукоплесканіями.^[437] У этого Doctor’а mirabilis^[438] были поклонники, доходившіе до фанатизма, и онъ испыталъ минуты полнаго торжества. Онъ былъ философъ, и богословъ, и поэтъ, но, на мой взглядъ, эти опредѣленія недостаточны для его характеристики: къ нему болѣе примѣнимо названіе «доктора», въ томъ значеніи этого слово, какое оно имѣло въ средніе вѣка, когда имъ награждали великихъ схоластиковъ…… Въ первый разъ я встрѣтился съ нимъ въ Каирѣ, въ 1876 г., въ домѣ Лессепса.^[439] У гостепріимнаго хозяина было ужъ такъ заведено, что, когда онъ вечеромъ возвращался домой, за нимъ тянулся цѣлый караванъ, состоявшій изъ турокъ, левантинцевъ, изслѣдователей чудесныхъ странъ, и т. д., съ жадностью набрасывавшихся на его роскошный столъ. Всѣ оказывались пріятелями Лессепса, обладавшаго необыкновенной способностью пріобрѣтать себѣ друзей, на какой бы точкѣ земного шара онъ ни находился. На этотъ разъ ему удалось выудить гдѣ-то въ Эзбекіехѣ^[440] молодого русскаго, съ которымъ онъ насъ и познакомилъ. Достаточно было разъ взглянуть на это лицо, чтобы оно на-всегда запечатлѣлось въ вашей памяти: блѣдное, худощавое, полузакрытое массой длинныхъ вьющихся волосъ, съ прекрасными правильными очертаніями, все оно уходило въ большіе, дивные, проницательные, мистическіе глаза, какъ-бы олицетворяя собой мысль, едва прикрытую земною оболочкой. Такими лицами вдохновлялись древніе монахи-иконописцы, когда пытались изобразить на иконахъ Христа славянскаго народа — любящаго, вдумывающагося, скорбящаго Христа. Не смотря на зной египетскаго лѣта, на Владимірѣ Сергѣевичѣ былъ длинный черный плащъ и высокая шляпа. Онъ чистосердечно разсказалъ намъ, что въ этомъ самомъ одѣяніи онъ ходилъ одинъ въ Суэцскую пустыню, къ бедуинамъ; онъ хотѣлъ разыскать тамъ какое-то племя, въ которомъ, какъ онъ слышалъ, хранились кое-какія тайны религіозно-мистическаго ученія — Каббала и масонскія преданія, будто-бы перешедшія къ этому племени по прямой линіи отъ Соломона. Само собою разумѣется, что ничего этого онъ не нашелъ, и, въ концѣ концовъ, бедуины украли у него часы и испортили ему шляпу."^[441]

Нельзя не подивиться, какъ близко сходились въ оцѣнкѣ личности Соловьева люди самыхъ различныхъ направо*темпераментовъ, возрастовъ и даже народностей, уже въ самые молодые его годы, — и въ Москвѣ, и въ Петербургѣ, и въ Лондонѣ, и въ Каирѣ. Всѣ въ одинъ голосъ свидѣтельствуютъ объ его исключительной даровитости, объ его чарующей внѣшности, открыто признавая вмѣстѣ съ тѣмъ, что многія обычныя мѣрки къ нему не приложимы. — Посмотримъ, однако, что приключилось съ нашимъ героемъ въ Суэцской пустыни, на пути въ Ѳиваиду…^[442]

XXIV. — Въ пустынѣ.

Разсужденія ни, относящимися до стремительнаго отбытія Соловьева изъ Лондона въ Каиръ, мы подготовлены уже въ достаточной мѣрѣ къ тому, чтобы не удивляться какимъ-либо новымъ чрезвычайнымъ предпріятіямъ его въ зависимости отъ воздѣйствій, принимаемыхъ имъ за воздѣйствія мистическія или потустороннія. И невольно складывается догадка, что Фантастическое «путешествіе въ Ѳиваиду», представляющееся на первый взглядъ какой-то плохо задуманной шуткой, было опять-таки плодомъ особыхъ внутреннихъ переживаній, имѣющихъ для самого носителя ихъ высокую цѣнность. Къ этому можно прибавить, что и нѣкоторыя комическія черты, вкрапленныя Соловьевымъ въ его сообщенія объ этомъ путешествіи, напр., въ письмахъ къ родителямъ, отнюдь не должны обезцѣнивать въ глазахъ біографа значеніе всего того, чѣмъ сопровождалось обсуждаемое предпріятіе. Совершенно неудачное и даже ребячески-смѣшное съ внѣшней стороны, оно входило, однако-же, но признанію Соловьева, въ составъ того, что было «самымъ значительнымъ» въ его жизни…^[443]

Мы уже знаемъ, что за первыми двумя «свиданіями» Соловьева съ его «подругой вѣчной», въ Москвѣ и въ Лондонѣ, послѣдовало «свиданіе» третье, въ Египтѣ, какъ гласитъ и подзаголовокъ поэмы: Три свиданія.^[444] Въ этой поэмѣ находимъ мы живыя подробности и того «путешествія въ Ѳиваиду», съ которымъ связано названное третье «свиданіе». Познакомимся-же поближе съ главой третьей поэмы, оставивши въ сторонѣ лишь первыя двѣ строфы этой главы, воспроизведенныя нами уже раньше, въ главѣ двадцать второй.

Текстъ поэмы мы прервали на словахъ поэта о томъ" какъ въ отвѣтъ на внутренній голосъ: «Въ Египтѣ будь!» онъ помчался изъ Лондона въ Каиръ — сначала на Парижъ! а потомъ и дальше на югъ, по маршруту въ общемъ уже извѣстному намъ. Въ разумѣемой здѣсь части поэмы весь ходъ дѣла изображается такъ. —

На Льонъ, Туринъ, Пьяченцу и Анкону,

На Фермой Бари, Бриндизи — и вотъ

По синему трепещущему лону

Ужъ мчитъ меня британскій пароходъ.

Кредитъ и кровъ мнѣ предложилъ въ Каирѣ

Отель «Аббатъ»,¹) — его ужъ нѣтъ, увы! —

Уютный, скромный, лучшій въ цѣломъ мірѣ…

Тамъ были русскіе, м даже изъ Москвы.

Всѣхъ тѣшилъ генералъ — десятый номеръ —

Кавказскую онъ помнилъ старину…

Его назвать не грѣхъ — давно онъ померъ,

И лихомъ я его не помяну.

То Ростиславъ Ѳаддеевъ былъ извѣстный,

Въ отставкѣ воинъ и владѣлъ перомъ.

Назвать кокотку, иль соборъ помѣстный, —

Рессурсовъ тьма была сокрыта въ немъ.²)

Мы дважды въ день сходились за табль-д’отомъ:

Онъ весело и иного говорилъ,

Не лѣзъ въ карманъ за скользкимъ анекдотомъ

И философствовалъ по мѣрѣ силъ.

Я ждалъ межъ-тѣмъ завѣтнаго свиданья,

И вотъ, однажды, въ тихій часъ ночной,

Какъ вѣтерка прохладное дыханье:

«Въ пустынѣ я — идя туда за мной.»

Идти — пѣшкомъ (изъ Лондона въ Сахару

Не возятъ даромъ молодыхъ людей, —

Въ моемъ карманѣ — хоть кататься шару,

И я живу въ кредитъ ужъ много дней), —

Богъ вѣсть куда, безъ денегъ, безъ припасовъ, —

И я въ одинъ прекрасный день пошелъ, —

Какъ дядя Власъ, что написалъ Некрасовъ

(Ну, какъ-никакъ, а риѳму я нашелъ). *) ³)

Смѣялась, вѣрно, ты, какъ средь пустыни.

Въ цилиндрѣ высочайшемъ и въ пальто,

За черта принятый, въ здоровомъ бедуинѣ

Я дрожь испуга вызвалъ и за то

Чуть не убитъ, — какъ шумно, по-арабски,

Совѣтъ держали шейхи двухъ родовъ,

Что дѣлать изъ со мной, — какъ послѣ рабски

Скрутили руки и безъ лишнихъ словъ

Подальше отвели, — преблагородно

Мнѣ руки развязали — и ушли.

Смѣюсь съ тобой: богамъ и людямъ сродно

Смѣяться бѣдамъ, разъ онѣ прошли.

Тѣмъ временемъ нѣмая ночь на землю

Спустилась прямо, безъ обиняковъ.

Кругомъ лишь тишину одну я внемлю,

Да вижу мракъ средь звѣздныхъ огоньковъ.

Прилегши наземь, я глядѣлъ и слушалъ…

Довольно гнусно вдругъ завылъ шакалъ;

Въ своихъ мечтахъ меня онъ, вѣрно, кушалъ,

А на него и палки я не взялъ.

Шакалъ-то что! Вотъ холодно ужасно…

Должно быть, — пуль, — а жарко было днемъ…

Сверкаютъ звѣзды безпощадно ясно;

И блескъ, и холодъ, — во враждѣ со сномъ.

И долго я лежалъ и дремотѣ жуткой,

Я вотъ повѣяло: «Усни, мой бѣдный другъ!» —

И я уснулъ; когда-жъ проснулся чутко, —

Дышали розами земля и неба кругъ.

И въ пурпурѣ небеснаго блистанья

Очами полными лазурнаго огня *) ⁴)

Глядѣла ты, какъ первое сіянье

Всемірнаго и творческаго дня.

Что есть, что было, что грядетъ вовѣки —

Все обнялъ тутъ одинъ недвижный взоръ…

Синѣютъ подо мной моря и рѣки,

И дальній лѣсъ, и выси снѣжныхъ горъ.

Все видѣлъ я, и все одно лишь было, —

Одинъ лишь образъ женской красоты…

Безмѣрное въ его размѣрь входило, —

Передо мной, во мнѣ — одна лишь ты.

О, лучезарная! тобой я не обманутъ:

Я всю тебя въ пустынѣ увидалъ…

Въ моей душѣ тѣ розы не завянуть,

Куда бы ни умчалъ житейскій валъ.

Одинъ лишь магъ! Видѣніе сокрылось —

И солнца шаръ всходилъ на небосклонъ.

Въ пустынѣ тишина. Душа молилась,

И не смолкалъ въ ней благовѣстный звонъ.

Духъ бодръ! Но все-жъ не ѣлъ я двое сутокъ,

И начиналъ тускнѣть мой высшій взглядъ.

Увы! какъ ты ни будь душою чутокъ,

А голодъ вѣдь не тетка, говорятъ.

На западъ солнца путь держалъ я къ Нилу

И вечеромъ пришелъ домой въ Каиръ.

Улыбки розовой душа слѣды хранила,

На сапогахъ — виднѣлось много дыръ.

Со стороны все было очень глупо

(Я факты разсказалъ, видѣнье скрывъ).

Въ молчаньи генералъ, поѣвши супа,

Такъ началъ важно, взоръ въ меня вперивъ:

«Конечно, умъ даетъ права на глупость,

Но лучше симъ не злоупотреблять:

Не мастерица вѣдь людская тупость

Виды безумья точно различать.

„А потому, коль панъ прослыть обидно

Помѣшаннымъ, иль просто дуракомъ, —

Объ этомъ происшествіи постыдномъ

Не говорите больше ни при комъ“.

И много онъ острилъ, а предо мною

Уже лучился голубой туманъ,

И побѣжденъ таинственной красою,

Вдаль уходилъ житейскій океанъ. ⁵)

¹) Ср. выше, въ главѣ двадцать второй, прим. 1524-ое.

²) Нѣкоторыя свѣдѣнія о Р. А. Фадѣевѣ (= Ѳаддеевѣ) мы приводимъ ниже, въ этой-же главѣ, въ прим. 1667-омъ. Пока считаемъ нелишнимъ подчеркнуть слова Соловьева: „И лихомъ я его не помяну.“ Въ виду близости Соловьева къ кружку М. М. Стасюлевича въ то время, когда была опубликована въ его журналѣ поэма: Три свиданія, слѣдуетъ принять въ разсчетъ отрицательное отношеніе Вѣстника Европы къ Р. А. Фадѣеву. Объ этомъ отношенія можно судить хотя-бы по части Внутренняго Обозрѣнія Л. А. Полонскаго, вырѣзанной цензурою изъ первой книжки Вѣстника Европы за 1676 г. См. М. М. Стасюлевича и его современники въ ихъ перепискѣ, т. III, С.-Петербургъ, 1912 г.; стр. 733—736. И тутъ проявилась извѣстная независимость Соловьева.

³) Подъ этой звѣздочкой Соловьевъ дѣлаетъ такое подстрочное примѣчаніе: — „Пріемъ нахожденія риѳмы, освященный примѣромъ Пушкина, и тѣмъ болѣе простительный въ настоящемъ случаѣ, что авторъ, будучи болѣе неопытенъ, чѣмъ молодъ, первый разъ пишетъ стихи въ повѣствовательномъ родѣ.“ Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. 197. — Оговоримъ попутно опечатку въ стихѣ второмъ этой строфы: „денегъ“ вмѣсто „день“. Опечатка эта въ нашемъ воспроизведеніи, конечно, устранена.

⁴) Звѣздочка и на этотъ разъ относится къ подстрочному примѣчанію самого Соловьева: „Стихъ Лермонтова.“ L. с., стр. 198. — Откуда именно заимствованъ этотъ стихъ, Соловьевъ не указываетъ. Буквально такой стихъ у Лермонтова намъ не припоминается. Возможно, что Соловьевъ имѣлъ здѣсь въ виду пятую строфу стихотворенія Лермонтова подъ заглавіемъ: Первое января (кстати въ этой строфѣ имѣется у Лермонтова и „первое сіянье“). Строфа пятая читается такъ: —

И странная тоска тѣснитъ ужъ грудь ною:

Я думаю объ ней, я плачу и люблю,

Люблю мечты моей созданье

Съ глазами полными лазурнаго огня,

Съ улыбкой розовой, какъ молодого дня

За рощей первое сіянье.

Сочиненія Лермонтова (прим. 406), т. I, стр. 181—182. — Въ своихъ примѣчаніяхъ къ стихотвореніямъ Вл. С. Соловьева, С. М. Соловьевъ-младшій, между прочимъ, говоритъ по поводу піесы подъ заглавіемъ: 11 іюня 1896 г. (прим. 488; стр. 329): — „Написано въ Пустынькѣ. Названіе не совсѣмъ ясно. Вспомнимъ, что у Лермонтова также есть стихотвореніе съ названіемъ: “11 іюня 1898 г.» [очевидно, описка или опечатка; должно быть: 1831 г. 11 іюня]. Вообще, вліяніе Лермонтова замѣтно въ послѣдній періодъ творчества Вл. С. Въ поэмѣ: Три свиданія есть цѣлый стихъ изъ Лермонтова: «Очами, полными лазурнаго огня». Въ 1899 г. написана также статья: Лермонтовъ (собраніе сочиненій, IX, 348) [Соч., VIII, 387—404]." — Объ особомъ отношеніи Соловьева къ Лермонтову см. также Д. С. Мережковскаго, М. Ю. Лермонтовъ, поэтъ сверхчеловѣчества; C.-Петербургъ, 1909 г. — О взглядѣ Соловьева на Лермонтова въ молодые годы мы упоминали въ главѣ одиннадцатой (ср. соотвѣтственно прим. 141 и далѣе).

⁵) Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. 195—200.

Итакъ, вотъ къ нему сводится третье «свиданіе» вашего поэта-философа съ его «подругой вѣчной». Чтобы исчерпать содержаніе поэмы: Три свиданія, намъ остается теперь воспроизвести здѣсь-же еще лишь три вступительныя строфы и двѣ строфы заключительныя. Вступленіе: —

Заранѣе надъ смертью торжествуя,

И цѣпь временъ любовью одолѣвъ,

Подруга вѣчная, тебя не назову я,

Но ты ночуешь трепетный напѣвъ…

Не вѣруя обманчивому міру,

Подъ грубою корою вещества,

Я осязалъ нетлѣнную порфиру

И узнавалъ сіянье божества…

Не трижды-ль ты далась живому взгляду —

Не мысленнымъ движеніемъ, о, нѣтъ) —

Въ предвѣстіе, иль въ помощь, иль въ награду

На зовъ души твой образъ былъ отвѣтъ.

Заключеніе: —

Еще невольникъ суетному міру,

Подъ грубою корою вещества

Такъ я прозрѣлъ нетлѣнную порфиру

И ощутилъ сіянье божества.

Предчувствіемъ надъ смертью торжествуя,

И цѣпь временъ мечтою одолѣлъ,

Подруга вѣчная, тебя не назову я,

А ты прости нетвердый мой напѣвъ! ¹)

¹) Ibidem, стр. 191—200.

Вникая ближе въ содержаніе толь ко-что приведенныхъ отрывковъ, относящихся до третьяго «свиданія», мы выдѣлимъ пока лишь то, что составляетъ собственную принадлежность этого «свиданія», какъ такового, и оставимъ въ сторонѣ какъ особливый психо-физіологическій характеръ нѣкоторыхъ подробностей, такъ и различныя шутливыя выраженія, которыми авторъ пересыпаетъ свой разсказъ. Про галлюцинаторный элементъ въ интимныхъ переживаніяхъ Соловьева и про его «маску» было уже достаточно говорево нами раньше. — Бросается, прежде всего, въ глаза, что третье «свиданіе» не было прямо и непосредственно провоцировано сознательнымъ устремленіемъ воли визіонера, а явилось результатомъ ею выжиданія («я ждалъ межъ-тѣмъ завѣтнаго свиданья»), — выжиданія хотя, надо думать, и нетерпѣливаго, но все-же покорнаго, — и послѣдовало вслѣдъ за тѣмъ, какъ въ сублиминальной сферѣ^[445] поэта зародилось внушенiе, передавшееся сознанію въ Формѣ повелѣнія: «Въ пустынѣ я — иди туда за мной.» Далѣе, надлежитъ принять въ соображеніе, что, но существу, третье «свиданіе», — какъ бы ни оцѣнивалось поведеніе Соловьева въ настоящемъ случаѣ «непосвященными», — достигалось цѣною извѣстныхъ жертвъ, которыя весьма легко могли оказаться даже очень значительными. Герой поэмы нисколько не учитывалъ заранѣе размѣра этихъ жертвъ, безропотно и беззавѣтно подчиняясь потустороннему зову, лишь-бы осуществилась его трепетно-дерзновенная мечта, не обѣщавшая ему, конечно, никакихъ реальныхъ благъ въ житейскомъ смыслѣ. Затѣмъ, легко убѣдиться, что я тогда, когда стали обнаруживаться ощутительныя невзгоды рискованнаго предпріятія, подсознательная сфера поэта продолжала работать въ прежнемъ направленіи: онъ и въ "дремотѣ жуткой, голодный и холодный, прислушиваясь къ завываніямъ шакала, такъ-же внятно, какъ и раньше, воспринималъ слова таинственной внутренней рѣчи. Нисколько не проученный предшествующими злоключеніями, онъ, попрежнему, подчиняется ея внушеніямъ: «Усни, мой бѣдный другъ!» — и «бѣдный другъ» засыпаетъ. Четвертымъ пунктомъ, достойнымъ вниманія, представляется, но нашему мнѣнію, то, что ближайшимъ психологическимъ фактомъ послѣ пробужденія оказывается не рѣшеніе вернуться, какъ можно скорѣе, восвояси, а повышенная готовность стать обладателемъ того, чего жаждала душа визіонера. Пусть на помощь этому внутреннему настроенію явился обычный въ пустынѣ объективный миражъ («Синѣютъ подо мной моря и рѣки, — И дальній лѣсъ, и выси синихъ горъ…»);^[446] но вѣдь это только ломка, въ предѣлы которой включилась «лучезарная», а сама-то «лучезарная» — для духовнаго зрѣнія путника — была, безспорно, чѣмъ-то безусловно сверхобычнымъ. Отсюда и объясняется тотъ наплывъ религіозныхъ чувствъ, о которомъ свидѣтельствуетъ поэтъ; «Душа молилась, — И не смолкалъ въ ней благовѣстный звонъ.» Наконецъ, нельзя пренебречь и тѣмъ, что на этотъ разъ авторъ поэмы уже пряно говоритъ о «видѣніи», съ понятнымъ для насъ прибавленіемъ, что, по возвращеніи къ повседневной дѣйствительности, онъ разсказывалъ окружающимъ про «факты», а про «видѣніе» умалчивалъ. — Что касается вступительныхъ и заключительныхъ строфъ поэмы, то тутъ невольно задерживаешься надъ повтореніемъ извѣстныхъ образовъ и выраженій. Поэтъ какъ-бы усиленно подчеркиваетъ рѣшительную значимость для него всѣхъ воспроизведенныхъ имъ переживаній, въ особенности-же то, что переживанія эти даютъ ему возможность одолѣть «цѣпь временъ». При этомъ во вступленіи онъ заявляетъ, что «цѣпь временъ» онъ одолѣлъ «любовью», а въ заключеніи, что одолѣніе достигнуто «мечтою». Можетъ показаться, что замѣна «любви» «мечтою» есть простая случайность поэтическаго языка. Намъ думается, однако-же, что это не случайность, а умышленная дань переходу отъ міра потусторонняго къ міру посюстороннему. Вѣдь печатается-то поэма не въ пустынѣ, а въ Петербургѣ, что далеко не одно и то-же… {Въ подтвержденіе сказаннаго, сошлемся на то, что въ рукописномъ текстѣ прологъ — эпилогъ поэмы, какъ удостовѣряетъ С. М. Соловьевъ-младшій, состоять изъ двухъ строфъ, которыя читаются такъ: —

Заранѣе надъ смертью торжествуя,

И время все любовью одолѣвъ,

Подруга вѣчная, тебя не назову я,

Но ты поймешь ласкающій напѣвъ.

Я съ первыхъ лѣтъ привыкъ не вѣрить міру

И подъ корой тяжелой вещества

Я прозрѣвалъ нетлѣнную порфиру

И узнавалъ сіянье божества.

Очевидно, передавая свою рукопись въ распоряженіе широкой публики (поэма: Три свиданія напечатана впервые въ Вѣстникѣ Европы, 1898 г., № 11, стр. 328—334), Соловьевъ счелъ нужнымъ кое-что переработать, причемъ "любовь"и смѣнялась «мечтою». Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. 380. — С. М. Соловьевъ-младшій отмѣчаетъ и два небольшіе варіанта: стихъ 6-ой — «Подъ тяжкою корою вещества» и стихъ 86-ой — «слишкомъ онъ глюп''а». L. c.}

Ознакомившись, такимъ образомъ, въ три пріема со всѣми пастями поэмы, мы попытаемся теперь представить общій обзоръ ея содержанія, причемъ, ради связности изложенія и полноты впечатлѣнія, вернемся снова и къ первыхъ двумъ «свиданіямъ», хотя о нихъ уже было сказано раньше нѣсколько словъ.

Основная задача поэмы состоитъ въ пересказѣ трехъ эпизодовъ, характеризующихъ собою то, что можно было бы назвать мистическою любовью вашего поэта-визіонера. Героиней поэмы является та, которой онъ, не обозначая ее точно по имени, повторно усваиваетъ титулъ «подруги вѣчной». Не вѣруя обманчивой внѣшности міра, будучи еще невольникомъ этой суетной дѣйствительности, онъ прозрѣлъ я осязалъ подъ грубою корою вещества нѣкую нетлѣнную порфиру, ту настоящую красоту, которая, одѣвая божество, составляетъ какъ-бы извѣчное внѣшнее выраженіе его для нашихъ чувствъ. Вѣчная красота трижды явила себя его тѣлеснымъ очамъ — въ первый разъ въ предвѣстіе, во второй разъ въ помощь и въ третій розъ въ награду. Во всѣ три раза это былъ одинъ и тотъ-же женскій образъ, пронизанный золотистою лазурью, — воплощеніе идеала той вѣчной женственности, къ которой неизмѣнно тяготѣла душа ея пѣвца и исповѣдника.^[447]

Первое явленіе, запечатлѣнное явственно религіознымъ характеромъ, относится къ порѣ ранняго дѣтства, когда ни о какой отвлеченной разсудочности не могло быть и рѣчи. У девяти лѣтняго духовидца, котораго въ возрастѣ болѣе зрѣломъ мы успѣли узнать, какъ натуру нравственно требовательную и по темпераменту страстную, хотя и стремившуюся возобладать надъ своими тѣлесными мученіями, завязывается дѣтскій романъ, пріобрѣтающій сразу нѣсколько драматическую окраску. Конечно, драматичность здѣсь ребяческая, но все-же достойно вниманія, что въ сферѣ земныхъ привязанностей дѣтская душа ощутила всего рѣзче именно тоску любви, а не радость ея. Земная любовь открылась ребенку на первыхъ-же порахъ той своею — мучительной — стороною, которая, повидимому, нерѣдко давала о себѣ знать автору поэмы и впослѣдствіи. Но вотъ «страстей потокъ» вдругъ безслѣдно изсякаетъ, — какъ разъ въ то время, когда въ церкви, за обѣдней, зазвучала эта удивительная и таинственная пѣснь, призывающая людей уподобиться херувимамъ и отложить житейскія попеченія.^[448] Передъ глазами восторженнаго мальчика появляется не называемая по имени она, вся пронизанная золотистой лазурью, держа въ рукѣ цвѣтокъ нездѣшнихъ странъ, съ улыбкою лучистой. Кивнувъ ребенку, она скрывается въ туманныхъ клубахъ ладана. Но этого мгновеннаго видѣнія было достаточно для того, чтобы въ сердцѣ готовящагося къ дуэли ревнивца земная любовь погасла, и чтобы душа его стала слѣпа къ житейскому. Добродушная нѣмка-бонна не могла не замѣтить этой внезапной перемѣны, и пресловутый здравый смыслъ уже тогда изрекъ ея устами свой первый мудрый приговоръ: «Володенька — ахъ! слишкомъ онъ глупа!» Изящная маленькая картинка, нарисованная поэтомъ, даетъ мамъ все, чего мы въ-правѣ были ожидать a priori. Во-первыхъ, идеалъ вѣчной женственности не столько открывается нами, сколько открывается намъ; во-вторыхъ, отвлеченная разсудочность опредѣляющей роли въ этомъ начальномъ откровеніи не играетъ; въ-третьихъ, откровеніе идеала вѣчной женственности есть откровеніе освящающаго человѣческую душу прекраснаго женскаго образа, несущаго намъ не увядающіе цвѣты горняго міра и озаряющаго наше существованіе небесной радостью; въ-четвертыхъ, уже простое созерцаніе этого идеальнаго образа гаситъ злобныя и метательныя чувства, грозящія смертью не только тѣлесной, но и душевной; въ-пятыхъ, происходящее подъ вліяніемъ этого созерцанія измѣненіе нашего отношенія къ дѣйствительности, возносящее насъ надъ зауряднымъ благоразуміемъ я будничной пошлостью, оцѣнивается со стороны «непосвященныхъ» какъ проявленіе глупости или легкомысленной наивности…^[449]

Второе явленіе относится къ порѣ юношеской, когда герою поэмы было съ небольшимъ двадцать лѣтъ. Онъ уже молодой ученый, магистръ и доцентъ. Научные и философскіе интересы влекутъ его въ Британскій музей, гдѣ онъ и занимается «блаженные полгода». Здѣсь окружаютъ его британскіе чудодѣи и случайные знакомцы съ родины. Но присутствія этихъ людей онъ какъ-бы и не замѣчаетъ. Его душой владѣютъ не призраки минутной красоты, не бытъ людей, не страсти, не природа, а лишь ока, лучезарная. И вотъ, среди усиленныхъ занятій въ музеѣ, когда было перечитано чуть-ли не все, что имѣло отношеніе къ ней, душа поэта затосковала, и онъ уже по собственному сознательному изволенію воззвалъ къ ней. И зовъ его быть услышанъ; внезапно все озарялось золотой лазурью, и передъ юношей засіялъ все тотъ-же ликъ — «одно ея лицо, — оно одна». Послѣдствія этого второго видѣнія или откровенія идеала вѣяной женственности были приблизительно тѣ-же, что и въ первомъ случаѣ: тоска исчезла, дивный мигъ сталъ долгимъ счастьемъ; душа опять ослѣпла къ земнымъ дѣламъ, а здравомысліе окружающихъ снова считало себя въ-правѣ говорить о глупости.

Общій смыслъ этого второго эпизода, безъ сомнѣнія, такъ-же ясенъ, какъ и общій смыслъ эпизода перваго, и опять-таки мы обнаруживаемъ въ немъ всѣ заранѣе чаемые элементы. Оказывается, во-первыхъ, что живое опознаніе идеальнаго образа вѣчной красоты способно ограждать насъ отъ тѣхъ крайнихъ увлеченій призраками минутной красоты, который такъ обычны именно въ пору юношества. Мы видимъ, во-вторыхъ, что однажды благодатно начавшаяся въ душѣ художественная работа по выясненію эстетическихъ даровъ умопостигаемаго міра продолжается активными усиліями героя поэмы, которому, впрочемъ, ко вѣрѣ его, помогали и не разгаданныя тайныя силы. Мы убѣждаемся, въ-третьихъ, что идеалъ вѣчной женственности, открывшійся поэту первоначально безъ сознательнаго зова съ его стороны, открывается ему теперь, въ пору усиленнаго развитія сознательной дѣятельности, но особому призыву, причемъ идеалъ этотъ именуется имъ уже расцвѣтомъ божества, т. е. не только прекраснымъ, но и болѣе полнымъ, чѣмъ ранѣе, обнаруженіемъ вѣчно-живой и всеблагой его сущности. Въ-четвертыхъ, мы находимъ, что при этомъ второмъ появленіи лучезарнаго образа напряженному взгляду юноши оказывается доступнымъ лишь одно лицо — какъ-бы въ знаменіе того, что ему пока еще недоступно всецѣлое обнаруженіе всецѣлой красоты, одѣвающей божество, и какъ-бы въ указаніе того, что истинная любовь должна быть первоначально запечатлѣна лично-индивидуальнымъ, а не обще-универсальнымъ характеромъ. Нельзя не замѣтить, въ-пятыхъ, что зрительно-чувственное, а не отвлеченно-разсудочное озареніе сіяніемъ божественной красоты дѣлаетъ и сознательнаго юношу слѣпымъ къ земнымъ дѣламъ, хотя, конечно, и не дѣлаетъ его неспособнымъ къ служенію высшимъ цѣлямъ жизни, что бы ни толковали британскіе чудодѣи и знакомые соотечественники, принявшіе на себя неблагодарную обязанность быть хранителями и воспроизводителями сужденій нѣмки-бонны…

Третье явленіе происходитъ вскорѣ послѣ второго и покупается цѣною нѣкотораго нравственнаго подвига — послушанія, пренебреженія въ матеріальной опасности и самоотверженія во имя влекущей силы идеала. Герой поэмы, слѣдуя таинственному внушенію, бросаетъ всѣ свои обычныя занятія и спѣшно направляется изъ Лондона въ Египетъ, древнее религіозное сознаніе котораго, по словамъ И. Тиле,^[450] сводилось къ одной основной идеѣ жизни. Къ этой-же странѣ, на сѣверѣ Ѳиваяды, въ половинѣ ІІІ-го вѣка христіанской эры, появился великій подвижникъ Антоній, основатель монашества и пустыножительства, учившій, что источникъ жизни вѣчной есть незлобіе.^[451] И вотъ, въ исходѣ ХІХ-го вѣка, нашъ молодой магистръ и доцентъ оказывается не въ центрѣ свѣта, Парижѣ, а въ египетской пустынѣ, въ суточномъ разстояніи пѣшаго передвиженія отъ Каира, безоружный и передъ полу-дикими бедуинами, и передъ вполнѣ дикими шакалами.^[452] Нѣмая ночь спускается на землю, и поэтъ засыпаетъ, утомленный непривычнымъ скитаньемъ. Но недаромъ таинственный голосъ звалъ его въ пустыню. Пробужденіе отъ чуткаго сна, подкрѣпившаго тѣлесныя силы странника, приносить ему и величайшую нравственную поддержку, съ избыткомъ вознаграждающую его за всѣ его труды и исканія. Къ моменту пробужденія — «Дышали розам и земля и неба кругъ. — И въ пурпурѣ небеснаго блистанья — Очами полными лазурнаго огня — Глядѣла ты, какъ первое сіянье — Всемірнаго и творческаго дня.» Поэтъ жаждалъ увидѣть ее всю, а не одно только лицо ея, и она вся далась его живому взгляду, просвѣтленному не только разсудочнымъ изученіемъ, но и нравственнымъ подвигомъ. «О, лучезарная! тобой я не обмануть: — Я всю тебя въ пустынѣ увидалъ…» — «Все видѣлъ я, и все одно лишь было, — Одинъ лишь образъ женской красоты…» Вѣчная красота открылась визіонеру, какъ облекающая собою все. Цѣль была достигнута, и пощаженный бедуинами и шакалами путникъ возвѣщается въ Каиръ, гдѣ его встрѣчаетъ опять-таки «нѣмка-бонна», принявшая теперь на себя видъ небезъизвѣстнаго въ лѣтописяхъ вашей журналистики и литературы генерала Ростислава Фадѣева, съ своими неопровержимыми, но все-же мало поучительными сужденіями и осужденіями.^[453] И какъ ни много острилъ почтенный генералъ надъ «глупостью» молодого философа, но передъ героемъ поэмы уже лучился голубой туманъ, а житейскій океанъ, побѣжденный таинственной красою, уходилъ въ безграничную даль.

Третій эпизодъ, развитый съ большимъ числомъ подробностей, чѣмъ первый и второй, даетъ вамъ вполнѣ законченное представленіе о мистической любви нашего поэта, поскольку она нашла себѣ выраженіе въ трехъ «свиданіяхъ» его съ его «подругой вѣчной». Всѣ перечисленные выше выводы, относящіеся ближайшимъ образомъ къ первымъ двумъ главамъ поэмы, получаютъ въ третьей главѣ, и по внѣшнему объему значительно превышающей предшествующія главы, подтвержденіе и дальнѣйшее развитіе. И, во-первыхъ, мы водамъ, что наиболѣе полное откровеніе идеала вѣчной женственности разсматривается какъ награда. Открываясь сначала въ предвѣстіе, а затѣмъ въ помощь, вѣчная красота является, наконецъ, въ награду — какъ отвѣть на призывы и ожиданія, подкрѣпленные готовностью привести жертвы и потерпѣть лишенія ц насмѣшки ради достиженія полноты обладанія идеаломъ. Во-вторыхъ, при своемъ всецѣломъ обнаруженіи вѣчная женственность проявляетъ не только свой лично-индивидуальный, но и обше-универсальный характеръ: оставаясь, по существу, все тою-же, она открывается теперь какъ матерь боговъ и людей, отъ вѣка воспріявшая силу божества и дѣйствительно вмѣстившая въ себѣ полноту добра и истины, это есть всесовершенная форма, сіяющая лучезарнымъ свѣтомъ нетлѣнной красоты, въ полномъ соотвѣтствіи съ своимъ безусловнымъ содержаніемъ.^[454] Въ-третьихъ, отношеніе поэта къ идеалу вѣчной женственности представляется не внѣшнимъ только и не внутреннимъ только, а своеобразнымъ внѣшне-внутреннимъ, и притомъ заключающимъ въ личномъ чувствѣ все космическое многообразіе: «Передо мной, во мнѣ — одна лишь ты», а между-тѣмъ ты — это все.^[455] Этимъ, замѣтимъ попутно, предопредѣляется и то чудо земной любви, когда два существа объединяются въ одно неразрывное цѣлое, безъ утраты своего матеріальнаго раздѣленія и съ пріобщеніемъ обоихъ — другъ черезъ друга — ко всеобщему. Въ-четвертыхъ, основнымъ признакомъ вѣчной красоты, въ ея наиболѣе совершенномъ и универсальномъ откровеніи, оказывается способность вводить въ размѣръ безмѣрное. Типическая принадлежность всякой красоты, какъ принципа формальнаго, есть введеніе въ размѣръ, въ опредѣленную мѣру того, что было или есть внѣ опредѣленной или внѣ всякой мѣры. Идеалу вѣчной красоты способность эта свойственна въ наивысшей степени: онъ вводитъ въ мѣрный космосъ безмѣрный хаосъ, притомъ такъ, что получается одинъ лишь образъ прекрасной вѣчной женственности. Въ-пятыхъ, при наиболѣе глубокомъ усвоеніи идеала вѣчной красоты душа наша не только дѣлается слѣпой къ житейскому и къ земнымъ дѣламъ, въ вульгарномъ смыслѣ этихъ выраженій, но и становится какъ-бы безучастной ко всѣмъ треволненіямъ феноменальнаго бытія вообще, побѣждаемымъ таинственной красою. Страсти умѣряются, духъ умиряется, тѣло преображается, и все существо человѣческое торжествуетъ предчувствіе окончательной побѣды надъ смертью и тлѣніемъ, порождаемыми зломъ жизни. И пусть надъ мечтателемъ подтруниваютъ не только безъимянныя дѣйствующія лица поэмы — нѣмка-бонна, британскіе чудодѣи, знакомые москвичи, но и такіе именитые книжники и общественные дѣятели, какъ Ростиславъ Фадѣевъ и ему подобные, — мы все-таки можемъ вслѣдъ за поэтомъ-философомъ, безъ смущенія глядѣть впередъ въ тотъ лучистый голубой туманъ, гдѣ витаетъ надъ нами и міромъ лучезарный образъ Жены, облеченной въ солнце… {«Изъ глубинъ пессимизма Соловьевъ пришелъ къ религіознымъ высотамъ. Онъ соединилъ поэзію съ философіей. Пышность Фетовскаго пантеизма является для Соловьева покровомъ, подъ которымъ лермонтовскій трагизмъ, очищенный посредствомъ религіи, являетъ ряды всемірно-историческихъ символовъ. Борьба двухъ началъ, борющихся въ душѣ человѣка, оказывается символомъ міровой борьбы. Освѣщая лирику Лермонтова вселенскимъ сознаніемъ, Соловьевъ неминуемо долженъ сорвать полумаску съ лица Незнакомой Подруги, явившейся Лермонтову. Эту маску онъ срываетъ. Передъ нимъ является Она въ пустыняхъ священнаго Египта лицомъ къ лицу.

Что есть, что было, что грядетъ вовѣки, —

Все обнялъ тутъ одинъ недвижный взоръ.

Это Все оказалось Единымъ образомъ Женской красоты — Невѣстой Агнца. Сорванная полумаска оказалась сѣрымъ облакомъ пыли. Исчезло обаяніе лермонтовскаго демонизма; оказалось, что „это чертъ своимъ хвостомъ туманъ намахиваетъ“ (Три разговора) [Соч., VIII, 656; слова Генерала: „А еще вѣрнѣе, что это чертъ своимъ хвостомъ туманъ на свѣтъ Божій намахиваетъ.“]. Согласно Мережковскому, чертъ этотъ съ насморкомъ, а хвостъ его — будто хвостъ датской собаки. Лермонтовскій демонизмъ чрезъ Некрасова воплотился отнынѣ въ пушкинское русло. Это русло завершилось поэзіей Брюсова, въ которой поднимается Великая Блудница, возсѣдающая на багряномъ звѣрѣ. Но багряный звѣрь — только призракъ: это пыль, зажженная солнцемъ. Прекрасное тѣло брюсовской музы оказывается призрачнымъ подъ лучами Видѣнія, посѣтившаго Соловьева. Отсюда реальная дѣйствительность въ описаніи Блока, этого продолжателя Соловьева, носить кошмарный оттѣнокъ. Механизированный хаосъ оказывается пустотой и ужасомъ, когда на него обращаетъ свой взоръ „Жена, облеченная въ солнце“. Но Ея знаменіе еще сока только на небѣ. Мы живемъ на землѣ. Она должна сойти къ намъ на землю, чтобы земля сочеталась съ небомъ въ брачномъ пиршествѣ. Она явилась передъ Соловьевымъ въ пустынѣ Египта, какъ Софія. Она должна приблизиться. Но теряя вселенскаго единства, она должна стать народной душой. Она должна стать соединяющимъ началомъ — Любовью. Ея родиной должно быть не только небо, но и земля. Она должна стать организмомъ любви.» Андрей Бѣлый, Лугъ зеленый; Москва, 1910 г.; статья: Апокалипсисъ въ русской поэзіи; стр. 222—247; — стр. 239—241). — Приводимъ эту цитату, какъ образчикъ позднѣйшихъ комментаріевъ къ поэмѣ: Три свиданія.}

Давши этотъ обзоръ всего содержанія поэмы: Три свиданія, въ соотвѣтствіи со всей совокупностью постепенно развивавшихъ воззрѣній самого автора поэмы, мы должны теперь оставить тѣ высокія области, въ которыя она переноситъ насъ, и обратиться къ прерванному біографическому повѣствованію.

Въ письмѣ къ кн. Д. Н. Цертелеву изъ Каира отъ 8-го (20-го) января 1876, Соловьевъ, какъ мы знаемъ, заявляетъ, между прочимъ: «У меня есть кое-что поразсказать тебѣ, но откладываю до свиданія, чтобы не задерживать письма.^[456] Если вѣрна ваша догадка, что Соловьевъ имѣетъ здѣсь въ виду — по крайней мѣрѣ, главнымъ образомъ — свои мистическія переживанія въ пустынѣ, то приходится заключить, что даже въ перепискѣ съ близкимъ другомъ онъ не рѣшается быть вполнѣ откровенныхъ въ этомъ случаѣ (ссылка на задержку письма есть, разумѣется, простая отговорка). Да и въ самомъ дѣлѣ, какъ уложить въ прозаическій текстъ зауряднаго посланія такія интимныя вещи? Эпизодъ этотъ, однако-же, очень занималъ Соловьева, и съ людьми, внушавшими ему довѣріе и симпатію, онъ дѣлился нѣкоторыми подробностями. Такъ случилось, безъ сомнѣнія, нѣсколько позднѣе при личномъ свиданіи не только съ кн. Д. Н. Цертелевымъ, но и съ гр. Ѳ. Л. Соллогубомъ.^[457] По всѣмъ вѣроятіямъ, и тутъ дѣло не обходилось, впрочемъ, безъ той „маски“, на которую мы указывали уже неоднократно….

Плодомъ подобныхъ разговоровъ явилась полу-серьёзная, полу-шуточная мистерія гр. Ѳ. Л. Соллогуба, отъ тонкой наблюдательности котораго не укрылась ни важная для Соловьева сторона его экскурсія „въ Ѳиваиду“, ни ея комическая внѣшность. Текстъ этой мистеріи, озаглавленной: Соловьевъ въ Ѳиваидѣ, полностью въ печати еще не появлялся, и намъ думается, что намъ не слѣдуетъ пренебрегать возможностью воспроизвести его въ настоящей главѣ нашихъ матеріаловъ. Произведеніе гр. Ѳ. Л. Соллогуба интересно, во всякомъ случаѣ, какъ для біографіи Соловьева, такъ и для характеристики писательской манеры самого автора мистеріи — близкаго друга Соловьева. Вотъ эта піеса въ томъ видѣ, въ какомъ она поступила въ наши руки. — ^[458]

Соловьевъ въ Ѳиваидѣ. Прологъ.

Прологъ происходитъ, конечно, на небѣ, и поэтому публика видѣть его новъ состояніи. По окончаніи пролога поднимается занавѣсъ.

Дѣйствіе I.

Сцена представляетъ песчаную равнину. Направо — Нилъ, налѣво — пирамиды. На горизонтѣ — Каиръ. При поднятіи занавѣса начинается буря. Изъ проносящейся тучи соскакиваетъ на землю Сатана въ своемъ наиболѣе популярномъ костюмѣ. Туча проносится, буря стихаетъ.

Сатана.-- (Весь этотъ монологъ, до послѣднихъ четырехъ стиховъ, Сатана говорить напыщенно и съ ложною торжественностью, тщася этимъ представиться особою болѣе важною, чѣмъ онъ есть въ самой вещи. Но такъ-какъ, начало зла не можетъ быть изряднымъ ни въ чемъ, ниже въ сценическомъ искусствѣ, то послѣдніе четыре стиха Сатана, не выдерживая взятаго имъ тона, произноситъ въ самомъ подломъ или площадномъ штилѣ.)

На крыльяхъ звонкаго Самума,

Какъ бурный вихрь, примчался я сюда,

Зане меня тревожить сильно дума,

Что царству тьмы опять грозитъ бѣда.

Я долго почивалъ на лаврахъ безмятежныхъ,

На ложѣ сладостномъ, безъ терній, безъ репьевъ,

Какъ вдругъ среди степей Сарматскихъ и безбрежныхъ

Явился новый врагъ — отважный Соловьевъ.

Годился сей злодѣй хоть безъ году недѣля¹),

А корень зла успѣлъ ужъ потрясти,

Въ меня стрѣлой наукъ и дротомъ вѣры цѣля,

Онъ тщится мой престолъ съ лица земли смести.

Ха! ха! ха! (Надменно хохочетъ, видимо симъ самъ себя, при замѣтномъ смущеніи, ободрить желая.)

Онъ въ Ѳиваиду дерзостной стопою,

Какъ новый паломникъ, пустынею идетъ,

Молитвой и постомъ чтобъ закалиться къ бою;

Но гибель вѣрную отъ рукъ моихъ найдетъ.

(Танцуетъ, напѣвая и радостно потирая руки.)

Я ему подстрою штуки!

Искушеньемъ изловлю,

И служителя науки

Вѣчнымъ срамомъ посрамлю!

¹) Примѣчаніе гр. Ѳ. Л. Соллогуба: „Дѣйствіе происходитъ въ концѣ 1875 г.“

Я приготовилъ ему три искушенія и, по порядку, начну съ перваго. Штука хоть и потертая, но довольно вѣрная, а главное — не требуетъ расходовъ на новую машину; эта-же хотя и стара, да зато дѣлана въ такое время, когда работали прочно. Стоитъ только почистить, смазать да завести пружину. (Осматривается, какъ-бы что-то втискивая.) Адская требуха! Опять этотъ дуракъ-вѣтеръ засыпалъ моего болвана пескомъ. Это я знаю, что такое. (Сатана этою Фразою, во избѣжаніе абсурда и нелѣпаго кипрока [sic!], замѣняетъ обыкновенное выраженіе: „это чортъ знаетъ, что такое!“) (Машетъ хвостомъ, вихрь взвѣваетъ песокъ, и на срединѣ сцены обнажаетъ колоссальнаго Сфинкса, котораго Сатана, предварительно смазавъ какимъ-то зловоннымъ веществомъ, заводить посредствомъ ключа; затѣмъ, трижды обходя вокругъ таинственнаго изваянія, съ странными тѣлодвиженіями, поетъ грубымъ и непріятнымъ голосомъ.)

Четвертымъ измѣреньемъ

Тебя я заклинаю

И тлѣньемъ, разрушеньемъ

Тебѣ я угрожаю.

Внимай!

Черной магіи создатель,

Требую тебя!

Грозный ада надзиратель,

Шутокъ не любя,

Зову!

Гранитный выкидышъ Изиды!

Булыжная мечта!

Привратникъ древней Ѳиваиды!

Мой голосъ чтя,

Проснись!¹)

¹) „Le sphinx est un monstre fabuleux dont l’origine est essentiellement égyptienne; il n’a été introduit dons le mythe d’Oedipe que postérieurement à Homère. Circonstance remarquable, le sphinx ne parait pas avoir eu dans les croyance“ des Egyptiens une existence réelle; Un’a laissé dans leur histoire que des traces de granit les savants s’accordent à reconnaître que les Egyptiens ont voulu honorer, sous la figure du sphinxt la fécondité que les inondations du Nil apportaient à leur pays……… — Passons maintenant en Grèce, ou nous trouvons le sphinx le plus célèbre de l’histoire fabuleuse……. la vivacité d’imagination des Grecs et leur amour des personnifications vivantes leur firent promptement transformer le type primitif, auquel ils prêtèrent une réalité saisissante. Pour eux, le Sphinx était uu monstre né de Typhon et d’Echidna……. Hésiode fait naître le Sphinx de la Chimère et d’Qrtho……. — C’est peu de temps après qu’Oedipe eut tué son père quelle Sphinx se montra au pied du mont Sphiugius ou Phicius, aux епѵігопз de Thèbes. Là, interceptant la route qui conduisait dans la capitale de la Béotie, il arrêtait les passants, leur proposait des énigmes, toujours obscures, et dévorait tous ceux qui ne pouvaient pas les deviner….. C’est alors qu’Oedipe……. se dévoua pour le salut commun et affronta la présence du monstre. „Quel est, lui dit le Sphinx, l’animal qui a quatre pieds le matin, deux à midi et trois le soir?“ L'énigme était asser transparente…… Aussi Oedipe répondit-il sans hésitation: „C’est l’homme……..“ L’explication était catégorique; aussi le monetre, furieux de se voir si bien deviné,, se brisa la tête contre un rocher, ou, selon d’autres, se précipita daus la mer.» Pierre Larousee, Grand dictionnaire universel du XIX-e siècle; t. XIV, Paris, p. 1005.

(Къ публикѣ.) Господа! Не думайте, чтобы я придавалъ серьёзное значеніе этому заклинанію и принималъ это каменное чучело за какое-то сверхъестественное существо; но — que voulez-vous! — и я плачу дань предразсудкамъ, и съ созданіемъ суевѣрнаго народа говорю языкомъ народнаго суевѣрія.

Сфинксъ — Кто пробудилъ меня отъ вѣковою сна? (Открываетъ глаза.)

Я узнаю могучаго Тифона! ¹)

Иль мудрость вновь тебѣ моя нужна?

Я жду велѣній грознаго патрона.

¹) Ср. предыдущее прим. 1664-ое. — См. также Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. XXXIII, С.-Петербургъ, 1901 г., стр. 271 (статья: Тифонъ или Туфоей, за подписью: «Н. О.»). Вообще, Тифонъ былъ отъ Эхидны отцомъ многихъ чудовищъ, угрожавшихъ человѣческому роду, пока Гераклъ не уничтожилъ ихъ.

Сатана. — Хоть имя далъ ты мнѣ совсѣмъ несовременное,

Но въ пререканіе съ тобою не вступлю.

Что имя? Звукъ! Явленье слишкомъ бренное,

И въ этомъ я тебѣ охотно уступлю.

Тебѣ задачу я задамъ немаловажную,

И тщательно ее исполнить долженъ ты:

Особу нѣкую, предерзостно-отважную,

Загадками довесть до тошноты,

Затѣмъ облапить, въ грудь вкогтиться,

Его терзаніемъ и мукой насладиться

И дерзкаго, какъ хлѣбъ межъ жерновами,

Смолоть гранитными устами.

Сфинксъ. — (Наклоняя голову.)

Твоей волѣ повинуюсь,

Рабъ смиренный и покорный.

Сатана. — (Глядя по направленію Каира.)

Онъ идетъ — я ретируюсь!

Видъ надменный! Шагъ проворный!

(Прячется за кулису.)

Изъ-за кулисы я, какъ ловкій интриганъ,

Увижу все: и фьяско, и удачу.

Надѣюся, что каменный болванъ

Успѣшно выполнитъ задачу.

(Со стороны Каира проходитъ Соловьевъ.)

Соловьевъ.-- (Держитъ себя и говоритъ постоянно съ утонченною простотою и достоинствомъ.)

Пустыней знойною въ сей знойный часъ иду я,

Volente Deo, подвигъ свой свершить.

Наградъ земныхъ — крестовъ и звѣздъ — не жду я,

О нихъ, по-моему, не стоитъ говорить.

Одна звѣзда — звѣзда моей надежды! (Изящный намекъ на кардинальныя добродѣтели.)

И крестъ одинъ — крестъ вѣры и любви!

Напрасно мнять чиновные невѣжды

Обрѣсть спасеніе средь свѣтской суеты!

О, нѣтъ! Среди суровой Ѳиваиды

Укроюсь я на лонѣ тишины

Отъ жгучихъ стрѣлъ исчадія Киприды,¹)

Отъ пагубныхъ капкановъ Сатаны.

Но что маячитъ мнѣ средь раскаленной мглы?

То пирамиды? Мавзолей? Иль крипта?

Ахъ, это Сфинксъ — сынъ тайны и Египта.²)

¹) Подразумѣвается, конечно, Эротъ, сынъ Афродиты и ея постоянный спутникъ.

²) Ср. выше, прим. 1664-ое.

Сфинксъ. — (Грубо и чувственно.)

Я задамъ тебѣ загадки!

Вы на подвиги-то падки!

Не сомкнуть вовѣкъ мнѣ вѣжды,

Коль не съѣмъ тебя, невѣжды!

Разъ отвѣтишь невпопадъ,

Проглочу — и буду радъ.

Соловьевъ. — Мистическое все съиздѣтства я люблю

И за тобой теперь охотно признаю

Закономъ давности присвоенное право —

Загадки задавать налѣво и направо.

Меня ты хочешь драть, какъ обдираютъ липу?

Что-жъ! Загадай и мнѣ, какъ нѣкогда Эдипу.¹)

¹) Ibidem. — Загадки, влагаемыя авторомъ мистеріи въ уста Сфинкса, въ особенности первая изъ нихъ, представляютъ, дѣйствительно, довольно удачное подражаніе загадкѣ, предложенной нѣкогда Эдипу (см. выше, прим. 1664).

Сфинксъ. — Кому тамъ некогда? Я тороплюся тоже.

Съ тобою надо быть, какъ видится, построже.

И что тамъ за Эдипъ? Намекъ твой не понятенъ.

(Въ сторону.) Намекъ-то сей весьма, весьма не деликатенъ.

Соловьевъ. — Что-жъ медлишь ты? Скорѣй загадки задавай!

Сфинксъ. — Сначала попростѣй, вотъ эту отгадай:

Я полу-богь, полу-скотина,

И ѣзжу на себѣ, и самъ себя вожу;

Наѣздникъ безъ коня и конь безъ господина,

Противорѣчіе въ себѣ я нахожу —

Подъ бремененъ его я такъ изнемогаю,

Что сбросить самъ себя съ себя желаю.

Соловьевъ, — Кентавръ! Я отгадалъ. Ты посрамленъ сугубо:

Загадку ты укралъ у Ѳеди Соллогуба,

Онъ мнѣ читалъ ее еще запрошлымъ лѣтомъ.¹)

¹) Нѣкоторый намекъ на время написанія мистеріи. Ср. выше, въ настоящей главѣ, прим. 1663-е.

Голосъ изъ-за кулисъ.-- Первая!

(Легкій вѣтерокъ налетаетъ и слегка засыпаетъ Сфинкса пескомъ.)

Сфинксъ.-- Довольно! Посмотрю, что скажешь ты объ этомъ:

Что ярче золота блеститъ,

Свѣтлѣе факела горитъ,

Хозяина тогда обогащаетъ,

Когда его навѣкъ теряетъ?

Соловьевъ.-- Свѣтъ изобрѣтателя Яблочкова! ¹)

¹) Объ изобрѣтеніи Яблочкова — см. Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. XLI, С.-Петербургъ, 1904 г., стр. 476—477 (статья: Яблочковъ, Павелъ Николаевичъ). «Свѣчи» Яблочкова появились въ продажѣ въ 1876 г. и получили широкое распространеніе (примѣнялись главнымъ образомъ, для уличнаго освѣщенія).

Сфинксъ.-- Почему?

Соловьевъ.-- Что ярче злата онъ и факела свѣтлѣй,

То знаютъ дѣти-гимназисты.

И я скажу тебѣ: ей-ей,

Твои загадки не казисты!

Голосъ за кулисой. — Вторая!

(Снова налетаетъ вѣтеръ и обдаетъ Сфинкса горячимъ пескомъ, тотъ морщится и чихаетъ.)

Соловьевъ.-- Вы чихнули: слѣдовательно, я правъ.

Сфинксъ.-- Постой, постой! Твоя разгадка не подходитъ къ задней части моей загадки!

Соловьевъ.-- Изъ этой фразы я заключаю: во-первыхъ, что мои чувства меня не обманываютъ, донося мнѣ, что голова твоя вытесана изъ камня; во-вторыхъ, что твой разговорный языкъ весьма и весьма неточенъ. Слушай, жалкій болванъ: ново-изобрѣтенное освѣщеніе можетъ доставить доходы изобрѣтателю, лишь будучи эксплуатируемо, т. е. сгорая, а слѣдовательно: уничтожаясь и, eo ipso, теряя своего хозяина, ибо вещь, утратившая бытіе, уже, тѣмъ самымъ, ничего другого имѣть не можетъ.

Сфинксъ.-- (Быстро.) Это не стихи.

Соловьевъ.-- Позвольте васъ спросить: что вы мнѣ задавали — загадку или тему для стихотворенія?

Сфинксъ. Загадку.

Соловьевъ. — Итакъ-съ?

Сфинксъ. — (Краснѣя.) Нѣтъ, это я такъ сказалъ…

Голосъ за сценой.-- Дуракъ!

(Вѣтеръ снова сыплетъ песокъ на Сфинкса.)

Сфинксъ.-- (Оправившись.)

Скажу по правдѣ я: и эту ты загадку,

Случайно, можетъ-быть, а все-же отгадалъ.

Но трепещи, злодѣй! Не вѣдаетъ упадку,

Кто высѣченъ отъ вѣкъ изъ крѣпко-грудыхъ скалъ.

Соловьевъ.-- Ты высѣченъ? И это мнѣ не диво!

Кто въ дѣтскомъ возрастѣ подъ розгой не бывалъ!

Сфинксъ.-- Орудуешь словами ты игриво;

Но вотъ тебѣ послѣдняя, нахалъ:

Всю разницу межъ мною и тобою

Мнѣ вырази ты буквою двойною.

Соловьевъ.-- О — Е!

Сфинксъ.-- Почему?

Соловьевъ.-- Пространенъ — ты, престраненъ — я.

Вѣрна-ли отповѣдь моя?

(Сфинксъ безмолвствуетъ смущенный.)

На декорацію вы годны лишь въ Аиду.¹)

Покойной ночи вамъ! Отправлюсь въ Ѳиваиду.

¹) Аида — опера Верди, появившаяся впервые на сценѣ въ Каирѣ въ 1871 г. Написанная по предложенію хедива Измаила, она всюду имѣла громадный успѣхъ. Опера эта есть двадцать четвертая опера Верди; съ нею онъ достигъ вершины своей славы. См. Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. VI, С.-Петербургъ, 1892 г., стр. 18—19 (статья Н. Соловьева: Верди (Giuteppe Verdi)).

(Удаляется побѣдными, но скромно-задумчивыми шагами.)

Голосъ за кулисами.-- Третья!

Сфинксъ. — Эдипъ! Другой Эдипъ меня сражаетъ снова

И моего бѣжитъ хитросплетенна кова!

Сатана. — (Выходя изъ-за кулисъ.)

Какъ мнительный больной съ катарромъ или гриппомъ, Иль какъ дуракъ съ торбой, онъ носится съ Эдипомъ. Болванъ! Прикрой свой стыдъ! Сыпучимъ смой пескомъ, И знай: кто разъ былъ глупъ, вѣкъ будетъ дуракомъ.

(Однимъ взмахомъ хвоста покрываетъ Сфинкса пескомъ.)

Заройся-же въ песокъ и буди вѣчно тлѣнно!

О, еслибы съ тобой зарылась вся вселенна!

Тьфу! Вотъ что значатъ воспріимчивая натура! Поговоришь съ этакой древностью и самъ невольно собьешься на тонъ какой-нибудь допотопной трагедіи.^[459] Однако, первая піеса провалилась, приходится ставить вторую. Ну, что-жъ! поставить Заглавіе ей будетъ: Женщина, La femme. Да, но какая? Иродіада? Нѣтъ, этого барина одними танцами не проберешь. Аспазія? гм… оно бы ничего… да репутація, et puis ce malheureux précédent съ этимъ, ну, какъ его У… ну, извѣстный философъ?… ну, съ Сократомъ, что-ли! Пожалуй, мой-то вспомнитъ и остережется. Ça pourrait bien le mettre sur le qui-vive. Ah, tiens, sacrebleu! j’ai mon affaire: la reine de Saba!^[460] Конечно, лучше не надо. Ну, сдѣлаемъ коротенькое заклинаньице, и дѣло въ шляпѣ. (Дѣлаетъ магическіе пассы.)

Что было, — есть; что есть, то будетъ.

Пусть этотъ стихъ тебя пробудитъ,

Царица древняго Востока,

Ко мнѣ! Въ одно мгновенье ока!

(Передъ Сатаной воздухъ сгущается въ облачко, которое мало-помалу принимаетъ очертаніе Царицы Савской, въ роскошномъ костюмѣ, съ вѣнцомъ на головѣ.)

Пока сгущается матерія для тѣла,

И душу нищую плоть пышно не одѣла,¹)

Изваянная вновь по древнимъ образцамъ, —

Я удалюсь. Великосвѣтскихъ дамъ

Нѣтъ нужды поучать искусству обольщенья,

Обмана, лести; словомъ — искушенья.

Среди моихъ, скажу, обширнѣйшихъ коллекцій

Такія есть, которыхъ лекцій

Послушать могъ бы даже я,

Грѣховъ учитель и судья!

Ученаго учить — испортить можно.

Такъ, значитъ, поступлю весьма я осторожно,

Коль, вызвавъ женщину къ бытью изъ небытья,

Все предоставивъ ей, къ сторонкѣ стану я,

Чтобы, какъ Вокансонъ, ²) при представленьи утки,

Орудовать изъ-за суфлерской будки.

¹) Разсужденіе въ подражаніе тогдашнимъ спиритическимъ теоріямъ.

²) Примѣчаніе гр. Ѳ. Л. Соллогуба: «Намекъ на извѣстнаго механика Вокансона, каковой въ 1788 г. представилъ публикѣ построенную имъ механическую утку, которая, подобно настолщему человѣку, принимала пищу и питье, а также и дальнѣйшія послѣдствія оныхъ. Авторъ только даетъ понять, что поступки сей птицы не могли обойтись безъ участія ея хозяина, хотя исторія намъ не указываетъ прямо на то, въ чемъ оное заключалось».

(Залѣзаетъ въ оную, а Царица Савская, хорошо сформировавшись, выходитъ на сцену.)

Царица. — Вотъ захотѣла жить — и снова я живу!

И не абстрактно, — нѣтъ: de facto, на-яву.

На зло эмпирикамъ, софистомъ и буддизму,

Приписываю я весь міръ волюнтаризму.

И силлогизмъ мой вѣренъ потому

Единственно, что я того хочу,

In mundo est, quod est in mea vol un ta te!

Люблю латынь: она могуча и проста;

Какой изъ новыхъ языковъ

Имѣетъ столько страшныхъ словъ?

Сатана. — (Въ видѣ эхо.) Ословъ!

Царица. — Ахъ, да! Свой прежній дворъ теперь имѣть хочу я;

Вѣдь не цыганка я, чтобы, въ степи кочуя,

Задумчиво мечтать подъ листьями банана,

Comme cette vieille pécheresse Maria Aegyptiana,¹).

Чья чистая душа вдругъ стала хороша

Тогда лишь, когда плоть не стоила гроша!

Пусть явятся сюда придворные илоты,

Хотд не безъ труда, во не безъ позолоты.

Qu’ils soient bôtes comme tont, pourvu qu’ils soient sages

Et fassent bien de loin, au fond du paysage.

¹) Отъ Aegyptua словари указываютъ форму прилагательнаго: Aegyptlus и Aegyptiacus. Cp. Karl Ernst Georges, Lateinisch-Deutsches Handwörterbuch; I. Baad, 5. Auflage, Leipzig, 1861; SS. 129,180. — Въ заключительной сценѣ второй части Faust’а появляется, среди прочихъ, и Maria Aegyptiaco.

Сатана. — Любезнымъ даже чертъ быть можетъ иногда.

Скорѣе дюжинъ шесть придворныхъ намъ сюда?

(Машетъ хвостомъ; изъ взметеннаго песку выходитъ толпа придворныхъ. Межъ ними безшумно снуютъ нѣсколько Синихъ духовъ.^[461]

Обермофмаршалъ. — (Съ тонкой рыбкой.)

На дворъ, царица, вы направили желанья,

И дворъ у вашихъ ногъ и жаждетъ приказанья.

Царица. — (Снисходительно.)

Всегда при jeu de mots, и къ намъ всегда любезны!

Оберъ-тенкъ и Оберъ-егермейстеръ, —

И мы по чину здѣсь, хотя и безполезны

Для службы вашего величества, такъ-какъ

Вина не пьете вы, не держите собакъ.

Царица. — Не все доступно намъ въ космическихъ законахъ,.

По штату-жъ вы должны при царскихъ быть персонахъ.

Оберъ-форшнейдеръ.-- (Въ упоеніи танцуя.)

У меня на Фриштикъ рябчикъ

Заготовленъ, фрикасе,

Для десерту же арабчикъ,

Желтый персикъ…

Царица, — (Сухо.)

C’est assez!

Церемоніймейстеръ.-- (Проходя.)

Изъ эбеноваго древа намъ жезлы поручены!

Камергеръ.-- Позлащенными ключами сзади мы заведены.

Камеръ-юнкеры и Камеръ-пажи. —

Мы служить всегда готовы,

И мундиры наши новы;

Правда, молоды слегка мы,

Но (Фатовато.) въ глазахъ вѣнчанной дамы….

Гофмаршалъ.-- (Наказуя ихъ жезломъ по головамъ.)

Тише, тише, дураки, —

Придержите языки.

(Слегка канканируя.)

Ни трпру, ни ну:

На Царицыномъ лугу

Ходи шире, гляди ближе —

Гдѣ ты, гдѣ ты, я не вижу!

Царица. — Глупѣе прежняго мнѣ кажетъ эта шваль

На чистомъ воздухѣ. Сдастся, не пора-ль

Заняться снова мнѣ постройкою дворца;

Я не привыкла жить подъ ризою Творца,

Какъ сводъ небесъ назвалъ… одинъ изъ іудеевъ —

Покойный Соломонъ, царь пѣсенъ и евреевъ.

(При этомъ имени въ толпѣ Камеръ-юнкеровъ и Пажей слышно многозначительное покашливаніе, и кое-кто вполголоса напѣваетъ: «Любила я твои глаза…» и «Моего-ль вы знали друга?..»)

Гофмаршалъ! Симъ юнцамъ прошу я, для примѣра,

Отсыпать лозановъ пятьсотъ на кавалера.

(По знаку Гофмаршала Синіе духи безшумно окружаютъ провинившихся.)

Синіе духи.-- Мы снаружи посинѣли,

Но подъ синія шинели

Загляните, и — келейно —

Намъ покажемъ, какъ елейно

Сердце наше, господа!

Не угодно-ли сюда!

(Отходятъ съ молодыми придворными за кулисы.)

Царица. — Пусть каменщики здѣсь появятся тотчасъ.

Гофмаршалъ. — Одна артель ужъ здѣсь. Съ ней зодчій Ватерпасъ¹)

¹) Вольные каменщики, Каменщики, Мастеръ — масоны, ведущіе свое начало отъ строителей Соломонова храма. Конечно, — и опять-таки шутки ради, — подъ видомъ этихъ quasi-масоновъ выводятся здѣсь чины тайной полиціи. — Въ духѣ подобныхъ-же шутокъ Соловьевъ называетъ цензоровъ «Оффиціальными критиками». Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. IX (изъ Предисловія къ третьему изданію стихотвореніи).

Молодые придворные.-- (Скромно.) (Возвращаются съ заплаканными глазами.)

Не безопасны отъ бѣды

И позлащенные зады.

Синіе духи. — (Вразумительно.)

Ихъ твердить должны вы вѣчно,

Чтобы жить вполнѣ безпечно.

(Входятъ Вольные Каменщики въ бѣлыхъ фартукахъ и при шпагахъ. Впереди ихъ Мастеръ. Они выстраиваются полукругомъ вокругъ него.).

Каменщики, — Мы секретность любимъ очень,

Этимъ нашъ союзъ и проченъ.

Не узнать вамъ никогда,

Чти мы знаемъ, господа!

(Смотрятъ на всѣхъ съ вызывающимъ видомъ.)

Мастеръ. — Въ память древняго Хирама,¹)

У кого въ виду есть дама,

Тотъ даритъ ей — что?

¹) Хирамъ или, точнѣе, Хирамъ-Авій, знаменитый художникъ, строитель. Соломонова храма, посланный къ Соломону Хирамомъ, царемъ Тирскимъ. Вторая Книга Паралипоменонъ, II, 13.

Каменщики.-- Перчатки! —

Цѣлой кожи, мягче ватки.

(Гордо.) И у насъ изъ бѣлой кожи

Но куску на брюхѣ тоже;

А вдобавокъ, мы при шпагахъ.

Мастеръ. — (Пытливо.)

Что вы знаете о магахъ?

Каменщики. — Мы о магахъ знаемъ много;

Но объ нихъ намъ очень строго

Говорить въ одной изъ главъ

Запарещаетъ нашъ уставъ.

Царица. — Что за дичь, за ерунда!

Вызвать мастера сюда.

Гофмаршалъ. — (Подбѣгая къ Каменщикамъ.)

Царица гнѣвна чрезвычайно.

У васъ кто мастеръ?

Каменщики.-- (Самодовольно.)

Это тайна.

Гофмаршалъ.-- Но кто-жъ пойдетъ ей дать отвѣтъ?

Каменщики. — (Такъ-же.)

То секретъ.

Царица.-- Отъ ихъ глупостей нѣмѣю —

Выгнать дурней этихъ въ шею!

Каменщики.-- (Въ сильномъ смятеніи.)

Какъ проникла насъ она?

Наша тайна продана!

Между нами есть Іуда,

Поскорѣй бѣжимъ отсюда;

Тамъ, въ пещерахъ, судъ устроимъ

И измѣнника откроемъ. (Убѣгаютъ.)

Ватерпасъ.-- (Онъ выходитъ изъ толпы; на немъ клѣтчатый картузъ, зеленые очки и гороховое пальто до пятъ.) (Развязно.)

Вы глупость ихъ весьма опредѣлили мѣтко,

И въ ней вся тайна ихъ заключена.

Масонскихъ ложъ вы, вижу, не адептка.

Царица. — Я не пойму… Я такъ поражена…

Такая дерзость! Видъ такой нахальный…

Мнѣ помнится, представленъ не былъ онъ…

И тонъ его какой-то вакханальный. (Въ сторону.)

Но между-тѣмъ… красивъ, какъ Апполлонъ.

Ватерпасъ.-- Позвольте мнѣ представиться, царица.

Придворный зодчій, нѣмецъ Ватерпасъ.

Царица. — Людей старательно я изучаю лица,

Но нѣмца типъ не нахожу у васъ.

Ватерпасъ.-- Подруга мудрая зиждителя Сіона,

Инкогнито свое передъ тобой сложу.

(Снимаетъ пальто, картузъ и очки и остается въ легкомъ греческомъ одѣяніи.)

Узнай во мнѣ пѣвца Эллады, Амфіона.¹)

Я лирою тебѣ моею послужу.

Подъ звукъ ея на камень лѣзетъ камень,

Горбится сводъ и высится стѣна.

Зиждительно могучъ искусства дивный пламень,

У зодчихъ и пѣвцовъ гармонія одна.

Итакъ, дозволь теперь, чтобъ звукъ сего варита²)

Воздвигнулъ храмъ тебѣ, вторая Амфитрита.

¹) Амфіонъ — сынъ Зевса и Антіопы, питомецъ музъ, которымъ онъ обязанъ даромъ пѣнія.

²) Варитъ (Baritono, Baryton) — родъ скрипки.

Царица.-- (Въ сторону.)

Немного sans faèons, но, впрочемъ, какъ артистъ, онъ,

Pour un bohêmie enfin, быть можетъ извиненъ.

(Амфіону быстро и ясно, но съ пріятною улыбкой, говоритъ нѣчто никому непонятое.)

Говоръ въ толпѣ.-- И греческій языкъ царицей изученъ!

Свѣтило всѣхъ наукъ — все знаетъ, все читала.

Искусство ваше вы теперь явите намъ:

Подъ маской нѣмца я кровь эллина узнала.

Рядиться вы охочъ: я bal masqué задамъ

Въ честь архитектора и ради новоселья.

Пусть будетъ безъ чиновъ, лишь-бы не безъ веселья.

Сатана. — Какъ бы не прогадать мнѣ съ этимъ музыкантомъ.

Отправлюсь поскорѣй за нашимъ іерофантомъ.

Какимъ-нибудь путемъ его сюда сманю,

Въ погибель ввергну, а, быть-можетъ, и женю.

Амфіонъ.-- Начать позволь сейчасъ мнѣ пѣснопѣнья чары.

(Царица киваетъ ему головой.)

На новый ладъ спою мотивъ довольно старый.

(Поетъ, проводя рукой по струнамъ барбитона.) ¹)

¹) Барбитонъ — лироподобный струнный инструментъ древнихъ.

Пришла весна и рощи оживила.

Въ ней любовь и гнѣзда завила,

И крѣпче цемента объятіемъ сплотила

И мягкія, и твердыя тѣла.

Съ любовнымъ шепотомъ бревно къ бревну катится

И съ кирпичомъ кирпичъ сомкнуться норовить,

Стропило страстное надъ балкой суетится

И даже дикій бутъ любви тоска томить.

(Въ теченіе пѣсни невидимыми руками созидается великолѣпный храмъ въ греко-арійскомъ стилѣ. Реѣ смотрятъ въ восторженномъ недоумѣніи.)

Царица.-- Гдѣ мой флаконъ? (Подаетъ въ обморокъ.)

(Картина.) Занавѣсъ. Дѣйствіе II. Маскарадъ у царицы Савской.

Глашатай.-- (За нимъ толпа гостей.)

Поколѣ Южеской царицы,

Гостей да и ходятъ вереницы

На пиръ веселый маскарада!

Гостямъ царица будетъ рада!

Весь свѣтъ на праздникъ приглашенъ;

И въ немъ предстанетъ отраженъ

Весь мірозданья безпорядокъ:

Входи — кто милъ, входи — кто гадокъ!

Гёте. — (Шиллеру.)

So hab' ich’s auch in meinem Faust gemeint,

Dem Unsinn sei der tiefste Sinn vereint.

Шиллеръ.-- (Тонко.)

Gemeint mag’s sein, doch nicht gemein.

Гейне.-- (Желчно.)

Gewiss! Der reimt und dichtet fein,

Wer in des Ruhmes süssem Rauche

Nicht riecht nach jüdischem Kuoblauche.

Царица.-- (Идя имъ навстрѣчу.)

Messieurs, vous me comblez!¹) Quelle ravissante surprise!

¹) Такъ-же выражается Екатерина II-ая у гр. А, K. Толстого, въ его шуточной Русской исторіи отъ Гостомысла, съ IX-го по ХІХ-ый, въ отвѣть на льстивыя привѣтствія со стороны Вольтера и Дидро: — «„Madame, при васъ на диво — Порядокъ зацвѣтеть“, — Писали ей учтиво — Вольтеръ и Дидеротъ. — „Лишь надобно народу, — Которому вы мать, — Скорѣе дать свободу, — Скорѣй свободу дать“. — „Messeurs“, — имъ возразила — Она: — „vous me comblez“, — И тотчасъ прикрѣпила — Украинцевъ къ землѣ.» Полное собраніе сочиненій гр. А. К Толстого (прим. 96), т. 1, стр. 474.

Гёте и Шиллеръ. — (Послѣ минутнаго размышленія.)

Nous zommes drais gontants, fous être drais pieu mise.

Гейне. — (Ей тихо и злорадно.)

Par ce charmant propos, mes pauvres camarades

Se croient aussi galants que feu de Benserade.¹)

.¹) «Benserade — poète bel caprit de la cour de Louis XIV, né à Paris (1612—1691).» P. Larousse (прим. 1518), p. 920.

Некрасовъ.-- (Съ завистью.)

Сколько желчи въ немъ и яду!

Дай-ка я къ нему присяду.

Вс. Крестовскій. — Моя проза пустовата,

Зато очень свиновата;

Моихъ пѣсенъ вереница —

Такъ прими-же ихъ, царица!¹)

¹) Изъ числа довольно многочисленныхъ авторовъ — Крестовокихъ здѣсь разумѣется, безъ сомнѣнія, Всеволодъ Владиміровичъ Крестовскій, авторъ Петербургскихъ трущобъ и др. сенсаціонныхъ произведеній. Вс. В. Крестовскій родился 11-го февраля 1840 г., скончался въ Варшавѣ, 18-го января 1895 г. Имѣлъ извѣстность не только какъ прозаикъ, но и какъ стихотворецъ. С. Венгеровъ (прим. 43I), стр. 418.

Царица.-- (Просматривая поднесенные стихи, передаетъ ихъ камеръ-фрау, говоря:)

Творенья этого поэта

Достойны лишь (Конфузясь.)…

Оставимъ это безъ риѳмы!

Восторженный поэтъ.¹) — Восторгъ и ропотъ,

И шумъ ручья,

И конскій топотъ!…

Ахъ! — попадья!

Оладьи съ макомъ,

И міръ иной,

И рыба съ ракомъ,

Удѣлъ земной…

¹) По всѣмъ видимостямъ, подъ именемъ Восторженнаго поэта намѣчается А. А. Фетъ-Шеншинъ. Мимоходомъ мы уже упоминали объ его отношеніяхъ къ Соловьеву; подробнѣе рѣчь впереди.

(По знаку Царицы, ему накладываютъ на лицо мокрое полотенце и выволакиваютъ изъ залы. Онъ продолжаетъ мычать, махая руками.)

Сатана.-- (Въ костюмѣ опернаго Мефистофеля.)

Когда прямой монахъ, въ монашескомъ нарядѣ,

Явился бы сюда пошляться въ маскарадѣ,

То никому на умъ, ручаюсь, не взбредетъ,

Что инокъ здѣсь подъ рясой въ плясъ идетъ.

Такъ значитъ, если я одѣнусь чертомъ, то

Строжайше сохраню свое инкогнито.

(Къ Гёте.)

Почтительѣйше я вамъ кланяюсь, папаша;

Не правда-ли, вѣдь вамъ ужъ не нужна мамаша?

Гёте.-- Ну, та, — въ homunculus я это разумѣлъ;¹)

Я ратъ, што пуплика меня поньять сумѣлъ,

Отѣты шортомъ фи, — пожалуй, и не турно,

Накримирофаны schon zu карикатурно.

¹) См. второе дѣйствіе второй части Faust’а.

Сатана. — А самъ сказалъ, Господь ему прости:

Den Teufel spürt das Völkchen nie.¹)

¹) Въ одной изъ сценъ первой части Faust’а — «Auerbachs Keller іа Leipzig» — Мефистофель говорить Фаусту: —

Den Teufel spürt das Völkchen nie.

Und wenn er sic beim Kragen hattet.

(Прилетаютъ Риѳмы.)

1-ая риѳма. — Я ношусь за облаками,

Я порхаю надъ цвѣтами.

2-ая риѳма. — Я таюсь по словарямъ,

По забытымъ букварямъ.

Вмѣстѣ. — Но тебѣ, поэтъ, для пѣсни

Не поймать насъ, ты хоть тресни!

1-ый поэтъ. — Вотъ одна сейчасъ мелькнула

И въ лазури потонула.

2-ой поэтъ.-- Тише, тише, вотъ онѣ

Тамъ порхаютъ въ вышинѣ.

Восторженный поэтъ. — (Тихо крадется но сценѣ.)

У меня идетъ ужъ кругомъ

Голова, и другъ за другомъ,

Какъ супруга за супругомъ,

Мчатся мысли. Тамъ, за лугомъ,

Гдѣ земля разрыта плугомъ,

Длиннымъ каркающимъ цугомъ

Мчатся вальдшнепы къ подругамъ.

(Поэты, слыша такое богатство риѳмъ, зеленѣютъ отъ зависти; вальдшнепы принимаютъ ихъ за деревья, вьютъ подъ ними гнѣзда и выводятъ дѣтей.

Амфіонъ. — (Кланяясь Восторженному поэту.)

Привѣтъ пѣвцу отъ дальняго собрата —

Яфета сынъ — такой-же ты, какъ я!¹)

¹) Cp. выше, прим. 1085-oе. — Яфетъ (= Іафеть), сынъ Ноя. Потомки его заняли сѣверъ и западъ Азіи и распространились по всей Малой Азіи, Греціи и Европѣ, и вѣроятно, въ Америкѣ и Австраліи. Имя это встрѣчается во многихъ древнихъ преданіяхъ. См. П. Солярскаго (прим. 1673), т. II, стр. 143—144. — Вопросъ о происхожденіи А. А. Фета подробно разбирается въ работѣ В. С. Федина, А. А. Фетъ (Шеншинъ) (прим. 1482); стр. 31—46. — «Яфета сынъ» = я Фета сынъ.

Восторженный поэтъ.-- Вы ошибаетесь: и не имѣю брата,

И ваша рѣчь — одна галиматья:

Я вамъ не Фетъ и не имѣю сына,

А будь вы сынъ, я былъ бы вамъ отецъ.

Я русскаго потомокъ дворянина, —

Пора бы всѣмъ понять то, наконецъ.

(Уходитъ раздраженно.)

Гофмаршалъ, — (Расшаркиваясь Амфіону.)

Царица просить васъ — къ ней, по нуждѣ секретной,

Явиться тотчасъ-же, она васъ ждетъ въ боскетной.

Прошу васъ, Ватерпасъ, повѣрьте мнѣ: ей-ей,

Вамъ друга не найти надежнѣй и вѣрнѣй,

Чѣмъ я. Другіе же лишь низкіе льстецы —

Вы знаете: гдѣ дворъ, всегда тамъ подлецы.

(Уходить.)

Человѣкъ 40-ыхъ годовъ, —

Какъ все изящно здѣсь, красиво, эстетично.

Нелѣпо кое-въ-чемъ, зато какъ поэтично!

О, Боже! Гёте самъ, сей старецъ величавый,

Aus seinem innern Ich вѣнецъ соплетшій славы.

Человѣкъ 60-ыхъ годовъ. —

Смотрите; въ сердцѣ грязь, а золото на стѣнахъ,

Порокъ на тронѣ здѣсь, а доблесть на колѣнахъ.

Долой авторитетъ! Идемте же за вѣкомъ!

Что вижу? Гёте тутъ средь царскихъ потаскушекъ!

Я, въ честь ему, иду сейчасъ вскрывать лягушекъ.

Человѣкъ 70-ыхъ годовъ. — Наплевать на эти залы!

Вишь корячатся нахалы.

Взять бы да со всѣхъ концовъ

И поджечь ихъ, подлецовъ!

Мнѣ душно въ стѣнахъ этой клѣтки,

Пойти послушать оперетки.

Синіе духи.-- О, братья! близко намъ недоброе начало.

Летимъ предупредить объ этомъ генерала.

(Входить труппа актеровъ.)

Каскадная пѣвица.-- Не безъ нѣкотораго шику

Я вошла, сдается мнѣ,

И царицѣ бала въ пику

Бойко вздернула pince-nez.

Человѣкъ 70-ыхъ годовъ. — Какъ хороша, и смотритъ такъ игриво!

(Рѣшительно.) Я приглашу ее на полбутылку пива.

Драматическая актриса. — Рукоять ножа сжимая,

И отъ злобы чуть живая,

Будь то пятый актъ иль первый,

Я подѣйствую на нервы.

Человѣкъ 60-ыхъ годовъ.-- Какая женщина!

Въ республики-то годы

Ее бы сдѣлали богинею свободы,

Какъ пресловутую гражданку Талліанъ.¹)

(Рѣшительно.) Пойду и позову съ собою въ ресторанъ.

¹) «Thensia Cabarrus, M-mr Tallien,….. une des héroines de la Révolution franèaise et du Directoire….. Elle s’occupait beaucoup plus de galanterie que de politique; cependant elle adapta avec une certaine ferveur les priacipes révolutionnaires. „Une légende anglaise, dit Micbelet, circulait, qui avait donné à nos Franèaises une grande émulation. Mistress Macaula y, l'éminent historien des Stuarts, avait inspiré au vieux ministre Wilson tant d’admiration pour son génie et sa vertu, que dans son église même il avait consacré sa statue de marbre comme deesse de la Liberté, l’eu de femmes de lettres alors qui ne rêvent d'être la Macaulay de Fronce. La déesse inspiratrice se retrouve dans chaque salon.“ Dans le salon de la marquise de Fontenay [это все та-жо г-жа Талліанъ, во второмъ бракѣ] il у en eut une et ce fut la maîtresse de la maison…..» Pierre Larousse, Grand dictionnaire etc. (прим. 1664), pp. 1422—1423.

Лирическая пѣвица. — Я отъ силы чувствъ нѣмѣю,

Отъ любви я млѣю, млѣю…

И коль нужно для искусства,

Я могу лишиться чувства.

Человѣкъ 40-ыхъ годовъ. —

Вотъ это женщина!

Съ жоржъ-зандовской душою,

Въ ней Ари Шеффера¹) туманно-нѣжный типъ

Нѣтъ, силы чувствъ я отъ нея не скрою:

Я провожу ее туда, до энтихъ мѣстъ,

И тамъ, упавъ предъ нею на колѣна,

Скажу: Родриго здѣсь, — не плачь, моя Xимена!

¹) Ary Scheffcr, знаменитый французскій живописецъ (1795—1858 гг.). Лучшія его картины на сюжеты изъ Данте, Гёте, Кальдеронъ. — Его брать Henri Scheffer (1798—1862 rr.) пользовался также извѣстностью, какъ живописецъ.

Несчастливцевъ. — (Иронически глядя на удаляющихся артистокъ съ ихъ поклонниками.)

Ну, что, Аркаша, — мы втроемъ, кажись, остались;

Искусство, ты да я, а тамъ — и обсчитались!

Счастливцевъ.-- Да, батенька, смотрю и самому противно!

Пойду, вонжу одну: кажись, осталась гривна.¹)

(Убѣгаетъ въ трактиръ)

¹) Геннадій Несчастливцевъ и Аркадій Счастливцевъ — дѣйствующія лица («пѣшіе путешественники» — актеры) ихъ комедіи А. Н. Островскаго: «Лѣсъ», напечатанной въ Отечественныхъ Запискахъ въ 1871 г. (январь, стр. 129—239):

Несчастливцевъ. — (Стоитъ пораженный, потомъ принимаетъ позу.)

О, небо! гдѣ твой громъ?

Рази-же подлеца:

Ужасный свѣтъ! О, да!

Ужасныя сердца!¹)

¹) Словами: «Ужасный вѣкъ, ужасныя сердца!» заканчивается, какъ извѣстно, Скупой рыцарь Пушкина.

(Уходитъ, поднявъ правую руку.) (Синіе духи прилетаютъ и приносятъ -большой сундукъ.)

Старшій духъ.-- (Поетъ, указывая на сундукъ младшему.)

Ты знаешь край, гдѣ не растутъ лимоны,¹)

Гдѣ спитъ тюлень на льдинѣ голубой,

Куда Макаръ дѣтей своей бурёны

Не загонялъ ни лѣтомъ, ни зимой?

Туда, туда, на тройкѣ удалой

Тащи его скорѣе, милый мой!

Ты знаешь домъ? — Онъ на утесѣ голомъ

Стоитъ одинъ въ равнинѣ снѣговой;

Онъ окруженъ дубовымъ частоколомъ

И желтою кирпичною стѣной.

Туда, туда, на тройкѣ удалой

Тащи его скорѣе, милый мой!²)

¹) Пародія на извѣстную балладу Гёте: Mignon («Kennst du das Land, wo die Citrouen blüm…»). Goethes sammtliche Werke, Stuttgart, 1869, I, Bd., S. 76.

²) Cp. стихотвореніе H. А. Некрасова: Еще тройка. Въ этой піесѣ 4 строфы. Окончаніе 1-ой строфы: «Куда же тройка поспѣшаетъ? — Куда Макаръ телятъ гоняетъ.» Въ такомъ-же родѣ окончанія и прочихъ строфъ. Полное собраніе стихотвореній Н. А. Некрасова; 12 изд., т. I. С.-Петербургь, 1914 г.; стр. 467—469.

Голосъ человѣка 70-ыхъ годовъ изъ сундука.--

Позвольте, наконецъ, — вѣдь это произволъ!

Старшій духъ. — Чѣмъ думалъ удивить!

Тащи ею, — пошелъ!

Голосъ.-- Но гдѣ-жъ законныя на это основанья?

Старшій духъ. — (Величественно.)

Законовъ больше нѣтъ: есть только примѣчанья.

Медіумъ.-- Тукъ, тукъ, тукъ!

Вамъ слышны стуки?

Скептикъ.-- (Равнодушно.)

Стучитъ каблукъ.

Спиритъ.-- (Почтительно.)

То предковъ руки.

Pater extatіcus по части спиритизма.¹) — (Восторженно).

Запишемъ фактецъ,

Составимъ актецъ,

Да такъ формально

И досконально.

Въ журналѣ тиснемъ,

Какъ клинъ затиснемъ

Ученымъ въ ротъ.

¹) Во второй части Faust'а, на-ряду съ такими образами, какъ Pater profundus, Pater Seraphicus, Doctor Marianus и т. д., является, между прочимъ, и: Pater ecstaticus. — Авторъ мистеріи вышучиваетъ, подъ видомъ Pater extaticus по части спиритизма, повидимому, либо А. М. Бутлерова, либо И. П. Вагнера.

Скептикъ, — (Обращаясь къ Сатанѣ.)

Вотъ идіотъ!

Не вѣрьте имъ!

Мы говоримъ:

Ни духовъ нѣту,

Ни того свѣту,

Ex nihilo всѣ мы.

Проста теорема?

И ясно какъ день:

Противникъ нашъ — немъ.

Сатана.-- Отбрили вы сихъ мистиковъ отмѣнно;

И вѣрьте мнѣ: вы правы совершенно.

Скептикъ.-- Вы умный человѣкъ и, вѣрно, атеистъ?

Сатана.-- (Отходя.)

Du ahnst nicht, Freund, wie dumm du bist.¹)

¹) Въ дѣйствіи второмъ части второй Faust’а, въ сценѣ Мефистофеля съ баккалавромъ, Мефистофель говорить («gemdthlich») баккалавру: —

Du woisst wohl nicht, mein Frennd, wie grob du bist? —

На что Baccalaurcus отвѣчаетъ: —

Im Deutschen lügt man, wenn mau höflich ist.

Гёте. — (Справляясь съ рукописью Фауста.)

Это нэ такъ фъ моей тэтраткѣ, —

У нихъ фъ истаньи, фѣрно, апешатки.

Сатана. — (Смотря въ пустыню.)

Вотъ онъ идетъ. Не торопись, пріятель!

Готова сѣть, — и ты въ моихъ рукахъ.

Но кто-же съ нимъ? По виду, предсѣдатель,

Такъ много важности въ осанкѣ и чертахъ.

(Входитъ Соловьевъ подъ-руку съ Кузьмой Прутковымъ. Они останавливаются.)

Кузьма Прутковъ. — (Держа Соловьева за пуговицу сюртука.)¹)

Прощайте, юноша! Обдумывайте смѣю

Все то, что высказалъ въ короткихъ я словахъ.

Въ васъ много d’inachevé, въ васъ многое незрѣло, —

Но (Тонко улыбаясь.) кто-же ѣстъ фасоль, пока она въ грядахъ?

(Быстро уходитъ.)

¹) Въ шуточной біографіи Козьмы Пруткова указывается, что онъ служилъ сначала — недолго — по военному вѣдомству, а затѣмъ посвятилъ себя — окончательно — службѣ гражданской, дослужился до чина дѣйствительнаго статскаго совѣтника включительно и ордена св. Станислава 1-ой степени и достигъ «наивысшей должности» директора пробирной палатки. Отмѣчается также, что свое имя Прутковъ писалъ Козьма и даже Косьма, а не Кузьма. Полное собраніе сочиненій Козьмы Пруткова съ портретомъ, fac-similé и біографическими свѣдѣніями; изд. 4, С.-Петербургъ, 1894 г. (Біографическія свѣдѣнія о Козьмѣ Прутковѣ, стр. IX—XXII). — Относительно происхожденія псевдонима: «Козьма Прутковъ» ср. въ предшествующей главѣ, прим. 1693-е.

Соловьевъ.-- (Вдумчиво.)

Можно-ли смертному въ грани понятнаго

Образно вставить принципъ необъятнаго?

Проще: возможно-ли, взявъ отвлеченіе,

Его цѣликомъ перенесть въ представленіе?

Ясно, что фактъ въ бытіи матерьяльномъ

Весь отражается въ мірѣ астральномъ,

А изъ него преломленья закономъ

Въ мозгъ перейдя, отражается въ ономъ.

(Погружается въ размышленіе и кладетъ на пальцахъ.)

Сатана.-- Подъ видомъ масокъ я, для новыхъ искушеній;

Привелъ сюда семь смертныхъ прегрѣшеній.

Ко мнѣ, моя семья! Начните вашъ балетъ.

Посмотримъ, сколь силенъ сей нравственный атлетъ

(Являются семь Смертныхъ Грѣховъ.¹))

¹) Наименованія и порядокъ исчисленія семи смертныхъ грѣховъ у гр. Ѳ. Л. Сохлогуба нѣсколько произвольные. Впрочемъ, въ православныхъ догматахъ эта сторона ученія о грѣхѣ не получила вообще большого развитія. Другое дѣло — католичество. См., между прочимъ, Л. П. Карсавина, Католичество; Петроградъ, 1918 г.; стр. 76—78.

Обжорство.-- (Злобнымъ голосомъ и что-то дожевывая.)

Вѣкъ жуируя, живу я;

Ѣмъ жаркое я да жиръ;

Жизни цѣль — веселый пиръ.¹)

¹) Интересное, съ точки зрѣнія стихотворной техники, трехстишіе, построенное на ж и р. Сознательно или безсознательно, авторъ даетъ прекрасный въ своемъ родѣ образчикъ аллиттераціи.

Соловьевъ.-- (Не замѣчая, продолжаетъ выкладывать.)

Иксъ — безграничвоо; А — намъ доступное;

Игрекъ — раздѣльное; И — совокупное.

Значить: иксъ-игрекъ равняется… нѣту, —

Провѣримъ еще разъ мы формулу эту.

Пьянство.-- (Откупоривая бутылку.)

Хлопъ! Вонзилась пробка въ небо!

Хорошо вино изъ хлѣба!

Но пріятнѣй во сто кратъ

Сокъ даритъ намъ виноградъ.

Соловьевъ. — (Такъ-же, какъ и выше.)

Иксъ — безграничное; игрекъ — раздѣльное,

В — совокупное, А-же — предѣльное…

Voluptas. — (Вкрадчиво.)

Послушайте: я здѣсь, взгляните-ка сюда!

Развлечься можно бы, кажись, вамъ иногда..

Ахъ, вы со мной забавъ куда найдете много.

Придите-же ко мнѣ, противный недотрога!¹)

¹) Отмѣчая способность брата Владиміра увлекаться же покой красотою, М. С. Безобразова указываетъ, однако-же, на то, что слиткомъ большой податливостью на заманиванія со стороны особъ женскаго пола онъ отнюдь но отличался. Соловьевъ былъ, дѣйствительно, въ извѣстномъ смыслѣ «недотрога». М. С. Безобразова (прим. 68), стр. 135. Ср. выше, въ главѣ двадцать первой, прим. 1406-ое.

(Соловьевъ въ разсѣянности наступаетъ ей на ногу; она вскрикиваетъ.)

Соловьевъ. — Иксъ-игрекъ приравнять, конечно, можно къ A-B.

Я, кажется, ступилъ на ногу этой бабѣ?

(Продолжаетъ выкладывать.)

Лѣнь.-- (Сонно.)

Сладко ложе лона лѣни,

Мнѣ на мягкія колѣни

Ты главу свою склони, —

Лягъ, забудься и засни.¹)

¹) Опять интересный случай аллиттераціи на л и и. Ср. выше, прим 1699-ое.

Соловьевъ.-- Да, если удалось иксъ приравнять къ игреку,

То можно отдохнуть свободно человѣку.

Гнѣвъ.-- (Горячо.)

Чтобы кровь твоя не стыла,

Закати сосѣду въ рыло!

Бацъ направо, бацъ налѣво:

Силы нѣтъ, гдѣ нѣту гнѣва.

Соловьевъ. — (Читая въ книгѣ Пруткова.)

Да, этотъ афоризмъ эмпирикамъ заноза;

Его опровергать не сталъ бы и Спиноза.

Зависть.-- (Вкрадчиво.)

Взгляни: богаты всѣ, а ты одинъ — бѣднякъ;

Женаты всѣ кругомъ, а ты? ты — холостякъ;

Ты голоденъ и худъ, у нихъ же ананасы

Не только жены жрутъ, по даже свинопасы.

Соловьевъ. — Какъ утѣшительно теперь, среди невѣрья,

Читать подобный трудъ, какъ эти Пухъ и перья,

И въ книгѣ находить не пошлые софизмы,

А столь глубокіе, святые афоризмы.¹)

¹) Пухъ и перья — особая группа произведеній Козьмы Пруткова, входящая въ составъ І-го отдѣла собранія его сочиненій (прим. 1697); къ этому-же отдѣлу относятся его Досуги и Плоды раздумья. L. с., стр. 1—104.

Гордость.-- (Суетливо.)

Кто этотъ юноша, краса полнощныхъ странъ?

Ужели смертному столь дивный жребій давъ?

А мудрость на челѣ? А этихъ кудрей пряди?

Скажите мнѣ: кто онъ? Скажите, Бога ради.

Соловьевъ.-- По-истинѣ скажу, что въ имени Косьмы

Отзвучье космоса недаромъ слышимъ мы.¹)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

¹) Влагая эти слова въ уста Соловьева, гр. Ѳ. Л. Соллогубъ не только даетъ простой каламбуръ, но и удачно схватываетъ одну изъ особенностей стиля Соловьева, который, дѣйствительно, любилъ пользоваться въ своихъ разсужденіяхъ различными созвучными рѣченіями.

На этихъ словахъ Соловьева прерывается текстъ талантливой мистерія гр. Ѳ. Л. Соллогуба, оставшейся, къ сожалѣнію, не оконченною. {О томъ, что мистерія осталась не оконченной, свидѣтельствуетъ H. В. Давыдовъ въ упоминаемомъ выше письмѣ отъ 26-го мая 1917 г. (ср. прим. 1663). — Въ воспоминаніяхъ H. В. Давыдова о Соловьевѣ содержатся, между прочимъ, еще нижеслѣдующія данныя, характеризующія отношенія гр.Ѳ. Л. Соллогуба и Соловьева: — «Съ Вл. С. я познакомился у Ѳ. Л. Соллогуба въ началѣ 70-ыхъ годовъ. Обоихъ этихъ талантливыхъ людей, тогда еще совсѣмъ молодыхъ, столь разныхъ, казалось бы, по воззрѣніямъ, по отношенію хотя-бы къ религіи, ко всему мистическому, по самой ихъ жизни и интересамъ, связывала большая дружба, выросшая на почвѣ какой-то общности даже въ ихъ разномысліи; общность эта, очевидно, происходила отъ склонности обоихъ ко всему художественному, къ фантастикѣ, къ поэзіи въ особенности, и отъ потребности въ созданіи поэтическихъ образовъ въ стихотворной формѣ и въ такомъ-же творчествѣ, но юмористическаго характера, — въ духѣ „Кузьмы Пруткова“, которымъ оба одинаково восхищались….. Соллогубъ написалъ интересную поэму, придавъ ей драматическую форму, Соловьевъ въ Ѳиваидѣ….., и въ этой „мистеріи“ изобразилъ борьбу діавола съ Соловьевымъ и побѣду послѣдняго. Поэма…… представляетъ…… какъ-бы карикатуру на Соловьева въ его мѣрѣ въ реальное существованіе діавола, а между-тѣмъ Вл. С., убѣжденно говорившій о діаволѣ, какъ о чемъ-то дѣйствительно существующемъ, очень оцѣнилъ поэму Соллогуба, жалѣлъ, что она не закончена, и распространялъ ее между знакомыми. У меня хранится письмо Вл. С. къ одной его хорошей знакомой, въ которомъ встрѣчается такое мѣсто: —

Соловьева въ Ѳиваидѣ

Вамъ списали въ лучшемъ видѣ

Въ черную тетрадь.

Иронизированіе Соллогуба надъ борьбой Соловьева съ діаволомъ во только не огорчило его, во, напротивъ, сближало съ Соллогубомъ, который, въ противоположность Вл. С., не вѣря въ духовную сторону „спиритизма“, охотно посѣщалъ спиритическіе сеансы и дружилъ съ медіумами профессіоналами и дилеттантами, интересуясь технической стороной дѣла, тѣмъ, какъ эти господа производятъ тѣ и другія явленія. Соловьевъ, напротивъ, допуская шарлатанство и обманы со стороны медіумовъ, не сомнѣвался, однако, въ возможности реальнаго проявленія сношенія духовнаго міра съ нашимъ, и самъ на себѣ по разъ испытывалъ такое проявленіе. Соллогубъ писалъ, напр.: —

Насталъ полночи часъ…

Забыли черти насъ!

Стоить недвижимъ столъ,

Не слышно стука въ полъ

Сѣлъ „нѣкто“ на диванъ,

И стукнуло въ стаканъ:

Слуга то невзначай

Имъ двинулъ, ставя чай.

Увы, внутри столовъ

Нѣтъ больше дьяволовъ!

Соловьевъ не разъ говорилъ, что иногда ему проходится, когда онъ остается одинъ въ комнатѣ, или даже и при другихъ, явственно слышать легкіе удары въ окружающіе его предметы, не производимые находящимися тугъ-же или невдалекѣ лицами. С. Н. Трубецкой разсказывалъ мнѣ, что разъ, когда онъ вдвоемъ съ Соловьевымъ ужиналъ въ общей залѣ какого-то ресторана, Вл. С. во время оживленнаго разговора, внезапно поблѣднѣвъ, откинулся, замолчавъ, на спинку стула и такъ пробылъ нѣкоторое время съ закрытыми глазами, какъ-бы въ безсознательномъ состояніи. С. Н. не нарушилъ его, а когда Соловьевъ раскрылъ глаза и „ожилъ“, онъ сообщилъ, что ему представилось видѣніе, — кто-то несуществующій приходилъ къ нему. Было такъ, что Соловьевъ вѣрилъ въ ближайшее сосѣдство подземнаго міра, а Соллогубъ не только но вѣрилъ, но иронизировалъ надъ этимъ и выставлялъ Соловьева въ смѣшномъ видѣ, а между-тѣмъ они въ совершенствѣ понимали другъ друга и очень любили быть во взаимномъ обществѣ.» Н. В. Давыдовъ, Изъ воспоминаній о Вл. С. Соловьевѣ; Голосъ Минувшаго, 1916 г., № 12, декабрь, стр. 192—202; — стр. 193—195.} Какъ именно должно было развиваться содержаніе ея дальше, мы въ точности не знаемъ. Но уже и теперь ясно, что дѣйствіе второе должно было закончиться — такъ-же, какъ и первое — торжествомъ Соловьева надъ Сатаною. По всѣхъ вѣроятіямъ, ему предстояла встрѣча съ царицей Савской. Нельзя, однако, допустить, чтобы онъ, посрамившій — даже не замѣчая того — семь смертныхъ грѣховъ, спасовалъ передъ нею. Судя по вступительныхъ словамъ Сатаны: «Я приготовилъ ему [т. е. Соловьеву] три искушенія», можно предполагать, что въ планы гр. О. Л. Соллогуба входило и третье дѣйствіе. А если принять въ соображеніе, что въ первомъ дѣйствія испытанію подвергалась по-преимуществу умственная сфера, во второмъ же — чувственная или аффекта зная, то правдоподобно допущеніе, что на долю третьяго дѣйствія оставалась бы область собственно волевая. Какъ бы то ни было, общій характеръ произведенія, при явномъ сочувствіи автора къ герою мистеріи, врядъ-ли позволяетъ сомнѣваться въ томъ, что въ эпилогѣ Соловьевъ долженъ былъ въ награду за всѣ своя подвиги и, въ частности, за настойчивую рѣшимость идти «дерзостной стопою» въ Ѳиваиду, «молитвой и постомъ чтобъ закалиться къ бою», быть увѣнчаннымъ тою или другою высокою наградою. И кто знаетъ? — можетъ-быть, послѣ всѣхъ остроумныхъ шутокъ предшествующихъ дѣйствій, и не смотря на иронизированіе автора, мы встрѣтились бы здѣсь съ далекою отъ всякихъ шутокъ и ироніи горячею лирикой, воспѣвающей все ту-же «подругу вѣчную», и вамъ снова дано было бы осязать «подъ грубою корою вещества» «нетлѣнную порфиру» и ощущать «сіянье божества»…

Своими впечатлѣніями отъ пребыванія въ Каирѣ и отъ своеобразной экскурсіи «въ Ѳиваиду» Соловьевъ дѣлился съ близкими людьми и вообще съ знакомыми и въ болѣе поздніе годы. — Въ воспоминаніяхъ В. А. Пыпиной-Ляцкой о знакомствѣ Соловьева съ ея отцомъ А. Н. Пыпинымъ и его семействомъ мы находимъ, между прочимъ, такія строки: — «Просто, по-товарищески, сталъ онъ [т. е. Соловьевъ] разсказывать о споемъ путешествіи въ Египетъ, которое, повидимому, произвело на него большое впечатлѣніе. Вспоминалъ особенно подробно о томъ, какъ посѣщалъ тамъ различныхъ аскетовъ, таившихся отъ людей, селившихся въ шалашахъ по пустыннымъ мѣстностямъ, какъ на себѣ провѣрялъ ихъ мистическіе экстази. Хотѣлъ видѣть знаменитый Ѳаворскій свѣтъ и видѣлъ.»^[462] Нельзя не пожалѣть, что свѣдѣнія о посѣщенія «аскетовъ» наложены слишкомъ кратко, — Во всякомъ случаѣ, тутъ отмѣчены такія обстоятельства, которыя въ разговорахъ съ другими знакомыми обходились, повидимому, молчаніемъ. Вотъ небольшой отрывокъ изъ воспоминаній Андрея Б ѣлаго, сына проф. H. В. Бугаева, о которомъ у насъ была рѣчь въ главѣ седьмой: — «Я познакомился съ Вл. С. Соловьевымъ сравнительно поздно; гораздо раньше я о немъ слышалъ. — Не знаю, кто, гдѣ и когда впервые заговорилъ о немъ при мнѣ. Но еще въ раннемъ дѣтствѣ рѣдко, но ярко проходилъ онъ въ моемъ воображеніи. Страннымъ и страшнымъ казался онъ мнѣ….. Владиміръ Сергѣевичъ былъ для меня впослѣдствіи предтечей горячихъ религіозныхъ исканій. — Помню, однажды раздался звонокъ. Отца не было дома. Къ намъ вошелъ, какъ мнѣ казалось, кто-то сухой, длинный, черный, согбенный, съ волосами, падающими на плечи, съ длинной черно-сѣрой бородой, съ изможденнымъ лицомъ и сѣрыми глубокими глазами.^[463] Сѣлъ и показался добрымъ и маленькимъ, потону-что длинны были его ноги; сидѣлъ съ высоко поднятыми колѣнками и смѣялся большимъ, большимъ ртомъ, протягивая мнѣ свою костлявую, но какую-то безсильную, длинную руку. Посидѣлъ и исчезъ. Изъ разговора матери съ отцомъ я понялъ, что это былъ Владиміръ Соловьевъ. Проходилъ по какому-то дѣлу, но мнѣ онъ явился, какъ являются сказочные незнакомцы изъ Гоффманна. Взрослые говорили, что въ пустынѣ его приняли за черта. Мнѣ казалось, что онъ вышелъ изъ смерчей Самума, пришелъ къ намъ; а когда вышелъ за дверь, то смерчемъ расклубился, метелью пронесся. Греза стала реальнѣе. — Вскорѣ опять я его видѣлъ у проф. [Н. И.] Стороженко.^[464] Опять поразило его въ жестокой думѣ сожженное лицо среди благообразныхъ довольныхъ лицъ окружающихъ. Казалось, что голову вотъ-вотъ положить онъ на колѣни, потому-что колѣни его длинныхъ ногъ высоко поднимались, а туловище казалось коротенькими. Мы, дѣти, бѣгали среди гостей, стараясь приколоть къ сюртукамъ бумажные хвостики. Мы, дѣти, съ шутливымъ страхомъ косились на Соловьева. А „бука“ Соловьевъ добродушно посматривалъ на насъ. — Такъ сказочно промелькнула фигура Владиміра Сергѣевича въ далекомъ дѣтствѣ моемъ. И позднѣе я встрѣтился съ нимъ. Но только послѣдняя встрѣча, незадолго до ею смерти, имѣла для меня роковой и глубокій смыслъ.» Въ дальнѣйшемъ авторъ излагаетъ нѣкоторыя свои соображенія о видѣніяхъ «таинственной музы его [т. е. Соловьева] мистической философіи» по Тремъ свиданіямъ. По мнѣнію Андрея Бѣлаго, "«жизнь Соловьева — всегда и вездѣ быть озареннымъ. Заря принимала образъ прекрасной музы и манила его…»^[465] Врядъ-ли будетъ погрѣшностью противъ дѣйствительной правды, если мы предположенъ, что въ бесѣдахъ съ H. В. Бугаевымъ и — тѣмъ болѣе — въ бесѣдахъ съ H. И. Стороженко Соловьевъ былъ гораздо сдержаннѣе по части разсказовъ о своемъ паломничествѣ «въ Ѳиваиду», чѣмъ въ бесѣдахъ съ А. Н. Пыпинымъ и молодыми членами его семейства. — Не удивительно, если среди лицъ, еще дальше отстоящихъ отъ Соловьева по своему внутреннему складу, объ его мистическихъ переживаніяхъ, да кстати уже и обо всей его личности, складывались представленія довольно-таки произвольныя. Ради образчика можно провести сужденія С. У., опубликованныя черезъ 12 лѣтъ послѣ смерти Соловьева: — «Личность нашего философа, ставшаго въ двадцать одинъ годъ профессоромъ и написавшаго замѣченную всѣмъ ученымъ міромъ книгу: Кризисъ западной философіи, была въ высокой степени оригинальная, но совершенно неуравновѣшенная и до такой степени болѣзненно-нервная, особенно въ послѣдніе годы жизни, что о Соловьевѣ нельзя судить, какъ о нормальномъ субъектѣ. — Его увлеченіе спиритизмомъ и поѣздка, въ молодые годы, на Востокъ, вслѣдъ за какой-то „розовой тѣнью“, которая его туда манила, чего стоитъ! я его наивная вѣра въ „чертей“, каковые его всюду сопровождали, о чемъ нашъ ученый радѣтель о соединеніи церквей Россіи и Запада ничуть не стѣснялся печатать на страницахъ толстыхъ журналовъ, что совершенно недопустимо у здороваго человѣка, а его психопатическая лекція объ антихристѣ, о которомъ онъ также, безъ малѣйшаго колебанія, толковалъ, какъ о реальномъ существѣ, — {Объ этой лекціи, относящейся къ послѣднему году жизни Соловьева, мы теперь говорить, конечно, не будемъ. Позволяемъ себѣ только привести — въ pendant къ сужденіямъ С. У. — небольшую сценку, изображенную въ газетѣ: Россія, 1900 г., № 313, отъ 9-го марта; В. Д., Великопостныя развлеченія.--

„Газетный переулокъ. Сумерки. Странные люди. — Г. Вл. Соловьевъ (ликъ письма греческаго, отъ него пахнетъ кипарисомъ, глаголетъ). Се грядетъ антихристъ 33 лѣтъ отъ роду… И число его 666. И нынѣ имѣетъ отъ роду лѣтъ 13 и уже курить нарицаемыя папиросы… Испепеляй… Близится… Бли-и-и-зится… — Г. В. Розановъ (пахнетъ деревяннымъ масломъ, выкликаетъ). Земля трясѣтся… Страхъ овладѣваетъ… Поднимается смятѣнье… Поднимаются грозы… Наступаетъ день… Три кита нарицаемые содрагаются… содрагаются… содрагаются… — Обыватель (испуганно). Охъ, Господи! Охъ, Господи! — Г. Вл. Соловьевъ. И другъ антихристовъ нарождается… И имя ему Аполлоній…. Аполло-о-оній! — Г. В. Розановъ. Еографія есть наука… космографія… Точка движущаяся… — Обыватели (трясясь всѣмъ тѣломъ). Слова-то какія, слова!.. Словеса, а не слова! — Г. Вл. Соловьевъ (въ экстазѣ). И возгласятъ ему: анаѳема! Анаѳема! Ана-а-а-ѳема!… — Г. В. Розановъ (заунывно).

Горе брошеннымъ волнами

Къ непріютнымъ берегамъ!…

Г. Сигма [Сыромятниковъ] (въ коротенькой рубашонкѣ, бѣжитъ и приплясываетъ). А къ намъ антихлистъ плиселъ… А къ намъ антихлистъ плиселъ… кувыркается и убѣгаетъ). — Г. Суворинъ (проходить, крестя себѣ животъ). Господи, спаси наше благоутробіе — Кн. Мещерскій (въ видѣ сумасшедшей барыни изъ Грозы, выскакивая откуда-то изъ закоулка и стуча палкою). Всѣ въ огнѣ горѣть будете неугасимомъ!… Всѣ въ енолѣ кипѣть будете!… — Г. Грингмутъ (нараспѣвъ). Пра-во-слав-ны-е хри-сті-а-не! По-дай-те на у-стр-о-е-ніе Московскихъ Вѣдомостей предъ нашествіемъ инопле-ме-е-е-енниковъ! — Г. Вл. Соловьевъ. Анаѳема! Анаѳема! Ана-а-а-аѳема!… — Г. В. Розановъ (корчась). Еографія… космографія… гѣодѣзія… (Звукъ трубный). — Обыватель (присѣвъ). Батюшки! Проставляться зачали! Къ концу вострубили! — Городовой. Никакъ нѣтъ-съ! Пожарная часть съ кишками ѣдутъ… Потому по сусѣдству здѣсь часа ужъ два, какъ хорить!“

Токъ забавлялись нѣкоторые руководители русскаго общественнаго мнѣнія наканунѣ русско-японской войны и всего, что за нею послѣдовало, и такъ они понимали Соловьева…} развѣ все это не мѣшаетъ судить о Соловьевѣ серьёзно и говорить о немъ безъ, многочисленныхъ оговорокъ. — Я былъ знакомь съ Вл. Соловьевыхъ много лѣтъ и всегда искренно удивлялся изумительной измѣнчивости его натуры: то онъ подчинялъ себя аскетическимъ подвигамъ, сидѣлъ на строгой діэтѣ, то усердно пилъ мозельвейнъ, такъ-какъ въ немъ, будто, много фосфора, а это полезно отъ анэміи мозга, которой Соловьевъ, по его собственному признанію, постоянно страдалъ, то отрицалъ женщинъ и женскій вопросъ, то, казалось, былъ не-прочь ими увлекаться, то виталъ въ высочайшей мистикѣ, то разсказывалъ довольно скоромные анекдоты… Въ личныхъ сношеніяхъ съ людьми это былъ довольно пріятный и обязательный человѣкъ, но, въ сущности, въ немъ было не много внутренней теплоты и сердечной привязчивости, что видно и изъ недавно изданныхъ въ свѣтъ его писемъ.»^[466] Сужденія подобнаго рода какъ бы рѣшительно они ни высказывались, характеризуютъ, впрочемъ, не столько Соловьева, сколько окружавшую его среду — со всѣми ея не столько положительными, сколько отрицательными свойствами…^[467]

Поэма: Три свиданія написана Соловьевымъ, какъ извѣстно, въ поздніе годы его жизни, сравнительно незадолго до смерти, а именно 26-го — 29-го сентября 1698 г.^[468] Могло бы возникнуть предположеніе, что дѣйствительные факты, воспроизведенные въ этой поэмѣ и относящіеся къ годамъ дѣтства и юности, подверглись здѣсь извѣстной стилизаціи, и что, облекая свой разсказъ въ поэтическую форму, авторъ невольно уклонился отъ подлинной дѣйствительности, гораздо болѣе простой и совершенно прозаической.^[469] Но, по счастью, самъ-же поэтъ, своимъ художественнымъ творчествомъ, далекимъ отъ всякой тенденціозности, предупреждаетъ подобныя сомнѣнія. Уже въ 1-омъ изданіи стихотвореній Соловьева 1891 г. помѣщена небольшая его піеса: Вся въ лазури сегодня явилась…. написанная въ Каирѣ, въ 1875 г. С. М. Соловьевъ-младшій замѣчаетъ: — "Точная дата не сохранилась. Тема стихотворенія подробнѣе развита въ поэмѣ: Три свиданія. Очевидно, стихотвореніе написано подъ непосредственнымъ впечатлѣніемъ путешествія въ пустыню и бывшаго тамъ видѣнія [………"сегодня явилась"]. По письму къ матери № 18 видно, что путешествіе это относятся къ концу ноября. Къ этому времени можемъ мы предположительно отнести и стихотвореніе: Вся въ лазури сегодня явилась..."^[470] И дѣйствительно, таково впечатлѣніе отъ этой піесы, состоящей всего изъ семи стиховъ. Вотъ ея текстъ: —

Вся въ лазури сегодня явилась

Предо мною царица моя, —

Сердце сладкимъ восторгомъ забилось,

И въ лучахъ восходящаго два

Тихимъ свѣтомъ душа засвѣтилась,

Л вдали, догорая, дымилось

Злое пламя земного огня.¹)

¹) Ibidem, стр. 62. — Сколько извѣстно, варіантовъ къ этому стихотворенію нѣтъ.

Но этого еще шло. Въ томъ-же 1-омъ изданіи стихотвореній Соловьева напечатана и другая его піеса: У царицы моей есть высокій дворецъ…. написанная точно также въ Каирѣ. По словамъ С. М. Соловьева-младшаго, хранящаго у себя альбомъ въ желтомъ переплетѣ, куда Вл. С. Соловьевъ записывалъ свои стихотворенія, начиная съ 1874 г., разумѣемая здѣсь піеса сочинена въ 1876 г., «не позже начала марта, такъ-какъ въ началѣ марта Вл. С. уѣхалъ изъ Каира (письмо къ матери Ле 22).» Комментаторъ полагаетъ, что «стихотвореніе явилось плодомъ изученія мистической литературы о Софіи-Премудрости Божіей, которымъ Вл. С. занимался въ Британскомъ музеѣ, въ 1875 г. (Три свиданіи). Первые стихи: „у царицы моей есть высокій дворецъ, — О семи онъ столбахъ золотыхъ“ являются подражаніемъ первымъ стихамъ 9-ой главы Притчей Соломона: „Премудрость созда себѣ домъ, и утверди столповъ седмь.“»^[471] Мы отнюдь не оспориваемъ этого указанія, но находимъ, съ своей стороны, что ближайшихъ поводомъ къ написанію этого произведенія послужи и все-таки не столько литературныя изысканія, сколько опять-таки непосредственныя интимныя переживанія, относящіяся къ путешествію «въ Ѳиввиду.» И недаромъ піеса: У царицы моей есть высокій дворецъ. слѣдуетъ въ сборникѣ стихотвореній Соловьева непосредственно за піесой: Вся въ лазури сегодня явилась…. да притомъ въ обоихъ случаяхъ мы встрѣчаемся съ однимъ и тѣмъ-же выразительнымъ обозначеніемъ; моя царица. Любопытно и то, что самого себя поэтъ изображаетъ въ стихотвореніи: У царицы моей есть высокій дворецъ…. какъ покинутаго царицей друга, гибнущаго, среди морозныхъ тумановъ и вьюгъ, въ одиночномъ бою съ злою силою тьмы, — покинутаго не по измѣнѣ царицы, а по измѣнѣ царицѣ. Озираясь на свое ближайшее прошлое «въ полночномъ краю», Соловьевъ считалъ, невидимому, долгомъ совѣсти укорять себя въ нѣкоторомъ отчужденіи отъ велѣній и внушеній своей царицы. Въ параллель этому слѣдуетъ припомнить изъ стихотворенія: Вся въ лазури сегодня явилась… слова о зломъ пламени земного огня. И тѣмъ отраднѣе было поэту убѣдиться, что таинственныя узы, соединяющія его съ его царицей, не порваны. Настоящимъ поэтическимъ вдохновеніемъ вѣетъ отъ всей піесы. И въ особенности отъ шестой ея строфы. Приводимъ для ясности снова полный текстъ; —

У царицы моей есть высокій дворецъ,

О семи онъ столбахъ золотыхъ,

У царицы моей семигранный пѣвецъ,

Въ немъ безъ счету камней дорогихъ.

И въ зеленомъ саду у царицы моей

Розъ и лилій краса расцвѣла,

И въ прозрачной волнѣ серебристый ручей

Ловитъ отблескъ кудрей и чела.

И не слышитъ царица, что шепчетъ ручей,

На цвѣты и не взглянетъ она;

Ей туманитъ печаль свѣтъ лазурныхъ очей,

И мечта ея скорби полна.

Она видитъ: далеко, въ полночномъ краю,

Средъ морозныхъ тумановъ и вьюгъ,

Съ злою силою тьмы въ одиночномъ бою

Гибнетъ ею покинутый другъ.

И бросаетъ она свой алмазный вѣнецъ,

Оставляетъ чертогъ золотой

И къ невѣрному другу, — нежданный пришлецъ, —

Благодатной стучится рукой.

И надъ мрачной зимой молодая весна —

Вся сіяя склонилась надъ нимъ.

И покрыла его, тихой ласки полна,

Лучезарнымъ покровомъ споимъ.

И низринуты темныя силы во прахъ,

Чистымъ пламенемъ весь онъ горитъ,

И съ любовію вѣчной въ лазурныхъ очахъ

Тихо другу онъ говоритъ: —

«Знаю, воля твоя волнъ морскихъ не вѣрнѣй,

Ты мнѣ вѣрность клялся сохранить, —

Клятвѣ ты измѣнилъ, но измѣной своей

Могъ-ли сердце мое измѣнить?»¹)

¹) Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 466), стр. 65.

Съ поэмой: Три свиданія напрашивается на сопоставленіе и еще одна піеса, написанная мѣсяца два спустя постѣ поэмы, 21-го ноября 1808 г., въ Москвѣ: Лишь забудешься днемъ, иль проснешься въ полночи…^[472] То-же можно сказать про стихотвореніе: Близко, далеко, не здѣсь и не тамъ…. безъ точной датировки. Стихотвореніе это при жизни Соловьева напечатано не было.^[473] Отмѣтимъ еще изъ числа послѣднихъ-же піесъ: Когда въ свою сухую ниву… Піеса эта, написанная карандашомъ, безъ даты, входитъ въ составъ упомянутаго выше альбома въ желтомъ переплетѣ.^[474] Приходитъ она на память въ настоящемъ случаѣ потому, что здѣсь снова звучитъ то самоосужденіе, которое обращаетъ на себя наше вниманіе въ стихотвореніи: У царицы моей есть высокій дворецъ… Тѣмъ, кто былъ бы склоненъ осуждать Соловьева за самопревозношеніе въ поэмѣ: Три свиданія, не лишнимъ будетъ принять въ разсчетъ и это самоосужденіе. Намъ кажется, что лучшаго заключенія для настоящей главы мы пріискать не можемъ. —

Когда въ свою сухую ниву

Я сѣмя истины пріялъ,

Оно взошло — и торопливо

Я жатву первую собралъ.

Не я растилъ, не я лелѣялъ,

Не я поилъ е го дождемъ,

Не я надъ нимъ прохладой вѣялъ

Иль яркимъ согрѣвалъ лучеиъ.

О нѣтъ! я терномъ и волчцами

Посѣвъ небесный подавлялъ,

Земныхъ стремленій плевелами

Его тѣснилъ и заглушалъ… ¹)

¹) Сверхъ печатныхъ матеріаловъ, перечисленныхъ въ своемъ мѣстѣ въ примѣчаніяхъ, мы могли использовать для главы двадцать четвертой сообщенія и справки, полученныя отъ H. В. Давыдова, K. Р. Берента, Е. М. Поливановой, Е. М. Мухановой и бар. П. Г. Черкасова.

XXV. — Обратный путь на родину.

Въ письмѣ на имя матери изъ Каира отъ 4-го марта 1876 г. (по нов. ст.?) Соловьевъ выражалъ намѣреніе отправиться въ Италію «черезъ 8 дней», причемъ онъ указывалъ и на то, что поселится въ Сорренто «на одинъ мѣсяцъ.»^[475] Первая часть этого сообщенія оправдалась въ дѣйствительности, ибо 12-го числа онъ, въ самомъ дѣлѣ, покинулъ Египетъ; что касается второй части, то тутъ произошла нѣкоторая задержка — отчасти независимо отъ воли Соловьева.

Свои первыя впечатлѣнія отъ переселенія въ Италію путешественникъ нашъ изображаетъ въ письмѣ на имя матери-же изъ Сорренто отъ 20-го марта 1876 г. (по всѣмъ видимостямъ, и въ данномъ случаѣ слѣдуетъ подразумѣвать стиль новый). — Дорогая мама! — Покинувъ землю Египетскую 12-го марта, послѣ благополучнаго плаванія прибылъ въ Неаполь 16-го, гдѣ пробылъ 2 дня, и, отправивъ намъ телеграмму о высылкѣ денегъ, уѣхалъ въ Сорренто^[476] вмѣстѣ съ Калачовымъ (съ которымъ пріѣхалъ и изъ Египта). Сорренто, какъ вамъ, вѣроятно, извѣстно, есть маленькій приморскій городокъ въ виду Неаполя и Везувія и отличается всевозможными красотами природы, которыми я, впрочемъ, не успѣлъ еще насладиться по причинѣ непрерывнаго дождя и бурныхъ вѣтровъ, свойственныхъ этому мѣсяцу. Живу я въ довольно дешевомъ отелѣ надъ самымъ моремъ и думаю пробыть здѣсь до конца апрѣля, который въ Италіи есть лучшій мѣсяцъ, — Если вы почему-нибудь не получили моей телеграммы (что было бы для меня очень печально), то прошу немедленно по полученіи сего письма выслать мнѣ въ Сорренто деньги переводнымъ письмомъ, если можно — на какой-нибудь неаполитанскій банкъ, въ противномъ случаѣ, какъ прежде, на Парижъ. — Будьте здоровы; я же здоровъ по-прежнему. — Отчего вы мнѣ ничего не напишете яснаго объ юбилеѣ папа? Цѣлую его крѣпко и васъ всѣхъ. — Завтра буду писать другимъ. — Вашъ Вл. Соловьевъ."^[477]

Безденежье, съ которымъ приходилось считаться Соловьеву въ Лондонѣ и въ Каирѣ, преслѣдуетъ его и въ Италіи. Основнымъ мотивомъ только-что приведеннаго письма является, безъ сомнѣнія, вопросъ о средствахъ къ существованію. Ближайшая предшествующая просьба о высылкѣ денегъ относится къ декабрю 1875 г., а ближайшее извѣщеніе о полученіи ихъ помѣчено 30-ымъ января (11-ымъ февраля) 1870 г.^[478] За какихъ-нибудь полтора мѣсяца казна Соловьева опять настолько отощала, что онъ оказывается вынужденнымъ взывать къ содѣйствію родителей и по телеграфу, и письменно. Прежняя безпечность, сопровождающаяся, конечно, прежними послѣдствіями… — Бремя для переѣзда изъ Каира въ Соренто — въ мартѣ мѣсяцѣ — выбрано было неудачное: Соловьевъ и Калачовъ попали подъ непрерывный дождь и бурные вѣтры, «свойственные этому мѣсяцу», тогда-какъ сосѣдній апрѣль, по удостовѣренію автора письма, «есть лучшій мѣсяцъ» въ Италіи. Вѣроятно, и мать, и всѣ близкія къ Соловьеву ляда, которыхъ онъ крѣпко цѣлуетъ, не разъ задавали себѣ вопросъ: да къ чему-же было такъ торопиться съ этимъ переѣздомъ? И надо сказать правду: найти удовлетворительный отвѣтъ на этотъ вопросъ трудно. — Объ юбилеѣ С. М. Соловьева мы уже упоминали раньше.^[479]

Второе письмо изъ Сорренто на имя матери послѣдовало со стороны Соловьева недѣли черезъ три слишкомъ послѣ перваго. 31-го марта (12-го апрѣля) 1876 г. онъ пишетъ такъ: — «Христосъ воскресе, дорогая мама. — Съ тѣхъ поръ, какъ я въ Италіи, я получилъ отъ васъ всего одно письмо — впрочемъ, кажется, не всѣ письма изъ Россіи доходятъ — такъ, напр., я не получилъ письмо Хитрово, — если увидите его, то, пожалуйста, передайте, что я очень сожалѣю, что письмо его пропало, и прошу не полѣниться написать другое, — а я отвѣчу непремѣнно. Левѣ Лопатину пишу сегодня. Я это время жилъ поперемѣнно въ Неаполѣ и Сорренто; сдѣлалъ одно новое весьма пріятное знакомство, о которомъ напишу послѣ, теперь же тороплюсь отправить сіе на почту. — На-дняхъ оставляю Сорренто я ѣду въ Парижъ одинъ. — Напишу по дорогѣ изъ Генуи или Ниццы. Если не получите другого извѣщенія, то пишите въ Парижъ, 22, Rue de la Paix, Hôtel des Iles Britanniques. — Пожалуйста, отвѣчайте на то, о чемъ я спрашивалъ въ прежнемъ письмѣ — Цѣлую папа и всѣхъ васъ крѣпко. — Вашъ Вл. Соловьевъ.»^[480]

Пасхальный привѣтъ, которымъ начинается только-что приведенное письмо, побуждаетъ насъ замѣтить, что пасха въ 1876 г. приходилась на 4-ое апрѣля стараго стиля. Такимъ образомъ, ближайшимъ толчкомъ къ написанію письма послужилъ, повидимому, не столько продолжительный перерывъ въ корреспонденціи, сколько именно наступающій праздникъ — «Хитрово» — описка или опечатка, вмѣсто: «Хитрова.» Знакомство съ семействомъ Хитрово, стоявшихъ близко къ гр. Л. Н. Толстому, относится къ болѣе позднему времени, а тутъ имѣется въ виду, по всѣмъ вѣроятіямъ, одинъ изъ тѣхъ Хитровыхъ, о которыхъ мы упоминали въ главѣ десятой.^[481] Всего правдоподобнѣе, что на этотъ разъ рѣчь идетъ о М. И. Хитровѣ, близкомъ къ семейству Соловьевыхъ. Какъ бы то ни было, вотъ дополнительная справка, доставленная намъ П. С. Поповымъ: — «Михаилъ Ивановичъ Хитровъ — изъ духовнаго званія. Учился въ семинаріи и Троицкой духовной академіи; объ эту-же пору учился въ академіи и его братъ — А. Хитровъ; всѣхъ братьевъ Хитровыхъ было четверо — еще Иванъ и Сергѣй. Изъ академіи М. И. Хитро въ поступилъ въ университетъ. Писалъ кандидатское сочиненіе относительно перваго дѣйствія Гамлета Шекспира. Было это въ 1875 г. Въ семьѣ Соловьевыхъ онъ былъ свой человѣкъ, какъ преподаватель Михаила Сергѣевича. Въ 1870 г. сталъ учителемъ исторіи и географіи въ 6-ой гимназіи. Въ началѣ 80-ыхъ годовъ былъ преподавателемъ Николаевскаго сиротскаго института. Вскорѣ постригся въ священники; тогда-же перешелъ инспекторомъ въ епархіальное Филаретовское училище. Въ началѣ 90-ыхъ годовъ попалъ въ Петербургъ и былъ при Шемякинѣ товарищемъ предсѣдателя совѣта при сѵнодѣ, завѣдывающаго церковно-аркадскими школами. Сотрудничалъ въ духовныхъ журналахъ. Его работы: объ Оригенѣ, Іустинѣ, Кириллѣ Александрійскомъ, Перепетуѣ, объ Алексѣѣ человѣкѣ Божіемъ и объ Александрѣ Невскомъ (посвящено Александру ІІІ-му). Умеръ въ 1899 г. — О Вл. Соловьевѣ Хитровъ отзывался всегда очень сочувственно и даже восторженно; былъ его другомъ; часто разсказывалъ о Соловьевыхъ и ихъ домашнихъ дѣлахъ, какъ, напр., Вл. Соловьевъ, зная наизусть Фауста Гёте, провѣрялъ переводъ Фета, не имѣя текста подъ руками. Изъ стихотвореній гр. А. К. Толстого, по словамъ Хитрова, Соловьевъ выше всего ставилъ: У приказныхъ воротъ…»^[482] — «Одно новое весьма пріятное знакомство», указываемое въ письмѣ Соловьева, есть вмѣстѣ съ тѣмъ одно новое его романическое увлеченіе — конечно, менѣе глубокое, чѣмъ увлеченіе Е. М. Поливановой,^[483] но все-же не безслѣдное. Объ этомъ эпизодѣ мы еще скажемъ нѣсколько словъ далѣе, а пока достаточно лишь повторно подчеркнуть легкую воспламеняемость Соловьева. Впрочемъ, не слѣдуетъ забывать, что ему шелъ въ эту пору 24-ый годъ, и что со времени неудачнаго сватовства въ Дубровицахъ миновалъ уже почти годъ — срокъ для возраста нашего философа не слишкомъ малый. — Сборы къ отъѣзду въ Парижъ, съ возвѣщеніемъ даже парижскаго адреса, какъ-бы въ полномъ ходу; предуказывается даже время отъѣзда — «на-дняхъ». Но Соловьеву вообще не везло съ соблюденіемъ сроковъ для пріѣзда или отъѣзда; такъ случилось и на этотъ разъ, какъ это будетъ выяснено въ настоящей-же главѣ. Не оправдались предположенія и о совмѣстномъ съ кн. Д. Н. Цертелевымъ путешествіи въ Парижъ, о чемъ Соловьевъ мечталъ въ началѣ 1876 г. въ Каирѣ.^[484] О путешествіи въ одиночку упоминается, надо думать, для того, чтобы тѣмъ самымъ пояснить, что Калачовъ остается пока на мѣстѣ, и что въ переселенія изъ Сорренто въ Парижъ «новое весьма пріятное знакомство» ни при чемъ. — Просьба объ отвѣтѣ на то, о чемъ спрашивалось въ прежнемъ письмѣ, касается, очевидно, юбилея С. М. Соловьева. Какихъ-либо слѣдовъ ближайшаго участія сына въ юбилейномъ чествованіи отца, однако, не сохранилось.

Спокойный тонъ письма отъ 31-го марта (12-го апрѣля) 1876 г. не позволяетъ предполагать, чтобы Соловьевъ находился въ это время въ сколько-нибудь исключительныхъ условіяхъ я между-тѣмъ, примѣрно за недѣлю до названной даты, съ нимъ приключилось несчастное происшествіе, которое могло угрожать даже очень тягостными послѣдствіями. Отсутствіе указанія въ письмѣ на это происшествіе объясняется всего проще нежеланіемъ тревожить родителей. Болѣе или менѣе точная датировка разумѣемаго здѣсь случая обезпечивается для насъ, однако-же, письмомъ Соловьева на имя брата Михаила изъ Сорренто отъ 8-го (20-го) апрѣля 1876 г. Письмо это выражено такъ: — «Дорогой Миша! — Поздравляю тебя съ совершеннолѣтіемъ и сожалѣю, что не могу по сему случаю прислать тебѣ ни торжественной оды, ни даже длиннаго письма, ибо рука моя дѣйствуетъ плохо. Двѣ недѣли тому назадъ, возвращаясь съ Везувія, я упалъ вмѣстѣ съ лошадью и получилъ рану на колѣнѣ и разбилъ обѣ руки. 4 дня лежалъ безъ движенія и теперь еще едва хожу. Будь здоровъ, кланяйся отъ меня Михаилу Ивановичу, письма отъ котораго я, къ сожалѣнію, не получилъ. — Твой Вл. Соловьевъ.»

Съ письмомъ на имя «дорогого Миши», не вошедшимъ въ собраніе писемъ, опубликованныхъ С. М. Соловьевымъ-младшимъ, мы имѣли возможность ознакомиться въ подлинникѣ въ рукописномъ отдѣленіи Россійской публичной библіотеки, благодаря любезности И. А. Бычкова.^[485] Письмо это оказалось среди бумагъ H. С. Соловьевой. Почеркъ, которымъ оно написано, какихъ-либо рѣзкихъ разстройствъ не обнаруживаетъ; говоря о тонъ, что «рука моя дѣйствуетъ плохо», Соловьевъ имѣлъ, вѣроятно, въ виду не столько двигательныя измѣненія, сколько болевыя ощущенія. — Родился М. С. Соловьевъ, какъ мы знаемъ, 16-ro апрѣля 1862 г.^[486] Значить, въ апрѣлѣ 1876 г. ему исполнялось 14 лѣтъ. Это не есть возрастъ полнаго гражданскаго совершеннолѣтія, и поздравленіе съ совершеннолѣтіемъ имѣетъ здѣсь шутливый характеръ.^[487] Впрочемъ, въ патріархальныхъ семьяхъ, особенно въ старые годы, было въ обычаѣ ознаменовывать достиженіе отрокомъ даже 12-лѣтняго возраста нѣкоторыми чрезвычайными привѣтствіями, — какъ-бы ради напоминанія о повѣствованіи евангелиста Луки (II, 41—52) про 12-лѣтняго отрока Іисуса. Приключеніе при возвращеніи съ Везувія можно было бы, на основаніи письма Соловьева, пріурочить къ 25-му марта (6-му апрѣля) 1876 г. А такъ-какъ въ Неаполь онъ прибылъ 16-го марта по новому стилю, т. е. 4-го по старому, то выводитъ, что благополучное житье въ Италіи продолжалось для Соловьева недѣли три. Достойна вниманія ближайшая обстановка несчастнаго случая, приключившагося съ Соловьевымъ. Въ своихъ воспоминаніяхъ кн. Д. Н. Цертелевъ разсказываетъ, что когда Соловьевъ спускался съ Везувія, «къ нему пристала куча мальчишекъ, требуя милостыни. Соловьевъ роздалъ имъ всю мелочь, а такъ-какъ они продолжали приставать, то въ доказательство, что у него больше ничего нѣтъ, бросилъ имъ свой кошелекъ; когда и это не помогло, — вздумалъ спастись отъ нихъ бѣгствомъ…»^[488] — Поклонъ «Михаилу Ивановичу» относится, очевидно, къ М. И. Хитрову, о которомъ мы представили кое-какія дополнительныя свѣдѣнія при разсмотрѣніи письма Соловьева на имя матери отъ 31-го марта (12-го апрѣля) 1876 г. Этимъ, между прочимъ, подтверждается и то, что въ только-что указанномъ письмѣ нашъ неудачный туристъ подразумѣвалъ подъ Хитровымъ именно Михаила, а не Александра Хитрова.

Дальнѣйшія свѣдѣнія о несчастномъ случаѣ, приключившемся съ Соловьевымъ, мы находимъ въ перепискѣ его съ кн. Д. Н. Цертелевымъ. Остановимся прежде всего на письмѣ изъ Сорренто отъ 20-го апрѣля 1876 г. Дата одиночная, но едва-ли мы ошибемся, принявши, что письмо это написано въ одинъ день съ письмомъ на имя «дорогого Миши», т. е. что дата проставлена въ этомъ случаѣ по новому стало (тѣмъ болѣе, что самъ кн. Д. Н. Цертелевъ находился въ это время за-границей). Вотъ текстъ этого письма или, вѣрнѣе, коротенькой записки: — Дорогой Дмитрій Николаевичъ! — Могу написать тебѣ только нѣсколько словъ: рука болитъ. Возвращаясь съ Везувія, я искалѣчился, и, можетъ-быть, останусь калѣкой на всю жизнь. Нахожусь въ состояніи плачевномъ и намѣреній никакихъ не имѣю. — Въ маѣ, вѣроятно, буду въ Парижѣ.^[489]

Первоначально Соловьевъ полагалъ, какъ мы помнимъ, оставаться въ Сорренто до конца апрѣля (по нов. ст.?). Теперь, въ. искалѣченномъ состояніи, онъ пересрочиваетъ свой отъѣздъ, ибо. говоритъ уже о мѣсяцѣ маѣ; но очевидно, отсрочка намѣчается сравнительно небольшая — въ разсчетѣ на сравнительно быстрое выравниваніе острыхъ болѣзненныхъ явленій.

Кн. Д Н. Цертелевъ сейчасъ-же отозвался на письмо Соловьева и предложилъ ему свои дружескія услуги. 27-го апрѣля (по нов. ст., конечно) 1876 г. Соловьевъ пишетъ въ отвѣтъ ему^ такъ: — Дорогой другъ! — Сердечно благодарю тебя за участіе и готовность ѣхать ко мнѣ, но, къ счастью, въ этомъ нѣтъ никакой надобности. Рана моя (я упалъ вмѣстѣ съ лошадью, скача подъ гору, и ударился колѣномъ объ острый камень, вслѣдствіе чего образовалась довольно глубокая рана) совершенно заживаетъ, и рукой также могу дѣйствовать, и на-дняхъ отправлюсь въ Парижъ. — Послѣ своего паденія я пролежалъ недѣлю въ Неаполѣ, гдѣ меня лѣчилъ хорошій нѣмецкій докторъ, а потомъ въ Сорренто два русскіе. — Очень желалъ бы тебя увидѣть, но крайняя скудость средствъ не дозволяетъ заѣхать во Флоренцію, да и не знаю, засталъ-ли бы тебя тамъ. — Что ты дѣлалъ это время во Флоренціи? Ужъ не явились-ли и у тебя сердечныя дѣла? — Возвращаясь въ Россію, я буду проѣзжать черезъ Петербургъ; можетъ-быть, увидимся тамъ, а то въ Липягахъ непремѣнно."^[490]

Подробности, сообщаемыя Соловьевымъ въ этомъ письмѣ, свидѣтельству ютъ, что несчастная случайность, жертвою которой онъ сдѣлался, угрожала ему, дѣйствительно, существенными бѣдами. Травматическія поврежденія въ области колѣннаго сустава принадлежать вообще къ числу поврежденій опасныхъ, и весьма легко могло случиться, что онъ, подобно Э. фонъ Гартманну, котораго онъ критиковалъ, оказался бы съ больной ногою на всю жизнь. Поврежденія верхнихъ конечностей были, судя по всему, менѣе рискованными. Нельзя, однако-же, забывать и объ общемъ сотрясеніи, и объ ушибѣ головы, при паденіи на каменистый путь со скачущей подъ гору лошади, причемъ Соловьевъ былъ, можно сказать, на волосокъ отъ смерти тутъ-же на мѣстѣ. Въ Англіи и въ Египтѣ ему приходилось считаться съ серьезными для него мистическими переживаніями; теперь, въ Италіи, ему суждено было испытать, въ буквальномъ смыслѣ слова, серьёзныя столкновенія съ реальной дѣйствительностью. И вѣдь точно нарочно: собрался-было непосѣдливый авторъ письма «дописывать», «въ тиши уединенія», «нѣкоторое произведеніе мистико-теософо-философо-теурго-политическаго содержанія»,^[491] какъ вдругъ является необходимость лежать, да еще съ болью въ рукѣ. Пожалуй, въ душѣ Соловьева, обстоятельство это, хотя своихъ соображеній но соотвѣтствующей части онъ и не высказываетъ, могло получить особое освѣщеніе и истолкованіе. Какъ бы то ни было, судьба загадочная произведенія какъ-то затеривается: если оно впослѣдствіи и попало на типографскій станокъ, то врядъ-ли этому не предшествовала болѣе или менѣе значительная переработка текста. — Кто были врачи, лечившіе Соловьева, мы выяснить не были въ состояніи. Въ Неаполѣ онъ пользовался врачебной помощью въ теченіе недѣли, примѣрно съ 6-го по 13-ое апрѣля (по нов. ст.),^[492] а затѣмъ лечился уже въ Сорренто. Наличность русскихъ врачей въ Сорренто не удивительна, если принять въ соображеніе данныя, относящіяся до тогдашняго положенія этого благословеннаго уголка и уже отмѣченныя нами раньше. — «Крайняя скудость средствъ» мѣшаетъ Соловьеву заѣхать во Флоренцію, но не останавливаетъ его отъ поѣздки въ Парижъ: туда влекла ея особая цѣль, хотя цѣль эта, какъ мы убѣдимся впослѣдствіи, и не была достигнута. Во Флоренціи кн. Д. Н. Цертелевъ, какъ намъ передавала вдова ея княг. Е. Ѳ. Цертелева, проживалъ тогда вмѣстѣ съ братомъ своимъ кн. П. Н. Цертелевымъ и женой этого послѣдняго Е. А. Лавровской. Въ концѣ концовъ Соловьевъ во Флоренцію все-таки попалъ…^[493] — Любопытны слова, касающіяся кн. Д. Н. Цертелева: «Ужъ не явились-ли и у тебя сердечныя дѣла?» Будущей женѣ кн. Д. Н. Цертелева Екатеринѣ Ѳедоровнѣ Ванлярской было тогда около 6 лѣтъ, ибо родилась она 19-го ноября 1870 г., и, конечно, не она была въ ту нору героиней романа кн. Д. Н. Цертелева, если только существовалъ и самый романъ. Любопытны слова Соловьева съ другой точки зрѣнія. Какъ понимать это «и» («и у тебя»)? Сопоставляетъ-ли здѣсь Соловьевъ кн. Д. Н. Цертелева съ самимъ собою, поддававшимся или поддающимся романическимъ увлеченіямъ, или же вопросъ задается въ болѣе широкой Формѣ и кн. Д. Н. Цертелевъ сопоставляется съ другими людьми вообще? Возможно не только второе, во и первое, ибо, не говоря уже про Россію, вѣдь и въ Сорренто у Соловьева были кое-какія «сердечныя дѣла» — хотя-бы подъ флагомъ «весьма пріятнаго знакомства.» — Возвращеніе на родину, въ Москву, Соловьевъ прокладываетъ черезъ Петербургъ. Раньше онъ собирался направиться въ Москву черезъ Кіевъ.^[494] Удержались-ли эти маршруты въ своей силѣ до конца, увидимъ въ свое время.

Къ порѣ несчастнаго приключенія съ паденіемъ слѣдуетъ отнести также письмо безъ даты, помѣщенное среди писемъ Соловьева къ матери и отцу подъ № 25. Это отвѣтное посланіе по адресу младшихъ членовъ семьи Соловьевыхъ, возвѣщенное авторомъ на «завтра» въ письмѣ изъ Каира отъ 20-го марта 1876 г. (по нов. ст.),^[495] но перешедшее въ дѣйствительность много позднѣе. Текстъ № 25 сводится къ нижеслѣдующему: — «Вѣрѣ, Надѣ, Любѣ, Аннѣ Кузьминичнѣ, Машѣ и Сенѣ. — Соборное посланіе. — Дѣти мои! — Благодарю васъ сердечно за письма ваши, еще въ землѣ Египетской мною полученныя, и на которыя я хотѣлъ отвѣчать отдѣльно, но сначала разныя дѣла, а потомъ паденіе на Везувіи и происшедшее отъ онаго калѣчество воспрепятствовали. — Италія мнѣ надоѣла порядочно и давно уже собираюсь въ Парижъ, да боюсь повредить колѣно и остаться безногомъ. Теперь мы съ Калачовымъ осиротѣли вслѣдствіе отъѣзда двухъ добродѣтельныхъ дамъ, которыя за вами ухаживали. Приходится самому себѣ корпію щипать. Надѣюсь, что вы проводите праздники веселѣе. Будьте здоровы, рука устала. — Неужели мама не получила моего послѣдняго письма, посланнаго къ пасхѣ? На-дняхъ буду писать еще. Нила Александровича цѣлую. Напишу ему изъ Парижа. — Вашъ Влад. Соловьевъ.»^[496]

Въ Сорренто Соловьевъ оставался почти до половины мая по новому стилю, ибо въ Парижъ онъ прибылъ 1-го (13-го) мая, какъ это выясняется изъ письма къ отцу, на которое мы ссылаемся ниже.^[497] Вѣроятно, «соборное посланіе» было написано послѣ письма къ кн. Д. Н. Цертелеву отъ 27-го апрѣля 1876 г. (по нов. ст.), такъ-какъ въ «посланіи» говорится уже, что «Италія страшно надоѣла» — этой ноты въ письмѣ къ кн. Д. Н. Цертелеву еще нѣтъ; впрочемъ, Соловьевъ извѣщалъ своего друга, что въ Парижъ онъ отправляется «на-дняхъ» — допустима, пожалуй, и обратная перестановка писемъ. Во всякомъ случаѣ, это все-же близкія по времени письма. — Имена, перечисляемыя въ заголовкѣ «соборнаго посланія», суть имена сестеръ Соловьева и старой помощницы его матери, «Анны-пророчицы», А. К. Колеровой.^[498] О письмахъ, полученныхъ отъ молодежи, Соловьевъ упоминалъ въ письмѣ къ матери изъ Каира еще отъ 30-го января (11-го февраля) 1876 г.^[499] Отвѣчать онъ прособирался около двухъ съ половиною мѣсяцевъ слишкомъ, до и теперь пишетъ не отдѣльно, а оптомъ, оправдываясь разными дѣлами и калѣчествомъ. Оправданіе это едва-ли основательно; скорѣе надо предполагать, что Соловьевъ просто тяготился неинтересной для него болтовней, да еще не лицомъ къ лицу, а за тридевять земель. — «Давно собираюсь въ Парижъ» — достаточно понятное заявленіе. Вѣдь въ Сорренто Соловьевъ предполагалъ прожить мѣсяцъ,^[500] въ Неаполь онъ пробылъ 16-го марта по новому стилю, а теперь уже близится начало мая. — Открытое упоминаніе о паденіи на Везувіи при умолчаніи объ этомъ эпизодѣ въ письмѣ къ потери объясняется, надо думать, тѣмъ, что Соловьевъ еще до «соборнаго посланія» оповѣстилъ о своемъ злоключенія брата Михаила и не видѣлъ уже надобности таиться. — Говоря объ ухаживаніи «двухъ добродѣтельныхъ дамъ», Соловьевъ, связываетъ свое имя съ именемъ Калачова. Припомнимъ, что Калачовъ былъ больнымъ помимо всякихъ паденій на Везувіи, и что слову: ухаживаніе можетъ принадлежать не одинъ только смыслъ сердобольной попечительности. Кто именно эти двѣ дамы, Соловьевъ опять-таки умалчиваетъ. Маленькій секретъ вскрывается лишь позднѣе, въ письмѣ къ отцу изъ Парижа отъ 16-го (28-го) мая 1876 г.^[501] Леченіе раны продолжается и послѣ отъѣзда попечительныхъ особъ — «приходится самому себѣ щипать корпію.» — Обѣщаніе писать «на-дняхъ» оставляется и на этотъ разъ, насколько можно судить по опубликоваиной перепискѣ, безъ точнаго исполненія, — Нилъ Александровичъ, которому посылается поцѣлуй, есть И. А, Поповъ, мужъ старшей сестры Соловьева — Вѣры.^[502]

Изъ числа лицъ, проживавшихъ въ Сорренто въ то время, когда тамъ гостилъ Соловьевъ, намъ удалось повстрѣчать лишь одного соотечественника, а именно А. А. Фишера-Фонъ-Вальдгеймъ, бывшаго впослѣдствіи профессоромъ Варшавскаго университета и директоромъ И. Ботаническаго сада въ Петербургѣ.^[503] Хорошо зная московскую профессорскую среду, онъ зналъ, конечно, и С. М. Соловьева, и его семью, но — въ качествѣ медика и натуралиста — только издали. Въ Сорренто онъ участвовалъ въ нѣкоторыхъ туристскихъ прогулкахъ по окрестностямъ, и ему приходилось видѣть и Вл. С. Соловьева. Подобно другимъ, онъ невольно обращалъ вниманіе на обаятельную внѣшность молодого философа, но близкихъ отношеній между ними не завязалось. Одно только хорошо запомнилось А. А. Фишеру-фонъ-Вальдгеймъ: необыкновенная щедрость Соловьева. Бѣдняки, преслѣдовавшіе туристовъ своимъ попрошайничествомъ, неизмѣнно находили въ Соловьевѣ отзывчиваго и всегда добродушнаго благотворителя. Онъ беззаботно опоражнивалъ для нихъ свой кошелекъ, а когда кошелекъ оказывался пустымъ, онъ бросалъ имъ, наконецъ, и самый кошелекъ, что было, по видимому, пріемомъ для него привычнымъ. Не удивительно, если Соловьеву, въ письмѣ къ кн. Д. Н. Цертелеву отъ 27-го апрѣля 1876 г. (по нов. ст.), при обсужденіи вопроса о заѣздѣ во Флоренцію, ничего другого и не оставалось, какъ сознаться въ «крайней скудости средствъ».

Въ общей сложности Соловьевъ прожилъ въ Неаполѣ и Сорренто безъ малаго два мѣсяца, причемъ изъ этого срока надо отбросить большую половину на болѣзненное или полуболѣзненное состояніе вслѣдствіе паденія на Везувіи. При такихъ условіяхъ разсчитывать на особую производительность этого періода было бы трудно, въ особенности если измѣрять эту производительность писательствомъ. Но отсюда еще не слѣдуетъ, чтобы время терялось даромъ" Продолжая занятія чтеніемъ, разрабатывая содержаніе своихъ завѣтныхъ плановъ путемъ размышленія, занося кое-что изъ плодовъ своихъ думъ на бумагу и вообще набираясь житейскихъ впечатлѣній чрезъ общеніе съ людьми и природой, Соловьевъ, безъ сомнѣнія, все болѣе и болѣе зрѣлъ духовно и восходилъ изъ силы въ силу. Вскорѣ мы узнаемъ, куда устремлялись главнымъ образомъ его тогдашніе замыслы, и, можетъ-быть, для иныхъ покажется неожиданнымъ, что уже въ началѣ 1876 г. Соловьевъ задавался вопросомъ объ установленіи принциповъ вселенской религіи. Не лишнимъ будетъ, впрочемъ, прибавить, что рѣчь идетъ о вселенской религіи, а не о вселенской церкви…

Свой путь изъ Сорренто въ Парижъ — съ заѣздомъ во Флоренцію — Соловьевъ направлялъ черезъ Геную и Ниццу, какъ мы знаемъ изъ письма его къ матери отъ 31-го марта (12-го апрѣля) 1876 г. Маршрутъ этотъ и былъ соблюденъ въ дѣйствительности, на что сохранились намеки въ письмахъ Соловьева къ отцу изъ Парижа отъ 1-го (13-го) и 16-го (28-го) мая того-же года. Оба письма эти воспроизводятся нами ниже, а здѣсь считаемъ цѣлесообразнымъ отмѣтить одинъ небольшой эпизодъ, который біографамъ Соловьева приходится пріурочивать къ участку отъ Генуи до Каинъ. Досаднымъ образомъ, мм не можемъ указать въ точности, къ какому именно времени относится этотъ эпизодъ, т. е. принадлежитъ-ли онъ къ составу первой поѣздки Соловьева за-границу, или же его слѣдуетъ включить въ повѣствованіе объ одной вагъ позднѣйшихъ его поѣздокъ. Вѣроятнѣе послѣднее, но общій смыслъ эпизода характеренъ не столько для той или другой поѣздки въ частности, сколько для личности Соловьева вообще, а потому мы и даемъ ему мѣсто въ настоящей главѣ. — "Глядя на дѣйствительность съ недосягаемой для простыхъ смертныхъ высоты, « говоритъ кн. Е. И. Трубецкой, „онъ [Соловьевъ], понятное дѣло, ясно видѣлъ общую схему жизни, но сбивался въ оцѣнкѣ ея отдѣльныхъ явленій и въ особенности индивидуальныхъ характеровъ. Его неуравновѣшенное, вѣчно работавшее воображеніе часто приписывало людямъ не существующія положительныя качества….. — Та-же близорукость относительно житейскаго нерѣдко вовлекала Соловьева въ заблужденія противоположнаго свойства: иногда онъ предполагалъ адскіе замыслы тамъ, гдѣ на самомъ дѣлѣ были только самые обыденные и невинные человѣческіе поступки. Однажды, когда онъ ѣхалъ изъ Генуи въ Каннъ, въ занятое имъ отдѣленіе вагона вошла какая-то супружеская чета; оставивъ вещи на полкѣ, она тотчасъ удалилась, послѣ чего поѣздъ тронулся. Соловьеву мигомъ представилось, что въ покинутомъ чемоданѣ лежитъ зарѣзанный младенецъ. Взволнованный страшной картиной подозрѣваемаго преступленія, онъ рѣшился заявить объ этомъ кондуктору. Оказалось, разумѣется, что въ чемоданѣ находились обыкновенныя пассажирскія вещи, а супруги просто-напросто завтракали въ вагонѣ-ресторанѣ. — Тутъ мы имѣемъ черту Соловьева-человѣка, которая многое объясняетъ въ Соловьевѣ-писателѣ. Не только въ оцѣнкѣ людей, — въ оцѣнкѣ дѣйствительности вообще мы найдемъ въ его ученіи преувеличеніе въ обѣ противоположныя стороны. То, яри свѣтѣ своихъ мистическихъ созерцаній, онъ, вкладывая въ нее сокровища изъ другого міра, возлагаетъ на нее преувеличенныя надежды; то, наоборотъ, судя о ней по контрасту съ міромъ инымъ, онъ впадаетъ въ преувеличенное отчаяніе.“^[504]

Точнѣе удостовѣреннымъ является тотъ фактъ, что въ Ниццѣ Соловьева снова посѣтило поэтическое вдохновеніе. Тутъ онъ написалъ свою Пѣсню офитовъ, рукописный текстъ которой сохранился въ альбомѣ № 1.^[505] Піеса эта вошла въ составъ 1-го изданія стихотвореній Соловьева,^[506] а равно и послѣдующихъ изданій. Но, кромѣ того, оно-же включена, какъ завершающій аккордъ, въ трехактную мистерію-шутку: Бѣлая лилія или сонъ въ ночь на Покрова.^[507] Эта мистерія-шутка снабжена помѣткою: Москва — Пустынька. 1878—1880 г.» и напечатана впервые въ 1893 г. Пѣсня офитовъ — о сочетаніи бѣлой лиліи съ алою розой и обрѣтеніи вѣчной истины тайной пророческой грезою — занимала воображеніе Соловьева немало; объ этомъ свидѣтельствуетъ обиліе исправленій, resp. варіантовъ. По загадочному символизму образовъ, г какому-то мистическому устремленію къ сочетанію трудно сочетаемаго, по сосредоточенно-страстному напряженію лирическаго порыва, это одно изъ лучшихъ стихотвореній Соловьева въ его молодые годы. Возможно, что тутъ своеобразно преломились въ поэтическомъ творчествѣ Соловьева его внутреннія переживанія и въ Египтѣ, и въ Италіи, и — пожалуй — на далекой родинѣ… {Объ Офитахъ имѣется небольшая статья, за подписью: «Вл. С.» (Вл. С. Соловьевъ?), въ Энциклопедическомъ Словарѣ Брокгауза и Ефрона, т. XXII^А, С.-Петербургъ, 1897 г.; стр. 485. «Офиты», говоритъ Вл. С., «(отъ ὂψις; — змѣя) — гностическая секта, или группа сектъ, чтившихъ въ змѣѣ образъ, принятый верховною Премудростью, или небеснымъ гонокъ Софіей (см. гностицизмъ), чтобы сообщить истинное знаніе первымъ людямъ, которыхъ ограниченный Диміургъ хотѣть держать въ дѣтскомъ невѣдѣніи. Въ одной изъ открытыхъ въ половинѣ ХІХ-го вѣка книгъ обширнаго сочиненія: Ἔλιγχος κατὰ πασῶν τῶν αἐρέοεων (Обличеніе противъ всѣхъ ересей), приписываемаго теперь св. Ипполиту, епископу Римскаго Порта (прежде извѣстный отрывокъ подъ именемъ Φιλοσούμενα ошибочно приписывался Оригену), подробно излагается ученіе секты наасеновъ (по-еврейски Nabaeb — змѣй), вѣроятно, тожественной съ офитами другихъ церковныхъ писателей; но съ полною несомнѣнностью считать это ученіе обще-офитскимъ нельзя. Культъ змѣи, связанный съ Фалліономъ (см.), есть одинъ изъ самыхъ распространенныхъ во всѣхъ народныхъ религіяхъ; по всей вѣроятности, офитскій гнозисъ заключалъ въ себѣ традиціонныя мистеріи этого культа и скрытое ученіе, съ нимъ связанное и представлявшее различныя видоизмѣненія по племенамъ и эпохамъ. Между неграми на Антильскихъ островахъ доселѣ хранится подъ именемъ Води таинственный культъ змѣй, принесенный ихъ предками изъ Африки. Еретическій офитскій гнозисъ, повидимому, былъ особенно распространенъ въ Египтѣ въ связи съ древнимъ почитаніемъ того божественнаго змѣя, котораго греки называли „благимъ богомъ“ (Ἀγχϑοδαίμων).» — Ссылки автора на статьи о гностицизмѣ и филлизмѣ имѣютъ въ виду соотвѣтствующія статьи въ томъ-же Словарѣ, Статья о гностицизмѣ самого Вл. С. Соловьева помѣщена въ т. VIII", С.-Петербургъ, 1693 г., стр. 950—952; статья о фаллическомъ культѣ, за подписями Л. Штернберга и Н. О., — въ т. XXXV, С.-Петербургъ, 1902 г., стр. 266—268. Въ Новомъ Энциклопедическомъ Словарѣ статья Вл. С. Соловьева о гностицизмѣ замѣнена статьей И. Андреева; см. т. XIII, С.-Петербургъ, стр. 823—832.}

До Парижа Соловьевъ добрался 1-го (13-го) мая 1876 г. Объ этомъ онъ сообщаетъ на родину въ письмѣ къ отцу изъ Парижа отъ того-же числа. — Дорогой папа! — На случай, еслибы вы не получили моего поздравленія изъ Ниццы, посылаю вамъ другое изъ Парижа, куда послѣ многихъ бѣдствій и треволненій благополучно сегодня пріѣхалъ, получивъ деньги во время благопотребное, за что вамъ весьма благодаренъ. Въ Парижѣ пробуду недѣль шесть и, захвативъ своя книги въ Лондонѣ, черезъ Остенде и Берлинъ возвращусь въ Москву къ вашимъ именинамъ. — Въ Парижѣ буду заниматься изданіемъ своего малаго по объему, но великаго но значенію сочиненія: Principes de la religion universelle; языкъ онаго отдамъ исправить аббату Гётте, который, между прочимъ, занимается этимъ дѣломъ (онъ исправлялъ сочиненіе министра Толстого о католицизмѣ^[508]), и къ которому я имѣю на-счетъ этого рекомендацію отъ Ниццскаго священника.^[509] Можетъ-быть, это меня задержитъ на лишнія двѣ недѣли, но въ іюлѣ, во всякомъ случаѣ, вернусь. — Будьте здоровы. Цѣлую васъ крѣпко, такъ-же какъ маму и всѣхъ прочихъ. Завтра буду писать Нилу Александровичу.^[510] — Вашъ Вл. Соловьевъ."^[511]

За все время пребыванія Соловьева за-границей это всего лишь четвертое письмо его непосредственно на имя отца. Въ общемъ онъ писалъ на имя матери, безъ сомнѣнія, гораздо чаще, хотя, само собою разумѣется, письма его читались всѣми членами семьи, съ отцомъ во главѣ. Сынъ понималъ, что крайне занятому отцу, чрезвычайно бережливо распоряжавшемуся своими досугами, труднѣе поддерживать съ нимъ правильную корреспонденцію, чѣмъ матери, да со стороны матери ожидалась и меньшая требовательность въ отношеніи самаго содержанія писемъ. Привѣтъ изъ Ниццы, какъ и письмо изъ Генуи, про которое упоминается въ слѣдующемъ посланіи, не содержатся въ серіи опубликованныхъ писемъ; надо думать, что почта оказалась въ этихъ случаяхъ неисправной. «Поздравленіе» относится ко дню рожденія С. М. Соловьева, которому 5-го мая 1876 г, исполнялось 56 лѣтъ.^[512] — Многія бѣдствія и треволненія, осложнившія переѣздъ отъ Каира до Парижа, сводятся, повидимому, къ паденію на Везувіи и послѣдствіямъ этого паденія; о другихъ какихъ-либо серьёзныхъ злоключеніяхъ свѣдѣній не имѣется. — Деньги получены Соловьевымъ «во время благопотребное». Это тѣ деньги, о которыхъ онъ просилъ не сохранившейся телеграммой изъ Неаполя и затѣмъ письмомъ изъ Сорренто на имя матери отъ 20-го марта (со нов. ст.) 1870 г.^[513] Слова о времени благопотребномъ снова и снова указываютъ намъ, что Соловьевъ, какъ и раньше, неизмѣнно плохо сводилъ концы съ концами, чѣмъ онъ, однако, ни мало не смущался, и что нисколько не поощряло его къ болѣе осмотрительному расходованію своихъ денежныхъ средствъ. Въ Парижѣ онъ остановился на Rue de la Paix, 22, въ Hôtel des Iles Britanniques — по адресу, намѣченному еще въ Сорренто (письмо на имя матери отъ 31-го марта (12-го апрѣля) 1876 г.)^[514] и повторяемому въ письмѣ на имя отца изъ Парижа отъ 16-го (28-го) мая 1876 г.^[515] Едва-ли эта гостиница вполнѣ соотвѣтствовала матеріальной обезпеченности Соловьева, если судить по тому мѣсту, которое отводится Hôtel des Iles Britanniques тогдашнимъ Бэдекеромъ.^[516] Срокъ пребыванія въ Парижѣ устанавливается предположительный, въ предѣлахъ отъ 8 до 8 недѣль, а возвращеніе въ, Москву пригоняется къ іюлю мѣсяцу — вѣроятно, къ 5-му числу, дню именинъ отца. Про Кіевъ и Петербургъ Соловьевъ здѣсь уже не упоминаетъ, но, зато называетъ Остенде и Берлинъ (можеть-быть, мелькала снова мысль о знакомствѣ съ Э. фонъ Гартманномъ). — Очень существенно указаніе на сборы къ изданію «малаго по объему, но великаго по значенію сочиненія: Principes de la religion universelle». Что это за сочиненіе, въ точности не извѣстно; можно только сказать, что сочиненію этому Соловьевъ придавалъ большую цѣну, хотя въ словахъ его и звучитъ тонъ шутки. Вопросу объ этомъ сочиненіи мы посвятимъ нѣсколько словъ въ дальнѣйшемъ. — Аббатъ Гётте — онъ-же православный священникъ о. Владиміръ Гётте — есть одинъ изъ немногихъ священнослужителей, перешедшихъ изъ католичества въ православіе. Имя его было уже названо нами однажды по другому поводу.^[517] Въ синодальномъ архивѣ сохраняется поучительное «дѣло» «по прошенію Французскаго аббата Гётте о присоединеніи его изъ католицизма къ православію», начатое 3-го января 1862 г. при оберъ-прокурорѣ св. сѵнода гр. А. П. Толстомъ и законченное 1-го августа 1864 г. при оберъ-прокурорѣ А. П. Ахматовѣ.^[518] Прошеніе въ св. сѵнодъ аббата Гётте — изъ Парижа отъ 14-го сентября 1861 г. При разсмотрѣніи «дѣла» бросаются въ паза препирательства между вѣдомствомъ православнаго исповѣданія и министерствомъ иностранныхъ дѣлъ, недоумѣнія, какъ быть съ богослуженіемъ на французскомъ языкѣ, опасенія, какъ-бы не вызвать упрековъ въ прозелитизмѣ, и т. д. Судьбою аббата Гётте интересовались нашъ посолъ гр. П. Д. Киселевъ, канцлеръ кн. А. М" Горчаковъ, императрица Марія Александровна, митрополитъ Филаретъ. Сущность рѣшенія по ходатайству аббата Гётте усматривается изъ нижеслѣдующаго «опредѣленія» св. сѵнода отъ 6-го — 13-го марта 1862 г., сообщеннаго выпискою въ канцелярію сѵнодальнаго оберъ-прокурора: — «По указу Его Императорскаго Величества, Святѣйшій Правительствующій Сѵнодъ слушали рапортъ Преосвященнаго Митрополита Новгородскаго и С.-Петербургскаго Исидора, отъ 6-го сего марта за № 754, о присоединеніи проживающаго въ Парижѣ безприходнаго Аббата Римско-католической церкви Рене-Франциска Гётте къ Православной Греко-россійской церкви, объ оставленіи его въ носимомъ въ духовномъ санѣ, и о назначеніи ему пособія къ содержанію. И по справкѣ, Приказали: По выслушаніи настоящаго донесенія Сѵнодальнаго Члена Преосвященнаго Митрополита Новгородскаго и С.-Петербургскаго и по разсмотрѣнія представленныхъ имъ документовъ ищущаго присоединенія къ Православной церкви Аббата Римско-католической церкви Рене-Франциска Гётте Святѣйшій Сѵнодъ опредѣляетъ: 1.) Признавъ означеннаго Аббата Гётте въ санѣ Священника, поручить Преосвященному Митрополиту Исидору, чтобы сдѣлалъ распоряженіе о присоединеніи его, Гётте, къ Православной церкви и о послѣдующемъ донесъ Святѣйшему Сѵноду; 2.) на содержаніе его, Гётте, назначить по 1000 р. сер. въ годъ изъ процентовъ съ капитала, ассигнованнаго на производство Епархіальнымъ Преосвященнымъ добавочнаго жалованья, каковую сумму и высылать къ протоіерею Парижской церкви Васильеву для выдачи но принадлежности. Для исполненія же но сему опредѣленію Преосвященному Митрополиту Новгородскому и С.-Петербургскому послать указъ, а въ Хозяйственное Управленіе при Святѣйшемъ Сѵнодѣ передать выписку, каковую, для свѣдѣнія, сообщить и къ дѣламъ Оберъ-Прокурора Святѣйшаго Сѵнода. — Вѣрно: Секретарь — 19-го марта 1862 г. — Читалъ: Помощникъ Секретаря…..» Въ 1864 г. о. Гётте былъ удостоенъ св. сѵнодомъ степени доктора богословія; дипломъ на эту степень былъ препровожденъ по назначенію при письмѣ митрополита Исидора въ августѣ того-же года. Позднѣе, въ апрѣлѣ 1865 г., о. Гётте освѣдомлялся, нѣтъ-ли препятствій къ его пріѣзду въ С.-Петербургъ. Письмо его было получено, повидимому, 8-го мая. На письмѣ помѣтка карандашомъ: «Его Превосходительство изволилъ уже отвѣчать (что нѣтъ препятствій).» Отголоски всѣхъ этихъ сношеній съ русскими властями, вѣроятно, долго жили въ душѣ священника Владиміра Гётте, и если Соловьеву удалось завязать съ нимъ личное знакомство въ Парижѣ въ 1876 г., то безъ погрѣшности можно допустить, что оба православные — и французъ, и русскій — находится достаточно темъ для собесѣдованія и помимо исправленія «языка»…^[519]

Прошло двѣ недѣли съ небольшимъ послѣ перваго письма Соловьева изъ Парнаса, и 16-го (28-го) мая онъ пишетъ отцу снова. Это пятое и послѣднее письмо его на имя отца изъ-за границы и вообще послѣднее письмо изъ серія писемъ, относящихся къ заграничной командировкѣ, поскольку соотвѣтствующая корреспонденція сохранена и опубликована доселѣ. Въ заголовкѣ письма значится: «Парижъ. Rue de la Paix. Hôtel des Iles Britanniques. 16/28 мая 1875 r.» Въ датѣ описка или опечатка: должно быть — 1876 г. Самый текстъ письма выраженъ такъ: — Дорогой папа! — Очень радъ узнать, что Ковалевскій въ Москвѣ, но желалъ бы знать въ точности его адресъ; я писалъ Янжулу, надѣюсь, онъ сообщитъ. Въ Лондонъ съѣэдить изъ Парижа стоить всего 10 рублей и 8 часовъ времени, такъ-что не разсчетъ хлопотахъ. Не поливаю, что вы мнѣ пишете о Кіевѣ — насколько помню, я никогда не собирался худа ѣхать. Что касается до моего сочиненія, то мнѣ необходимо его издать, такъ-какъ оно будетъ основой всѣхъ моихъ дальнѣйшихъ занятій, я я ничего не могу дѣлать, не ссылаясь на него. — Вы интересуетесь подробностями моего паденія, разскажу при свиданіи; впрочемъ, я, кажется, писалъ вамъ объ этомъ изъ Генуи, не знаю, получили-ли вы это письмо. Тамъ-же сообщалъ вамъ о двухъ дамахъ, принимавшихъ во мнѣ участіе, именно m-me Ауэръ и m-mlle Трайнъ. — Здѣсь я ни у кого и нигдѣ не бываю (сегодня былъ только въ русской церкви), занимаюсь дома, завтра долженъ получить билетъ для занятій въ Національной библіотекѣ; проклятые французы до сихъ поръ дѣлали мнѣ шиканы; подлѣе народа не знаю (говорю я о мужского полѣ), хуже даже англичанъ и египетскихъ еѳіоповъ. — Такъ-какъ вы, кажется, немножко по мнѣ скучаете, то могу васъ успокоить: больше уже путешествовать не буду, ни на восточныя кладбища, ни въ западный и….. не поѣду, а такъ-какъ мнѣ свѣдущіе люди предсказали много странствій, то я и буду странствовать по окрестностямъ города Москвы. — Отъ чего именно папа будетъ пить воды? Я получилъ почти разомъ 5 вашихъ писемъ. — Цѣлую васъ крѣпко, папа и всѣхъ — Влад. Соловьевъ. — На послѣднемъ вашемъ письмѣ вы не поставили, кому оно адресовано, и потому оно было распечатано въ гостиницѣ.^[520]

О знакомствѣ и сближеніи Соловьева съ М. М. Ковалевскимъ и И. И. Янжуломъ всѣ главнѣйшія подробности уже представлены нами въ главахъ, посвященныхъ пребыванію Соловьева въ Лондонѣ — Замѣчаніе относительно того, во что можетъ обойтись поѣздка въ Лондонъ, вызвано, во всѣмъ вѣроятіямъ, сомнѣніями родителей на-счетъ того, стоитъ-ли самолично ѣздить въ Лондонъ, чтобы забрать тамъ свои книги. — Курьёзно недоумѣніе Соловьева касательно Кіева: онъ совершенно забылъ про сказанное имъ въ письмѣ на имя матери изъ Каира отъ 4-го марта (по нов. ст.?) 1876 г.^[521] Теперь, когда родители стали освѣдомляться, чего ради направляетъ онъ свой путь на Кіевъ, онъ и самъ не знаетъ, что подумать о такомъ маршрутѣ. — Конечно, гораздо болѣе достойно вниманія то, что говоритъ Соловьевъ о подготовляемомъ имъ къ печати сочиненіи. Какъ кажется, его планъ опубликовать свое произведеніе за-границей, на французскомъ языкѣ, вызвалъ какія-то возраженія со стороны отца: можетъ-быть, ему казалось подобное предпріятіе рискованнымъ, способнымъ скомпрометировать дальнѣйшее положеніе сына въ Россіи. Ниже мы увидимъ, что Соловьевъ такъ и не издалъ своего сочиненія: Principes de la religion universelle «по разнымъ причинамъ»,^[522] но пока онъ считаетъ это изданіе «необходимымъ», какъ «основу» всѣхъ дальнѣйшихъ своимъ занятій, какъ сводъ главнѣйшихъ тезисовъ, на которые онъ долженъ будетъ ссылаться впослѣдствіи. — Про исторію съ паденіемъ на Везувіи Соловьевъ собирается разсказать всѣ подробности по возвращеніи въ Москву; при этомъ онъ называетъ, однако, два имени, дающія нить для дальнѣйшихъ поисковъ. Объ участіи «двухъ добродѣтельныхъ дамъ» къ Калачову на этотъ разъ уже не упоминается. Повидимому, изъ этихъ двухъ дамъ большее вниманіе привлекала къ себѣ со стороны Соловьева m-me Ауэръ. В. X Величко говоритъ; — "Насколько я могу вспомнить степени душевнаго равновѣсія у Владиміра Соловьева въ разные періоды и отдѣльные моменты послѣднихъ десяти лѣтъ его жизни, — наиболѣе самимъ собою онъ былъ именно на зимней дачѣ въ Финляндіи. Друзья изрѣдка навѣщали его тамъ и называли, полушутя, эти поѣздки «богомольемъ въ Рауху». Вскорѣ эта мѣстность сдѣлалась довольно популярною, отчасти благодаря самому-же Соловьеву, такъ-что для него-то условія жизни измѣнились къ худшему. Вотъ что онъ пишетъ на пасхѣ 1895 г.: — «Христосъ воскресе! Милый другъ Василій Львовичъ! — Я благополучно пріѣхалъ, но не совсѣмъ благополучно водворялся къ Раухѣ. Она полна гостей, комната ноя оказалась занятой и мнѣ дали другую внизу, съ ходящими надъ моей головой индивидуями обоего пола и разнаго возраста. Зима здѣсь въ полной силѣ, и это начинаетъ быть скучнымъ. Нѣкоторая компенсація всего этого сосѣдство семьи Ауэръ, — воспоминанія о Неаполѣ и Сорренто, гдѣ я былъ 19 лѣтъ тому назадъ.»^[523] Въ первомъ томѣ Писемъ Соловьева письмо это тоже воспроизводится, но фамилія семьи скрыта подъ буквой N., а послѣдняя фраза выражена существенно иначе: — «гдѣ я 19 лѣтъ тому назадъ слегка увлекался m-me N., — теперь она наполовину оглохла и съ нею 3 взрослыхъ дочери…»^[524] О неравнодушіи Соловьева къ сердобольной особѣ, окружавшей его своими попеченіями послѣ несчастнаго приключенія на Везувіи, — конечно, о неравнодушіи «en tout bien tout honneur»,^[525] — свидѣтельствуютъ и двѣ стихотворныя піесы Соловьева, посвященныя H. Е. Ауэръ: Сайма въ полдень и Лишь только тѣнь живыхъ, мелькнувши, исчезаетъ…^[526] Первое стихотвореніе, какъ удостовѣряетъ С. М. Соловьевъ-младшій, «написано 11-го октября 1894 г. на Саймѣ. Названіе возстановлено по рукописному тексту альбома № 3…………… Напечатано впервые въ Вѣстникѣ Европы, 1894 г., № 12, стр. 629, съ заглавіемъ: У Саймы въ полдень и безъ посвященія.»' Относительно второго стихотворенія мы находимъ у того-же автора такое поясненіе: «Рукописный текстъ стихотворенія сохранился въ альбомѣ № 3……….. Дата: Рауха, 23-го апрѣля 1895 г. — Напечатана впервые въ Вѣстникѣ Европы, 1895 г., № 6, стр. 612, безъ посвященія.»^[527] Считаемъ умѣстнымъ привести здѣсь-же нѣкоторыя данныя, сообщенныя намъ А. Ѳ. Кони. "Надежда Евгеніевна Ауэръ — дочь Евгенія Венцеславовича Пеликана, директора медицинскаго департамента и предсѣдателя медицинскаго совѣта, автора руководства по токсикологія и изслѣдованія о скопчествѣ. Замужемъ была за скрипачомъ Ауэромъ, потомъ разошлась съ нимъ (онъ былъ большой женолюбъ…). У супруговъ Ауэръ было три дочери; старшая — «Зуша» — вышла замужъ за калужскаго помѣщика Унковска го, сына ярославскаго губернатора вице-адмирала Унковскаго, образцоваго губернатора, который отличался, между прочимъ, чрезвычайнымъ сочувствіемъ судебной реформѣ……….. [Бракъ «Зуши», заключенный по самымъ благороднымъ побужденіямъ съ ея стороны, оказался, къ прискорбію, неблагополучнымъ. Послѣ развода, ея мужъ вступилъ во второй бракъ съ кровно близкимъ ей лицомъ. {У Соловьева-младшаго читаемъ: "Къ веснѣ 1895 г. на Сайму пріѣхала старая знакомая Вл. С. m-me Ауэръ съ тремя взрослыми дочерьми. Это была та самая m-me Ауэръ, которая въ 1676 г. въ Сорренто ухаживала за поранившимъ себя при восхожденіи на Везувій философомъ [тутъ дѣлается ссылка на П., I, 222]. — Одну дочь m-me Ауэръ звали Зоя. Это дало поводъ Вл. С. скаламбурить. Въ письмѣ къ брату [Михаилу] онъ пишетъ: «здѣсь m-me Ауэръ съ дочерью Зоей, но она еще не уходитъ подъ портикъ.» Острота станетъ понятно, если вспомнить стихи Козьмы Пруткова: —

Подъ портикъ уходитъ мать

Сокъ гранаты выжимать.

Зоя, намъ никто не внемлетъ,

Зоя, дай тебя обнять.

Вл. С. посвятилъ m-me Ауэръ два стихотворенія: Этотъ матово-свѣтлый жемчужный просторъ. [resp. Сайма въ полдень] и Лишь только тѣнь живыхъ, мелькнувши, исчезаетъ,.Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. 40 (изъ, біографіи, составленной С. М. Соловьевымъ-младшимъ). — Въ виду этой цитаты, въ которую вкралась нѣкоторая неясность (выходить какъ-будто, что «подъ портикъ» уходитъ дочь, а не мать), приведемъ болѣе полную выдержку изъ письма Соловьева къ брату Михаилу, интересную для насъ и помимо выясненія неточности. Соловьевъ пишетъ такъ: — «Я сижу окруженный тающимъ снѣгомъ. Картина еще зимняя, но способовъ передвиженія никакихъ. „Беру воздухъ“ на балконѣ. Впрочемъ, еще третьяго дня я гулялъ по снѣжнымъ равнинамъ озера Саймы съ m-me Ауэръ, за которою 19 лѣтъ тому назадъ ухаживалъ на Везувіи; какой символизмъ! — Теперь у ней 10-лѣтняя дочь Зоя, напоминающая мнѣ (……..) Катю Владиміровну [т. е. Е. В. Романову, впослѣдствіи Селевину, кузову Соловьева, героиню его юношескаго романа], лѣтъ 20 тому назадъ. Я ей говорю (мысленно); —

Ich bin nun zwei-und-vierzig Jahr' alt,

Und du bist neunzehnjährig kaum —

О, Зоя! Wenn ich dich erblicke,

Erwacht in mir der alte Traum.

Но болѣе я бесѣдую съ матерью, которая еще не уходитъ подъ портикъ сокъ гранаты выжимать.» Письма Владиміра Соловьева къ брату Михаилу (прим. 449), Богословскій Вѣстникъ, 1916 г., № 1, стр. 32. — Отрывокъ изъ Козьмы Пруткова составляетъ стихи 2-ой—5-ый строфы первой его Новогреческой пѣсни; пропущенъ стихъ 1-ый: «Спитъ заливъ. Эллада дремлетъ.» Стихъ 5-ый въ печатномъ текстѣ Козьмы Пруткова: «…….себя…….» Полное собраніе сочиненій Козьмы Пруткова; 12-ое изданіе, Петроградъ, 1916 г., стр. 61. — Нѣмецкіе стихи — варіантъ къ стихотворенію Гейне: —

Ich bin nun fünfunddreissig Jahr' alt,

Und du bist fünfzehnjährig kaum…

О Jenny, wenn ich dielt betrachte.

Erwacht in mir der alte Traum!

Heines Werke, IIII. Teil, Nachlese; herausgegeben von Helene Herrmann und Raimund Pissin; Berlin etc.; S. 44 (An Jenny).}] — Надежда Евгеніевна съ годами оглохла; страннымъ образомъ когда все ясно слышать лишь на желѣзной дорогѣ, подъ равномѣрный стукъ колесъ; иначе надо было говорить очень громко, чтобы она хоть что-нибудь услышала. Это была очень образованная женщина, съ граціознымъ стадомъ ума, умѣвшая высказывать разныя мысли въ изящной формѣ. Такъ-какъ глухота мѣшала ей посѣщать различныя публичныя собранія, театры и т. под., то она вела довольно уединенную жизнь; но у себя дома она теплилась и грѣла, какъ яркая лампада. Была большой поклонницей искусства во всѣхъ его видахъ. Очень была дружна съ писательницей Хинъ (Рашель Мироновна Фельдштейнъ, по второму мужу Гольдовская), тоже очень образованной женщиной, воспитанной въ Парижѣ, бывавшей часто у Віардо и пользовавшейся большимъ расположеніемъ И. С. Тургенева, о которомъ она написала свои воспоминанія. Нерѣдко Надежда Евгеніевна Ауэръ гостила у P. М. Хинъ въ имѣніи ея второго мужа Катино, Осташковскаго уѣзда. Лѣтомъ, въ половинѣ 90-ыхъ годовъ, онѣ обѣ жили въ Раухѣ и тамъ-же пребывалъ въ это время и Соловьевъ. Ему, очевидно, жилось въ этой средѣ очень тепло и уютно. Я ихъ какъ-то посѣтилъ всѣхъ трехъ; я жилъ въ Юстилѣ, на Сайменскомъ каналѣ, гдѣ и Соловьевъ навѣстилъ меня. Онъ былъ очень оживленъ и веселъ. Его интересовала моя работа о докторѣ Гаазѣ, и въ Раухѣ я имъ разсказывалъ разные эпизоды изъ жизни этого святого человѣка…….. Надежда Евгеніевна — бѣлокурая, стройная особа, съ изящнымъ лицомъ польскаго типа; глаза темноголубые, изящныя ручка и ножка, мягкій контральтъ. Не замѣчалъ, чтобы она любила двигаться; обыкновенно сиделa въ креслѣ, ласково улыбаясь и пытливо вглядываясь въ собесѣдника вслѣдствіе глухоты, не смотря на которую она всегда умѣла уловить общую нить разговора и въ немъ участвовать. Въ половинѣ 90-ыхъ годовъ ей было лѣтъ 45. Нельзя было назвать ее побѣдительной красавицей, но она покоряла окружающихъ необыкновенно мягкой и изящной женственностью. Мужъ ея въ Раухѣ въ ту пору не появлялся. Формальнаго развода между ними, кажется, не было, и во второй бракъ Надежда Евгевіевна не вступала." Собрать какія-либо свѣдѣнія относительно m-lle Трайнъ намъ не удалось. Въ заключеніе всѣхъ этихъ справокъ приведемъ краткую выдержку и изъ нашего очерка: Юношескій романъ Вл. С. Соловьева въ двойномъ освѣщеніи. Заканчивая обзоръ данныхъ, извлеченныхъ изъ разсказа Соловьева: На зарѣ туманной юности.…, мы выражаемся такъ: — "Въ тотъ-же вечеръ герой разсказа уѣхалъ изъ Харькова. «Это былъ мой послѣдній опытъ обращенія молодыхъ дѣвицъ на путь самоотрицанія воли», прибавляетъ онъ. «Четыре года послѣ того я встрѣтился съ Julie [героиней желѣзнодорожнаго приключенія на пути въ Харьковъ, къ которой и относятся цитированныя нами въ главѣ девятой слова: „очнувшись, я видѣлъ только яркій солнечный свѣтъ, полосу синяго неба, и въ этомъ свѣтѣ и среди этого неба склонялся надо мною образъ прекрасной женщины, и она смотрѣла на меня чудными знакомыми глазами и шептала мнѣ что-то тихое и нѣжное…“] въ Италіи, на Ривьерѣ; но это была такая встрѣча, о которой можно разсказывать только любителямъ въ ночь подъ Рождество.» — Намека на разгадку этой послѣдней загадки въ разсказѣ: На зарѣ туманной юности… не содержится. Вообще отдѣлять «Wahrheit» отъ «Dichtung» въ произведеніяхъ подобнаго рода [т. е. въ произведеніяхъ, имѣющихъ автобіографическое происхожденіе] въ состояніи только сами авторы, да и то не всегда. Но если дѣйствіе разсказа относится, въ самомъ дѣлѣ, къ веснѣ 1872 г. и имѣетъ автобіографическую основу, то ближайшимъ срокомъ для вторичнаго появленія «Julie» въ жизни Соловьева должно бы считать весну 1870 г. Въ это время Соловьевъ былъ въ Италіи, на пути изъ Капри въ Парижъ." Далѣе, въ нашемъ очеркѣ приводятся уже извѣстныя намъ свѣдѣнія о несчастномъ случаѣ на Везувіи и объ участливомъ отношеніи «двухъ добродѣтельныхъ дамъ». А затѣмъ текстъ очерка продолжается такъ: — "Конечно, мы не считаемъ себя въ-правѣ идти слишкомъ далеко въ этихъ сопоставленіяхъ и вовсе не стремимся къ безусловно точнымъ отождествленіямъ. Но не любопытно-ли, что въ 1870 г., въ Италіи, на Ривьерѣ,^[528] Соловьеву пришлось подвергнуться довольно тяжелой опасности, напоминающей ту, которая — по предположенію, въ 1872 г., т. е. четыре года тому назадъ — угрожала герою разсказа: На зарѣ туманной юности… на пути въ Харьковъ, и что въ обоихъ случаяхъ дѣло не обошлось безъ женской помощи? Ужъ не это-ли приключеніе близъ Везувія имѣлъ въ виду Соловьевъ, когда заканчивать свой только-что названный разсказъ, и не было-ли у него намѣренія связать вагонное происшествіе на пути въ Харьковъ съ какимъ-то болѣе позднимъ эпизодомъ въ его жизни, казавшимся ему значительнымъ?^[529] — Образъ жизни Соловьева въ Парижѣ приблизительно такой-же, какъ въ Лондонѣ: «здѣсь я ни у кого и нигдѣ не бываю, занимаюсь дома»; онъ «былъ», впрочемъ «въ русской церкви» — отчасти, можетъ-быть, ради о. Владиміра Гётте — и озабочивается доступомъ въ Національную библіотеку. Любопытенъ рѣзко бранный отзывъ о «проклятыхъ французахъ» — француженки исключаются. Попутно достается и англичанамъ, и египетскимъ эѳіопамъ. Чѣмъ именно досадили всѣ эти народы Соловьеву, въ письмѣ не объясняется. Не удивительно, во всякомъ случаѣ, если при такомъ враждебномъ настроеніи даже къ передовыхъ народамъ Запада — французамъ и англичанамъ — московскія симпатіи Соловьева бьютъ тутъ черезъ край. Въ его отрицательныхъ сужденіяхъ традиціонное славянофильство могло бы зачерпнуть немало воды на свою мельницу, но и западничество остается не въ обидѣ. Дѣло въ томъ, что ва Востокѣ Соловьевъ видитъ какъ бы только одни «кладбища». Положимъ, «восточныя кладбища» представляются ему все-же чѣмъ-то лучшимъ и болѣе благообразнымъ, чѣмъ «западный и…….» тѣмъ не менѣе вѣдь и на кладбищахъ воздухъ не всегда напоенъ запахомъ розъ… Намъ уже не въ первый разъ приходится, такимъ образомъ, убѣждаться въ томъ, что даже въ самые молодые годы Соловьева нельзя причислять ко вполнѣ правовѣрнымъ славянофилахъ, и что поэтому какъ искреннія, такъ и нѣсколько лукавыя сѣтованія объ «измѣнѣ» его славянофильской идеологіи могутъ быть принимаемы лишь cum grano salis.^[530] — Какъ бы то ни было, общій эпилогъ представляется довольно-таки печальнымъ для всего неродного: Соловьевъ заявляетъ, что покидать отечество онъ больше не будетъ. Своего слишкомъ рѣшительнаго слова онъ впослѣдствіи не сдержалъ, но искренность самаго заявленія сомнѣній не возбуждаетъ. Совокупность дорожныхъ впечатлѣній отъ быта, нравовъ и людей была такова, что рваться на Западъ или на Востокъ нѣтъ нужды, и что слѣдуетъ развивать нѣчто свое, родное, хотя-бы и не сидя сиднемъ на мѣстѣ. Недаромъ «свѣдущіе люди» предсказывали вашему философу «много странствій»…^[531] — Заключительная часть письма показываетъ, что въ перепискѣ съ родителями Соловьевъ невольно адресуется по-преимуществу къ матери. Онъ спрашиваетъ въ этой части про отца въ третьемъ лицѣ, какъ-будто пишетъ не къ отцу, а къ матери: заканчивая письмо, онъ словно забываетъ, что все предъидущее излагается имъ по адресу не матери, а отца. Попутно обнаруживается, что мать поддерживала переписку съ сыномъ очень усердно («я получилъ почти разомъ 5 вашихъ писемъ»). Ея нѣжная заботливость сопровождала сына въ теченіе всего его заграничнаго скитальчества, и теперь, подъ конецъ повѣствованія объ этомъ скитальчествѣ, мы по справедливости должны прибавить, что едва-ли не попеченіямъ со стороны матери онъ былъ всего болѣе обязанъ благополучнымъ преодолѣніемъ нежелательныхъ послѣдствій своихъ неумѣлыхъ распоряженій по денежной части.

Въ промежутокъ времени между первымъ и вторымъ письмами на имя отца Соловьевъ удосужился написать письмо и на имя И. И. Янжула. 9-го (21-го) мая 1876 г. пишетъ онъ такъ: — «Многоуважаемый Иванъ Ивановичъ! — Хотя со времени нашего совмѣстнаго пребыванія въ Лондонѣ прошло менѣе года, но для меня съ тѣхъ поръ перемѣнилось столько пестрыхъ сценъ, что мнѣ то время представляется совсѣмъ далекимъ прошедшимъ; надѣюсь, однако, что вы не успѣли совсѣмъ забыть о моемъ существованіи и не будете удивлены этимъ посланіемъ — Послѣ многихъ странствій по сушѣ и морямъ и различныхъ бѣдственныхъ приключеній я успокоился въ Парижѣ. Въ началѣ іюня заѣду въ Лондонъ, гдѣ, можетъ-быть, васъ встрѣчу, такъ-какъ вы, кажется, -туда собирались на лѣто. Изъ Лондона отправлюсь въ Прагу, гдѣ думаю издать одно свое сочиненіе, послѣ чего поспѣшу въ Россію, по которой уже давно тоскую. — Положительныхъ результатовъ изъ своего путешествія я, разумѣется, никакъ извлечь не могъ, зато подучилъ много отрицательныхъ впечатлѣній, какъ, напр., что Востокъ есть куча стараго мусора и новаго г… что Италія есть пошлѣйшая страна въ свѣтѣ, и т. п. — Нашъ общій лондонскій пріятель М. М. Ковалевскій прислалъ мнѣ дна свои сочиненія неизвѣстно откуда, но въ отвѣтъ на мои письма, адресованныя его хозяйкѣ, не пашетъ ни строчки, такъ-что я рѣшительно не знаю, какія страны нашей планеты носятъ его объемистое тѣло, а знать мнѣ это нужно, такъ-какъ я оставилъ у него свои книги. Если вы знаете или можете какъ-нибудь узнать его мѣстопребываніе, сдѣлайте одолженіе — сообщите. — Въ Парижѣ теперь ничего интереснаго, если не считать таковымъ пахабваго дѣла Рувье. Этотъ радикальный депутатъ изображалъ въ саду Полерояля языческаго бога Пріапа передъ пятью маленькими дѣвочками, за что его хотятъ судить. — Познакомился я съ извѣстнымъ Ренаномъ — пустѣйшій болтунъ съ дурными манерами. — Будьте здоровы — до свиданія. — Преданный вамъ Вл. Соловьевъ. — Передайте мое почтеніе супругѣ.»

Въ письмѣ къ И. И. Янжулу, адресованномъ въ Москву, въ университетъ, отрицательныя сужденія Соловьева о Востокѣ и Западѣ и его тоска по родинѣ звучатъ не менѣе рѣзко, чѣмъ въ письмахъ къ роднымъ; бросается въ глаза я повторность несочувственнаго отзыва о Ренанѣ. — Любопытно указаніе на Прагу. Вотъ уже когда проходилось Соловьеву подумывать объ обращенія къ услугамъ зарубежныхъ славянскихъ типографіи! Вѣроятно, съ обработкою французскаго текста встрѣтились какія-нибудь затрудненія, или возникли иныя помѣхи со стороны французскихъ типографій. Впрочемъ, и отъ Праги Соловьевъ, въ концѣ концовъ, отказался. — Отвѣчалъ-ли И. И. Янжулъ на письмо Соловьева, мы не знаемъ. Какъ бы то ни было, въ Лондонъ онъ, судя но всему, не попалъ — можетъ-быть, но неизвѣстности, тамъ-ли находится М. М. Ковалевскій. — Вышеприведенное письмо на имя И. И. Янжула, еще не бывшее въ печати, было доставлено намъ въ копіи Э. Л. Радловымъ въ августѣ 1920 г.

Какъ въ Ниццѣ, съ Соловьевымъ заговорила его муза и въ Парижѣ. Здѣсь имъ было написано стихотвореніе: Vis ejus integra, si versa fuerit in terram.^[532] По словамъ С. M. Соловьева-младшаго, время написанія этой піесы совпадаетъ съ тѣмъ днемъ, когда моторъ обращался съ послѣднимъ письмомъ къ отцу, т. е. съ 16-ымъ (28-ымъ) мая 1676 г. Въ печати стихотвореніе появилось впервые въ 1883 г., въ № 7 Руси, стр. 13.^[533] Оставляя въ сторонѣ различные варіанты, воспроизведемъ здѣсь тотъ текстъ, который представляется вамъ наиболѣе близкимъ къ затаеннымъ думамъ и чувствамъ, роившимся въ душѣ Соловьева именно тогда, когда онъ доживалъ послѣдніе дни въ Парижѣ. —

Тотъ настоящій любимецъ боговъ, кто въ ранніе годы

Горе и бѣды терпѣлъ, кого только въ грезахъ ласкала

Нѣжной рукой златокудрая матерь Эрота.

Дарами Музъ и Харитъ обдѣленный, пусть вѣчнаго Кроноса силу

Въ сердцѣ горячемъ таитъ онъ и думой угрюмой питаетъ:

Рано иль поздно сокрытое пламя пробьется наружу,

Вспыхнетъ пожаромъ и міръ весь невиданнымъ свѣтомъ освѣтить.

Все, что въ душѣ хоронилось, что образа тщетно искало,

Гордаго духа порывы, вся нѣжность любви безпредѣльной,

Все то въ одну необъятную силу сольется; волшебнымъ

Мощнымъ потокомъ сердца и умы охвативши,

Цѣпь золотую сомкнетъ и небо съ землей повѣнчаетъ.¹)

¹) Ibidem., стр. 296.

Знакомясь съ этой піесой, невольно поражаешься тою быстротой, сч. какою зрѣло поэтическое дарованіе Соловьева, вовсе не стремившагося стать поэтомъ по профессіи и направлявшаго свои преимущественныя усилія на работу въ области философско-богословской. Еще недавно, всего только какихъ-нибудь два года тому назадъ, началъ онъ болѣе или менѣе серьёзно упражняться въ облеченіи въ стихотворную форму своихъ поэтическихъ созерцаній и настроеній, и вотъ изъ-подъ пера его выливаются уже такія содержательныя и захватывающія строки. Впослѣдствіи піеса: Vis ejus integra, si versa fuerше in terram подверглась передѣлкамъ и исправленіямъ, причемъ поэтическая сила этого стихотворенія окрѣпла еще болѣе; {Ibidem, стр. 67. — Въ окончательной редакціи первые два стиха читаются такъ: —

Истинно тотъ есть любимецъ боговъ, кто жизни весною

Миртомъ главы не вѣнчалъ, кого только въ грезахъ манила…} но вѣдь и въ избранной нами редакціи оно производитъ вполнѣ гармоническое впечатлѣніе. Основная мысль произведенія служитъ какъ-бы отвѣтомъ на тѣ «плоти нашей мудрованія», которыя были вѣдомы, конечно, и Соловьеву и которыя увлекали его порою на разные рискованные пути. Замѣчательно, однако-же, что суровый внутренній судъ, — иногда, можетъ-быть, даже слишкомъ суровый и несправедливый, — постоянно разрушалъ подобныя его увлеченія, и онъ, не вѣнчавшій жизни весною миртомъ главы своей, такъ и остался до конца жизни вѣренъ своей подругѣ вѣчной, хотя и находилъ основанія корить себя за то, что забывалъ повременамъ «прежнія видѣнья.»^[534] Думается, что и теперь, перебирая въ Парижѣ страницы своихъ Principes de la religion universelle, Соловьевъ неоднократно переносился мыслью то въ «Ѳиваиду», то въ Сорренто, сопоставляя трепетное ощущеніе «сіянья божества»^[535] съ зауряднымъ волненіемъ молодой крови, хотя-бы и чуждымъ всякихъ сомнительныхъ осложненій. Пусть и вѣрно, что при сочетаніи бѣлой лиліи съ алою розою мы обрѣтаемъ вѣчную истину при посредствѣ тайной пророческой грезы.^[536] Но обладаемъ-ли мы уже этой грезою и не должны-ли мы опасаться, что въ случаѣ отсутствія этой грезы сочетаніе любви небесной съ любовью земной не приведетъ ни къ смыканію золотой цѣпи, ни къ повѣнчанію неба съ землею?…

Нѣкоторыя дальнѣйшія свѣдѣнія о пребываніи Соловьева въ Парижѣ содержатся въ письмѣ его на имя кн. Д. Н. Цертелева изъ Москвы отъ 19-го іюня 1876 г. Какъ показываетъ заголовокъ письма, Соловьевъ проживаетъ въ Нескучномъ, въ родной семьѣ. Отъ послѣдняго парижскаго письма его на имя отца васъ отдѣляетъ промежутокъ въ одинъ мѣсяцъ о три дня. Изъ письма на имя кн. Д. Н. Цертелева усматривается, что возвращеніе въ Москву послѣдовало около 5-го іюня. Если принять въ соображеніе, что въ Англію Соловьевъ отбылъ 21-го іюня 1875 г.^[537], то выходитъ, что все его заграничное путешествіе продолжалось немногимъ меньше года. Весь предоставленный въ его распоряженіе срокъ командировки — 1 годъ и 3 мѣсяца — полностью использовавъ имъ не былъ.^[538] Остановимся-же на только-что названномъ письмѣ въ этой главѣ, чтобы покончить съ обозрѣніемъ матеріаловъ, касающихся этой командировки.

"Сейчасъ получилъ твое письмо изъ Липяговъ, дорогой Дмитрій Николаевичъ; другого же, о которомъ пишешь, не получалъ, а потому и самъ не писалъ, не зная, гдѣ ты находишься. — Я вернулся изъ-за границы двѣ недѣли тому назадъ. Сочиненія своего по-французски не издалъ по разнымъ причинамъ, но, распространивъ его значительно и снабдивъ надлежащимъ количествомъ греческихъ, латинскихъ и нѣмецкихъ цитатъ, издамъ^[539] его по-русски въ качествѣ докторской диссертаціи, ибо писать съ этой цѣлью какое-нибудь спеціальное сочиненіе не имѣю ни способности, ни желанія. — Очень радъ и для тебя, и для себя, что ты не оставилъ Шопенгауэра. Относительно твоего порученія въ Парижѣ, я могъ спросить только у Ренана (ни съ кѣмъ другимъ изъ этой сферы не имѣлъ случая познакомиться); онъ сказалъ мнѣ, что писать на академическую премію могутъ только французы, — можетъ-быть, совралъ, такъ-какъ вообще онъ произвелъ на меня впечатлѣніе пустѣйшаго враля. Въ магазинахъ университетскія программы не продаются. Впрочемъ, я при всемъ своемъ стараніи не могъ даже постичь общее устройство высшаго образованія во Франціи, и что такое тамъ значить Université. — Вообще же на меня въ Парижѣ напала такая тоска, что я при первой возможности, бросивъ всѣ дѣла и занятія, устремился безъ оглядки въ Москву. Въ Липяги пріѣду, непремѣнно, въ концѣ іюля. Рана моя зажила, хотя и покалываетъ передъ дурной погодой, — будто настоящая."^[540]

Обѣщая вернуться на родину «въ іюлѣ, во всякомъ случаѣ»,^[541] Соловьевъ не предвидѣлъ безпощадно напавшей на него потомъ тоски, которая и заставила его пуститься въ обратный путь уже въ первыхъ числахъ іюня. Съ нимъ повторился приступъ «Heimweh», подобный тому, который угнеталъ его въ Лондонѣ.^[542] Путешествіе съ Запада на Востокъ продѣлалъ онъ такъ-же стремительно, какъ и путешествіе съ Востока на Западъ. Нѣтъ никакихъ намековъ ни на то, чтобы онъ задержался въ Берлинѣ ради личнаго знакомства съ Э. фонъ Гартманномъ, о чемъ онъ писалъ нѣкогда кн. Д. Н. Цертелеву,^[543] ни на то, чтобы онъ заглянулъ въ Петербургъ, о чемъ онъ писалъ ему-же позднѣе.^[544] Про другіе «заѣзды» и говорить, кажется, нечего. — Principes de la religion universelle превращаются въ предположеніяхъ Соловьева въ его докторскую диссертацію. Мы увидимъ впослѣдствіи, что я этимъ предположеніемъ его не суждено было сбыться, и что докторства онъ удостоился не столь быстро и просто. Principes de la religion universelle были использованы, слѣдуетъ надѣяться, другимъ путемъ; нѣтъ достаточныхъ основаній предполагать, чтобы сочиненіе это было предано просто-напросто уничтоженію. — О работахъ кн. Д. Н. Цертелева надъ Шопенгауэромъ мы уже говорили раньше. Мы видимъ, что и интересъ самого Соловьева къ Шопенгауэру поддерживается по-прежнему.^[545] — Достоинъ вниманія отзывъ Соловьева о Ренанѣ. Какъ онъ ни рѣзокъ, онъ все-таки легко объяснимъ. По существу душевнаго склада Ренанъ былъ чуть-ли не антиподомъ Соловьева. Дѣло, конечно, не въ томъ, что Ренанъ, какъ авторъ Vie de Jйsus, глубоко претилъ христіанскимъ чувствамъ Соловьева. Гораздо важнѣе, казалось бы, то, что Ренанъ, какъ человѣкъ безповоротно скептическаго умонастроеніи и болѣе безразлично-артистическаго, чѣмъ нравственно-требовательнаго отношенія къ высшемъ запросамъ человѣческаго духа, представлялся Соловьеву не столько беззавѣтнымъ искателемъ религіозной и всякой другой истины, сколько риторомъ, соблазняющимъ свою аудиторію удивительнымъ блескомъ стилистическаго таланта, чарующей музыкой словъ, внушительнымъ аппаратомъ условной учености. Вѣроятно, и самая внѣшность Ренана, не имѣющая ничего общаго съ подвижничествомъ, нѣсколько отталкивала Соловьева, какъ выраженіе самодовольно-буржуазнаго благодушія, не коренящагося въ дѣйствительномъ просвѣщеніи ума и сердца, а зависящаго лишь отъ любованія на свой успѣхъ.^[546] — Въ чемъ именно состояло порученіе кн. Д. Н. Цертелева, по письму догадаться трудно. Мы обращались за справками къ его вдовѣ княг. Е. Ѳ. Цертелевой, но и она не могла помочь намъ. — Неспособность или, вѣрнѣе, неохота Соловьева вникнуть въ организацію высшаго образованія во Франціи напоминаетъ нимъ сужденія, сопоставленныя нами въ Главахъ пятой и шестой: Соловьевъ вообще неохотно разбирался въ юридическихъ конструкціяхъ и сравнительно мало интересовался уставными университетскими вопросами, какъ таковыми. Надо, впрочемъ, сознаться, что организація университетскаго и вообще народно-образовательнаго дѣла во Франціи могла показаться нѣсколько сбивчивой не одному Соловьеву, ближе знакомому лишь съ русскими порядками.^[547]

Въ краткихъ автобіографіяхъ Соловьева о пребываніи его въ Италіи только упоминается, но никакихъ подробностей мы здѣсь не находимъ Въ первой автобіографіи посѣщенныя Соловьевымъ за время его командировки страны перечисляются въ такомъ порядкѣ: Англія, Франція, Италія и Египетъ, а во второй — нѣсколько иначе: Англія, Египетъ, Италія и Франція.^[548] В. Л. Величко интересующей насъ темы, въ своей книгѣ, вовсе не касается. Также и Э. Л. Радловъ, посвятивъ нѣсколько строкъ заграничной командировкѣ Соловьева, о проживаніи его въ Италіи умалчиваетъ С. М. Соловьевъ-младшій приводитъ по этой части лишь очень краткія свѣдѣнія, и притомъ не вполнѣ точныя. Такъ, онъ разсказываетъ, что Соловьевъ прожилъ въ Сорренто «мѣсяцъ», что «руку и ногу» онъ повредилъ себѣ «во время восхожденія на Везувій», «упавши съ лошади и ударившись о камень», что вслѣдствіе этого онъ «пролежалъ нѣсколько недѣль въ постели».^[549] Нельзя не привести здѣсь-же любопытныя строки изъ письма H. Н. Страхова къ гр. Л. Н. Толстому изъ Петербурга отъ 12-го сентября 1876 г. Авторъ письма, возвращаясь изъ Ясной Поляны, прожилъ въ Москвѣ цѣлую недѣлю а видѣлся тутъ, между прочимъ, съ С. М. Соловьевымъ и его сыномъ Владиміромъ. П. П. Страховъ пишетъ: — «Вл. Соловьевъ очень меня порадовалъ. Онъ гораздо крѣпче здоровьемъ, не ѣстъ мясного и не пьетъ вина. Авось, выправится — очень этого желаю. — „Съ кѣмъ познакомились? Кого слушали?“ — „Ни съ кѣмъ и никого.“ — „Что же вы дѣлали?“ — „Писалъ свою книгу: Начала положительной метафизики, и даже въ Парижѣ не былъ ни въ одномъ театрѣ. Познакомился, впрочемъ, съ Ренаномъ, который очень не понравился какъ человѣкъ, и съ Уоллесомъ (Wallace), котораго нашелъ очень ограниченнымъ. Спириты — такая шваль, что мочи нѣтъ; я совершенно излечился [т. е. отъ спиритизма]; зато могу васъ порадовать — Уоллесъ говорилъ, что Дарвинъ понемногу дѣлается спиритомъ: его жена оказалась медіумомъ (какъ у Бутлерова).“ — Книга уже готова у Вл. Соловьева; будетъ заключать 400 страницъ, онъ готовъ ее печатать и къ рождеству пріѣдетъ въ Петербургъ за степенью доктора.»^[550] Отрывокъ этотъ пригодится еще намъ въ дальнѣйшемъ изложеніи, когда будетъ рѣчь о докторствѣ Соловьева, пока же отмѣтимъ лишь повторныя отрицательныя сужденія о Ренанѣ и спиритизмѣ.^[551]

Окончивъ обзоръ данныхъ, относящихся до первой заграничной поѣздки Соловьева, и прослѣдивши всѣ скитанія героя нашего повѣствованія, мы должны теперь остановиться хотя-бы ненадолго на вопросѣ: съ чѣмъ-же вернулся онъ на родину, въ Москву, послѣ годичной отлучки? Носильный отвѣть нашъ на этотъ вопросъ сведемъ къ нѣсколькимъ пунктамъ.

Во-первыхъ, слѣдуетъ сказать, что за время пребыванія за-границей Соловьевъ расширилъ и углубилъ свои познанія въ отношенія философско-богословской литературы, и притомъ преимущественно по части мистической. Подъ-стать литературнымъ изученіямъ шли его внутреннія переживанія, повременимъ очень яркія и внушительныя. Мистическая область захватывала его не внѣшнимъ только образомъ, но и проникала въ глубь его души, и безъ того уже жаждавшей прикоснуться къ мірамъ инымъ. Онъ пытался пріобщиться и къ интересамъ повседневной дѣйствительности, но сознаніе прикованности «къ нездѣшнимъ берегамъ»^[552] брало верхъ надъ всѣмъ, и онъ какъ въ Лондонѣ и Парижѣ, такъ и въ Египтѣ и Италіи оставался, въ сущности, чуждымъ этой дѣйствительности, хотя и не равнодушнымъ къ ней. Мечты о «великой задачѣ», безъ которой «незачѣмъ было бы и жить»,^[553] пріобрѣтаютъ для него все большую и большую опредѣленность: задача эта въ міровомъ масштабѣ, ея имя — «вселенская религія».^[554] Легко понять, что по сравненію съ этой задачей интересы текущей дѣйствительности должны были представляться мелкими и даже ничтожными.

Во-вторыхъ, въ религіозно-философскомъ сознаніи Соловьева, подъ вліяніемъ особо интимныхъ впечатлѣній его заграничной жизни, выдвигается на все болѣе и болѣе видное мѣсто образъ таинственной «подруги вѣчной», составляющій психологическую основу его ученій о Софіи, о душѣ міра, о вѣчной женственности, о совершенной красотѣ, о небесной любви. Ученія эти, занимавшія Соловьева въ теченіе всей его послѣдующей жизни, зародились въ немъ, можетъ-быть, и до поѣздки за-границу, но заговорили они въ его душѣ съ отчетливостью и властностью именно на чужбинѣ. На первыхъ порахъ онъ не облекаетъ своихъ мыслей въ разсудочно-прозаическія слова и ограничивается стихотворными опытами, но софійный паѳосъ, очевидно, назрѣваетъ въ немъ и просится наружу, чтобы получить затѣмъ выраженіе въ тѣхъ или другихъ раціоналистическихъ построеніяхъ.

Въ-третьихъ, заграничная поѣздка, предпринятая — по крайней мѣрѣ, отчасти — съ надеждою разобраться въ вопросѣ о спиритизмѣ, занимавшемъ тогда многіе первоклассные умы, освободила Соловьева отъ этого привѣска въ такой мѣрѣ, что онъ могъ заявлять даже о водномъ своемъ «излеченія» отъ спиритизма. Сомнѣнія, бывшія у него и раньше, упрочились, и онъ уже не имѣетъ основанія смотрѣть на спиритическія явленія, какъ на одну изъ опоръ философіи, какъ на нѣчто важное и даже необходимое «для установленія настоящей метафизики.»^[555] Это не значитъ, что такъ назыв. «сверхъестественное» утратило въ глазахъ Соловьева всѣ права на вниманіе. Вульгарное разумѣніе этого понятія было бы, конечно, смѣшно усвоивать Соловьеву, но вѣдь правомѣрно и невульгарное разумѣніе. Недаромъ еще въ 1887 г. писалъ онъ H. Н. Страхову по поводу анти-спритуалистической аргументаціи сего послѣдняго: — «Я не только вѣрю во все сверхъестественное, но, собственно говоря, только въ это и вѣрю. Клянусь четой и не четой, съ тѣхъ поръ, какъ я сталъ мыслить, тяготѣющая надъ вами вещественность всегда представлялась мнѣ не иначе, какъ нѣкій кошмаръ соннаго человѣчества, котораго давитъ домовой.»^[556]

Въ-четвертыхъ, непосредственное ознакомленіе Соловьева съ Западомъ и Востокомъ — хотя-бы въ тѣхъ сравнительно узкихъ предѣлахъ, въ какихъ оно выпало на его долю — породило въ душѣ его чувства неудовлетворенности наличнымъ состояніемъ обоихъ этихъ полюсовъ міровой культурной жизни. Востокъ въ состояніи мертвеннаго сна, Западъ уже смердитъ. Образныя выраженія Соловьева не оставляютъ сомнѣнія въ томъ, что ни вульгарное славянофильство, ни того менѣе вульгарное западничество обольстить его не могутъ. Тоска по родинѣ, томившая его еще въ Лондонѣ, влекла его въ Москву, въ Россію, къ роднымъ стихіямъ, и мы врядъ-ли впадемъ въ преувеличеніе, если допустимъ, что здѣсь ему не мерещились тогда ни кладбища, ни неудобоназываемыя скопища нечистотъ, а чудилось нѣчто святое, жизнеспособное и животворящее, выводящее на вселенскій просторъ. Любопытно, однако, что при этомъ онъ опознаетъ въ себѣ съ полною отчетливостью и тотъ духъ странничества, скитальчества, который составляетъ, дѣйствительно, одну изъ типическихъ особенностей русскаго душевнаго склада, {«И Герцевъ, и Бакунинъ, и Вл. Печеринъ, и Л. Толстой, и Вл. Соловьевъ — всѣ они, подобно Чаадаеву — „русскіе бѣгуны“, „странники“, „здѣшняго града не имѣющіе, Вышняго Града взыскующіе“.

Нѣтъ у васъ родины, нѣтъ вамъ изгнанія…

Въ нихъ во всѣхъ совершается тайна русской безродности, бездонности. Какъ будто измѣна родинѣ, а на самомъ дѣлѣ наибольшая вѣрность ей. Въ нихъ во всѣхъ совершается тайна русской всемірности. — Всеміраость — не космополитизмъ, не международное» — не блѣдная немочь, безкровность націи" а кровь ея, самая красная, самая жаркая; не отрицаніе народности, а ея утвержденіе высшее, ибо только во всемірности народность исплняется.-- Да, всѣ они — самые русскіе изъ русскихъ людей.

Слишкомъ ранніе предтечи

Слишкомъ медленной весны…

И самый ранній — Чаадаевъ. Самый несовременный своему времени, самый будущій. — «Совершается великій переворотъ… Рушится цѣлый міръ… Развѣ это не конецъ міра?» — пишетъ онъ Пушкину объ Іюльской революціи. — Каждый переворотъ всемірно-историческій есть горный перевалъ, откуда открывается послѣдній горизонтъ, конецъ всемірной исторіи — то, что христіанство называетъ «кончиною міра», «Апокалипсисомъ». Чувство всемірности и есть «чувство конца». — Вотъ почему такая грусть и радость въ глазахъ Чаадаева. Какъ-будто онъ уже видитъ то, чего ничьи глаза еще не видѣли" какъ-будто уже отразилось въ нихъ видѣніе конца. — И въ этомъ онъ самый русскій изъ русскихъ людей. На вопросъ, что такое русскій народъ въ религіозномъ смыслѣ, — можно бы отвѣтить: народъ, наиболѣе предчувствующій «конецъ всемірной исторіи», наиболѣе ищущій «всемірнаго соединенія людей» — Града Божьяго, Царства Божьяго. — «Adveniat regnum tuum. Да пріидетъ царствіе Твое», — эту молитву всю жизнь твердилъ Чаадаевъ." Д. С. Мережковскій, Отъ войны къ революціи. Дневникъ 1914—1917; Петроградъ, 1317 г.; статья: Чаадаевъ. 1794—1856, стр.. 161—163. — Тема о русскомъ «странничествѣ» — тема очень обширная и многозначительная — была затронута нами уже въ главѣ первой, когда мы цитировали разсужденія В. Ф. Эрна относительно Г. С. Сковороды (сн. прим. 33).} Говоритъ онъ объ этомъ въ шутливой формѣ, но за шуткой кроется серьёзное содержаніе.

Въ-пятыхъ, автодидактизмъ, присущій Соловьеву, какъ мы знаемъ, со дней его ранней юности, получилъ за-границею лишь еще болѣе опредѣленную окраску. Ни въ Англіи, ни во Франціи, гдѣ, казалось бы, у него было такъ много случаевъ воспользоваться совѣтами, внушеніями и воздѣйствіями. со стороны прославленныхъ дѣятелей ученаго, философскаго, богословскаго и художественнаго міра, онъ не ощутилъ потребности къ кому-нибудь прислониться, на кого-нибудь опереться, и отдавался своей внутренней работѣ совершенно самостоятельно и свободно, на свой рискъ и страхъ. Съ такою-же беззаботностью на-счетъ общенія съ живыми авторитетами проводилъ Соловьевъ свое время и въ Египтѣ, и въ Италіи. Замѣчательно, что, судя по имѣющихся свѣдѣніямъ, онъ за цѣлый годъ заграничнаго житья не удосужился прослушать ни одной профессорской лекціи, не завязалъ близкихъ и прочныхъ отношеній ни съ однимъ крупнымъ спеціалистомъ-философомъ. По-прежнему, онъ много читаетъ, много размышляетъ, много фантазируетъ; но внѣшней любознательности, погони за накопленіемъ безчисленныхъ выписокъ и справокъ, жажды углубленной и неизбѣжно односторонней эрудиціи — какъ таковой и ради нея самой — у него такъ-же мало, какъ и прежде. Вотъ почему, между прочимъ, ему и кажется, что онъ не имѣетъ «ни способности, ни желанія» писать «спеціальное сочиненіе» для полученія степени доктора философіи.^[557] Обыкновенно первая научная поѣздка за-границу въ лицахь, стремящихся посвятить себя профессорской дѣятельности, только обостряетъ соотвѣтствующія стремленія; но въ Соловьевѣ, думается намъ, не было того, что называется «профессорской жилкой». Въ немъ возрасталъ не столько профессоръ, сколько мыслитель, проповѣдникъ, поэтъ-пророкъ. Отъ профессуры онъ, конечно, не отказывается; но профессура для него — «Nebensache», а не цѣль и не главная задача жизни.^[558]

Въ-шестыхъ, сравнительно долговременное пребываніе «за рубежомъ», въ условіяхъ гостиничной и вообще какъ-бы бивуачной обстановки, при готовности родныхъ москвичей являться «во время благопотребное» съ денежною помощью и при дружеской поддержкѣ со стороны случайныхъ заграничныхъ знакомыхъ, могло скорѣе усугубить, чѣмъ ослабить свойственную Соловьеву и раньше неумѣлость справляться съ заурядными житейскими затрудненіями. Существовать мало-мальски сносно могъ онъ только тогда, когда кто-нибудь изъ близкихъ людей принималъ на себя заботу улаживать для него вопросы о жильѣ, о продовольствіи, объ одеждѣ. Здоровье его за время заграничной командировки нѣсколько окрѣпло. Но едва-ли ему и въ 23½ года было бы легко жить въ одиночествѣ, безъ усердныхъ попеченій матери. Хорошо было бы, еслибы на смѣну матери, обремененной и безъ того въ достаточной мѣрѣ разнаго рода хлопотами, явилась преданная жена, которая и по чувству любовной близости, и по сознательному уваженію къ его умственному труду могла бы окружить его своими нѣжными и предусмотрительными заботами. И мы не удивились бы, еслибы по возвращеніи на родину Соловьева снова стали манить брачные планы. Но вѣдь у насъ уже имѣется основательное предвидѣніе неудачи, а потому и не будемъ пока распространяться на эту тему. Какъ бы то ни было, вернувшись въ Москву, Соловьевъ и не подумалъ поселиться отдѣльно отъ отца и матери…

Заключимъ настоящую главу «мгновеннымъ снимкомъ», подобнымъ тому, которымъ мы заключили главу четвертую. Вотъ что писалъ намъ бар. П. Г. Черкасовъ въ декабрѣ 1914 г.: — «Съ Владиміромъ Сергѣевичемъ Соловьевымъ мнѣ пришлось познакомиться въ 1876 г. До знакомства съ нимъ я его видѣлъ мелькомъ, одинъ разъ; и эта первая встрѣча носила характеръ положительно юмористическій (равно какъ и послѣдняя моя встрѣча съ нимъ, лѣтомъ 1893 г., послѣ которой мнѣ съ нимъ больше не доводилось видѣться). — Вообще, надо сказать, что всѣ мои воспоминанія объ этомъ выдающемся человѣкѣ, по странному стеченію обстоятельствъ, относятся именно къ „несерьёзной“ его сторонѣ. Но такъ-какъ и послѣдняя имѣетъ свою цѣну для характеристики человѣка, то я и постараюсь изложить свои воспоминанія о Владимірѣ Сергѣевичѣ возможно подробно. — Въ іюлѣ 1876 г., только-что оправившись отъ тифа, я шелъ съ покойной матерью по проѣзжей дорогѣ, пролегавшей около парка нашего подмосковнаго имѣнія: „Троицкое“ (Подольскаго уѣзда Московской губерніи); я былъ еще настолько слабъ, что мать водила меня подъ руку, и приходилось частенько присаживаться для отдыха. Въ одинъ изъ такихъ отдыховъ наше вниманіе было привлечено грохотомъ экипажа и конскимъ топотомъ. Оказалось, что отъ старой калужской дороги несется кавалькада, а за ней „долгуша“, запряженная тройкой. Впереди кавалькады, на бойкой сѣрой лошади, несся красивый брюнетъ съ развѣвающимися по плечамъ волосами; пятки его, плотно прижатыя къ лошади, „придавали“ послѣдней ходу, и она неслась во-всю. А красивый всадникъ мрачнаго вида глядѣлъ куда-то вдаль и, ничтоже сумняся, летѣлъ дальше, размахивая локтями. Ясно было изъ всей его повадки, что ѣзда верхомъ ему была не въ привычку. — „Ядро“ кавалькады составляли наши сосѣдки, дочери Николая Васильевича Калачова^[559] (съ которымъ я въ то время еще не былъ знакомъ); оказался знакомымъ одинъ изъ кавалеровъ (ѣхавшій на „долгушѣ“ и, видимо, уступившій свою лошадь незнакомому мнѣ всаднику) — С. Н. Деконскій,^[560] съ которымъ я раньше встрѣчался въ Москвѣ» Далѣе выясняется, что «незнакомый всадникъ» — нашъ знакомецъ Вл. С. Соловьева. По счастью, скачка «во-всю» не сопровождаюсь на этотъ разъ никакими злоключеніями, — не то, что въ Сорренто. Но не символична-ли эта фигура красиваго всадника мрачнаго вида, съ развевающимися по плечамъ волосами, плотно прижимающаго пятки къ лошади и неловко размахивающаго локтями, стремглавъ летящаго впередъ и глядящаго куда-то вдаль? Несчастный опытъ недавняго прошлаго, очевидно, преданъ забвенію, и удержу нѣтъ…^[561]

---

1. Надежда, выраженная въ этихъ словахъ, уже осуществилась. Предисловіе къ книгѣ второй помѣчено 19-ымъ (6-ымъ) іюня 1918 г.
2. Въ кавычки особаго вида: " " заключаются, въ подлежащихъ случаяхъ, слова, находящіяся внутри какого-либо текста, приводимаго въ кавычкахъ обычнаго вида: " ". Въ прямыя скобки берутся наши пояснительныя слова въ чужихъ текстахъ, а скобки кривыя употребляются въ другихъ случаяхъ примѣненія скобокъ вообще (ср. прим. 20 главы первой). Многоточіемъ изъ пяти точекъ отмѣчаются пропуски въ цитируемыхъ текстахъ; многоточіе изъ трехъ точекъ есть обычная форма многоточія вообще (см. прим. 22 главы первой). Подъ «П., I» подразумѣваются Письма Владиміра Сергѣевича Соловьева, подъ редакціей Э. Л. Радлова, т. I, С.-Петербургъ, 1908 г. (ср. прим. 70 главы второй); подъ «П., II» — Письма его-же, подъ той-же редакціей, т. II, С.-Петербургъ, 1909 г. (ср. прим. 29 главы первой); подъ «П., III» — Письма его-же, подъ той-же редакціей, т. III, С.-Петербургь, 1911 г. (ср. прим. 17 главы первой); подъ «Соч.» — Собраніе сочиненій Владиміра Сергѣевича Соловьева, изд. 1, С.-Петербургь, въ 9 томахъ (ср. прим. 12 главы первой); подъ «Стих.» — Стихотворенія Владиміра Соловьева, изд. 4 (ср. прим. 62 главы первой). При ссылкахъ на другія изданія сочиненій прозаическихъ и стихотворныхъ нашего автора дѣлаются, конечно, соотвѣтствующія указанія въ иной формѣ.
3. В. В. Лесевичъ, Какъ иногда пишутся диссертаціи. Вл. Соловьевъ, "Кризисъ западной философіи противъ позитивистовъ. М. 1874. Отечественныя Записки, 1875 г., январь; отдѣлъ: "Современное обозрѣніе, « стр. 38—66. — См. также Собраніе сочиненій В. В. Лесевича; Москва, 1915 г., т. II, стр. 427—449. Здѣсь внизу помѣтка — ссылка на Отечественныя Записки и 1877 г. (должно быть, опечатка).
4. Огюстъ Контъ родился въ Монпелье 19-го января 1798 г., умеръ въ Парижѣ 5-го сентября 1857 г. Въ поминкахъ, устроенныхъ Петербургскимъ философскимъ обществомъ во случаю столѣтней годовщины со дня рожденія Конта, участвовалъ и Соловьевъ (си. выше, въ главѣ двѣнадцатой, прим. 782). Cours de philosophie positive изданъ въ Парижѣ, въ 6 тонахъ, въ 1839—1842 гт.; 2-ое изданіе, съ предисловіемъ Литтре, вышло въ свѣтъ тамъ-же въ 1864 г. См., между прочимъ, Альфреда Вебера. Исторія европейской философіи; пер. подъ ред. А. А. Козлова; Кіевъ, 1882 г.; стр. 396—402.
5. Ф. А. Ланге родился въ 1828 г., умеръ въ 1875 г. Его Geschichte des Materialismus (Iserlohn, 1866) была переведена на русскій языкъ H. Н. Страховымъ съ 3-го нѣмецкаго изданія и издана въ 2 томахъ въ Петербургѣ въ 1881—1883 гг. Переводъ съ 6-го нѣмецкаго изданія былъ изготовленъ подъ редакціей Вл. С. Соловьева и изданъ въ Кіевѣ — Харьковѣ, въ 2 томахъ, въ 1899—1900 гг. — Къ переводу Соловьевъ прибавилъ предисловіе, перепечатанное въ Соч., VIII, 405—408. Здѣсь онъ выражается, между прочимъ, такъ: — „Матеріализмъ, какъ низшая элементарная ступень философіи, имѣетъ всегдашнее, прочное значеніе; но, какъ самообманъ ума, принимающаго эту низшую ступень за цѣлую лѣстницу, матеріализмъ естественно исчезаетъ при повышеніи философскихъ требованій, — хотя, конечно, до конца исторія будутъ находиться умы элементарные, для которыхъ догматическая метафизика матеріализма останется самою соотвѣтственною философіей.“ L. с., стр. 406. — Напомнимъ, что въ незнакомствѣ съ Ланге укорялъ Соловьева В. В. Лесевичъ и на самомъ магистерскомъ диспутѣ (ср. выше, въ главѣ двѣнадцатой). — Относительно сопоставленія философіи безсознательнаго съ нѣкоторыми первобытными воззрѣніями см. Ф. А. Ланге, по переводу подъ редакціей Соловьева, т. II, стр. 179 и прим. 84-ое къ этой-же страницѣ.
6. Соч., I, 150. — Ср. выше, въ главѣ двѣнадцатой, прим. 804-ое. — Приведемъ здѣсь для ясности и самый спорный текстъ (отрывокъ изъ приложенной къ Кризису западной философіи статьи: Теорія Огюста Конта о трехъ фазисахъ въ умственномъ развитіи человѣчества): — «Для Конта религія происходитъ и существуетъ единственно для объясненія внѣшнихъ явленій, какъ первоначальная ихъ теорія, теорія неудовлетворительная и произвольная, которую поэтому человѣчество в отвергаетъ по мѣрѣ своего прогрессивнаго развитія, замѣняя ее другими теоріями, сначала метафизическими, а потомъ и окончательно научными или положительными. Вотъ слова самого Конта: „Если, съ одной стороны, всякая положительная теорія должна быть основана на наблюденіяхъ, то столь-же ясно, съ другой стороны, что для правильнаго наблюденія умъ человѣческій нуждается въ какой -нибудь теорія. — Такимъ образомъ, понуждаемый, съ одной стороны, необходимостью наблюдать — для составленія дѣйствительныхъ теорій, а, съ другой стороны, не менѣе сильною необходимостью создавать себѣ какія-нибудь теоріи — для произведенія послѣдовательныхъ наблюденій, — умъ человѣческій при самомъ началѣ явился бы заключеннымъ въ логическій кругъ, изъ котораго онъ никогда не имѣлъ бы средствъ выйти, еслибы, къ счастью, онъ не открылъ себѣ естественнаго исхода черезъ произвольное (spontané) развитіе теологическихъ представленій, которыя дали твердую опору его усиліямъ м пищу его дѣятельности“ и т. д.»
7. Приведенныя въ кавычкахъ слова изъ статьи В. В. Лесевича въ Отечественныхъ Запискахъ (прим. 1188) взяты со стр. 38, 39—41, 44, 45, 47, 50, 52—54. — Враждебное отношеніе В. В. Лесевича къ Соловьеву проявлялось и въ послѣдующее время. См. Е. Ганейзера, В. В. Лесевичъ въ письмахъ и воспоминаніяхъ; Голосъ Минувшаго, 1914 г., августъ, стр. 44—96.
8. Соч., I, 195—203. Ср, выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1090-ое.
9. Ср. выше, въ главѣ двѣнадцатой, прим. 774-ое.
10. Слова въ кавычкахъ, заимствованныя изъ отвѣтной статьи Соловьева (прим. 1193), взяты послѣдовательно со всѣхъ страницъ этой статьи. — О «бѣгствѣ» В. В. Лесевича отъ философіи ср. въ главѣ двѣнадцатой, соотвѣтственно прим. 811-му и 814-му.
11. Названная брошюра перепечатана въ составѣ т. ІІІ-го Собранія сочиненій К. Д. Кавелина (С.-Петербургь, изданіе В. Глаголева), стр. 285—320.
12. См. Соч., I, 70.
13. См. Соч., I, 123.
14. Недостаточность подобнаго разсужденія, повидимому, совсѣмъ не замѣчается К. Д. Кавелинымъ. Тѣла, какъ протяженныя отдѣльности, и разстоянія между ними, какъ опредѣленія изъ области протяженіи, уже предполагаютъ Форму пространства, какъ таковую…
15. И тутъ оставляется безъ объясненія, какъ-же возможны самыя обобщаемыя наблюденія съ усвоеніемъ отдѣльнымъ Фактамъ того характера, который сказывается въ обобщенномъ результатѣ.
16. Если работа надъ задачей невозможной и безплодной оправдала себя въ такой мѣрѣ въ прошломъ, то не слѣдуетъ-ли продолжать эту столь отрицательно аттестуемую работу и дальше? Вѣдь никто-же не согласится признать результаты, достигнутые въ области изученія психическихъ явленій, стоящими на предѣльной высотѣ научнаго совершенства…
17. Въ разсматриваемой брошюрѣ фамилія: Шопенгауэръ пишется почему-то всюду черезъ два «и». Въ собраніи сочиненій эта ошибка исправлена.
18. Какъ кажется, своеобразная догадка К. Д. Кавелина о томъ, что вся западно-европейская философія есть безсознательно замаскированная психологія, является плодомъ нѣсколько чрезмѣрнаго увлеченія его своими тогдашними психологическими работами, а также послѣдствіемъ того впечатлѣнія, которое произвелъ на него М. М. Троицкій своею докторской диссертаціей. Ср. выше, въ главѣ четырнадцатой, прим. 934-ое. Повидимому, сыграло тутъ нѣкоторую роль и то обстоятельство, что психологію, какъ положительную науку, К. Д. Кавелинъ отчасти смѣшивалъ съ гносеологіей.
19. Характерное для нашихъ 70-ыхъ годовъ заявленіе, особенно любопытное въ устахъ К. Д. Кавелина, какъ человѣка иного поколѣнія. Въ сущности, вѣдь онъ отрицаетъ не только метафизическое познаніе, но и вообще философію, признавая въ предѣлѣ, какъ званіе, одну «положительную науку». Цѣлый типъ познанія вычеркивается — съ сохраненіемъ полнаго спокойствія за грядущее развитіе человѣческаго духа.
20. Слова изъ брошюры К. Д. Кавелина, приведенныя нами въ кавычкахъ, взяты со стр. 3, 6, 10, 12, 17—25, 27, 28, 30—35, 37, 39, 40, 45—48.
21. Соч., I, 204—213. — Русскій Вѣстникъ, 1875 г., іюнь, стр. 696—707.
22. Недѣля, 1876 г., 18-го апрѣля, № 15, стр. 498—501. — См. также Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, т. III (прим. 1196), стр. 319—326.
23. Слова К. Д. Кавелина, приведенныя въ кавычкахъ, взяты послѣдовательно со стр. 819—326 т. III-го собранія его сочиненій (прин. 1196). — Злая судьба преслѣдуетъ и въ атомъ случаѣ заглавіе магистерской диссертаціи Соловьева. Въ началѣ только-что разсмотрѣнной статьи К. Д. Кавелинъ, приводя это заглавіе, употребляетъ въ Недѣлѣ правильное выраженіе: «противъ позитивистовъ»: между-тѣмъ въ т. III-емъ собранія сочиненій является уже почему-то выраженіе: «противъ позитивизма». Выше мы проставили правильную редакцію. — Выраженіе: «противъ позитивизма» подвернулось подъ руку и В. В. Розанову. Ср. выше, въ главѣ семнадцатой, прим. 1184-ое.
24. В. В. Лесевичъ, Отвѣтъ на статью ". Кавелина; Недѣля, 1876 г., 4-го мая, № 18, стр. 596—599. — В. В. Лесевичъ полагаетъ, что выставленные имъ предметы спора съ Соловьевымъ имѣютъ достаточное основаніе, и "поданная полемика затронула многіе важные вопросы. «Если же это такъ, то я думаю, что и во всѣхъ будущихъ случаяхъ философской полемики можно будетъ безъ смущенія преслѣдовать частныя цѣли, вытекающія изъ обстоятельствъ даннаго случая, предоставляя разработкѣ всей совокупности философскихъ вопросовъ, такъ-же какъ и пропагандѣ философскихъ идей, идти своею отдѣльною дорогою. Это заключеніе и было основнымъ побужденіемъ къ написанію этой замѣтки.» Этими словами и заканчивается «отвѣть».
25. См. выше, прим. 1206-ое.
26. Соображенія, излагаемыя здѣсь Соловьевымъ, очень напоминаютъ соображенія П. Д. Юркевича, въ томъ видѣ, какъ ихъ около того-же времени изображалъ самъ Соловьевъ. См. выше, въ главѣ седьмой.
27. Соловьевъ упускаетъ изъ виду, что феноменальность въ разумѣніи собственно научномъ не тождественна съ феноменальностью въ разумѣніи философскомъ. Сошлемся здѣсь на краткія наши замѣчанія въ главѣ пятнадцатой во поводу вступительной лекціи Соловьева: Метафизика и положительная наука.
28. Объ этой полемикѣ будетъ еще сказано нѣсколько словъ ниже.
29. Припомнимъ, что, по словамъ Соловьева, П. Д. Юркевичъ настаивалъ на необходимости различать понятія: знаніе объ абсолютномъ и абсолютное знаніе. Ср. выше, въ главѣ седьмой, соотвѣтственно прим. 412-му. Конечно, это не тождественныя по существу различенія, но различенія близкія по формальному пріему.
30. На этомъ законѣ и относящихся къ нему разсужденіяхъ Соловьева останавливается И. И. Лапшинъ въ гл. VIII-ой своего обстоятельнаго изслѣдованія: Проблема «чужого я» въ новѣйшей философіи (С.-Петербургъ, 1910 г.; извлеч. изъ Журнала Министерства Народнаго Просвѣщенія, за 1909 г.), стр. 71 и далѣе. По словамъ И. И. Лапшина, Вл. С. Соловьевъ «былъ первымъ въ русской философской литературѣ писателемъ, поставившимъ вопросъ о „чужомъ я“.» Вопросъ рѣшается Соловьевымъ въ разсматриваемой здѣсь статьѣ въ духѣ монадологіи.
31. Отмѣченныя кавычками подлинныя слова Соловьева взяты изъ его статьи послѣдовательно со стр. 204—213 (Соч., I).
32. Недѣля, 1874 г., 19-го октября, № 42, стр. 1364—1371. — Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, т. III (прим. 1196), стр. 325—336.
33. См. выше, въ главѣ пятнадцатой, прим. 1033-е.
34. Слова К. Д. Кавелина, приведенныя здѣсь въ кавычкахъ, взяты со стр. 325, 329, 330, 334, 335, 337, 333 т. ІІІ-го его сочиненій (прим. 1196; ср. прим. 1217). — Отмѣтимъ мимоходомъ, что въ то время, когда К. Д. Кавелинъ рѣшалъ въ отрицательномъ смыслѣ вопросъ о возможности метафизическаго знанія, Православное Обозрѣніе продолжало вести свою линію относительно позитивизма. Въ октябрской книжкѣ этого журнала за 1875 г. помѣщена статья М. И. Каринскаго: Къ вопросу о позитивизмѣ, стр. 345—375, а въ декабрской — статья А. Ѳ. Гусева: Огюстъ Контъ, какъ авторъ курса положительной философіи и положительной политики, стр. 690—730. М. И. Каринскій на Соловьева не ссылается, а А. Ѳ. Гусевъ указываетъ на его разсужденіе о позитивизмѣ, составляющее приложеніе къ Кризису западной философіи.
35. Можетъ-быть, будетъ нелишнимъ представить попутно краткія разъясненія относительно этого сомнительнаго закона. — Положимъ, передъ нами независимые другъ отъ друга ряды проявленіи: а, b, с, d, е…. а', b', с', d', e'…, а», b", с", d", е"… Пользуясь пріемами сравненія и сопоставленія, примѣняемыми нами вообще въ области проявленій, мы усматриваемъ постоянную и непосредственную (матеріальную и формальную) однородность этихъ рядовъ (что и выражено въ принятыхъ нами обозначеніяхъ). «Логическій законъ», формулированный Соловьевымъ, утверждаетъ, что названные однородные ряды проявленій предполагаютъ внутреннюю однородность тѣхъ существъ, которыя въ этихъ рядахъ проявляются, т. е. что, соотвѣтственно рядамъ проявленій: а, b, с, d, е…. а', b', с', d', e' мы имѣемъ проявляющіяся существа А, A', А"…. обладающія внутреннею однородностью, а не какія-либо другія существа А, В, С… такою однородностью не обладающія (что опять-таки выражено въ принятыхъ нами обозначеніяхъ). — Это было бы вѣрно, еслибы было доказано, что проявленія того иди другого существа представляютъ собою неизбѣжно и всегда нѣчто въ родѣ его отпечатковъ (хотя-бы и искаженныхъ, лишь-бы искаженія подчинялись опредѣленнымъ законностямъ). Но вѣдь даже для области собственно феноменальной, подлежащей изученію научному, доказать это нельзя, а законъ специфической энергіи, установленный нервной физіологіей, говоритъ и прямо-таки нѣчто противоположное. Еще затруднительнѣе было бы отстаивать подобный тезисъ, если подъ проявленіями и существами мы будемъ подразумѣвать не наши представленія и вызывающія образованіе ихъ внѣшнія реальности, поскольку эти послѣднія опредѣляются научнымъ изслѣдованіемъ, а феномены и ноумены, какъ они намѣчаются философскимъ мышленіемъ. Помимо многаго другого, тутъ вѣдь нужно было бы еще разобрать, насколько понятія объ однородности и разнородности, выработанныя въ планѣ феноменальномъ, могутъ быть такъ или иначе сопоставляемы съ однородностью и разнородностью въ планѣ ноуменальномъ. — Достойно вниманія, что въ Оправданіи добра, когда Соловьеву пришлось, конечно, встрѣтиться съ вопросами о бытіи или небытіи внѣшняго міра и другихъ людей, ближнихъ и неближнихъ, ссылокъ на соображенія, изложенныя въ статьѣ: О дѣйствительности внѣшняго міра и основаніи метафизическаго познанія, не содержится.
36. Соч., VIII, 165 (въ статьѣ: Первое начало теоретической философіи). — Ср. С. М. Лукьянова (прим. 701), стр. 8 и слѣд.
37. Очень цѣнную общую характеристику В. Г. Бѣлинскаго даетъ К.Д., Кавелинъ въ своей статьѣ: Воспоминанія о В. Г Бѣлинскомъ. Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, т. III (прим. 1196), стр. 1081—1098.
38. К. Д. Кавелинъ посвятилъ воспоминаніямъ объ А. П. Елагиной особую статью. Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, т. III (прим. 1196), стр. 1116—1132 (статья: Авдотья Петровна Елагина).
39. Н. И. Крыловъ былъ женатъ на Любови Ѳедоровнѣ Коришъ, а К. Д. Кавелинъ — на ея родной сестрѣ Антонинѣ Ѳедоровнѣ. У супруговъ Крыловыхъ произошли тяжелыя недоразумѣнія. Противъ Н. И. Крылова выступили К. Д. Кавелинъ и Б. Ѳ. Коршъ, а также ихъ друзья П. Г. Рѣдкинъ и T. Н. Грановскій. Отношенія обострились до того, что П. Г. Рѣдкинъ и К. Д. Кавелинъ вышли въ отставку… Подробности этой печальной исторіи см. у Н. Барсукова, Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 8, С.-Петербургь, 1894 г., стр. 375 и слѣд., а также у С. М. Соловьева въ его Запискахъ (прим. 11), май, стр. 24 и слѣд.
40. Осенью 1861 г. произошли и въ Москвѣ, и въ Петербургѣ еще не виданные до того времени уличные студенческіе безпорядки. Петербургскій университетъ былъ закрытъ на довольно продолжительный срокъ, а министръ народнаго просвѣщенія гр. Е. В. Путятинъ смѣненъ. — Кромѣ названныхъ выше лицъ, тогда-же покинулъ Петербургскій университетъ и В. Д. Спасовичъ. Кружокъ этотъ сгруппировался около Вѣстника Европы.-- Б. И. Утинъ — братъ Л. И. Утиной, на которой женился М. М Стасюлевичъ. Б. И. Утинъ умеръ въ 1872 г. — О пріязни Соловьева къ М. М. Стасюлевичу и его ближайшимъ работникамъ рѣчь можетъ пойти не здѣсь. — Много любопытныхъ бытовыхъ подробностей о тогдашней университетской жизни и о кратковременной дѣятельности гр. Е. В. Путятина находимъ у А. В. Никитенко (прим. 114), съ его записяхъ, относящихся къ 1861,г. (т. II, стр. 1—05). Подъ 5-ымъ февраля 1861 г. онъ отмѣчаетъ, что онъ ознакомился съ тремя публичными лекціями, недавно прочитанными П. Л. Лавровымъ, о современномъ значеніи философіи. При этомъ онъ выражается, между прочимъ, такъ: — «Боже мой! И это философія! Я не говорю уже о томъ, что тутъ все одинъ матеріализмъ. Но что за путаница! Что за хаосъ мыслей! Что за безтолковое изложеніе! Развѣ только на Сандвичевыхъ островахъ можно признать за философію весь этотъ бредъ, все это шатаніе не установившейся мысли. И этого Лаврова хотятъ навязать вамъ въ университетъ въ профессоры. Меня особенно огорчаетъ то, что его, между прочимъ, поддерживаетъ Кавелинъ.» L. с., стр. 5.
41. Статьи о К. Д. Кавелинѣ въ Новомъ Энциклопедическомъ Словарѣ, т. XX, С.-Петербургъ, стр. 267—275; стр. 267—260 (двѣ статьи безъ подписи, одна — М. М. Ковалевскаго и одна — за подписью: А. Г.). — См. также статью Дювернуа въ Біографическомъ Словарѣ и т. д. (прим. 141), т. I, стр. 289—297, статью И. Щербова въ Православной Богословской Энциклопедіи, т. VII, С.-Петербургъ, 1906 г., стр. 633—640, и данныя, сопоставленныя у Ибервега-Гейнце (прим. 377), стр. 564, 565.
42. Ср. выше, въ главѣ четырнадцатой, прим. 935-ое. — Задачи психологіи посвящены памяти T. Н. Грановскаго; первоначально онѣ печатались въ Вѣстникъ Европы, за 1872 г.
43. Задачи этики, имѣющія дополнительное заглавіе: Ученіе о нравственности при современныхъ условіяхъ знанія, посвящены «молодому поколѣнію». Сочиненіе это печаталось первоначально въ Вѣстникѣ Европы, за 1884 г. Отдѣльною книгою оно издано во второй разъ въ 1886 г.
44. Статья эта, посвященная Н. А. Ярошенко (ср. прим. 80), была опубликована въ октябрской книжкѣ Вѣстника Европы за 1878 г.
45. Для сужденія объ этой полемикѣ, въ условіяхъ того времени, немалый интересъ представляетъ очеркъ А. Стадлина: «Рефлексъ» передъ судомъ рефлексіи (по поводу «Психологическихъ этюдовъ» профессора Сѣченова); Русскій Вѣстникъ, 1874 г., октябрь, стр. 834—882. Свою статью авторъ заканчиваетъ такъ: — «Въ виду такихъ печальныхъ результатовъ неравной борьбы, предпринятой проф. Сѣченовымъ противъ логики, нельзя не пожелать, чтобы война прекратилась прочнымъ миромъ. Конечно, автору Психологическихъ этюдовъ придется сдѣлать первый шагъ къ примиренію, такъ-какъ сила на сторонѣ врага, т. е. логики. Поединокъ смертнаго, — будь онъ даже реальнѣйшій реформаторъ психологіи, — съ логикою слишкомъ неравенъ: исходъ несомнителенъ, ибо люди и ихъ заблужденія проходятъ какъ призраки, разумъ же и логика останутся, потому что въ нихъ и только въ нихъ есть сила, только черезъ нихъ можетъ быть и реальность въ нашемъ познаніи.» L. с., стр. 882. — Относительно общей неудовлетворительности гносеологическихъ построеній у И. М. Сѣченова немало полезныхъ замѣчаній дѣлаетъ Э. Л. Радловъ въ своей статьѣ: Натуралистическая теорія познанія (по поводу статей проф. И. М. Сѣченова); Вопросы философіи и психологіи, 1894 г., ноябрь, стр. 682—693. — Справедливость требуетъ, впрочемъ, прибавить, что И. М. Сѣченовъ признавался самъ въ позднѣйшіе годы, что свою полемику онъ затѣялъ, «не зная лично Константина Дмитріевича [Кавелина], ни его благороднаго образа мыслей, ни его заслугъ, какъ ученаго», и что, усмотрѣвъ въ Задачахъ психологіи «существенныя нападки на» свою «психологическую вѣру», онъ «зарвался въ первый и послѣдній разъ въ жизни.» Извѣстно также, что, не желая выступать въ роли «ненамѣреннаго проповѣдника распущенныхъ нравовъ» и «философъ нигилизма», онъ весьма рѣшительно отвергалъ нѣкоторыя крайнія заключенія, которыя выводились изъ его работъ по нервной физіологіи. Автобіографическія записки Ивана Михайловича Сѣченова; Москва, 1907 г., стр. 140, 126 и слѣд.
46. Э. Л. Радловъ, Очеркъ исторіи и т. д. (прим. 877), стр. 247.
47. Д. А. Корсаковъ, Жизнь и дѣятельность К. Д. Кавелина; Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, С.-Петербургъ, изданіе Н. Глаголева, т. I, стр. IX—XXX; — стр. ХХVIII. — Какъ великъ былъ уклонъ К. Д. Кавелина въ сторону «положительной науки», имѣющей поглотить всякое Философствованіе, показываютъ, между прочимъ, заключительныя замѣчанія его брошюры: Апріорная философія и т. д. (прим. 1106); ср. прим. 1204-ое.
48. В. Д. Спасовичъ, Воспоминанія о К. Д. Кавелинѣ; Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, С.-Петербургъ, изданіе Н. Глаголева, т. II, стр. VII—XXXI; — стр. IX. — Двоюродный братъ К. Д. Кавелина Левъ Александровичъ Кавелинъ принялъ монашество съ именемъ Леонида. Онъ пріобрѣлъ извѣстность трудами по исторіи и археологіи. Родился въ 1822 г., скончался въ 1891 г. (въ чинѣ архимандрита, будучи намѣстникомъ Троице-Сергіевой лавры).
49. М. М. Стасюлевичъ и его современники въ ихъ перепискѣ; подъ ред. М. К. Лемке, т. II, С.-Петербургъ, 1912 г.; стр. 147—149. — О чувствахъ, которыя питалъ К. Д. Кавелинъ къ «славянофилу» Ю. Ѳ. Самарину, свидѣтельствуютъ, между прочимъ, нижеслѣдующія слова изъ письма К. Д. Кавелина на имя «западника» М. М. Стасюлевича отъ 21-го марта 1876 г.: — «Самаринъ — умеръ! Этого я никакъ не могу переварить и до сихъ поръ все еще какъ-то плохо понимаю….. Это одинъ изъ тяжкихъ ударовъ, нанесенныхъ мнѣ судьбой. Въ послѣднее время мы съ нимъ очень сблизились. Для страны, для дѣла, это потеря неизмѣримая.» Ibidem, стр. 127. — Очень мѣтко характеризуетъ К. Д. Кавелина, со стороны отношеній его къ нашимъ основнымъ общественно-политическимъ идеологіямъ недавняго прошлаго, А. Ѳ. Кони. «Кавелина», говорить онъ, «называли чуждые ему люди узкимъ западникомъ. Но близкіе, въ дружеской бесѣдѣ, иногда въ шутку говорили ему, что онъ отъявленный славянофилъ. А онъ не былъ ни тѣмъ, ни другимъ. Онъ былъ самимъ собою.» А. Ѳ. Кони, Памяти К. Д. Кавелина; Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, т. III (прим. 1196), стр. VII-ХХ; — стр. XIV.
50. Для главы восемнадцатой, помимо печатныхъ источниковъ, перечисленныхъ въ примѣчаніяхъ, мы воспользовались нѣкоторыми справками, собранными у А. Ѳ. Кони, Я. Н. Колубовскаго, П. О. Морозова и Э. Л. Радлова.
51. См. свѣдѣнія по Третьему годичному отчету и т. д. (прим. 1079).
52. Рукопись Е. М. Поливановой была получена нами 13-го апрѣля 1917 г. Нѣкоторыя дополнительныя свѣдѣнія были доставлены намъ позднѣе, при письмѣ отъ 3-го іюля 1917 г.
53. Нѣкоторыя свѣдѣнія о положеніи С. М. Соловьева на Московскихъ высшихъ женскихъ курсахъ приведены выше, въ главѣ шестнадцатой.
54. Этой датою совершенно точно устанавливается начало преподавательской дѣятельности Соловьева, какъ бы ни рѣшался вопросъ о томъ, когда читалъ Соловьевъ свою вступительную лекцію въ университетѣ — 20-го или 27-го января. 14-oe число приходилось на вторникъ.
55. А. Бергсонъ выражается такъ: — „Il n’y а pas de comique en dehors de ce qui est proprement humain. Un paysage pourra être beau, gracieux, sublime, insignifiant ou laid; il ne sera jamais risible. On rira d’un animal, mais parce qu’on aura surpris chez lui une attitude d’homme ou une expression humaine. On rira d’un chapeau; maie ce qu’on raille, alors, ce n’est pas le morceau de feutre on de paille, c’est la forme que des hommes lui ont donnée, c’est le caprice humain dont il a pris le moule. Je me demande comment un fait aussi important, dans sa simplicité, n’a pas fixé davantage l’attention des philosophes. Plusieurs ont défini l’homme ffitn animal qui sait rire“. Ils auraient aussi bien pu le définir un animal qui fait rire car si quelque autre animal y parvient, ou quelque objet inanimé, c’est toujours par une ressemblance avec l’bomme, par la marque que l’homme y imprime ou par l’usage que l’homme en fait.» Henri Bergson, Le rire; essai sur la signification du comique; Paris, 1912; pp. 3, 4.
56. Это «эфирное колебаніе атомовъ» есть, повидимому, плодъ какого-то недоразумѣнія со стороны слушательницъ Соловьева…
57. Повидимому, здѣсь нужно имѣть въ виду не «одного нашего недавно умершаго писателя», а Джона-Стюарта Милля, умершаго въ 1873 г. (родился въ 1806 г.). Въ разсужденіи объ утилитаріанизмѣ, широко распространенномъ тогда у настъ въ русскомъ переводѣ А. Н. Невѣдомскаго, Милль выражается, между прочимъ, такъ: — «Лучше быть недовольнымъ человѣкомъ, чѣмъ довольною свиньей, — недовольнымъ Сократомъ, чѣмъ довольнымъ дуракомъ. Дуракъ и свинья думаютъ объ этомъ иначе единственно потому, что для нихъ открыта только одна сторона вопроса, тогда-какъ другимъ открыты для сравненія обѣ стороны.» Джонъ-Стюартъ Милль, Утилитаріанизмъ. О свободѣ. Петербургь, 1866—1869; стр. 23 (изъ отдѣла перваго: Утилитаріанизмъ; стр. 1— 148). — Указаніемъ на Утилитаріанизмъ Милля мы обязаны въ настоящемъ случаѣ Э. Л. Радлову.
58. До Федра въ своей работѣ надъ переводомъ твореній Платона Соловьевъ не дошелъ. — Какъ извѣстно, Федрь представляетъ, по содержанію, двѣ части: первая трактуетъ о любви, а вторая — о правилахъ составленія рѣчей. Въ первой части имѣются мѣста, которыя Сократъ произноситъ съ закрытыми глазами, дабы не краснѣть отъ стыда и не заикаться. Судя по словамъ автора воспоминаній, можно думать, что при изложеніи названнаго діалога Соловьевъ больше напиралъ на вторую часть. Впрочемъ, и въ первой части содержится много возвышеннаго и безупречнаго, вполнѣ подходящаго для той аудиторіи, которую имѣлъ передъ собою Соловьевъ.
59. Этотъ-же мотивъ былъ использовавъ и въ позднѣйшее время карикатуристомъ Словца, выходившаго въ свѣтъ очень недолго, въ 1899—1900 гг. Соловьевъ изображенъ здѣсь какимъ-то чрезвычайно тощимъ и чрезмѣрно вытянутымъ въ длину магомъ, возносящимся изъ горной расщелины надъ вопросительными знаками, образующими нѣчто въ родѣ клубовъ пара или дыма. Наши юмористы за 100 лѣтъ въ карикатурахъ, прозѣ и стихахъ. Обзоръ русской юмористической литературы и журналистики. С.-Петербургъ, 1904 г., стр. 114. На изданіе это обратилъ наше вниманіе Н. П. Вишилковъ.
60. О З. А. Соколовой мы упоминали въ главѣ шестнадцатой, когда шла рѣчь о слушательницахъ курсовъ Герье. Объ А. А. Соколовѣ см. выше, въ главѣ восьмой, прим. 509-ое, и въ главѣ десятой, прим. 632-ое, а также въ главѣ. шестнадцатой.
61. Ср. выше, въ главѣ пятнадцатой, письмо А. Г. Орфано (прим. 1011) и объясненія по поводу этого письма.
62. Московско-Курская желѣзная дорога идетъ на Подольскъ, Серпуховъ, Тулу и т. д. Дубровнцы въ Подольскомъ уѣздѣ, а въ Серпуховскомъ уѣздѣ — с. Рождествино, или Рождественное, имѣніе гр. Соллогубовъ. Ужъ не къ графу-ли Ѳ. Л. Соллогубу (сн. выше, въ главѣ одиннадцатой) направлялся Соловьевъ, говоря, что ѣдетъ «въ Тулу»? — А. Н. Шварцъ передавалъ намъ, что въ половинѣ 70-ыхъ годовъ Соловьевъ часто навѣщалъ семейство Мосоловыхъ, тульское помѣщичье гнѣздо. Возможно, что поѣздка «въ Тулу» предпринималась именно ради посѣщенія этого семейства. По слухамъ, здѣсь впослѣдствіи намѣчалось точно также нѣкоторое романическое сближеніе, но и оно осталось безрезультатнымъ. — Назовемъ здѣсь-же подмосковное село Знаменское, въ 15 верстахъ отъ Серпуховской заставы. Имѣніе это принадлежало князьямъ Трубецкимъ, а потомъ Катковымъ. Не случалось-ли и въ Знаменскомъ бывать Соловьеву?
63. Дубровицы, по прямой линіи, верстахъ въ 80 къ югу отъ Москвы. Расположены къ западу отъ Подольска, на рѣкѣ Пахрѣ; чуть пониже въ Пахру впадаетъ необычайно красивая до своимъ берегамъ Десна. Дубровицы стоятъ въ дельтѣ, образуемой этими рѣками. Въ настоящее время имѣніе это принадлежитъ княг. Голицыной, рожденной княжнѣ Кудашевой, четвертой женѣ кн. Сергѣе Михайловича Голицына. — Верстахъ въ 7 отъ Дубровинъ имѣніе Поливаново, принадлежавшее всегда Давыдовымъ. Въ Поливановѣ существуетъ учительская семинарія.
64. Имѣется въ виду рѣка Пахра. См. выше, прим. 1200-ое.
65. Отецъ автора воспоминаній — Михаилъ Александровичъ Поливановъ; родился 9-го марта 1818 г., скончался 11-го августа 1880 г., 62 лѣтъ. Матъ — Александра Андреевна, рожденная Протопопова; родилась 2-го ноября 1823 г., скончалась 6-го августа 1904 г., въ возрастѣ около 81 года. — С. М. Соловьевъ-младшій передавалъ намъ, что съ Л. И. Поливановымъ, извѣстнымъ педагогомъ, Е. М. Поливанова состояла въ очень отдаленномъ родствѣ; семьи даже не были знакомы. О личномъ знакомствѣ Соловьева съ Л. И. Поливановымъ см. въ главѣ четвертой, прим. 214-ое.
66. Четвертымъ лицомъ является, конечно, авторъ воспоминаній
67. Е. М. Поливанова родилась 1-го марта 1864 г. Въ іюнѣ 1876 г. ей было, значить, около 21 года. Соловьевъ былъ старше ея на 1 годъ и приблизительно 1½ мѣсяца.
68. Замѣтимъ мимоходомъ, что въ 1875 г. печатался въ Отечественныхъ Запискахъ романъ Ѳ. М. Достоевскаго: Подростокъ. Здѣсь Версиловъ-отецъ заявляетъ, между прочимъ, что «высшая русская мысль есть всепримиреніе идей»… Полное собраніе сочиненій Ѳ. М. Достоевскаго, изд. 4, т. VIII, С.-Петербургъ, 1892 г.; стр. 462.
69. Какъ будетъ объяснено ниже, оффиціальное извѣщеніе о предоставленіи Соловьеву заграничной командировки послѣдовало со стороны попечителя Московскаго учебнаго округа 12-го іюня 1675 г., a въ университетѣ соотвѣтствующая бумага была получена 16-го числа. Судя по всему, въ то время, когда Соловьевъ велъ означенный выше разговоръ съ Е. М. Поливановой, онъ еще не зналъ, кокъ будетъ окончательно разрѣшено министерствомъ ходатайство совѣта.
70. Указать вамъ въ точности дату этого прощальнаго свиданія авторъ воспоминаній не могъ. Во всякомъ случаѣ, дѣло происходило еще въ іюнѣ мѣсяцѣ.
71. Маршрутъ этого перваго заграничнаго путешествія Соловьева будетъ прослѣженъ нами со всей возможной точностью въ свое время.
72. Въ разсматриваемую пору заграничную извѣстность Соловьевъ могъ пріобрѣсти лишь въ качествѣ автора Кризиса западной философіи — притомъ по связи этой работы, главнымъ образомъ, съ именемъ Э. Ф. Гартманнъ Въ главѣ шестой, въ прим. 357-омъ, мы уже обращали вниманіе на то, что въ предисловіи къ 7-му изданію своей Philosophie des Unbewussten Э. ф. Гартманнъ называетъ, между прочимъ, и магистерскую диссертацію Соловьева (заглавіе ея переведено такъ: Die Krisis der abendländischen Philosophie in Bezug auf die Positivisten), а предисловіе это помѣчено октябремъ 1375 г. Нѣкоторыя личныя свѣдѣнія о Соловьевѣ могли проникать тогда въ Германію при посредствѣ кн. Д. Н. Цертелева и А. А. Козлова. Въ письмѣ изъ Берлина отъ 1-го іюня 1875 г. Э. ф. Гартманнъ благодаритъ кн. Д. Н. Цертелева за указаніе статьи. Струве (о Г. Струве см. выше, прим. 357), извѣщаетъ о полученіи отъ А. А. Козлова его перевода (очевидно, Philosophie des Unbewussten) и объ обмѣнѣ съ нимъ письмами, и затѣмъ выражается такъ: «Книги Струве и Соловьева я заказалъ въ книжномъ магазинѣ, но до сихъ поръ еще не получилъ ихъ» (слова письма приводятся здѣсь въ переводѣ; какъ выясняется изъ переписки съ тѣмъ-же кв. Д. Н. Цертелевымъ, русскимъ языкомъ Э. ф. Гартманнъ не владѣлъ). Получается такое впечатлѣніе, какъ-будто и на сочиненіе Соловьева, какъ на статью Струве, Э. Ф. Гартманну было указано раньше либо кн. Д. Н. Цертелевымъ, либо А. А. Козловымъ. См. Журналъ Министерства Народнаго Просвѣщенія, прим. 221-ое, стр. 92, 101, 102, — Просмотрѣвъ нѣкоторыя западно-европейскія періодическія изданія за 1875 г., мы съ печатными отзывами о Вл. С. Соловьевѣ не встрѣтились.
73. О пребываніи Соловьева въ Англіи рѣчь будетъ ниже, въ особыхъ главахъ.
74. Вникая въ подробности эпизода, съ художественной искренностью и простотою изображеннаго на предъидущихъ страницахъ Б. М. Поливановой, позволительно, намъ кажется, признать, что автору воспоминаній нѣтъ причины подвергать себя чрезмѣрнымъ самообвиненіямъ. Всего правильнѣе эпизодъ этотъ освѣщенъ въ словахъ М. А. Поливанова: «одно скажу, молоды вы оба очень…..» А затѣмъ, для надлежащей оцѣнки образа дѣйствій Соловьева, слѣдуетъ и на этотъ разъ подчеркнуть его импульсивность, уже отмѣченную нами раньше (прим. 573). Весь романъ разыгрывается меньше чѣмъ въ мѣсячный срокъ, причемъ рѣшительное предложеніе брачнаго союза дѣлается «нежданно, негаданно», при совершенно экстраординарной обстановкѣ, въ какомъ-то внезапномъ порывѣ. Не будемъ, однако, торопиться съ упреками и по адресу Соловьева, истолковывая его импульсивность въ смыслѣ непозволительнаго легкомыслія. Чувство его къ Б. М. Поливановой было, во всякомъ случаѣ, болѣе серьезнымъ, чѣмъ можно было бы думать, судя по началу романа. Объ этомъ свидѣтельствуетъ то продолженіе его, которое будетъ разсказано нами въ своемъ мѣстѣ…
75. Приводимыя ниже оффиціальныя данныя извлечены изъ «дѣла» совѣта Московскаго университета 1875 г. за № 62. Выдержки эти доставлены вамъ С. И. Соболевскимъ.
76. Повидимому, разумѣемый въ донесеніи факультета § 228 университетскихъ правилъ соотвѣтствуетъ § 1 отд. XII уже цитированныхъ нами Правилъ Московскаго Университету выраженному такъ: «Процессоры и вообще штатные преподаватели университета, не бывшіе еще за-границею на казенный счетъ, могутъ быть командированы за-границу не болѣе какъ на два года, съ сохраненіемъ жалованья и съ выдачею прибавочнаго денежнаго пособія.» Сборникъ распоряженій и т. д. (прим. 261), стр. 864 Въ § 4 того-же отд. XII читаемъ: «Командируемымъ профессорамъ и штатнымъ доцентамъ, какъ прибавочное денежное пособіе, полагается въ годъ 1000 р., съ расчетомъ по мѣсяцамъ.» L. е — Въ послѣдующихъ томахъ Сборника мы не нашли новой полной редакціи правилъ; весьма возможно, что они постепенно пополнялись на основаніи тѣхъ или другихъ циркулярныхъ распоряженій министерства, причемъ, при послѣдовательныхъ перепечаткахъ, измѣнялась нумерація какъ параграфовъ, такъ и отдѣловъ. — Намъ удалось получить для просмотра Правила Императорскаго Московского Университета, изданныя въ Москвѣ въ 1875 г. Здѣсь интересующіе насъ параграфы оказываются § 212 и § 216. Всего въ этомъ изданіи 219 §§ и 17 отдѣловъ.
77. См. выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1093-е.
78. Копія съ этого расписанія была сообщена намъ С. И. Соболевскимъ.
79. Путь въ Липяги идетъ на Рязань (см. выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1096).
80. Двойная дата, т. е. по старому стилю и по новому, проставлена потому, что государь находился въ это время за-границей. Дѣло шло тогда о предотвращеніи крупной политической опасности, надвигавшейся на Францію со стороны Германіи…
81. Почему свидѣтельство это было выдано С. М. Соловьеву, а не его сыну Владиміру, изъ «дѣла» не ясно. Возможно, что отецъ выступилъ здѣсь вмѣсто сына просто ради сбереженія времени; но возможно и то, что непосѣдливый Вл. С. Соловьевъ находился тогда за городомъ, у кого-либо изъ близкихъ знакомыхъ или друзей.
82. О совѣтскомъ засѣданіи отъ 25-го августа 1875 г. мы ужо упоминали въ главѣ пятнадцатой, разсказывая про завершеніе дѣла о перемѣщеніи проф. М. М. Троицкаго изъ Варшавы въ Москву.
83. Назначается къ выдачѣ 784 р. вмѣсто 800 р., ибо тутъ принятъ въ разсчетъ 2%-ный вычетъ, составляющій 16 р. — Почему ассигновано 800 р., а не 1000 р., какъ ходатайствовалъ университетъ, ять «дѣла» пряно не усматривается. Нужно, впрочемъ, имѣть въ виду, что «прибавочное денежное пособіе» извѣстныя намъ Правила (см. выше, прим. 1263) опредѣляютъ въ размѣрѣ 1000 р. въ годь, "съ разсчетомъ по мѣсяцамъ, « и что названное пособіе пріурочивалось въ ходатайствѣ университета не къ годичному сроку, а къ сроку 8-мѣсячному, съ 1-го января по 1-ое сентября 1876 г.
84. П., II, 20-22.
85. Священникъ с. Липяговъ, о. K. I. Пѣвницкій, передавать княг. Е. Ѳ. Цертелевой, что "первые Соловьевъ быть въ гостяхъ у кн. Д. Н. Цертелева въ іюнѣ 1875 г. "Помню это хорошо, « разсказывалъ о. K. І. Пѣвницкій, „потому-что бесѣдовать у васъ въ конторѣ съ Павломъ Константиновичемъ (Ляпинъ — управляющій Цертелевыхъ), и на дворъ въ шарабанѣ въѣзжаютъ кн. Д. Н. и съ нимъ еще молодой человѣкъ, мнѣ незнакомый. Я спросилъ: кто это? Павелъ Константиновичъ сообщилъ мнѣ, что пріѣзжій — пріятель Д. Н. и ученый. Я, помню, отнесся съ подозрѣніемъ, какъ-бы ученый этотъ не началъ проповѣдывать соціализма. Оставался онъ очень недолго въ этотъ первый пріѣздъ, я я съ нимъ въ это его пребываніе не имѣть случая познакомиться.“ Свѣдѣнія эти сообщены намъ княг. Е. Ѳ. Цертелевой въ письмѣ отъ 14-го — 18-го августа 1917 г. — При мимолетности разумѣемыхъ здѣсь впечатлѣній возможны, конечно, погрѣшности памяти какъ въ отношеніи срока, къ которому пріурочиваются эти впечатлѣнія, такъ я въ отношеніи лица.
86. П, II, 227. — Дату этого письма мы относимъ не къ іюлю, а къ іюню, ибо считаемъ іюль за простую описку. Не подлежитъ сомнѣнію, что уже 29-го іюня 1875 г. Соловьевъ былъ въ Лондонѣ. Ср. письмо его къ матери отъ 30-го іюня (12-го Іюля) 1875 г. П., II, 8. — Подробности переѣзда отъ Варшавы до Лондона — ихъ очень немного — излагаются ниже.
87. На извѣстное тяготѣніе къ польской стихіи указываетъ также интересъ Соловьева къ поэзіи Мицкевича, о чемъ скажемъ нѣсколько словъ въ этой-же главѣ. Такъ, уже въ эту раннюю пору жизни, подъ вліяніемъ даже случайныхъ обстоятельствъ, въ родѣ того или другого маршрута, въ душѣ Соловьева закладывались элементы сочувственнаго отношенія къ братскому народу.
88. Сколько извѣстно, личнаго знакомства съ Э. ф. Гартманномъ Соловьевъ не завязать и при возвращеніи на родину. „Знатные иностранцы“, до которыхъ были такъ падки въ старые годы многіе русскіе путешественники, сравнительно мало привлекали къ себѣ вниманіе Соловьева. Это бросается въ глаза при ознакомленіи съ данными, относящимися до его заграничныхъ путешествій вообще и въ особенности до его перваго путешествія. По всѣмъ вѣроятіямъ, нѣкоторую роль тутъ сыграли и законное отвращеніе отъ искусственнаго самовыдвиганія, и нежеланіе отнимать по пустякамъ драгоцѣнное время у занятыхъ людей, и слегка пренебрежительное отношеніе къ чванливымъ знаменитостямъ, и молчаливое сознаніе собственной значительности, неясной пока для иностранцевъ.
89. См. выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1109-ое.
90. О томъ, что подобнаго рода толки имѣли тогда, дѣйствительно, нѣкоторое распространеніе, передавалъ панъ, между прочимъ, А. Н. Шварцъ. По его словамъ, по адресу Соловьева раздавались даже прямыя укоризны. — Приведемъ здѣсь-же мимоходомъ нижеслѣдующія строки сестры H. Н. Калачова, пріятеля Соловьева, В. Н. Горемыкиной, полученныя нами черезъ А. Н. Щербачева: — „Сама я лично хорошо знала Вл. Соловьева. Онъ у насъ подолгу осенью живалъ въ нашемъ подмосковномъ имѣніи Воскресенскомъ. Онъ былъ страстный охотникъ играть въ шахматы и просиживалъ часами на балконѣ, играя съ братомъ въ шахматы. Оригиналъ былъ большой и передавалъ мнѣ эпизоды изъ своей жизни. Онъ три раза въ жизни собирался жениться, но всегда страхъ его разбиралъ передъ объясненіемъ. Одну изъ предметовъ своей любви онъ загналъ на колокольню для объясненія. Стихи писалъ недурно, въ родѣ Кузьмы Пруткова, котораго онъ былъ ужасный поклонникъ, и на всѣ случаи жизни всегда отвѣчалъ стихами, благодаря чему я много знаю любимыхъ стиховъ Соловьева…“ — О H. Н. Калачовѣ рѣчь впереди.
91. П., III, 81, 83. — Ср. выше, въ главѣ девятой.
92. Соч., I, 227—375.
93. Нѣкоторые намеки въ этомъ направленіи содержатся въ перепискѣ Соловьева съ родителями, за время пребыванія его заграницей (см. П., III)
94. Ср., впрочемъ, сказанное нами въ главѣ первой (текстъ и прим. 26).
95. См. прим. 196-ое.
96. Ср. прим. 729-ое.
97. Припомнимъ въ разсказѣ Е. М. Поливановой указаніе на то, что передъ отъѣздомъ за-границу Соловьевъ принесъ слои портреты для нея и для ея матери.
98. Не подлежитъ, конечно, сомнѣнію, что интересъ къ названной тесѣ Гейне былъ подсказанъ Соловьеву эпизодомъ, разыгравшимся въ Дубровицахъ. — Любопытно, что и стихотвореніе: Что рокомъ суждено, того не отражу я…. про которое мы упоминали въ концѣ главы девятой, снабжено датой: «Іюнь 1875—1877.» Руководствуясь указаніемъ С. М. Соловьева-младшаго (прим. 592), мы отнесли это стихотвореніе къ юношескому роману Соловьева съ его кузиной Е. В. Романовой. Возможно, однако, высказать теперь и такое предположеніе: не внушена-ли и эта піеса чувствомъ къ Е. М. Поливановой? Въ отвѣтъ на дополнительное сношеніе по этому поводу, мы получили отъ С. М. Соловьева-младшаго нижеслѣдующія строки: — «Вы спрашиваете, почему я думаю, что стихотвореніе: Что рокомъ суждено… относится къ Селевиной [т. е. Романовой]. Е. В. Селевина показывала мнѣ его, написанное рукой Вл. С. въ ея альбомѣ. Конечно, этого недостаточно. Правда, странно писать въ альбомъ одной дѣвушкѣ, съ которой былъ романъ, стихотвореніе, написанное къ другой. Но имѣется аналогичный случай. Стихотвореніе: Въ былые годы любви невзгоды… [Стих., 15] было написано въ альбомъ Селевиной, а племянникъ Е. М. Поливановой говорилъ мнѣ, что оно обращено къ его теткѣ. — Не кажется-ли вамъ, что стихотвореніе: Что рокомъ суждено… по настроенію напоминаетъ нѣкоторыя письма къ Селевиной?…» Мы видимъ, такимъ образомъ, что возможны оба предположенія, и что вопросъ остается пока открытымъ.
99. О родителяхъ кн. Д. Н. Цертелева нѣкоторыя свѣдѣнія приведены нами въ главѣ четвертой. Тамъ-же отмѣчено, что въ бракъ онъ вступилъ 20-го апрѣля 1890 г.
100. П., ІI, 193. — 6-ое иpд. Стихотвореній Соловьева (прим. 468), стр. 259, 347. — Редакцію альбомную, какъ относящуюся къ августу 1874 г., слѣдуетъ, считать болѣе ранней.
101. Сочиненія Платона, переведенныя съ греческаго и объясненныя проф. Карповымъ; изд. 2, С.-Петербургъ, 1863 г.; ч. III — Политика или государство; стр. 354, 392. — Отмѣтимъ здѣсь-же мимоходомъ, что къ 1876 г. относится еще одно стихотвореніе Соловьева, записанное имъ въ Москвѣ, въ мартѣ мѣсяцѣ. Стихотвореніе это, начинающееся словами: Какъ въ чистой лазури затихшаго моря…. было использовало Соловьевымъ, безъ указанія автора, въ Философскихъ началахъ цѣльнаго знанія и въ Чтеніяхъ о богочеловѣчествѣ (Соч., I, 323; III, 82). См. 6-ое изд. Стихотвореній Соловьева (прим. 468), стр. 260, 347.
102. П., II, 2. — Ср. прим. 760-ое.
103. Слова изъ четвертой строфы стихотворенія: Въ снѣ земномъ мы тѣни, тѣни….
104. См. выше, въ концѣ главы первой.
105. Это первое указаніе на личную близость А. А. Шеншина-Фета къ Вл. С. Соловьеву. Фетъ родился 23-го ноября 1820 г.; значить, въ январѣ 1875 г. ему шелъ уже 65-ый годъ. Скончался онъ 21-го ноября 1892 г. — О знакомствѣ Фета съ Бржескими см. въ главѣ первой, прим. 27-ое.
106. Въ № 14 Русскихъ Вѣдомостей отъ 18-го января 1875 г. содержится, между прочимъ, такое описаніе этого бала: — «Студенческій вечеръ, бывшій 16-го января въ залахъ россійскаго благороднаго собранія, можно назвать вполнѣ удавшимся какъ по его устройству, такъ и по сбору. Всѣхъ посѣтителей были до четырехъ тысячъ человѣкъ. Жара была невыносимая, но это нисколько не мѣшало собравшейся молодежи веселиться отъ души. Во время кадрили танцовали не только въ большой залѣ, но и за колоннами, и въ смежныхъ гостиныхъ; словомъ, каждый свободный уголокъ былъ занять танцующими. Танцы смѣнялись хоровымъ пѣніемъ студентовъ подъ управленіемъ г. Кашперова. Было нѣсколько и студентовъ-солистовъ. Большая танцовальная зала была убрана цвѣтами; около круглой гостиной былъ постановленъ Фонтанъ, который, при разноцвѣтномъ электрическомъ освѣщеніи, производилъ весьма пріятный Эффектъ. Не смотря на громадную массу публики, собравшуюся на студенческій праздникъ, вечеръ прошелъ чрезвычайно тихо и прилично. Молодежь веселилась, но ни разу это веселье не перешло границы строгаго приличія. Студенческій вечеръ посѣтили Московскій генералъ-губернаторъ В. А. Долгоруковъ, попечитель Московскаго учебнаго округа кн. Мещерскій и многіе профессора университета.» — Приводимъ эту стародавнюю картинку главнымъ образомъ изъ-за радостнаго замѣчанія такой солидной газеты, какъ Русскія Вѣдомости, что «вечеръ прошелъ чрезвычайно тихо и прилично», и что веселящаяся молодежь ни разу не вышла изъ границъ строгаго приличія. Легко представить себѣ тотъ обычный укладъ жизни, который дѣлалъ необходимымъ подобное замѣчаніе, и мы не будемъ преувеличивать значенія ссылокъ на случайныя излишества in Baccho, встрѣчающихся въ нашемъ повѣствованіи…
107. По справкамъ, полученнымъ черезъ А. Ф. Маклакову, — «В. Н. Чернышева — дочь актера Чернышева, который игралъ Гамлета. Онъ былъ женатъ на Евгеніи Михайловнѣ Павловой, сестрѣ H. М. Павлова (Бицына). У его вдовы и дочери собиралась молодежь — Вл. Соловьевъ, А. А. Соколовъ (замыселъ Шекспировскаго кружка). Обратились къ Чернышевой, какъ дочери артиста. Барышнz была умная, маленькаго роста, бѣлокурая, съ карими глазами, съ маленькими хищными зубами, бойкая. Влюбленъ былъ и Вл. С. — кажется, хотѣлъ бросаться въ окно.» Точно датировать эти приключенія — можетъ-быть, и легендарнаго характера — довольно трудно. Повидимому, сказанное относится къ 1874 г. или къ 1875 г. — Про молодыхъ людей, увлекавшихся названной особой, выражались иносказательно: такой-то все гуляетъ по Варваркѣ, или по Никольской, или по Чернышевскому переулку. Непритязательные каламбуры изъ имени, отчества и фамиліи — и, конечно, honni soit, qui mal y pense.
108. Здѣсь невольно припоминаются слова Соловьева про «дурь», которой онъ предавался въ Ѳедоровкѣ, лѣтомъ 1871 г. (си. въ главѣ девятой, прим. 641). Увлеченіе г-жей П. сопровождалось тоже разными чудаческими выходками. Впрочемъ, тутъ была, можетъ-быть, и не одна «дурь», хотя въ перепискѣ съ Е. В. Романовой Соловьевъ и напиралъ по-преимуществу на эту сторону. Намекъ въ этомъ смыслѣ находимъ мы въ нижеслѣдующихъ словахъ Л. М. Лопатина: — «При началѣ переписки [съ кузиной Е. В. Романовой-Селевиной] Соловьевъ только-что пережилъ несчастный романъ съ другой своей кузиной, о которой въ его письмахъ къ Е. В. Селевиной неоднократно упоминается. Я былъ повѣреннымъ Соловьева въ этомъ первомъ его серьезномъ романѣ и отчетливо помню, что былъ нѣсколько удивленъ содержаніемъ письма, къ любимой дѣвушкѣ, которое онъ написалъ вскорѣ послѣ разрыва съ нею: въ немъ онъ съ глубокимъ убѣжденіемъ и подробно излагалъ чисто Шопенгауэровскій взглядъ на сущность жизни и на безсмысленность человѣческихъ надеждъ на счастье. Первыя письма къ Е. В. Селевиной написаны въ эту эпоху и отражаютъ настроеніе этого письма.» Л. М. Лопатинъ, Вл. С. Соловьевъ и князь Е: Н. Трубецкой; Вопросы философіи и психологіи, 1913 г., сентябрь — октябрь, стр. 339—374; ноябрь — декабрь, стр. 876—419; 1914 г., май — іюнь, стр. 477—526; — 1913 г., сентябрь — октябрь, стр. 347.
109. См. выше, въ главѣ третьей, прим. 163-е.
110. Помимо печатныхъ источниковъ, указанныхъ обычнымъ порядкомъ въ примѣчаніяхъ, мы пользовались при составленіи главы девятнадцатой матеріалы" и справками, доставленными намъ Е. М. Поливановой, С. И. Соболевскимъ, С. М. Соловьевымъ-младшимъ, А. Н. Шварцемъ, В. Н. Горемыкиной, А. Н. Щербачевымъ, княг. Е. Ѳ. Цертелевой, о. К. І. Пѣвницкммъ, Н. И. Каріевымъ, П. С. Соловьевой, А. Ф. Маклаковой, Э. Л. Радловымъ и Н. П. Вишняковымъ.
111. Ср., между прочимъ, въ концѣ главы шестой, прим. 371-ое, и въ восьмой, прим. 452-ое.
112. Л. М. Лопатинъ (прим. 1298).
113. См. выше, въ главѣ второй, прим. 90-ое.
114. Франсуа Лоранъ (Laurent) — извѣстный бельгійскій юристъ и историкъ. Родился въ 1810 г., скончался въ 1887 г. былъ профессоромъ въ Гентскомъ университетѣ; католическая партія требовала его увольненія, во министерство приняло его подъ свое покровительство. Наиболѣе извѣстные труды Фр. Лорана: Principes de droit civil; Droit civil international; Etudes sur l’histoire de l’humanité. Все это произведенія очень многотомныя. Ср. Новый Энциклопедическій Словарь, т. XXIV, Петроградъ; стр. 905—906; статья о Лоранѣ за подписью А. Гойхбарга.
115. Ср. въ главѣ четвертой, прим. 232-ое.
116. Ibidem.
117. См. въ главѣ четвертой.
118. Припомнимъ здѣсь письмо Соловьева на имя М. М. Стасюлевича, воспроизведенное нами къ главѣ четвертой (прим. 212).
119. Въ 1897 г., полемизируя съ Г. Ф. Шершеневичемъ, Соловьевъ выражается, между прочимъ, такъ: — «Позволяю себѣ замѣтить, что нѣкогда, по молодости лѣтъ, принявъ теоретическій пессимизмъ въ серьёзъ, я посвятилъ ему цѣлую диссертацію. А теперь считаю себя въ-правѣ быть пессимистомъ по отношенію къ пессимизму.» Соч., VII, 624; статья: Замѣчанія на статью проф. Г. Ф. Шершеневича.-- Въ письмѣ на имя брата Михаила, приведенномъ нами въ главѣ восьмой (прим. 449) и относящемся къ началу 1886 г., Соловьевъ и взываетъ Гартманна пренебрежительно «филозофастеромъ».
120. Отмѣтимъ здѣсь попутно статью С. Котляревскаго, подъ заглавіемъ: Философія конца. Статья эта написана по случаю выхода въ свѣтъ большого труда кн. Е. Н. Трубецкого о міросозерцаніи Соловьева (прим. 91). См. Вопросы философіи и психологіи, 1913 г., сентябрь — октябрь, кн. 119 (IV), стр. 313—338.
121. Ср. выше, прим, 1309-ое.
122. Эсхатологическія чаянія, какъ справедливо указываетъ Л. М. Лопатинъ, держались въ Соловьевѣ очень прочно; они пережили ого интересъ и къ Шопенгауэру, и къ Гартманну. Л. М. Лопатинъ объясняетъ эту устойчивость названныхъ чаяній тѣмъ „моральнымъ максимализмомъ“, которымъ вообще отличался Соловьевъ, и который органически мѣшалъ ему мириться съ міромъ, гдѣ есть смерть м неправда. Ср. Л. М. Лопатина (прим. 1298), 1919 г., сентябрь — октябрь, стр. 859—360.
123. Ср. выше, въ главѣ четырнадцатой, прим. 227-ое.
124. См., между прочимъ, выше, въ главѣ девятой, прим. 536-ое.
125. Въ главѣ восьмой мы уже отмѣчали нѣкоторыя спеціальныя особенности тѣхъ критическихъ переживаній, которыя выпали на долю Соловьева въ годы ею юности. Имѣя несомнѣнныя свидѣтельства о томъ, что Соловьевъ испытывалъ при этомъ «страшное, отчаянное состояніе», «смерть при жизни» (П., III, 75), мы признаемъ все-таки, что его юношескій кризисъ разрѣшился въ общемъ вполнѣ благополучно. — Указаніе Л. М. Лопатина на приглашеніе врача-невропатолога напрашивается на сопоставленіе съ сказаннымъ нами въ прим. 459-омъ, но положительныхъ данныхъ у насъ все-таки слишкомъ мало, чтобы дѣлать въ этомъ случаѣ какіе-либо опредѣленные выводы по медицинской части.
126. Л. М. Лопатинъ (прим. 1296), 1913 г., сентябрь — октябрь, стр. 340, 344, 355, 356, 345, 346, 352, 363, 354, 355, 366, 357, 356, 360, 361, 351, 362, 353 и 346. Съ перечисленныхъ страницъ взяты въ наше изложеніе слова автора, отмѣченныя въ текстѣ этой главы кавычками. Повторное обозначеніе нѣкоторыхъ страницъ обусловливается послѣдовательностью нашихъ цитатъ.
127. На всякій случай мы справлялись, не сохранилось-ли въ дѣлахъ Московскаго университета слѣда какой-нибудь инструкціи по случаю командировки Соловьева, 3-го апрѣля 1916 г. С. И. Соболевскій отвѣчалъ на нашъ запросъ такъ: «инструкціи не имѣется, да ея и не можетъ быть, такъ-какъ инструкція давалась лишь лицамъ, но бывшимъ преподавателями университета, а Соловьевъ былъ уже доцентомъ.»
128. См. выше, прим. 1008-е.
129. См. выше, въ главѣ пятнадцатой, прим. 1003-е.
130. Ср. замѣчанія наши по поводу письма А. Г. Орфано, приведеннаго въ главѣ пятнадцатой.
131. Поучительное сопоставленіе Гартманна съ Соловьевымъ находимъ мы у С. Булгакова. Гартманнъ — «единственный творческій умъ въ германской философіи новаго времени.» У Гартманна много сходнаго съ Соловьевымъ въ общихъ условіяхъ философской работы. Тѣмъ не менѣе имѣется и большая разница. «Ученіе Гартманна — это натянутый, головной пессимизмъ, согласно основной идеѣ котораго міръ является какъ-бы ошибкой абсолюта
132. Объ условіяхъ тогдашней жизни Гартманна любопытныя данныя, сообщаетъ К. Геймонсъ, издатель его сочиненій. Между прочимъ, авторъ указываетъ попутно на то, что непринадлежность Гартманна къ академической корпораціи въ извѣстныхъ отношеніяхъ вредила ему… С. Heymons, Eduard von Hartmann. Erinnerungen aut den Jahren 1808—1881; Berlin, 1882; SS. 19, 20 — Общія біографическія свѣдѣнія о Гартманнѣ и его философской дѣятельности, см, въ словарной статьѣ о немъ Соловьева: Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. VIII, С.-Петербургъ, 1892 г., стр. 157—169; — Собраніе сочиненій, изд. 2, т. X, С.-Петербургъ, 1914 г.; стр. 297—301. Ср., далѣе, въ Новомъ Энциклопедическомъ Словарѣ, т. XII, С.-Петербургъ, стр. 702—706. Скончался Э. Ф. Гартманнъ въ 1896 г., въ возрастѣ 54 лѣтъ.
133. См. выше, въ главѣ девятнадцатой, прим. 1276-ое.
134. Двойная датировка — по старому и по новому стилю — выдерживается Соловьевымъ не всегда. Вслѣдствіе этого, въ отношеніи заграничныхъ писемъ, возникаетъ иногда сомнѣніе, по какому-же именно стилю они датированы. Не говоримъ уже о томъ, что иныя свои письма Соловьевъ и вовсе не датировалъ.
135. Александръ Ивановичъ Бабухинъ, профессоръ Московскаго университета по каѳедрѣ гистологіи и эмбріологіи, пользовавшійся въ свое время большою извѣстностью. Родился 6-го августа 1835 г., въ Орловской губерніи, въ военной семьѣ; скончался 23-го мая 1891 г. С. Венгеровъ (прим. 481), т. I, стр. 40.
136. Въ главѣ двѣнадцатой мы уже упоминали, что свои именины С. М. Соловьевъ справлялъ 5-го іюля.
137. П., II, 3. — День рожденія П. В. Соловьевой — 7-ое іюля.
138. П, II, 4, — о какой «Олѣ» упоминаетъ въ этомъ письмѣ Соловьевъ, выяснить не удалось. Вѣроятно, это какая-нибудь малолѣтняя родственница. Ср. ниже, прим. 1350-ое и 1365-ое.
139. Стих., 170. — Какія непріятности могли тогда происходить — въ Англіи и не въ Англіи — изъ-за головного убора, не отвѣчающаго общепринятымъ обычаямъ, показываетъ случай, про который разсказываетъ И. И Янжулъ. Въ 18S1 г. одинъ молодой человѣкъ, русскій, занимавшійся въ Британскомъ музеѣ, вынужденъ былъ спѣшно возвратиться на родину изъ-за неудовольствія, выраженнаго одной высокой особой, которая видѣла его въ русской лондонской церкви облаченнымъ въ «размахайку» и съ огромной войлочной шляпой калабрійскаго разбойничьяго фасона. «Шляпа эта у чопорныхъ англичанъ вызывала улыбки и перемигиванія, — чего, вѣроятно, онъ самъ [т. е. обладатель шляпы] не замѣчалъ. Мальчишки бѣгали за нимъ иногда на улицѣ, покалывали языкъ и кричали: „clergyman!“ и болѣе ничего.» Требованія «герцогини» пошли, очевидно, дальше. Впрочемъ, этотъ молодой человѣкъ нарушилъ этикетъ, можетъ-быть, и тѣмъ еще, что случайнымъ образокъ задѣлъ своей размахайкой въ узкомъ проходѣ сидящую важную особу. И. И. Янжулъ (прим. 822), вып. I, стр. 160—164.
140. На основаніи настоящаго письма, эту дату мы проставили и въ главѣ девятнадцатой.
141. Ольга Алексѣевна Новикова, въ дѣвичествѣ Кирѣева, родилась въ 1840 г. Значитъ, въ 1875 г. ей было 35 лѣтъ. Семья ея стояла близко къ Хомякову и Аксаковымъ. Проведя большую часть своей жизни въ Англіи, О. А. Новикова развила обширную публицистическую дѣятельность. Первыя ея выступленія на литературномъ поприщѣ относятся ко времени русско-турецкой войны. См: Новый Энциклопедическій Словарь, т. XXVIII, Петроградъ; стр. 719, — Довольно подробныя свѣдѣнія о дѣятельности О. А. Новиковой представлены Стэдомъ W. T. Stead, Депутатъ отъ Россіи (воспоминанія и переписка Ольги Алексѣевны Новиковой); перев. Е. С. Мосоловой; Петроградъ, 1916 г., т. I и т. II. — Ср. также Л. Бѣлова, Зарубежная публицистка; Историческій Вѣстникъ, 1909 г., май, стр. 542—568. Л. Бѣловъ выражается такъ: — "За то, что къ лицѣ г-жи Новиковой мы имѣемъ дѣло съ незаурядной женщиной, говоритъ уже одно ея умѣнье привязать къ себѣ и поддерживать дружескія отношенія съ такими людьми, какъ Гладстонъ и Карлейль. A dii minores ея знакомства! Вѣдь это вся передовая Европа — Фриманъ, Фрудъ, Легки, Давеле, Ауэрбахъ, Нордау, Катковъ, Аксаковъ, Побѣдоносцевъ, Сольсбери, Бальфуръ, гр. Игнатьевъ, Скобелевъ м кого-кого только не увидишь вокругъ ея. Ея политическій салонъ — это цѣлый особый міръ, мало знакомый и непривычный пока для русскаго человѣка. — Въ срединѣ 60-ыхъ годовъ Ольга Алексѣевна вышла замужъ за Новикова, впослѣдствіи генералъ-лейтенанта, занимавшаго постъ попечителя С.-Петербургскаго учебнаго «круга. Вскорѣ послѣ свадьбы молодая чета направилась въ Вѣну, куда братъ Новикова — Евгеній Новиковъ, авторъ замѣчательнаго по своему времени изслѣдованія о Лютерѣ и Гуссѣ, былъ назначенъ посломъ Въ 1668 г. она [О. А. Новикова] ѣдетъ въ столицу Великобританіи и здѣсь, при посредствѣ стариннаго друга ея семьи, барона Бруннова, русскаго посла въ Лондонѣ, входитъ въ соприкосновеніе со всѣми выдающимися англійскими государственными людьми.» L. с., стр. 542, 643, 547, 549. — Какъ познакомился Соловьевъ съ О. А. Новиковой? Вѣроятно, при посредствѣ И. С. и А. Ѳ. Аксаковыхъ. — Родной братъ О. А. Новиковой, Александръ Алексѣевичъ Кирѣевъ былъ впослѣдствіи въ близкихъ отношеніяхъ съ Соловьевымъ.
142. Много интересныхъ свѣдѣній о тогдашнихъ условіяхъ занятій въ Британскомъ музеѣ содержится въ воспоминаніяхъ И. И. Янжула, который былъ въ первый разъ въ Лондонѣ въ 1873 г. И. И. Янжулъ (прим. 622), вып. I, стр. 101 и слѣд.
143. Генри Друммондъ — англійскій богословъ-натуралистъ (1851—1897 гт.), старавшійся примирить естественныя науки съ Библіей. Сочиненія его разошлись во многихъ изданіяхъ и въ громадномъ числѣ экземпляровъ; кое-что переведено и на русскій языкъ. Православная Богословская Энциклопедія, подъ ред. А. П. Лопухина, т. V, Петроградъ, 1904 г.; стр. 58, 59; — Новый Энциклопедическій Словарь, т. XVI, С.-Петербургъ; стр. 849.
144. Томасъ Карлей да родился въ 1795 г., скончался въ 1881 г. Труды его, составившіе 34 тома, посвящены главнымъ образомъ исторіи. На русскій языкъ переведены, между прочимъ: Французская эволюція (С.-Петербургъ, 1907 г), Герои, почитаніе героевъ и героическое въ исторіи (С.-Петербургъ, 1898 г.), Sartor Resartus. Жизнь и мысли герръ Тейфельсдрека въ трехъ книгахъ (Москва, 1904 г.) и др. «Не подходя ни къ одной изъ установившихся политическихъ партій, Карлейль чувствовалъ себя одинокимъ и думалъ нѣкоторое время объ изданіи собственнаго журнала, для проповѣди своего „вѣрующаго радикализма“. Всѣ произведенія Карлейля проникнуты стремленіемъ свести прогрессъ человѣчества къ жизни отдѣльныхъ выдающихся личностей-героевъ, положить въ основу цивилизаціи исключительно нравственный долгъ; его политическая программа ограничивается проповѣдью труда, нравственнаго чувства и вѣры.» Новый Энциклопедическій Словарь, т. XXI, Петроградъ; стр. 9, 10.
145. В. Л. Величко (прим. 10), стр. 27, 28.
146. Ср. болѣе точныя, хотя и краткія, свѣдѣнія у Э. Л. Радлова (прим. 13, стр. 14.
147. См. выше, въ главѣ двѣнадцатой, прим. 822-ое.
148. Опять новый варіантъ заглавія! Конечно, это все то-же сочиненіе: Кризисъ западной философіи — противъ позитивистовъ.
149. Ср. выше. прим. 1327-ое.
150. И. И. Янжулъ (прим. 822), вып. I, стр. 125—127. — Судя по письмамъ Соловьева къ родителямъ, Янжулы уѣхали изъ Лондона въ концѣ августа (по старому стилю) 1875 г. П., II, 10. — Г-жу Сиггерсъ русскіе какъ-то особенно облюбовали. Про нее И. И. Янжулъ разсказываетъ такъ: « г-жа Siggers старая и очень добродушная дана, далеко уступавшая по своему образованію и развитію любой, вѣроятно, хозяйкѣ меблированныхъ комнатъ Германіи. При атомъ она отличалась, въ добавокъ, двумя качествами — нестерпимой болтовней, отъ которой страдала и даже жертвою была ноя жена, единственная ее вполнѣ понимавшая. Она постоянно что-то разсказывала о какомъ-то е воемъ добромъ двоюродномъ братѣ и о какомъ-то путешествіи, когда мы начали, наконецъ, понимать немного ея англо-ирландскій діалектъ. Сверхъ того, mrs Siggers отличалась большой) привязанностью къ джину и рому, что приводило ее часто въ веселое настроеніе, а щеки постоянно покрывало густымъ румянцемъ. Впрочемъ, при ея несомнѣнномъ добродушіи, ладить съ ней было вполнѣ возможно, хотя и не всегда пріятно.» И. И. Янжулъ (прим. 822), вып. I, стр. 95.
151. Екатерина Николаевна, рожденная Вельяшева. — Е. Н. Янжулъ пріобрѣла впослѣдствіи извѣстность какъ писательница по педагогическимъ вопросахъ. Особенно иного занималась она школьною постановкою физическаго и ручного труда.
152. О М. М. Ковалевскомъ и знакомствѣ съ нимъ Соловьева будемъ еще говорить въ дальнѣйшемъ.
153. Вильямъ Рольстонъ или Ральстонъ (Ralston) — англійскій писатель, не мало потрудившійся надъ русскими народными сказками и пѣснями. Родился въ 1829 г., скончался въ 1889 г. Между 1888 и 1875 г. посѣтилъ Россію четыре раза. Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. XVI, С.-Петербургъ, 1899 г.; стр. 241, 242.
154. Рѣчь идетъ, конечно, о М. Н. Капустинѣ, котораго мы уже называли въ главѣ второй, въ числѣ близкихъ знакомыхъ семейства Соловьевыхъ. Михаилъ Николаевичъ Капустинъ родился въ 1828 г., скончался въ 1899 г. Занималъ каѳедру международнаго права въ Московскомъ университетѣ, а затѣмъ былъ директоромъ Демидовскаго лицея и послѣдовательно попечителемъ учебныхъ округовъ — дерптскаго и петербургскаго. „Былъ сторонникомъ историческаго, чуждаго философіи, изученія права. Основой юридическаго образованія онъ считалъ гражданское право; политическое образованіе юриста можетъ быть сведено къ минимуму.“ Новый Энциклопедическій Словарь, т. XX, С.-Петербургъ; стр. 864, 865; — стр. 864.
155. Изъ послѣдующей переписки усматривается, что рѣчь идетъ объ А. Н. Аксаковѣ, извѣстномъ спиритѣ („спиритуалистѣ“). Нѣкоторыя свѣдѣнія о немъ отмѣчены выше, въ главѣ седьмой (прим. 398 и 399) и въ главѣ пятнадцатой (прим. 1002). — Родился Александръ Николаевичъ Аксаковъ въ 1832 г., скончался въ 1903 г. Образованіе получилъ въ Александровскомъ лицеѣ. Въ 1852 г. участвовалъ въ экспедиціи Мельникова-Печерскаго для изслѣдованія раскола въ Нижегородской губерніи. Около 10 лѣтъ, въ 1868—78 гг., состоялъ на службѣ при Государственной канцеляріи. Въ половинѣ 60-ыхъ годовъ увлекается спиритизмомъ, которому и служитъ всю послѣдующую жизнь. Новый Энциклопедическій Словарь, т. I, С.-Петербургъ; стр. 732; — брошюра подъ заглавіемъ: Александръ Николаевичъ Аксаковъ, какъ спиритуалистъ (біографическій очеркъ); отдѣльный оттискъ изъ Ребуса съ цензурною помѣткою отъ 23-го марта 1883 г. — Съ А. Н. Аксаковымъ Соловьевъ поддерживалъ впослѣдствіи довольно оживленную дѣловую переписку. П., II, 276—298.
156. О. А. Новикова. См. выше, прим. 1331-ое.
157. П., II, 5, 6, — Въ обоихъ письмахъ, въ обозначеніи адреса, Соловьевъ, пишетъ; «Russel», а не «Russell» — «Маша» — сестра Марія.
158. Соловьевъ заявляетъ матери, что, «по извѣстной вамъ причинѣ», наличность въ Лондонѣ «французской чумы» до него не касается, т. е. опасности для него не представляетъ. Смыслъ этихъ словъ, какъ кажется, въ томъ, что за Соловьевымъ въ эту пору уже упрочилась въ семьѣ репутація человѣка, чрезвычайно остерегающагося зараженія «дурной болѣзнью». Ср. выше, въ главѣ девятой, прим. 581-ое.
159. См. выше, въ главѣ одиннадцатой, прим. 675-ое.
160. Вѣроятно, это та-же «Оля», о которой шла рѣчь въ письмѣ отъ 1-го (13-го) іюля 1875 г. (см. выше, прим. 1328).
161. П., II, 7.
162. П., II, 9.
163. Рольстонъ, какъ служившій при Британскомъ музеѣ, оказывалъ, вѣроятно, помощь Соловьеву при ознакомленіи съ порядками музея и при полученіи книгъ, какъ онъ это неоднократно дѣлалъ и для другихъ русскихъ.
164. Ср. выше, въ главѣ девятнадцатой, прим. 1275-ое.
165. См. выше, прим. 1328-ое и 1350-ое.
166. П., II, 9.
167. Ibidem.
168. Родной братъ Анатолія Николаевича Давыдова, Владиміръ Николаевичъ Давыдовъ, вступилъ въ бракъ съ дѣвицей Доппельмайеръ. У нихъ дочь Софья Владиміровна, по второму мужу Адамовичъ, наша собесѣдница. С. В. Адамовичъ, пріѣхавшая въ Москву въ 1870 г., помнитъ Вл. С. Соловьева съ 1871 г. Онъ любилъ дѣтей, забавлялся съ ними, иногда поддразнивалъ ихъ. Въ семьѣ Соловьевыхъ господствовалъ настоящій культъ отца; П. В. Соловьева проявляла всегда чрезвычайную заботливость о мужѣ. Кабинетъ С. М. Соловьева былъ своего рода святилищемъ, особенно когда онъ тамъ работалъ. Дѣти считали праздникомъ, если имъ позволяли заглянуть въ кабинетъ отца. Жили тогда Соловьевы въ донѣ дворцовой конторы (ср. въ главѣ первой, прим. 06). Кабинетъ С. М. Соловьева — большая комната, сообщающаяся корридоромъ съ другими комнатами. Александра Павловна Романова (Давыдова) относилась къ браку С. М. Соловьева съ И., В. Романовой очень сочувственно; Екатерина Ѳедоровна Романова (Бржеская) смотрѣла да этотъ союза, менѣе сочувственно.
169. П., II, 228.
170. Въ словарной статьѣ: Мистика, — мистицизмъ Соловьевъ поясняетъ, что въ переносномъ словоупотребленіи мистика означаетъ «совокупность явленій и дѣйствій, особымъ образомъ связывающихъ человѣка съ тайнымъ существомъ и силами міра, независимо отъ условій пространства, времени и физической причинности.» Эта реальная или опытная мистика раздѣляется на прорицательную и дѣятельную (оперативную). Къ мистикѣ послѣдняго рода «относятся такъ назыв. животный магнетизмъ, магія (въ тѣсномъ смыслѣ), теургія, некромантія, всевозможные способы волшебства или чародѣйства и, наконецъ, вся область медіумическихъ или спиритическихъ явленій. Въ настоящее время и опыты надъ фактами искусственнаго гипноза и внушеніи заставляютъ нѣкоторыхъ ученыхъ признать въ этой области, кромѣ обмана и суевѣрія, и извѣстную дѣйствительную основу.» Далѣе, Соловьевъ указываете что съ христіанской точки зрѣнія реальная или опытная мистика раздѣляется на мистику божественную, естественную и демоническую. Независимо отъ сего, мистикой называется также «особый родъ религіозно-философской познавательной дѣятельности.» Соч., IX, 15—19, — 15, 16.
171. См. выше, прим. 754-ое. — Нельзя не указать здѣсь-же, что отношеніе Соловьева къ спиритизму оцѣнивалось сторонними наблюдателями и за время пребыванія его въ Лондонѣ не совсѣмъ правильно, какъ это усмотривается изъ письма, полученнаго Е. М. Поливановой отъ одной курсистки, съ которой она была дружна (см. въ главѣ девятнадцатой).
172. Съ большимъ сомнѣніемъ отзывается Соловьевъ о матеріализаціи Кэти Кингъ и въ статьѣ о книгѣ А. Н. Аксакова: Анимизмъ и спиритизмъ; С.-Петербургъ, 1893.См. Соч., VI, 450—462; — стр. 461. — А. С. Шкляревскій сообщаетъ: — «Въ англійскихъ спиритическихъ журналахъ въ три послѣдніе года помѣщались безчисленные разсказы о словахъ и дѣйствіяхъ Джона Кинга и Кэти (она-же Энни Морганъ). Это ни болѣе, ни менѣе, какъ матеріализующіеся при сеансахъ духи-покровители медіумовъ м-ра Вильямса и миссъ Кукъ. Такіе духи, приникшіе оболочку своихъ медіумовъ, выходить изъ-за занавѣски, гдѣ скрывается медіумъ, въ средину спиритическаго кружка, бесѣдуютъ съ его членами, цѣлуютъ и позволяютъ себя цѣловать, играютъ на фортепьяно, снимаются фотографически въ различныхъ позахъ съ помощью электрическаго свѣта, даже принимаютъ пищу. Въ лондонскихъ спиритическихъ кружкахъ нѣсколько разъ появлялся при тѣхъ-же условіяхъ „духъ“, называвшій себя Петромъ, который, къ величайшему скандалу присутствовавшихъ, ругался, богохульствовалъ, требовалъ водки и даже, если насъ не обманываетъ память, лилъ ее.» А. С. Шкляревскій, Что думать о спиритизмѣ? Вѣстникъ Европы, 1875 г., іюнь, стр. 906—916; іюль, стр. 409—418; — іюль, стр. 411. — Невѣроятнѣйшія вещи про матеріализацію разсказываетъ H. И. Вагнеръ. На сеансахъ у миссъ Флоренсъ Кукъ (теперь мистрисъ Корнеръ) постепенно матеріализовалась Кэти Кингъ. А. Н. Аксаковъ видѣлъ эту Кэти Кингъ въ Лондонѣ, въ октябрѣ 1873 г. Въ эту-же Кэти Кингъ вѣрилъ и Круксъ. Прославились матеріализаціями также братья Вильямъ и Горацій Эдди, Фермеры около городка Читтендена, къ сѣверу отъ Нью-Іорка. О нихъ повѣствуетъ полковникъ Генри Олькоттъ, котораго Н. И. Вагнеръ аттестуетъ какъ талантливаго писателя, юриста и ученаго. На сеансахъ у Эдди всего чаще являлся матеріализованный призракъ индіанки Хонто… Н. И. Вагнеръ, Медіумизмъ; Русскій Вѣстникъ, 1876 г., октябрь, стр. 866—951.
173. П., II, 8.
174. Ср. выше, въ главѣ девятнадцатой, при п. 1272-ое («прибавочное денежное пособіе» — прим. 1263).
175. Въ іюньской книжкѣ Вѣстника Европы за 1875 г., на стр. 916—918, помѣшено сообщеніе отъ редакціи, воспроизводящее предложеніе проф. Д. И. Менделѣева составить коммиссію для разсмотрѣнія медіумическихъ явленій. По поводу этого предложенія и состоялось постановленіе Физическаго общества при Петербургскомъ университетѣ въ засѣданіи 6-го мая (1875 г.). Предложеніе было принято почти единогласно. Въ то-же засѣданіе образовалась коммиссія изъ 12 членовъ подъ предсѣдательствомъ Ѳ Ѳ. Эвальда. На одно изъ первыхъ засѣданій былъ приглашенъ А. Н. Аксаковъ, которому и было предоставлено право войти въ соглашеніе съ медіумами. Свои изслѣдованія коммиссія предполагала производить съ сентября 1875 г. до мая 1876 г. — Труды коммиссіи, приведшіе ее къ неблагопріятнымъ для спиритизма заключеніямъ, сопоставлены въ объемистой книгѣ, изданной Д. И. Менделѣевымъ подъ заглавіемъ: Матеріалы для сужденія о спиритизмѣ (С.-Петербургъ, 1876 г.).
176. Авторъ Внутренняго обозрѣнія въ майской книжкѣ журнала: Дѣло за 1875 г. (стр. 1—12) высказывается относительно Юма такъ: — «Теперь я вамъ напомню опыты Юма. Это самый извѣстный и самый ловкій изъ всѣхъ медіумовъ. У него звенитъ колокольчикъ на воздухѣ, конечно, въ полуосвѣщенной комнатѣ; у него гармоника играетъ сама собою или виситъ на воздухѣ, прислоненная крышкой къ нижней сторонѣ стола; у него пишетъ невидимая рука; у него являются невѣдомыя женщины, духи давно умершихъ людей бесѣдуютъ на разныхъ языкахъ, но, увы, духъ геніальнаго Юлія Цезаря не говоритъ никогда умнѣе самого г. Юма, и т. п. Самый любопытный, однако, фокусъ г. Юма съ горячимъ углемъ. Юмъ беретъ уголь изъ пылающаго камина и обходитъ всѣхъ присутствующихъ, такъ-что всѣ видятъ и удостовѣряются, что это уголь. Затѣмъ Юмъ подходитъ сзади къ кому-нибудь изъ присутствующихъ и кладетъ горячій уголь къ нему на голову. Для большаго эффекта Юмъ беретъ волоса вокругъ угля, приподнимаетъ ихъ кверху, такъ-что уголь горитъ въ нихъ, какъ въ клѣткѣ, и волоса не горятъ, и тотъ, у кого лежитъ уголь на головѣ, не чувствуетъ жару. Или Юмъ накладываетъ себѣ полные карманы горячихъ углей, и они не жгутъ ему платья. Онъ вставляетъ лицо въ пылающій каминъ, такъ-что волоса его падаютъ на пламя, и не горятъ. Разъ Юмъ положилъ горящій уголь въ руки одной дамы и одного господняя, и они не обожглись, потомъ тотъ-же самый уголь онъ положилъ на сложенную газету, и уголь прожегъ восемь листовъ; затѣмъ Юмъ взялъ новый горящій уголь, положилъ его на ту-же самую газету и носилъ его минуты три по комнатѣ, показывая присутствующимъ, что бумага совершенно цѣла. Въ другой разъ Юмъ взялъ большой горящій уголь, закрывшій всю ладонь его руки. Когда Юмъ ходилъ съ нимъ по комнатѣ, отъ угля падалъ красный свѣтъ на стѣны, а когда онъ подошелъ къ столу, всѣ присутствующіе почувствовали жаръ». L. е., стр. 6. — Въ небольшой статьѣ: Нѣчто о спиритахъ и спиритизмѣ, помѣщенной, за подписью: «О.», въ № 5 Гражданина за 1875 г. (стр. 131—134), сообщается, между прочимъ, о томъ, что лѣтъ 6 точу назадъ въ Петербургѣ былъ Юмъ, и что имъ заинтересовалось тогда «Академія наукъ». Пригласили Юма для опытовъ, заказали особый стеклянный столъ для нихъ, и т. д., но изъ всей этой затѣи ничего путнаго не вышло. О совершенно неудавшемся сеансѣ Юма «въ университетѣ», весною 1871 г., упоминаетъ А. М. Бутлеровъ въ статьѣ: Медіумическія явленія; Русскій Вѣстникъ, 1875 г., ноябрь, стр. 300—348; стр. 333. — Даніэль Дугласъ Юмъ, какъ непрофессіональный медіумъ, былъ хорошо принятъ и въ образованномъ русскомъ обществѣ. Объ его сеансахъ у гр. А. К. Толстого упоминаетъ А. А. Фетъ. См. А. А. Фета (прим. 197), ч. II, стр. 26 и далѣе. Ср. также письмо гр. А. К. Толстого на имя Н. И. Костомарова отъ 2-го іюня 1865 г. М. М, Стасюлевичъ и его современники въ ихъ перепискѣ, подъ ред. М. К. Лемке; т. II, С.-Петербургъ, 1912 г.; стр. 377. — Д. Юмъ былъ родственникомъ по женѣ проф. А. М. Бутлерову и жилъ въ его квартирѣ въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ. H. И. Вагнеръ (прим. 1097), стр. 857. Жена Д. Юма — Юлія Михайловна Бутлерова, родная сестра А. М. Бутлерова. Въ первомъ бракѣ Юмъ былъ жевать на Кушелевой.
177. П., II, 10. — Нѣкоторымъ основаніемъ для датировки предыдущаго письма на имя отца октябремъ можетъ служить указаніе на пріѣздъ А. Н. Аксакова, относящіеся, по заявленію самого-же А. Н. Аксакова, къ сентябрю. См. Матеріалы для сужденія о спиритизмѣ (прим. 1366), стр. 65. Съ этой точки зрѣнія разсматриваемое письмо можно было бы, пожалуй, еще передвинуть.
178. О томъ, по какому стилю датировино это письмо, скажемъ нѣсколько словъ ниже.
179. См. въ главѣ первой, соотвѣтственно прим. 29-му.
180. П, II, 11. — Соловьевъ пишетъ «Нью-Кэстль», а не «Ньюкэстль».
181. Редакторомъ-издателемъ Гражданина въ 1876 г. подписывался В. Пуцыковичъ. — Корреспонденціи изъ Лондона, печатавшіяся тогда въ Гражданинѣ, шли за подписью: «N. Энскій.»
182. Сp. выше, въ главѣ двѣнадцатой, прим. 788-е.
183. Ср. выше, въ главѣ двѣнадцатой, прим. 808-ое.
184. Замѣтимъ тутъ-же, что какъ разъ въ осеннихъ нумерахъ Гражданина за 1876 г., а именно въ №№ 36 и 37 отъ 7-го и 14-го сентября (стр. 809—811, 834—836), заканчивалось печатаніе въ русскомъ переводѣ статьи Э. Ф. Гартманна: Естествовѣдѣніе и философія (Nat urforschung und Philosophie; см. Eduard von Hartmann, Gesammelte Studien und Aufsätte gemeinverständlichen Inhalts; Berlin, 1876; SS. 421—444). Начало статьи было помѣщено еще въ № 7 отъ 16-го февраля 1876 г. (стр. 176—179). Во всѣхъ трехъ нумерахъ подъ статьей подпись: «Д. Ц.» [кн. Д. Н. Цертелевъ?], а при началѣ довольно большое примѣчаніе, напоминающее про магистерскій диспутъ Соловьева, про соотвѣтствующую статью H. Н. Страхова, про споры, вызванные Кризисомъ западной философіи, и т. д. Ужъ не эта-ли статья Гартманна навела кн. В. П. Мещерскаго на мысль обратиться къ Соловьеву, имя котораго естественно связывалось съ именемъ Гартманна?
185. О своемъ знакомствѣ съ Ѳ. М. Достоевскимъ Вс. С. Соловьевъ разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ о немъ (прим. 691). Начало этого знакомства относится къ началу 1873 г. — О О. М. Достоевскомъ, какъ редакторѣ Гражданина, упоминалось въ прим. 783-емъ (въ главѣ двѣнадцатой).
186. Едва-ли есть основаніе думать, что уже въ эту пору Соловьевъ начиналъ сторониться отъ кн. В. П. Мещерскаго по соображеніямъ принципіальнаго свойства. Мы увидимъ, что не далѣе какъ въ 1877 г. Соловьевъ, безъ всякаго замѣтнаго колебанія, печатается снова въ Гражданинѣ.
187. М. М. Ковалевскій въ своихъ воспоминаніяхъ, приводимыхъ нами въ слѣдующей главѣ двадцать первой, указываетъ, что, какъ кажется, въ Ньюкэстлѣ проживалъ тотъ медіумъ, на которомъ остановилъ свой выборъ А. Н. Аксаковъ для извѣстной Менделѣевской коммиссіи. И дѣйствительно, въ названныхъ выше Матеріалахъ (прим. 1365) мы читаемъ, что А. Н. Аксаковъ предложилъ двухъ братьевъ изъ семейства Петти въ Ньюкэстлѣ, и что онъ-же имѣлъ сношеніе еще съ однимъ медіумомъ Монкомъ изъ Бристоля. Можетъ-быть, какъ разъ ради этихъ лицъ и намѣчалъ Соловьевъ свои поѣздки — «безо всякой особенной цѣли». L. с., стр. 10, 11.
188. Альфредъ Россель Уоллесъ или Уаллесъ (Wallace) — знаменитый англійскій естествоиспытатель. Родился въ 1822 г. Совершилъ много путешествій, причемъ наблюденія надъ тропическимъ міромъ привели его къ изслѣдованіямъ о происхожденіи видовъ. Его идеи объ естественномъ подборѣ и побудили Дарвина поспѣшить съ опубликованіемъ своей теоріи. Уоллесъ разошелся, впрочемъ, съ Дарвиномъ по нѣкоторымъ вопросамъ, — въ особенности по вопросу о происхожденіи человѣка. Не менѣе чѣмъ своими научными изысканіями привлекъ къ себѣ вниманіе Уоллесъ и выступленіемъ въ защиту спиритизма, которому онъ посвятилъ особое сочиненіе: Miracles and modern spiritualizm (1881 г., 2 изд.). Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. V, С.-Петербургъ, 1891 г.; стр. 422. Скончался А. Р. Уоллесъ въ октябрѣ 1913 г. достигнувъ очень преклоннаго возраста. — Приведемъ здѣсь-же перечень выдающихся спиритовъ, составленный въ 1875 г. А. М. Бутлеровымъ. Перечень этотъ показываетъ, что завоеванія спиритизма были тогда, дѣйствительно, очень велики. "Хотя имена лицъ, извѣстныхъ въ наукѣ или литературѣ и заявившихъ, что они наблюдали медіумическія явленія и признаютъ ихъ неподдѣльность и дѣйствительность, не разъ упоминались то тутъ, то тамъ въ русской печати, но я считаю все-таки не лишнимъ, " говорить А. М. Бутлеровъ, «изъ числа многихъ десятковъ именъ, назвать нѣкоторыя, болѣе выдающіяся: Гера, профессоръ химіи въ Филадельфійскомъ университетѣ; Де-Морганъ, извѣстный математикъ, профессоръ Лондонскаго университета; Грегори, профессоръ химіи въ Глазго; Гёгенсъ, знаменитый лондонскій астрономъ, членъ Королевскаго общества; Уоллесъ, знаменитый натуралистъ, раздѣляющій съ Дарвиномъ славу установленія ученія о естественномъ подборѣ; Круксъ, лондонскій ученый химикъ, членъ Королевскаго общества; Барлей, физикъ, членъ Королевскаго общества; М. В. Остроградскій, нашъ извѣстный математикъ, академикъ и профессоръ; Камиллъ Фламмаріонъ, извѣстный парижскій астрономъ; Геферъ, ученый авторъ исторіи химіи на французскомъ языкѣ; Перти, профессоръ Бернскаго университета; Эдмендсъ, верховный судья штата Нью-Іоркъ; Коксъ, ученый лондонскій юристъ; Нессъ фонъ-Эзенбекъ, извѣстный ботаникъ, бывшій профессоръ въ Бреславлѣ; Тюри, профессоръ въ Женевѣ; Майо, членъ Лондонскаго Королевскаго общества, профессоръ анатоміи и физіологіи; Мепсъ, профессоръ земледѣльческой химіи въ Соединенныхъ Штатахъ; Троллопъ и Таккерей, извѣстные англійскіе писатели.» А. Бутлеровъ (прим. 1366), стр. 321, 322. — Объ А. Р. Уоллесѣ упоминаетъ Соловьевъ въ статьѣ: На пути къ истинной философіи въ такихъ выраженіяхъ: — «Могущественнаго союзника для своихъ біологическихъ взглядовъ нашъ авторъ [т. е. Л. Гелленбахъ] могъ бы найти въ извѣстномъ англійскомъ натуралистѣ А. Р. Уолласѣ, который независимо отъ Дарвина разработалъ теорію, сродную съ дарвинизмомъ, но, не найдя въ ней окончательнаго объясненія органическаго прогресса, призналъ въ семъ послѣднемъ дѣйствіе силъ, одаренныхъ волею.» Соч., III, 264 (разумѣемая здѣсь статья Соловьева относится къ 1883 г.).
189. Николай Васильевичъ Орловъ — сынъ священника Минской епархіи. Скончался въ началѣ декабря 1916 г., въ Лондонѣ, на 71-омъ году жизни. Покойный состоялъ въ теченіе 46 лѣтъ при русскомъ посольствѣ и былъ хорошо извѣстенъ русскимъ, проживавшимъ въ Лондонѣ. «Петроградская духовная академія можетъ вполнѣ гордиться имъ, такъ-какъ почившій всю свою жизнь посвятилъ наукѣ и высоко держалъ знамя богословскаго знанія, служа ему не одною своею мыслью, но и живымъ примѣромъ своей жизни. Въ литературѣ почившій извѣстенъ какъ своими оригинальными, такъ и переводными трудами. Его магистерская работа касалась очень интересной и модной въ свое время темы: „Ирвингіанства“ Переводы его были сдѣланы больше по чисто практическимъ побужденіямъ „ — для школъ американской православной миссіи, а лишь отчасти вызваны были желаніемъ сдѣлать наше богослуженіе и ученіе нашей церкви доступнымъ и англиканамъ.“ Нельзя сказать, чтобы судьба была очень благосклонна къ этому труженику, которому пришлось довольствоваться положеніемъ весьма скромнымъ. Онъ, однако, отнюдь не ожесточился. „Первое, что такъ сильно поражало въ покойномъ, это его глубокая, непоколебимая м дѣтски чистая вѣра въ Бога. Его религіозность была той средой, въ которой онъ черпалъ силу и утѣшеніе въ трудныя минуты своей жизни…. — Вторая черта почившаго была его прямота и честность убѣжденій и какой-то трогательный культъ свободы, въ атмосферѣ которой протекла вся ею сознательная жизнь. Свобода религіозной жизни и науки — это убѣжденіе было краеугольнымъ камнемъ его міровоззрѣнія….. — Въ-третьихъ, что особенно дорого было въ почившемъ, это его чисто русское гостепріимство и всегдашняя готовность помочь всякому русскому, кого судьба забросила на далекую чужбину…. Съ кѣмъ ему не приходилось только встрѣчаться! Какія интересныя бесѣды приходилось напр., вести ему съ нашимъ знаменитымъ мыслителемъ Вл. С. Соловьевымъ….. — Но всѣ качества почившаго находили свое завершеніе въ одномъ высшемъ — поразительной каѳоличности его религіознаго самосознанія. — Это былъ каѳоликъ въ лучшемъ и истинномъ смыслѣ этого слова. — Что касается римскаго католицизма, то отношеніе къ нему почившаго было весьма сдержанно, по лишено всякой враждебности.“ Таково-же, приблизительно, было отношеніе H. В. Орлова и къ англиканству. Бывшій пѣвчій-сослуживецъ, Памяти проф. H. В. Орлова; Христіанское Чтеніе, 1916 г., январь, стр. 101—108; — стр. 102—106. — Нѣкоторыя свѣдѣнія о H. В. Орловѣ содержатся также въ очеркѣ H. Н. Глубоковскаго: Свѣтлой памяти друга Россіи и русскаго православія Ивана Васильевича Биркбека; Труды Императорской Кіевской Духовной Академіи, 1916 г, ноябрь — декабрь, стр. 226—267. — Краткіе некрологи о H. В. Орловѣ см., между прочимъ, въ Петроградскихъ Вѣдомостяхъ, № 273 отъ 5-го декабря 1916 г., въ Вечернемъ Времени, № 1320 отъ 4-го декабря 1916 г., въ Биржевыхъ Вѣдомостяхъ, веч. вып., № 15.325 отъ 15-го января 1916 г.
190. Какъ усматривается изъ предъидущаго примѣчанія, этотъ отъѣздъ H. В. Орлова не былъ отъѣздомъ окончательнымъ.
191. Рѣчь идетъ о Нилѣ Александровичѣ Поповѣ, мужѣ сестры Соловьева Вѣры. См. о немъ въ главѣ первой.
192. Казначеемъ въ Московскомъ университетѣ состоялъ въ 1676 г. Алексѣй Егоровичъ Кудрявцевъ. См. Адресъ-Календарь на 1876 г., ч. I, С.-Петербургъ; стр. 383. — Ср. выше, въ главѣ пятой, прим. 277-ое.
193. П., II, 12. — Э. Л. Раддовъ сообщилъ намъ, между прочимъ, нижеслѣдующую маленькую записку Соловьева на имя О. А. Новиковой, не бывшую еще въ печати; — „Сожалѣю о недоразумѣніи, многоуважаемая Ольга Алексѣевна. Завтра въ 6 часовъ будемъ съ Ковалевскимъ у васъ. Очень радъ, что вы еще остаетесь въ Лондонѣ. — Вл. Сол.“ На запискѣ дата неполная; „Понедѣльникъ, 18 окт.“ — Имѣя въ виду, что 18-ое октября 1876 г. по-новому стилю приходилось именно на понедѣльникъ, и что въ запискѣ идетъ рѣчь о Ковалевскомъ и Лондонѣ, мы полагаемъ, что эта записка хронологически должна быть помѣщена какъ разъ послѣ только-что процитированнаго письма Соловьева на имя матери отъ 12-го октября того-же года по новому стилю. — Изъ записки усматривается, что Ковалевскій (разумѣется, — М. М.), одинъ изъ „компатріотовъ“, объ отъѣздѣ которыхъ грустилъ Соловьевъ въ уже извѣстномъ намъ письмѣ отъ 8-го (20-го) сентября 1875 г., въ октябрѣ былъ снова въ Лондонѣ. — „Недоразумѣніе“, съ указанія на которое начинается записка, есть, по всѣмъ вѣроятіямъ, какая-нибудь свѣтская мелочь. Сколько извѣстно, отношенія Соловьева съ О. А. Новиковой никакими серьёзными „недоразумѣніями“ не омрачались.
194. П., II, 13.
195. По словамъ И. И. Янжула, Соловьевъ въ ту пору, когда они находились вмѣстѣ въ Лондонѣ, «представлялся нѣсколько ненормальнымъ». И. И. Янжулъ (прим. 822), вып. I, стр. 180."Конечно, это выраженіе очень растяжимое… — Предостереженія противъ ученій, признающихъ, что «геній — это неврозъ», см. у Генриха Жоли, Психологія аеликихъ людей, перев. съ франц.; С.-Петербургъ, 1884 г.; стр. 94 и слѣд.
196. При составленіи главы двадцатой, помимо печатныхъ матеріаловъ, перечисленныхъ въ примѣчаніяхъ, мы могли опереться на данныя, полученныя нами отъ Э. Л. Радлова, М. М. Ковалевскаго, С. В. Адамовичъ, П. С. Соловьевой, И. И. Лапшина и С. И. Соболевскаго.
197. См. выше, въ главѣ тринадцатой, прим. 875-ое; ср. также въ главѣ двѣнадцатой.
198. Фредерикъ Гаррисонъ (Harrison) родился въ 1831 г. Обратилъ на себя вниманіе какъ знатокъ законодательства по рабочему вопросу. Въ 1877—1889 гг. былъ профессоромъ международнаго права. Въ качествѣ сторонника позитивизма, участвовалъ въ Englieh Positiviste Committee, а въ 1880—1905 гг. состоялъ его предсѣдателемъ. Новый Энциклопедическій Словарь, т. XII, С.-Петербургъ, стр. 692—693.
199. Джонъ Гумфри Нойесъ или Ноэсъ (Noyes) родился въ 1811 г.» скончался въ 1886 г. Вѣруя въ свое призваніе создать истинную церковь, въ замѣнъ существующей «сатанинской», Нойесъ основалъ общину перфекціонистовъ или библейскихъ коммунистовъ. Община эта возникла въ 1831 г. въ штатѣ Нью-Іоркѣ у р. Онейда; отсюда и названіе этой общины — Онейда (Oneida). Члены общины не признавали частной собственности и называли своимъ идеаломъ первую христіанскую общину въ Іерусалимѣ, описанную въ Даяніяхъ святыхъ апостоловъ (IV, 32). Коммунизмъ перфекціонистовъ, простиравшійся на женщинъ и дѣтей, вызвалъ вмѣшательство властей; вслѣдствіе этого съ 1879 г. бракъ у перфекціонистовъ сдѣлался болѣе упорядоченнымъ. Таинствъ оии не признаютъ; съ основу всего полагается законъ симпатіи, т. е. всеобщаго мира и согласія. Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. ХХШ, С.-Петербургъ, 1898 г.; стр. 415 (статья: Перфекціонисты). Ср. также Новый Энциклопедическій Словарь, т. XXIX, Петроградъ; сгр. 603—504 (статья: Онейда).-- Отмѣтимъ мимоходомъ, что о Нойесѣ и перфекціонистахъ много любопытныхъ подробностей содержится въ книгѣ Вильяма Диксона, которая весьма охотно читалась у насъ въ 60-ыхъ годахъ. Вильямъ Диксонъ, Новая Америка; перев. В. Зайцева; изд. 2-ое; С.-Петербургъ, 1868 г.
200. Подъ «книгой Нордгофа» подразумѣвается, по всѣмъ вѣроятіямъ, новое тогда сочиненіе Charles’а Nordhoff’а подъ заглавіемъ: The communiste societies оf the United States; London, 1875 r.
201. Шекеры — религіозная секта въ Сѣверной Америкѣ. Первые дѣятели ея — въ Провансѣ и Дофинэ, откуда въ началѣ XVIII-го вѣка нѣкоторые проповѣдники переселились въ Англію. Въ Больтонѣ, въ 1747 г., образовалась самостоятельная община сектантовъ этого типа. «Они еще не имѣли никакого выработаннаго религіознаго ученія: собравшись вмѣстѣ, они то сидѣли въ молчаливомъ созерцаніи, то вдругъ начинали трястись, отъ чего м получили свое названіе (отъ англійскаго слова: to shake — трястись).» Впослѣдствіи небольшая группа шекеровъ, съ пророчицей Анной Ли во главѣ, перебралась въ Сѣверную Америку; случилось это въ 1774 г. «Ученіе шекеровъ похоже на ученіе квакеровъ. Основное правило ихъ жизни — безбрачіе….. Второй законъ ихъ ученія — общеніе имущества и неустанный трудъ всѣхъ членовъ общины. Общины управляются обыкновенно женщинами, которыя считаются преемницами первой пророчицы, Анны Ли.» Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. XXXIX, С.-Петербургъ, 1903 г.; стр. 379 (статья: Шекеры).-- Ср. также у В. Диксона (прим. 1390).
202. Ср. выше, прим. 1390-ое.
203. Новая Гармонія (или Нью-Гармони) — колонія въ Индіанскомъ округѣ Соединенныхъ Штатовъ, основанная Робертомъ Оуэномъ въ 20-ыхъ годахъ въ духѣ его идей. Въ той-же мѣстности уже съ 1803 г. существовало поселеніе такъ назыв. гармонистовъ, приверженцевъ особой религіозной секты сурово-аскетическаго характера. Предпріятіе Роберта Оуэна, державшагося вообще въ сторонѣ отъ какихъ бы то ни было вѣроисповѣдныхъ началъ, опиралось на основанія экономическія и обще-гуманитарныя, а не религіозныя. Успѣха Новая Гармонія не имѣла. — Робертъ Оуэнъ (или Овэнъ, R. Owen) — родоначальникъ соціалистической доктрины въ Англіи (1771—1656 гг.). Объ его жизни и дѣятельности си. статью Н. А. Добролюбова: Робертъ Овэнъ и его попытки общественныхъ реформъ; Сочиненія Н. А. Добролюбова, нзд. 6-ое, т. IV, С.-Петербургъ; стр. 21—64. См. также А. И. Чупрова, Исторія политической экономіи; изд. 7-ое, Москва, 1913 г.; стр. 198 и далѣе.
204. И. И. Янжулъ (прим. 822), вып. I, стр. 128.
205. Замѣчаніе это несовсѣмъ точно. См. біографическія свѣдѣнія о М. М. Ковалевскомъ, сопоставленныя въ этой-же главѣ.
206. И. И. Янжулъ (прим. 622), вып. I, стр. 129.
207. Объ экономистѣ Артурѣ Фонъ-Штудницѣ, проживавшемъ тогда въ Лондонѣ, въ качествѣ корреспондента извѣстной Аугсбургской, впослѣдствіи Мюнхенской Allgemeine Zeitung, И. И. Янжулъ говоритъ въ своихъ Воспоминаніяхъ (прим. 822) раньше, L. с., вып. I, стр. 116, 117.
208. Ср. выше, въ главѣ двадцатой, при п. 1866-ое.
209. Припомнимъ, по поводу этой гиперболы, письмо Соловьева на имя Е. В. Романовой (Селевиной) отъ 26-го марта 1672 г. П., III, 64, 65. Ср. выше, въ главѣ восьмой, прим. 486-ое.
210. И. И. Янжулъ (прим. 822), вып. 1, стр. 128, 180, 131.
211. Ср. въ главѣ девятнадцатой, воспоминанія Е. М. Поливановой (письмо на ея имя отъ одной подруги-курсистки). — Измѣненія влеченія къ пищѣ, въ смыслѣ усиленія, ослабленія или извращенія его, составляютъ, съ медицинской точки зрѣнія, область чрезвычайно обширную и важную. Не говоря уже о различныхъ психозахъ, ослабленное или извращенное влеченіе къ пищѣ всего чаще наблюдается при истеріи и ипохондріи, а также при неврастеническихъ состояніяхъ вообще. Въ основаніи отказа отъ нѣкоторыхъ видовъ пищи лежать, впрочемъ, нерѣдко разумныя, хотя и безсознательныя, велѣнія „инстинкта“, независимыя отъ какихъ бы то ни было психозовъ или неврозовъ.
212. И. И. Янжулъ (прим. 822), стр. 131, 120.
213. Изреченіе это опять напоминаетъ переписку Соловьева съ Е. В. Романовой (Селевиной). См. письмо отъ 21-го декабря 1871 г.; П., III, 68, 69. Ср. выше, въ главѣ девятой, прим. 541-ое. "Можетъ-быть, даже хорошо, что "та внѣшняя жизнь сложилась для тебя такъ неутѣшительно, " пишетъ Соловьевъ; «потому-что къ этой жизни вполнѣ примѣняется мудрое изреченіе: чѣмъ хуже, тѣмъ лучше».
214. Легенда, разсказанная Соловьевымъ, заимствована имъ, повидимому, изъ собранія А. Н. Аѳанасьева, который даетъ ее въ нѣсколько иной, притомъ болѣе пространной редакціи. Записана эта легенда была въ Бобровскомъ уѣздѣ Воронежской губерніи и въ Васильковскомъ уѣздѣ Кіевской губерніи, по-русски и по-малорусски. См. Народныя русскія легенды, собранныя Аѳанасьевымъ; изданіе К. Солдатенкова и Н. Щепкина; Москва, 1860 г. на обложкѣ и 1859 г. на заглавномъ листѣ; стр. 6—16 (легенда подъ заглавіемъ: Бѣдная вдова). Болѣе новое изданіе этого труда: Историческая библіотека. (Памятники русской литературы.) Народныя русскія легенды. Томъ первый. Легенды, собранныя А. Н. Аѳанасьевымъ. Подъ редакціей И. Л. Кочергина. Издательство — «Молодыя силы». Типогр. Я. Н. Подземскаго въ Казани. 19М г. Стр. 33—43. — Замѣтимъ мимоходомъ, что въ изложеніи И. И. Янжула, какъ въ этой цитатѣ, такъ и въ другихъ цитатахъ, встрѣчаются такъ и сямъ стилистическія погрѣшности, которыхъ мы по большей части не оговариваемъ, resp. не устраняемъ.
215. О «цинизмѣ» Соловьева и его «большой любви къ скабрезнымъ анекдотамъ» необходимо сказать нѣсколько пояснительныхъ словъ. — Во-первыхъ, не подлежитъ сомнѣнію, что Соловьевъ вообще умѣлъ понимать и цѣнилъ остроумную шутку. Недаромъ онъ такъ охотно цитировалъ Кузьму Пруткова. И если анекдотъ, касаясь своимъ содержаніемъ той области, которую принято называть скабрёзной, былъ въ то-же время остроуменъ, то такой анекдотъ могъ разсчитывать на вниманіе къ себѣ со стороны Соловьева, не смотря на специфичность содержанія. Анекдотъ цѣнился, однако, не столько за скабрёзность, сколько именно за остроуміе. М. С. Безобразова разсказываетъ, что Соловьевъ нерѣдко шутилъ, дурачился, читалъ шуточные стихи, острилъ, разсказывалъ анекдоты, иногда не очень-то пристойные, слушалъ и самъ такіе анекдоты. Продѣлывая такія вещи передъ близкими, онъ смущалъ мать, Анну Кузьминишну (см. въ главѣ второй), сестеръ. Происходили забавныя, но, въ общемъ, безобидныя сцены, хотя Соловьевъ не останавливался даже передъ такими признаніями матери: — «А еслибъ вы знали, сколько мнѣ приходило сегодня ночью самыхъ нечистыхъ мыслей! Ужасъ!» «Чувствовалось», говоритъ М. С. Безобразова, «что этотъ человѣкъ, неустанно служившій Афродитѣ Небесной, не былъ чуждъ земныхъ соблазновъ и порой они находили на него, какъ тяжелыя зловѣщія тучи, и давили, и гнели, и бороться ему съ ними было не легко, и тѣмъ не менѣе онъ велъ непрестанную борьбу со всякой нечистой мыслью. И думалось о томъ, какъ онъ часто увлекается женской красотой, а лежитъ у него въ то-же время портретъ женщины удивительной красоты, съ надписью: „Ab, bel ermite! tu ne lei sauras donc ja maie, les tentations de St-Antoine.“ — Нѣтъ, онъ ихъ зналъ; но любовь была для него священной. Влюблялся же и увлекался братъ легко и легко поникалъ эти чувства въ другихъ и интересовался ими, съ вниманіемъ выслушивая разсказы о всякихъ любовныхъ исторіяхъ. Но чуть тутъ что-нибудь возмущало его чувство красоты, онъ морщился и говорилъ: — „Ффз, какая мерзость!“ — Если же узнавалъ, что одна сторона страдаетъ отъ другой, и наблюдается несоотвѣтствіе свѣта и тѣни, говорилъ: — „Ну, связался чортъ съ младенцемъ.“» М. С. Безобразова (прим. 58), стр. 132—135. — Во-вторыхъ, слѣдуетъ различать, какъ различаетъ и самъ Соловьевъ въ своихъ статьяхъ о Пушкинѣ и Лермонтовѣ, «игриваго бѣсенка» порнографіи отъ ея-же, демона нечистоты". «Попытки запрягать поэзію въ ярмо сложнаго порнографическаго острословія не удавались Пушкину», говоритъ Соловьевъ. Другое дѣло Лермонтовъ: «самое невозможное» изъ его порнографическихъ произведеній «есть большая (хотя и неоконченная) поэма, писанная авторомъ уже совершеннолѣтнимъ….» Свои сужденія о Пушкинѣ и Лермонтовѣ Соловьевъ поясняетъ такимъ сравненіемъ: — «Въ одинъ пасмурный день въ деревнѣ видѣлъ я ласточку, летающую надъ большой болотистой лужей. Что-то ее привлекало къ этой темной влагѣ, она совсѣмъ опускалась къ ней и, казалось, вотъ-вотъ погрузится въ нее или хоть зачерняетъ крыломъ. Но ничуть не бывало; каждый разъ, не коснувшись поверхности, ласточка вдругъ поднималась вверхъ, и щебетала что-то невинная. Вотъ вамъ впечатлѣніе, производимое этими шутками у Пушкина: видишь тинистую лужу, видишь ласточку и видишь, что прочной связи нѣтъ между ними, — тогда-какъ порнографическая муза Лермонтова — словно лягушка, погрузившаяся и прочно засѣвшая въ тинѣ.» Соч., VIII, 401, 348, 400. Едва-ли мы ошибемся, если скажемъ, что дань «скабрёзности» Соловьевъ платилъ скорѣе по образцу Пушкина, чѣмъ по образцу Лермонтова. — Въ-третьихъ, мы позволяемъ себѣ утверждать, что среди лицъ, поддерживавшихъ близкія отношенія съ Соловьевымъ, найдутся и такія, которыя никакихъ «скабрёзныхъ анекдотовъ» отъ него не слышали, и передъ которыми онъ никакого «цинизма» въ отношеніи женщинъ не проявлялъ. Вѣдь хорошо извѣстно, что скабрёзные анекдоты и всякія циническія повѣствованія появляются на сцену не только потому, что у одного собесѣдника есть желаніе разсказывать ихъ, но и потому, что у другого собесѣдника есть желаніе вызвать ихъ и слушать. Надо бы и въ настоящемъ случаѣ, т. е. поскольку дѣло касается Соловьева, получше разобрать, не являлось-ли предложеніе съ его стороны въ отвѣть на спросъ, и даже — спросъ усиленный…
216. Заканчивая главу восьмую, мы воспроизвели эпизодъ съ подобною-же истерикой у Соловьева, оскорбленнаго грубой выходкой Н. И. Крылова. Дѣло происходило тогда весною 1873 г., т. е. приблизительно за 2¼ года до эпизода съ И. И. Янжуломъ.
217. И. И. Янжулъ (прим. 822), стр. 131—135.
218. Ibidem, стр. 133, 134.
219. Что касается самаго факта, т. е. заботливости Соловьева о животныхъ и его любви къ винъ, то онъ вполнѣ достовѣренъ. По этому поводу В. Л. Величко говоритъ такъ: — "Какое-то мистическое довѣріе внушалъ Владиміръ Сергѣевичъ даже животнымъ. Мнѣ случалось раза два присутствовать при водвореніи его съ вокзала въ номеръ гостиницы: едва успѣетъ онъ пріѣхать и потребовать себѣ стаканъ кофе, какъ уже въ оконныя стекла бьются десятки голубей. Положимъ, онъ любить кормить ихъ размоченною булкою; но какимъ образомъ птицы узнавали о пріѣздѣ Владиміра Сергѣевича прежде, чѣмъ онъ приступалъ къ ихъ кормленію, — это уже ихъ тайна. Та-же исторія повторялась съ окнами моей квартиры, когда тамъ поселялся Соловьевъ. — Но самое интересное проявленіе инстинктивной симпатіи животныхъ къ Соловьеву я видѣлъ со стороны собственной моей собаки. Съ нею у Владиміра Сергѣевича были какія-то особенныя пріятельскія отношенія. Когда онъ поселялся у меня, собака, обыкновенно весьма игривая и рѣзвая, готова была цѣлыми часами просиживать въ его комнатѣ, прислушиваясь къ скрипѣнію его пера. Даже запахъ скипидара, всюду сопровождавшій Владиміра Сергѣевича и обыкновенно не нравящійся животнымъ, не мѣшалъ этому, тяготѣнію собаки къ мыслителю [о скипидарѣ ср. выше, въ главѣ девятой, прим. 581]. Владиміръ Сергѣевичъ очень цѣнилъ эту привязанность и, бывало, гладя умильно глядѣвшаго песика по косматой головѣ, говаривалъ: — «Чти такое собаки? По-моему, это не собаки, а какія-то особенныя существа!…» — У меня сохранились письма, въ которыхъ Владиміръ Сергѣевичъ «жметъ лапу Мартышкѣ». Когда дорогой всему дому гость уѣзжалъ, собака начинала серьёзно грустить, и если, бывало, кто-нибудь подойдетъ къ ней и спросить: «гдѣ Соловьевъ?» — она принималась жалобно визжать и бѣгать по комнатамъ, точно разыскивая кого-то, " В. Л. Величко (прим. 10), стр. 143, 144. — О прикармливаніи голубей разсказываетъ и В. В. Розановъ. Однажды онъ посѣтилъ Соловьева въ «Hôtel d’Angleterre», что на Исаакіевской площади. «Около окна его, замороженнаго или холоднаго, бились голуби. Взявъ кусокъ булки со стола (на столѣ у него вѣчно была какая-нибудь сухая ѣда, икра или въ этомъ родѣ), онъ открылъ фортку и раскрошилъ голубяхъ хлѣбъ. Они знали это окно и прилетали на готовый или запасенный кормъ. Помню, съ какихъ недовѣріемъ посмотрѣлъ я на эту привычку (было первое мое къ нему посѣщеніе). „Вотъ изображаетъ пророка у Лермонтова, или библейскаго — который тоже кормилъ птицъ, или птицы его кормили: зачѣмъ этотъ театръ?…“ Мнѣ хе пришло тогда на ухъ, что вѣдь не для меня-же и моего посѣщенія прилетѣли голуби, что это, очевидно, бывало, всегда бывало — и, слѣдовательно, тутъ не театръ, а трогательная привычка, граціозная дружба философа и пророка безъ прикрасъ съ зябнущими городскими птицами. Но я былъ подозрителенъ въ то время и замаралъ его своею мыслью.» В. В. Розановъ, Изъ старыхъ писемъ; письма Влад. Серг. Соловьева; Вопросы жизни, 1905 г., октябрь — ноябрь, стр. 377—890; — стр. 381, 382. — Вотъ еще три отрывка изъ писемъ Соловьева. 1) 27-го апрѣля 1877 г. онъ пишетъ граф. С. А. Толстой, рожденной Бахметевой, вдовѣ графа А. К. Толстого, изъ Петербурга: «Голуби ваши здоровы, и я думаю повезти ихъ въ Пустыньку…» П., II, 200. 2) Въ 1893 г., въ письмѣ на имя И, Я. Грота, Соловьевъ выражается, между прочимъ, такъ: «Голуби стучать въ окно.» П., I, 72. 3) Въ письмѣ отъ 20-го іюля 1890 г. на имя М. П. Фетъ, жены А. А. Фета, содержатся такія строки: — "Это лѣто я часто проводилъ время въ Москвѣ совершенно одиноко на пустой квартирѣ съ дворникомъ и ласточками надъ моимъ окномъ (это мое единственное утѣшеніе въ Москвѣ, на-дняхъ вывелась цѣлая стая молодыхъ), частью же гостилъ въ окрестностяхъ Москвы « П., III, 122.
220. Рукопись эта была передана намъ М. М. Ковалевскимъ 4-го апрѣля 1915 г.
221. Н. И. Карѣевъ сообщалъ какъ: — «Соловьевъ серьёзно былъ одно время убѣжденъ въ возможности матеріализаціи духа единымъ актомъ собственной воли и доказывалъ мнѣ, что въ этомъ нѣтъ ничего невѣроятнаго. Тогда много говорили о нѣкоей Кэти Кингъ, матеріализованный духъ которой долго жилъ въ одной семьѣ, а потомъ внезапно исчезъ.»
222. См. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1360-ое и 1378-ое. — Ходъ дѣла въ Менделѣевской коммиссіи по разслѣдованію медіумическихъ явленій изложенъ вкратцѣ въ словарной статьѣ: Спиритизмъ, подписанной иниціалами; «В. С.» Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. XXXI, С.-Петербургъ, 1900 г.; стр. 224—226. Не принадлежитъ-ли эта статья Соловьеву? Э. Л. Радловъ высказывается въ пользу этой догадки.
223. А. Н. Аксаковъ, какъ намъ передавалъ С. С. Манухинъ, состоялъ въ бракѣ лишь одинъ разъ, а именно съ Софьей Александровной — рожденной Долговой, по первому мужу Манухиной, а по второму — Беккерсъ. С. А. Аксакова скончалась 14-го октября 1880 г. Послѣ ея смерти у А. Н. Аксакова водворилась Надежда Михайловна Бутлерова, вдова А. М, Бутлерова, рожденная Глумилина. Въ бракъ съ нею А. Н. Аксаковъ, однако, не вступалъ. Слова Соловьева (если они точно переданы М. М. Ковалевскимъ) основаны, очевидно, на недоразумѣніи.
224. Забавный случай разсѣянности приключился съ Соловьевымъ нѣсколько лѣтъ спустя въ гостиницѣ «Франція», въ Петербургѣ. Провожая гостя, онъ вышелъ изъ своего номера м заперъ за собою дверь. А потомъ не могъ проникнуть обратно и долго расхаживалъ по корридору, имѣя ключъ въ карманѣ. Въ номерѣ его ожидало недопитое кофе. Кн. Д. Н. Цертелевъ (прим. 193). — Приведенъ здѣсь-же и еще одинъ случай — не то разсѣянности, не то близорукости Соловьева. Кн. Д. Н. Цертелевъ разсказываетъ: — «Глядя разъ на мою жену, которая въ это время смотрѣла въ черепаховый лорнетъ, и обдумывая что-то, Соловьевъ неожиданно воскликнулъ: — „Ахъ, какъ жаль!“ — Жена, опустившая въ это время лорнетъ и видя, что онъ на нее смотритъ, спросила его: что случилось? — „Я думалъ, что это у васъ такіе прекрасные черные глаза“, — отвѣтилъ онъ и затѣмъ попросилъ жену еще разъ взглянуть на него въ лорнетъ.» Кн. Д. Н. Цертелевъ (ibidem).
225. Случай этотъ, очевидно, тотъ-же самый, что и въ воспоминаніяхъ И. И. Янжула, только внѣшнія подробности оказываются не совсѣмъ тождественными — вѣроятно, вслѣдствіе простыхъ ошибокъ памяти.
226. Начало попытокъ къ сближенію англиканской церкви съ православною относится къ первой четверти XVIIІ-го вѣка. Вскорѣ по вступленіи на англійскій престолъ новой династіи Вильгельма Оранскаго, нѣсколько епископовъ изъ партіи такъ назыв. неприсяжниковъ, т. е. не желавшихъ присягать новому монарху, отправили въ 1716 г. восточнымъ патріархамъ проектъ соглашенія между церквами. Въ дальнѣйшемъ къ участію въ этомъ дѣлѣ былъ привлеченъ и русскій Св. Сѵнодъ, незадолго передъ тѣмъ возникшій. Послѣ смерти Петра І-го, относившагося къ предпріятію англиканъ сочувственно, канцлеръ Головкинъ увѣдомилъ ихъ, что дѣло это должно быть отложено. Сношенія возобновились лишь во второй половинѣ XIX-го вѣка. Но еще раньше, въ 30-ыхъ годахъ, среди ученыхъ профессоровъ Оксфордскаго университета обнаружилось стремленіе къ возстановленію древняго церковнаго преданія и къ устраненію протестантскаго вольномыслія. Лицъ этого направленія, какъ излагавшихъ свои церковныя намѣренія въ особыхъ трактатахъ, стали именовать трактаріанцами; по стремленію же къ упорядоченію обрядовой стороны, ихъ называли также ритуалистами, а по имени главнаго вождя, д-ра Пьюзея, — пьюзеистами. Въ началѣ 40-ыхъ годовъ одинъ изъ видныхъ представителей этой партіи, архидіаконъ Пальмеръ нѣсколько разъ пріѣзжать въ Грецію и Россію и искалъ присоединенія къ православію. Планы его, однако, не осуществились, и поэднѣо онъ, вмѣстѣ съ другимъ представителемъ трактаріанизма Ньюманомъ, присоединился къ римской церкви. (Въ главѣ восьмой, въ прим. 487, мы уже ссылались на брошюру Michel’я d’Herbigny: Un Newman russe — Vladimir Soloviev (1853—1900). Давая такое заглавіе своему очерку, авторъ желалъ подчеркнуть въ дѣятельности Соловьева его симпатіи къ римскому католичеству.) Въ 60-ыхъ годахъ поводомъ къ оффиціальному обсужденію вопроса о соединеніи англиканской и православной церквей послужило ихъ внѣшнее соприкосновеніе на сѣверо-западномъ побережьѣ американскаго материка. Тогда образовались ради этой цѣли и въ Америкѣ, и въ Англіи особыя общественныя организаціи, — между прочимъ, въ Америкѣ — греко-русскій комитетъ. Секретарь этого комитета, пасторъ Юнгъ предпринялъ въ 1864 г. путешествіе на Востокъ и къ Россію. У насъ онъ былъ принятъ митрополитомъ Филаретомъ въ Москвѣ и митрополитомъ Исидоромъ въ Петербургѣ; здѣсь онъ былъ представленъ и Св. Сѵноду. Въ Англіи ближайшимъ посредникомъ по части ознакомленія англиканъ съ православною церковью былъ въ эту пору прот. Е. И. Поповъ, настоятель русской церкви въ Лондонѣ (землякъ А. В. Горскаго, магистръ Петербургской духовной академіи, священствовалъ въ Лондонѣ 33 года; скончался въ томъ-же году, что и А. В. Горскій, т. е. въ 1875 г,). Конечною цѣлью названныхъ выше общественныхъ организацій являлось такое взаимообщеніе (intercommunion) между англиканской и православной церквами, которое давало бы возможность и мірянамъ, и духовенству одной церкви участвовать въ таинствахъ и обрядахъ другой, не порывая принадлежности къ своей собственной церкви. Нашъ Св. Сѵнодъ, въ отвѣть на обращеніе къ вену въ этомъ смыслѣ, отозвался въ 1870 г., что православная церковь прежде взаимообщенія въ таинствахъ считаетъ необходимымъ согласіе въ вѣрѣ. Въ 1874 г. греко-русскій комитетъ былъ закрытъ. Около этого времени англикане направили свое вниманіе въ сторону старо-католиковъ; многіе представители епископальной церкви принимали участіе въ извѣстныхъ Боннскихъ конференціяхъ 1874 и 1875 гг., оффиціальныя же сношенія съ православною церковью прекратились. Впрочемъ, отъ времени до времени обѣ стороны проявляли взаимное дружеское расположеніе м въ послѣдующіе годы. Такъ, въ 1888 г., по случаю 900-лѣтія крещенія Гуси, архіепископъ Кэнтерберійскій Бенсонъ привѣтствовалъ Кіевскаго митрополита Платова, а въ 1897 г. вашъ архіепископъ Финляндскій (впослѣдствіи митрополитъ С.-Петербургскій) Антоній былъ посланъ въ Лондонъ на торжество 60-лѣтняго юбилея королевы Викторіи. Въ самое послѣднее время дѣятельность сторонниковъ сближенія англиканъ съ православными снова оживилась. А. М. Иванцовъ-Платоновъ, О западныхъ вѣроисповѣданіяхъ; Москва, 1894 г.; стр. 151—156; — И. Соколовъ, Сношенія англиканской церкви съ православною; Православная Богословская Энциклопедія, т. I, Петроградъ, 1900 г.; стр. 744—755; — У Троицы и т. д. (прим. 157), стр. 615 et passim. — Не вдаваясь пока въ подробности, укажемъ здѣсь, въ связи съ вышесказаннымъ, лишь на то, что, будучи весьма серьезно озабоченъ дѣломъ соединеніи православной церкви съ церковью католической, Соловьевъ уже значительно меньше интересовался и англиканами, и старо-католиками. Ср., между прочимъ, его письмо на имя А. А. Кирѣева отъ 12-го ноября 1883 г. П., II, 105, 106.
227. О Кинглекѣ, скончавшемся 2-го январи 1891 г., въ возрастѣ 81 года, любопытныя данныя приведены въ книгѣ Стэда (прим. 1331), т. I, ч. 1, гл. IX, стр. 102—116.
228. Главнѣйшіе труды О. А. Новиковой; Is Russia wrong? (Лондонъ 1878 г.); Friends, or foes? (Лондонъ, 1879 г.); Russia and England, а protest and an appeal (Лондонъ, 1880); Skobeleff and the Slavonie Cause (Лондонъ, 1884 г.). Cp. прим. 1331-ое, въ главѣ двадцатой.
229. Николай Алексѣевичъ Кирѣевъ (1841—1876 гг.). По окончаніи курса въ пажескомъ корпусѣ, служилъ въ кавалеріи. Вмѣстѣ съ В. А. Аристовымъ организовалъ въ 1876 г. отправку добровольцевъ въ Сербію, куда и самъ затѣмъ отправился. Вступивъ въ составъ сербской арміи, командовалъ значительнымъ отрядомъ. Убитъ 12-го сентября 1876 г. подъ Раковицами. Новый Энциклопедическій Словарь, т. XXI, Петроградъ; стр. 647.
230. Ужъ не въ салонѣ-ли О. А. Новиковой получилъ Соловьевъ прозваніе «русскаго Карлейля», какъ объ этомъ разсказываетъ В. Л. Величко? Ср. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1334-ое.
231. См. прим. 1389-ое.
232. О В. Рольстонѣ см. въ главѣ двадцатое, прим. 1943-е.
233. О содержаніи писемъ П. В. Соловьевой М. М. Ковалевскій судитъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, на основаніи своихъ догадокъ или неопредѣленныхъ сообщеній Вл. С. Соловьева. Нужно, во всякомъ случаѣ, оговориться, что въ извѣстныхъ намъ письмахъ сего послѣдняго какихъ-либо откликовъ на настоянія матери объ отъѣздѣ въ болѣе мягкій климатъ мы не находимъ. Видно, что мать озабочена вообще состояніемъ здоровья сына, но нѣтъ и намека на то, чтобы внезапный отъѣздъ сына былъ прямымъ слѣдствіемъ уговоровъ и внушеній матери. — Въ главѣ двадцать второй мы приведенъ и такія сужденія М. М. Ковалевскаго по занимающему насъ вопросу, которыя прямо показываютъ, что настоянія П. В. Соловьевой большой роли въ настоящемъ случаѣ не играли. — Укажемъ кстати, что слова М. М. Ковалевскаго о томъ, будто-бы по возвращеніи въ Лондонъ онъ уже не засталъ тамъ Соловьева, находятся въ противорѣчіи съ письмомъ Соловьева на имя матери, написаннымъ вскорѣ-же но выѣздѣ изъ Лондона. П., II, 14. Безъ сомнѣнія, память измѣнила и въ этомъ случаѣ М. М. Ковалевскому просто за давностію времени.
234. Признаніе чего-то «пророческаго» въ Соловьевѣ звучитъ въ устахъ М. М. Ковалевскаго особенно выразительно. Онъ сошелся въ этомъ случаѣ съ такими различными оцѣнщиками, какъ проф. Е. Е. Замысловскій и акад. K. Н. Бестужевъ-Рюминъ, съ одной стороны (ср. въ главѣ двѣнадцатой прим. 792), и курсистка Е. М. Поливанова, съ другой (ср. въ главѣ девятнадцатой). Не забудемъ, что рѣчь идетъ о молодомъ человѣкѣ «призывного возраста»…
235. О Каббалѣ Соловьевъ помѣстилъ впослѣдствіи небольшую статью въ Энциклопедическомъ Словари Брокгауза и Ефрона (XXVI полутомъ, С.-Петербургъ, 1894 г.; стр. 782—784). См. Соч., IX, 111—116. — Слѣдуетъ, далѣе, имѣть въ виду предисловіе Соловьева къ работѣ бар. Д. Г. Гинцбурга, подъ заглавіемъ: Каббала, мистическая философія евреевъ; Вопросы философіи и психологіи 1896 г., май — іюнь, стр. 277—800; — стр. 277—279. Предисловіе это въ собраніе сочиненій Соловьева не включено. Работа о Каббалѣ была написана бар. Д. Г. Гинцбургомъ, по предложенію Соловьева, для Энциклопедическаго Словаря Брокгауза и Ефрона, но оказалась для этого изданія слишкомъ объемистой и не довольно популярной. Нѣкоторыми данными изъ этой работы Соловьевъ, какъ онъ самъ заявляетъ въ предисловіи, воспользовался, съ разрѣшенія автора, для своей словарной статьи. Приведемъ небольшой отрывокъ изъ Соловьевскаго предисловія, весьма, какъ намъ кажется, характерный. «На самомъ дѣлѣ Каббала», говоритъ Соловьевъ, «не есть продуктъ ни средневѣковья, ни александрійскаго мышленія. Неизгладимую печать ея древне-еврейскаго происхожденія и существенное отличіе ея отъ неоплатоническаго ученія мы видимъ въ особомъ первобытномъ реализмѣ и дѣльномъ монизмѣ этого своеобразнаго міросозерцанія. Характерное для всей греческой философіи и вполнѣ сохранившееся въ неоплатонизмѣ противуположеніе между міромъ умопостигаемыхъ сущностей, областью истиннаго, подлиннаго бытія, я міромъ матеріальныхъ явленій — это дуалистическое противуположеніе совершенно отсутствуетъ въ Каббалѣ: для нея матеріальный міръ есть только послѣдняя крайняя степень реализаціи или воплощенія истинно-сущаго. И всѣ четыре міра, признаваемые Каббалой (міръ сіянія, міръ творчества, міръ созиданія и міръ дѣланія) суть только четыре главныя степени этой реализаціи одного и того-же абсолютнаго содержанія. Тогда-какъ въ неоплатонизмѣ постепенный переходъ отъ сверхсущаго Единства или Блага чрезъ міръ умовъ и идей къ міру душъ и тѣлъ понимается только съ отрицательной стороны, какъ нисхожденіе, помраченіе, паденіе, — Каббала видитъ здѣсь и положительную сторону: завершеніе, воплощеніе истины до конца, осуществленіе полноты бытія. И въ высшихъ мірахъ ничто не мыслится отвлеченно, а все представляется въ своемъ конкретномъ образѣ, имѣющемъ относительный, идеально и реально съ нимъ связанный образъ въ мірѣ низшемъ. Во всѣхъ мірахъ, кромѣ единства содержанія, утверждается также и единство общей формы, и эта единая, всеобъемлющая форма есть форма человѣческая. Человѣку на землѣ соотвѣтствуетъ человѣкъ на небесахъ, и всѣ основные человѣческіе элементы и отношенія гармонически осуществляются на различныхъ степеняхъ мірозданія, по которымъ, какъ по Іаковлевой лѣстницѣ, сходятъ и восходятъ небесныя силы. Эта идея человѣка, какъ абсолютной и всемірной формы, совершенно чуждая греческой философіи, есть подлинная библейская истина, переданная христіанскому міру апостоломъ Павломъ. — Реально-мистическая связь всего существующаго какъ воплощенія единаго абсолютнаго содержанія — вотъ исходная точка или основной принципъ Каббалы; сознательный и систематическій антропоморфизмъ — вотъ ея завершеніе. Мистика чиселъ, буквъ и именъ входитъ сюда какъ подчиненный элементъ, не отдѣляемый отъ руководящихъ антропоморфическихъ идей.» L. с., стр. 278, 279. — Изъ словарной статьи Соловьева о Каббалѣ прибавимъ, для ясности, къ сказанному, что міръ сіянія находится въ непосредственной близости и совершенномъ единствѣ съ Божествомъ, міръ творенія есть область творческихъ идей и живущихъ ими чистыхъ духовъ, міръ созданія — область душъ или живыхъ существъ и міръ дѣланія — сфера матеріальныхъ явленій, нашъ видимый физическій міръ. Соч., IX, 116. — Ср. также статью Ив. Троицкаго: Каббала въ Православной Богословской Энциклопедіи, т. VII, стр. 612—624. — О высокомъ значеніи Каббалы училъ еще Іоаннъ Пико де ла Мирандола (1463—1494 гг,), одинъ изъ выдающихся дѣятелей эпохи Возрожденія. «Онъ считалъ, что еврейская Каббала есть но менѣе важный источникъ истины, чѣмъ Платонъ и даже церковное ученіе. Рядомъ съ Каббалой Пико ставитъ очень высоко также и тайныя магическія знаніи; онъ говоритъ: „нѣтъ другой науки, которая болѣе убѣждала бы насъ въ божественности Христа, чѣмъ магія и Каббала.“» Л. М. Лопатинъ, Лекціи по исторіи новой философіи; ч. 1, Москва. 1916 г. (на правахъ рукописи); стр. 22.
236. С. М. Соловьевъ-младшій, Идея церкви и т. д. (прим. 194), январь, стр. 74; — его-же Богословскіе и критическіе очерки, Москва, 1916, стр. 160 (перепечатка статьи: Идея церкви въ поэзіи Владиміра Соловьева; стр. 146—206). — Относительно упоминаемыхъ въ Молитвѣ; Офира и долины Саровской считаемъ не лишнимъ привести нижеслѣдующія справки. — «Офиръ одни отождествляютъ съ г. Сапура на малабарскомъ берегу Индіи, другіе съ г. Абира на востокъ отъ дельты р. Инда, иные съ г. Софала на западномъ берегу Африки, противъ о. Мадагаскара, и очень многіе съ мѣстомъ на юго-западномъ берегу Аравійскаго полуострова.» «На Эланитскомъ заливѣ Краснаго моря» Соломонъ «устроилъ пристань Эціонъ-Габеръ, откуда….. ходилъ ѳарсисскій (вѣроятно, „быстроходный“) корабль въ Офиръ,….. доставлявшій отсюда драгоцѣнные металлы, камни, слоновую кость, миндальное дерево и обезьянъ (3 Цар. IX, 26—28; X, 11—12).» — Западная часть Палестины, лежащая къ западу отъ Іордана, потокомъ Кисономъ, протекающимъ по долинѣ Эздрелонской, дѣлится на части сѣверную и южную. Эта послѣдняя часть, представляющая собою плоскогоріе, переходитъ къ берегу Средиземнаго моря сперва въ низменность Сефела, а потомъ въ равнину Саронскую. «Богатствомъ цвѣтовъ и травъ особенно славилась д. Саронская и Эздрелонская. Изъ цвѣтовъ въ Св. Писаніи упоминается нерѣдко лилія Сарона (шушанъ, nymphaea lotus или nymphaea alba), иначе „нарциссъ саронскій“, составлявшая эмблему на нѣкоторыхъ еврейскихъ монетахъ.» И. Г. Троицкій, Библейская Археологія; С.-Петербургъ, 1913 г.; стр. 163, 82, 95. — Въ примѣчаніяхъ къ 6-му изданію Стихотвореній Вл. С. Соловьева (прим. 468), С. М. Соловьевъ-младшій, воспроизводя приведенную выше Moлитву, проставляетъ, послѣ начальныхъ словъ: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа», еще такую строку: «An-Soph, Jah, Soph-Jah.» L. с., стр. 294. Первый членъ этой формулы есть, очевидно, «еи-соф» (или «эйнъ-сауфъ», буквально: «нѣтъ конца»), исходное начало умозрительнаго ученія Каббалы. Въ словарной статьѣ о Каббалѣ (прим. 1426) Соловьевъ выражается, между прочимъ, такъ: — «Умозрительное ученіе Каббалы исходитъ изъ идеи сокровеннаго, неизреченнаго Божества, которое, будучи выше всякаго опредѣленія какъ ограниченія, можетъ быть названо только ей-соф, т. е. ничто или Безконечное. Чтобы дать въ себѣ мѣсто конечному существованію, энсофъ долженъ самъ себя ограничить. Отсюда „тайна стягиваній“ (сод цимцум) — такъ называются въ Каббалѣ эти самоограниченія или самоопредѣленія абсолютнаго, дающія въ немъ мѣсто мірамъ. Эти самоограниченія не измѣняютъ неизреченнаго въ немъ самомъ, во даютъ ему возможность проявляться, т. е. быть и для другого.» L. с., стр. 113. Въ другомъ мѣстѣ, въ Философскихъ началахъ цѣльнаго знанія, мы находимъ у Соловьева такое замѣчаніе: — « положительное ничто [т. е. ничто, которое есть, — которое, слѣдовательно, можетъ быть только всѣмъ], или эн-софъ каббалистовъ, есть прямая противоположность Гегелеву отрицательному ничто — чистому бытію, происходящему чрезъ простое отвлеченіе или лишеніе всѣхъ положительныхъ опредѣленій.» Соч., I, 320. Въ томъ-же сочиненіи Соловьевъ выражается и такъ: — «Во избѣжаніе сбивчивости, мы должны обозначить собственныхъ именемъ каждое изъ положительныхъ началъ верховной троицы. Первому, какъ собственному началу перваго центра, мы сохранимъ названіе эн-софъ (положительное ничто); собственный характеръ второго начала не можетъ быть лучше выраженъ какъ названіемъ Слова или Логоса; наконецъ, третье начало мы будемъ называть Духомъ Святынь.» Въ подстрочномъ примѣчаніи къ слову; «Логоса» Соловьевъ указываетъ здѣсь-же, что «такъ-какъ первое начало заключаетъ въ себѣ потенціально второе и вѣчно выводитъ или порождаетъ его изъ себя какъ свое вѣчное проявленіе, то оно можетъ называться его вѣчнымъ Отцомъ, по отношенію къ которому второе начало или Логосъ есть вѣчный Сынъ.» Соч., I, 329 и далѣе. Что касается второго члена отмѣченной выше формулы; Jah, то это есть одно изъ именъ Божіихъ. «Voici es effet ce qu’on Ht dans le Livre du mystиre (…..), l’un des plus antiques fragments du Zohar et en même temps le résumé des principes les plus ' élevés de 1a Kabbale: „Lorsque l’homme veut adresser use prière au Seigneur, il peut invoquer également, soit les saints noms de Dieu, Eheleh, Jah, Jehovah, El, Elohim, Jedoud, Elohei-Tsabaoth, Schadal, Adonai, soit les dix Séphiroth, à savoir: la Couronne, la Sagesse, l’Intelligence, la Beauté, la Grâce, la Justice, etc.“ Tons les kabbalistes sont d’accord sur ce principe, que les dix noms de Dien [выше перечислены не десять, а девять именъ; И. Г. Троицкій, съ которымъ мы совѣщались по этому предмету, полагаетъ, что пропущено наименованіе: 'El chaj, т. е. Богъ живой] et les dix Séphiroth sont une seule et même chose: car, disent-ils, la partie spirituelle de ces noms, c’est l’essence même des numérations divines.» Ad. Franck, La Kabbale ou la philosophie religieuse des hébreux; Paris, 1843; p. 110, 111. По второму мѣсту въ формулѣ, наименованіе: «Jah» сближается, очевидно, со вторымъ началомъ или Сыномъ. Наконецъ, третій членъ формулы: «Soph-Jah», внѣшне созвучный съ Софіей, а этимологически соотвѣтствующій отчасти первому члену и затѣмъ второму, пріурочивается, повидимому, къ третьему началу или Духу Святому. — На книгу Аd. Franck’а намъ указалъ И. Г. Троицкій. — Молитва объ откровеніи великой тайны составлена, по словамъ С. М. Соловьева-младшаго, Вл. С. Соловьевымъ (прим. 468; стр. 294). Въ отвѣтъ на нашъ запросъ по этому поводу, С. М. Соловьевъ-младшій пишетъ намъ въ январѣ 1918 г. нижеслѣдующее: — «Вы спрашиваете, на какихъ основаніяхъ я считаю молитву св. Софіи сочиненіемъ Вл. Серг. Конечно, это только предположеніе. Я нашелъ эту молитву написанную карандашомъ, его рукою, среди его набросковъ. По своему характеру молитва эта можетъ принадлежать или 1) гностикамъ, или 2) Бёме и его школѣ, или 3) Вл. Соловьеву. Еврейское, надписаніе можетъ также указывать на вліяніе Каббалы. Но мнѣ кажется, что стиль мѣстами уже очень Соловьевскій, хотя, несомнѣнно, что это компиляція изъ названныхъ источниковъ. „Покрой бездну предѣломъ“ — это очень гностично, упоминаніе о розахъ и лиліяхъ Сарона намекаетъ на Бёме и Пордеча Кстати, еврейское надписаніе у меня невѣрно въ одномъ словѣ…..» Возможно, что въ послѣднемъ случаѣ разумѣется начертаніе: «An-Sopk» вмѣсто: «En-Soph». — Сочетаніе: «Soph-Jah» можно было бы, по изустному мнѣнію И. Г. Троицкаго, перевести черезъ: «Завершеніе Сущаго», Сефиротовъ, т. е. аттрибутовъ божества, Каббала насчитываетъ десять, — столько-же, сколько и именъ божіихъ. Достойно вниманія, что сефироть: «Chokmah» — мудрость сочетается съ наименованіемъ: «Jah». — На статью И. Г. Троицкаго о Каббалѣ мы уже ссылались въ предшествующемъ прим. 1426-омъ.
237. Cmux., 167.
238. С. М. Соловьевъ (прим. 11), апрѣль, стр. 465.
239. Ср. выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1094-ое (сообщеніе М. С. Безобразовой). — Любопытныя (хотя, можетъ-быть, идущія слишкомъ далеко) соображенія по разумѣемому здѣсь вопросу высказываетъ Д. С. Мережковскій. «Братъ [т. е. Вл. Соловьевъ] вообще въ церковь почти никогда не ходилъ» — сообщаетъ сестра [т. е. М. С. Безобразова]. Поразительное, ошеломляющее по своей неожиданности сообщеніе. Еслибы мы узнали объ этомъ отъ лица менѣе близкаго, то не повѣрили бы… звалъ другихъ, а самъ не шелъ, говорилъ, но не дѣлалъ." Д. С. Мережковскій (прим. 58), стр. 260, 261.
240. Ср. письмо Соловьева на имя В. Л. Величко (апрѣль, 1895 г.); П., I, 223, 224.
241. VI, 293. — О Нойесѣ или Ноэсѣ см. выше, прим. 1390-ое.
242. Въ одной изъ статей своихъ, относящихся до Соловьева, В. В. Розановъ высказывается, между прочимъ, токъ: — «изъ-за священника и профессора у него [т. е. Вл. О. Соловьева] вырывалась личность журналиста, сама бойкая, перемѣнчивая, то колющая, то плачущая, крикливая, самонадѣянная….. Въ образѣ мыслей его, а особенно въ пріемахъ его жизни и дѣятельности, была бездна „60-ыхъ годовъ“, и нельзя сомнѣваться, что хотя въ Кризисѣ западной философіи и выступилъ онъ „противъ позитивизма“, т. е. противъ нихъ, — онъ ихъ однако горячо любилъ и уважалъ, любилъ именно какъ „родное“, „свое“. Онъ былъ только чрезвычайно даровитый и разносторонній „шестидесятникъ“, такъ сказать, — король того времени, не узнанный среди валетовъ и семерокъ. Духовная структура знаменитой реФормаціонноЙ эпохи была въ значительной степени и у Соловьева. — Онъ началъ писать въ 70-ыхъ годахъ. И съ людьми 80-ыхъ — 90-ыхъ годовъ онъ уже значительно расходился. Это второе, послѣреформаціоиное поколѣніе было значительно созерцательнѣе его. У Соловьева было явное желаніе завязать съ нимъ связь, но она не завязывалась, не смотря на готовность и съ другой стороны. Въ этомъ второмъ поколѣніи было замѣтно менѣе желанія дѣйствовать, а Соловьевъ не умѣлъ жить и не дѣйствовать…..» — Трудно было бы отстаивать всѣ эти замѣчанія, какъ безусловно вѣрныя; но нѣкоторая доля правды въ словахъ В. В. Розанова, безъ сомнѣнія, имѣется. — В. В. Розановъ, Около церковныхъ стѣнъ; 3 тома, С.-Петербургъ, 1906 г.; — т. I, стр. 241, 242 (изъ статьи: На панихидѣ по Вл. С. Соловьевѣ; стр. 239—242).
243. Въ біографическомъ очеркѣ, откуда мы заимствуемъ нижеприводимыя свѣдѣнія, говорится (см. прим. 1437), что И. И. Янжулъ родился 2-го іюня 1846 или 1845 г.
244. Ср. выше, въ главѣ пятнадцатой, прим. 997-ое.
245. Впрочемъ, въ 1894 г. съ И. И. Янжуломъ приключилась довольно характерная бѣда. 19-го февраля названнаго года кучка студентовъ потребовала, чтобы профессора не читали въ этотъ день лекціи. И. И. Янжулъ не постѣснялся назвать нелѣпостью — рѣшеніе праздновать великое событіе ничегонедѣланіемъ и предложилъ лучше собрать деньги на основаніе народной читальни. Въ результатѣ — скандалъ: шиканье и свистъ въ перемежку съ рукоплесканіями. Постепенно волненіе улеглось, но курсъ И. И. Янжула былъ всетаки прерванъ на недѣлю. И. И. Янжулъ (прим. 822), вып. II, стр. 20, 21, 88.
246. Статья объ И. И. Янжулѣ за подписью И. Озерова въ Энциклопедическомъ Словарѣ Брокгауза и Ефрона; т. XLI, С.-Петербургъ, 1904 г.; стр. 667—669.
247. Рѣчь, 1914 г., 24-го октября (6-го ноября), № 287; некрологъ И. И. Янжула за подписью Н. Бородина. Си. также некрологъ въ Историческомъ Вѣстникѣ, 1914 г., декабрь, стр. 1053, 1064, и статью М. М. Ковалевскаго въ Русскихъ Вѣдомостяхъ, 1915 г., 13-го марта, № 69, подъ заглавіемъ: Воспоминанія о покойномъ другѣ. Въ этой послѣдней статьѣ М. М. Ковалевскій разсказываетъ, между прочивъ, и про извѣстное намъ столкновеніе изъ-за Бѣлинскаго. На статью эту обратилъ наше вниманіе Н. И. Карѣевъ.
248. Не вдаваясь въ подробности, сошлемся въ подтвержденіе сказаннаго хотя-бы на извѣстный сборникъ статей Сергѣя Булгакова, подъ заглавіемъ: Отъ марксизма къ идеализму; С.-Петербургъ, 1903 г.
249. И. И. Янжулъ (прим. 822), вып. II, стр. 157 (примѣчаніе внизу страницы).
250. П., I, 78. — На выставку въ Чикаго И. И, Янжулъ ѣздилъ по порученію министерства финансовъ. «Кузьма Медичисъ» — K. Т. Солдатенковъ (см. выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1085). — Чтобы покончить съ данными, касающимися въ воспоминаніяхъ И. И. Янжула Соловьева, отмѣтимъ здѣсь-же случай, про который разсказываетъ И. Н. Янжулъ, сообщая про свои встрѣчи съ Ѳ. М. Достоевскимъ. Однажды они столкнулись во время антракта въ Александринскомъ театрѣ. «Онъ [т. е. Ѳ. М. Достоевскій] меня спросилъ, давно-ли я пріѣхалъ изъ Москвы и давно-ліі видѣлъ Владиміра Соловьева, къ которому, очевидно, онъ былъ расположенъ. На дальнѣйшіе его разспросы о Соловьевѣ, какъ онъ поживаетъ, когда узналъ, что мы знакомы, я отвѣтилъ, что, повидимому, хорошо, что по слухамъ все больше обрѣтается около Каткова съ Леонтьевымъ и Любимовымъ, гдѣ ему тепло, и что въ Москвѣ это многимъ не нравится, начиная со старика-отца! Достоевскаго это передернуло, онъ бросилъ на меня довольно свирѣпый взглядъ и тотчасъ отошелъ, и больше я его не видалъ.» И. И. Янжулъ (прик. 822), вып. 11, стр. 26, 27. — П. М. Леонтьевъ умеръ 24-го марта 1876 г. (см. выше, въ главѣ шестнадцатой). Имѣя въ виду указаніе на это имя въ цитатѣ, можно думать, что разговоръ происходилъ около того времени, къ которому относится содержаніе нашихъ послѣднихъ главъ. Возможно, впрочемъ, что П. М. Леонтьевъ былъ назвавъ безъ реальнаго основанія, въ силу привычной ассоціаціи.
251. Свѣдѣнія объ обстоятельствахъ, при которыхъ послѣдовало увольненіе М. М. Ковалевскаго отъ службы въ университетѣ, разработаны Е. П. Ковалевскимъ въ его біографіи М. М. Ковалевскаго, имѣвшей появиться въ свѣтъ въ скоромъ времени, какъ объ атомъ сообщено намъ саиимъ авторомъ въ январѣ 1918 г. — Разумѣемая здѣсь біографія: Черты изъ жизни Максима Максимовича по семейнымъ и личнымъ воспоминаніямъ вошла, дѣйствительно, въ составъ сборника статей подъ заглавіенъ: Максимъ Ковалевскій. 1851—1916 (Петроградъ, 1918 г.), стр. 8—47. Интересующія насъ свѣдѣнія см. на стр. 27—29. Ознакомившись съ этимъ изданіемъ уже послѣ того, какъ была написана настоящая глава, считаемъ все-таки полезнымъ указать на него, въ виду ряда поучительныхъ оцѣнокъ, содержащихся въ сборникѣ и выясняющихъ какъ общее значеніе М. М. Ковалевскаго, такъ и его отношеніе къ позитивизму и къ экономическому матеріализму.
252. И. А. Ивановскій, М. М. Ковалевскій (некрологъ); Журналъ Министерства Народного Просвѣщенія, 1916 г., декабрь, отдѣлъ: «Современная лѣтопись»; стр. 102—123; — стр. 105, 107, 116, 116, 118, 120, 121, 123. Въ статьѣ И. А. Ивановскаго содержатся, между прочимъ, указанія и на литературу о М. N. Ковалевскомъ. — Ср.,далѣе, словарную статью о М. М. Ковалевскомъ Д. Д. Гримма (Д. Г.) въ Новомъ Энциклопедическомъ Словарѣ, т. XXII, Петроградъ, стр. 87—89. — Живую личную характеристику м. М. Ковалевскаго даетъ И. К. въ своей небольшой замѣткѣ: Изъ заграничныхъ встрѣчъ съ М. М. Ковалевскимъ; Петроградскія Вѣдомости, 1916 г., № 69, 27-го марта. Авторъ выражается такъ: «Чеховъ писалъ изъ Ниццы въ 1899 г.: — „Познакомился здѣсь съ Максимомъ Ковалевскимъ, живущимъ въ Больё, въ своей виллѣ. Это тотъ самый Ковалевскій, который былъ уволенъ изъ университета за вольнодумство, и въ котораго, незадолго до своей смерти, была влюблена Софья Ковалевская. Это — интересный, высокій, толстый, живой, добродушнѣйшій человѣкъ. Онъ много ѣстъ, много шутить, очень много работаетъ и съ нимъ легко и весело.“ — …..Максимъ Максимовичъ прожилъ много лѣтъ за-границей, но и въ Мадридѣ, и въ Монте-Карло, м въ Нью-Іоркѣ, и въ Парижѣ онъ оставался, прежде всего, харьковскимъ помѣщикомъ: хлѣбосольнымъ, хлопочущимъ, остроумнымъ, любителемъ всѣхъ радостей бытія, умѣвшимъ понимать все и прощать недостатки во мня достоинствъ — Помню я Ковалевскаго и на его виллѣ въ Больи, гдѣ онъ любилъ возлежать на четырехмѣстномъ креслѣ, носившемъ наименованіе кресла Тараса Бульбы. Возлежать онъ не обычнымъ способомъ, а надѣвалъ для этого какой-то диковинный костюмъ, приводившій въ негодованіе проходившихъ мино англичанокъ. — Но особенно колоритенъ былъ онъ на конгрессахъ, на которыхъ его неизмѣнно выбирали предсѣдателемъ….. Можно безъ преувеличенія сказать, что покойный былъ однимъ изъ самыхъ популярныхъ людей міра….. Онъ любилъ оказывать услуги и считалъ это столь-же естественнымъ, какъ накормить голоднаго и ссудить первую попавшуюся въ карманѣ сумму нуждающемуся. — Во Франціи, Бельгіи, Италіи, Испанія и Англіи Ковалевскій оставилъ массу друзей, — а враговъ онъ едва-ли имѣлъ.»
253. Д. Н. Овсянико-Куликовскій прощается съ М. М. Ковалевскимъ такими словами: — "Онъ уходилъ изъ жизни съ глубокой смертной тоской. Когда, по его просьбѣ, ему прочитали Лермонтовскаго Ангела, — при заключительныхъ строкахъ: «и звуковъ небесъ замѣнить не могли ей скучныя пѣсни земли», онъ разрыдался. — Можно догадываться: ему стало жаль «скучныхъ пѣсенъ земли», — и въ этотъ мигъ, вслѣдъ за стихами Лермонтова, воскресли воспоминанія дѣтства, и возникъ образъ матери, которую онъ горячо я свято любилъ… — «Ради памяти матери какъ объяснилъ онъ намъ) онъ пригласилъ священника. — И онъ сказалъ служителю церкви: „усталъ — хочу видѣть мать“… — Онъ не былъ ни атеистъ, ни матеріалистъ, ни отрицатель потусторонняго бытія: онъ былъ позитивистъ, склонный къ агностицизму, — къ точкѣ зрѣнія, не исключающей домысловъ о потустороннемъ мірѣ, о возможности загробныхъ свиданій… — Не будучи религіозной натурой въ тѣсномъ смыслѣ и далекій отъ всякой мистики, онъ принималъ религію, потому-что принималъ жизнь: вѣдь религія — дѣло жизни. И еще потому, что, какъ соціологъ и историкъ культуры, онъ хорошо понималъ міровую необходимость религія.» Д. Н. Овсяннко-Куликовскій, Послѣднее прости; Вѣстникъ Европы, 1916 г., апрѣль, стр. XXVIII—XXX; стр. XXIX.
254. Замѣтимъ попутно, что въ засѣданіи Московскаго психологическаго общества, состоявшемся 26-го марта 1916 г., предсѣдателемъ общества Л. М. Лопатинымъ была представлена краткая характеристика «исключительной научной дѣятельности» М. М. Ковалевскаго, бывшаго въ свое время однимъ изъ учредителей этого общества. Вопросы философіи и психологизму 1917 г., мартъ — іюнь, стр. 179 (отдѣлъ второй).
255. Тѣмъ болѣе, — должны мы прибавить, — что самъ М. М. Ковалевскій въ область философіи охотно не углублялся. «М. М. Ковалевскій былъ типичный ученый», говорить Н. Кондратьевъ. «Позитивистъ, ученикъ Конта и Спенсера, онъ рѣшительно выдвигалъ впередъ науку. Философія сама по себѣ интересовала его мало. Вотъ почему онъ остался чуждъ ея вліянія и, въ частности, вліянія нѣмецкой философіи. М. М. нерѣдко смѣялся надъ ея, по его мнѣнію, туманностью и безплодіемъ.» Н. Кондратьевъ, М. М. Ковалевскій какъ учитель; Вѣстникъ Европы, 1916 г., май; стр. 183—188; — стр. 185.
256. Приводимыя ниже біографическія данныя заимствуются нами изъ очерка, опубликованнаго Я. Н. Колубовскимъ, подъ заглавіемъ: П. Л. Лавровъ о себѣ самомъ; Вѣстникъ Европы, 1910 г., октябрь, стр. 92—108; ноябрь, стр. 83—103. Ср. выше, въ главѣ тринадцатой, прим. 892-ое. Какъ поясняетъ Я. Н. Колубовскій, въ концѣ 80-ыхъ годовъ имъ была получена отъ П. Л. Лаврова копія съ одной гектографированной брошюры 1885 г., въ которой находится и его жизнеописаніе съ его собственноручными поправками и дополненіями. Жизнеописаніе это составлено, по всѣмъ вѣроятіямъ, самимъ П. Л. Лавровымъ, а потому и заслуживаетъ особаго вниманія. — Назовемъ, далѣе, брошюру: Біографія Петра Лавровича Лаврова; очеркъ его жизни и длительности; изданіе «Рабочаго Знамени», 1899 г. Брошюра эта была составлена по случаю 75-лѣтія П. Л. Лаврова, согласно порученію группы рабочихъ-революціонеровъ, почитателей П. Л. Лаврова. Доступъ къ этой біографіи былъ одно время очень затрудненъ.
257. Насколько тягостно было, въ половинѣ прошлаго вѣка, положеніе философіи и въ нашей духовной школѣ, можно судить хотя-бы по нижеслѣдующему эпизоду, о которомъ разсказываетъ въ своей неизданной статьѣ епископъ Никодимъ Казанцевъ. «Графъ [Н. А. Пратасовъ, оберъ-прокуроръ Св. Сѵнода] сильно нападалъ на философію въ семинаріи: на что она тамъ? кружить головы молодыхъ поповъ? потакать мятежамъ, ропоту на господъ, начальниковъ, Власть? Тверди — Господи, помилуй! вотъ ваше дѣло. — Государь ужаснулся, когда я ему сказалъ: „Въ семинаріяхъ учатъ философіи.“ — „Какъ! Въ семинаріяхъ? въ духовныхъ школахъ? Вонъ се оттуда.“ — я [т. с. авторъ статьи] защищалъ. „Наша философія въ рясахъ, а не со штыками. Философія раскрываетъ умъ, и умъ, очищенный путемъ Богословія [sic!]“ и проч. Не внемлютъ, несутъ свое, стращаютъ гнѣвомъ Царя….. — Я долго умолялъ Филарета вступиться за удержаніе философіи въ семинаріяхъ. Былъ его отвѣтъ мнѣ почти всегда или оканчивался сею рѣчью: „Что мнѣ дѣлать? Надо что-нибудь уступить и имъ, а то, пожалуй, все отнимутъ.“ — Такого свойства и значенія были и большею частью его отвѣты на мои жалобы и просьбы….» И. К. Марковъ, Неизданная статья епископа Никодима Казанцева о митрополита Московскомъ Филаретѣ; русская Старина, 1916 г., январь, стр. 88—116; — стр. 97, 98. — О «первомъ публичномъ словѣ» П. Л. Лаврова А. В. Никитенко въ своемъ дневникѣ, подъ 6-ымъ февраля 1861 г., даетъ, какъ мы знаемъ, отзывъ крайне неблагопріятный (см. выше, въ главѣ восемнадцатой, прим. 1225). Очень отрицательно высказывается о П. Л. Лавровѣ А. В. Никитенко и во многихъ другихъ мѣстахъ своихъ мемуаровъ. Впрочемъ, сужденія названнаго лица интересны не столько по существу своего содержанія, сколько какъ отраженіе мнѣній, распространенныхъ въ то время въ умѣренно-либеральныхъ и консервативныхъ кругахъ.
258. А. П. Философова родилась въ 1637 г., скончалась въ 1912 г. Подробная ея біографія составлена А. В. Тырковой. См. Сборникъ памяти Анны Павловны Философовой; т. I: А. П. Тыркова, Анна Павловна Философовъ и ея время; т. И: Снятьи и матеріалы; Петроградъ, 1916 г. Объ отношеніи А. П. Философовой къ Соловьеву имѣются нѣкоторыя данныя въ т. І-омъ только, что названнаго сборника. — Граф. Вѣра Николаевна Ростовцова, рожденная Эмина, — супруга генералъ-адъютанта Іакова Ивановича Ростовцова. О ней см., между прочимъ, въ вышеназванномъ трудѣ А. В. Тырковой (стр. 123, 127—131, 186), гдѣ разсказанъ и весь эпизодъ съ обществомъ женскаго труда (стр. 126 и слѣд.).
259. Въ предисловіи къ собранію своихъ стихотвореній Соловьевъ заявляетъ, между прочимъ, что одно изъ этихъ стихотвореній, «обращенное къ живому и притонъ несомнѣнно благонамѣренному лицу, надѣлало хлопотъ изданію, гдѣ появилось, такъ-какъ это дѣйствительное и это всякой политики весьма далекое лицо было принято оффиціальнымъ критикомъ за иносказательный образъ политической „эволюціи“. Можно догадываться, что рѣчь идетъ о стихотвореніи; Колдунъ-камень, посвященномъ Л. М. Лопатину. „Оффиціальный критикъ“ оказался, повидимому, слишкомъ проницательнымъ и предположилъ, что, по своему содержанію, названное стихотвореніе могло бы интересовать и Г. А. Лопатина… См. Cmux., XIII, 107, 108. — О дѣятельности Г. А. Лопатина на революціонномъ поприщѣ ср. В. Л. Богучарскаго, Изъ исторіи политической борьбы въ 70-ыхъ и 80-ыхъ гг. XIX в.; Москва, 1912 г.
260. Объ отрицательномъ отношеніи къ Соловьеву со стороны журнала: Знаніе мы упоминали въ главѣ семнадцатой.
261. «Будучи самъ человѣкомъ чрезвычайно культурнымъ, Лавровъ требовалъ, — и въ этомъ его великая заслуга, — той-же культурности и отъ своихъ послѣдователей. Будучи человѣкомъ съ очень большой эрудиціей, онъ требовалъ, чтобы и пропагандисты были людьми широко образованными….. проповѣдникъ лишь по недоразумѣнію „соціальной революціи“ чуть не въ патріархальной странѣ, — это былъ: во-1-ыхъ, человѣкъ нравственнаго долга и во-2-ыхъ, истинный борецъ за культуру, науку и знанія. То, что въ лавризмѣ было слабаго и наивнаго, было плодомъ эпохи и неумѣнія Лаврова бороться съ чужими вліяніями; то, что въ немъ было крѣпкаго и вѣрнаго, было у Лаврова его собственное» В. Богучарскій (прим. 327), стр. 119, 120.
262. Значить, водвореніе П. Л. Лаврова въ Лондонѣ состоялось незадолго до пріѣзда туда Соловьева. — Прибывши въ 1870 г. въ Парижъ, П. Л. Лавровъ не засталъ уже въ-живыхъ Л. И. Герцена, приглашавшаго его для совмѣстной работы. Скончался А. И. Герценъ 9-го (21-го) января 1870 г.
263. Л. Н. Гартманъ (онъ-же Сухоруковъ.) — организаторъ покушенія на цареубійство близъ гор. Москвы 19-го ноябри 1879 г. Скрылся потомъ за-границу. Съ нимъ проживала, во время подготовки покушенія, Софья Перовская, именовавшая себя его женою. Б. Б3. Глинскій (прим. 5), ч. ІІ, стр. 400 и слѣд.
264. Я. Н. Колубовскій (прим. 892), октябрь, стр. 97—103, 106, 107.
265. Статья о П. Л. Лавровѣ въ Новомъ Энциклопедическомъ Словарѣ, т. XXIII, Петроградъ, стр. 858—801. — Главнѣйшія философскія работы П. Л. Лаврова перечислены въ книгѣ Ибервега-Гейнце (прим. 377), стр. 553, 554, см. экземпляръ безъ цензурныхъ урѣзокъ.
266. См. некрологъ П. Л. Лаврова въ Историческомъ Вѣстникѣ, 1900 г., мартъ, стр. 1241.
267. Я. Н. Колубовскій (прим. 892), октября., стр. 92, 93.
268. Напомнимъ здѣсь про извѣстную статью Н. Г. Чернышевскаго: Антропологическій принципъ въ философіи, появившуюся въ 1860 г. и вызванную брошюрой П. Л. Лаврова: Очерки вопросовъ практической философіи (1. Личность; С.-Петербургъ, 1860 г.). См. Полное собраніе сочиненій Н. Г. Чернышевскаго, т. VI, С.-Петербургъ, 1906 г., стр. 170—239. — Статья Н. Г. Чернышевскаго, въ свою очередь, обратила на себя вниманіе П. Д. Юркевича, какъ было уже указано въ главѣ седьмой (прим. 388—302).
269. Можетъ-быть, будетъ не лишнимъ подчеркнуть, что, отметая мышленіе религіозное, П. Л. Лавровъ относитъ къ области правомѣрнаго «теоретическаго мышленія» искусство, resp. «свободное, сознательное творчество искусства.» При такой концепціи, на искусство позволительно смотрѣть какъ на особый типъ художественнаго познанія на-ряду съ типами научнымъ и философскимъ. Ср. выше, въ главѣ пятой, прим. 273-е.
270. По А. Н. Гилярову, «художество, философія, религія и наука выросли изъ автоматическаго творчества. Самымъ раннимъ обнаруженіемъ этого автоматическаго творчества надо считать миѳологію. Изъ миѳологіи развивается, съ одной стороны, художество, а съ другой — боготворчество и религія. Изъ религіи — философія, а изъ философіи — наука.» А. И. Гиляровъ (прим. 700), стр. 4.
271. Я. Н. Колубовскій (прим. 892), ноябрь, стр. 85—87, 89—92, 99, 101. — О П. Л. Лавровѣ и лавризмѣ см., далѣе, Иванова-Разумника (прим. 7), Б. Б. Глинскаго (прим. 5), В. Л. Богучарскаго (прим. 327 и 1450) и др. Ср., также наши замѣчанія о «передовой идеологіи 70-ыхъ годовъ», въ главѣ тринадцатой.
272. Для главы двадцать первой, сверхъ источниковъ, перечисленныхъ въ примѣчаніяхъ, нами были использованы справки и сообщенія Н. И. Карѣева, С. С. Манухина, Е. П. Ковалевскаго, И. Г. Троицкаго, В. С. Серебреникова и С. М. Соловьева-младшаго.
273. Объ импульсивныхъ дѣйствіяхъ ср. H. М. Попова (прим. 101), стр. 82 и слѣд. Импульсивное помѣшательство — см. А. С. Таубера, Терминологическій словарь медицинскихъ знаній; С.-Петербургъ, 1907 г.; стр. 378.
274. Выраженіе Е. Н. Янжулъ (глава XXI, прим. 1307).
275. О личности Соловьева вообще нѣсколько интересныхъ замѣчаній высказалъ недавно Д. И. Овсянико-Куликовскій. Между прочимъ, мы у него читаемъ: — "Въ мистическомъ мірѣ все идетъ къ лучшему, добро всегда торжествуетъ надъ зломъ, законъ любви, всечеловѣческой, божественной, космической, нераздѣльно царитъ въ немъ; человѣкъ, въ непосредственномъ общеніи съ Богомъ, несокрушимо-блаженъ, онъ преисполненъ неизреченною радостью бытія… Въ мистическомъ мірѣ земля и небо, люди и природа, звѣри,. птицы, насѣкомыя, — все живетъ въ блаженномъ, гармоническомъ симбіозѣ, и это — всюду протянуты таинственныя нити духовнаго единенія, сходящіяся въ вѣщей душѣ мистика, озаренной божественнымъ свѣтомъ. Здѣсь «космическое со знаніе» — не философская фикція, а нѣчто психологически-реальное: оно воплощено въ Богѣ живомъ, съ которымъ мистикъ находится въ непосредственномъ общеніи. Космическая радость бытія и чувство безсмертія у него — не производныя — интеллектуальнаго порядка — величины и не фикціи, а «непосредственныя данныя» экзальтированнаго сознанія, очарованнаго наитіемъ божества. — Изъ всѣхъ возможныхъ — и невозможныхъ — міровъ мистическій міръ Франциска Ассизскаго представляется если не самымъ лучшимъ, то, безспорно, самымъ радостнымъ., — Приблизительно, съ учетомъ различій времени м мѣста, таковъ-же и міръ Владиміра Соловьева. — И прежде всего, въ этомъ, для носъ столь Фантастическомъ, мірѣ отнюдь не скучно: такъ много радостей, много невинной веселости, такъ слышенъ порою беззаботный смѣхъ, тамъ встрѣтимъ и незлую шутку, и добрый юморѣ. — Большою ошибкою было бы думать, что мистики этого типа — люди угрюмые, всегда погруженные въ замогильныя чаянія, чуждые живой жизни и земныхъ радостей…. — Мистики, какъ Францискъ и нашъ Соловьевъ, конечно, — аскеты, но ихъ аскетизмъ, въ своемъ родѣ, — умѣренный, не доходящій до юродства…. — мистики типа Франциска и Соловьева — вовсе не фанатики. Ихъ вѣра несокрушима, какъ и ихъ мистическая экзальтація, но у нихъ нѣтъ того порабощенія личности гнету властной идеи, которое составляетъ сущность фанатизма. Это — люди внутренно свободные, широкіе, гуманные; строгіе къ себѣ, они снисходительны къ другимъ….. Въ психологическомъ родствѣ съ этимъ укладомъ натуры находится и свойственный такимъ мистикамъ, какъ Соловьевъ и Францискъ, даръ юмора и шутки, о чемъ я упомянулъ выше. У Вл. Соловьева, въ инвентарѣ его разнообразныхъ выдающихся дарованій, ярко проявлялся веселый даръ остроумнаго юмориста. Его шутки въ стихахъ и прозѣ, его пародіи и крылатыя мѣткія «mots» достаточно извѣстны и не уступаютъ прославленному «творчеству» Кузьмы Пруткова. — Иного склада мистическую психику являютъ намъ «мессіанисты»….. У нихъ мало снисходительности и гуманности и много догматической нетерпимости….. Яркимъ, можно сказать, законченнымъ воплощеніемъ этой — «мессіанистской» и фанатичной — разновидности мистическаго типа былъ Огюстъ Контъ, создатель «положительной философіи», «позитивной политики» и «религіи человѣчества». Что Ог. Контъ былъ настоящій, хотя и своеобразный, мистикъ по натурѣ, въ этомъ уже не можетъ быть сомнѣнія послѣ превосходной книги психолога и психіатра G. Dumas: Les deux messies positivistes, гдѣ данъ исчерпывающій анализъ личностей Сенъ-Симона и его ученика, Ог. Конта, — натуръ родственныхъ — явнаго «мистико-мессіаническаго» типа….. — И основателю позитивизма, въ его самогипнозѣ, казалось очевиднымъ, что новая религія — уже историческій фактъ и великая сила….. — Уже все готово: открыто новое божество, «Великій Фетишъ» человѣчества, учрежденъ новый культъ, уже совершаются священнодѣйствія, опубликованъ календарь, — святцы позитивизма… И въ довершеніе, надъ новой религіозной общиной уже рѣютъ призрака мистики, — Огюстъ Контъ провозглашаетъ экстатическій культъ Клотильды де-Во. Онъ боготворитъ память умершей….. На «священномъ» креслѣ Клотильды воздвигнутъ ея портретъ, какъ «икона», а передъ кресломъ, на колѣняхъ, основатель позитивизма, въ припадкѣ мистической экзальтаціи, погружается въ восторженное созерцаніе покойной, вызывая ея образъ, — а образъ является… Контъ зналъ, что это галлюцинація, но это не мѣшало ему относиться къ видѣнію такъ, какъ-будто, въ самомъ дѣлѣ, духъ Клотильды явился ему изъ загробнаго міра. Мистическій культъ Клотильды побуждаетъ насъ думать, что аналогичное состояніе мистической экзальтаціи испытывалъ Ог. Контъ и въ отношеніи къ фантому «человѣчества», какъ объекта религіи. Онъ не только мыслилъ идею человѣчество, во, нѣруя въ нее, претворялъ въ нѣчто реальное, въ божество….. — Страненъ, непонятенъ и чуждъ «намъ тотъ міръ, въ которомъ жилъ и творилъ Огюстъ Контъ, — пожалуй, даже въ большей мѣрѣ чуждъ, чѣмъ міръ Франциска Ассизскаго и Владиміра Соловьева. Оттуда, между прочимъ, и легенда о вторичномъ помѣшательствѣ великаго мыслителя. Но, послѣ изслѣдованія Жоржа Дюма, приходится считать установленнымъ, что острое маніакальное сумасшествіе, пережитое Контомъ въ молодости, не повторилось и даже не оставило замѣтныхъ слѣдовъ, и что Контъ всю остальную жизнь прожилъ въ здравомъ умѣ и твердой памяти. По авторитетному мнѣнію Дюма, нельзя говорить не только о вторичномъ помѣшательствѣ Философа, но и о простомъ психозѣ. — Но все-таки „міръ“ Ог. Конта представляется намъ анормальнынъ. Психоза, въ строгомъ клиническомъ смыслѣ, не было, но основатель позитивизма рисуется намъ натурою патологическою…. — Мессіанизмъ болѣе умѣренный….. находимъ у Мицкевича, въ эпоху его увлеченія идеями Товинскаго, и у Гоголя….. къ „мессіаническому“ типу принадлежалъ и знаменитый Сведенборгъ, ученый и мыслитель, теософъ и ясновидецъ, натура сложная и рѣзко-психопатическая Въ припадкахъ мистическаго экстаза онъ иногда нѣсколько дней подъ-рядъ лежалъ въ постели, не принимая пищи, — и въ такомъ состояніи какихъ только чудесъ и „откровеній“ не былъ онъ свидѣтелемъ и адептомъ! Такъ прожилъ онъ до глубокой старости и умеръ (въ 1772 г.) 85 лѣтъ отъ роду въ здравомъ умѣ и твердой памяти…. — По всему видно, что типъ [мистика] видоизмѣняется и перерождается. Этотъ процессъ я не назову „вырожденіемъ“: я скажу только, что homo mysticos движется въ направленіи отъ подлинной и, такъ сказать, абсолютной мистики къ фиктивной, минной и частичной. — Закопченный типъ мистика, какъ Францискъ Ассизскій, въ наше время уже невозможенъ, развѣ только гдѣ-нибудь въ мусульманской Азіи и Африкѣ. У насъ, въ мірѣ новой европейско-американской цивилизаціи, мистическій укладъ натуры превосходно уживается съ чертами, ничего общаго съ мистикою не имѣющими. Таковъ былъ хотя-бы тотъ-же Вл. Соловьевъ. Не малая часть его дѣятельности и сочиненій носитъ такой характеръ, что, не зная ихъ другой — значительно большей — части, мы, пожалуй, и не догадались-бы, что имѣемъ дѣло съ мистикомъ. Приблизительно то-же самое приходится сказать и о Сведенборгѣ, о Паскалѣ, объ Ог. Контѣ, о Гоголѣ и т. д. — обо всѣхъ, кого за послѣдніе четыре вѣка можно признать представителями мистическаго типа.» Д. Н. Овсянико-Куликовскій, Что такое мистика? (Этюдъ.); Вѣстникъ Европы, 1916 г., октябрь, стр. 121—173; — стр. 156—162, 165, 166. — Мы позволили себѣ привести эту довольно обширную выписку главнымъ образомъ потому, что въ замѣчаніяхъ автора содержится немало данныхъ и для дальнѣйшихъ сопоставленій и выводовъ (чисто психологическія основы для отталкиванія и притяженія такихъ натуръ, какъ О. Контъ и Соловьевъ; нѣкоторый параллелизмъ женскихъ вліяній въ біографіяхъ обоихъ мыслителей; своеобразное отношеніе къ визіонерству, по существу сходное въ обоихъ случаяхъ, и т. д.).
276. Соотвѣтствующее мѣсто въ магистерской диссертаціи Соловьева изложено такъ: — «Въ историческомъ развитіи сознанія моментъ разсудочнаго мышленія и его необходимаго исхода — чистой рефлексіи — представляется западною философіей. Этимъ я не хочу сказать, чтобы вся западная философія ограничивалась разсудочнымъ мышленіемъ: исторія не есть только повтореніе логическихъ моментовъ во всей ихъ чистотѣ; но несомнѣнно, что разсудочное мышленіе, отвлеченный анализъ преобладаетъ въ западной философіи, и всѣ другія направленія мысли являются только какъ реакція иди протесты противъ господствующаго и поэтому сами отличаются такою-же односторонней ограниченностью, носятъ ясные слѣды той почвы, отъ которой отдѣлились.» Къ словамъ: «чистой рефлексіи» Соловьевъ пріурочиваетъ такое подстрочное примѣчаніе: — «Чистой рефлексіей называется безусловное отрицаніе дѣйствительности въ извѣстной сферѣ. Когда абстрактный разсудокъ утверждаетъ какъ безусловную или всецѣлую истину нѣчто такое, что имѣетъ лишь частную или отвлеченную истину, и когда это несоотвѣтствіе открывается отрицательнымъ разумомъ или рефлексіей, то необходимо, насколько безусловно было утвержденіе, настолько-же безусловнымъ является и отрицаніе. Такъ, напр., когда какое-нибудь частное вѣрованіе или ограниченная форма вѣрованія утверждаетъ себя какъ исключительно истинную, то необходимо отрицаніе этой формы становится отрицаніемъ всякаго вѣрованія, иди отрицающая рефлексія можетъ принимать отрицаемое только за то, за что оно само себя выдаетъ.» Соч., I, 97.
277. Здѣсь имѣется въ виду письмо Соловьева отъ 27-го апрѣля 1877 г. на имя граф. С. А. Толстой, рожденной Бахметевой. П., II, 200.
278. Я. Бёме родился въ 1676 г., умеръ въ 1624 г. Годы жизни Ф. В. I. Ф. Шеллинга — 1776—1854 гг.; то-же Ф. Баадера — 1766—1841 гг. — Укажемъ здѣсь-же, что самымъ замѣчательнымъ, послѣ Я. Бёме, теософомъ новыхъ временъ Соловьевъ признаетъ Э. Сведенборга (1688—1772 гг.). Онъ-же говоритъ, между прочимъ, въ своей словарной статьѣ о Сведенборгѣ такъ: — «Въ Германіи, Франціи, Швеціи находится спорадическія группы послѣдователей Сведенборга, также и въ Россіи до послѣдняго времени (сюда принадлежали извѣстный писатель В. Н. Даль и отчасти профессоръ Московскаго университета П. Д. Юркевичъ).» Соч., IX, 232—245; — 245.
279. Кн. Евгеній Трубецкой (прим. 91), т. I., стр. 60—59. Слова, приведенныя нами въ кавычкахъ, взяты послѣдовательно со стр. 52, 53, 66, 57, 56, 51, 67, 58.
280. Выраженіе: „теоретическая философія“ употребляется здѣсь авторовъ, конечно, не въ тонъ смыслѣ, въ какомъ оно примѣнялось въ свое время Соловьевымъ. См. Соч. VIII, 158 (статьи о теоретической философіи).
281. Кн. Евгеніи Трубецкой (прим. 91), т. I, стр. 85.
282. Относительно Шеллинга слѣдуетъ, казалось бы, принять въ соображеніе, что, при всей важности его философствованія, онъ не былъ все-таки такою цѣльною и устойчивою философскою личностью, какъ Шопенгауэръ, вслѣдствіе чего Шеллингу и приходится въ данномъ случаѣ нѣсколько посторониться передъ Шопенгауэромъ. Справедливо говоритъ А. Веберъ: — «Система Шеллинга заключаетъ въ себѣ въ дѣйствительности двѣ отличныя философіи, между которыми этотъ философъ, живой символъ своего ученія о поляризаціи и о постоянномъ колебаніи вещей, оставался въ нерѣшимости въ продолженіе всей своей жизни. По одной, абсолютное, Кантовская вещь въ себѣ, есть мысль, производящая бытіе, субъектъ, производящій объектъ; по другой, оно выше, или, если хотите, ниже мысли и бытія, духа и матеріи, какъ ихъ общій источникъ….. Для одной — мысль есть абсолютный антецедентъ всѣхъ вещей, начало и корень бытія; для другой — она есть только основной элементъ. Подъ вліяніемъ первой Шеллингъ говорить объ интеллектуальной интуиціи, и пишетъ Транссцедентальную философію; подъ вліяніемъ второй онъ превозноситъ опытъ и философію природы. Первая есть Фихтевскій идеализмъ и приводитъ къ Гегелю, къ апріорному построенію вселенной и исторіи; вторая, какъ реалистическая и позитивная, приводить къ современному эмпиризму.» Л. Веберъ (прим. 1189), стр. 339, 340. — Тотъ фактъ, что переходъ отъ раціонализма къ философіи откровенія лишилъ Шеллинга его прежняго вліянія изъ Германіи, resp. на Западѣ, какъ разъ и свидѣтельствуетъ о томъ, насколько вновь намѣчаемый имъ путь былъ неудобопріемлемъ для западной философіи, и насколько ей трудно было выступить за предѣлы опознанія наличности кризиса. — О шеллингіанствѣ въ Россіи интересные матеріалы собраны Е. А. Бобровымъ. См. его сборникъ: Философія въ Россіи. Матеріалы, изслѣдованія и замѣтки (выпуски I—VI, Казань, 1899—1902 гг.).
283. Полагая въ основу своей магистерской диссертаціи «то убѣжденіе, что философія въ смыслѣ отвлеченнаго, исключительно теоретическаго познанія окончила свое развитіе и перешла безвозвратно въ міръ прошедшаго», Соловьевъ, само собою разумѣется, еще не выражаетъ тѣмъ самымъ той мысли, будто-бы соотвѣтствующая оцѣнка историческихъ судебъ философія составляетъ его личное открытіе. Изъ дальнѣйшихъ словъ его видно, въ какомъ именно смыслѣ признаетъ онъ названное убѣжденіе своимъ убѣжденіемъ; во м тутъ, насколько можно судить по его выраженіямъ, онъ отнюдь не присваиваетъ извѣстные взгляды исключительно себѣ. Соч., I, 28, 27.
284. Является-ли Соловьевъ по-преимуществу продолжателемъ.или иниціаторомъ, вопросъ этотъ можетъ быть рѣшенъ окончательно лишь послѣ всесторонняго изученія всѣхъ произведеній нашего философъ въ связи съ изученіемъ всего философскаго творчества за послѣднія прошлыя и ближайшія будущія десятилѣтія. Пока ограничимся замѣчаніемъ, что нерѣдко самые крупные философскіе дѣятели, будучи въ однихъ отношеніяхъ иниціаторами, оказываются въ другихъ отношеніяхъ продолжателями, причемъ зачастую та именно иниціатива и представляется наиболѣе цѣнной, которая всего тѣснѣе примыкаетъ къ прошлому… Сошлемся здѣсь кстати на слова Д. Ф. Уснадзе: — Die ganze russische Philosophie, die erst im Entstehen begriffen ist, trägt naturgemäss das Siegel des Geistes, der sie hervorbringt, des russischen Geistes. Dieser ist aber gerade bei unserem Philosophen [т. e. у Соловьева] am handgreiflichsten ausgeprдgt. Die tiefe Religiosität vor allem ist für den russischen Geist bezeichnend, was ja Tolstoi, Dostojewski und fast alle andere Hauptvertreter der rassischen Utteratar und Philosophie beweisen. Und dieselbe Religiosität werden wir bei unserem Philosophen finden. Deshalb dürfte es nicht ohne Interesse sein, die Gestaltung des russischen Geistes bei dem bedeutendsten Denker Russlands zu sehen….. Endlich ist Ssolowiow zweifellos auch von gewissem philosophischen Interesse, denn über seine Originalität, was man, wie wir hoffen, ans der vorliegenden Untersuchung ersehen wird, kann kein Zweifel bestehen, wenn wir natürlich unter der Originalität nicht bloss genial-intuitive Einfälle, sondern neue Probleme und neue Begründungen venteben wollen. Die Synthese der verschiedenen philosophischen Wahrheiten, die richtige Synthese, nicht der geistlose Eklektizimus — dürfte zweifellos auch auf eine Originalität den berechtigten Anspruch erheben. Dass wir bei Ssolowiow mit solcher Synthese za thun haben, wird ebenfalls die vorliegende Untersuchung zu zeigen haben. Somit ist also auch unser Thema gerechtfertigt." Различивъ затѣмъ въ писательской дѣятельности Соловьева три періода, авторъ высказывается такъ: — «In allen diesen Perioden bleibt sich Ssolowiow im wesentlichen treu: der Entwicklungsgang des ihm sonst verwandten Schelling ist ihm fremd.» D. v. Usnadse, Wladimir Ssolowiow: seine Erkenntnistheorie und Metaphysik; Halte а. S., 1909; SS. 8, 9, 11. Къ сказанному прибавимъ, что Д. Ф. Уснадзе раздѣляетъ свою работу на 4 отдѣла, и что въ отдѣлѣ 3-емъ имѣется глава VI-ая: «Solowiow Verhältnis sur Potensenlehre Schellings», въ отдѣлѣ 4-омъ содержатся глава V-ая: «Die Weltseele bei Ssolowiow in ihrem Verhältnis tu der bei Plato und Schelling» и глава VI-ая; «Das Problem des Bösen bei Ssolowiow und sein Verhältnis tu Plotin und Schelling.»
285. Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. 61, 293.
286. См. выше, прим. 100-ое.
287. Приведемъ здѣсь попутно слова Соловьева изъ его статьи: Понятіе о Богѣ (въ защиту философіи Спинозы), относящейся къ позднѣйшимъ годамъ его жизни: — «Предсказаніе затмѣній и прочіе тріумфы точной науки могли бы опровергать развѣ лишь никѣмъ, впрочемъ, не представляемую точку зрѣнія „волюнтаризма“ или „арбитраризма“, согласно которой явленія происходятъ, какъ попало, по слѣпому м безсвязному произволу дѣйствующей силы или дѣйствующихъ силъ. Но къ субъективному идеализму, по которому міръ явленій есть строго упорядоченная или закономѣрная система галлюцинацій, тріумфы науки не находятся ни въ какомъ отношеніи. Думать, что сбывающіяся предсказанія затмѣнія говорятъ что-нибудь въ пользу реальности этихъ явленій, значитъ уже предполагать реальное значеніе времени, т. е. именно то, что требуется доказать.» Соч., VIII, 11, прим.
288. Достойно вниманія, что у разныхъ поэтовъ мы находимъ преобладаніе то тѣхъ, то другихъ чувственныхъ впечатлѣній. Всего чаще выступаютъ ощущенія зрительныя и слуховыя, рѣже обонятельныя и осязательныя, еще рѣже — вкусовыя. Имѣются различія и въ области той или другой категоріи въ частности. Поучительный анализъ лирики Фета съ точки зрѣнія пристрастія его къ ароматамъ см. у В. С. Федина, А. А. Фетъ (Шеншинъ); матеріалъ къ характеристикѣ; Петроградъ 1915 г.;стр. 129—146. — С. П. Хитрово передавала намъ, что Соловьеву очень нравилось, когда она была одѣта въ голубое.
289. С. М. Соловьевъ-младшій разсказываетъ: — "Поэма: Три свиданія очень не понравилась друзьямъ Вл. С. Софія Петровна Хитрово совѣтовала Вл. С. не печатать поэму, на что онъ возражалъ: «Non, èa me donnera cent roubles.» Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. 330. — Мы склонны думать, что денежный мотивъ былъ тутъ тоже маской sui generis.
290. Ср. выше, въ главѣ второй, прим. 97-ое.
291. И. И. Янжулъ (прим. 822), вып. I, стр. 138, 187.
292. П., II, 114. — Настоящее сообщеніе Соловьева поучительно, между прочимъ, и въ томъ отношеніи, что здѣсь съ полною отчетливостью выступаютъ то постоянство и та навязчивость извѣстныхъ элементовъ въ повторяющихся мнимыхъ воспріятіяхъ, на которыя мы указывали выше («разные голоса и во снѣ и на-яву твердятъ….»).
293. Соч., I, 266.; — Для «химіи» существуетъ и другое словопроизводство. Такъ, у I. X. А. Гейзе читаемъ: — «Chemie od. г. Chymie, f. (gr. chёmia, chymeia, v. chymos, Flüssigkeit, Saft, v. chyö, chéö, ich giesse, lasse fliesseo, weil das erste Geschäft der Chemie darin bestand, Safte ans den Pflanzen zu ziehen, und diese als Heilmittel zu mischen), die Stoffkunde, Lehre von den Grundstoffen (Elementen) der Naturkörper, ihren Verbindungen u. ihrem gegenseitigen Verhalten, die Scheidekunst….» Dr. Job. Christ. Aug. Heyse’s allgemeines verdeutschendes und erklärendes Fremdwörterbuch etc., XVI. Ausgabe, neu bearbeitet etc. von Prof. Gustav Heyse; Hannover, 1879; S. 169. — Что касается «Египта», то вотъ небольшая дополнительная справка. "Современное названіе «Египта» — довольно поздняго происхожденія; оно унаслѣдовано отъ грековъ, у которыхъ именемъ; Апонте; обозначалась сѣверная часть Нильской долины съ прилегающими къ ней оазисами Ливійской пустыни. Въ Библіи же, какъ и у семитовъ вообще, Египетъ былъ извѣстенъ подъ именемъ: «Мицраимъ», что буквально означаетъ, «два укрѣпленія» и, вѣроятно, намекаетъ на тѣ ряды пограничныхъ валовъ м крѣпостей, которыми Египетъ отдѣлялся отъ своихъ азіато-семитическихъ сосѣдей. Сами египтяне называли свою страну "Кама или "Кема (по древнѣйшему произношенію) и «Кемна или „Хеми“ (по болѣе позднему), что весьма созвучномъ библейскимъ именемъ „Хама“ м вполнѣ согласно съ таблицей народовъ (Быт., X, 6) и другими указаніями Библіи относительно жителей Египта (Пс., CIV, 27; CV, 21, 22; LXXVII, 51).» Православная богословская энциклопедія, подъ ред. проф. Л. И. Лопухина; т. V, Петроградъ, 1904 г.; стр. 270, 271 (статья. А. Покровскаго: Египетъ, стр. 269—282).
294. П., II, 185, 887.
295. Э. Л. Радловъ (прим. 13), стр. 14.
296. См. выше, прим. 1335-ое.
297. В. Л. Величко (прим. 10), стр. 28.
298. П., II, 13. — Ср. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1385-ое.
299. Въ поэмѣ: Три свиданія говорится о «блаженномъ полугодѣ» (См. выше, прим. 1480), но это licentia poetica.
300. П., II, 3. — Ср. выше, in. главѣ двадцатой, прим. 1327-ое.
301. П. II., 220.
302. П., II, 14.
303. П, II, 15.
304. Алланъ Нардекъ — одинъ изъ наиболѣе крупныхъ писателей въ области оккультизма и спиритизма. „Въ ХІХ-омъ вѣкѣ теоретическую разработку спиритизмъ получилъ въ сочиненіяхъ американца А. Дж. Дэвмса (1826—1910). The principes оf nature, her divine revelation and а voice to mankind (1847), The philosophy of spiritual intercourse и The great harmonia (1850—61), и Француза Ривеля, болѣе извѣстнаго подъ псевдонимомъ Allan Kardec (1804—1869), автора книгъ: Le livre des esprits (Парижъ, 1859), Qu’est-ce que le epiritisme (Парижъ, 1859), Le livre des Médiums (Парижъ, 1861), L'éraugile suivant le spiritisme (Парижъ, 1864), въ которыхъ дана попытка объяснить съ спиритуалистической точки зрѣнія міротвореніе, жизнь души, перевоплощеніе и г. д. Оба они борются, между прочимъ, съ христіанскимъ ученіемъ о вѣчной карѣ для грѣшниковъ и являются ревностными сторонниками мысли о примиреніи ихъ, въ концѣ концовъ, съ Творцомъ.“ Новый Энциклопедическій Словарь, т. XXIX, Петроградъ, 1916 г., стр. 864, 866 (изъ статьи: Оккультизмъ, стр. 362—367; статья безъ подписи). — Главнѣйшія сочиненія Аллана Кардена имѣются и въ русскомъ переводѣ (Книга духовъ; Москва, 1906 г.; — Небо (рай) и адъ или божественная справедливость съ точки зрѣнія спиритизма; Москва, 1907 г.; — Бытіе, чудеса и предсказанія по спиритизму; Москва, 1908 г.; — Евангеліе по ученію спиритизма; Москва, 1911 г.). — Сошлемся здѣсь-же на любопытную главу ХІІІ-ую (Творчество и мистика. Оккультизмъ и магія.) въ сочиненіи Николая Бердяева: Смыслъ творчества. Опытъ оправданія человѣка; Москва, 1916 г., cтр. 289—811.
305. Въ словарной статьѣ о спиритизмѣ, принадлежащей, повидимому, Соловьеву (ср. прим. 1413, въ главѣ двадцать первой), говорится, между прочимъ, такъ: — „Спиритизмъ — вѣрованіе въ возможность необычайныхъ проявленій духовъ въ мірѣ Физическомъ. Начало его относится къ глубокой древности….. Въ нынѣшнемъ столѣтіи это вѣрованіе приняло своеобразную форму. Въ 1848 г. въ штатѣ Нью-Іоркѣ семейство Фоксъ, состоящее изъ мужа, жены и двухъ дочерей, было поражено таинственными стуками въ ихъ домѣ….; Сестры Фоксъ были признаны посредницами, или медіумами, черезъ которыхъ живые люди могутъ входить въ общеніе съ душами умершихъ….. [Потомъ] Явились профессіональные медіумы….. Изъ Америки въ Европу спиритизмъ былъ перенесенъ въ 1852 г. профессіональнымъ медіумомъ Гайденомъ. — Въ Россіи первые спиритическіе сеансы были устроены въ началѣ 70-ыхъ годовъ знаменитымъ медіумомъ Юмомъ.“ L. с., стр. 224.. — О Юмѣ см. также выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1366-ое.
306. П, II, 229. — См. прим. 1495-ое.
307. Ср. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1359-ое.
308. См. выше, въ главѣ девятнадцатой, прим. 1275-ое.
309. Ср. выше, прим. 1480-ое и 1493-е.
310. См. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1351-ое, 1378-ое и 1384-ое.
311. Cp. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1369-ое.
312. Иное отношеніе къ Юму звучитъ, — скажемъ мимоходомъ, — въ словахъ, напр., Н. Г. Чернышевскаго, въ той статьѣ его объ антропологическомъ принципѣ въ философіи, на которую мы уже ссылались въ главѣ двадцать первой (прим. 1469). "Почему вы знаете, « пишетъ Н. Г. Чернышевскій, „что, напр., г. Юмъ надѣлавшій у насъ въ Петербургѣ такого шума года два тому назадъ своими фокусами, дѣйствительно только фокусникъ, а не можетъ въ самомъ дѣлѣ знать будущаго, знать тайнъ, которыхъ ему не сказывали, читать книгъ и бумагъ, которыя не находится у него передъ глазами? Вы знаете это вотъ почему…. [тутъ слѣдуетъ пространное объясненіе]. Этого нѣтъ, г. Юмъ и его собратія по искусству не открыли ровно ничего ни дипломатамъ, ни ученымъ, а непремѣнно открывали бы имъ важныя вещи, еслибы могли, потому-что это было бы для нихъ и несравненно выгоднѣе, и несравненно почетнѣе фокусничества; потону они и не имѣютъ той способности, которую приписываютъ имъ легковѣрные люди.“ L. с., стр. 195.
313. Ср. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1371-ое.
314. См. выше, въ главѣ пятнадцатой, прим. 1003-е.
315. См. выше, въ главѣ девятнадцатой, соотвѣтственно прим. 1263-ему. — Э. Л. Радловъ (прим. 13), стр. 14.
316. Въ началѣ 70-ыхъ годовъ, довольно сильный интересъ въ ученыхъ кружкахъ возбудила рѣчь В. Прейера, профессора физіологіи въ Іенѣ, прочитанная имъ въ первомъ общемъ собраніи 45-го съѣзда нѣмецкихъ естествоиспытателей и врачей въ Лейпцигѣ. Авторъ стоитъ на той точкѣ зрѣнія, „dass es unmöglich ist., durch die Mechanik allein jemals alle Lebeaserschelnungeo zuf erklären“; тѣмъ не менѣе, онъ называетъ себя рѣшительнымъ сторонникомъ механическаго изслѣдованія жизни. Въ указанной рѣчи приводятся, между прочимъ, удивительныя свѣдѣнія о факирахъ Индіи, — притомъ безъ сколько-нибудь рѣзкаго скептицизма… W. Preyer, Ueber die Erforechung des Leberns; Iena, 1873, S. V; SS. 28, 29, 56—60.
317. П, II, 14. — Ср. выше, прим. 1496-ое.
318. П, II, 5. — См. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1342-ое и 1347-ое.
319. Ужъ если Соловьеву не хотѣлось, чтобы объ его намѣреніи отправиться въ Египетъ сдѣлалось заблаговременно извѣстнымъ отцу (см. выше, прим. 1486), то еще менѣе могло быть для него желательнымъ оповѣщать заранѣе родную семью о своихъ предположеніяхъ на-счетъ путешествія въ Индію.
320. П., II, 28. — Письмо, которое имѣется здѣсь въ виду, относится не къ 1876 г. (это опечатка или описка), а къ 1876 г.
321. См. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1385-ое.
322. Ср. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1356-ое. Нѣкоторыя данныя о болѣзни С. М. Соловьева, сведшей его въ могилу, будутъ представлены нами послѣдствіи. Пока замѣтимъ лишь, что довольно ощутительная перемѣна къ худшему въ состояніи его здоровья обнаружилась въ 1877 г. Такъ свидѣтельствуетъ, по крайней мѣрѣ, Вс. С. Соловьевъ въ своемъ предисловіи къ извлеченіямъ изъ мемуаровъ отца. См. Вс. С. Соловьева, Изъ неизданныхъ бумагъ С. М. Соловьева; Русскій Вѣстникъ, 1896 г., февраль, стр. 1—28; мартъ, стр. 63—71; апрѣль, стр. 1—26; май, стр. 113—149; — февраль, стр. 1.
323. См. прим. 54-ое, въ главѣ первой.
324. «Chambery а ne. cap. de la Savoie; ch. l. du dép. de la Savoie. Sur la Laisse et l’Albane, affl. du lac du Bourget; ch. de fer P.-L.-M., à 596 kil. S.-E. de Paris „ Pierre Larousse, Dictionnaire complet illustre; Paris, 1889; pp. 973, 974.
325. П., II, 15.: — Cp. выше, прим. 1497-oe. — Въ Адресъ-Календарѣ на 1875 г. (прим. 951) указывается, что нашимъ дипломатическимъ агентомъ я генеральнымъ консуломъ въ Александріи состоялъ тогда дѣйств. ст. сов. Иванъ Михайловичъ Лексъ. L. с., ч. I., стр. 310. На комъ былъ женатъ И. М. Лексъ, выяснить не удалось.
326. О близорукости Соловьева кн. Е. Н. Трубецкой выражается такъ; — „Онъ былъ до такой степени близорукъ, что не видѣлъ того, что всѣ видѣли. Прищурившись изъ-подъ густыхъ бровей, онъ съ трудомъ разглядывалъ близлежащіе предметы. Зато, когда взоръ его устремлялся вдаль, онъ, казалось, проникалъ за доступную внѣшнимъ чувствамъ поверхность вещей и видѣлъ что-то запредѣльное, что для всѣхъ оставалось скрытымъ. Его глаза свѣтились какими-то внутренними лучами и глядѣли прямо въ душу. То былъ взглядъ человѣка, котораго внѣшняя сторона дѣйствительности сама по себѣ совершенно не интересуетъ…… Мой покойный брать, кн. С. Н. Трубецкой, разсказывалъ мнѣ, какъ однажды Соловьевъ по близорукости принялъ скорлупу деревяннаго пасхальнаго яйца, надѣтую на палочку, за одиноко растущій цвѣтокъ; братъ разрушилъ его иллюзію въ минуту, когда Соловьевъ, вдохновившись воображаемымъ цвѣткомъ, слагалъ о немъ стихотвореніе. — Въ его оцѣнкахъ людей безпрестанно повторялся такъ-же обманъ зрѣнія.“ Кн. Евгеній Трубецкой (прим. 91), стр. 3, 14, 15.
327. См. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1347-ое.
328. См. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1371-ое.
329. П, II, 16. — Повидимому, въ наименованіе гостиницы вкралась погрѣшность: «Abat» вмѣсто "Abbot, " или «Abbat» (ср. ниже, въ главѣ двадцать третьей, прим. 1590).
330. См. выше, прим. 1497-ое и 1519-ое.
331. В. Л. Величко (прим. 10), стр. 192. — См. также М. С. Безобразовой, Воспоминанія и т. д. (прим. 5Я), стр. 136, 137. М. С. Безобразова разсказываетъ, что Соловьева какъ-то рать затащили въ театръ посмотрѣть Сару Бернаръ: онъ только мучился въ театрѣ, а потомъ шутилъ. Вообще, въ театры и концерты Соловьевъ не ѣздилъ.
332. П., II, 21, 23.
333. Выраженіе П. О. Морозова. См. выше, въ главѣ тринадцатой, текстъ соотвѣтственно прим. 686-ему.
334. Правильное обозначеніе: «Le Caire» Соловьевъ даетъ въ письмѣ отъ 23-го ноября 1876 г. П., II, 18.
335. Съ начертаніемъ: «W. Solovieff» мы встрѣтились въ письмѣ изъ Лондона отъ 1-го (13-го) іюля 1875 г. См. также письмо оттуда-же отъ 17-го (29-го) іюля 1875 г. П., II, 4, 6.
336. На сочиненіяхъ, изданныхъ Соловьевымъ первоначально на французскомъ языкѣ: L’idée russe (Paris, 1888) и La Russie et l’Eglise unirerselle (Paris, 1889), авторъ обозначается такъ: «Vladimir Soloviev.» — Въ письмѣ на англійскомъ языкѣ, отъ 1898 г., на имя Ѳ. Д. Батюшкова Соловьевъ подписался точно такъ-же, т. е. «Vlad. Soloviev». П., III, 11. — Епископъ Штроссмайеръ, въ запискѣ на латинскомъ языкѣ, употребляетъ равнымъ образомъ это-же начертаніе («Soloviev»). П., I, 190, 191. — Начертанія: «Vladimir Soloviev» придерживается, какъ мы знаемъ, въ своемъ очеркѣ на французскомъ языкѣ и Michel d’Herbigny (см. выше, въ главѣ восьмой, прим. 487). — О. Плюмахеръ, называя въ перечнѣ Гартманновской литературы магистерскую диссертацію Соловьева (Die Krisis der abendländitchen Philosophie in Bezug auf die Positirisen; cp. выше, въ главѣ девятнадцатой, прим. 1269), прописываетъ имя и фамилію автора такъ: «Wladimir Soloview.» О. Plümacher, Ver Kampf um’s Unbewusste; Leipzig, 1890; S. 129. — Въ книгѣ М. Здзеховскаго, переведенной съ польскаго языка на нѣмецкій, нашъ философъ называется: «Wiadimir Solowiew». Prof. Н. Marian Zdziechowski, Die Grandproblems Russlande, Literarisch-politische Skizzen. Aus dem Polniacheu übersetzt von Adolf Stylo; Wien u. Leipzig, 1907. — Д. Ф. Уснадзе (см. выше, прим. 1467) пишетъ; «Wladimir Siolowiow». — У О. Ф. Базинера мы находимъ, на нѣмецкомъ языкѣ, опять другое начертаніе: «Wladimir Ssolowjеw.» Oscar von Basiner, Wladimir Ssolowjeiw, ein russitcher Dichtergenius. Separat-Abdruck aus der St.-Petersburger Zeitung. («Дозволено цензурою. — С.-Петербургъ, 8 мая 1903 года.»). При ознакомленіи съ этимъ очеркомъ нельзя не замѣтить близости нѣкоторыхъ разсужденіи ангора къ соображеніямъ, изложеннымъ мною ранѣе въ уже цитированной статьѣ о поэзіи Вл. С. Соловьева (см. выше, въ главѣ шестой, прим. 369). То-же можно сказать относительно выбора стихотвореній, на которыхъ останавливается авторъ. Впрочемъ, главная заслуга О. Ф. Базинера состоитъ къ прекрасномъ, по большей части, переводѣ на нѣмецкій языкъ около полутора десятка стихотворныхъ піесъ Соловьева. — Такъ-же, какъ О. Ф. Базинеръ, пишетъ имя и фамилію нашего философа Ф. Степпунъ. Friedrich Steppuhn, Wladimir Ssolowjew; Inaugural-Dissertation zur Erlangung der Doktorwürde der hohen philosophischen Fakultät der R.-K.-Universität zu Heidelberg ergebenst vorgelegt; Leipzig (годъ не указанъ).
337. П., II, 24.
338. П., II, 20.
339. П., II, 21.
340. П., II, 20.
341. См. выше, прим. 1470-м.
342. Рѣшаемся снова, сдѣлать не слишкомъ краткую выдержку,. — на этотъ разъ изъ статьи П. Н. Милюкова, — хорошо обрисовывающую связь новѣйшей міровой войны съ событіями 70-ыхъ годовъ минувшаго столѣтія. "Если анонимный авторъ брошюры: Deutsche Weltpolitik ohne Krieg, " пишетъ П. H. Mилюковъ, «съ проницательностью ясновидца указалъ на аргументы contra азіатской политики [Германіи], то Науманнъ съ неменьшей проницательностью развилъ аргументы pro. Онъ сдѣлалъ это уже въ 1000 г. въ своей книгѣ: Азія, посвященной описанію путешествія въ Палестину и Малую Азію, которое онъ предпринялъ въ 1808 г., одновременно съ императоромъ Вильгельмомъ ІІ-ымъ. Науманнъ усматриваетъ въ распространеніи германскаго вліянія на Турцію естественное послѣдствіе всего направленія германской политики послѣ Седана. „6-го сентября 1871 г. умеръ Али-паша, наиболѣе талантливый турецкій политическій дѣятель нашего вѣка. Онъ удивительно понялъ ту перемѣну въ политическомъ положеніи, которую произвела побѣда Германіи надъ Франціей. Въ то время, когда немногіе германцы предчувствовали послѣдствія, какія Франкфуртскій миръ могъ имѣть для восточнаго вопроса, Али-паши сказалъ австрійскому посланнику, Прокешъ-Остену, что отношенія между Россіей и Пруссіей не выиграютъ отъ этой побѣды надъ Франціей; что Пруссія постарается добиться союза съ Австріей; но что отсюда для Порты явится поддержка, до сихъ поръ ей недостававшая.“ Науманнъ прибавляетъ: „То, что умирающій турокъ выразилъ въ этихъ словахъ, есть въ самомъ дѣлѣ зародышъ нашей восточной политики. Мы должны покровительствовать Турецкой имперіи, потому что мы побѣдили при Седанѣ. Нашей побѣдой мы сломили также и на Востокѣ столь важную силу Фракціи. Образовалась брешь, черезъ которую проникли бы Россія и Англія, еслибы мы не существовали. Мы получили здѣсь, такъ-же какъ и въ другихъ мѣстахъ, наслѣдство Наполеона III-го, тогда-какъ Франція заняла роль Пруссіи по отношенію къ Россіи. Прежде Наполеонъ былъ другомъ падишаха: теперь а къ сталъ Вильгельмъ ІІ-ой. Къ сожалѣнію только, мы не могли унаслѣдовать роли Французомъ въ одномъ мѣстѣ: въ Суэцѣ.“ — Итакъ, съ точки зрѣнія Науманна, поздно рѣшать въ 1918 г., какое направленіе должна принять міровая политика Германіи „безъ войны“. Направленіе это предрѣшено „съ войной“ ужо въ 1871 г, предрѣшено той перемѣной системы европейскихъ отношеній, которую Науманнъ ведетъ съ этого года, съ Седама и франкфуртскаго мира. Уже тогда Германія Фатальнымъ образокъ стала, противницей Россіи и Англіи въ борьбѣ за міровое преобладаніе. Любопытно, что изъ двухъ противниковъ Науманнъ обращаетъ главное вниманіе на одного: на Англію. Въ міровомъ состязаніи Россія не страшно. Страшна Англія — и она именно страшна на Ближнемъ Востокѣ, въ Турціи. Если Англія получить (или, лучше, сохранить) міровое господство, то Германія обречена играть провинціальную роль: „Германскій языкъ будетъ только нарѣчіемъ мірового англійскаго языка, и душа германскаго народа исчезнетъ, почти такъ-же, какъ душа датской или польской націи.“ Чтобы побѣдить Англію, нужно побѣдить ее въ Турціи.» П. И. Милюковъ, Константинополь и проливы; Вѣстникъ Европы, 1917 г., январь, стр. 354—381; Февраль, стр. 227—259; апрѣль — іюнь, стр. 525—547; — январь, стр. 360, 361.
343. А. В. Никитенко (прим. 114), т. II, стр. 521.
344. Ibidem, стр. 645, 540.
345. Ibidem, стр. 646, 651.
346. А. В. Никитенко (прим. 114), т. II, стр. 572.
347. L. с.
348. А. В. Никитенко (прим. 114), т. II, стр. 680.
349. Ibidem, стр. 681.
350. Ibidem, стр. 683.
351. Константинъ Ѳедоровичъ Головинъ родился въ 1848 г., скончался въ 1913 г. Окончилъ курсъ въ С.-Петербургскомъ университетѣ. «Съ 1879 г. помѣщалъ въ журналахъ подъ собственнымъ именемъ статьи но экономическимъ, преимущественно аграрнымъ вопросамъ и подъ псевдонимомъ Орловскаго повѣсти и романы. Въ Русскомъ Вѣстникѣ 80-ыхъ гг. появились его романы, написанные въ духѣ этого журнала: Внѣ колеи (1862 г.). Блудный братъ (1884 г.), Дядюшка Михаилъ Петровичъ (1886 г.), Молодежь (1887—89 гг.); всѣ они вышли и отдѣльно. Позднѣйшія беллетристическія его произведенія: Чья вина? (Русское Обозрѣніе, 1891 г.), Погромъ (ibidem, 1894 г.
352. К. Ѳ. Головинъ называетъ С. П. Хитрово своей кузиной. Дѣдомъ К. Ѳ. Головина со стороны матери былъ, какъ мы знаемъ, А. З. Хитрово. К. Головинъ, Мои воспоминанія; т. I (до 1881 г.), С.-Петербургъ, 1908 г.; т. II (1881—1894 гг.), С.-Петербургъ, 1910 г.; — т. I, стр. 324, 1.
353. Два письма Соловьева на имя К. Ѳ. Головина см. въ П., III, 8—10. Въ обоихъ случаяхъ Соловьевъ называетъ своего корреспондента «дорогимъ и сердечно уважаемымъ Константиномъ Ѳедоровичемъ». — Письма эти относятся къ концу 90-ыхъ годовъ.
354. Въ ноябрской книжкѣ Отечественныхъ Записокъ за 1875 г. помѣщена интересная статья, безъ подписи, подъ заглавіемъ; Возстаніе въ Герцеговинѣ и Босніи (стр. 110—126, отдѣлъ; «Современное Обозрѣніе»). Статья начинается такими словами: — «Нынѣшнему возстанію въ Босніи и Герцеговинѣ (по счету четвертому) выпало на долю вызвать особое сочувствіе не только въ Россіи, но и въ Европѣ, и даже въ Европѣ больше, чѣмъ въ Россіи, которая, въ большинствѣ своихъ симпатій и антипатій, какъ-бы ждетъ всегда сигнала.» А оканчивается статья такъ; — «Осуществятся-ли тотчасъ надежды герцеговинцевъ или нѣтъ, но несомнѣнно, что дни Турціи сочтены [!], и еслибы не давленіе дипломатіи, особенно Австріи, то славяне могли бы освободиться совсѣмъ: теперь-же они, быть-можетъ, только промѣняютъ турецкое господство на нѣмецкое.» L. с., стр. 110, 126.
355. О знакомствѣ Соловьева съ А. Ѳ. и И. С. Аксаковыми мы уже говорили въ главѣ шестнадцатой (ср. прим. 1116).
356. О Н. А. Кирѣевѣ см. въ главѣ двадцать первой, прим. 1420-ое. — Сжатый и достаточно объективный очеркъ о движеніи на Балканскомъ полуостровѣ, предшествовавшемъ русско-турецкой войнѣ, см. въ Русскомъ календарь А. С. Суворина на 1877 г. (статья, безъ подписи, подъ заглавіемъ: Начало славянскаго движенія) стр. 331—342).
357. К. Ѳ. Головинъ (прим. 1548), т. I, стр. 296—301.
358. И эта часть воспоминаній Е. М. Поливановой раньше опубликована не была.
359. Ср. выше, въ главѣ девятнадцатой, прим. 1279-ое.
360. Ср. выше, въ главѣ шестой, прим. 346-ое. — См., между прочимъ, Б. Б. Глинскаго (прим. 5), ч. 2, гл. II, стр. 33— 66.
361. Сборникъ распоряженій по Министерству Народнаго Просвѣщенія; т. VI, С.-Петербургъ, 1901 г.; стр. 604—606.
362. А. В. Никитенко (прим. 114), т. II, стр. 638—639.
363. Помимо источниковъ, указанныхъ въ примѣчаніяхъ, мы имѣли въ виду при составленіи главы двадцать второй сообщенія и матеріалы, доставленные намъ въ свое время С. П. Хитрово, Е. М. Поливановой и H. В. Вестманомъ.
364. П., II, 16. Ср. прим. 1524-ое.
365. П., II, 230.
366. У насъ болѣе въ ходу выраженіе въ мужескомъ родѣ: „сфинксъ“. Соловьевъ отдаетъ, однако, предпочтеніе женскому роду, что явствуетъ, между прочимъ, и изъ слѣдующаго письма его отъ 25-го ноября 1876 г. П., II, 18. Грамматическія основанія для такого словоупотребленія понятны. — Въ извѣстномъ „Handbuch für Reisende“ K. Baedeker’а встрѣчается, между прочимъ, такое указаніе: „Der Sphinx…… ist aegyptisch mдnnlichen Geschlechts und erscheint mit Widder- und Männer- niemals aber mit Frauenköpfen.“ K. Baedeker, Aegypten. Handbuch für Reisende. I. Theil. Unter-Aegypten bis zum Fayum und die Sinai-Halbinsel. Leipzig, 1877. S. 373.
367. П., II, 17. — Относительно упоминаемыхъ въ письмѣ достопримѣчательностей всѣ необходимыя справки — въ условіяхъ интересующаго насъ времени — можно найти въ только-что отмѣченномъ изданіи К. Бэдекера (см. выше, прим. 1562), почти современномъ пребыванію Соловьева въ Египтѣ. О пирамидахъ мы находимъ здѣсь такія строки: — «Der Auetiug zu den Pyramiden von Gize wird, seitdem eine gute Chaussee dahia führt, kaum mehr andere als za Wagen (20—25 fr.) gemacht (früher musste man eich bei Alt-Kairo über den Nil setzen laisea und ritt тои dort Aber Gtze zu den Pyramiden); Fahrzeit 1½ St.; zu Esel 2 bin 2½ St Eine flüchtige Besichtigung…… des Pyramidenfeldee erfordert 2 St, der gaoze Ausflug also etwa 5 St, so dass man gegen Mittag bequem wieder in Kairo sein kann…… Wer wenig Zelt hat, begnüge sich mit der grossen Pyramide….. Die ersten mit dem Namen ihres Erbauers bezeichneten Denkmale Aegyptens entstammen der Zeit des Snefru, der die 3. zur 4. Dynastie überleitete. Er ist der unmittelbare Vorgänger der Erbauer der grossen Pyramiden: Chufu (Cheops, 3091—3067 r. Chr.), Chafra (Chefren, 3067—3048) und Mcnkaura (Mykcrinos, 3043—3020)…….. Hat man sich zur Besteigung der grossen Pyramide entschlossen, so nehme man zwei von den herumstehenden zudringlichen Gesellen und begebe sich an die NO. — Ecke der Pyramide Die ganze Besteigung lässt sich in 10—15 Minuten wohl ausfьbren Der Besuch des Innern der Pyramids ist wohl interessant, aber ebenfalls beschwerlich……. Es ist ein Kriechen und Klettern In dunkeln, an einigen Stellen, namentlich am Anfang, nicht über 1 m hohen und 1,3 m breiten Bäumen und daher ein tiefes Bücken erforderlich………. Die grosse Pyramide wird von den Aegypthen genannt Chufu chut Glanzsitz des Chufu……. ihre senkrechte Höhe…… gegenwärtig 137,18 m [т. e. около 64,3 саж.]….. Höhe der geneigten Seitenflächen jetzt 173 m [т. e. около 81,1 саж.]…….. Die Aussicht ist äusserst lohnend und überraschend. Nirgends auf der Welt möchte sich so schroff wie hier der Gegensatz zeigen zwischen Leben und Tod, Fruchtbarkeit und Dürre…….» L. c., SS. 351, 353, 354, 365—367. Что касается колодезя Іосифа, то по этой части считаемъ не лишнимъ отмѣтить слѣдующія данныя по тому-же «Handbuch»'у: — «Südöstl. dicht hinter der Moschee Saläheddin Yusuf befindet sich der sogenannte Josef brunnen…………, ein viereckiger Schacht, der gegen 86 m [т. e. около 40,8 саж.] tief in den Kalkfelsen abgeteuft ist……… Bei dem Bau der Citadelle Im 12. Jahrh. fand man hier einen in alter Zeit angelegten, aber versandeten Schacht, den Saläheddin Yûsuf wieder berstellen Hess und ihm seinen Namen (Yûeuf = Josef) gab; die Legende (besondere bei den Juden) zog den biblischen Josef mit hinein und machte aus diesem Schacht das Gelangniss Joseph’s, was auch Leute noch die Dragomane treulich berichten.» Ibidem, S. 283. Про музей египетскихъ древностей достаточно привести такую выдержку: — «Durch die immer noch zunehmende Ausdehnung Kairo’s nach W., zum Nil hin, ist Bûlâk, jenseits des Isma’iltye-Kanals gelegen und früher eine Insel, der Nilhafen der Chalifenstadt geworden……… Die eigentliche Sehenswürdigkeit von Bûlâk ist das Museum der aegyptischen Alterthümer (Musée d’antiquités égyptiennes)…… Diese herrliche Sammlung ist schon heute, obgleich eine Menge von kostbaren Schätzen wegen der ungenügenden Localitäten des jetzigen Museums nicht nufgestellt werden können………, einzig in ihrer Art Das neue zur Aufbewahrung der Antiquitäten bestimmte Gebäude wird in grossem Styl jenseits des Nil auf dem Territorium von Gize errichtet………» Ibidem, SS. 313, 314. Ссылаемся на всѣ эти краткія справки главнымъ образомъ съ тою цѣлью, чтобы показать, что Соловьевъ ограничивался самымъ общимъ обзоромъ достопримѣчательностеіі Каира, и что онъ не гнался за особою точностью своихъ письменныхъ о нихъ сообщеній.
368. Въ главѣ двадцатой мы уже выражали сомнѣніе на-счетъ полученія Соловьевымъ постоянной денежной поддержки изъ отцовскаго кармана но выходѣ изъ дѣтскаго возраста. По всѣмъ вѣроятіямъ, ему приходилось, однако-же, прибѣгать отъ времени до времени къ этому источнику — хотя-бы и скрѣпя сердце.
369. Стих., 169. — И здѣсь фамилія этого генерала пишется такъ, какъ въ письмѣ. На самомъ дѣлѣ онъ изображалъ свою фамилію иначе, а именно «Фадѣевъ».
370. П., II, 229. Ср. выше, въ главѣ двадцать второй, прим. 1600-ое.
371. П., III, 77. Ср. выше, въ главѣ седьмой, прим. 441-ое.
372. П., II, 28.
373. Ibidem.
374. Шуточный оборотъ, подъ-стать шуточному началу. Опять своеобразная маскировка предпріятія, имѣющаго, въ глазахъ Соловьева, не шуточный характеръ.
375. Забавныя разсужденія о принцѣ, родившемся 7 тысячъ лѣтъ тому назадъ, не претендуютъ, конечно, на научную достовѣрность. Извѣстно, впрочемъ, что уже въ пятомъ тысячелѣтіи до P. X. въ Египтѣ имѣлась старая культура, достигшая въ эту эпоху высокаго расцвѣта. Начертаніе: «Рамен-Готенъ» содержитъ въ себѣ, повидимому, описку или опечатку. Такъ, преемники Ѳиванскаго Фараона Ламеса (въ греческой формѣ Амазиса), принадлежащаго къ эпохѣ новаго царства, лосятъ имена Тутмесовъ и Аменхотеповъ. Cp. Р. Виппера, Древній востокъ и эгейская культура; Москва, 1913 г.; стр. 34, 93, 94. — О Булакскомъ музеѣ см. выше, прим. 1563-е. — Слова: «вѣчно чуждый тѣни» и т. д. заимствованы изъ стихотворенія Лермонтова: Споръ («……Дальше, вѣчно чуждый тѣни — Моетъ желтый Нилъ — Раскаленныя ступени — Царственныхъ могилъ.»). Сочиненіе Лермонтова (прим. 408), т. I, стр. 243—245; — стр. 244. — Объ особомъ расположеніи Вл. С. Соловьева къ его брату Михаилу («Мишѣ») мы упоминали въ главѣ первой.
376. П., II, 18.
377. По поводу этого выраженія Б. Б. Никольскій доставилъ намъ нижеслѣдующую замѣтку: — «Выраженіе въ письмѣ Вл. Соловьева: „такъ называемыя деньги“ являются, по-моему, намекомъ на исторію съ Каптеревымъ, читавшимъ приблизительно въ эпоху этого письма философію и психологію въ какомъ-то изъ высшихъ духовныхъ заведеній въ либеральномъ, по тогдашней оцѣнкѣ, духѣ. На экзаменѣ одинъ изъ его учениковъ выразился, какъ говорили — въ присутствіи архіерея, „такъ называемый Богъ“. Этотъ отвѣтъ послужилъ поводомъ къ разслѣдованію, въ результатѣ котораго Каптеровъ былъ уволенъ, и ему вовсе запрещено чтеніе лекцій. За точность всего изложеннаго не ручаюсь, но именно такъ это разсказывалось еще въ 70-ыхъ годахъ или началѣ 80-ыхъ. Я помню это въ разсказѣ моего отца, т. е. не позже 1882 г.» — Петръ Ѳедоровичъ Каптеровъ (не смѣшивать съ Николаемъ Ѳедоровичемъ Каптеревымъ, заслуженнымъ ординарнымъ профессоромъ Московской духовной академіи, докторомъ церковной исторіи), по окончаніи курса въ 1872 г. въ Московской духовной академіи былъ избранъ преподавателемъ философіи, психологіи и педагогики въ Петербургской духовной семинаріи. 1-го августа 1878 г., согласно прошенію, уволенъ отъ службы при семинаріи. Читалъ лекціи по педагогикѣ на высшихъ женскихъ курсахъ, а также преподавалъ логику и психологію въ Александровскомъ лицеѣ и въ училищѣ правовѣдѣнія, но и въ этихъ учебныхъ заведеніяхъ преподавательскую дѣятельность оставилъ. Въ области психологіи авторъ примыкаетъ къ англійской школѣ и вообще держится реалистическаго пониманія……" Православная богословская энциклопедія, подъ ред. H. Н. Глубоковскаго; т. VIII, С.-Петербургъ, 1907 г.; стр. 660—562 (статья за подписью А. Ласкѣева). Справка Б. В. Никольскаго относится, вѣроятно, къ этому лицу.
378. П., II, 8. — Ср. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1367-ое.
379. П., IІ, 12. — См. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1384-ое.
380. Замѣтимъ кстати, что среди младшихъ дѣтей, въ семьѣ Соловьевыхъ, Владиміръ пользовался особымъ авторитетомъ. М. С. Безобразова разсказываетъ про такія, напр., сцены въ дѣтской. Малыши увлеклись игрой. Вдругъ споры, крикъ, сцѣпились. «Войдетъ [Владиміръ] высокій, блѣдный, худой и такой красивый, съ головой, которая, говорятъ, напоминаетъ голову Іоанна Крестителя!» — и все затихаетъ. М. С. Безобразова (прим. 58), стр. 128. — Ср. выше, прим. 1571-ое.
381. Въ письмѣ отъ 18"го ноября 1876 г. указывался, какъ извѣстно, срокъ (приблизительно) двадцатидневный. П., II, 17. Ср. выше, прим. 1563-е.
382. П., II, 19.
383. На фактъ ограбленія есть прямое указаніе въ разсказѣ Э.-М. де Вогюэ, приводимомъ ниже, въ этой-же главѣ (ср. прим. 1638).
384. Ср. выше, въ главѣ первой, прим. 63-е.
385. П., II, 23. — О разумѣемомъ здѣсь письмѣ рѣчь будетъ ниже.
386. П., II, 20.
387. Ibidem. Примѣчаніе редакціи Писемъ.
388. Конечно, эти именинныя даты намѣчаются здѣсь по старому стилю.
389. Перечисляя каирскихъ банкировъ, К. Бэдекеръ называетъ, между прочимъ, Oppenheim’а neveu & С° и X. Mayer’а („Agent der Ottoman. Bank und der Austro-Egypt. Bank“). E. Baedeker (прим. 1562), S. 260. Погрѣшности въ начертаніи именъ у Соловьева — описки или опечатки; вѣроятно, и тутъ проявляется малая практическая дѣловитость Соловьева.
390. П., II, 21.
391. Ср. выше, прим. 1603-е (письмо отъ 18-го ноября 1875 г.).
392. Въ одномъ изъ позднѣйшихъ писемъ на имя матери, а именно въ письмѣ изъ Каира отъ 4-го марта 1876 г., Соловьевъ, какъ мы вскорѣ увидимъ, выражается даже такъ: «я совершенно здоровъ и никогда боленъ не былъ» (курсивъ нашъ). П., II, 23. Разобраться въ этихъ противорѣчивыхъ показаніяхъ, затруднился бы, вѣроятно, и самъ авторъ писемъ…
393. Въ формулярномъ спискѣ о службѣ С. М. Соловьева (прим. 10), между прочимъ, читаемъ: «Высочайшимъ приказомъ по Министерству народнаго просвѣщенія отъ 26-го декабря 1875 г. № 15 вновь утвержденъ ректоромъ университета по 28-ое ноября 1879 г. — 1875 г. декабря 20-го.»
394. П., II, 230. — Относительно приписки замѣтимъ, что К. Бэдбкеръ, въ концѣ перечня каирскихъ гостиницъ, называетъ «Hôtel Abbat», присовокупляя, что это ближайшій къ желѣзно-дорожному вокзалу отель. К. Baedeker (прим. 1602), S. 249.
395. П., II, 13. — Ср. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1385-ое.
396. О личномъ знакомствѣ Вл. Соловьева съ гр. А. К. Толстымъ точныхъ свѣдѣній у насъ нѣтъ. Влад. Тихоновъ замѣчаетъ, что «съ особенной любовью» Соловьевъ вспоминалъ тѣ дни, которые онъ проводилъ «въ усадьбѣ своего друга, покойнаго писателя гр. А. К. Толстого, „Пустынькѣ“.» Влад. Тихоновъ (Мордвинъ), Большой человѣкъ; Одесскія Новости, 5-го августа 1900 г., № 5030. Что Пустынька была близка сердцу Соловьева, это не подлежитъ сомнѣнію. Но быть въ Пустынькѣ ему пришлось уже послѣ смерти гр. А. К. Толстого, и откуда почерпнуты свѣдѣнія о дружбѣ Соловьева съ покойнымъ поэтомъ, неизвѣстно. — Е. М. Муханова, рожденная Xитрово, удостовѣряла въ бесѣдѣ съ нами съ полною опредѣленностью, что лично гр. А. К. Толстого Соловьевъ не зналъ.
397. Н. Жемчужниковъ — одинъ изъ менѣе выдающихся членовъ даровитой семьи Жемчужниковыхъ. — О Владимірѣ Михайловичѣ и Алексѣѣ Михайловичѣ Жемчужниковыхъ см. Новый Энциклопедическій Словарь, т. XVII, С.-Петербургъ; стр. 769; 758, 759. Первая статейка безъ подписи, вторая — Вл. С. Соловьева, съ дополненіемъ безъ подписи. Словарная статейка Соловьева включена и въ собраніе его сочиненій (ошибочно Алексѣй Жемчужниковъ названъ здѣсь Александромъ); ср. Соч., 246, 247, — Левъ Михайловичъ Жемчужниковъ — авторъ воспоминаній: Отрывки изъ моихъ воспоминаній о 50-ыхъ годахъ Вѣстникъ Европы, 1899 г., ноябрь, стр. 230—200. О немъ см. С. Венгерова (прим. 181), стр. 280. — В. М. Жемчужниковъ, въ своихъ запискахъ, разсказываетъ про своего отца такъ: — «Отецъ мой, стоя въ 1819 г. близь Гомеля въ одномъ изъ имѣній гр. Разумовскаго, познакомился съ гр. Алексѣемъ Кирилловичемъ Разумовскимъ и дѣтьми его — Перовскими, особенно съ Алексѣемъ, впослѣдствіи бывшимъ попечителемъ Харьковскаго учебнаго округа, и съ Ольгой Перовской, на которой женился вскорѣ по выступленіи баттареи изъ имѣній гр. Разумовскаго.» Записки В. М. Жемчужникова. Изъ посмертныхъ бумагъ. I—IX. Сообщ. Л. М. Жемчужниковъ. Вѣстникъ Европы, 1899 г., февраль, стр. 634—664. Мать гр. А. К. Толстого, рожденная гр. Анна Алексѣевна Перовская. Отсюда родство Жемчужниковыхъ съ гр. А. К. Толстымъ. — Объ Александрѣ Михайловичѣ Жемчужниковѣ см. С. Венгерова (прим. 431), стр. 280. — Въ словарной статьѣ о Козьмѣ Прутковѣ Соловьевъ пишетъ; — «Два талантливыхъ поэта, гр. А. К. Толстой и Алексѣй Михайловичъ Жемчужниковъ, вмѣстѣ съ Владиміромъ Михайловичемъ Жемчужниковымъ и при нѣкоторомъ участіи третьяго брата Жемчужникова — Александра Михайловича — создали типъ важнаго самодовольства и самоувѣренности петербургскаго чиновника (директора пробирной палатки), изъ тщеславія упражняющагося въ разныхъ родахъ литературы. Но сила Пруткова не въ этомъ общемъ опредѣленіи, а въ той индивидуальной и законченной своеобразности, которую авторы сумѣли придать этому типическому лицу и воплотить въ приписанныхъ ему произведеніяхъ.» Соч., IX, 258—261. — Въ Іюнѣ 1918 г. мы имѣли возможность ознакомиться съ прекрасно написанными воспоминаніями С. П. Хитрово, рожденной Бахметевой, переданными намъ временно для просмотра ея дочерью Б. М. Мухановой. Здѣсь встрѣчаются, между прочимъ, такія строки: — «Зиму 1865 г. мы провели въ Красномъ Рогу [имѣніи гр. А. К. Толстого], и у насъ гостилъ почти всю зиму Владиміръ Михайловичъ Жемчужниковъ, который съ собою привезъ стараго дворецкаго Кузьму Пруткова; его имя тогда-же приложили къ извѣстнымъ юмористическимъ произведеніямъ Толстого и братьевъ Жемчужниковыхъ.»
398. Рѣчь идетъ о кн. Д. Н. Цертелевѣ, который пользовался большимъ расположеніемъ гр. А. К. Толстого. Кн. Д. Н. Цертелевъ сообщаетъ нѣкоторыя интимныя подробности, характеризующія отношеніе гр. А. К. Толстого къ смерти. «Въ молодости Толстой былъ страстнымъ охотникомъ и давно убилъ на своемъ вѣку рокового сорокового медвѣдя, но онъ особенно любилъ охоту на глухарей; за нѣсколько дней до его смерти въ садъ залетѣлъ глухарь: „это моя птица“, замѣтилъ онъ, „это за мною!“ Впрочемъ, о смерти онъ говорилъ рѣдко; по относился къ ней совершенно спокойно. Разъ послѣ сильнаго припадка удушья и сердцебіенія онъ спросилъ меня, какъ я думаю, оправится-ли онъ отъ болѣзни: „Я вѣдь не маленькій, мнѣ все можно прямо сказать.“ Въ другой разъ, указывая на дверь, которая вела въ уборную, а оттуда на балконъ, но была заперта, онъ замѣтилъ: „а я думалъ [думаю?], вамъ придется отпереть эту дверь, корридоръ слишкомъ узокъ.“ За нѣсколько дней до смерти всѣ сидѣли въ гостиной. Б. М. Маркевичъ читалъ что-то, когда Толстой, вдругъ обращаясь къ нему и показывая на стеклянную дверь, выходившую въ садъ, спросилъ: „посмотрите, что это тамъ стоитъ бѣлое?“ Маркевичъ испуганно посмотрѣлъ на него, но онъ совершенно спокойно замѣтилъ: „ничего, это мнѣ не мѣшаетъ.“ Когда явился отекъ ногъ, онъ только шутилъ надъ своими камергерскими икрами. Врачи еще наканунѣ не ожидали скораго конца. Предполагали везти его за-границу, и докторъ В. [Величковскій], который долженъ былъ сопровождать его, уѣхалъ въ Почепъ за своимъ багажемъ.» Кн. Д. Н. Цертелевъ, Графъ А. К. Толстой въ его стихотвореніяхъ; Русскій Вѣстинкъ, 1900 г., ноябрь, стр. 187—204; — стр. 195, 196. Считаемъ умѣстнымъ отмѣтить эти подробности и, въ частности, визіонерство и предчувствія гр. А. К. Толстого въ виду нѣкоторой родственности соотвѣтствующихъ настроеній съ настроеніями Соловьева, который очень цѣнилъ гр. А. К. Толстого и впослѣдствіи не разъ гостилъ въ Красномъ Рогѣ. — О визіонерствѣ гр. А. К. Толстого упоминаетъ кн. Д. М. Цертелевъ и въ другой своей статьѣ. «Не могу по этому поводу не припомнить того», говоритъ онъ, «что было съ нимъ еще въ 1874 г. Разъ, когда я вошелъ къ нему въ номеръ (мы стояли тогда въ Hôtel de la Place du Palais Royal) [въ Парижѣ], онъ разсказалъ мнѣ, что съ нимъ случилось что-то странное: онъ проснулся отъ сильнаго стука въ столикъ, стоявшій возлѣ него, и, открывъ глаза, увидѣлъ бѣлую наклоненную надъ нимъ фигуру, которая быстро исчезла. На мое замѣчаніе, что все это могло показаться ему во снѣ, онъ отвѣчалъ, что когда фигура уже исчезла, онъ еще ясно слышалъ, какъ продолжалъ звенѣть стаканъ, стоявшій на столикѣ.» Кн. Д. Н. Цертелевъ, Изъ воспоминаній о графѣ А. К. Толстомъ; Новое Время, 1901 г., 24-го января (6-го февраля), № 8948.
399. Примѣненіемъ подкожныхъ впрыскиваній морфія съ болеутоляющею цѣлью мы обязаны Alexander’у Wood’у изъ Эдинбурга (1653 г.). Изъ континентальныхъ государствъ подкожныя впрыскиванія были оцѣнены по достоинству прежде всего по Франціи (въ 1850 г.), благодаря Bébier и Becquerel’ю. Въ началѣ 60-ыхъ годовъ впрыскиванія стали примѣняться въ Германіи, а затѣмъ и у насъ. Cp. В. А. Манассеина, Лекціи общей терапія; ч. I, С.-Петербургъ, 1879 г.; стр. 225 и далѣе. — Извѣстно, что названный способъ леченія, самъ по себѣ чрезвычайно цѣлесообразный и полезный, повелъ, къ сожалѣнію, къ широкому распространенію морфинизма.
400. А. А. Кондратьевъ (прим. 184), стр. 88—80. — Въ началѣ послѣдняго письма на имя М. М. Стасюлевича изъ Карлсбада гр. А. К. Толстой проставляетъ такую помѣтку: — «4-го іюля (22-го іюня). Свящ.-муч. Евсевія. Мц. Юліаніи, Зины (Ап. Рим. V, 1—10; Ев. Мат. VI, 22—23). Отъ P. X. 1876. Отъ сотворенія міра 7383. Отъ основанія Рус. госуд. 1013. Отъ употребленія морфины 1-ый.» М. М. Стасюлевичъ и т. д. (прим. 1234), стр. 374.
401. См. выше, прим. 1503-е (письмо отъ 18-го ноября 1875 г.).
402. Объ этомъ говоритъ, впрочемъ, самъ кн. Д. Н. Цертелевъ (см. ниже).
403. П., II, 22.
404. П., II, 23.
405. Ср. выше, письмо отъ 19-го (31-го) декабря 1875 г. (прим. 1585).
406. Ср. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1385-ое.
407. П., II, 26. О «Надѣ» (Надеждѣ Сергѣевнѣ Соловьевой), А. К. Колеровой, «Вѣрѣ» (Вѣрѣ Сергѣевнѣ Соловьевой) и «дѣтяхъ» см. въ главѣ первой. — Поздравленіе Вѣры относится, очевидно, ко дню ея рожденія (18-ое января).
408. Слова эти были уже процитированы нами выше, въ прим. 1588-омъ.
409. П., II, 23. Ср. прим. 1600-oе.
410. П., II, 229. Ср. выше, въ главѣ двадцать второй, прим. 1500-ое.
411. П., II, 21, Ср. выше, прим. 1585-ое.
412. «Сорренто (Sorrento, древн. Surrentum) — городъ въ итальянской провинціи Неаполь, на полуостровѣ, расположенномъ въ сѣверной части Неаполитанскаго залива; живописно лежитъ на круто спускающейся въ море скалѣ, окруженъ апельсинными садами и оливковыми рощами. Соборъ, семинарія, мореходная школа. Садоводство, шелководство, производство шелковыхъ тканей, рыбная ловля. Производство издѣлій изъ оливковаго дерева. Сорренто сильно посѣщается туристами. Дорога изъ Сорренто въ Кастелламаре чрезвычайно живописна.» Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. XXX, С.-Петербургъ, 1900 г.; стр. 907 (статейка безъ подписи). — На Сорренто вниманіе Соловьева обратили, по всѣмъ вѣроятіяхъ, кн. Д. Н. Цертелевъ и Калачовъ. Первый могъ слышать разсказы про Сорренто отъ гр. А. К. Толстого, который проживалъ тамъ весною 1873 г., а второй нуждался въ Сорренто ради здоровья. Какъ намъ передавалъ А. И. Панаеевъ, молодой Калачовъ хворалъ чахоткой, отъ которой и умеръ еще (ср. ниже, прим. 1627). Вообще, Сорренто вызывало тогда много толковъ обществѣ, потому-что тамъ приходилось жить и больной императрицѣ Маріи Александровнѣ. Гр. А. К. Толстой въ письмѣ на «имя жены изъ Сорренто отъ 2-го мая 1873 г. (надо думать, — по новому стилю) выражается, между прочимъ, такъ: — „Вчера мы поѣхали моремъ въ Палермо. Я сошелъ на землю, только чтобъ посмотрѣть соборъ, выстроенный Робертомъ Гинскаромъ, и опять вернулся на пароходъ, опасаясь жары для коей головной боли; а императрица поѣхала со всѣми на ослахъ и въ портатинахъ и въ коляскахъ до Амольфи, куда наше судно отправилось ее дожидаться.“ Гр. А. К. Толстой (прим. 744), стр. 167. Въ текстъ гр. А. К. Толстого вкралась, повидимому, описка шли опечатка: „портатинахъ“ вмѣсто „портантинахъ“. Въ словарѣ: Il Nuoviesimo Melzi (Milano, Antonio Villardi editore) содержится такое объясненіе: „Portantina, в. f. Sedia роrtatile.“ L. с., p. 532. — У H. Денисюка мы находимъ такое общее указаніе: „Онъ [т. е. гр. А. К. Толстой] часто подолгу гостилъ у нея [т. е. у императрицы Маріи Александровны] въ Ливадіи, на Швальбахскомъ курортѣ, въ Сорренто и зимней климатической станціи на берегу Генуэзскаго залива — Санъ-Ремо.“ Н. Денисюкъ, Гр. Алексій Константиновичъ Толстой; его время, жизнь и сочиненія; Москва, 1907 г.; стр. 85. — Отмѣтимъ мимоходомъ, что и H. Н. Страховъ, съ которымъ въ скоромъ времени Соловьевъ сошелся довольно близко, былъ весною 1875 г. въ Италіи. Н. Страховъ, Воспоминанія и отрывки (Аѳонъ. — Италія. — Крымъ. — Л. Н. Толстой. — Справедливость, милосердіе и святость. — Послѣдній изъ идеалистовъ. — Стихотворенія); С.-Петербургъ, 1892 г.
413. Сp. предшествующее прим. 1608-ое.
414. Въ письмѣ на имя матери изъ Парижа отъ 1-го (13-го) мая 1876 г., о которомъ будетъ еще рѣчь въ своемъ мѣстѣ, Соловьевъ упоминаетъ о сборахъ къ печатанію «малаго по объему, но великаго по значенію сочиненія Principes de la religion universelle.» П., II, 27. Сочиненіе это въ свѣтъ не появилось, но, можетъ-быть, оно имѣлось въ виду въ разсматриваемомъ теперь письмѣ. — Нѣсколько шуточная характеристика интересующаго насъ «произведенія» дѣлаетъ, впрочемъ, болѣе вѣроятнымъ другое предположеніе: ужъ не замышлялъ-ли Соловьевъ закончить въ Сорренто Вечера въ Каирѣ, о которыхъ мы упоминаемъ ниже, въ настоящей-же главѣ двадцать третьей? Кстати, Вечера эти начаты именно въ діалогической формѣ.
415. См. П., II, 27.
416. Ibidem.
417. П., II, 28.
418. П., II, 24. — Въ 1876 г. исполнялось 25 лѣтъ со времени выхода въ свѣтъ перваго тома Исторіи Россіи съ древнѣйшихъ временъ. См., между прочимъ, статью подъ заглавіемъ: «Двадцатипятилетіе „Исторіи Россіи“ С. М. Соловьева» въ январской книжкѣ Древней и новой Россіи за 1877 г., стр. 107—113. Въ этой же книжкѣ журнала, въ отдѣлѣ: «Критика и библіографія», помѣщена замѣтка Е. Бѣлова о т. 26-омъ Исторіи С. М. Соловьева (стр. 113—116).
419. Нѣкоторыя біографическія свѣдѣнія о кн. Д. И. Цертелевѣ представлены выше, въ главѣ четвертой. Въ виду дружеской близости его къ Соловьеву, данныя, относящіяся до кн. Д. Н. Цертелева, приводятся и въ другихъ мѣстахъ настоящаго труда, по мѣрѣ надобности и въ соотвѣтствіи съ хронологической послѣдовательностью событій.
420. Разумѣемая рукопись, въ копіи, была получена нами 6-го февраля 1917 г. Мелкія описки, не возбуждающія въ качествѣ таковыхъ никакихъ сомнѣній, исправлены при печатаніи текста, все же прочее оставлено безъ измѣненій. — Относительно діалогической формы см. выше, прим. 1610-ое. Напомнимъ, что незадолго до отъѣзда за-границу Соловьевъ на курсахъ Герье читалъ о діалогахъ Платона. Вечера въ Каирѣ обращаютъ на себя вниманіе удачнымъ подражаніемъ Платону въ рѣчахъ Сократа.
421. Рѣчь идетъ о статьѣ Н. П. Вагнера, указанной выше, въ главѣ двадцатой (прим. 1362).
422. Судя по дальнѣйшему, тутъ нужно имѣть въ виду »1-ую даму". То-же справедливо и въ отношеніи другихъ надписаній: «Дама».
423. Шероховатость языка, зависящая, очевидно, отъ необработанности текста.
424. Оперетка А.-Ш. Лекока. «Лекокъ (Lecocq), Александръ-Шарль, — извѣстный композиторъ оперетокъ (род. въ 1832 г.). Учился въ Парижской консерваторіи. Получилъ вмѣстѣ съ Т. Бизе премію за оперетку Le docteur Mirade (1857). Всего имъ написано болѣе 40 оперетокъ и мало отличающихся отъ нихъ коническихъ оперъ и водевилей. Изъ нихъ особенно извѣстны; Fleur de thiy Les 100 vierges (Зеленый островъ), La fille de madame Angot (Донъ рынка), Giroflé-Girofla, La petite mariée, Le petit duc (Скороспѣлка) и Camargo. Музыка Лекока представляетъ извѣстныя достоинства; сравнительно съ произведеніями Оффенбаха и Герве фактура ея тщательнѣе и корректурнѣе. Ему принадлежать еще балетъ Le Cygne (1899), балетная пантомима для фортепіано La fantoccini, фортепіанныя піесы, романсы, церковныя пѣснопѣнія для женскихъ голосовъ и фортепіанное переложеніе оперы Рамо Castor et Pollux (1877).» Новый Энциклопедическій Словарь, т. ХXIV, Петроградъ; стр. 296 (статейка безъ подписи).
425. Ср. діалогъ Платона Федонъ. Сочиненія Платона, переведенныя съ греческаго и объясненныя проф. Карповымъ; иэд. 2, ч. II, С.-Петербургъ, 1863 г.; стр. 37—144; — стр. 144.
426. Ibidem.-- Напомнимъ попутно прекрасное произведеніе Ламартина: La mort de Socrate, основанное на Платоновскихъ діалогахъ. Oeuvret de М. А. de Lamartine, t. V, Paris, MDCCCL; pp. 9—50 (текстъ поэмы), pp. 51—78 (примѣчанія). — Соловьевъ, повидимому, интересовался поэзіей Ламартина. Въ предисловіи къ 3-му изданію своихъ стихотвореній онъ цитируетъ, между прочимъ, одинъ стихъ изъ Le lac Ламартина, не называя, впрочемъ, автора. Стих., XIV.
427. Омегъ, болиголовъ, водяной болиголовъ.
428. Ср., между прочимъ, разсужденія Сократа о созерцаніи душою, а не глазами, въ Федонѣ (прим. 1622), стр. 71.
429. У Бэдекера гостиница эта называется: «Shepheard’s Hôtel». К. Baedeker (прим. 1562), S. 249. — Услугами этого отеля пользовался и Соловьевъ, во не въ первую, а во вторую свою поѣздку въ Египетъ, въ 1896 г. Здѣсь онъ проживалъ тогда вмѣстѣ съ Э. Л. Радловымъ.
430. Относительно подписей подъ запиской княг. Е. Ѳ. Цертелева к Е. И. Боратынская сообщили намъ, что среди нихъ можно узнать Юрія Николаевича Щербачева, служившаго по дипломатической части, Надежду (Дину) Григорьевну Солдатенкову, рожденную Филиппсонъ, Василія Ивановича Солдатенкова, мужа только-что названной Н. Г. Солдатенковой и племянника извѣстнаго мецената, г. и г-жу Шпигельбергъ, проживавшихъ въ Царскомъ Селѣ. — Приведемъ здѣсь-же выдержку изъ полученнаго нами письма княг. Е. Ѳ. Цертелевой отъ 15-го (26-го) іюня 1918 г. изъ Москвы: — мнѣ удалось узнать, что вмѣстѣ съ ними [т. е. Соловьевымъ и кн. Д. Н. Цертелевымъ] путешествовалъ (въ 1876 г.) д-ръ Поповъ, Владиміръ Николаевичъ; впослѣдствіи онъ былъ во Владивостокѣ. Онъ также былъ участникомъ путешествія на Востокъ наслѣдника цесаревича Николая Александровича и первый перевязалъ ему голову, когда фанатикъ-японецъ наносъ ему ударъ по головѣ. Думается мнѣ, что не этотъ-ли самый д-ръ Поповъ выведенъ въ Вечерахъ въ Каирѣ при сеансѣ. Еще одинъ спутникъ присоединился къ никъ изъ Аѳинъ: Moujel-Bey (за орѳографію: Мужель-бей не ручаюсь) — это французъ, строившій первые гаражи въ Египтѣ, постоянно самъ жившій въ Египтѣ. Затѣмъ, не безъ злорадства нѣкотораго, узнала, что не только мужъ [будущій], но и Соловьевъ весьма былъ неравнодушенъ къ m-me Шпигельбергъ и настолько былъ à ses petits soins, что даже въ угоду ей, передъ одной поѣздкой, всей компаніей, на пирамиды, остригся, такъ-какъ она пожелала, чтобы онъ это сдѣлалъ, и нѣкоторые спутники даже не узнали въ худенькомъ, коротко-остриженномъ молодомъ человѣкѣ [вслѣдствіе этого сильно измѣнившемся) — Соловьева." — Отмѣтимъ еще слова Ю. Н. Щербачева, содержащіяся въ письмѣ его на имя А. Н. Щербачева изъ Катрина отъ 11-го октября 1014 г. Письмо это передано намъ А. Н. Щербачевымъ 14-го октября того-же года. Вотъ что писалъ, между прочимъ, Ю. Н. Щербачевъ своему брату: — «Калачовъ и Соловьевъ были въ Египтѣ въ 1876 г. И съ тѣмъ, и съ другимъ я тамъ видался. Калачовъ былъ въ чахоткѣ. Жилъ въ одной гостиницѣ со мною. Умеръ, кажется, въ слѣдующемъ 1877 г. Какъ его звали, совершенно не помню. Быть-можетъ, Николаемъ, [ср. выше, въ Главѣ девятнадцатой, прим. 1279] а быть-можетъ, Василіемъ….. По моему впечатлѣнію, Калачовъ былъ моложе насъ. Если и былъ вашимъ товарищемъ по университету, то мы въ университетѣ не встрѣчались, да и въ домѣ онъ у насъ не бывалъ.» Далѣе, въ письмѣ указывается, что Соловьевъ подарилъ автору письма свою книгу о Россіи и о католицизмѣ. — Разумѣемаго здѣсь Калачова бар. П. Г. Черкасовъ называлъ намъ Александромъ Николаевичемъ.
431. П., II, 230. Ср. выше, прим. 1590-ое.
432. На стихотвореніе это мы уже ссылались въ главѣ пятой, въ прим. 269-омъ.
433. Стих., 164—173 (поэма: Три свиданія).-- Объ этомъ эпизодѣ особая рѣчь впереди.
434. Тутъ разумѣется генералъ Р. А. Фадѣевъ.
435. Кн. Д. Н. Цертелевъ (прим. 193).
436. «Вогюэ (vicomte de Vоgué), Эженъ-Мельхіоръ, — французскій писатель (1848—1910). Состоялъ при Французскомъ посольствѣ въ Константинополѣ, затѣмъ объѣздилъ Сирію, Палестину, Грецію, Египетъ, Россію. Въ Петербургѣ онъ пробылъ нѣсколько лѣтъ, изучилъ русскій языкъ, женился на сестрѣ строителя Закаспійской желѣзной дороги, ген. М. Н. Анненкова. Съ середины 1870-ыхъ годовъ стали появляться въ Revues de deux mondes его путевые очерки, а позднѣе — статьи о русской литературѣ. Значительная часть ихъ вошла въ отдѣльно изданныя книги: Syrie, Palestine, Mont Athos (1876); Histoire orientales. Chez les Pharaons. Loitlacо; et Saqqarаh (1879); Les portraits du tiиele (1883); Le fils de Pierre le Grand (1884); Histoires d’hiver (1885); Le roman rutse (1896); Son rentre et visions (1887); Remarques sur l’Exposition du Centenaire (1889); Spectacles contemporains (1891); Regards historiques et littéraires (1892); Maxime Gorki (1905) и др. Въ 1897 г. Вогюэ напечаталъ первый свой романъ Jean d’Agrève, имѣвшій успѣхъ; за нимъ послѣдовали: Les morts qui parlent (1899) и Le maître de la mer (1903). Вогюэ — блестящій стилистъ и одинъ изъ представителей идеалистической реакціи противъ крайностей натурализма. Всего больше содѣйствовали его извѣстности этюды о Россіи и русскомъ романѣ. Написанные легко и изящно, они вводили французскаго читателя въ совершенно новый для него міръ, полный глубокаго захватывающаго интереса. Статьи Вогюэ, безспорно, расчистили путь необыкновенному успѣху во Франція Толстого и Достоевскаго и вообще увлеченію всѣмъ русскимъ. Все это, въ связи съ подъемомъ политическихъ франко-русскихъ симпатій, создало Вогюэ большую популярность въ самыхъ разнообразныхъ сферахъ, которая м дала ему возможность сорока лѣтъ отъ роду попасть во французскую академію (1688). Не отрицая большихъ заслугъ Вогюэ по популяризаціи русской литературы въ Европѣ, нельзя, однако-же, не замѣтить, что репутація его, какъ знатока нашей литературы, преувеличена. Вогюэ болѣе или менѣе хорошо зналъ только корифеевъ новѣйшаго времени — Толстого, Тургенева, Достоевскаго; но уже Сергѣй Аксаковъ ему представляется „романистомъ“, въ произведеніяхъ котораго будто-бы проводятся славянофильскія идеи. Демократическія тенденціи, завладѣвшія русскою литературою, начиная съ Бѣлинскаго, какъ и санъ Бѣлинскій, непріятно его поражаютъ споимъ безпокойнымъ характеромъ, а такихъ людей, какъ Добролюбовъ, онъ даже не считаетъ нужнымъ отмѣтить въ своихъ обзорахъ русской литературы; о Салтыковѣ онъ говорить только мимоходомъ, о Глѣбѣ Успенскомъ не упоминаетъ вовсе.» Новый Словарь, т. XI, С.-Петербургъ; стр. 47, 48 (статья за подписью: «С. В.»).
437. Слѣдуетъ думать, что тутъ разумѣется, по-преимуществу, позднѣйшая дѣятельность Соловьева въ Петербургскомъ университетѣ. — Въ главѣ девятнадцатой, въ прим. 1269-омъ, мы уже касались вопроса объ извѣстности Соловьева за-границей въ его ранніе годы; ср. также въ главѣ двадцатой текстъ, соотвѣтственно прим. 1834-му. Авторитетныя слова Э.-М. де-Вогюэ показываютъ, что даже въ болѣе поздніе годы извѣстность эта была очень ограниченной.
438. «Въ ХІІ-омъ и XIII-омъ вѣкахъ къ титулу доктора, въ примѣненіи къ выдающимся ученымъ, прибавляли эпитетъ въ родѣ d. angelicus (Ѳома Аквинатъ), seraphicus (Бонавентура), subtilis (Дунсъ Скотъ), unirerealis (Альбертъ Великій), christianissimus (Жерсонъ), и т. д.». Новый Энциклопедическій Словарь, т. XVI, С.-Петербургъ; стр. 630.
439. Виконтъ Фердинандъ де Лессепсъ (Leasepe) — знаменитый французскій предприниматель, членъ Французской академіи; родился въ 1805 умеръ въ 1894 г. Суэцскій каналъ, обязанный Лессепсу своимъ существованіемъ, былъ открытъ въ 1869 г. Позднѣйшіе годы жизни Лессепса были омрачены печальной исторіей, относящейся къ прорытію Панамскаго перешейка. Ср. Новый Энциклопедическій Словарь, т. XXIV, Петроградъ; стр. 417—418 (статья за подписью: «В. В--въ.»).
440. "Ezbeckiye Platz…..; auch einfach Ezbeckiye nach dem heldenhaften Emir Ezbeki benannt, der als General des Sultäns Kalt Bey…… den Feldherrn and Schwiegersohn Bajesids II als Gefangenen nach Kairo führte. Zu Ehren seines Sieges wurde eine jetzt verschwundene Moschee erbaut und nach dieser ward dann der Platz genannt. In früheren Jahren war er der Mittelpunkt des orientalischen Lehens, das nun von dem europäischen immer mehr verdrängt wird….."По срединѣ площади — «die herrlichen Parkanlagen». K. Baedeker (прим. 1562), S. 277.
441. А. Никифраки, Иностранецъ о русскомъ; Русское Обозрѣніе, 1901 г., выпускъ первый; стр. 117—128; — стр. 117—119. — Въ оригиналѣ статья Э.-М. де Вогюэ помѣщена въ сборникѣ его очерковъ подъ общинъ заглавіемъ: Sous l’horizon. Hommes et choses d’hier. Deuxième édition. Parie, 1005. См. статью: Un docteur rusée Vladimir Solovieff pp. 15—25. Въ концѣ статьи помѣтка: «Août 1000.»
442. Для главы двадцать третьей, помимо печатныхъ матеріаловъ, отмѣченныхъ обычнымъ порядкомъ, мы воспользовались нѣкоторыми справками и указаніями, доставленными намъ Б. В. Никольскимъ, княг. Е. Ѳ. Цертелевой, Е. И. Боратынской, Е. М. Мухановой, А. И. Щербачевымъ, Ю. Н. Щербачевымъ, бар. П. Г. Черкасовымъ и Э. Л. Радловымъ.
443. Ср. выше, въ главѣ второй, прим. 98-ое.
444. Въ подзаголовокъ этотъ вкралась хронологическая погрѣшность: третье «свиданіе» пріурочивается здѣсь къ 1876 г., а второе — къ 1976 г., тогда-какъ и второе, и третье «свиданіе» относятся къ одному и тому-же 1876 г.
445. Относительно «сублиминальнаго сознанія» ср. Ж. Грассе, Физіологическое введеніе въ изученіе философіи, С.-Петербургъ, 1900 г.; стр. 48. Въ этомъ сочиненіи авторъ развиваетъ интересную гипотезу о двухъ различныхъ родахъ психическихъ центровъ, высшихъ и низшихъ, и даетъ схему центра О и полигона. «Полигональные центры — это центры сублиминальнаго сознанія Міерса….. это не что иное, какъ ассимиляціонные центры Гербарта, центры sinnliches Wiedererkennen Мюллера, первичнаго отождествленія Клапареда. — Центръ О — это апперцепціонный центръ (Appcrception centrum) Вундта, центръ усложненія Гербарта, центръ begriffliches Erfassen Мюллера, центръ вторичнаго отождествленія Клаоареда; это центръ J нѣкоторыхъ схемъ Бриссо….., центръ высшаго разума Гитцига, органъ физіологическаго сліянія Бьянчи, центръ личности Флексига….. — Это-же и концептирующій центръ (Веgriffscentrum) Вернике, центръ воли и актовъ (Wollen und Handeln) Крепелина. Это Stereopsyche Шторха, „психическій органъ понятій о пространствѣ, слагающійся изъ ассоціацій и концепцій пространства (Raumvorstellungen), и мѣстонахожденіе сознанія личности, нашего я.“» L. с. — Поучительно сопоставить физіологическія данныя Ж. Грассе и другихъ врачей и натуралистовъ съ разсужденіями о маломъ разумѣ и большомъ разумѣ, находимыми нами въ аскетической и религіозно-мистической литературѣ. Ср., между прочимъ, М. В. Лодыженскаго, Свѣтъ незримый; Петроградъ, 1916 г., изд. 2 (Мистическая трилогія, т. II).
446. «Всѣ необходимыя условія для этого явленія [т. е. миража]», говорить Б. Донатъ, «имѣются на-лицо тогда, когда наиболѣе теплыя массы воздуха прилегаютъ къ самой почвѣ, а болѣе холодныя наслоены поверхъ нихъ, что легче всего осуществляется вечеромъ или раннимъ утромъ.» Чудеса природы измѣненный и дополненный переводъ съ нѣмецкаго, подъ общей редакціей проф. В. М. Шимкевича; т. I, вып. I, С.-Петербургъ, s. а.; статья: Миражъ, Б. Доната; стр. 18—20; — стр. 18.
447. Ученіе о вѣчной женственности въ связи съ ученіемъ о Софіи, или, наоборотъ, "ученіе о Софіи въ связи съ ученіемъ о вѣчной женственности — вотъ тема, которая должна бы занимать видное мѣсто во всѣхъ попыткахъ изложить философское міросозерцаніе Соловьева въ систематической формѣ; при этомъ могъ бы получить нѣкоторое освѣщеніе и вопросъ о томъ, насколько отразились въ Соловьевѣ характерныя особенности русскаго народнаго умонастроенія и русскаго народнаго міропониманія. Не вдаваясь въ частности, обратимъ, съ этой точки зрѣнія, вниманіе на очень поучительный и содержательный очеркъ Д. Самарина о Богородицѣ въ русскомъ народномъ православіи. Статья эта, казалось бы, должна еще стать предметомъ обсужденія спеціалистовъ, не смотря на невыгодную для нея пору ея появленія въ печати. Дмитрій Самаринъ, Богородица въ русскомъ народномъ православіи; Русская Мысль, 1918 г., мартъ — іюнь; стр. 1—38. — Считаемъ необходимымъ указать здѣсь-же на статью П. Кудрявцева, доступную намъ — въ то время, когда пишется настоящая глава, — лишь въ неоконченномъ видѣ. Въ статьѣ этой содержится обстоятельный разборъ поэтическихъ произведеній Соловьева, относящихся до идеи св. Софіи. Авторъ утверждаетъ, что именно Соловьеву «идея св. Софіи главнымъ образомъ обязана своимъ возрожденіемъ у насъ въ Россіи. Онъ занимаетъ первое мѣсто среди рыцарей таинственной царицы. Онъ — призванный вождь и подлинный вдохновитель русскихъ софійцевъ.» Про поэму: Три свиданія, которую П. Кудрявцевъ называетъ «знаменитой», онъ выражается такъ: — «Поэма эта — нѣчто единственное въ своемъ родѣ…… Слова замерли, а мелодія осталась. Осталось и созданное ею настроеніе… Нужно бытъ подлиннымъ поэтомъ, чтобы достигнуть такой власти надъ душой читателя.» П. Кудрявцевъ, Идея св. Софіи въ русской литературѣ четырехъ послѣднихъ десятилѣтій; Христіанская Мысль, Кіевъ, 1910 г., кн. IX, стр. 70—83; на стр. 73 является подзаглавіе: Рыцарь св. Софіи (подразумѣвается Вл. С. Соловьевъ); кн. X, стр. 76—97; 1917 г., кн. I, я стр. 76—81; кн. III—IV, стр. 83—101; въ послѣдующихъ книгахъ журнала за 1917 г. до кн. XI включительно продолженія нѣтъ, хотя оно обѣщано. Слова, приведенныя выше въ кавычкахъ, заимствованы со стр. 73 изъ кн. IX за 1916 г, и со стр. 99 и 100 изъ кн. III—IV за 1917 г. — Алексѣй Ив. Введенскій, давши краткій обзоръ содержанія Трехъ свиданіи и стихотворенія: Das Ewig-Weibliche, справедливо замѣчаетъ, что въ этихъ произведеніяхъ «осязательно выступаетъ предъ нами невольное и какъ-бы роковое тяготѣніе субъективной воспріимчиво-женственной стихіи въ душѣ философа къ объективно-міровому, мистическо-женственному Началу, „отъ вѣка воспріявшему силу Божества“. — Именно эти преобладаніе въ его натурѣ пассивной воспріимчивости, невольнаго и страстнаго притяженія всепоглощающею бездной безконечнаго бытія, въ связи съ…… его стремленіемъ къ неограниченной широтѣ горизонта, наложило на его философскую и публицистическую дѣятельность ту печать своеобразія и оригинальности, которая, при общности у Соловьева съ представителями нашей интеллигенціи многихъ родовыхъ чертъ, рѣзко выдѣляетъ его изъ ихъ рядовъ. — Мы разумѣемъ проникающій всю философско-поэтическую и литературно-публицистическую дѣятельность В. С. Соловьева, можно сказать — всепоглощающій, интересъ его къ религіознымъ основамъ жизни, который частнѣе опредѣлился у него какъ стремленіе къ синтезу духовной созерцательности религіознаго Востока съ іерократическимъ строительствомъ папистическаго Рима и свободно-пророческимъ служеніемъ просвѣщеннаго протестантизма. — главное свойство духовной организаціи покойнаго философа, — оно-же, при извѣстномъ направленіи, и главная историческая болѣзнь нашей мысли, — есть отзывчивая женственная воспріимчивость, какъ выраженіе глубокаго и органическаго стремленія его души къ неограниченной широтѣ философскаго горизонта. Но тогда какъ у нашей рядовой интеллигенціи это „расовое“ свойство русской „психики“ исторически всего чаще проявлялось въ формѣ подражательности, неосмысленной, и крайне вредной для нашего духовнаго роста, — у Соловьева оно проявлялось какъ единственная въ своемъ родѣ попытка „универсальнаго синтеза“ разнообразныхъ началъ мысли. Съ другой стороны, тогда-какъ наша рядовая подражательная интеллигенція вращается споимъ неглубокимъ умомъ преимущественно (если не исключительно) въ сферѣ вопросовъ обыденныхъ, интересовъ ленныхъ и преходящихъ, — въ лицѣ Соловьева наше мыслящее сознаніе (именно мыслящее, ибо непосредственно вѣрующее сознаніе давно уже это сдѣлало) впервые, со сталь ясно сознанною рѣшимостью и съ такимъ розумѣніемъ, возвело свои взоры къ небесному и вѣчному.» Алексѣй Введенскій, Призывъ къ самоуглубленію. Памяти Владиміра Сергѣевича Соловьева; Москва, 1900 г., стр. 24, 25, 27, 28. — См. также очеркъ С. М. Соловьева-младшаго: Идея церкви въ поэзіи Владиміры Соловьева (прим. 194), январь, стр. 72—75.
448. Ср. Вл. К. Черкасова, Херувимская пѣснь въ освѣщеніи литургійнымъ текстомъ; Богословскій Вѣстникъ, 1917 г., февраль — мартъ, стр. 305—816.
449. "Въ одномъ изъ лучшихъ стихотвореній Соловьева — Три свиданія, говоритъ кн. Е. Н. Трубецкой, "есть полное невыразимой прелести описаніе его первой дѣтской любви….. По объясненію Соловьева, она первой изъ приведенныхъ строфъ [имѣется въ виду строфа первая главы первой; ср. прим. 100 въ главѣ второй нашего труда] была маленькой барышней и не имѣла ничего общаго съ той ты, которая явилась «съ цвѣткомъ нездѣшнихъ странъ» въ рукѣ. — Кто знаетъ философію Соловьева, тотъ пойметъ, что это «ты», явившееся философу надъ земной его любовью, — есть его небесная любовь, — та вѣчная божественная идея, которую онъ видѣлъ надъ возлюбленной, болѣе того — надъ всѣмъ сотвореннымъ. Въ любовномъ экстазѣ для него разверзается небо, и онъ погружается въ созерцаніе Мудрости Божественной («Софія»), того вѣчнаго первообраза или идеи, которая положена Богомъ въ основу всего сотвореннаго. Это видѣнье характерно не для дѣтскаго только возраста философа, но и для его любви вообще. И въ зрѣлыхъ годахъ «страстей потокъ» въ немъ умолкалъ передъ голосомъ высшаго призванія; отъ явленія земной красоты онъ всегда возносился къ темно-синей лазури. Приковать къ себѣ чувство Соловьева была бы въ состояніи только женщина, которая могла бы удержатъ въ себѣ лазурь и свѣтить ему небеснымъ свѣтомъ. Такихъ, какъ извѣстно, не много. Изъ тѣхъ, которыхъ онъ встрѣчалъ, большинство поглощались «житейскими попеченіями», а потому не могли укорениться въ душѣ философа. Кн. Евгеній Трубецкой (прим. 91), т. I, стр. 30—32.
450. Религіозныя вѣрованія съ древнѣйшихъ временъ до нашихъ дней; сборникъ лекцій и статей иностранныхъ ученыхъ и публицистовъ; переводъ съ англ. B. А. Тимирязева; часть I, С.-Петербургъ, 1000 г. (статья И. Тиле: Египетская религія, стр. 1—9; — стр. 8).
451. К. П. Побѣдоносцевъ, Исторія православной церкви до начала раздѣленія церквей; 4-ое изданіе; С.-Петербургъ, 1898 г.; стр. 97. Ср. статью объ Антоніи Великомъ А. Бронзова въ Православной богословской энциклопедіи, изд. подъ ред. проф. А. П. Лопухина; т. I, Петроградъ, 1900 г.: стр. 874—880; см. также Новый Энциклопедическій Словарь, т. III, С.-Петербургъ; стр. 61—63 (статья за подписью: «А.»).
452. Приведемъ здѣсь попутно о люкъ изъ извѣстнаго труда Авраама Норова: — «Очеркъ Сфинкса обозначается, какъ скоро проѣдешь уединенную деревеньку Бедуиновъ, Кафръ-ель Храмъ, расположенную у подножія каменной гряды, на которой основаны пирамиды и откуда начинается Ливійская пустыня; — онъ видѣнъ и прежде, но по его огромности думаешь видѣть груду разваливъ, — какъ вдругъ о въ предстаетъ лицомъ къ лицу, вперивъ огромныя очи на изумленнаго пришельца… — Ни одинъ изъ нашихъ Европейскихъ рисунковъ не можетъ дать настоящаго понятія ни о пирамидахъ, ни о Сфинксѣ; — напр., во всѣхъ картинахъ черты Сфинкса уродливы, межъ-тѣмъ какъ въ натурѣ онѣ исполнены высокой задумчивости; — эта задумчивость, чѣмъ болѣе вы на него глядите, переходитъ къ вамъ въ душу, приготовляетъ васъ къ чему-то сверхъестественному и дѣлаетъ приближеніе къ пирамидамъ истинно торжественнымъ. Здѣсь все говоритъ вамъ о мірѣ быломъ, о мірѣ чудесъ!…» Авраамъ Норовъ, Путешествіе по Египту и Нубіи, въ 1834—1833 г.; изд. 2; части I и II C.-Петербургъ, 1853; — ч. I, стр. 201. — О Ѳиваидѣ см. въ только-что названномъ сочиненіи, ч. II, гл. II и далѣе.
453. Ростиславъ Андреевичъ Фадѣевъ (такъ онъ писалъ свою фамилію) родился въ Екатеринославѣ, въ 1624 г., въ старой дворянской семьѣ. Отецъ его былъ саратовскимъ губернаторомъ, а потомъ управляющимъ государственными имуществами въ Закавказскомъ краѣ. Мать, урожденная княжна Долгорукая, была женщина очень образованная и особенно интересовалась ботаникой. Учился P. А. Фадѣевъ въ артиллерійскомъ училищѣ, но курса въ немъ не окончилъ. "Съ 1644 г. онъ служилъ волонтеромъ на Кавказѣ; пріѣхавъ въ С.-Петербургъ, высланъ былъ «за непозволительную болтовню* въ Екатеринославъ, гдѣ провелъ около двухъ лѣтъ въ вынужденномъ бездѣйствіи; въ концѣ 1860 г. вновь поступилъ на службу въ кавказскую армію и съ тѣхъ поръ почти безъ перерыва принималъ участіе въ военныхъ дѣйствіяхъ, завершившихся покореніемъ Кавказа. Ко время войны съ турками въ 1853—56 гг. онъ отличился въ бояхъ при Башкадыкларѣ и Курукдарѣ….. Съ 1859 г. состоялъ при главнокомандующемъ на Кавказѣ, кн. А. И. Барятинскомъ, и по его порученію написалъ обстоятельную оффиціальную исторію кавказской войны…… Произведенный въ генералъ-маіоры, Фадѣевъ выступилъ на поприще военнаго публициста въ Письмахъ съ Кавказа, печатавшихся въ Московскихъ Вѣдомостяхъ.» Не сочувствуя реформамъ Д. А. Милютина, Фадѣевъ покинулъ въ 1866 г. военную службу. «Въ теченіе 1867 г. печатались въ Русскомъ Вѣстникѣ его замѣчательныя во многихъ отношеніяхъ статьи о Вооруженныхъ силахъ Россіи, вышедшія въ 1868 г, отдѣльнымъ изданіемъ и подѣлавшія въ свое время много шуму не только у насъ, но и за-границею.» Въ своей оппозиціи противъ реформаторской дѣятельности Д. А. Милюти на Фадѣевъ исходилъ изъ представленія о великихъ военно-политическихъ задачахъ Россіи, несовмѣстимыхъ, по его мнѣнію, съ либеральными преобразованіями въ военномъ вѣдомствѣ. «Въ 1869 г. онъ впервые изложилъ свою программу рѣшенія восточнаго вопроса жъ статьяхъ, помѣщенныхъ въ Биржевыхъ Вѣдомостяхъ и изданныхъ затѣмъ отдѣльною брошюрою. Корень восточнаго вопроса заключается для него жъ исконныхъ усиліяхъ германское расы подчинить и онѣмечить славянство; отсюда необходимость объединенія разрозненныхъ славянскихъ племенъ подъ главенствомъ Россіи и неизбѣжность энергической русской политики, направленной главнымъ образомъ противъ Австріи….. Мнѣніе о восточномъ вопросѣ доставило Фадѣеву большую извѣстность въ славянскомъ мірѣ и упрочило за нимъ въ иностранной печати репутацію „панслависта“.» Въ началѣ 70-ыхъ годовъ, когда подготовлялось введеніе всесословной воинской повинности, Фадѣевъ выступилъ съ дѣятельной агитаціей противъ всей преобразовательной внутренней политики, «которая вноситъ всесословный „разбродъ“ на мѣсто прочныхъ, исторически-сложившихся бытовыхъ условій и подрываетъ этимъ самыя основы могущества и благоденствія Россіи.» Сблизившись съ генераломъ М. Г. Черняевымъ, Фадѣевъ принялъ руководящее участіе въ его газетѣ Русскій Міръ, гдѣ въ 1874 г. помѣстилъ цѣлый рядъ статей подъ общимъ заглавіемъ; Чемъ намъ быть? Въ этихъ статьяхъ, вскорѣ вышедшихъ отдѣльною книгою (Русское общество въ настоящемъ и будущемъ), ясно выразились существенные недостатки м достоинства писательской индивидуальности Фадѣева: чисто-военная бойкость стиля, развязный и необыкновенно самоувѣренный толъ, склонность рѣшать самые трудные и важные вопросы по личнымъ симпатіямъ и антипатіямъ, готовность замѣнять аргументы каламбурами и остротами сомнительнаго свойства — и въ то-же время прямодушіе и откровенность въ практическихъ требованіяхъ и выводахъ. Отсутствіе систематическаго образованія, при большой начитанности, и непривычка къ логическому мышленію, при несомнѣнно оригинальномъ, хотя и поверхностномъ умѣ, сказываются особенно рѣзко въ этой работѣ Фадѣева….. Фадѣевъ предлагаетъ правительству возсоздать у насъ «связный культурный слой», въ видѣ привилегированнаго служилаго дворянства, открытаго лишь для крупныхъ представителей купечества и для исключительныхъ дарованій изъ среды разночницевъ….. Съ окончаніемъ воспитательнаго періода нашей исторіи, можетъ вновь установиться непосредственное общеніе верховной власти съ народомъ, къ чему первые шаги уже сдѣланы реформами 60-ыхъ годовъ; но предварительно народъ долженъ быть поставленъ подъ руководство возрожденнаго и преобразованнаго «цензовою дворянства». Фадѣевъ стоитъ за сохраненіе земства и даже за расширеніе его функцій, во только съ тѣмъ, чтобы оно «дѣлалось всецѣло дворянскимъ; онъ не возражаетъ и противъ крестьянскаго самоуправленія, во требуетъ, чтобы надъ волостями поставлены были попечители, по избранію дворянъ…… Многіе, и въ томъ числѣ К. Д. Кавелинъ, усмотрѣли въ разсужденіяхъ и проектахъ Фадѣева правительственную программу, усвоенную высшими сферами еще въ бытность министромъ внутреннихъ дѣлъ Л. А. Валуева и примѣнявшуюся пока только въ частностяхъ по отдѣльнымъ поводамъ и случаямъ; съ этой точки зрѣнія были подробно разобраны статьи Фадѣева въ анонимной брошюрѣ, вошедшей въ собраніе сочиненій К. Д. Кавелина….. Внѣшняя и, притомъ, боевая политика оставалась, однако, главнымъ предметомъ заботъ Фадѣева. Не предвидя осуществленія своихъ плановъ при помощи русской дипломатіи, онъ увлекся на путь самостоятельныхъ политическихъ приключеній и въ началѣ 1875 г. уѣхалъ въ Египетъ для преобразованія арміи хедива на случай войны съ Турціей. Когда, въ 1876 г., возникли замѣшательства на Балканскомъ полуостровѣ, Фадѣевъ отправился въ Сербію, но пробылъ тамъ недолго, такъ-какъ былъ отозванъ русскимъ правительствомъ.. На мѣсто Фадѣева предложилъ свои услуги сербамъ его единомышленникъ, М. Г. Черняевъ. Фадѣевъ ограничился болѣе скромною дѣятельностью въ Черногоріи, гдѣ оставался до окончанія войны. Въ 1881 г. онъ напечаталъ въ Лейпцигѣ Письма о современномъ состояніи Россіи, Въ концѣ 1883 г. Фадѣевъ умеръ въ Одессѣ.» Сочиненія Р. А. Фадѣева изданы въ нѣсколькихъ томахъ въ 1889—1890 гг. Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. XXXV, С.-Петербургъ, 1902; статья: Фадѣевъ, Ростиславъ Андреевичъ, за подписью:,"Л. Сл." [Л. Слонимскій?], стр. 231—232. — Тексту сочиненій Р. А. Фадѣева, въ первомъ томѣ собранія ихъ, предпосланы, между прочимъ, воспоминанія о немъ, написанныя близкимъ ему лицомъ. Заимствуемъ отсюда нѣкоторыя дай-имя, интересныя съ нашей спеціальной точки зрѣнія. О религіозно-философскомъ настроеніи Р. А. Фадѣева авторъ воспоминаній выражается такъ: — «Религіозное чувство въ искъ вообще было сильно развито. Въ ранней молодости, подъ вліяніемъ школьныхъ словопреній и массы философскихъ книгъ всякаго направленія, мысли его въ этомъ отношеніи хотя и пришли въ разбродъ, но потребность вѣры въ немъ никогда не угасала. Онъ нѣсколько лѣтъ не говѣлъ, но это продолжалось до войны. Во время войны, когда онъ сблизился и подружился съ флигель-адъютантомъ Дмитріемъ Ивановичемъ Скобелевымъ (отцомъ знаменитаго генерала), съ которымъ нѣсколько мѣсяцевъ прожилъ въ одной палаткѣ, религіозное свободомысліе его поколебалось. Фадѣевъ говорилъ своимъ сестрамъ, что когда великимъ постомъ Скобелевъ началъ говѣть, то уговорилъ Фадѣева тоже говѣть, въ виду вседневной смертной опасности. Скобелевъ не былъ ни философъ, ни богословъ, а человѣкъ съ здравымъ умомъ и простой, младенческой вѣрой. Такимъ образомъ простота вѣры побѣдила мудрость вѣка сего. Фадѣевъ пошелъ въ церковь и говѣлъ. Съ тѣхъ поръ свѣтильникъ жилой вѣры горѣлъ яркимъ пламенемъ въ его душѣ, безъ всякихъ колебаній, до послѣдняго его вздоха. Фадѣевъ продолжалъ систематически заниматься философіей и теологіей, изучилъ основательно всѣ главнѣйшія вѣроученія и догматическія различія ихъ между собою, какъ мало кто изъ теологовъ по ремеслу. Не разъ ему случалось въ серьёзныхъ диспутахъ съ протестантскими и католическими учеными, богословами поражать ихъ силою своего знанія. — Глубокое изученіе философскихъ наукъ и исторіи религій, съ стремленіями собственнаго религіознаго чувства, утвердило незыблемо его православно-христіанскія убѣжденія, которыя онъ твердо и смѣло исповѣдывалъ словомъ и дѣломъ всю свою послѣдующую жизнь.» Далѣе, въ воспоминаніяхъ мы читаемъ: — «Ростиславъ Андреевичъ обладалъ необыкновеннымъ даромъ слова; нѣсколькими словами онъ ярко обрисовывалъ хвою мысль и своею рѣчью, полною блеска, остроумія и оригинальности, увлекалъ и очаровывалъ своихъ слушателей. Кстати сказать, Ростиславъ Андреевичъ владѣлъ французскимъ языкомъ, какъ своимъ собственнымъ, и не только говорилъ на немъ въ совершенствѣ до тонкостей, но писалъ на немъ серьёзныя статьи, удивляя французовъ точностью и опредѣленностью въ выраженіяхъ.» «Замѣчательно, что съ….. безгранично-любвеобильнымъ сердцемъ и привязанностью къ семейству, Ростиславъ Андреевичъ никогда въ жизни не былъ влюбленъ, и мысль о женитьбѣ не приходила ему даже въ голову. Это тѣмъ удивительнѣе, что онъ былъ поклонникъ женской красоты.» Н. А. Ф--а, Воспоминанія о Р. Фадѣевъ; Собраніе сочиненій Р. А. Фадѣева; т. I, С.-Петербургъ, 1889 г., стр. 1—68; — стр. 26, 26, 39, 45.
454. Въ предисловіи къ третьему изданію своихъ стихотвореній Соловьевъ выражается, между прочимъ, такъ: — «Болѣе серьёзныхъ оговорокъ требуютъ два другія произведенія: Das Ewig-Weibliche (слово увѣщательное къ морскимъ чертямъ) и Три свиданія [раньше шла рѣчь о піесахъ: Колдунъ-камень и Послѣдняя любовь]. Они могутъ подать поводъ къ обвиненію меня въ пагубномъ лжеученіи. Не вносится-ли здѣсь женское начало въ самое Божество? Не входя въ разборъ этого теософскаго вопроса по существу, я долженъ, чтобы не вводить читателя въ соблазнъ, а себя оградить отъ напрасныхъ нареканій, заявить слѣдующее: — 1) перенесеніе плотскихъ, животно-человѣческихъ отношеній въ область сверхчеловѣческую есть величайшая мерзость и причина крайней гибели (потопъ, Содомъ и Гоморра, „глубины сатанинскія“ послѣднихъ временъ); 2) поклоненіе женской природѣ самой по себѣ, т. е. началу двусмыслія и безразличія, воспріимчивому ко лжи и злу не менѣе, чѣмъ къ истинѣ и добру, — есть величайшее безуміе и главная причина господствующаго нынѣ размягченія и разслабленія; 3) ничего общаго съ этою глупостью и тою мерзостью не имѣетъ истинное почитаніе вѣчной женственности, какъ дѣйствительно отъ вѣка воспріявшей силу Божества, дѣйствительно вмѣстившей полноту добра и истины, а чрезъ нихъ нетлѣнное сіяніе красоты. — Но чѣмъ совершеннѣе и ближе откровеніе настоящей красоты, одѣвающей Божество и Его силою ведущей васъ къ избавленію отъ страданія м смерти, тѣмъ тоньше черта, отдѣляющая ее отъ лживаго ея подобія, — отъ той обманчивой и безсильной красоты, которая только увѣковѣчиваетъ царство страданій и смерти. Жена, облеченная въ солнце, уже мучается родами: она должна явить истину, родить слово, и вотъ древній змій собираетъ противъ нея свои послѣднія силы и хочетъ потопить ее въ ядовитыхъ потокахъ благовидной лжи, правдоподобныхъ обмановъ. Все это предсказано, и предсказанъ конецъ: въ концѣ Вѣчная красота будетъ плодотворна, и изъ нея выйдетъ спасеніе міра, когда ея обманчивыя подобія исчезнутъ, какъ та морская пѣна, что родила простонародную Афродиту. Этой мои стихи не служатъ нм единымъ словомъ, и вотъ единственное неотъемлемое достоинство, которое я могу и долженъ за ними признать.» Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. IX, X.
455. Попутно приходить на мысль одно изъ превосходныхъ стихотвореній Ѳ. И. Тютчева: Сумерки. Первая строфа этого стихотворенія заканчивается стихомъ: «Все во мнѣ — и я во всемъ…» Сочиненія Ѳ. И. Тютчева; (прим. 521); стр. 29, — Ср. также очеркъ И. И. Лапшина; Мистическое Познание и «вселенское чувство»; приложеніе II-ое къ трактату; Законы мышленія и формы познанія; С.-Петербургъ, 1906 г. Спеціально Соловьеву въ названномъ очеркѣ посвящены стр. 87—90.
456. П., II, 230. — Ср. выше, въ главѣ двадцать третьей, прим. 1590-ое.
457. О дружбѣ Соловьева съ гр. Ѳ. Л. Соллогубомъ ны уже говорили въ главѣ одиннадцатой. Напомнимъ, что скончался гр. Ѳ. Л. Соллогубъ въ 1690 г. Ко времени возвращенія Соловьева изъ его заграничной командировки, гр. Ѳ. Л. Соллогубу было окаю 28 лѣтъ.
458. Мы располагаемъ текстомъ, воспроизведеннымъ съ помощью пишущей машины и полученнымъ нами изъ Москвы отъ H. В. Давыдова 30-го мая 1917 г., при письмѣ отъ 20-го мая. Немногочисленныя несомнѣнныя описки исправлены при печатаніи; отброшено также въ дѣйствіи первомъ обозначеніе: „Явленіе 1-ое“, ибо въ дальнѣйшемъ подраздѣленія на явленія нѣтъ. Сравнительно небольшіе отрывки изъ мистеріи включены H. В. Давыдовымъ въ составъ его воспоминаній. H. В. Давыдовъ (прим. 747), стр. 304—309. — Указать въ точности время написанія мистеріи мы не можемъ; всего вѣроятнѣе, что она была написана вскорѣ по возвращеніи Соловьева въ Москву.
459. Намекъ на трагедію А. П. Сумарокова: Дмитрій Самозванецъ. Слова: «О, еслибы съ тобой зарылось вся вселенна!» представляютъ собою пародію на стахъ Л. П. Сумарокова: «Ахъ, естли бы со мной погибла вся вселенна!» — Замѣтимъ здѣсь-же кстати, что необычный архаизмъ авторъ мистеріи пускаетъ въ ходъ и дольше, въ началѣ дѣйствія II-го, въ словахъ Глашатая: «По волѣ Южеской царицы.» Южскій црк. южный. Царица южская, Дил. Толковый словарь живого великорусскаго языка В. И. Даля; ч. IV, Москва, 1866 г.; стр. 610.
460. Эпизодъ, относящійся до царицы Савской, разсказывается въ Третьей Китѣ Царствъ, X, 1—13. Въ дальнѣйшемъ указывается: «И полюбилъ царь Соломонъ многихъ чужестранныхъ женщинъ, кромѣ дочери фараоновой, Моавитянокъ, Идумеянокъ, Сидонянокъ, Хеттеянокъ….» Къ нимъ прилѣпился Соломонъ любовію." XI, 1—2. — "Относительно Савы (Сава, Савея, Савеи, Савеяне, Савскій, Савейскій) cp. П. Солярскаго, Опытъ библейскаго словаря собственныхъ именъ; С.-Петербургъ, 1883 г., т. III, стр. 389, 390.
461. Подъ видомъ Синихъ духовъ выводятся, шутки ради, жандармы.
462. В. Пыпина-Ляцкая (прим. 110), стр. 124.
463. Е. М. Поливанова называетъ глаза Соловьева сине-сѣрыми (ср. выше, въ главѣ девятнадцатой, прим. 1246). — Немало вліяло на цвѣтъ глазъ и общее настроеніе Соловьева. Въ настроеніи радостномъ и спокойномъ преобладала синева.
464. Отношеніе H. И. Стороженко къ Соловьеву отмѣчено въ главѣ четырнадцатой.
465. Андрей Бѣлый, Арабески; книга статей; Москва, 1911 г.; стр. 387—390 (изъ статьи: Владиміръ Соловьевъ, стр. 387—394).
466. C. У., Мозаика. (Изъ старыхъ записныхъ книжекъ.) Историческій Вѣстникъ, 1912 г., декабрь, стр. 1013—1066; — стр. 1032, 1033.
467. Усилія С. У. и ему подобныхъ цѣнителей и судей выставитъ Соловьева настоящимъ психопатомъ побуждаютъ насъ привести здѣсь-же сужденія физіолога Шарля Рише, который въ общемъ не отказываетъ въ своемъ сочувствіи Ломброзо. Вотъ нѣсколько отрывковъ изъ очерка Ш. Рише, Геніальность и помѣшательство; Одесса, 1395 г., изд. 2. «Близко изучая жизнь какого-нибудь очень великаго человѣка, мы почти всегда найдемъ въ его умственной организаціи, въ его интеллектуальной дѣятельности какой-нибудь недостатокъ, что-нибудь болѣзненное, патологическое, чѣмъ онъ и приближается къ умалишеннымъ. Нельзя безнаказанно удалиться отъ обыденности и посредственности существованія обыкновенныхъ людей. Всѣ великіе люди отличаются предвзятыми идеями, предразсудками, маніями, нравственными ненормальностями, какими-либо недостатками разума и пороками тѣла, повременамъ даже галлюцинаціями и бредомъ на-яву. Гордость, чувственность, легкая нравственная возбудимость, страхъ — всѣ эти душевныя настроенія принимаютъ у нихъ иногда болѣзненно-преувеличенныя формы.» "«Безъ энтузіазма», говорятъ Новалисъ, «нѣтъ математика.» Заниматься математикой, не обладая воображеніемъ, значитъ обречь себя на жалкую посредственности физика, химія, медицина и естественная исторія требуютъ не только эрудиціи, терпѣнія и критическаго 'чутья, но еще и воображенія. Безъ оригинальности, безъ нѣкоторой странности представленій вы во всю жизнь свою останетесь безцвѣтнымъ и безполезнымъ ученымъ и ни на шагъ не уйдете отъ своихъ предшественниковъ, « „Но генію нельзя давать совѣтовъ. Великіе люди обойдутся безъ насъ, безъ насъ создадутъ свои великія творенія. Проще всего будетъ, слѣдовательно, заключить вмѣстѣ съ Ломброзо, что во всякомъ великомъ человѣкѣ есть хоть какой-нибудь слѣдъ безумія, и повторить слова, которыя приписываютъ Аристотелю, нашему учителю во всемъ: Nullum magnum ingenium sine quatlam miitura dementiae.“ Его [т. e. Ломброзо] главное положеніе таково: геніальные люди, люди, обладающіе даромъ вдохновенной изобрѣтательности, не были людьми вполнѣ уравновѣшенными въ тонъ смыслѣ, какой придаютъ этому слову медики и физіологи. Вполнѣ уравновѣшеннымъ мы называемъ такого человѣка, который не былъ до времени развившимся ребенкомъ, какъ Моцартъ или Паскаль; который не совершалъ огромныхъ глупостей жизни, какъ Мазаніэлло, Байронъ, Мюссе; который не страдаетъ ни галлюцинаціями, какъ Кромвель и Декартъ, ни эпилепсіей, какъ Цезарь, Магометъ, Петръ Великій и Ньютонъ, ни припадками меланхоліи съ наклонностью къ самоубійству, какъ Паскаль, Шатобріанъ, Леопарди. Въ его семьѣ нѣтъ умалишенныхъ и эпилептиковъ; онъ слѣдуетъ по общей проторенной банальной дорогѣ, и никто не вздумаетъ заподозрить его здраваго смысла. — ……Конечно, и тутъ, какъ во всемъ, есть исключенія, и намъ, очень можетъ быть, назовутъ спокойныхъ и методичныхъ людей, которые были лишены всякой фантазіи и безразсудства и тѣмъ не менѣе сдѣлали чудныя открытія, создали методы и направленія, доли намъ геніальныя творенія… Но такіе геніальные люди, умѣренные, разсудительные и уравновѣшенные, представляютъ изъ себя необычайную рѣдкость….. Въ концѣ концовъ безукоризненное умственное равновѣсіе въ общемъ несовмѣстимо съ оригинальностью и вдохновеніемъ генія.» L. с., стр. 8, 9, 19, 24, 29, 30.
468. Ср. выше, въ главѣ второй, прим. 97-ое.
469. Очень курьезное сообщеніе отмѣчаетъ въ своихъ воспоминаніяхъ о Соловьевѣ бар. П. Г. Черкасовъ, съ небольшой рукописью котораго, переданной въ наше распоряженіе, мы познакомимся въ своемъ мѣстѣ. "Помню разсказъ, " пишетъ бар. П. Г. Черкасовъ, «какъ Соловьевъ въ Каирѣ, послѣ какого-то бала, пошелъ прогуляться и забрелъ (во фракѣ и цилиндрѣ) въ какую-то арабскую деревню, гдѣ былъ принятъ за „шайтана“ м чуть-было не подвергся избіенію.» Изъ объясненій, представленныхъ нами выше, мы знаемъ, что путешествіе «въ Ѳиваиду» было предпринято не случайно, что «цилиндръ» никакого отношенія къ балу не имѣетъ, что «фракомъ» Соловьевъ, нуждавшійся въ средствахъ, врядъ-ли могъ тогда располагать, и т. д.
470. Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 408), стр. 293.
471. Ibidem, стр. 293, 294. — Цитируемое изъ Книги притчей Соломоновыхъ мѣсто выражено въ русскомъ переводѣ такъ: «Премудрость построила себѣ домъ, вытесала семь столбовъ его.» По поводу начальныхъ стиховъ главы 9-ой богословы предлагаютъ нижеслѣдующій комментарій: — «Если въ гл. VIII говорилось объ участіи Премудрости въ дѣлѣ міротворенія и промышленія Божія (ет. 27—31), и люди вообще призывались къ послушанію Премудрости, іо здѣсь въ гл. IX говорится — подъ образомъ основаннаго Премудростью дома (ст. 1) — объ устроеніи Ипостасною Премудростью Царства Божія или Церкви среди людей для ихъ духовнаго питанія, просвѣщенія и освященія, и всѣ люди нарочито приглашаются въ этотъ домъ Премудрости на приготовленную имъ трапезу. Премудрость божественная — эта великая художница или строите львица (Притч. VIII, 30) съ момента начала міротворенія, — въ историческія времена основала на землѣ великій домъ Свой (такъ-же, ст. 34), который, конечно, вмѣстѣ есть и домъ Божій (Пс. LXXXIII, II). Домъ Премудрости Божіей есть, очевидно, Царство Божіе или Церковь, основаніе которой Божественнымъ Домостроительствомъ было положено еще въ раю….. Домъ премудрости основанъ на семи столбахъ (ст. 1), т. е., согласно общему библейскому значенію числа 7 въ смыслѣ полноты, законченности, совершенства (Быт., IV, 24, Пс. XI, 7. Мѳ. XVIII, 21—22). Царство Божіе или Церковь Премудростью Божіей снабжена многоразличными дарами и дарованіями — всѣмъ, что нужно для ея благоустройства, процвѣтанія и славы. Толкованіе числа семи столбовъ въ точномъ значеніи дало большею частью неудачные опыты; таково древне-іудейское толкованіе — въ смыслѣ 7 небесъ, съ которыхъ сошла Тора и дарована людямъ (Midr. 8.26), еще менѣе — въ смыслѣ 7 свободныхъ искусствъ (Heidenheim), или 7 первыхъ главъ книги Притчей (Hitzig), наконецъ 7 свойствъ вышней мудрости по исчисленію Іакова (Іак. III, 17). Заслуживаетъ лишь вниманія христіанско-церковное толкованіе семи столбовъ въ смыслѣ 7 даровъ Св. Духа (Пс. XI, 2—8, сн. Апок. I, 4, 12. III, 1, IV, 6), затѣмъ — 7 таинствъ и т. п.» Толковая Библія или комментарій на всѣ книги св. Писанія Ветхаго и Новаго Завѣта, изданіе преемниковъ ум. А. П. Лопухина; т. IV, Петербургъ, 1907 г.; стр. 452.
472. Ibidem, стр. 205, 351.
473. Ibidem, стр. 269, 349.
474. Ibidem, стр. 263, 348.
475. П., II, 23. Ср. прим. 1600-ое и 1605-oе.
476. Въ печатномъ текстѣ эта часть письма изображена такъ: «…..гдѣ, пробывъ 2 дня и отправивъ вамъ телеграмму о высылкѣ денегъ, уѣхалъ въ Сорренто». Вѣроятно, описка или опечатка. Текстъ телеграммы не сохранился.
477. П., II, 24.
478. П., II, 21, 22. Ср. прим. 1586-ое и 1599-ое.
479. См. выше, въ главѣ двадцать третьей, прим. 1614-ое.
480. П., II, 26.
481. См. выше, прим. 633-е.
482. Только-что воспроизведенная справка получена нами 28-го мая 1920 г. (ст. пов.). Нѣсколько позднѣе, въ январѣ 1921 г., намъ была доставлена П. С. Поповымъ еще одна справка относительно Александра Ивановича Хитрова. Оказывается, что сей послѣдній, обучавшійся въ 70-ыхъ годахъ въ Московской духовной академіи, состоялъ затѣмъ нѣкоторое время преподавателемъ среднихъ учебныхъ заведеній въ различныхъ городахъ, и что въ концѣ 80-ыхъ годовъ онъ принялъ священство, нѣсколько лѣтъ священствовалъ въ сельскихъ мѣстностяхъ, а потомъ перевелся въ Москву; здѣсь онъ исполнялъ въ послѣднее время обязанности настоятеля на Дорогомиловскомъ кладбищѣ. Такимъ образомъ, судьба обоихъ знакомцевъ Соловьева изъ семьи Хитровыхъ обрисовывается, въ концѣ концовъ, въ благопріятномъ освѣщеніи.
483. См. выше, въ главѣ девятнадцатой.
484. П., II, 280. Ср. выше, въ главѣ двадцать третьей, прим. 1590-ое.
485. Указаніе это относится къ маю 1920 г. — Тогда-же и такъ-же ознакомились мы съ не опубликованнымъ письмомъ Соловьева на имя матери изъ Лондона отъ 17-го (29-го) сентября 1676 г. Письмо это, служащее дополненіемъ къ главѣ двадцатой, слѣдуетъ въ хронологическомъ порядкѣ за письмомъ на имя отца отъ 8-го (20-го) сентября и предшествуетъ письму на имя матери отъ 12-го октября (ст. ст.?). Перерывъ въ перепискѣ былъ, значитъ, менѣе значительнымъ, чѣмъ казалось. Письмо отъ 17-го (29-го) сентября 1875 г. выражено такъ: --«Дорогая мама! — Поздравляю васъ и Сену [т. е. сестру Поликсену] съ именинами. Я совершенно здоровъ и вы не имѣете никакой причины обо мнѣ безпокоиться. Въ Бристоль я ѣду на короткое время въ декабрѣ, въ Швейцарію же нѣкогда [sic!], развѣ на обратномъ пути заѣду. Я надѣюсь вернуться въ Россію къ іюлю; слѣдовательно, мы увидимся не черезъ годъ, а черезъ 9 мѣсяцевъ. Надѣюсь, папа получилъ мой отрицательный отвѣтъ на предложеніе кн. Мещерскаго. — Я, кажется, не писалъ вамъ, что здѣсь былъ Иловайскій съ дочерью. Я съ няни нѣсколько разъ видѣлся; вѣроятно, онъ будетъ у васъ по возвращеніи. — Скажите Мишуку [т. е. брату Вл. С. Соловьева Михаилу], что игривость ума дороже всѣхъ пятерокъ. — Кстати объ игривости. Представьте себѣ, что мой пріятель N…… разъѣхался съ своей женой….. Очень жаль старика. — Крѣпко цѣлую васъ, дорогая мама, и всѣхъ также. — Вашъ Вл. Соловьевъ.» — Поздравленіе матери и сестры пріурочивается, очевидно, къ 28-му сентября, дню памяти св. Поликсеніи. О томъ, что именно въ это число справляла свои именины мать Соловьева, встрѣчается указаніе въ перепискѣ его съ братомъ Михаиломъ (см. Богословскій Вѣстинкъ, 1916 г., январь, стр. 29). — О поѣздкѣ въ Бристоль — поѣздкѣ не состоявшейся — была уже рѣчь въ главѣ двадцатой; тамъ-же разбирался вопросъ и относительно предложенія кн. Мещерскаго. Упоминаніе о Швейцаріи не сопровождалось, какъ мы знаемъ, никакими реальными послѣдствіями, какъ и предположеніе о поѣздкѣ въ Бристоль. — Называемый въ письмѣ Иловайскій есть, по всѣмъ вѣроятіяхъ, Д. И. Иловайскій, извѣстный историкъ и публицистъ, авторъ цѣнныхъ изслѣдованій по варяго-русскому вопросу и обширной Исторіи Россіи и составитель пререкаемыхъ учебниковъ по исторіи. Родился онъ въ 1882 г.; значитъ, въ 1876 г. ему было уже около 43 лѣтъ. Магистерская диссертація его относится къ 1858 г., докторская — къ 1879 г. (см. Новый Энциклопедическій Словарь, т. XIX, С.-Петербургъ, стр. 214, 215; статья за подписью: «С. Ч.») — Сообщеніе на-счетъ разлада въ семьѣ N. касается одного изъ близкихъ — московскихъ, а затѣмъ и петербургскихъ — знакомцевъ Соловьева; съ женой этого N. ему случалось обмѣниваться письмами…
486. См. выше, въ главѣ первой.
487. По (дѣйствовавшему до недавняго времени) русскому гражданскому законодательству различаются въ несовершеннолѣтіи два возраста: малолѣтство до 17 лѣтъ и несовершеннолѣтіе въ тѣсномъ смыслѣ слова отъ 17 лѣтъ до 21 года. Впрочемъ, съ 14 лѣтъ малолѣтнему предоставляется самому испросить себѣ попечителя для совѣта и защиты, но права его вслѣдствіе этого не увеличиваются (попечитель малолѣтняго располагаетъ правами опекуна). Въ Римѣ, въ императорскую эпоху, мужское совершеннолѣтіе считалось съ 14-лѣтняго возраста. Наше (прежнее) уголовное законодательство признавало періодомъ условной вмѣняемости возрастъ отъ 10 до 14 лѣтъ; имѣются еще и дальнѣйшія возрастныя подраздѣленія. См. Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. VI^А, С.-Петербургъ, 1892 г.; стр. 905—907 (статья: Возрастъ въ гражданскомъ правъ, за подписью: «М. Б.») и стр. 907—910 (статья: Возрастъ въ уголовномъ правѣ, за подписью: «Г. C.»)
488. Кн. Д. Н. Цертелевъ (прим. 193).
489. П., II, 231.
490. П., II, 232.
491. П., II, 23. Ср. прим. 1600-ое, 1605-ое и 1722-ое.
492. Или примѣрно по 12-ое апрѣля, ибо 12-го апрѣля по новому стилю Соловьевъ уже писалъ матери изъ Сорренто. См. выше, въ настоящей главѣ, прим. 1727-ое.
493. О роднѣ кн. Д. Н. Цертелева см. въ главѣ четвертой. — Про пребываніе Соловьева во Флоренціи кн. Д. Н. Цертелевъ разсказываетъ такъ: — «Во Флоренціи Соловьевъ пробылъ нѣсколько дней и я предложилъ ему познакомиться съ А. М. Жемчужниковымъ, какъ однимъ изъ главныхъ участниковъ въ коллективномъ творчествѣ К. Пруткова, и онъ охотно принялъ мое предложеніе, во, поздоровавшись съ нимъ и увидавъ какой-то заинтересовавшій его No газеты, онъ занялся чтеніемъ почти все время, пока мы разговаривали съ Алексѣемъ Михайловичемъ». Кн. Д. Н. Цертелевъ (прим. 193).
494. П., II, 23. Ср. прим. 1600-ое, 1605-ое, 1722-ое и 1738-ое.
495. П., II, 28. Ср. предшествующее примѣчаніе.
496. П., II, 26.
497. П., II, 27.
498. См. въ главѣ второй.
499. П., II, 22. Ср. выше, въ главѣ двадцать третьей, прим. 1599-ое.
500. П., II, 23. Ср. прим. 1600-ое, 1605-ое, 1722-ое, 1738-ое, 1741-ое и 1742-ое.
501. П., II, 28.
502. О Н. А. Поповѣ см. въ главѣ первой. — Мы, къ сожалѣнію, не знаемъ, сохранились-ли письма Соловьева къ Н. А. Попову. Въ виду отношеній Н. А. Попова къ славянскому міру, переписка съ нимъ могла бы представлять особый интересъ.
503. А. А. Фишеръ-Фонъ-Вальдгеймъ родился въ 1839 г., въ Москвѣ, Значитъ, въ 1876 г. ему было около 87 лѣтъ. См. небольшую статью В. Палладина въ Энциклопедическомъ словарѣ Брокгауза и Ефрона, т. XXXVI, С.-Петербургъ, 1902 r., стр. 78—79.
504. Кн. Евгеній Трубецкой (прим. 91), т. I, стр. 14, 15.
505. Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. 295.
506. Стихотворенія Владиміра Соловьева; Москва, 1891 г. Помѣтка: „Дозволено цензурою. Москва, апрѣля 10 дня 1891 г.“ Стр. 39. — На это первое изданіе мы уже ссылались въ предшествующей главѣ. Общее число стихотвореніи, вошедшихъ въ составъ сборника, равняется XLVIII. Тексту стихотвореній предпослано коротенькое предисловіе. На первомъ мѣстѣ помѣщена піеса: Въ странъ морозныхъ вьюгъ… Стихотвореніе: Пѣсня офитовъ снабжено указаніемъ: „Ницца, 1870.“
507. П., III, 299—335. — См. также Художественно-литературный сборникъ. „На память.“ Изданіе T. И. Гагена, подъ редакціей Ѳ. А. Духовецкаго. Книга первая. Москва, 1893 г.
508. Тутъ подразумѣвается сочиненіе гр. Д. А. Толстого (1823—1889 гг.): Le Catholicisme romain en Russie (Paris, 1863—64).
509. Священникомъ русской православной церкви въ Ниццѣ съ 1867 г. по. 1878 г. состоялъ о. Владиміръ Ивановичъ Левицкій. Ал. Родосскій, Біографическій словарь студентовъ первыхъ ХXVIIІ-ми курсовъ С.-Петербургской Духовкой Академіи; 1814—1869 гг., къ 100-лѣтію С.-Петербургской Духовной Академіи; С.-Петербургъ, 1907 г.; стр. 238. — Именной списокъ ректорамъ и инспекторамъ Императорскихъ духовныхъ академій, духовныхъ семинарій, преподавателемъ Императорскихъ духовныхъ академій, смотрителямъ духовныхъ училищъ и ихъ помощникамъ, состоящимъ въ священномъ санѣ преподавателямъ духовныхъ семинарій и училищъ, священно-служителямъ при русскихъ церквахъ за-границей и начальникамъ заграничныхъ духовныхъ миссій на 1916 годъ; Петроградъ, 1916 г.; стр. 174. Справкой этой мы обязаны Н. Д. Игнатьеву.
510. Н. А. Поповъ. Ср. выше, прим. 1749-ое.
511. П., II, 27. Ср. выше, прим. 1744-ое.
512. 1-го іюня 1920 г. (нов. ст.) состоялись поминки по С. М. Соловьевѣ въ Петроградѣ. Кружокъ ученыхъ историковъ и ревнителей русскаго историческаго просвѣщенія счелъ своимъ непремѣннымъ долгомъ почтить столѣтіе со дня рожденія О. М. Соловьева заупокойной литургіей и научнымъ собраніемъ, на которомъ было произнесено нѣсколько рѣчей…
513. П., II, 24. Ср. выше, прим. 1724-ое.
514. П., II, 26. Ср. выше, прим. 1727-ое.
515. П., II, 28. Ср. выше, прим. 1748-ое.
516. Paris und seine Umgebungen nebst den Eisenbahn-Eouten nach Paris? Handbach für Beisende von K. Baedeker; IX. Auflage; Leipzig, 1878. Hôtel des. Iles Britanniques поставлено здѣсь наряду съ такими гостиницами, какъ Mirabeau, Westminster, Hollande. Все это «grosse Hôtel». L. c., S. 7.
517. См. выше, въ главѣ четвертой, прим. 200-ое.
518. «Дѣло» это было получено нами для просмотра отъ К. Я. Здравомыслова 22-го сентября 1914 г.
519. "Гётте Рене-Франсуа….. родился въ Блоа (во Франціи) въ декабрѣ 1816 г. въ семьѣ съ среднимъ достаткомъ. Въ 1832 г., лишившись матери, онъ отданъ былъ для духовнаго воспитанія къ о. Леону Гарапену, у котораго пробылъ два года; послѣ того пробылъ 4 года въ малой семинаріи въ Блоа и 3 года въ большой, гдѣ изучалъ философію и богословскія науки. Своимъ развитіемъ и любовью къ серьезнымъ занятіямъ, однако, обязанъ былъ только себѣ. Предъ окончаніемъ курса едва не былъ увлеченъ въ орденъ іезуитовъ. 23 лѣтъ былъ посвященъ во священника, каковую должность и занималъ по выходѣ изъ семинаріи въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ въ бѣдныхъ и незначительныхъ приходахъ блоаской епархіи. При епископскомъ дворѣ среди враговъ имѣлъ и покровителя въ лицѣ одного викарія, впослѣдствіи епископа Фабра. Подъ его вліяніемъ и по его настоянію началъ изданіе своего труда: Исторія французской церкви. Послѣ революціи 1848 г. нѣкоторое время состоялъ редакторомъ мѣстнаго республиканскаго журнала. Въ скоромъ времени затѣмъ перешелъ въ Парижъ, гдѣ въ теченіе перваго года своего пребыванія занимался преподаваніемъ классическихъ языковъ въ одной школѣ. Быть профессоромъ было завѣтнымъ желаніемъ Гётте, однако изъ школы черезъ годъ онъ былъ назначенъ священникомъ при двухъ парижскихъ, одинъ послѣ другого, госпиталяхъ. Архіепископъ парижскій Сибуръ сначала относился покровительственно къ Гётте, но затѣмъ, подъ давленіемъ изъ Рима, перемѣнилъ свои отношенія и не оправдалъ довѣрія, которое самъ внушилъ къ себѣ со стороны Гётте. По проискамъ враговъ, бывшихъ при обоихъ епископскихъ дворахъ, строгихъ ультрамонтанъ, Исторія французской церкви, вышедшая къ тому времени въ 7 томахъ, декретомъ 22-го января 1652 г. была осуждена и внесена въ «Индексъ запрещенныхъ книгъ». Автора обвинили въ янсенизмѣ и приверженности къ галликанизму. Это, однако, не помѣшало Гетто довести свой трудъ до 12 т. Въ 1857 г. архіепископъ парижскій, не найдя другихъ поводовъ, запретилъ Гетто совершать богослуженіе въ парижской епархіи подъ предлогомъ, что онъ принадлежитъ къ епархіи блоаской. Впослѣдствіи, когда Сибуръ былъ убитъ свящ. Верже, враги Гётте пытались его выставить причастнымъ къ этому убійству. Попытка эта не удалась. Подъ вліяніемъ постигшаго его трудъ осужденія, а также въ «иду возникшей по атому поводу полемики, Гётте съ особеннымъ вниманіемъ занялся изученіемъ церковно-историческихъ вопросовъ. Это изученіе привело его къ убѣжденію въ истинности православія. И когда къ нему явился Сушковъ, бывшій не въ состояніи разобраться въ религіозныхъ вопросахъ, то о. Гётте далъ ему настолько православныя объясненія, что тогъ поспѣшилъ познакомить его съ прот. Іос. Васильевымъ. Послѣдній нашелъ его совершенно православнымъ, какъ еслибы онъ окончилъ курсъ въ Московской духовной академіи. Черезъ нѣкоторое время послѣ того въ Парижѣ, на освященіи русской церкви, былъ преосв. Леонтій. Онъ принялъ отъ Гётте прошеніе въ св. сѵнодъ о присоединеніи къ православію, каковое и послѣдовало въ 1862 г. съ оставленіемъ присоединеннаго въ сущемъ сапѣ. Императоромъ Александромъ II-ымъ, удостоившимъ о. Гётте особой аудіенціи, былъ пожалованъ орденъ св. Анны, права на ношеніе котораго Гётте долго, однако, не могъ добиться. Въ 1875 г. принялъ русское подданство. Умеръ въ 1892 г., завѣщавъ свои останки похоронить въ Россіи. Вся жизнь покойнаго о. Гётте прошла въ ученыхъ изысканіяхъ и полемикѣ съ ультрамонтанами, которой онъ посвящалъ, помимо журнальныхъ статей и писемъ къ представителямъ Французскаго духовенства, и отдѣльные труды. Таковы, напр.: Янсенизмъ и іезуитизмъ (1857 г.); Исторія іезуитовъ (1858 г.); Папство мірское, осужденное Григоріемъ Великимъ (1861 г.), Опроверженіе мнимой „Жизни Іисуса“ Ренана (1863—5 г.; есть р. пер.); Объ энцикликѣ 8-го декабря 1864 г. (1865 г.) и др. Изъ другихъ трудовъ, кромѣ упомянутой Исторіи французской церкви, слѣдуетъ назвать Исторію христіанской церкви отъ P. X. до нашихъ дней (т. I—III, С.-Петербургъ, 1872—75 г). До конца этотъ трудъ Гётте донести не успѣлъ. Въ немъ авторъ имѣлъ въ виду изложить исторію христіанства по первоначальнымъ источникамъ, надѣясь тѣмъ показать, что римскій католицизмъ построекъ на заблужденіяхъ и на ложныхъ основаніяхъ, и что истина сохранилась только въ православіи. Сочиненіе: Изложеніе ученія Православной церкви и другихъ христіанскихъ церквей, имѣвшее цѣлью дать краткое и точное руководство по вопросамъ вѣры для лицъ, не спеціалистовъ въ богословіи, и посвященное императрицѣ Маріи Александровнѣ, было переведено на языки всѣхъ православныхъ церквей, а также и на англійскій, и всюду привито хорошо. Въ Вѣрѣ и разумѣ, 1687 г., №№ 11 и 16, напечатана его полемика съ римско-католическими журналами по вопросу объ отношеніяхъ между церквами западной и восточной. [Тутъ обращаютъ на себя вниманіе статьи Т. Стоянова; Вопросы г. Соловьева о взаимныхъ отношеніяхъ церкви восточной и западной и отвѣты на нихъ о. Владиміра Гётте — № 11, іюнь, книжка первая, стр. 803—828, и Изъ полемики о. Владиміра Гётте съ католическимъ журналомъ: „Revue de l’Eglise grecque ипіе“ по поводу вопросовъ г. Соловьева о соединеніи восточной и западной церкви — № 15, августъ, книжка первая, стр. 162—168; сужденія Соловьева въ обѣихъ статьяхъ рѣшительно оспариваются]. Въ томъ-же журналѣ за 1800, 1891 и 1892 гг. напечатана его автобіографія. Кромѣ того, о. Гетто до принятія православія издавалъ журналъ; Observateur Catholique, соединившійся потомъ съ новымъ первымъ въ Парижѣ русскимъ журналомъ; Union chrétienne.» Православная Богословская Энциклопедія, т. IV, Петроградъ, 1903 г.; стр. 367—369 (статья за подписью: «Д.»). — Въ обширномъ сочиненіи: Церковное преданіе и русская богословская литература. Критическое сопоставленіе (по поводу критики на книгу «О церкви».) Фрейбургь въ Бризганѣ, 1698 г., мимоходомъ дѣлается указаніе, что о. Гётте «подвергся заслуженному запрещенію не только въ бытность католическимъ, священникомъ, но и по приговору св. сѵнода за разные предосудительные поступки, уже будучи православнымъ священникомъ, между прочимъ, за совершеніе литургіи безъ антиминса». L. с., стр. 8, прим. 2-ое. Авторъ только-что названнаго сочиненія не прописанъ въ заглавіи, но извѣстно, что это княг. К. Г. Волконская, перу которой принадлежитъ и трудъ: О Церкви; Берлинъ, 1868 г. Княг. К. Г. Волконская перешла изъ православія въ католичество и была въ дружескихъ отношеніяхъ съ Вл. С. Соловьевымъ. Объ отношеніяхъ между этими лицами намъ еще придется, вѣроятно, говорить впослѣдствіи…
520. П., II, 28. Ср. выше, прим. 1748-ое и 1763-е.
521. П., II, 23, ср. выше, прим. 1722-ое, а также 1600-ое, 1605-ое, 1738-ое, 1741-ое, 1742-ое, 1747-ое.
522. П., II, 233.
523. В. Л. Величко (прим. 10), стр. 187.
524. П., I, 222.
525. Повторяемъ здѣсь выраженіе Соловьева — конечно, въ другомъ контекстѣ — изъ его предисловія къ третьему изданію стихотвореній. См. Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 408), стр. IX.
526. Ibidem, стр. 139 и 163.
527. Ibidem, стр. 319 и 323.
528. Какъ извѣстно, Ривьерой (Riviera) называется побережье Средиземнаго моря между Ниццой и Спеціей, славящееся своей живописностью. Различаютъ двѣ части этой Ривьеры; западную — Riviera di Ponente и восточную — Riviera di Levante (первая къ западу, вторая къ востоку отъ Генуи). Въ болѣе широкомъ смыслѣ, подъ именемъ Ривьеры могутъ подразумѣваться и другія морскія побережья аналогичнаго характера.
529. С. М. Лукьяновъ (прим. 17), стр. 113—116. — Приведемъ еще выписку изъ воспоминаній В. А. Пыпиной-Ляцкой: «Съ большимъ юморомъ разсказывалъ онъ [т. е. Соловьевъ] также о своихъ злоключеніяхъ въ Италіи, когда онъ, поднимаясь на Везувій съ двумя знакомыми дамами, повредилъ себѣ ногу и лишенъ былъ возможности продолжать путешествіе. Послѣднія деньги истратилъ онъ на чудныя розы, которыя послалъ своимъ спутницамъ, и жилъ въ гостиницѣ въ долгъ, ожидая присылки денегъ изъ Москвы. Въ гостиницѣ сначала ему охотно открывали кредитъ, но потомъ стали косо поглядывать. Владиміръ Сергѣевичъ все болѣе и болѣе сокращалъ свои потребности, сталъ уже питаться однимъ кофе. Деньги все не шли. Какъ только нога поправилась настолько, что явилась возможность передвигаться, онъ обратился къ русскому консулу, разсказалъ о своей бѣдѣ, далъ о себѣ необходимыя свѣдѣнія и просилъ ссудить деньгами. Консулъ выслушалъ серьезно, денегъ далъ, но выразилъ сожалѣніе, что у столь знаменитаго уважаемаго человѣка, какъ историкъ Соловьевъ, такой „безпутный“ сынъ. Вернувшись въ гостиницу, Владиміръ Сергѣевичъ велѣлъ подать себѣ шампанскаго и какъ можно больше розъ. Хозяинъ гостиницы сталъ называть его княземъ. — Разсказывалъ Владиміръ Сергѣевичь искренно и съ увлеченіемъ. Преграда была сломлена: съ недосягаемой высоты Философскаго достиженія онъ снизошелъ на ступень добродушнаго, милаго человѣка.» В. А. Пыпина-Ляцкая (прим. 116), стр. 124.
530. С. М. Соловьевъ-младшій свидѣтельствуетъ, что отрицательному взгляду на Французовъ Соловьевъ «остался вѣренъ до конца. Въ Повѣсти объ Антихристѣ Французы являются предателями европейскихъ ополченій.» Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 463), стр. 11 (изъ біографіи, составленной С. М. Соловьевымъ-младшимъ).
531. Въ письмѣ на имя Л. Я. Гуревичъ отъ 19-го мая 1692 г. изъ Харькова Соловьевъ называетъ свою натуру «помадной». П., III, 133.
532. Заглавіе это припомнилось Соловьеву въ позднѣйшіе годы, когда онъ писалъ свое Оправданіе добра. Здѣсь мы встрѣчаемся, между прочимъ, съ такимъ разсужденіемъ: — «Нирвана буддистовъ находится внѣ всею, — это есть универсализмъ отрицательный; идеальный космосъ платонизма представляетъ только одну умопостигаемую, или мысленную сторону всею, — это есть универсализмъ половинный; только царство Божіе, открываемое христіанствомъ, дѣйствительно обнимаетъ собою все, и есть универсализмъ положительный, цѣлый и совершенный. Ясно, что безусловное начало въ человѣческомъ духѣ на первыхъ двухъ степеняхъ универсализма не доходитъ до конца и потому остается безплодными Нирвана находится за предѣлами всякаго горизонта, міръ идей какъ звѣздный кругъ обнимаетъ землю, но не соединяется съ нею, — только воплощенное въ Солнцѣ Правды абсолютное начало проникаетъ въ глубь земной дѣйствительности, творитъ въ ней новую жизнь и осуществляется какъ новый порядокъ бытія — какъ всецѣлое Царство Божіе — virtus ejae integra, si versa fuerit in terram. А безъ земли нѣтъ и неба для человѣка.» Къ словамъ: «virtus ejus integra, si versa fuerit in terram» Соловьевъ дѣлаетъ подстрочное примѣчаніе: — «„Сила его цѣла, когда обратится въ землю“ (Tabula emaragdina).» Соч., VII, 256. — Относительно Tabula smaragdina см. Amphitheatrum sapientiae aetemae solius verae, christiano-kabalisticum, divino-magicum, nec non physicochymicum, teririunum, catholicon: instructore Henrico Khunrath Lips., Theosophiae amatore fidelо, et Medicinae utriusque doct.; etc.; Magdaeburgi, anno MDCVIII. Латинскій текстъ таблицы читается такъ: — «…..Et sient omnes res fuerunt ab Uno, meditatione Unius, sic omnes res natae fuerunt ab hac una re, adaptatione. Pater ejus est Sol, mater ejus Lono, portavit illud ventus in ventre suo, nutrix ejus Terra est. Pater omnis telesmi totius mundi est bic. Vis ejus integra ist, si versa faerit in terram.» Въ нѣмецкомъ переводѣ послѣдняя фраза выражена въ таблицѣ такими словами: «Seine Macht ist vollkommen, wann es verwandelt wird in Erde.» Указаніемъ на Г. Кунрата мы обязаны Ю. Н. Данзасъ.
533. Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. 295, 296.
534. Ср. прекрасное стихотвореніе: Подъ чуждой властью знойной вьюги… относящееся къ 1882 г. Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. 79, 298, 299.
535. Ibidem, стр. 191, 200 (поэма: Три свиданія).
536. Ср. сказанное выше о Пѣсни офитовъ.
537. См. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1330-ое.
538. Въ оффиціальномъ «аттестатѣ», выданномъ Соловьеву 31-го января 1882 г. при увольненіи отъ службы, содержатся, между прочимъ, такія строки; «Высочайшимъ приказомъ по Министерству Народнаго Просвѣщенія, отъ 81-го мая (12-го іюня) 1875 г. за № 7, былъ командировавъ за-границу съ ученою цѣлію на одинъ годъ и три мѣсяца, изъ каковой командировки возвратился въ срокъ.» «Аттестатъ» входитъ въ составъ «дѣла Департамента народнаго просвѣщенія о причисленіи къ Министерству Народнаго Просвѣщенія бывшаго доцента Московскаго университета, надв. сов. Соловьева, съ назначеніемъ членомъ Ученаго Комитета». Въ этомъ-же «дѣлѣ» имѣется и формулярныя списокъ о службѣ Вл. Соловьева съ подобнымъ-же указаніемъ о возвращеніи изъ командировки въ срокъ. Названное дѣло было доставлено панъ для просмотра H. В. Вестманомъ въ сентябрѣ 1914 г.
539. Въ П., II, стр. 233, вмѣсто: «издамъ», напечатано: «издалъ». По этому случаю редакція изданія дѣлаетъ такое примѣчаніе: — «По всей вѣроятности, вмѣсто слова; „издалъ“, какъ напечатано въ Вѣстникѣ Европы [1902 г., августъ, стр. 433], слѣдуетъ читать: „издамъ“, ибо докторская диссертація Вл. С. Соловьева появилась не въ 1676 г, а четыре года позднѣе.» L. с.
540. П., II, 233.
541. П., II, 27. Ср. выше, прим. 1759-ое.
542. П., II, 11. Ср. выше, въ главѣ двадцатой, прим. 1371-ое.
543. П., II, 227.
544. П., II, 232.
545. Относительно кн. Д. Н. Цертелева ср. выше, въ главѣ четвертой. Назовемъ здѣсь еще его работы: Философія Шопенгауэра. Часть I. Теорія познанія и метафизика; С.-Петербургъ, 1880 г.; — Современный пессимизмъ въ Германіи, Очеркъ нравственной философіи Шопенгауэра и Гартманна; Москва, 1885 г. — Объ увлеченіи Соловьева Шопенгауэровъ см. выше, въ главѣ двадцатой.
546. Жозефъ-Эрнесть Ренанъ (Renan) родился въ 1823 г., въ небольшомъ городкѣ Бретани; умеръ 2-го (14-го) октября 1892 г. Въ то время, когда съ нимъ познакомился Соловьевъ, Ренану было уже за 50 лѣтъ. — Своего отца, небогатаго моряка, Ренанъ лишился въ 5-лѣтнемъ возрастѣ. Мать его мечтала для сына о церковной карьерѣ и помѣстила его въ мѣстную духовную семинарію; отсюда онъ перешелъ 16-лѣтнимъ подросткомъ въ парижскую семинарію св. Николая. Ради философскаго класса, Ренанъ перебрался 19-лѣтнимъ юношей въ Исси, въ отдѣленіе большой семинаріи св. Сульпиція. Знакомство съ германской Философіей поколебало первоначальныя религіозныя вѣрованія Ренана, но онъ еще не отказывался отъ намѣренія сдѣлаться католическимъ священникомъ. Въ 1843 г., ради изученія богословія, онъ посту пилъ въ семинарію св. Сульпиція. Здѣсь Ренанъ увлекся еврейскимъ языкомъ; руководителемъ его въ этомъ случаѣ быль аббатъ Ле-Гиръ (Le Hir). Вскорѣ Ренану пришлось выступить преподавателемъ еврейской грамматики въ семинаріи; при этомъ ему разрѣшили слушать университетскія лекціи археолога Катрмера. Надежды духовно-религіозныхъ наставниковъ Ренана сдѣлать изъ него свѣтило католической науки, однако, не оправдались. «Историкъ, а не философъ по натурѣ, Ренанъ, послѣ ближайшаго ознакомленія съ библейской критикой, окончательно призналъ невозможность для себя духовной карьеры, вышелъ изъ семинаріи и не принялъ мѣста преподавателя въ духовной коллегіи, только-что основанной парижскимъ архіепископомъ Аффромъ для сближенія церковной науки со свѣтской.» Чтобы нѣсколько обезпечить себя средствами къ существованію, Ренанъ занялъ должность репетитора въ пансіонѣ Крузэ. Тутъ онъ сблизился съ однимъ изъ своихъ учениковъ Бертоло, ставшимъ впослѣдствіи знаменитымъ ученымъ. Въ дѣтствѣ на Ренана оказывала большое вліяніе его старшая сестра Генріетта; въ годы зрѣлые онъ испытывалъ нѣкоторое воздѣйствіе со стороны Бертело. Репетиторскія занятія не помѣшали Ренану продолжать изученіе восточныхъ языковъ; въ 1847 г. онъ благополучно сдалъ университетскіе экзамены и получилъ профессуру по философіи въ версальскомъ лицеѣ. Тогда-же онъ представилъ въ академію надписей свой первый ученый трудъ: Histoire générale des langues sémitiques, въ рукописи. Февральская революція 1848 г. привлекла вниманіе Ренана къ соціальнымъ и политическимъ опросамъ, но не внушила ему особыхъ симпатій къ демократіи. «Въ книгѣ: Будущее науки (l’Avenir de la science), составленной въ концѣ 1848 и въ 1849 онъ проводить мысль, что нельзя желать торжества народа при его теперешнемъ состояніи, такъ-какъ оно было бы хуже побѣды франковъ к вандаловъ; народъ, однако, слишкомъ силенъ, чтобы находиться въ подчиненномъ положеніи; поэтому необходимо поднять и просвѣтить его.» Независимо отъ этого, Ренанъ продолжалъ свои спеціальныя научныя занятія, вслѣдствіе чего академія надписей и предоставила ему научную командировку въ Италію. Около того-же времени у него зародилась мысль написать критическую исторію происхожденія христіанства. Научнымъ плодомъ итальянской командировки явилась докторская диссертація Ренана: Averoes et l’Averroisme (Paris, 1862). Возвратившись въ Парижъ, — вмѣстѣ съ сестрой, за которой онъ заѣзжалъ въ Берлинъ, гдѣ она служила въ гувернанткахъ, — Ренанъ получилъ мѣсто при Національной библіотекѣ. Въ 1856 г. была издана въ свѣтъ его Histoire générale des langues sémitiques. Въ 1866 г. онъ былъ избранъ членомъ академіи надписей. Сборники статей: Etudes d’histoire religieuse (Paris, 1867) и Essais de morale et de critique (Paris, 1859) создали Ренану репутацію либеральнаго мыслителя. Къ разумѣемому здѣсь періоду жизни Ренана относятся его женитьба на племянницѣ художника Ари Шеффера и вступленіе въ составъ редакціи Journal des débats; но и журнальныя занятія не отвлекли его отъ научной работы. Въ 1857 г. умеръ Катрмеръ. На освободившуюся въ Collège de France каѳедру еврейскаго языка и библейской эгзегетики естественнымъ кандидатомъ являлся Ренанъ. Правительство Наполеона III-го предпочло, впрочемъ, поставить пререкаемаго ученаго во главѣ экспедиціи для археологическаго изслѣдованія древней Финикіи. Экспедиція работала около года; результаты изслѣдованій, произведенныхъ на мѣстѣ, были опубликованы Ренаномъ въ 1864 г. подъ заглавіемъ: Mission de Phénicie. «Его раскопки не особенно расширили ваши свѣдѣнія о Финикіи; но Ренанъ посѣтилъ Палестину, и подъ живымъ впечатлѣніемъ видѣнныхъ мѣстъ написалъ, во время экспедиціи, Vie de Jésus, въ ея первоначальной формѣ, имѣя модъ руками только Новый Завѣтъ и сочиненія Іосифа Флавія. По возвращеніи въ Парижъ, Ренанъ былъ назначенъ профессоромъ въ Collège de France, но при условіяхъ крайне для него невыгодныхъ: товарищи-спеціалисты считали его болѣе литераторомъ, нежели ученымъ, дворъ и церковь — еретикомъ, либералы — отступникомъ, продавшимся Наполеону III-му. Его вступительная лекція (изданная подъ заглавіемъ: De la part des peuples sémitiques dans l’histoire de la civilisation; Paris, 1862) была встрѣчена враждебными возгласами, но окончилась шумной дружественной манифестаціей слушателей, такъ-какъ новый профессоръ смѣло и рѣшительно наложилъ свои воззрѣнія на начало христіанства. Курсъ былъ пріостановленъ послѣ первой лекціи; Ренанъ протестовалъ особой брошюрой (Claire d’hébreu au Collège de France), но протестъ его остался безъ послѣдствій. Тогдашній министръ Дюрюи предложилъ ему промѣнять каѳедру на видное мѣсто въ Національной библіотекѣ; Ренамъ отказался и былъ лишенъ каѳедры императорскимъ декретомъ (1864).» Въ 60-ыхъ годахъ, кромѣ нѣкоторыхъ спеціальныхъ работъ по еврейской эпиграфикѣ и т. под., вышли три первые тона его Historie des origines du christianisme (Vie de Jésus; Paris, 1663; Les Apôtres; Paris, 1866, Saint Paul; Paris, 1869). Художественная обрисовка дѣятелей и окружающей ихъ среды подкупаетъ читателя въ пользу автора; но крайній субъективизмъ и модернизація прошлаго очень расхолаживаютъ… Въ концѣ 60-ыхъ годовъ Ренанъ попытался выступить на политическомъ поприщѣ, въ качествѣ либеральнаго имперіалиста, въ духѣ своего друга принца Наполеона (программа: «свобода, прогрессъ безъ революціи и безъ войны»), во неудачно. Война 1870 г. очень потрясла Ренана. Онъ обратился съ открытымъ письмомъ на имя Давида Штраусса, оспаривая отнятіе Эльзасъ-Лотарингіи и указывая на необходимость совмѣстныхъ дѣйствій противъ славянъ, преимущественно русскихъ, какъ враговъ цивилизаціи. Въ своемъ отвѣтѣ Давидъ Штрауссъ не пошелъ, однако, на встрѣчу Ренану, такъ-что о примиреніи Франціи и Германіи нечего было и думать. «Подъ вліяніемъ этого разочарованія Ренанъ радикально измѣнилъ свою точку зрѣнія по отношенію къ нѣмцамъ и русскимъ. Съ другой стороны, исходъ войны не уничтожилъ въ Ренанѣ довѣрія къ либеральному цезаризму, который, по его мнѣнію, лучше всего могъ излечить раны Франціи. Самымъ подходящимъ для этого человѣкомъ ему казался принцъ Наполеонъ. Коммуна усилила въ Ренанѣ глубокое недовѣріе къ демократіи. Свои политическія впечатлѣнія Ренанъ изложилъ въ книгѣ: Réforme intellectuelle et morale (Paris, 1871), самой характерной для Ренана, какъ политика.» Поучительны, далѣе, его Dialogues philosophiques, презрительно относящіеся къ толпѣ и требующіе господства избранныхъ, «Философія Ренана стоитъ не выше его политики.» Переселившись временно въ Римъ, Ренанъ продолжалъ писать свою Histoire des origines du christianisme. Послѣдовательно были опубликованы четыре тома: Antéchrist, Les Evangiles, l’Eglise chrétienne, Marc-Aurtte. «Между тѣмъ еще правительство національной обороны назначило Ренана на каѳедру въ Collège de France, что заставило его интенсивнѣе заняться исторіей древнихъ евреевъ.» Плодомъ этихъ занятій были: Corpus inscriptionum semiticarum, переводъ Екклезіаста и Histoire du peuple d’Israёl, въ 5 томахъ (Paris, 1887* 1892). Въ этомъ послѣднемъ сочиненіи обнаруживаются тѣ-же достоинства и недостатки, какъ и въ исторіи происхожденія христіанства. «Какъ критикъ и изслѣдователь, Ренанъ и здѣсь значительно уступаетъ нѣмецкимъ историкамъ, но превосходитъ ихъ какъ художникъ». (Прибавимъ отъ себя, что въ интересной перепискѣ Соловьева съ E. Tavernier, собранной Э. Л. Радловымъ, а именно въ письмѣ изъ Кракова, относящемся предположительно къ началу 1889 г., встрѣчается, между прочимъ, ироническое замѣчаніе Соловьева о Ренанѣ, какъ историкѣ. Говоря о прочитанныхъ имъ за послѣднее время книгахъ, онъ выряжается такъ: «En fait de romans [курсивъ нашъ] j’ai parcours les deux volumes de l’Histoire du peuple d’Israёle») Въ 1879 г. послѣдовало избраніе Ренана въ члены французской академіи… Изъ литературныхъ произведеній Ренана слѣдуетъ еще отмѣтить: Souvenirs d’enfance et de jeunesse (1883), Feuilles détachées, Drames philosophiques. "Самыя характерныя черты этихъ драмъ — крайній скептицизмъ по отношенію къ нѣкоторымъ нормамъ нравственности…… и примиреніе….. съ демократіей, " Энциклопедическій Словарь Брокгауза и Ефрона, т. XXVI^А, С.-Петербургъ, 1899 г., стр. 568—571 (статья М. Карелина). — Здѣсь же приведена главнѣйшая литература о Ренанѣ, какъ иностранная, такъ и русская. Изъ русскихъ философскихъ авторовъ, писавшихъ о Ренанѣ и стоявшихъ болѣе или менѣе близко къ Соловьеву, слѣдуетъ назвать H. Н. Страхова и кн. С. Н. Трубецкого. Н. Страховъ, Борьба съ Западомъ въ нашей литературѣ; историческіе и критическіе очерки; книжка первая; С.-Петербургъ, 1887 г.; статьи: Ренанъ, стр. 291—391; Историки безъ принциповъ (замѣтки о Ренанѣ и Тенѣ), стр. 392—124. Кн. С. Н. Трубецкой, Ренанъ и его философія; Русская Мысль, 1898 г., № 3, стр. 86—121. Во второй изъ только-что названныхъ статей H. Н. Страхова содержатся, между прочимъ, такія строки: — «Въ отношеніи къ философіи, очевидно, что у Ренана нѣтъ ничего твердаго и яснаго, а что всего хуже, — нѣтъ сознанія этого недостатка, нѣтъ тоски по твердомъ и ясномъ…… Совершенно ясно, что въ своихъ взглядахъ онъ руководится не послѣдовательнымъ развитіемъ извѣстныхъ началъ, а смутными и перекрещивающимися симпатіями. Симпатіи эти указать -вовсе не трудно. Въ Ренанѣ, какъ онъ самъ признается, очень сильно говоритъ чувство человѣка, вышедшаго изъ подземелья на свѣтъ яркаго дня. Отсюда у него то, что Пушкинъ однажды назвалъ „слабоумнымъ изумленіемъ передъ своимъ вѣкомъ“. Мы говоримъ здѣсь объ умственномъ движеніи, а не о нравственности. Въ нравственномъ и политическомъ отношеніи Ренанъ судитъ о современности самостоятельно, и часто строго и вѣрно. Но умственными явленіями нашего времени онъ совершенно ослѣпленъ и старается только не отстать отъ просвѣщенія. Онъ раздѣляетъ обыкновенное предубѣжденіе въ пользу естественныхъ наукъ, ожидаетъ отъ нихъ познанія самой сущности вещей, видитъ въ нихъ всю силу и все спасеніе….. Обыкновенно, очень разнородныя симпатіи живутъ въ душѣ человѣка, не находя себѣ примиренія и высшаго единства. Но не хорошо, если эти противорѣчія выдаются за какую-то мудрость, если непослѣдовательность и несообразность признаются за тонкость и глубину мысли. Ренанъ пишетъ всегда такъ, какъ будто у него въ запасѣ, про себя, имѣется особая философія, разрѣшающая всѣ его загадки и капризы. Такъ пишетъ онъ, конечно, для обольщенія читателей; но, вѣроятно, тутъ есть доля и самообольщенія. Въ дѣйствительности, у него нѣтъ никакой философіи, и даже, говоря по-французски, нѣтъ того, изъ чего дѣлается философія.» L. с., стр. 415—417. — Русскіе переводы изъ Ренана перечислены у Л. П. Карсавина, Введеніе въ Исторію; Петербургъ, 1920 г.; стр. 65—66.
547. Ср. краткій очеркъ П. П. Блонскаго, Какъ организована школа въ Западной Европѣ и Америкѣ? Москва, 1917 г. Въ концѣ очерка приведена главнѣйшая литература.
548. П., II, 185, 887. Ср. выше, въ главѣ двадцать второй, прим. 1486-ое.
549. Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. 10 (изъ біографіи, составленной С. М. Соловьевымъ-младшимъ).
550. Переписка Л. Н. Толстого съ Н. Н. Страховымъ и т. д.(прим. 157), стр. 85. На чемъ основаны сужденія Уоллеса относительно Дарвина и его жены, неизвѣстно. Во всякомъ случаѣ, что касается Ч. Дарвина, то изъ біографіи его, написанной его сыновъ, усматривается, что Ч. Дарвинъ относился къ спиритизму совершенно отрицательно. La tie et la correspondance de Charles Darwin avec un chapitre autobiographique, publiés par son fils M. Francis Darwin; trad. de l’anglais par Henry C. de Varigny; t. ШШ, Paris, 1888; p. 525, 526. Прибавимъ кстати, что религіозные вопросы занимали Ч. Дарвина главнымъ образомъ въ 1836—1839 гг., и что вообще къ философскому умозрѣнію онъ склонности не чувствовалъ. Достойны, однако, упоминанія ею собственныя заявленія: — «Dans mes plus grands écarts, je n’ai jamais été jusqu'à l’atbéiame, dans le vrai sens du mot, c’est-à-dire jusqu'à nier l’existence de Dieu. Je pense qu’eu général (et surtout à mesure que je vieillis) la description la plus exacte de mou état d’esprit est celle de l’agnostique….. Je ne prétends pas jeter la moindre lumière sur ces problèmes abstraits. Le mystère du commencement de toutes choses est insoluble pour nous, et je dois me contenter pour mon compte de demeurer un agnostique.» Ibidem, t. I, Paris, 1888; pp. 353, 354, 864. Передъ смертью (19-го апрѣля 1882 г.), на 74-омъ году жизни Ч. Дарвинъ утверждалъ: «Je n’ai pat du tout peur de mourir.» Ibidem, t. II, p. 745.
551. Несочувственные отзывы о Ренанѣ случалось слышать отъ Соловьева и намъ уже въ послѣдніе годы жизни нашего философа. — Въ 1884 г. Соловьевъ писалъ: — «Евреи, говорятъ, всегдашніе враги христіанства; однако, во главѣ антихристіанскаго движенія послѣднихъ вѣковъ стоятъ не евреи, не семиты, а прирожденные христіане арійскаго племени. Отрицаніе же христіанства и борьба противъ нею со стороны нѣкоторыхъ мыслителей іудейскаго происхожденія имѣетъ и болѣе честный, и болѣе религіозный характеръ, чѣмъ со стороны писателей, вышедшихъ изъ христіанской среды. Лучше Спиноза, чѣмъ Вольтеръ, лучше Іосифъ Сальвадоръ, чѣмъ г. Эрнестъ Ренанъ.» Владиміра Соловьева, Еврейство и христіанскій вопросъ; Москва, 1684 г.(изъ Православного Обозрѣнія); стр. 8. См. также Соч., IV, 125.
552. Ср. выше, въ главѣ двадцать второй, прим. 1476-ое.
553. П., III, 100. Ср. выше, въ главѣ девятой, прим. 589-ое.
554. П., II, 27. См. выше, прим. 1759-ое.
555. Ср. выше, въ главѣ пятнадцатой, прим. 1003-е.
556. П., I, 33, 34.
557. П., II, 233. Ср. выше, прим. 1791-ое.
558. Сp. выше, въ главѣ одиннадцатой, прим. 709-ое.
559. H. В. Калачовъ — историкъ, юристъ, сенаторъ, академикъ — родился къ 1819 г., умеръ въ 1885 г. Окончилъ курсъ по юридическому факультету въ Московскомъ университетѣ. Диссертацію на степень магистра гражданскаго права защитилъ въ 1846 г. Занималъ каѳедру исторіи русскаго законодательства въ Московскомъ университетѣ съ 1848 г. до 1852 г. Былъ издателемъ м редакторомъ важныхъ памятниковъ и изслѣдованій по русской исторіи. Состоялъ членомъ редакціонныхъ коммиссій для составленія положенія о крестьянахъ, освобождаемыхъ отъ крѣпостной зависимости. Въ 1877 г., по его мысли, основанъ археологическій институтъ въ Петербургѣ для подготовки ученыхъ архивистовъ. Избранъ въ академики въ 1883 г. Новый Энциклопедическій Словарь, т. XX, С.-Петербургъ; стр. 457.
560. Относительно С. Н. Деконскаго намъ не удалось пока собрать какія-либо свѣдѣнія. Въ Словарѣ С. Венгерова содержатся лишь слѣдующія указанія: — „Деконская, Е. М., спиритка, 1901 г. — Деконскій, Григ. Кузьм., военный писатель, вып. 1846 г. генер. штаба. — Деконскій, С. С., сельскій хозяинъ, 1900 гг.“ С. Венгеровъ (прим. 431), стр. 235. — Справки по Адресъ-Календарю оказались пока тоже неудачными.
561. Сообщенія и справки, использованныя нами въ главѣ двадцать пятой, — сверхъ печатныхъ источниковъ, указанныхъ обычнымъ порядкомъ, — были доставлены намъ Д. С. Поповымъ, И. А. Бычковымъ, княг. Е. Ѳ. Цертелевой, А. А. Фишеромъ-Фонъ-Вальдгеймъ, Н. Д. Игнатьевымъ, К. Я. Здравомысловымъ, А. Ѳ. Кони, Ю. И. Данзасъ, Н. В. Вестманомъ, бар. П. Г. Черкасовымъ и Э. Л. Радловымъ.