О. X. Агренева-Славянская: Описаніе русской крестьянской свадьбы, съ текстомъ и пѣснями: обрядовыми, голосильными, причитальными и завывальными. Въ 3-хъ частяхъ. Часть первая. Описаніе всѣхъ обрядовъ со дня сватовства и до дня свадьбы. Москва 1887 г. Часть вторая. Описаніе всѣхъ обрядовъ свадебнаго дня. Тверь 1887 г. Часть третья. Плачи и причитанія по умершимъ и по рекрутамъ; стихи великопостные; былины и легенды; старинныя пѣсни и величанія; сказки, загадки, пословицы и прибаутки (съ текстомъ и мелодіями). Тверь, 1889 г.
Не трудно замѣтить по заглавію, которое мы выписываемъ, со всею подробностью, что передъ нами собственно не одно, а два изданія. Первыя двѣ части составляютъ одно цѣлое — «Описаніе русской крестьянской свадьбы», но эти слова уже положительно не могутъ служить заглавіемъ и для третьей части. Эта послѣдняя имѣетъ совершенно самостоятельное значеніе, заключая въ себѣ описаніе русскихъ крестьянскихъ похоронъ съ соотвѣтственными пѣснями, а равно и собраніе различнаго рода пѣсенъ и даже инаго устно-словеснаго матерьяла. Надо, съ другой стороны, замѣтить, что мелодіи, на которыя указано только въ заглавіи третьей части, приложены ко всѣмъ пѣснямъ и въ первыхъ двухъ частяхъ, что и составляетъ особенно цѣнное достоинство настоящаго труда. А затѣмъ между двумя первыми частями (которыя положительно слѣдовало бы соединить въ одну, что вполнѣ подходило бы и къ ихъ объему), и вполнѣ самостоятельною третьею замѣчается опять и та разница, что весь пѣсенный матеріалъ двухъ первыхъ, какъ и самое описаніе обрядовъ, заимствованы исключительно у крестьянки Олонецкой губ. Ирины Андреевой Ѳедосовой (портретъ которой приложенъ къ той части вмѣстѣ съ портретомъ г-жи Агреневой-Славянской), матеріалъ же третьей части, кромѣ того, и отъ нищей Ульяны изъ Петрозаводска, мѣщанки Чуевой родомъ изъ Шуи, Натальи Семеновой, крестьянки Тверской губерніи, Осташковскаго уѣзда, отъ няни Марьи Ивановны и другихъ.
Главною вкладчицею всѣхъ трехъ книгъ остается Ирина Ѳедосова, и въ лицѣ ея тотъ отдаленный сѣверный край, котораго народно-поэтическія сокровища были открыты покойнымъ П. Н. Рыбниковымъ, составившимъ, можно сказать, эпоху въ изученіи русскаго устно-словеснаго творчества своимъ знаменитымъ сборникомъ (по преимуществу былинъ), вышедшимъ въ 4 частяхъ въ 1861—1867 гг. Сокровищъ Олонецкаго края хватило и на громадный сборникъ покойнаго А. Ѳ. Гильфердинга, появившійся въ 1872 г. подъ заглавіемъ «Онежскія былины»; изданъ подъ редакціей П. А. Гильтебрандта. Этими сокровищами воспользовался и многоуважаемый Е. В. Барсовъ для своего превосходнаго сборника «Причитаній сѣвернаго края», одною изъ главныхъ вкладчицъ котораго была та-же самая Арина Ѳедосова. Слѣдуетъ замѣтить, что Е. В. Барсовъ воспользовался богатымъ запасомъ ея памяти ранѣе (т. е. когда и самая диковинная ея память была еще свѣжѣе и крѣпче). Преимущество сборника г-жи Славянской заключается въ размѣщеніи пѣсенъ, перемежающихся у нея соотвѣтственными обрядами, такъ что въ итогѣ получается цѣлая свадебная драма, а главнымъ образомъ въ приложеніи къ нимъ мелодій. Мы полагаемъ, что и для самой издательницы эти послѣднія представлялись главнымъ дѣломъ, а потому она и не нуждалась въ томъ изобиліи всевозможныхъ варіянтовъ, къ какому должны стремиться изданія, предпринятыя съ иною цѣлію.
Въ свадебныхъ пѣсняхъ, помѣщенныхъ у О. X. Славянской, преобладающею остается стародавняя основа, напоминающая о той порѣ, когда бракъ былъ вполнѣ подневольнымъ. Во многомъ ясно слышатся тутъ еще отзвуки насильственнаго увоза невѣсты, во многомъ той сдѣлки между женихомъ и ея родителями, которая выражалась выкупомъ ея у нихъ, являющимся дальнѣйшею формою развитія брака «звѣринской» поры, такъ возмущавшей Нестора, но до сихъ поръ сохраняющей свой глубокій слѣдъ и въ пѣснѣ, и въ обрядѣ. Это тѣмъ болѣе замѣчательно, что въ дѣйствительности бракъ въ той мѣстности, гдѣ записаны пѣсни, совершается по обоюдному соглашенію жениха съ невѣстою. (Стр. 83 части 2-ой).
Указавъ на это послѣднее обстоятельство, издательница, кажется намъ, нѣсколько противорѣчитъ себѣ, объясняя въ концѣ 2ой части «тѣ чувства ужаса дѣвушки при намекѣ на замужество, которыя цѣликомъ вылились въ свадебныя пѣсни», тяжелымъ положеніемъ, въ самомъ дѣлѣ ее ожидающимъ въ семьѣ «богоданныхъ» родителей, т. е. родителей жениха. Такое положеніе, конечно, можетъ быть, но его можетъ и вовсе не быть, а пѣсня должна обязательно на него указывать. Подобное несоотвѣтствіе обрядовой старины съ жизнію чувствуется самимъ народомъ. Сознаніе его и заставляетъ гостей прерывать продолжительное голошеніе передъ самымъ отправленіемъ невѣсты къ вѣнцу неоднократно повторяемыми словами: «полно ужъ тебѣ томить-то насъ». Но это не помогаетъ и обрядовое голошеніе продолжается.
Какая отдаленная старина выступаетъ передъ нами въ обращеньи невѣсты къ причесывающимъ ее подругамъ! Приведемъ, напримѣръ, слѣдующую ея просьбу:
Ужъ ты вплети, сестриценька родиная,
Вплетите пятьдесятъ мнѣ ножичковъ булатныихъ,
Ты шестьдесятъ вплети булавочекъ каленыихъ;
Кто вѣдь принется тогда за вольну мою волюшку,
Принаколетъ тотъ себѣ да бѣлы свои рученьки;
Расплетать станутъ мою русу густу косыньку
И отрѣжутъ свои бѣлые то палечки —
И отступятся отъ вольной моей волюшки. (Ч. II, стр. 23).
Оригинальнымъ видомъ острастки жениху съ его «хоробрымъ» поѣздомъ (какъ нерѣдко называется онъ въ свадебныхъ пѣсняхъ другихъ сборниковъ), видомъ, отзывающимся уже не доисторическою стариною (какъ многое въ обрядовой поэзіи), а позднѣйшею историческою жизнію, является въ другой пѣснѣ обращеніе невѣсты къ подруженькамъ:
…повышейте вы синюю мнѣ завѣску…
Вы повышейте-тко красныимъ вотъ золотомъ…
Вы повышейте царя да со царицею…
Устрашится тотъ злодѣй нашъ большій сватъ.
И тутъ же, въ томъ же самомъ варьянтѣ, являются, даже еще ранѣе, на той же самой занавѣскѣ «земская изба со старостой» въ одномъ уголочкѣ, «управа со исправникомъ» въ другомъ (ч, II, стр. 87), т. е. принадлежности уже новѣйшей лоры, примкнувшія къ стародавней основѣ, вполнѣ сохранившей, однако, основной свой смыслъ.
Въ высшей степени характерны и тѣ пѣсни, которыми обмѣниваются между собою староста со стороны невѣсты и жениховъ дружка. Первый указываетъ на то, что невѣста «повернулась бѣлой колпицей», а второй замѣчаетъ на это про жениха, что онъ «повернулся яснымъ соколомъ».
Староста: Повернулась она бѣлой горностаюшкой.
Дружка: Стрѣлялъ онъ тамъ по горностаюшкѣ.
Староста: Повернулась она уловной рыбинькой.
Дружка: Бралъ онъ плутьевки серебряны
Изловить да бѣлу рыбиньку.
Староста: Обернулась она лебедушкой.
Дружка: Снаряжался онъ скорешенько
Изловить хотѣлъ лебедь бѣлую…
Какъ пустилъ въ нее онъ тятевкой,
Пустилъ пухъ ея по поднебесью,
Ранилъ въ сердце свою лебедь бѣлую 1). (II, 42—45).
1) Мы приводимъ только самыя основныя черты, опуская эпическія подробности пѣсенъ. О. М,
Положеніе какъ женихова поѣзда, такъ и самого жениха (не говоря уже о сватѣ), при господствующемъ характерѣ пѣсенъ, становится иногда просто критическимъ, когда, напримѣръ, поется въ его же присутствіи:
У остудника чужайника
Во избѣ нѣтъ рукомойничка,
На стѣнѣ нѣтъ Богородицы.
На болота ходя, моются,
На лопату Богу молятся,
Они пнямъ да прилагаются (прикладываются, II, 50).
Не особенно ловко жениху и въ ту минуту, когда невѣста такимъ образомъ описываетъ жениху его мать:
Быдто свирѣпо-свирѣпая,
Быдто ладожко сердитая.
Или же когда она грозитъ:
Я не буду тебя слушаться
Почитать твоихъ родителевъ;
Я вѣдь дѣвушка да не дешовая,
Моя волюшка вѣдь не грошовая;
Я вѣдь дѣвушка въ пятьсотъ рублей,
Моя воля въ цѣлу тысячу.
Тутъ своего рода эпическое преувеличеніе. На самомъ дѣлѣ, по свидѣтельству Ирины Ѳедосовой, выкупъ, который, по стародавнему обычаю и до сихъ поръ платится женихомъ за невѣсту, сводится на сумму отъ 25 до 100 р., сумму, служащую затѣмъ родителямъ невѣсты для угощенія свадебныхъ гостей. Нѣсколько инымъ характеромъ отличается тотъ добровольный сборъ съ поѣзжанъ жениха, на который отвѣчаютъ соотвѣтственными размѣру пожертвованнаго подарками со стороны невѣсты, и совершенно уже особымъ сборъ съ жителей той деревни, въ которой живетъ невѣста, производимый во время гулянья ея съ подружками передъ свадьбою. Этотъ послѣдній имѣетъ значеніе мірской подмоги, т. е. отзывается уже общиннымъ бытомъ. Замѣчательна въ совершенно опять особомъ смыслѣ черта, приводимая въ самомъ началѣ изданія: «высмотритъ парень дѣвушку, поиграетъ съ ней на бесѣдкахъ, сговорится и возьметъ съ нея, какъ залогъ, въ знавъ того, что она пойдетъ за него замужъ: серьги, бусы или какую нибудь другую ея вещь. Если дѣвушка парню залога не дастъ, онъ и свататься не станетъ». Это отзывается уже совсѣмъ измѣнившимся строемъ жизни — добровольнымъ согласіемъ невѣсты.
При преобладаніи того матеріала, который записанъ отъ Ирины Ѳедосовой, издательница очень кстати помѣстила, въ концѣ третьей части своего труда, краткую характеристику этой любопытной личности, относящуюся къ той поздней порѣ ея жизни, когда г-жа Славянская съ нею познакомилась. «Ирина Ѳедосова, сказано тутъ, — женщина за 80 лѣтъ, совершенно сѣдая и сгорбленная, но полная энергіи и ума. Живетъ она дома тѣмъ, что поетъ на свадьбахъ, голоситъ на похоронахъ и тѣшитъ молодежь на сговорахъ и въ праздничные дни. Память у этой старухи изумительная и рѣчь красивая и оживленная. Она до такой степени проникнута духомъ старинной поэзіи, что при всякомъ удобномъ случаѣ говоритъ экспромты, складъ которыхъ совершенно напоминаетъ распѣваемыя ею старинныя пѣсни». Для образца вслѣдъ затѣмъ и приводятся такіе экспромты Арины Ѳедосовой, пропѣтые ею въ домѣ Славянскихъ въ видѣ величанія отдѣльныхъ членовъ ихъ семьи. Они въ своемъ родѣ любопытны, какъ свидѣтельство объ умѣніи народныхъ пѣвцовъ пользоваться старымъ поэтическимъ запасомъ для всевозможныхъ примѣненій къ современной дѣйствительности.
Похоронные и рекрутскіе плачи, помѣщенные у г-жи Славянской, еще менѣе, чѣмъ ея плачи свадебные, не только по количеству, но большею частью и по качеству могли-бы соперничать съ тѣми, которые напечатаны были Е. В. Барсовымъ (на сборникъ котораго мѣстами и попадаются у г-жи Славянской ссылки). И тутъ опять все преимущество изданія, нами теперь разбираемаго, — въ мелодіяхъ.
Особый отдѣлъ составляютъ у г-жи Славянской «великопостные стихи», къ которымъ не безъ основанія относитъ она и былины, такъ какъ пѣніе ихъ дѣйствительно допускается народомъ и въ великомъ посту. Но на первомъ планѣ должны быть тутъ поставлены такъ называемые «духовные стихи» (не легенды, подъ которыми собственно разумѣется уже прозаическая передача духовныхъ сюжетовъ народной поэзіи). Къ нимъ, т. е. духовнымъ стихамъ, должны быть отнесены у г-жи Славянской первые NoNo занимающаго насъ теперь отдѣла (3-го въ 3-ей части). Подъ № 1 помѣщенъ стихъ, представляющій нѣкоторое смѣшеніе «Сна Богородицы» съ «Милосливою женою», при преобладаніи первой темы; стихъ своднаго характера, изобилующій эпическими анахронизмами. Подъ № 2 находимъ мы довольно замѣчательный по своимъ особенностямъ, хотя и не очень подробный и не вездѣ точный, варьянтъ стиха «о голубиной книгѣ». Не особенно важны варьянты стиховъ о двухъ Лазаряхъ, Егоріи храбромъ и змѣѣ, Царѣ Кудріянищѣ и Егріѣ, объ Алексѣѣ человѣкѣ Божіемъ, о Пустынѣ, помѣщенные подъ № 3, 4, 5, 8 и 11-мъ. Заслуживаетъ вниманія довольно загадочный по своему содержанію стихъ о Праведномъ Василіи (№ 6), отчасти же и стихъ о происхожденіи поста въ пятницу (№ 7), еще же болѣе не то стихъ, не то былевая пѣсня «Изъ временъ татарскаго полона» (№ 9), съ которою тѣсно связана и другая, являющаяся своеобразнымъ отрывкомъ пѣсни довольно распространенной и обыкновенно печатаемой въ сборникахъ подъ заглавіемъ «Татарскій полонъ» «(Доставалася теща зятю». У г-жи Славянской она начинается иначе; помѣщена подъ № 10). Несомнѣнную цѣну имѣетъ варьянтъ стиха объ Аникѣ воинѣ и смерти, въ которомъ эта послѣдняя называетъ себя прекрасною — совершенно соотвѣтственно-приданному ей тутъ образу, который выдерживается до конца (№ 13).
Затѣмъ слѣдуютъ двѣ большихъ былины о Добрынѣ съ Алешей Поповичемъ и о Чурилѣ съ женой Бермяты (№ 14 и 15). Варьянтъ объ извѣстномъ похожденіи Добрыни, записанный, какъ и большая часть пѣсенъ этого отдѣла, все отъ той же неистощимой Ирины Ѳедосовой, замѣчателенъ многими чертами, особенно же тѣмъ, что слѣдуетъ тутъ за проходящею черезъ множество и другихъ варьянтовъ жалобою Добрыни на свое богатырское призваніе. Тутъ эта жалоба смѣняется вотъ какими гуманными соображеніями:
Какъ же мнѣ не заступиться за родныхъ своихъ,
За родныхъ собратьевъ, сердцу близкихъ,
За своихъ братьевъ, за весь бѣлый свѣтъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Какъ наѣхали поганы люди супостатные,
Они рѣжутъ, бьютъ моихъ собратіевъ……
Не сидится мнѣ здѣсь безъ работушки,
Имъ помочь идти — одна заботушка.
Черта, прекрасно дорисовывающая образъ богатыря, наиболѣе близкаго по характеру къ Ильѣ Муромцу. Жаль только, что стихъ тутъ, какъ и кое гдѣ еще, не совсѣмъ выдержанъ, потому ли, что память измѣнила пѣвицѣ, потому ли, что пѣсня не довольно точно записана. Довольна интересна сибирская быль о Ермилѣ Тимофеичѣ, сохранившаяся въ видѣ уже не пѣсни, а прозаическаго сказа и записанная на Уралѣ отъ дружковъ[1]. Знаменитый покоритель Сибири, являющійся, какъ извѣстно, и въ былинахъ въ качествѣ богатыря малолѣтка, представителя совсѣмъ новаго богатырскаго поколѣнія, въ нашемъ сказѣ представляется колдуномъ (чѣмъ и объясняется тутъ его успѣхъ въ Сибири). Сдѣлавшись сибирскимъ царемъ, онъ бьетъ челомъ Ивану Васильевичу Грозному и обязывается выплачивать ему дань; скорая же измѣна Ермаку судьбы, до сихъ поръ ему ворожившей, и объясняется именно тѣмъ, что «не дѣло вольному казаку въ холопство идтити». Въ слѣдующемъ отдѣлѣ третьей части (ІѴ-мъ) подъ общимъ заглавіемъ Старинныя народныя пѣсни, помѣщены пѣсни самаго различнаго рода и содержанія, нѣкоторыя изъ нихъ, правду сказать, оказываются совсѣмъ не старинными, а носящими на себѣ уже видимый отпечатокъ такъ называемой «Городской цивилизаціи» (№ 6, 7, 8, 10, 13, 15, 20, 23, 28, 29). Таковы-же, замѣтимъ тутъ кстати, и нѣкоторыя изъ пѣсенъ, распѣваемыхъ передъ свадьбою во время хороводовъ, въ которыхъ принимаютъ участіе женихъ съ невѣстою. (Часть I, №№ 10—17).
Къ отдѣлу Ѵ-му отнесены всего двѣ пѣсни — волочебная и величальная, Про первую въ скобкахъ почему-то сказано: колядовская бѣлорусская, тогда какъ, сколько намъ извѣстно, колядки строго отличаются въ Бѣлоруссіи отъ волочебныхъ пѣсенъ: первыя поются на Рождество, вторыя на Пасху. Что касается пѣсни, озаглавленной величальною, то она и по содержанію, и по формѣ представляется намъ какою-то загадочною, полукнижною. Гдѣ именно и отъ кого записаны эта и волочебная пѣсни, не сказано.
Послѣдній отдѣлъ (VI), заключающій въ себѣ различную смѣсь: сказки, (т. е. собственно тутъ одна въ протяжной пѣсенной формѣ и этимъ интересная), загадки, пословицы и прибаутки, по нашему мнѣнію, могъ-бы и не входить въ изданіе О. X. Агреневой Славянской, — уже по одному тому, что въ этомъ отдѣлѣ нѣтъ проходящей черезъ всѣ остальные характерной особенности этого изданія, придающей ему главную цѣну — мелодій.
Объ этихъ послѣднихъ вообще мы, къ сожалѣнію, не судьи. Между тѣмъ эта сторона изданія находится въ связи съ тѣмъ, въ чемъ заключается сущность народно-артистической дѣятельности О. X. Агреневой-Славянской и ея вполнѣ заслуженнаго передъ русскимъ обществомъ мужа, которому и посвящено настоящее изданіе, предпринятое въ ознаменованіе его 25-тилѣтняго юбилея[2]. Впрочемъ, эта сторона ихъ совмѣстной дѣятельности давно уже нашла себѣ настоящихъ цѣнителей.
Спб., май 1889 г.
- ↑ Ямщиковъ, какъ пояснено въ примѣчаніи. Замѣтимъ, что большая часть мѣстныхъ малопонятныхъ словъ объяснена у г-жи Славянской, нѣкоторыя, однако же, оставлены безъ объясненій, а именно: тарица, чваковатый, пятничка.
- ↑ Отпразднованнаго въ Москвѣ, съ большимъ торжествомъ, въ апрѣлѣ 1887-го года; тогда вышли въ свѣтъ и двѣ первыя части изданія О. X. Агреневой-Славянской. О. М.