ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
правитьПровинція и провинціальная печать.
правитьПровинція! По что такое провинція? Сійэсъ, конечно бы, сказалъ:
— Провинція — все!
И онъ былъ бы правъ, если бы провинція понимала, что она все. Въ дѣйствительности же наша провинція, попрежнему, только большая Ѳедора. Но назвать провинцію Ѳедорой, — это прозвище старое, — не значитъ еще встать на «высотѣ вопроса». «Провинція» — понятіе такое же сложное, какъ сложна жизнь провинціи. Гдѣ начало, гдѣ конецъ провинціи? Начинается провинція, конечно, съ ея основной ячейки, какого-нибудь починка, теряющагося въ лѣсахъ сѣвера. Но вотъ починокъ вырастаетъ въ деревню и дѣлаетъ первый шагъ къ цивилизаціи, «обзаводясь кабакомъ». Затѣмъ деревня дѣлаетъ второй шагъ и присоединяетъ къ кабаку лавочку съ баранками, лаптями, веревками и дегтемъ. Теперь потребности бывшаго починка начинаютъ расти быстро и въ немъ возникаютъ уже зачатки государственныхъ учрежденій. Въ кабаку и лавочкѣ присоединяются волостное правленіе, урядникъ, шкода, и починокъ становится селомъ. Послѣ этихъ основъ гражданственности цивилизація начинаетъ расти еще быстрѣе, и село вырастаетъ въ уѣздный городъ, а потомъ и въ губернскій, въ которомъ всѣ зачаточныя формы деревенской гражданственности находятъ свое высшее выраженіе. Въ концѣ концовъ губернскій городъ вырастаетъ въ столицу, какъ высшій центръ государственности, сосредоточивающій въ себѣ всѣ нити внутренней жизни страны. Въ этомъ постепенномъ превращеніи первоначальной ячейки, починка, теряющагося въ лѣсу, въ центръ государства нѣтъ ни одного такого перерыва, на которомъ можно было бы остановиться и сказать: вотъ до сихъ поръ «провинція», а отсюда начинается уже «не провинція». Если столицу считать «не провинціей» потому, что столица служитъ главнымъ центромъ интеллигенціи, то едва ли это дѣленіе будетъ правильнымъ. Нельзя сказать, чтобы только въ столицѣ группировались лучшія умственныя силы страны, хотя для умственной жизни столица представляетъ большія возможности. Въ университетскихъ городахъ провинціи попадаются очень выдающіяся ученыя сны, а въ столицѣ подчасъ есть очень плохія; въ провинціи есть журналисты, нисколько не уступающіе журналистамъ столичнымъ; замѣчательные изслѣдователи въ области народнаго быта живутъ только въ провинціи. Относительно народонаселенія численность интеллигенціи провинціальныхъ городовъ, особенно университетскихъ, едва ли меньше, чѣмъ въ столицахъ. Администрація, судъ, земство могутъ выставить вполнѣ столичныхъ представителей по способностямъ, развитію, знаніямъ и уму, хотя, можетъ быть, и менѣе сановныхъ, чѣмъ столичные дѣятели. Однимъ словомъ, ничѣмъ нельзя доказать, чтобы всѣ самые умные русскіе люди были бы только въ столицахъ и что столицы поэтому умнѣе провинціи. Что же, въ самомъ дѣлѣ, служитъ границей провинціи? Или провинція то, что сидитъ на землѣ? Но тогда и Буй, который, во всякомъ случаѣ, ничтожнѣе Балакова и Дубовки, вообразитъ себя столицей. А, между тѣмъ, не пускаясь въ умствованія, спросите любаго: «Москва — провинція?» И вы получите, правда, не безъ колебанія отвѣтъ: «Нѣтъ». — «А Петербургъ?» Тутъ «нѣтъ» будетъ ужь совсѣмъ безъ колебаній. А Казань, Саратовъ, Кіевъ, Одесса и даже Варшава окажутся провинціей. Что же дѣлаетъ провинцію провинціей? Если не промышленная и интеллигентная жизнь, — потому что, напримѣръ, въ Варшавѣ и даже въ Одессѣ всѣ высшія условія жизни налицо, — служатъ исключительнымъ признакомъ столицы, то что нибудь, однако же, есть дѣлающее провинцію провинціей. Это «что-нибудь» — зависимость провинціи отъ какой-то внѣ ея лежащей силы, — зависимость, которая чувствуется очень и потому кладетъ на провинцію клеймо извѣстной приниженности, сознаніе несамостоятельности, второстепеннаго полѣженія, отнимающее отъ провинціи всякую смѣлость, увѣренность въ себѣ, авторитетность. Провинція напоминаетъ выпускнаго гимназиста, имѣющаго заботливаго и чадолюбиваго отца, не пускающаго сына никуда безъ себя. Столица, потому только, что она столица, сообщаетъ каждому своему члену извѣстный апломбъ. Столичный корреспондентъ (не Богъ вѣсть еще какой литераторъ), пріѣхавъ въ провинцію, импонируетъ всѣхъ, и всѣ чувствуютъ, что за этимъ не Богъ вѣсть какимъ литераторомъ стоитъ какая-то сила, сообщающая ему бодрость духа. И импонирующій корреспондентъ правъ, какъ бывалъ правъ наполеоновскій гренадеръ, чувствовавшій за собою «великую армію», какъ правъ всякій англійскій кочегаръ, держащій себя въ Россіи съ высокомѣріемъ я достоинствомъ лорда, потому что чувствуетъ за своими плечами Англію. Въ этой подчиненности, зависимости, сознаніи своего принужденнаго несовершеннолѣтія, своего второстепеннаго положенія заключается главный внѣшній признакъ провинціи. Провинція — это то, чѣмъ управляютъ и что управляется, не имѣя голоса; не провинція то, что управляетъ, что говоритъ исключительно монологами и знаетъ, какъ направить человѣка, чтобы онъ прошелъ прямымъ путемъ въ страну «wo die Citronen blähen».
Но одного установленія «объекта» наблюденія еще пало. Жмзн!« провинціи нельзя сочинять, ее нужно видѣть; но въ чемъ же ее увидѣть, что служитъ ей зеркаломъ? Печать? Прекрасно. Но какая печать? У насъ двѣ печати, рѣзко отдѣляющіяся одна отъ другой: печать столичная, пользующаяся нѣкоторою долей свободы, и печать провинціальная, находящаяся въ положеніи цыпленка, который никакъ не можетъ пробить Скорлупу и сидитъ все еще въ яйцѣ. Какъ извѣстно читателю, только столичная печать можетъ быть не подцензурной; провинціальная же всегда подцензурна. Но этого мало. Цензурованіе провинціальнаго изданія можетъ быть переведено за тысячу верстъ отъ мѣста, гдѣ изданіе печатается, въ Москву, Ригу, Петербургъ (цензора не во всѣхъ городахъ). Такіе случаи бывали не разъ. Недавно, напримѣръ, цензурованіе газеты полтавскаго земства Земскій Обзоръ, издаваемой въ Полтавѣ, было переведено въ Москву, и это оказалось для газеты настолько удобнымъ, что послѣдній 26 X», который долженъ былъ выйти 28 іюня, вышелъ только въ октябрѣ.
И, несмотря на всѣ неблагопріятныя условія, въ которыхъ находится печать провинціальная, она, все-таки, рѣзко отличается отъ печати столичной. Жизнь сдѣлала свое дѣло. Прежде только Петербургъ и Москва были центрами интеллигенціи, теперь же нѣсколько такихъ центровъ явилось уже въ провинціи и умственно руководящее значеніе столицъ значительно ослабѣло. Случилось это не только потому, что выросла провинція, но и потому, что столичная печать стала ростомъ много меньше противъ прежняго. Ростъ столичной печати уменьшился отъ двухъ причинъ (я говорю исключительно о газетной печати): отъ условій внѣшнихъ, которыми вынута изъ газетнаго обращенія масса вопросовъ, прежде подлежавшихъ газетному обсужденію, и отъ того, что столичная газетная печать находится теперь въ рукахъ не такихъ людей, которые могли бы поставить ее на обязательную для нея высоту (исключаю Русскія Вѣдомости, лучшую изъ столичныхъ газетъ). Было время, когда въ столичной печати теплилась Божья искра, когда печать считала своею миссіей служить общественному дѣлу и бороться за общественные интересы. Тогда столичная печать дѣйствительно стояла во главѣ общественнаго движенія или, по крайней мѣрѣ, пыталась имъ овладѣть, насколько это было для нея доступно. Она являлась представительницей общественнаго мышленія по внутреннимъ вопросамъ, однимъ изъ общественныхъ органовъ по внутренней политикѣ. Занявъ эту область, столичная печать жила живою жизнью, у нея былъ нервъ, были опредѣленныя задачи, былъ смыслъ въ существованіи. Для теперешней столичной печати все это не составляетъ даже и преданія", традиція порвалась и, освободившись отъ воспоминаній лучшаго прошлаго, столичная печать стала исключительно издательскимъ Дѣломъ. Вынувъ сама изъ себя душу и лишившись всякаго нутра, стоечной печати осталось только одно — маскировать свою пустоту бойкимъ писаньемъ и хлесткостью, которыя если ей и удаются, но нутра, все-таки, не создаютъ. Я говорю это не голословно. Провинція по старой традиціи все еще выписываетъ столичныя газеты и читаетъ ихъ немало. И вотъ схема этого чтенія. Приходитъ столичная почта. Читатели разбираютъ газеты и воцаряется гробовое молчаніе, по временамъ нарушаемое только шуршаньемъ переворачиваемыхъ страницъ. Наконецъ, чтеніе кончено.
— Ну, что новаго? — спрашиваетъ читатель Новаго Времени читателя Новостей или московскихъ газетъ.
— Ничего. А у васъ?
— Тоже ничего.
И это обыкновенный, стереотипный отвѣтъ, который мнѣ приходится слышать постоянно. Вѣдь, не изъ дерева же, въ самомъ дѣлѣ, провинціальный читатель, чтобы не найти чего-нибудь, если бы оно было! Онъ говорить «ничего» не потому, что отъ него отскакиваетъ живое, а потому, что не находитъ ничего живаго. Теперешняя безцвѣтная столичная печать отвѣчаетъ вполнѣ безцвѣтности столичныхъ идей, а потому и не можетъ дать ничего провинціи, что могло бы остановить ея вниманіе, шевельнуть въ ней жилку жизни. Внѣшняя политика! Но, вѣдь, какіе же мы политики, какое мы, провинціалы, имѣемъ въ ней рѣшающее значеніе, чтобы она была для насъ живымъ дѣломъ? Хроника столичной жизни! Но эта хроника отъ насъ за тысячу верстъ. Петербургскія мѣропріятія! Но уже мы давно отъ нихъ отвыкли, да и судимъ о нихъ вѣрнѣе, чѣмъ столичные журналисты. Когда столичныя газеты еще и не думали оцѣнятъ питейную реформу, мы ее ужь оцѣнили. Петербургскія газеты, напримѣръ, искренно вѣрили, что теперешняя питейная реформа уничтожитъ 80,000 кабаковъ и, въ то же время, увеличитъ въ 1886 г. питейный доходъ на 20 милліоновъ. Когда наши мужики услышали, что хотятъ будто бы уменьшить число кабаковъ, они покачали головами и сказали:
— Да развѣ можно быть казнѣ безъ дохода?
Онъ самомъ дѣлѣ, какъ же можно получить лишнихъ 20 м, уничтожая кабаки? Но вопросъ разрѣшился просто: 80 т. кабаковъ дѣйствительно уничтожатся, но, въ замѣнъ ихъ, откроется 100,000 «винныхъ лавочекъ». И другія мѣропріятія, о которыхъ трактуютъ петербургскія газеты, проходятъ надъ нашими головами точно облака на небѣ; вообще, провинція такъ привыкла къ жизни на точкѣ замерзанія, что провинціальную температуру не поднять теперешней петербургской оттепели.
Но и болѣе сильная столичная печать была бы не въ состояніи задержать ростъ печати провинціальной. Ростъ ея — простое и неизбѣжное слѣдствіе роста областной мысли и возникновенія провинціальныхъ интеллигентныхъ центровъ. Ихъ пока у насъ еще немного, но они растутъ и возникаютъ, и вотъ въ этихъ-то центрахъ и стали появляться свои политическія газеты, издаваемыя по тому же общему плану, по той же программѣ и въ томъ же форматѣ, какъ газеты столичныя. Для своихъ областныхъ читателей большія провинціальныя газеты представляютъ, конечно, большій интересъ, чѣмъ газеты столичныя, потому что, извлекая изъ столичныхъ газетъ ихъ столичное содержаніе, онѣ даютъ еще и мѣстную жизнь; затѣмъ передовыя статьи по политикѣ и мѣстнымъ вопросамъ, телеграммы заграничныя, телеграммы внутреннія, мѣстныя корреспонденціи, фельетонъ. Но и этого показалось мало для провинціальной печати, и вотъ Одесскій Вѣстникъ, новороссійскій районъ котораго не меньше Франціи, заводитъ отдѣленія редакціи въ Херсонѣ, Кишиневѣ, Екатеринославлѣ и Елисаветградѣ. Кромѣ Одесскаго Вѣстника, въ Одессѣ выходитъ Новороссійскій Телеграфъ; затѣмъ, въ Кіевѣ Заря, въ Казани Волжскій Вѣстникъ, въ Тифлисѣ Новое Время, въ Саратовѣ Саратовскій Листокъ, въ Харьковѣ Южный Край. Эти газеты для своихъ мѣстностей замѣняютъ вполнѣ столичную печать и вырываютъ изъ ея рукъ ту власть, которую столичная печать считала до сихъ поръ своею исключительною привилегіей. Привилегія эта и не могла не существовать, пока провинція была нѣма, какъ рыба. Теперь же, въ 20 лѣтъ существованія земства и новыхъ условій труда, создавшихся освобожденіемъ, въ особенности, когда аграрная неурядица вмѣстѣ съ другими неурядицами поставила провинцію въ необходимость чуть не ликвидировать свои дѣла, стали думать не только губернскіе и уѣздные города, но и деревни. Какъ, — хорошо или дурно, — думаетъ провинція, это вопросъ, котораго намъ еще придется коснуться; но что провинція думаетъ не потому, чтобы ей хотѣлось играть во власть, какъ это увѣряютъ Московскія Вѣдомости, а потому, что такое умственное состояніе провинціи есть неизбѣжное и неустранимое явленіе, имѣющее свой законъ, этого даже я доказывать не нужно. Когда создалось земство, на него были возложены раскладки земскихъ налоговъ; но, чтобы сдѣлать раскладки, нужно было произвести оцѣнки, а чтобы произвести оцѣнки, нужно было изслѣдовать экономическія силы плательщиковъ и ихъ податную способность. Первыя же изслѣдованія показали всю неравномѣрность условій, въ которыхъ живетъ народъ. Потребовались новыя изслѣдованія, и расширяя шагъ за шагомъ область изслѣдованія и вопросовъ, подлежавшихъ выясненію, провинція создала не только небывалую еще, — да и не нужную при крѣпостномъ бытѣ, — статистику, но и цѣлое, тоже небывалое и прежде ненужное умственное направленіе, задача котораго заключается въ опредѣленіи всѣхъ условій мѣстной жизни, мѣшающихъ или помогающихъ экономическому, общественному и умственному развитію народа и мѣстнаго быта. Разъ мысль зашевелилась и пошла своимъ логическимъ путемъ, она не могла ограничиться только областью земскихъ «оцѣнокъ» и «раскладокъ»; получивъ болѣе широкій размахъ, она забралась и въ другія сопредѣльныя области. Однимъ словомъ, то, что когда-то создало столичную печать, создало теперь печать провинціальную. А что провинціальная печать не есть выдумка провинціальныхъ журналистовъ, въ этомъ убѣждаетъ поразительный ростъ ея въ послѣднія десять лѣтъ.
Нельзя сказать, чтобы столичная печать не замѣтила, что изъ ея рукъ начинаетъ ускользать власть надъ «умами» провинціи. Если честь этого открытія принадлежитъ не вполнѣ, то несомнѣнно, что въ значительной степени. Года 3—4 Недѣля постоянно объявляетъ, что ей дороги интересы провинціи, въ особенности ея земледѣльческаго населенія и вообще тѣхъ занятыхъ людей, у которыхъ для чтенія остается только воскресный досугъ, — что, служа интересамъ провинціи, она имѣетъ корреспондентовъ почти во всѣхъ городахъ Россіи я вообще открываетъ двери гостепріимства для всѣхъ провинціальныхъ извѣстій. Не довольствуясь этимъ, Недѣля беретъ на себя адвокатуру провинціальныхъ интересовъ и въ нужныхъ случаяхъ, въ интересахъ той же провинціи, дѣлаетъ кличъ по всей Россіи. Такъ, въ прошедшемъ году Недѣля замѣтила, какъ много пропадаетъ Въ столицахъ «праздныхъ» интеллигентныхъ силъ въ безплодной погонѣ за «мѣстами», и предложила этимъ празднымъ силамъ переселиться въ деревню. Мысль несомнѣнно правильная, ибо если въ столицахъ имѣется избытокъ интеллигентыхъ силъ, а въ деревняхъ избытокъ мускульныхъ, то уравновѣшиваніе избытковъ должно создать непремѣнно гармонію отношеній. Хотя противъ практической осуществимости проекта Недѣли возражали нѣкоторые провинціальные органы (Заря, Южанинъ), но Недѣля до сихъ поръ отстаиваетъ правильность своей мысли я въ защиту ея напечатала еще недавно передовую статью. Мы нисколько не отрицаемъ, что въ столицѣ можетъ издаваться органъ, посвященный исключительно провинціальнымъ интересамъ; такимъ органомъ и является въ Петербургѣ Восточное Обозрѣніе; но Недѣля вовсе не желаетъ быть исключительно провинціальнымъ органомъ, — она желаетъ быть столичною газетой, но понимающей нужды провинціи и сохраняющей надъ провинціей извѣстное покровительственное верховенство. Такихъ двухъ зайцевъ убить однимъ камнемъ нельзя. Но въ общей идеѣ, т.-е. что столичная печать приноситъ мало пользы провинціи, Недѣля не ошиблась. Она ошиблась только въ отысканіи центра тяжести. Какъ бы ни расширяла Недѣля свой отдѣлъ корреспонденцій, ей не сдѣлаться всеобщею провинціальною газетой, а стараясь при маломъ объемѣ забирать [больше, она рискуетъ потерять всякую опредѣленность и очутиться въ положеніи межеумка, т.-е. газеты ни столичной, ни провинціальной, характеръ чего она ужь теперь и имѣетъ. Другое дѣло, если бы Недѣля, въ качествѣ адвоката провинціи, взяла на себя печатаніе того, что по условіямъ провинціальной печати въ ней появляться не можетъ, а въ столичной появляться можетъ. А такихъ случаевъ, ищущихъ столичной гласности, въ жизни провинціи не оберешься. Если же Недѣля, вмѣсто того, чтобы выселять интеллигентовъ изъ Петербурга въ провинцію, выселила бы на свои страницы безобразные факты, которыми еще такъ богата провинція, то оказала бы этимъ провинціи несомнѣнную и огромную услугу. Мы знаемъ, кто корреспонденціи этого рода читаются въ Петербургѣ тѣни, «кому изъ вѣдать надлежитъ», и приносятъ провинціи несомнѣнную пользу. Вообще отношеніе столичной печати къ провинціи просто, если понимать его вѣрно. Совсѣмъ не дѣло столичной печати разрабатывать провинціальные вопросы, — ихъ разработаетъ гораздо лучше сама провинція; точно также не дѣло столичной печати знакомить съ, провинціей провинціальнаго читателя, — это сдѣлаютъ гораздо лучше мѣстные органы; но столичная печать можетъ оказать большую услугу извѣстными обобщеніями явленій провинціальной жизни я статьями о провинціи для своихъ столичныхъ читателей. Провинція много терпѣла, да и до сихъ поръ терпитъ много, только отъ того, что ее почти не знаютъ столичные обитатели и въ верхахъ, и въ низахъ. Упреки, которые дѣлаетъ Русь петербургскимъ канцеляріямъ, потому и неопровержимы, что они основаны на фактахъ подобнаго незнанія. Поэтому не для провинціальнаго, а для столичнаго читателя нуженъ провинціальный отдѣлъ въ столичныхъ газетахъ. А именно такого-то отдѣла въ столичныхъ изданіяхъ и нѣтъ. Въ этомъ смыслѣ Сѣверный Вѣстникъ поступилъ вполнѣ удачно, Открывъ у себя «областной отдѣлъ». Нужно только, чтобы статьи этого отдѣла давали обобщенія и полныя картины быта, вродѣ Бѣлорусскаго полѣсья г. Бирюковича. Вообще Сѣверный Вѣстникъ заручился сотрудниками компетентными, которые придадутъ его «областному отдѣлу» воспитательное и просвѣщающее значеніе, но, опять повторяю, не для провинціальныхъ, а для столичныхъ читателей. Ихъ нужно воспитывать, ихъ нужно учить, чтобы они не высокомѣрничали надъ провинціей, чтобы они поняли, что и они сами только плоть отъ плоти и кость отъ кости этой провинціи и что во всѣхъ насъ течетъ одна и та же человѣческая кровь.
Если, такимъ образомъ, столичная печать не служитъ и не можетъ служить зеркаломъ провинціи, то очевидно, что провинцію нужно искать въ провинціальныхъ изданіяхъ. Не такъ давно провинціальную печать составляли только Губернскія Вѣдомост; теперь для большей части Россіи Губерн. Вѣд. стали анахронизмомъ. Рядомъ съ Губ. Вѣдомостями возникла въ провинціи обширная общая печать — политическая, экономическая, юридическая, литературная. Насколько же Велико это богатство и какъ оно распредѣлено? Статистика 'распредѣленія провинціальныхъ изданій представляетъ любопытную особенность; точно какой-то магнитною силой вся провинціальная печать стянулась къ югу и окраинамъ. Вотъ распредѣленіе провинціальныхъ изданій по городамъ: Одесса — Одесскій Вѣстикъ, Новороссійскій Телеграфъ, Одесскій Листокъ; Таганрогъ — Таганрогскій Вѣстникъ; Полтава — Земскій Обзоръ; Екатеринославль — Степь; Воронежъ — Воронежскій Телеграфъ, Донъ; Харьковъ — Южный Край; Кіевъ — Заря, Кіевлянинъ; Житоміръ — Волынъ; Вильно — Виленскій Вѣстникъ; Кавань — Волжскій Вѣстникъ; Саратовъ — Саратовскій Листокъ; Астрахань — Астраханскій Справочный Листокъ; Самара — Самарская Газета. За немногими исключеніями, все это газеты политическія. На окраинахъ издаются: въ Сибири три газеты, на Кавказѣ три газеты. О Царствѣ Польскомъ и Финляндіи я ужь и не говорю, — тамъ цѣлая своя литература-Но въ чемъ же заключается умственное представительство средней и сѣверной Россіи, занятой великорусскимъ племенемъ? Представительства этого точно какъ будто бы и нѣтъ, если не считать имъ столичную печать. И больше чѣмъ вѣроятно, что московская и петербургская печать дѣлаютъ для среднихъ губерній излишнею свою мѣстную печать; что же касается сѣвера, т.-е. губерній Архангельской, Вологодской и Олонецкой, то онѣ хотя и составляютъ особую часть свѣта, но едва ли въ состояніи поддержать частное періодическое изданіе. Губерніи эти глухія, малограмотныя, не создавшія того средняго читателя, который уже народился на югѣ. Жизнь юга вообще многообразнѣе и сложнѣе и, кромѣ экономическихъ и хозяйственныхъ, представляетъ и племенныя особенности; окраины же, какъ Сибирь, Кавказъ, сѣверо-западный край, имѣютъ свое представительство въ болѣе развитой интелллигенцік. Поэтому совершенно естественно, что мѣстности съ интеллигентными центрами, какъ Казань, Харьковъ, Кіевъ, Одесса, или съ мѣстнымъ интеллигентнымъ представительствомъ, какъ Сибирь, Кавказъ, западный край, не могли не создать мѣстной печати.
Въ провинціальной молодой печати, и, вѣроятно, потому, что она еще молодая, можно усмотрѣть одну пріятную особенность, отъ которой столичная газетная печать уже давно освободилась. Эта пріятная особенность составляетъ принадлежность, конечно, не всей провинціальной печати, а только нѣкоторыхъ ея органовъ, въ особенности органовъ окраинъ, напримѣръ: всѣхъ сибирскихъ газетъ и въ особенности Восточнаго зрѣнія, кавказскихъ газетъ, Волжскаго Вѣстника, Земскаго Обзора.
Въ этихъ газетахъ чувствуется живая, страстная преданность своему дѣлу и любовь къ своему мѣстному очагу, придающія этимъ органамъ не только извѣстную силу убѣжденности, но и убѣдительности; въ программы этихъ газетъ не входитъ «занимательное» чтеніе или, точнѣе, редакціи ихъ считаютъ занимательнымъ только то, что приноситъ пользу ихъ мѣстности. Все это и понятно: не издательская спекуляція создала эти органы, ихъ создала потребность защиты мѣстныхъ интересовъ, необходимость изученія мѣстныхъ нуждъ и особенностей, придающихъ каждой мѣстности особый характеръ и потому требующихъ особыхъ законодательныхъ и административныхъ отношеній.
Но рядомъ съ идейнымъ отношеніемъ къ дѣлу въ едва народившейся провинціальной печати замѣчается уже и червоточина, и то, что было сказано о столичныхъ газетахъ, приходится повторить и о провинціаланыхь; вообще онѣ не въ лучшихъ рукахъ и паще составлаютъ издательское, чѣмъ общественное дѣло. Издательскія газеты также, какъ и столичную печать, обуялъ духъ погоня за подписчикомъ. Кому принадлежитъ честь изобрѣтенія «новѣйшей» рекламы, проникшей въ провинцію, — я не знаю, но думаю, что петербургскія Новости въ этомъ грѣхѣ сыграли роль старшаго брата, развращающаго младшаго. Поэтому рекламу Новостей не приходится оставить такъ. Редакція Новостей пишетъ, что, испытывая въ послѣдніе годы большія затрудненія въ своевременномъ помѣщеніи огромнаго фактическаго матеріала, получающагося ежедневно почти изъ всѣхъ городовъ Россіи (курсивъ мой, чтобы читатель отнесся сочувственнѣе къ затруднительному положенію издателя Новостей, получающаго каждый день до тысячи корреспонденцій) и отъ многочисленныхъ иностранныхъ корреспондентовъ (вѣроятно, тоже почти изъ всѣхъ городовъ Европы), издатель Новостей (смотрю въ концѣ газеты, кто издатель; тамъ напечатано: «редакторъ-издатель О. К. Нотовичъ», и я радуюсь, что редакторъ Нотовичъ не принялъ участіе въ рекламѣ, сочиненной издателемъ Нотовичемъ, а, впрочемъ, Богъ его знаетъ) пришелъ въ убѣжденію, что текущее содержаніе ежедневныхъ газетъ переросло усвоенныя ими формы и рамки (вотъ гдѣ самый-то ядъ рекламы!); текущее содержаніе давно уже переросло теперешнія рамки газетъ, а, между тѣмъ, онѣ и не думаютъ о «полномъ удовлетвореніи спроса читателей на свѣжія и быстрыя сообщенія о событіяхъ, совершающихся ежедневно на всемъ земномъ Шарѣ», и подумалъ объ этомъ только одинъ издатель Новостей. И не съ сегоднешняго дня онъ думаетъ объ этомъ, онъ думаетъ и даже мечтаетъ объ этомъ 9 лѣтъ, а «съ 10 года существованія газеты подъ его редакціей, т.-е. съ 1886 г., рѣшился осуществить эту свою давнишнюю мечту» и поставить Новости въ отношеніи полноты и разнообразія содержанія на высоту самой серьезной англійской печати. По, вѣдь, у «самой серьезной англійской печати», кромѣ полноты и разнообразія, есть кое-что именно и дѣлающее ее «англійской печатью». Вотъ это-то «кое-что» дадутъ ли Новости? Новь тоже даетъ «самый полный и разнообразный» матеріалъ, но, однако, ни на какую высоту она отъ этого не взобралась. Но самая любопытная часть рекламы въ ея заключеніи: «несмотря на то, — рекламируетъ издатель Новостей, — что вышеуказанныя перемѣны сопряжены съ значительнымъ увеличеніемъ текущихъ расходовъ изданія и огромною единовременною затратой на устройство новой типографіи (каждая изъ вновь заказанныхъ скоропечатныхъ машинъ обойдется въ 35,000 р.), подписная цѣна газеты остается безъ измѣненія».
Мы помнимъ прежнія, еще стыдливыя рекламы, когда читателямъ обѣщали «направленіе», «честное служеніе истинѣ» и другія идейныя блага, потому что на «направленіе» былъ еще запросъ и читатель ловился на эту удочку спекуляторами-издателями; случалось, что заманивали читателя новыми романами или переводами съ рукописи, нигдѣ еще не напечатанной; но не бывало еще никогда, чтобы рекламировалась ско* ропечатная машина; въ тѣ, еще недавнія, времена вводили читателя въ кабинетъ редактора, знакомили его съ сотрудниками, указывали на заготовленный матеріалъ, а не водили его въ типографію смотрѣть на скоропечатныя машины въ 35,000 руб. каждая, и насколько издатель Новостейполагаетъ всю свою силу въ скоропечатныхъ машинахъ, можно видѣть изъ того, что послѣ напечатаннаго жирнымъ шрифтомъ
ПОДПИСНАЯ ЦѢНА ГАЗЕТЫ ОСТАЕТСЯ БЕЗЪ ИЗМѢНЕНІЯ
правитьтянется узенькая строчка петитомъ:
Полагая всю силу Новостей въ скоропечатныхъ машинахъ, издателю, конечно, нѣтъ особенной причины дорожить сотрудниками: машина стоитъ издателю 35 т., а сотрудники не стоютъ ему ничего, поэтому ихъ можно мѣнять, увольнять, пополнять, даже прогонять и печатать объ этой второстепенной послѣ машинъ силѣ что-нибудь крупнымъ шрифтомъ не стоитъ. Но издатель издателемъ, а напрашивается и другой вопросъ: почему издатель Новостей придаетъ такое ничтожное значеніе своимъ сотрудникамъ?
Примѣръ Новостей, не особенно достойный подражанія, нашелъ себѣ послѣдователей въ провинціальной печати. Такъ, Одесскій Листокъ безъ всякихъ околичностей начинаетъ свою рекламу прямо съ типографіи; есть ли у газеты кабинетъ редактора, есть ли у нея сотрудники — остается неизвѣстнымъ. Но за то относительно новѣйшихъ типографскихъ усовершенствованій подписчику сообщаются самыя подробныя свѣдѣнія. «Обыкновенныя скоропечатныя машины, — рекламируетъ издатель, — при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ печатаютъ не болѣе 800 экземпляровъ въ часъ. Выходи наша газета въ ограниченномъ числѣ экземпляровъ, съ такими условіями печатанія еще можно было бы помириться, но спросъ на нее усилился (?). И вотъ, чтобы устранить этотъ тормазъ (!) въ развитіи роста нашей газеты, мы, не останавливаясь предъ крупною затратой (около 40,000 фр.) (совершенно какъ издатель Новостей, который тоже не остановился предъ крупною затратой; разница лишь въ томъ, что издатель Новостей достигаетъ полнаго эффекта счетомъ на рубли, а издатель Одесскаго Листка переводитъ для эффекта рубли на франки), заказали у всесвѣтно (!) извѣстнаго парижскаго фабриканта, г. Маринони, скоропечатную ротаціонную машину (чтобы издатель Одесскаго Листка не ввелъ своихъ подписчиковъ въ недоразумѣніе, надо бы объяснить, что значитъ ротаціонная машина, а то „ротаціонная машина“ напоминаетъ „ректификаціонный спиртъ“, о которомъ теперь такъ усердно рекламируютъ водочные заводчики). Машина эта печатаетъ въ часъ на такъ-называемой „безконечной“ бумагѣ по 8,000 экземпляровъ, причемъ каждый изъ нихъ она разрѣзываетъ и складываетъ». Затѣмъ, въ заключеніи рекламы говорится, конечно, о цѣнѣ изданія и эту часть издатель Одесскаго Листка списываетъ слово въ слово съ рекламы: «несмотря на то, что это сопряжено съ значительными денежными затратами»… Новости же объявляютъ: «несмотря на то, что вышеуказанныя перемѣны сопряжены съ значительнымъ увеличеніемъ текущихъ расходовъ изданія… подписная цѣна на газету остается прежняя».
Новороссійскій Телеграфъ не обѣщаетъ подписчику ротаціонную машину, но и онъ съумѣлъ найти ахиллесову пяту въ другихъ провинціальныхъ изданіяхъ (какъ это сдѣлали Новости со столичными газетами, уличившими ихъ въ томъ, что онѣ скрываютъ много матеріала и потому даютъ читателю мало). Издатель Новороссійскаго Телеграфа весьма тонко подмѣтилъ обманъ одесскихъ газетъ, которыя, «принадлежа къ числу ежедневныхъ изданій, въ сущности выходятъ далеко не ежедневно: считая 52 понедѣльника и 28 дней послѣпраздничныхъ, когда мѣстныя газеты не выходятъ, мы увидимъ (!), что почти у4 года подписчики остаются безъ газетъ». Находя такое положеніе читателя «тягостнымъ, ибо при настоящей быстротѣ сообщеній и внезапности политическихъ событій въ Европѣ (хорошо, что не у насъ) всякая новость имѣетъ только интересъ минуты (я, напримѣръ, „при настоящей быстротѣ сообщеній“ получаю одесскія газеты на четвертый день), Новороссійскій Телеграфъ „дѣлаетъ починъ“ и, вмѣсто 285 NoNo въ годъ, будетъ давать не менѣе 350».
Хотя Новороссійскій Телеграфъ и объявляетъ, что онъ «дѣлаетъ починъ», но объявленія остальныхъ одесскихъ газетъ подвергаютъ это заявленіе нѣкоторому сомнѣнію. Одесскій Листокъ тоже публикуетъ, что «въ теченіе года выйдетъ не 285, какъ теперь, а около 350 NoNo». Одесскій Вѣстникъ тоже публикуетъ, что онъ «будетъ выходить ежедневно, не исключая понедѣльниковъ и дней послѣпраздничныхъ», значитъ выпуститъ тоже 350 NoNo. Гдѣ же тутъ «починъ»? Кстати замѣчу, что Одесскій Вѣстникъ по своимъ публикаціямъ о подпискѣ составляетъ единственное исключеніе изъ одесскихъ газетъ. Объявленіе его состоитъ всего изъ трехъ пунктовъ (я говорю объ одесскихъ объявленіяхъ въ томъ видѣ, какъ они напечатаны въ декабрской книжкѣ Сѣвернаго Вѣстника). Вотъ эти пункты:
Съ 1 января 1886 г. Одесскій Вѣстникъ будетъ выходить ежедневно, не исключая понедѣльниковъ и дней послѣпраздничныхъ.
Съ 1 января 1886 г. Одесскій Вѣстникъ, благодаря предпринятымъ улучшеніямъ въ типографіи (ужь такое теперь, должно быть, время, что безъ «улучшеній въ типографіи» не можетъ обойтись ни одно одесское объявленіе), будетъ доставляться подписчикамъ въ Одессѣ на домъ не позже семи часовъ утра.
И, наконецъ, самый главный пунктъ, стоящій въ объявленіи Одесскаго Вѣстника на первомъ мѣстѣ и вполнѣ его заслуживающій:
Съ 1 января 1886 г. подписная цѣна на Одесскій Вѣстникъ понижена на два рубля.
Конечно, конкурренція между одесскими газетами явленіе вполнѣ понятное: на югѣ Россіи число читателей увеличилось настолько, что они могутъ поддержать нѣсколько изданій; но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобы рекламы Одесскаго Листка и Новороссійскаго Телеграфа прибавляли что-нибудь къ достоинству этихъ изданій. Фактъ не становится менѣе прискорбнымъ даже и отъ того, что всего двѣ провинціальныя газеты позволили себѣ «издательскія» рекламы. Возможность подобныхъ рекламъ, во всякомъ случаѣ, служитъ доказательствомъ не только упадка провинціальныхъ литературныхъ нравовъ, но и низкаго уровня читателей. Казалось бы, что именно потому, что провинціальный читатель стоитъ вообще на низкомъ уровнѣ, печати и слѣдовало бы не забывать о своей общественно-воспитательной роли и держать себя на высотѣ того достоинства, которое для нея обязательно вездѣ, всегда и при всякихъ обстоятельствахъ. И для этого не требуется ни героизма, ни особенной гражданской доблести. Конечно, отъ людей нельзя требовать того, что выше ихъ силъ, но отъ нихъ слѣдуетъ требовать исполненія обязанности, за которую они взялись. Провинціальная печать только потому и имѣетъ смыслъ, что она служитъ интересамъ провинціи и является гласнымъ выразителемъ ея нуждъ. Поэтому и тонъ печати долженъ быть тѣмъ серьезнѣе, чѣмъ серьезнѣе интересы, которымъ она служитъ. А когда же интересы провинціи были болѣе серьезны, чѣмъ теперь? Люди наиболѣе сильнаго и пытливаго ума останавливаются въ недоумѣніи передъ анархіей интересовъ, превращающей Россію въ какой-то неподвижный хаосъ, въ которомъ никто не видитъ ни выхода, ни какой-нибудь свѣтлой точки, указывающей на близкій разсвѣтъ. Это положеніе до того серьезно, а апатія, овладѣвшая обществомъ, до того парализуетъ всѣ его дѣятельныя силы, что обязанность тѣхъ немногихъ, которые стоятъ впереди, употребить всѣ свои силы, чтобы поднять упавшій тонъ жизни, а не самимъ превращаться въ охвостье или, еще того хуже, развращать общественную мысль, и безъ того уже оттѣсненную «людьми дѣла».
И откуда у нашей печати, и вообще-то не парящей высоко, столько противниковъ? Въ послѣднія 25 лѣтъ (и болѣе всего въ послѣдніе годы) печать наша настолько измѣнилась, что прежнія клички стали къ ней совсѣмъ непримѣнимы. Но по старой памяти нашу печать, все-таки, дѣлятъ на либеральную и консервативную. Во время реформъ либеральная печать хотѣла новаго и шла дальше существующаго. Теперешняя же либеральная печать давно не идетъ дальше простаго охраненія того, что дали Россіи реформы. Охраняя существующее, она стала вполнѣ печатью консервативной и дальше охраненія реформенныхъ пріобрѣтеній никуда не идетъ. Что же касается той печати, которую звали консервативной прежде, то для нея слѣдовало бы придумать другое названіе, потому что она не стоитъ на мѣстѣ, а пытается разрушить существующее и пятится назадъ.
Но если у насъ и вообще-то нѣтъ печати либеральной, то еще менѣе слѣдуетъ считать либеральною печать провинціальную. Провинціальная печать собственно констатирующая, изслѣдующая, изучающая; ея роль болѣе ученая, чѣмъ публицистическая или политическая. Она именно зеркало, но не идей, а положеній; печать эта хозяйственная, но положеніе «зеркала провинціальной жизни» иногда по истинѣ трагично.
Недавно, напримѣръ, былъ такой случай. Еще въ прошедшемъ году была напечатана въ Волжскомъ Вѣстникѣ корреспонденція изъ Уфимской губерніи, подъ заглавіемъ: Мензелинскъ. Въ корреспонденціи говорилось о кое-какихъ дѣйствіяхъ мензелинской городской думы и мензелинскаго городскаго головы Попкова. Между прочимъ, сообщался и такой «литературный» фактъ, будто бы мензелинскій почтмейстеръ, г. Каташъ, состоялъ на особомъ, не явномъ, жалованьи у городскаго головы Попкова и передавалъ ему подозрительныя письма, особенно адресованныя въ редакціи газетъ. Эта корреспонденція произвела въ богоспасаемомъ Мензелинскѣ, конечно, немалое волненіе, и дума, посвятивъ одно изъ своихъ засѣданій спеціально чтенію и обсужденію корреспонденціи, «признала ее съ начала и до конца наглою клеветой (еще бы!) съ преднамѣренною цѣлью повредить чести и достоинству какъ городскаго головы, такъ и самой городской думы», и начала противъ редактора Волжскаго Вѣстника дѣло о диффамаціи. Съ этимъ мнѣніемъ думы согласились не всѣ гласные. Четверо изъ нихъ находили, что думѣ тутъ обижаться нечему и тѣмъ болѣе нельзя утверждать, что корреспонденція есть «наглая клевета» на городскаго голову. Корреспонденція направлена противъ городскаго головы, а не противъ думы; «притомъ же, дѣйствія головы относительно прогимназіи, о его будто бы доносахъ на учителей, и объясненій съ министрами о субсидіи на прогимназію, а точно также входилъ ли онъ въ соглашеніе съ бывшимъ почтмейстеромъ Каташемъ и былъ ли Катишь на жалованьи у г. Попкова, думѣ неизвѣстны. Выставленныя въ журналѣ цифровыя данныя точно также не могутъ быть подтверждены думою, такъ какъ отчетъ за 1883 г. ею не разсматривался и не утверждался, — слѣдовательно, дума не можетъ свидѣтельствовать правильность расхода. Отвергать же все сказанное въ корреспонденціи на основаніи только того, что г. Попковъ занимаетъ почетныя должности, по меньшей мѣрѣ неосновательно, такъ какъ выяснено въ послѣднее время очень многими судебными процессами, что нерѣдко рядомъ съ почетными должностями уживаются самыя вопіющія злоупотребленія». Хотя этотъ протестъ и долженъ былъ охладить задоръ городскаго головы, но, къ сожалѣнію, не охладилъ, и дѣло о диффамаціи началось.
Кромѣ этой диффамаціи, нашлась еще и другая, въ которой провинился опять тотъ же Волжскій Вѣстникъ. Дѣло это было много проще и вотъ какъ оно было изложено газетой: «Намъ пишутъ изъ Воткинскаго завода, что надняхъ въ зданіи главной конторы камско-Воткинскихъ заводовъ лѣсничій 2 камско-воткинскаго горнозаводскаго лѣсничества, губернскій секретарь Г--въ, поколотилъ своего письмоводителя А--ва за то, что, послѣдній въ часы занятій отлучился изъ канцеляріи по домашнимъ обстоятельствамъ. Когда А--въ явился въ канцелярію и попросилъ у Г--ва извиненія за отлучку, послѣдній набросился на А--ва съ кулаками, крича: „бить надо васъ, подлецовъ!“ Обиженному и пожаловаться нельзя, иначе со службы долой, что и сдѣлалъ съ своимъ письмоводителемъ г. лѣсничій Г--въ. И бьютъ, и плакать не даютъ». Подъ буквами Г--въ узналъ себя лѣсничій Гавриловъ и тоже, подобно Попкову, нашелъ, что корреспонденція Волжскаго Вѣстника вредитъ его, Гаврилова, «чести, имени и достоинству», что она вымышленная и что редакторъ долженъ быть наказанъ за диффамацію.
И вотъ, редакторъ Волжскаго Вѣстника судился 14 декабря казанскою судебною палатой, безъ участія присяжныхъ засѣдателей, за диффамацію мензелинской городской думы и мензелинскаго городскаго головы и за диффамацію лѣсничаго Гаврилова. Обвинительная власть поддерживала, конечно, оба обвиненія, но при этомъ обвинитель (товарищъ прокурора) «обратилъ вниманіе суда на то обстоятельство, что Волжскій никъ — газета, не преслѣдующая промышленныхъ цѣлей, и что, слѣдовательно, помѣщеніе въ ней инкриминирующихъ корреспонденцій вызвано, безъ сомнѣнія, побужденіями, не имѣющими никакой предосудительной подкладки». Въ виду этого обвинитель полагалъ примѣнить къ редактору Волжскаго Вѣстника денежное наказаніе, установленное ст. 1039 улож. о нак., «но за то въ высшемъ размѣрѣ его, то-есть въ размѣрѣ 500 рублей».
Послѣ судебнаго слѣдствія и преній сторонъ судъ совѣщался болѣе двухъ часовъ и по дѣду мензелинской думы редактора Волжскаго Вѣстника оправдалъ, а по дѣлу г. Гаврилова приговорилъ къ 50 руб. штрафа и къ уплатѣ судебныхъ издержекъ.
Эти два дѣла, особенно мензелинскаго головы, любопытны не столько по мужеству обиженныхъ, сколько по архаическимъ порядкамъ, которые они напомнили, точно въ уфимскихъ предѣлахъ люди живутъ и до сихъ поръ, какъ они жили во времена семейной хроники Аксакова. Для г. Попкова собственно важно, чтобъ объ его дѣйствіяхъ не смѣли говорить. Поэтому-то онъ и началъ дѣло о диффамаціи, а не о клеветѣ. Волжскій Вѣстникъ въ статьѣ по поводу оправдательнаго приговора дѣлаетъ такое замѣчаніе: «Мы не будемъ говорить, насколько неприлично, чтобы не сказать болѣе, для выборнаго учрежденій возбуждать противъ редактора газеты обвиненіе въ диффамаціи, лишающей обвиняемую сторону возможности пользоваться, въ подтвержденіе своихъ доводовъ, свидѣтельскими показаніями, то-есть тѣмъ средствомъ доказательства, которое предоставляется и самымъ тяжелымъ уголовнымъ преступникамъ». Неужели же Волжскій Вѣстникъ думаетъ, что г. Попковъ не зналъ, что онъ дѣлаетъ? Вѣдь, не въ клеветѣ же ему было обвинять газету! Началъ онъ, Попковъ, дѣло о диффамаціи совсѣмъ не для того, чтобы лишить редактора Волжскаго Вѣстника возможности ссылаться на свидѣтельскія показанія. Зналъ онъ очень хорошо, что начни онъ дѣло о клеветѣ, то на судѣ, пожалуй, оказалось бы, что клеветы никакой нѣтъ, я начни онъ дѣло о диффамаціи, то до правды тутъ доискиваться не станутъ, потому что диффамація есть оглашеніе позорящаго факта, дѣйствительность котораго, если даже и будетъ доказана, все-таки, не можетъ оправдывать подсудимаго, если судъ найдетъ, что позорящій фактъ не подлежалъ оглашенію въ печати. Вся обида г. Попкова была въ томъ, что его «пропечатали», а онъ слишкомъ большой человѣкъ (въ Мензелинскѣ), чтобы печать о немъ осмѣливалась говорить. Конечно, г. Попковъ принялъ всевозможныя мѣры и для того, чтобы никакихъ «доказательствъ» на судѣ не всплыло, и вотъ тутъ-то богоспасаемый Мейзелинскъ и напомнилъ -счастливыя времена Куролесова, когда можно было не только скрывать документы, но и уничтожать цѣлыя уголовныя дѣла. Когда г. Попковъ яачалъ дѣло противъ г. Загоскина, онъ не нашелъ для себя удобнымъ представить прокурору протестъ четырехъ гласныхъ (о которомъ говорилось выше). Между тѣмъ, г. Загоскинъ считалъ этотъ документъ очень важнымъ и просилъ его истребовать. Судебный слѣдователь казанскаго окружнаго суда, производившій предварительное слѣдствіе, потребовалъ протестъ, но ему выслали протоколъ допроса г. Попкова, а протеста не выслали. "Итакъ, — говорилъ на судѣ г. Загоскинъ, — даже слѣдственная власть оказалась безсильною вытребовать этотъ документъ. Но я не могъ на этомъ успокоиться и обратился съ просьбою раздобыть его къ двумъ мензелинскимъ знакомымъ. Отвѣты получены были отъ нихъ изумительные. Первый знакомый пишетъ, что для полученія копіи съ протеста «надо обращаться къ управѣ, что онъ пытался неоднократно, но что безъ предписанія свыше здѣсь ничего нельзя ни сдѣлать, ни достать, такъ какъ не хватятъ ни силъ, ни времени съ ними возиться». Второй знакомый отвѣтилъ, что «достать какія-либо справки и выписки изъ управы — ему ли, или другому кому нѣтъ никакой возможности». Ну, совершенно какъ въ дореформенныхъ земскихъ судахъ. Но какъ ни силенъ былъ г. Попковъ и какъ онъ ни замыкалъ герметически управу, но кое-какіе документы выплыли на свѣтъ Божій и, между прочимъ, «заявленіе членовъ ревизіонной коммиссіи на имя г. уфимскаго губернатора о безпорядкахъ и злоупотребленіяхъ, господствующихъ въ мензелинскомъ городскомъ общественномъ банкѣ». Конечно, и это, и всякіе другіе безпорядки какъ въ банкѣ, такъ и въ городской управѣ нисколько не мѣшали г. Попкову продолжать въ томъ же видѣ городское хозяйство, тѣмъ болѣе, что онъ не безъ остроумія придумалъ одну очень радикальную мѣру, которая при удачѣ могла бы настолько изолировать Мензелинскъ, что о немъ мы бы, наконецъ, знали не больше, чѣмъ объ островѣ Мадагаскарѣ: г. Попковъ закрылъ для мензелинцевъ почту. Объ этомъ невѣроятномъ фактѣ г. Загоскинъ сообщилъ на судѣ весьма любопытныя подробности. "Корреспондентъ нашъ сообщаетъ, — говорилъ г. Загоскинъ въ защитительной рѣчи, — что Каташъ (почтмейстеръ) состоялъ на негласномъ жалованьи у Попкова и что онъ передавалъ ему корреспонденцію, адресованную на имя редакцій газетъ. Фактъ въ глухой провинціи болѣе нежели обыкновенный и на который сами лица, прикосновенныя къ нему, смотрятъ весьма легко. Повидимому, и сама мензелинская дума, инкриминирующая это сообщеніе корреспонденціи, не придаетъ ему особаго значенія… Я надѣюсь, — продолжалъ г. Загоскинъ, — что достовѣрность инцидента съ г. Каташемъ станетъ внѣ сомнѣнія, при соображеніи всѣхъ другихъ обстоятельствъ, если я остановлюсь на личности почтмейстера Каташа. Я считаю возможнымъ сдѣлать это, такъ какъ Каташъ уволенъ отъ должности, благодаря ревизіи, назначенной надъ нимъ по настоянію мензелинскаго уѣзднаго предводителя дворянства, г. Останкова. Каташъ — это второй и современный экземпляръ гоголевскаго Шпекина… Фактъ нескромнаго отношенія къ письмамъ, адресованнымъ въ редакціи газетъ, со стороны служащихъ въ уѣздныхъ почтовыхъ учрежденіяхъ, — фактъ слишкомъ хорошо извѣстный какъ намъ, редакторамъ газетъ, такъ и нашимъ корреспондентамъ. Изъ опасенія «утраты корреспонденціи, адресуемой какъ въ редакціи, такъ и изъ редакціи, корреспонденты просятъ у насъ фиктивные адреса, просятъ насъ не адресовать имъ писемъ въ конвертахъ съ бланкомъ редакціи».
Вотъ это нравы! И несомнѣнно, что союзъ г. Попкова съ мензелянскимъ Шпекинымъ превратилъ бы Мензелинскъ въ Мадагаскаръ (можетъ быть, Мензелинскъ ужь и былъ Мадагаскаромъ, хотя это обстоятельство и осталось не выясненнымъ), если бы вмѣсто любознательнаго Каташа не назначили почтмейстера менѣе любознательнаго, снявшаго съ несчастнаго города карантинъ, уничтоженіе котораго разрѣшилось такъ блистательно дѣдомъ о диффамаціи.
Сколько можно судить по этому дѣлу, г. Попковъ принадлежитъ не къ тонкимъ дѣльцамъ новѣйшей формаціи, — его работа топорная и средства его слишкомъ дореформенны. Замкнуть герметически управу, какъ несгораемый шкафъ, и вмѣстѣ съ почтмейстеромъ распечатывать письма — пріемъ грубый и устарѣлый; кромѣ того, г. Попковъ не совсѣмъ хорошо понялъ статью закона о диффамаціи и заставилъ городскую управу обидѣться вмѣстѣ съ нимъ, тогда какъ г. Попкову слѣдовало обижаться одному. Если же г. Попковъ поставилъ вопросъ лично, какъ это сдѣлалъ лѣсничій Гавриловъ, то, можетъ быть, онъ бы и выигралъ. Г. Гавриловъ показалъ на судѣ, что онъ только «оттолкнулъ» отъ себя письмоводителя, и «оттолкнулъ» онъ «въ безсознательномъ состояніи», но два свидѣтеля изъ трехъ показали, что г. Гавриловъ ударилъ письмоводителя «кулакомъ въ шею», и пояснили это такимъ внушающимъ жестомъ, который «вы звалъ въ публикѣ невольный смѣхъ». Хотя, такимъ образомъ, корреспонденція Волжскаго Вѣстника и подтвердилась въ своей существенной части, но, тѣмъ не менѣе, она, все-таки, найдена судомъ вредящею чести, достоинству и доброму имени г. Гаврилова, и г. Загоскинъ потерпѣлъ справедливое наказаніе. Нельзя, конечно, не радоваться за г. Гаврилова, возстановившаго такъ блистательно свое достоинство и доброе имя, но, тѣмъ не менѣе, г. Попкову, все-таки, нельзя было бы послѣдовать его примѣру, по той простой причинѣ, что г. Попковъ обличался какъ выборный общественный дѣятель и по дѣламъ общественнымъ.
Выясняя эту мысль, г. Загоскинъ сказалъ на судѣ: «Врядъ ли возможно серьезное сомнѣніе въ томъ, что городская дума, какъ и всякій другой органъ общественнаго самоуправленія, не можетъ не допускать широкой критики своей дѣятельности. Всякій органъ самоуправленія есть органическая часть самаго общества, составляется изъ выборныхъ обществомъ лицъ, — слѣдовательно, и контроль надъ нимъ общества не можетъ считаться стороннимъ и неумѣстнымъ вмѣшательствомъ. Тотъ органъ самоуправленія, который захотѣлъ бы протестовать противъ такого контроля, совершилъ бы преступное покушеніе на гласность, какъ основной принципъ всякаго самоуправленія. Если мы согласимся съ общепризнаннымъ положеніемъ, что пресса является выразительницею общественнаго мнѣнія, то и ея контроль надъ дѣятельностью органовъ самоуправленія долженъ быть признанъ фактомъ вполнѣ нормальнымъ». И, тѣмъ не менѣе, г. Загоскинъ, все-таки, не былъ убѣжденъ, что «общепризнанное положеніе» непремѣнно поведетъ къ его оправданію. Ссылаясь на разоблаченіе такихъ хищеній, какъ скопинское, сдѣланное печатью, г. Загоскинъ хотя и не сравнивалъ мензелинскихъ «дѣлишекъ» съ колоссальнымъ скопинскимъ воровствомъ и потому не ставилъ себѣ въ особую заслугу обличеніе дѣяній г. Попкова, но, однако, «считалъ долгомъ оговориться», что никакая кара, еслибы таковая и наступила, «не заставила бы его, какъ представителя печатнаго слова, отказаться отъ разоблаченія такихъ неблаговидныхъ дѣяній, какія разоблачаются Волжскимъ Вѣстникомъ въ рядѣ корреспонденцій изъ захолустій нашего отдаленнаго востока». И вотъ, когда послѣдовалъ оправдательный приговоръ, въ которомъ г. Загоскинъ не былъ увѣренъ, въ Волжскомъ Вѣстникѣ явилась передовая статья, написанная съ большимъ тактомъ, придающая приговору коронныхъ судей «серьезное значеніе». И дѣйствительно, послѣдуй вмѣсто оправданія обвиненіе, не только мензелинскіе дѣятели, но и всѣ единомышленные съ ними дѣльцы и хищники, стоящіе у общественныхъ дѣдъ, подняли бы съ торжествомъ голову, а теперешнее обвиненіе суда послужило бы прецедентомъ для всѣхъ послѣдующихъ обвиненій. Что сталось бы тогда съ Волжскимъ Вѣстникомъ, что сталось бы и вообще съ провинціальною прессой, если бы коронный судъ наложилъ свое veto на разоблаченіе злоупотребленій выборныхъ общественныхъ учрежденій? Вѣдь, теперь, какъ справедливо замѣчаетъ передовая статья Волжскаго Вѣстника, земскія и городскія учрежденія — единственная сфера, въ которой печатное слово, не выходя изъ рамокъ общихъ законовъ, чувствуетъ себя сравнительно свободнымъ. Запретите говорить о нихъ, о чемъ же останется говорить? У глухонѣмаго общества явится достойная его глухонѣмая печать. Уже и теперь печать лишилась всякаго внутренняго равновѣсія и только оттого, что для нея закрыта возможность обсужденія и контроля надъ цѣлою массой общественныхъ явленій, превратила земство и городскія учрежденія въ единственнаго козла отпущенія и отражаетъ недостатки этого бѣднаго козла подчасъ въ увеличенномъ видѣ, точно только въ нихъ и скопились всѣ наши русскіе грѣхи, а во всемъ остальномъ мы чище праведниковъ.
Если я говорилъ такъ много о процессѣ Волжскаго Вѣстника, то только потому, что онъ служитъ иллюстраціей, очень полно выясняющею положеніе провинціальной печати. Оказывается, что у «зеркала» остается открытымъ не особенно большой кусокъ, въ которомъ можетъ отражаться провинціальная жизнь, да и этому незакрытому куску грозитъ иногда опасность очутиться подъ флеромъ.
Что же будетъ съ зеркаломъ провинціи, если оно очутится все подъ флеромъ, и какія есть ручательства, что этого не случится, можетъ, спроситъ читатель? Что случится съ зеркаломъ, если оно будетъ подъ флеромъ, догадаться не трудно, а какія имѣются ручательства, что этого не случится, я не знаю.