ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
правитьХXXIII.
правитьВотъ уже тридцать пять лѣтъ, какъ въ русской жизни идетъ глубокое внутреннее движеніе. Шагъ за шагомъ, сначала вовсе незамѣтно даже и для проницательныхъ людей, оно выросло на нашихъ глазахъ въ весьма опредѣленное явленіе, которое могутъ видѣть и понимать ужь люди и непроницательные.
Это явленіе заключается пока въ томъ, что жизнь отливаетъ отъ Сѣвера на Югъ, создаетъ себѣ новые центры, колонизируетъ пустыни, рвется на просторъ, стремится освободить себя отъ всякихъ стѣсняющихъ ее путъ и сложиться по какому-то новому, громадному масштабу, во внутренней Россіи невиданному, да и невозможному.
Если все будетъ идти такъ же и дальше, то на Югѣ и Юго-Востокѣ возникнетъ небывалая еще промышленная сила — Россія хлопковыхъ и табачныхъ плантацій, рисовыхъ и сорговыхъ полей, тутовыхъ рощъ, безпредѣльныхъ виноградниковъ, Россія громаднѣйшей горнозаводской промышленности — желѣзной, каменно-угольной, соляной, нефтяной, Россія невиданнаго еще земледѣлія, съ невиданнымъ до сихъ поръ земледѣльцемъ новаго типа.
Да, жизнь отливаетъ отъ русскаго негостепріимнаго и холоднаго Сѣвера, отъ его непроизводительныхъ тундръ и болотъ, требующихъ неимовѣрныхъ усилій, чтобы превратить ихъ въ источники мало-мальски человѣческаго существованія. Только теперь, черезъ тысячу лѣтъ, Россія, оттѣсненная въ Новгородскія пятины и въ пустыри Сибири, находитъ свое истинное культурное мѣсто на благодарномъ Югѣ и на берегахъ Чернаго моря, къ которому изъ всѣхъ силъ пробивался еще Петръ Великій.
Россія, этотъ едва выходящій изъ пеленокъ гигантъ, о будущемъ развитіи котораго мы теперь не можемъ составить ни малѣйшаго понятія, должна сложить себѣ иную жизнь, и никакая сила не встанетъ поперекъ этому стихійному движенію и ему не помѣшаетъ.
Уже и теперь можно предугадать, какъ возникновеніе новыхъ общественно-экономическихъ окраинъ потребуетъ и новаго общественно-экономическаго равновѣсія, а вновь возникающая областная жизнь создастъ себѣ и новые центры. Теперешніе центры, созданные частью искусственно по нуждѣ, какъ Петербургъ или, хотя возникшіе путемъ и болѣе естественнаго развитія, какъ Москва, но слишкомъ отдаленные отъ окраинъ, чтобы новая жизнь, слагающаяся на Мургабѣ, на Аму-Дарьѣ, на Кавказѣ, на берегахъ Чернаго моря, стала бы искать въ нихъ своей опоры, — поблекнуть, потеряютъ свое первенствующее значеніе и заслонятся другими, болѣе развитыми центрами. Географическая карта будущей Россіи, ужь несомнѣнно, будетъ совершенно не похожа на карту Россіи теперешней.
Передвиженіе частицъ, стремящихся создать новый укладъ, и то тяготѣніе, которое обнаруживаетъ Россія по отношенію къ силамъ, внѣ ея лежащимъ, выражается въ разныхъ формахъ эмиграціи и иммиграціи. А факты этого двойнаго движенія и невиданнаго еще у насъ роста производительныхъ силъ вотъ какіе.
Капиталы не знаютъ отечества, также какъ и идеи, и проникаютъ повсюду, гдѣ встрѣчаютъ свободу, необходимую для ихъ развитія. И просторъ нашего нетронутаго Юга оказалъ внезапно такія возможности для развитія экономической предпріимчивости, что привлекъ къ себѣ, кромѣ значительныхъ русскихъ капиталовъ, огромные капиталы англійскіе; бельгійскіе, голландскіе и французскіе. Даже король европейскихъ капиталистовъ, Ротшильдъ, нашелъ удобнымъ перенести къ намъ часть своего царства.
Три завода выдаются на Югѣ по своимъ невиданнымъ и небывалымъ гигантскимъ размѣрамъ: Юзовскій — англичанина Юза, устроившаго первый желѣзо-дѣлательный и рельсовый заводъ въ Бахмутскомъ уѣздѣ, Екатеринославской губерніи, Александровскій южно-русскій заводъ — филіальное отдѣленіе Брянскаго завода и Каменскій — Рау, Кокериль и Кo. О размѣрахъ этихъ заводовъ можно судить по слѣдующему: на плату рабочимъ заводы эти тратятъ въ мѣсяцъ отъ 150 до 180 тысячъ рублей. Угля сжигаютъ они ежедневно до 50,000 пудовъ. На Каменскомъ заводѣ водопроводы и газопроводы стоятъ 200,000 рублей. Установка на этомъ же заводѣ калильныхъ и дуговыхъ электрическихъ лампъ стоила 150,000 руб. На Голубовскомъ каменно-угольномъ рудникѣ электричествомъ освѣщается проволочная желѣзная дорога, идущая отъ рудника до ст. Голубовки донецкой желѣзной дороги. Эта дорога имѣетъ длины 4 версты и перевозитъ въ годъ до 9 милліоновъ пудовъ угля. Электричество все болѣе и болѣе вытѣсняетъ въ южно-русскихъ производствахъ всякое другое освѣщеніе. Самая большая изъ соляныхъ коней, Брянцевская, освѣщается 120 лампочками Эдиссона и соль получается безукоризненной чистоты, а не грязная и закоптѣлая, какъ при практикуемыхъ у насъ въ другихъ копяхъ патріархальныхъ способахъ освѣщенія.
И этому послѣднему слову электрической техники отвѣчаетъ и все остальное устройство заводовъ. Доменныя печи, напримѣръ, принадлежатъ къ числу самыхъ большихъ въ свѣтѣ, а на Юзовскомъ заводѣ предполагается устроить новую доменную печь небывалыхъ еще размѣровъ, которая будетъ давать ежедневно болѣе 10,000 пудовъ чугуна, а въ годъ до 4 милліоновъ. Въ каменно-угольныхъ коняхъ добывается по 5, 8,10,15 я болѣе милліоновъ пудовъ угля въ годъ. Копи каменной соли представляютъ грандіозныя безконечныя залы по 7—8 саженъ вышины. Своды этихъ залъ опираются на столбы соли въ 17 саженъ длины и 7—8 саженъ ширины. Уже и теперь производительность этихъ копей измѣряется милліонами пудовъ, а въ будущемъ обѣщаетъ давать и совсѣмъ чудовищныя цифры. Всѣ эти промышленныя предпріятія, поглотившія многіе милліоны, все ростутъ и ростутъ и поглощаютъ новые милліоны. Французское общество для разработки каменной соли, затратившее уже 9 милліоновъ франковъ, надняхъ на расширеніе предпріятія снова назначило 12 милліоновъ.
Выгоды, получаемыя южно-русскою промышленностью, настолько велики, что нѣтъ возможности предвидѣть, до какого развитія она можетъ дойти. И ростутъ не одни главныя предпріятія, возникаетъ и развивается масса новыхъ, второстепенныхъ предпріятій, связанныхъ съ главными: напримѣръ, заводы огнеупорнаго кирпича, известковые, заведенія для приготовленія сельско-хозяйственныхъ машинъ, требующихся въ большомъ количествѣ на Югѣ не только владѣльцами, но и крестьянами.
Съ развитіемъ промышленности возникаютъ новые центры населенія. Юзъ построилъ свой заводъ въ голой степи, а теперь это цѣлый городокъ, Юзовка, съ населеніемъ въ 10 слишкомъ тысячъ жителей. На Каменскомъ заводѣ Кокериля и Рау коренное населеніе составляетъ болѣе 5,000 человѣкъ, да въ с. Каменскомъ столько же. Кривой Рогъ изъ ничтожнаго села превратился въ крупный промышленный и торговый центръ. И каждое крупное предпріятіе сейчасъ же группируетъ около себя значительное населеніе. Кромѣ постоянныхъ центровъ, созданныхъ южно-русскою промышленностью, она тянетъ къ себѣ населеніе пришлое. Масса народа, которая прежде уходила на Югъ для полевыхъ работъ, отправляется теперь на южно-русскіе заводы, въ каменно угольныя и соляныя копи.
Привлекая къ себѣ выдающіяся европейскія силы въ области капитала, знанія, предпріимчивости и энергіи, южно-русская производительность является надвигающеюся грозой для всякой другой однородной промышленности, не соединяющей въ себѣ подобныхъ же силъ. Три южныхъ завода — Юэовскій, Александровскій и Каменскій — только при теперешнемъ своемъ размѣрѣ могутъ добывать половину всего количество желѣза, добываемаго во всей Россіи. Послѣдствія очевидны. Уже и теперь «начинаютъ сокращать свое производство и даже совсѣмъ закрываться громадные передѣлочные заводы, искусственно созданные субсидіями и казенными заказами подъ Петербургомъ и на берегахъ Балтійскаго моря, работавшіе на привозимомъ изъ Англіи чугунѣ и углѣ. Такая же участь начинаетъ постигать и желѣзную промышленность Урала, отдѣленную громадными разстояніями отъ мѣста потребленія и работающую на древесномъ углѣ. Уральскіе заводы закрываются одинъ за другимъ или сокращаютъ свое производство и въ недалекомъ будущемъ имъ угрожаетъ полный крахъ» (Недѣля).
Другою подобною же надвигающеюся силой собирается быть Кавказъ и наша новая азіатская окраина, по которой прошла закаспійская желѣзная дорога. Кавказъ пока выдался своею нефтяною промышленностью, получившею всесвѣтное значеніе. Но и его рудныя мѣсторожденія, его неисчерпаемыя каменно-угольныя и соляныя копи, его изумительная по плодородію земля, его климатъ, способный ростить марену, хлопчатникъ, шафранъ, табакъ, кунжутъ, виноградъ, его площадь, способная даже и при теперешнемъ состояніи сельско-хозяйственныхъ и другихъ промышленныхъ знаній прокормить и создать обезпеченное положеніе пятидесяти милліонному населенію (теперешнее населеніе составляетъ 7 1/2 милліоновъ), превращаютъ Кавказъ въ такую грядущую силу, на которой могутъ успокоиться самыя смѣлыя культурныя и прогрессивныя надежды.
Двадцать пять лѣтъ тому назадъ мы чуть не повсемѣстно жгли лучину, а теперь въ каждой деревенской избѣ вы найдете керосиновую лампу. Двадцать пять лѣтъ тому назадъ Кавказъ скромно потягивалъ свое кахетинское вино изъ вонючихъ бурдюковъ, не мечтая ни о какой выдающейся роли, а теперь онъ протягиваетъ руки къ міровой извѣстности. Онъ вытѣсняетъ съ европейскихъ рынковъ американскій керосинъ, онъ забираетъ рынки Азіи и Африки, онъ изобрѣлъ нефтяное отопленіе, онъ приманилъ къ себѣ денежнаго короля Ротшильда, которому стало тѣсно въ Европѣ и для силъ котораго только Кавказъ оказался достаточно устойчивою точкой опоры изъ всѣхъ другихъ точекъ міра.
So у Кавказа, кромѣ его нефтяныхъ источниковъ, есть много еще и другихъ нетронутыхъ богатствъ, которыя только ждутъ приложенія къ нимъ ума, энергіи, предпріимчивости и знаній, чтобы передъ мѣстнымъ населеніемъ раскрылись блестящія перспективы обезпеченности, благосостоянія, довольства и широкой внутренней жизни.
Еще большею естественною силой и источникомъ большихъ надеждъ является Закаспійскій край. Его будущее опредѣленнѣе, потому что точно извѣстно его прошлое. «Оазисъ, созданный Мургабомъ, искони славился своимъ плодородіемъ, — говоритъ г. Циммерманъ. — Въ тѣ глубокія времена, когда вся Европа была еще погружена въ полный мракъ невѣжества, Нервъ, или Муру, какъ онъ назывался встарь, достигъ уже высокой степени культуры и гордо величалъ себя царемъ всего міра».
Во время владычества арабовъ «Мервъ сталъ однимъ изъ главныхъ административныхъ пунктовъ обширной области и знаменитымъ средоточіемъ наукъ и искусствъ. Въ немъ находились славныя школы, обширная библіотека, астрономическая обсерваторія. Посѣщавшіе его путешественники разносили по свѣту вѣсть о пышныхъ дворцахъ, великолѣпныхъ мечетяхъ и чудныхъ садахъ, украшавшихъ прекрасный городъ, служившій до тринадцатаго вѣка главнымъ убѣжищемъ азіатскаго просвѣщенія».
Но вотъ ураганомъ прошли по странѣ монголы и послѣ двухъ такихъ бичей Божіихъ, какъ Чингизъ-ханъ и Тамерланъ, умерла всякая жизнь, богатая, просвѣщенная страна покрылась грудами развалинъ, населеніе ея городовъ было истреблено и нѣкогда цвѣтущій край сталъ убѣжищемъ для кочевниковъ, жившихъ грабежомъ и набѣгами.
Съ присоединеніемъ края къ Россіи и проложеніемъ по немъ желѣзной дороги, вся эта одичавшая страна вступила въ связь съ Европой и передъ ней вновь раскрылись возможности для блестящей культуры и цивилизаціи, но на этотъ разъ уже не азіатской, а европейской. Извѣстный ненавистникъ Россіи, еще болѣе извѣстный, какъ знатокъ Востока, Вамбери, пораженный фактами, которыми уже ярко засвидѣтельствовалось культурное вліяніе Россіи, и проникая въ будущее этого нѣкогда цвѣтущаго края, говорить, что теперь «арійскія народности снова вступятъ въ свои права, отнятыя у нихъ нѣсколько вѣковъ тону назадъ турскими племенами. Мервъ, Нисса и многія другія извѣстныя мѣста возникнутъ опять подъ новыми названіями… Такъ какъ естественныя условія будущей культуры не измѣнились, такъ какъ рѣка Мургабъ, попрежнему, несетъ къ оазису свою плодотворную влагу, то Мервъ, навѣрное, станетъ опять тѣмъ же, чѣмъ былъ древле, а именно: алмазомъ въ песчаной оправѣ, отъ котораго современенъ станутъ разливаться лучи новаго міровоззрѣнія».
И теперь уже желѣзная дорога въ какія-нибудь пять-шесть лѣтъ совершенно измѣнила не только способы торговыхъ сношеній, но и создала новые города, быстротою своего роста напоминающіе города американскіе. Тихимъ городомъ, выросшимъ какъ бы внезапно изъ земли, сталъ русскій Мервъ. «На ровной площади по сю сторону Мургаба, — пишетъ г. Циммерманъ, — какъ по шнуру, вытянулись ряды домовъ, пересѣкаемые подъ прямымъ угломъ такими же правильными улицами. Вдоль тротуаровъ прорыты водопроводныя канавки. Тамъ, гдѣ онѣ пересѣкаютъ мостовую, черезъ нихъ перекинуты каменные мостики съ высокими парапетами по бокамъ. Дома большею частью одноэтажные, съ плоскими крышами, скромно и уютно смотрятъ за рядами молодыхъ еще деревьевъ, разсаженныхъ по краямъ тротуаровъ. По нѣкоторымъ улицамъ размѣстились магазины, мелочныя лавки и товарные склады. И въ Мервѣ, какъ въ Асхабадѣ, извощики щеголяютъ удобными колясками парой. Словомъ, — говоритъ г. Циммерманъ, — на всемъ лежитъ отпечатокъ благоустроеннаго цивилизованнаго города, какого и не ожидаешь видѣть въ азіатскихъ пустыняхъ. Но это еще только одна часть его, въ которой поселился по преимуществу торговый людъ. Другая половина города расположилась на правомъ берегу Мургаба. Черезъ рѣку перекинутъ желѣзно-дорожный мостъ. Пройдя по немъ и миновавъ высокій крѣпостной валъ, вы выходите на новыя улицы, гдѣ тянутся ряды болѣе роскошныхъ строеній, отчасти напоминающихъ итальянскія виллы съ прекрасными при нихъ садами. Тутъ находятся жилища военныхъ и административныхъ властей, также казначейство, почтамтъ, телеграфъ, аптека. А далѣе, на томъ же правомъ берегу, за городскимъ садомъ расположены казармы и церковь среди нихъ…»
Другое чудо, но уже въ иномъ родѣ, совершается въ процвѣтавшихъ когда-то, но покинутыхъ за недостаткамъ воды земляхъ по Мургабу. Инженерамъ поручено возобновить тутъ древнюю плотину, матеріалъ для этой работы уже подвозится и, какъ говорили г. Циммерману, будетъ скоро преступлено и къ сооруженію плотины. Недалеко отъ станціи г. Циммерманъ видѣлъ довольно обширную плантацію деревьевъ разныхъ туземныхъ породъ, назначенныхъ для разведенія парка. «Когда плотина будетъ готова, то, подъ вліяніемъ обильнаго орошенія, въ этомъ краѣ вновь раэцвѣтетъ прежняя многоплодная культура, и цѣль эта будетъ достигнута въ скоромъ времени, если только со стороны мѣстныхъ властей не будетъ представляться препятствія туземцамъ къ заселенію участковъ».
Еще большее чудо свершится въ краѣ, когда будетъ осуществлена мысль Петра Великаго, высказанная имъ въ наказѣ князю Черкаскому: «Надлежитъ надъ гаванонъ, гдѣ бывало устье Аму-Дарьи рѣки, построить крѣпость, — писалъ Петръ. — Осмотрѣть прилежно теченіе оной рѣки, тако же и плотины… Ежели возможно оную воду паки обратить въ старый токъ… Прочія устья запоретъ, которыя идутъ въ Аральское море… Осмотрѣть мѣсто близъ плотины на настоящей Аму-Дарьѣ рѣкѣ, для строенія же крѣпости… понеже зѣло нужно».
И хотя все это было «зѣло нужно» уже во времена Петра Великаго, хотя мысль его не пропадала и поддерживалась не только мѣстными преданіями о существовавшемъ нѣкогда теченіи Аму по теперешнему сухому руслу Узбоя и проектами, время отъ времени появлявшимися у насъ о возстановленіи стараго теченія Аму, но, кажется, только теперь приближается время для осуществленія мысли Петра, если только мы съумѣемъ стать на ту же идейную высоту.
Индія, благословеннѣйшая страна въ мірѣ, это истинное міровое Эльдораго, манила къ себѣ во всѣ времена воображеніе и мечты европейскаго человѣка. Великіе завоеватели, геніальные представители идеи всеобщаго мирнаго культурнаго развитія и прогресса постоянно увлекались Индіей и стремились ввести ее въ міровую связь. Колумбъ, открывая Америку, думалъ только проложить путь въ Индію. И нашъ великій Петръ ужь, конечно, только ради той же связи Индіи съ Европой задумалъ сдѣлать Аму русскою рѣкой.
Здѣсь любопытно вотъ что. Какими данными, какими фактами руководствовался Петръ, когда у него явилась мысль провести Аму въ Каспійское море? Зналъ же онъ, значить, что рѣка эта текла прежде не такъ, какъ она текла при немъ и какъ течетъ теперь. Ужь, разумѣется, зналъ. И зналъ онъ это въ такое время, когда въ Россіи никто ничего не зналъ и не умѣлъ смотрѣть дальше Москвы. И этотъ Петръ изъ той же никуда не смотрѣйшей Москвы, точно второй Колумбъ, проникъ взглядомъ въ самую глубь Азіи и задумалъ связать ее съ Россіей и Европой, чтобы возстановить опять тотъ путь, которымъ во времена арабовъ шла торговля черезъ Среднюю Азію и Россію къ морямъ Черному и Балтійскому. Только этотъ путь приносилъ Великому Новгороду и многимъ другимъ прибалтійскимъ славянскимъ городамъ богатство, которымъ удивлялись западные лѣтописцы. Этимъ же путемъ русскіе купцы возили бобровъ и чернобурыхъ лисицъ черезъ Среднюю Азію къ предѣламъ Индіи и Китая. Разумѣется, Петръ зналъ все это, какъ знаемъ и мы теперь, спустя почти два столѣтія послѣ его смерти; но, кажется, въ эти два столѣтія наша общественная мысль не стала ни шире, ни проницательнѣе, чѣмъ какою она была у Петра Великаго.
Впрочемъ, мысль о соединеніи Аму съ Каспійскимъ моремъ питала сама себя и живучесть ея поддерживалась постоянно мѣстными преданіями и сказаніями, что Аму текъ нѣкогда другою дорогой. Не умирала и мысль Петра и, по мѣрѣ того, какъ мы проникли въ глубь Азіи, она ожила настолько, что для разслѣдованія на мѣстѣ возможности возстановленія этого пути было снаряжено нѣсколько экспедицій на правительственныя средства.
Я не стану вдаваться въ подробности этихъ изслѣдованій, очень тщательныхъ, очень мелочныхъ и стоившихъ большихъ усилій и расходовъ, а укажу только на тотъ неожиданный результатъ, къ которому изслѣдованія привели.
Одни изслѣдователи нашли, что Узбой сохранилъ рѣзкія очертанія русла, по которому несомнѣнно текла нѣкогда большая рѣка. Другіе, что поворотъ на Аму отъ Каспія въ Аралъ произошелъ отъ искусственныхъ запрудъ. Третьи, что поворотъ произошелъ не отъ искусственныхъ запрудъ, а отъ естественныхъ наносовъ, и что, вслѣдствіе общаго склона къ Каспію, Аму современемъ самъ возстановитъ свое прежнее теченіе.
По однимъ изслѣдованіямъ (очень точнымъ и тщательнымъ), оказывалось, что Узбой имѣетъ непрерывное русло; по другимъ, и тоже точнымъ и тщательнымъ, обнаружилось, что мѣсто, откуда начинается Узбой, лежитъ на семь саженъ ниже Каспійскаго моря. Должно быть, именно эти противорѣчивыя мнѣнія и возбуждали вкусъ къ дальнѣйшимъ изслѣдованіямъ, и въ 1879 году для изученія стараго русла Аму-Дарьи была снаряжена правительственная экспедиція. Экспедиція произвела очень почтенное изслѣдованіе и составила проектъ проведенія Аму въ Каспійское море, для осуществленія котораго потребовалось бы 27 милліоновъ рублей (сумма, кажется, очень небольшая сравнительно съ тѣмъ, что стоилъ Суэзскій каналъ или что будетъ стоить каналъ Панамскій).
Но противъ изслѣдованій экспедиціи возстали внезапно геологи, которые въ экспедицію приглашены не были. Вотъ приговоръ, произнесенный труду экспедиціи профессоромъ Мушкетовымъ: «Состоя только изъ инженеровъ путей сообщенія и топографовъ, не имѣя ни одного натуралиста и задавшись малосбыточною цѣлью выяснить соединеніе Урала и Каспія при посредствѣ Узбоя, эта многочисленная и дорого стоющая экспедиція превратилась, въ сущности, въ съемочную партію, и, вмѣсто всестороннихъ научныхъ изслѣдованій, которыя только и могли рѣшить вопросъ о природѣ Узбоя и причинахъ поворота Аму-Дарьи, занялась только съемками и нивеллировками по заранѣе намѣченнымъ направленіямъ, т.-е. она всю свою дѣятельность сосредоточила на работахъ, которыя должны бы быть дополнительными къ общимъ геологическимъ и физико-географическимъ изслѣдованіямъ»
Конечно, все это совершенно справедливо въ томъ смыслѣ, что геологи въ изслѣдованіяхъ не участвовали, а работали только топографы; но, вѣдь, для того, чтобы рѣшить, какое мѣсто выше и какое ниже, и потечетъ или не потечетъ вода, куда желательно, кромѣ нивеллировки, ничего и не нужно. Петръ Великій вырылъ Ладожскій каналъ тоже безъ геологіи. Геологическія изслѣдованія при проектахъ Суэзскаго и Панамскаго каналовъ были нужны только для составленія смѣты расходовъ. Знаменитый Трольгетскій каналъ въ Швеціи течетъ и впередъ, и назадъ, даже наперекоръ всякой нивеллировкѣ. Голландскія плотины являются уже и совсѣмъ чудомъ, защищая землю, лежащую ниже моря. Противъ постройки нашей николаевской желѣзной дороги возставали очень почтенные ученые и административные авторитеты и было даже сосчитано по пальцамъ, что больше того народу, который ѣздитъ между Москвой и Петербургомъ въ почтовыхъ каретахъ и дилижансахъ, и явиться не откуда. И на эту-то дорогу, по которой, предполагалось, будетъ ѣздить въ день только по десяти человѣкъ, потрачено 200 милліоновъ. Теперь же недостаетъ въ день даже десяти поѣздовъ, и дорога даетъ доходъ, какого не даетъ ни одна дорога въ мірѣ. Не въ геологіи, должно быть, тутъ дѣло, а въ чемъ-то другомъ, что было у Петра Великаго и чего, какъ видно, недостаетъ нашему времени.
Весь вопросъ здѣсь въ идеѣ. У Петра Великаго идея проведенія Аму въ Каспій была и ужь, конечно, онъ такъ же просто провелъ бы Аму въ море, какъ просто обошелъ Ладожское озеро каналомъ. Кстати, напомню читателю преданіе, сохранившееся на Ладожскомъ каналѣ, какими средствами Петръ довелъ его до конца. Рылъ, рылъ Петръ каналъ, разсказываетъ народъ, дорылъ уже до половины и видитъ, что у него нѣтъ больше денегъ. Что тутъ дѣлать? — подумалъ Петръ да и построилъ по каналу царскіе кабаки. Работаетъ народъ недѣлю, въ субботу получаетъ разсчетъ, а въ воскресенье снесетъ денежки въ кабакъ. Въ понедѣльникъ царь ихъ получаетъ, въ субботу разсчитается съ рабочими, а въ воскресенье они опять снесутъ ихъ въ кабакъ. Такъ Петръ и дорылъ каналъ.
Въ этомъ преданіи нѣтъ ни фактической, ни хронологической правды, потому что Ладожскій каналъ, начатый Петромъ въ 1713 году, былъ оконченъ при Аннѣ Іоанновнѣ въ 1732 году. Но не въ этой правдѣ дѣло, а въ томъ, какъ народъ по-своему оцѣнилъ изобрѣтательность и находчивость Петра. И дѣйствительно, для петровской изобрѣтательности не было ничего невозможнаго, если онъ даже ни минуты не задумался, чтобы перелить церковные колокола въ пушки. Мы, его наслѣдники, ужь, конечно, не рѣшились бы ни на что подобное. Смѣлость, даже дерзость мысли — вотъ черта сильныхъ умовъ и крупныхъ государственныхъ организаторовъ, которые шагаютъ черезъ мелкія препятствія, какъ великаны черезъ лужи и кочки.
Противники кажущагося имъ слишкомъ смѣлымъ проекта соединенія Аму съ Каспіемъ находятъ, что для этого потребовались бы капитальныя гидротехническія сооруженія и что «едва ли подобное грандіозное и дорого стоющее предпріятіе оказалось бы на уровнѣ тѣхъ выгодъ, какія ожидаются отъ установленія удобнаго пути сообщенія между Россіей и ея среднеазіатскими владѣніями. Для удовлетворенія этой потребности имѣются въ настоящее время болѣе дешевыя и не менѣе раціональныя средства, каковы желѣзныя дороги».
Если рѣчь идетъ только объ удобномъ пути сообщенія между Россіей и ея среднеазіатскими владѣніями, то для этого, конечно, достаточно и закаспійской желѣзной дороги. Но тутъ рѣчь не объ этомъ, да и я веду разговоръ не о путяхъ сообщенія, или о томъ или другомъ техническомъ проектѣ соединенія Аму-Дарьи съ Каспійскимъ моремъ, а о тѣхъ перспективахъ, которыя раскрываются идеей этого соединенія не только для культурнаго развитія Россіи, но и для интересовъ всего міра. Путями Провидѣнія, т.-е. безсознательно, мы шагъ за шагомъ двигались въ пустыни Азіи и присоединили ихъ къ себѣ вплоть до Самарканда, этой нѣкогда столицы и резиденціи Тимура, извѣстной своими школами, блескомъ и богатствомъ. Не для того же мы все это сдѣлали, чтобы засѣсть въ пескахъ пустыни и довольствоваться ихъ присоединеніемъ. Есть же въ этомъ присоединеніи и живой смыслъ, живой отвѣтъ на какой-нибудь живой вопросъ нашей внутренней жизни.
И живой отвѣтъ на нашъ внутренній вопросъ заключается не собственно въ проведеніи пути въ Индію, а въ томъ культурномъ колонизаторскомъ значеніи, которое представляетъ для нашего будущаго развитія этотъ край. Все колонизаторское значеніе этого края держится только на его орошеніи. Безъ орошенія онъ останется вѣчною пустыней, и то, что предпринимается теперь по Мургабу, только часть дѣла, и дѣла небольшаго. Мургабъ сравнительно невеликъ. Но Аму-Дарья и Узбой создали же средства для орошенія громаднѣйшей площади земли и изъ безжизненной теперь пустыни создали бы безграничныя пшеничныя, рисовыя, сорговыя поля и богатѣйшее плодоводство, о какомъ только позволяется мечтать самому смѣлому воображенію.
Аму-Дарья — нашъ Нилъ. И сила ея не только въ плодородіи, которое она создаетъ и о которомъ нашъ крестьянинъ колонистъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія, потому что сорго даетъ урожая до самъ-200, и съ одного поля можно снимать въ годъ двѣ жатвы; но сила ея еще и въ культурномъ вліяніи другаго рода. Нашъ великороссъ, безсильный въ борьбѣ съ природой, противъ которой онъ ничего подѣлать не можетъ, ожидаетъ безпомощно, что вздумаетъ эта природа ему послать. И этотъ-то вѣчный пассивный рабъ обстоятельствъ въ пріютившей его новой странѣ внезапно начинаетъ чувствовать, что онъ совсѣмъ не такъ безпомощенъ и что можетъ быть и господиномъ своихъ обстоятельствъ, и даже царемъ природы, управлять которой въ его власти. Въ новомъ благодатномъ краѣ, гдѣ урожаи зависать исключительно отъ искусства орошенія, каждому земледѣльцу ясно, что онъ самъ творить своя урожая и что его благополучіе зависитъ только отъ того искусства, съ какимъ онъ съумѣетъ распорядиться водою. Эта школа несомнѣнно должна создать иную породу земледѣльческаго населенія, не похожую на ту инертную массу, которая у себя дома ждетъ всѣхъ благъ только со стороны, выработаетъ населеніе энергическое, предпріимчивое, которое забудетъ практическое правило своихъ отцовъ, что «ничего не подѣлаешь», и создастъ тотъ предпріимчивыя и смѣлый типъ, обращики котораго мы встрѣчаемъ уже и теперь, если нашъ крестьянинъ становится самъ распорядителемъ своихъ судебъ.
Однимъ изъ такихъ типовъ, созданныхъ освобожденіемъ, является тавричанинъ. Типъ этотъ сложился подъ культурнымъ вліяніемъ нѣмцевъ-колонистовъ Новороссіи и имѣетъ общія черты съ типомъ молокана и духоборца, созданнаго тѣмъ же нѣмецкимъ вліяніемъ. Вліяніе это, впрочемъ, было почти исключительно хозяйственное, внѣшнее. «Тавричанинъ живетъ въ большой хатѣ съ „хрантономъ“, ѣздитъ въ легкомъ, покойномъ фургонѣ, запряженномъ парою прекрасныхъ лошадей, пашетъ желѣзнымъ плугомъ, сѣно сгребаетъ конными Граблями, сѣетъ, жнетъ и молотитъ хлѣбъ машинами. Онъ заимствовалъ всю внѣшнюю обстановку колониста-нѣмца, исключая костюма, котораго, также какъ и языка, онъ не измѣняетъ и, попрежнему, ходитъ въ „чумаркѣ“, а говорить чисто малорусскимъ языкомъ». Авторъ, которымъ я пользуюсь (Погоня за землей. Елисаветградскій Вѣстникъ), говоритъ, что тѣ тавричане, которыхъ онъ встрѣчалъ, поражали его своею легкою воспріимчивостью къ нововведеніямъ и трезвымъ взглядомъ на жизнь, даже слишкомъ трезвымъ, ибо часто онъ переходить въ сухой и жестокій эгоизмъ.
Вотъ этотъ-то самый тавричанинъ, энергичный, работящій, умѣющій замѣтить и позаимствовать то, что ему полезно, по мѣрѣ того, какъ онъ цивилизовался и богатѣлъ, развивалъ въ себѣ аппетитъ къ еще большему богатству; «а такъ какъ единственнымъ источникомъ наживы служила земля, то и аппетитъ направился на захватъ ея, путемъ купли и аренды». Теперь тавричанинъ вмѣстѣ съ нѣмцемъ-колонистомъ скупаютъ все больше и больше владѣльческія и всякія продажныя земли и скоро станутъ владыками всего Новороссійскаго края.
Этихъ надвигающихся владыкъ-богатѣевъ не пугаетъ высокая цѣна земли (сами они эту цѣну и создали), напротивъ, именно высокая-то цѣна и является роковою силой, которой создается ничѣмъ неустранимый переходъ дворянскихъ имѣній Екатеринославской губерніи въ руки тавричанъ и нѣмцевъ. Несоотвѣтственно-высокая цѣна земли, созданная горячкой скупки, при доходѣ, остающемся неподвижнымъ, разорила бы всякаго другаго; но ни тавричанинъ, ни нѣмецъ никакого сельско-хозяйственнаго кризиса не боятся. Работая сами и постоянно улучшая культуру земли, они доведутъ ея доходность до того, что она будетъ отвѣчать продажной цѣнѣ, и тогда-то этотъ новый типъ владѣльца явится господиномъ цѣлаго края, изъ крѣпкихъ рукъ котораго не выскочитъ никакой кусокъ земли.
Какъ бы параллельно съ тавричаниномъ и колонистомъ-нѣмцежъ, надвигающимся на Новороссійскій край, идетъ колонизація Сѣвернаго Кавказа. «Всюду, куда бы вы ни поѣхали, попадаются новыя поселенія, часто цѣлыя громадныя села, которыхъ пять лѣтъ тону назадъ совсѣмъ не было», — говоритъ очевидецъ этого движенія г. Абрамовъ (Недѣля, 1888 г.). Небольшіе хутора обратились въ селенія съ тысячами жителей; одинокостоявшіе гдѣ-нибудь въ степи, дворы разрослись въ поселенія съ десятками дворовъ; небольшіе хуторки появились въ такой глуши, гдѣ прежде, казалось, и нога человѣческая не ступала.
Этотъ нахлынувшій переселенецъ совершенно измѣнилъ всю физіономію края. Еще недавно Сѣверный Кавказъ былъ почти сплошною степью, не знавшею никакой культуры, а теперь крестьянскій плугъ забрался даже въ слывшія еще недавно совершенно безплодными степи кочующихъ народовъ и нагорныя возвышенности Кавказскаго хребта.
Рядомъ съ расширяющимися запашками поднималась и культура. Крестьянинъ-колонистъ сѣетъ почти исключительно дорогіе хлѣба, да и между ними выбираетъ сорты наиболѣе цѣнные, а сѣрыхъ хлѣбовъ избѣгаетъ. Онъ разводитъ огородные овощи, ленъ, горчицу, рапсъ, рѣпамъ, начинаетъ заниматься плодоводствомъ, винодѣліемъ и даже шелководствомъ. Скотоводство Сѣвернаго Кавказа занимаетъ первое мѣсто въ Европейской Россіи и мѣстный скотъ отправляется въ большомъ количествѣ въ Москву и Петербургъ. Любопытно, что расширеніе запашекъ не сократило скотоводства, какъ это замѣчается въ средней Россіи, а только создало улучшенный уходъ за скотомъ и культуру болѣе цѣнныхъ породъ. Едва ли не половину овецъ края составляетъ теперь «шпанка», т.-е. испанскій мериносъ, и овечья шерсть Сѣвернаго Кавказа заняла почетное мѣсто на харьковскомъ шерстяномъ рынкѣ.
Понявъ выгоду разведенія цѣнныхъ хлѣбовъ, кавказскій колонистъ понялъ также, что цѣнный хлѣбъ станетъ еще цѣннѣе, если его производить возможно дешевле. Для удешевленія производства кавказскій земледѣлецъ сталъ заводить земледѣльческія машины и улучшенныя земледѣльческія орудія. Тяжелые старинные плуги-сабаны замѣнились нѣмецкими плужками и экстирпаторами, а для уборки и обработки хлѣба стали употребляться машины. Употребленіе машинъ настолько распространилось на Сѣверномъ Кавказѣ, что образовался даже особый родъ промышленниковъ, имѣющихъ паровыя молотилки и переходящихъ съ ними отъ одного мелкаго хозяйства къ другому. Вообще земледѣльческія машины имѣютъ на Кавказѣ очень широкое распространеніе и молотилки, конныя и паровыя, вѣялки, сортировки, косилки, жнеи каждый годъ входятъ въ большее і большее употребленіе. «Въ нынѣшнемъ (1888) году, — говоритъ г. Абрамовъ, — спросъ на косилки и жнеи былъ такъ великъ, что весь имѣвшійся въ складахъ запасъ этихъ машинъ былъ распроданъ, и, тѣмъ не менѣе, болѣе половины требованій осталось неудовлетворенною».
Таковъ законъ мысли, что стоитъ ей только разъ двинуться впередъ, и затѣмъ уже она будетъ продолжать свое прогрессивное движеніе. Кавказскій прогрессивный земледѣлецъ не остановился на машинахъ, цѣнныхъ хлѣбахъ и цѣнныхъ породахъ скота, онъ пришелъ уже и къ искусственному орошенію («къ сожалѣнію, — говоритъ г. Абрамовъ, — важный вопросъ объ ирригаціи доселѣ остается безъ законодательнаго регулированія, что даетъ возможность мѣстной администраціи принимать произвольныя и не всегда удачныя мѣры»); а высшая степень хозяйства дала ему возможность подняться и на высшій уровень жизни. Кавказскій земледѣлецъ живетъ вполнѣ отъ своей земли, ему не приходится бродить за тысячи верстъ за подсобнымъ дѣломъ или отрываться отъ своей земли, чтобы работать на посторонняго земледѣльца. Это хозяинъ чистаго земледѣльческаго типа, крѣпкій своему хозяйству, обезпеченный, хорошо питающійся, на котораго благопріятныя обстоятельства его положенія повліяли настолько благотворно, что мужикъ Сѣвернаго Кавказа «сравнительно съ являющимися сюда вятчанами и смольнянами кажется богатыремъ». Этотъ-то богатырь устраиваетъ самъ школы для своихъ дѣтей, помѣщаетъ эти школы въ прекрасныхъ домахъ, платитъ учителямъ жалованье, какого они не получаютъ во внутренней Россіи, нанимаетъ фельдшеровъ и привлекъ уже къ себѣ вольнопрактикующихъ врачей (въ Ставропольской губерніи ихъ пять).
Да, русская жизнь выходитъ уже изъ своего историческаго окоченѣнія, ея стремленіе вырваться изъ сжатой области московскаго періода и изъ закупоренной московской тѣсноты прорывается не только замѣтнымъ, но и широкимъ потокомъ. И въ этомъ движеніи къ простору, къ лучшимъ условіямъ существованія, движеніи традиціонномъ, начавшемся не сегодня, одинаково сливались и усилія государства, дѣлавшаго все новыя к новыя присоединенія, и усилія народа, постоянно искавшаго выхода къ окраинамъ. Теперь мы имѣемъ возможность наблюдать уже во-очію послѣдствія этого безсознательнаго стихійнаго стремленія къ простору и свободѣ.
Не о томъ, конечно, рѣчь; на нашихъ ли глазахъ Мервъ снова засіяетъ алмазомъ въ песчаной оправѣ и отъ него начнутъ разливаться лучи новаго міровоззрѣнія; на нашихъ ли глазахъ Ану снова потечетъ по Узбою въ Каспійское море и изъ Индіи поплывутъ караваны черезъ русскія владѣнія; на нашихъ ли глазахъ вся эта страна станетъ страною рисовыхъ, сорговыхъ, хлопчатникъ и шелковичныхъ плантацій и покроется промышленнымъ, трудолюбивымъ, богатымъ и свободнымъ населеніемъ въ нѣсколько десятковъ милліоновъ людей; не о томъ рѣчь, что и другой «алмазъ въ русской коронѣ» — Кавказъ создастъ у себя такое же богатое, свободное промышленное населеніе тоже въ нѣсколько десятковъ милліоновъ и что то же самое повторится и на нашемъ степномъ Югѣ. Все это свершится несомнѣнно и неустранимо. Рѣчь лишь о томъ историческомъ движеніи, которое на нашихъ глазахъ настолько уже установилось и опредѣлилось, что мы можемъ видѣть и понимать, какъ возникающая, новая жизнь готовитъ Россіи, съ неудержимою силой, новую исторію, новую судьбу, новую міровую роль, когда «на свободный русскій народъ и на его свободный трудъ уже вполнѣ снизойдетъ благословеніе Божіе». Манифестъ, провозгласившій освобожденіе, только пророчески призывалъ это благословеніе, а мы уже и теперь, черезъ двадцать пять лѣтъ, имѣемъ возможность наблюдать, какъ это пророчество осуществляется.
Рядомъ съ этимъ могучимъ и смѣлымъ движеніемъ народныхъ и промышленныхъ силъ создать новый укладъ жизни, создать что-то громадное, великое, свободное и просторное, по численности и размѣрамъ ни въ Европѣ, ни даже въ Америкѣ невиданное, та самая Россія, изъ которой возникаетъ эта новая творящая сила, сохраняетъ еще крѣпко, устойчиво и тоже традиціонно формы своего стараго экономическаго и общественнаго быта.
Рядомъ съ чѣмъ-то широкимъ и богатѣющимъ, создающимъ даже иную по внѣшности породу людей, рядомъ съ перспективами будущаго народнаго и государственнаго величія и процвѣтанія стоитъ наша коренная бѣднота, насидѣвшая себѣ мѣсто въ цѣлой, огромной внутренней области, — бѣднота, вѣчно, какъ маятникъ, качающаяся между урожаями и голодовками, бѣднота, ничѣмъ прочнымъ не обезпеченная, живущая еще по звѣриному образу, не знакомая ни съ какимъ умственнымъ и матеріальнымъ прогрессомъ, не защищенная ничѣмъ отъ всяческой эксплуатаціи, бѣднота безсильная и безпомощная, съ упованіемъ ожидающая только того, что пошлетъ ей Богъ, и только когда всякое терпѣніе ея истощится, въ порывѣ безъисходнаго отчаянія, зря бѣгущая, куда глядятъ глаза, не зная, куда она бѣжитъ и что ее тамъ ждетъ. Нужно ужь очень приглядѣться къ нашему «переселенческому движенію», какъ мы называемъ голодное бѣгство нашего народа, нужно очень и очень привыкнуть къ его страшнымъ картинамъ, чтобы являть такое «объективное» равнодушіе къ этой великой и народной драмѣ, какое мы являемъ.
Я не стану рисовать картины нашихъ переселенческихъ бѣдствій, изъ года въ годъ не только не ослабѣвающихъ, но расширяющихся и растущихъ. Великъ же долженъ быть этотъ неумирающій инстинктъ самосохраненія, велика же его живучесть въ народѣ, велики и причины, поднимающія его до такого напряженія, что нашъ народъ, вообще здравомыслящій и практическій, приходитъ въ очумѣлое состояніе и бредитъ на-яву о какихъ-то кисельныхъ странахъ и бѣлой Арапіи.
Но нельзя сказать, чтобы и мы, «вверху стоящіе, какъ городъ на горѣ», сами не вѣрили въ кисельные берега и не манили воображеніе народа сказками о бѣлой Арапіи. Такою сказкой о бѣлой Арапіи, гдѣ мы, «вверху стоящіе», собирались устроить для народа Эльдорадо, былъ долгое время пресловутый Амуръ. Двадцать пять лѣтъ мы жили этою иллюзіей, «обольщаясь сами и рисуя себѣ Амуръ чѣмъ-то такимъ, гдѣ все само родится, гдѣ текутъ молочныя рѣки въ кисельныхъ берегахъ, мы передали тѣ же иллюзіи крестьянству. И вотъ распространилось мнѣніе, что отъ Волги и Урала до береговъ Восточнаго океана нѣтъ лучшей земли, какъ на Амурѣ. „На Амуръ, на Амуръ! — раздался кличъ, — на Амурѣ счастье“, — повторяла молва, и потянулось на Амуръ крестьянское населеніе, пошелъ русскій мужикъ» (Восточное Обозрѣніе).
Оказывается, что этотъ Амуръ есть гористая мѣстность, съ высокими хребтами горъ и плоскими возвышенностями, изрѣзанная дикими ущельями и расщелинами, покрытыми лиственницей и изрѣдка елью. Почва на Амурѣ промерзлая, климатъ суровый, сухой, недоступный для воздушныхъ теченій и потому страдающій отъ рѣзкихъ перемѣнъ температуры. Мѣста, годныя для поселеній, тянутся только полосами вверхъ по р. Зеѣ и по Амуру, между устьями Зеи и Бурей. Лучшія земли уже заняты козачьими поселеніями и солдатами амурскаго пѣшаго полубатальона. Все населеніе Амура составляетъ 75,000 чел.; въ числѣ ихъ Козаковъ 18 тыс. и крестьянъ земледѣльцевъ 17 тыс. Остальное населеніе, т.-е. 40 тыс. человѣкъ, земледѣліемъ не занимается. Чтобы все населеніе Амура могло прокормиться, нужно на человѣка по 18 пуд. хлѣба, а амурское земледѣліе производитъ его только по 9 пудовъ на человѣка. Если бы не манджуро-китайцы и корейцы, снабжающіе Амуръ недостающимъ для него хлѣбомъ, то половина его населенія давно бы вымерла отъ голоду. Хороши колонія, открывшая свои объятія для населенія, которое и съ родины-то убѣжало отъ голоду!
Но здѣсь вопросъ не въ томъ, что находилъ переселенецъ на Амурѣ, а въ томъ ничѣмъ неискоренимомъ стремленіи къ лучшей жизни, которое заставляло его двигаться въ эту невѣдомую и страшную даль, преодолѣвая всевозможныя препятствія. Переселенцы шли на Амуръ часто 2—3 года, а бывали случаи, что они достигали его только черезъ 11 лѣтъ. Остановится такой неспѣшащій переселенецъ у сибирскаго старожила, поработаетъ у него немного, поправится и опять двигается въ путь, пока, наконецъ, не осядетъ на клочкѣ собственной земли.
Во всемъ этомъ не зачѣмъ искать ни энергіи, ни выносливости или удивляться долготерпѣнію русскаго мужика. Къ долготерпѣнію и выносливости онъ привыкъ еще дома; онъ и двинулся въ путь только тогда, когда мѣра того и другаго въ немъ окончательно истощилась. Стихійно двигающею силой является здѣсь ничѣмъ непобѣдимый инстинктъ земли, неустранимая ничѣмъ жажда ея, которую нашъ крестьянинъ проявлялъ всегда и которая еще никогда не доходила въ немъ до такой силы, до которой она доросла послѣ освобожденія и въ особенности въ послѣднее время.
Эта жажда земли то"тѣ одинаково какъ тѣхъ, кто съ коркой хлѣба за пазухой бредетъ по одиннадцати лѣтъ въ невѣдомый далекій край, къ невѣдомо гдѣ лежащему клочку земли, повинуясь стихійно его силѣ притяженія, такъ и тѣхъ, у кого за пазухой сотни или тысячи рублей и кто можетъ покупать землю цѣлыми площадями.
Тотъ же очевидецъ, которымъ я уже пользовался, разсказываетъ, что когда въ восьмидесятыхъ годахъ открылся крестьянскій банкъ, то легкая возможность пріобрѣсти землю совсѣмъ ошеломила тавричанина-мужика и «хлынулъ цѣлый потокъ желающихъ воспользоваться помощью банка, перебивая другъ друга». Этотъ массовый спросъ сейчасъ же поднялъ цѣну земли; но тавричане, потерявшіе голову только отъ одной мысли, что можно пріобрѣсти клочокъ земли «на вѣчность», ничѣмъ не смущались.
Такъ продолжалось года 2—3, когда выросли цѣлыя села на пустынныхъ степяхъ. Но вотъ наступили неурожайные годы. «Степь оставалась черною все лѣто, хлѣба даже не всходили, трава изсыхала, не успѣвъ подняться, вода высыхала въ прудахъ и рѣкахъ… Охнули тогда мужики. Стономъ застонали новые землевладѣльцы, прижались, елико возможно, въ расходахъ на свои жизненныя потребности, но все это мало помогало. Нѣкоторыя имѣнія, купленныя при помощи банка, были назначены въ продажу…» Мужики призадумались. За черными годами наступилъ урожай 1887 и 1888 годовъ и тавричанинъ вздохнулъ, притихшая въ немъ было горячка земли снова разыгралась и «потокъ искателей земли наводнилъ сѣверную часть Екатеринославской губерніи и захватилъ часть Харьковской».
«Чѣмъ дальше шло время къ зимѣ, тѣмъ все больше и больше прибывало число охотниковъ на землю, опережая одинъ другаго, — разсказываетъ очевидецъ. — Это была такая бѣшеная погоня за землей, которая невольно набивалась на сравненіе съ биржевымъ ажіотажемъ и внушала спасеніе, къ чему это приведетъ… И надо было слышать взволнованный голосъ покупателя и видѣть его воспламененное лицо, выражавшее досаду и даже гнѣвъ, если условія продавца оказывались неподходящими, чтобы понять, какою страстною „земельною жаждой“ горитъ тавричанинъ. Если же, на бѣду, являлся другой претендентъ на облюбованную тавричаниномъ землю, то онъ терялъ всякую мѣру благоразумія и соглашался иногда на такія условія, которыя были совсѣмъ не по его средствамъ…»
Вообще и для богатаго, какъ и для бѣднаго, не существовало ни такихъ трудностей, ни такихъ жертвъ, на которыя бы онъ не пошелъ, лишь бы разстаться съ теперешними условіями своего существованія и найти что-нибудь лучше. Казалось бы, что богатому крестьянину, свободно располагающему сотнями рублей, проще купить землю тутъ же подъ бокомъ, да еще и съ разсрочкой при пособіи банка, чѣмъ подвергать себя всякимъ трудностямъ совершенно непривычнаго ему океанскаго плаванія и отправляться за землей на край свѣта. А, между тѣмъ, и богатый мужикъ тянулся туда же, куда плелся бѣднякъ.
Въ 1885 году былъ сдѣланъ такой опытъ. Желающимъ переселиться на Амуръ объявили, что они не только не получатъ отъ казны никакой денежной помощи и должны плыть на свой счетъ, но что, прибывъ въ Одессу, они обязаны сдать капитану парохода, который доставитъ ихъ во Владивостокъ, 600 руб. для обезпеченія своего устройства на мѣстѣ. И въ первый же годъ явилось 130 семей, готовыхъ подчиниться этимъ тяжелымъ условіямъ, а на второй уже 222 семьи. Восточное Обозрѣніе говоритъ, что все это, какъ оказалось, были энергичные, трудолюбивые люди, быстро и прекрасно устроившіеся, и что «сама амурская администрація засвидѣтельствовала, что крестьянская колонизаціи и въ этомъ отношеніи свершила подвигъ и выразила блестящіе результаты» (Отчетъ амурскаго генералъ-губернатора).
Но послѣ того, что самые захудалые мужичишки проявляли по одиннадцати лѣтъ неослабную энергію переселенія, послѣ того, что нашъ мужикъ, неустанно колонизируя Сибирь, сдѣлалъ ее людною, неужели могъ родиться вопросъ: а не будетъ ли мужикъ, у котораго въ карманѣ тысяча рублей, худшимъ колонизаторомъ, чѣмъ голякъ, побирающійся дорогой Христовымъ именемъ?
Факты переселенія мужиковъ на Амуръ, да еще съ представленіемъ золота, должны бы, казалось, служить доказательствомъ не энергіи и трудолюбія переселенцевъ или пробой силъ, въ которыхъ будто бы слѣдовало убѣдиться (300 лѣтъ, что русскій мужикъ колонизуетъ Сибирь, — проба, кажется, вполнѣ достаточная), факты эти должны бы являться исключительно указаніемъ на то, что если до сихъ поръ переселялся только мужикъ-голышъ, получавшій премію за переселеніе, то теперь началъ переселяться уже мужикъ-богачъ, готовый даже внести залогъ, только бы ему позволили уйти на другое мѣсто…
А теперь, читатель, переселимтесь въ область совсѣмъ иныхъ фактовъ, съ переселеніемъ, повидимому, ничего общаго не имѣющихъ. Я напомню вамъ одну рѣчь, произнесенную на могилѣ Салтыкова.
Салтыковъ, — говорилось въ этой рѣчи, — "ярко рисовалъ ту общественную деморализацію, которая мѣшала успѣху самыхъ лучшихъ начинаній и корни которой скрывались въ эпохѣ предшествовавшей. Да, онъ не переставалъ указывать на то, что человѣка, потому что его такъ долго не признавали, убывало, а не прибывало, именно тогда, когда на него, наконецъ, сказался усиленный спросъ. Если бы не это, мы бы не только двинулись, но и пришли бы куда слѣдовало… Но какъ пройдешь, когда «съ человѣкомъ тихо», не въ смыслѣ запроса, а въ смыслѣ отклика на запросъ?… Именно въ силу той же ложной системы, которую намъ рекомендуютъ теперь иные, не понимая, что это леченіе именно тѣмъ, отъ чего произошла болѣзнь, — и вышло то, что описывалъ Салтыковъ въ своей легендѣ о пропавшей совѣсти. Долго валялась она, какъ ветошь, то подбираемая, то опять бросаемая, пока не подобралъ ее какой-то жалкій мѣщанинишка. И взмолилась ему «государыня совѣсть»: отыщи ты мнѣ маленькое русское дитя, раствори ты передо мной его сердце чистое и схорони меня въ немъ. И сдѣлалъ по указу ея мѣщанинишка: «ростеть маленькое дитя большимъ человѣкомъ, и будетъ въ немъ большая совѣсть. Исчезнутъ тогда всѣ неправды, коварства и насилія, потому что совѣсть будетъ не робкая и захочетъ распоряжаться всѣмъ сама».
«Гдѣ же оно, это маленькое русское дитя? — обратился ораторъ къ слушателямъ. — Не среди ли васъ оно, наконецъ, выросло, люди молодаго русскаго поколѣнія? Много ли между вами людей съ такою большою совѣстью? Много ли между вами вполнѣ неспособныхъ продать право своего духовнаго первородства за чечевичную похлѣбку житейскихъ благъ? Это не я васъ спрашиваю, — это онъ, покойникъ, изъ своей еще не зарытой могилы васъ спрашиваетъ и допрашиваетъ»…
То-то, что не онъ, великій покойникъ, спрашивалъ это, а спрашивалъ только самъ ораторъ. Онъ воспользовался именемъ великаго покойника, чтобы, прикрывшись имъ, заговорить отъ имени Льва Толстаго. Это былъ рѣзкій допросъ, рѣчь суроваго проповѣдника, призывавшаго къ покаянію, повелѣвавшаго каждому изъ присутствующихъ заглянуть въ свою душу и спросить себя, честный ли онъ человѣкъ?
А что такое честь, что такое совѣсть? Та совѣсть, къ которой обращался ораторъ, та ли совѣсть, которую будилъ Салтыковъ? «Совѣсть» Льва Толстаго разрѣшитъ ли сложные факты нашей русской жизни, дастъ ли юна отвѣты на сложные вопросы, вызываемые этими сложными фактами? Можетъ ли эта совѣсть руководить явленіями нашей общественности и ея разнообразными теченіями, которыя все больше и больше обнаруживаются?
У оратора были несомнѣнно прекрасныя побужденія. Онъ думалъ воспользоваться удобнымъ моментомъ, чтобы высказать, что у него лежало на душѣ и что онъ повсюду и вездѣ старается высказывать. Но, въ такомъ случаѣ, проповѣдь о толстовской совѣсти слѣдовало произнести не на могилѣ Салтыкова. Душу Льва Толстаго съ душою Салтыкова слить въ одну душу нельзя.
И въ самомъ дѣлѣ, русская жизнь ростетъ и ширится. Повсюду и вездѣ она обнаруживаетъ накопленіе силъ, силъ громадныхъ, — силъ, какъ вода переполняющая водоемъ и льющаяся черезъ край. Вѣдь, только накопленіе силъ создаетъ чудеса промышленности на Югѣ и гигантскіе заводы, которые тамъ ростутъ. Только накопленіе силъ открываетъ намъ выходъ въ азіатскія пустыни, заставляетъ насъ сооружать тысячеверстную желѣзную дорогу, превращать пески въ плодоносныя поля, составлять грандіозные проекты воднаго пути въ Индію и чудовищнаго орошенія пустыни отъ границъ Индіи до Аральскаго моря и отъ него до Каспія. Только накопленіе силъ создало нефтяной Кавказъ и смѣлый замыселъ переливать нефть изъ Баку прямо въ корабли, стоящіе въ Батумѣ. И никакіе смѣлые замыслы насъ не пугаютъ, все считаемъ мы возможнымъ, мы чувствуемъ себя прямыми преемниками и продолжателями гигантскихъ, геніальныхъ начинаній Петра Великаго. И тавричанинъ, и прогрессивный земледѣлецъ Сѣвернаго Кавказа, работающій уже не иначе, какъ машинами, и переселенецъ, плывущій на свой счетъ во Владивостокъ, и даже тотъ захудалый мужикъ, который плетется на Амуръ по одиннадцати лѣтъ, — все это избытокъ нашихъ силъ, отыскивающій себѣ новое дѣло, избытокъ, для котораго нужно создать исходъ и помѣщеніе, какъ создаемъ водоемъ для воды, чтобы она не разливалась по-пустому и вмѣсто полезной силы не превращалась бы во вредную.
Но рядомъ съ этимъ накопленіемъ силъ идетъ и другое накопленіе. Тѣ самые гиганты заводы, которые подавляютъ воображеніе чудовищнымъ размѣромъ своихъ производствъ, закабаляютъ десятки тысячъ людей и создаютъ заводскій пролетаріатъ въ благословенныхъ черноземныхъ степяхъ, которые бы, казалось, и созданы-то только для того, чтобы обезпечивать самостоятельное и независимое существованіе. Нашъ углекопный и желѣзно-заводскій пролетаріатъ еще не доросъ до того, чтобы составлять стотысячную стачку, какъ это онъ дѣлаетъ въ Германіи; онъ пока лишь слагаетъ пѣсни о своей тяжелой долѣ, а доля эта, должно быть, не легка, потому давно ли Юзъ заложилъ въ Екатеринославской губерніи первый желѣзный заводъ, а уже рабочіе Юга поютъ:
Смерть таскаемъ за плечами.
Одинъ Богъ небесный съ нами!
Теперь нашъ нарождающійся рабочій вопросъ разрѣшается пока при помощи кабака и, конечно, такое его рѣшеніе «ужь слишкомъ просто», замѣчаетъ совершенно основательно Г. И. Успенскій (Русскія Вѣдомости: «Новыя народныя пѣсни»). Бабакъ, пока, не придумалъ другаго разрѣшенія, кромѣ «погрома» и дикаго пьянства. Напримѣръ, въ с. Каменскомъ, лежащемъ рядомъ съ заводами Бокериль и Рау, — 19 кабаковъ. Два раза въ мѣсяцъ послѣ «получки» рабочіе съ заводовъ заполняютъ кабаки, затѣмъ буйствуютъ, бьютъ стекла, а то свершаютъ подвиги и погромче. Такъ, недавно они разнесли буфетъ въ одномъ кабакѣ, а потомъ, собравшись большою толпой, совершенно разрушили все имущество въ 2-хъ этажной гостиницѣ того же хозяина, разбили органъ, билліардъ, разграбили 400 руб., банковые билеты и все домашнее имущество, повыкололи глаза лошадямъ кабатчика, поубивали индюшекъ, даже канареекъ! (Одесскій Листокъ).
Менѣе и не въ такомъ подавляющемъ размѣрѣ надвигается тавричанинъ и нѣмецъ колонистъ, но и они не хуже Юза, Кокериля и Рау, да владѣльцевъ гигантскихъ каменноугольныхъ копей съумѣютъ заставить пѣть тѣхъ, кто попадетъ въ ихъ цѣпкія руки. "Крестьяне Юга уже чуютъ бѣду отъ наплыва къ нимъ новыхъ землевладѣльцевъ, съ большою враждебностью встрѣчаютъ ихъ и просятъ помѣщиковъ: «продавайте землю кому хотите, только не тавричанамъ и нѣмцамъ, потому что намъ тогда житья не будетъ» (Елизаветградск. Вѣстникъ).
Какъ «совѣстью» гр. Льва Толстаго разрѣшить эти вопросы? Какъ привести ею въ порядокъ и уравновѣсить всю эту жизнь, переливающуюся черезъ край, пробивающую себѣ новые пути, стремящуюся создать иной порядокъ отношеній, на прежній крѣпостной вовсе не похожій? Тутъ не одни вопросы промышленности, изъ ничтожной, мелкой стремящейся стать міровой. И не одинъ тутъ вопросъ переселенческій. И не тавричанинъ, этотъ новый типъ новаго нарождающагося земледѣльца, является только тѣмъ неизвѣстнымъ, которое требуется опредѣлить. Наше жизненное уравненіе имѣетъ массу неизвѣстныхъ, и эти неизвѣстныя гораздо шире, глубже и сложнѣе очевидностей, выставляемыхъ на показъ жизнью. Она обнимаетъ всю сумму нашихъ внутреннихъ отношеній, всю ту массу несоглашенныхъ и мѣшающихъ другъ другу противорѣчій, которыя выражаются въ тѣхъ или другихъ нашихъ внутреннихъ неустройствахъ. Одни колеса русской жизни вертятся свободно, и чѣмъ дальше, тѣмъ скорѣе они крутятся, втягивая въ свое вращеніе все, что они этимъ вращеніемъ могутъ захватить. Другія скрипятъ и почти не двигаются, встрѣчая разныя препятствія. Какою же общею сознательною, руководящею идеей, какимъ общимъ принципомъ охватывается все это кажущееся нестройное движеніе, называемое русскою общественною жизнью? Гдѣ у насъ та руководящая идея, которая, проникая въ будущее, этимъ будущимъ регулировала бы настоящее? Разрѣшимъ ли мы эти сложные вопросы и опредѣлимъ ли неизвѣстныя нашего уравненія, если, послушавъ нашихъ проповѣдниковъ личной нравственности, станемъ класть печи, шить сапоги и перестанемъ продавать право своего духовнаго первородства за чечевичную похлебку? Очевидно, что центръ тяжести при разрѣшеніи нашихъ общественныхъ вопросовъ не въ личномъ покаяніи и не въ допросѣ своей совѣсти, къ Которому призывалъ ораторъ на могилѣ Салтыкова, а въ допросѣ своей мысли: такъ ли она работаетъ и то ли она понимаетъ, что ей нужно понимать? Вотъ къ какой совѣсти обращался Салтыковъ.
Салтыковъ обращался къ совѣсти общественнаго сознанія. Онъ раскрывалъ тѣ общія идейныя причины, отъ которыхъ именно и идетъ человѣкъ на убыль; онъ говорилъ о томъ сознательномъ развитіи, которое творитъ умственно-самостоятельныхъ и понимающихъ людей, и о тѣхъ общихъ причинахъ, которыя этому развитію мѣшаютъ. Никто такъ не преслѣдовалъ ограниченность мысли и чувствъ, какъ Салтыковъ, и никто такъ не раздражалъ его, какъ глуповцы разныхъ цвѣтовъ, видовъ и положеній.
Салтыковъ былъ истинный мудрецъ, которому были ясны всѣ тончайшія нити и пружины личныхъ и общественныхъ отношеній; онъ только объ этихъ отношеніяхъ и говорилъ; только о нихъ онъ и напоминалъ; только ихъ законъ онъ и отыскивалъ въ каждой отдѣльной человѣческой душѣ. Сила ума Салтыкова заключалась въ рѣдкой проницательности, въ способности вдругъ, сразу, моментально проникнуть въ самую суть человѣческой души или въ суть сложнаго явленія, созданнаго множествомъ подобныхъ душъ.
Потому-то потеря Салтыкова тадъ и громадна, что у насъ нѣтъ другаго, равнаго ему крупнаго человѣка, который бы могъ настолько же помогать развитію общественнаго сознанія, насколько помогалъ ему Салтыковъ; потому эта потеря и велика, что у насъ нѣтъ другаго писателя, который бы могъ воздѣйствовать на ту именно совѣсть, на которую воздѣйствовалъ Салтыковъ.
Сравнительно съ Салтыковымъ, этимъ истиннымъ гигантомъ, остальные наши учителя-проповѣдники сущіе младенцы. Хороня Салтыкова, думающая Россія чувствовала (сознательно или безсознательно), что теперь у нея уже нѣтъ центральнаго тѣла, нѣтъ того свѣтившаго всѣмъ маяка, которымъ былъ Салтыковъ для всей наиболѣе умственно независимой части населенія.
Исторія выработала у насъ три главныя общественно-умственныя движенія. Всѣ они традиціонныя, всѣ они создались потребностями жизни и всѣ они, понтону, ея органическій продуктъ. Эти три движенія постоянно между собою борятся и во взаимной борьбѣ ихъ и заключается исторія нашего общественнаго и гражданскаго прогресса. То одно, то другое изъ этихъ умственныхъ движеній выступаетъ впередъ и, овладѣвъ жизнью, даетъ ей руководящій тонъ, создаетъ общее настроеніе и на болѣе или менѣе продолжительное время устанавливаетъ направленіе, которому должны подчиняться всѣ остальныя умственныя теченія. Эти три движенія общественной мысли: петровское, созданное тѣми же потребностями обновленія, которыя создали и Петра Великаго (маякомъ этого движенія въ послѣднее десятилѣтіе и былъ Салтыковъ); крѣпостное, отличающееся наибольшею устойчивостью и до сихъ поръ обыкновенно перетягивающее равновѣсіе на свою сторону, и покаянное, проповѣдующее гражданское спасеніе путемъ нравственнаго улучшенія личности.
Каждое изъ этихъ движеній имѣетъ свои твердые устои, свою точную программу, свой логическій законъ, а, слѣдовательно, и свой точный и вполнѣ опредѣленный путь.
Основной признакъ петровскаго умственнаго движенія вовсе не въ его прогрессивности. Крѣпостное умствованіе тоже прогрессивное, прогрессивно и умствованіе покаянное. Особенность петровскаго движенія — только въ его широкомъ представленіи идеи счастія. «А о Петрѣ вѣдайте, что жизнь ему не дорога, лишь бы была счастлива Россія». Вотъ эта-то счастливая Россія и есть источникъ и конечная цѣль петровскаго направленія. Для него не существуетъ никакихъ частныхъ представленій, ничего обособленнаго ни въ видѣ окраинъ или середины, ни въ видѣ національностей или племенъ, или религіозныхъ различій, ни въ видѣ сословій, или привилегированныхъ группъ, а всѣ эти частности оно сливаетъ въ одно общее уравновѣшенное понятіе о «Россіи», которая должна служить источникомъ равнаго и одинаково доступнаго счастія для всѣхъ тѣхъ, кто ее составляетъ.
Въ этомъ понятіи объ общемъ заключается главный секретъ непомѣрной силы этого мышленія, его полета, шири и смѣлости. Тутъ же и секретъ геніальности Петра. Каждое дѣло Петра было велико только потому, что оно было широко, а широко оно было потому, что охватывало идею общаго, а не частнаго. Петръ не рылся въ мелочахъ, не задавался вопросами о препятствіяхъ, онъ задавался только идеей общаго счастія, а затѣмъ удаленіе препятствій являлось уже само собою, какъ простое слѣдствіе перехода идеи въ дѣло.
Оттого-то Петру и удавались всѣ дѣла, что его широкая мысль опиралась всегда на такія же широкія практическія мѣры. Петръ полумѣръ не зналъ. Нужно ли ему ввести улучшенную породу скота, онъ нагонитъ, куда ему нужно, тысячи коровъ и быковъ и водворитъ породу сразу. Нужна ему улучшенная порода лошадей — онъ точно также нагонитъ тысячи головъ и ихъ массой закроетъ всю мѣстную породу. Это былъ его методъ дѣйствія во всемъ, въ народномъ и государственномъ хозяйствѣ, въ гражданскихъ преобразованіяхъ, въ учрежденіяхъ. И Петру все удавалось только потому, что онъ дѣйствовалъ массовыми средствами. Въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ поступалъ иначе, т.-е. не могъ подавить старое массовымъ вліяніемъ новаго, ему реформы не удавались.
Ужь таково свойство идеи, имѣющей цѣлью общее, а не частное благо. Такія идеи зовутся широкими, геніальными, практическія дѣла, которыя ими разрѣшаются, — великими, а времена, когда эти великія дѣла свершаются, — эпохами.
Есть и еще одна поразительная особенность у широкихъ общественныхъ идей: онѣ пресоздаютъ практическую нравственность. Когда камертономъ жизни является идея общаго блага и общихъ мѣръ, этотъ камертонъ начинаетъ руководить поведеніемъ отдѣльныхъ людей и возникаетъ внезапно общее стремленіе къ справедливости, правдѣ, уравненію, до того времени еще невиданное. Подобную эпоху мы переживали еще недавно.
Наконецъ, петровское умственное движеніе есть почти исключительно преобразовательное, опирающееся на соотвѣтствующія ему учрежденія. По этому-то учрежденія, на которыхъ оно останавливается, имѣютъ всегда тотъ же широкій размѣръ и отличаются всеобщностью своихъ мѣръ. А такъ какъ осуществленіе подобныхъ мѣръ требуетъ соотвѣтственныхъ силъ, то само собою устанавливается неизбѣжное соотношеніе между творческою мыслью и тѣми руками, которыми эта мысль проводится въ жизнь.
Любопытно, что обыденное мнѣніе, что у насъ нѣтъ людей, повторяется почти тридцать лѣтъ, хотя оно имѣло полную возможность провѣрить себя историческими указаніями.
Ужь, кажется, Петръ Великій началъ свою работу совсѣмъ въ непроницаемомъ лѣсу. Какими же руками онъ ее свершилъ? Однѣми собственными руками, если бы онѣ были у него даже въ десять разъ сильнѣе, Петру бы своего дѣла не свершить. Всѣ свои дѣла Петръ сдѣлалъ людьми. Всѣ реформы Императора Александра И свершились тоже людьми и на каждую реформу, какъ бы она ни была многосложна и запутана, явилась такая масса силъ, а силы эти свершили свое дѣло съ такимъ замѣчательнымъ совершенствомъ, что освобожденіе крестьянъ и судебная реформа вызвали даже изумленіе всего просвѣщеннаго міра.
И, несмотря на эти факты, у насъ почему-то преобладаетъ не только упорное, но и усиливающееся мнѣніе, что «нѣтъ людей». Даже и пословицу мы сочинили о болотѣ. Конечно, болото создаетъ всегда то, что ему и приличествуетъ создавать. Но, вѣдь, преобразовательное и организаціонное движеніе мысли, о которомъ я говорю, творитъ не болото. Каждое дѣло найдетъ всегда соотвѣтствующихъ работниковъ, и потому дѣло не въ работникахъ, а въ дѣлѣ.
Объ остальныхъ движеніяхъ мысли я говоритъ теперь не стану. Замѣчу только, что покаянное, проповѣдывавшее самоуничиженіе и замаливаніе грѣховъ, даже предлагавшее самоочищеніе путемъ каторги (Ѳед. Достоевскій), въ лицѣ гр. Льва Толстаго сдѣлало уже значительный шагъ впередъ и своею формулой о возвращеніи долга народу какъ бы пытается стать гражданскимъ. Но такъ какъ область этого мышленія совсѣмъ не гражданская, то ни теоретически, ни практически (опрощеніе, кладка печей, личный земледѣльческій трудъ) мышленіе это не могло раскрывать никакихъ гражданскихъ горизонтовъ.