ОШИБКА.
правитьI.
правитьПогода стояла ужасная. Снѣгъ и дождь падали на грязныя мостовыя; порывистый вѣтеръ, прихотливо измѣняя свое направленіе, сбивалъ шапку съ пѣшехода и накрывалъ его огромнымъ воротникомъ шинели. Ужь около мѣсяца, какъ солнце спряталось за густыя, быстро идущія тучи, со всѣхъ сторонъ закрывшія небо. Въ три часа становилось темно. Вечеромъ, тусклые фонари печально мерцали въ почтительномъ другъ отъ друга разстояніи. Всего досаднѣй было, что иногда къ ночи облака раздвигались, обѣщая, повидимому, лучшій день; но раннимъ утромъ упорный дождь снова стучалъ въ окна и будилъ обманутыхъ жителей. Самые терпѣливые теряли наконецъ терпѣніе, самая отчаянная веселость начинала смотрѣть сентябремъ.
Однимъ изъ такихъ сентябрскихъ дней я вышелъ со двора въ печальномъ расположеніи духа. Туманной, непроницаемой пеленою висѣли тучи надъ городомъ; посылая ему обильную дань снѣга и дождя. Потоки воды лились съ желѣзныхъ крышъ на троттуары. Я отчаянно шагалъ по грязи, желая пройдти какъ-нибудь, за невозможностію пройдти лучше. Но какъ не способенъ человѣкъ сваливать вину своихъ душевныхъ движеній на перемѣны погоды, однакожь я чувствовалъ, что главная причина моей горести находилась не тамъ, въ шумномъ дождѣ и безпокойномъ вѣтрѣ, а здѣсь, внутри меня-самого, въ моемъ сердцѣ: другъ мой уѣхалъ на два года за границу.
Знакомые наши говорили, что мы влюблены другъ въ друга. Не знаю, на сколько можно допустить справедливость ихъ замѣчанія; но что любовь была между нами — это вѣрно. Въ моей къ нему привязанности сливались различныя чувства. Началась она почтеніемъ, перешла въ благодарность. Дружба, въ которую входитъ извѣстная доля влюбленности, беретъ тѣмъ самымъ верхъ надъ любовью, въ которой не всегда бываетъ дружба. Я понялъ, что истина и долговѣчность дружескихъ связей заключаются въ нравственныхъ достоинствахъ друзей, и что если не всегда любишь того, кого уважаешь, то необходимо уважать того, съ кѣмъ хочешь подружиться, былъ старше его, онъ былъ лучше меоя. Въ его жизни, какъ въ прекрасномъ свидѣтельствѣ прекраснаго, черпалъ я примѣры для своего поведенія. Онъ умѣлъ ровнымъ шагомъ идти по дорогѣ жизни, не поддаваясь мимоходнымъ случайностямъ. Къ нему прибѣгалъ я всякій разъ, когда надобно было учиться сохранять достоинство передъ людьми, неимѣющими достоинствъ. Къ нему же, къ этому спокойному и благородному человѣку, шелъ я за вдохновеніемъ душевной силы, которая не сходила на меня ни при торжествѣ враговъ, ни отъ побѣды надъ врагами.
Отъѣзжая за границу, онъ подарилъ мнѣ свой портретъ, чрезвычайно-схожій, хотя написанный не первокласснымъ живописцемъ. Мнѣ даже нравилась эта блѣдность, которую художникъ сообщилъ лицу его, можетъ-быть безъ всякаго умысла. Таковъ, дѣйствительно, былъ другъ мой въ печальную минуту разлуки, когда мы провожали его съ желаніями и слезами. Онъ и самъ плакалъ, такъ рѣдко позволявшій себѣ плакать: возвышенная душа его противилась поспѣшному выраженію чувствъ, тѣмъ меньше замѣчаемыхъ, чѣмъ болѣе они глубоки.
Черезъ два дня послѣ его отъѣзда, я отправился къ золотыхъ-дѣлъ-мастеру заказать серебряный ободокъ, для овальнаго, величиною въ четверть портрета. На глухой звонъ колокольчика выбѣжалъ мальчикъ и просилъ подождать хозяина, чѣмъ-то занятаго. Въ ожиданій, началъ я разсматривать висящія на стѣнѣ картинки, изъ которыхъ многія были очень-забавны. Такъ, на-примѣръ, одна изображала тощую, старообразную дѣву, которая, въ бѣломъ платьѣ и желтой шляпкѣ, прыгаетъ черезъ розовый кустъ, а стоящій съ боку селадонъ, завитый какъ барашекъ, указывая на нее пальцемъ, говоритъ съ нѣжностію: c’esi tout-à-fait un papillon! Глупыя лица, неестественныя ихъ положенія и уморительныя надписи до того меня заняли, что я чуть-чуть слышалъ, какъ снова зазвенѣлъ глухой колокольчикъ, какъ отворилась дверь и кто-то вошелъ въ магазинъ. Сбѣжавшій сверху хозяинъ завязалъ разговоръ съ новымъ лицомъ, къ которому я стоялъ спиною. Пріятный, тихій голосъ отдѣлялся отъ хозяйскаго хриплаго баса. До меня стали долетать слова ихъ разговора. Вниманіе, долго прикованное къ топорной работѣ маляра, перешло потомъ на новый предметъ. Я обернулся — и глаза мои встрѣтились съ глазами молодой дѣвушки…
Что за милое лицо! какіе прекрасные голубые глаза! Очаровательная томность, въ нихъ разлитая, казалась временнымъ ихъ гостемъ. Можно было догадываться, что какой-нибудь печальный случай согналъ съ ея лица румянецъ и навѣялъ на него непривычную задумчивость. Высокій лакей почтительно стоялъ у стеклянной двери, а она, торопливо и тихо, объяснялась съ золотыхъ-дѣлъ-мастеромъ. отдавъ ему что-то завернутое въ бумажкѣ.
— Очень-хорошо, отвѣчалъ мастеръ.
— Когда жь это будетъ готово?
— Черезъ недѣлю. Какъ прикажете: доставить къ вамъ?…
— Нѣтъ, нѣтъ, я сама заѣду или пришлю человѣка.
— Очень-хорошо. Позвольте же записать. Фамилія ваша? спросилъ онъ, взявъ карандашъ въ руки.
Незнакомка взглянула на меня. Я не спускалъ съ нея глазъ.
Она тотчасъ опустила вуаль и сказала такъ тихо, что не только я, стоявшій отъ нея шагахъ въ пятя, но и самъ хозяинъ почти ничего не слыхалъ.
— Какъ? повторилъ послѣдній, подставивъ лѣвое ухо.
Незнакомка, примѣтно смущенная, еще разъ взглянула на меня, какъ-бы наблюдая за моею неприличною внимательностью, и потомъ произнесла… Можете представить себѣ мое изумленіе, когда я услышалъ мою собственную фамилію, — разумѣется, въ женскомъ окончаніи.
Это заставило меня сдѣлать движеніе впередъ. Я подступилъ шага за два въ незнакомкѣ, но она почти выбѣжала изъ магазина. Лакей проворно слѣдовалъ за нею.
Я обратился къ хозяину. — Скажите, пожалуйста, какъ фамилія этой дѣвушки… или дамы?
— А вотъ, извольте посмотрѣть. Онъ подалъ мнѣ клочокъ бумажки, за которомъ записывалъ. Точно: моя фамилія. Это, просто, изумительно!
— Вы знаете ее? спросилъ я.
— Нѣтъ, въ первый разъ вижу.
— Гдѣ она живетъ?
— Не знаю.
— За чѣмъ она пріѣзжала?
— Заказала сдѣлать золотое колечко и вставить вотъ эти волосы. — Мастеръ развернулъ бѣлую, тщательно-сложенную бумажку, и показалъ мнѣ прекрасные черные волосы.
— Когда она будетъ у васъ?
— Сказала, черезъ недѣлю. Сама заѣдетъ или пришлетъ человѣка.
— Хорошо; я тоже заверну къ вамъ черезъ недѣлю. Я отдалъ ему портрета и объяснилъ, что нужно сдѣлать.
II.
правитьКогда я вышелъ изъ магазина, не было уже и слѣдовъ кареты, въ которой пріѣзжала незнакомка. Я увѣрился, въ этомъ, посмотрѣвъ внимательно на всѣ четыре стороны. Что за чудо! думалъ я дорогой. Какимъ образовъ, живучи въ Москвѣ двадцать лѣтъ, я не зналъ о существованіи особы, а можетъ-быть и особъ, носящихъ мое потомственное имя? Другіе счастливы на однофамильцевъ и знакомятся съ ними, по-крайней-мѣрѣ, по вывѣскамъ; но моя фамилія, какъ рѣдкій экземпляръ, не имѣла себѣ подобныхъ: иначе я узналъ бы объ этомъ немедленно при такомъ множествѣ знакомыхъ. Удивительно странно! Надобно отъискать незнакомку, чего бъ это на стоило. Быть-можетъ, судьба посылаетъ мнѣ прекрасную родственницу, которая полюбитъ меня какъ брата. Вотъ ужь опять любовь! Мнѣ, право, стыдно. Къ случайной встрѣчѣ я привязываю мысль о сердечной тревогѣ, безсмѣнной моей мучительницѣ. Пора, наконецъ, одуматься и хоть на четвертомъ десяткѣ оставить безумныя преданности безумнымъ мечтаніямъ.
Цѣлую недѣлю я бредилъ миловиднымъ личикомъ блондинки, доискиваясь ключа къ странному случаю. Я даже пренебрегъ своими занятіями по службѣ, не смотря на взъискательность новаго начальника. Каждую почти ночь разгоряченная фантазія тревожила меня смутными грезами. Иногда мнѣ снился печальный другъ, и его прощальныя объятія; потомъ лицо друга принимало образъ смѣющейся дѣвушки: эта дѣвушка была прекрасная незнакомка; то настигалъ я убѣгающую отъ меня блондинку, которая превращалась въ карету, съ длиннымъ лакеемъ на запяткахъ… лакей дразнилъ меня языкомъ; дальше, исчезали карета, другъ и красавица… я стою въ гостиной, передъ портретомъ моего друга… всматриваюсь: ободокъ на портретѣ не ободокъ, а кольцо, съ черными волосами въ срединѣ… черезъ минуту кольцо становилось миньятюрнымъ портретомъ незнакомки.
Такъ прошла долгая, скучная недѣля, въ-теченіе которой я разъ двадцать побывалъ у золотыхъ-дѣлъ-мастера. Въ восьмой день послѣ незабвенной встрѣчи, окончивъ дѣла свои, я стремглавъ полетѣлъ къ магазину и такъ сильно отворилъ день, что хозяинъ выбѣжалъ въ испугѣ.
— Ну, что?
— Портретъ вашъ готовъ.
— Не то: я спрашиваю, была ль у васъ та барышня?…
— Съ полчаса назадъ приходила отъ нея дѣвушка.
Я ударилъ кулакомъ по прилавку. — Какъ же вамъ не стыдно Не удержать ее!
— Она ужасно торопилась; говоритъ: приказали немедленно воротиться.
— Какъ же ея фамилія? гдѣ она живетъ? у кого?
— Не знаю, она ничего не сказала.
— Да вы бы спросили!
— Спрашивалъ, — не сказываетъ.
— Ахъ, Боже мой, какъ это досадно! какіе вы недогадливые! По-крайней-мѣрѣ, скажите, въ которую сторону пошла дѣвушка.
— Направо… или нѣтъ, налѣво… нѣтъ, позвольте: точно направо.
Прекрасныя показанія! Я бросился изъ магазина; но на улицѣ, какъ нарочно, не было въ то время ни одной женской души. Пославъ къ чорту всѣхъ попавшихся мнѣ мужчинъ, изъ полномъ отчаяніи направилъ шаги къ своей квартирѣ. Долго ли шелъ я, не помню; не помню даже, чтобъ встрѣтился со мною хоть одинъ знакомый. Я только тогда вышелъ изъ задумчивости, какъ при поворотѣ съ главной бульварной аллеи въ боковую дорожку наткнулся на даму, которая вела за руку миловидную дѣвочку; за ними слѣдовалъ лакей. Я началъ извиняться, она пристально посмотрѣла на меня, и вдругъ мы вскрикнули почти въ одинъ голосъ:
— Владиміръ Петровичъ!… Анна Дмитріевна!..
— Какъ давно я не видалъ васъ!
— Ровно восемь лѣтъ. Тогда я была барышней; теперь я барыня. Вотъ дочь моя, Зиночка. А вы? все еще свободны?
— Ахъ, да!
— Чудныя дѣла творятся на свѣтѣ: свободны — и вздыхаете! Предоставьте это право людямъ связаннымъ… напримѣръ, замужнимъ женщинамъ. Но бульваръ не мѣсто для искреннихъ разговоровъ.. Пріѣзжайте къ намъ завтра, въ восемь часовъ, на дѣтскій балъ.;
— На которомъ не будетъ дѣтей?
— Вы угадали. Я отрекомендую васъ моему мужу.
— Человѣку почтенному?
— О, въ высочайшей степени! Я только до-сихъ-поръ еще не рѣшила, какого рода эта почтенность или почтеніе. Пріѣзжайте же непремѣнно. Обрадуйте меня этимъ: вѣдь вы когда-то меня жаловали.
— Скажите: любилъ.
— Ну, хорошо, хорошо! Вы должны сдѣлаться нашимъ другомъ. Для васъ мы всегда дома.
Она сказала мнѣ свою квартиру — и мы разстались.
Анна Дмитріевна была славная дѣвушка. Въ ней соединялись рѣдко-соединяемыя качества: удивительная доброта души съ мѣткою насмѣшливостью сатирика. Никто лучше ея не умѣлъ отъискать смѣшной или слабой стороны окружавшихъ людей и выразить ее въ лицахъ, Каждый знакомый получилъ отъ нея особенное прозваніе, очень-вѣрно характеризующее его главное свойство. Сестры называли ее своимъ домашнимъ шутомъ и любили безъ памяти. Любовь была заслуженная: Анна Дмитріевна забывала все, даже свою страсть къ насмѣшкамъ, когда надобно было помочь ближнему, принять участіе въ его горести, раздѣлить его радость. Тогда она выказывала истинную полноту любящаго сердца, завидную преданность друзьямъ. Сколько разъ наказывали ее за чужіе проступки, которые она брала на себя, чтобъ защитить виноватыхъ! Дѣтскія жертвы, неважныя сами-по-себѣ, важны своею искренностью; онѣ свидѣтельствуютъ о нравственныхъ наклонностяхъ. Одного только знакомаго пощадили стрѣлы ея насмѣшекъ: это былъ я. Зато и доставалось ей отъ сестеръ за такое предпочтеніе не даромъ. Отважная съ другими, она робѣла и краснѣла при мнѣ; а при отъѣздѣ моемъ въ деревню, къ отцу, оказала слишкомъ-замѣтную чувствительность. Мадамъ Ж., гувернантка Анны Дмитріевой, говорила мнѣ что-то о ней, какъ о такой дѣвушкѣ, которая можетъ быть выгодной невѣстой и прекрасной женой, но я не обратилъ на ея слова большаго вниманія. Что мѣшало мнѣ пріобрѣсть выгодную невѣсту и прекрасную жену — рѣшить трудно. Я думаю, самая обыкновенная причина: мы ищемъ далеко близкаго счастія. Впрочемъ, дѣло не въ этомъ, дѣло въ томъ, что за Анну Дмитріерну присватался богатый, довольно-чиновный и очень ограниченный человѣкъ. Родители выдали ее замужъ, и она сдѣлалась богатой госпожей. Вотъ и вся исторія.
Когда я пришелъ къ Аннѣ Дмитріевнѣ, такъ-называемый дѣтскій балъ сіялъ въ полнотѣ своего блеска. Хозяйка представила меня своему супругу, который тотчасъ подошелъ ко мнѣ съ карточкой и крайне удивился, узнавъ, что я не играю ни въ вистъ, ни въ преферансъ, ни въ бостонъ. «Какъ! неуже-ли вы не играете? Что жь вы дѣлаете вечеромъ?» Чрезъ нѣсколько времени, онъ снова атаковалъ меня теми же вопросами: «Такъ вы не играете въ карты? Это, право, странно. Вамъ должно быть очень-скучно вечеромъ?» Говорятъ, что на другой день бала онъ то же самое повторилъ женѣ своей: «Вообрази, Annette: онъ не играетъ въ карты! Что жь онъ вечерами-то дѣлитъ?»
Я выбралъ уголъ залы, гдѣ было поменьше толкотни, умѣстился на спокойномъ креслѣ и началъ любоваться добровольными сумасшествіями, такъ назвалъ кто-то наши общественные танцы. Однакожь, эти наблюденія скоро мнѣ наскучили: одни и тѣ же пріемы, одни и тѣ же условныя движенія, ничего свободно-граціознаго или искренно-веселаго; я схватилъ Диночку, которая бѣжала куда-то, живая, рѣзвая, хорошенькая какъ Амуръ, посадилъ ее къ себѣ на колѣни и началъ болтать съ ней всякій вздоръ. Черезъ полчаса, подошла къ намъ Анна Дмитріевна.
— Полноте болтать съ моей дочерью, господинъ философъ! Я хочу, чтобъ у меня всѣ прыгали.
Она схватила меня за руку и потащила на противоположный конецъ комнаты.
— Вотъ вамъ дама, гувернантка Зиночки. Лида, прошу танцовать съ этимъ кавалеромъ.
Я чуть не вскрикнулъ отъ радости узнавъ въ Лидѣ мою незнакомку. Онъ также завѣтно встревожилась и тотчасъ подала мнѣ руку.
— Ну, что жь вы стоите, какъ вкопаный? продолжала Анна Дмитріевна. — Ритурнель ужь съиграли. Извольте искать себѣ vîs-à-vîs.
— Мнѣ кажется… началъ я, смотря на Лиду. Но Лида поспѣшно пожала мнѣ руку, приглашая къ молчанію.
— Что вамъ кажется? спросила Анна Дмитріевна.
— Мнѣ кажется, что я… забылъ фигуры.
— Вздоръ какой! Лида вамъ покажетъ. Ступайте.
Музыка начала играть, и мы вошли въ кругъ танцующимъ.
Догадки мои оправдались. Лида не создана для продолжительной горести. Хотя она конфузилась, видя подлѣ себя кавалера, который встрѣтилъ ее въ магазинѣ и принялъ невольное участіе въ какой-то тайнѣ ея жизни, однакожь, я напрасно искалъ на лицѣ ея прежней блѣдности, а въ глазахъ прежней томности. Танцовала она очаровательно, выказывая каждымъ движеніемъ чудо врожденной граціи. Этого мало: на миломъ, одушевленномъ лицѣ Лиды начертано было сознаніе богатыхъ даровъ природы, такая увѣренность въ своемъ достоинствѣ, которая связываетъ руки зависти, поражая ее силою прелести. Кавалеры нашей кадрили поубавили вниманія къ своимъ дамамъ; дамы въ недоумѣніи смотрѣли на опасную соперницу. Я не сводилъ съ нея глазъ и часто забывалъ фигуры. Взаимное положеніе наше было довольно-затруднительно. Мы держали разговоръ на общихъ мѣстахъ, по разнымъ причинамъ: я боялся нескромнымъ вопросомъ или намекомъ оскорбить застѣнчивость встревоженной дѣвушки; она не охотно мнѣ отвѣчала, боясь поворота рѣчи на свиданіе наше въ магазинѣ, и потому безпрестанно обращалась къ Зиночкѣ, неподалеку стоявшей; находя всегда что-нибудь сказать ей. Только въ послѣдней фигурѣ, она робко взглянула на меня и сказала тихимъ голосомъ:
— У меня есть къ вамъ покорнѣйшая просьба.
— Тысячу вмѣсто одной! Что имъ угодно?
— Не сказывайте Аннѣ Дмитріевнѣ, что вы видѣли меня у золотыхъ-дѣлъ-мастера.
— Я могъ бы сказать это по разсѣянію, не находя нужнымъ скрывать вашей встрѣчи; но теперь никто о ней не узнаетъ.
— Покорно васъ благодарю… Безъ сомнѣнія, поступокъ мой и просьба кажутся вамъ очень-странными?.. Но я должна была такъ сдѣлать; мнѣ нельзя было сдѣлать иначе…
— Позвольте и мнѣ объявить вамъ мою покорнѣйшую просьбу.
— Что вамъ угодно?
— Танцовать съ вами всѣ слѣдующія кадрили.
— Съ большимъ удовольствіемъ.
Когда кончилась кадриль, толпа пріятелей окружила меня. «Съ кѣмъ ты танцовалъ?» спросилъ одинъ изъ нихъ.
— Не скажу.
— Что за вздоръ! подхватили другіе. — Вѣдь мы узнаемъ же.
— Какъ же вы узнаетет?
— Пригласимъ ее танцовать.
— Опоздали: она ангажирвана мною на весь вечеръ. Вы слѣпорожденные, продолжалъ я, замѣтивъ удивленіе и досаду молодёжи: вы не видите сокровище, предпочитаете куколъ живому, прекрасному лицу. Вообразите же мое торжество: я буду танцовать съ ней, а вы будете злиться! Это имѣетъ свои пріятности.
— Полно шутить; уступи мнѣ ее на одну кадриль.
— Ни на четверть кадрили. Вы пpoвинились, и должны понести заслуженное наказаніе. Каждая ошибка требуетъ очистительной жертвы.
— Надобно же поправить ошибку.
Другъ мой! сказалъ я торжественнымъ голосомъ, принявъ на себя важный видъ и пародируя слова Гамлета: — есть такія ошибки, которыхъ не поправитъ никакая философія.
Послѣ трехъ или четырехъ кадрилей, подошла ко мнѣ Анна Дмитріевна.
— Браво, господинъ философъ! вы оказываете большіе успѣхи.
— Это временная охота… исключеніе… я танцую по особенному случаю…
— О, я знаю васъ, господа-мужчины! Гордость ваша не позволитъ вамъ остаться въ ряду обыкновенныхъ смертныхъ, довольствоваться ходомъ обыкновенной жизни. У васъ во всемъ исключеніе: исключеніе въ дружбѣ, исключеніе въ любви, исключеніе въ ненависти. Позвольте узнать, къ какому роду принадлежитъ ваше теперешнее исключеніе?
— Скажите, какъ фамилія вашей гувернантки?
— Лоскина. Она живетъ у меня съ мѣсяцъ. Не правда ли: она очень-мила? — Прелесть!. она здѣсь первая красавица… послѣ васъ.
— Merci за комплиментъ; вы большой мастеръ на любезности.
Лоскина! повторялъ я про-себя, затверживая это легкое имя. Фамилія мнѣ вовсе-незнакома. Для чего же Лида не сказала ея въ магазинѣ? Зачѣмъ взяла мою фамилію? Какъ ее узнала?.. Случай принималъ болѣе и болѣе интересную завязку; я терялся въ догадкахъ.
Танцы длились до двухъ часовъ. Мы много говорили съ Лидой, но о встрѣчѣ въ магазинѣ не было ни слова. Кончивъ послѣднюю кадриль, она обратилась ко мнѣ съ очаровательной улыбкой: «позвольте узнать, съ кѣмъ я имѣла удовольствіе провести такъ пріятно вечеръ?»
Спрашиваютъ ли объ имени, когда время проведено пріятно?.. Впрочемъ, если вамъ угодно — я…
Пусть читатель представитъ теперь изумленіе Лиды, когда она услышала мою фамилію, которою воспользовалась у золотыхъ-дѣлъ-мастера. Она вся вспыхнула и хотѣла что-то сказать; но толпа гостей, хлынувъ изъ сосѣдней комнаты, разлучила насъ. Я уѣхалъ.
III.
правитьЧерезъ недѣлю, на дѣтскомъ балѣ у Анны Дмитріевны было еще больше народа. Мнѣ хотѣлось явиться до съѣзда гостей; но какъ нарочно пріѣхалъ ко мнѣ петербургскій знакомый и цѣлый часъ болталъ о сплетняхъ столичной литературы. Я грызъ ногти отъ нетерпѣнія и досады, видя, какъ уходитъ золотое время. Наконецъ, докучный посѣтитель сжалился надо мной, и лишь-только онъ за двери, я полетѣлъ къ Аннѣ Дмитріевнѣ. Вхожу, ищу глазами Лиды: она увидѣла меня первая и привѣтливо кивала своею прекрасной головкой. Легкая улыбка мелькнула на губахъ ея: вѣроятно, казалось ей забавнымъ наше странное знакомство, моя фамилія, взятая за-прокатъ. Но я напрасно старался подойдти къ ней: она танцовала съ кѣмъ-то кадриль, потомъ другую, тамъ третью и четвертую. Я понялъ, что молодёжь составила противъ меня заговоръ, отомщай мнѣ успѣхъ перваго бала. Наконецъ, послѣ четырехъ кадрилей, которыя показались мнѣ четырьмя днями, я подхожу къ Лидѣ и почти сталкиваюсь съ какимъ-то офицеромъ. Говоря правду, офицеръ имѣлъ больше меня права, потому-что подошелъ первый; но Лида подала мнѣ руку, сказавъ офицеру: я ужь ангажирована. Трудно вообразить мою радость отъ такого предпочтенія или обмана — какъ хотите.
— Правду говорятъ, начала она, покраснѣвъ слегка: — что въ жизни труденъ только первый шагъ. Одинъ проступокъ незамѣтно ведетъ за собой другіе. Прежде я взяла непринадлежащее мнѣ имя; теперь позволила себѣ солгать: сказала, что вы меня ангажировали.
— Которое жь, отвѣчалъ я засмѣявшись: — изъ этихъ двухъ величайшихъ преступленій большее?
— Разумѣется, первое. Я прибѣгла ко второму по необходимости, чтобъ оправдаться передъ вами.
— Въ чемъ же? Служить, хотя невольно, помощью въ благородномъ дѣлѣ (я не смѣю и не могу предполагать другаго), значитъ употреблять свое имя наилучшимъ образомъ.
— Видите ли: то дѣло, за которымъ я пріѣзжала къ золотыхъ-дѣлъ-мастеру, требовало тайны. Я знала, что мнѣ завидуютъ, какъ очень-счастливому человѣку, что за мною присматриваютъ, какъ и прилично зависти, особенно зависти ревнивой. Пожалуй, услужливые люди взялись бы очернить меня во мнѣніи Анны Дмитріевны, которую я такъ люблю. Я нарочно выбрала дурную погоду, надѣясь не видать никого въ магазинѣ, но, сверхъ чаянія, нашла васъ. Вы смотрѣли на меня пристально, даже очень-пристально, когда хозяинъ спрашивалъ мою фамилію. Мнѣ стало совѣстно, страшно, и я рѣшилась назваться чужимъ именемъ: въ замѣшательствѣ многое кажется позволеннымъ. Наканунѣ того дня, какъ мы встрѣтились, Анна Дмитріевна купила книжку, которую вы сочинили и которую мы читали долго вечеромъ: имя автора пришло мнѣ на память, и я сказала его. Вотъ вамъ чистосердечная исповѣдь: вы не сердитесь?
— Напротивъ: благодарю судьбу, которая подсказала вамъ мою фамилію. Мое имя такъ неважно, что можетъ употребляться безъ всякихъ наградъ и процентовъ. Если угодно, я готовъ уступить вамъ его въ вѣчное и потомственное владѣніе.
— О, для этого надобно имѣть особенныя права, которыхъ у меня нѣтъ.
Я улыбнулся отвѣту Лиды, которымъ она дала замѣтить двусмысленность моихъ словъ, сказанныхъ, впрочемъ, такъ, безъ намѣренія.
— А вѣдь, признайтесь: въ нашей случайной встрѣчѣ много не случайнаго. Надобно же было, чтобъ мы отправились изъ дома въ одинъ и тотъ же день; надобно было, чтобъ мы пришли къ одному и тому же мастеру; надобно было вамъ выбрать мою фамилію.
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что судьба сводитъ людей не даромъ. На помощь человѣку она зоветъ другаго, нужнаго ему человѣка. До-сихъ-поръ, я служилъ вамъ только своимъ именемъ: въ послѣдствіи прійдется, можетъ-быть, послужить дѣломъ… Не смѣйтесь… а не шучу… Противъ воли, вы должны были посвятить меня въ свои тайны; вы слегка приподняли покрывало, которое лежитъ на интересномъ обстоятельствѣ. Что же дальше?
— О, любопытство! И насъ еще упрекаютъ въ немъ! Скажите лучше, зачѣмъ вы приходили въ магазинъ?
— Заказывать рамку для портрета.
— Портретъ вашъ тоже изъ числа интересныхъ обстоятельствъ?
— Не такихъ, какъ вы думаете. Онъ другой цѣны и достоинства: я не промѣняю его на вашу обновку.
— Какую обновку?
— А вотъ за то колечко, которое у васъ на лѣвой рукѣ.
Лида съ чувствомъ взглянула за кольцо и начала вертѣть его двумя пальцами правой руки. Потомъ сказала со вздохомъ: «пусть такъ!» останемся каждый при своемъ, но останемся добрыми знакомыми.
По окончаніи кадрили, одинъ изъ моихъ знакомыхъ шепнулъ мнѣ:
— Поздравляю тебя съ побѣдой. До твоего пріѣзда, дама твоя танцевала очень-разсѣянно и безпрестанно поглядывала на дверь; а послѣднюю кадриль она была очень-внимательна… къ тебѣ.
— Поздравь же меня и съ другой побѣдой: я не замѣтилъ и не хочу замѣчать этого, какъ ты говоришь, вниманія.
Но это были поспѣшныя слова притворной гордости: на самомъ же дѣлѣ я былъ побѣжденъ неотразимою прелестью Лиды. Я чувствовалъ, что непредвидѣнно вошелъ въ очарованную сферу, которая окружаетъ каждую счастливо-организованную женщину. Та грація, которую Лида выказывала въ танцахъ, была не празднымъ обаяніемъ, не отдѣльнымъ качествомъ, независимымъ отъ другихъ свойствъ и безъ вліянія на другія свойства. Нѣтъ, внѣшняя красота ея согласовалась съ красотою внутренней, составляя такимъ образомъ полное изящество. Соединеніе рѣдкое, гармонія исключительная — одно изъ тѣхъ счастливыхъ исключеній, передъ которыми почтительно останавливается даже невѣжда. Въ другихъ женщинахъ какъ-то легко отдѣляешь видимыя прелести, или отдѣльно разсматриваешь невидимую прелесть души. Одна, красавица, поражаетъ роскошью тѣлесныхъ формъ, по отталкиваетъ легкомысленнымъ кокетствомъ или холодной надменностью пріемовъ; другая, при живости ума и любезности въ обращеніи, вовсе не красавица. Тамъ, слезы не идутъ къ правильнымъ чертамъ лица; здѣсь, улыбка портитъ граціозный обликъ. Ничего подобнаго не замѣчали въ Лидѣ. Она была хороша въ каждомъ движеніи, тѣла, во всѣхъ состояніяхъ лущи. Вы уже любили ее, когда дивились ея красотѣ; въ одно и то же время цы дивились ея красотѣ и любили ее. Красота ея была нравственнымъ достоинствомъ. Счастливъ тотъ, кто назоветъ ее своею! любовь его никогда не истощится; онъ каждый день станетъ влюбляться въ свою жену.
Другая особенность Лиды выходила также изъ богатства ея природы. Эта замѣчательная дѣвушка обращалась всегда къ свѣтлымъ сторонамъ жизни, и брала все, что-жизнь можетъ дать пріятнаго. Женщины, какъ существа слабыя, рѣдко вѣрятъ добрымъ обѣщаніямъ судьбы; вы должны непремѣнно утѣшать ихъ или надѣяться съ ними. Лида, напротивъ, не имѣла въ томъ нужды: она довѣрчиво шла за увлекающимъ ее предчувствіемъ, и предчувствіе всегда приводило ее къ счастію. Печать особенныхъ талантовъ, Свойство души, созданной для лучшаго изъ наслажденій для самонаслажденія. Какъ часто серьёзный разговоръ оканчивался у ней смѣхомъ, тревожная мысль прерывалась улыбкой! Самая горесть ея (у кого нѣтъ горестей?), подобно элегіи Пушкина, изъ печальнаго тона переходила на веселые внуки, изъ мерцанія сумерекъ въ радостное сіяніе утра; то былъ легкій доразсвѣтный туманъ, вѣстникъ лучшаго дна. Еслибъ надобно было изобразить Лиду, я представилъ бы ее не въ лучахъ невѣрной надежды, а въ вѣнцѣ исполненныхъ желаній. И потому, когда Лида устремляла на васъ свои умные голубые глаза, вамъ становилось весело: вы чувствовали, что на васъ устремлены не только глаза, но и веселая душа; вы думали, такъ смотритъ счастіе… если только оно смотритъ.
IV.
правитьДля третьяго визита я не дождался танцевальнаго вечера, — и зачѣмъ бы сталъ я отлагать удовольствіе свиданія при жизни, бѣдной удовольствіями? Развѣ не сказала мнѣ Анна Дмитріевна; приходите къ намъ во всякое время, для васъ мы всегда дома? А если она дома, то и Лида, безъ сомнѣнія, также.
Добрый знакъ! слуга не счелъ за нужное доложить обо мнѣ, а тотчасъ отворилъ двери, сказавъ; пожалуйте. Это хорошо. Я люблю гостепріимныхъ женщинъ; люблю, когда смотрятъ за меня, какъ на короткаго знакомаго, или какъ на роднаго, съ которымъ можно обходиться безъ чиновъ. Вхожу въ гостиную — никого нѣтъ! но въ сосѣдней комнатѣ Зиночка танцовала подъ фортепьяно. Я догадался, что это классная комната и что Зиночка беретъ танцовальный урокъ. Въ полуотворенную дверь не видно было ни Лиды, ни фортепьянъ, стоящихъ въ сторонѣ. Я только видѣлъ, какъ Зиночка старательно выдѣлывала на, одобряемая голосомъ Лиды.
— Кто такъ? спросила послѣдняя, замѣтивъ движеніе двери.
— Ахъ, это вы! вскрикнула весело Зина и бросалась ко мнѣ за руки. Я поцаловалъ ее.
— Продолжайте, сказалъ я Лидѣ, вставшей изъ-за фортепьянъ: — я буду кавалеромъ Зины.
Зина захлопала въ ладоши отъ радости. — Въ-самомъ-дѣлѣ, это славно: вы протанцуете со иной кадриль; становитесь vis-à-vis…
Внезапный хохотъ прервалъ нашу забаву. —Дѣти! дѣти! говорила Анна Дмитріевна, стоя въ дверяхъ и помирая со смѣху вмѣстѣ съ нами. Остается теперь мнѣ пристать къ вамъ для комплекта. Я бы, пожалуй, и не прочь отъ этого, да мнѣ некогда: спѣшу отправить письма на почту. Веселитесь же пока. Лида и Зиночка, препоручаю вамъ занимать гостя, а вы, милостивый государь, не смѣйте уходить не простившись.
— Зина всему виною, началъ я по уходѣ хозяйки. — Зина — прелесть малютка! она маленькая Лида, или вы — большая Зиночка. Откройте мнѣ, пожалуйста, продолжалъ я; — секретъ быстрыхъ успѣховъ Зины. Какимъ-образомъ вы легко достигаете того, къ чему другіе приходятъ рядомъ долгихъ трудовъ и непріятностей? Вы, вѣрно, держите въ рукахъ свою ученицу.
— Я люблю ее — вотъ и весь секретъ. Вы угадали, что мнѣ это очень-легко. Я не принуждаю себя любить, не употребляю чувства любви, какъ заранѣ обдуманнаго средства. Тогда любовь моя потеряла бы чистоту свою, потому-что была бы съ примѣсью хитрости. Я люблю Зину — отъ-того, что люблю. Тамъ, гдѣ я воспитывалась, два противоположныя побужденія отравляли наше ученіе; мы или боялись, что учитель дурно аттестуетъ насъ, за что насъ наказывали, или восхищались, что получимъ хорошій баллъ (техническое выраженіе?), за что насъ награждали. Я чувствовала, что это нехорошо, и рѣшилась пользоваться другими побужденіями, когда съ ученической лавки перейду въ наставницы. Успѣхъ оправдалъ мои правила: Зина учится прилежно, и въ добавокъ любитъ меня.
— Вы правы, тысячу разъ правы! Методы наградъ и наказаній прививаютъ юнымъ душамъ вредный страхъ, или еще болѣе вредное тщеславіе. Ученикъ готовитъ урокъ, потому-что боится не приготовить его: слѣдовательно, онъ лицемѣрить. Онъ исправенъ, потому-что желаетъ занять высшее мѣсто въ классѣ, опередить товарищей, стать во главѣ сверстниковъ: слѣдовательно, онъ опять лицемѣритъ. Какъ довѣрять лицемѣрному прилежанію, фальшивой охотѣ къ наукамъ? Духъ гордости и страха противится общенію, сѣетъ раздоръ въ обществѣ, творитъ не ближнихъ, но соперниковъ или завистниковъ. Въ выигрышѣ отъ такого ученія могутъ, конечно, быть знанія, но останется также и нравственная зараза: родитель найдетъ въ своемъ сынѣ или покорнаго отъ страха, или добраго изъ тщеславія, но всегда лицемѣра, всегда притворную покорность и притворную добродѣтель.. Нѣтъ ничего вреднѣе такого направленія: мало того, что оно унижаетъ достоинство науки — оно какъ червь подтачиваетъ святыя наклонности дѣтей въ самомъ ихъ корнѣ. Самое лучшее ученіе то, которое увлекаетъ дѣтей предметомъ науки и заставляетъ ихъ любить наставника, умѣвшаго увлечь наукой. Вы видите, что я рѣшительно съ вами согласенъ. Опытъ привелъ меня къ такому образу мыслей: кто вамъ внушилъ его?
— Они, своимъ примѣромъ.
— Опять они!.. но какъ же имя этого чародѣя?
Лида молчала.
— Имя его? повторилъ я. Полцарства за его имя!
— Не спрашивайте меня: я не должна сказать его. Мы дали другъ другу слово дорожить взаимною привязанностью. Я и такъ ужь виноватъ случайно замѣшавъ васъ въ тайну. Онъ думаетъ объ этомъ иначе. Онъ серьёзно смотритъ на серьёзное, и даже въ самомъ веселомъ расположеніи духа не позволитъ себѣ оскорбить невинной шуткой драгоцѣнное намъ обоимъ чувство.
— Пусть такъ! да будетъ по вашему! Вы владѣете особенною силою смирять непокорныхъ. Оставимъ его имя въ покоѣ. Дѣло не въ имени. Но чувства требуютъ раздѣла. Конечно, вы не одинъ разъ привязывали ихъ къ крыльямъ вѣтра или передавали лучамъ блѣднаго мѣсяца. Теперь судьба… безъ судьбы трудно объяснить наше знакомство смѣняетъ прежнихъ вашихъ повѣренныхъ и посылаетъ меня. Я нареченный вашъ наперсникъ.
— Чему вы смѣетесь? спросила Лида.
— Такъ; мнѣ пришла на память французская поговорка.
— Какая? скажите.
— Пустяки. Какой-то французскій рифмоплетъ скропалъ два глупые стиха:
Celle qui aime son amant,
Aime aussi son confident.
Вы сердитесь? прибавилъ я, замѣтивъ, что Лида свела брови. У меня есть средство наказать провинившагося… я сейчасъ уйду.
— Останьтесь, сказала Лида, протянувъ мнѣ руку.
Я схватилъ ее… кольцо, какъ досадное препятствіе, сверкнуло мнѣ къ глаза.
Возвратившись домой, я взглянулъ на портретъ, который висѣлъ надъ диваномъ, въ гостиной — и мнѣ стало совѣстно самого-себя, стыдно передъ отсутствующимъ другомъ, двѣ недѣли не видалъ я этого портрета и столько же времени не писалъ къ другу. Паукъ ужь началъ прилаживать паутину къ серебряному ободочку — я обмелъ ее…
Не такъ легко разорвать ткань постепенно-возрастающаго чувства. Сначала едва видное, какъ нити паука, оно крѣпнетъ съ каждымъ новымъ свиданіемъ и плотно охватываетъ безразсуднаго. Шутка и случай переходятъ къ настоятельное требованіе увлеченнаго сердца. И можно ль было не увлечься; когда всѣ благопріятныя обстоятельства за него, за это чувство: интересъ знакомства, легкость сближенія, могущество красоты, желаніе любить и достоинство любви! Какъ видно, Лида находилась подъ вліяніемъ сильнаго человѣка, который пріобщилъ ее своихъ даровъ, — и она чужое приняла за собственность, временное назвала врожденнымъ. Но еще не рѣшено, кто ближе къ ней по праву, кто больше ей приходится по плечу. Я чувствовалъ, что мы сошлись уже нѣкоторыми сторонами характера. Она любитъ говорить со мной — этого за первый разъ довольно. Притомъ же, у меня есть даръ откровенно восхищаться прелестями женщинъ: кому не нравятся такіе восторги? Самыя отчаянныя похвалы мои оправдываются тѣмъ, что онѣ искренни: въ этомъ не только ихъ оправданіе, но и достоинство. Можно оставаться равнодушнымъ къ тому, кто выражаетъ ихъ, но не къ выраженію… Я еще не знаю, Лида, какого рода твое равнодушіе; но знаю, что мы оба откровенны… ты, какъ я, не люблю тайнъ и скрытности.
V.
правитьНаконецъ, плотная масса облаковъ сбѣжала за горизонтъ, и осеннее небо открылось въ блѣдно-холодномъ сіяніи. Легкій утренній морозъ приноситъ бодрость человѣку; веселѣй работа при свѣжемъ дыханія воздуха. Густой дымъ лѣниво уходитъ вверхъ; поздно-встающее солнце печально одаряетъ печальный уборъ деревъ, мертвые листья падаютъ на увядшую зеленъ и покрываютъ ее золотою сѣткой. Какъ хорошо гулять въ это время! Остальные дни ясной осени поспорятъ съ лучшими днями краснаго лѣта. Осенью не чувствуешь того утомленія, которое неизбѣжно въ лѣтній долгій зной: лишнимъ становится послѣобѣденный отдыхъ, и больше чѣмъ когда-нибудь хочется жить. Когда же лунная ночь вызоветъ васъ снова на прогулку, вы какъ-бы присутствуете при тихомъ успеніи земли. Картина ея наступавшей смерти возвращаетъ вашу мысль къ минувшей роскоши полей, и печальное ожиданіе дружится крѣпко съ пріятной памятью сердца. Вы улыбаетесь, пересчитывая тѣ прогулки, которыя были, предполагая тѣ, которыя будутъ… Безцѣнный другъ! помнишь ли восхитительныя окрестности Москвы, тотъ видъ съ крутаго нагорья на дальній лѣсъ и села, на рѣку и городъ? ту лѣстницу, которая отъ подошвы обрыва приводитъ къ веселому домику? и листъ серебрянаго тополя, на память сорванный? Не бойся: онъ и теперь еще лежитъ въ моей книгѣ и часто радуетъ меня своимъ видомъ. Терпѣніе, ой другъ! Пусть пройдетъ эта долгая, скучная зима, и красота негибнущей природы наполнитъ сердца новымъ чувствомъ, какъ наполняетъ она цвѣты благоуханіемъ.
Въ семь часовъ вечера, Лида стояла въ залѣ, прислонившись къ большой стеклянной двери, выходящей на садовый балконъ. Деревья, въ половину лишенныя листьевъ, тянулись отъ балкона широкой аллеей, которая постепенно съуживалась, и тамъ, на самомъ концѣ ея, надъ вершинами крайнихъ деревъ, сіяла вечерняя звѣзда. Лучи мѣсяца изъ другаго окна падали на вылощенный паркетъ и освѣщали какимъ-то чуднымъ сіяніемъ прекрасное лицо Лиды. Я долго любовался ея положеніемъ. Наконецъ, она замѣтила меня и улыбнулась.
— Нѣсколько минутъ смотрю я на васъ и думаю: не всѣ цвѣты склоняютъ къ вечеру свои головки. Картина для меня новая: какъ хорошо отражается лунный свѣтъ въ голубыхъ глазахъ!
— Я смотрѣла не на мѣсяцъ, а на звѣздочку, которая вонъ тамъ блеститъ надъ деревьями. Говорятъ, что разлученные, смотря на одну и ту же звѣзду, вспоминаютъ другъ друга.
— Странно! я также смотрѣлъ на эту звѣзду, когда шелъ къ вамъ: слѣдовательно, мы вспоминали другъ друга.
— Да вѣдь это замѣчаніе относится къ тѣмъ, которыхъ нѣтъ съ нами, которые далеко-далеко…
— Лида, какъ узнать, кто отъ насъ близко или далеко! мы всѣ странствуемъ; мы всѣ, быть-можетъ, далеко отъ исполненія нашихъ желаній.
— Я люблю думать противное, хотя ваше можетъ-быть пугаетъ меня. Вы не добрый вѣщунъ, вы мнѣ пророчите несчастіе.
— Сохрани Богъ! я отказываюсь вѣрить возможности вашего несчастіи. По-крайней-мѣрѣ, воображеніе мое не въ-силахъ представить такое неестественное, противозаконное положеніе.
— Это значитъ только, возразила засмѣявшись Лида: — что воображеніе ваше тупо.
— Нѣтъ, нѣтъ, продолжалъ я, какъ-бы оканчивая прерванную рѣчь: — за языкѣ природы, Лида и счастье должны означать одно и то же. Несчастіе и Лида — какое ужасное противорѣчіе! Этого быть не можетъ, природа не создаетъ такихъ возмутительныхъ противорѣчій.
— Вы отчаянный faiseur de complimens. Не даромъ Анна Дмитріевна вчера сказала мнѣ: «бойся этого человѣка!» Я въ-самомъ-дѣлѣ начинаю васъ бояться.
— Ничего не бывало: я простой докладчикъ вашихъ достоинствъ. Скромность мѣшаетъ вамъ ихъ видѣть: я бару должность нескромнаго зеркала.
— Пусть такъ: я готова согласиться съ вами для того только, чтобъ — съ вами согласиться. Я точно счастлива, потому-что не знаю за собою проступковъ и не чувствую упрековъ совѣсти. Другими словами; я живу справедливо.
— Вы дали совершенно-другое основаніе моимъ мыслямъ. Я говорилъ вовсе не то. Справедливость не зависитъ отъ счастія, но и счастье не зависитъ также отъ справедливости. Примѣръ передъ вами: кто справедливѣе Анны Дмитріевны? однакожь, счастлива ли она?
— По-крайней-мѣрѣ, въ чистотѣ совѣсти находитъ она утѣшеніе.
— Счастливые не требуютъ утѣшенія. Кто утѣшается, тотъ несчастливъ.
— Что же, по-вашему, нужно дли счастья?
— Для счастья, Зина, нужно одно только… быть счастливымъ.
— Но это не рѣшеніе вопроса, а тотъ же самый вопросъ: вы играете словами.
— Такъ кажется на первый взглядъ, а въ-самомъ-дѣлѣ не такъ. Отвѣтъ мой показываетъ, что въ образованіи нашего счастія всего болѣе участвуютъ враждебные дары природы и всего менѣе наше благоразуміе. Средину между этими предметами занимаетъ благопріятное стеченіе обстоятельствъ. Лида посмотрѣла на меня пристально, потомъ ласково сказала: Я нахожу въ васъ сходство съ нимъ, онъ Почти такъ же думаетъ, какъ вы; я часто съ нимъ спорила. Есть еще и другое сходство…
— Какое?
— Вы оба заставляете скоро любить себя.
Я покраснѣлъ отъ радости, и потомъ, вздохнувъ, примолвилъ: по кто же любитъ меня?
— Спросите лучше: кто не любитъ васъ?
— Я хотѣлъ сказать: кто любитъ меня особенно?
— Недовольный человѣкъ! зачѣмъ рамъ особенная любовь?
— За тѣмъ, Лида, что я не понимаю любви не особенной. Любовь есть цвѣтъ жизни, а жизнь, какъ поэзія, требуетъ, чтобъ общее воплотилось въ одномъ. Нуженъ образъ, на которомъ бы сходились мои желанія, необходимъ человѣкъ, одинъ только человѣкъ, который успокоивалъ бы мои стремленія, служа предметомъ моего наслажденія, иди, лучше, самимъ наслажденіемъ, употреблю другое сравненіе, любовь — солнце міра; но солнце даетъ огонь тогда только, когда лучи его собраны въ одинъ фокусъ.
— Постойте, остановила меня Лида: — я слышу голосъ Зины…
— А что Зина? спросилъ я. Гдѣ Дина Дмитріевна?
— Зина больна: пожалѣйте ее. Анна Дмитріевна не спала цѣлую ночь, и реперъ прилегла отдохнуть. Но вотъ проснулась Зина… прощайте.
Когда я вышелъ на обширный дворъ дома, Лида стояла у окна и смотрѣла мнѣ вслѣдъ. Я часто оборачивался, чтобъ при яркомъ лунномъ свѣтѣ хотя еще разъ взглянуть на прекрасное лицо интересной для меня дѣвушки.
VI.
правитьСкопившіяся дѣла отвлекли меня за время отъ посѣщеній, которыя сдѣлались почти насущною моею необходимостью. Въ самой спѣшной и настоятельной работѣ мысль моя дѣлилась между ею и Лидою; образъ Лиды мѣшалъ много моей привычкѣ къ труду; ея имя стало неразлучнымъ спутникомъ моей дѣятельности. Наконецъ, чрезъ двѣ недѣли, я бросился къ Аннѣ Дмитріевнѣ: откладывать дольше и было силъ.
Лида сидѣла за фортепьяно, сложивъ руки. Глаза ея были влажны: она плакала. Я хотѣлъ броситься къ ней съ утѣшеніемъ и любовью, но остановился и сказалъ:
— Плачьте, Лида, плачьте; я не хочу осушать вашихъ слезъ. И для кого бы сталъ я объ этомъ стараться? Онъ не видитъ вашей горести: ему хорошо. Я вижу ее: мнѣ еще лучше. Видъ плачущей красоты есть также наслажденіе.
Лида не могла не улыбнуться заключенію моихъ словъ. Вы оба безжалостны, сказала она, отирая слезы: — онъ по мѣсяцамъ не пишетъ, а вы по цѣлымъ недѣлямъ глазъ не показываете.
— Опять онъ, какъ неизбѣжны! предметъ для сравненія! Завидная слава приходить на память по отношенію! Впрочемъ, въ настоящемъ случаѣ, лучше быть любимымъ относительно, нежели безусловно быть нелюбимымъ. Почему не разсуждать мнѣ такъ, вы любите его, онъ похожъ на меня, слѣдовательно, вы любите…
— Ну, полноте сердиться! прервала меня Лида. Чтобъ утѣшить васъ, я, пожалуй, скажу вамъ его имя.
— Нѣтъ, сказалъ я, сдѣлавъ рѣшительно движеніе къ двери: нѣтъ, теперь ужь поздно.
— Какъ поздно?
— Зачѣмъ мнѣ теперь его имя? Я не хочу знать имени счастливѣйшаго человѣка въ мірѣ: у меня будетъ однимъ врагомъ больше.
Лида хотѣла что-то возразить, но я заткнулъ себѣ уши, повторяй: не нужно мнѣ его имя, не хочу знать его имени!
— Да переставьте же бѣсноваться, громко сказала Лида, схвативъ мою руку и топнувъ ногою. — Я молчу, слышите ли? я молчу.
— Вы ужасный человѣкъ, продолжала она, не отнимая своей руки. Вмѣсто отвѣта, я нѣсколько разъ поцаловалъ эту руку.
Такъ незамѣтно протекало время, приближая рѣшительную минуту объясненія, концомъ котораго могло быть одно изъ двухъ: разрывъ, или узы. Лида одолѣвала меня, я это чувствовалъ; и еслибъ вздумалось мнѣ начать борьбу съ самимъ-собою, я палъ бы, побѣжденный, съ убійственнымъ сознаніемъ своего безсилія.
Я посѣщалъ Анну Дмитріевну каждый день, такъ-что она прозвала меня насущнымъ хлѣбомъ. И хотя для моего визита не было положенныхъ часовъ, но каждый въ домѣ зналъ, что я прійду непремѣнно. Въ одно изъ такихъ ежедневныхъ посѣщеній, около семи часовъ вечера, когда время колеблется между свѣтомъ и сумракомъ, я нашелъ Лиду заснувшую въ креслахъ, которыя называются causeuse. Затаивъ дыханіе, сѣлъ я на другомъ мѣстѣ двойнаго кресла и началъ любоваться граціознымъ отдыхомъ милой дѣвушки. Мягкіе, свѣтлорусые волосы волнообразно лежали у ней на вискахъ, какъ-бы сопротивляясь прическѣ и отъ радости завиваясь кудрями. На щекахъ игралъ легкій румянецъ — признакъ внутренняго пріятнаго волненія. Дѣвая рука повисла за спинкѣ креселъ… Я увидѣлъ кольцо и осторожно снялъ его… Прекрасная улыбка, отблескъ игриваго сновидѣнія, мелькнула на губахъ спящей… Утомленная головка, едва замѣтнымъ движеніемъ болѣе и болѣе склонялась ко мнѣ… Я самъ улыбнулся, и, трепетный, съ біющимся сердцемъ, поцаловалъ Лиду медленно, тихимъ поцалуемъ… Лида выбѣжала въ другую комнату.
Я не пошелъ за нею. Я даже не думалъ просить у ней прощенія. Въ блестящихъ зеркалахъ, которыми была установлена комната, отразился мой образъ. Мысленно сравнилъ я его съ свѣжимъ и юностью украшеннымъ образомъ Ляды. Значительная разность лѣтъ потревожила меня. Въ заботливомъ раздумьѣ голова опустилась на грудь… Ужь поздно! сказалъ я самому-себѣ, возвращаться теперь некуда и некогда. Тамъ, на стражѣ единственнаго выхода, который мы называемъ благоразуміемъ, стоитъ безумная сила любви и ожидаемая доля счастія. Да будетъ же то, что есть. Кладу мой жребій въ урну слѣпаго Рока. Лида, я твой.
Когда я поднялъ глаза, Лида стояла за креслами, смотря на меня съ улыбкой. — Я взялъ ея руку. Чего вы испугались, Лида? Такъ поцаловать васъ вы могли бы дозволить всякому безъ малѣйшей робости… Лида, одно слово по секрету;
Лида наклонила голову.
— Любите ли вы меня? спросилъ я шопотомъ.
Она покраснѣла, но молчала.
— Лида! началъ я серьёзно, мои къ вамъ чувства не шутка, хоть и начались они шуткой. Я знаю, онъ стоялъ между мной и вами; но не знаю, стоитъ ли онъ еще и теперь. Отвѣчайте искренно: любите ли вы меня?
У Лиды навернулись слезы. — Я не хочу скрывать правды, отвѣчала она робко: — въ васъ я люблю двоихъ: его, который забылъ меня, и васъ, которые замѣнили его.
Я крѣпко прижалъ ее къ сердцу, и отправился къ Аннѣ Дмитріевнѣ, которой объявилъ о согласіи Лиды на мое предложеніе. Анна Дмитріевна бросилась обнимать меня, потомъ Лиду. — Любезный другъ, сказала она, вы исполняете живѣйшее мое желаніе. Я съ перваго визита вашего замѣтила, что Лида вамъ нравится и, втайнѣ отъ васъ и Лиды, хлопотала о вашей взаимной любви, о вашемъ общемъ счастіи. Вы достойны быть счастливымъ, продолжала она, обращаясь ко мнѣ: но вы невнимательны къ устройству собственнаго счастія. Готовые на услуги другимъ, вы какъ-то забываете себя, думая, что впереди еще иного времени. Надобно было за васъ позаботиться о вашемъ будущемъ, которое уходитъ все дальше и дальше, отнимая каждый часъ надежды. Судьба на этотъ разъ была со мною заодно. Судьба — великое дѣло, любезный другъ! Она такъ же легко даетъ вамъ прекрасную жену, какъ мнѣ дала почтеннаго мужа. Лида, люби его: онъ достоинъ любви… Въ другое время… при другихъ обстоятельствахъ… я не легко уступила бъ его тебѣ.
Здѣсь голосъ Анны Дмитріевны задрожалъ, на лицѣ выразилась сильная жалоба на свою участь, и слезы потекли изъ глазъ ея.
— Что ты смотришь на меня съ такимъ недоумѣніемъ? продолжала она, взглянувъ на Лиду. Успокойся: я плачу о себѣ — въ послѣдній разъ.
Я былъ глубоко тронутъ, и мысленно благословлялъ величіе женскаго героизма. Есть люди, которые всегда и вездѣ прикрываютъ шуткой нескончаемую боль отравленной жизни. Ихъ самоотверженіе остается для свѣта тайной, потому-что они приносятъ жертвы сквозь зримый міру смѣхъ и незримыя для міра слезы.
VII.
правитьСвадебныя пѣсни тревожатъ меня, какъ тягостная разладица. Унылые напѣвы ихъ припоминаютъ стародавніе обычаи замужства, когда одна неволя женщины мѣнялась на другую. Онѣ были кстати, эти пѣсни, когда чернобровая красавица изъ запертыхъ свѣтлицъ отеческаго терема шла въ татарскій полонъ къ мужу. Но зачѣмъ онѣ теперь, въ наше время? Что сходнаго въ прошломъ и настоящемъ? Или былая участь женъ касается насъ, и въ пѣсняхъ старины мы слышимъ общее дѣло? По-крайней мѣрѣ, эти пѣсни безсмысленны для меня и Лиды: между мной и Лидой нѣтъ другихъ посредниковъ, кромѣ достоинства любви; которая управляетъ силой мужа, ограждаетъ слабость жены. Умолкните же вы, пѣвцы преданія и по преданію! или пойте для другихъ затверженныя слова, чуждыя моему сердцу? Пускай другіе находятъ въ нихъ а толкованіе своей жизни, и вдохновеніе для своихъ чувствъ: я чувствую не то, я живу иначе!
Но вотъ кончился торжественный обрядъ вѣнчанія. Разукрашенный домъ мой готовъ принять свою госпожу. Праздная толпа смотритъ въ окна на яркіе огни кенкетовъ. У воротъ крыльца толпится неугомонное любопытство. Музыканты ждутъ новобрачныхъ. Посажоные отецъ и мать встрѣтили насъ съ образомъ, хлѣбовъ солью. Потомъ Анна Дмитріевна, больше всѣхъ хлопотавшая, повела насъ въ гостиную, за большой круглый столъ, на диванъ. Но какъ только Ляда подошла къ дивану — ей сдѣлалось дурно: она поблѣднѣла и упала ко мнѣ за руки. Я испугался, какъ робкій младенецъ. Гости засуетились около Лиды, которая, открывъ глаза, тихо сказала: мнѣ дурно и отправилась съ Анной Дмитріевной въ спальню. Родные начали успокоивать меня. Кой-какія старухи перешептывались въ углу, говоря, что это не къ добру. Я былъ самъ не свой, страшась за здоровье безцѣнной Лиды. Вскорѣ явилась Анна Дмитріевна. — Ничего, говорила она его пройдетъ; Лида сейчасъ выйдетъ; вы знаете наши женскіе наряды и снуровки; при томъ же, обрядъ тянулся очень-долго; пѣвчіе пѣли протяжно, въ церкви была такая духота… я говорила, чтобъ не пускать всякаго бевь разбора… Но вотъ и Лида.
Лида вышла, улыбаясь, но все еще очень-блѣдная. Я взялъ ее за руку и поцаловалъ. Что съ тобой, Лида? за вѣрно нездорова? — Ничего, отвѣчала она: — теперь мнѣ лучше; я здорова. — Музыка и угощеніе начались обычнымъ порядкомъ, но я видѣлъ, что слезы не сходили съ глазъ Лиды, чувствовалъ, что, при каждомъ моемъ поцалуѣ, рука ея дрожала.
VIII.
правитьСъ того времени прошло нѣсколько мѣсяцевъ и Лида замѣтно измѣнилась. Знакомые дивились ея худобѣ и блѣдности. Меня грызъ червь тоски и сомнѣнія; во я не оскорбилъ ея ни одмммъ подозрительнымъ вопросомъ, ни однимъ ревнивымъ взглядомъ. Я только заботился о ея нездоровьѣ, участвовалъ сердцемъ въ ея перемѣнѣ, которую желалъ объяснить однимъ тѣлеснымъ разстройствомъ. Лида также была нѣжна и чувствительна по-прежнему. На всѣ мои опасенія, она ласково отвѣчала: я здорова, другъ мой; ты напрасно безпокоишься".
Поставивъ себѣ правиломъ дѣйствовать чистосердечно, я набѣгалъ косвенныхъ путей для объясненія случившейся перемѣны. Душа моя возмущалась при одной мысли употребить хитрость въ томъ дѣлѣ, которое касалось Лиды. Притомъ же — слабый человѣкъ! — я боялся узнать, стороннимъ образомъ, какое-нибудь непріятное для меня обстоятельство. Но эта воздержность, страхъ и любовь вмѣстѣ истомили мою душу. Самый простой случай могъ навести меня на истинный слѣдъ, и я рѣшился не щадить себя болѣе, а допрашивать каждый встрѣтившійся случай.
У меня жилъ племянникъ, сынъ младшей сестры моей, Саша, славный мальчикъ, котораго я любилъ, какъ сына. Однажды, послѣ обѣда, я уговорилъ, почти заставилъ жену поѣхать къ бывшей ея подругѣ, чтобъ хоть нѣсколько разсѣять себя. Какъ-только она уѣхала, я позвалъ Сашу.
— Саша, что же ты ныньче не поцадовалъ меня?
— Я съ вами здоровался, дяденька; и какъ воротились къ обѣду, подходилъ къ вамъ; я послѣ обѣда тоже.
— Да этого мнѣ мало, плутишка. Садись ко мнѣ на колѣни, — вотъ такъ. Ну, разсказывай, что ты безъ меня дѣлалъ?
— Сперва я взялъ латинскій урокъ, а потомъ учился по-французски съ тётенькой.
— И вѣрно лѣнился?
— Ахъ, нѣтъ: я люблю учиться съ тётенькой. Я читалъ и писалъ подъ диктовку цѣлый часъ. Потомъ тётенька устала и пошла въ гостиную.
— Въ гостиную? Зачѣмъ?
— Не знаю; она часто туда ходитъ утромъ и затворяетъ двери.
--Понимаю: она, видно, захотѣла, прилечь на диванъ… Ну, а ты что дѣлалъ?
— Я смотрѣлъ картинки той книжки, которую Вы мнѣ подарили. Тамъ я встрѣтилъ слово: загадка сфинкса. Что это значитъ, дяденька?
— Ты бы спросилъ у тётеньки.
— Я хотѣлъ спросить, да побоялся. Дверь въ гостиную была не совсѣмъ притворена. Я взглянулъ туда и вижу: тётенька плачетъ…
— Плачетъ?
— Да; а въ рукахъ у ней портретъ.
— Какой портретъ?
— Вотъ что виситъ у васъ надъ диваномъ… Что съ вами, дяденька?..Что вы такъ-поблѣднѣля?
— Ничего, другъ мой… Что жь дальше?
— Потомъ тётенька поцаловала портретъ и повѣсила его на прежнее мѣсто; больше я ничего не видалъ.
— Хорошо… ступай гулять… да не сказывай, о чемъ я говорилъ съ тобой.
IX.
правитьТеперь я все понялъ. Исторія Эдипа повторяется надъ нами въ разныхъ видахъ, но въ одномъ и томъ же значеніи. Судьба или караетъ безвинныхъ, или не соразмѣряетъ наказаній съ преступленіями. Такъ, я говорилъ правду: есть ошибки, которыхъ не исправитъ никакая философія. Слова мои, сказанныя въ шутку, были вѣщими словами грознаго событія. И эта Анна Дмитріевна, которая, изъ любви ко мнѣ Лидѣ, хлопотала о вашемъ счастіи, допуская ежедневныя свиданія и удерживая при себѣ письма моего друга, развѣ не орудіе судьбы — орудіе невольное, но тѣмъ не менѣе гибельное? Бѣдный человѣкъ! какъ страшно надъ тобой смѣется собственная жизнь твоя, вѣчная загадка сфинкса! Увѣренный въ душевныхъ силахъ, ты отважно ихъ испытываешь — и силы измѣняютъ тебѣ. Игра опасностью невидимо раждаетъ опасность; изъ пустаго случая выходитъ темная богиня мщенія; смѣхъ оканчивается горемъ. Ты изучилъ свойства и дѣйствія страстей, но теряешься въ лабиринтѣ одной страсти; ты строгому анализу подвергнулъ всѣ пути разума и біенія сердца, знаешь, гдѣ прійдтя въ восторгъ и что поразить насмѣшкой, но когда въ груди раздается голосъ — ты несчастливъ! у тебя нѣтъ силъ не только создать себѣ счастіе, но даже увѣрить себя, что ты счастливъ.
Кто виноватъ изъ васъ, или кто болѣе виноватъ изъ насъ — не знаю. Я только знаю, что мы всѣ несчастны. Вы скажете, что благоразуміе могло спасти меня; но въ тѣхъ обстоятельствахъ, въ который случайно нашелъ я, нужна была такая степень благоразумія, которой у меня не было. И какое благоразуміе устояло бы передъ лицомъ Лиды, высшаго, прекраснѣйшаго явленія женственности? Вы скажете: Лида достойно наказана за скорое забвеніе первой любви; но гдѣ законы забвенія и памяти? какой положенъ срокъ тому и другому? А другъ мой, благоразумный и вѣрный, который умѣетъ помнить и не умѣетъ забывать, несчастливъ такъ же, какъ и мы — можетъ-быть, еще болѣе: какъ обвините вы его или какъ оправдаете судьбу.
Нѣтъ, строгіе судьи, я желаю вамъ столькоже снисходительности, сколько себѣ прошу терпѣнія! Терпѣніе всего мнѣ нужнѣе. Къ довершенію бѣды, онъ, другъ мой, на-дняхъ возвратится изъ путешествіе. Какъ встрѣчу его? какъ онъ меня встрѣтитъ? что сказать ему о Лидѣ?
X.
правитьОнъ воротился!.. Онъ все тотъ же!.. Радость свиданія нашего омрачилась какимъ-то принужденіемъ съ моей стороны, можетъ быть, слѣдствіемъ темныхъ запросовъ совѣсти. Но его рука также крѣпко сжала мою руку, также искренно билось благородное его сердце; въ глазахъ его не было упрека; мы не сказали ни слова о нашемъ общемъ дѣлѣ: разсказъ о путешествіи занялъ все первое свиданіе. Мнѣ кажется, онъ немного похудѣлъ и поблѣднѣлъ, но это могло произойдти отъ долгаго странствія, отъ безпокойныхъ дорогъ. Я любовался, смотря на моего друга, который силу враждебныхъ даровъ укрѣпилъ силой размышленія и опыта. Но восторгъ мой переходилъ въ тайную скорбь при мысли, какъ обманула его первая любовь!..
Онъ увидѣлъ и Лиду!.. Лида рѣшилась видѣть его!.. Я трепеталъ за нее, во все кончилось грустнымъ спокойствіемъ. Другъ мой увлекалъ насъ изображеніемъ того, что видѣлъ за границей, а если заходила рѣчь о прошедшемъ, онъ бралъ изъ него только то, что не касалось нашихъ общихъ связей. Лида любитъ его… я это знаю: не любить его нельзя. Онъ лучше меня во всѣхъ отношеніяхъ: онъ признаетъ возможность случая, но не вѣритъ достоинству случайнаго; онъ мнѣ, лучшему изъ друзей своихъ, умолчалъ о любви своей къ Лидѣ, не потому, чтобъ боялся моей нескромности (его слово было для меня приказомъ), а потому-что о священныхъ предметахъ сердца привыкъ бесѣдовать только съ собственнымъ сердцемъ.
И онъ по-прежнему любитъ ее, мою Лиду! Но какое право имѣю называть я моимъ то, что вручено мнѣ случайно, ошибкой? вспомнилъ слова мои на балѣ: каждая ошибка требуетъ очистительной жертвы. Итакъ, чего нельзя поправить, то очистимъ жертвой. Съ того самаго времени, какъ я увѣрился, что въ сущности между моимъ другомъ и Лидой ничего не измѣнилось, я сталъ смотрѣть на Лиду, какъ на предметъ, мнѣ непринадлежащій. Но жертва служитъ долгу, а не счастію. Счастію же нашему противится запутанность, которой не разсѣкъ бы и мечъ Александра. Одно время можетъ вступиться за насъ, принеся съ собой какую-нибудь новую случайность. Однакожь, время идетъ, а случайность не приходитъ. Тягостное положеніе увеличивается со-дня-на-день. Не знаю, чѣмъ это кончится.